Маскарад

– Это лишь усугубило бы положение, – покачал головой Зальцелла. – Сюда ворвались бы здоровущие тролли в ржавых доспехах, они бы топали повсюду, всем лезли под руку и задавали глупые вопросы. Нет, только троллей нам в Опере не хватало. Это стало бы последней каплей.

Бадья сглотнул.

– Ты прав, этого мы допустить не можем, – произнес он. – Все и так на нервах. Нельзя допускать, чтобы люди… окончательно были на нервах.

Зальцелла откинулся на спинку стула и, такое впечатление, немного расслабился.

– На нервах? Господин Бадья, – улыбнулся он, – это опера. Здесь на нервах все и всегда. Вы когда-нибудь слышали о кривой катастрофичности?

Нечаст Бадья напряг все свои умственные способности.

– Ну, насколько мне известно, на пути к Щеботану есть место, где дорога ужасным образом изгибается…

– Кривая катастрофичности, господин Бадья, – это именно та кривая, по которой движется оперная жизнь. И опера удается благодаря тому, что невероятное множество вещей чудесным образом не случается. Опера живет на ненависти, любви и нервах. И так все время. Это не сыр, господин Бадья. Это опера. Если вам хотелось спокойного времяпрепровождения, лучше бы вы не покупали Оперу, а приобрели что-нибудь более мирное, спокойное, навроде стоматологического кабинета для крокодилов.

Нянюшка Ягг любила вести активный образ жизни, поэтому заставить ее скучать ничего не стоило. Зато и развеселить ее никакого труда не составляло.

– Интересный способ путешествовать… – заметила она. – Знакомишься с новыми местами.

– Ага, – ответила матушка. – Примерно каждые пять миль ты с ними и знакомишься.

– Правда, иногда бывает скучновато.

– По-моему, эти клячи еле плетутся.

К данному моменту в дилижансе не осталось никого, кроме ведьм и огромного толстяка, что продолжал храпеть под своим платком. Все остальные предпочли присоединиться к путешествующим на крыше.

Главной причиной этого стал Грибо. Руководствуясь безошибочным кошачьим инстинктом выбирать людей, которые терпеть не могут кошек, он тяжело прыгал на чьи-нибудь колени и устраивал путешествующему веселую жизнь типа: «Ура-ура, молодой масса вернулся на плантации!» Таким способом он приводил свою жертву в состояние безропотной покорности, а потом засыпал, с когтями не настолько глубоко запущенными в кожу, чтобы пошла кровь, но достаточно, чтобы жертва понимала: вздумай она вздохнуть или пошевелиться – и эта кровь немедленно прольется. После чего, убедившись, что человек полностью смирился с ситуацией, Грибо начинал вонять.

Откуда исходил запах, было совершенно непонятно. Во всяком случае, не из какого-либо видимого отверстия. Просто минут через пять кошачьего «сна» воздух над Грибо насыщался всепроникающим ароматом унавоженных ковров.

В данный момент нянюшкин кот обрабатывал толстяка. Однако ничего не получалось. Первый раз в жизни Грибо нашел брюхо, слишком большое даже для него. Кроме того, от беспрерывных волнообразных подъемов и спусков его уже начинало подташнивать.

Раскаты храпа сотрясали дилижанс.

– Да, не хотела бы я оказаться между ним и его пудингом, – заметила нянюшка Ягг.

Матушка смотрела в окно. По крайней мере, матушкино лицо было обращено в ту сторону, тогда как глаза ее сосредоточились на бесконечности.

– Гита?

– Что, Эсме?

– Можно задать тебе один вопрос?

– Обычно ты не спрашиваешь моего разрешения, – удивилась нянюшка.

– Тебя не удручает, что люди не умеют думать как следует?

«О-хо-хо, – подумала нянюшка. – Похоже, я вовремя выдернула ее из привычной среды обитания. Да здравствует литература».

– Ты это о чем?

– О том, что люди постоянно отвлекаются.

– Честно говоря, Эсме, не могу сказать, что когда-либо всерьез задумывалась над этим.

– Например… ну, например, если бы я спросила тебя: Гита Ягг, вот представь, в твоем доме пожар, какую вещь первым делом ты кинешься спасать из огня?

Нянюшка закусила губу.

– Это что, ну, как его, один из личностёвых вопросов-ловушек?

– Именно.

– То есть из моего ответа ты хочешь узнать, что я за человек…

– Гита Ягг, я знаю тебя всю свою жизнь и знаю тебя как облупленную. Твои ответы меня не особо интересуют. Но все же ответь.

– Пожалуй, я бросилась бы спасать Грибо.

Матушка кивнула.

– Потому что это показывает, какая я добрая, заботливая и вся из себя ответственная, – продолжала нянюшка.

– Вовсе нет, – отрезала матушка. – Это как раз показывает, что ты относишься к людям, которые стараются дать наиболее правильный, положительный ответ. Тебе вообще нельзя верить. Это самый что ни на есть ведьмовской ответ. Уклончивый и лукавый.

На лице нянюшки появилось горделивое выражение.

Храп перешел в быстрое хлюпанье. Носовой платок зашевелился.

– …Пудинг из патоки, пжлста, и побольше перчицы…

– Эй, он что-то говорит, – подняла палец нянюшка.

– Разговаривает во сне, – ответила матушка Ветровоск. – Он давно уже болтает.

– Надо ж, а я ни разу не слышала!

– Ты большей частью отсутствовала в дилижансе.

– О.

– На последней остановке он говорил о блинчиках с лимоном, – сказала матушка. – И о картофельном пюре с маслом.

– От твоих описаний у меня слюнки потекли, – ответила нянюшка. – Слушай, где-то в мешке должен был заваляться пирог со свининой…

Храп резко оборвался. Вверх взлетела рука, отбросившая носовой платок в сторону. Открывшееся лицо оказалось дружелюбным, бородатым и… маленьким. Человек одарил ведьм робкой, намекающей на свиной пирог улыбкой.

– Желаешь кусочек, господин хороший? – предложила нянюшка. – У меня и горчичка найдется.

– О, неужели, милая дама? – визгливым голосом отозвался толстяк. – Ну надо ж, уж и не припомню, когда последний раз ел пирог со свининой. Ой…

Толстяк скорчил гримасу, как будто сказал что-то не то, но тут же его лицо снова радостно расплылось.

– А еще есть бутылка пива, если хочешь промочить горло.

Нянюшка принадлежала к той категории людей, которым зрелище того, как едят другие, доставляет почти такое же удовольствие, как и сама еда.

– Пиво? – отозвался мужчина. – Пиво? Знаете, обычно мне пиво не позволяется. Якобы оно мне вредит. А на самом деле я бы отдал что угодно за бутылочку пива…

– Простого «спасибо» будет достаточно. – Нянюшка передала ему бутылку.

– И кто ж тебе не позволяет пить пиво? – полюбопытствовала матушка.

– По сути, я сам виноват, – донеслось сквозь облако крошек. – Сам угодил в эту ловушку…

Звуки снаружи изменились. Мимо замелькали огни города. Дилижанс замедлил ход.

Толстяк судорожно затолкал в горло последний кусок пирога и влил туда же остатки пива.

– О, чудо… – произнес он, после чего откинулся на спину и снова закрыл лицо носовым платком.

Но тут же отогнул один уголок.

– Только никому не говорите, что я с вами разговаривал, – предупредил он. – Однако знайте: отныне и вовек Генри Лежебокс ваш верный друг.

– И чем же ты занимаешься, Генри Лежебокс? – осторожно осведомилась матушка.

– Я… ну, можно сказать, я работаю горлом.

– Понятно. Мы так и подумали, – кивнула нянюшка Ягг.

– Нет, я имел в виду…

Дилижанс остановился. Захрустел гравий – с крыши дилижанса полезли вниз путешественники. А затем дверь открылась и…

Взору матушки предстала огромная толпа. Люди взволнованно таращились в дилижанс. Рука матушки автоматически потянулась поправить шляпу, но в этот самый момент несколько других рук протянулись к Генри Лежебоксу. Тот сел, нервно улыбаясь, и безропотно предоставил вывести себя наружу. Несколько раз толпа начинала скандировать некое имя. Но это было не имя Генри Лежебокса.

– А кто такой Энрико Базилика? – спросила нянюшка Ягг.

– Понятия не имею, – ответила матушка. – Может быть, это человек, которого так боится наш толстяк?

Постоялый двор представлял собой полуразвалившуюся хижину с двумя гостевыми спаленками. Как беспомощным, путешествующим в полном одиночестве старушкам, ведьмам выделили одну из комнат. Очень разумное решение, иначе последствия были бы непредсказуемы.

Лицо господина Бадьи обиженно вытянулось.

– Может, для всех вас я просто какая-то шишка из сырного мира, – сказал он. – Вы, наверное, считаете, что я самый обычный тупоголовый деляга, который не распознает культуру, даже если она будет плавать в его чае. Но я много лет подряд покровительствовал оперным театрам. И могу почти целиком пропеть…

– Я абсолютно не сомневаюсь, что вы посещали Оперу не раз и не два, – перебил Зальцелла. – Но… много ли вам известно о нашем производственном процессе?

– Я бывал за кулисами многих театров…

– Вот именно. Театров. – Зальцелла вздернул голову. – Но театр даже близко не похож на оперу. Опера – это не просто театр, где поют и танцуют. Опера – это опера. Вам может показаться, что пьеса вроде «Лоэнлебдя» полна страсти. Но по сравнению с тем, что происходит за сценой, это так, детские шалости. Все певцы не переносят друг друга на дух, хор презирает певцов, и те и другие ненавидят оркестр, и все вместе боятся дирижера; суфлеры с одной стороны сцены не разговаривают с суфлерами противоположной стороны, танцоры, вынужденные поддерживать форму, сходят с ума от постоянного недоедания, и это только цветочки, а вот ягодки начинаются, когда…

В дверь постучали. Серии стуков были мучительно нерегулярными, как будто стучащему приходилось изо всех сил концентрироваться, чтобы выполнить свою задачу.

– Уолтер, ты можешь зайти, – отозвался Зальцелла.

Подволакивая ноги, вошел Уолтер Плюм. В каждой руке у него болталось по ведру.

– Пришел наполнить ведерко для угля, господин Бадья!

Бадья неопределенно помахал рукой и вернулся к разговору с главным режиссером.

– Так на чем мы остановились?

Зальцелла, не отрываясь, следил за движениями Уолтера, пока тот аккуратно, кусок за куском, перекладывал уголь из одного ведерка в другое.

– Зальцелла?

– Что? О! Прошу прощения… так о чем я говорил?

– Что-то насчет цветочков и ягодок.

– Гм? Ах да. Да. Так вот… видите ли, обычные актеры очень отличаются от актеров оперы. В обычной театральной постановке и млад и стар найдет себе соответствующую роль. Главное – талант. Поэтому театральным актером можно быть всю жизнь. И с возрастом человек лишь оттачивает свое мастерство. Но если ваш талант кроется в танцах или пении… Время крадется за тобой, как вор, все… – Он развел руками, подыскивая подходящее слово, но, так и не обнаружив оного, неловко закончил: – Все время. Время – это яд. Зайдите однажды вечером за кулисы и понаблюдайте. Вы увидите, что танцовщицы постоянно крутятся перед зеркалами, выискивая первые признаки грядущего возраста, а следовательно, несовершенства. Понаблюдайте за певцами и певицами. Все постоянно на взводе, каждый знает, что сегодняшнее выступление может стать последним идеальным выступлением и завтра все будет по-другому. Именно поэтому все так ищут удачи. Понимаете? Все эти разговоры о живых цветах, которые приносят несчастье, они из той же серии. То же самое с зеленым цветом. И с ношением настоящих драгоценностей на сцене. И настоящими зеркалами на сцене. И свистом на сцене. Оттуда же пошло это подглядывание за зрителями через дырку в главном занавесе. И использование только новых коробочек с гримом в вечер премьеры. И вязание на сцене, даже во время репетиций. Желтый кларнет в оркестре – это к несчастью, и не спрашивайте меня почему. А если представление еще до своего окончания вдруг прервалось – хуже этого и быть не может. Лучше разбить тысячу зеркал или несколько месяцев просидеть под лестницей.

За спиной Зальцеллы Уолтер аккуратно положил в ведерко последний кусок угля и тщательно обмел его щеточкой.

– О боги, – выдохнул Бадья. – Я думал, с сыром было трудно, а тут!..

Он махнул рукой в сторону кипы бумажек и того, что выдавало себя за бухгалтерские отчеты.

– Я заплатил за это заведение тридцать тысяч! – воскликнул он. – Здание в самом центре города! Первоклассное место! Я думал, что отлично сторговался!

– Полагаю, предыдущие владельцы согласились бы и на двадцать пять.

– Да, а что там с этой восьмой ложей? Стало быть, формально она принадлежит Призраку?

– Да. И в дни премьер ее лучше не занимать.

– Но как он туда пробирается?

– Этого не знает никто. Мы много раз обыскивали ложу в поисках каких-нибудь потайных дверей, но…

– И этот Призрак не платит нам ни цента?

– Ни единого цента.

– Тогда как место в ложе стоит пятьдесят долларов за представление!

– Но если в премьерную ночь вы его продадите, то будет беда.

– Боже мой, Зальцелла, ты ведь образованный человек! Как ты можешь спокойно сидеть на этом вот стуле и мириться с подобным безумием? Какое-то создание в маске правит бал в Опере, занимает лучшую ложу, убивает людей, а ты тут разговариваешь о какой-то беде!

– Есть одно непреложное правило: шоу должно продолжаться.

– Но откуда это глупое правило взялось? Мы же никогда не говорим, к примеру: «Сыр должен продолжаться»! Что такого особенного в этом вашем вечно продолжающемся шоу?

Зальцелла улыбнулся.

– Насколько я понимаю, – сказал он, – сила шоу, душа представления, все вложенные в него усилия, называйте как угодно… но это просачивается повсюду. Именно потому и твердят, что «шоу должно продолжаться». Оно должно продолжаться. Большая часть тех, кто работает в Опере, даже не поймут, как вообще можно задаваться подобным вопросом.

Бадья воззрился на то, что здесь сходило за финансовые отчеты.

– В бухгалтерии местные работники точно ничего не понимают! Кто ведет бухгалтерские книги?

– Мы все.

– Все?

– Ну да. Деньги попадают в кассу, потом их оттуда забирают… – туманно произнес Зальцелла. – А разве это важно?

У Бадьи отвисла челюсть.

– Важно ли это?

– Опера ведь, – мягко продолжал Зальцелла, – совсем не приносит прибыли. И никогда ее не приносила.

– О чем ты говоришь? Важно ли это? Как ты думаешь, удалось ли бы мне достигнуть успеха в сырном бизнесе, если бы я считал, что деньги не важны?

Зальцелла улыбнулся, но в его улыбке совсем не было юмора.

– Там, на сцене, прямо в этот самый момент, наверняка найдутся люди, которые скажут, что лучше бы вам и дальше заниматься производством сыров. – Он вздохнул и перегнулся через стол. – Видите ли, – продолжал он, – сыр приносит прибыль. А опера – нет. На оперу деньги тратят.

– Но… что же тогда вы с нее имеете?

– Мы имеем оперу. Все очень просто: вы вкладываете деньги – и получается опера, – несколько утомленно произнес Зальцелла.

– А дохода нет совсем?

– Доход… доход, – пробормотал главный режиссер, потирая лоб. – Пожалуй что нет, за всю свою жизнь я ни разу не сталкивался с этим явлением.

– Так как же тогда выживать?

– Ну, мы как-то балансируем.

Бадья обхватил голову руками.

– Ну надо же, – пробормотал он, наполовину обращаясь к самому себе, – а я ведь с самого начала знал, что это заведение большой прибыли не приносит. Но упорно считал, что во всем виновато неправильное управление. У нас такая аудитория! Мы весьма прилично просим за билеты! Теперь же мне сообщают, что по зданию бегает Призрак и убивает людей, а кроме того, прибыли нет и не будет!

Зальцелла просиял.

– О, это и есть настоящая опера, – сказал он просветленно.

Грибо горделиво прогуливался по крыше постоялого двора.

В большинстве случаев кошки нервничают, когда их увозят с привычной территории. Именно поэтому в руководствах по уходу за кошками советуют при переезде смазывать кошачьи лапы маслом: предполагается, что, если животное периодически, поскользнувшись, врезается в стену, это несколько отвлекает его от размышлений на тему, в какую именно стену оно опять врезалось – в свою или чужую.

Но Грибо путешествовал без проблем, поскольку считал само собой разумеющимся, что весь мир – его большая уборная.

Тяжело приземлившись на крышу сарая, он мягко двинулся к небольшому открытому окошку.

Грибо обладал еще одним свойством, а именно: он своеобразно и чисто по-кошачьи подходил к вопросу собственности. Его кредо можно было выразить следующим образом: на съедобные вещи право личной собственности не распространяется – еда принадлежит тому, кто первым наложит на нее свою лапу.

Окно источало самые разнообразные ароматы, включающие в себя запах пирогов с мясом и сливок. Протиснувшись сквозь окошко, Грибо приземлился на полку кладовки.

Разумеется, иногда он попадался. То есть его заставали на месте преступления.

Это и в самом деле сливки. Он направился к цели.

Грибо был уже на полпути к миске, когда дверь отворилась.

Уши Грибо прижались к черепу. Здоровый глаз принялся отчаянно искать пути к отступлению. Но окно находилось слишком высоко, а существо, открывшее дверь, было в длинном платье, которое перекрывало путь старому доброму «нырнуть между ног» и… и… и… выхода не было…

И тут когти его впились в половицы.

О нет… неужели опять началось?..

В морфическом поле Грибо что-то щелкнуло. Налицо была проблема, с которой в личине кота справиться было невозможно. Что ж, тогда изменим подход…

С грохотом посыпалось столовое серебро. Под напором поднимающейся все выше головы полки по очереди ломались. Затем лопнул мешок с мукой, рассыпая белую пыль и уступая место стремительно расширяющимся плечам.

Повариха в ужасе взирала на происходящее. Затем опустила глаза. Потом опять посмотрела вверх. После чего, как будто ее взгляд тащили лебедкой, снова вниз.

А потом она завопила.

И Грибо завопил.

Быстро схватив тазик, он прикрыл ту часть тела, которую в бытность свою котом потребности прикрывать никогда не испытывал.

И завопил опять – на этот раз потому, что облил себе все ноги теплой свиной подливкой.

Лихорадочно шаря пальцами, он нащупал большую медную форму для желе и, прижав ее к паховой области, рванул напролом. Прочь из кладовки, через кухню, через столовую, – и в ночь, на свободу.

Шпион, который как раз ужинал в компании с путешествующим торговцем, положил нож на стол.

– М-да, такое не часто увидишь, – заметил он.

– Что? – Торговец уже давно разучился удивляться.

– Подобную медную форму для желе. В наше время она стоит приличных денег. У моей тетушки такая была.

Бившейся в истерике поварихе дали выпить хорошую порцию бренди. Несколько работников отправились во мрак искать причину суматохи, но нашли лишь форму для желе, которая одиноко валялась посреди двора.

Дома матушка Ветровоск спала с открытыми окнами и незапертой дверью. Она знала, что беспокоиться не о чем: разнообразные существа, населяющие Овцепикские горы, скорее съедят собственные уши, чем посмеют ворваться к ней. Однако в опасно цивилизованных землях она придерживалась иной политики.

– Эсме, мне и вправду не кажется, что так уж необходимо припирать дверь кроватью, – произнесла нянюшка Ягг, подтаскивая свой конец.

– Осторожность никогда не бывает излишней. И переборщить с ней нельзя, – резонно возразила матушка. – А что, если какой-нибудь мужчина вдруг решит покрутить ручку нашей двери прямо посреди ночи?

– Увы, мы уже не в том возрасте… – печально вздохнула нянюшка.

– Гита Ягг, ты самая…

Ее гневная отповедь была прервана странным водянистым звуком. Он донесся откуда-то из-за стены и продолжался некоторое время.

Потом прервался, а спустя полминуты опять возобновился – непрерывный плеск, постепенно переходящий в звук сочащейся тонкой струйкой жидкости. Нянюшка заухмылялась.

– Кто-то набирает ванну? – предположила матушка.

– …Ну, или кто-то набирает ванну. Одно из двух, – согласилась нянюшка.

Послышались звуки, сопровождающие опустошение третьего кувшина. Затем раздались шаги. Судя по ним, человек вышел из комнаты. Несколько секунд спустя за стенкой открылась дверь и опять послышались шаги – на этот раз более тяжелые. Еще через краткий промежуток времени загадочный сосед издал целый ряд всплесков и довольно заурчал.

– Ну да, какой-то мужчина принимает ванну, – произнесла матушка. – Эй, Гита, чем это ты там занимаешься?

– Да вот смотрю, нет ли тут щелки в стене, – откликнулась нянюшка. – А, вот, есть одна…

– Прекрати сейчас же!

– Прости, Эсме.

А затем до ушей двух ведьм донеслось пение. Это был очень приятный тенор – тем более ванная придавала дополнительный нежный тембр.

– О, покажи мне путь домой, я так устал, хочу забыться…

– Кто-то с немалой приятностью проводит время, – констатировала нянюшка.

– …И где б я ни броди-и-ил…

Ведьмы услышали, как в дверь ванной комнаты постучали. После этого певец мягко перешел на другой язык:

– …Пер виа ди терра…

Приглушенный голос произнес:

– Э-э, господин, я грелку принес, – сообщил чей-то приглушенный голос.

– Большшшспэсибб, – с внезапным жутким акцентом отозвался принимающий ванну.

Шаги затихли в отдалении.

– …Индикаме ла страда… возвращаюсь домой. – Всплеск, всплеск. – Добрый ве-е-е-е-ечер, друзья-а-а-а-а-а…

– Однако, однако, – произнесла матушка, больше обращаясь к самой себе. – Похоже, наш знакомый господин Лежебокс – скрытый полиглот.

– Надо же, как ты его раскусила! А ведь даже в щель не смотрела, – восхищенно произнесла нянюшка.

– Гита, есть хоть что-нибудь в этом мире, чему ты не в состоянии придать сальный оттенок?

– До сих пор ничего такого не встречала, Эсме, – бодро отозвалась нянюшка.

– Я имела в виду, что когда господин Лежебокс бормочет во сне или поет в ванной, то говорит в точности как мы. Но если существует хоть малейшая вероятность, что его кто-нибудь может услышать, он тут же становится с ног до головы заграничным.

– Наверное, чтобы сбить со следа этого подозрительного Базилику.

– Гм, почему-то мне кажется, этот Базилика очень близок с Генри Лежебоксом, – усмехнулась матушка. – Более того, у меня создается такое впечатление, что господин Базилика и господин Лежебокс – один и тот же…

Ее речь была прервана негромким стуком в дверь.

– Кто там? – громко и решительно спросила матушка.

– Это я, госпожа. Господин Взрезь. Хозяин таверны.

Ведьмы отодвинули кровать, и матушка слегка приоткрыла дверь.

– Да? – подозрительно вопросила она.

– Э-э… возница говорит, вы… ведьмы?

– И что?

– Может быть, вы могли бы… помочь нам?

– А что случилось?

– Да вот, у моего сына…

Матушка распахнула дверь шире. За спиной господина Взрезя стояла женщина. Одного взгляда на ее лицо было достаточно. В руках она держала сверток.

Матушка шагнула назад, уступая дорогу.

– Заходите. Я осмотрю его.

Приняв ребенка из рук женщины, матушка Ветровоск уселась в единственное имевшееся в комнате кресло и откинула уголок одеяла. Нянюшка, перегнувшись через ее плечо, тоже поглядела на мальчика.

– Гм-м-м-м, – через некоторое время протянула матушка.

И бросила быстрый взгляд на нянюшку. Та почти незаметно для постороннего глаза отрицательно качнула головой.

– На нашем доме проклятье, вот в чем дело, – сокрушенно произнес господин Взрезь. – Моя лучшая корова тоже слегла и, похоже, скоро отдаст концы.

– О? Так тут есть коровник? – произнесла матушка. – Лучше коровника места для лечебницы не найти. Там так тепло. Проведи-ка меня туда.

– Госпожа, а мальчика что, тоже брать с собой?

– И немедленно.

Посмотрев на жену, хозяин постоялого двора пожал плечами.

– Ну что ж, тебе, наверное, лучше знать, – сказал он. – Идите за мной.

Господин Взрезь провел ведьм по задней лестнице, через двор, и вскоре они уже очутились в сладковато-зловонном хлеву. На соломе лежала распростершись корова. При их появлении она безумно закатила глаза и попыталась что-то промычать.

Матушка втянула носом воздух. Некоторое время она стояла, погрузившись в глубокие раздумья.

– Да, это подойдет, – наконец решила она.

– Вам что-нибудь понадобится? – спросил господин Взрезь.

– Только тишина и спокойствие.

Хозяин таверны поскреб в затылке.

– А я думал, вы будете читать заклинания или приготовите какую-нибудь там настойку… Или еще какую гадость, – сказал он.

– Иногда мы так и поступаем.

– Это я к тому, если надо, я знаю, где можно найти жабу и…

– Мне понадобится только свеча, – прервала его матушка. – Большая цельная свеча.

– И все?

– Да.

Господин Взрезь выглядел несколько сбитым с толку. Как он ни старался это скрыть, что-то в выражении его лица неуловимо свидетельствовало, что, по его мнению, матушка Ветровоск не такая уж ведьма, раз ей не нужна жаба.

– А еще спички. – От внимания матушки не ускользнуло изменение в поведении хозяина таверны. – И колода карт тоже может пригодиться.

– А мне понадобятся три холодных телячьих окорока и ровно две пинты пива, – добавила нянюшка Ягг.

Господин Взрезь кивнул. Требования, конечно, не слишком жабьи, но все ж лучше, чем ничего.