Машина времени

I. Введение

Путешественник во времени (приходится так называть его) разъяснял нам непонятные для нас вещи. Его серые глаза блестели и щурились, а обычно бледное лицо покраснело и оживилось. Огонь ярко пылал в камине, а мягкий свет лампочек накаливания, помещенных в серебряные лилии, отражался в пузырьках вина и сверкал в наших стаканах. Наши стулья, бывшие его изобретением, отличались необычайным удобством и скорее ласкали нас, нежели служили сиденьем, в комнате же господствовала та приятная послеобеденная атмосфера, которая освобождает мысль от рамок определенности и дает толчок фантазии.

Он излагал нам свою мысль, отмечая ее главные пункты своим тонким указательным пальцем, а мы сидели и лениво восхищались его серьезным отношением к новому парадоксу (как мысленно называли мы это) и его поразительной изобретательностью.

– Вы должны внимательно следить за мной. Я буду оспаривать те идеи, которые считаются почти общепризнанными в настоящее время. Геометрия, например, которой вы обучались в школе, основывается на ошибочном представлении…

– Не слишком ли это сложный предмет, чтобы начинать с него? – спросил Фильби, большой спорщик, с рыжими волосами.

– Я и не требую, чтобы вы соглашались со мной без разумных оснований. Вы скоро поймете, что мне от вас нужно. Вы знаете, конечно, что математическая линия, линия, не имеющая толщины, не имеет и реального существования. Учили вас этому? Не существует также и математической плоскости. Все это чисто отвлеченные понятия.

– Справедливо, – подтвердил Психолог.

– Точно так же не может иметь реального существования и куб, имеющий только длину, ширину и толщину.

– Я протестую, – заявил Фильби. – Плотное тело может существовать. Все реальные вещи…

– Так думает большинство людей. Но подождите минуту. Может существовать мгновенный куб?

– Не понимаю вас, – возразил Фильби.

– Может ли куб, не имеющий какой бы то ни было продолжительности существования, существовать реально?

Фильби задумался.

– Ясно, – продолжал Путешественник во времени, – что всякое реальное тело должно обладать протяжением по четырем измерениям, то есть должно иметь длину, ширину, вышину и продолжительность существования. Но вследствие природной ограниченности нашего ума, которую я сейчас объясню вам, мы склонны не замечать этого факта. На самом деле существуют четыре измерения, три из них мы называем измерениями пространства, а четвертое – времени. Существует, однако, стремление провести нереальное различие между первыми тремя измерениями и последним, но это объясняется тем обстоятельством, что наше сознание движется с перерывами в одном направлении, вдоль последнего измерения, с начала и до конца нашей жизни.

– Это, – сказал Очень молодой человек, делая отчаянные усилия зажечь сигару над лампой, – это… в самом деле очень ясно!

– Ну вот, в высшей степени замечательно, что это совершенно упускается из виду, – продолжал Путешественник с легким оттенком веселости. – В действительности это и есть четвертое измерение, хотя некоторые люди, рассуждающие о четвертом измерении, не знают, что они говорят именно об этом. В сущности, это только другой способ смотреть на время. Не существует никакой разницы между временем и каким-нибудь из трех измерений пространства, кроме той, что наше сознание движется вдоль него. Но некоторые безумцы совершенно неправильно понимают это. Вы все слышали, конечно, что они говорят о четвертом измерении?

– Я не слыхал, – сказал Провинциальный мэр.

– Это очень просто. Пространство, как его понимают наши математики, имеет три измерения, которые мы можем называть длиной, шириной и толщиной, причем оно всегда определяется по отношению к трем плоскостям, каждая под прямым углом к остальным. Некоторые философские умы, однако, задавались вопросом, почему признается существование только трех измерений, почему не может существовать другое измерение под прямым углом к трем остальным? Они даже пытались создать геометрию четырех измерений. Профессор Симон Ньюком высказал это в нью-йоркском математическом обществе месяц тому назад. Вы знаете, как на плоской поверхности, имеющей только два измерения, мы можем представить фигуру плотного тела с тремя измерениями. Полагают, что посредством моделей с тремя измерениями можно было бы представить и модель четырех измерений, если только овладеть перспективой предмета. Понимаете?

– Кажется, – пробормотал Провинциальный мэр и, насупив брови, погрузился в состояние внутреннего созерцания, причем губы его шевелились, словно он повторял мистические слова. – Да, мне кажется, я понимаю, – сказал он некоторое время спустя, и лицо его вдруг просияло.

– Хорошо. Я, конечно, не имею в виду рассказывать вам, как я трудился в течение некоторого времени над геометрией четырех измерений. Однако кое-какие результаты, полученные мною, довольно любопытны. Например: вот портрет человека, когда ему было восемь лет, другой – когда ему было пятнадцать, третий – когда ему было семнадцать лет, четвертый – когда ему было двадцать три года и т. д. Все это, очевидно, отдельные части, так сказать, трехмерные представления его четырехмерного существования, которое является вполне определенною и постоянною вещью.

– Ученые, – продолжал Путешественник после паузы, необходимой для правильного усвоения сказанного, – ученые отлично знают, что время есть только один из видов пространства. Вот перед вами популярная научная диаграмма: кривая погоды. Линия, которую я провожу пальцем, указывает движения барометра. Вчера он стоял высоко и вчера же утром упал. Сегодня он опять поднялся и медлено двигался вверх до этой высоты. Само собою разумеется, что ртуть не проводила этой линии ни на одном из общеизвестных пространственных измерений. Но все же несомненно, что такая линия была проведена, и отсюда мы должны заключить, что она находится в четвертом измерении.

– Однако, – заметил Врач, вперив взоры в уголь, горящий в камине, – если время действительно только четвертое измерение пространства, то отчего же теперь и всегда оно рассматривается как нечто совершенно различное? И отчего мы не можем двигаться во времени точно так же, как мы двигаемся по всем остальным измерениям пространства?

Путешественник улыбнулся.

– Уверены вы, что мы можем свободно двигаться в пространстве? Мы можем довольно свободно идти направо, налево, назад и вперед, люди всегда это могли делать. Но вверх и вниз? Сила тяготения ограничивает эти движения.

– Не совсем, – возразил Врач. – Ведь существуют же воздушные шары!

– Но до изобретения шаров человек не имел других способов двигаться в вертикальном направлении, кроме отчаянных прыжков да влезания на неровные поверхности земли.

– И все-таки люди могут двигаться немного вверх и вниз, – настаивал Врач.

– Легче, гораздо легче вниз, нежели вверх!

– А во времени вы совершенно не можете двигаться! Вы не можете уйти от настоящего момента.

– Мой дорогой сэр, именно в этом-то вы и ошибаетесь. В этом именно ошибаются и все на свете. Мы постоянно уходим от настоящего момента. Наша духовная жизнь, не материальная и не имеющая измерений, проходит по четвертому измерению, времени, с одинаковою быстротой, от колыбели до могилы. Мы точно так же должны были бы падать вниз с равномерною быстротой, если бы начали свое существование на пятьдесят миль над земной поверхностью.

– Однако главное затруднение следующее, – прервал его Психолог. – Вы можете двигаться во всех направлениях пространства, но вы не можете двигаться во времени.

– В этом заключается зародыш моего великого открытия. Но вы ошибаетесь, говоря, что мы не можем двигаться во времени. Например, если я очень живо воспроизвожу в своей памяти какое-нибудь событие, то я как бы возвращаюсь к тому моменту, когда оно произошло. Я – как вы выражаетесь – мысленно отсутствую, делаю на мгновение прыжок назад, в прошлое. В самом деле, у нас нет никакого способа оставаться в прошлом на каком бы то ни было протяжении времени, точно так же как дикарь или какое-нибудь животное не могут оставаться в воздухе на расстоянии даже шести футов от земли. Но цивилизованный человек имеет преимущество над дикарем в этом отношении. Он может, вопреки силе тяготения, подниматься на воздушном шаре. Так почему же он не может надеяться найти способ остановить или ускорить свое движение во времени или даже повернуть его в том или другом направлении?

– О! – вскричал Фильби. – Это невозможно…

– Почему? – спросил Путешественник.

– Потому что это противоречит доводам рассудка, – отвечал Фильби.

– Рассудка?.. – повторил Путешественник.

– Вы можете путем аргументации доказывать, что черное – белое, но вы никогда не убедите меня! – сказал Фильби.

– Может быть, – согласился Путешественник. – Но теперь вы начинаете понимать, в чем заключался предмет моих исследований в геометрии четырех измерений. Давно уже у меня носилась в голове смутная идея постройки машины…

– Для путешествия во времени? – воскликнул Очень молодой человек.

– Для путешествия в каком угодно направлении пространства и времени, смотря по желанию…

Фильби только рассмеялся в ответ.

– И я проверил это на опыте, – сказал Путешественник.

– Это было бы очень удобно для историка, – заметил Психолог. – Он мог бы отправиться назад и проверить общепринятое описание какого-нибудь события, например битвы при Гастингсе!

– Не думаете ли вы, что это могло бы привлечь к нему внимание? – возразил Врач. – Ведь наши предки не выказывали снисхождения к анахронизмам!

– Можно было бы изучить настоящий греческий язык из уст Гомера или Платона! – высказал свою мысль Очень молодой человек.

– И тогда, конечно, вы бы провалились на экзамене за плохие успехи. Немецкие ученые ведь так усовершенствовали древний греческий язык!

– Тогда уж лучше отправиться в будущее! – воскликнул Очень молодой человек. – Можно было бы положить в банк все свои деньги, оставить их там, чтобы нарастали проценты, а самому поспешить в будущее…

– Чтобы найти там общество, – вставил я, – организованное на строго коммунических основаниях.

– Из всех экстравагантных теорий… – начал Психолог.

– Да, и мне так казалось. Поэтому я и не говорил об этом, пока…

– Пока вы не проверили этого на опыте? – воскликнул я. – Вы можете это сделать?

– Подайте сюда ваш опыт! – вскричал Фильби, которому надоело слушать.

– Покажите нам этот опыт, во всяком случае, – сказал Психолог, – хотя все это, конечно, чепуха…

Путешественник во времени, улыбаясь, смотрел на нас. Потом, продолжая усмехаться, он заложил руки в карманы своих брюк и медленно вышел из комнаты. Мы слышали, как шаркали его туфли по коридору, ведущему в его лабораторию.

Психолог взглянул на нас.

– Удивляюсь, за чем это он пошел? – сказал он.

– По-видимому, он покажет нам какой-нибудь фокус или что-нибудь в этом роде, – сказал Врач.

Фильби начал рассказывать нам о фокуснике, которого он видел в Бёрслеме, но прежде чем он успел кончить свое вступление, наш Путешественник вернулся, и рассказ Фильби остался неоконченным.

II. Машина

Предмет, который он держал в руках, представлял блестящую металлическую раму, чуть-чуть побольше маленьких часов и при этом очень тонкой работы. Там была и слоновая кость, и еще какое-то прозрачное хрустальное вещество. Теперь я должен быть очень точен в своем описании, так как если не принять объяснений Путешественника, то все, что последует далее, будет положительно непостижимо.

Он взял один из маленьких восьмиугольных столиков, стоящих в комнате, и поставил его перед огнем, так что две ножки этого стола помещались на каминном коврике. На этом столике он поставил свой аппарат. Затем он придвинул стул и сел на него. Кроме того, на столе стояла маленькая лампа с абажуром, от которой падал яркий свет на аппарат. Помимо этого, в комнате было еще около дюжины свечей. Две из них горели в бронзовых подсвечниках на каминной доске, а остальные были в канделябрах, так что комната была ярко освещена.

Я сидел в низеньком кресле ближе к камину и подвинул его вперед так, что находился между Путешественником и камином, Фильби сидел позади Путешественника и смотрел через его плечо. Врач и Провинциальный мэр смотрели на него сбоку с правой стороны, а Психолог – с левой. Очень молодой человек стоял позади Психолога. Мы все, конечно, насторожились. Я считаю совершенно невероятным, чтобы при таких условиях мы могли быть обмануты каким-нибудь фокусом, как бы он ни был тонко и искусно проделан.

Путешественник посмотрел сперва на нас, потом на свою модель.

– Ну что ж? – сказал Психолог.

– Эта маленькая вещица, – сказал Путешественник, облокотившись на стол и положив руки на аппарат, – не более чем модель. Это только мой план Машины для путешествия во времени. Вы замечаете, что у этого аппарата очень странный вид и что эта полоска имеет странную мерцающую поверхность, как будто она не совсем реальна.

Он указал пальцем на одну часть модели.

– Вот здесь один маленький белый рычаг, а здесь другой, – сказал он.

Врач поднялся со своего места и взглянул на модель.

– Превосходно сделано, – проговорил он.

– Я два года проработал над этим, – прибавил Путешественник.

Когда мы все последовали примеру Врача и осмотрели модель, он продолжал:

– Теперь я желаю, чтоб вы ясно поняли следующее: если надавить на этот рычаг, то машина будет скользить в будущее, надавливание же на другой рычаг сообщает ей движение в противоположную сторону. Это седло представляет сиденье для путешественника во времени. Сейчас я нажму этот рычаг, и машина отправится. Она исчезнет, уйдет в будущее и скроется из наших глаз. Осмотрите же ее хорошенько. Осмотрите также стол, убедитесь, что тут нет никакого фокуса. Я вовсе не желаю потерять эту модель и получить за это от вас название шарлатана.

Прошло около минуты, не более. Психолог как будто что-то хотел сказать мне, но передумал. Тогда Путешественник во времени протянул свой палец по направлению к рычагу.

– Нет, – сказал он вдруг. – Дайте мне вашу руку.

Повернувшись к Психологу, он взял его руку и сказал ему, чтобы он протянул указательный палец.

Таким образом Психолог сам отправил модель машины времени в ее бесконечное путешествие. Мы все видели, как повернулся рычаг. Я абсолютно убежден, что тут не было ни малейшего обмана. Мы почувствовали легкое дуновение ветра; пламя в камине заколебалось. Одна из свечей, стоявших на камине, погасла. Маленькая машина вдруг закачалась, сделалась неясной, промелькнула точно тень, точно призрак слабомерцающей бронзы и слоновой кости, – промелькнула и скрылась, исчезла! На столе осталась только лампа.

Все молчали в течение одной минуты. Наконец, Фильби выругался.

Психолог, оправившись от своего первоначального оцепенения, заглянул под стол. Путешественник весело рассмеялся.

– Ну? – сказал он, намекая на Психолога, и, подойдя к ящику с табаком, стоявшему на камине, принялся спокойно набивать себе трубку.

Мы взглянули друг на друга.

– Слушайте, – сказал Врач, – неужели вы это серьезно думаете? Неужели вы серьезно верите в то, что эта машина отправилась путешествовать во времени?

– Без сомнения, – отвечал Путешественник, наклоняясь к огню, чтоб зажечь лучинку. Потом, закурив трубку, он взглянул Психологу в лицо.

Психолог, чтоб скрыть свое смущение, достал сигару и тщетно пытался закурить ее, позабыв обрезать конец.

– Скажу больше, – продолжал Путешественник, – у меня там почти окончена большая машина, – он кивнул в сторону лаборатории, – и когда она будет собрана, я намерен сам совершить путешествие.

– Вы хотите сказать, что эта машина отправилась в будущее? – спросил Фильби.

– В будущее или прошедшее – я не знаю наверное.

Психолог после небольшой паузы вдруг сказал:

– Она должна была отправиться в прошедшее, если только она вообще куда-нибудь отправилась.

– Почему? – спросил Путешественник.

– Потому что, как я полагаю, она не могла двигаться в пространстве. Если же она отправилась в будущее, то должна была бы находиться здесь все это время, так как ведь она должна была бы двигаться через это время.

– Но, – возразил я, – если бы машина отправилась в прошедшее, то она была бы видима, когда мы только что вошли в комнату в прошлый вторник, когда мы были здесь, и в предыдущий вторник, и т. д.

– Серьезные возражения, – заметил Провинциальный мэр и с видом беспристрастия повернулся к Путешественнику.

– Нисколько, – отвечал Путешественник.

Обращаясь к психологу, он сказал:

– Вы как думаете? Вы ведь можете им это объяснить. Это представление находится, как вы знаете, за пределом восприятия чувств.

– В самом деле, – отвечал Психолог и тотчас же обратился к нам. – Это простая вещь в психологии. Мне надо было раньше подумать об этом. Это достаточно ясно и действительно может служить для поддержания парадокса. Мы не можем видеть и не можем определить движение этой машины, так же как не можем указать спицу вертящегося колеса или пулю, летящую в воздухе. Если машина двигается во времени в пятьдесят или во сто раз быстрее, чем мы, если она проходит через минуту то время, когда мы проходим через секунду, то впечатление, производимое ею, должно равняться одной пятидесятой или одной сотой того впечатления, которое она бы произвела, если б не двигалась во времени. Это достаточно просто…

Он провел рукой по тому пространству, где раньше находилась машина.

– Вы видите? – сказал он, улыбаясь.

Мы не спускали глаз с пустого стола в течение нескольких минут. Наконец, Путешественник во времени спросил нас, что мы думаем об этом.

– Сегодня вечером это нам кажется довольно правдоподобным, – отвечал врач, – но подождем до завтра. Подождем завтрашнего здравого смысла.

– Хотите вы посмотреть Машину времени? – спросил Путешественник.

Он взял в руки лампу и повел нас через длинный холодный коридор в свою лабораторию. Я живо помню мерцающий свет лампы, странный, широкий силуэт его головы, пляшущие тени на стенах, когда мы шли за ним, заинтересованные, но не доверяющие; помню, как мы увидели в лаборатории большую копию маленького механизма, того самого, который исчез на наших глазах. Одни части машины были сделаны из никеля, другие из слоновой кости, некоторые же принадлежности были несомненно вырезаны или выпилены из горного хрусталя. В общем, машина была готова, но изогнутые хрустальные стержни лежали неоконченные подле чертежей, на скамье. Я взял один из них, чтоб лучше рассмотреть. По-видимому, он был сделан из кварца.

– Слушайте, – сказал Врач, – вы серьезно это говорите? Или это шутка вроде того привидения, которое вы показывали нам на Рождество?

– На этой машине, – сказал Путешественник, подняв лампу над головой, – я намерен исследовать время. Полагаю, это ясно? Я никогда не говорил более серьезно, чем теперь.

Никто из нас не знал, как отнеслись к этому другие. Я заметил, что Фильби смотрит из-за плеча Врача и многозначительно подмигивает мне…

III. Путешественник возвращается

Я думаю, что тогда никто из нас не верил в Машину времени. Дело в том, что Путешественник принадлежал к числу таких людей, которые слишком умны, чтобы им можно было верить. Вы никогда не могли быть убеждены, что он не утаивает от вас своих мыслей и что за его, казалось бы, чистосердечной откровенностью не скрывается какая-нибудь задняя мысль, какая-нибудь хитроумная ловушка, в которую вы можете попасться. Если бы эту модель показал нам Фильби и теми же самыми словами объяснил бы нам ее сущность, то мы выказали бы гораздо меньше скептицизма. Мотивы его действий были бы нам понятны: каждый колбасник мог бы понять Фильби! Но Путешественник отличался большими странностями, и мы не доверяли ему. То, что составило бы славу другого, менее умного человека, в его руках казалось пустяками. Это ошибка – делать открытия так легко, как он! Серьезные люди, относившиеся к нему вполне беспристрастно, все-таки никогда не были уверены в нем. Они инстинктивно чувствовали, что доверять ему свою репутацию умных людей – все равно что уставлять детскую тонким фарфором. Он всегда мог одурачить их!

Я думаю, что поэтому никто из нас не разговаривал об этом путешествии во времени в течение недели, которая прошла от одного вторника до другого, хотя, без сомнения, многим из нас приходили в голову разные странные возможности, относящиеся к такому путешествию: его видимая правдоподобность и в то же время практическая невероятность. Возможность анахронизма и полный хаос, который это должно было бы произвести, конечно, представлялись нам всем, когда мы думали об этом.

Что касается меня лично, то я был особенно заинтересован фокусом с моделью. Помню, что я разговаривал об этом с врачом, которого встретил в пятницу, в Линнеевском обществе. Он говорил, что видел нечто подобное в Тюбингене, и придавал особенное значение тому, что одну из свечей задуло движением воздуха. Но как был сделан фокус, он все-таки объяснить не мог.

В следующий вторник я опять отправился в Ричмонд – я был, мне кажется, одним из самых постоянных посетителей Путешественника, – но, приехав поздно, я уже застал там несколько человек, сидящих в гостиной. Врач стоял у камина, держа в одной руке лист бумаги, а в другой часы. Я осмотрелся кругом, но хозяина нигде не было видно.

– Половина восьмого, – сказал врач. – Мне кажется, мы могли бы пообедать?

– А где?.. – спросил я, называя хозяина.

– Вы только что явились? Да, это что-то странное. Должно быть, его задержало что-нибудь. В этой записке он просит меня распорядиться обедом, если он не вернется к семи часам. Говорит, что все объяснит нам, когда вернется.

– Жаль будет, если испортится обед, – сказал Издатель одной распространенной газеты.

Врач позвонил.

Из тех, кто присутствовал на прежнем обеде, кроме меня и Врача был только один Психолог. Из новых были: Бленк, вышеупомянутый Издатель, один журналист и еще какой-то тихий, застенчивый человек с бородой, которого я не знал и который, насколько я мог судить, не проронил ни слова весь вечер.

За столом толковали о том, куда мог деваться хозяин, и я, шутя, заметил, что он, может быть, отправился в свое путешествие во времени. Издатель попросил объяснить ему, что это значит, и Психолог принялся довольно тяжеловесно рассказывать ему об «остроумном парадоксе и фокусе», свидетелем которого мы были на прошлой неделе. Он как раз дошел до середины рассказа, когда дверь в коридор тихо и бесшумно отворилась. Я сидел против двери и первый увидел хозяина.

– А! – вскричал я. – Наконец-то!..

Дверь раскрылась настежь, и перед нами предстал хозяин.

Я невольно вскрикнул от удивления.

– Господи! Что с вами случилось, дружище? – воскликнул также Врач, и все сидящие за столом повернулись к двери.

Вид его действительно был очень странный. Его сюртук был весь в пыли и грязи, рукава покрыты какими-то зелеными пятнами, волосы всклокочены и, как мне показалось, стали серее обыкновенного, оттого ли, что они были покрыты грязью и пылью, или же оттого, что они в самом деле выцвели. Он был мертвенно-бледен, и на подбородке у него виднелся полузаживший порез. Лицо его имело блуждающее, страдальческое выражение, на минуту он остановился на пороге, как будто ослепленный светом. Затем он вошел в комнату, прихрамывая, подобно тому как хромают бродяги, стершие себе ноги во время своих странствований.

Мы смотрели на него и ждали, чтобы он заговорил.

Но он не сказал ни слова, а с трудом добрался до стола и потянулся к бутылке. Издатель наполнил стакан шампанским и пододвинул к нему. Он залпом выпил его, и, казалось, это принесло ему пользу, так как он осмотрел стол и тень прежней улыбки промелькнула у него на лице.

– Ради бога, мой милый, объясните, что с вами случилось? – спросил Врач.

Путешественник как будто не слыхал его вопроса.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал он, слегка запинаясь. – Я сейчас оправлюсь…

Он протянул стакан, чтобы его наполнили вином, и опять выпил залпом.

– Теперь хорошо, – сказал он.

Его глаза заблестели, и на щеках появился прежний румянец. Он взглянул на нас с каким-то неопределенным одобрением и затем прошелся по теплой и уютной комнате.

– Я пойду умоюсь и оденусь… потом вернусь и объясню вам, – заговорил он, снова запинаясь и как будто подыскивал слова. – Оставьте мне кусок баранины. Я смертельно хочу поесть мяса…

Увидев Издателя, который был редким гостем у него, он справился об его здоровье. Издатель задал ему какой-то вопрос.

– Сейчас скажу вам, – отвечал он. – Но у меня забавный вид. Дайте мне переодеться…

Он поставил стакан и пошел к двери, ведущей на лестницу. Я снова обратил внимание на его хромоту и на мягкий шлепающий звук его шагов. Привстав с места, я взглянул на его ноги. На них ничего не было, кроме порванных и окровавленных носков.

Дверь закрылась за Путешественником. Я хотел было пойти за ним, но тотчас же вспомнил, что он терпеть не может, чтобы о нем хлопотали, и потому остался. Но несколько мгновений я не мог собрать своих мыслей.

– Странное поведение знаменитого ученого! – услышал я голос Издателя, который по привычке излагал свою мысль в виде заголовка газетной статьи. Эго заставило меня снова обратить внимание на ярко освещенный обеденный стол.

– В чем дело? – спросил Журналист. – Уж не разыграл ли он бродягу-любителя? Я не понимаю!..

Я встретился взглядом с Психологом, и на его лице прочел отражение собственных мыслей. Я подумал о путешествии во времени и о Путешественнике, который, хромая, с трудом взбирался по лестнице. Но я не думаю, чтобы еще кто-нибудь заметил его хромоту.

Первым пришел в себя от удивления Врач. Он позвонил – хозяин наш терпеть не мог, чтобы слуги оставались в комнате во время обеда, – и велел подавать следующее кушанье. Издатель, что-то ворча себе под нос, принялся работать ножом и вилкой, и Молчаливый гость тоже последовал его примеру. Обед возобновился. Разговор, в промежутках между паузами, ограничивался одними восклицаниями удивления.

Любопытство Издателя было в высшей степени возбуждено.

– Не пополняет ли наш общий друг свои скромные доходы сбором подаяния? Или уж не подвержен ли он тому, что случилось с Навуходоносором? – спро-сил он.

– Я убежден, что это имеет отношение к Машине времени, – сказал я и стал продолжать прерванный рассказ Психолога о нашем предыдущем собрании здесь. Издатель начал возражать.

– Что это за путешествие во времени? – воскликнул он. – Неужели человек может покрыться пылью оттого, что будет вертеться в своем парадоксе?..

Эта идея показалась ему настолько забавной, что он уже представил ее в карикатурном виде.

– Нет у них, что ли, щеток для чистки платья в этом будущем времени? – спрашивал он.

Журналист тоже не хотел ни за что верить и присоединился к Издателю в легком деле изображения всего в смешном виде. Оба представляли новый тип журналистов, веселых и непочтительных молодых людей.

– Наш специальный корреспондент завтрашнего дня сообщает… – начал было Журналист, выкрикивая эти слова в ту минуту, когда вернулся хозяин и своим приходом прервал его разглагольствования.

Путешественник был одет в обыкновенный вечерний костюм и, кроме блуждающего взгляда, на лице его уже не осталось следов того истощения, которое так поразило меня.

– Слушайте, – весело сказал ему Издатель, – вот эти господа уверяют, что вы побывали в середине будущей недели! Не расскажете ли вы нам что-нибудь о Розберри? Что хотите получить за это сообщение?

Путешественник во времени, не говоря ни слова, занял место, отведенное для него. На лице его мелькнула прежняя спокойная усмешка.

– Где моя баранина? – спросил он. – Какое удовольствие снова воткнуть вилку в кусок мяса!..

– Рассказ! – крикнул Издатель.

– К черту рассказ! – сказал Путешественник. – Мне ужасно хочется есть. Я не скажу ни слова, пока в мои артерии не попадет известное количество пептонов… Благодарю! Пожалуйста, дайте и соль.

– Одно слово: вы путешествовали во времени? – спросил я.

– Да, – отвечал кивком головы Путешественник, наполняя свой рот мясом.

– Я готов заплатить шиллинг за строчку, – сказал Издатель.

Путешественник во времени протянул свой стакан Молчаливому человеку, постучав о стекло пальцем. Молчаливый человек, не спускавший с него глаз, нервно привскочил и налил ему вина.

Конец обеда прошел в напряженном ожидании. Что касается меня, то я с трудом воздерживался от вопросов и думаю, что то же самое было с другими. Журналист пробовал рассказывать анекдоты про Гетти Поттер, чтобы уничтожить натянутое чувство. Но Путешественник обращал внимание только на еду и проявлял аппетит подлинного бродяги. Врач курил сигаретку и исподлобья внимательно наблюдал за Путешественником, Молчаливый человек, по-видимому, чувствовал еще больший прилив застенчивости и вследствие нервности с особенною решительностью пил шампанское стакан за стаканом.

Наконец, Путешественник отодвинул тарелку и, посмотрев на нас, сказал:

– Мне кажется, я должен оправдаться перед вами. Я просто умирал с голоду. Со мною произошло самое удивительное приключение.

Он протянул руку и, взяв сигару, обрезал кончик ее.

– Однако пойдем лучше в курительную комнату, – прибавил он. – Это слишком длинная история, и потому не стоит начинать ее над жирными тарелками.

Он встал и, позвонив по дороге слуге, провел нас в соседнюю комнату.

– Вы рассказали Бленку, Дэт и Гозу о Машине времени? – спросил он меня, усаживаясь в удобное кресло и указывая на трех новых гостей.

– Но ведь это простой парадокс! – воскликнул Издатель.

– Я не в силах спорить сегодня. Я ничего не имею против того, чтоб рассказать вам эту историю, но доказывать и спорить не буду… Я могу рассказать вам о том, что случилось со мной, если вам это угодно, – прибавил он, – но вы не должны прерывать меня. Я очень желаю поделиться с вами тем, что я испытал, хотя знаю, что большая часть моего рассказа покажется вам вымыслом. Пусть так! Это все-таки правда, от первого до последнего слова… В четыре часа я был в своей лаборатории, и с того момента… я прожил восемь дней, но каких? Ни одно человеческое существо не переживало ничего подобного, никогда! Я страшно утомлен, но я не засну, пока не расскажу вам всего. Тогда только я лягу спать. Итак, не прерывать!.. Согласны?

– Согласны! – крикнул Издатель, и все повторили за ним хором:

– Согласны!

Путешественник во времени начал свой рассказ, который я и излагаю здесь.

Он сидел, сначала откинувшись на спинку кресла, и рассказывал усталым голосом, но потом немного оживился.

Записывая его рассказ, я особенно ясно почувствовал полную несостоятельность пера и чернил и в особенности свою неспособность передать все достоинства этого рассказа. Я полагаю, что вы со вниманием прочтете его. Но вы не увидите бледного лица рассказчика, освещенного ярким светом лампы, его искреннего выражения и интонации его голоса. Вы не можете знать, как соответственно различным фазам рассказа менялось выражение его лица! Большинство из нас, слушателей, сидело в тени, так как в курительной комнате не были зажжены свечи, и свет лампы освещал только лицо Журналиста да ноги Молчаливого человека, начиная с колен. Сначала мы иногда переглядывались друг с другом, но вскоре перестали и уже не спускали глаз с рассказчика.

IV. Путешествие во времени

– Я излагал некоторым из вас в прошлый вторник принципы устройства Машины времени и даже показывал вам эту Машину в ее неоконченном виде в моей мастерской. Там она и теперь находится, немного попорченная путешествием, – это правда! Один из рычагов, сделанных из слоновой кости, сломался, и бронзовая перекладина погнулась, но все остальное еще вполне пригодно.

Я предполагал окончить ее в пятницу, но когда приступил к сбору, то заметил, что одна из никелевых полос была на один дюйм короче. Ее надо было переделать, и потому она была готова только к утру другого дня.

Было десять часов утра, когда первая из всех Машин времени начала свое путешествие. Я осмотрел ее в последний раз, испробовал все винты, капнул масла в кварцевый стержень и сел в седло…

Я думаю, что самоубийца, держа пистолет у виска, должен испытывать чувство более или менее похожее на то, которое испытал я, отправляясь в неизвестность. Я взялся одной рукой за рычаг-отправитель, а другой – за тот, который останавливает движение. Сначала я нажал первый и тотчас же вслед за этим второй. Мне показалось, что я зашатался и испытал, точно в кошмаре, мгновенное ощущение падения. Но, оглянувшись, я увидал опять свою лабораторию, в том же виде.

Произошло ли что-нибудь? На мгновение у меня мелькнула мысль, что мои теоретические выкладки обманули меня. Я взглянул на часы. Всего минуту назад, как мне казалось, они показывали чуть-чуть больше десяти, а теперь на них было больше половины четвертого!..

Я глубоко вздохнул и, сжав зубы, нажал обеими руками на рычаг-отправитель и тотчас же почувствовал толчок, лаборатория становилась неясной, и в ней наступала темнота. Вошла миссис Уотчетт и, по-видимому, не замечая меня, прошла в дверь, ведущую в сад. Я думаю, что ей все-таки понадобилось не меньше минуты, чтоб пройти эту комнату, но мне показалось, что она промчалась через комнату с быстротой ракеты. Я еще сильнее нажал рычаг, до самого крайнего предела. Моментально наступила темнота, точно потушили лампу, а в следующее мгновение уже было утро.

Лаборатория становилась все туманнее и точно расплывалась. Снова наступила ночь, потом опять день, потом опять ночь, потом опять день, и все быстрее и быстрее совершалась смена. В ушах у меня раздавался шум, и странное, смутное ощущение неясности заволакивало мои ум.

Боюсь, что не сумею передать вам своеобразных ощущений, которыми сопровождалось такое путешествие. Они в высшей степени неприятны. Вы испытываете чувство, как будто вы беспомощно скользите куда-то с невероятною быстротой и ужасное предчувствие неизбежного падения ни на мгновение не покидает вас…

Пока я мчался с этою ужасающею скоростью, ночи сменялись днями, точно взмахи черного крыла. Смутное ощущение, что меня окружает моя лаборатория, вдруг исчезло, и я увидал солнце, быстро скачущее по небу и пересекающее его каждую минуту, от востока к западу, и каждую минуту отмечающее день…

Я предположил, что лаборатория была разрушена и что я очутился под открытым небом. Смутное ощущение, что тут сооружается какая-то постройка, на мгновение охватило меня, но я слишком быстро мчался во времени, чтобы замечать какие-либо другие движущиеся предметы. Самая неповоротливая медленно ползущая улитка мчалась для меня слишком быстро.

Мои глаза очень страдали от мерцающей смены темноты и света. В короткие промежутки темноты я видел луну, быстро вертящуюся на небе, меняя свои фазы от новолуния до полнолуния. Я видел слабое мерцание кружащихся по небу звезд. Но по мере того, как я мчался со все увеличивающейся скоростью, смена ночи и дня сливалась в одни непрерывные сумерки. Небо окрашивалось удивительной синевой, тем чудным блестящим цветом, каким отличаются ранние сумерки. Скачущее по небу солнце превратилось в одну огненную полосу, в ярко блестящую дугу, висящую в пространстве. Луна же казалась более слабой мерцающей полосой света. Звезд я уже не мог видеть и только замечал по временам яркие круги, сверкающие в темной лазури неба.

Ландшафт вокруг меня представлялся мне как в тумане. Я все еще находился на склоне холма, на котором и теперь стоит этот дом, и надо мной поднималась вершина, серая и неясная. Я видел, как вырастали на этом холме деревья, постоянно изменяясь, подобно клубам пара; они то желтели, то снова зеленели, росли, расширялись и, мелькая, исчезали. Я видел огромные здания, которые появлялись, словно в тумане, величавые и прекрасные, и исчезали, как сновидения. Вся поверхность земли как будто преображалась, растаивая и уплывая на моих глазах. Маленькие стрелки на циферблате, отмечавшие скорость моего движения, вертелись все быстрее и быстрее. Я заметил, что солнечная полоса колыхалась вверх и вниз, от одного солнцестояния до другого, в промежуток менее одной минуты, и, следовательно, я пролетал год в одну минуту и каждую минуту происходила перемена: то в воздухе кружился белый снег, то он исчезал и заменялся такою же кратковременной яркой зеленью весны.

Неприятные ощущения, которые я испытывал в самом начале путешествия, несколько притупились и перешли в своего рода истерическое возбуждение. Я замечал неуклюжее раскачивание машины, которое я не мог объяснить себе. В моей голове царил такой хаос, что я не в состоянии был разобраться ни в чем и с каким-то безумием устремлялся в будущее. Вначале я почти не думал об остановке, почти не думал ни о чем другом, кроме этих новых ощущений. Но вскоре появилось новое чувство, нечто вроде любопытства, соединенного с ужасом, и это чувство, все усиливаясь, окончательно овладело мной.

Какое странное развитие человечества, какой удивительный прогресс сравнительно с нашей зачаточной цивилизацией, думал я, раскроется передо мной, когда я взгляну ближе на мир, неясно мелькающий и быстро изменяющийся перед моими глазами! Я видел огромные и великолепные архитектурные сооружения, поднимающиеся надо мной, более массивные, чем какие бы то ни было строения нашего времени, и в то же время как будто сделанные из мерцающего тумана! Я видел роскошную растительность, покрывающую склон холма, не исчезающую и не ведающую зимних перерывов. Даже сквозь туманную завесу, окутывающую мои мысли, окружающий мир казался мне необыкновенно прекрасным. И таким образом у меня возникло желание остановиться.

Особенный риск при остановке заключался в возможности найти что-нибудь на том пространстве, которое занимал я и моя Машина. Пока я мчался во времени с такой ужасной быстротой, это не могло иметь значения. Я находился, так сказать, в разжиженном состоянии, скользил подобно пару в промежутках между встречающимися телами! Остановка же должна была повлечь за собой мое проникание, молекула за молекулой, в то, что уже находилось раньше на этом месте. Атомы моего тела должны были войти в такое тесное соприкосновение с этим препятствием, что могла произойти сильная химическая реакция и может быть страшный взрыв, который отправил бы меня вместе с моим аппаратом по ту сторону всех возможных измерений, в область неведомого! Такая возможность не раз приходила мне на ум, когда я строил свою Машину, но я беспечно принимал ее как неизбежный риск – один из тех, от которых человек не может избавиться. Теперь же, когда это стало неминуемым, риск уже не представлялся мне в таком розовом свете, как раньше.

Дело в том, что абсолютная странность всего окружающего меня мира, неприятное колыхание и дрожание машины и главное – ощущение непрерывного падения, все это незаметно действовало на мои нервы. Я говорил себе, что никогда не в состоянии буду остановиться, и под влиянием внезапного внутреннего противоречия я решил тотчас же это сделать.

Как нетерпеливый безумец, я налег на рычаг – Машина мгновенно перевернулась, и я полетел стремглав в пространство.

В ушах у меня раздавался гром. На мгновение я был оглушен, и когда очнулся, то заметил, что сижу на мягком дерне перед своею перевернутой машиной и вокруг меня с беспощадным свистом летает в воздухе град. Все было серо кругом. Но шум в ушах начал проходить, и я осмотрелся. Я находился, как мне показалось, на маленькой лужайке в саду, окруженный кустами рододендронов, пурпуровые и желтые цветы которых, сбиваемые градом, дождем падали вокруг меня. Отскакивающие от земли и танцующие в воздухе градины образовали маленькое облако, повисшее над моей машиной и стлавшееся по земле, точно дым. В одно мгновение я вымок до костей.

– Хорошо гостеприимство, которое оказывает будущее человеку, промчавшемуся через неисчислимое множество лет, чтобы его увидеть!

Однако я тут же подумал, как я глуп, что остаюсь мокнуть. Я встал и осмотрелся. Какая-то колоссальная фигура, вырезанная, по-видимому, из белого камня, неясно вырисовывалась в тумане, позади рододендронов. Но все остальное нельзя было видеть.

Трудно передать мои ощущения. Когда град стал ослабевать, то я более ясно разглядел белую фигуру. Она была громадна, так как серебристый тополь доставал только до ее плеча.

Она была сделана из белого мрамора и представляла нечто вроде крылатого сфинкса, но крылья его не стояли вертикально по сторонам, а были распростерты, и вся фигура как будто парила в воздухе. Пьедестал, как мне казалось, был сделан из бронзы и покрыт густым слоем медной зелени.

Лицо сфинкса как раз оказалось обращенным в мою сторону. Его незрячие глаза как будто следили за мной, а на устах лежала тень улыбки. Он был сильно попорчен непогодой, и это производило неприятное впечатление, точно он был поражен какой-то болезнью.

Я стоял и смотрел на него, может быть, с полминуты или с полчаса. Казалось, он то отдалялся, то приближался, смотря по тому, усиливался или уменьшался град. Наконец, я оторвал от него глаза на мгновение и тогда увидел, что завеса из града стала гораздо прозрачнее, и небо посветлело, обещая скорое появление солнца.

Я снова взглянул на белую фигуру, точно прильнувшую к земле, и внезапно почувствовал всю отчаянную смелость моего путешествия. Что предстанет передо мной, когда рассеется туманная завеса? Какие перемены могли произойти с людьми? Что, если жестокость стала общим достоянием? Что, если в этот промежуток времени человеческая раса потеряла свой человеческий образ и превратилась в нечто нечеловеческое, несимпатичное и подавляюще сильное? Я могу быть принят за какое-нибудь первобытное дикое животное, еще более страшное и отвратительное вследствие своего сходства с людьми. Я могу им показаться мерзкою тварью, которую следует тотчас же уничтожить.

Вскоре я увидал очертания других больших предметов: огромные здания с затейливыми перилами и высокими колоннами, увидел покрытые лесом склоны холма, смутно вырисовывающиеся передо мной сквозь редеющую туманную завесу. Я почувствовал вдруг панический страх и, как безумец, бросился к Машине времени, напрягая все усилия, чтоб привести ее в порядок.

Пока я занимался этим, солнечные лучи пробились сквозь грозовые облака. Серая туманная завеса разорвалась и, расстилаясь, точно таяла в воздухе. Надо мной в яркой синеве летнего неба кружились и исчезали темные клочья разорванных туч.

Огромные здания выделялись теперь вполне ясно и отчетливо, сверкая на солнце покрывающей их влагой и украшенные грудами нерастаявших градин, свешивавшихся вдоль карнизов.

Я чувствовал себя беззащитным в этом спутанном мире. Вероятно, то же самое должна чувствовать птичка, сознающая, что над нею, в воздухе, парит ястреб, готовый на нее опуститься. Мой страх возрастал, почти гранича с безумием. Я собрался с духом, сжал губы и снова напряг силы, работая руками и ногами, чтоб повернуть Машину. Она уступила, наконец, моему отчаянному натиску и повернулась, но при этом сильно ударила меня по подбородку. Положив одну руку на седло, а другую на рычаг, я стоял, тяжело дыша, готовый снова взобраться на сиденье.

Но вместе с возможностью быстрого возвращения назад ко мне вернулось и мужество. Я стал осматриваться кругом с большим любопытством и с меньшим страхом перед этим миром отдаленного будущего. В круглое отверстие, находившееся высоко в стене ближайшего дома, я увидел группу человеческих фигур в роскошных мягких одеждах. Они тоже видели меня, потому что их лица были обращены в мою сторону.

Потом я услыхал звуки приближающихся голосов. Сквозь кусты, окружающие Белого Сфинкса, я видел головы и плечи бегущих людей. Один из них выскочил на тропинку, ведущую прямо к лужайке, где я стоял со своею Машиной. Это было маленькое существо, не более четырех футов ростом, одетое в пурпурную тунику, перехваченную на груди кожаным кушаком. На ногах у него были сандалии или туфли. Я не мог хорошенько рассмотреть. Ноги его были обнажены до колен, а голова не покрыта. Заметив это, я в то же время впервые обратил внимание на то, как было тепло в воздухе.

Этот маленький человек произвел на меня впечатление очень красивого и грациозного существа, но чрезвычайно хрупкого. Нежный румянец, покрывавший его лицо, напомнил мне самый замечательный род чахоточной красоты, о котором так много приходится слышать. Но вид его сразу успокоил меня, и я снял свои руки с Машины.

V. В золотом веке

Через минуту мы уже стояли лицом к лицу – я и это хрупкое создание будущего. Он смело подошел ко мне и засмеялся мне прямо в глаза. Отсутствие в его поведении каких бы то ни было признаков страха очень поразило меня. Потом он повернулся к двум другим таким же существам, следовавшим за ним, и заговорил с ними на каком-то странном, но очень нежном и певучем языке.

Между тем явились другие, и меня окружила маленькая группа из восьми или десяти изящных созданий. Один из них обратился ко мне. Не знаю почему, но мне пришло в голову, что мой голос слишком резок и груб для них. Поэтому я покачал головой, указав на свои уши, и опять повторил это движение. Он сделал шаг вперед, остановился в нерешительности и, наконец, дотронулся до моей руки, и тут же я почувствовал словно прикосновение маленьких нежных щупальцев к моей спине и плечам.

Очевидно, они хотели убедиться, что я действительно существую. В этом не было ровно ничего внушающего тревогу. В самом деле, в этих хорошеньких маленьких людях было что-то внушающее доверие, какая-то грациозная мягкость, детская непринужденность. При том все они казались такими хрупкими, что, конечно, я одним движением мог бы разбросать их во все стороны, как маленькие кегли, если б захотел.

Однако я все-таки сделал предостерегающее движение, как только увидел, что их маленькие розовые ручки ощупывают мою Машину. К счастью, я вовремя вспомнил опасность, о которой было совершенно позабыл, и, перегнувшись через стержни, отвинтил маленькие рычаги, приводящие Машину в движение, положил их в карман и повернулся к маленьким людям, придумывая, как бы войти с ними в сношение.

Присматриваясь к их лицам, я заметил дальнейшие особенности их нежного типа красоты, напоминающей дрезденский фарфор. Их волосы, одинаково курчавые у всех, резко оканчивались у шеи и щек. Не было ни малейшего намека на какую-нибудь растительность на лице; уши их были необыкновенно миниатюрны. Рот у них был маленький, с ярко-красными, скорее тонкими губами, маленький остроконечный подбородок. Глаза были большие и кроткие, но – пожалуй, это может показаться тщеславием с моей стороны – я совсем не заметил в них признаков того интереса к себе, который был вправе ожидать.

Так как они не делали ни малейшей попытки заговорить со мной, а только стояли вокруг меня, улыбаясь, и переговаривались между собой нежными воркующими голосами, то я сам заговорил с ними. Я указал на Машину времени и на себя. Затем, не зная, как лучше выразить понятие о времени, я указал на солнце. Тотчас же одно маленькое изящное хорошенькое существо, одетое в пурпурную и белую ткань, повторило мой жест и несказанно поразило меня, воспроизведя своими губами подобие звуку грома.

Я смутился на мгновение, хотя смысл жеста был вполне ясен. Но мне внезапно пришел в голову вопрос: не были ли эти люди безумными? Вам трудно понять, как это поразило меня. Я всегда предполагал, что люди в 802 701 году должны оказаться далеко впереди нас в науке, искусстве – во всем. И вдруг один из них задает мне вопрос, указывающий, что его умственный уровень нисколько не выше умственного уровня нашего пятилетнего ребенка! Ведь он спросил меня, не свалился ли я с неба во время грозы!..

Это соответствовало, впрочем, их внешнему виду, их хрупкому телосложению и нежным чертам лица. Прилив разочарования охватил меня. На мгновение я подумал, что напрасно выстроил свою Машину времени!..

Кивнув головой, я указал на солнце и так искусно изобразил им гром, что они были поражены от изумления. Они отошли от меня на шаг и поклонились. Затем один из них, улыбаясь, подошел ко мне, держа в руках гирлянду из очень красивых цветов, но совершенно мне неизвестных, и надел мне ее на шею. Это было встречено ими мелодическими аплодисментами, и затем все стали бегать, рвать цветы и, смеясь, бросать в меня, пока совершенно не забросали ими.

Вы, никогда не видавшие ничего подобного, даже и представить себе не можете, какие нежные и удивительные цветы создала культура бесчисленного множества лет!

Кто-то из них, вероятно, высказал мысль, что меня, служившего для них игрушкой, надо бы выставить в ближайшем здании, и меня тотчас же повели к огромному серому зданию из растрескавшегося камня, мимо белого мраморного сфинкса, который словно наблюдал за мной все время, насмехаясь над моим изумлением.

Когда я шел вместе с ними, мне вдруг вспомнилась моя прежняя твердая уверенность, что наши отдаленные потомки будут отличаться глубокою серьезностью и высоким развитием интеллекта, – и я невольно рассмеялся.

Здание, куда меня привели, имело огромный вход и вообще было колоссальных размеров. Само собою разумеется, что я с величайшим интересом рассматривал все возрастающую толпу маленьких людей и огромное отверстие открытых ворот, темное и таинственное, сияющее передо мной. Общее впечатление от окружающего мира, который я мог наблюдать через их головы, было таково, как будто он весь представлял густое сплетение кустов и цветов и имел вид давно запущенного сада, но все же не заросшего сорной травой. Я видел множество высоких стеблей странных белых цветов с восковыми лепестками, шириной около фута. Они были разбросаны везде и, по-видимому, росли в диком виде среди кустарников, но я не присматривался к ним хорошенько в то время. Моя Машина осталась на лужайке среди рододендронов.

Арка главного входа была украшена богатой резьбой, но я, само собою разумеется, не рассматривал ее особенно внимательно. Впрочем, я заметил, когда проходил через нее, большое сходство со старофиникийскими украшениями, и меня поразило только, что резьба сильно пострадала от времени и во многих местах была сломана.

В дверях меня встретили другие маленькие человечки, одетые в еще более светлые одежды, и мы вошли все вместе. В своем темном костюме девятнадцатого столетия я представлял, вероятно, довольно забавную фигуру, увешанный гирляндами цветов и окруженный волнующейся толпой маленьких людей в светлых одеждах, сверкающих белизной своих обнаженных членов и наполняющих все кругом взрывами своего мелодичного смеха и нежного веселого воркования.

Огромная дверь вела в соответствующей величины залу, увешанную старинным оружием. Крыша была в тени, а в окна, частью с цветными стеклами, частью совсем без стекол, вливался смягченный, приятный свет. Пол был сделан из огромных глыб какого-то очень твердого белого металла, именно глыб – не плит и не полос. И эти глыбы были так истерты, должно быть, шагами бесчисленных прошлых поколений, проходивших тут, что местами там, где чаще ходили, образовались даже глубокие колеи. В поперечном направлении к длине залы стояли бесчисленные столы, сделанные из кусков полированного камня, вышиною не больше фута, и на них лежали груды плодов. Некоторые из этих плодов показались мне чем-то вроде гипертрофированной малины и апельсинов, но большая часть была мне совершенно неизвестна.

Между столами были разбросаны в большом количестве мягкие подушки. Мои провожатые уселись на них и сделали мне знак, чтобы я последовал их примеру. С милой бесцеремонностью они принялись есть плоды прямо руками, бросая кожуру и все остатки в круглые отверстия по бокам столов. Я, конечно, не замедлил воспользоваться их приглашением, так как чувствовал голод и жажду.

Насытившись, я принялся осматривать залу. Пожалуй, то, что поразило меня больше всего, был вид разрушения, который она представляла. Цветные стекла окон, представлявших геометрические фигуры, были разбиты во многих местах, а занавески, висевшие у нижнего края, были покрыты толстым слоем пыли. Я заметил также, что угол мраморного стола возле меня был отломан. И тем не менее общее впечатление было замечательное, и зала поражала богатством своей отделки и своею живописностью.

В ней находилось около двухсот обедающих. Большинство из них постаралось сесть ко мне как можно ближе. Они с интересом наблюдали за мной, поглядывая на меня своими блестящими маленькими глазками поверх плодов, которые ели. Все были одинаково одеты в нежные, но очень прочные шелковые ткани.

Между прочим, плоды были их единственной пищей. Эти люди отдаленного будущего были строгими вегетарианцами, и, пока я находился с ними, я должен был также сделаться плодоядным, несмотря на свое влечение к мясу. Я убедился потом, что лошади, рогатый скот, овцы, собаки также последовали за ихтиозаврами, и все уже вымерли. Но плоды были восхитительны. Особенно мне понравился один сорт плодов, который сделался моей главною пищей. То был мучнистый плод в трехгранной скорлупе. Его сезон, по-видимому, продолжался все время, пока я находился там, в этом будущем времени.

Вначале я был поражен и всеми этими странными и великолепными плодами, и всеми великолепными цветами, которые я видел, но потом я начал понимать, откуда они взялись.

Теперь я рассказываю вам о своем первом фруктовом обеде в отдаленном будущем. Как только я удовлетворил свой аппетит, то решил сделать попытку научиться языку этих новых людей. Ясно, что это я должен был сделать прежде всего. Плоды казались мне наиболее подходящими для этой цели, поэтому я взял один из них в руки и постарался объясниться при помощи вопросительных звуков и жеста. Мне стоило немало труда заставить себя понять. Сначала все мои усилия вызывали лишь изумление и непрерывающийся смех, но затем одно маленькое белокурое существо, по-видимому, поняло мое намерение и несколько раз повторило одно название. Они, не переставая, болтали между собой, но моя первая попытка воспроизвести изящные короткие звуки их языка вызвала взрыв самой неподдельной, хотя и невежливой, веселости. Однако я все же чувствовал себя среди них как школьный учитель и потому настойчиво добивался своей цели. В конце концов в моем распоряжении уже было несколько имен существительных, а потом я дошел до указательных местоимений и даже до глагола «есть». Но дело подвигалось медленно, и маленьким людям скоро надоело заниматься со мной, и они выказали намерение избегать моих расспросов. Мне пришлось по необходимости решиться на то, чтоб эти уроки преподавались мне маленькими дозами, и притом только тогда, когда мои учителя были склонны к этому. Впрочем, я скоро должен был убедиться, что эти дозы учения могли быть лишь очень малы, потому что маленькие люди были слишком беспечны и мозг их очень легко утомлялся.

VI. Закат человечества

Меня особенно поразила одна странная черта этих людей – недостаток интереса. Они подбегали ко мне с возгласами изумления, точно дети, останавливались, чтобы оглядеть меня, и затем убегали в поисках новой игрушки. Обед и вместе мой первый разговорный урок кончился, и тогда я в первый раз заметил, что в зале никого не осталось из тех, кто окружал меня вначале. Но, как это ни странно, и я также очень быстро потерял всякий интерес к этому маленькому народу.

Утолив свой голод, я ушел из залы через портал на залитую солнцем лужайку, постоянно встречая маленьких людей, которые следовали за мной на небольшом расстоянии, болтая, дружески жестикулируя и смеясь, но спустя короткое время они опять предоставляли меня собственной судьбе.

Наступал тихий вечер, когда я вышел из залы; все кругом было залито теплыми лучами заходящего солнца. Но все казалось мне странным и так было непохоже на тот мир, в котором я жил до сих пор, даже цветы!

Большое здание, откуда я вышел, помещалось на склоне широкой речной долины, но Темза уклонилась, вероятно, на милю от своего теперешнего положения. Я решил взобраться на вершину холма, отстоящего, вероятно, на расстоянии полутора миль от того места, где я находился, чтобы взглянуть оттуда, с высоты, на нашу планету в 802 701 году, так как именно эту дату указывали стрелки циферблата моей Машины времени.

На дороге я очень внимательно рассматривал все, что меня окружало, ища разгадки того состояния разрушающегося великолепия, в котором находился этот мир, – так как это великолепие несомненно было разрушающимся. Немного далее вверх по холму я увидел огромную груду из кусков гранита, соединенных вместе массами алюминия; еще далее – целый лабиринт отвесных стен и груды расколовшихся камней, между которыми густо росло удивительно красивое растение – быть может, крапива – с чудно окрашенными коричневыми листьями, но не обладающими свойством причинять ожог. Это были, очевидно, остатки какого-либо большого строения, но я не мог определить, для какой цели оно было здесь воздвигнуто. Здесь несколько позднее я сделал одно очень странное открытие. Но об этом я буду говорить в своем месте.

Наблюдая вид, открывавшийся с террасы, на которой я остановился отдохнуть, я обратил внимание на то, что маленьких домов совсем не было видно нигде. По-видимому, как отдельное жилище, так и отдельное хозяйство уже исчезли тогда. То здесь, то там виднелись огромные здания, похожие на дворцы, но дома и коттеджи, столь характерные для нашего английского ландшафта, уже больше не существовали.

«Коммунизм», – подумал я.

Вслед за этой мыслью тотчас же явилась другая.

Я взглянул на маленьких людей, шедших за мной, и мне вдруг бросилось в глаза, что все они носили одинаковые мягкие одежды, у всех были нежные безбородые лица и какая-то девическая округленность членов. Пожалуй, может показаться странным, что я раньше не заметил этого. Но кругом меня все было странно. Теперь этот факт бросился мне в глаза. Между мужчинами и женщинами будущего не было никакого различия – ни в одежде, ни в телосложении, ни в обращении. Эти маленькие люди были все одинаковы. И дети казались мне лишь миниатюрными воспроизведениями своих родителей. Я также пришел к заключению, что эти дети будущего отличались очень ранним развитием, по крайней мере физическим, и впоследствии я имел много случаев убедиться в справедливости этого мнения.

Довольство и безопасность, окружающие этих маленьких людей, внушили мне мысль, что такое решительное сходство полов явилось естественным результатом именно таких условий жизни. Сила мужчины, нежность женщины, учреждение семьи и дифференциация труда – все это составляет железную необходимость века физической силы. Там, где народонаселение достигло равновесия, многодетные семьи являются скорее злом для государства, и там, где насилие составляет уже редкое явление, где существование потомства обеспечено, там нет такой необходимости в образовании действительной семьи и вследствие этого неизбежно должна исчезнуть специализация полов, вызываемая нуждами детей.

Мы видим и теперь уже некоторые признаки этого, но в том отдаленном веке это уже было достигнуто окончательно. Я должен напомнить, что сообщаю вам выводы, сделанные мною, но позднее я убедился, что действительность далеко превзошла их.

Размышляя об всех этих вещах и поглядывая кругом, я обратил внимание на хорошенькую маленькую постройку, нечто вроде колодца под куполом. Мимоходом я подумал о странности этого явления, что колодцы продолжают существовать и в таком отдаленном будущем, но не останавливался долго на этой мысли.

Дальше, по направлению к вершине холма, уже никаких строений не было, и так как моя походка оказалась слишком быстрой для маленьких людей, то меня скоро оставили одного. Испытывая странное чувство свободы и какую-то особенную предприимчивость, я смело шел вперед.

Достигнув вершины, я увидал скамью, сделанную из какого-то желтого металла, мне неизвестного. В некоторых местах скамья была изъедена красноватой ржавчиной и заросла мягким мохом, ручки скамьи, изображавшие головы грифонов, были отломаны. Я сел на скамью и любовался широким простором нашего древнего мира, освещенного теперь лучами заходящего солнца.

Картина была действительно поразительной красоты. Солнце уже скрывалось за горизонтом, и вся западная часть неба сияла золотом. Кое-где виднелись горизонтальные полосы, слегка отливающие пурпуром. Внизу расстилалась долина Темзы, по которой струилась река, казавшаяся лентой из раскаленной стали.

Я говорил уже о больших дворцах, разбросанных посреди самой разнообразной зелени. Некоторые из этих дворцов уже превратились в развалины, другие же были еще обитаемы. Местами в этом обширном саду земли виднелись белые или серебристые изваяния и резкие вертикальные линии какого-нибудь купола или обелиска. Никаких изгородей, никаких признаков владельческого права и никаких следов земледелия нигде не было видно. Вся земля превратилась в один обширный сад.

Рассматривая эту картину, открывавшуюся моим взорам, я старался найти объяснения тому, что видел. (Позднее я убедился, что оно было слишком односторонним и в нем заключалась лишь половина правды.) Раздумывая обо всем, я пришел к следующему заключению.

Мне казалось, что я видел человечество в периоде его увядания. Красноватые полосы солнечного заката навели меня на мысль о закате человечества. Тут в первый раз представились мне странные результаты этой специальной деятельности, которой мы все увлекаемся в наше время. Поразмыслив, я решил, что все это были вполне логические последствия. Сила вырабатывается необходимостью; безопасность же приводит к слабости. Постоянная работа над улучшением условий жизни – в чем именно и заключается весь истинный прогресс цивилизации, все более и более обеспечивающий жизнь, – должна была, наконец, достигнуть своего кульминационного пункта. Одна победа объединенного человечества над природой влекла за собой другую. То, о чем мы только мечтаем, превращалось в действительность, в проекты, приведенные в исполнение.

И теперь я мог наблюдать результаты!

По мнению всех, наше земледелие и наша санитарная наука находятся еще в зачаточном состоянии. Современная наука атаковала лишь очень незначительный участок обширного поля человеческих болезней, но она работает упорно и настойчиво. Современное земледелие и садоводство уничтожают то здесь, то там сорные растения и культивируют лишь сравнительно немного полезных растений, предоставляя остальным бороться, как они сумеют, за свое существование. Мы улучшаем наши любимые растения и любимые породы животных путем особенного подбора. Но как мало таких улучшенных видов. Мы разводим то лучший сорт персика, то виноград без косточек, то особенно красивый и крупный цветок, то более полезную породу скота. Мы производим это постепенно и действуем ощупью, потому что у нас нет определенного понятия о совершенстве и наши знания очень ограничены; притом же и природа в наших неуклюжих руках мало податлива и робка. Но когда-нибудь все это будет лучше организовано и будет постоянно совершенствоваться.

Несмотря на приливы и отливы, общее течение прогресса все-таки постоянно стремится вперед. Дело подчинения природы должно подвигаться все быстрее и быстрее. В конце концов, путем тщательной разумной работы, мы установим равновесие животной и растительной жизни сообразно нашим человеческим потребностям.

Такое окончательное приспособление, очевидно, уже было достигнуто. Оно совершилось в тот промежуток времени, через который промчалась моя Машина. Воздух освободился от мушек и комаров, земля от сорной травы и плесени. Всюду были чудные плоды и великолепные, душистые цветы. Бабочки в огромном количестве летали по воздуху. Идеал профилактической медицины также был достигнут. Болезни были уничтожены. За все время моего пребывания я не заметил даже и следов каких-либо заразных болезней. Даже процессы гниения и разложения под влиянием этих перемен претерпели глубокие изменения, как я узнал позднее.

В социальном отношении также была одержана огромная победа. Я видел, что это человечество живет в великолепных жилищах, носит прекрасные одежды и в то же время не занимается никаким трудом. Не было никаких признаков социальной и экономической борьбы. Торговля, промышленность и вообще все, что составляет основу нашего современного мира, исчезло из этого мира будущего!

Что же удивительного, что в этот прекрасный вечер, залитый лучами золотистого заката, у меня невольно возникло сравнение окружающего мира с социальным раем.

Я пришел к заключению, что была решена проблема увеличения народонаселения и что оно уже перестало увеличиваться.

Но с изменением условий неизбежно должны явиться и приспособления к этим изменениям. Если наша биологическая наука представляет лишь одну бесконечную цепь заблуждений, то где же мы должны искать причину развития человеческого ума и силы? Труд и свобода, такие условия, когда деятельный, сильный и ловкий переживает, а слабейший не может перешагнуть в будущее и когда перевес дается лояльному союзу способных людей, уменью себя сдерживать, терпению и решительности, – вот что составляет основу прогресса человечества.

Учреждение семьи и все возникающие отсюда чувства, пылкая ревность, нежность к своему потомству, самоотвержение родителей – все это находит оправдание и поддержку в тех неизбежных опасностях, которые окружают молодое подрастающее поколение. Ну а теперь где же эти опасности?

В современном обществе уже замечается протест, который все усиливается, против супружеской ревности, против пылких материнских чувств, против всякого рода страстей. Это все – чувства, которые представляются нам лишними, так как только увеличивают неудобства нашей жизни. Это пережитки диких, первобытных времен, и они совсем не к месту в утонченной и приятной жизненной обстановке.

Я думал о физической слабости этих маленьких людей, об отсутствии у них работы ума, о всех этих огромных, бесчисленных развалинах, окружающих меня, и это еще сильнее подтвердило мою уверенность в полной победе над природой. Ведь после битвы наступает покой. Человечество было сильным, энергичным и умным и употребило все обилие своих жизненных сил на то, чтоб изменить условия, среди которых оно жило. А теперь уже наступила реакция, вызванная этим изменением условий.

В новых условиях жизни, при существовании полного довольства и безопасности, та беспокойная энергия, которая у нас составляет силу, должна была превратиться в слабость. Ведь и у нас некоторые желания и стремления, являющиеся пережитком, составляют постоянный источник неудач человека. Физическое мужество и воинственные стремления не только не помогают, но даже скорее составляют препятствие в жизни цивилизованного человека. В государстве же, основанном на физическом равновесии и обеспеченности, всякая сила, как умственная, так и физическая, была бы совершенно неуместна. Я пришел к заключению, что, вероятно, в продолжение бесчисленных периодов лет не существовало на земле никакой опасности ни от войн, ни от отдельных случаев насилия, ни от диких зверей или опустошительных болезней, после которых должна была возникать потребность в восстановлении сил и укреплении организма; не было также и никакой необходимости в труде!

Для таких условий жизни те, кого мы считаем слабыми, приспособлены так же хорошо, как и сильные. Да в сущности они уже не могли считаться слабыми. Они были даже лучше приспособлены к такой жизни, нежели сильные, так как сильных подтачивала не имеющая выхода энергия, которая в них накоплялась.

Я не сомневался, что изумительная красота зданий, окружающих меня, была последним проявлением той энергии человечества, которая становилась уже бесцельной и ненужной после того, как, наконец, была достигнута человечеством полная гармония условий существования, и после этой победы наступил окончательный мир. Такова неизбежная участь энергии в условиях полной безопасности и обеспеченности жизни. Она ищет приложения в искусстве, в художественной области, а затем наступают бессилие и упадок…

Но даже и это артистическое побуждение должно было исчезнуть и уже исчезло в то время, которое было перед моими глазами. Украшать себя цветами, танцевать и петь – вот все, что осталось от этого стремления. В конце концов и это должно было постепенно ослабеть и завершиться полным бездействием. Труд и необходимость служат для нас точилом, на котором изощряются наши силы и способности, и мне кажется, что здесь это ненавистное точило было наконец сломано!

Стоя на холме и всматриваясь в сгущавшуюся темноту, я думал, что в этом простом объяснении я нашел наконец решение проблемы мира, разгадав тайну этого очаровательного маленького народа. Возможно, что изобретенные ими средства против прироста населения оказались слишком действенными, и поэтому численность их скорее даже уменьшалась, нежели оставалась постоянной. Этим можно было бы объяснить опустевшие развалины. Мое объяснение было очень простым и даже достаточно правдоподобным… как и большинство ложных теорий!

VII. Внезапный удар

Пока я размышлял об этом слишком совершенном торжестве человека, на северо-востоке, залитом серебристым светом, выплыла полная луна, желтая и выпуклая, светлые маленькие фигурки внизу перестали двигаться. Я вздрогнул от охватившего меня ночного холода и решил спуститься вниз и поискать ночлега.

Я оглянулся, ища глазами знакомое мне здание. Мой взор скользнул по фигуре Белого Сфинкса на бронзовом пьедестале, которая выделялась яснее, по мере того как свет луны становился ярче. Я мог хорошо разглядеть серебристый тополь, стоящий возле статуи. Тут же были и густые заросли рододендронов, и тут же находилась маленькая лужайка…

Я снова взглянул на лужайку. Странное сомнение вдруг охватило меня и нарушило мое спокойствие.

– Нет, – сказал я решительно самому себе, – это не та лужайка!..

Но это была та лужайка!

Белое, точно изрытое проказой лицо Сфинкса было обращено к ней. Вы можете себе представить, что я почувствовал, когда, наконец, убедился в этом? Нет, не можете!..

Машина времени исчезла!..

Словно удар плети, меня внезапно пронизала мысль о возможности потерять свой век, остаться беспомощным среди этого страшного нового мира. Даже эта одна мысль причиняла мне чисто физическое страдание. Я чувствовал, как сжималось мое горло и останавливалось дыхание. В следующую минуту я был уже весь во власти панического ужаса и бросился бежать огромными прыжками вниз по склону холма. Споткнувшись, я упал и порезал себе лицо. Я не стал терять времени на то, чтоб остановить кровотечение, вскочил на ноги и снова побежал, чувствуя, как теплая струйка крови стекает по моей щеке и подбородку.

Я бежал, не переставая уверять себя:

– Они только отодвинули ее немного, спрятали в кусты, чтобы она не стояла на дороге…

И все-таки я не останавливался ни на минуту. Несмотря на то что я старался успокоить себя, я инстинктивно чувствовал в то же время, что мое предположение безумно и что моя Машина унесена. Я задыхался. Мне кажется, что я пробежал все расстояние от вершины холма до маленькой лужайки – две мили, может быть, – в какие-нибудь десять минут. А я ведь не молод.

Я бежал, громко проклиная свою безрассудную доверчивость, из-за которой я оставил свою Машину, проклинал и задыхался еще сильнее.

Я громко кричал, и никто не отвечал мне. Ни одно живое существо не показывалось на этой залитой лунным светом земле.

Когда, наконец, я добежал до лужайки, то худшие мои опасения подтвердились. Нигде не было видно и следа Машины. Я похолодел от ужаса, увидев пустое место посреди темной чащи кустарников. Я быстро обежал его, как будто полагал, что она могла быть спрятана в углу, и затем сразу остановился, с отчаянием схватив себя за волосы…

Надо мною возвышался Сфинкс на своем бронзовом пьедестале – белый, сияющий, словно изрытый проказой и залитый лунным светом. Казалось, что он смеется над моим отчаянием!..

Я мог бы утешиться мыслью, что эти маленькие люди спрятали для меня Машину под каким-нибудь навесом. Но я был слишком уверен в их физической и умственной несостоятельности. Меня ужасало вмешательство какой-то неожиданной, неведомой мне силы, похитившей мое изобретение. Однако в одном я был уверен: если какой-нибудь другой век не произвел такой же машины, то моя Машина не могла отправиться путешествовать во времени без меня. Способ прикрепления рычагов – я покажу вам потом, в чем он заключается, – не допускал возможности воспользоваться ею, когда рычаги были сняты. Следовательно, Машина могла двигаться только в пространстве. Следовательно, она была унесена и спрятана. Но где же она могла быть?

Мне кажется, со мною случился приступ бешенства. Я помню, что я неистово бегал взад и вперед в кустах, освещенных луной, вокруг Сфинкса и спугнул какое-то белое животное, которое в полутьме я принял за маленькую лань. Помню также, как позднее, ночью, я колотил кулаками по кустам, пока мои руки не были исцарапаны сломанными ветками и окровавлены. Наконец, рыдая и задыхаясь от ярости и отчаяния, я побрел к большому каменному зданию. Огромная зала была темна, безмолвна и пустынна. Я поскользнулся на неровном полу и упал на один из малахитовых столов, чуть не сломав себе ногу. Тогда я зажег спичку и пошел дальше мимо пыльных занавесей, о которых я уже вам говорил.

Там я нашел вторую залу, устланную подушками, на которых спали маленькие люди. Нет никакого сомнения, что мое вторичное появление показалось им очень странным, так как я вынырнул прямо из мрака, среди ночной тишины, которую прервал произведенный мною шум, треск и огонь моей спички. О спичках давно уже позабыли тогда!

– Где моя Машина времени? – закричал я, точно рассерженный ребенок, стаскивая их с подушек и встряхивая.

Вероятно, я им показался очень странным, некоторые смеялись, но большинство имело испуганный вид. Когда они собрались вокруг меня, то мне вдруг пришло в голову, что я делаю самую безрассудную вещь, какую только мог сделать при данных обстоятельствах, стараясь пробудить у них чувство страха. Я думал, судя по их поведению днем, что это чувство было ими уже совершенно позабыто.

Тогда я столь же внезапно швырнул спичку и бросился вон, столкнув по пути кого-то, попавшегося мне на дороге. Пробравшись ощупью по большой обеденной зале, я вышел наружу, где все было залито лунным светом. Я слышал крики ужаса, спотыкающийся топот маленьких ножек, бегающих то туда, то сюда. Но я не помню всего, что я делал, в то время как луна освещала землю. Я думаю, что именно неожиданность моей потери приводила меня в такое безумное состояние. Я чувствовал себя безнадежно отрезанным от своего мира, точно какое-то странное животное, попавшее в другой, неведомый мир! Я в исступлении бросался туда и сюда, кричал и проклинал свою судьбу. Помню ощущение страшной усталости, овладевшее мной во время этой длинной ночи отчаяния. Помню, как я заглядывал в разные неподходящие места, как я пробирался среди освещенных лунным светом развалин, натыкаясь в темных закоулках на каких-то странных существ, как я, наконец, свалился на землю возле Сфинкса и плакал, охваченный безнадежным отчаянием и совершенно обессилев, так что даже гнев мой на мое безрассудство совсем испарился… Я чувствовал только свое несчастье и больше ничего!

Затем я незаметно заснул и когда проснулся, то был уже день и вокруг меня, по траве, прыгали воробьи, так близко, что я мог достать их рукой.

Утренняя свежесть охватила меня. Я сел и старался вспомнить, как я сюда попал и отчего я испытываю такое чувство одиночества и отчаяния? Наконец, я вспомнил все. Но вместе с дневным светом ко мне вернулась и моя рассудительность, ко мне вернулась способность здраво смотреть на вещи, и я мог обсудить свое новое положение. Я теперь понимал, как бессмысленна была моя ярость ночью, и так рассуждал сам с собой.

– Предположим самое худшее! – говорил я себе. – Предположим, что моя Машина погибла, что она разрушена. Но это тем более вынуждает меня быть спокойным и терпеливым, изучить повадки этих людей, исследовать, как произошла потеря моей Машины, и разузнать, нет ли возможности раздобыть материал и инструменты, которые мне нужны. Быть может, в конце концов я смог бы сделать и новую машину? Это было теперь моею единственной надеждой, правда, очень слабой, но все же надежда лучше отчаяния. И притом я ведь находился в таком прекрасном и любопытном мире!

По всей вероятности, моя Машина была только унесена, значит, я должен был оставаться спокойным и терпеливым, постараться отыскать место, где она спрятана, и снова завладеть ею силой или хитростью.

С этими мыслями я вскочил на ноги и стал осматриваться кругом, ища места, где я мог бы выкупаться. Я чувствовал утомление, какую-то одеревенелость членов и весь был покрыт пылью. Утренняя свежесть вызвала у меня сильное желание освежить свое тело. Мое волнение истощилось за ночь. Я даже и изумлялся теперь своему чрезмерному ночному возбуждению.

Я тщательно осмотрел поверхность земли вокруг маленькой лужайки и потратил некоторое время на бесполезные расспросы маленьких людей, проходивших мимо меня, стараясь всячески дать им понять, чего я хочу. Но они не понимали моих жестов, некоторые просто казались мне тупыми, другие же думали, что я забавляюсь, и смеялись надо мной. Мне стоило невероятных усилий удержаться, чтобы не ударить их по их прелестным смеющимся лицам. Это было, конечно, безумное побуждение, но дьявол страха и слепого гнева еще не был окончательно обуздан мной и готов был снова взять верх над моей рассудительностью.

Дерн, покрывавший землю, дал мне указание. Я нашел свежую колею на полпути между пьедесталом Сфинкса и своими собственными следами, там, где я возился со своею перевернутой Машиной. Тут были и другие признаки, указывавшие на чьи-то передвижения: были странные, узкие следы ступней, напоминающие, как мне казалось по виду, следы животных, известных под именем ленивцев.

Это заставило меня обратить внимание на пьедестал. Как я уже сказал, он был из бронзы, но не был сделан из одного куска, а великолепно разукрашен глубоко вделанными в него панелями с каждой стороны. Я подошел и постучал. Пьедестал оказался полым. Хорошенько исследовав панели, я убедился, что он был вделан в рамы. Не было ни дверных ручек, ни замочных скважин, но если это были двери, как я и предполагал, то ведь они могли открываться изнутри. Одно представлялось мне совершенно ясным теперь, и не надо было больших усилий ума, чтобы догадаться, что моя Машина времени находилась внутри пьедестала. Но как она туда попала – вот в чем была загадка!

Я увидел сквозь кусты головы двух человек, одетых в оранжевые платья. Они шли под цветущими яблонями по направлению ко мне. Я повернулся к ним и, улыбаясь, поманил их. Они подошли, и тогда я указал им на пьедестал и постарался дать понять, что желаю открыть его. Но, как только я сделал этот жест, с ними произошла странная перемена. Я не знаю, как передать вам выражение их лиц. Представьте себе, что вы сделали грубо неприличный жест в присутствии деликатно воспитанной дамы. Наверное, она точно так же посмотрела бы на вас, как эти маленькие люди взглянули на меня. Они ушли с таким видом, словно я нанес им сильнейшее оскорбление. Я повторил это с другим прелестным маленьким существом в белой одежде, но результат получился тот же самый. Что-то в его манерах заставило меня устыдиться самого себя. Но, как вы знаете, мне была необходима моя Машина во что бы то ни стало, поэтому я снова обратился к нему, и когда он, как и другие, отвернулся от меня, я окончательно вышел из себя. В три прыжка я нагнал его и, обернув ему шею полой его свободного платья, потащил его к Сфинксу. Но на лице его выразились такой ужас и отвращение, что я тотчас же отпустил его.

Однако я не хотел признать себя побежденными. Я начал бить кулаком по бронзовым панелям. Мне почудилась, что там внутри как будто что-то зашевелилось – вернее, я как будто услышал звук, похожий на заглушенный смех. Но я подумал, что ошибся. Тогда я принес с берега реки огромный булыжник и стал колотить им по пьедесталу до тех пор, пока не расплющил кусок украшений и медная зелень не стала сыпаться на землю, точно какой-то порошок.

Маленький народ, должно быть, слышал мои удары, раздававшиеся на целую милю в окружности, но никто из них не подходил ко мне. Я увидел, что они столпились на склоне холма и украдкой на меня посматривали. Наконец, усталый и разгоряченный, я бросил колотить и сел, не спуская глаз со Сфинкса.

Однако я был слишком беспокойным человеком, чтобы сидеть так, без всякого дела. Такое долгое наблюдение было не в моих привычках западного человека. Я мог, конечно, годами работать над какою-нибудь проблемой, но сидеть и ждать, ничего не делая, в течение двадцати четырех часов, – этого я не мог!

Спустя некоторое время я встал и принялся бесцельно бродить между кустарниками, по направлению к холму.

– Терпение, – сказал я себе. – Если ты хочешь вернуть свою Машину, то должен оставить Сфинкса в покое. Если они имеют намерение взять ее, то разрушение бронзовых панелей не принесет тебе никакой пользы. Если же у них нет такого намерения, то ты получишь ее обратно, как только в состоянии будешь попросить об этом. Сидеть так, посреди всех этих незнакомых предметов и перед этой загадкой, совершенно бесполезно. Это верный путь к безумию. Осмотри хорошенько этот мир, изучи его и постарайся избегать слишком поспешных заключений. В конце концов ты найдешь ключ ко всем его загадкам!

Тут мне внезапно пришла в голову и юмористическая сторона моего приключения. Я подумал о многих годах, посвященных мною труду и исследованию, для того чтобы найти способ попасть в будущее, и сопоставил с этим теперешнее мое страстное нетерпение поскорее выбраться отсюда. Я изготовил себе сам самую сложную и самую безнадежную ловушку, какая только могла быть придумана человеком. И хотя я должен был смеяться только над самим собой, но все же я не мог удержаться и громко расхохотался.

Когда я пришел в большой дворец, то мне показалось, что маленькие люди избегают меня. Может быть, это было только продуктом моего воображения, но если это было так, то весьма возможно, что тут была какая-нибудь связь с моею попыткой разбить бронзовые двери. Впрочем, я ясно чувствовал, что они меня избегают. Однако я постарался не показывать этого и вообще не приставал к ним. Через день или два все снова вошло в обычную колею. Я сделал какие только мог успехи в изучении их языка и продолжал свои изыскания. Не знаю, был ли их язык действительно так прост или же я упускал из виду какие-нибудь тонкие оттенки, но только мне он казался состоящим только из конкретных имен существительных и глаголов. Отвлеченных терминов было мало, если только вообще таковые имелись в их языке. Отсутствовали также и образные выражения, фразы их были обыкновенно очень просты и состояли из двух слов, и я не мог ни составить, ни понять ничего, кроме самых простейших предложений.

Я постарался запрятать мысли о своей Машине и о бронзовых дверях Сфинкса как можно дальше, пока не накоплю достаточно познаний. Тогда я естественным путем вернусь к ним. Но вы понимаете, конечно, то чувство, которое все время удерживало меня вблизи того места, где я покинул свою Машину.

VIII. Объяснение

Насколько я мог судить, везде было такое же изобилие и такое же богатство, как в долине Темзы. С вершины каждого холма, на который я влезал, я видел такое же множество великолепных зданий, бесконечно разнообразных по материалу и стилю, видел такие же густые чащи вечно-зеленых растений, такие же усыпанные цветами деревья и древовидные папоротники. Местами отливала серебром извилистая лента реки, а вдали тянулись волнистые гряды холмов, исчезающие в прозрачной лазури неба.

Особенностью этого ландшафта, обратившего на себя мое внимание уже с самого начала, были круглые колодцы, достигавшие, как мне казалось, во многих местах довольно большой глубины. Один из этих колодцев находился как раз на тропинке, по которой я шел, когда поднимался на вершину холма во время своей первой прогулки. Как и все прочие колодцы, он был отделан по краям бронзой и защищен от дождя маленьким куполом. Сидя возле этих колодцев и всматриваясь в глубокую тьму, я ни разу не мог заметить ни малейшего блеска от воды или отражения в ней моей зажженной спички. Но из всех колодцев ко мне доносился какой-то странный звук, напоминающий стук больших машин. Я заметил по колебанию пламени спички, что внутрь колодца постоянно притекал воздух. Чтобы убедиться в этом, я бросил туда кусочек бумаги, и вместо того, чтобы медленно лететь вниз, бумага быстро завертелась и, увлеченная течением воздуха, исчезла из виду.

Спустя некоторое время я пришел также к заключению, что между этими колодцами и огромными башнями, разбросанными по склонам холмов, существует также известная связь, так как над этими башнями часто можно было заметить такое колебание воздуха, какое наблюдается в жаркие дни над залитым солнечными лучами берегом моря. Сопоставив все это, я решил, что башни и колодцы составляют систему подземной вентиляции, истинное назначение которой от меня ускользало. Сначала я склонен был связать это с санитарной организацией маленького народа. Такое заключение, естественно, могло прийти мне в голову, но оно было абсолютно невероятным.

Впрочем, я должен сознаться, что не собрал никаких сведений относительно дренажей, колодцев, путей сообщения и иных приспособлений в период моего пребывания в этом реальном будущем. В некоторых утопиях и рассказах о грядущих временах, которые мне приходилось читать, всегда сообщалось множество подробностей относительно зданий социального устройства и т. п. Но эти подробности легко представить себе, когда весь мир находится только в воображении, для настоящего же путешественника, попавшего в такие условия, в каких я находился, эти условия совершенно неуловимы.

Представьте себе, что будет рассказывать своему племени негр, привезенный прямо из центральной Африки в Лондон! Что может он знать о железнодорожных компаниях, о социальных движениях, о телефонах и телеграфах, транспортных и почтовых конторах и т. п. Конечно, он не узнает ничего, если мы не захотим объяснить ему. Но даже если он и будет знать, то разве он может передать это своим друзьям, никогда не путешествовавшим, или даже заставить их поверить? А теперь подумайте, как недалеко ушел негр от современного белого человека и как велико расстояние, отделяющее меня от этих людей золотого века! Я чувствовал многое, что было невидимо и что содействовало моему комфорту, но, помимо общего впечатления какой-то автоматической организации, я могу сообщить вам лишь очень немногое, подтверждающее огромную разницу между современным миром и этим золотым веком.

Например, что касается погребения умерших, то я нигде не видел никаких признаков крематория или могил. Но возможно, что кладбища или крематории находились где-нибудь вне круга моих исследований. Это опять-таки был один из тех вопросов, которые сразу встали передо мной. Но я не мог разрешить их, а так как эта загадка очень сильно меня занимала, то я сделал дальнейшее наблюдение, которое поразило меня еще сильнее: среди этого маленького народа не было совершенно ни дряхлых, ни больных!

Однако должен сознаться, что меня недолго удовлетворяли мои первоначальные теории, касающиеся автоматической цивилизации и приходящего в упадок человечества. Но я не мог придумать ничего другого. Изложу свои затруднения.

Все большие дворцы, которые я видел, служили лишь жилыми помещениями, огромными спальнями и столовыми. Но я не видел никаких других приспособлений, никакой утвари. Между тем люди эти были одеты в прекрасные ткани, которые ведь требовали возобновления иногда, а их сандалии, хотя и лишенные украшений, все-таки могли служить образцами прекрасных и сложных металлических изделий. Так или иначе, но ведь эти вещи все же надо было сделать! Между тем у этого народа я не заметил ни малейших следов какого бы то ни было творчества. У них не было ни лавок, ни мастерских, никаких признаков ввоза. Они проводили все свое время в милых играх, купались в реке, полушутливо ухаживали, точно играя в любовь, ели и спали и больше ничего. Я совершенно не мог понять, чем поддерживался такой порядок вещей.

Теперь вернемся к Машине времени. Что-то, мне неизвестное, запрятало ее в полый пьедестал Белого Сфинкса. Для чего? Хоть убейте, я не мог бы ответить на этот вопрос! Для чего существовали эти безводные колодцы, эти столбы с воздушными течениями? Я чувствовал, что не могу найти ключа к этим загадкам. Я чувствовал… как бы это объяснить вам? Представьте себе, что вы нашли бы надпись, отдельные фразы которой были написаны на прекрасном английском языке, но перемешаны со словами и буквами, совершенно вам неизвестными? Вот именно в таком виде представлялся мне мир в восемьсот две тысячи семьсот первом году на третий день моего пребывания в нем!

В этот же день я приобрел себе в некотором роде друга. Это случилось как раз тогда, когда я смотрел, как купалась небольшая группа маленьких людей на мелком месте реки. С одним из них случилась судорога, и его стало уносить вниз по течению реки. Течение тут было довольно быстрое, но все же не настолько, чтобы с ним не мог справиться пловец, хотя бы и не очень искусный. Однако никто не сделал даже малейшей попытки к спасению слабо кричащего маленького существа, которое тонуло на их глазах. И это может дать вам понятие о странном психическом недостатке этих маленьких людей.

Как только я окончательно убедился в этом, то быстро сбросил с себя платье и, войдя в воду ниже по течению реки, перехватил беспомощное маленькое создание и без труда вытащил его на берег.

Это была, как мне казалось, женщина. Незначительное растирание членов очень быстро привело ее в чувство, и я имел удовольствие видеть, что она совершенно оправилась, прежде чем я покинул ее. Я был такого невысокого мнения об этих маленьких людях, что, конечно, не ожидал от нее никакой благодарности. Однако тут я ошибся.

Случилось это утром. После обеда я снова встретил ее, когда возвращался после своих обычных исследований. Она подбежала ко мне с криками радости и поднесла мне огромную гирлянду цветов, очевидно сделанную исключительно только для меня.

Маленькое созданьице заинтересовало меня. Очень возможно, что я просто чувствовал себя чересчур одиноким. Во всяком случае, я постарался дать ей понять, что ценю ее подарок. Скоро мы уже сидели вместе в небольшой каменной беседке и вели разговор, состоявший преимущественно из улыбок. Расположение ко мне этого маленького создания производило на меня такое же впечатление, какое произвело бы расположение ребенка. Мы передавали друг другу цветы, и она целовала мои руки. Я делал то же самое. Потом я попробовал заговорить с нею и узнал, что ее зовут Цина. Я не понимал, что означает это имя, но мне казалось оно подходящим для нее. Так началась эта дружба, которая продолжалась неделю и кончилась… Потом я расскажу вам, как она кончилась!

Цина была совсем как дитя. Она хотела всегда быть со мной и пыталась следовать за мной повсюду. Когда я опять отправился бродить кругом и она пошла за мной, то мне пришло в голову довести ее до утомления и бросить, когда она выбьется из сил, не обращая внимания на ее жалобный зов, что я и сделал.

Проблема мира должна быть решена, говорил я себе. Ведь я не для того попал в будущее, чтобы заниматься миниатюрным флиртом. Однако ее отчаяние, когда я ее покинул, было слишком велико; временами даже она доходила до исступления, издавая жалобные крики, и, конечно, такая ее преданность доставляла мне столько же неудобства, сколько и утешения. Но я все-таки должен сознаться, что в некотором отношении она была для меня большой поддержкой.

Я думал, что это была лишь простая детская привязанность, поэтому я слишком поздно понял, что я причинил ей, когда покинул ее. Точно так же я слишком поздно понял, чем она была для меня. Это маленькое кукольное существо, показывая мне так по-детски свою привязанность и заботливость обо мне, порождало во мне чувство как бы возвращения домой, когда я приходил из своих экскурсий к Белому Сфинксу. И всегда я невольно искал глазами ее маленькую стройную фигурку в белой, окаймленной золотом одежде, как только выходил на вершину холма.

От нее я узнал, между прочим, что чувство страха еще не исчезло в этом мире. Она была достаточно бесстрашна днем и притом чувствовала ко мне особенное доверие. Однажды у меня явилось глупое желание напугать ее, и я стал делать разные страшные гримасы. Но она просто смеялась над этим. Однако все темное пугало ее; она боялась теней, боялась темных предметов. Темнота внушала ей ужас. Эта боязнь темноты была настолько сильна, что невольно наводила меня на размышления и на наблюдения. Я открыл, между прочим, что эти маленькие люди собирались в больших домах, как только темнело, и спали вместе. Войти к ним ночью с огнем значило произвести среди них сильнейший переполох и напугать их. После наступления темноты я никого уже не видал снаружи, и никто не спал один. Но я был настолько глуп, что совершенно не думал, чем вызывается этот страх, и, несмотря на отчаяние Цины, я все-таки спал отдельно от толпы.

Цину это очень беспокоило, но в конце концов ее привязанность ко мне восторжествовала, и в течение пяти ночей нашего знакомства, включая и последнюю ночь, она спала, положив голову на мое плечо.

Но я теряю нить своего рассказа, говоря о ней. Должно быть, это было в ночь, предшествовавшую ее спасению. Я проснулся на заре. Спал я очень неспокойно, и мне снился очень неприятный сон, будто я утонул и морские анемоны проводят по моему лицу своими нежными щупальцами. Вздрогнув, я проснулся, испытывая странное ощущение беспокойства. Мне казалось, будто из комнаты только что выскочило какое-то сероватое животное. Я снова попытался заснуть, но не мог. Меня одолевала какая-то странная тревога. Это был тот ранний час, когда предметы только что начинают выступать из темноты, но, несмотря на отчетливость своих очертаний, они все же кажутся бледными и нереальными. Я встал, прошел в большой зал и через него вышел наружу, на плиты у фронтона дворца. Желая извлечь какую-нибудь пользу из своего раннего пробуждения, я решил посмотреть на восход солнца.

Луна заходила. Тускнеющее сияние лунного света и первые бледные проблески зари, смешиваясь вместе, окутывали все кругом каким-то таинственным полумраком, кусты были чернильного цвета, земля темно-серая, а небо бесцветное и унылое. Я взглянул на вершину холма, и мне почудились какие-то привидения. Поднимаясь по его склону, я три раза видел белые фигуры. Два раза мне казалось, что я вижу какое-то одинокое, белое, обезьяноподобное существо, которое быстро взбиралось на холм. Но в третий раз около развалин я увидал целую вереницу таких существ, тащивших какой-то темный предмет. Они быстро двигались, и я не мог проследить, куда они девались. Казалось, что они исчезли в кустах. Но я ведь сказал вам, что еще не рассеялись предрассветные сумерки. Я испытывал неопределенное ощущение холода, столь знакомое каждому в такой ранний час дня. Я не доверял своим глазам.

Когда небо на востоке стало светлее и, наконец, показалось солнце, лучи которого прогнали мрак и вернули жизненную окраску всему окружающему миру, я отправился тщательно исследовать окрестности. Но нигде не видел и следов моих белых фигур. Эго были просто порождения полумрака, царившего тогда.

– Должно быть, это привидения, – сказал я себе. – Хотел бы я знать только, к какому времени они принадлежат?..

Мне вспомнился при этом забавный парадокос Грент-Аллена, который сказал однажды, что если бы каждое поколение, умирая, оставляло после себя духов, то весь мир был бы переполнен ими! Конечно, согласно этой теории, их должно было накопиться бесчисленное множество, и поэтому нет ничего удивительного, что я сразу увидел четырех.

Однако все эти шутливые размышления не могли все-таки удовлетворить меня, и я продолжал все утро думать об этих виденных мною фигурах, пока не произошло приключение с Циной, изгнавшее их из моей головы. Каким-то странным образом я связывал появление этих фигур с тем белым животным, которое я спугнул во время своих бешеных поисков Машины. Но Цина отвлекла мои мысли. Скоро, впрочем, они снова овладели мной, и притом с еще большею силой.

Мне кажется, я уже говорил вам, что погода золотого века была гораздо теплее нашей. Я не берусь объяснить причину этого явления. Может быть, солнце стало теплее, а может быть, земля более приблизилась к нему. Принято думать, что солнце постепенно охлаждается. Люди, незнакомые с некоторыми научными теориями, например с теорией Дарвина-младшего, забывают, что планеты должны одна за другой приближаться к своему центральному светилу и в конце концов падать на него. После каждой такой катастрофы солнце должно светить ярче, с возобновленною энергией. Возможно, что какую-нибудь из внутренних планет уже постигла эта участь. Но, какова бы ни была причина, факт все-таки остался фактом. Солнце грело сильнее, чем у нас.

И вот в одно очень жаркое утро – думаю, что это было на четвертый день моего пребывания, – я искал убежища от жары и ослепительного блеска солнца в колоссальных развалинах, находившихся недалеко от того здания, где я ночевал и питался. Тут со мною случилось странное происшествие. Странствуя между грудами кирпича, я наткнулся на узкую галерею, конец которой и боковые окна были завалены упавшими массами камня. Вследствие контраста с ослепительным дневным светом эта галерея показалась мне сначала совершенно темной. Я вошел в нее ощупью, так как вследствие быстрого перехода от яркого света к темноте я ничего не мог разобрать, и перед глазами моими поплыли цветные пятна.

Но вдруг я остановился как вкопанный. Пара глаз, блестевших от отраженного света, следила за мной из темноты.

Старинный, инстинктивный страх перед дикими зверями сразу овладел мной. Я сжал кулаки и уставился на сверкавшие глаза. Я боялся повернуться. Тут мне пришла в голову мысль об абсолютной безопасности, в которой, казалось, жило это человечество, но тотчас же вспомнил я их странный ужас перед темнотой.

Преодолев свой страх, я сделал несколько шагов вперед и заговорил…

Охотно допускаю, что мой голос звучал грубо и неровно. Я протянул руку и прикоснулся к чему-то мягкому. Тотчас же глаза как будто отпрыгнули в сторону, и что-то белое промелькнуло мимо меня.

Я почувствовал, что душа ушла у меня в пятки, но все же повернулся и увидал удивительное, маленькое обезьяноподобное существо со странно опущенной вниз головой, пробежавшее по освещенному пространству, находившемуся позади меня. Оно толкнулось о гранитную глыбу, отпрянуло в сторону и в одно мгновение исчезло в густой тени под другой грудой кирпичных обломков.

Впечатление, полученное мною от этого странного существа, было крайне несовершенное. Я помню только, что оно было тусклого белого цвета, имело странные, серовато-красные большие глаза и что на голове и вдоль спины были тонкие волосы. Но я уже сказал вам, что это странное существо пробежало слишком быстро и я не мог хорошенько разглядеть его. Я даже не могу сказать, бежало ли оно на четвереньках или же только очень низко опустило свои руки.

После минутного колебания я отправился вслед за ним к груде обломков. Я не мог отыскать его, но через некоторое время в глубокой темноте я наткнулся на одно из круглых, напоминающих колодец отверстий, о которых я уже вам рассказывал. Отверстие это было полускрыто свалившимся столбом. Тут у меня внезапно мелькнула мысль: не могло ли это странное существо скрыться в колодце?

Я зажег спичку и, заглянув вниз, действительно увидал маленькое белое существо с огромными блестящими глазами, которое в упор смотрело на меня, быстро отступая вниз.

Я невольно содрогнулся. Это существо было так похоже на человекообразного паука! Оно спускалось вниз по стене колодца, и тут я впервые заметил множество металлических подпорок для рук и ног, образовавших нечто вроде лестницы, спускавшейся в глубину шахты. Но спичка, догорая, обожгла мои пальцы и выпала из моих рук, а пока я зажигал другую, маленькое чудовище уже исчезло.

Не помню, сколько времени я просидел, всматриваясь в глубину колодца. Я долго не мог убедить себя, что виденное мною существо было человеком. Однако я начал мало-помалу прозревать истину, что человечество подразделилось на два вида животных. Изящные дети Верхнего Мира не были единственными потомками нашего поколения: побелевшее отвратительное ночное существо, промелькнувшее мимо меня, также было наследником предшествовавших веков.

Я вспомнил о башнях, вверху которых замечались постоянные воздушные течения, и о своей теории подземной вентиляции. Я начал подозревать их истинное назначение. Но какое же место я должен был отвести этому существу в моей схеме окончательно уравновешенной организации? Какое отношение имело оно к беспечному спокойствию прекрасных жителей Верхнего Мира? Что же скрывалось там, на дне этой шахты?

Я присел на край колодца, убеждая себя, что мне-то, во всяком случае, нечего бояться и что я должен спуститься туда, чтобы разрешить все свои недоумения. А между тем я чувствовал самый настоящий страх и не решался идти в колодец.

Пока я раздумывал, двое прекрасных надземных жителей, занимаясь любовным спортом, пробежали мимо из освещенного пространства в тень. Мужчина преследовал бегущую женщину и бросал в нее цветами. По-видимому, они очень смутились, увидев, что я держусь рукой за упавший столб и смотрю в глубь колодца. Очевидно, было не принято замечать эти отверстия, так как, когда я указал им на колодец и попробовал составить фразу на их языке и задать им вопрос об этом колодце, то они как будто еще более омрачились и отвернулись от меня. Однако их заинтересовали мои спички, и я сжег несколько штук, чтобы их позабавить.

Но когда я снова заговорил о колодце, то результат получился тот же самый. Тогда я оставил их в покое и решил отправиться к Цине и попытаться узнать что-нибудь от нее.

В мыслях моих совершался переворот, и мои догадки и впечатления получали новое объяснение. У меня был теперь ключ к этой загадке, я начинал постигать назначение этих вентиляционных башен, тайну колодцев и привидений, не говоря уже о бронзовых дверях и о судьбе моей Машины. И в то же время передо мной намечалось, пока еще в смутных чертах, разрешение той экономической проблемы, которая так занимала меня.

Вот каков был мой новый взгляд на вещи: ясно, что этот второй род людей был подземный. Три обстоятельства в особенности наводили меня на мысль, что редкое появление этих людей на поверхности было результатом их продолжительного и привычного пребывания под землей. Во-первых, блеклая окраска, общая у всех животных, живущих в темноте: например белые рыбы в Кентуккийских пещерах. Во-вторых – огромные глаза, обладающие способностью отражать свет, что составляет особенность всех ночных животных, например совы и кошки. И, наконец, это явное замешательство при дневном свете, неуклюжее, спотыкающееся бегство по направлению к темным местам и особенное опускание головы лицом вниз – все это подкрепляло мою теорию относительно чрезмерной чувствительности их сетчатой оболочки.

Итак, под моими ногами земля должна быть изрыта туннелями, и эти туннели служат жилищами для людей новой расы. Существование вентилирующих колодцев и башен по склонам холмов – везде, за исключением долины реки, – служило доказательством, как повсеместно шли разветвления этих туннелей. Разве не естественно было предположить, что в этом искусственном подземном мире совершалась работа, необходимая для благосостояния надземной расы?

Мысль эта показалась мне настолько правдоподобной, что я тотчас же принял ее и уже пошел далее, стараясь отыскать причину такого раздвоения человеческого рода. Вы, пожалуй, с сомнением отнесетесь к моей теории, но что касается меня, то я очень скоро почувствовал, что она недалека от истины.

Прежде всего, исходя из проблем нашего собственного века, я пришел к неопровержимому заключению, что ключ к такому положению вещей надо искать в постепенном расширении чисто временного и социального различия между капиталистом и рабочим. Нет сомнения, что вам это покажется смешным и совершенно невероятным, но ведь существуют же и теперь обстоятельства, которые намечают путь к таким последствиям! Так, например, существует тенденция утилизировать подземные пространства для таких целей цивилизации, которые не требуют красоты. В Лондоне есть подземная железная дорога, прокладываются новые подземные электрические линии, туннели, подземные мастерские, рестораны, и все это постоянно увеличивается в числе. Очевидно, думал я, такая тенденция уйти под землю все увеличивалась, пока промышленность не потеряла постепенно своего права находиться над землей. Словом, она уходила все глубже и глубже под землю, подземные фабрики все разрастались, и рабочие проводили все больше и больше времени под землей, пока наконец!..

Но разве рабочий лондонского Истлэнда не живет и теперь уже в таких искусственных условиях, что практически он как бы отрезан от естественной поверхности своей родной земли?

А затем склонность богатых людей к обособленности, без сомнения, вызываемая изысканностью их воспитания и расширением пропасти между ними и грубостью бедняков, приводит к тому, что привилегированные сословия стараются сохранить исключительно только для своего пользования все большие и большие пространства земли, так что около Лондона, например, лучшие и наиболее красивые местности уже теперь недоступны для посторонних.

Эта все расширяющаяся пропасть, происходящая от продолжительности и дороговизны высшего образования и возрастающей легкости для богатых приобретения утонченных привычек, конечно, должна была препятствовать общению и соприкосновению классов. Заключение браков между классами, задерживающее разделение человеческого рода по линиям социальных наслоений, становилось все реже и реже. Таким образом, в конце концов, на земле должны остаться только имущие, ставящие своею целью удовольствие, комфорт и красоту, а под землей неимущие, рабочие, постоянно приспосабливающиеся к условиям своей работы. Раз они там очутились, то, без сомнения, им нужно было платить ренту, и немалую, за вентиляцию своих жилищ. Если б они отказались от уплаты, то могли бы умереть с голоду или задохнуться в своих жилищах. Те из них, которые обладали непокорным нравом или не могли приспособиться к таким условиям жизни, должны были погибнуть. Мало-помалу равновесие должно было установиться, пережившие должны были настолько приспособиться к своей подземной жизни и настолько же стать счастливыми на свой лад, насколько счастливы по-своему надземные обитатели. Как мне казалось, этим вполне могла объясниться и утонченная красота одних, и выцветшая бледная окраска других.

Великий триумф человечества, о котором я мечтал, теперь принял в моих глазах совсем другой облик.

Это не был триумф нравственного развития и общей кооперации, который я представлял себе. Вместо этого я видел перед собой действительную аристократию, вооруженную усовершенствованными знаниями и добивающуюся логического заключения современной индустриальной системы. Ее триумф был не только победой над природой, но и победой над другою частью человеческого рода.

Я должен предупредить вас, что такова была теория, которую я придумал в то время. У меня не было подходящего проводника в духе утопических сочинений, который разъяснял бы мне все. Мое объяснение могло быть абсолютно неверным, но все же я думаю, что оно было наиболее правдоподобно.

Однако цивилизация, которую я видел, развивавшаяся согласно этой теории, по-видимому, давно уже прошла зенит и теперь находилась на пути к упадку. Слишком большая обеспеченность жизни надземных жителей привела их постепенно к дегенерации, к уменьшению роста, силы и умственных способностей. Я видел это ясно теперь. Но что случилось с подземными жителями – этого я не знал. Однако то, что мне пришлось видеть, указывало, что Морлоки – так назывались, между прочим, эти создания – претерпели еще большие изменения человеческого типа, нежели Илои, прекрасная надземная раса, среди которой я находился.

Потом у меня возникли тревожные сомнения. Для чего понадобилась Морлокам моя Машина? Я был теперь убежден, что это они захватили ее. И еще тревожный вопрос: отчего, если Илои были господами здесь, они не могли возвратить мне Машину? И отчего они так ужасно боялись темноты? Я попробовал расспрашивать Цину об этом подземном мире, но меня снова постигло разочарование. Сначала она как будто не понимала моих вопросов, а потом отказалась отвечать на них. Она так дрожала, как будто этот разговор был невыносим для нее. Когда же я стал настаивать, быть может, слишком резко, она залилась горькими слезами. Это были единственные слезы, виденные мною в золотом веке, кроме тех, которые я пролил. Конечно, я тотчас же перестал мучить ее расспросами о Морлоках и заботился только о том, чтобы согнать с ее лица эти следы ее человеческого происхождения. Через мгновение, когда я торжественно сжигал перед нею спичку, она уже улыбалась и хлопала в ладоши.

IX. Морлоки

Вам может показаться странным, что я откладывал целых два дня, прежде чем решился воспользоваться своими догадками и продолжать свои изыскания в том направлении, которое, по-видимому было правильным. Но я содрогался при одной мысли об этих поблекших существах. Они были как раз такого блеклого цвета, какой мы видим у червей и у препаратов, сохраняющихся в спирту в зоологических музеях. Притом они были отвратительно холодны на ощупь. Впрочем, возможно, что содрогание ужаса, вызываемое во мне Морлоками, зависело отчасти и от влияния Илоев, отвращение которых к подземным жителям становилось мне понятным и переходило ко мне.

Всю следующую ночь я спал очень плохо. По всей вероятности, мое здоровье немного расстроилось. Меня мучили разные опасения и сомнения, и несколько раз мною овладевал сильнейший страх, причину которого я не мог объяснить себе. Помню, как я тихонько пробрался в большую залу, где спали освещенные луной маленькие люди – в эту ночь Цина спала с ними, – и почувствовать себя несколько успокоенным их присутствием. Тогда же мне пришло в голову, что через несколько дней кончится последняя четверть луны и что ночи становятся темнее, а в темные ночи должно участиться появление этих побелевших лемуров, этих новых гадов, пришедших на смену старым.

В эти два дня меня не покидало беспокойное чувство, которое обыкновенно испытывает человек, оттягивающий исполнение какой-нибудь неизбежной обязанности. Я был убежден, что могу вернуть свою Машину только тогда, когда смело проникну в толпы подземного мира. Но я никак не мог решиться стать лицом к лицу с этою тайной. Если б у меня был товарищ, тогда было бы другое дело. Но я был там ужасно одинок, и одна мысль спуститься вниз, в темную глубину колодца приводила меня в содрогание. Не знаю, поймете ли вы мое чувство, но мне постоянно казалось, что за спиной мне угрожает какая-то опасность.

По всей вероятности, именно эго беспокойство и это постоянное ощущение какой-то неведомой опасности побуждало меня все дальше расширять свою разведку.

Отправляясь на юго-запад, по направлению к возвышенной местности, которая в наше время называется Комб-Вуд, я заметил вдали, там, где лежит город Банстэд девятнадцатого века, огромное зеленое здание, отличающееся по стилю от тех, которые я видел до сих пор.

Оно было гораздо больше тех дворцов или развалин, которые я видел до сих пор, и фасад его был сделан в восточном вкусе. Своею глянцевитой окраской бледно-зеленого и голубовато-зеленого цвета здание напоминало известный сорт китайского фарфора. Такая разница во внешнем виде внушила мне мысль, что и назначение этого здания должно быть другое, поэтому я решил хорошенько осмотреть его. Но день уже склонялся к вечеру, и я увидел это здание лишь после долгого и утомительного странствования; поэтому я счел более благоразумным отложить его осмотр до следующего дня и вернулся к маленькой Цине, всегда встречавшей меня радостными возгласами и ласками.

Однако на другой день я ясно понял, что любопытство, которое возбуждал во мне зеленый фарфоровый дворец, было своего рода самообманом. Я пользовался лишь случаем, чтобы снова отложить исследование, страшившее меня. Тогда я решил пересилить себя и без дальних проволочек рано утром спуститься в колодец, находившийся вблизи развалин из гранита и алюминия.

Маленькая Цина побежала за мной. Она, танцуя, сопровождала меня до самого колодца, но когда увидела, что я перегнулся через край и заглядываю вниз, то ее охватило страшное волнение.

– Прощай, маленькая Цина! – сказал я и поцеловал ее.

Опустив ее на землю, я перегнулся через барьер и принялся ощупывать крючья, служащие для лазания. Признаюсь, что делал это очень торопливо, так как опасался, что мужество покинет меня.

Цина сначала смотрела на меня с удивлением, потом вдруг издала необыкновенно жалобный крик и бросилась ко мне, стараясь оттащить меня своими маленькими ручонками. Мне думается, что именно ее сопротивление и подействовало на меня, возбудив мою решимость. Я оттолкнул ее, быть может, несколько грубо и скрылся в отверстии колодца. Я видел ее личико, полное отчаяния, смотревшее на меня из-за парапета, и улыбнулся ей, чтоб успокоить ее, затем я должен был обратить все свое внимание на шатающиеся крючья, за которые я должен был держаться.

Мне надо было спуститься в колодец, имевший глубину, пожалуй, в двести ярдов. Для спуска я должен был пользоваться металлическими прутьями, торчавшими с боков колодца. Но так как они были приспособлены для более маленьких и легких существ, чем я, то, разумеется, я должен был напрягать все свои мышцы, чтобы удержаться, и скоро почувствовал сильнейшее утомление. Впрочем, не только одно утомление! Я испытал также немалый ужас, когда один из прутьев не выдержал моей тяжести и чуть-чуть не сбросил меня в зияющий внизу мрак. Я повис на минуту на одной руке и, конечно, больше уж не пробовал останавливаться для отдыха. Хотя я чувствовал острую боль в спине и руках, но все же продолжал спускаться с наивозможною быстротой.

Взглянув наверх, я увидел отверстие колодца, представлявшееся мне в виде маленького голубого диска, на котором виднелась одна звездочка, а головка Цины казалась маленьким черным бугорком с краю этого голубого диска. Шум машин внизу становился все громче и внушительнее. Все кругом, за исключением голубого диска вверху, было окутано непроницаемой тьмой.

Когда я снова взглянул наверх – Цины уже не было. Я чувствовал сильнейшее беспокойство и даже думал одну минуту снова подняться наверх и оставить подземный мир в покое. Но даже думая об этом, я все-таки продолжал спускаться; наконец, к великому своему облегчению, я различил в темноте или, вернее, почувствовал маленькое отверстие справа от меня. Я влез туда и убедился, что это был вход в узкий горизонтальный туннель, где я мог прилечь и отдохнуть. Как раз было пора. Руки у меня ныли, спину совсем разломило, и я весь дрожал от непрекращающегося страха и ожидания падения. Кроме того, глаза мои страдали от окружавшей меня непроницаемой темноты. Все кругом было полно шума машин, накачивающих в глубину воздух.

Не знаю, сколько времени я пролежал таким образом. Меня привело в чувство прикосновение чьей-то мягкой руки. Вскочив на ноги в темноте, я нащупал спички и, быстро чиркнув одной из них, увидал три скорчившиеся белые фигуры, похожие на ту, которую я встретил тогда в развалинах. Они быстро отступили, как только показался огонь. Эти существа жили, как мне казалось, среди непроницаемой темноты, поэтому глаза у них были ненормально велики и чрезвычайно чувствительны к свету, который они отражали так же, как зрачки глубоководных рыб. Я нисколько не сомневаюсь, что они могли меня видеть в этой глубокой темноте, и, по-видимому, я не внушал им никакого страха. Они боялись только света моих спичек, и, как только я зажигал их, они тотчас же разбегались и исчезали в темных углублениях и туннелях, устремляя на меня оттуда свои сверкающие глаза.

Я пробовал обращаться к ним, но, очевидно, язык их отличался от языка надземных жителей, так что я волей-неволей должен был положиться только на свои собственные силы. Мысль о бегстве снова промелькнула у меня. Но я сказал себе: «Ты должен это совершить!» Пробираясь ощупью по туннелю, я заметил, что шум машин становился все громче. Наконец, стены как будто расступились передо мной, и я вышел на большое открытое место. Снова чиркнув спичкой, я увидал, что нахожусь в большой сводчатой пещере, края которой находились за пределами света моей спички. Разумеется, я не мог разглядеть ее хорошенько, так как свет спички был слишком короток и слаб.

Воспоминания мои, что вполне естественно, довольно смутны. Передо мной вставали из темноты очертания огромных машин, отбрасывающих странные черные тени. В эти тени спешили укрыться от света моей спички бледные, призрачные Морлоки. Между прочим, воздух был очень душный, словно пронизанный чем-то, и я ощутил слабый запах только что пролитой крови. Немножко в стороне стоял маленький стол из белого металла, на котором как будто лежало мясо. Морлоки, значит, были плотоядными! Помню, что я с изумлением подумал в ту минуту, какие большие животные могли еще остаться на земле, чтобы снабжать их такими огромными кусками красного мяса!

Все было очень неясно кругом меня. Тяжелый запах, смутные очертания каких-то огромных предметов и отвратительные создания, притаившиеся в тени и ожидающие только наступления темноты, чтобы снова приблизиться ко мне! Но спичка догорела и, обжигая мне пальцы, упала, сверкнув красной точечкой в темноте.

Я с тех пор много раз думал, как плохо я был снаряжен для такого путешествия. Когда я отправлялся на своей Машине времени, то у меня была глупая уверенность, что люди будущего непременно должны быть далеко впереди нас во всем. Поэтому я явился к ним без всякого оружия, без лекарств, без табака…

А иногда мне так хотелось покурить! У меня даже не было с собой достаточного запаса спичек! Если б я только подумал о «Кодаке»! Ведь я мог бы захватить его с собой, моментально снять надземный мир и на досуге рассматривать его. Но со мною было только то оружие и те силы, которыми наградила меня природа, то есть руки, ноги и зубы, да еще четыре спасительных спички. Вот все, что оставалось у меня!

Я побоялся идти дальше в темноте, среди этих машин, и только при последней вспышке зажженной спички увидел, что мой запас кончается, мне не приходило в голову до этого момента, что надо было беречь спички, и я потратил почти половину коробки на то, чтобы изумлять надземных жителей, для которых огонь стал диковинкой.

Итак, у меня остались только четыре спички. Я стоял в темноте, чувствуя, как чья-то рука прикоснулась к моей руке, чьи-то тонкие пальцы ощупывают мое лицо, и какой-то странный неприятный запах поразил меня. Мне казалось, что я слышу дыхание толпы этих ужасных маленьких существ. Я чувствовал, как чьи-то руки осторожно стараются вынуть из моих рук коробку спичек, как меня хватают сзади за платье. Сознание, что эти невидимые существа исследуют меня, было мне невыразимо неприятно. Я впервые ясно осознал в этой темноте, что их мысли и поступки мне совершенно непонятны. Я закричал на них так громко, как только мог. Они отскочили, но тотчас вслед за тем снова приблизились к мне. Они уже смелее хватали меня, издавая при этом какие-то странные звуки, точно передавая что-то шепотом друг другу. Я вздрогнул и крикнул на этот раз еще резче прежнего. Но они не испугались и опять вернулись ко мне, издавая странные звуки, напоминающие тихий смех.

Сознаюсь, я был сильно испуган. Я решил зажечь еще спичку и бежать под защитой ее огня. Сделав это, я усилил свет обрывком бумаги, которая нашлась у меня в кармане, и таким образом мог отступить в узкий туннель. Но не успел я войти туда, как мою спичку задуло, и я услышал в темноте, что за мной бегут Морлоки, шурша и шелестя, точно ветер между листьями, и издавая своими ногами такой же слабый и частый стук, как капли падающего дождя…

В одно мгновение меня схватили несколько рук. Не было никакого сомнения, что они хотели оттащить меня назад. Я зажег другую спичку и стал размахивать ею перед их глазами. Вы не можете себе представить, что за отвратительные, нечеловеческие лица были передо мной, бледные, без подбородков, с огромными, красновато-серыми глазами, лишенными век! Как дико смотрели они, ослепленные и приведенные в замешательство! Но могу вас уверить, что я недолго разглядывал их, и когда догорела моя вторая спичка, то я зажег третью. Она тоже почти догорела, когда я достиг наконец отверстия колодца, я прилег на его край, так как у меня закружилась голова от непрекращающегося шума огромного насоса внизу. Нащупав выступающие сбоку прутья, я взялся за них, но тотчас же почувствовал, что меня схватили сзади за ноги и с силой потащили обратно. Я зажег свою последнюю спичку… Но она тотчас же погасла. Однако я уже ухватился руками за крючья и, с силой ударяя ногами, высвободился из цепких рук Морлоков.

Я принялся быстро взбираться наверх, а они остались внизу и смотрели на меня, сверкая глазами; впрочем, одно маленькое чудовище не хотело отстать от меня и даже чуть-чуть не захватило мой башмак в виде трофея.

Колодец показался мне бесконечным. Мне оставалось не более двадцати или тридцати футов, когда я почувствовал ужасную тошноту и с величайшим трудом удерживался, чтобы не свалиться. Последние несколько ярдов я должен был отчаянно бороться с головокружением, напрягая все свои силы, и несколько раз мне казалось, что я уже падаю. Наконец, я и сам не знаю как, я выбрался из отверстия колодца и, шатаясь, вышел из развалин на залитое солнцем пространство.

Я упал на землю лицом. Какой чистой и благоуханной показалась мне земля!.. Потом помню, как Цина осыпала поцелуями мои руки и уши, и я услышал голоса других Илоев. Вслед за этим я на некоторое время лишился сознания…

X. Когда настала ночь!

Теперь я находился в еще худшем положении, чем прежде. После моего первого приступа отчаяния тогда, ночью, когда пропала моя Машина, я жил до сих пор надеждой, что мне удастся все-таки выбраться отсюда. Но эта надежда пошатнулась после моих последних открытий. До сих пор я думал, что главным препятствием, с которым мне приходилось иметь дело, была детская простота маленького народа и еще какие-то неведомые силы, и мне стоит только узнать их, чтобы справиться с ними. Теперь же явился новый элемент в образе отвратительных Морлоков, что-то нечеловеческое и злобное. Я инстинктивно ненавидел их.

Раньше я чувствовал себя в положении человека, упавшего в яму. Я думал только о яме и о том, как выбраться из нее. Теперь же я чувствовал себя как зверь, попавший в западню и ожидающий скорого появления врага.

Вы удивитесь, если я вам скажу, какого врага я опасался. Я боялся темноты новолуния. Цина внушила мне этот страх своими сначала непонятными для меня замечаниями по поводу темных ночей. Но теперь уже не трудно было догадаться, что означают темные ночи. Луна убывала, и каждую ночь темнота держалась все дольше. Я стал уже понимать теперь, хотя еще в слабой степени, почему темнота внушала такой ужас маленькому надземному народу. Я невольно спрашивал себя, какие гнусности совершали Морлоки в такие безлунные ночи? Теперь я видел, что и вторая моя гипотеза была абсолютно неверной. Может быть, надземные жители и были некогда привилегированною аристократией, а Морлоки их рабочими слугами, но это время давно миновало. Обе разновидности, происшедшие путем эволюции человека, постепенно подвигались или перешли окончательно к новым отношениям между собой. Илои, подобно каролвингским королям, мало-помалу превратились в прекрасные ничтожества. Им позволяли владеть поверхностью земли, потому что Морлоки, жившие в течение бесчисленных поколений под землей, в конце концов совершенно перестали выносить дневной свет.

Но Морлоки все-таки продолжали изготовлять для них одежду и удовлетворять их привычные потребности. Я полагаю, что это делалось ими вследствие пережитка старой привычки служить. Они делали это так же рефлекторно, как лошадь, бьющая копытом землю, или охотник, убивающий животных ради спорта, – делали это потому, что старинные и давно уже исчезнувшие необходимости оставляли неизгладимый след в их организме. Но ясно, что прежний порядок существовал теперь до некоторой степени в обратном виде. Над изнеженными созданиями была уже занесена рука Немезиды. Многие века назад – тысячи поколений назад – человек изгнал своего ближнего из области солнечного света и довольства. А теперь этот ближний вернулся назад, но уже в измененном виде! Илои снова получили первый урок жизни, они снова познакомились с чувством страха!.. И вдруг мне пришли на память куски мяса, которые я видел в подземном мире. Не знаю, почему я вспомнил о них, – это не находилось в связи с течением моих мыслей и явилось как бы вопросом извне. Но я старался припомнить форму этих кусков. Они что-то смутно напоминали мне, но я не мог сказать, что это было.

Маленький народ был совершенно беспомощным и не мог бороться со своим таинственным страхом. Но я был иначе организован. Я вышел ведь из своего века, когда человеческая раса находилась в расцвете своих сил и когда страх уже не производил парализующего действия, а тайна потеряла свои ужасы. Во всяком случае, я мог защищаться. Я решил без дальнейших промедлений изготовить для себя оружие и отыскать безопасное место, где я мог бы спать. Найдя такое убежище, я мог бы уже спокойно наблюдать этот странный мир и вернул бы себе ту уверенность, которой я лишился, узнав, какие существа угрожали мне по ночам. Я чувствовал, что не в состоянии буду заснуть, если не буду уверен, что моя постель защищена от их нашествия. Я содрогнулся от ужаса, вспомнив, как они уже рассматривали меня.