Маска Красной смерти (сборник)

Тайна Мари Роже

Не много есть людей, даже среди самых невозмутимых мыслителей, которым не приходилось бы иногда испытывать смутную, тем не менее потрясающую полуверу в сверхъестественное. Происходит это благодаря целому ряду совпадений, по-видимому, особого, чудесного свойства. Такие чувства – ибо полувера, о которой я говорю, никогда не достигает полной силы и ясного сознания, – неотвязны, их можно разбить только ссылкой на теорию вероятности. Но это, в сущности, теория чисто математическая, таким образом появляется аномалия: самое строгое и точное в науке применяется к самому туманному, духовному, неосязаемому и относящемуся к области умозрения.

Необычайные подробности, которые я намерен предать гласности, составляют первую ветвь целой серии почти непонятных совпадений. Развязку этих событий читатели узнают в истории убийства Мэри Сесилии Роджерс, произошедшей в Нью-Йорке[11].

В своем рассказе «Двойное убийство на улице Морг» я пытался передать склад ума моего друга Огюста Дюпена; тогда я не подозревал, что мне когда-нибудь придется вновь вернуться к этой теме. Единственной моей целью было изобразить это свойство его ума, и обстоятельства вполне помогли мне достигнуть цели. Я мог бы привести другие примеры, но не прибавил бы новых доказательств. Однако последующие события открыли мне такие необыкновенные стороны его аналитического ума, что я не могу долее хранить молчание.

После развязки драмы о двойном убийстве Дюпен вновь погрузился в свое прежнее мечтательное настроение, которое вскоре передалось и мне. Мы продолжали занимать нашу уединенную квартиру в Сен-Жерменском предместье, предоставляли будущее воле судеб и мирно дремали в настоящем, разнообразив скучную действительность грезами.

Но нам не всегда удавалось свободно предаваться мечтам. Неудивительно, что роль, которую играл мой друг в драме на улицы Морг, произвела сильное впечатление на полицию: имя Дюпена получило громкую известность среди ее агентов. Так как он никому не объяснил, посредством каких простых соображений ему удалось раскрыть тайну, неудивительно, что это дело считали почти чудом, и благодаря способности Дюпена к аналитическому мышлению за ним закрепилась необыкновенная слава ясновидца.

Нередко префектура обращалась к нему за содействием. Одним из случаев, при котором снова понадобилась его помощь, стало убийство молодой девушки Мари Роже.

Мари была единственной дочерью вдовы Эстеллы Роже. Еще в детстве она потеряла отца, после его смерти мать с дочерью поселились на улице Сент-Андре, где содержали пансион. Но, когда девушке минул двадцать второй год, владелец парфюмерной лавки, помещавшейся в подвальном этаже Пале-Рояля, обратил внимание на ее поразительную красоту и предложил ей работу. Месье Леблан сообразил, что такая продавщица, как Мари, непременно увеличит его доход, тем более что магазин давно облюбовали молодые искатели приключений. Мари с радостью приняла выгодное предложение парфюмера, хотя мать неохотно согласилась отпустить ее.

Расчет торговца оказался верным: вскоре благодаря прелестям веселой и красивой гризетки его магазин получил некоторую известность. Мари прослужила в магазине около года, как вдруг неожиданно исчезла, повергнув в смятение своих многочисленных обожателей. Леблан не сумел объяснить ее отсутствия, мадам Роже была вне себя от тревоги и горя. Даже газеты обратили внимание на это таинственное происшествие, а полиция энергично принялась за розыски девушки. Но вот по прошествии недели, в одно прекрасное утро, Мари вновь появилась за прилавком, здоровая, цветущая, но с оттенком легкой грусти на лице.

Официальное следствие, разумеется, прекратилось, Леблан продолжал утверждать, что ровным счетом ничего не знает, а Мари и ее мать на все вопросы отвечали, что девушка неделю гостила у родственников в деревне. Так это дело и заглохло, тем более что Мари, очевидно, желая избежать назойливого любопытства публики, вскоре оставила магазин Леблана и вернулась жить к матери, на улицу Сент-Андре.

Месяцев пять спустя девушка исчезла во второй раз. Прошло три дня, а о ней не было ни слуху ни духу. На четвертый день ее тело нашли плавающим в Сене у берега, противоположного тому кварталу, где жила ее мать.

Жестокость убийства (то, что это было убийство, выяснилось тотчас же), молодость и красота несчастной жертвы, а главное, прежняя ее известность – все это привело в необычайное волнение умы пылких парижан. В течение нескольких недель это убийство составляло главную тему всех разговоров, из-за него были позабыты даже насущные политические вопросы. Префект энергично взялся за это дело, вся парижская полиция была поставлена на ноги.

Вначале рассчитывали быстро найти убийц, но все надежды оказались тщетны. По прошествии недели было назначено небольшое вознаграждение в тысячу франков. Тем временем следствие шло своим чередом, несколько человек были подвергнуты допросу, но все безрезультатно, а волнение в обществе росло. На десятый день сочли нужным удвоить сумму вознаграждения, однако и по прошествии второй недели ничего не разъяснилось. Извечное предубеждение парижской публики против полиции выразилось в серьезном неудовольствии. Тогда префект назначил сумму в двадцать тысяч франков за «поимку убийцы или убийц». В объявлении о награде была обещана полная безнаказанность всякому, кто даст показание против своих товарищей. Кроме того, несколько граждан изъявили намерение пожертвовать из своих средств еще десять тысяч франков, чтобы увеличить сумму вознаграждения. Таким образом, она выросла до тридцати тысяч франков – сумма большая, если принять во внимание невысокое общественное положение девушки и то, как часто случаются подобные преступления в таком большом городе.

Никто уже не сомневался в том, что тайна вскоре будет раскрыта. Но, хотя арестовано было несколько человек, пришлось освободить их за недостатком улик. Прошло три недели, с тех пор как нашли труп, но мы с Дюпеном еще ничего не слышали о происшествии, так как последний месяц не следили за газетами, не посещали общественных мест и не принимали гостей.

Впервые мы узнали об этом деле от самого префекта полиции. Тринадцатого июля он посетил нас после полудня и просидел до поздней ночи. Он признался, что его самолюбие крайне уязвлено невозможностью, несмотря на все усилия, отыскать виновных. «Моя репутация, моя честь поставлены на карту, – говорил он. – Все взоры устремлены на меня, и я готов на какую угодно жертву, лишь бы только разоблачить виновных». Свою несколько комическую речь он закончил похвалой необыкновенному такту Дюпена и тут же обратился к нему с чрезвычайно выгодным предложением.

Мой друг отклонил эти комплименты, но на предложение согласился с готовностью. Тогда префект обстоятельно изложил свой собственный взгляд на дело, комментируя показания свидетелей. Говорил он много, описывая все в подробностях. Дюпен сидел неподвижно в своем любимом кресле и казался воплощением почтительного внимания. В тот вечер на нем были синие очки, и я, случайно взглянув на него искоса, убедился, что все то время, пока префект оставался у нас в гостях, Дюпен спокойно дремал.

На другое утро я достал в префектуре полный протокол всех показаний, а в редакции газет собрал все номера, где сообщались сведения, касающиеся этого печального дела. Если отбросить все предположения, которые были опровергнуты, вырисовывалась следующая картина.

Мари Роже ушла из квартиры своей матери, на улице Сент-Андре, около девяти часов утра, в воскресенье 22 июня. Уходя, она сообщила некоему Жаку Сент-Эсташу, и только ему одному, что намерена провести день у своей тетки, жившей на улице Дром. Это очень короткий, узкий, но густо населенный переулок, недалеко от берега реки; он находится в двух милях, если идти кратчайшим путем, от «пансиона» госпожи Роже.

Сент-Эсташ считался женихом Мари, он жил и обедал тут же, в пансионе. В сумерках он обещал зайти за своей невестой и проводить ее домой. После обеда, однако, полил сильный дождь, и Сент-Эсташ, предположив, что девушка останется ночевать у тетки (как она уже не раз поступала в подобных случаях), не счел нужным выполнить свое обещание. С приближением ночи мадам Роже (старая, больная женщина лет семидесяти) почему-то высказала опасение, что никогда больше не увидит Мари, но в то время на эти слова никто не обратил внимания.

В понедельник выяснилось, что девушка не появлялась на улице Дром. Прошел целый день, а никто так и не узнал, где она. Наконец, были предприняты розыски в разных частях города и в окрестностях. Только на четвертый день после ее исчезновения удалось узнать кое-что о ее судьбе.

В среду, 25 июня, некто Бове, разыскивая со своим приятелем исчезнувшую девушку, узнал, что рыбаки вытащили из Сены мертвое тело, плававшее на поверхности воды. Взглянув на труп, Бове после некоторых колебаний опознал продавщицу из парфюмерной лавки. Его приятель согласился с этим мнением.

Лицо погибшей затекло темной кровью, изо рта просочилась кровь, но на губах не было пены, как это обыкновенно бывает у утопленников. На шее виднелись кровоподтеки и отпечатки пальцев. Руки несчастной девушки были сложены на груди и закоченели. Правая рука была крепко сжата в кулак, левая наполовину разогнута. На левом запястье были две кольцеобразные ссадины, очевидно, от веревок или одной веревки, обмотанной несколько раз. На правой кисти и на всей спине, особенно на лопатках, кожа была местами содрана. Вытаскивая тело на берег, рыбаки, правда, привязали к нему веревку, но она не могла стать причиной ни одной из упомянутых ссадин. Шея была сильно раздута, а вокруг горла так плотно затянут шнурок, что с первого взгляда его было не различить: он совершенно впился в тело и был завязан узлом под левым ухом. Одного этого было бы достаточно, чтобы причинить смерть. Медицинское вскрытие подтвердило, что девственность покойной не нарушена. Однако над ней, несомненно, было совершено грубое насилие.

Платье покойной было разодрано, от верхней юбки оторвана полоса около фута шириной – ее трижды обмотали вокруг стана девушки и затянули на спине петлей. Под верхним платьем была надета юбка из тонкой кисеи, из нее была вырвана полоса шириной около восемнадцати дюймов, притом с большой аккуратностью. Эта полосу обмотали вокруг шеи погибшей и завязали крепким узлом. Поверх кисейного лоскута и обрывка шнурка были завязаны ленты от шляпки, болтавшейся тут же. Узел казался не простым женским узлом, а так называемым матросским.

После опознания труп отвезли в морг и уже на следующий день похоронили неподалеку от того места, где девушку вытащили на берег. Благодаря стараниям Бове дело постарались замять, насколько это было возможно, и прошло несколько дней, прежде чем смутные слухи дошли до публики. Наконец, одна еженедельная газета подняла этот вопрос; тело было вырыто из земли, и произведен вторичный осмотр, однако не выяснилось ничего, кроме того, что уже было известно. Платье покойной предъявили матери и друзьям, и они единогласно признали его тем, в котором она вышла из дома.

Между тем общее возбуждение росло с каждым часом. Нескольких человек арестовали, но затем освободили. Особенное подозрение тяготело над Сент-Эсташем, и сначала он не мог дать ясного отчета, где находился в то воскресенье, когда исчезла Мари. Потом, впрочем, он предъявил префекту удовлетворительные объяснения насчет того, как провел этот роковой день. Однако время шло, а тайна оставалась неразъясненной; стали появляться разные противоречивые слухи, журналисты принялись строить предположения. Было даже высказано мнение, что Мари Роже жива, а тело, найденное в Сене, принадлежит другой несчастной. Считаю нужным привести здесь дословную выдержку из газеты «Этуаль».

«Мадемуазель Роже ушла из дома своей матери в воскресенье утром, 22 июня, как говорят, с намерением навестить свою тетку или каких-то знакомых на улице Дром. С этого часа, насколько известно, никто не видел ее. Она пропала бесследно. Не нашлось ни одного человека, который заявил бы, что видел ее после того, как она покинула дом матери. Хотя мы не имеем доказательств, была ли Мари жива после девяти часов утра в понедельник 23 июня, мы убеждены в том, что до этого часа она находилась в живых. В среду, в полдень, труп женщины найден плавающим у берега Сены. Это случилось (даже если предположить, что Мари Роже бросили в реку через три часа после того, как она вышла из дома) всего три дня спустя после ее исчезновения. Но ведь было бы безумием предположить, что убийство – если таковое действительно имело место – могло произойти так скоро и что преступники имели возможность бросить труп в реку раньше полуночи. Убийцы обычно предпочитают действовать в потемках. Итак, мы видим, что если тело, найденное в реке, действительно принадлежит Мари Роже, то оно должно было оставаться в воде двое с половиной суток. Но опыт доказал, что тела утопленников или вообще тела убитых, брошенные в воду немедленно по совершении преступления, достигают известной степени разложения и всплывают на поверхность воды не ранее чем через шесть-десять дней. Даже если тело и всплывет раньше этого срока от сильного сотрясения, как, например, от пушечного выстрела, то и тогда оно вскоре снова погрузится под воду, если его не трогать. Спрашивается, что именно в этом случае могло вызвать подобное отклонение от законов природы?

Если бы тело находилось на суше до вечера вторника, то в таком случае на берегу, вероятно, были бы найдены какие-нибудь следы убийц. Сомнительно также, что тело могло бы всплыть так скоро, если бы его бросили в воду спустя два дня после смерти девушки. Да и, кроме того, чрезвычайно маловероятно, чтобы злодеи, совершившие такое возмутительное убийство, бросили тело в реку без какого-нибудь груза, ведь, в сущности, легко было принять эту предосторожность».

Далее газетчики продолжали доказывать, что тело пробыло в воде не три дня, а по меньшей мере в пять раз дольше, ибо оно разложилось настолько сильно, что Бове с трудом узнал его. Этот последний пункт, однако, был впоследствии опровергнут.

Продолжаем приводить текст газеты:

«Каковы же факты, на основании которых господин Бове утверждает, что тело принадлежало Мари Роже? Он засучил рукав ее платья и сказал, что нашел какие-то знаки, которые убедили его в этом. Публика вообще думала, что эти знаки – не что иное, как шрамы, а между тем Бове потер кожу на руке и нашел на ней волосы – словом, его показание весьма туманно, неопределенно и столь же малоубедительно, как, например, если бы он заявил, что нашел руку в рукаве. Бове не вернулся в этот вечер к старухе Роже, а послал сказать ей в среду, в семь часов вечера, что следствие по делу об убийстве ее дочери продолжается. Если допустить, что госпожа Роже, удрученная горем и по старости лет, не могла сама пойти туда (а допустив это, мы уже допускаем очень многое), то, разумеется, должен был найтись хоть кто-нибудь, кто решился бы присутствовать при осмотре трупа, если близкие Мари действительно думали, что это она. Но, как оказывается, на опознание не явилось ни души. Более того, об убийстве никто даже не слышал. Сент-Эсташ, жених Мари, квартировавший у ее матери, показал, что не знал о случившемся до того утра, когда господин Бове пришел к нему в комнату и сообщил о том, что найден труп Мари. Поразительно то, с какой холодностью Сент-Эсташ выслушал столь страшное известие».

Газета особенно напирает на то равнодушие, которое проявили родственники девушки, совершенно непонятное в том случае, если они действительно думали, что найдено тело Мари. Газета строит следующие догадки: что молодая девушка с ведома своих друзей скрылась из города с какой-нибудь целью, бросающей тень на ее нравственность, и что, когда в Сене было найдено тело какой-то женщины, несколько похожей на Мари, ее родные обрадовались возможности распространить среди публики весть о ее смерти.

Но газета слишком поторопилась с заключениями. Вскоре доказали, что о равнодушии речь не шла – напротив, старуха была подавлена горем и так взволнована, что ходила как потерянная, а Сент-Эсташ вовсе не проявлял холодности, а был вне себя от отчаяния и так безумствовал, что Бове попросил приятеля приглядеть за ним и не позволять ему присутствовать при извлечении тела из земли. К тому же, хотя «Этуаль» и утверждала, что тело было погребено на казенный счет и что ни один из членов семьи не присутствовал даже на похоронах, – словом, старалась всячески доказать справедливость своих аргументов, – все это было опровергнуто самым убедительным образом. В следующем номере газеты делается попытка набросить тень подозрения на самого Бове:

«Вдруг дело принимает несколько иной оборот. Мы узнали, что однажды, в то время, когда некая госпожа Б. была в доме старухи Роже, господин Бове, собираясь уходить, сказал ей, что в дом должен прийти жандарм и чтобы она, госпожа Б., ничего не говорила этому жандарму, пока он, Бове, не вернется, и вообще, чтобы она предоставила это дело ему. Судя по всему, господин Бове взял дело в свои руки. Нельзя сделать ни шага, чтобы не наткнуться на него, куда ни повернись – всюду он перед нами. Почему-то он решил, что никто не должен вмешиваться в это дело, кроме него самого; странным образом он оттеснил всех родственников мужского пола. Ему, очевидно, не хотелось, чтобы родные увидели труп».

Следующий факт несколько подтверждает подозрение, брошенное на личность Бове. За пару дней до убийства девушки один из посетителей, придя в контору Бове в отсутствие хозяина, заметил розу, воткнутую в замочную скважину, и имя «Мари», начертанное на грифельной доске, висевшей тут же.

Самое распространенное мнение, насколько можно заключить из газет, по-видимому, было таково, что Мари стала жертвой шайки негодяев и развратников, которые перевезли ее через реку, подвергли насилию и лишили жизни. Однако серьезная и весьма влиятельная газета «Коммерсьель» не согласна с таким предположением. Приводим выдержку из этого издания:

«Мы убеждены, что до сих пор следствие шло по ложному пути. Немыслимо, чтобы личность, настолько хорошо известная тысячам людей, могла пройти по трем улицам незамеченной, а всякий увидевший ее не припомнил бы это. Ведь девушка вышла из дома в такой час, когда улицы были полны народу. Невозможно допустить, что она пришла на улицу Дром, не будучи узнанной десятками лиц, а между тем не нашлось ни одного человека, который бы видел ее после того, как она ушла из дома матери, да и кроме заявления Сент-Эсташа о намерениях, будто бы высказанных ею, нет никаких доказательств того, что она действительно выходила из дома. Платье ее разорвано, обмотано вокруг ее стана и завязано; с помощью этой петли тело ее, очевидно, тащили, как тащат тяжелый узел. Тот факт, что тело найдено плавающим у заставы, отнюдь не доказывает, где именно оно было брошено в воду. Из юбки несчастной девушки вырван лоскут в два фута длиной и один фут шириной и завязан под ее подбородком и вокруг головы – вероятно, чтобы предупредить крики и стоны. Это сделано людьми, у которых не было носового платка».

За день или два до того, как Дюпена и меня посетил префект полиции, было получено несколько важных сведений, явно опровергавших основные доводы газеты «Коммерсьель». Два маленьких мальчика, сыновья некоей госпожи Делюк, бродя по лесу у заставы, случайно забрели в чащу, где увидели три или четыре больших камня, образовывавших нечто вроде сиденья со спинкой и скамеечкой под ноги. На одном камне лежала белая юбка, на другом – шелковый шарф. Тут же были найдены зонтик, перчатки и носовой платок, помеченный именем «Мари Роже». На ветках вокруг висели клочья одежды. Почва в этом месте была истоптана, кусты помяты – словом, виднелись следы борьбы. Между зарослями и берегом изгородь была поломана и на земле виднелся широкий след тяжелого предмета, который тащили к воде.

По поводу этого нового открытия еженедельный журнал «Солей» приводит следующие комментарии, которые, в сущности, являются отголоском общего настроения всех парижских журналистов:

«Найденные вещи, очевидно, пролежали на этом месте по меньшей мере три или четыре недели; они сильно испорчены дождем и слиплись от плесени. Кругом выросла трава, отчасти скрыв их из виду. Шелковая материя на зонтике сохранилась, но верхняя его часть, покрытая плесенью, полопалась, как только зонтик открыли. Клочки платья, зацепившиеся за кусты, были около трех дюймов шириной и около шести дюймов длиной. Один из них являлся частью верхнего платья, другой клок материи также составлял часть юбки. Эти лоскуты висели на кусте терновника, на расстоянии около фута над землей. Судя по всему, наконец-то найдено место, где было совершено возмутительное преступление».

После этого появились новые свидетельские показания. На допросе госпожа Делюк показала, что она содержит трактир у большой дороги, неподалеку от берега реки. Местность глухая, уединенная. По воскресеньям трактир служит притоном для разных темных личностей, приезжающих из города и переправляющихся через реку в лодках. Часов около трех, в то воскресенье, о котором идет речь, в гостиницу явилась девушка в сопровождении смуглого молодого человека. Они пробыли там некоторое время, потом вышли из гостиницы и направились к лесу, расположенному по соседству. Госпожа Делюк обратила особенное внимание на платье девушки, поразившее ее сходством с платьем ее умершей родственницы. Заметила она и шарф. Вскоре после ухода парочки появилась компания каких-то головорезов; они безобразничали, не заплатили за съеденное и выпитое и ушли из трактира той же самой дорогой, к лесу, вслед за молодым человеком и девушкой; в сумерках буяны вернулись в гостиницу и тотчас переправились на другой берег реки, очевидно, торопясь куда-то.

В тот же вечер, вскоре после того, как окончательно стемнело, госпожа Делюк и ее старший сын услышали отчаянные женские крики. Длились они недолго.

Госпожа Делюк признала не только шарф, найденный в зарослях, но и платье, надетое на убитой. Кучер омнибуса[12], Валанс, также заявил, что он видел в то воскресенье Мари Роже переправляющейся через Сену на пароме в обществе смуглого молодого человека. Он, Валанс, хорошо знал Мари и не мог ошибиться. Родственники девушки единогласно признали вещи, найденные в чаще, как принадлежавшие покойной.

К этой сумме сведений и данных, собранных мной из газет по поручению Дюпена, прибавился лишь один факт, но факт, очевидно, большой важности. Оказалось, что после обнаружения упомянутых вещей в чаще леса было найдено почти безжизненное тело Сент-Эсташа, жениха Мари Роже, и найдено поблизости от предполагаемого места преступления. Возле него лежала опорожненная склянка с этикеткой «лавдан»[13]. По его дыханию стало ясно, что он отравился. Он умер, не сказав ни слова. В его кармане была записка, где он в немногих словах говорил о своей страстной любви к Мари и о своем намерении покончить жизнь самоубийством.

– Нечего и говорить, – сказал Дюпен, просмотрев мои заметки, – что это дело гораздо запутаннее, нежели дело об убийстве на улице Морг, от которого оно разнится в одном важном пункте. Настоящее дело – обыкновенное, хотя и возмутительное преступление. В нем нет ничего особенно чудовищного. Вы сами видите, что именно из-за кажущейся заурядности дела его сочли легко разрешимым, хотя в действительности выходит наоборот. Сначала не признали даже нужным назначить награду.

Помощники префекта были сбиты с толку. Они тотчас сообразили, каким образом и почему могло быть совершено подобное злодейство, вообразили, что знают и способ, и мотив убийства – даже представили несколько возможных способов и мотивов – и решили, что все непременно должно было происходить согласно одной из их догадок. Но легкость, с которой были созданы эти версии, и сама вероятность каждой из них должны, в сущности, указывать скорее на трудность, чем на легкость отыскать правду.

Я уже замечал ранее, что, только поднимаясь над обыденным, рассудок находит надлежащий путь к истине и что в таких случаях, как этот, самым подходящим вопросом является не «Что случилось?», а «Что случилось такого, чего никогда не случалось прежде?» При проведении следствия на улице Морг полицейские агенты были смущены и озадачены необычностью обстоятельств преступления. Для более тонкого ума они послужили бы, наоборот, гарантией успеха, между тем как этот же ум пришел бы в отчаяние от заурядного характера, которым на первый взгляд отличается дело Мари Роже.

В деле об убийстве на улице Морг уже в самом начале следствия не существовало никаких сомнений, что тут действительно совершено убийство. Мысль о самоубийстве была полностью исключена на первых же порах. В настоящем случае мы точно так же свободны от всяких подозрений насчет самоубийства. Мертвое тело, которое вытащили из воды у заставы, найдено в таком положении, что не может быть никаких сомнений относительно этого важного пункта. Но существовала догадка, что найденное тело принадлежит вовсе не Мари Роже. А между тем назначена награда за поиск именно ее убийц, да и мы заключили условие с префектом только касательно Мари Роже.

Мы оба хорошо знаем этого господина – нельзя безраздельно ему доверять. Если мы, приняв за исходную точку наших поисков найденный труп, нападем на след убийцы, а между тем позже выяснится, что тело принадлежит не Мари, а кому-нибудь другому, или, с другой стороны, если вдруг мы отыщем Мари живой, в обоих случаях труд пропадет даром. Поэтому для нашей же собственной выгоды, если не ради правосудия, необходимо прежде всего установить тождественность найденного тела с личностью исчезнувшей Мари Роже.

Надо иметь в виду, что цель наших газет – скорее вызвать сенсацию, нежели способствовать разоблачению истины. Последняя цель преследуется лишь тогда, когда совпадает с первой. Газета, которая просто придерживается общего мнения (каким бы небезосновательным оно ни было), не пользуется успехом в глазах толпы. Публика считает умным и прозорливым то, что идет в разрез с общими представлениями. В умозаключениях, как и в литературе, больше всего ценится эпиграмма.

Предположение, что Мари Роже жива, привлекло газету «Этуаль» вовсе не правдоподобностью, а скорее своим полуэпиграмматическим, полумелодраматическим оттенком, и по той же причине эта мысль была с таким сочувствием принята публикой. Разберем аргументы этой газеты в основных чертах.