Маска Димитриоса

Гродек

Когда Латимер проснулся, было уже одиннадцать часов. На столике возле кровати лежали три листа бумаги, оставленные мистером Питерсом. Они напомнили Латимеру, что надо многое хорошенько обдумать и принять какое-то решение, и это было неприятно. Он сел на кровати и взял эти листы в руки. На первом, как и говорил мистер Питерс, был написан женевский адрес:

Владислав Гродек

Вилла «Акация»

Шамбеси

(в 7 км от Женевы)

Латимер с трудом разобрал записку, написанную корявыми, прыгающими буквами. И обратил внимание, что цифра семь перечёркнута, как это обычно принято у французов.

Он взял второй лист. В письме было всего шесть строчек, но Латимер не смог их прочитать: оно было написано на каком-то незнакомом языке, вероятно, на польском. Во второй строке он нашёл свою фамилию, почему-то написанную с ошибкой. Вздохнув, он отложил письмо в сторону.

Латимер подумал, что дружеские отношения мистера Питерса с бывшим шпионом являются важным ключом, но как им воспользоваться, он не знал. Подтверждением тому было вызывающее поведение мистера Питерса вчера ночью: предпринять обыск в отсутствии хозяина и вдруг после размахивания пистолетом предложить полмиллиона франков и рекомендательное письмо к бывшему шпиону мог только человек, которого легко заподозрить в самых тяжких преступлениях. Но где основания для подозрений? Латимер вспомнил свой разговор с мистером Питерсом, и чем отчётливее в памяти возникали слова и фразы, тем больше он выходил из себя: в самом деле, он вёл себя немыслимо глупо. Он перетрусил, увидев пистолет, хотя этот тип ни за что бы не решился выстрелить (впрочем, такие мысли появляются, когда опасность давно миновала), он позволил вовлечь себя в разговор вместо того, чтобы передать этого человека полиции, и, что хуже всего, в своих переговорах с мистером Питерсом он не имел твёрдой позиции и докатился до того, что принял с благодарностью рекомендательное письмо и эти адреса. Ему даже не пришло в голову поинтересоваться, как этот тип попал в комнату. А ведь он мог бы, да что там мог, он должен был взять этого мерзавца за глотку и заставить его говорить. Как это характерно для людей с высшим образованием, привычно обобщил он; они вспоминают о том, что могли применить силу, только тогда, когда в этом уже нет необходимости.

Но не появись в его номере Питерс, он бы поехал в Белград. А таинственный мистер Питерс советует ему ехать в Швейцарию. И хотя мистер Питерс сделал ему определённое предложение, можно было послушаться совета. Например, он не очень-то верил, что ему удастся выбросить из головы Димитриоса. Удовлетворённое тщеславие? Да ничего подобного. Да, несомненно, его интерес к Димитриосу все больше походил на наваждение. Это было нехорошее слово, с которым у Латимера ассоциировались горящие фанатизмом глаза. Но, что там ни говори, Димитриос притягивал к себе, и вряд ли он мог спокойно заниматься новой книгой, зная, что где-то вблизи Женевы живёт человек, который может рассказать о Димитриосе массу любопытного. Значит, возвращение в Афины было бы пустой тратой времени.

Личность мистера Питерса также требовала разъяснения. Попробуй выброси его из головы. Самое же привлекательное было то, что Димитриос был такой же осязаемой, вызывающей любовь или ненависть фигурой, как Прудон, Монтескьё или Роза Люксембург, а не тем картонным героем, которые заполняют детективы.

Латимер стал одеваться, бормоча: «Ну и хорошо, и прекрасно! Поезжай в Женеву, брось начатую работу. А почему? Да потому, что ты обленился, а лентяи вечно заняты всякой чепухой. Заруби себе на носу, милейший, что автор детективов никак не связан с действительностью, кроме некоторых технических подробностей, как то: законы баллистики, медицина, юридические законы. Надеюсь, ясно. Так что хватит нести всякий вздор».

Он побрился, собрал вещи и, спустившись вниз, осведомился у дежурного о расписании поездов на Афины. Тот начал листать книжку, Латимер молча наблюдал за ним, и вдруг у него вырвалось:

— А что если бы я поехал отсюда в Женеву!

На другой день Латимер получил письмо со штампом почтового отделения в Шамбеси. Это был ответ на посланные им Гродеку письма — своё и Питерса. Письмо было на французском.

Шофёр прибыл минута в минуту и, отсалютовав Латимеру, точно тот был генерал, жестом пригласил в огромный шоколадного цвета автомобиль. Потом он сел за руль, и машина быстро помчалась под моросящим дождём, точно они уходили от погони.

Латимер с интересом разглядывал внутренности автомобиля: дорогие породы дерева и слоновую кость, очень удобные подушки из кожи — короче, все говорило о богатстве, о том, что денег у хозяина куры не клюют. Если верить Питерсу, деньги эти были получены за тёмные шпионские дела. Интересно знать, каков он из себя, этот герр Гродек. Ему пришла в голову странная мысль, что это, должно быть, старец с седой бородой, с испанской бородкой. Питерс говорил, что он по национальности поляк, большой любитель животных и чудесный человек в полном смысле этого слова. А вдруг в действительности он окажется отвратительным субъектом? Кстати, любовь к животным вообще ни о чем не говорит: нередко страстные любители животных искренне и глубоко ненавидят все человечество.

Некоторое время они ехали по шоссе вдоль северного берега озера, но у Преньи свернули налево и стали подниматься вверх по пологому холму. Через километр ещё раз повернули налево, на узкую просеку в сосновом бору. Когда машина подъехала к железной ограде, шофёр вышел и открыл ворота. Потом повернули направо и оказались у большого, неприветливо глядевшего загородного дома.

Деревья росли довольно далеко от дома, внизу, в долине, за пеленой снега с дождём виднелись деревушка и возвышающаяся над ней деревянная колокольня местной церкви. Ещё дальше, за деревней, серело озеро. Латимер видел озеро летом, и сейчас оно произвело на него особенно мрачное и тоскливое впечатление.

Дверь открыла полная улыбающаяся женщина, по-видимому, экономка. Она взяла у Латимера пальто и, открыв перед ним дверь, впустила в большую комнату.

Комната напоминала деревенский трактир: вверху вдоль стен шла галерея, на которую можно было подняться из зала по лестнице; в огромном камине горел огонь; на полу лежал ковёр. В комнате было очень чисто и тепло.

Улыбнувшись, экономка сообщила, что герр Гродек сейчас спустится вниз, и куда-то ушла. Латимер направился к креслам, стоявшим у камина. Вдруг раздался слабый шум, и Латимер увидел, как на спинку одного из кресел взобрался сиамский кот и с явной враждебностью прищурил на него голубые глаза. Тотчас к нему присоединился и второй. Выгнув спины, они наблюдали за Латимером. Не обращая на них внимания, Латимер сел в одно из кресел. В наступившей тишине слышно было, как потрескивали дрова в камине. На лестнице послышались шаги.

Коты подняли головы, затем, точно по команде, мягко спрыгнули на пол. Латимер обернулся — к нему шёл, протянув руку и немного виновато улыбаясь, высокий широкоплечий человек, которому, наверное, было уже под шестьдесят.

Его когда-то густые, цвета соломы волосы сильно поредели, да и седых волос было уже немного, но серые с голубоватым оттенком глаза смотрели молодо. Он был тщательно выбрит. Овальной формы лицом с широким лбом, маленьким плотно сжатым ртом и едва заметным подбородком он напоминал англичанина или датчанина. В домашних туфлях и мешковатом, свободном костюме из твида он двигался уверенно и энергично, очевидно, наслаждаясь заслуженным покоем после праведных трудов.

— Извините, пожалуйста, месье, — сказал он, пожимая Латимеру руку, — но я не слышал, как вы приехали.

— Позвольте прежде всего поблагодарить вас, месье Гродек, за оказанное мне гостеприимство. Я не знаю, что писал вам мистер Питерс в своём письме, потому что…

— Потому что, — весело и жизнерадостно воскликнул Гродек, — вы не дали себе труда изучить польский язык. Надеюсь, вы уже познакомились с Антуаном и Симоном. — Он показал рукой на котов. — Я, например, убеждён, что они на меня обижаются, что я не говорю по-сиамски. Вы любите кошек? Я убедился, что Антуан и Симон умны и сообразительны. Ведь вы же не такие, как другие кошки? — Он взял кота на руки и показал Латимеру. — Ах, Симон, ты не знаешь, до чего же ты мил и хорош! — Он посадил кота себе на ладонь. — Ну давай, прыгай скорей к своему другу Антуану! — Кот спрыгнул на пол и оскорблённо удалился. — Правда, они прекрасны? И очень похожи на людей. Когда стоит плохая погода, они тоже нервничают. Мне так хотелось, чтобы в честь вашего визита, месье, сегодня была хорошая погода. В ясный солнечный день отсюда открывается чудесный вид.

Латимер охотно согласился. Ему пока никак не удавалось определить, что за человек был Гродек. Чем дольше присматривался Латимер к Гродеку, тем очевидней становился контраст между его внешностью вышедшего на пенсию инженера и его скупыми, но быстрыми жестами и плотно сжатыми губами, говорившими о большой внутренней силе. Латимер подумал, что он, вероятно, все ещё имеет успех у женщин, а ведь мало кто из людей его возраста может этим похвастаться.

Чтобы поддержать разговор, Латимер сказал:

— Здесь, наверное, очень приятно жить летом.

— Конечно, — сказал Гродек, открывая створку шкафа. — Что будете пить? Может, английское виски?

— Да, спасибо.

— Очень хорошо. Я тоже предпочитаю его.

Он налил виски в стакан.

— Летом я люблю писать на воздухе. Очень полезно для здоровья, но, по-видимому, не для работы. Вы никогда не пробовали работать на открытом воздухе?

— Нет, не пробовал. Мухи…

— Совершенно верно, мухи. Вы знаете, я пишу книгу.

— Вот как? Вы, вероятно, пишете мемуары?

Гродек открывал бутылку с содовой, и Латимер заметил, что возле глаз у него появились морщинки.

— Нет, месье. Это жизнеописание Франциска Ассизского. Я думаю, мне хватит этой работы до конца дней моих.

— Должно быть, это утомительный труд, ведь требуется хорошее знание источников.

— О, да. — Он передал Латимеру стакан. — Главное преимущество в том, что о Франциске Ассизском написано так много, что мне не нужно обращаться к первоисточникам. Я не выдвигаю какую-то оригинальную концепцию, просто это занятие позволяет мне с чистой совестью жить в полной праздности. Как только мне становится скучно, как только я чувствую первые признаки, так сказать, душевного недомогания, я, удалившись в библиотеку, начинаю изучать труды о Франциске Ассизском и сочиняю ещё несколько страниц книги. Иногда для удовольствия я читаю немецкие журналы. — Он поднял стакан: — Ваше здоровье.

— Ваше здоровье.

Латимер слушал речи хозяина, и ему начинало казаться, что перед ним ещё один претенциозный осел. Выпив виски, он сказал:

— Надеюсь, мистер Питерс написал в письме о цели моего визита.

— Нет, месье. Но вчера я получил от него письмо, в котором он пишет об этом. — Он поставил стакан и, искоса взглянув на Латимера, добавил: — Это письмо меня очень заинтересовало. (Пауза.) Вы давно знакомы с Питерсом?

Произнося фамилию, он на едва уловимую долю секунды задержался, и Латимер подумал, что сначала он, вероятно, хотел сказать какую-то другую фамилию.

— Я встречался с ним всего два раза. Один раз в поезде, другой — у меня в отёле. Вы, вероятно, с ним хорошо знакомы?

— Вы в этом уверены, месье? — удивлённо поднял брови Гродек.

Латимер постарался улыбнуться как можно непринуждённее. Он вдруг почувствовал, что, по-видимому, наступил на любимую мозоль хозяина.

— Если бы вы не были с ним хорошо знакомы, он, конечно, не рекомендовал бы меня вам и уж тем более не просил бы поделиться со мной информацией об интересном субъекте.

Латимер замолчал, довольный тем, что ему удалось выкрутиться из трудного положения.

Гродек стал вдруг задумчивым и серьёзным, и Латимер мысленно выругал себя за нелепое — теперь это было очевидно — сравнение с вышедшим на пенсию инженером. Под пристальным взглядом ему стало очень неуютно, и он пожалел, что нет у него в кармане люгера, которым размахивал мистер Питерс. Нет, этот взгляд не был угрожающим. Однако было что-то…

— Месье, — обратился к нему Гродек, — боюсь вас обидеть своим прямым и, может быть, грубым вопросом. Все-таки мне хочется знать, нет ли у вас какой-либо другой причины, которая привела вас ко мне, помимо обычного для писателя интереса к человеческим слабостям.

Латимер почувствовал, что краснеет.

— Поверьте, я говорил правду… — начал он.

— Я готов вам верить, — мягко прервал его Гродек, — но, простите, где гарантии, что это так?

— Я не могу дать честное слово, месье, что любую информацию, которую я получу от вас, я буду рассматривать как не подлежащую разглашению, — тихо, стараясь быть убедительным, возразил Латимер.

— Значит, — вздохнув, сказал он, — я выразился недостаточно ясно. Информация сама по себе не имеет никакого значения. То, что происходило в Белграде в 1926 году, сейчас уже никого не интересует. Важно, однако, то, что та история имеет прямое отношение ко мне. Поскольку как писатель вы знакомы с психологией, то вам, конечно, известно, что у большинства людей, независимо от того, чем они занимаются, имеется стимул, который и определяет все их действия. У одних это тщеславие, у других удовлетворение какой-либо страсти, у третьих неуёмная жажда денег и так далее. Так вот, Питерс один из тех, у кого главный стимул — деньги. Причём это чувство у него настолько хорошо развито, что он, как всякий скряга, безумно влюблён только в деньги. Пожалуйста, не поймите меня превратно: я не хотел этим сказать, что Питерс подчинил все свои действия этому. Но, насколько я знаю Питерса, невозможно себе представить, чтобы он, посылая вас ко мне, имел в виду — так он выразился — лишь «способствовать развитию английской детективной литературы». Вы поняли, куда я клоню? Мне приходится быть подозрительным, месье, ведь у меня все ещё есть враги. Мне кажется, вам надо рассказать о ваших отношениях с нашим общим другом Питерсом. Вы не возражаете?

— С большим удовольствием, но, к сожалению, не могу этого сделать по очень простой причине: я просто не знаю, в каких мы с ним отношениях.

Латимер заметил, что взгляд серых глаз его собеседника стал суров.

— Мне не до шуток, месье.

— Мне тоже. Я собирал материал о Димитриосе и встретился с Питерсом. По каким-то мне непонятным причинам он также интересовался Димитриосом. Он сделал мне следующее предложение: если я встречусь с ним в Париже и соглашусь участвовать в одном проекте, который он разрабатывает, то в случае успеха каждый из нас получит по полмиллиона франков. Он сказал, что я обладаю информацией, которая сама по себе бесполезна, но, если ею дополнить информацию, которой располагает он, то вместе получится нечто стоящее. Я ему, естественно, не поверил и отказался участвовать в его проекте. Тогда, видимо, надеясь этим привлечь меня и в то же время доказать свою добрую волю, он дал мне рекомендательное письмо к вам. Перед этим я сказал, что интересуюсь Димитриосом как писатель, и признался, что собираюсь ехать в Белград, чтобы пополнить свою информацию о нем. И тогда он сказал, что вы единственный человек, который знает, как все было на самом деле.

Гродек вытаращил глаза от удивления.

— Вы, конечно, знаете, месье, как неприятно излишнее любопытство, но все же я хотел бы знать, откуда вам стало известно о том, что Димитриос Талат был в Белграде в 1926 году?

— Мне рассказал об этом один турецкий чиновник, с которым я познакомился в Стамбуле. Он также сообщил мне некоторые факты из жизни этого человека. Разумеется, лишь те, которые ему были известны.

— Понятно. Могу ли я вас спросить, что это за бесценная информация, которой вы обладаете?

— Я не знаю.

— Начнём все сначала, месье, — сказал Гродек, нахмурившись. — Вам хочется, чтобы я откровенно рассказал о том, что знаю. Так расскажите же мне откровенно, что вы знаете сами.

— Я уже говорил вам — и это чистая правда — я не знаю. Помню, я откровенно рассказал обо всем мистеру Питерсу. И вдруг в одном месте он почему-то заволновался.

— В каком же?

— Когда я рассказывал, что у убитого совершенно не было денег. Буквально сразу после этого он заговорил о миллионе франков.

— Как вы об этом узнали?

— Дело в том, что я видел труп в морге. Все его пожитки лежали на столе в ногах. Удостоверение личности, которое достали из-под подкладки пиджака, уже отослали французскому консулу. Денег при нем не было ни сантима.

В течение нескольких секунд Гродек пристально разглядывал Латимера, потом встал и направился к шкафчику.

— Давайте ещё по одной, месье?

Он налил в стаканы виски, потом содовой и, вручив Латимеру стакан, торжественно сказал:

— Предлагаю тост, месье. Давайте с вами выпьем за английскую детективную литературу!

Латимер поднёс стакан к губам, как вдруг Гродек, который вначале сделал то же самое, поперхнулся и, поставив стакан, достал носовой платок. К своему удивлению, Латимер обнаружил, что Гродек заливается смехом.

— Простите мне, месье, — выдохнул он наконец, — но у меня мелькнула мысль, которая и вызвала приступ смеха. — Секунду помедлив, он продолжил: — Я представил себе, как наш друг Питерс угрожает вам пистолетом. Ведь он боится даже прикоснуться к огнестрельному оружию.

— Видимо, ему удалось сделать значительные успехи и преодолеть свой страх, — сказал Латимер раздражённо, чувствуя, что хозяин над ним потешается, и не понимая, какой он дал для этого повод.

— Наш Питерс умница. Если бы я был на вашем месте, месье, я бы поймал Питерса на слове и поехал в Париж.

Латимер до такой степени оторопел, что с трудом выговорил:

— Да я, право, не знаю…

И тут в комнату вошла экономка.

— Обед готов! — радостно воскликнул Гродек. — Идёмте к столу.

У Латимера была возможность спросить Гродека, почему он дал ему этот «дружеский совет», но он узнал столько интересного, что совершенно забыл об этом.