Маски времени

Глава первая

И все-таки он вернулся на Мир Холмана. Почему — он не мог бы с уверенностью ответить. Может быть, его неумолимо влекла туда какая-то неведомая сила, может быть, прежние чувства, а может быть, просто глупость. Гандерсен никогда не собирался вновь посетить эту планету и, тем не менее, оказался здесь. Он ждал посадки. Прямо за иллюминатором — казалось, можно дотянуться рукой — лежал мир чуть побольше Земли, мир, который отнял у него лучшее десятилетие жизни, мир, где он узнал о себе то, чего предпочел бы не знать. Замигала красная лампочка. Корабль скоро пойдет на посадку. И все же, вопреки всему, он вернулся.

Гандерсен смотрел на саван облаков, простиравшийся над зоной умеренного климата, на большие расползающиеся ледяные шапки, на извивающийся синей лентой пояс тропиков и вспоминал о поездках через Море Песка в ослепительном блеске рассветного светила, о том, как плыл по молчаливой черной реке под балдахином дрожащих листьев, остроконечных, как стилеты, о золотистых коктейлях на веранде станции в джунглях в Ночь Пяти Лун, когда рядом сидела Сина, а в зарослях ревело стадо нилдоров. Это было давно. Теперь нилдоры снова стали хозяевами Мира Холмана. Гандерсену трудно было с этим примириться. А может быть, именно поэтому он и вернулся — чтобы увидеть, чего сумели добиться нилдоры.

— Вниманию пассажиров, — раздался голос из громкоговорителя. — Через пятнадцать минут мы выйдем на орбиту Белзагора. Просим занять свои места, застегнуть предохранительные сетки и приготовиться к посадке.

Белзагор. Так теперь называлась эта планета. Местное название, собственное слово нилдоров. У Гандерсена оно вызывало какие-то ассоциации с ассирийской мифологией. Естественно, это было «облагороженное» произношение, у нилдоров оно звучало примерно как «Бллзгрр». Значит, Белзагор. Так он и будет называть эту планету, раз она теперь носит это имя и раз от него этого ожидают. Он всегда старался не обижать инопланетные существа без необходимости.

— Белзагор, — сказал он. — В этих звуках есть что-то необычное, верно? Их приятно выговаривать.

Пара туристов, сидевшая рядом с ним, охотно согласилась, — они поддакивали всему, что говорил Гандерсен. Муж — полноватый, бледный, чересчур изысканно одетый — добавил:

— Когда вы были здесь в последний раз, она называлась Мир Холмана, если не ошибаюсь?

— О да, — ответил Гандерсен. — Но это было в старые добрые имперские времена, когда землянин мог назвать любую планету, как ему заблагорассудится. Теперь этому пришел конец.

Жена туриста плотно сжала губы, так что они превратились в тонкую, жалостливую полоску. Гандерсен испытывал некое извращенное удовольствие в том, чтобы ей надоедать. В течение всего полета он разыгрывал перед этими туристами роль героя из романа Киплинга, изображая бывшего колониального чиновника, который едет посмотреть, что успели натворить предоставленные самим себе туземцы; это не вполне отражало его истинные намерения, но порой неплохо было носить маску.

Туристы — их было восемь — смотрели на него со смешанным чувством благоговейного трепета и презрения, когда он гордо расхаживал среди них высокий, загорелый человек, на черты которого наложили отпечаток годы, проведенные вне Земли. Он им не нравился, и в то же время они знали, что он страдал и тяжко трудился под чужим солнцем — в этом было нечто романтическое.

— Вы остановитесь в гостинице? — спросил муж-турист.

— О, нет. Я еду прямо в джунгли, в сторону Страны Туманов. Вон, видите это скопление облаков в северном полушарии? Очень крутой температурный режим — тропики и арктика практически рядом. Туман. Дождь. Вас повезут туда на экскурсию. У меня, к сожалению, дела.

— Дела? Я думал, что получившие независимость миры остаются вне сферы экономических связей, что…

— Это не торговые дела, — сказал Гандерсен. — Сугубо личные. Кое-что из того, что я не успел закончить во время пребывания здесь по делам службы.

Красная лампочка снова замигала, на этот раз ярче. Он пошел в каюту, чтобы приготовиться к посадке. Его окутала напоминавшая паутину ткань. Он закрыл глаза и ощутил толчок — включились тормозные двигатели. Корабль опускался на поверхность планеты, а Гандерсен покачивался в предохранительной сетке, защищенный от неприятных последствий изменения силы тяжести.

Единственный космопорт на Белзагоре, построенный землянами более ста лет тому назад, располагался в тропиках, возле устья большой реки, впадавшей в единственный на Белзагоре океан. Река Медлен, океан Бенджамини — Гандерсен не знал нилдорских названий. Космопорт, к счастью, был на полном самообслуживании. Автоматические устройства управляли радиомаяком, а также поддерживали в порядке посадочную площадку и защищали космопорт от вторжения окружающих джунглей. Трудно ожидать от нилдоров, чтобы они обслуживали космопорт, а держать здесь команду землян было невозможна Гандерсен знал, что на Белзагоре осталось еще около ста землян — даже после того, как все были отозваны с планеты, — но они не обладали достаточной для этого квалификацией. Кроме того, действовал закон, на основании которого все административные функции должны были исполняться нилдорами — или не исполняться вообще.

Корабль сел. Коконы из ткани-паутины развернулись, и пассажиры вышли наружу.

В воздухе висел тяжелый запах тропиков: илистой почвы, гниющих листьев, помета диких животных и маслянистых цветов. Был ранний вечер, на небе уже появились две луны. Как всегда, собирался дождь; влажность приближалась к девяноста девяти процентам, но вероятность сильного ливня в этой тропической зоне была невелика; вода просто оседала на всем окружающем в виде капель.

За деревьями халлигалли, окружавшими космопорт, сверкнула молния. Стюардесса наблюдала за девятью пассажирами, вышедшими из корабля.

— Прошу за мной, — сказала она и повела их в сторону единственного здания.

Слева из зарослей появились три нилдора и с любопытством стали рассматривать прилетевших. Изумленные туристы показывали на них пальцами.

— Смотри! Видишь? Совсем, как слоны! Это те самые нили… нилдоры?

— Да, нилдоры, — сказал Гандерсен.

Над поляной чувствовался резкий запах животных. Судя по величине бивней, это были самец и две самки. Все примерно одного и того же роста более трех метров, с темно-зеленой кожей, характерной для нилдоров из западного полушария. Глаза, величиной с тарелку, с ленивым любопытством уставились на Гандерсена. Стоявшая впереди самка, с короткими бивнями, подняла хвост и спокойно вывалила гору дымящегося пурпурного помета. До Гандерсена донеслись низкие, неясные звуки, но с этого расстояния он не мог понять, что говорят нилдоры. «Не может быть, чтобы они обслуживали космопорт, — подумал он. — Не может быть, чтобы они правили планетой. Однако это именно так».

В здании космопорта никого не было. Несколько роботов ремонтировали стену в дальнем конце здания, где серые пластиковые плиты начали разрушаться — вероятно, под ними завелись какие-то споры. Рано или поздно этой частью планеты завладеют джунгли, и все развалится. Деятельность роботов была единственной видимой работой. Таможни или чего-то подобного не существовало. Нилдоры — не бюрократы, их не интересует, кто и что с собой привозит. Девять пассажиров прошли таможенный контроль перед полетом — на Земле уделялось внимание, и притом значительное, тому, что вывозится на малоразвитые планеты. Не было также ни паспортного контроля, ни пункта обмена валюты, даже киосков с газетами и прочих удобств для пассажиров. Собственно, это был большой пустой ангар, в котором в давние колониальные времена, когда Мир Холмана принадлежал Земле, кипела жизнь. Гандерсену казалось, что вокруг появились призраки тех далеких дней: фигуры в тропических костюмах цвета хаки, передающие разные поручения, чиновники, погруженные в счета и бумаги, техники, крутящиеся возле компьютеров, носильщики-нилдоры, нагруженные экспортными товарами.

Теперь здесь было мертво и тихо. В пустоте отдавался эхом лишь шум ремонтных роботов.

— Сейчас должен прибыть гид. Он отвезет вас в гостиницу, — сообщила стюардесса.

Гандерсен тоже собирался остановиться в гостинице, но только на одну ночь, надеясь, что утром найдет себе какое-нибудь транспортное средство. У него не было определенных планов относительно путешествия на север; он рассматривал его как импровизацию, погружение в собственное прошлое.

— Этот гид — нилдор? — спросил он у стюардессы.

— Вы имеете в виду туземца? О нет, мистер Гандерсен, это землянин, она перелистала пачку отпечатанных на машинке страниц. — Его зовут Ван Бенекер и он должен быть здесь по крайней мере за полчаса до посадки, так что я не понимаю, почему…

— Ван Бенекер никогда не отличался пунктуальностью, — заметил Гандерсен. — А вот и он.

В открытые двери здания въехал старый ржавый вездеход, и из него вышел низенький рыжий человечек в помятой форме и высоких сапогах, какими пользовались в джунглях. Сквозь пряди редеющих волос просвечивала загорелая лысая макушка. Он вошел в здание, огляделся и заморгал.

— Ван! — крикнул Гандерсен. — Иди сюда, Ван. Человечек подошел ближе и поспешно сказал:

— Добро пожаловать на Белзагор, как теперь называется Мир Холмана. Меня зовут Ван Бенекер. Я постараюсь показать вам на этой увлекательной планете все, что разрешено законом, и…

— Привет, Ван, — прервал его Гандерсен.

Гид замолчал, явно недовольный тем, что его перебили. Он заморгал, посмотрел на Гандерсена и наконец спросил, явно не веря своим глазам:

— Мистер Гандерсен???

— Просто Гандерсен. Я больше не твой начальник.

— Боже мой, мистер Гандерсен… Боже мой, вы приехали сюда на экскурсию?

— Не совсем. Я приехал немного прогуляться в одиночестве.

— Извините, — обратился Ван Бенекер к группе и подошел к стюардессе. Все в порядке, можете мне их передать. Беру ответственность на себя. Все здесь? Раз, два, три… восемь. Все сходится. Багаж можно поставить здесь, около вездехода. Подождите немного, я сейчас вернусь.

Он дернул Гандерсена за локоть.

— Отойдем в сторону, мистер Гандерсен. Вы понятия не имеете, как я удивлен. Боже мой!

— Как дела, Ван?

— Паршиво. Как еще может быть на этой планете? В каком году вы отсюда уехали?

— В 2240-м. Через год после того, как мы выпустили эту планету из рук. Восемь лет назад.

— Восемь лет. И чем вы занимаетесь?

— Министерство Внутренних Дел нашло мне работу, — ответил Гандерсен. Я очень занят. Сейчас я получил год отпуска, который давно уже мне полагался.

— И вы хотите провести его здесь?

— Почему бы и нет?

— Зачем?

— Я отправляюсь в Страну Туманов, — ответил Гандерсен. — Хочу навестить сулидоров.

— Лучше не делайте этого. Зачем это вам?

— Чтобы удовлетворить свое любопытство.

— Та же проблема с каждым, кто сюда приезжает. Но вы же знаете, мистер Гандерсен, сколько народу туда отправилось и никогда больше не вернулось. Ван Бенекер рассмеялся. — Вы же не будете утверждать, что проделали такой путь только ради того, чтобы потереться носами с сулидорами? Готов поспорить, что у вас есть какие-то другие причины.

Гандерсен пропустил его слова мимо ушей.

— Чем ты теперь занимаешься, Ван? — спросил он.

— В основном вожу туристов. Каждый год у нас бывает по девять-десять групп. Я везу их вдоль берега океана, потом показываю кусочек Страны Туманов, и мы совершаем прыжок через Море Песка. Приятный и не слишком утомительный маршрут.

— Гм…

— А все остальное время я развлекаюсь. Иногда поболтаю с нилдорами, иногда навещу друзей на станциях в джунглях. Вы их всех знаете: это те, кто остался здесь еще со старых времен.

— А что с Синой Ройс? — спросил Гандерсен.

— Она живет у Водопадов Шангри-Ла.

— Она все такая же красивая?

— Ей так кажется, — сказал Ван Бенекер. — Вы собираетесь отправиться в те края?

— Конечно. Я хочу совершить сентиментальное путешествие. Проеду по всем станциям в джунглях, навещу старых друзей: Сину, Каллена, Курца, Саламоне — кто там еще?

— Некоторых уже нет в живых.

— Ну, значит, тех, кто остался, — Гандерсен взглянул на маленького человечка и улыбнулся. — Лучше займись теперь своими туристами. Поболтаем вечером в гостинице. Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне обо всем, что здесь происходило, когда меня не было.

— Я могу сделать это с легкостью, мистер Гандерсен. Сразу же я одним словом: распад. Все здесь гниет и распадается. Взгляните хотя бы на эту стену.

— Вижу…

— Посмотрите на ремонтных роботов. Не слишком блестят, верно? Они тоже понемногу сдают. Подойдите поближе, и увидите пятна на их корпусах.

— Но ведь можно…

— Конечно. Все можно отремонтировать, даже ремонтных роботов. Но здесь разваливается целая система. Рано или поздно сотрутся базовые программы, и ремонтировать уже будет нечего. И этот мир вернется в каменный век. Вот тогда нилдоры наконец будут счастливы. Я знаю этих чудовищ, как, впрочем, и каждый, кто здесь живет. Я знаю, что они ждут не дождутся, когда последние следы землян исчезнут с этой планеты. Они притворяются дружелюбными, но на самом деле полны ненависти, настоящей ненависти, и…

— Займись своими туристами, Ван, — прервал его Гандерсен. — Они уже беспокоятся.

Глава вторая

Из космопорта в гостиницу их должен был отвезти караван нилдоров — по двое землян на одном нилдоре, Гандерсен один, Ван Бенекер с багажом — на вездеходе. Три нилдора, пасшихся на краю поля, спокойно подошли, чтобы включиться в караван, и еще двое вышли из джунглей. Гандерсена удивило, что нилдоры соглашаются служить землянам в качестве вьючных животных.

— Это им не мешает, — объяснил Ван Бенекер. — Они любят доставлять нам маленькие удовольствия. Это лишь усиливает их чувство превосходства. Впрочем, они почти не ощущают такой нагрузки и не считают чем-то унизительным то, что на них сидят люди.

— Когда я был здесь, мне казалось, что это их в восторг не приводит, сказал Гандерсен.

— С тех пор как мы отказались от прав на их планету, они относятся к этому более снисходительно. Впрочем, кто может знать, о чем они думают? Я имею в виду, о чем они на самом деле думают?

Туристы были потрясены перспективой поездки на нилдорах. Гандерсен старался их успокоить, объясняя, что это составляет существенную часть впечатлений, получаемых на Белзагоре. Кроме того, техника на планете не в лучшем состоянии, и, собственно, других пригодных к употреблению транспортных средств просто нет. Чтобы подбодрить туристов, он продемонстрировал им, как нужно садиться. Он похлопал своего нилдора по левому бивню, и животное опустилось на колени — сначала на передние, потом на задние — точно так же, как это делают слоны. Затем нилдор приподнял лопатки, и на его спине образовалось углубление, в котором человек мог удобно ехать. Гандерсен вскарабкался на него, ухватившись за ороговевшую складку кожи, как за луку седла. Шипастый гребень, шедший посредине широкого черепа туземца, начал сжиматься и вздрагивать — это был приветственный жест. Нилдоры владеют богатым языком жестов. Они пользуются не только гребнями, но и длинными хоботами и кожистыми ушами.

— Сссух! — крикнул Гандерсен, и нилдор встал.

— Тебе удобно? — спросил нилдор на своем языке.

— Очень, — ответил Гандерсен, радуясь тому, что не забыл чужие слова.

С некоторой опаской и весьма неуклюже восемь туристов наконец уселись на нилдоров, и караван двинулся по дороге вдоль реки, в сторону гостиницы. Под пологом деревьев порхали фосфоресцирующие ночные мухи. На небе появилась третья луна, и ее свет проникал сквозь листья, освещая маслянистую реку, которая медленно текла с левой стороны. Гандерсен ехал позади группы, на случай, если кому-то из туристов будет угрожать опасность. В пути был один неприятный, момент: когда один из нилдоров покинул колонну, подошел к реке и погрузил в нее бивни, чтобы достать какой-то лакомый кусочек. Потом он вновь присоединился к каравану. «В прежние времена, — подумал Гандерсен, — ничего подобного не могло произойти. Нилдорам не позволялись никакие капризы».

Поездка доставляла ему удовольствие. Животные шли легкой рысью, что, однако, не было утомительно для пассажиров. «Какие приятные создания эти нилдоры, — подумал Гандерсен. — Сильные, неприхотливые, умные». Он уже протянул было руку, чтобы погладить своего, но решил, что это могло бы показаться нилдору унизительным. Он вспомнил, что нилдоры — все же не просто забавные слоны. Это разумные существа, господствующая форма жизни на планете — почти люди. И об этом не стоит забывать.

Вскоре Гандерсен услышал шум прибоя. Дорога стала шире. Они приближались к гостинице.

Впереди одна из женщин показывала куда-то в кусты. Ее муж пожал плечами и покачал головой. Когда Гандерсен приблизился к этому месту, он увидел, что обеспокоило туристов. Какие-то черные фигуры виднелись тут и там среди деревьев, едва различимые в темноте. Две из них вынырнули из мрака и остановились у тропы. Это были коренастые двуногие существа, ростом около трех метров, покрытые густой темно-рыжей шерстью. Их мускулистые хвосты размеренно двигались из стороны в сторону, прикрытые толстыми веками глаза подозрительно смотрели на пришельцев. Существа принюхивались, шумно фыркая.

— Кто это? — спросила Гандерсена одна из женщин.

— Это сулидоры. Низшая раса. Они родом из Страны Туманов, живут на севере.

— Они опасны?

— Я бы не сказал.

— Если эти животные живут на севере, то что они здесь делают? допытывался ее муж.

Гандерсен спросил об этом своего «коня».

— Они работают в гостинице, — ответил нилдор, — посыльными и помощниками на кухне.

Ему показалось странным, что нилдоры используют сулидоров в качестве прислуги в гостинице для землян. Даже до отказа землян от прав на планету сулидоры не использовались как прислуга, но тогда, естественно, здесь было множество роботов.

На берегу, прямо перед ними, находилась гостиница. Сверкающее куполообразное здание не носило видимых следов разрушения. Ранее это был фешенебельный дом отдыха, предназначенный исключительно для чиновников, занимавших высшие посты в Компании. Гандерсен провел здесь много счастливых дней. Теперь, вместе с Ван Бенекером, он помогал туристам сойти на землю. У входа в отель стояли три сулидора; Ван Бенекер сделал им знак, чтобы разгружали багаж из машины.

Внутри Гандерсен сразу заметил признаки упадка. Тигровый мох, окружавший цветник вдоль стены холла, начал пробиваться между черными плитами, покрывавшими пол. Когда Гандерсен входил, маленькие, зубастые пасти мха щелкнули челюстями. Вероятно, роботы, поддерживавшие порядок в отеле, когда-то запрограммированные на то, чтобы подрезать мох вокруг цветника, с течением времени разрегулировались, и теперь мох начал овладевать свободным пространством. А может быть, роботы вообще сломались, а заменившие их сулидоры не слишком добросовестно исполняли свои обязанности? Были также и другие признаки, указывавшие на отсутствие надлежащего ухода.

— Вам покажут ваши комнаты, — сообщил Ван Бенекер. — Когда будете готовы, спускайтесь вниз на коктейль. Ужин будет подан часа через полтора.

Огромный, как башня, сулидор проводил Гандерсена на третий этаж, в комнату с видом на море. Гандерсен машинально хотел дать сулидору монету, но тот лишь тупо посмотрел на него и не взял. Казалось, что сулидор пытается подавить какое-то внутреннее напряжение, но впечатление наверняка было обманчивым. В прежние времена сулидоры редко появлялись за пределами зоны туманов, и Гандерсен чувствовал себя с ними не слишком свободно.

— Ты давно в этом отеле? — спросил он на языке нилдоров.

Однако сулидор не ответил. Гандерсен не знал языка сулидоров, но был убежден, что каждый из них одинаково хорошо говорит и по-нилдорски, и по-сулидорски. Он повторил вопрос, четко произнося слова. Сулидор поскреб шкуру блестящими когтями и ничего не ответил. Он прошел позади Гандерсена, раздвинул шторы на окне, подрегулировал воздушные фильтры и не спеша вышел.

Гандерсен поморщился, быстро сбросил одежду и встал под душ. Мощные струи смыли дорожную пыль и грязь. Он распаковал вещи и достал вечерний костюм, серую рубашку и лакированные ботинки.

Внезапно он почувствовал себя крайне уставшим. Он был еще не стар ему было сорок восемь лет — и обычно он не ощущал усталости после дороги. Откуда же это? Только теперь он понял, в каком напряжении пребывал последние несколько часов — с того момента, как вернулся на эту планету, не вполне осознавая мотивы своего возвращения, не уверенный в том приеме, который его ждет, быть может, ощущая некую вину. Теперь на него навалилась вся тяжесть ситуации, в которой он оказался.

Он коснулся выключателя, и стена превратилась в зеркало. Да, лицо его было сосредоточено, скулы, всегда немного выступавшие, теперь просто торчали, губы были плотно сжаты, а лоб наморщен. Он закрыл глаза и попытался расслабиться. Минуту спустя он выглядел уже лучше. Гандерсен подумал, что неплохо бы чего-нибудь выпить, и спустился в бар.

Там еще никого не было. Через открытые жалюзи до его ушей доносился шум бьющихся о берег волн. Он почувствовал соленый вкус моря. На краю пляжа оседающая соль прочертила белую линию. Был прилив, над водой торчали лишь вершины скал, окружавших небольшую бухту, предназначенную для купания. Гандерсен смотрел вдаль, в темноту на восточном горизонте. Тогда, в последний вечер, во время прощального банкета, на небе тоже было три луны. Когда гулянка кончилась, они с Синой пошли поплавать. Они добрались до невидимой за гребнями волн песчаной отмели, на которой едва можно было стоять, а когда вернулись на берег, обнаженные и покрытые мелкими кристалликами соли, любили друг друга на прибрежных камнях. Он ласкал ее, будучи уверенным, что это последний раз в жизни. А теперь он снова вернулся…

Его охватила такая пронзительная тоска, что он содрогнулся.

Гандерсену было тридцать лет, когда он прибыл на Мир Холмана в качестве помощника на станции. Когда он уезжал, ему было сорок, и он был управляющим округом. Сейчас ему казалось, что первые тридцать лет его жизни были лишь вступлением, подготовкой к тем десяти, которые он прожил на этом молчаливом континенте, ограниченном льдами и туманами на севере и юге, океаном Бенджамини на востоке и Морем Песка на западе. Все эти прекрасные и настоящие десять лет он правил половиной мира, по крайней мере, во время отсутствия главного наместника. Но несмотря на это, планета стряхнула его с себя, как будто его вообще не существовало… Гандерсен отвернулся от жалюзи и сел. Появился Ван Бенекер, все в той же пропотевшей и помятой рабочей одежде. Он что-то дружелюбно буркнул Гандерсену и начал возиться за стойкой бара.

— Я еще и бармен, мистер Гандерсен. Чем могу служить?

— Что-нибудь покрепче. На твой выбор.

— Шприц или бутылочку?

— Предпочитаю бутылку. Люблю хорошую выпивку.

— Дело вкуса. Я предпочитаю шприц. Только тогда получаешь настоящий эффект, настоящее удовольствие.

Он поставил перед Гандерсеном пустой стакан и подал ему бутылочку, содержавшую три унции темно-красной жидкости. Шотландский ром местного производства — Гандерсен не пил его восемь лет.

— Это еще из старых запасов, — пояснил Ван Бенекер. — Осталось немного, но я знаю, что вы оцените его по достоинству.

Себе он приставил к левому предплечью ультразвуковой шприц. Послышалось шипение, и через тонкую иглу алкоголь потек прямо в вену. Ван Бенекер скривился в улыбке.

— Так действует быстрее, — сказал он. — Так упивается рабочий класс. Дать вам еще рома, мистер Гандерсен?

— Не сейчас. Займись лучше своими туристами, Ван.

В бар начали парами прибывать туристы: сначала Уотсоны, потом Мирафлоресы, Штейны и наконец Кристоферы. Они явно ожидали, что в баре будет оживленно, что там будет много других гостей, приветствующих друг друга и обменивающихся веселыми замечаниями из разных концов зала, а официанты в красных куртках будут разносить напитки. Вместо этого их взору предстали поцарапанные пластиковые стены, неисправный музыкальный автомат, пустые столики и этот несимпатичный мистер Гандерсен, хмуро уставившийся в стакан. Они украдкой обменялись взглядами. Стоило ли преодолевать столько световых лет, чтобы увидеть подобное?

Подошел Ван Бенекер, предлагая напитки, сигары и все прочее, что можно было найти среди скромных запасов отеля. Туристы расселись двумя группами возле окон и начали беседу, понизив голос, явно смущенные присутствием Гандерсена. Они чувствовали, что играют какую-то шутовскую роль пресыщенных, богатых людей, от нечего делать отправившихся в столь отдаленные края Галактики. Штейн держал в Калифорнии ресторан, где подавали улиток, Мирафлорес был владельцем нескольких ночных казино, Уотсон врачом, а Кристофер… — Гандерсен не мог вспомнить, чем занимался Кристофер. Что-то из области финансов.

— На пляже несколько этих животных. Этих зеленых слонов, — сказала миссис Штейн.

Все посмотрели туда. Гандерсен махнул рукой, чтобы ему принесли очередную порцию выпивки. Ван Бенекер вскочил, весь в поту, заморгал и впрыснул себе очередную порцию алкоголя. Туристы начали хихикать.

— Им что, даже не стыдно? — воскликнула миссис Кристофер.

— Может быть, они просто играют, Этель, — сказал Уотсон. — Играют?! Ну, если ты называешь это игрой…

Гандерсен наклонился вперед и, не вставая с места, взглянул в окно. На пляже совокуплялась пара нилдоров. Самка стояла на коленях там, где слой соли на земле был наиболее толстым; самец взгромоздился на нее, охватив передними ногами ее плечи и прижав средний бивень к шипастому гребню на ее черепе, и переступал задними нотами,) готовясь к завершающему удару. Туристы хихикали, обменивались нетактичными замечаниями, шокированные и одновременно возбужденные. К своему удивлению, Гандерсен почувствовал, что тоже шокирован, хотя вид спаривающихся нилдоров не был для него новостью. А когда раздался дикий, исступленный рев, он отвел глаза, испытывая смущение, хотя и не знал, почему. — Вы взволнованы, — заметил Бенекер.

— Они не должны делать этого здесь.

— Почему? Они везде это делают. Вы же знаете.

— Они пришли сюда специально, — пробормотал Гандерсен. — Чтобы покрасоваться перед туристами — или поиздеваться над ними? Они вообще не должны обращать внимания на туристов. Чего они хотят? Показать, что они просто животные?

— Ты не понимаешь нилдоров, Ганди, ч Гандерсен посмотрел на него, удивленный как словами Ван Бенекера, так и внезапным переходом от «мистера Гандерсена» к «Ганди». Ван Бенекер тоже казался удивленным; он моргнул и смахнул со лба прядь редеющих волос.

— Не понимаю? — удивился Гандерсен. — Прожив здесь десять лет?

— Извини, во я никогда не считал, что ты их понимаешь, даже когда ты жил здесь, — Мы часто ходили вместе по их стойбищам, когда я у тебя работал. Я за тобой наблюдал.

— Почему ты считаешь, что я не мог их понять, Ван?

— Ты презирал их. Ты думал о них, как о животных.

— Вовсе нет!

— Но это так, Ганди. Ты никогда не допускал каких-либо мыслей о том, что они обладают разумом.

— Это не правда! — возразил Гандерсен. Он встал, взял из шкафчика новую бутылку рома и вернулся за столик.

— Я бы тебе принес, — запротестовал Ван Бенекер. — Надо было сказать.

— Все в порядке, — Гандерсен налил себе рома и быстро выпил. — Ты говоришь глупости, Ван. Я делал для этих созданий все возможное, чтобы поднять их на более высокий уровень цивилизации, усовершенствовать их культуру. Я ввел новые распоряжения об ограничении их работы. Я требовал от своих людей, чтобы они уважали их права и соблюдали местные обычаи. Я…

— Ты относился к ним, как к очень умным животным. Не как к другим людям. Может быть, Ганди, ты сам этого не осознавал, но я это замечал и, видит Бог, они тоже. А весь твой интерес к тому, чтобы поднять их уровень все это чушь! У них есть собственная культура, Ганди. Им не нужна твоя!

— В мои обязанности входило руководить ими, — жестко сказал Гандерсен. — Хотя, в самом деле, трудно было ожидать, что стадо животных, не владеющих письменным языком, не… — он оборвал фразу на полуслове.

— Животных, — повторил Ван Бенекер.

— Я устал. Может быть, слишком много выпил. Просто случайно вырвалось.

— Животных.

— Оставь, Ван. Я старался, как только мог, и мне очень жаль, если что-то вышло не так. Я пытался поступать так, как считал справедливым. Гандерсен подвинул ему пустой стакан. — Налей мне еще, ладно?

Ван Бенекер принес ему выпить, а себе сделал очередную инъекцию. Гандерсен был рад наступившей паузе, и, видимо, Ван Бенекер тоже, поскольку оба некоторое время молчали, избегая взгляда друг друга.

В бар вошел сулидор и начал собирать пустые бутылки и стаканы, наклонившись, чтобы не задеть потолок, построенный по земным меркам. Разговоры туристов утихли, когда страшновато выглядевшее существо двигалось по залу. Гандерсен взглянул на пляж. Нилдоры уже ушли. Одна из лун заходила на востоке, оставляя огненный свет на волнующейся воде. Он с сожалением отметил, что забыл, как называются луны. Впрочем, это не имело значения старые названия, данные землянами, уже принадлежали истории. Он повернулся к Ван Бенекеру.

— Как получилось, что ты решил остаться тут после того, как мы отказались от прав на планету? — спросил он.

— Я чувствовал себя здесь как дома. Я прожил здесь двадцать пять лет. Зачем мне куда-то перебираться?

— У тебя нет никакой родни?

— Нет. А тут мне удобно: я получаю пенсию от Компании и чаевые от туристов, кроме того, жалование в отеле. Хватает на все мои потребности, а прежде всего на алкоголь. Зачем мне уезжать?

— Кому принадлежит отель?

— Конфедерации западных нилдоров. Его передала им Компания.

— И нилдоры платят тебе жалование? Я думал, что они не знают, что такое деньги.

— Собственно, это так и есть. Но они как-то договорились с Компанией.

— Но ты ведь говорил, что Компания до сих пор содержит этот отель?

— Если вообще можно сказать, что кто-то его содержит, то это именно Компания, — подтвердил Ван Бенекер. — Впрочем, это не слишком нарушает договор о передаче собственности. Здесь работает только один сотрудник я. Я получаю жалование из тех денег, которые туристы платят за проживание. Остальное я расходую на импортные товары. Разве ты не видишь, Ганди, что это чистое издевательство? Они придумали это, чтобы я мог снабжать себя выпивкой. И все. Этот отель не приносит никаких доходов. Компания изгнана с этой планеты. Полностью.

— Ну хорошо, хорошо. Я тебе верю.

— А ты чего ищешь в Стране Туманов? — спросил Ван Бенекер.

— Ты действительно хочешь знать?

— За разговором быстрее идет время.

— Я хочу посмотреть церемонию повторного рождения. Когда я здесь был, никогда этого не видел.

Голубые выпуклые глаза Ван Бенекера, казалось, выпучились еще больше.

— Почему ты не можешь говорить серьезно, Ганди?

— Я говорю серьезно.

— Это опасная забава, с этими повторными рождениями.

— Я готов рискнуть.

— Сначала тебе надо поговорить с некоторыми из наших людей. Вряд ли нам стоит вмешиваться в эти дела.

— А ты видел? — вздохнув, спросил Гандерсен.

— Нет. Никогда. Меня это даже не интересовало. Чем бы, черт возьми, ни занимались сулидоры в горах, пусть занимаются этим без меня. Однако я скажу тебе, с кем можно об этом поговорить — с Синой.

— Она видела повторное рождение?

— Ее муж видел.

У Гандерсена поплыло перед глазами.

— Кто ее муж?

— Джефф Курц. Ты не знал?

— Черт побери, — пробормотал Гандерсен.

— Удивляешься, что она в нем нашла, а?

— Удивляюсь, как она смогла заставить себя жить с таким человеком. Ты говорил о моем отношении к туземцам, А он считал их своей собственностью и…

— Поговори с Синой, она живет у Водопадов Шангри-Ла. Об этом повторном рождении, — Ван Бенекер засмеялся. — Считаешь меня чокнутым, верно? Знаешь, что я пьян, и забавляешься.

— Нет. Вовсе нет, — Гандерсен встал. Ему было не по себе. — Мне надо немного выспаться.

Ван Бенекер проводил его до дверей. Когда Гандерсен уже выходил, тот подошел к нему вплотную.

— Знаешь, Ганди, — прошептал он, — то, чем нилдоры занимались на пляже, не было предназначено для туристов. Они делали это для тебя. Такое у них чувство юмора. Спокойной ночи, Ганди.

Глава третья

Гандерсен проснулся рано, с неожиданно легкой головой. Зеленоватое солнце только что взошло. Он спустился на пляж, чтобы искупаться. Мягкий южный ветер гнал волнистые облака. Ветви деревьев халлигалли сгибались под тяжестью плодов. Воздух, как всегда, был влажным. За горами, тянувшимися дугой на расстоянии дня пути от побережья, раздался гром. Весь пляж был усеян кучами помета нилдоров. Гандерсен осторожно прошел зигзагами по хрустящему песку и бросился в волны. Он нырнул под пенящийся гребень и сильными, быстрыми движениями поплыл в сторону отмели. Был отлив. Он пересек песчаную отмель и поплыл дальше, пока не устал. Вернувшись на берег, он увидел туристов, Кристофера и Мирафлореса, которые тоже пришли купаться. Они несмело улыбнулись ему.

— Это укрепляет силы, — сказал он. — Нет ничего лучше соленой воды.

— Но почему они не могут держать пляж в чистоте? — бросил Мирафлорес.

Угрюмый сулидор подавал завтрак. Местные плоды, рыба. У Гандерсена был прекрасный аппетит. Он съел три золотисто-зеленых горьковатых плода, потом со знанием дела отделил кости ежа-краба от розового сладкого мяса, которое отправлял в рот вилкой с такой скоростью, будто участвовал в соревнованиях. Сулидор принес ему еще одну рыбу и миску лесных «свечек», формой напоминавших фаллосы. Гандерсен был занят поглощением деликатесов, когда вошел Ван Бенекер в чистой, хотя и потрепанной одежде. Вместо того чтобы подсесть за столик к Гандерсену, он лишь формально улыбнулся и прошествовал мимо.

— Садись сюда, Ван, — позвал его Гандерсен. Ван Бенекер остановился, но видно было, что он смущен.

— Что касается вчерашнего вечера… — начал он.

— Не о чем говорить.

— Я был несносен, мистер Гандерсен.

— Ты просто был под мухой. Все понятно. In vino veritas. Но вчера ты называл меня Ганди. Может быть, продолжим в том же духе и сегодня? Кто здесь ловит рыбу?

— Есть автоматическая запруда, рядом с отелем, с северной стороны. Она сама ловит рыбу и отправляет ее прямо на кухню. Одному Богу известно, кто бы готовил здесь еду, если бы у нас не было машин.

— А кто собирает плоды? Тоже машина?

— Этим занимаются сулидоры, — ответил Ван Бенекер.

— С каких это пор сулидоры начали использоваться на этой планете в качестве рабочей силы?

— Лет пять назад, может быть, шесть. Полагаю, идею переняли у нас нилдоры. Раз мы могли сделать из них вьючных животных и живые бульдозеры, то и они могли превратить сулидоров в своих слуг. Что бы там ни было, сулидоры — все-таки низшая раса.

— Они всегда были сами себе хозяева. Почему они согласились им служить? Что они с этого имеют?

— Не знаю, — признался Ван Бенекер. — Никому еще не удавалось понять сулидоров.

Все верно, подумал Гандерсен. Никому еще не удалось понять, какие отношения царят между обоими разумными видами, населяющими эту планету. Уже само наличие двух разумных видов противоречит общепринятой во Вселенной логике эволюции. Как нилдоры, так и сулидоры могли бы существовать самостоятельно, поскольку по уровню развития превышали земных обезьян. Сулидор был сообразительнее шимпанзе, а нилдор еще умнее. Если бы здесь не было нилдоров, то хватило бы наличия сулидоров, чтобы вынудить Компанию отказаться от прав собственности на планету, когда антиколониальное движение достигло своего апогея. Но почему два вида, и почему они так странно сосуществуют друг с другом? Двуногие хищные сулидоры правят Страной Туманов, а четвероногие травоядные нилдоры доминируют в тропиках. Почему именно таким образом они поделили между собой этот мир? И почему подобное разделение нарушается, если именно это имеет сейчас место?

Гандерсен знал, что между этими созданиями существовали древние договора, определенная система прав я привилегий; что каждый нилдор отправляется в Страну Туманов, когда приходит время повторного рождения. Однако он понятия не имел, какую в действительности роль играли сулидоры в жизни и возрождении нилдоров. Этого никто не знал. Именно эта таинственная загадка была одной из причин, которые снова привели его на Мир Холмана, на Белзагор. Теперь — когда на нем не лежала официальная ответственность; он мог свободно рисковать жизнью, чтобы удовлетворить свое любопытство. Однако его обеспокоили изменения в отношениях между сулидорами и нилдорами, которые он наблюдая здесь, в отеле. Конечно, обычаи инопланетян — не его дело. Собственно, теперь ничто здесь не было его делом. Он прибыл сюда, чтобы якобы проводить исследования, то есть попросту совать везде нос и шпионить. Таким образом его возвращение на эту планету казалось в большей степени добровольным актом, чем подчинением неуклонной тяге, хотя он чувствовал, что все же испытывал ее.

–..более сложно, чем могло бы показаться, — достигли его сознания слова Ван Бенекера.

— Извини. Я прослушал, что ты сказал.

— Неважно. Мы здесь любим теоретизировать — та сотня, что от нас осталась. Когда ты хотел бы отправиться на север?

— Хочешь от меня поскорее избавиться, Ван?

— Я просто хочу все спланировать, приятель, — слегка обиженно ответил Ван Бенекер. — Если ты собираешься остаться, нужно позаботиться о пропитании для тебя, и…

— Я отправлюсь сразу же после завтрака, если ты объяснишь, как добраться до ближайшего стойбища нилдоров. Я хочу получить разрешение на свое путешествие.

— Двадцать километров на юго-восток. Я бы тебя подбросил на вездеходе, но, понимаешь — туристы…

— Не мог бы меня подвезти какой-нибудь нилдор? — спросил Гандерсен. Впрочем, если с этим слишком много хлопот, то потащусь сам, ничего не поделаешь.

— Я все устрою, — заверил Ван Бенекер.

Через час после завтрака появился молодой самец — нилдор, чтобы отвезти Гандерсена в стойбище. В прежние времена Гандерсен просто забрался бы ему на спину, но теперь он чувствовал, что должен представиться. «Нельзя требовать, чтобы самостоятельное, разумное существо везло тебя через джунгли, — думал Гандерсен, — не проявив по отношению к нему элементарной вежливости».

— Я Эдмунд Гандерсен, однажды рожденный, — сказал он, — и желаю тебе, мой любезный попутчик, многих счастливых повторных рождений.

— Я Срин'гахар, однажды рожденный, — вежливо ответил нилдор, — и благодарю тебя за добрые пожелания, мой любезный попутчик. Буду служить тебе по своей воле и без принуждения, и жду твоих приказаний.

— Я должен поговорить с многократно рожденным и получить разрешение на путешествие на север. Этот человек говорит, что ты можешь меня к нему отвезти.

— Это возможно. Сейчас?

— Сейчас.

У Гандерсена был только один чемодан. Он положил его на широкий зад нилдора, а Срин'гахар тут же поднял хвост, чтобы придержать багаж. Затем он опустился на колени, а Гандерсен с соблюдением надлежащего ритуала уселся на нем верхом. Тонны мускулов поднялись и послушно двинулись в сторону леса. Все было почти так же, как и раньше.

Первые километры пути среди все более густых зарослей деревьев с горькими плодами они проделали молча. Постепенно Гандерсен понял, что нилдор не будет говорить, если не начать разговор самому, и сказал для завязки, что десять лет тому назад жил на Белзагоре. Срин'гахар ответил, что знает об этом, и помнит его со времен правления Компании. Речь нилдора напоминала носовое ворчание и хрюканье без всяких оттенков, и было неясно, вспоминает ли нилдор Гандерсена с удовольствием, с отвращением или безразличием. Гандерсен мог бы сделать какие-то выводы по движениям гребня на голове Срин'га-хара, но сейчас это было невозможно. Сложная дополнительная система общения нилдоров, к сожалению, не была достаточно развита для удобства пассажиров. Кроме того, Гандерсен знал лишь несколько из практически неограниченного числа дополнительных жестов, впрочем, большинство из них он забыл.

Нилдор казался ему достаточно дружелюбным.

Гандерсен собирался воспользоваться поездкой, чтобы вспомнить нилдорский язык. Пока что у него шло неплохо, но он понимал, что в беседе с многократно рожденным ему потребуется все знание этого языка.

— Я правильно говорю? — то и дело спрашивал он. — Пожалуйста, поправь меня, если я ошибаюсь.

— Ты говоришь очень хорошо, — отметил Срин'гахар.

Язык, в сущности, не был трудным. Словарь его был невелик, а грамматика проста. Глаголы не спрягались. Слова формировались простым соединением значащих слогов, и сложное понятие, например, «прежнее пастбище стада моего супруга», звучало как длинный ряд хриплых звуков, не прерывавшихся даже короткой паузой. Речь нилдоров была медленной и монотонной, она содержала низкие вибрирующие звуки, которые землянину приходилось извлекать из глубины носа; переходя с нилдорского на любой земной язык, Гандерсен испытывал ни с чем не сравнимое облегчение, словно цирковой акробат, внезапно перенесшийся с Юпитера на Меркурий.

Срин'гахар шел по тропе нилдоров, а не по одной из старых накатанных дорог Компании. Гандерсену приходилось наклоняться под низко свисающими ветвями, а один раз дрожащая лиана-никаланга обвилась вокруг его шеи. Он быстро разорвал ее, ощутив жуткие холодные объятия. Оглянувшись, он увидел, что лиана набухла от возбуждения, покраснела и раздулась — так на нее подействовало прикосновение кожи землянина, Вскоре влажность воздуха в джунглях достигла предела, испарения начали выпадать крупными каплями. Было так душно, что Гандерсен с трудом дышал, а по телу стекали струи пота. Вскоре они пересекли старую дорогу Компании, которая уже так заросла, что еще год, и от нее не останется и следа.

Огромное тело нилдора часто требовало пищи. Каждые полчаса они останавливались, Гандерсен слезал, а Срин'гахар жевал веточки кустов. Это зрелище вновь пробуждало предубеждения Гандерсена и беспокоило его до такой степени, что он старался не смотреть. Нилдор, совсем как слон, вытягивал хобот и очищал ветки от листьев, потом его огромная пасть раскрывалась и в ней исчезала целая охапка. Тремя огромными бивнями он обдирал кусочки коры на десерт. Громадные челюсти неутомимо двигались вперед и назад, дробили, перемалывали. Мы сами во время еды выглядим не лучше, убеждал себя Гандерсен. Однако демон, который в нем сидел, упирался и твердил, что его спутник-нилдор — просто животное.

Срин'гахар не был болтлив. Когда Гандерсен ничего не говорил, то и нилдор молчал. Когда Гандерсен о чем-нибудь спрашивал, нилдор отвечал вежливо, но очень кратко. Усилия для поддержания разговора утомили Гандерсена. Он подчинялся ритму шагов огромного существа, находя удовольствие в том, что без затраты сил со своей стороны преодолевает полные испарений джунгли. Он понятия не имел, где находится, и не мог бы сказать, движутся ли они в нужном направлении, поскольку деревья над головой создавали сплошной полог, скрывавший солнце. Нилдор, желая в очередной раз за это утро поесть, неожиданно свернул с троны и, топча растительность, подошел к тому, что когда-то было сооружением Компании, а теперь — грязными, заросшими лианами развалинами.

— Ты знаешь, что это за дом, Эдмунд однажды рожденный? — спросил Срин'гахар.

— Не припоминаю…

— Ваша станция. Здесь вы собирали змеиный яд.

На Гандерсена внезапной лавиной обрушилось прошлое. Перед глазами возникали обрывочные картины. Старые скандалы, давно забытые или загнанные вглубь подсознания, ожили вновь. Эти руины — биостанция? Место его прегрешений, стольких падений и утрат? Гандерсен чувствовал, что у него начинают гореть щеки. Он слез со спины нилдора и побрел в сторону здания. Перед дверью он на мгновение остановился и заглянул внутрь. Да, вот свисающие трубки и желоба, по которым тек добытый яд. Все техническое оборудование до сих пор было на месте, заброшенное и пришедшее в негодность из-за влаги. А здесь был вход для змей, которые под звуки чужой музыки, не в силах ей сопротивляться, выползали из джунглей и отдавали свой яд. А тут… а там…

Он бросил взгляд на Срин'гахара. Шипы на гребне нилдора набухли: признак напряжения, а может быть, и стыда. У нилдоров тоже были воспоминания, связанные с этим зданием. Гандерсен вошел внутрь, толкнув приоткрытую дверь. Заскрипели петли. Скрежет, а затем мелодичный стон разнеслись по всему зданию, отдаваясь приглушенным эхом. Бззмм… и Гандерсен снова услышал гитару Джеффа Курца. Он будто опять вернулся в прошлое. Ему снова было тридцать, и он только что прилетел на Мир Холмана. Он начинал практику на биостанции, а потом остался на постоянную работу на планете. Сколько же слухов ходило вокруг этого места! Да… Из глубин памяти возникла фигура Курца. Он стоял в дверях, не правдоподобно высокий, самый высокий мужчина из тех, кого когда-либо видел Гандерсен, с большой круглой лысой головой и огромными черными глазами, сидящими под выступающими надбровными дугами. Его широкая улыбка открывала белые зубы. Забренчала гитара, и Курц сказал:

— Тебе тут понравится, Ганди. Здесь можно получить ни с чем не сравнимые впечатления. На прошлой неделе мы похоронили твоего предшественника. — Бзмм. — Тебе, конечно, нужно будет научиться выдерживать определенную дистанцию между собой и тем, что тут происходит. Только так можно сохранить собственную личность в этом чуждом мире. Нужно очертить вокруг себя границу, Ганди, и сказать этой планете: вот до этого места ты можешь дойти, пытаясь меня уничтожить, но ни шагу дальше. В противном случае планета тебя поглотит и сделает своей составной частью. Я понятно говорю?

— Ничего не понимаю, — сказал Гандерсен.

— Со временем поймешь. — Бзмм. — Идем, посмотришь наших змей.

Курц был на пять лет старше Гандерсена и прибыл на Мир Холмана тремя годами раньше. Гандерсен знал о нем понаслышке задолго до того, как с ним встретился. Все, казалось, испытывали к Курцу чуть ли не священное почтение, хотя тот был лишь помощником начальника станции и никогда не поднимался выше. Через пять минут Гандерсен считал, что сумел его раскусить: он напоминал падающего, не до конца падшего ангела, Люцифера на пути в бездну, еще у начала своего падения. Такого человека нельзя было обременить серьезной ответственностью, пока он не прошел свой путь и не достиг конечной цели.

Они вместе вошли на станцию. Курц взял дистиллятор, нежно погладил трубки и краны. Пальцы его напоминали ноги паука, а поглаживание казалось странно неприличным. В дальнем конце комнаты стоял низкий, приземистый мужчина, с темными волосами и черными бровями, начальник станции Джо Саламоне. Курц представил ему Гандерсена. Саламоне улыбнулся.

— Повезло вам, — сказал он. — Как это вам удалось получить назначение сюда?

— Меня просто прислали, — сказал Гандерсен.

— Кто-то над кем-то подшутил, — предположил Курц.

— Может быть, — согласился Гандерсен. — Каждый считает меня лжецом, когда я говорю, что меня направили сюда, хотя я особенно не старался.

— Тест на невинность, — пробормотал Курц.

— Ну, раз вы уже здесь, — объявил Саламоне, — вы должны познакомиться с основным законом нашей жизни. Он запрещает обсуждать с кем-либо вне пределов станции то, что здесь происходит. Capisce? А теперь повторяйте за мной: клянусь Отцом, Сыном и Святым Духом, а также Авраамом, Исааком, Иаковом и Моисеем…

Курц подавился со смеху.

— Такой клятвы я никогда еще не слышал, — сказал удивленный Гандерсен.

— Саламоне — итальянский еврей, — пояснил Курц — он старается подстраховаться на всякий случай. Клятва пусть тебя не волнует, но он действительно прав: никого не касается то, что здесь происходит. То, что ты где-то слышал о нашей станции, может быть, и правда, но ничего никому не рассказывай, когда уедешь отсюда. — Бзмм. Бзмм. — А теперь смотри внимательно. Мы будем созывать наших демонов. Приготовь усилители, Джо.

Саламоне схватил пластиковый мешок с чем-то, напоминавшим золотистую крупу, и потащил его в сторону задней двери. Он набрал в горсть содержимое мешка и быстрым движением бросил в воздух. Ветер тотчас же подхватил и унес блестящие зернышки.

— Сейчас он разбросал в джунглях тысячи микроусилителей, — пояснил Курц. — В течение десяти минут они покроют площадь в радиусе десяти километров. Они настроены на частоту звуков моей гитары и флейты Джо, а благодаря резонансу там везде будет слышна музыка.

Курц начал играть, а Саламоне подыгрывал ему на флейте. Зазвучала торжественная сарабанда, мягкая, гипнотизирующая, в ней повторялись две или три музыкальных фразы, без изменения тембра и высоты тона. Десять минут не происходило ничего необычного. Потом Курц показал в сторону джунглей.

— Начинают выползать, — прошептал он. — Мы самые настоящие заклинатели змей.

Гандерсен пригляделся к змеям, ползшим среди зарослей; они были вчетверо длиннее человеческого роста и с человеческую руку толщиной. Вдоль их спин шли волнистые плавники. Кожа их была блестящая, бледнозеленая и явно липкая, поскольку к ней в разных местах приклеились фрагменты лесной подстилки — кусочки мха, листья, увядшие лепестки цветов. Глаза им заменяли ряды рецепторов величиной с блюдце, расположенных по обе стороны плавника. Головы у них были короткие и толстые, а ротовое отверстие представляло собой узкую щель. На месте ноздрей торчали две тонкие иглы длиной с большой палец. В момент возбуждения, или когда змея нападала, они удлинялись впятеро, и из них выделялась голубая жидкость — яд. Несмотря на размеры тварей и на то, что их одновременно появилось по крайней мере тридцать, Гандерсен не испытывал страха, хотя наверняка при виде такого количества питонов его объял бы ужас. Это не были питоны. Это не были даже, собственно, рептилии, но какие-то жуткие создания, гигантские черви. У них был сонный вид, и они не проявляли никаких признаков интеллекта, однако явно реагировали на музыку. Она привела их к самой станции, и теперь они извивались в чудовищном танце, ища источник звуков. Первые змеи уже вползали в здание.

— Играешь на гитаре? — спросил Курц. — Возьми, просто ударяй по струнам. Мелодия теперь уже не важна.

Он бросил инструмент Гандерсену, который с трудом извлек из него неловкое подобие мелодии, которую играл Курц. Курц тем временем надевал нечто вроде розового колпачка на голову ближайшей змеи. Колпачок начал ритмично пульсировать; змея извивалась, ее плавник конвульсивно вздрагивал, хвост бил по земле. Потом она успокоилась. Курц снял колпачок и надел его на голову следующей, а потом по очереди на головы остальных.

Он извлекал их яд. Говорили, что для туземцев этот яд смертелен. Змеи никогда не нападали, но, потревоженные, жалили, и яд действовал быстро. Однако то, что было ядом на Мире Холмана, одновременно оказывалось эликсиром жизни на Земле. Змеиный яд был одним из наиболее доходных товаров, которые экспортировала Компания. Соответствующим образом дистиллированный, высушенный и кристаллизованный, он служил катализатором в процессе регенерации органов человеческого тела. Как и почему так происходило, Гандерсен не знал, однако столкнулся с чем-то подобным во время учебы, когда один из его коллег при аварии на планере потерял обе ноги ниже колен. После применения препарата ноги отросли в течение шести месяцев.

Гандерсен продолжал терзать гитару, Саламоне играл на флейте, а Курц собирал яд. Внезапно в зарослях раздался рев. Музыка явно привлекла также стадо нилдоров. Гандерсен видел, как они выходили из-за кустов, и робко останавливались на краю поляны. Их было девять. Вскоре они начали раскачиваться в неуклюжем танце, мотая хоботами в ритме мелодии и помахивая хвостами, а их шипастые гребни сжимались и разжимались.

— Готово, — объявил Курц. — Пять литров. Неплохой улов.

Как только стихла музыка, змеи, лишенные яда, поползли в лес. Нилдоры еще какое-то время оставались, пристально глядя на людей, но потом и они ушли. Курц и Саламоне познакомили Гандерсена с техникой перегонки ценной жидкости и ее подготовкой к отправке на Землю.

На этом все и закончилось. Он не заметил ничего скандального и не мог понять, откуда взялось столько двусмысленных сплетен по поводу этой станции, и почему Саламоне хотел взять с него клятву молчать. Однако он не осмелился спрашивать. Через три дня они снова приманили змей, собрали у них яд, и снова во всем этом ритуале Гандерсен не увидел ничего особенного. Однако вскоре он понял, что Курц и Саламоне лишь испытывали его перед началом настоящего таинства.

На третьей неделе пребывания на станции его наконец допустили к тайному знанию. Сбор яда был закончен, и змеи вернулись в лес. Несколько нилдоров из тех, что были привлечены сегодняшним концертом, еще бродили возле здания. Гандерсен внезапно почувствовал, что сейчас произойдет нечто необычное. Он увидел, что Курц многозначительно взглянул на Саламоне и отсоединил резервуар с ядом, прежде чем жидкость начала стекать в перегонный аппарат, потом налил около литра в широкую миску. На Земле такое количество лекарства стоило бы годового жалованья Гандерсена.

— Идем с нами, — сказал Курц.

Все трое вышли наружу. Сразу же подошли три нилдора. Они вели себя странно, их гребни стали твердыми, а уши дрожали — казалось, нилдоры полны были страстного желания. Курц протянул миску с ядом Саламоне, который немного отпил из нее. Потом выпил Курц.

— Причастишься с нами? — спросил он, протягивая миску Гандерсену.

Гандерсен заколебался.

— Можно пить, безопасно, — старался успокоить его Саламоне, — он не действует на ядра клеток, когда принимаешь его внутрь.

Гандерсен поднес сосуд ко рту и осторожно сделал глоток. Яд был сладкий, но водянистый.

— Он действует только на мозг, — добавил Саламоне.

Курц взял у него миску и поставил на землю. Подошел самый крупный нилдор и аккуратно погрузил хобот в жидкость. Потом напились второй и третий. Миска опустела.

— Если это яд для обитателей этой планеты? Что тогда? — забеспокоился Гандерсен.

— Ведь они сами пьют. Это опасно только в том случае, когда яд попадает непосредственно в кровь, — пояснил Саламоне.

— И что теперь будет?

— Подожди, — сказал Курц, — и открой свою душу перед тем, что произойдет.

Гандерсену не пришлось долго ждать. Он почувствовал, что его шея становится толстой, лицо шершавым, а руки неимоверно тяжелыми. Ощущение усилилось, и он упал на колени. Он повернулся к Курцу, ища поддержки в его черных, блестящих глазах, но глаза эти уже становились плоскими и большими, а зеленый, гибкий хобот почти достигал земли. С Саламоне происходила та же метаморфоза: он комично подергивался и вонзал бивни в землю. Гандерсен чувствовал, что продолжает увеличиваться. Он осознавал, что теперь весит несколько тонн, и пытался скоординировать движения своего тела, делая шаги вперед и назад, учась ходить на четырех ногах. Он подошел к ручью и набрал в хобот воды, потом потерся покрытым шершавой шкурой телом о ствол дерева. Его распирала радость от того, что он такой огромный, и от радости он ревел и трубил. Он присоединился к Курцу и Саламоне, и начался дикий танец, от которого гудела земля. Нилдоры тоже подверглись превращению: один стал Курцем, второй Саламоне, а третий Гандерсеном, и — еще неуверенно себя чувствуя в новом облике, — они совершали пируэты, переворачивались и кувыркались.

Гандерсена, однако, не интересовало, что делают нилдоры. Он полностью сосредоточился на собственных ощущениях. Где-то в глубине души его пугало осознание того, что с ним произошли столь удивительные перемены, что он обречен до конца жизни на роль огромного животного, обдирающего кору и листья с деревьев в джунглях. Но, с другой стороны, его радовало столь большое тело и абсолютно новые ощущения. Зрение у него стало хуже, он видел все как бы в дымке, но зато мог различать самые тонкие запахи и обладал намного более острым слухом — так, как если бы он мог видеть ультрафиолетовое и инфракрасное излучение. Темные лесные цветы испускали волны ошеломляющих, влажных, сладких запахов, шуршание лапок множества насекомых звучало как симфония. И эта его величина! Экстаз обладания столь могучим телом! Он валил деревья и прославлял себя громким ревом. Он объедался травой до отвала. Потом он прилег, успокоился и стал размышлять над проблемой зла во Вселенной, спрашивая себя, почему оно существует, и действительно ли зло является объективной реальностью. Ответ удивил и обрадовал его. Он повернулся к Курцу, чтобы поделиться с ним своим открытием, но как раз в этот момент действие яда внезапно начало слабеть, и Гандерсен вдруг снова почувствовал себя нормальным человеком. Он начал плакать, испытывая жгучий стыд, как будто кто-то застал его, например, во время издевательства над ребенком. Трех нилдоров нигде не было видно. Саламоне поднял миску и вошел в здание.

— Пойдем, — сказал Курц.

Никто из них не разговаривал с Гандерсеном на эту тему. Они позволили ему принять участие в неком ритуале, но не желали что-либо ему объяснять. Когда он пытался спрашивать, они быстро уходили от ответа. Обряд оставался для каждого сугубо личным делом. Гандерсен не мог в полной степени оценить свои переживания. Неужели его тело действительно на час превратилось в тело нилдора? Вряд ли. Значит, его разум, его душа каким-то образом переместилась в тело нилдора? А душа нилдора, если нилдор обладает душой, вошла в него? В чем он участвовал, какого рода соединение душ произошло на этой планете?

Три дня спустя, не отработав и половины положенного срока, Гандерсен подал заявление о переводе на другую станцию. Единственной реакцией Курца, когда он сообщил ему, что уезжает, был короткий, презрительный смешок. Гандерсен никогда больше там не был.

Позднее он старался собирать все сплетни о том, что делается на биостанции. Рассказывали об отвратительных сексуальных извращениях в лесу, о половых связях между землянами и нилдорами, а также между самими землянами. Ходили слухи, что у тех, кто постоянно пьет яд, происходят странные и страшные изменения тела. Говорили, что старейшины нилдоров на заседании совета решительно осудили дурную привычку посещать биостанцию и пить напиток, которым угощали земляне. Гандерсен не знал, что из этого было правдой. Однако и несколько лет спустя он с трудом мог посмотреть Курцу в глаза, когда они изредка встречались. Иногда ему было тяжело даже наедине с собой. Один час метаморфозы наложил на его личность глубокий отпечаток. Он чувствовал себя, как девушка, которая случайно участвовала в оргии, потеряла невинность, но так полностью и не осознала, что с ней случилось.

Призраки рассеялись, звук гитары Курца звучал все тише, пока не смолк.

— Можно идти дальше? — спросил Срин'гахар. Гандерсен медленно вышел из разрушенного здания.

— Сейчас еще собирают змеиный яд?

— Не здесь, — ответил нилдор.

Он опустился на колени. Землянин уселся ему на спину, и Срин'гахар снова молча понес его к тропинке, которая их сюда привела.

Глава четвертая

Во второй половине дня они приблизились к стойбищу нилдоров. Большую часть пути они проделали по широкой прибрежной низменности, которая длинной узкой полосой шла с севера на юг, отделяя центральное плоскогорье от побережья. Гандерсен заметил, что на значительном пространстве деревья и кусты были лишены листьев, что означало присутствие поблизости большого стада нилдоров.

Даже буйное тропическое плодородие этого региона не могло угнаться за аппетитами нилдоров. Через лес, на высоте двух человеческих ростов от земли, тянулась обглоданная просека. Требовалось больше года, чтобы после прохода стада здесь вновь появилась зелень. Однако по обе стороны просеки лес был столь густым, что почти непроходим — настоящие джунгли, сырые, душные, темные. В долине температура была значительно выше, чем на побережье, а влажность воздуха почти достигала предела. Растительность здесь тоже отличалась. На побережье листья деревьев были довольно острыми, иногда опасно острыми. Здесь же они, округлые и мясистые, блестели в лучах солнца, пробивавшихся сквозь купол переплетающихся наверху ветвей.

Гандерсен и нилдор спускались по просеке в долину, вдоль ручья, который тек в глубь леса. Земля была податливая, мягкая, и Срин'гахар все чаще проваливался по колено в ил. Наконец, они оказались в широком круглом бассейне, расположенном, видимо, ниже всего в окрестностях. С трех или четырех сторон в него впадали ручьи, питая темное, заросшее тиной озеро, по берегам которого расположилось стадо Срин'гахара. Гандерсен увидел несколько сотен нилдоров — пасущихся, спящих, прогуливающихся или спаривающихся.

— Ссади меня, — сказал он, сам удивляясь своей просьбе. — Я пойду рядом с тобой.

Срин'гахар, не говоря ни слова, позволил ему сойти на землю.

Едва коснувшись земли, Гандерсен сразу пожалел, что решил быть с нилдором на равных. Ноги нилдора с широкими подушками легко удержавшись на болотистой почве, а Гандерсен начинал проваливаться, стоило ему остаться на одном месте дольше нескольких мгновений. Теперь, однако, он уже не мог бы снова сесть на Срин'гахара. Каждый шаг давался ему с боем. Он был крайне напряжен и не уверен к том, какой ему здесь окажут прием. Кроме того, он был голоден, поскольку всю дорогу ничего не ел, за исключением нескольких горьких плодов, сорванных по пути с деревьев. Из-за влажного воздуха тяжело было дышать. Гандерсен почувствовал небывалое облегчение, когда у подножия склона грунт стал тверже. Росшие в озере губчатые растения создавали толстый, плотный ковер, дававший ногам более надежную опору.

Срин'гахар поднял хобот и издал громкий приветственный рев. Несколько нилдоров затрубило в ответ, затем Срин'гахар обратился к Гандерсену.

— Мой любезный попутчик, — сказал он, — многократно рожденный стоит на берегу озера. Видишь его? Там, в той группе. Отвести тебя к нему?

— Буду крайне признателен, — ответил Гандерсен. Озеро было покрыто густой растительностью. По поверхности плавала масса листьев, большие кувшинки в форме чашек, стебли, напоминавшие спутанные канаты, темно-синего цвета на фоне светлой, зеленовато-голубой воды. Среди массы густой растительности плавали большие земноводные животные — полдюжины малидаров, гладкие желтоватые тела которых были почти полностью погружены в воду. Видны были лишь их закругленные спины, торчащие глаза-перископы и кое-где — пара фыркающих ноздрей. Огромная прожорливость малидаров постоянно опустошала озеро, но активный рост новых растений быстро заживлял раны.

Гандерсен и Срин'гахар двигались в сторону воды. Внезапно ветер изменил направление, и в нос Гандерсену ударил запах озера. Он закашлялся. В озере шла ферментация. Алкоголь, будучи побочным продуктом дыхания водных растений, не находил выхода, и озеро превратилось в огромную ванну с самогоном. Алкоголь и вода быстро испарялись, так что воздух вокруг был не только влажным, но и опьяняющим. Вода, приносимая ручьями, не могла восполнить убытки, вызванные испарением, и с течением лет процент алкоголя в водоеме постоянно увеличивался. Гандерсен вспомнил, что в те времена, когда Компания владела этой планетой, такие озера погубили не одного ее сотрудника.

Казалось, что нилдоры, когда он проходил мимо них, не обращают на него внимания. Однако он знал, что это лишь видимость и что все стадо внимательно за ним наблюдает. С изумлением он заметил на берегу одного из ручьев десятка полтора шалашей. У нилдоров нет жилищ — в этом климате это просто не нужно. Впрочем, они и не в состоянии возвести какое-либо сооружение, не имея рук или подобных им органов, если не считать трех «пальцев» на конце хобота. Он удивленно рассматривал примитивные строения, а потом вспомнил, что нечто подобное уже видел — это были хижины сулидоров. Еще одна загадка — до сих пор он не слышал о столь близких связях между нилдорами и хищными двуногими из Страны Туманов. Вскоре Гандерсен увидел и самих сулидоров. Их было около двадцати, они сидели, скрестив ноги. Рабы? Пленники? Друзья племени? Ему не удавалось найти разумного объяснения.

— Вот наш многократно рожденный, — произнес Срин'гахар, указывая хоботом на старого, покрытого шрамами нилдора, стоявшего посреди группы на берегу озера.

Гандерсен почувствовал уважение к старику, не только по причине его почтенного возраста, но и потому, что знал о его многократном участии в невообразимом ритуале повторного рождения. Этот нилдор преодолел барьер, который ограничивал землян. Гандерсен с замиранием сердца приближался к предводителю стада. Что бы ни представляла собой церемония повторного рождения, тот прошел ее, и не один раз, а Гандерсен — нет, и он не в силах был унять нервную дрожь.

Старика окружали «приближенные», с серой и тоже морщинистой кожей собрание старейшин. Молодые нилдоры, из поколения Срин'гахара, держались в почтительном отдалении. В стаде вообще не было нилдоров-подростков. Ни один землянин никогда не видел детеныша нилдора. Гандерсену говорили, что нилдоры всегда появляются на свет в Стране Туманов, на родине сулидоров, и, судя по всему, остаются там до достижения нилдорской зрелости — лишь тогда они мигрируют в тропические джунгли. Он слышал также, что каждый нилдор надеется вернуться в Страну Туманов, когда придет время умирать. Он не знал, правда ли это. Впрочем, никто не знал этого наверняка.

Старые нилдоры расступились, и Гандерсен оказался лицом к лицу с многократно рожденным. Протокол требовал, чтобы пришелец заговорил первым, но он молчал, полный напряжения, и, может быть, слегка одурманенный испарениями озера. Ему казалось, что, прежде чем он сумел сосредоточиться, прошли века. Наконец, он сказал:

— Я, Эдмунд Гандерсен, однажды рожденный. — сказал он, — желаю тебе радости многих следующих рождений, о Мудрейший.

Нилдор не спеша повернул большую голову, втянул хоботом немного воды из озера и вылил себе в пасть.

— Мы давно знаем тебя, Эдмунд Гандерсен, — загремел он. — Ты работал в большом доме Компании в Файр-Пойнт, на Море Песка.

Великолепная память нилдора удивила и обеспокоила Гандерсена. Если они так хорошо его помнят, то каковы шансы получить от них соизволение?

— Да, я был здесь очень давно, — сдавленно сказал он.

— Не так давно. Десять оборотов — не столь долгое время.

Нилдор опустил тяжелые веки, и несколько мгновений казалось, что многократно рожденный погрузился в сон.

— Я Вол'химиор, семь раз рожденный, — наконец произнес он, не открывая глаз. — Не войдешь ли со мной в воду? После своего последнего рождения я быстро устаю на суше.

Не ожидая ответа, Вол'химиор шагнул в озеро, медленно прошел около сорока метров и погрузился по плечи. Малидар, обгладывавший водоросли в этой части озера, с недовольным ворчанием нырнул и вновь показался в отдалении. Гандерсен знал, что у него нет иного выбора, как только последовать за многократно рожденным. Он сбросил одежду и вошел в озеро. Вода была теплая. Некоторое время он шел по пружинящей массе волокнистых стеблей, а потом почувствовал под босыми ногами мягкий, теплый ил. Он ощущал прикосновения маленьких многоногих существ, стебли подводных растений обвивали его ноги. Со дна поднимались пузыри испарений алкоголя и лопались на поверхности. У Гандерсена кружилась голова. Он с трудом продирался через спутанную растительность и испытал подлинное облегчение, когда илистое дно ушло у него из-под ног. Вода стала чище, поскольку недавно здесь поработали малидары; он быстро подплыл к Вол'химиору. В темной глубине проносились в разных направлениях незнакомые существа, и время от времени что-то скользкое прикасалось к телу Гандерсена. Он заставил себя не обращать на это внимания.

— Ты покинул наш мир на много оборотов, так? — пробормотал Вол'химиор, все еще будто погруженный в дремоту.

— Когда Компания отказалась от своих прав, я вернулся в свой собственный мир, — ответил Гандерсен.

Еще до того, как поднялись веки нилдора, до того, как его круглые желтые глаза холодно взглянули на Гандерсена, он уже знал, что совершил ошибку.

— Твоя Компания никогда не имела никаких прав, от которых могла бы отказаться, — заявил нилдор обычным бесцветным тоном. — Разве не так?

— Да, это правда, — согласился Гандерсен, пытаясь найти слова, чтобы как-то исправить предыдущую бестактность. — Когда Компания отказалась от владения этой планетой, я вернулся в свой собственный мир.

— Это уже ближе к истине. Но почему, в таком случае, ты вернулся сюда?

— Потому что я полюбил эту планету и хотел снова ее увидеть.

— Возможно ли, чтобы землянин испытывал любовь к Белзагору?

— Да, для землянина это возможно.

— Я знаю, что Белзагор может овладеть землянином, — медленно, задумчиво сказал Вол'химиор. — В один прекрасный день землянин может обнаружить, что душу его будто держат на привязи силы этой планеты. Однако сомневаюсь, может ли землянин испытывать к ней любовь, так, как я понимаю любовь в вашем смысле.

— Наверное, ты прав, многократно рожденный. Моей душой овладел Белзагор. Я не мог справиться с собой и должен был вернуться.

— Ты быстро признаешь мою правоту.

— Я не хочу тебя обидеть.

— Это похвально. А что ты хочешь делать здесь, в этом мире, который овладел твоей душой?

— Я хочу путешествовать, посетить разные части твоего мира, — ответил Гандерсен. — Меня особенно интересует Страна Туманов.

— Почему именно она?

— Это место, которое больше всего овладело мной.

— Этого ответа недостаточно, — сказал нилдор.

— Я не могу дать другого.

— Что же так тебя туда тянет?

— Красота гор, возвышающихся в тумане. Солнце в морозный, ясный день. Прекрасный свет лун, золотящий непотревоженный снег.

— Ты говоришь, как поэт, — заметил Вол'химиор.

Гандерсен не понял, хвалит ли тот его или смеется над ним.

— В соответствии с действующими правилами, — медленно сказал он, чтобы отправиться в Страну Туманов, мне требуется разрешение многократно рожденного. Я пришел для того, чтобы просить о таком разрешении.

— Ты крайне щепетилен в соблюдении наших законов, мой однажды рожденный друг. Когда-то ты вел себя иначе.

Гандерсен прикусил губу. Он чувствовал, как что-то ползает у него по лодыжке, но заставил себя спокойно смотреть в глаза многократно рожденному.

— Иногда нам трудно понять других, и мы наносим им обиду, сами того не зная, — сказал он, тщательно подбирая слова.

— Это бывает.

— Потом приходит понимание, — продолжал Гандерсен, — и человек сожалеет о поступках, совершенных в прошлом, однако надеется, что его грехи могут быть прощены.

— Прощение зависит от того, насколько глубоко сожаление, — сказал Вол'химиор, — и какие это были грехи.

— Думаю, мои прегрешения тебе известны.

— И не забыты, — заметил нилдор.

— Я также думаю, что ваша вера предусматривает возможность покаяния.

— Да, это так.

— Не позволишь ли ты мне покаяться за грехи против твоего народа как осознанные, так и неосознанные?

— Покаяние за неосознанные грехи бессмысленно, — сказал нилдор. — И нам не нужны извинения. Твое покаяние — твое дело, не наше. Может быть, ты и найдешь его здесь. Я уже замечаю желаемые перемены в твоей душе, и это будет засчитано в твою пользу.

— Значит, ты даешь мне разрешение отправиться на север? — спросил Гандерсен.

— Не так быстро. Останься пока с нами, будь нашим гостем. Мы должны подумать. Можешь теперь выйти на берег.

Аудиенция была окончена. Гандерсен поблагодарил многократно рожденного за его терпение, довольный, что ему удалось таким образом повести разговор. Он всегда проявлял необходимое уважение в отношении многократно рожденных. Даже империалист эпохи Киплинга был достаточно умным для того, чтобы с уважением относиться к старым предводителям племен. Однако во времена Компании вежливость была показной, поскольку и так было известно, что вся власть находится в руках управляющего Компании, а не какого-то там нилдора, хотя бы и самого старого. Теперь же, конечно, власть принадлежала старому нилдору, и он мог не пустить его в Страну Туманов. Он мог даже считать этот запрет неким поэтичным справедливым приговором. Но, что самое странное, Гандерсен чувствовал, что его нынешнее, полное уважения отношение к многократно рожденному и желание оправдаться искренни, и эту искренность Вол'химиор понимает. Гандерсен знал, что не может ввести в заблуждение Вол'химиора, заставив того думать, что бывший чиновник Компании вроде него вдруг охотно унижается перед бывшими жертвами земного колониализма; но, если он не будет хоть в какой-то степени искренним, он лишится всех шансов получить требуемое разрешение.

Внезапно, когда Гандерсен был еще далеко от берега, что-то со страшной силой ударило его между лопаток, и он, оглушенный, захлебываясь, упал лицом в воду.

У него мелькнула мысль, что это Вол'химиор незаметно подкрался и стукнул его хоботом. Подобный удар, нанесенный в неподдельной злобе, вполне мог оказаться роковым. Гандерсен отплевывался и кашлял, во рту полно было алкогольной жидкости из озера. Он пытался вынырнуть на поверхность, ожидая увидеть над собой старого нилдора, готового нанести последний удар.

Он с трудом открыл глаза. Многократно рожденный стоял вдали и смотрел в другую сторону. В этот момент Гандерсен, ведомый странным предчувствием, погрузил голову в воду, чудом избежав следующего удара, который мог бы его обезглавить. Скорчившись так, что только нос торчал над поверхностью, он увидел со свистом пролетающее над головой толстое желтое бревно. Одновременно он услышал пронзительный вопль, а по озеру, как от брошенного камня, разошлись круги. Он огляделся вокруг.

Около дюжины сулидоров вошли в воду, чтобы добить малидара. В теле колоссальной твари торчали, словно гарпуны, заостренные колья. Малидар бился и извивался в агонии.

Именно могучий хвост этого животного сбил с ног Гандерсена. Охотники стояли по пояс в воде, их шкуры были мокрыми и грязными. Каждая группа тащила веревку от одного гарпуна, и таким образом они буксировали малидара к берегу. Гандерсену уже ничего не угрожало. Он тяжело дышал, кости, к счастью, не были повреждены, хотя спина болела. В первый раз хвост малидара, видимо, лишь задел его. Если бы он не нырнул, второй удар мог оказаться смертельным. Он чувствовал слабость, нахлебавшись алкогольной воды, и боялся, что у него закружится голова.

Сулидоры вытащили свою добычу. Лишь хвост и толстые перепончатые задние лапы малидара оставались в воде, судорожно подергиваясь. Животное длиной в несколько метров и в две тонны весом лежало на берегу, а сулидоры вонзали в него длинные колья — по одному в передние конечности, два или три в широкую треугольную голову. Несколько нилдоров без особого интереса наблюдали за этой операцией, большинство же вообще не обращало внимания. Остальные нилдоры обгладывали молодые побеги растений, как будто ничего не произошло.

Последний кол перебил хребет животного. Малидар дернулся и затих.

Гандерсен пытался как можно скорее выбраться из воды. Ему нужно было еще преодолеть полосу неприятного, клейкого ила. Наконец, он вышел на берег. Здесь ноги внезапно отказали ему, колени подогнулись, и он упал. Его била дрожь, начались приступы кашля и рвоты. Потом он повернулся на бок и смотрел, как сулидоры вырезают большие куски бледно-розового мяса из боков малидара, передавая их друг другу. Из хижин вышли остальные, чтобы тоже принять участие в пиршестве. Гандерсена начало трясти. Он был в шоке, и прошло несколько минут, прежде чем он понял, что это состояние было вызвано не только ударом и водой, которой он нахлебался, но также тем, как спокойно смотрели нилдоры на акт насилия.

Он думал, что спокойные, абсолютно не воинственные существа с ужасом отнесутся к убийству малидара, а их это совершенно не взволновало. Шок Гандерсена был вызван утратой иллюзий.

Подошел сулидор и остановился рядом. Гандерсен с тревогой взглянул на возвышающуюся над ним лохматую фигуру. Сулидор держал в лапах кусок мяса малидара, величиной с голову Гандерсена.

— Это тебе, — сказал он на языке нилдоров. — Поешь с нами?

Не ожидая ответа, он бросил кусок мяса на землю и отошел к своим собратьям. Желудок Гандерсена подкатил к горлу. Ему вовсе не хотелось сырого мяса, особенно сейчас. На берегу внезапно наступила тишина.

За ним наблюдали все — сулидоры и нилдоры.

Глава пятая

Гандерсен, шатаясь, поднялся на ноги, вдохнул полной грудью теплый воздух и, стараясь выиграть хотя бы немного времени, подошел к берегу, чтобы ополоснуть лицо. Он нашел свою брошенную одежду, и, одеваясь, протянул еще несколько минут. Чувствовал себя он уже немного лучше, однако проблема сырого мяса оставалась. Сулидоры наслаждались пиршеством, терзали и рвали мясо, обгладывали кости, и часто с интересом поглядывали на него как он отнесется к их приглашению. Нилдорам, которые, естественно, сами к мясу даже не прикасались, тоже было любопытно, как он поступит. А если он откажется есть мясо — обидит ли он этим сулидоров? А если съест — не окажется ли он в глазах нилдоров диким зверем? Гандерсен решил, что все же лучше съесть кусочек — как жест доброй воли по отношению к грозно выглядевшим двуногим созданиям. Нилдоров, в конце концов, похоже, не беспокоил вид сулидоров, пожирающих мясо; почему бы и землянину, известному хищнику, не сделать то же самое?

Ладно, он съест мясо, но так, как пристало землянину. Он сорвал несколько широких листьев водяных растений, расстелил их, как коврик, и положил на них мясо. Потом достал из кармана лучемет, поставил его на среднюю мощность и обжигал поверхность мяса, пока оно не прожарилось, затем узким лучом разрезал его на кусочки. Он сел, скрестив ноги, взял ломтик и откусил. Мясо было мягкое, похожее на сыр, проросшее толстыми хрящами. Усилием воли Гандерсен заставил себя проглотить три куска. Почувствовав, что с него хватит, он встал, с благодарностью поклонился сулидорам и присел у берега озера, чтобы зачерпнуть немного воды и запить угощение. За все это время никто не произнес ни слова и не подошел к нему.

Смеркалось. Нилдоры вышли из воды и встали группами вдали от берега. Шумное пиршество сулидоров продолжалось, но оно уже подходило к концу; к ним присоединились несколько небольших зверьков — пожирателей падали, которые обрабатывали заднюю часть тела малидара, пока сулидоры приканчивали другую половину.

Гандерсен огляделся в поисках Срин'гахара, чтобы задать ему несколько вопросов. Его беспокоило, что нилдоры столь безразлично отнеслись к убийству в озере. Он всегда считал нилдоров более благородными, чем другие крупные создания на этой планете, поскольку нилдоры могли лишить кого-либо жизни только в том случае, если на них нападали, и то не всегда. В его понимании это была разумная раса, свободная от каинова греха. Отсюда следовал очевидный вывод: нилдоры, поскольку сами не убивают, будут рассматривать убийство как факт, достойный осуждения. Теперь же он убедился, что его рассуждения были ошибочны и даже наивны. Нилдоры не убивают просто потому, что не едят мяса. Но моральное превосходство, которое он им в связи с этим приписывал, оказалось лишь плодом его обремененного чувством вины воображения.

Ночь наступила внезапно, как обычно в тропиках. Темноту нарушала лишь одна луна. Гандерсен заметил нилдора, которого принял за Срин'гахара, и подошел к нему.

— У меня есть вопрос, Срин'гахар, мой любезный попутчик, — начал он. Когда сулидоры вошли в воду…

— Ты ошибся, — спокойно сказал нилдор. — Я Тхали'ванум, трижды рожденный.

Гандерсен пробормотал извинение и смущенно отошел в сторону. Типично земная ошибка, подумал он. Он вспомнил, что его бывший шеф тоже постоянно путал одного нилдора с другим и злился: «Не могу отличить друг от друга этих больших ублюдков! Почему они не носят каких-нибудь меток?» Какой позор — не уметь различать туземцев! Гандерсен всегда ставил себе в заслугу то, что избегал подобных ошибок. А теперь, когда ему так было нужно снискать их расположение…

Он подошел к другому нилдору и в последний момент понял, что это тоже не Срин'гахар. На третий раз он в конце концов нашел своего спутника. Срин'гахар спокойно лежал под деревом, подогнув ноги. Гандерсен, наконец, задал мучивший его вопрос.

— Почему нас должен потрясать вид насильственной смерти? — ответил Срин'гахар. — В конце концов, у малидаров нет г'ракх, а сулидорам нужно есть.

— Нет г'ракх? — удивился Гандерсен. — Не знаю такого слова.

— Это определенное свойство, которое отличает существ, имеющих душу, пояснил нилдор. — Без г'ракх ты всего лишь животное.

— У сулидоров есть г'ракх?

— Естественно.

— И у нилдоров, конечно, тоже. А у малидаров нет. А у землян?

— Но ведь совершенно ясно, что у землян есть г'ракх.

— И можно свободно убивать существа, которые не обладают этим свойством?

— Если возникнет такая необходимость, то можно, — ответил Срин'гахар. — Это же так просто. Разве в вашем мире не существует такого понятия?

— В моем мире, — ответил Гандерсен, — существует лишь один вид, обладающий г'ракх, и поэтому, может быть, мы уделяем этим проблемам мало внимания. Мы считаем, что все, кто не принадлежит к нашему виду, лишены г'ракх.

— Значит, именно поэтому, когда вы оказываетесь в другом мире, вам трудно определить, есть ли г'ракх у других существ? — сказал Срин'гахар. Можешь не отвечать, я понимаю.

— Можно еще вопрос? — продолжал Гандерсен. — Что здесь делают сулидоры?

— Мы позволяем им здесь быть.

— Раньше, когда Компания управляла Белзагором, сулидоры никогда не покидали Страну Туманов.

— Тогда мы не разрешали им приходить сюда.

— А теперь разрешаете. Почему?

— Потому что теперь это не доставляет нам хлопот. Раньше были трудности.

— Какие трудности? — допытывался Гандерсен.

— Тебе нужно спросить об этом кого-то, кто был рожден больше раз, чем я, — мягко ответил Срин'гахар. — Я — лишь однажды рожденный, и многое кажется мне странными, так же, как и тебе. Смотри, уже вторая луна! Когда взойдет третья, мы будем танцевать.

Гандерсен поднял взгляд и увидел небольшой белый диск, быстро двигавшийся над вершинами деревьев. Пять лун Белзагора вращались по разным орбитам — ближайшая у самой границы Роша, самая дальняя же едва была видна. На ночном небе обычно светили только две или три луны. Орбиты четвертой и пятой лун были настолько вытянуты, что на большей части планеты эти луны вообще не были видны, а в оставшейся зоне появлялись не более трех-четырех раз в год. В одну ночь каждого года все пять лун можно было увидеть вместе, но только в пределах десятикилометровой полосы, шедшей под углом в сорок градусов к экватору с северо-востока на юго-запад. Гандерсен видел Ночь Пяти Лун лишь единственный раз в жизни.

Нилдоры начали перемещаться в сторону озера. Появилась третья луна, двигаясь с юга на север.

Значит, он снова увидит, как они танцуют. Один раз ему уже пришлось наблюдать эту церемонию — в начале его карьеры, у Водопадов Шангри-Ла, в северных тропиках. В ту ночь нилдоры собрались по обоим берегам реки Мэдден, и в течение нескольких часов после наступления темноты сквозь рев водопада доносились их крики. Курц, который тогда работал в Шангри-Ла, предложил посмотреть «это представление» и повел Гандерсена в ночную темноту. Это было за шесть месяцев до эпизода на биостанции, и Гандерсен тогда еще не был знаком со странностями Курца. Однако он быстро понял это, как только Курц присоединился к танцующим нилдорам. Огромные существа, встав полукругами, двигались вперед и назад, пронзительно трубя и топая так, что отдавалось эхом. И вдруг Курц оказался среди них. На его обнаженной груди в свете луны блестели капли пота. Он танцевал самозабвенно. Так же как нилдоры, он ревел, топал ногами, подбрасывал вверх руки, крутился и подпрыгивал. Нилдоры окружили его, оставив, однако, достаточно места, чтобы он мог продолжать свой безумный танец. Они приближались к нему и отдалялись, и возникало впечатление некой пульсации как будто сжималась и разжималась какая-то дикая мощь. Гандерсен стоял, охваченный непонятным страхом, и не пошевелился, когда Курц крикнул, чтобы он присоединялся к нему. Он смотрел, и ему казалось, что проходят часы. Он чувствовал себя, как загипнотизированный топотом танцующих нилдоров. Наконец, ему удалось преодолеть транс, и он поискал взглядом Курца; тот продолжал дергаться, как марионетка, которую тянут за невидимые нити, и несмотря на свой высокий рост, выглядел среди нилдоров жалкой, хрупкой фигуркой. Курц не слышал Гандерсена и не обращал на него внимания. В конце концов Гандерсен один вернулся в дом и лишь утром нашел изможденного и утомленного Курца, который сидел на скамейке, глядя на водопад.

— Ты должен был остаться. Ты должен танцевать, — прошептал Курц.

Гандерсен знал, что обряды нилдоров изучались, и обратился к литературе, чтобы выяснить подробности. Танец явно был связан с каким-то сюжетом и имел некоторые черты, подобные земным средневековым таинствам. Это была инсценировка какого-то неизмеримо важного мифа нилдоров, являвшаяся одновременно развлечением и способом достижения религиозного экстаза. Содержание этой драмы, к сожалению, было изложено древним молитвенным языком, ни одно слово которого не было известно землянам. Хотя нилдоры без сопротивления учили первых пришельцев с Земли своему относительно простому современному языку, они никогда не сообщали ничего, что могло бы послужить ключом к пониманию древнего языка. Ученые также отмечали один факт, который Гандерсена очень заинтересовал: дело в том, что всегда, в течение нескольких дней после совершения обряда, группы нилдоров из стада, участвовавшего в ритуальном танце, отправлялись в Страну Туманов — вероятно, для того, чтобы пройти повторное рождение. Гандерсен думал о том, не является ли этот обряд какой-то предшествующей ему очистительной церемонией.

Все нилдоры собрались у озера. Срин'гахар пришел последним. Присев на берегу, Гандерсен наблюдал за огромными созданиями. Луны, двигавшиеся в противоположных направлениях, создавали причудливые тени, и их холодный свет превращал зеленоватые шкуры нилдоров в складчатые черные одеяния. Слева от него возле своих хижин сидели на корточках сулидоры. Они не допускались к участию в церемонии, но, очевидно, смотреть им разрешалось.

В наступившей тишине раздался низкий, отчетливый голос. Гандерсен пытался понять значение слов, надеясь, что это даст ему магический ключ к пониманию таинственного языка. Но он ничего не понимал. Говорил Вол'химиор, многократно рожденный старец. Он произносил слова, хорошо известные всем собравшимся у озера — может быть, какое-то воззвание, а может быть, молитву. Потом наступила долгая пауза, а затем отозвался второй нилдор, с другого конца группы, с точно такой же интонацией и в таком же ритме, как и Вол'химиор. Снова наступила тишина, пока вновь не послышался голос Вол'химиора, на этот раз более громкий. Торжественный диалог продолжался. Время от времени все стадо повторяло их слова, эхом отражавшиеся от черного занавеса ночи.

Прошло минут десять, и раздался голос третьего нилдора. Вол'химиор ответил. В свою очередь заговорил четвертый. А потом внезапно к ним присоединились голоса многих собравшихся, причем каждый интуитивно знал, когда ему говорить, а когда молчать. Темп переговоров становился все быстрее. Церемония превратилась в мозаику из коротких фраз, поочередно раздававшихся в разных концах группы. Некоторые нилдоры начали раскачиваться и переступать с ноги на ногу.

Вспышка молнии осветила небо. Гандерсену внезапно стало холодно, несмотря на душный воздух. Он представил, будто он — одинокий путник где-то на Земле, в доисторическую эпоху, и наблюдает за стадом мастодонтов. Разыгрывающаяся перед его глазами драма достигла кульминации. Все человеческие проблемы стали так далеки, что с ними можно было не считаться. Нилдоры ревели, топали ногами, призывали друг друга и фыркали. Вскоре они начали собираться и вставать рядами. Призывы и ответы продолжались, как странный, непонятный фон. Стало еще более душно. Гандерсен уже не различал отдельных голосов, он слышал лишь низкие аккорды всеобщего фырканья: ах, ах, ах, ах; ах, ах, ох, ах — в такт старому ритму, который он помнил еще с той ночи у Водопадов Шангри-Ла. Нилдоры не знают музыкальных инструментов, однако Гандерсен будто слышал бой мощных барабанов: ритмичный, интенсивный, гипнотизирующий. Ах, ах, ах, ах. Ах, ах, ах, ах. АХ, АХ, АХ, АХ. АХ, АХ, АХ, АХ! Это было тяжелое дыхание, как в экстазе, бесконечный ряд вздохов: ах, ах, ах, ах; ах, ах, ах, ах — с едва заметной паузой между группами из четырех звуков; казалось, все джунгли отвечают эхом.

И нилдоры танцевали.

Внизу у берега озера двигались большие массивные тени, двигались, как газели, — два быстрых шага вперед, один шаг с притопом назад, и четвертый, чтобы удержать равновесие. Бум, бум, бум, бум; бум, бум, бум, бум казалось, вздрагивала вся Вселенная. Начальная фаза церемонии драматический диалог, который мог быть какой-то философской беседой окончательно сменилась первобытным ритмом и чудовищными перемещениями колоссальных слоновьих тел. Бум, бум, бум, бум. Гандерсен взглянул налево и увидел, что сулидоры, будто в трансе, покачивают головами вперед и назад в такт танца. Ни один из них, однако, не поднялся. Им достаточно было кивать, раскачиваться и время от времени бить лапами по земле.

Гандерсен почувствовал себя полностью оторванным от прошлого и от своей человеческой сущности, утратил осознание принадлежности к своему виду. Он помнил лишь какие-то отрывочные, не связанные между собой образы. Он снова находился на биостанции, отравленный ядом, и испытывал галлюцинации: он чувствовал, что превратился в нилдора и бродит по лесу, или стоит на берегу большой реки и смотрит на те самые танцы. И еще он вспоминал ночи, проведенные на безопасных станциях Компании, среди ему подобных, когда вдали слышался топот тяжелых ног. Каждый раз Гандерсен отказывался от того, что предлагала ему эта странная планета. Он предпочел уйти с биостанции, нежели во второй раз попробовать яд; он отказался от приглашения Курца присоединиться к танцующим нилдорам; он всегда оставался в помещении, когда из джунглей начинал доноситься ритмичный топот. Но сейчас он почти не ощущал своей принадлежности к роду человеческому.

Его неумолимо тянуло черное, непонятное безумие на берегу озера. Нечто чудовищное словно возникло внутри него и росло вместе с неустанно повторявшимися отзвуками — бум, бум, бум, бум. Но имел ли он право, как Курц, присоединиться к чужому обряду? Он не осмеливался внести смятение в торжественный ритуал.

Внезапно он осознал, что спускается по болотистому склону в сторону безумствующих нилдоров. Если бы он мог считать их подпрыгивающими, фыркающими слонами, все было бы в порядке. Если бы даже он мог считать их дикарями, совершающими некий обряд, все тоже было бы в порядке. Но в его душу закралось подозрение, что вся церемония, все слова и танцы играют существенную роль для нилдоров, и это было хуже всего. Их толстые ноги, короткие шеи и свисающие хоботы отнюдь не делали их слонами — из-за тройных бивней, гребней на голове и прочих анатомических отличий. И, хотя они не знали никакой технологии, не знали письменности, их нельзя было считать дикарями, поскольку этого не позволял уровень их интеллекта. Они были существами, обладающими г'ракх. Гандерсен вспомнил, с какой наивностью пытался передать нилдорам завоевания земной культуры. Он хотел их очеловечить, поднять на более высокий уровень, но ничего из этого не вышло; он обнаружил, что душа его стремится… вниз?., к их уровню, где бы тот ни располагался. Бум, бум, бум, бум. Его ноги после некоторых колебаний стали на ходу отбивать этот ритм, пока он шел по склону к озеру. Осмелится ли он? А может быть, они просто растопчут его, как совершившего святотатство?

Курцу они позволяли танцевать. Это было в других широтах, давно, и нилдоры были другие, но Курцу позволяли танцевать.

— Эй! — позвал его какой-то нилдор. — Идем, потанцуем с нами!

Был ли это Вол'химиор? Или Срин'гахар? А может, Тхали'ванум, трижды рожденный? Гандерсен не знал, кто его позвал. В темноте, в густом тумане трудно было различить гигантские, почти одинаковые силуэты. Он уже спустился до самого конца склона. Его окружали нилдоры, ходившие туда и обратно по собственным тропинкам на берегу озера. Тела их издавали кислый запах, от которого, смешанного с испарениями, Гандерсену было тяжело дышать, и у него кружилась голова.

— Да, да, иди, танцуй с нами.

И он начал танцевать. Он нашел себе кусочек мокрой земли и завладел им. Он утаптывал его в диком экстазе. Он двигался вперед, потом назад. Нилдоры не вторгались на его территорию.

Гандерсен тряс головой, вращал глазами, руки его дрожали, тело изгибалось и раскачивалось, а сам он не переставал подскакивать и подергиваться. Он набирал в легкие воздуха и выкрикивал что-то на чужих, неизвестных ему языках. Кожа его горела, он сбросил одежду, но и это не помогло. Бум, бум, бум, бум. Даже сейчас его не оставила полностью давняя привычка смотреть на все со стороны, так что он мог с изумлением наблюдать, как он танцует голый посреди стада гигантских инопланетных животных. Могут ли они в своей безумной страсти вторгнуться на его территорию и втоптать его в грязь? Оставаться здесь, посреди стада, наверняка было небезопасно. Но он остался. Бум, бум, бум, бум, и снова, и еще раз. Кружась так, он заметил в смутном свете луны над озером, как малидары спокойно жевали траву, не обращая ни малейшего внимания на обезумевших нилдоров. У них нет г'ракх, подумал он. Это настоящие животные, и их тяжелые, как свинец, души сойдут вниз, в землю.

Бум, бум, бум, бум. Бум. Бум. БУМ. Бум.

Гандерсен вдруг увидел, что какие-то гладкие, блестящие существа ползают и проскальзывают между ногами нилдоров. Змеи! Ритмичная музыка выманила их из глубины зарослей. Нилдоров вовсе не беспокоило, что смертельно ядовитые твари ползают среди них. А ведь один укол их острых игл мог свалить каждого из них с ног. Змеи поползли в сторону Гандерсена, который знал, что их яд для него не опасен; но у него не было желания еще раз его попробовать. Он не прерывал танца, несмотря на то, что пять толстых розовых тварей извивались вокруг него. Однако они его не тронули.

Змеи появились и исчезли. Топот все еще продолжался, земля все еще сотрясалась. Сердце Гандерсена стучало, как молот, но он не останавливался. Он танцевал. Он весь отдался, слился с теми, кто его окружал, делил с ними их ощущения, так глубоко, так интенсивно, как только был в состоянии.

Луны зашли. Небо начало розоветь. Гандерсен осознал, что уже не слышит топота ног танцующих нилдоров. Он танцевал один. Нилдоры легли вокруг, но все еще продолжали свою странную, непонятную молитву приглушенными голосами. Он не мог различить отдельные слова, они сливались во всепроникающую ритмичную мелодию. В такт этой мелодии он кружился, извивался, не в силах остановиться.

Лишь ощутив тепло первых лучей солнца, он упал без сил. Он лежал не двигаясь и мгновение спустя погрузился в глубокий сон.

Глава шестая

Когда он проснулся, был уже полдень. Вокруг шла обычная жизнь: часть нилдоров бродила в озере, некоторые паслись на склоне, но большинство отдыхало в тени. Единственным следом безумной ночи оставалась истоптанная земля на берегу озера.

Гандерсену было не по себе. Ему казалось, что он чересчур беззастенчиво включился в чужую игру, и трудно было поверить в то, что он делал. Он ошутил стыд и внезапное желание немедленно покинуть стойбище, прежде чем нилдоры выкажут ему свое презрение, — надо же, землянин, а оказался захвачен их обрядами, дал себя очаровать их заклинаниями! Однако он отбросил эту мысль, помня стоящую перед ним цель — путешествие в Страну Туманов.

Он потащился к озеру и окунулся в воду, чтобы смыть пот после минувшей ночи, потом вышел на берег и оделся.

К нему подошел какой-то нилдор и сказал, что с ним хочет говорить Вол'химиор.

Многократно рожденный стоял на середине склона. Приближаясь к нему, Гандерсен не мог подобрать соответствующую форму приветствия и потому просто ждал, смущенно глядя на старого нилдора.

— Ты хорошо танцуешь, мой однажды рожденный ДРУГ, — заговорил Вол'химиор. — Ты танцуешь с радостью. Танцуешь с любовью. Танцуешь, как нилдор — ты знаешь об этом?

— Мне трудно понять, что со мной произошло прошлой ночью, — ответил Гандерсен.

— Ты доказал, что наш мир овладел твоей душой.

— Для вас не было унизительным, что землянин танцует среди вас?

— Если бы так было, — просто сказал Вол'химиор, — ты бы с нами не танцевал.

Наступила долгая пауза.

— Мы с тобой заключим договор, — наконец сказал нилдор. — Я дам тебе разрешение на путешествие в Страну Туманов. Ты сможешь оставаться там, сколько захочешь. Но когда ты вернешься, ты приведешь с собой землянина, известного под именем Каллен, и передашь его первым нилдорам, которых встретишь. Согласен?

— Каллен? — спросил Гандерсен. В его памяти возник образ невысокого человека с широким лицом, густыми светлыми волосами и добрыми зелеными глазами. — Седрик Каллен, который жил здесь тогда же, когда и я?

— Тот самый.

— Он работал вместе со мной на станции в Море Песка.

— Сейчас он живет в Стране Туманов, — сказал Вол'химиор. — Он отправился туда без разрешения. Мы хотим получить его.

— Что он такого сделал?

— Он совершил тяжкое преступление, а теперь нашел убежище среди сулидоров, поскольку там нам до него не добраться. Если бы мы вытащили его оттуда сами, это нарушило бы наше соглашение с ними. Но мы можем попросить об этом тебя.

Гандерсен нахмурился.

— Ты не мог бы сказать мне, в чем заключается его преступление?

— А разве это имеет значение? Он нам нужен, и отнюдь не по пустяковым причинам. Мы просим тебя доставить его к нам.

— Вы требуете, чтобы один землянин схватил другого и передал его вам, чтобы вы его наказали? — удивился Гандерсен. — Откуда я могу знать, на чьей стороне справедливость?

— Разве в соответствии с договором о передаче власти мы не единственные судьи на этой планете?

Гандерсену пришлось согласиться.

— В таком случае мы имеем право поступить с Калленом так, как он этого заслуживает, — заявил Вол'химиор.

Это, естественно, не убедило Гандерсена в том, что он должен стать орудием в руках нилдоров и выдать им своего старого друга. Угроза Вол'химиора была, однако, совершенно ясна: или делай, что говорим, или не жди от нас никакого снисхождения. Все же Гандерсен спросил:

— Какое наказание ожидает Каллена?

— Наказание? Кто говорит о наказании?

— Если этот человек — преступник…

— Мы хотим его только очистить, — сказал многократно рожденный. — Мы хотим освободить его душу от греха. Мы не считаем это наказанием.

— Ему будут причинены физические страдания?

— Это просто немыслимо.

— Вы лишите его жизни?

— Как тебе пришло такое в голову? Нет, конечно.

— Вы лишите его свободы?

— Он будет содержаться под стражей, — ответил Вол'химиор, — все время, пока будет продолжаться ритуал очищения. Не думаю, что это надолго. Потом его немедленно освободят, и он еще будет нам благодарен.

— Еще раз прошу тебя, скажи, какое он совершил преступление?

— Он сам тебе скажет, — ответил нилдор. — Совершенно необязательно, чтобы я делал это за него.

Гандерсен некоторое время обдумывал возникшую проблему.

— Я согласен, о многократно рожденный, — наконец сказал он, — но в том случае, если смогу поставить некоторые условия.

— Говори, я слушаю.

— Если Каллен не откроет мне, в чем заключается его преступление, я буду свободен от обязательства передать его вам.

— Согласен.

— Если сулидоры будут против того, чтобы я забрал Каллена из Страны Туманов, я тоже свободен от этого обязательства.

— Они не будут против, но я согласен.

— Если потребуется применить силу, чтобы доставить сюда Каллена, я тоже свободен.

Нилдор поколебался.

— Согласен, — наконец сказал он.

— Никаких других условий у меня нет.

— Ну что ж, договорились, — сказал Вол'химиор. — Можешь уже сегодня отправляться в свое путешествие на север. Пятеро наших однажды рожденных тоже отправятся в Страну Туманов, поскольку пришло время их повторного рождения, и, если пожелаешь, они будут сопровождать и охранять тебя в пути. Среди них Срин'гахар, которого ты знаешь.

— Мое присутствие не будет для них обременительным?

— Срин'гахар специально просил, чтобы ему была оказана честь охранять тебя, — сказал Вол'химиор. — Однако мы не будем настаивать, чтобы ты принял его помощь, если ты предпочитаешь совершить путешествие в одиночку.

— Я буду весьма рад его обществу, — вежливо ответил Гандерсен.

— Значит, так тому и быть.

Старик позвал Срин'гахара и четырех остальных нилдоров. Сведения, известные Гандерсену, подтвердились еще раз: после безумного танца отправлялась в путь группа нилдоров, которым предстояло пережить повторное рождение.

Он был доволен, что в пути на север его будут сопровождать нилдоры. Угнетало лишь одно — проблема Седрика Каллена. Он даже жалел, что купил себе безопасность в пути ценой свободы другого землянина. Но, может быть, Каллен действительно совершил нечто, заслуживавшее наказания или очищения, как это назвал Вол'химиор. У Гандерсена не умещалось в голове, что этот нормальный, доброжелательный человек мог стать преступником и беглецом. Каллен, правда, жил здесь очень долго, а известно, что странные, необычные условия, царящие на чужих планетах, могут разрушить самую благородную личность. Во всяком случае, он был рад, что оставил себе путь к отступлению на случай, если ему придется нарушить договор с Вол'химиором.

Срин'гахар и Гандерсен отошли в сторону, чтобы обсудить маршрут.

— Куда именно в Стране Туманов ты направляешься? — спросил нилдор.

— У меня нет определенной цели, но я полагаю, что должен буду найти Каллена.

— Да. К сожалению, мы не знаем в точности, где он находится. Нужно будет выяснить. Ты хотел бы посетить какие-то определенные места по пути на север?

— Я хотел бы заглянуть туда, где живут земляне, — ответил Гандерсен. Особенно к Водопадам Шангри-Ла. Я думаю, мы пойдем вверх по течению реки Мэдден на северо-запад и…

— Эти названия мне незнакомы.

— Извини. Сейчас, конечно, возвращены названия на языке нилдоров, а их я, в свою очередь, не знаю.

Но подожди…

Он схватил палку и поспешно набросал на илистой земле довольно разборчивую карту западного полушария Белзагора. Посередине он нарисовал широкую полосу тропиков, справа очертил кривой линией берег океана, слева Море Песка; выше и ниже тропического пояса он обозначил более тонкими линиями северную и южную зоны туманов, а за ними отметил гигантские полярные ледяные шапки. Он пометил крестиками космопорт и отель на побережье и провел извилистую линию от этого места через тропики в северную Страну Туманов, изобразив реку Мэдден. Примерно в середине реки он поставил точку, обозначавшую Водопады Шангри-Ла.

— Если ты будешь следить за концом моей палки, — пояснил Гандерсен, то…

— Что это за знаки ты нарисовал на земле? — спросил Срин'гахар.

— Это карта вашей планеты, — хотел сказать Гандерсен. Но он не знал слова «карта» на языке нилдоров. Он также не знал, как сказать «изображение», «картина», ему не хватало многих слов.

— Это твой мир, — пытался он объяснять, — это Белзагор, по крайней мере, его половина. Видишь, это океан, а солнце восходит здесь, и…

— Как же эти значки могут быть моим миром, если мой мир столь огромен?

— Это как бы мир. Каждая из этих линий, каждый знак соответствует какому-то настоящему месту. Видишь? Это большая река, которая течет из Страны Туманов до самого побережья, где стоит отель, видишь? А этот знак космопорт. Эти две линии ограничивают северную Страну Туманов. А это…

— Даже очень сильному сулидору нужно шагать много дней, чтобы пересечь северную Страну Туманов, — сказал Срин'гахар. — Не понимаю, как ты можешь показывать мне такой маленький кусочек и говорить, что это Страна Туманов. Прости меня, мой любезный попутчик. Я слишком глуп.

Гандерсен, как мог, старался объяснить ему значение нарисованных символов, но Срин'гахар был просто не в состоянии понять, что такое карта. Гандерсен подумал, не попросить ли о помощи Вол'химиора, но отказался от этой мысли, поскольку старый нилдор тоже мог не понять, а было бы слишком бестактно обнаруживать невежество многократно рожденного в какой-либо области. Карта — это метафора, абстракция. Видимо, даже существам, обладающим г'ракх, она может быть непонятна. Он извинился перед Срин'гахаром и стер ботинком карту.

Оказалось, что и без нее — естественно, с большими трудностями — им удалось как-то объясниться. Гандерсен узнал, что большая река, у устья которой располагался отель, называется на языке нилдоров Серан'ни, и что место, где эта река спускается с гор на прибрежную равнину, известное землянам как Водопады Шангри-Ла, по-нилдорски называется Ду'джаюх. Потом уже легко было договориться, что нужно двигаться в направлении истока Серан'ни и остановиться в Ду'джаюх и в других селениях землян, которые окажутся на пути, ведущем к северу.

Пока они обсуждали предстоящее путешествие, несколько сулидоров принесли Гандерсену запоздавший завтрак из плодов и рыбы, совсем так, как будто они признали его авторитет чиновника Компании. Это был удивительно странный жест, словно они ему прислуживали, ничем не напоминавший того, как они швырнули ему вчера кусок сырого мяса малидара. Тогда они хотели его испытать, может быть, даже унизить, а теперь оказывали ему почести. Гандерсен чувствовал себя несколько неловко, но был голоден, поэтому лишь спросил Срин'гахара, как сказать по-сулидорски «спасибо». Однако могучие двуногие создания не были ни польщены, ни удивлены тем, что к ним обращаются на их родном языке.

Ближе к вечеру они отправились в путь. Пятеро нилдоров шагали друг за другом, Срин'гахар с Гандерсеном на спине замыкал группу; казалось, землянин ни в малейшей степени не обременял его. Тропа, ведшая на север, шла по краю огромного ущелья, слева вздымались горы, ограничивавшие центральное плоскогорье. Солнце заходило. Гандерсен смотрел в сторону гор. Здесь, в долине, пейзаж выглядел достаточно привычно, и если бы не растения и животные, существовавшие только на этой планете, можно было бы предположить, что он находится во влажных джунглях Южной Америки. В то же время плоскогорье выглядело совершенно чужим. Гандерсен разглядывал спутанные клубки утыканного иголками пурпурного мха, свисавшего с деревьев, росших вдоль края ущелья. Деревья выглядели весьма удручающе, истощенные обильно гнездящимися на них паразитами. Зеленовато-серая каменная стена, испещренная алыми пятнами лишайников и распухшими синими грибами, явно принадлежала к другому миру: мягкий минерал никогда не подвергался воздействию дождевых капель, над ним поработала лишь постоянная влажность воздуха, в течение тысячелетий создавая замысловатые узлы и пустоты. Нигде на Земле невозможно было встретить подобную каменную стену — извилистую, покрытую наростами, маслянистую.

Лес за скалистой стеной выглядел неприступно и зловеще. Царившая тишина, душный и влажный воздух, ощущение жуткой чужеродности, гибкие, блестящие ветви деревьев, склонившиеся до самой земли под тяжестью мха, отдаленное рычание какого-то крупного зверя — из-за всего этого центральное плоскогорье казалось отталкивающим и враждебным. Эта местность никогда не была полностью исследована, поскольку лишь немногие земляне отваживались туда отправиться. У Компании когда-то были планы выкорчевать большие участки джунглей и основать сельскохозяйственные поселения, но ничего из этого не вышло — планета перестала ей принадлежать.

Гандерсен был здесь лишь один раз и то случайно, когда по пути из Управления, находившегося на побережье, в Страну Песка пришлось совершить вынужденную посадку. Тогда вместе с ним была Сина. Они провели целые сутки в лесу. Сина была страшно напугана; он пытался подбодрить ее, как подобает мужчине, но страх охватил и его. Со смешанным чувством восхищения и ужаса они смотрели, как бесчисленная армия насекомых со светящимися шестиугольными телами и длинными волосатыми ногами с маниакальным упорством преодолевает заросли тигрового мха; в течение часов страшные пасти хищных растений разрывали сверкающих насекомых на части и поглощали их, но те непреклонно стремились вперед навстречу своей гибели. Наконец мох настолько пресытился, что начал раздуваться и выбрасывать в воздух молочно-белые облачка спор. К утру весь мох лежал сплющенный и беспомощный, и крошечные зеленые рептилии с широкими шершавыми языками пожирали его, оголяя почву для следующего поколения растительности. Пушистые красно-синие бесформенные твари, свисавшие с высоких деревьев, ловили неосторожных летающих существ. Толстокожие звери величиной с носорога, головы которых были украшены голубыми зубчатыми рогами, выкапывали из земли корни в десятке метров от их лагеря, бросая злобные взгляды на пришельцев с Земли. Длинношеие травоядные с красными глазами обрывали листья с верхних ветвей, выбрасывая потоки пурпурной жидкости из отверстий у основания их напряженных горл. Толстые создания с темным мехом, напоминающие выдр, со стрекотанием бегали вокруг заблудившихся землян, пытаясь стащить все, что подвернется. Их навестили и другие животные. Эти места, никогда не знавшие охотников, изобиловали крупными млекопитающими. В течение одних суток они с Синой увидели намного больше чудес, чем предполагали, когда заключали контракт на службу вне Земли.

— Ты был здесь когда-нибудь? — спросил Гандерсен Срин'гахара, когда на ущелье начала опускаться ночь.

— Никогда. Мои соплеменники редко посещают эти края.

— Несколько раз, пролетая низко над плоскогорьем, я видел стойбища нилдоров. Не часто, но случалось. Хочешь сказать, что твои сюда уже не приходят?

— Нет, — ответил Срин'гахар. — Иногда кто-то ощущает потребность идти на плоскогорье, но большинство — нет. Иногда чья-то душа увядает, и нужно сменить обстановку. Если кто-то еще не готов к повторному рождению, он тоже отправляется на плоскогорье. Здесь легче вглядеться в свою душу и постичь ее беды. Тебе понятно то, что я говорю?

— Думаю, да, — сказал Гандерсен. — Это как бы место паломничества, место очищения?

— В некотором смысле.

— Почему же, однако, нилдоры не поселились здесь постоянно? Здесь множество пищи… теплый климат…

— Это не то место, где царит г'ракх, — ответил нилдор.

— А, значит, это опасно для нилдоров? Дикие звери, ядовитые растения, или что-то в этом роде?

— Нет, я бы так не сказал. Мы не боимся этой равнины, и вообще в этом мире нет такого места, которое было бы для нас опасно. Однако плоскогорье нас не интересует — за исключением тех, о ком я говорил. Г'ракх чужд этим краям, зачем же нам здесь поселяться? Нам хватает места и на равнинах.

Даже им чуждо это плоскогорье, думал Гандерсен. Они предпочитают обитать в джунглях. Странно… Ночью они разбили лагерь возле горячего источника, бившего из подземного котла. Таких котлов было много в этой части континента. Вода, розовая от живших при высокой температуре микроорганизмов, бурлила и кипела, а над ней вздымались клубы пара. Гандерсен подумал, не выбрал ли Срин'гахар это место для стоянки специально из-за него, поскольку нилдоры не пользуются горячей водой, а землянам она нужна постоянно.

Он вымыл лицо, что доставило ему ни с чем не сравнимое удовольствие, и приготовил себе ужин из питательных таблеток, свежих плодов и корней зеленых ягод — великолепных на вкус, если их отварить, но иначе ядовитых. Потом Гандерсен достал из рюкзака легкий, но прочный тент, натянул его на треножник из веток, чтобы защититься от ночных насекомых, и забрался под него. Земля, густо покрытая травой, послужила неплохим матрасом.

Нилдоры, казалось, не были склонны к разговорам и оставили его одного. Все, кроме Срин'гахара, удалились на несколько сотен метров вверх по ручью. Срин'гахар, охранявший Гандерсена, лег неподалеку и пожелал ему спокойной ночи.

— Ты не хотел бы немного поговорить? — спросил Гандерсен. — Мне было бы интересно узнать кое-что о повторном рождении. Откуда вы, например, знаете, что пришло его время? Это какое-то внутреннее ощущение, или это просто связано с достижением определенного возраста? Вы…

В этот момент Гандерсен понял, что Срин'гахар его вовсе не слушает. Нилдор впал в подобие глубокого транса и лежал без движения.

Гандерсен пожал плечами, повернулся на бок и попытался заснуть. Однако сон долго не шел. Он начал размышлять об условиях, на которые вынужден был согласиться, чтобы иметь возможность предпринять это путешествие. Может быть, какой-нибудь другой многократно рожденный позволил бы ему отправиться в Страну Туманов, не требуя взамен доставить Седрика Каллена; может быть, его бы не пропустили вообще. Однако он подозревал, что результат был бы тот же, независимо от того, в какое стойбище нилдоров он обратился бы за разрешением. Хотя нилдоры не владели способностью общаться на расстоянии, не имели никаких государственных структур в земном понимании, и между ними было не больше связей, чем внутри популяции животных в джунглях; однако каким-то непонятным образом они могли контактировать друг с другом и проводить общую политику.

«Что же такого мог натворить, Каллен, — думал Гандерсен, — что им так важно его разыскать?»

В прежние времена Каллен выглядел вполне нормальным: веселый, дружелюбный рыжеволосый парень, который собирал насекомых, никогда не ругался и не напивался. Двенадцать лет назад, когда Гандерсен был начальником станции в Файр-Пойнт на Море Песка, Каллен работал у него помощником. Целыми месяцами они были одни, и Гандерсен считал, что достаточно хорошо его знает. Каллен не собирался делать карьеру в Компании. Он говорил, что подписал контракт на шесть лет и не будет его проплевать, так как после возвращения с Мира Холмана хочет вернуться в университет. Он прилетел сюда в поисках впечатлений и ради престижа, который приобретал каждый, прошедший службу на чужих мирах. Потом, однако, политическая ситуация на Земле осложнилась, и Компания вынуждена была отказаться от прав на многие планеты, которые до этого колонизировала. Гандерсен, так же как и большинство из пятнадцати тысяч сотрудников Компании, согласился перейти на другую работу. Каллен, к удивлению Гандерсена, оказался среди горстки тех, кто изъявил желание остаться, несмотря на то, что это означало разрыв всех связей с родиной. Гандерсен не расспрашивал его о причинах; о таких вещах не говорят. Но ему это казалось очень странным.

Сейчас Каллен возник в его памяти, как живой: он гонялся за жуками по Морю Песка, перепрыгивая с камня на камень. Действительно, большой мальчишка. Похоже, даже красота Моря Песка не производила на него особого впечатления. А ведь ни одна другая часть планеты не была столь необычна, столь эффектна: высохшее дно океана, по размерам больше Атлантики, покрытое толстым слоем кристаллических минеральных осадков, переливающихся в лучах солнца, как алмазы. Со станции в Файр-Пойнт видно было, как утренний свет возникает на востоке, словно огненная река, которая все расширялась, пока не начинала сиять вся пустыня. Весь день кристаллики поглощали энергию, которую излучали в течение ночи. Уже в сумерках начиналась сверкающая феерия, а после заката еще долгие часы виднелось пульсирующее пурпурное сияние. В этой почти лишенной жизни, но ошеломляюще прекрасной пустыне Компания добывала около десятка ценных металлов и тридцать видов драгоценных и полудрагоценных камней. В отдаленные районы отправлялись со станции автоматы и, безжалостно изрыв волшебный покров Моря Песка, возвращались с сокровищами.

Для чиновника Компании здесь было не слишком много работы — разве что вести учет все растущему в цене богатству и играть роль гостеприимного хозяина для туристских групп, которые приезжали сюда полюбоваться местными красотами. Гандерсену это успело страшно надоесть, и даже ни с чем не сравнимая красота пейзажа начала его утомлять. Каллен же, для которого сверкающая пустыня была лишь помехой, полностью отдался своему увлечению и заполнял бутылку за бутылкой своими насекомыми. Интересно, думал Гандерсен, стоят ли там все еще землеройные автоматы, ожидая команды возобновить работу? Если Компания не забрала их, покидая планету, они наверняка простоят там целую вечность, никому не нужные, среди огромных, выдолбленных ими ям. Машины прогрызали хрустальный слой до самого базальта, лежавшего под ним, и выплевывали большие кучи пустой породы и мусора. Вероятно, они там так и остались, как памятники деятельности Компании. Техника стоила дешево, а межпланетные перевозки были дороги; какой смысл забирать машины? «Еще через тысячу лет, — как-то раз сказал Гандерсен, — Море Песка будет полностью уничтожено, и останутся одни булыжники — если машины будут продолжать в том же темпе, что и сейчас». Каллен лишь пожал плечами и улыбнулся: «Ну и хорошо, не надо будет носить темные очки, когда исчезнет этот адский блеск». Потом насилие, совершавшееся над пустыней, закончилось, и машины встали. Каллен оказался в бегах, где-то в Стране Туманов, и его разыскивали за совершение преступления столь ужасного, что нилдоры не хотели даже его называть…

Глава седьмая

Когда утром они продолжили путь, Срин'гахар заговорил первым, что было на него не похоже.

— Расскажи мне о слонах, мой любезный попутчик. Как они выглядят? Как живут?

— Где ты слышал о слонах?

— Земляне в отеле говорили о них. Кое-что я слышал и раньше. Это земные существа, похожие на нилдоров, верно?

— В чем-то они действительно похожи, — согласился Гандерсен.

— Очень похожи?

— Во многом, — Гандерсен пожалел, что Срин'гахар не в состоянии понять рисунка. — Они большие и высокие, как ты, — объяснял он. — У них по четыре ноги, хвост и хобот. У них есть и бивни, но только два — один здесь, а другой здесь. А тут, — Гандерсен показал на гребень на голове Срин'гахара, — у них ничего нет. И кости у них не такие подвижные, как у тебя.

— Мне кажется, — сказал Срин'гахар, — что эти слоны очень похожи на нилдоров.

— Наверное, так.

— Ты можешь сказать, почему? Считаешь ли ты, что мы и слоны можем принадлежать к одному народу?

— Это невозможно, — запротестовал Гандерсен. — Это просто… э-э… он искал подходящее определение, поскольку словарь нилдоров не содержал терминов из области генетики. — Просто развитие жизни на разных мирах происходит подобным образом. Некоторые основные типы живых существ повторяются везде. Тип слона, тип нилдора — один из них. Большое тело, огромная голова, короткая шея, длинный хобот, который позволяет брать и перемещать предметы без необходимости нагибаться — подобные черты будут развиваться везде, где есть для этого благоприятные условия.

— Значит, ты видел слонов и на других мирах?

— На некоторых, — согласился Гандерсен. — Там есть существа, развитие которых шло подобным образом, хотя ближе всего друг к другу слоны и нилдоры. Я мог бы тебе назвать полдюжины других существ, некоторые черты которых указывают на принадлежность к одной и той же группе. Это относится и к иным формам жизни — насекомым, пресмыкающимся, мелким млекопитающим и так далее. В каждом мире есть определенные ниши, которые должны быть заполнены. Мысль Животворящей Силы всюду идет по одному и тому же пути.

— Где же в таком случае на Белзагоре существо, подобное человеку?

Гандерсен задумался.

— Я не говорил, что точные соответствия есть везде. Я думаю, что на вашей планете ближе всего к человеку сулидоры, но они не слишком близки ему.

— На Земле правят люди. Здесь сулидоры — низшая раса.

— Отклонение в развитии. Ваш г'ракх выше того, которым обладают сулидоры. На нашей планете вообще нет других видов, наделенных г'ракх. Однако между людьми и сулидорами есть большое физическое сходство. Они ходят на двух ногах, и мы тоже. Они едят мясо и плоды, мы тоже. Их лапы способны хватать, и наши руки тоже. Их глаза находятся в передней части головы, как и наши. Я знаю, что они крупнее, сильнее, покрыты шерстью и менее разумны, чем люди, но я хочу, чтобы ты понял, что на разных планетах развитие жизни идет подобным образом, хотя нет никаких родственных связей между…

— Откуда ты знаешь, что у слонов нет г'ракх? — спокойно перебил его Срин'гахар.

— Мы… они… это же ясно, что… — Гандерсен замолчал, чувствуя неловкость. Подумав, он осторожно сказал:

— Они никогда не проявляли никаких способностей, говорящих о наличии г'ракх. Они не ведут оседлой жизни, не имеют племенной структуры, никакой технологии, никакой религии, никакой культуры.

— Мы тоже не ведем оседлой жизни в селениях и не имеем технологии, заметил нилдор. — Мы бродим по джунглям и пожираем листья и молодые веточки. Я слышал, как о нас так говорили, и это правда.

— Но вы не такие. Вы…

— Почему мы не такие? Слоны тоже бродят по лесам, едят листья и молодые веточки, разве не так? Они не носят чужих шкур, не делают орудий. У них нет книг. Однако ты утверждаешь, что у нас есть г'ракх, и вместе с тем упрямо заявляешь, что у них его нет.

— Они не могут общаться друг с другом, — окончательно растерявшись, сказал Гандерсен. — Они могут сказать друг другу разве лишь о самых простых вещах — о пище, о спаривании, об опасности, и все. Если бы они владели настоящим языком, мы бы это давно обнаружили, а мы знаем лишь несколько основных звуков, которые они издают.

— Может быть, их речь столь сложна, что вы просто не можете ее понять, — предположил Срин'гахар.

— Сомневаюсь. Как только мы появились здесь, мы сразу поняли, что речь нилдоров — это язык, и смогли его изучить. Однако тысячи лет, в течение которых люди и слоны живут на одной и той же планете, мы никогда не замечали каких-либо признаков того, что они могут понимать и передавать друг другу отвлеченные понятия. А ведь в этом заключается сущность г'ракх. Ты согласен?

— Я повторяю свой вопрос. Что, если вы настолько ниже в развитии, чем ваши слоны, что просто не можете понять их?

— Ты хорошо сформулировал, Срин'гахар. Однако я не могу допустить, что подобное возможно в реальном мире. Если слоны обладают г'ракх, то почему за все время своего существования на Земле они не сумели чего-либо достичь? Почему человечество завладело всей планетой, а слоны сосредоточены на одной небольшой территории, и их, собственно, не так уж много осталось?

— Вы убиваете слонов?

— Теперь уже нет. Но было время, когда люди убивали слонов для развлечения, ради их мяса или чтобы добыть их бивни на украшения. Было также время, когда слонов использовали как вьючных животных. Если бы слоны имели г'ракх, то…

Внезапно он сообразил, что угодил в ловушку, расставленную Срин'гахаром.

— И здесь, — сказал нилдор, — местные «слоны» позволяли людям себя эксплуатировать. Правда, вы нас не ели и очень редко убивали, но часто принуждали работать. И несмотря на это, вы признаете, что мы обладаем г'ракх.

— То, что мы делали на этой планете, — ответил Гандерсен, — было огромной ошибкой, и когда мы это поняли, мы отказались от владения вашим миром и убрались отсюда. Но это вовсе не доказывает, что слоны — разумные существа, обладающие интеллектом. Это животные, Срин'гахар, обычные крупные животные, и ничего больше.

— Города и машины — не единственные достижения г'ракх.

— Где же в таком случае их духовные достижения? Что слон думает о природе Вселенной? Каково его мнение о Животворящей Силе? Как он определяет свое собственное место в обществе?

— Этого я не знаю, — согласился Срин'гахар. — Но и ты этого не знаешь, мой любезный попутчик, поскольку язык слонов тебе недоступен. Ты ошибаешься, если считаешь, что г'ракх отсутствует там, где ты не в состоянии его заметить.

— В таком случае, вполне возможно, что и малидары обладают г'ракх. И ядовитые змеи. И деревья, и лианы, и…

— Нет, — ответил Срин'гахар. — На этой планете только нилдоры и сулидоры имеют г'ракх. Мы знаем это — вне всякого сомнения. В вашем же мире не обязательно лишь одни люди должны быть разумны.

Гандерсен пришел к выводу, что продолжать дискуссию бессмысленно. Был ли Срин'гахар шовинистом, защищающим духовное превосходство «слонов» во всей Вселенной, или же намеренно занял крайнюю позицию, чтобы заставить его проявить человеческое высокомерие и тем самым показать моральную уязвимость земного империализма — этого Гандерсен не знал. Впрочем, это не имело значения. Он подумал о Гулливере, обсуждающем проблемы разума лошадей с гуигнгамами.

— Придется мне с тобой согласиться, — вежливо сказал Гандерсен, хотя, может быть, я когда-нибудь привезу на Белзагор слона, и тогда ты мне скажешь, есть у него г'ракх или нет.

— Я встречу его как брата.

— Боюсь, тебя разочарует пустая голова твоего брата, — сказал Гандерсен. — Ты увидишь существо, внешностью напоминающее тебя, но, боюсь, ты не обнаружишь у него души.

— Привези слона, мой любезный попутчик, а я уже сам разберусь, что у него в голове, — сказал Срин'гахар. — Но скажи мне еще одно, и я больше не буду тебе надоедать: когда твои собратья называют нас «слонами» — это потому, что они считают нас животными? Слоны — «обычные крупные животные», ведь так ты говорил? Люди с Земли считают нас именно такими?

— Они имеют в виду лишь внешнее сходство между нилдорами и слонами. Они говорят, что вы выглядите, как слоны.

— Хотелось бы мне в это верить, — заметил нилдор и замолчал, оставив Гандерсена наедине с чувством вины и стыда. В прежние времена у него не было привычки обсуждать проблемы разума с теми, на ком он ехал верхом. У него даже не возникало мысли о подобной возможности. Сейчас он ощущал, что Срин'гахар с трудом сдерживает негодование. Слоны — да, именно так Гандерсен рассматривал нилдоров. Может быть, разумные слоны. Но не более чем слоны.

Они молча двигались на север вдоль бурлящего потока. Около полудня они дошли до его источника — полукруглого озера, втиснувшегося между двумя цепями крутых холмов. Над озером вздымались клубы густого пара. В воде обитали теплолюбивые растения — розовые водоросли образовывали тонкую пленку на поверхности, а более толстые, голубовато-серые, спутанным ковром плавали на небольшой глубине.

Гандерсена заинтересовало озеро и его необычная растительность; он хотел взглянуть на него поближе, но не осмелился попросить Срин'гахара остановиться. Срин'гахар не только нес его, он был и его товарищем по путешествию; и если просто сказать: «Давай остановимся здесь на минутку», это могло лишь укрепить веру нилдора в то, что землянин все еще считает представителей его народа лишь вьючными животными. Поэтому Гандерсен решил проехать мимо — в конце концов, он не имеет права задерживать Срин'гахара на его пути к повторному рождению лишь затем, чтобы удовлетворить свое пустое любопытство.

Когда они приблизились к закруглению озера, с восточной стороны послышался страшный шум и треск ломающихся ветвей. Вся процессия нилдоров остановилась, чтобы посмотреть, что происходит. Гандерсену казалось, что еще немного, и из джунглей выскочит какой-нибудь охотящийся динозавр, по ошибке занесенный сюда из другого времени и пространства. Вместо этого из-за холмов выехала маленькая тупорылая машина, в которой он узнал гостиничный вездеход. Машина тащила на буксире примитивную платформу из неоструганных досок на больших колесах. На разболтанном, подпрыгивающем прицепе стояли четыре палатки, занимавшие большую его часть, а вокруг громоздились горы багажа. В задней части платформы, судорожно держась за ограждение и нервно оглядываясь по сторонам, сидели восемь туристов, которых Гандерсен видел два дня назад в отеле на побережье.

— Это твои соплеменники, — сказал Срин'гахар. — Наверное, ты хочешь с ними поговорить.

Честно говоря, в данный момент Гандерсену меньше всего хотелось встречаться с туристами. Он предпочел бы саранчу, скорпионов, ядовитых змей, тиранозавров, жаб — все что угодно, только не их. Он еще ощущал привкус таинственных ощущений, которые испытал среди нилдоров, и природу которых вряд ли мог постичь; полностью забыв о всех земных делах, он ехал в страну повторных рождений, поглощенный вечными проблемами добра и зла, природы разума, отношения людей к другим существам, и его отношения к собственному прошлому. Только что он пережил неприятную, даже болезненную встречу с ним, отвечая на якобы случайные, а на самом деле хорошо продуманные вопросы Срин'гахара о душе слонов. И вдруг ему снова предстояло оказаться среди пустых, примитивных людишек. Если он и успел приобрести какие-то индивидуальные черты в глазах своего спутника-нилдора, то они сразу же исчезнут, стоит ему присоединиться к, группе ничем не выделяющихся землян. В глубине души он понимал, что туристы, по крайней мере некоторые, не столь уж вульгарны и примитивны, как ему казалось. Это были обычные люди, дружелюбные, не слишком умные и не слишком глупые, в меру состоятельные и, вероятно, в отношении их жизни на Земле их не в чем было упрекнуть. Но здесь они казались бумажными фигурками, поскольку не имели никакой внутренней связи с планетой, которую решили посетить; она им была абсолютно безразлична. Гандерсен не хотел, чтобы Срин'гахар изменил свое мнение и перестал относиться к нему лучше, чем к остальным землянам, прибывшим на Белзагор. Он боялся, что поток слов, изливаемых туристами, захлестнет его и смоет его превосходство над ними.

Вездеход, будто потратив на буксировку прицепа последние силы, остановился в полутора десятках метров от берега озера. Из него выбрался Ван Бенекер, еще более потрепанный и пропотевший, чем обычно.

— Все выходим, — крикнул он туристам. — Идем осматривать одно из знаменитых горячих озер.

Гандерсен подумал, не сказать ли Срин'гахару, чтобы он шел дальше. Четверо остальных нилдоров, удовлетворив свое любопытство, уже удалились к другому концу озера. Однако он решил немного подождать, зная, что пренебрежительное отношение к представителям его собственного вида не прибавит ему уважения в глазах Срин'гахара.

Ван Бенекер повернулся к Гандерсену.

— Доброе утро, сэр! — крикнул он. — Рад вас видеть! Как ваше путешествие?

Туристы выкарабкались из прицепа. Они выглядели и вели себя в точности так, как представлял Гандерсен: скучающие, уставшие, пресыщенные увиденными чудесами. Штейн, владелец ресторана с лучшими в мире улитками, проверил диафрагму своей камеры и профессионально сделал панорамную голограмму окружающей местности, но когда снимок медленно выполз из щели в аппарате, он даже на него не взглянул — важен был процесс, а не сами снимки. Уотсон, врач, рассказывал Кристоферу, финансисту, какой-то анекдот, который давным-давно перестал быть смешным, а тот бессмысленно хихикал. Женщины, помятые, измученные пребыванием в джунглях, вовсе не обращали внимания на озеро. Две из них стояли, опершись на вездеход и ждали, когда им скажут, что именно они осматривают; две других, заметив присутствие Гандерсена, поспешно достали из сумочек помаду.

— Я ненадолго, — заверил он Срин'гахара, спускаясь на землю.

Подошел Ван Бенекер.

— Ну и поездка, — со злостью сказал он. — Проклятая дорога! Впрочем, мне давно уже пора к этому привыкнуть. А как ваши дела, мистер Гандерсен?

— Не жалуюсь, — Гандерсен кивнул в сторону прицепа. — Где ты раздобыл такую колымагу?

— Мы соорудили ее года два назад, когда сломался грузовик. Теперь возим на ней туристов, когда не удается договориться с нилдорами.

— Она напоминает чудо техники восемнадцатого века.

— Видите ли, сэр, у нас осталось не слишком много современного оборудования. У нас нет ни вспомогательных механизмов, ни гидравлических роботов. Ну, а какая-нибудь доска и две пары колес всегда найдутся. Этого хватит.

— Что с теми нилдорами, которые привезли нас из космопорта в отель? Мне казалось, что они готовы были на тебя работать.

— Иногда хотят, иногда не хотят, — сказал Ван Бенекер. — На них невозможно рассчитывать. Мы не можем заставить их работать и не можем их нанять. Мы можем только вежливо попросить, а если они откажут, то ничего не поделаешь. Два дня назад они заявили, что какое-то время не смогут быть в нашем распоряжении, так что пришлось вытащить этот прицеп… — он понизил голос. — По-моему, все из-за этой восьмерки глупых обезьян, которые считают, что нилдоры не понимают по-английски и постоянно твердят: «Ах, как ужасно, что такую прекрасную и ценную планету нам пришлось отдать стаду слонов».

— Когда мы сюда летели, — заметил Гандерсен, — некоторые из них высказывались вполне либерально. По крайней мере двое решительно поддерживали передачу власти жителям планеты.

— Ну конечно. На Земле они наслушались всевозможных политических теорий: отдать колониальные миры долгое время угнетавшемуся местному населению и тому подобное. А теперь, здесь, они вдруг пришли к выводу, что нилдоры вовсе не «местное население», а просто животные, забавные слоны, и все-таки нам стоило бы оставить эту планету себе, — Ван Бенекер сплюнул. А нилдоры все это слышат. Они притворяются, что не знают языка, но они его знают, мне хорошо известно, что знают. Стоит ли ожидать, что таких людей они захотят возить на спине?

— Понимаю, — ответил Гандерсен.

Он взглянул на туристов, которые, вытаращив глаза, смотрели на Срин'гахара, обгладывавшего неподалеку молодые побеги. Уотсон толкнул в бок Мирафлореса, а тот сжал губы и осуждающе покачал головой. Гандерсен не слышал, о чем те говорили, но догадывался, что они обсуждают прожорливость Срин'гахара. Ну какие цивилизованные существа могут доставать себе пищу хоботом с дерева?

— Останетесь пообедать с нами, мистер Гандерсен? — спросил Ван Бенекер.

— Спасибо за приглашение, — ответил Гандерсен. Он присел в тени, а Ван Бенекер собрал своих подопечных и повел их к берегу дымящегося озера. Гандерсен спокойно встал и присоединился к группе. Он начал слушать, что говорил гид, но сосредоточиться не удавалось.

«Зона высоких температур… выше 70 градусов по Цельсию… в некоторых местах выше, даже выше температуры кипения, однако там существуют живые организмы… особая генетическая приспособляемость… мы называем их теплолюбивыми… ДНК не сворачивается, но процент спонтанных мутаций очень высок, виды изменяются в невероятном темпе… энзимы сопротивляются теплу… поместите организмы из озера в холодную воду, и они замерзнут в течение минуты… жизненные процессы идут крайне быстро… развернутые и денатурированные белки могут также функционировать в подобных условиях… замкнутая система, не связанная с остальной частью планеты… температурный градиент… количественный анализ… знаменитый биолог-кинетик, доктор Брук… постоянное термическое разрушение чувствительных молекул… непрерывный ресинтез…»

Срин'гахар все еще набивал брюхо веточками. Гандерсену казалось, что нилдор ест намного больше, чем обычно в это время дня. Звуки обрываемых веток и жующих челюстей Срин'гахара смешивались с монотонной наукообразной речью Ван Бенекера.

Отцепив от пояса автоматический сачок, Ван Бенекер начал вылавливать образцы озерной фауны, чтобы продемонстрировать их своей группе. Он покрутил верньеры на рукоятке сачка, устанавливая массу и размеры желаемой добычи; сетка, закрепленная на конце растягивающейся почти до бесконечности металлической спирали, двигалась вперед и назад под поверхностью озера, охотясь за организмами с заданными параметрами. Когда датчики сообщили о присутствии живой материи, отверстие сетки раскрылось и тут же быстро захлопнулось. Ван Бенекер вытащил ее, доставив на берег какого-то несчастного пленника.

На берегу оказывалось одно озерное животное за другим — красные, словно вареные, но живые и сердито сопротивляющиеся. Появилась панцирная рыба, заключенная в блестящие пластины, украшенные фантастическим орнаментом. За ней последовало подушкообразное существо с длинным заостренным хвостом и злыми глазами на стебельках, а за ним — нечто, выглядевшее как один огромный коготь с крошечным рудиментарным телом. Среди гротескной добычи Ван Бенекера не было двух одинаковых созданий. Высокая температура озера, повторил он, вызывает постоянные мутации. Он снова отбарабанил все свое генетическое объяснение, в то же время бросая очередное маленькое чудовище обратно в горячую воду и протягивая руку за следующим.

Туристы не задавали никаких вопросов, терпеливо ожидая, когда гид закончит показывать им забавную живность и повезет их куда-нибудь еще. Гандерсен, которому никогда прежде не представлялась возможность познакомиться с обитателями одного из высокотемпературных озер, был благодарен Ван Бенекеру за эту демонстрацию, но зрелище трепещущих пойманных животных быстро ему наскучило, и он решил отправиться дальше.

Гандерсен огляделся по сторонам и обнаружил, что Срин'гахара поблизости нет.

— На этот раз перед нами, — говорил Ван Бенекер, — самое опасное животное в озере, которое мы называем акулой-лезвием. Кстати, такой я до сих пор не встречал. Видите эти маленькие рожки? Что-то новенькое. И эта штука вроде фонаря на голове, которая то вспыхивает, то гаснет? — В сетке извивалось темно-красное существо длиной около метра. Вся его нижняя часть, от носа до хвоста, откидывалась вниз, образуя гигантскую пасть, усаженную сотнями острых, как иглы, зубов. Когда пасть открывалась и закрывалась, казалось, что все животное распадается пополам и снова соединяется. — Эта тварь жрет все подряд, включая добычу втрое крупнее нее, — сказал Ван Бенекер. — Как вы видите, она очень злая и дикая, и…

Обеспокоенный, Гандерсен отошел от берега, чтобы поискать Срин'гахара. Он нашел место, где кормился нилдор: на нижних ветвях многих деревьев кора была ободрана. След нилдора вел в глубь джунглей. Его охватил страх при мысли о том, что Срин'гахар спокойно ушел и бросил его.

Придется прервать путешествие. Он не осмелится отправиться в одиночку, пешком, по этому дикому бездорожью. Он попросит Ван Бенекера отвезти его обратно, в какое-нибудь стойбище нилдоров, где, может быть, удастся снова договориться о путешествии в Страну Туманов.

Группа туристов возвращалась с озера. Ван Бенекер шел с сеткой, переброшенной через плечо, а в ней шевелились какие-то выловленные из воды существа.

— Обед, — сообщил он. — Я поймал несколько крабов. Вы голодны?

Гандерсен вымученно улыбнулся. Он наблюдал, вовсе не испытывая голода, как Ван Бенекер открыл сетку и высыпал десяток овальных, пурпурных существ, разной внешности и величины. Они кругами ползали по земле, явно ошеломленные относительно холодным воздухом, от них поднимался пар. Ван Бенекер ловко перебил им хребты заостренной палкой и поджарил с помощью лучемета. Потом он вскрыл панцири, и показалось белое, дрожащее, как студень, мясо. Три женщины поморщились и отвернулись. Только миссис Мирафлорес взяла краба и стала с аппетитом есть. Похоже, мужчинам они тоже пришлись по вкусу. Гандерсен жевал студень и время от времени поглядывал в лес — не появится ли Срин'гахар. До него долетали обрывки разговора:

–..огромные потенциальные доходы, и все впустую, просто впустую…

–..если даже и так, то наша обязанность — поддерживать движение к самоопределению на каждой планете, которая…

–..но разве они люди… -..а где душа? Это единственный способ признать, что…

–..слоны, всего лишь слоны. Видели, как они обгладывали деревья…

–..передать им власть, что было ошибкой, она привела меньшинство, руководствовавшееся чувствами…

— Ты чересчур строг, дорогой. Действительно, на некоторых планетах были злоупотребления, но…

–..глупый политический оппортунизм, так бы я это назвал. Слепые ведут слепых…

–..умеют писать? Умеют думать? Даже в Африке мы имели дело с людьми, но и там…

–..душа, внутренний мир…

–..кучи пурпурного дерьма на пляже…

— У нилдоров есть душа. Я в этом нисколько не сомневаюсь, — заявил Гандерсен, сам удивляясь тому, что включился в разговор.

Туристы повернулись к нему. Внезапно наступила тишина.

— У них есть религиозные верования, — продолжал он, — а ведь именно с этим связывается существование духа, души, верно?

— Какая у них религия? — поинтересовался Мирафлорес.

— Я точно не знаю. Но одна из важных ее составляющих — танец экстаза, нечто вроде подпрыгиваний и кружения на месте, который вызывает некие мистические ощущения. Я знаю. Я танцевал с ними. Мне удалось познать по крайней мере часть этих ощущений. Кроме того, у них есть нечто, называемое повторным рождением. По-видимому, это кульминация их обрядов. Я сам этого не понимаю. Они идут на север, в Страну Туманов, и там с ними что-то происходит. Что именно — они хранят в тайне. Возможно, сулидоры что-то им дают — может быть, какой-то наркотик, — что омолаживает их внутренне и позволяет как бы очиститься. Вам понятно?

Говоря это, он почти машинально принялся за несъеденных крабов.

— Я могу только сказать, — продолжал он, — что повторное рождение жизненно важно для нилдоров, и что положение индивидуума в племенной структуре зависит от количества повторных рождений. Все это доказывает, что они не животные. Они живут в обществе и имеют культуру, хотя нам и трудно ее понять.

— Почему у них в таком случае нет цивилизации? — спросил Уотсон.

— Я же только что сказал, что есть.

— Я имею в виду города, машины, книги…

— Они не приспособлены физически к тому, чтобы писать, строить разные объекты и вообще совершать технические операции, — ответил Гандерсен. Разве вы не видите, что у них нет рук? Раса, имеющая руки, создает один вид цивилизации, а раса, подобная слонам, — другой.

Гандерсен был весь в поту, и вдруг ощутил страшный голод. Он заметил, что женщины как-то странно на него смотрят, и понял, почему: сам того не замечая, он запихивал в рот все, что можно было съесть. Ему казалось, что у него лопнет череп, если он сейчас же не сбросит бремя тяжкой вины, которое давило на его душу и заставляло высказаться. Неважно, что именно эти люди менее всего подходили для того, чтобы перед ними исповедоваться. Он не в силах был контролировать свои слова.

— Когда я прилетел сюда, — говорил он, — я был таким же, как вы. Я недооценивал нилдоров, и потому совершил тяжкий грех, в котором должен вам сознаться. Как известно, некоторое время я был управляющим округом, и в мои обязанности входило использование местной рабочей силы. Поскольку мы не вполне сознавали, что нилдоры — разумные, самостоятельные существа, мы использовали их, принуждали к тяжелой работе на стройках, заставляли поднимать хоботом балки и вообще выполнять любую тяжелую физическую работу. Мы относились к ним, как к машинам.

Гандерсен закрыл глаза и почувствовал, как на него неумолимо валится его прошлое, как его обволакивает черная туча воспоминаний.

— Нилдоры позволяли нам использовать их. Почему — одному Богу известно. Думаю, мы были тем крестом, благодаря которому их раса должна была пройти очищение. Однажды прорвало плотину в районе Монро, на севере, недалеко от границы Страны Туманов, и всем плантациям грозило затопление, что повлекло бы миллионные убытки для Компании. Под угрозой оказались также электростанция в том районе и административные здания, и, можно сказать, если бы мы не среагировали достаточно быстро, все наши инвестиции на севере пошли бы псу под хвост. Я отвечал за всю операцию. Мы уже послали туда всех наших роботов, но этого было недостаточно, поэтому пришлось привлечь и нилдоров. Мы согнали их всех, из каждого уголка джунглей, мы работали день и ночь, валясь с ног от усталости. Мы справились с наводнением, но опасность еще не миновала. Утром на шестой день я поехал проверить, выдержит ли плотина, и увидел семерых нилдоров, которых до сих пор не встречал — они шли по тропе на север. Я приказал им следовать за мной. Они очень вежливо отказались и сообщили, что идут в Страну Туманов на церемонию повторного рождения и не могут задерживаться. Повторного рождения? А какое мне было дело до их повторного рождения?! Я не собирался принимать эту отговорку, особенно перед угрозой наводнения. Не раздумывая, я приказал им — пусть приступают к работе на плотине, или я разберусь с ними на месте. Повторное рождение может подождать, сказал я. Возродитесь в другой раз. Положение серьезное. Они опустили головы и погрузили концы хоботов в песок — это у них признак большого горя. Один из них сказал, что они очень мне сочувствуют. Я разъярился и сообщил им, что они могут сделать со своим сочувствием. И вообще, по какому праву они мне сочувствуют? Я достал лучемет, — продолжал он. — Ну, вперед, пошли! Вы нужны для работы. Их большие глаза с сожалением смотрели на меня. Хоботы в песке. Двое или трое отозвались, что им очень жаль, но сейчас они не могут на меня работать, что прервать путешествие для них невозможно, они предпочтут скорее умереть. Они не хотели меня унизить своим отказом, но я был в бешенстве и решил, что они мне за это заплатят. Я уже хотел было поджарить одного для острастки, но сдержался. Я спросил сам себя — что я, черт побери, хочу сделать, а нилдоры ждали, и мои сотрудники наблюдали за мной, и другие нилдоры тоже смотрели. Я снова поднял лучемет, чтобы убить одного из них, того, который так мне сочувствовал, надеясь, что это научит других уму-разуму. А они ждали. Ну как можно сжечь семерых паломников, даже если они отказываются выполнять приказ шефа округа? С другой стороны, мог пострадать мой авторитет. Я нажал на спуск и прошелся лучом ему по хребту — прижег не слишком глубоко, только шкуру. Нилдор стоял неподвижно, а ведь еще мгновение, и я мог бы сжечь его дотла. И таким образом я перечеркнул себя в их глазах, поскольку применил силу. Этого они и ждали. Два нилдора, выглядевшие старше других, сказали, чтобы я прекратил, что они подумают и посовещаются. Я опустил лучемет, а они отошли в сторону, чтобы провести свое совещание.

Нилдор, которого я прижег, немного хромал и выглядел жалко, хотя и был ранен не столь тяжко, как я. Тот, кто ранит, может страдать намного сильнее, чем его жертва, вы знаете об этом? Наконец, нилдоры согласились выполнить мой приказ. Вместо того чтобы идти на север, на повторное рождение, они пошли работать к плотине, даже тот, раненый. Через девять дней вода начала спадать, электростанция и плантации были спасены, и все мы жили счастливо долгие годы.

Гандерсен закончил свой рассказ и понял, что не может больше смотреть на этих людей. Он поднял панцирь последнего краба и взглянул, не осталось ли еще хоть немного студня. Он чувствовал себя истощенным, раздавленным. Царила тишина, и казалось, что она бесконечна.

— Ну и что потом? — спросила миссис Кристофер.

Гандерсен посмотрел на нее, прищурившись. Он думал, что уже все сказал.

— Ничего, — ответил он. — Вода спала.

— Но в чем смысл этой истории?

Ему хотелось швырнуть панцирь краба в ее улыбающуюся физиономию.

— Смысл? — спросил он. — Смысл? Но… — у него закружилась голова. Семь разумных существ шли исполнить священный обряд своей веры, а я, под угрозой применения оружия, заставил их работать над ремонтом сооружений, которые не имели для них ни малейшего значения. И они пошли, и таскали бревна. Разве этого недостаточно? Кто из нас был выше духовно? Во что превращается человек, если относится к разумному, самостоятельному существу, как к скотине?

— Но это была крайняя необходимость, — заметил Уотсон. — Вам требовалась любая помощь, какую вы могли найти. В такой ситуации обо всем остальном следует забыть. Они опоздали на девять дней на свое повторное рождение. Ну и что?

— Нилдор спешит возродиться лишь тогда, когда приходит его время, сдавленно сказал Гандерсен, — а я не могу сказать, когда это бывает. Может быть, это зависит от звезд, может быть, от положения спутников. Нилдор должен прибыть на место повторного рождения в определенное время. Если ему это не удастся, он не сможет возродиться. Те семеро нилдоров уже опаздывали, так как проливные дожди размыли дороги на юге, а когда еще я задержал их на девять дней, стало окончательно поздно. Когда завершились работы на строительстве плотины, они просто вернулись на юг, к своему племени. Я не знал почему. Только потом я понял, что они потеряли шанс на повторное рождение, и им придется ждать десять, а может быть, двадцать лет, чтобы отправиться туда снова. А может быть, следующего такого шанса у них уже никогда не будет.

Гандерсену не хотелось больше говорить. В горле у него пересохло, в висках пульсировало. Самый лучший способ очиститься, подумал он — нырнуть в кипящее озеро. Он встал и в тот же момент заметил, что Срин'гахар вернулся и стоит неподвижно в нескольких сотнях метров от него, под раскидистым деревом.

— Смысл в том, — повернулся Гандерсен к туристам, — что у нилдоров есть религия и есть душа, и к ним следует относиться, как к людям. И если право на самоопределение вообще признается, то нельзя не признавать его и на этой планете. Смысл в том, что, когда земляне вступают в контакт с другими видами, обычно лишь с огромным трудом удается добиться взаимопонимания. И еще я хочу добавить, что меня не удивляет ваше отношение к нилдорам, поскольку я сам думал о них подобным же образом, а изменил свое мнение лишь тогда, когда это, собственно, уже не имело значения. Но и в то время я еще не сделал достаточно глубоких выводов, которые изменили бы мою позицию. Это одна из причин, по которым я вернулся на эту планету. А теперь прошу меня извинить — мне пора, — и он поспешно ушел прочь.

— Можно идти, — сказал он Срин'гахару. Нилдор опустился на колени. Гандерсен взобрался ему на спину.

— Куда ты ушел? — спросил землянин. — Я волновался — куда ты исчез.

— Я решил, что должен оставить тебя наедине с твоими друзьями, ответил Срин'гахар. — Зачем волноваться? Я ведь обязался безопасно доставить тебя в Страну Туманов.

Глава восьмая

Пейзаж изменился. Экваториальные джунгли остались позади; дорога в Страну Туманов поднималась на взгорье. Здесь еще царил тропический климат, но влажность воздуха была уже не столь высока — атмосфера, вместо того чтобы постоянно удерживать влагу в своих цепких объятиях, время от времени высвобождала ее в виде дождя, после которого воздух становился чистым и легким, пока его влажность вновь не поднималась до прежнего уровня. Растительность тоже была другой: угловатая, шершавая, с острыми, как бритва, листьями. Листва многих деревьев светилась, озаряя ночной лес холодным сиянием. Здесь было меньше лиан, а кроны деревьев уже не создавали непрерывного полога, задерживавшего боль шую часть солнечного света; его лучи падали на лесную подстилку, а местами открывались большие освещенные пространства и лужайки. Почва, омытая частыми дождями, имела бледно-желтый оттенок, в отличие от черной земли в джунглях. В кустах часто пробегали мелкие животные. Медленно проползали похожие на слизняков создания, сине-зеленые с черными мантиями; Гандерсен узнал в них подвижные высокогорные грибы — растения, которые перемещались с места на место в поисках упавших веток или разбитого молнией ствола дерева. И нилдоры, и люди считали их деликатесом.

Вечером третьего дня пути на север от кипящего озера Срин'гахар и Гандерсен нагнали четырех нилдоров, которые ушли вперед. Они расположились у подножия крутого, неровного холма и пробыли там уже по крайней мере целый день, судя по объеденным листьям и веточкам окрестных деревьев. Их хоботы и пасти, измазанные светящимся соком, ярко сияли. Вместе с ними был огромный сулидор — такого крупного Гандерсен до сих пор не видел. Сулидор был почти вдвое выше человеческого роста и стоял, выпрямившись, возле большого камня, поросшего диким мхом, широко расставив ноги и опираясь на мускулистый хвост. Узкие глаза, прикрытые тяжелыми веками, взглянули на Гандерсена. Длинные лапы с кривыми когтями свободно свисали вдоль туловища. Мех сулидора, цвета старой бронзы, был необычно густым.

Одна из кандидаток на возрождение, самка по имени Луу'хамин, обратилась к Гандерсену.

— Этого сулидора зовут На-синисул, — сказала она. — Он хочет с тобой поговорить.

— Так пусть говорит.

— Я хочу, чтобы ты сначала знал, что он не простой сулидор. Он один из тех, кто руководит церемонией повторного рождения, и мы снова встретим его, когда дойдем до Страны Туманов. Он принадлежит к верхушке племени, и к его словам следует относиться серьезно. Ты будешь иметь это в виду, слушая его?

— Буду. Я всегда отношусь серьезно к чьим бы то ни было словам, но, конечно, его слова выслушаю с особым вниманием. Пусть говорит.

Сулидор подошел ближе и снова остановился, глубоко погрузив ноги в размокшую землю. Он говорил на языке нилдоров с северным акцентом, хрипло и медленно.

— Я отправился в путь, чтобы побывать на Море Песка, — сообщил он, — и теперь возвращаюсь в свою страну, где буду помогать нилдорам готовиться к повторному рождению. Здесь я оказался чисто случайно. Ты понимаешь, что мое присутствие здесь никак не связано ни с тобой, ни с твоими спутниками?

— Да, понимаю, — ответил Гандерсен, удивленный словами сулидора. До сих пор он знал сулидоров лишь как темных, диких созданий, тайком пробирающихся сквозь заросли.

— Когда я вчера проходил неподалеку, — продолжал На-синисул, — я случайно наткнулся на место, где находился пункт вашей Компании. Я случайно заглянул внутрь, хотя меня там ничего не интересовало, и обнаружил там двух землян, но их тела им уже не служили. Они не могли двигаться и с большим трудом говорили. Они умоляли меня помочь им покинуть этот мир, но я не мог, конечно, взять на себя такую ответственность. Поэтому я прошу, чтобы ты пошел туда со мной и отдал соответствующее распоряжение. Я не пробуду здесь долго, так что это нужно сделать прямо сейчас.

— Это далеко?

— Мы успеем дойти туда до восхода третьей луны.

— Что-то я не помню, чтобы поблизости была станция Компании, — сказал Гандерсен Срин'гахару. — Какая-то была, но это в двух днях пути отсюда, так что…

— Это то место, где собирали съедобные ползающие существа и отправляли их вниз по реке, — объяснил нилдор.

— Здесь? — пожал плечами Гандерсен. — Наверное, я снова потерял ориентацию. Ладно. Пошли.

Сулидор быстро шагал через светящийся лес, а Гандерсен спешил за ним следом на спине Срин'гахара. Они спускались в долину, становилось все более душно и сумрачно. Пейзаж тоже изменился; корни деревьев выпирали из земли, как огромные костлявые локти, и тонкие усики, росшие из корней, испускали неприятное зеленое свечение. Почва была сыпучей и каменистой; Гандерсен слышал, как она скрипит под ногами Срин'гахара. На многих корнях сидели похожие на птиц существа, напоминавшие сов, лишенных какого бы то ни было цвета; некоторые из них были черными, некоторые белыми, а некоторые белые с черными пятнами или наоборот. Он не мог сказать, действительно ли это их истинная окраска, или просто иллюзия отсутствия цвета, вызванная свечением растительности. От бледных цветов-паразитов, свисавших со стволов деревьев, шел тошнотворный запах.

Под уступом голой, выветрившейся желтой скалы возвышалось то, что осталось от станции Компании. Здание казалось еще более разрушенным, чем биостанция на юге; купол крыши провалился, и стены были покрыты растительностью. Гандерсен спешился и остановился у входа, ожидая сулидора. Пошел теплый, приятный дождь. Запах леса сразу же изменился: вместо резкого и пронзительного он стал сладковатым. Однако это была сладость гниения.

— Земляне внутри, — сказал На-синисул. — Можешь войти. Я подожду твоих распоряжений.

Гандерсен вошел в здание. Воздух был затхлым, смрадным и насыщенным влагой. Он подумал о том, сколько микроорганизмов попадает в его легкие с каждым вдохом. Слышался громкий звук тяжелых капель на фоне шума дождя, падающего сквозь дырявую крышу. Он решил осветить помещение лучом, и тут же что-то хлестнуло его по лицу и затрепыхалось — какое-то существо, привлеченное теплом и светом. Гандерсен отогнал его. На пальцах осталась липкая слизь.

Где земляне?

Он осторожно обошел здание. Он помнил его весьма смутно — одну из бесчисленных станций в джунглях, которые Компания когда-то разбросала по всему Миру Холмана. Плиты пола разошлись и покоробились, и приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Везде ползали подвижные грибы, поглощая пленку, покрывавшую всю внутреннюю поверхность здания, и оставляя за собой узкие блестящие следы. Гандерсен старался не наступать на них, но ему не всегда это удавалось. Он подошел к месту, где здание расширялось, и из него был выход наружу; он посветил лучом и увидел почерневший причал на берегу реки. Да, вспомнил он. Здесь упаковывали грибы, грузили их на баржи и отправляли вниз по реке на рынок. Но баржи Компании больше здесь не останавливались, и вкусные слизняки теперь безбоязненно ползали по остаткам мебели и оборудования.

— Эй! — крикнул он. — Эй!

В ответ послышался стон. Спотыкаясь и оскальзываясь в темноте, борясь с подступающей к горлу тошнотой, он пробрался через завал невидимых предметов и подошел к тому месту, откуда слышался звук капель. Высоко на стене висело нечто ярко-красное в форме корзины, размером с человеческую грудную клетку. Из больших пор в его губчатой поверхности выделялась черная жидкость и с хлюпаньем канала вниз. Когда свет лучемета Гандерсена коснулся его, выделение усилилось, превратившись почти в водопад маслянистой жидкости. Когда он отвел луч в сторону, поток несколько ослаб, оставаясь, однако, достаточно мощным.

Пол здесь шел наклонно, и капли из губчатой корзины быстро стекали, собираясь в дальнем конце комнаты, в углу между полом и стеной. Там Гандерсен и нашел землян. Они лежали рядом на низком матрасе. Стекающая жидкость образовала вокруг черную лужу, полностью покрывая матрас и заливая их тела. Голова одного из землян склонилась набок, и лицо полностью было погружено в жидкость. Второй стонал.

Оба были обнажены — мужчина и женщина, столь худые и истощенные, что их признаки пола стали почти неразличимы. У них не было ни волос, ни даже бровей. Сквозь высохшую, как пергамент, кожу, выпирали кости. Глаза их были открыты, но неподвижный, стеклянный взгляд был устремлен в одну точку. В морщинах кожи росла серая плесень, а по телам ползали грибообразные существа.

Гандерсен машинально, резким движением сбросил двух слизняков с высохшей груди женщины. Она пошевелилась и застонала.

— Это конец? — прошептала она на языке нилдоров. Голос ее звучал, как тихое пение флейты.

— Кто вы? — спросил Гандерсен по-английски. — Что с вами случилось?

Ответа не было.

Грибовидный слизняк вполз ей на лицо. Он отшвырнул его и коснулся ее щеки. Ему показалось, что он проводит пальцами по плотной, хрустящей бумаге. Он пытался вспомнить, кто она, представляя себе черные волосы на лысом теперь черепе, чуть изогнутые брови, полные щеки и улыбающиеся губы.

Но это не помогало: либо он ее полностью забыл, либо никогда не видел.

— Сейчас все кончится? — снова спросила она на языке нилдоров.

Гандерсен наклонился к ее товарищу и аккуратно, боясь сломать хрупкую шею, приподнял его голову. Казалось, мужчина дышал жидкостью — она вытекала у него из носа и изо рта, а мгновение спустя стало ясно, что обычным воздухом он дышать не в состоянии. Гандерсен снова погрузил его лицо в жидкость, но до этого успел его узнать. Это был некий Гарольд — или, может быть, Генри? — Дикстра, которого он когда-то видел два или три раза.

Незнакомая женщина пошевелила рукой, однако ей не хватало сил поднять ее. Оба выглядели, как живые привидения, как воплощение смерти, погруженные в липкую жидкость, совершенно беспомощные.

— Давно вы в таком состоянии? — спросил он на языке нилдоров.

— Вечность, — прошептала она.

— Кто вы?

— Не… помню. Я… жду. — Чего?

— Жду… конца.

— Послушайте. Меня зовут Эдмунд Гандерсен. Раньше я был управляющим округом. Я хочу вам помочь.

— Убей меня. Сначала меня, потом его.

— Мы перевезем вас отсюда в космопорт. Через неделю или через десять дней вы будете в пути на Землю, а потом…

— Нет… пожалуйста…

— Почему? Почему нет? — допытывался он.

— Покончи с этим. Покончи.

Она собрала все силы, чтобы выгнуть спину и чуть приподняться из жидкости, которая почти покрывала нижнюю часть ее тела. Что-то внезапно забилось и выпятилось под ее кожей. Гандерсен коснулся ее напряженного живота и почувствовал, что там что-то шевелится; это было самое жуткое ощущение, которое он когда-либо испытывал. Он коснулся тела Дикстры, и там, внутри, тоже что-то шевелилось.

Почти парализованный ужасом, он поднялся на ноги и отошел, глядя в свете лучемета на судорожно вытянувшиеся обнаженные, но бесполые тела, от которых остались кожа и кости. Эти люди не обладали уже ни телом, ни душой, однако все еще были живы. Его охватил пронзительный, парализующий страх.

— На-синисул! — крикнул он. — Иди сюда! Иди скорее!

Сулидор тотчас же появился и встал рядом.

— В них что-то сидит, — в ужасе сказал Гандерсен. — Какие-то паразиты? Они шевелятся. Что это?

— Смотри, — На-синисул показал на губчатую корзину, из которой вытекала черная жидкость. — Они носят в себе его потомство. Они кормят его: через год, два, а может быть, три из них выйдут личинки.

— Почему они не умирают?

— Они питаются вот этим, — сулидор махнул хвостом над темной лужей. Они впитывают это сквозь кожу. Эта жидкость в достаточной степени поддерживает их, а вместе с ними и то, что в них сидит.

— Мы заберем их отсюда, перевезем по реке в отель, и…

— Они умрут, — сказал На-синисул, — стоит только вытащить их из этой жидкости. Их уже не спасти.

— Когда это кончится? — тихо спросила женщина. Гандерсен вздрогнул. Его всегда учили, что никогда нельзя соглашаться с неизбежностью смерти: пока в человеке тлеет искорка жизни, его можно спасти. Из остатков тканей можно создать копию оригинала. В этом мире, однако, не было соответствующего оборудования. Мысли его путались. Он не знал, какое принять решение. Оставить их здесь и позволить чужим тварям питаться их внутренностями? Попытаться каким-то образом доставить их в космопорт и отправить в ближайший госпиталь? Немедленно прекратить их мучения? А может быть, самому попробовать освободить их тела от того, что пожирает их изнутри? Он снова присел и, отчаянным усилием преодолев страх и отвращение, коснулся живота женщины и ее выпирающих бедер. Под кожей была чудовищная, дрожащая масса. Однако разум женщины еще действовал, хотя она и забыла свое имя и родной язык. Мужчине, который был без сознания, повезло больше, хотя он находился в таком же состоянии. По крайней мере Дикстре не приходилось лежать в темноте и ждать смерти, которая придет лишь тогда, когда живущие внутри него личинки выйдут наружу из порабощенной ими человеческой плоти. Неужели именно такого конца ожидали эти земляне, отказавшись когда-то покинуть мир, который полюбили? Белзагор может овладеть человеком, говорил многократно рожденный Вол'химиор. Но здесь его слова воплотились чересчур буквально. От смрада разлагающихся тел его мутило.

— Убей обоих, — решился он. — И быстро.

— Ты мне приказываешь?

— Убей их. И сорви это со стены и тоже убей.

— Оно не совершило никакого преступления, — заметил сулидор. — Оно делает лишь то, что для него естественно. Убив тех двоих, я лишу его потомства, но я не хочу лишать его и жизни.

— Хорошо, — согласился Гандерсен. — Только землян. Быстро.

— Это будет акт милосердия, совершенный по твоему явному приказу, сказал На-синисул.

Он наклонился и, подняв тяжелую лапу с выпущенными на всю длину кривыми когтями, дважды нанес удар.

Гандерсен с трудом подавил желание отвернуться. Тела развалились, как сухая скорлупа. То, что было внутри, вылезло наружу — бесформенное, сырое, расползающееся. Даже сейчас, повинуясь непонятному рефлексу, трупы судорожно дернулись. Гандерсен вглядывался в их лица.

— Вы меня слышите? — спросил он. — Вы живы или мертвы?

Женщина открыла рот, но не издала ни звука. Гандерсен не знал, была ли это попытка что-то сказать, или просто последняя нервная судорога мышц. Он нажал на спуск, и из лучемета вырвалось мощное пламя. Гандерсен направил его на темную лужу. Из праха ты возник и в прах обратишься, подумал он, превращая в пепел тело Дикстры, тело лежащей рядом с ним женщины и извивающихся личинок. Поднялись клубы едкого, удушливого дыма.

Гандерсен уменьшил пламя и повернулся к сулидору.

— Идем, — сказал он. Оба вышли наружу.

— Я бы хотел сжечь это здание, очистить это место огнем, — сказал Гандерсен.

— Знаю.

— Ты бы меня, однако, удержал.

— Ошибаешься. Никто в этом мире не удержит тебя от чего бы то ни было.

«Что бы это дало?» — подумал Гандерсен. Очищение уже свершилось. Он убрал отсюда существа, которые были здесь чужими.

Дождь кончился. Срин'гахар ждал Гандерсена, чтобы забрать его. Они присоединились к остальным четырем нилдорам и, хотя была уже ночь, двинулись в путь. Они потеряли слишком много времени, а страна повторного рождения была еще далеко. К утру Гандерсен услышал шум Водопадов Шангри-Ла, которые нилдоры называли Ду'джаюх.

Глава девятая

Казалось, перед ними стоит белая стена воды. Ничто на Земле не могло сравниться с этим зрелищем — река Мэдден, или Серан'ни, обрушивалась с высоты пятисот метров, потом шестисот, а потом еще пятисот, с уступа на уступ, в своем неустанном стремлении к морю. Гандерсен и его спутники-нилдоры остановились у подножия водопадов, где весь каскад с грохотом падал в широкий, окруженный каменными стенами бассейн, из которого река, извиваясь, продолжала свой путь на юго-восток. Сулидор попрощался с ними и в одиночку отправился на север. Позади Гандерсена лежала прибрежная равнина — по правую сторону, и центральное плоскогорье — по левую. Прямо впереди, у вершины водопада, начинались северные горы, ограничивавшие путь в Страну Туманов. Гигантское ущелье, шедшее с севера на юг, отделяло прибрежную равнину от центрального плоскогорья; другое ущелье, шедшее с востока на запад, отделяло и равнину, и плоскогорье от лежащих впереди гор.

Гандерсен выкупался в бассейне с холодной и кристально чистой водой, и они начали подниматься в гору.

Расположенная почти на вершине станция Шангри-Ла, один из самых важных постов Компании, снизу была не видна. Когда-то станции были и у подножия водопада и у среднего порога, но от этих зданий уже ничего не осталось всего за восемь лет их полностью поглотили джунгли. На вершину вела зигзагами каменистая дорога. Когда Гандерсен увидел ее впервые, он думал, что это работа инженеров Компании, но потом узнал, что это естественная тропа, которую нилдоры расширили и углубили, чтобы облегчить себе путь к месту повторного рождения.

Мерный ритм восхождения укачал Гандерсена, и у него начали слипаться глаза. Он судорожно держался за складку кожи на спине Срин'гахара и молился о том, чтобы не упасть, если задремлет. В какой-то момент, когда он внезапно проснулся, оказалось, что он держится только левой рукой, а его тело сползло на бок нилдора и висит над почти двухсотметровой пропастью. В другой раз, снова задремав, он ощутил холодный душ и, очнувшись, обнаружил, что ревущий поток воды несется вниз не более чем в десятке метров от него. У вершины нижнего порога нилдоры остановились, чтобы поесть, и Гандерсен плеснул в лицо ледяной водой, чтобы стряхнуть с себя сонливость. Они двинулись дальше. Теперь он чувствовал себя уже лучше; воздух посвежел, дул прохладный ветер. За час до заката они добрались до вершины водопада.

Станция Шангри-Ла внешне не изменилась: три разного размера блока из темного переливающегося пластика и тщательно ухоженный сад, полный необычных тропических растений, заросшие ползучими стеблями веранды с видом на реку. Гандерсен почувствовал сухость в горле и дрожь в ногах.

— Как долго мы можем здесь остаться? — спросил он Срин'гахара.

— А как долго ты бы хотел?

— День, может быть, два — еще не знаю. Зависит от того, как меня здесь встретят.

— У нас пока еще есть время, — сказал нилдор. — Я и мои друзья расположимся в зарослях. Когда ты сочтешь, что пришла пора двигаться дальше, приходи к нам.

Нилдоры не спеша скрылись в зарослях, а Гандерсен направился к станции. У входа в сад он остановился. Деревья были суковатые и кривые, с длинными, широкими неровными листьями, свисающими вниз. Горная флора отличалась от растительности на юге, хотя и здесь царило лето. В здании мерцал свет. Везде чувствовался порядок, что резко контрастировало с разрушенной биостанцией и кошмарным зрелищем на станции с грибовидными слизняками. Даже сад возле отеля не был ухожен до такой степени.

Четыре аккуратных ряда мясистых, неприлично выглядевших розовых лесных «свечек» росли по сторонам дорожки, которая вела к зданию. Слева и справа стояли небольшие рощицы стройных, высоких деревьев с шаровидными цветами; их ветви сгибались под тяжестью гигантских плодов. Рядом росли деревья халлигалли и кусты горькой ягоды — растения для этих мест экзотические, привезенные из влажных экваториальных тропиков — и могучие деревья мечецвета, вздымавшие к небу длинные блестящие тычинки своих цветов. Изящные лианы извивались по земле, но отнюдь не где попало. Гандерсен прошел еще несколько шагов и услышал мягкий печальный вздох кустов сенсифрона, мягкие волосатые листья которых сворачивались и сжимались, осторожно раскрываясь, когда он проходил мимо, и снова захлопываясь, когда он поворачивался, чтобы бросить на них быстрый взгляд. Еще два шага, и он подошел к невысокому дереву, названия которого он не помнил, с гладкими красными летучими листьями, которые отрывались от тонких ветвей и уносились прочь; на их месте немедленно начинала расти свежая листва.

Это был волшебный сад. Но неожиданности были еще впереди. За зарослями плюща Гандерсен обнаружил полукруглый участок, поросший тигровым мхом хищным растением с недружелюбного центрального плоскогорья. Мох мог расти и в других частях планеты — например, в отеле на побережье, где он уже вышел из-под контроля — но Гандерсен помнил, что Сина испытывала к нему непреодолимое отвращение, так же как и ко всему, что произрастало или обитало на этом жутком плоскогорье. Хуже того, взглянув вверх, он увидел большие массы трясущегося студня, пронизанного синими и красными нервными волокнами, свисавшие с нескольких высоких деревьев — других хищных тварей, тоже с центрального плоскогорья. Что делают эти зловещие создания в этом зачарованном саду? Мгновение спустя он увидел третье доказательство того, что страхи Сипы перед плоскогорьем давно миновали: дорогу ему перебежало одно из толстых, похожих на выдру, животных, которые так донимали их с Синой в ту страшную ночь. Оно остановилось, шевеля носом и приподняв цепкие лапы, словно искало, что бы схватить. Гандерсен шикнул на него, и животное скрылось в кустах.

Из тени появилась массивная двуногая фигура и преградила Гандерсену путь. Гандерсен подумал сначала, что это сулидор, но тут же сообразил, что это всего лишь робот, вероятно, садовник.

— Человек, что ты здесь делаешь? — низким голосом спросил робот.

— Я гость, — ответил Гандерсен, — путник, который ищет ночлега.

— Женщина ждет тебя?

— Наверняка нет. Однако она захочет меня видеть. Скажи ей, что пришел Эдмунд Гандерсен.

Робот внимательно посмотрел на него.

— Я скажу ей. Оставайся, где стоишь, и ничего не трогай.

Гандерсен ждал. Шло время. Становилось все темнее, появилась одна луна. Некоторые деревья в саду начали светиться. Змея, похожая на тех, у которых когда-то добывали яд, бесшумно скользнула прямо у него под ногами и скрылась. Ветер изменил направление и донес издали отзвуки разговора нилдоров.

Наконец, робот вернулся.

— Женщина хочет тебя видеть. Иди дальше по аллее и входи в дом, сказал он.

Гандерсен поднялся по ступенькам. На веранде он заметил странные растения в горшках, стоявшие как попало, видимо, ожидавшие пересадки. Некоторые шевелили усами и подмигивали огоньками, чтобы приманить намеченную жертву. Гандерсен вошел внутрь, и, не увидев никого внизу, схватился за упругую лиану и оказался на веранде второго этажа. Он заметил, что станция поддерживается в порядке как внутри, так и снаружи; каждая поверхность была чистой и светлой, обои не полиняли, сувениры со многих планет стояли на своих местах. Эта станция выглядела так всегда, но сейчас, в годы заката земного присутствия на Белзагоре, он не ожидал увидеть ее в таком состоянии.

— Сина! — позвал он.

Она стояла на веранде, облокотившись на барьер. В свете двух лун он заметил глубокую щель между ее ягодицами и подумал, что она решила принять его без одежды. Однако, когда она обернулась, оказалось, что спереди ее прикрывает какое-то странное одеяние — светлая желеобразная масса, бесформенная, с пурпурными точечками и металлическим блеском, нечто вроде огромной амебы. Это «нечто» облегало ее живот и бедра. Ноги и плечи оставались обнаженными, обнажена была и левая грудь, но одна широкая псевдоподия закрывала правую. Таинственная масса была прозрачной, и Гандерсен мог отчетливо видеть красное пятно прикрытого соска Сины и узкую впадину ее пупка. По-видимому, масса была живой, поскольку начала расползаться, выпуская щупальца, которые обволокли левое бедро и правую голень Сины.

Чудовищность ее костюма повергла его в изумление и некоторое смущение. Сама Сина при этом казалась прежней Синой. Она чуть пополнела, груди стали тяжелее, бедра шире, однако продолжала оставаться привлекательной женщиной в расцвете лет. Но прежняя Сина ни за что бы в жизни не позволила, чтобы нечто подобное прикасалось к ее коже.

Она не спускала с него взгляда. Ее блестящие черные волосы, как когда-то, падали на плечи. На лице не было ни единой морщинки. Она смотрела ему прямо в глаза, без смущения, прочно упираясь в землю ногами, спокойно опустив руки, высоко подняв голову.

— Я думала, ты никогда не вернешься, Эдмунд, — сказала Сина.

Раньше она говорила слишком быстро, взволнованно, может быть, даже слишком высоким голосом. Теперь она была совершенно спокойна, а голос ее звучал, как идеально настроенная виолончель.

— Почему ты вернулся? — спросила она.

— Это долгая история, Сина. Я даже сам не все понимаю. Я могу здесь переночевать?

— Ну конечно. Мог бы и не спрашивать!

— Ты прекрасно выглядишь, Сина. Я думал, через восемь лет…

— Я превратилась в старую бабу?

— О, нет!

Он посмотрел ей в глаза и испугался: они были холодные, неподвижные, стеклянные. Это напомнило ему страшное выражение глаз Дикстры и его подруги.

— Я… собственно, я не знаю, чего ожидал.

— На тебя время тоже повлияло к лучшему, Эдмунд. У тебя теперь более суровое лицо, за эти годы ты утратил юношескую мягкость, стал стопроцентным мужчиной. Ты никогда не выглядел лучше.

— Спасибо.

— Ты меня не поцелуешь? — спросила она.

— Насколько мне известно, ты замужем.

Она вздрогнула и сжала один кулак. То, что было на ней, тоже среагировало, его цвет потемнел, и оно выпустило второе щупальце.

— Где ты об этом узнал?

— На побережье. Ван Бенекер сказал, что ты вышла замуж за Джеффа Курца.

— Да, вскоре после того, как ты уехал.

— Понятно. Он здесь?

Она пропустила вопрос мимо ушей.

— Не хочешь меня поцеловать? А может быть, твои принципы запрещают тебе целовать чужих жен?

Заставив себя улыбнуться, он неловко и смущенно наклонился, обнял ее и притянул к себе, пытаясь поцеловать в губы, но так, чтобы случайно не коснуться амебы. Она уклонилась от поцелуя.

— Чего ты боишься? — спросила она.

— Меня раздражает то, что на тебе, — признался Гандерсен.

— Оболочник?

— Если это так называется.

— Так его называют сулидоры, — сообщила Сина. — Он водится на центральном плоскогорье, присасывается к крупным млекопитающим и живет за счет выделений их кожи. Разве это не чудесно?

— Я думал, ты терпеть не можешь плоскогорья, — заметил он.

— О, это было так давно. С тех пор я побывала там много раз. Из последнего путешествия я привезла оболочника. Он такой ласковый, а кроме того, в него можно одеться. Смотри.

Она чуть коснулась животного, и оно начало менять цвета: их оказалась целая гамма — от фиолетового, когда оно расширялось, до красного, когда сжималось. В какой-то момент образовалась целая туника, покрывшая Сину от шеи до колен.

У Гандерсена создалось впечатление, что там внутри есть нечто темное, пульсирующее, как сердце, что оно находится прямо внизу ее живота, что оно прикрывает ее лоно — может быть, это был нервный центр существа.

— Почему он тебе неприятен? — спросила Сина. — Положи сюда руку.

Он не пошевелился. Она взяла его за руку и коснулась ею своего бока. Он почувствовал холодную, сухую поверхность оболочника и удивился, что она вовсе не липкая и скользкая. Сина передвинула его руку выше, пока та не оказалась на тяжелой груди. Оболочник тотчас же сжался, оставив под его пальцами теплое и налитое обнаженное тело. Какое-то мгновение он ласкал ее, но, смущенный, отдернул руку. Соски Сины затвердели, ноздри раздулись.

— Этот оболочник очень интересный, — заметил Гандерсен. — Но мне не нравится, что он на тебе.

— Прекрасно, — сказала она и коснулась низа живота, там, где находилось как бы сердце этого организма. Оболочник сжался, соскользнул по ее ногам и отполз в дальний угол веранды.

— Теперь лучше? — спросила Сина, обнаженная, блестящая от пота, с влажными губами.

Его удивило спокойствие, с которым она пошла на попытку близости. Ни он, ни она никогда не были чересчур стыдливы, но эта осознанная агрессивность в его понимании никак не соответствовала ее характеру. Да, они были старыми друзьями; когда-то они были и любовниками, и даже месяца два жили как муж и жена, однако двусмысленность их расставания должна была полностью разрушить интимные отношения. Даже если не принимать во внимание факт ее супружества с Курцем, само то, что они не виделись несколько лет, казалось ему достаточным основанием для более постепенного возврата к прежней близости. Он считал, что ее желание отдаться ему уже через несколько минут после его неожиданного возвращения нарушает не столько моральные, сколько эстетические принципы.

— Надень что-нибудь, — спокойно сказал он. — Но не оболочника. Я не могу вести серьезный разговор, когда ты искушаешь меня своими прелестями.

— Бедный мой Эдмунд. Ну ладно. Ты ужинал?

— Нет.

— Я скажу, чтобы нам принесли ужин. И выпить.

Сейчас вернусь.

Она ушла внутрь дома. Оболочник, оставшийся на веранде, несмело подполз к Гандерсену, будто предлагая на минутку прильнуть к нему. Тот, однако, так на него посмотрел, что существо предпочло как можно скорее убраться. Вошел робот с подносом, на котором стояли два золотистых коктейля. Один бокал он подал Гандерсену, а второй поставил на барьер и бесшумно удалился. Вернулась Сина, одетая в мягкое серое платье до колен.

— Так лучше? — спросила она.

Гандерсен и Сина чокнулись, она улыбнулась. Они поднесли бокалы к губам.

— Ты запомнила, что я не люблю пить через соломинку.

— Я почти ничего не забыла, Эдмунд.

— Расскажи, как ты здесь живешь?

— Нормально. Я никогда не представляла, что моя жизнь может быть такой. Я много читаю, помогаю роботам ухаживать за садом, иногда здесь бывают гости, иногда я сама путешествую. Но часто целыми неделями я не вижу ни единой человеческой души.

— А что с твоим мужем?

— Целыми неделями я не вижу ни единой души, — повторила Сина.

— Ты здесь одна? Ты и роботы?

— Совсем одна.

— Но здесь, наверное, довольно часто бывают другие люди из Компании?

— Некоторые — да. Впрочем, нас немного осталось, — сказала Сина. Думаю, не больше сотни. Человек шесть на Море Песка, Ван Бенекер в отеле, четверо или пятеро на станции у старого ущелья и так далее — маленькие группки землян, разбросанные далеко друг от друга. Конечно, бывают дружеские встречи, но довольно редко.

— Ты именно этого хотела, когда решила здесь остаться? — спросил Гандерсен.

— Я не знала, чего я хотела, кроме того, что хотела остаться. Я поступила бы так же еще раз, даже зная все то, что знаю сейчас. Я поступила бы так же.

— На станции к югу отсюда, — сказал он, — я видел Гарольда Дикстру…

— Его зовут Генри Дикстра.

— Генри. И женщину, которую я не знаю.

— Полин Мэйзор. Во времена Компании она работала на таможне. Генри и Полин — мои ближайшие соседи. Но я уже несколько лет их не видела. Я никогда не путешествовала к югу от водопадов, а они сюда тоже не приезжают.

— Их нет в живых, Сина.

— Вот как?

— Это был кошмар. Меня отвел к ним один сулидор. Станция была в руинах: везде слизняки и плесень, а в их телах что-то развивалось, личинки какой-то губчатой твари в форме корзинки… которая прилепилась к стене, и из нее текла черная, жирная жидкость…

— Такое случается, — спокойно заметила Сина. — Рано или поздно эта планета овладевает каждым, хотя каждым по-разному.

— Дикстра был без сознания, а женщина умоляла положить конец ее мучениям, и…

— Ты сказал, что они были мертвы.

— Не тогда, когда я пришел. Я сказал сулидору, чтобы он их убил. Не было никакой надежды на то, чтобы их спасти. Он прикончил их, а я сжег.

— Нам пришлось сделать то же самое с Джо Саламоне, — сказала Сина. Он жил в Файр-Пойнт. Как-то раз он отправился в Море Песка, поранился, и в рану попал какой-то кристаллический паразит. Когда Курц и Сед Каллен нашли его, он весь состоял из великолепных кубических и пирамидальных радужных кристаллов, которые прорезались сквозь его кожу. И он был все еще жив. Но уже недолго. Хочешь еще выпить?

— Да, пожалуйста.

Она вызвала робота. Было совсем темно, взошла третья луна.

— Я так счастлива, что ты сегодня пришел, Эдмунд, — сказала тихим, низким голосом Сина. — Чудесный сюрприз.

— Курца нет дома?

— Нет, — ответила она. — Его нет, и я не знаю, когда он вернется.

— Как он себя чувствует?

— Думаю, он вполне счастлив. Это, конечно, весьма странный человек.

— Да, странный, — согласился Гандерсен.

— Мне кажется, что-то в нем есть от святого.

— Это был бы холодный и темный святой, Сина.

— Некоторые святые именно таковы. Не всем дано быть святыми Францисками Ассизскими.

— Разве жестокость — признак святости?

— Курц видел в жестокости силу. Он превзошел в этом всех.

— Таким был и маркиз де Сад, но никто его не канонизировал.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — возразила Сина. — Когда-то мы говорили о Курце, и ты назвал его падшим ангелом. Это очень точное определение. Я видела его среди нилдоров, как он с ними танцевал. Они подходили к нему и буквально поклонялись ему, а он разговаривал с ними и ласкал их. А вместе с тем он делал то, что было для них гибельно, но они это просто обожали.

— Что было для них гибельно?

— Неважно. Не думаю, чтобы тебе это понравилось. Он давал им… иногда… наркотики.

— Змеиный яд?

— Иногда.

— Где он сейчас? Снова забавляется с нилдорами?

— В последнее время он нездоров.

Вошел робот и принес ужин. Гандерсен поморщился при виде странных овощей на тарелке.

— Можешь есть безбоязненно, — заверила его Сина. — Я сама выращиваю их на грядках. Из меня получился хороший садовник.

— Я не помню ни одного из этих овощей.

— Они с плоскогорья.

— Подумать только, какое отвращение вызывало у тебя плоскогорье, покачал головой Гандерсен, — каким странным и отталкивающим казалось оно тебе, когда нам пришлось совершить там вынужденную посадку…

— Тогда я была еще девчонкой. Когда это случилось — одиннадцать лет назад? Вскоре после того, как мы познакомились. Мне было всего двадцать лет. На Белзагоре нужно победить то, что приводит тебя в ужас, иначе сам будешь побежден. Я снова поехала на плоскогорье. И еще раз, и еще. Оно перестало быть для меня чужим и перестало меня пугать. А потом я его полюбила. Я привезла оттуда множество растений и животных, чтобы они жили здесь, со мной. Этот регион сильно отличается от остальной части планеты полностью отрезанный от всего, совершенно другой.

— Ты ездила туда с Курцем?

— Иногда. А иногда с Седом Калленом. Но чаще всего одна.

— Каллен, — сказал Гандерсен. — Ты часто с ним видишься?

— О, да. Он, Курц и я составляли нечто вроде «треугольника». Это почти мой второй муж, естественно, в духовном смысле. Физически иногда тоже, но это не имеет значения.

— Где сейчас Каллен? — спросил он, пристально глядя в ее строгие, блестящие глаза.

Она нахмурилась.

— На севере. В Стране Туманов.

— Что он там делает?

— Почему бы тебе не спросить его самого? — предложила Сина.

— Я просто хотел узнать, — Гандерсен старался говорить спокойно. Честно говоря, я сам еду в Страну Туманов, а здесь остановился по пути, из сентиментальных соображений. Я путешествую с пятью нилдорами, которые направляются на повторное рождение. Они расположились где-то в зарослях.

Она открыла бутылку серо-зеленого вина и налила ему.

— Зачем ты хочешь попасть в Страну Туманов? — спросила она с деланной улыбкой.

— Из любопытства. Думаю, что по той же причине туда отправился и Каллен.

— Не думаю, чтобы им руководило любопытство.

— А что? Может быть, ты объяснишь…

— Не стоит, — коротко отрезала Сина. Разговор прервался, и наступила тишина. Гандерсен подумал, что получить от нее какие-то сведения будет непросто. Ее нынешнее спокойствие могло довести до бешенства. Она говорила только то, что считала нужным. Она просто забавлялась с ним. Ему казалось, что ее радовало звучание собственного теплого контральто, раздававшегося в ночной тишине. Это была не та Сина, которую он знал. Девушка, которую он любил, была ласковой и сильной, а не хитрой и скрытной. Когда-то ее окружал ореол невинности, который теперь полностью рассеялся. Курц, вероятно, был не единственным падшим ангелом на этой планете.

— Взошла четвертая луна! — внезапно сказал Гандерсен.

— Да. Естественно. Разве это так странно?

— Редко приходилось видеть четыре луны, даже в этих широтах.

— Это бывает по крайней мере четыре раза в год. Подожди восхищаться, скоро появится пятая, и…

— Так сегодня та самая ночь? — у Гандерсена захватило дух.

— Да, Ночь Пяти Лун.

— Никто мне не говорил!

— Может быть, ты не спрашивал?

— Два раза я пропустил ее, так как был в Файр-Пойнт. В один год я плавал по морю, а в другой раз оказался в южной зоне туманов, когда разбился вертолет. И так как-то все время получалось… Я видел это только один раз, именно тут, Сина, десять лет назад, когда мы были вместе. Тогда казалось, что все складывается для нас самым лучшим образом. И именно сейчас я снова случайно очутился здесь!

— Я думала, что ты специально спланировал. Чтобы отметить ту годовщину.

— Нет, нет. Это чистая случайность.

— В таком случае счастливая случайность.

— Когда взойдет пятая луна?

— Примерно через час.

Он смотрел на четыре яркие точки, плывущие по небу. Он так долго здесь не был, что забыл, где именно должна появиться пятая луна. Она двигалась по своей орбите в обратном направлении — самая яркая из лун, с покрытой льдом, гладкой, как зеркало, поверхностью.

Сина снова наполнила его бокал. Они уже кончили есть.

— Извини, — сказала она. — Сейчас вернусь. Гандерсен остался один. Он смотрел на небо и пытался понять странно изменившуюся Сину, таинственную женщину, тело которой стало еще более привлекательным, а душа превратилась в камень. Теперь он знал, что этот камень был внутри нее все время: например, когда они расставались, он решил вернуться на Землю, а она вовсе не хотела покидать Мир Холмана. Я люблю тебя, говорила она, и всегда буду любить, но я остаюсь. Почему? Почему? Потому что хочу остаться, ответила она. И осталась. А он тоже был упрям, и уехал без нее. Они вместе спали на пляже возле отеля в ту последнюю ночь перед его отъездом. Он чувствовал тепло ее тела еще тогда, когда поднимался на борт корабля, который унес его в бездну космоса. Она любила его, и он ее любил, но они расстались, так как он не видел для себя будущего в этом мире, а она видела его только здесь. И вышла замуж за Курца. И исследовала все плоскогорье. И говорила теперь новым, глубоким голосом; она позволяла какой-то амебе обнимать ее бедра и лишь пожала плечами, узнав, что двое землян неподалеку погибли ужасной смертью. Неужели это все еще была Сина — или какая-то искусная подделка?

Сквозь темноту доносились голоса нилдоров. Гандерсен слышал невдалеке еще какой-то странный звук: сдавленное фырканье и хрюканье, напоминавшее чей-то болезненный плач, хотя наверняка это была лишь игра его воображения. Скорее всего, кто-то из животных Сины, привезенных с плоскогорья, рылся в огороде в поисках вкусных корешков. Странный звук раздался еще два раза.

Время шло, а Сина не возвращалась.

И вдруг он увидел, как восходит пятая луна — величиной с большую серебряную монету и такая яркая, что просто ослепляла. Четыре остальных луны, казалось, танцевали вокруг нее. Две из них были лишь яркими точками, две другие выглядели более представительно. Тени вокруг здания и в саду дрожали, изменялись, а с неба лились потоки холодного света. Гандерсен схватился за барьер веранды и безмолвно умолял луны, чтобы они оставались на месте, словно Фауст, страстно восклицавший: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Но луны двигались, влекомые неумолимыми законами ньютоновской механики, и он знал, что через час две из них зайдут, и очарование исчезнет. Где Сина?

— Эдмунд? — внезапно раздался сзади ее голос.

Она снова была обнажена, и снова оболочник обнимал ее тело, прикрывая бедра и вытягивая длинные, узкие щупальца, которые касались сосков ее прекрасных грудей. В свете пяти лун ее загорелая кожа блестела и сверкала. Теперь она не казалась ему ни бесстрастной, ни агрессивной. Она была совершенна в своей наготе, и момент был самым подходящим, так что он, не колеблясь, подошел к ней и быстро сбросил одежду. Он положил руки на ее бедра, касаясь оболочника, и странное создание поняло и послушно соскользнуло с ее тела, словно пояс целомудрия, оказавшийся не в силах выполнить свою задачу. Она наклонилась к нему, ее полные груди колыхались, как колокола; он поцеловал ее, целовал везде, и они опустились на пол веранды, на холодные гладкие камни.

Глаза ее были открыты, еще более холодные, чем пол, более холодные, чем свет лун — даже в то мгновение, когда он вошел в нее.

В ее объятиях, однако, не было холода. Тела их сплелись и ласкали друг друга. Ее кожа была шелковистой, а поцелуи голодными. Все прошедшие годы куда-то ушли, и снова вернулось то, счастливое время. В момент наивысшего возбуждения снова послышалось странное хрюканье. Он заключил ее в горячие объятия и закрыл глаза.

Потом они молча лежали рядом в блеске лунного света, пока бриллиантовая пятая луна не закончила свой путь по небу, и Ночь Пяти Лун не стала такой же, как любая другая ночь.

Глава десятая

Гандерсен спал один в комнате для гостей на верхнем этаже. Он проснулся неожиданно рано, посмотрел, как над ущельем встает солнце, а потом спустился в сад. На траве еще лежала роса. Он дошел до самого берега реки, оглядываясь по сторонам в поисках нилдоров, но их нигде не было видно. Он долго стоял, глядя, как река несет гигантскую массу воды. Интересно, подумал он, есть ли здесь рыба?

Потом он вернулся к дому.

В свете утренней зари сад Сины показался ему менее зловещим. Даже растения и животные с плоскогорья выглядели лишь странно, но не угрожающе: в каждой географической зоне этой планеты своя типичная фауна и флора, только и всего. Существа с плоскогорья вовсе не виноваты в том, что человеку среди них несколько не по себе.

На первой веранде его встретил робот и предложил завтрак.

— Я подожду женщину, — сообщил Гандерсен.

— Она придет позже.

— Странно. Она никогда так долго не спала.

— Она с мужчиной, — пояснил робот. — В это время она всегда с ним и утешает его.

— С каким мужчиной?

— С мужчиной Курцем. Ее мужем.

— Так Курц здесь, на этой станции? — удивился Гандерсен.

— Он лежит больной в своей комнате.

«А она говорила, что он где-то далеко, — подумал Гандерсен. — Что она не знает, когда он вернется».

— Он был в своей комнате вчера ночью? — спросил Гандерсен.

— Был.

— Когда он вернулся из своего последнего путешествия?

— Около года назад, — ответил робот. — Может быть, тебе стоит спросить об этом женщину. Она скоро будет с тобой. Принести завтрак?

— Да, — решил Гандерсен.

Сина, однако, долго не появлялась. Лишь минут через десять, когда он уже покончил с соками, овощами и жареной рыбой, она вышла на веранду, одетая в прозрачную белую накидку, сквозь которую видны были очертания ее тела. Она выглядела так, как будто хорошо выспалась, кожа ее была гладкой и блестящей, она шла быстрым шагом, а ее черные пышные волосы развевались на утреннем ветру. Однако строгое, непреклонное выражение ее глаз оставалось неизменным и совершенно не подходило общему настроению невинности нового дня.

— Робот сказал, — заговорил Гандерсен, — чтобы я не ждал тебя к завтраку. Он говорил, что ты так рано не спустишься.

— Правильно. Обычно я не спускаюсь в это время, это правда. Пойдем поплаваем?

— В реке?

— Нет, дурачок! — она сбросила накидку и сбежала по лестнице в сад. Гандерсен какое-то время сидел, зачарованный ритмичными движениями ее рук и покачиванием ягодиц, потом пошел за ней. На повороте тропинки, которого он до сих пор не замечал, она свернула влево и остановилась возле круглого водоема в углублении скалы. Когда он остановился рядом, она изящным движением скользнула в воду, и какое-то мгновение, казалось, висела неподвижно под самой поверхностью; ее груди округлились под действием силы тяжести. Когда она вынырнула, чтобы глотнуть воздуха, Гандерсен — уже обнаженный — прыгнул в бассейн. Вода, даже в этом теплом климате, оказалась страшно холодной.

— Здесь бьет подземный источник, — объяснила Сина. — Разве это не чудо? Как ритуальное очищение.

Из воды, тут же позади нее, высунулось длинное, серое щупальце, заканчивавшееся мощными когтями. Гандерсен не знал, как ее предостеречь он показал рукой и испуганно вскрикнул. Из глубины появилось второе щупальце и нависло над ней. Сина обернулась, и изумленному Гандерсену показалось, что она ласкает какое-то огромное животное; потом вода забурлила, и оба щупальца исчезли.

— Что это?

— Прудовое чудовище, — улыбнулась она. — Его подарил мне Сед Каллен на день рождения два года назад. Это медуза с плоскогорья. Они живут в озерах и жалят всякую мелочь.

— Какого она размера?

— О, как большой осьминог. Она очень чувствительная. Я хотела, чтобы Сед раздобыл для нее супруга, но он этого не сделал и поехал на север, так что мне, видимо, придется заняться этим самой — ей так одиноко.

Она вышла из воды и вытянулась на гладкой, черной скале, чтобы обсохнуть на солнце. Гандерсен поспешил следом. С берега он видел в воде, освещенной лучами солнца, огромную массу со множеством щупальцев. Подарок для Сины ко дню рождения.

— Ты не могла бы сказать, где сейчас можно найти Седа? — спросил он.

— В Стране Туманов.

— Это я уже знаю, но это огромная территория. Где именно?

Она перевернулась на спину и подогнула колени. Капельки воды на ее груди радужно переливались на солнце.

— Почему ты так хочешь его найти? — помолчав, спросила Сина.

— Я совершаю сентиментальное путешествие, чтобы увидеться со старыми друзьями. Мы с Седом когда-то жили почти рядом. Разве это недостаточный повод для того, чтобы его найти?

— Но это не повод для того, чтобы его предать. Он посмотрел на нее. Глаза ее были закрыты, холмики грудей ритмично и спокойно поднимались и опускались.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он.

— Случайно, не нилдоры ли отправили тебя за ним?

— Что за глупости ты говоришь?! — возмутился он, но это звучало неубедительно даже для него самого.

— Зачем ты притворяешься? Нилдоры хотят вытащить его оттуда, но положения договора запрещают им это. Сулидоры не очень хотят соглашаться на его выдачу, и наверняка ни один из живущих здесь землян его не выдаст. Ты, как чужой, должен иметь разрешение нилдоров на путешествие в Страну Туманов. А поскольку ты не из тех, кто нарушает правила, ты наверняка обратился за таким разрешением. Нилдоры же ничего не делают даром… Я права?

— Кто тебе все это сказал?

— Я сама поняла. Можешь мне верить.

Он протянул руку и коснулся ее бедра. Кожа ее была теперь теплой и сухой. Рука чуть сжала упругое тело. Сина не реагировала.

— Не поздно ли еще заключить договор? — мягко спросил он.

— Какого рода?

— Пакт о ненападении. Мы сражаемся друг с другом с той минуты, как я здесь оказался. Отбросим вражду. Я скрываю что-то от тебя, а ты от меня. К чему? Неужели мы не можем просто помочь друг другу? Мы — представители человечества в мире, который намного более чудовищен и опасен, чем кажется большинству людей. Если мы не сможем оказать друг другу помощь и поддержку, то чего вообще стоят нормальные человеческие отношения?

Она начала спокойно декламировать:

Слова старых стихов всплывали из глубин памяти… Он продолжил:

закончила Сина. — Да. Как это на тебя похоже, Эдмунд, в решающий момент ты забываешь самые важные слова.

— Значит, пакта о ненападении не будет?

— Извини. Я не должна была этого говорить, — она отвернулась, взяла его руку и, положив себе на грудь, коснулась ее губами. — Ты прав. Мы притворялись друг перед другом, но теперь с этим покончено. Теперь мы будем говорить только правду. Ты первый — это нилдоры поручили тебе доставить Седа Каллена из Страны Туманов?

— Да, — ответил Гандерсен. — Таково было условие моего путешествия.

— И ты согласился?

— Я поставил некоторые условия со своей стороны, Сина: если он не захочет пойти добровольно, я не обязан его принуждать. Но я должен его по крайней мере найти. Это я обещал. Поэтому еще раз прошу тебя, скажи мне, где его искать.

— Не знаю, — сказала она. — Понятия не имею. Он может быть где угодно.

— Это правда?

— К сожалению, правда, — сказала она, и на мгновение ее взгляд перестал быть холодным и жестким, а голос зазвучал, как голос женщины, а не как виолончель.

— Может, хотя бы скажешь, почему он скрывается, и почему они так заинтересованы в том, чтобы его найти?

— Около года назад, — помолчав, сказала Сина, — он отправился на центральное плоскогорье, как обычно, собирать разные образцы. Он хотел добыть для меня вторую медузу — так он мне обещал. Чаще всего я ездила вместе с ним, но в этот раз Курц был болен, и мне пришлось остаться. Сед забрался в ту часть плоскогорья, где до сих пор никогда не был, и встретил там группу нилдоров, участвовавших в какой-то религиозной церемонии. Он оказался среди них, и, видимо, совершил какое-то святотатство.

— Это был ритуал повторного рождения? — спросил Гандерсен.

— Нет, повторное рождение может происходить только в Стране Туманов. Это было что-то другое, но, видимо, столь же важное. Нилдоры были в бешенстве. Седу едва удалось уйти живым. Он вернулся сюда и сказал, что его жизнь в опасности, что нилдоры его преследуют, так как он совершил какое-то кощунство и теперь вынужден искать убежища. Он отправился на север, а нилдоры гнались за ним до самой границы. С тех пор я ничего о нем не слышала. У меня нет никаких контактов со Страной Туманов. Больше я ничего не могу сказать.

— Ты не сказала, какое святотатство он совершил, — заметил Гандерсен.

— Не знаю. Не знаю, что это был за обряд, и каким образом он ему помешал. Я повторила тебе то, что он сам мне рассказал. Ты мне веришь?

— Верю, — сказал Гандерсен и улыбнулся. — Теперь сыграем в другую игру, и на этот раз ведущим буду я. Вчера вечером ты сказала, что Курц путешествует, что ты давно его не видела и не знаешь, когда он вернется. Ты также говорила, что он болел, но быстро сменила тему. Сегодня утром робот, который принес мне завтрак, сообщил, что ты придешь позже, поскольку Курц болен и ты, как обычно, с ним, в его комнате. Ведь роботы не лгут.

— Этот робот тоже не лгал. Я была там.

— Почему?

— Чтобы скрыть его от тебя. Он в очень плохом состоянии, — сказала Сина, — и не хочет, чтобы его беспокоили. Я знала, что если бы я сказала тебе, что он дома, ты захотел бы его увидеть. У него недостаточно сил, чтобы принимать гостей. Это была невинная ложь, Эдмунд.

— Что с ним?

— Точно неизвестно. Видишь ли, на этой планете осталось не слишком много медицинской аппаратуры. У меня есть, конечно, диагностат, но на этот раз он не дал достаточной информации. Думаю, что могла бы описать его болезнь как разновидность рака. Только это не рак.

— Ты можешь описать симптомы этой болезни?

— Что это тебе даст? Его тело начало изменяться. Он превратился в нечто странное, отвратительное и жуткое. Подробности тебе ни к чему. Если ты считаешь, что с Дикстрой и Полин произошло нечто чудовищное, то ты был бы потрясен до глубины души, увидев Курца. Но этого я тебе не позволю. Я так же должна оберегать тебя от него, как и его от тебя. Для тебя будет лучше, если ты его не увидишь.

Сина присела на камень, скрестив ноги, и начала расчесывать мокрые спутанные волосы. Гандерсен подумал, что она никогда не была столь прекрасна, как в это мгновение, одетая лишь в лучи солнца. Эту картину омрачало лишь одно пятно — холод в ее глазах. Неужели из-за того, что она каждый день видит чудовище, в которое превратился Курц?

— Курц наказан за свои грехи, — после долгой паузы сказала Сина.

— Ты действительно в это веришь?

— Да, верю, — ответила она. — Верю, что существуют грехи, и существует расплата за грехи.

— И что где-то высоко на небе сидит старец с седой бородой и записывает дурные поступки каждого — тут прелюбодейство, там ложь, тут обжорство, а там тщеславие? Что он правит миром?

— Понятия не имею, кто правит миром, — сказала Сина. — И вообще, правит ли им кто-нибудь. Пойми, Эдмунд: я не пытаюсь переносить средневековое богословие на Белзагор. Я не буду клясться Отцом, Сыном и Святым Духом и утверждать, что до всей Вселенной действуют одни и те же фундаментальные законы. Я просто говорю, что здесь, на Белзагоре, мы живем в соответствии с некоторыми моральными принципами, свойственными для этой планеты, и если кто-то чужой появится на Белзагоре и эти принципы нарушит, он об этом пожалеет. Это не наш мир, он никогда им не был и никогда не будет. Мы живем здесь под постоянной угрозой, поскольку не понимаем царящих здесь законов.

— Какие грехи совершил Курц?

— Мне пришлось бы целый день их перечислять, — ответила она. Некоторые грехи он совершил в отношении нилдоров, а некоторые — в отношении собственной души.

— У нас у всех на совести грехи в отношении нилдоров, — заметил Гандерсен.

— В некотором смысле да. Мы гордые и глупые, R не хотим видеть их такими, какие они есть, и немилосердно их эксплуатируем. Это, конечно, грех. Грех, который наши предки совершали на всей Земле задолго до того, как мы завоевали Космос. У Курца, однако, было больше возможностей грешить, чем у всех прочих — ибо он был в большей степени человеком. Когда приходит грехопадение, ангелы падают с очень большой высоты.

— Что делал Курц с нилдорами? Убивал их? Резал на куски? Бил?

— Это грехи против их тела, — сказала Сина. — Он поступал хуже.

— Как же? Скажи.

— Ты знаешь, что происходило на биостанции, расположенной к югу от космопорта?

— Я работал там несколько недель с Курцем и Саламоне, — сказал Гандерсен. — Давно, когда я был еще новичком на этой планете, а ты — маленькой девочкой на Земле. Я видел, как они оба выманивали змей из джунглей, брали у них яд и давали пить нилдорам. И сами тоже пили.

— И что тогда происходило? Он покачал головой.

— Я никогда не мог этого понять. Когда я попробовал как-то раз вместе с ними, у меня возникло впечатление, что мы все трое превратились в нилдоров, а трое из них превратились в нас. У меня был хобот, четыре ноги, бивни и гребень. И все выглядело иначе, так как я смотрел глазами нилдора. Потом все кончилось, и я снова оказался в собственном теле, но меня преследовало страшное ощущение вины и стыда. У меня не было возможности выяснить, что это — действительно телесная метаморфоза, или только галлюцинация.

— Галлюцинация, — сказала Сина. — Благодаря яду ты открыл свой разум и душу и проник в сознание нилдора, а в то же самое время нилдор проник в твое сознание. Какое-то время нилдор считал себя Эдмундом Гандерсеном. Для нилдора это переживание, подобное экстазу.

— Значит, в этом заключался грех Курца? В том, что он приводил нилдоров в экстаз?

— Змеиный яд, — объясняла Сина, — используется также во время церемонии повторного рождения. То, чем занимались ты, Курц и Саламоне в джунглях — жалкая, крайне жалкая имитация повторного рождения. Нилдоры принимали в ней участие, но для них это было святотатством, причем по многим причинам. Во-первых — это происходило не в соответствующем месте. Во-вторых — не были исполнены соответствующие обряды. В-третьих церемонией руководили люди, а не сулидоры, и поэтому все происходящее превращалось в пародию на высшее священнодействие, какое только бывает на этой планете. Давая нилдорам яд, Курц заставлял их участвовать в чем-то дьявольском. Воистину дьявольском. Редкий нилдор устоит против подобного искушения. Курц находил удовольствие как в галлюцинациях, которые вызывал яд, так и в искушении нилдоров. Думаю, что это доставляло ему еще большее наслаждение, чем галлюцинации. Это самый тяжкий его грех — он склонял невинных нилдоров к тому, что на этой планете считается вечным проклятием. В течение двадцати лет на Белзагоре он хитростью заставил сотни, а может быть, тысячи нилдоров разделить с ним чашу с ядом. Наконец, его присутствие стало невыносимым, а страсть творить зло уничтожила его самого. Теперь он лежит наверху, не живой и не мертвый, но уже не угрожает кому-либо на Белзагоре.

— Ты хочешь сказать, что инсценировка местного аналога Черной Мессы довела Курца до такого состояния, что ты прячешь его даже от меня?

— Я в этом убеждена, — сказала Сина. Она встала, потянулась и кивнула Гандерсену. — Идем домой.

Они шли обнаженными через сад, рядом друг с другом, будто это был первый день творения, а тепло ее тела и тепло солнца возбуждали его страсть. Дважды у него возникала мысль о том, чтобы повалить ее на землю и утащить в экзотические заросли, и дважды он сдерживал себя, сам не зная почему. Когда до дома оставалось полтора десятка метров, он вновь ощутил растущее внутри него желание. Он повернулся и положил руку ей на грудь. Она не оттолкнула его.

— Скажи мне сначала еще одно, — попросила она.

— Если смогу.

— Почему ты вернулся на Белзагор? Но только правду. И что влечет тебя в Страну Туманов?

— Если ты веришь в грех, — ответил он, — ты должна верить и в возможность его искупления.

— Верю.

— Так вот, у меня на совести тоже есть грех. Может быть, не столь тяжкий, как грех Курца, но он не дает мне покоя, и я вернулся сюда, чтобы его искупить.

— В чем же ты согрешил?

— Я согрешил против нилдоров самым обычным образом: я содействовал их порабощению, ставил себя выше них, не признавал их разума и их внутреннего мира. А особенно я согрешил в том, что помешал семи нилдорам вовремя попасть на место повторного рождения. Помнишь, когда прорвало плотину Монро, и я заставил этих семерых паломников работать? Мне пришлось применить лучемет, чтобы они подчинились, и они пропустили повторное рождение. Я не знал, что если они опоздают на повторное рождение, то потеряют свою очередь. Но даже если бы и знал, мне бы не пришло в голову, что это имеет для них такое значение. Один грех влечет за собой второй. Я уехал отсюда с нечистой совестью. Семерка нилдоров преследовала меня во сне. Я понял, что мне придется вернуться и попытаться очистить свою душу.

— Какое искупление ты имеешь в виду? — спросила она.

Ему трудно было смотреть ей в глаза. Он опустил взгляд, но это было еще хуже, так как ее нагота все еще возбуждала его. Он заставил себя снова взглянуть ей в лицо.

— Я решил наконец узнать, — сказал он, — что такое повторное рождение, и принять в нем участие. Я хочу предложить себя сулидорам в качестве кандидата на возрождение.

— Нет! — вскрикнула она.

— Сина, что случилось? Ты…

Она вся дрожала. Щеки ее горели, шею и грудь залил румянец. Она прикусила губу и отодвинулась от него.

— Это безумие, — возбужденно сказала Сина. — Повторное рождение не для землян. Почему ты считаешь, что сможешь в чем-то покаяться, приняв чужую религию, пройдя обряд, о котором никто из нас ничего не знает…

— Я должен, Сина.

— Не будь идиотом.

— Ты первый человек, которому я это говорю. Нилдоры, с которыми я путешествую, этого не знают. Я не могу удержаться. Я в долгу перед этой планетой, и вернулся, чтобы исполнить свой долг. Я должен пройти через это, каковы бы ни были последствия.

— Идем со мной, — сказала она глухим, пустым, механическим голосом.

— Куда?

— Идем.

Он молча пошел за ней. Она повела его на средний этаж дома, в коридор, где стоял на страже один из роботов. Сина кивнула ему, и тот отодвинулся. В конце коридора она остановилась и приложила руку у дверному датчику. Дверь открылась. Сина жестом пригласила Гандерсена войти вместе с ней.

Он услышал хрюкающие и фыркающие звуки, которые уже слышал накануне вечером. Теперь не было никакого сомнения, что это сдавленный плач, полный неизмеримой боли.

— В этой комнате Курц проводит теперь свои дни, — сказала Сина и отодвинула штору, отгораживавшую внутренность помещения. — А так теперь выглядит Курц.

— Не может быть, — прошептал Гандерсен. — Как… как…

— Как это случилось?

— Да, как…

— С течением лет он начал сожалеть о своих не праведных делах. Он очень страдал из-за своей вины, и в прошлом году решил искупить грехи. Он отправился в Страну Туманов и прошел церемонию повторного рождения. И именно это принесли мне обратно. Вот так, Эдмунд, выглядит человек, прошедший обряд возрождения.

Глава одиннадцатая

То, на что смотрел Гандерсен, внешне походило на человека, и, может быть, когда-то это действительно был Джефф Курц. На кровати лежало невероятно длинное тело, раза в полтора длиннее нормального человеческого роста, будто кто-то вытянул позвоночник и грудную клетку. Череп напоминал Курца: высокий лоб, надбровные дуги, выступавшие еще сильнее, чем помнил Гандерсен; они возвышались над закрытыми глазами Курца, словно баррикады, защищающие от некоего проникновения с севера. Однако густые черные брови и длинные, почти женские ресницы исчезли.

Лицо ниже лба исказилось до неузнаваемости. Оно выглядело так, как будто все его черты были расплавлены в тигле и растеклись. Прекрасный орлиный нос Курца теперь напоминал стоптанную галошу, вытянутый, как рыло тапира. Из-за отвислых приоткрытых губ виднелись беззубые десны. Подбородок был сдвинут назад, как у питекантропа, а плоские и широкие скулы полностью изменяли облик лица.

Сина сняла покрывало, чтобы показать остальное.

Тело на кровати, полностью лишенное волос, длинное и розовое, напоминало гигантского вареного слизняка. Под высохшей пергаментной кожей выпирали ребра и кости. Пропорции тела были искажены: поясница находилась не правдоподобно далеко от грудной клетки, и ноги, хотя и длинные, тоже выглядели не так, как следовало. Казалось, что лодыжки соединяются с коленями. Пальцы ног срослись и заканчивались звериными когтями. Зато пальцы рук, может быть, в качестве компенсации, имели дополнительные суставы, из-за чего стали длинными и тонкими, как ноги паука: они постоянно изгибались и сжимались. Соединение рук с туловищем тоже выглядело необычно, хотя Гандерсен заметил это лишь тогда, когда Курц повернул левую руку на триста шестьдесят градусов. Его плечевой сустав, вероятно, был устроен по принципу шарового сочленения.

Курц отчаянно пытался что-то сказать, но лишь бормотал какие-то слова на неизвестном Гандерсену языке. Нечто вроде состоящего из трех частей адамова яблока поднималось и опускалось в его гортани. С большим усилием он изогнулся так, что кожа натянулась на странно сплющенных костях. Он все еще пытался говорить. Иногда среди его бормотания удавалось различить отдельные слова по-английски или на языке нилдоров.

«Река… смерть… потеря… ужас… река… пещера… тепло… потеря… тепло… катастрофа… черно… иди… бог… ужас… рожден… потеря… рожден…»

— Что он говорит? — спросил Гандерсен.

— Никто не знает. Даже когда нам понятны отдельные слова, они не имеют никакого смысла. А чаще всего и слов не разобрать. Он говорит на языке того мира, в котором сейчас пребывает.

— Он хоть раз был в сознании с тех пор, как он здесь?

— Полностью — никогда, — сказала Сина. — Иногда у него открыты глаза, но он ни на что не реагирует. Смотри.

Она подошла к кровати и приподняла веки Курца. Гандерсен увидел глаза без белков — глазные яблоки были целиком черными, блестящими, с голубыми прожилками. Гандерсен провел ладонью перед глазами Курца, но тот не обратил на это внимания, даже когда пальцы приблизились к самым глазам. Однако, когда Гандерсен хотел убрать ладонь, Курц поднял правую руку и схватил его за запястье. Гротескно вытянутые пальцы оплели руку Гандерсена, и Курц медленно, но с огромной силой подтянул его к кровати. Теперь Курц говорил только по-английски. Видно было, с какими страшными мучениями он пытается извлекать слова из какой-то бездны. Он говорил монотонно и непрерывно:

— Вода сон смерть спасение сон сон огонь любовь вода мечта холод сон план взлет падение взлет падение взлет взлет взлет.

Потом добавил:

— Падение!

Затем он начал произносить разные бессмысленные слоги, и его пальцы отпустили руку Гандерсена.

Первой заговорила Сина.

— Похоже, он хочет нам что-то сказать, — заметила она. — Я никогда не слышала, чтобы он подряд произнес столько понятных слов.

— Но что он говорил?

— Не знаю. Однако это что-то значило. Гандерсен кивнул. Несчастный, измученный Курц передал им свое завещание и благословение: «Сон план взлет падение взлет падение взлет взлет взлет. Падение». Может быть, это даже имело какой-то смысл.

— И он отреагировал на твое присутствие, — продолжала Сина. — Он увидел тебя и взял за руку!

Скажи ему что-нибудь. Может быть, он снова обратит на тебя внимание.

— Джефф? — прошептал Гандерсен, опустившись на колени. — Джефф, ты помнишь меня? Эдмунд Гандерсен. Я вернулся, Джефф. Ты слышишь, что я говорю? Если ты меня понимаешь, подними снова правую руку.

Курц, однако, не поднял руку. Он издал приглушенный стон, низкий и страшный. Потом закрыл глаза и замер неподвижно. Мускулы под кожей судорожно дернулись, из пор выступил едко пахнущий пот. Гандерсен встал и отошел в сторону.

— Как долго он здесь? — спросил он.

— Почти полгода. Когда я уже поверила в его смерть, два сулидора принесли его на чем-то вроде носилок.

— Он был уже такой?

— Да. И с тех пор он здесь лежит. А изменился он больше, чем тебе кажется, — сказала Сина. — Внутри у него тоже все другое. У него почти нет пищевода. Он не может есть никакой твердой пищи, я даю ему только соки. В его сердце есть дополнительные камеры, а легкие вдвое больше нормальных. Диагностат здесь бесполезен, поскольку его организм не соответствует параметрам человеческого тела.

— И это произошло при повторном рождении?

— Да, при повторном рождении. Тогда они принимают наркотики, и это их изменяет. Наркотики эти действуют и на людей. Впрочем, мы применяем их и на Земле для регенерации некоторых органов. Но здесь они принимают более сильные дозы этого яда, и тогда изменения в организме выходят из-под контроля. Если ты туда пойдешь, Эдмунд, то же будет и с тобой.

— Откуда ты знаешь, что это последствия повторного рождения?

— Знаю, — твердо сказала она.

— Но откуда?

— Он говорил, что для этого туда идет. И сулидоры, которые его принесли, говорили, что он возродился.

— Может быть, они лгали. Может быть, повторное рождение — это одно, а есть еще что-то другое, опасное, что проделали с Курцем, поскольку он был очень плохим человеком.

— Ты сам себя обманываешь, — настаивала Сина. — Там свершается только один обряд, и вот его результат.

— Возможно, разные люди по-разному на него реагируют, если там действительно происходит только один обряд. Но ты не можешь быть уверена в том, что он стал таким после повторного рождения.

— Ты говоришь глупости!

— Я говорю серьезно. Может быть, какие-то внутренние особенности Курца привели к тому, что он так изменился, а я могу измениться по-другому. Может быть, в лучшую сторону.

— Ты хочешь измениться, Эдмунд?

— Я бы рискнул.

— Ты можешь перестать быть человеком!

— Какое-то время я пытался быть человеком. Может быть, пришло время попробовать что-то другое?

— Я не пущу тебя! — Сина была в отчаянии.

— Не пустишь? А какое ты имеешь право?

— Я уже потеряла Джеффа, и если ты пойдешь туда…

— То?

— Ну ладно, — она поколебалась. — Я не могу тебя удержать, но прошу тебя, не ходи!

— Я должен.

— Ты такой же, как он! Ты сам выдумал свои грехи и вообразил, что обязательно должен их искупить. Это безумие, разве ты не понимаешь? Ты просто сам хочешь повредить себе, и так сильно, как только возможно, — она быстро дышала, глаза ее блестели. — Послушай, — возбужденно говорила она. Если тебе так необходимо страдать, я тебе помогу. Хочешь, чтобы я тебя отхлестала кнутом? Пинала ногами? Если тебе хочется быть мазохистом, я буду садисткой. Я доставлю тебе любые мучения, какие только пожелаешь. Ты сможешь просто купаться в них. Но не ходи в Страну Туманов. Игра зашла слишком далеко, Эдмунд.

— Ты ничего не понимаешь, Сина.

— А ты?

— Может быть, пойму, когда вернусь.

— Ты вернешься в таком же состоянии, как он! — крикнула она и подбежала к кровати Курца. — Посмотри на него! Посмотри на его ноги! Посмотри на его глаза, рот, его нос, пальцы, все остальное! Это уже не человек. Хочешь лежать, как он — бормотать непонятные слова, постоянно пребывать в чудовищном бреду?

Гандерсен задумался. На Курца действительно было страшно смотреть. Отважится ли он на риск, зная, что подобное может произойти и с ним?

— Я должен идти, — заявил он, однако не столь решительно, как прежде.

— Он сейчас в аду, — сказала Сина. — Ты тоже там окажешься.

Она подошла к Гандерсену и прижалась к нему. Он почувствовал, как ее горячие груди и бедра касаются его кожи. Сина судорожно обняла его. Гандерсена охватило чувство грусти и сожаления. Он думал о том, чем когда-то была для него Сина; о том, какая она была и какая теперь стала, и чем должна быть ее жизнь с этим чудовищем, о котором ей приходилось заботиться. Его угнетали воспоминания о безвозвратно потерянном прошлом, темном и неопределенном настоящем и угрюмом, пугающем будущем. Он снова заколебался, однако все же мягко отодвинул ее от себя.

— Прости меня, — сказал он. — Я ухожу.

— Почему? Почему? — по ее щекам текли слезы. — Если тебе нужна какая-то религия, — говорила она, — то выбери земную. Нет причин, чтобы…

— Есть причины, — прервал ее Гандерсен.

Он снова прижал ее к себе и мягко поцеловал в веки, а потом в губы. Он поцеловал ее между грудями и отпустил. Подойдя к Курцу, он посмотрел на него, пытаясь как-то примириться с чудовищным преображением этого человека. Теперь он заметил то, чего не замечал раньше: утолщения кожи на спине Курца походили на маленькие черные пластинки, росшие по обе стороны позвоночника. Наверняка были и другие, с трудом замечаемые изменения. Курц открыл глаза, и черные, блестящие глазные яблоки пошевелились, как бы ища взгляд Гандерсена. Он начал говорить, но Гандерсен среди неясных звуков уловил лишь несколько слов, которые мог понять: «Танцевать… жить… искать… смерть… смерть».

Пора было идти.

Гандерсен прошел мимо стоявшей неподвижно Сины и вышел из комнаты. Оказавшись на веранде, он увидел, что пятеро нилдоров собрались в саду, а робот беспокойно следил, не начнут ли они обрывать листья редких растений.

— Я готов, — крикнул Гандерсен. — Можем отправляться, я только возьму вещи.

Он нашел свою одежду и начал собирать рюкзак. Пришла Сина, одетая в облегающее черное платье, с обвившимся вокруг левой руки оболочником. Лицо ее было бледным.

— Хочешь что-нибудь передать Седу Каллену, если я его найду? — спросил Гандерсен.

— Мне нечего ему передавать.

— Ладно. Спасибо за гостеприимство, Сина. Я был по-настоящему рад снова увидеть тебя.

— В следующий раз, — сказала она, — ты меня не узнаешь. Или сам не будешь знать, кто ты.

— Может быть.

Он оставил ее и пошел к нилдорам. Срин'гахар опустился на колени, и Гандерсен взобрался ему на спину. Сина стояла на веранде, глядя им вслед. Ни он, ни она даже не помахали друг другу на прощание. Вскоре она скрылась из виду.

Процессия двигалась вдоль берега реки. Они миновали место, где много лет назад Курц танцевал целую ночь с нилдорами.

Курц… Закрыв глаза, Гандерсен снова увидел стеклянный, невидящий взгляд, высокий лоб, сплющенное лицо, изможденное тело, скрученные ноги, деформированные ступни, и вспомнил прежнего Курца, красивого, симпатичного молодого человека, высокого и гибкого, замкнутого в себе. Какие демоны сумели заставить Курца отдать свое тело и душу жрецам, совершающим таинство повторного рождения? Как долго длилось преображение, и чувствовал ли он во время его боль? Осознает ли он, в каком он сейчас состоянии? И что, собственно, Курц сказал нилдорам? Я тот Курц, который забавлялся с вашими душами, а теперь отдаю вам свою собственную? Гандерсен никогда не слышал, чтобы Курц говорил иначе, чем сардонически-безразличным тоном. Я, Курц, грешник, делайте со мной что хотите. Я, Курц, падший во грехе. Я, Курц, всеми проклятый. Я, Курц, и я ваш. Гандерсен представлял себе, как Курц лежит в какой-то туманной долине на севере, кости его размягчены под действием эликсира сулидоров, мышцы исчезают, он превращается в розовую, студенистую массу, которая должна принять новую форму, должна очиститься от дьявольских наклонностей.

Не было ли чересчур самонадеянным ставить себя на место Курца, приписывать себе те же грехи и самому стремиться навстречу той же ужасной судьбе?

Не была ли Сина права, говоря, что в его случае это лишь жалкая игра, что он драматизирует ситуацию и, имея склонность к мазохизму, строит из себя героя какого-то трагического мифа, которого преследует навязчивая идея отправиться в это чудовищное паломничество? Однако он ощущал подлинную, не притворную тягу. Я пойду туда, сказал сам себе Гандерсен. Я не Курц, но пойду, поскольку должен идти.

Издалека доносился шум водопадов, приглушенный, но все еще мощный. Падающие массы воды ударялись о скалы, и казалось, что сквозь гул звучат слова Курца. Слова предостережения и благословения, слова угрозы, пророчества и проклятия: «вода сон смерть спасение сон сон огонь любовь вода мечта холод сон план взлет падение взлет падение взлет взлет взлет».

«Падение».

Глава двенадцатая

Во времена оккупации Мира Холмана земляне произвольно провели административные границы, обозначая параллели и меридианы, ограничивавшие тот или иной регион или сектор. Сам Белзагор ничего не знал ни о параллелях и меридианах, ни о других человеческих мерах и границах, так что демаркационные линии существовали теперь лишь в архивах Компании и в памяти уменьшающейся группки остававшихся на планете землян. Была, однако, граница, которой никто не проводил, однако она до сих пор существовала: естественная линия, отделявшая тропики от Страны Туманов. По одну сторону простиралась тропическая низменность, плодородная и залитая солнцем; отсюда начинался центральный пояс буйной растительности, тянувшийся до знойных экваториальных джунглей. По другую же, на расстоянии всего в несколько километров, клубились тучи, создавая белый северный туманный мир. Переход был внезапным и для новичка даже ошеломляющим. Его можно было достаточно прозаически объяснить наклоном оси Белзагора и влиянием этого наклона на таяние полярных снегов. Можно было с ученым видом говорить о больших ледяных шапках, столь далеко вторгавшихся в более теплые пояса планеты, что тепло тропиков растапливало их, освобождая огромные массы водяного пара, который поднимался вверх, конденсировался у полюсов и вновь возвращался на полярные шапки в виде снега. Можно было говорить и о столкновении климатов и о возникновении граничных зон, которые не были ни жаркими, ни холодными, поскольку над ними всегда висел саван облаков. Подобные объяснения не подготавливали, однако, путешественника к потрясению, которое он испытывал, пересекая эту границу. На других планетах один климат плавно переходил в другой или царил на всей планете. Здесь же трудно было примириться с внезапным переходом от тепла и солнца к холодной, пасмурной погоде.

Гандерсен и сопровождавшие его нилдоры находились еще в нескольких километрах от границы между зонами, когда из зарослей вышла группа сулидоров и остановила их. Это были стражники — хотя на Белзагоре не было ни формальной пограничной охраны, ни какой-либо иной правительственной или квазиправительственной организации, сулидоры охраняли свою территорию и допрашивали всех, кто намеревался пересечь границу. Даже во времена Компании законы сулидоров уважали — слишком много усилий пришлось бы приложить, чтобы их обойти, так что земляне, отправлявшиеся на станции в Страну Туманов, послушно останавливались и сообщали о цели своего путешествия, прежде чем двигаться дальше.

Гандерсен не участвовал в разговоре. Нилдоры и сулидоры отошли в сторону, оставив его, погруженного в созерцание белых клубящихся облаков на северном горизонте. Похоже, возникли какие-то проблемы — высокий молодой сулидор с гладким мехом несколько раз показал на человека и что-то прорычал. Срин'гахар односложно отвечал, а сулидор приходил все в большую ярость, переступая с ноги на ногу и сдирая куски коры с деревьев ударами могучих когтей. Срин'гахар снова заговорил, что-то ему объясняя, и наконец они пришли к согласию. Разгневанный сулидор ушел в лес, а Срин'гахар кивнул Гандерсену, что можно ехать дальше. Сопровождаемые двумя оставшимися сулидорами, они продолжили свой путь на север.

— Что случилось? — спросил Гандерсен.

— Ничего.

— Он, кажется, очень разозлился.

— Это неважно, — сказал Срин'гахар.

— Он не хотел, чтобы я пересекал границу?

— Он считал, что ты не должен ее переходить, — согласился Срин'гахар.

— Почему? Ведь у меня разрешение многократно рожденного.

— Он испытывал к тебе личную неприязнь, мой любезный попутчик. Он утверждал, что ты когда-то его обидел. Он давно тебя знает.

— Этого не может быть, — запротестовал Гандерсен. — Тогда у меня не было почти никаких контактов с сулидорами. Они никогда не покидали Страны Туманов, а я там не бывал. Сомневаюсь, что за восемь лет на этой планете я обменялся хотя бы парой слов с сулидорами.

— Этот сулидор не ошибался, утверждая, что сталкивался с тобой, мягко сказал Срин'гахар. — Должен тебе сказать, что есть заслуживающие доверия свидетели этого события.

— Когда? Где?

— Это было давно, — сказал Срин'гахар. Он казался удовлетворенным этим ответом и не вдавался в дальнейшие подробности. Несколько минут было тихо. Потом Срин'гахар добавил:

— Я считаю, что у этого сулидора были причины для обиды, но мы сказали ему, что ты хочешь покаяться за все свои прошлые поступки, и в конце концов он согласился. Сулидоры хорошо помнят зло и часто бывают мстительны.

— Что я ему сделал! — требовал объяснений Гандерсен.

— Не будем об этом говорить, — ответил Срин'гахар.

Нилдор замолчал, а Гандерсен начал размышлять над смыслом его слов. Исходя лишь из их значения, это можно было понимать как «об этом бесполезно говорить», или «мне трудно об этом говорить», или «об этом неуместно говорить», или «об этом бессмысленно говорить». Лишь с помощью дополнительных жестов, движений гребня, хобота или ушей, нилдор мог уточнить свои слова, а Гандерсен никогда не в состоянии был понять этих жестов. Он ломал голову, но не припоминал, чтобы обидел какого-то сулидора, даже невольно; наконец он пришел к выводу, что Срин'гахар намеренно выражался не слишком ясно и, возможно, пользовался намеками слишком специфичными и чуждыми для того, чтобы их мог понять землянин. Так или иначе, сулидор в конце концов перестал возражать против дальнейшего путешествия Гандерсена. Страна Туманов была уже рядом. Пейзаж начал меняться: деревья росли редко, были намного темнее, ниже и листва их была не столь густой, как у деревьев в джунглях. Все чаще появлялись облака. Во многих местах желтая песчаная почва была полностью обнажена. Воздух был теплым и чистым, а на небе ярко светило солнце. Здесь еще царил мягкий и ласковый климат.

Внезапно Гандерсен почувствовал порыв холодного северного ветра. Тропа вела вниз по склону, а потом снова поднялась на холм. Гандерсен охватил взглядом большую, угрюмую, безлюдную территорию — ничейную землю между джунглями и Страной Туманов. Здесь не росло ни одно дерево или куст, даже мох — только желтый песок и разбросанные по нему тут и там камни. За этой пустой зоной сверкала на солнце обледеневшая скала, высотой в несколько сотен метров, на огромном пространстве преграждавшая путь. Вдали грозно маячила вершина уходившей в небо горы, иззубренная, с выступающими утесами и каменными уступами, бледно-розовая на фоне серо-стального неба. В этом далеком краю все казалось неизмеримо крупным и массивным, просто чудовищным.

— Теперь ты должен идти сам, — сказал Срин'гахар. — Мне очень жаль, но таков обычай. Я не могу нести тебя дальше.

Гандерсен слез с нилдора. Смена способа передвижения не казалась ему неестественной, напротив, он считал, что до места повторного рождения должен дойти собственными силами. Он испытывал легкое смущение оттого, что много сотен километров проехал на спине Срин'гахара. Однако, пройдя метров пятьдесят рядом с нилдорами, он начал задыхаться. Они шагали медленно и размеренно, но, видимо, воздух здесь был более разреженным. Он заставлял себя не показывать виду, что устал. Он пойдет дальше. Гандерсен считал, что сумеет преодолеть сердцебиение и пульс в висках, тем более, что дул свежий холодный ветер. Они прошли половину пути через нейтральную зону, когда он заметил, что то, что казалось монолитной белой скалой, на самом деле было стеной густого тумана. Он чувствовал его холодное прикосновение на лице, что наводило на мысль о ледяном дыхании смерти, о саванах, гробах, могилах и черепах, но как ни странно, мысли эти не были ему неприятны.

Внезапно тучи рассеялись, и солнце осветило вершину далекой горы огромный снежный купол; Гандерсену показалось, что на него смотрит оттуда изменившееся, безмятежное лицо Курца.

Из белой пелены, вставшей перед ними, появилась фигура огромного старого сулидора. На-синисул сдержал свое обещание, что будет их проводником. Сулидоры, сопровождавшие их до сих пор, обменялись парой слов с На-синисулом и ушли обратно к границе джунглей. На-синисул дал знак, и процессия двинулась вперед.

Через несколько минут их окутал туман. Гандерсен заметил, что туман не столь густой, как казалось. Почти все время видимость была достаточно хорошей, метров тридцать-пятьдесят в любом направлении. Иногда, правда, появлялись значительно более плотные завихрения, и тогда он едва различал зеленое туловище Срин'гахара, шагавшего рядом; однако они быстро рассеивались. Небо было серым и пасмурным; лишь изредка можно было различить солнечный диск, слабо просвечивавший сквозь облака. Пейзаж был суровым: голая земля, немного валунов, низкие деревья, совсем как в земной тундре. В воздухе, однако, чувствовалась приятная прохлада, и не было по-настоящему холодно. Многие из росших здесь деревьев можно было встретить и на юге, но их местные разновидности были карликовыми и деформированными; иногда они вообще не походили на деревья, а стелились по земле, словно лианы. Те деревья, что стояли вертикально, ростом были не выше Гандерсена, и клочья серого лишайника свешивались с каждой ветки. Капли вдали покрывали листья, камни и все вокруг.

Они молча шли уже по крайней мере час. Гандерсен уже не мог распрямить спину, ноги его одеревенели. Дорога незаметно поднималась в гору, воздух становился все более разреженным, а температура резко падала, по мере того как день подходил к концу. Кошмарный туман, бескрайний, покрывавший все, ложился тяжким грузом на душу Гандерсена. Когда он смотрел со стороны на эту полосу тумана, ярко сверкавшую в лучах солнца, зрелище казалось ему восхитительным, но сейчас, очутившись внутри нее, он не испытывал особой радости — впечатление было таким, словно Вселенная лишилась всех красок и тепла.

Он шагал, как автомат. Иногда приходилось бежать, чтобы не отстать от нилдоров. Темп ходьбы На-синисула нилдоры выдерживали без труда, для Гандерсена, однако, он был почти убийственным. Ему было стыдно, что он тяжело дышит, хотя никто не обращал на это внимания. Он с тоской мечтал об отдыхе, но не мог решиться на то, чтобы попросить нилдоров сделать минутный привал: ведь это было их паломничество, а он сам к ним напросился.

Опускались угрюмые, мрачные сумерки. Серое становилось еще более серым. Анемичное и едва видимое солнце полностью скрылось. Видимость ухудшилась, резко похолодало. Гандерсен, одетый в тропический костюм, весь продрог. Внезапно его начало донимать то, на что он до сих пор не обращал внимания — стало неприятно дышать. Воздух на Белзагоре, не только в Стране Туманов, но и во всех регионах, не вполне соответствовал нормам земной атмосферы — в нем было несколько больше азота, но меньше кислорода. Разница была заметна только для очень чувствительного обоняния. Гандерсен, привыкший к местному воздуху за годы службы на Белзагоре, ее практически не ощущал. Однако сейчас в ноздри ему ударял едкий, металлический запах, и казалось, что горло забито пылью. Он знал, что это лишь дурацкая иллюзия, вызванная усталостью, но несколько минут спустя обнаружил, что старается вдыхать как можно меньше воздуха, пытаясь не дать вредным веществам попасть в легкие.

Проблемы с дыханием и тяжесть пути столь поглотили Гандерсена, что он не заметил, как остался один.

Нилдоров нигде не было видно, исчез и На-синисул. Все тонуло в тумане. Он осознал, что прошло уже несколько минут с тех пор, как он потерял из виду своих спутников. За это время они могли его значительно обогнать или пойти другим путем.

Он не кричал, не звал.

Его охватило непреодолимое желание отдохнуть. Он присел на корточки и прижал ладони к лицу, потом оперся руками о холодную, влажную землю и, опустив голову, сделал несколько глубоких вдохов. Хорошо бы лечь и забыться… Может быть, утром его найдут спящим. Или замерзшим. Он попытался встать, что удалось лишь с третьей попытки.

— Срин'гахар? — прошептал он. Звать на помощь уже не было сил.

Голова кружилась, но он все же двинулся вперед, спотыкаясь и налетая на деревья. В какой-то момент он увидел слева нечто, напоминавшее нилдора, и, почувствовав внезапный прилив сил, побежал в ту сторону, но, коснувшись твердой, мокрой обледеневшей поверхности, понял, что это всего лишь большой валун. Он повернулся и вдруг увидел ряд массивных фигур: мимо шли нилдоры.

— Подождите! — крикнул он и хотел их догнать, но внезапно споткнулся и упал, приземлившись на руки и колени в мелком, но очень холодном ручье.

Когда он выполз на берег, оказалось, что он принял за нилдоров низкие, развесистые деревья, шевелившиеся на ветру. «Ну ладно, — подумал он, — я потерялся; подожду до утра». Он присел, пытаясь выжать воду из промокшей одежды.

Наступила ночь; серое стало черным. Он поглядел на небо в поисках лун, но их не было. Его мучила страшная жажда. Он пытался ползти обратно к ручью, но не мог его найти. Губы его потрескались, а пальцы одеревенели. Несмотря на безнадежность и страх, он ощущал странное спокойствие, повторяя про себя, что все происходящее, в сущности, не опасно, даже в какой-то степени неизбежно.

Он не знал, сколько прошло времени, когда появились Срин'гахар и На-синисул.

Сначала Гандерсен почувствовал мягкое прикосновение хобота Срин'гахара к щеке. Он в ужасе прижался к земле, и лишь потом постепенно расслабился, осознав, что именно коснулось его кожи.

— Вот он, — послышался откуда-то сверху голос нилдора.

— Жив? — спросил На-синисул. Голос его доносился сквозь туман, как с того света.

— Жив. Мокрый и замерзший. Эдмундгандерсен, ты можешь встать?

— Да. Со мной все в порядке, — его охватило чувство стыда. — Вы все время меня искали?

— Нет, — мягко ответил На-синисул. — Мы дошли до селения и там обсудили, почему тебя нет. Мы не были уверены, потерялся ли ты, или намеренно удалился от нас. Потом мы со Срин'гахаром вернулись. Ты хотел нас покинуть?

— Я потерялся, — грустно признался Гандерсен. Даже сейчас ему не позволили сесть на нилдора.

Он брел между Срин'гахаром и На-синисулом, то и дело хватаясь за густую шерсть сулидора или опираясь о гладкий бок нилдора. Наконец сквозь тьму и туман стали пробиваться слабые огоньки, а потом Гандерсен заметил очертания хижин в селении сулидоров. Не ожидая приглашения, он ввалился в первое попавшееся из ветхих бревенчатых строений. Пахло гнилью. С перекладин свешивались пучки сушеных растений и связки звериных шкур. Несколько сидевших сулидоров посмотрели на него, не проявляя никакого интереса. Гандерсен согрелся и высушил одежду. Кто-то принес ему миску сладкой густой похлебки, а потом несколько кусочков сушеного мяса. Их трудно было разжевать, но на вкус мясо оказалось великолепным. Сулидоры постоянно входили и выходили. Один раз, когда кожаный лоскут, закрывавший вход, отодвинулся в сторону, он увидел стоявших перед хижиной нилдоров. Маленький зверек с острой мордочкой, белый как снег, подбежал и презрительно поглядел на него. Какое-то животное с севера, которое, вероятно, служит сулидорам для забавы, подумал Гандерсен. Зверек цапнул его за все еще влажную одежду и издал звук, напоминавший хихиканье. Он пошевелил ушками, в которых торчали пучки волос, и стал с любопытством исследовать рукав острыми коготками. Длинный гибкий хвост ходил из стороны в сторону. Потом зверек вдруг вскочил Гандерсену на колени, схватил лапками его руку и вонзил зубки в тело. Укус был не болезненнее комариного, но Гандерсен боялся, что зверек мог занести какую-нибудь инфекцию. Однако он даже не пошевелился, чтобы прогнать его. Внезапно могучая лапа с втянутыми когтями обрушилась на зверька и отшвырнула его через всю хижину в угол.

На-синисул присел рядом с Гандерсеном; зверек возмущенно стрекотал в дальнем углу.

— Мунзор сильно тебя укусил? — спросил он.

— Не очень. Это опасно?

— Нет, с тобой ничего не случится, — ответил сулидор. — Мы накажем этого зверька.

— Не надо. Он просто играл.

— Он должен знать, что гость — это святыня, — твердо сказал На-синисул и наклонился ближе. Гандерсен почувствовал горячее дыхание сулидора и увидел могучие клыки в его пасти. — Селение даст тебе приют, пока ты не наберешься сил, чтобы идти дальше. Я должен сейчас отправиться с нилдорами на Гору Возрождения.

— Это та большая красная гора на севере?

— Да. Их время уже близко, мое тоже. Я проведу для них церемонию повторного рождения, а потом придет моя очередь.

— Сулидоры тоже возрождаются?

— А разве может быть иначе? — удивился На-синисул.

— Понятия не имею. Я так мало знаю об этом.

— Если бы сулидоры не возрождались, — объяснил На-синисул, — как бы могли возрождаться нилдоры? Одно неразрывно связано с другим.

— Каким образом?

— Если бы не было дня, не было бы и ночи. Гандерсену это казалось не слишком понятным, и он пытался узнать у На-синисула больше подробностей, но тот больше не хотел говорить на эту тему. Его заинтересовало нечто иное.

— Мне говорили, — в свою очередь спросил сулидор, — что ты прибыл в нашу страну, чтобы поговорить с человеком твоего народа, с человеком Калленом. Это так?

— Да. Во всяком случае, это одна из причин, по которой я здесь.

— Этот человек, Каллен, живет в селении, третьем к северу и первом к западу отсюда. Ему сказали о тебе, и он ждет тебя. Сулидор из того селения отведет тебя к нему, когда ты будешь готов.

— Я могу выйти завтра утром, — решил Гандерсен.

— Сначала я должен кое-что тебе сообщить. Человек Каллен нашел среди нас убежище, и это его право священно. Не может быть и речи о том, чтобы ты смог увезти его из нашей страны и передать нилдорам.

— Я хочу только поговорить с ним.

— Это возможно. Но твоя договоренность с нилдорами нам известна. Ты должен помнить, что выполнить ее можешь, только нарушив наше гостеприимство.

Гандерсен не ответил. Как он мог обещать что-либо На-синисулу, не нарушив одновременно обещания, данного многократно рожденному Вол'химиору? Он убеждал себя, что будет действовать так, как заранее решил: поговорит с Седриком Калленом и лишь потом будет думать, что делать дальше. Однако его беспокоило то, что сулидоры уже знают, с какой целью он разыскивал Каллена.

На-синисул ушел. Гандерсен пытался заснуть, и ему даже удалось погрузиться в беспокойную дремоту. Однако всю ночь в хижине мигало пламя светильников, шумно ходили сулидоры, нилдоры же, собравшиеся перед хижиной, долго что-то обсуждали. Как-то раз Гандерсен проснулся и заметил, что маленький лопоухий мунзор сидит у него на груди и скулит. Потом три сулидора подвесили рядом с тем местом, где он лежал, окровавленную тушу какого-то животного, и он слышал, как они раздирают мясо; вскоре он снова провалился в недолгий сон, но его опять разбудила дикая ссора из-за дележа добычи. Когда наступило холодное и пасмурное утро, Гандерсен чувствовал себя уставшим еще больше, чем если бы вообще не спал.

Ему дали завтрак. Два молодых сулидора, Се-холомир и Йи-гартигок, сообщили, что будут сопровождать его в селение, где жил Каллен. На-синисул и пятеро нилдоров заканчивали приготовления к пути на Гору Возрождения. Гандерсен попрощался со своими спутниками.

— Желаю вам радости повторного рождения, — сказал он, и смотрел им вслед, пока гигантские силуэты не скрылись в тумане.

Вскоре он тоже отправился в путь. Новые сопровождающие были молчаливы и сосредоточены. Это его даже устраивало, поскольку мрачный пейзаж не особенно располагал к беседе. Ему хотелось кое о чем подумать. Он не был уверен в том, что будет делать, когда встретит Каллена. Его первоначальный план пройти повторное рождение, план, связанный — как ему казалось — со столь благородными побуждениями, теперь выглядел чистой воды безумием, и не только потому, что он видел Курца. Сейчас ему казалось неестественным ввязываться в священные обряды чужого народа. Отправиться на Гору Возрождения — да. Удовлетворить свое любопытство — да. Но самому пройти повторное рождение? Впервые его уверенность поколебалась. Он начал подозревать, что в последний момент откажется и возрождаться не станет.

Приграничная тундра сменялась лесистой местностью. Однако деревья здесь были не такими, как в джунглях, где, приспосабливаясь к местным условиям, они превращались в искривленные, низкорослые кусты. Здесь росли настоящие северные деревья, с толстыми и высокими стволами, покрытыми шершавой корой, с тонкими ветвями и иглообразными листьями. Верхушки деревьев скрывались в тумане. Через этот холодный и туманный лес время от времени пробегали худые звери с длинными носами, вылезавшие из нор в земле и скрывавшиеся в зарослях — очевидно, в поисках грызунов и птичьих гнезд. На открытых пространствах лежал снег, хотя в этом полушарии уже приближалось лето. На вторую ночь северный ветер нагнал свинцовые тучи, и разбушевалась гроза с градом. Сулидоры не сочли это препятствием для продолжения пути, и Гандерсену волей-неволей пришлось идти с ними.

Туман становился реже, порой исчезая вообще, зато все небо закрывали густые облака. Гандерсен уже привык к голой земле, голым ветвям деревьев, влажности и пронизывающему холоду. Он замечал в этом суровом окружении даже своеобразную красоту. У него возникало неведомое чувство восхищения, когда волнистые клубы тумана плыли, как привидения, над широким ручьем, когда мохнатые звери пробегали по стеклянным плитам льда, когда в царящей тишине раздавался хриплый, резкий крик, или когда за поворотом тропы оказывалась белая, холодная, бескрайняя пустота. Все выглядело безгрешным, чистым и новым.

На четвертый день Се-холомир сообщил, что селение, в которое они направляются, находится за следующим холмом.

Глава тринадцатая

Селение было довольно большое: сорок с лишним хижин, стоявших в два ряда. С одной стороны его окружал высокий лес, с другой широко разливалось озеро. Гандерсен приближался к селению по тропинке среди деревьев, за которыми блестела серебристая гладь воды. В воздухе медленно кружились большие снежинки. Высоко поднявшийся туман сливался в монотонную серую пелену примерно в полукилометре над землей.

— Человек Каллен? — спросил Гандерсен.

Каллен лежал в хижине у озера. Два сулидора, охранявших вход, отошли в сторону по приказу Йи-гартигока, двое других стояли в ногах ложа из веток и шкур, на котором лежал Каллен.

— Ты пришел за мной, Ганди? — заговорил Кал-лен. — Ты опоздал, приятель.

Золотистые волосы Каллена поседели и слиплись, местами проглядывал лысый череп. Когда-то добрые, бледнозеленые глаза стали мутными и безразличными, белки пожелтели и были испещрены болезненными красными прожилками. От лица остались кожа и кости. Он лежал под какой-то драной шкурой, под которой виднелись очертания исхудавшего тела. От прежнего Каллена осталось немногое: лишь приятный мелодичный голос и дружелюбная улыбка, выглядевшая гротескно на изможденном лице. Он был похож на столетнего старца.

— Давно это с тобой? — спросил Гандерсен.

— Два месяца, может быть, три. Сам не знаю, время здесь бежит незаметно. Но для меня уже нет возврата. Я останусь тут. До самого конца.

Гандерсен присел возле ложа больного.

— У тебя что-нибудь болит? Может быть, тебе что-нибудь дать?

— Ничего у меня не болит, — сказал Каллен. — И наркотики ни к чему. Это уже конец.

— Что с тобой? — спросил Гандерсен, думая о Дикстре и его женщине, пожираемых личинками, о Курце, изможденном и изменившемся, и о том, что говорила Сина о Джо Саламоне, превратившемся в кристаллы.

— Какая-то местная болезнь? Ты что-то здесь подхватил?

— Ничего экзотического, — ответил Каллен, — я просто гнию изнутри. Это старый враг, Ганди, — рак. Рак кишечника. Клешни рака раздирают мои кишки.

— Ты, наверное, очень страдаешь.

— Нет, — ответил Каллен. — Этот рак ползает медленно. Вцепится здесь, вцепится там. Каждый день от меня остается все меньше. Иногда мне кажется, что от меня уже ничего не осталось. Сегодня мне немного лучше.

— Послушай, — начал Гандерсен, — в течение недели я могу перевезти тебя в дом Сины. Наверняка у нее есть полный набор лекарств и, конечно, средства против рака. Болезнь зашла не настолько далеко, чтобы ее нельзя было остановить, если мы будем действовать быстро. А потом мы посадим тебя на корабль и отправим на Землю, где тебя полностью вылечат.

— Нет. Это бесполезно.

— Не болтай глупости! Мы живем не в средневековье, Сед. Заболевание раком — не повод валяться в грязной хижине и ждать смерти. Сулидоры приготовят для тебя носилки. Я все устрою в течение пяти минут. Потом…

— Я не смог бы никогда добраться до Сины, и ты это хорошо знаешь, мягко сказал Каллен. — Нилдоры схватили бы меня, как только я пересек бы границу Страны Туманов. Ты должен это знать.

— Но…

— У меня нет сил притворяться. Ты же знаешь, что меня на этой планете активно разыскивают, правда?

— В общем, да.

— Тебя послали, чтобы доставить меня к ним?

— Нилдоры просили, чтобы я тебя привел, — признался Гандерсен. — Мне пришлось согласиться, чтобы получить разрешение приехать сюда.

— Естественно, — угрюмо сказал Каллен.

— Однако я поставил условие, что не приведу тебя, если ты не захочешь идти добровольно, — добавил Гандерсен. — Я поставил и другие условия. Послушай, Сед, я не Иуда. Я предпринял это путешествие по личным мотивам, и то, что я тебя навестил, никак с этим не связано. Но я хочу тебе помочь. Позволь мне отвезти тебя к Сине. Тебя будут лечить, и…

— Я же тебе сказал, — перебил его Каллен, — что нилдоры схватят меня при первой же возможности.

— Даже если будут знать, что ты смертельно болен и я забираю тебя для лечения?

— Особенно в этом случае. Они хотели бы спасти мою душу, прежде чем я умру. У меня нет желания доставлять им это удовольствие, Ганди. Я останусь здесь, где я в безопасности, где им до меня не добраться, и буду ждать, пока рак меня не прикончит. Уже скоро. Два дня, три, неделя, а может быть, даже сегодня. Я благодарен тебе, что ты хочешь меня спасти, но я не пойду.

— А если я получу от нилдоров обещание, что они оставят тебя в покое, пока ты…

— Я не пойду. Тебе пришлось бы применить силу. А это не входит в условия обязательства, которое ты дал нилдорам, верно? — Каллен первый раз за долгое время улыбнулся. — Там в углу есть бутылка вина. Будь другом.

Гандерсен пошел за бутылкой. Ему пришлось пройти мимо нескольких сулидоров. Разговор с Кал-леном так поглотил его, что он забыл о сулидорах, которых полно было в хижине: двое его проводников, те, кто охранял Каляева, и по крайней мере полдюжины других. Он взял вино и принес больному. Рука Каллена дрожала, но он сумел не пролить ни капли, потом, сделав глоток, протянул бутылку Гандерсену, который не мог ему отказать. Вино было теплым и сладким.

— Значит, договорились — ты не будешь пытаться забрать меня из этого селения, ладно? — настаивал Каллен. — Я знаю, что ты всерьез не думаешь о том, чтобы передать меня нилдорам, но, может быть, считаешь, что таким образом спасешь мне жизнь. Не делай этого, поскольку последствия были бы те же — так или иначе я попал бы в лапы нилдоров. Я останусь здесь. Ладно?

Гандерсен некоторое время молчал.

— Ну хорошо, пусть будет по-твоему, — наконец сказал он.

Каллен с облегчением вздохнул, откинулся на спину, повернувшись лицом к стене, и сказал:

— Жаль, что я потратил столько сил, чтобы тебя убедить. Нам еще столько надо друг другу сказать, а я уже устал.

— Отдохни немного, я приду позже.

— Нет. Останься. Поговори со М1}ой. Расскажи, где ты был все эти годы, почему вернулся, кого видел, что делал? Расскажи мне обо всем. Я отдохну, пока буду тебя слушать. А потом… потом…

Голос Каллена прервался. Гандерсену показалось, что Каллен потерял сознание или, может быть, заснул. Глаза его были закрыты, он дышал медленно, с трудом. Гандерсен замолчал и начал ходить по хижине, разглядывая висящие на стенах шкуры, примитивные орудия, остатки еды. Сулидоры не обращали на него внимания. В хижине их было восемь. Они держались поодаль от умирающего, но все время на него смотрели. Гандерсена все больше подавляло присутствие этих огромных двуногих зверей, кошмарных созданий с клыками и когтями, с толстым хвостом и мощными челюстями; они входили, выходили и передвигались так, как будто его вообще не существовало. Он выпил еще немного вина, хотя ни вкус, ни запах его не были ему приятны.

— Рассказывай, я жду, — сказал Каллен, не открывая глаз.

Гандерсен начал говорить. Он говорил о восьми годах, которые провел на Земле, о овладевшем им беспокойстве, о трудно объяснимом желании вернуться на Белзагор, о необходимости найти себе новое место в жизни, утратив опору, которой была для него Компания. Он рассказывал о своем путешествии через лес к стойбищу нилдоров у озера, о том, как танцевал среди них и как ему пришлось обещать, что он приведет Каллена. Он говорил о Дикстре и женщине, найденных в развалинах станции — без лишних подробностей, учитывая нынешнее состояние Каллена. Он рассказал и о том, что был с Синой в Ночь Пяти Лун. Он рассказал о Курце и о том, как тот изменился, пройдя повторное рождение. И о том, как добирался до Страны Туманов.

Три раза он думал, что Каллен заснул, а один раз ему показалось, что больной вообще не дышит. Однако, когда он переставал говорить, Каллен делал ему знак — кривил рот, слегка шевелил кончиками пальцев, — чтобы Гандерсен не прерывал рассказа. В конце, когда ему уже нечего было сказать, он долго молча ждал, пока Каллен снова не подаст признаков жизни.

— Ну, и…? — наконец прошептал больной.

— Ну, и я оказался здесь.

— А отсюда куда направляешься?

— На Гору Возрождения, — спокойно ответил Гандерсен.

Каллен открыл глаза. Он кивнул сулидорам, чтобы ему приподняли подушки, и сел, наклонившись вперед.

— Зачем ты хочешь идти туда? — спросил он.

— Хочу узнать, что такое повторное рождение.

— Ты видел Курца?

— Видел.

— Он тоже хотел это узнать, — с усилием говорил Каллен. — Он уже понял, как это происходит, но хотел добраться до внутренней сущности повторного рождения, пережить это сам. Конечно, не из простого любопытства. У Курца были некоторые проблемы духовной природы. Он вбил себе в голову, что должен принести себя в жертву, чтобы покаяться за всю свою жизнь. Впрочем, справедливо. Вполне справедливо. И он пошел вновь возродиться. Сулидоры согласились. Вот это человек! Я видел его, прежде чем уйти на север.

— Сначала я думал, что тоже мог бы вновь возродиться, — сказал Гандерсен. — По тем же самым причинам: смесь любопытства и ощущения вины. Но я отказался от этой идеи. Да, я отправлюсь на эту гору, чтобы увидеть, что они делают, но не думаю, что буду просить их проделать то же самое со мной.

— Потому что увидел, как выглядит Курц?

— Отчасти. А также и потому, что мой первоначальный план показался мне каким-то… чересчур продуманным. Акт осмысленного выбора, а не акт веры. Нельзя отправляться туда и добровольно соглашаться на повторное рождение лишь из научного интереса. К этому нужно искренне стремиться.

— Так, как Курц?

— Именно так.

— А ты?

— Сам не знаю, — ответил Гандерсен. — Я думал, что и я испытываю это стремление, и сказал об этом Сине. Сейчас, однако, когда я уже почти добрался до этой горы, идея начинает казаться мне сомнительной.

— Может быть, ты просто испугался? Гандерсен пожал плечами.

— Курц в самом деле зрелище не из приятных, — сказал он.

— Бывает хорошее повторное рождение, и бывает плохое, — объяснил Каллен. — У него было плохое. Я полагаю, это как-то зависит от душевных качеств и, естественно, от многого другого. Выпьем еще?

Гандерсен достал бутылку. Каллен, к которому, видимо, вернулось немного сил, сделал большой глоток.

— А ты прошел повторное рождение? — спросил Гандерсен.

— Я? Нет. Мне этого даже никогда не хотелось. Но я кое-что знаю. Курц — не первый из нас, кто через это прошел. До него было по крайней мере двенадцать.

— Кто?

Каллен назвал несколько фамилий — все они были людьми Компании, фигурировавшими в списке погибших во время исполнения служебных обязанностей. Некоторых из них Гандерсен знал, о других даже не слышал, поскольку они прибыли на Мир Холмана значительно раньше, чем он и Каллен.

— Есть и другие, — говорил Каллен. — Курц нашел их фамилии в рапортах, а нилдоры рассказали ему остальное. Никто из них не вернулся из Страны Туманов. Четверо или пятеро оказались в том же состоянии, что и Курц превратились в чудовищ.

— А остальные?

— Может быть, превратились в архангелов. Информация нилдоров была не вполне ясна. Они говорили о каком-то трансцедентальном погружении во Вселенную, о эволюции, ведущей к следующей степени воплощения, о резком подъеме — и тому подобное. Точно известно лишь то, что эти люди никогда больше не появлялись на территории Компании, Курц надеялся на нечто подобное. Однако, к сожалению, Курц — это Курц: наполовину ангел и наполовину демон, и в таком виде он возродился. И за таким Курцем теперь ухаживает Сина. Жаль, что ты отказался от своего желания, Ганди. Может быть, как раз тебе удалось бы повторное рождение. Можешь позвать Хор-тенебора? Мне нужно немного свежего воздуха, если мы хотим продолжить разговор. Это Вниз, е землю тот сулидор, который стоит у стены. Он обо мне заботится и вынесет на двор мои старые кости.

— Только что шел снег, Сед.

— Вот и хорошо. Почему бы умирающему человеку не посмотреть на снег? спросил Каллен. — Здесь, перед этой хижиной, самый прекрасный вид во Вселенной. Я хочу еще раз это увидеть. Позови Хор-тенебора.

Сулидор взял в могучие лапы маленькое, хрупкое тело больного, вынес из хижины и посадил лицом к озеру в нечто, напоминающее гамак. Гандерсен пошел следом. На селение опустилась густая мгла, скрывая даже ближайшие хижины, однако само озеро под куполом серого неба было хорошо видно. Над свинцовой поверхностью воды плавали отдельные полосы молочного тумана. Воздух был пронизывающе холодным, но Каллен, прикрытый лишь тонкой шкурой, видимо, не ощущал холода. Он вытянул руку и с восхищением, как ребенок, разглядывал падавшие на нее снежинки.

— Ответишь мне на один вопрос? — наконец спросил Гандерсен.

— Если смогу.

— Что ты такого сделал, что нилдоры так рассердились?

— Они не сказали, когда посылали тебя за мной?

— Нет, — ответил Гандерсен. — Они говорили, что если ты захочешь, то сам расскажешь, и что для них не имеет значения, знаю я об этом или нет. Сина этого тоже не знала, а мне самому ничего не могло прийти в голову. Ты не из тех, кто мог бы мучить или убивать разумные существа. Ты ее забавлялся бы с ними так, как Курц, с змеиным ядом. Он, впрочем, занимался этим многие годы, а ведь они не пытались его заполучить. Что же такое ты мог сделать, что…

— Грех Актеона, — сказал Каллен.

— Извини, не понял.

— Грех Актеона, который вовсе не был грехом, а лишь случайностью. По греческому мифу, охотник Актеон подглядел за купающейся Дианой и увидел то, чего не должен был видеть. Диана превратила его в оленя, и его растерзали собственные собаки.

— Не понимаю, что общего это имеет с… Каллен набрал в грудь воздуха.

— Ты был когда-нибудь на Центральном Плоскогорье? — тихо, но отчетливо спросил он. — Ну да, конечно, был. Я помню, вам пришлось совершить там вынужденную посадку — вместе с Синой, когда вы возвращались в Файр-Пойнт после отпуска на побережье. Вы угодили в переплет, боялись диких зверей, и с тех пор Сина возненавидела плоскогорье. Ведь так? Значит, ты знаешь, насколько это странное, жуткое, таинственное место, изолированное от остальной части планеты, и даже нилдоры неохотно туда ходят. Ну ладно. Я начал путешествовать туда через год или два после того, как мы отказались от своих прав на планету. Там было мое убежище. Меня интересовали животные плоскогорья, насекомые, растения, вообще все. Даже воздух там не такой, как везде, — свежий и чистый. Раньше, как ты знаешь, тех, кто бывал на плоскогорье, считали чудаками; но для меня это не имело значения, это был мой мир. Я побывал там несколько раз, собирая разные образцы. Я привез Сине несколько необычных существ, которые ей понравились и которые она полюбила, прежде чем поняла, что они с плоскогорья. И так постепенно я помог ей преодолеть иррациональный страх и отвращение. Мы начали бывать там вместе, иногда также с Курцем. Может быть, ты заметил на станции у Водопадов Шангри-Ла образцы флоры и фауны с плоскогорья? Мы собирали их вместе. Плоскогорье стало для меня таким же местом, как и любое другое: ничего сверхъестественного, ничего невероятного, просто дикие места. Я отправлялся туда, когда чувствовал себя разбитым, уставшим или расстроенным.

Около года назад, может быть, меньше года, — продолжал он, — я в очередной раз отправился на плоскогорье. Курц как раз вернулся после повторного рождения, и Сина была страшно подавлена тем, что с ним произошло. Я хотел найти для нее какой-то подарок, какую-нибудь зверушку, чтобы ее порадовать. На этот раз я забрался дальше к юго-западу от места, где я обычно садился, туда, где соединяются две реки. Я никогда там еще не был. Первое, что бросилось мне в глаза — полностью обглоданные деревья. Нилдоры! Множество нилдоров! На огромной территории вся растительность была объедена, а ты же знаешь, как едят нилдоры. Это меня очень заинтересовало. Иногда я встречал на плоскогорье одинокого нилдора, но никогда не видел целого стада. Я пошел вдоль линии обглоданных деревьев. Она вела все дальше и дальше через лес, словно шрам — обломанные ветви, истоптанная почва. Наступила ночь, я устроил привал, и мне показалось, что из темноты доносится бой барабанов. Этого не могло быть: ведь нилдоры не пользуются барабанами.

Вскоре я понял, что слышу, как они танцуют, топают, и именно этот топот разносился по лесу. Доносились и другие звуки: визг, мычание, рев перепуганных животных. Я должен был увидеть, что происходит. Я свернул палатку и начал пробираться сквозь джунгли. Шум становился все громче, пока я наконец не добрался до края леса и тянувшейся вниз к реке саванны. Здесь, на открытом пространстве, было около пятисот нилдоров. На небе светили три луны, и я все хорошо видел. Ганди, ты можешь поверить, что они раскрасились?! Как дикари! Они напоминали какие-то кошмарные видения. На поляне были вырыты три глубокие ямы — одна наполненная каким-то красным илом, а две — ветками, листьями и ягодами, которые нилдоры так растоптали, что из них вытек разноцветный сок — в одной яме черный, а в другой синий. Я наблюдал, как нилдоры входили в эти ямы и красились; сначала катались в красном иле, становясь совершенно алыми, а потом набирали хоботом краски из других ям и разрисовывали друг друга черными и голубыми полосами.

Варварское зрелище! Раскрасившись, они бегом мчались туда, где происходили танцы, и сразу же начинали топать в своем ритме на четыре такта — ну, ты знаешь: бум, бум, бум, бум. Но сейчас это выглядело куда более дико и жутко, чем обычно — армия нилдоров на тропе войны. Они громко топали ногами, качали большими головами, поднимали хоботы, ревели, рыли бивнями землю, подпрыгивали и размахивали ушами. Жуткое зрелище, Ганди, можешь мне поверить. И эти их размалеванные туши, освещенные лунным светом…

Не выходя из густого леса, — продолжал больной, — я переместился дальше к западу, чтобы лучше было видно. Дальше, позади танцующих, я увидел нечто еще более удивительное. Пространство втрое или вчетверо большее, чем это селение, было огорожено. Нилдоры сами не могли этого сделать — они умели вырывать из земли деревья и переносить их хоботами, но требовалась помощь сулидоров, чтобы соответствующим образом их уложить и поставить забор. Внутри ограды находились животные с плоскогорья. Сотни животных разных видов и величины: огромные травоядные с шеями, как у жирафы, и похожие на рогатых носорогов, и пугливые, как газели, и еще десятки других, каких я никогда прежде не видел.

Все были собраны вместе. Видимо, охотники-сулидоры в течение дня прочесали заросли и согнали весь этот зверинец. Животные были беспокойны и напуганы; я тоже. Я притаился в темноте и ждал. Наконец, все нилдоры соответствующим образом раскрасились, и начался некий ритуал. Они что-то выкрикивали, большей частью на древнем языке, которого я не знал, но и на обычном отчасти тоже, и в конце концов я понял, в чем дело. Знаешь, кто были эти размалеванные бестии? Грешники, нилдоры, впавшие в немилость! Это было место покаяния и очищения.

Каждый нилдор, чем-то запятнавший себя в течение года, должен был прийти сюда и очиститься. Ганди, знаешь, какие грехи они совершали? Они пили яд, который давал им Курц! Старая забава на биостанции — дать нилдорам напиться, самому глотнуть и ждать, когда появятся галлюцинации. Всех этих нилдоров Курц совратил с пути истинного. На их душах лежал тяжкий грех. Земной дьявол нашел их чувствительное место. Он знал, какому искушению они не смогут противостоять. И они пришли сюда, чтобы очиститься.

Центральное плоскогорье — это чистилище нилдоров. Они не живут там, поскольку это место необходимо им для обрядов, а обычные поселения не устраивают в священных местах. Они танцевали часами, Ганди, но это еще не был сам ритуал покаяния, лишь прелюдия к нему. Они танцевали так, что у меня кружилась голова, когда я смотрел на них: красные тела, черные полосы, топот ног. А потом, когда зашли луны и забрезжил рассвет, началась сама церемония.

Только тогда я смог заглянуть в настоящую, темную душу нилдоров. Два старых нилдора подошли к ограде и начали бить по ней ногами. Когда образовался проход метров в десять шириной, они отошли в сторону, а животные стали выбегать на равнину, напуганные шумом, танцами и тем, что были в плену. Они носились вокруг, не зная, что делать и куда бежать. И тогда нилдоры набросились на них. Мирные, добродушные нилдоры — представляешь? Они топтали их, насаживали на бивни, хватали хоботами и ударяли о деревья. Мне стало нехорошо. Сколь чудовищной смертоносной машиной может быть нилдор — туша, хобот, огромные ноги — в диком безумии убийства, лишенный всяких тормозов! Некоторым животным удалось, конечно, спастись, большинство, однако, не избежало страшной участи. Везде валялись растерзанные тела, текли потоки крови. Из леса выходили на пиршество хищники, хотя убийство еще продолжалось. Вот каково покаяние нилдоров: грех за грех. Вот каким образом они очищаются. Именно на этом плоскогорье, Ганди, они разряжают свою агрессивность. Они освобождаются от всех тормозов, и проявляется их звериная сущность.

Я никогда в жизни не испытывал подобного ужаса, как тогда, когда они очищали свои души. Ты знаешь, с каким уважением я всегда относился к нилдорам. И до сих пор отношусь к ним так же. Но увидеть нечто подобное, такую бойню, адскую картину, — Ганди, я просто остолбенел от ужаса. Не было похоже, что убийство доставляло нилдорам удовольствие, но они убивали, не колеблясь, ибо просто таков был ритуал, и они задумывались над этим не больше, чем Сократ, приносящий ягненка в жертву Зевсу или петуха в жертву Эскулапу. Это действительно было чудовищно. Я смотрел, как нилдоры лишали жизни других во имя добра своих душ, и чувствовал, что подо мной разверзлась бездна и я оказался в другом мире, о существовании которого даже не подозревал. Потом взошло солнце, — продолжал Каллен. Теплые, золотистые лучи падали на растоптанные трупы.

Нилдоры спокойно лежали посреди побоища и отдыхали, удовлетворенные, очистившиеся, свободные от тяжкого бремени. Вокруг все дышало удивительным спокойствием. Они сражались со своими демонами и победили. Они прошли через ночной кошмар и очистились — не знаю, как, но действительно очистились от своего греха. Я не могу сказать, как можно спасти свою душу путем насилия. Это чуждо моим принципам и твоим наверняка тоже. Курц, однако, это понимал. Он выбрал тот же путь, что и нилдоры. Он погружался в зло все глубже и глубже, радовался уничтожению, хвалился нарушением законов, и несмотря на это, в конце концов сумел осудить себя сам, счесть себя недостойным и избавиться от того темного, что в себе обнаружил. И поэтому он пошел искать возрождения, и тем показал, что пребывающий в нем ангел еще жив. Очищение через зло — с этим ты должен будешь разобраться сам, Ганди. Я тебе ничем не могу помочь. Могу только рассказать, что я видел в то утро, на восходе солнца, на берегу моря крови. Я заглянул в пропасть. Мне дано было приоткрыть завесу, и я увидел, куда ушел Курц, куда идут нилдоры и куда, быть может, пойдешь и ты. Я не смог.

А потом они меня чуть не схватили, — голос больного звучал все слабее. — Они напали на мой след, почуяли мой запах. Когда они были охвачены безумием, они, думаю, не могли ничего заметить, тем более если учесть запах сотен животных за оградой. Но потом они начали принюхиваться: хоботы поднимались вверх и шевелились, словно перископы. В воздухе витал запах богохульства, вонь шпиона-землянина. Минут пять или десять они втягивали воздух, а я стоял в кустах, парализованный тем, что видел, и не отдавал себе отчета в том, что они чуют именно мой запах. Потом у меня в голове внезапно прояснилось. Я повернулся и побежал через лес, а они пустились в погоню. Десятками. Можешь себе представить, что это такое, когда тебя преследует в джунглях стадо разъяренных нилдоров? Я пытался выбирать узкие проходы, недоступные для них, проскальзывал среди деревьев, кустов и камней. Я бежал сломя голову, пока не свалился без чувств в зарослях и меня не вырвало. Я хотел отдышаться, но услышал топот преследователей и снова побежал.

Оказавшись на берегу болота, я прыгнул туда, надеясь, что они потеряют след. Я прятался в тростниках, брел в грязи, но нилдоры окружили меня со всех сторон. Мы знаем, что ты там — кричали они мне. Выходи. Выходи. Мы тебя прощаем, мы хотим тебя только очистить. Они все мне объясняли, даже достаточно разумно. Невольно — о, конечно, лишь невольно, дипломатично говорили они, я видел церемонию, которой никто, кроме нилдоров, не имеет права видеть, и теперь необходимо стереть это из моей памяти. Это можно сделать с помощью простых средств, которые не стоит даже описывать. По-видимому, какие-то наркотики. Я не соглашался и ничего не отвечал. Они продолжали уверять меня, что не питают ко мне ненависти, что они прекрасно понимают, что я не собирался подглядывать за их таинствами, но поскольку я их видел, следует предпринять соответствующие шаги — и так далее. Я пополз по дну ручья, дыша через тростниковую трубочку. Когда я вынырнул на поверхность, нилдоры все еще звали меня и все больше злились. Их раздражало, что я не хочу к ним выйти.

Они не преследовали меня за подглядывание, но их не устраивало, что я не соглашаюсь на очищение. Именно в этом состояло мое истинное преступление — не то, что я шпионил за ними, спрятавшись в кустах, но то, что я не желал пройти очищение. Я весь день просидел в ручье, а когда наступили сумерки, я вылез и поймал сигнал моего вездехода, который, как оказалось, находился всего в пятистах метрах от меня. Я боялся, что нилдоры будут караулить возле него, но их там не было. Я сел в вездеход и около полуночи был у Сины. Я знал, что у меня немного времени. Нилдоры будут преследовать меня по всему континенту. Я рассказал ей в общих чертах, что случилось, собрал вещи и отправился в Страну Туманов. Убежище мне могли предоставить только сулидоры. Они не могут простить нилдорам, что тем принадлежит власть на Белзагоре. Так я оказался в этом селении. Я путешествовал по Стране Туманов, пока однажды не почувствовал, что у меня рак, и понял, что это конец. С тех пор я жду конца, и он уже близок. Он замолчал.

— Почему ты не хочешь рискнуть и вернуться? — помолчав, спросил Гандерсен. — Ведь что бы ни хотели сделать с тобой нилдоры, в любом случае это не столь ужасно, как сидеть на пороге хижины сулидоров и умирать от рака!

Каллен ничего не ответил.

— Если даже они дадут тебе наркотик, стирающий память, — продолжал Гандерсен, — то не лучше ли потерять часть прошлого, чем все будущее? Если бы ты только захотел вернуться, Сед, и позволил нам заняться твоим лечением…

— Вечно с тобой проблемы, Ганди, ты не слишком логично рассуждаешь, сказал Каллен. — А ведь ты умный парень! Там есть еще одна бутылка вина. Не принесешь?

Гандерсен прошел мимо сидящих сулидоров и вошел в хижину. Какое-то время он блуждал в темноте в поисках бутылки, и ему вдруг пришло в голову, как решить проблему Каллена: вместо того чтобы везти Каллена туда, где есть лекарства, он просто привезет лекарство Каллену! Он прервет, по крайней мере на время, свое путешествие на Гору Возрождения и отправится к Водопадам Шангри-Ла, за средством против рака. Может быть, еще не поздно. Потом, выздоровев, Каллен может встречаться с нилдорами или не встречаться — это его дело. Гандерсен убеждал себя, что конфликт между Калленом и нилдорами его не касается, и договор с Вол'химиором можно считать аннулированным. «Я ведь сказал, — рассуждал он, — что приведу Каллена только с его согласия, а он явно добровольно не пойдет. Так что теперь моя задача — спасти ему жизнь. Потом можно будет отправляться в горы».

Он взял бутылку и вышел.

Каллен лежал в своем гамаке, опустив подбородок на грудь; глаза его были закрыты, он слабо дышал, как будто длинный монолог исчерпал его силы. Гандерсен не хотел его беспокоить, поставил вино и отошел в сторону. Он гулял около часа и думал, но не пришел ни к каким новым выводам.

Когда он вернулся, Каллен лежал так же, как и прежде, не шевелясь.

— Он еще спит? — спросил он сулидоров.

— Он погрузился в очень долгий сон, — ответил один из них.

Глава четырнадцатая

Туман стал гуще. Со всех деревьев, с каждой крыши капало. На берегу свинцового озера Гандерсен сжег лучеметом изможденное тело Каллена. Сулидоры в молчании смотрели на него. В хижине оставались вещи умершего. Гандерсен просмотрел их, думая, что, может быть, найдет какую-нибудь записную книжку или дневник — что-нибудь, напоминающее о душе и личности Седрика Каллена. Однако там было лишь несколько ржавых инструментов, коробка с высохшими насекомыми и ящерицами и немного полуистлевшей одежды. Он оставил вещи лежать там, где нашел их.

Сулидоры принесли ему холодный обед, который он съел, сидя на деревянной скамейке перед хижиной Каллена. Стемнело, и он вошел внутрь, чтобы лечь спать. Се-холомир и Йи-гартигок стали на страже у входа, хотя он их об этом не просил. Он ничего не сказал им и сразу же заснул.

Как ни странно, ему приснился не только что умерший Каллен, но все еще живой Курц. Он видел Курца, совершающего свой путь через Страну Туманов прежнего Курца, еще не изменившегося до его нынешнего состояния: высокого, бледного, с горящими глазами под высоким лбом. Курц без устали шагал сквозь туман, а за ним шла процессия нилдоров, зеленые тела которых были окрашены красными полосами; они останавливались, когда Курц останавливался, и опускались на колени рядом с ним, а он время от времени давал им пить из фляги, которую нес с собой. Когда Курц предлагал свою флягу нилдорам, изменения происходили не с ними, а с ним самим: его губы сливались в узкую щель, нос удлинялся, его глаза, пальцы, ноги постоянно меняли свой вид. Курц больше не имел постоянного облика. В какой-то момент он превратился в сулидора — во всех отношениях, за исключением одного: его лысая голова с высоким лбом венчала массивное мохнатое туловище. Потом шкура исчезла, когти втянулись, и он принял новую форму — худого, неуклюжего существа с суставчатыми конечностями. Изменения продолжались. Нилдоры пели гимны монотонными голосами.

Курц был великолепен. Он кланялся, улыбался, махал им. Он носился вокруг со своей флягой, которая, казалось, была бездонной. Он проходил цикл за циклом тошнотворной метаморфозы. Он доставал из рюкзака дары и раздавал их нилдорам: лучеметы, ножи, книги, компьютеры, статуэтки, органолы, бабочек, бутылки с вином, сенсоры, транспортные модули, музыкальные инструменты, бусы, старые гравюры, ладанки, корзины с цветами, бомбы, фонари, ботинки, ключи, игрушки, копья. Каждый очередной дар вызывал восхищенные вздохи и благодарное ворчание нилдоров; они резвились вокруг него, поднимая хоботами новые сокровища и радостно демонстрируя их друг другу. «Вы видите? — кричал Курц. — Я ваш благодетель. Я ваш друг. Я воскресение и жизнь!» Они приближались к месту повторного рождения, которое во сне Гандерсена было не горой, но скорее бездной, темной и глубокой, на краю которой собрались в ожидании нилдоры. И Курц, прошедший столько метаморфоз, что его тело мерцало и переливалось, теперь украшенный рогами, покрытый чешуей и окутанный языками пламени, шагнул под радостные крики нилдоров в бездну, в абсолютную черноту. А потом из глубины пропасти раздался долгий крик, пронзительный вопль ужаса и отчаяния, столь жуткий, что разбудил Гандерсена, который проснулся в холодном поту.

Утром он встал, надел рюкзак и дал сулидорам знак, что отправляется в путь. Се-холомир и Йи-гартигок подошли к нему.

— Куда теперь пойдешь? — спросил один из них.

— На север.

— Нам идти с тобой?

— Пойду один, — ответил Гандерсен.

Перед ним был трудный, может быть, даже опасный путь, но его можно было преодолеть. У него были необходимые запасы и снаряжение, и он знал, что его примут в каждом селении сулидоров, однако надеялся, что ему не придется пользоваться их гостеприимством. Его достаточно долго сопровождали, сначала Срин'гахар, потом сулидоры. Он считал, что должен закончить свое паломничество сам.

Через два часа после восхода солнца Гандерсен отправился в путь.

День обещал быть неплохим. Воздух был холодным и чистым, туман высоко поднялся, видимость значительно улучшилась. Он прошел через лес за селением и оказался на довольно высоком холме. С его вершины он мог охватить взглядом весь пейзаж: суровый, поросший лесом, пересеченный реками, ручьями, с зеркалами озер. Ему удалось даже разглядеть вершину Горы Возрождения — розовый пик на северном горизонте казался таким близким, что стоило только вытянуть руку, только выпрямить пальцы, и можно было его коснуться. А ущелья, холмы и склоны, которые отделяли его от цели, не казались серьезным препятствием — он мог преодолеть их несколькими быстрыми прыжками. Тело его рвалось вперед: сердце билось ровно, взгляд был острым, ноги легко несли его. Он чувствовал, как в его душе растет и охватывает его непреодолимое желание жить. Призраки, омрачавшие его существование столько лет, теперь куда-то исчезли. В этом краю холода, снега и тумана он почувствовал себя очистившимся, закаленным, готовым принять все, что ему предстояло. Его наполняла какая-то странная энергия. Ему не мешал ни разреженный воздух, ни холод, ни угрюмость и мрачность окружавшего его пейзажа. Утро было необычно ясным, сквозь высоко плывущие тучи пробивались лучи солнца, золотя деревья и голую землю. Гандерсен упорно шагал вперед.

Около полудня туман сгустился, и видимость стала весьма ограниченной. Гандерсен видел только на расстоянии восьми — десяти метров. Огромные деревья стали серьезным препятствием: их выступающие, скрученные корни были настоящей ловушкой для невнимательного путешественника. Гандерсен старался идти очень осторожно. Потом он вступил на территорию, где из земли торчали большие, с плоскими вершинами валуны, словно скользкие ступени, ведущие в неведомый край. Он карабкался по ним на ощупь, не зная, не ждет ли его в конце падение, и с какой высоты. Иногда приходилось прыгать, и каждый прыжок вел в неизвестность; один раз он приземлился с высоты около четырех метров, после чего у него еще минут пятнадцать болели ноги. Им начинала овладевать усталость, колени и бедра сгибались все с большим усилием, но мысли были ясны, и его не покидало чувство восхищения.

Он устроил привал возле маленького, идеально круглого озерка с блестящей, как зеркало, поверхностью, окруженного стройными деревьями, окутанными туманом. Он наслаждался красотой местности, полностью оторванной от всех мировых проблем, и своим одиночеством — словно сферический зал с ватными стенами идеально изолировал его от всей остальной Вселенной. Он мог облегченно вздохнуть после утомительного путешествия, после стольких дней с нилдорами и сулидорами, в постоянном страхе чем-то их обидеть и не получить прощения. Ему не хотелось уходить.

Когда он уже собирал вещи, его ушей коснулся неприятный звук: гудение машины где-то высоко в небе. Он прикрыл рукой глаза и увидел летящий под облаками самолетик. Небольшая тупорылая машина делала круги, как будто что-то искала. «Неужели меня?» — подумал Гандерсен. Он инстинктивно спрятался за ствол ближайшего дерева, хотя знал, что пилот не может его увидеть даже на открытом пространстве. Вскоре самолет улетел и скрылся в тумане. Но очарование этого дня развеялось, а неприятное механическое гудение нарушило только что обретенное спокойствие.

После часа пути через высокий лес Гандерсен встретил трех сулидоров, первых после расставания с Йи-гартигоком и Се-холомиром. Он не был уверен, как пройдет их встреча, и позволят ли они ему идти дальше. Эти трое явно были охотниками, возвращавшимися в близлежащее селение. Двое из них несли привязанное к шесту убитое четвероногое травоядное животное, с бархатистой черной шерстью и длинными загнутыми рогами. Гандерсен почувствовал внезапный страх при виде приближавшихся трех гигантских созданий, но страх, к его удивлению, прошел столь же быстро, как и появился. Ведь сулидоры, несмотря на зверскую внешность, ему не угрожали. Они, конечно, могли свалить его одним ударом лапы, но зачем? У них было не больше причин нападать на него, чем у него сжечь их лучеметом — здесь, в своем естественном окружении даже их облик не казался диким. Большие — да. Сильные. С могучими клыками и когтями. Но отнюдь не столь страшные.

— Приятно ли твое путешествие, путник? — спросил сулидор-предводитель, тот, который не нес добычу. Он говорил спокойно и дружелюбно на языке нилдоров.

— Путник путешествует без приключений, — ответил Гандерсен, и на ходу сочинил свое приветствие:

— Доброжелателен ли лес к охотникам?

— Как видишь, охотникам повезло. Если твой путь лежит в сторону нашего селения, приглашаем тебя разделить с нами нашу добычу.

— Я направляюсь к Горе Возрождения.

— Значит, наше селение лежит на твоем пути. Пойдешь с нами?

Гандерсен принял приглашение, тем более, что приближалась ночь и поднимался резкий, холодный ветер. Селение сулидоров было небольшим и находилось в получасе пути на северо-восток, у подножия крутой скалы. Жители селения были вежливы, хотя и полны собственного достоинства, но без всякой враждебности. Они отвели ему угол в хижине, дали еды и питья и оставили его в покое. Они относились к нему не как к представителю чужой, презренной расы бывших завоевателей, но как к обычному путнику, ищущему ночлега. У сулидоров, конечно, не было таких поводов для обид, как у нилдоров, поскольку они никогда не были рабами Компании. Гандерсену, однако, всегда представлялось, что они лишь подавляют в себе ярость, и их вежливость и доброжелательность оказалась для него несколько неожиданными. Он начал подозревать, что его прежнее представление о них было отражением его собственной вины. Утром ему принесли фрукты и рыбу, а потом он распрощался с ними и пошел дальше.

Второй день пути в одиночестве не принес ему такого удовольствия, как первый. Погода испортилась, было холодно, влажно, часто шел снег, и почти все время низко висел густой туман. Он потерял ценные утренние часы, попав в ловушку без выхода — справа и слева тянулись горы, а впереди неожиданно появилось огромное озеро. О том, чтобы переплыть его, нечего было и думать; ему пришлось бы провести несколько часов в холодной воде, чего он наверняка бы не пережил. Пришлось обходить озеро, свернув на запад и потратив много времени — к полудню он находился все еще на той же широте, что и накануне. Вид окутанной туманом Горы Возрождения постоянно притягивал взгляд. Через два часа после полудня ему показалось, что он отыграл утреннюю задержку, но дорогу вновь преградила широкая бурная река, текшая с запада на восток видимо, та, что впадала в озеро, оказавшееся ранее у него на пути. Он не отважился ее переплыть, поскольку его неминуемо снесло бы течением, прежде чем он успел бы добраться до берега. Следующий час или два он шел вверх по реке, пока не нашел брод. Река в этом месте была, правда, еще шире, но видна была отмель.

Кроме того, в русле реки лежали нанесенные валуны, соединявшие оба берега. Некоторые из них торчали над поверхностью, другие были под водой, но неглубоко. Гандерсен начал переправляться, прыгая с одного камня на другой, и почти треть пути проделал, почти не замочив ног. Потом он вдруг провалился в воду по шею, оскальзывался, ощупью искал опору. Его окутывал все более густой туман, создавая ощущение полного одиночества в целой Вселенной — перед ним и позади него клубилась белая мгла. Он не видел ни деревьев, ни берега, ни даже лежавших перед ним камней. Он изо всех сил пытался удержаться на ногах и не сбиться с пути. В какой-то момент он споткнулся и снова оказался в воде. Его начало сносить течением, и он потерял ориентацию, не в силах подняться на ноги. Он собрал все свои силы, чтобы уцепиться за камень, и через несколько минут сумел встать. Шатаясь и тяжело дыша, он добрался до возвышавшегося над водой валуна и присел на него. Он весь промок и трясся от холода. Прошло минут пять, прежде чем он смол идти дальше. Он, правда, не высох, но по крайней мере восстановил дыхание. Он нащупал впереди другой выступавший из воды камень, потом еще один, и еще. Теперь было уже легко — он двигался вперед почти посуху. Он ускорил шаг, преодолев еще несколько камней. В какой-то момент туман расступился, и он смог увидеть берег.

Что-то было не так. Он поколебался, думая, стоит ли идти дальше, не убедившись, что все в порядке. Осторожно наклонившись, он опустил левую руку в воду. В открытую ладонь ударило течение с правой стороны. Это его удивило. Он подумал, что, может быть, усталость и холод спутали его мысли. Несколько раз мысленно рассматривая свое топографическое положение, он приходил к одному и тому же тревожному выводу: если я пересекаю реку в северном направлении, а она течет с запада на восток, то я должен ощущать течение с левой стороны. Он понял, что, пытаясь выбраться из воды, вероятно, повернулся кругом и с этого момента с отчаянными усилиями возвращался обратно на южный берег реки.

Он начал сомневаться в собственных рассуждениях. Возникло искушение подождать здесь, на этом камне, пока не рассеется туман, но потом он подумал, что так можно ждать всю ночь или дольше. Внезапно он вспомнил, что у него есть компас. Он достал его, и оказалось, что выводы относительно направления течения были верны. Тогда он двинулся обратно через реку и вскоре достиг места, где окунулся в воду. Дальнейший путь он проделал на этот раз без особых трудностей.

На берегу он снял одежду и высушил ее с помощью лучемета, установив его на небольшую мощность. Уже наступила ночь. Он с удовольствием бы принял приглашение в какое-нибудь селение сулидоров, но ни один гостеприимный хозяин не появился. Пришлось спать под кустом.

Следующий день был более теплым и менее туманным. Гандерсен двинулся в путь полный опасений, не остановит ли его вновь какое-нибудь непредвиденное препятствие и не потеряет ли он опять несколько часов впустую, но на пути попадались лишь незначительные ручейки и речушки. Местность в этих краях была неровной, складчатой, словно две гигантских руки, одна с севера, а другая с юга, сдавили планету. Преодолевая одну возвышенность за другой, Гандерсен взбирался все выше, поскольку местность постоянно поднималась, а над ней возносилась ввысь Гора Возрождения.

Вскоре после полудня он заметил, что идущие с востока на запад складки местности как бы свернули под углом и шли теперь с юга на север, выходя на широкий округлый луг, поросший травой, но без деревьев. Там паслись огромные стада больших северных животных, названий которых Гандерсен даже не знал. Здесь водилось всего четыре или пять видов — одни горбатые, с тяжелыми копытами, напоминавшие неудачное подобие коровы, другие похожие на газелей-переростков, и еще несколько пород. Однако число представителей каждого вида исчислялось сотнями и тысячами. Дальше к востоку, у самого края поляны, Гандерсен увидел небольшую группу охотившихся сулидоров, которые окружали одно из животных.

Он снова услышал гудение пролетающей машины.

Самолетик, появившийся накануне, возвращался и летел очень низко, почти над самой головой. Гандерсен инстинктивно бросился на землю, надеясь, что его не заметят. Животные вокруг него беспокоились, но не убегали. Самолет пошел на посадку примерно в километре к северу. Он подумал, что это, наверное, Сина хочет его найти, прежде чем он отдаст себя в лапы сулидоров на Горе Возрождения. Однако он ошибался. Из машины начали выходить туристы Ван Бенекера.

Гандерсен отполз за холмик, поросший жесткой травой, и там спрятался в зарослях. Он не мог примириться с мыслью, что мог бы встретить их сейчас, на этом этапе своего паломничества, когда он уже освободился от многих черт личности прежнего Гандерсена.

Он наблюдал за туристами.

Они подходили к животным, фотографировали их, и даже осмеливались дотрагиваться до тех, которые казались им наиболее дружелюбными. Гандерсен слышал голоса и смех туристов, пронзительно звучавшие в царящей вокруг тишине. Он слышал также голос Ван Бенекера, который что-то объяснял. До него долетали отдельные слова, столь же бессмысленные, как и бред Курца. Девять человек, ходивших по лугу, казались Гандерсену столь же чужими, как сулидоры. А может быть, даже еще более чужими. Он осознавал, что в течение нескольких туманных, холодных дней путешествия в одиночку в нем произошли перемены, которых он сам еще не понимал. Он чувствовал, что его душа освободилась от гнета, что он стал человеком во всех отношениях более простым, более естественным, а вместе с тем и более сложным.

Час, а может быть, и больше, он ждал в укрытии, пока туристы не закончат осматривать луг и не вернутся в машину. Что дальше? Отвезет ли их Ван Бенекер на север, чтобы они могли посмотреть, что происходит на Горе Возрождения? Нет. Нет. Это невозможно. Ван Бенекер, как каждый приличный землянин, боялся всей этой истории с повторными рождениями, и не посмел бы забираться в те таинственные края.

Однако самолетик полетел на север.

Гандерсен начал в отчаянии кричать, чтобы они возвращались. Маленькая блестящая машина, будто услышав его, развернулась, набирая высоту. Наверное, Ван Бенекер пытался просто поймать ветер, дувший сзади. Значит, экскурсия закончилась. Гандерсен смотрел, как самолет пролетает прямо над ним и исчезает в тумане. Он облегченно вздохнул и двинулся вперед, пугая животных громкими криками радости.

Казалось, все препятствия уже остались позади. Гандерсен пересек долину, без труда справился с заснеженным уступом, перебрался через неглубокий поток, сократил путь, идя наперерез через лес. Он ритмично шагал, не обращая внимания на холод, туман, необходимость преодолевать возвышенности или усталость. Он был в прекрасной форме. Когда он спал, сон его был здоровым и крепким; когда искал еду в дополнение к своим концентратам, находил то, что было нужно; когда решал преодолеть какое-то препятствие, преодолевал его. Все окружающее излучало такое спокойствие, что он порой совершал невероятные вещи. Он испытывал сам себя, проверяя границы своей выносливости, приближаясь к ним и переходя их при малейшей возможности.

На этом этапе своего путешествия он был совершенно один. Лишь иногда он видел следы сулидоров на замерзшем снегу, покрывавшем большую часть местности, но ни одного не встретил. Самолет больше не возвращался. Сон его тоже был спокоен. Призрак Курца, мучивший его последнее время, исчез, и ему снились лишь пустые абстракции, которые забывались сразу же по пробуждении.

Он понятия не имел, сколько дней прошло со смерти Седрика Каллена. Время шло само по себе. Он не ощущал ни нетерпения, ни усталости, ни желания, чтобы все это поскорее закончилось. Поэтому для него было некоторой неожиданностью, когда он оказался на гладком каменном выступе шириной метров тридцать, над которым нависала стена ледяных сосулек; он посмотрел вверх и понял, что начал подниматься на Гору Возрождения.

Глава пятнадцатая

Издали казалось, что гора возвышается над туманной равниной единым мощным монолитом. Но теперь, находясь у ее подножия, Гандерсен заметил, что она состоит как бы из слоев розового камня, лежащих один на другом. Величественная вершина горы, которая, как он знал, уходила ввысь на тысячи метров, скрывалась в тумане, и он видел лишь необъятное подножие.

Подниматься было легко. Справа и слева тянулись отвесные скалы, заостренные камни, хрупкие каменные мостики, связывавшие один уступ с другим; но среди скал вела крутая тропинка явно естественною происхождения, которая позволяла Гандерсену взбираться вверх. На дороге лежали кучи помета нилдоров, подтверждавшие, что он на правильном пути. Он не мог себе представить, чтобы гигантские создания могли подниматься в гору каким-то иным путем. Даже для сулидора все эти обрывы и пропасти были бы серьезным испытанием.

Мунзоры со стрекотанием скакали с уступа на уступ или мягкими шагами ходили над ужасающей бездной по протянувшимся над ней лианам. Похожие на коз животные, белые с ромбовидными черными пятнами, большими прыжками мчались вверх по склону горы, и их громкий рев отдавался гулким эхом.

Он поднимался все выше. Было холодно, но свежо. На этой высоте облака тумана были рваными и не ограничивали видимости. Он оглянулся назад далеко внизу лежала равнина; ему показалось, что он видит весь путь, который проделал с того луга, где приземлялся самолет.

Он ждал, когда его остановит какой-нибудь сулидор. Ведь это было самое священное место на планете. Неужели здесь никто не стоял на страже? Неужели никто его не схватит, не будет допрашивать, не прикажет вернуться?

Через два часа восхождения он дошел до места, с которого вершины горы не было видно, а дорога сворачивала вправо и исчезала за горным массивом. Из-за поворота вышли три сулидора. Они бросили на него безразличный взгляд и удалились, не обратив на него особого внимания — как будто было вполне нормальным, что землянин поднимается на Гору Возрождения.

Или, подумал Гандерсен, чувствуя себя неуютно, как будто именно этого от него и ожидали.

Через какое-то время дорога снова начала подниматься. Здесь каменные навесы создавали как бы подобие крыши, которая, однако, не давала никакой защиты. Обитавшие наверху мунзоры с хихиканьем бросали в него камешки, куски мха и кое-что похуже. Кто это — обезьяны? Или грызуны? Во всяком случае, они кощунственно нарушали торжественную серьезность прекрасной вершины. Они раскачивались на гибких хвостах, шевелили мохнатыми ушами, плевались, смеялись. Что они хотели сказать? «Убирайся отсюда, пришелец с Земли, это не место для тебя!» Или, может быть: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Гандерсен устроился на ночь под каменным навесом. Несколько раз какой-то мунзор цапнул его коготками по лицу. Один раз он проснулся, когда ему показалось, что из пропасти доносится тоскливый женский плач. Он подошел к краю уступа и увидел, что внизу беснуется снежная буря. На фоне бушующей стихии, взмывая ввысь и снова опускаясь, парили существа, напоминавшие летучих мышей, с черными блестящими телами и большими кожистыми желтыми крыльями; они ныряли вниз, скрываясь из виду, и снова взлетали к своим гнездам, держа в острых красных клювах куски сырого мяса. Плача он уже больше не слышал. Он снова заснул и спал, как под наркозом, пока его не разбудили лучи восходящего солнца.

Он умылся в ледяном ручье, пересекавшем тропу, и продолжил путь. Часа через три он миновал группу нилдоров, бредущих на повторное рождение. Они были не зелеными, а розовато-серыми, и принадлежали к родственной расе нилдоров из восточного полушария. Гандерсен прежде не знал, совершают ли эти нилдоры свой обряд повторного рождения у себя на континенте, или приходят с этой целью сюда. Теперь ответ был известен. Их было пятеро, они шли медленно, явно выбившись из сил. Шкура их была жесткая и потрескавшаяся, а хоботы — более толстые и длинные, чем у нилдоров с запада, — безвольно свисали. Нилдоры были на последнем издыхании, что, впрочем, было понятно — не имея возможности переплыть океан, они вынуждены были идти по суше через пустынное Море Песка. В свое время Гандерсену приходилось встречать восточных нилдоров, тащившихся через хрустальную пустыню, и теперь он наконец понял, куда именно они шли.

— Пусть будет радостным ваше повторное рождение! — крикнул он, проходя мимо.

— Пусть будет спокойным твой путь, — ответил один из них.

Они тоже не видели в нем ничего необычного. Но он сам не мог избавиться от мысли, что он нежеланный гость, что он проник сюда силой. Инстинктивно он начал пробираться тайком, прижимаясь к внутреннему краю тропинки, словно так он был менее заметен. В любой момент мог появиться какой-нибудь страж горы и запретить ему идти дальше.

Над ним, на два или три поворота тропы выше, что-то происходило. Двое нилдоров и около десяти сулидоров стояли у входа в черный провал в каменной стене. Он мог их увидеть, лишь с опасностью для жизни встав на самом краю тропы. Из пещеры появился третий нилдор, а несколько сулидоров вошло внутрь. Какая-то остановка по пути к месту повторного рождения, подумал Гандерсен. Он вытянул шею, стараясь рассмотреть получше, но, продолжая двигаться вперед, он достиг места, откуда верхний уступ уже не был виден. Добраться до него оказалось сложнее, чем он предполагал.

Тропинка петлей огибала торчащую скалу, и путь предстоял длинный. Тропа привела его на северо-восточный склон горы. Уже наступили сумерки, а пещера, к которой он стремился, была все еще выше. Он добрался до нее, когда стало совсем темно.

Все вокруг окутал туман. Гандерсен находился, вероятно, на полпути к вершине. Здесь тропинка расширялась, превращаясь в площадку, покрытую обломками светлого камня. В углублении каменной стены Гандерсен увидел черное отверстие в форме перевернутой буквы V, которое, видимо, вело в большую пещеру. Слева от входа лежали два спящих нилдора, а справа о чем-то беседовали пять сулидоров.

Гандерсен присел за большим валуном, откуда мог незаметно наблюдать за входом в пещеру. Сулидоры вошли внутрь, и около часа ничего не происходило.

Потом он увидел, как они вышли, разбудили одного из нилдоров и повели его в пещеру. Прошел еще час, прежде чем они пришли за вторым, затем за третьим. Была уже глубокая ночь, и туман, постоянный спутник этих мест, опустился еще ниже. Летучие существа с большими клювами, словно марионетки на веревочках, с громкими криками опускались с вершин и исчезали в лежавшем внизу тумане, несколько мгновений спустя столь же быстро возвращаясь обратно.

Гандерсен остался один. Он мог теперь заглянуть в пещеру, но колебался в нерешительности, его била дрожь. Трудно было дышать, видимость полностью исчезла, так как все покрывал туман. Даже летающих тварей было уже не разглядеть, слышались лишь их крики. Ему хотелось вернуть хотя бы немного той уверенности в себе, которую он ощущал в первый день после смерти Каллена, когда отправился в этот тяжкий путь в одиночку. Наконец он с большим усилием взял себя в руки и в конце концов решился.

Он вошел в пещеру.

Вокруг царила темнота. У входа не было видно ни нилдоров, ни сулидоров. Он осторожно шагнул вперед. В пещере было холодно, но сухо. Он рискнул — поставил лучемет на малую мощность, включил его и увидел, что стоит посреди огромного зала, потолок которого скрывался во мраке. Стены зала представляли собой причудливую фантазию из каменных складок, уступов и столбов, гладко отполированных и ярко сверкавших, когда на них падал свет. Прямо впереди, между двумя каменными крыльями, напоминавшими застывшие занавеси, лежал проход. Он был достаточно широким для Гандерсена, но нилдорам, видимо, приходилось протискиваться сквозь него с немалым трудом.

Он направился в сторону прохода. Погасив лучемет, он шел на ощупь, касаясь стен. Коридор резко сворачивал влево, а через двадцать шагов столь же резко вправо. За вторым поворотом Гандерсен увидел слабый свет, который испускали грибообразные фосфоресцирующие существа на потолке. Он почувствовал облегчение и одновременно беспокойство, что кто-то может его увидеть. Коридор, примерно вдвое шире и втрое выше нилдора, тянулся до бесконечности в глубь горы, а по сторонам были другие залы и проходы.

Он двинулся вперед и заглянул в ближайший из залов. В нем находилось нечто большое, странное, но явно живое. На полу, на голых камнях, лежала гора розового мяса, бесформенная и неподвижная. Гандерсен заметил короткие толстые конечности и закрученный хвост. Он не видел ни головы, ни иных деталей, позволявших отнести это существо к какому-либо из известных видов. Это мог быть нилдор, хотя он не казался достаточно большим. Наблюдая за ним, Гандерсен заметил, что в какой-то момент его тело надулось, набрав воздуха, а потом снова опало. Следующий вдох и выдох произошли через несколько минут. Гандерсен пошел дальше.

В следующем зале он обнаружил такую же груду бесформенного мяса. В третьем — то же самое. В четвертом, на противоположной стороне коридора, находился нилдор восточной расы — тоже в состоянии глубокого сна. Соседнее помещение занимал сулидор, лежавший в странной позе: на спине с вытянутыми вверх лапами. В следующем тоже был сулидор, в той же позе, но потрясало то, что на нем не было шкуры — он лежал совершенно голый, и под гладкой серой кожей отчетливо были видны очертания мышц. Пройдя дальше, Гандерсен обнаружил нечто еще более чудовищное: с гребнем, бивнями и хоботом нилдора, но с фигурой и мощными лапами сулидора. Что за кошмарный уродец? Гандерсен долго стоял, удивленно глядя на него, и думал о том, каким образом можно голову нилдора соединить с телом сулидора. Он понимал, что подобное просто невозможно. Это спящее создание обладает чертами обоих видов, значит? Какой-то гибрид? Генетическая помесь?

Он понятия не имел. Теперь, однако, он уже знал, что это не место отдыха по пути к месту повторных рождений. Повторные рождения происходили именно здесь.

Вдалеке из бокового коридора появились какие-то фигуры и прошли через главный зал. Это были два сулидора и нилдор. Гандерсен прижался к стене и стоял не двигаясь, пока они не скрылись в следующем помещении. Потом он продолжил свой путь.

Он видел чудеса. Он был в саду фантазий, где не действовали никакие барьеры.

В одном месте лежала губчатая масса розового мяса с одной-единственной узнаваемой деталью — длинным хвостом сулидора. В другом лежал сулидор, лишенный шкуры, с укороченными и толстыми лапами, напоминавшими ноги нилдора. Туловище тоже было более тяжелым и толстым. Рядом был сулидор с нетронутой шкурой, но с хоботом и ушами нилдора. Еще в одном месте лежал кусок сырого мяса, не похожий ни на нилдора, ни на сулидора, но живой, ожидающий творящей руки скульптора; а дальше собраны были хоботы, гребни, бивни, клыки, когти, лапы и хвосты. Лежали куски шкуры и гладкой кожи, бесформенные куски мяса.

Казалось, здесь не действовали никакие биологические законы. Но это не была и игра в генную инженерию. Гандерсен знал, что на Земле любой способный техник ловкими уколами иглы и введением соответствующих препаратов может добиться того, что верблюдица родит гиппопотама, или кошка — бурундука, и даже женщина произведет на свет сулидора. Достаточно лишь усиливать желаемые характеристики внутри половых клеток и подавлять нежелательные, пока не получится вполне убедительное подобие существа, которое нужно воспроизвести. Базовые генетические «кирпичи» одинаковы для любых форм жизни; соответствующим образом укладывая их, можно создать любое чудовище. Здесь, однако, было нечто совершенно иное.

Гандерсен знал, что на Земле можно заставить любую живую клетку играть роль оплодотворенного яйца, делиться, расти и превращаться в полный организм. Яд с Белзагора был одним из катализаторов подобных процессов, существовали и другие. Можно было заставить культю человеческой руки отрастить всю руку; можно было взять кусочек лягушачьей кожи и создать с его помощью целую армию лягушек; можно было даже воссоздать целого человека по его собственным останкам. Но здесь происходило совсем другое.

Здесь, понял Гандерсен, происходила трансмутация видов. Здесь подвергались обработке не яйцеклетки, а взрослый организм. Теперь он понял слова На-синисула, когда спросил, проходят ли и сулидоры повторное рождение: «Если бы не было дня, как могла бы быть ночь?» Именно так: нилдор в сулидора, сулидор в нилдора. Гандерсен был потрясен, у него закружилась голова и пришлось опереться на стену. Он не находил во всей Вселенной никакой точки опоры. Что было настоящим? Что было постоянным?

Он подумал о том, что когда-то произошло на этой горе с Курцем.

Он вошел в помещение, где лежало какое-то существо, проходящее метаморфозу, меньшее чем нилдор, но большее чем сулидор, с клыками, а не бивнями, с хоботом вместо носа, и покрытое шерстью. У него не было когтей, только лапы с толстыми подушками, но тело было сложено так, чтобы ходить выпрямившись.

— Кто ты? — прошептал Гандерсен. — Кто ты?

Кем ты был? Кем ты станешь?

Повторное рождение. Один цикл сменяется другим. Нилдоры, повинуясь инстинкту, совершают паломничество на север, входят в эти пещеры и становятся… сулидорами? Возможно ли это?

Если это правда, думал Гандерсен, то мы действительно ничего не знаем об этой планете. А это… правда!

Он начал бегать, как безумный, из одного помещения в другое, уже не думая о том, что его могут заметить. В каждом из них он находил подтверждение своей догадке. Он видел нилдоров и сулидоров на разных стадиях метаморфозы. Некоторые были почти полностью нилдорами, некоторые, бесспорно, сулидорами, но большинство находилось в таком состоянии, что трудно было сказать, каково окончательное направление их перемены. Все спали не шевелясь. В этих холодных темных комнатах перемена происходила во сне., Гандерсен дошел до конца коридора и оперся руками о холодный камень, потом повернулся, задыхаясь и обливаясь потом, и вошел в последнее помещение.

Там сидел сулидор. Он еще не спал. Три змеи из тропиков мягко обвивали его тело. Сулидор был огромный, поседевший от старости, и выглядел весьма представительно.

— На-синисул? — спросил Гандерсен.

— Мы знали, что наступит время, когда ты придешь сюда, Эдмундгандерсен.

— Я никогда не представлял себе… Не понимал… — Гандерсен пытался прийти в себя. — Прости, — сказал он уже спокойнее, — если я невольно нарушил твой покой. Может быть, я помешал тебе начать повторное рождение?

— У меня еще есть несколько дней, — ответил сулидор. — Сейчас я готовлю себе помещение.

— И ты выйдешь из него уже нилдором?

— Да, — сказал На-синисул.

— Жизнь здесь идет циклически: сулидор в нилдора, нилдор в сулидора, сулидор в…

— Да. Каждый раз заново. Возрождение за возрождением.

— Значит, все нилдоры проводят часть своей жизни как сулидоры, а все сулидоры — как нилдоры?

— Да. Все.

«Как это началось? — думал Гандерсен. — Каким образом переплелись судьбы двух столь непохожих видов? Как произошло, что целая популяция согласилась на подобную метаморфозу?» Он никак не мог этого понять. Но теперь он знал, почему никогда не видел детеныша нилдора или сулидора.

— В этом мире, — спросил он, — рождается потомство нилдоров или сулидоров?

— Только тогда, когда нужно заменить тех, кто уже не может возродиться. Это бывает нечасто. Наша численность всегда одна и та же.

— Одна и та же, и тем не менее она все время меняется.

— Эти изменения можно предвидеть, — сказал На-синисул. — Когда я выйду отсюда, я буду Фи'гонтором девять раз рожденным. Мои собратья уже тридцать оборотов ждут меня, но некоторые обстоятельства требовали, чтобы я несколько дольше оставался среди лесов и тумана.

— Рождение в девятый раз — это не слишком обычная вещь? заинтересовался Гандерсен.

— Среди нас есть те, кто побывал здесь уже пятнадцать раз. Есть и такие, кто ждет целых сто оборотов, прежде чем его призовут сюда впервые. Никто не знает, когда он будет призван. А для тех, кто этого заслуживает, жизнь не имеет конца.

— Не имеет… конца…?

— А почему она должна кончаться? — удивился На-синисул. — На этой горе мы очищаемся от яда долгих лет, а в другом месте мы очищаемся от своих грехов.

— Это происходит на центральном плоскогорье.

— Я вижу, ты разговаривал с человеком Калленом.

— Да, — признался Гандерсен. — Незадолго до его смерти.

— Я знал, что его жизнь подошла к концу, — сказал На-синисул. Новости доходят сюда быстро.

— Где Срин'гахар и Луу'хамин, и другие, с которыми я путешествовал? спросил Гандерсен.

— Они здесь, недалеко.

— Они уже возрождаются?

— Да, несколько дней. Скоро они станут сулидорами и будут жить на севере, пока их не призовут, чтобы они снова обрели облик нилдоров. Мы обновляем свою душу благодаря тому, что вступаем в новую жизнь.

— Будучи сулидором, ты помнишь свою прежнюю жизнь в качестве нилдора? — спросил Гандерсен.

— Конечно! Какую ценность может иметь опыт, о котором забываешь? Мы накапливаем знания. Наше познание истины более глубоко, благодаря тому, что мы видим мир то глазами нилдора, то глазами сулидора. Обе формы существования отличаются друг от друга не только телом. Повторное рождение — это вступление в новый мир, а не только в новую жизнь.

— А если кто-то, — поколебавшись, спросил Гандерсен, — не с этой планеты, он может пройти повторное рождение? Что тогда происходит? Какие изменения?

— Ты видел Курца?

— Видел, — ответил Гандерсен. — Но я понятия не имею, что с ним случилось.

— Курц стал подлинным Курцем, — сказал сулидор. — Ваш вид не поддается настоящему превращению, поскольку у вас нет соответствующего второго вида. Да, вы изменяетесь, но лишь в границах собственных возможностей; вы освобождаете те силы, которые в вас уже существуют. Курц, пока спал, выбрал для себя новую форму — никто ее ему не навязывал. Это нелегко объяснить словами, Эдмундгандерсен.

— Значит, если бы я снова родился, я не обязательно превратился бы в нечто такое же, как Курц?

— Нет. Разве что твоя душа точно такая же, как душа Курца, что, однако, невозможно.

— Кем же я в таком случае мог бы стать?

— Этого никто не знает. Если ты хочешь узнать, что может тебе дать повторное рождение, ты должен просто родиться во второй раз.

— Но можно ли мне? — спросил Гандерсен.

— Когда мы впервые встретились, я сказал, — спокойно и серьезно говорил На-синисул, — что никто в этом мире не будет удерживать тебя от чего бы то ни было. Тебя не остановили, когда ты поднимался на Гору Возрождения, не задержали, когда ты исследовал пещеру. Тебе не будет отказано в повторном рождении, если ты ощущаешь потребность пройти его.

Гандерсен сразу же сказал, решительно и твердо:

— Я хочу снова родиться.

Глава шестнадцатая

На-синисул молча ведет его в пустую комнату и жестом показывает, чтобы он снял одежду. Гандерсен раздевается, неловко путаясь в молниях и застежках. По приказу сулидора он ложится на пол, так же как и другие кандидаты на повторное рождение. Камень столь холоден, что Гандерсен почти деревенеет, коснувшись его голым телом. На-синисул уходит. Гандерсен смотрит на светящийся в вышине потолок. Помещение настолько велико, что в нем свободно может поместиться нилдор. Гандерсену, лежащему на полу, оно кажется огромным.

На-синисул возвращается, неся деревянную чашку. Он протягивает ее Гандерсену. В сосуде — светло-голубая жидкость.

— Пей, — мягко говорит сулидор.

Гандерсен пьет. Жидкость сладкая на вкус, как подсахаренная вода. Нечто подобное он уже пробовал, он знает, когда это было: на биостанции, много лет назад. Это тот запрещенный яд. Он опорожняет сосуд, и На-синисул оставляет его одного.

Входят два сулидора, которых Гандерсен не знает. Они присаживаются по обе стороны от него и начинают тихо, монотонно петь. Это ритуальное песнопение. Гандерсен ничего не понимает. Они массируют и гладят его тело, а их лапы с чудовищными, сейчас спрятанными, когтями удивительно мягки, как кошачьи лапки. Он напряжен, но напряжение постепенно спадает. Он чувствует, что наркотик начинает действовать: ему тяжело дышать, голова тяжелеет, перед глазами все плывет. Снова появляется На-синисул, хотя Гандерсен не заметил, как тот вошел. Он снова держит чашку.

— Пей, — говорит он, и Гандерсен пьет.

Это совсем другая жидкость, а может быть, лишь другая фракция того же самого яда: горькая, с привкусом дыма и пепла. Он заставляет себя выпить до дна, а На-синисул терпеливо, молча ждет, пока Гандерсен не закончит. Старый сулидор снова уходит. У выхода из зала он оборачивается и что-то говорит, но его слова непонятны Гандерсену.

— Что ты сказал? — спрашивает землянин. — Что? Что? — его собственные слова кажутся тяжелыми, как свинец, они падают на пол и разбиваются. Один из поющих сулидоров сметает осколки слов в угол быстрыми движениями хвоста.

Гандерсен, слышит шум, словно в его камеру льется вода. Глаза его закрыты, но он чувствует, что вокруг него собирается влага. Однако это не вода, но какая-то более густая жидкость. Может быть, нечто вроде желатина. Он уже погружен в нее на несколько сантиметров, а уровень ее продолжает подниматься. Она холодная, но не слишком, и приятно отделяет его от каменного пола. Он чувствует слабый запах гвоздик и клейкую густоту жидкости — словно звуки фагота на самом низком регистре. Сулидоры все еще что-то напевают. Он чувствует, что ему в рот вставляют тонкую трубочку мягкий звук флейты — и через нее течет какая-то густая и маслянистая субстанция, которая издает приглушенный звук литавр, касаясь его неба. Желатин уже доходит ему до подбородка, это приятно. Трубку вынимают, когда жидкость начинает заливать его рот. «Смогу ли я дышать?» — спрашивает он, и хотя сулидор отвечает ему на таинственном языке, Гандерсен успокаивается.

Он весь облеплен желатином, который покрывает пол до метровой высоты. Сквозь его слой проникает бледный свет. Гандерсен знает, что поверхность субстанции гладкая, без каких-либо нарушений, и идеально прилегает к стенам — он превратился в куколку. Пить ему больше ничего не дадут. Он будет лежать здесь, пока снова не родится.

Теперь он уже знает, что прежде чем возродиться, нужно умереть. Приходит смерть и охватывает его. Гандерсен мягко проваливается в черную бездну. Он чувствует объятия смерти. Гандерсен плавает в дрожащем безмолвии, будто подвешенный в черной пустоте. Сквозь него проникают лучи пурпурного и алого света. Они пробивают его тело, как металлические дротики. Он качается. Вращается. Всплывает…

Он еще раз встречает смерть и сражается с ней. Он побежден. Тело его распадается, и яркий дождь частичек Гандерсена рассеивается в пространстве.

Эти частицы ищут друг друга. Они кружатся вокруг. Танцуют. Ловят друг друга. Они принимают внешность Эдмунда Гандерсена, но этот новый Гандерсен сверкает, как чистое, прозрачное стекло. Блестящий, прозрачный человек, сквозь которого беспрепятственно проходит свет прекрасного солнца, пульсирующего, как сердце Вселенной. Из груди Гандерсена расходятся лучи, его тело освещает галактики.

Он испускает разноцветные лучи, которые соединяют со всеми во Вселенной, кто обладает г'ракх.

Он — частица биологического разума Космоса.

Его душа соединяется со всем сущим и со всем грядущим.

Он безграничен.

Он может дотянуться до любой души и коснуться ее.

Он касается души На-синисула, а сулидор допускает его к себе и приветствует. Он касается Срин'гахара, Вол'химиора многократно рожденного, Луу'хамина, Се-холомира, Йи-гартигока, каждого из нилдоров и сулидоров, лежащих в пещерах и проходящих метаморфозу, жителей туманных лесов и тех, кто обитает в джунглях, и тех, кто самозабвенно танцует на далеком плоскогорье, всех прочих на Белзагоре, кто наделен г'ракх.

Он приближается к тому, кто не является ни нилдором, ни сулидором; это спящая душа, цветом, звучанием и внешностью не похожая на другие. Это душа кого-то, рожденного на Земле. Душа Сины. Он обращается к ней, зовет ее: «Проснись, проснись, я люблю тебя, я пришел за тобой». Она не просыпается. Он зовет ее: «Я обновлен, я возродился, я полон любви. Соединись со мной, будь частью меня. Сина? Сина?» Она не отвечает.

Он видит и души других землян. У них есть г'ракх, но этого недостаточно. Души их слепы и немы. Здесь — Ван Бенекер. Там — туристы. Тут — одинокие обитатели станций в джунглях. А это выжженная серая пустота здесь пребывает душа Седрика Каллена.

Он не в состоянии проникнуть ни в одну из этих душ.

Сквозь туман просвечивает сияние чьей-то души. Это душа Курца. Курц приближается к нему — или он к Курцу. Курц не спит.

«Теперь ты среди нас», — говорит Курц, а Гандерсен отвечает: «Да, наконец я здесь». Душа раскрывается перед душой, и Гандерсен смотрит вниз, в тьму, которой стал Курц, сквозь жемчужно-серую завесу, скрывающую его душу, в жуткую бездну, где кружатся черные чудовища. Их фигуры хаотично соединяются друг с другом, появляются, исчезают. Он смотрит дальше, сквозь черную пульсирующую мглу, видит очень яркий, холодный свет, идущий из глубины, и тогда раздается голос Курца: «Видишь? Ты видишь? Разве я чудовище? Я воплощение добродетели».

«Ты не чудовище», — соглашается Гандерсен.

«Но я страдаю», — отвечает Курц.

«За свои грехи», — замечает Гандерсен.

«Я сполна заплатил за них своими страданиями, я чист».

«Да, ты страдал».

«Когда кончатся мои страдания?»

Гандерсен отвечает, что не знает, что он не из тех, кто может положить этому конец.

«Я давно знаю тебя, — говорит Курц. — Ты хороший парень, только чуть медлительный. Сина о тебе хорошо отзывается. Иногда она жалеет, что обстоятельства не сложились лучше для тебя и для нее. Вместо этого она получила меня. И вот я там лежу. Почему ты не можешь освободить меня?»

«Что я могу для тебя сделать?» — спрашивает Гандерсен.

«Позволь мне вернуться, пусть завершится мое возрождение», — стонет Курц.

Гандерсен не знает, что на это ответить, и оглядывается в поисках других г'ракх, чтобы посоветоваться с На-синисулом, посоветоваться с Вол'химиором, с теми, кто возрождался много раз. И они собираются вместе, говорят в один голос, громовым голосом они говорят Гандерсену, что возрождение Курца уже состоялось, и ему незачем возвращаться.

Гандерсен повторяет это Курцу, но Курц уже сам слышит.

Курц съеживается. Курц снова погружается во тьму, опутанный собственной паутиной.

«Сжалься надо мной!» — кричит он Гандерсену из бездонной пропасти. «Сжалься надо мной, это ад! Я в аду!»

Гандерсен повторяет: «Мне жаль тебя. Мне жаль тебя. Мне жаль тебя…»

Его собственный голос становится все слабее и слабее, пока не наступает полная тишина. Внезапно из бездны приходит бессловесный ответ Курца, оглушительный взрыв ярости, ненависти и злобы, вопль Прометея, раздираемого клювом орла. Крик достигает своего предела и внезапно обрывается. Дрожащая ткань Вселенной снова успокаивается. Появляется мягкое, успокаивающее фиолетовое свечение.

Гандерсен плачет от жалости к Курцу. Сквозь Космос плывут потоки бриллиантовых слез, и по этой соленой реке плывет Гандерсен. Он видит планеты, путешествует среди туманностей, преодолевает облака космической пыли, проплывает над удивительными солнцами.

Он не один. С ним На-синисул и Срин'гахар, и Вол'химиор, и все остальные. Он ощущает гармонию между всеми г'ракх. Впервые он замечает узы, связывающие г'ракх с г'ракх. Он, проходящий повторное рождение, находится с ними всеми в контакте. В каждое мгновение, в каждый момент души на этой планете без слов общаются друг с другом.

Он видит единство всех г'ракх, и его наполняет божественное благоговение и покорность.

Теперь он понимает сложность этих двойных существ, ритм их существования, бесконечную последовательность циклов возрождения и новой жизни, одного за другим, а более всего — связь между ними, их единство. Он пронзительно ощущает то, как он изолирован от других людей, видит, какие стены отделяют одного человека от другого, отдает себе отчет в том, что каждый из них — узник, замкнутый в собственной личности. И он уже знает, что значит жить среди тех, кто научился из этой тюрьмы освобождаться.

Эта мысль угнетает его. Он думает: мы сделали из них рабов, назвали их животными, а они все время были связаны между собой, их разумы общались друг с другом без слов, они передавали музыку мыслей от одной души к другой. Мы были одиноки, а они нет, и вместо того чтобы встать перед ними на колени и умолять, чтобы они позволили нам принять участие в этом чуде, мы заставляли их работать.

Гандерсен плачет от жалости к Гандерсену.

Слышится голос На-синисула: «Не время грустить». И Срин'гахар говорит: «Что было, то прошло». И Вол'химиор добавляет: «Сожалея о том, что было, ты искупаешь свою вину». Потом все говорят вместе, в один голос, и он их понимает. Понимает.

Теперь Гандерсен понимает все.

Он понимает, что нилдоры и сулидоры — это не два отдельных вида, а лишь различные формы одного и того же существа, отличающиеся друг от друга не больше, чем гусеница от бабочки, хотя он не может сказать, кто из них гусеница, а кто бабочка. Он сознает, каково было нилдорам, когда они находились еще в первобытном состоянии, когда они рождались нилдорам и и умирали нилдорами, когда наступало время неизбежной гибели их тела. И ему понятны страх и радость тех первых нилдоров, которые поддались искушению змей и приняли эликсир освобождения, и превратились в создания с мехом и когтями. И он понимает их боль, когда они были изгнаны на плоскогорье, где до этого не бывало ни одно существо, наделенное г'ракх.

И ему знакомы их страдания на этом плоскогорье.

И ему знаком триумф тех первых сулидоров, которые вернулись из диких краев, неся с собой новую веру. Иди и изменяйся, иди и изменяйся! Оставь это тело и войди в другое! Вместо того чтобы питаться листьями, охоться и ешь мясо! Возрождайся и живи снова, не завися от тягостной телесной оболочки, которая, разрушаясь, тянет за собой душу!

И он видит нилдоров, которые согласились с этим и с радостью возродились — сначала немногие, потом больше, потом еще больше, потом целые стойбища, целые популяции следовали за ними, не для того чтобы скрыться на плоскогорье очищения, но чтобы начать новую жизнь в краю, где царят туманы. Они не могут от этого отказаться, ибо вместе с новым телом приходит священное освобождение души, единение и связь одних г'ракх с другими.

Теперь он понимает, каково было этому народу, когда появились земляне — нетерпеливые, постоянно чем-то занятые, невежественные, безжалостные, недолговечные земляне, которые обладали г'ракх, но не могли или не желали понять других, которые развлекались с эликсиром освобождения, но никогда не попробовали его сполна, души которых были закрыты одна перед другой, дороги и строения которых оспинами испещряли мягкую землю. Он понимает, как мало знали земляне, и сколь немногому они могли научиться, и сколь многое держали от них в тайне, и почему сулидорам приходилось скрываться в Стране Туманов все годы оккупации, чтобы пришельцы не поняли, что они неразрывно связаны с нилдора-ми, что они — дети и родители нилдоров одновременно. Ибо если бы земляне узнали хотя бы половину правды, они бы испытали непреодолимый ужас, поскольку их разумы закрыты один от другого, и реакция их была бы непредсказуема — за исключением немногих, кто все же сумел понять, но души большинства из них были темны и одержимы демонами, подобно Курцу.

Он с облегчением осознает, что время, когда нужно было притворяться, для этого мира миновало, и больше не нужно ничего скрывать, что сулидоры могут вернуться в края нилдоров, не боясь, что тайна повторного рождения может случайно раскрыться тому, кто не сможет вынести этого знания.

Его переполняет радость, что он пришел сюда, что он прошел испытание и теперь свободен. Душа его открыта, он заново родился.

Он опускается и вновь соединяется со своим телом. Он снова осознает, что лежит в окутывающем его желатине, на холодном полу, в темном помещении, прилегающем к длинному коридору, внутри розово-красной горы на странной, чужой планете. Он не встает. Его время еще не пришло.

Он отдается звукам, цветам, запахам и ощущениям, которые наполняют Вселенную. Он позволяет им нести его обратно, и невесомо плывет вдоль потока времени; вот он — ребенок, глядящий в ночное небо и пытающийся сосчитать звезды, а вот он неуверенно пьет змеиный яд вместе с Курцем и Саламоне, а вот он поступает на службу в Компанию и говорит, что его самое большое желание — способствовать расширению земной империи, а вот он обнимает Сину на тропическом берегу в лучах нескольких лун, а вот он встречает ее впервые, а вот он просеивает кристаллы в Море Песка, а вот он садится верхом на нилдора, а вот он со смехом бежит по улице своего детства, а вот он направляет лучемет на Седрика Каллена, а вот он поднимается на Гору Возрождения, а вот он вздрагивает, когда в комнату входит Курц, а вот он глядит на великолепную девичью грудь, лежащую на его ладони, а вот он ступает под лучи чужого солнца, а вот он склоняется над распухшим телом Генри Дикстры, а вот… а вот…

Он слышит звон могучих колоколов.

Он чувствует, как вся планета вздрагивает и поворачивается вокруг своей оси.

Он видит танцующие языки огня.

Он касается основания Горы Возрождения.

Он ощущает вокруг себя души нилдоров и сулидоров.

Он различает слова гимна, который поют сулидоры, и поет вместе с ними.

Он растет. Сжимается. Горит. Дрожит. Меняется.

Он пробуждается.

«Да, — говорит чей-то низкий, сильный голос. — Выходи. Пришло время. Встань. Встань».

Глаза Гандерсена открываются. Его ошеломляет волна разноцветных вихрей перед глазами. Проходит несколько мгновений, прежде чем к нему возвращается способность видеть. У входа стоит сулидор.

— Я Ти-мунили, — говорит сулидор. — Ты вновь родился.

— Я знаю тебя, — говорит Гандерсен. — Но не под этим именем. Кто ты?

— Коснись моей души, и сам узнаешь, — предлагает сулидор.

Гандерсен касается его души.

— Я знал тебя, как нилдора Срин'гахара, — говорит он.

Глава семнадцатая

Гандерсен оперся на лапу сулидора, и, еще неуверенно шагая, покинул зал повторного рождения.

— Я изменился? — спросил он в темном коридоре.

— Да, очень, — ответил Ти-мунили.

— Как? Каким образом?

— Ты не знаешь?

Гандерсен поднял руку и пригляделся — пять пальцев, как и раньше. Он взглянул вниз, на свое обнаженное тело, и тоже не заметил никаких изменений. Может быть, в этом зале ничего не произошло? Ноги, ступни, бедра, живот — все такое же, как было.

— Я совсем не изменился, — сказал он.

— Ты очень изменился, — ответил сулидор.

— Я вижу себя, и у меня такое же тело, как и прежде.

— Посмотри еще раз, — посоветовал Ти-мунили.

В коридоре Гандерсен бросил взгляд на свое туманное отражение в гладкой поверхности стены, освещенной сиянием грибообразных существ, и в ужасе отшатнулся. Да, он изменился; в своем возрождении он превзошел Курца. То, что смотрело на него со стены, мало походило на человека. Гандерсен видел лицо, напоминавшее маску, с прикрытыми тяжелыми веками глазами, с расщепленным носом, с жаберными мешками, опускавшимися на плечи, с суставчатыми руками, с рецепторами на груди, с хватательными органами на боках, с чешуйчатой кожей и со светящимися органами на щеках. Он снова посмотрел вниз, на себя, и не увидел ничего подобного. Что было иллюзией?

Он поспешил к дневному свету.

— Я изменился или не изменился? — спросил он сулидора.

— Ты изменился.

— Где эти изменения?

— Изменения внутри, — сказал бывший Срин'гахар.

— А отражение?

— Отражения иногда лгут. Посмотри на себя моими глазами, и ты увидишь, каким ты стал.

Гандерсен снова коснулся души сулидора и увидел себя. Это было его прежнее тело, но вдруг что-то сместилось, и перед его взором возникло существо с рецепторами и жабрами, а потом он вновь стал самим собой.

— Ты доволен? — спросил Ти-мунили.

— Да, — ответил Гандерсен.

Он медленно пошел к краю поляны, лежавшей у входа в пещеру. С тех пор, как он вошел туда, время года сменилось; наступила суровая зима, и над долиной стояла густая пелена тумана; в ее разрывах он видел большие горы снега и льда. Он чувствовал вокруг присутствие нилдоров и сулидоров, хотя видел только Ти-мунили. Он знал, что душа старого На-синисула находится в пещере и проходит последние стадии повторного рождения. Он ощущал душу Вол'химиора, который был далеко на юге. Он слегка коснулся души страдающего Курца. Внезапно он с изумлением обнаружил, что души других землян, свободные, как и его собственная, открытые для него, витают неподалеку.

— Кто вы? — спросил он. А они ответили:

«Ты не первый среди нас, кто прошел повторное рождение невредимым».

«Да, — вспомнил он. — Каллен говорил, что были и другие, некоторые превратились в чудовищ, о других просто больше не слышали».

— Где вы? — спросил он.

Они ответили, но он не понял, поскольку они сказали, что покинули свои тела.

— Я тоже покинул свое тело? — спросил он.

Они ответили, что нет, что он все еще в собственном теле, поскольку именно это он выбрал, а они выбрали иное. Потом они исчезли.

— Ты ощущаешь в себе перемены? — спросил Ти-мунили.

— Да, ощущаю, — ответил он.

— Теперь ты обрел покой.

К своему радостному изумлению, он понял, что это именно так. Страхи, конфликты, проблемы куда-то улетучились. Исчезло чувство вины, его покинула грусть, ушло одиночество.

— Ты знаешь, кем я был, — спросил Ти-мунили, — когда я был Срин'гахаром? Обрати свою душу ко мне.

Гандерсен открыл свою душу и вскоре сказал:

— Ты был одним из тех семи нилдоров, которым я не позволил отправиться к месту повторного рождения. Много лет назад.

— Да.

— Однако ты нес меня на спине до самой Страны Туманов.

— Снова пришло мое время, и я был счастлив, — сказал Ти-мунили. — Я простил тебя. Помнишь, когда мы входили в Страну Туманов, на границе появился сулидор? Он был зол на тебя.

— Помню, — сказал Гандерсен.

— Он тоже один из тех семи. Это тот, кого ты прижег пламенем. Его повторное рождение наконец состоялось, но он все еще тебя ненавидел. Теперь уже нет. Завтра, когда ты будешь готов, обратись к нему, и он тебя простит. Ты сделаешь это?

— Сделаю, — пообещал Гандерсен. — Но он в самом деле меня простит?

— Ты вновь родился. Почему бы ему тебя не простить? — объяснял сулидор. — Куда ты теперь пойдешь? — спросил он.

— На юг. Помогать моим собратьям. Сначала помочь Курцу пройти новое повторное рождение. Потом другим — тем, кто захочет открыть свою душу.

— Я могу сопровождать тебя?

— Ты знаешь ответ.

Где-то далеко-далеко темная душа Курца пошевелилась и начала пульсировать.

«Подожди, — сказал ей Гандерсен, — подожди, скоро ты перестанешь страдать».

Порыв холодного ветра ударил в склон горы. Снежные хлопья закружились перед лицом Гандерсена. Он улыбнулся — никогда до сих пор он не чувствовал себя столь свободным, столь легким, столь молодым. В душе его возникало видение преображенного человечества.

«Я посланник, — подумал он. — Я — мост, по которому они пройдут. Я воскресение и жизнь. Я — светоч мира: те, кто пойдет за мной, не будут блуждать в темноте, но будут владеть светом жизни. Даю вам новую заповедь любите друг друга».

— Мы можем уже идти? — обратился он к Ти-мунили.

— Я готов, если и ты готов.

— Так идем.

— Идем, — сказал сулидор, и они начали вместе спускаться по продуваемому ветрами склону горы.