Маснави (поэма о скрытом смысле)

Джалаладдин Руми не дал названия своему сочинению. В Прозаических предисловиях, предваряющих 1-ю и 3-ю книги поэмы (с. 1, стк. 1 и 2, с 2, стк. 17 соответственно), а также во многих местах в тексте она именуется «Китаб ал-маснави» («Книга парнорифмующихся строк», «Книга двустиший») либо просто «Маснави». Такое безличное название ничего не говорило о теме или содержании произведения. Но еще при жизни‘поэта широко распространилось (а затем и закрепилось навсегда) другое название — «Маснави-йи ма’нави» («Двустишия о сокрытом смысле» либо «Поэма о сокрытом смысле»), которое, следует признать, весьма точно отражало цель автора: пояснение теории и практики доктрины мистического монизма, как он себе ее представлял и понимал. Возможно, что поводом для этого названия послужили слова самого Руми в предисловиях к 3-й и 6-й книгам (с. 1, стк. 2—3 и с. 1, стк. 2—3): ...маснави ва байан-и ма'нави — «поэма и пояснение сокрытого смысла», а также строка из начала 6-й книги, (с. 3, стк. 1): маснави-ра ма'нави бини ва бас — «узришь ты сокрытый смысл в двустишиях, и достаточно».

Вступление. Песнь свирели

Согласно персидской литературной традиции, 18 первых бейтов (двустиший) Вступления положили начало работы Руми над поэмой. Согласно той же традиции, оно часто рассматривалось как самостоятельное произведение и называлось «Най-наме» («Книга о свирели»). Вполне вероятно, что Вступление было написано уже после завершения первой тетради. Популярность его была велика, оно вызвало значительное число подражаний, «ответов» и комментариев. Последние писались большей частью на первые четыре строки, и только в персидской литературе их насчитывается более двух десятков.

Я со своим стволом разлучена.— В оригинале: «С той поры как меня, срезав, разлучили с зарослями камыша», т. е. имеется в виду камышовая свирель. Она служит здесь символом души совершенного мистика, которая стенает и жалуется на боль и тоску разлуки с всеобщей Душой ( — тростниковые заросли) и пречистым бытием, частью которого она была в предвечности.

Хоть не постичь вам моего страданья: //Душа чужая — тайна для познанья. /(Плоть наша от души отделена, //Меж ними пелена, она темни.— Совершенный человек (святой, пророк), по суфийским представлениям, является странником в миру; он, однако, не может поделиться своими печалями и радостями ни с кем, за исключением себе подобных, никому не открывает дарованного ему .свыше мистического знания. Свирель — символ его духа; хотя дух и составляет некое единство с телом, но он невидим; точно так же подлинный смысл его слов, воспринимаемых органами слуха обычного человека, недоступен последнему, так как тот воспринимает лишь внешнее, а суть от него скрыта.

Любовью движим, и Муса из дали // Принес и грешным людям дал скрижали.— В оригинале: «Любовь вдохновила гору Синай, она захмелела от нее, а Муса упал в обморок». Ср. Коран, VII, 139: «..А когда открылся его Господь горе, Он обратил ее в прах, и пал Муса пораженным».

Влюбленный — прах, но излучает свет //Невидимый любви его предмет.— Точнее, «Влюбленный во прахе, возлюбленная — абсолют»; влюбленный должен ради любви к ней (т. е. ради слияния с ней) отдать все, в том числе и жизнь; но он полагает себя живым, и это мнение его является той завесой, которая мешает ему узреть предмет любви, т. е. единственно сущую Реальность. Когда он осознает, что он триедин (влюбленный, предмет любви и сама любовь), он станет совершенным и познавшим мистиком. Однако не всякий мистик может сподобиться любви свыше, любовь к себе бог вкладывает в сердце избранного.

Для истины иного нет зерцала — //Лишь сердце, что любовью воспылало,— Т. е. любовь побуждает рассказать о сокровенных тайнах, что были ему открыты и отразились в его чистом сердце, как в зеркале. Неспособность сердца отразить атрибуты божества обусловлена его загрязненностью: ржавчиной грехов, мирскими наслаждениями, самолюбованием и т. п. Зеркало сердца следует очищать при помощи постоянного упоминания (зикр) имени божьего, непременно под руководством опытного наставника.

Душа мистика страдает и стенает, стремясь освободиться от пут внешнего бытия и приблизить счастливый миг единения с всеобщей Душой, точно так же как сегодня сгорает на костре разлуки и жаждет мига встречи влюбленный, мечтающий о встрече с предметом своей любви. Единение со всеобщей Душой мистики называют постижением Истины, понимая под нею бога. Процесс постижения Истины слагается из микропроцессов экстатического состояния и происходит только на духовном, мистическом уровне. Собственное бытие ищущего Истину, страстно влюбленного в божество, полностью исчезает, он теряет все свои свойства и качества, душевные эмоции, растворяясь в божестве. Постигая Истину (бога), душа (и человек) одухотворяется предвечным могуществом, обретает новые, видоизмененные качества и возвращается в мир людей, чтобы их наставлять, просвещать и служить их сообществу.

Притча о бакалейщике и попугае, пролившем благовонное масло

На голове его зияла плешь.— В оригинале: «С головой без единого волоска, подобной тазу и чаше». Вполне вероятно, что Руми говорит о дервише суфийского бродячего братства «Каландарийа» или другого «Хайдарийа», члены которых наголо брили голову, усы и бороду, полагая, что красота человека должна быть всем открыта. Эти дервиши многое взяли из практики бродячих буддийских монахов, носили железные браслеты на шее, руках и ногах, в ушах и на пальцах рук — кольца По правилам своего братства они должны были все время странствовать и могли останавливаться в какой-либо местности только на ночлег. Членам этого братства не возбранялся сбор подаяния у мирян (другие братства этого не одобряли, и двери их обителей были закрыты для каландаров).

Есть много слов, чье сходно написание, //Хоть и совсем различно со держание.— Перевод точно передает смысл, но потерял в образности В оригинале: «Хотя одинаково пишутся слова “лев” и “молоко”» (по персидски оба слова пишутся одинаково). Руми прибегнул к аллегории прописной истины: внешний вид обманчив, и по нему не следует судить о внутреннем содержании, сущности явления, предмета, человека. Таким образом, он трактует одну из доктрин суфизма о совершенном человеке (пророк, святой) и его субстанциональном отличии от простого смертного, Не отличаясь внешним видом, совершенный человек не похож на обычных людей своим тайным, сокровенным знанием мирских и духовных процессов, которые он сподобился получить благодаря тому, что на нем отразился свет предвечной, изначальной истины пророка Мухаммада. Поэтому он — наставник людей на пути познания Истины, их вождь но людям это неведомо. Согласно учению суфизма, все пророки являются совершенными людьми, через посредство которых в мире проявляется божественная сущность.

Рассказ о мастере и косоглазом подмастерье

Пророки, коим «зло» и «похоть» имя, //Людей нередко делают косыми.— За обычными поучениями у Руми стоит мистический подтекст: суфий может ступить на второй этап мистического «пути» (тарикат), ведущего к познанию Истины, только очистившись от всех низменных чувств, обуревающих человека в миру, т. е. от зависти и корысти, похоти и злобности и т. п. Пока эти плотские качества существуют в душе мистика, ему не понять истинное единство всего сущего и не раствориться в нем.

Это те самые «завесы», которые покрывают ржавчиной сердце, в результате чего оно не может отразить свет абсолютного бытия (см. примеч. к Вступлению). В притче четко ощущается несомненное воздействие эпизода, изложенного Аттаром (ум. 1220) в поэме «Асрар-наме» («Книга тайн»).

Притча о том, как некий халиф задал вопрос Лейли н что она ему ответила

Чтоб зреть красу, ты должен быть Маджнуном.— Точнее, «чтобы узреть (т. е. распознать) меня». Смысл (мистический) рассказа в том, что всякий ищущий должен стремиться овладеть перцепцией мистика, дабы видеть окружающий бренный мир в его истинном свете. Маджнун (символ неугасимой и чистой любви к божеству) получил такое свойство посредством своей любви к Лейли — ему открылось в ней отражение нетленной, вечной красоты божества (неоплатонический мотив философии суфизма). Другие же видели лишь обыкновенную девушку, худую и смуглую, поскольку в мистическом смысле они были слепы. Этот же сюжет изящно обыграл и Саади (ум. 1292) в евоем «Голестане» (гл. 5, рассказ 18).

Мне жаль тебя: на тропах к высям вечным //Блаженства людям не познать беспечным.— Человек, занятый мирскими делами, не может самостоятельно постичь эзотерические связи между реально сущим бытием (символ — птица) и его проявлением (символ — тень). Поэтому такой человек убежден, что тень существует самостоятельно. Избавиться от этой химеры он может только с помощью и под руководством наставника — истинного мистика, который поведет его по дороге мистического знания к богу, если человек ему полностью вверится.

Рассказ о царе Солеймане и удоде

Царь Солейман проснулся поутру, // И птицы подошли к его шатру,— Обработка мусульманской легенды о Солеймане (библ. Соломон), который созвал зверей и птиц (язык которых понимал). выяснил их таланты и способности и послал к царице Сабеи Балкис удода с предложением обратиться в единую веру.

Ведь кроме речи есть язык доверья.— Как «язык доверья» переведено хамдами. Терминологически это слово означает «единодушие», «душевная гармония», т. е. имеется -в виду язык чувств, язык состояний (лисан ал-хал), на котором безмолвно беседуют между собой сердца познавших Истину. По мнению суфиев, этот язык несравненно более выразителен и красноречив, чем обычная речь.

Притча о том, как помойная муха мнила себя кормчим

Иной, толкующий ученье сухо, // Не более мудрец, чем кормчий муха.— Характерный для Руми выпад в адрес мусульманских богословов-схоластов, которые толкуют Коран буквально, не постигая истинною, сокровенного его содержания.

Притча о глупце, который убегал от смерти

Сокрыться от себя не в нашей воле, // От бога убежать нельзя тем боле.— Руми говорит здесь о мусульманской доктрине предопределения: все людские поступки, желания и действия предначертаны богом, поэтому, как бы люди ни старались, им ничего не дано изменить, они поступают так; как предопределено свыше. Человек не может убежать, укрыться от предначертанной судьбы, т. е. убежать от себя (по мистической терминологии). Индивидуальное человеческое «я» существует предвечно в потенции, оно материализуется и исчезает лишь по воле Предопределения. Вместе с тем эта притча является как бы комментарием к Корану, XXXI, 34: «...но не знает душа, что она приобретет завтра, и не знает душа, в какой земле умрет».

История о купце, который отправился в Индостан, и о поручении, которое дел ему попугай

Сокращенная обработка рассказа, заимствованного из «Книги тайн» Аттара (ум. 1220). Последний изложил в стихах сказание об индийском мудреце и правителе Туркестана, в котором попугай прибегает к той же уловке. Попугай (как и птица вообще) — символ души/духа совершенного суфия, которая стремится воссоединиться со своей первоосновой — всеобщей предвечной Душой и достичь в результате этого акта состояния, в котором «она была до того, как стала». Другими словами, это душа на пути к Душе.

Решил купец: «В том есть моя вина — // У них два тела, а душ одна».— Здесь Руми устами купца объясняет одно из основных положений мусульманского мистицизма: они достигли того состояния, когда эмпирические атрибуты (два тела) сохраняются раздельно, но духовные качества и свойства их уже едины.

Порой посредник ты, стена порою.— В данном случае поэт не прибегает к символике, говоря о Могуществе речи и слова (ср. выше). Это могучий дар, которому все под силу, он есть проявление божественной мудрости творца и ее атрибут.

Рассказ о том, как некий житель города Казвина захотел украсить себе спину изображением льва

И пламень Знанием зажженных свеч // Лишь Истина и может уберечь — Пояснение одной из «стоянок» на мистическом «пути» (сабр — «терпение», «смирение»). Суфийские авторитеты расходятся во мнении, относя эту «стоянку» то к этапу шариата, то к этапу тариката. Столь же различны ее определения, суть которых можно свести к следующему: суфий должен терпеливо и покорно сносить все перипетии судьбы, поскольку путь долог и тернист. Пройдя все «стоянки», соответствующие устойчивому психологическому опыту (включая отмеченную выше), суфий сумеет очистить свое сердце от ржавчины мирского, наносного, сможет отполировать его, как зеркало, способное отразить мистическое, сокровенное знание, которое открывается ему в мгновение экстаза, ниспосылаемые свыше, т. е. Истину. Через отражение этой Истины в его сердце он возжигает светочи знания и для прочих людей.

История о том, как волк и лисица отправились на охоту вместе со львом

Волк, лисица и лев олицетворяют чувственные, умственные и духовные качества мистика, вступившего на путь поисков божества. Здесь волк — это карнальная, плотская душа, лиса — разум, а лев — дух.

Рассказ о том, что произошло на судне между его кормчим и ученым грамматистом

Суфийский подтекст рассказа: кормчий (символ мистика) не стремится познать арабскую грамматику, которая является наукой о именах; он не обращает внимания на внешние проявления, затемняющие содержание и уводящие от познания божественной сущности, которая и есть реальное средоточие и приложение всех имен.

Порой, когда бушует асе вокруг, // Готовность смерть принять нужней наук.— В оригинале: «Знай, в подобном случае нужно подавление своего "я", а не грамматика. Если ты это сделал, то смело прыгай в море». Т. е. море взыскивает и возвышает тех, кто умертвил в себе все личное, свое «эго». В этом случае эти люди будут спасены. Те же, кто уповает на собственные слабые силы, гибнут из-за своих химер. В целом этот рассказ является объяснением одной из последних «стоянок» (макам) на мистическом «пути» (тарикат), которую называют таваккул, т. е. полный отказ от своего «я» и упование только на милость бога. Мистики, как правило, осторожно относились к осуществлению этого постулата, так как, возведенный в абсолют, он становился социально опасным, запрещай какую-либо общественную деятельность, и ставил человека вне жизни общества.

Притча о «моем» и «твоем»

Твой друг, что сам тобою стал теперь.— Здесь формулируется один из главных положений мистицизма: подлинно влюбленный не достигнет предмета своего желания, не познает Истину, слившись с ней, пока не уничтожит в себе собственное «я». Это положение рассматривалось в двух аспектах а) глобальном, т. е. единение с Истиной (ранний этап суфизма -IX в.), и б) личном, когда ученик (мурид) растворяется духовно в наставнике (на этапе развитого института «наставник — ученик» и системы братств ХII—XIV вв.). В первом случае мистики считали, что только в боге и для бога действуют и движутся все их органы и части тела. Человек созерцает бога любящим человека, пока человек любит Его, видящим чело века, пока человек продолжает видеть Его в своем сердце. На этой основе получило развитие главнейшее положение мистицизма — растворение, исчезновение человека в боге и обмен позициями (не субстанциональными): человек приобретает духовные атрибуты божества, а божество забирает у него человеческие, но они — божество и человек — нераздельны (на духовном уровне), являя собой один дух в двух телах: «я стал ты, а ты стал я». Джалаладдин Руми в своей книге «Фихи ма фихи» («В нем то, что в нем») пишет, разъясняя известное изречение Мансура Халладжа «Я — Истина»: «Когда кто-либо говорит: “Я — слуга божий”, то этим он утверждает, что существуют двое: он сам и вне его — Бог... Когда же он говорит: “Я есмь Бог” — это значит, что нет у него собственного “я”, оно исчезло. Есть Он и Он — это все, ничего не существует, хроме Бога, "я” — полное ничто». Во втором случае: я твои уши, мурид, и я твои глаза, твои чувства, твои восприятия и эмоции. Все, что ты, мурид, воспринимаешь через меня, твоего наставника (муршида). Это положение часть авторитетов доводила до крайности: нет ученика, он растворен в наставнике, ибо он воспринимает окружающий мир только через восприятие руководителя. А раз так, то муршид для мурида есть бог или пророк Мухаммад.

Это позиция относится, как правило, к неофитам, которых обычно именуют «незрелыми» и «сырыми», т. е. не готовыми для понимания суфийский идей, так как они не прошли определенной стадии ученичества и сопровождающего ее искуса. Только на этапе тариката, когда ученик пройдет ряд «стоянок», учитель сочтет возможным инициировать его в братство в качестве полноправного члена (дервиш, факир). Возможно, конечно, что на мурида снизойдет милость божья и он испытает состояние кратковременного общения с Истиной (хал). Такой суфий становится «другом », когда в мистическом единении личность влюбленного трансформируется в личность Возлюбленной, т. е. когда суфий может сказать другому: «Я еcмь ты».

Рассказ, о том, как спорили румийцы с китайцами

Рассказ на писан под несомненным влиянием знаменитого труда Абу Халида ал-Газали (1058—1111) «Ихйа улум ад-дин» («Воскрешение наук о вере»), где в начале 3-й части помещена аналогичная история о качестве иллюстрации мистического понятия «сердце» (калб). Эта же история приводится и Низами (ум. 1209) в конце первой части поэмы «Искандар-наме» («Книга об Александре»). Правда, наш автор поменял местами соревнующихся — у него полируют стену румийцы, тогда как у ал-Газали и Низами — китайцы. Притча дает метафорическое объяснение разницы между спекулятивной формальной теологией (картина, выполненная китайцами) и мистицизмом (полированная стена работы мастеров из Рума). Под румийцами здесь понимаются жители Малой Азии (Рума), а отнюдь не греки или вообще христиане. Подлинный мистик очищает и полирует свое сердце — божественный, духовный, осознающий дар в человеке подобен зеркалу, которое должно без искажений четко отражать духовный мир Истины. Теологи же, погрязшие в формализме, не понимают внутренней сути вещей и стараются всеми средствами доступного им знания украсить и разрисовать мир на свой манер.

Так людям сердце — чистое зерцало — //Дано, чтоб беспредельность отражало.— Многокрасочная картина, выполненная китайскими мастерами, символизирует мир предметный, мир осязаемых вещей, а отполированная румийцами как зеркало стена — духовный мир, душу мистика, которая лишена своих атрибутов (ранг), прозрачна и потому отражает свет божественного знания. Природа такого суфия двуедина, так как в ней соединились элементы божественной Души и телесной материальности. С исчезновением последней он становится субстанционально неотделим от бога.

Притча о том, как суфии продали осла, принадлежавшего их собрату, чтобы однажды наесться всласть

Рассказ направлен против лжесуфиев, которые, нарядившись .в одежды дервишей, обманывают людей мнимой святостью и по сути своей являются шарлатанами. Руми, как многие авторы до и после него, постоянно и резко, иногда не стесняясь в выражениях, осуждал псевдодервишество.

Бездумным подражаньем людям грешным.— В оригинале резче: «Никчемным бездельникам, меняющим достоинство на кусок хлеба». Обворованный суфий корит себя за то, что стал подражать этим лжесуфиям, приняв их за истинных искателей на мистическом «пути»: подражание в мистике считается необходимым и желательным лишь в том случае, если мурид-неофит (см. выше, примет, к «Притче о твоем и моем» и Глоссарий) стремится подражать своему духовному руководителю или какому либо знаменитому предшественнику, следуя ему во всем на всех этапах своих духовных поисков и упражнений.

История о несостоятельном должнике, который, сидя в темнице, объедал всех других узников

А где покой? В которой стороне? // Там, где мы с Истиной наедине,— Речь идет о состоянии суфия, погруженного в медитацию и созерцательные размышления об абсолютном бытии, в транс.

Ибо я впредь ни по какому иску // Тебя к тюрьме не подпущу и близко.— Согласно мусульманскому праву должник, чья несостоятельность доказана свидетелями, не подлежит тюремному заключению; если он был до этого в тюрьме, то его освобождают. По суфийской терминологии, несостоятельный должник — раб божий, ничем не обладающий, принадлежащий полностью богу.

Рассказ о том, как некий хозяин выяснял достоинства купленных им рабов

На примере того, как хозяин двух рабов изменил свое мнение о первом, Руми объясняет две ступени (из трех)- суфийской концепции познания: 1) илм ал-йакин — уверенное знание, построенное на опыте других

и приобретенное посредством чтения книг или на слух во время проповедей и поучений, т. е. знание, полученное в результате обучения; 2) айн ил-йакин — полная уверенность, знание, приобретенное личным, чувственным опытом; это знание предпочтительнее .первого, так как оно подкрепляется практикой. В принципе эти две ступени познания соответствуют шариату и тарикату — первым двум этапам из триады мистического пути (третий этап — хакикат). В данном рассказе символом первого знания является ухо, процесс восприятия через этот орган слои второго раба о первом. Символом второго знания предстают глаза, которые помогли хозяину уяснить, чего стоит его раб-златоуст, который первоначально произвел на него благоприятное впечатление своей речью.

Рассказ о том, как человек, мучимый жаждой, бросал с высокой стены кирпичи в текущий поток

Плоть есть стена, ты плоть смири однажды...— Здесь дается иносказательное пояснение двух «стоянок» на мистическом «пути»: воздержанность (зухд) и упование на милость божью (таваккул), которые близки по своим свойствам. Чтобы пройти первую, человеку следует воздержаться от греховных поступков, от стремления разбогатеть, от мирского и преходящего — словом, от всего того, что отдаляет его от бога. Вместе с тем, признавая зухд, мистики отвергали практику полного аскетизма и считали возможным'затворничество, уединение и уход от общества лишь в двух аспектах: 1) как процесс, ограниченный во времени (добровольное затворничество на три, семь или сорок дней); 2) абсолютное прекращение какого-либо общения с людьми нечистыми, аморальными, социально опасными, стяжателями, а иногда и с сильными мира сего (практика братства «Чиштийа» в XIII—XIV вв. в Индии). В этом состоит принципиальное отличие суфийского аскетизма от аскетизма ранне-исламского и христианского. Находясь на второй из указанных «стоянок», суфий полностью уповает на милость бога, на то, что тот дарует ему пропитание и кров назавтра так же, как он позаботился о нем сегодня. Подобная позиция, возведенная в абсолют, провозглашала достоинством прекращение любой человеческой деятельности и становилась в результате социально опасной. Руми (как многие авторитеты до и после него) отчетливо понимал это. Поэтому он и поясняет, что «смирять живую плоть» надо, не только вверяясь богу, но и своим трудом. Следует своими усилиями добиваться цели, идти к ней, используя все то, что даровано мистику богом: ум, рассудительность, физическую силу, находчивость и т. п. В данном конкретном случае: разрушить своими руками стену, отделяющую страждущего от воды (аллегорически — мистика от источника познания).

Рассказ о том, как проявились мудрость и совершенство Лукмана

Зло—суета сует, и неспроста //От Знанья происходит доброта,

В оригинале «доброта» / «любовь» (мухаббат). Суфийские авторитеты расходятся во мнении при определении, что есть «любовь». Одни считают ее «стоянкой» на мистическом «пути», другие же видят в ней состояние. (хил), мгновенный душевный порыв. Словом, это горячая, неугасимая любовь к богу — дарителю всех милостей и благ.

На первый взгляд, Руми здесь, следуя за положением, разработанным представителями раннего мусульманского мистицизма, утверждает, что любовь к богу (в переводе — «доброта») проистекает от мистического Знания, которое тот вложил в сердце мистика: иными словами, суфий контролирует разумом свои мистические восторги, трезво их оценивая.

Последующие же бейты (они в переводе опущены), однако, показывают, что для Руми знание и любовь неотделимы друг от друга, а как проявление одной и той же сущности они генетически равны.

О том, как некий владелец сада внес разлад между суфием, факихом и потомком Али

Как хариджит и тот едва ли смог.— Хариджит — член одной из самых ранних сект в исламе. Эта секта первоначально поддерживала права Али (ум. 661), двоюродного брата и зятя Мухаммада, но впоследствии ее члены резко разошлись с Али по ряду политико-религиозных вопросов, и порвали с его группировкой. Отсюда произошло название секты — хариджайа («те, кто выделился, отделился»).

Рассказ о четырех индостанцах, которые перессорились между собой

И потому от этих четверых // Аллах не принял их молитв святых.— Согласно мусульманской религиозной обрядности, молитва, нарушенная каким-либо образом в момент ее отправления (собственными ли мыслями, окликом ли со стороны или вопросом), считается недействительной и отвергается Аллахом, поскольку молящийся должен быть полностью сосредоточен на процессе молитвы, на ее содержании и на ее адресате.

Рассказ о том, как бедуин наполнял переметную суму песком

В классической персидской литературе бедуин (араб-кочевник) выступает обычно как недалекий простак, чье простодушие не уступает его наивности (однако отмечаются также щедрость и гостеприимство, присущие бедуинам). В данном случае простоватый бедуин является символом эзотерического, скрытого знания, которое, недоступно философствующему бродяге, под которым подразумевается богослов.

О том, как мышь украла верблюжий повод

В этой притче, как и в ряде других (см., например, «Историю о муле и верблюде»), Руми, адресуясь к новообращенным муридам, старается подчеркнуть в аллегорической форме руководящую роль наставника на пути духовного совершенствования суфия-мистика, предостеречь от самонадеянности.

Рассказ о поисках дерева, чьи плоды даруют бессмертие

Что имя? Лишь название предмета, // Подумай, что таит названье это? — В этих строках и во всем рассказе ярко проявляется эзотеризм Руми. Он поясняет скрытую природу божественной Истины, единственной, поскольку бог един, но объясняемой по-разному разными народами. Расхождения и споры касаются лишь формы (а не содержания), внешних экзотерических атрибутов сущности, проявляющихся в именах и названиях. Вместе с тем, поскольку божественные атрибуты становится очевидными только в результате их действия (и описать их можно только словами-именами, которые не отражают их истинной сути), постольку и человеческие качества, будучи неотделимы от духовной сущности человека, скрыты даже от того, кто обладает ими.

Рассказ о том, как из-за винограда перессорились четыре человека, поскольку не понимали языка друг друга

Эта притча — одна из наиболее известных в «Маснави» — поясняет мысль, высказанную Руми в предыдущем рассказе: раздор возник из-за формы, а не из-за содержания, собственно, из-за названия-имени.

Аналогичную основу, по мнению Руми, имеют и другие религиозные споры: разные люди веруют в единого для всех бога, но наделяют его различными именами. Решающую роль для сохранения мира между людьми, между народами играют, считает Руми, пророки и совершенные мистики, которым ведомо эзотерическое, скрытое от простых смертных, истинное содержание слов и явлений. Только они могут пояснить, что' есть Deus, Аллах или Бог.

О, если б повстречать им знатока — В оригинале не «знаток» а сахиб-и сирри — достигший совершенства мистик, которому открыто сокровенное знание.

История о том, как некий селянин обманул горожанина, настоятельно приглашая его погостить

Длинный и, казалось бы, банальный рассказ на самом деле весьма интересен: на примере прижимистого селянина, который одержим накопительством и стяжательством, Руми излагает свое отношение к суфию, претендующему на членство в братстве мистиков, хотя, в сущности, это невозможно, поскольку он весь во власти мирских забот, страстей и желаний. Селянин — лжесуфий. Горожанин же, наоборот, олицетворяет собой истинного искателя бога на мистическом «пути», который не полностью одолел путь к «стоянке осмотрительности» (вара') и ошибочно принял одно из своих психических состояний за озарение любовью. Он впал в заблуждение и с лихвой поплатился за него, но сумел осознать причины своей ошибки, увидел, что друг-селянин просто духовный спекулянт. Руми часто и яростно выступает против лжесуфиев, которые паразитируют, по его мнению, на положениях и идеях истинного мистицизма.

Рассказ о том, как Маджнун ласкал собаку, которая обитала на улице Лейли

По мусульманским обычаям, собака считается «нечистым», неугодным богу животным. К собакам относятся брезгливо, общение человека с ними регламентировано рядом оградительных запретов. Например, прикосновение к ней требует особого омовения, одежда, которую тронула собака, становится нечистой, и в ней нельзя отправлять молитву, не говоря уже о строгом запрете есть мясо собаки или пользоваться одеждой и шапкой, сшитой из ее шерсти, и т. п.

Не. должно мудрецам являть, поспешность, // Судить не свойства скрытые, а внешность. // Когда душа предмета вам важна, // Любая

станет раем сторона.— Руми здесь обращается к одному из основных положений суфизма: необходимо вникать в скрытую природу веры, а не придавать значение ее внешним атрибутам и проявлениям — соблюдению обрядов, ритуалов, правил, догм, установлений и запретов. Цель одна: познать божественную Истину. К формальной обрядово-ритуальной стороне веры суфизм относился безразлично; по мнению теологов, суфии нередко нарушали предписания ислама. Маджнун здесь — олицетворение истинного и совершенного мистика, который ласкает «нечистую» собаку, поскольку свет благости, исходящий от предмета его чистой и всепоглощающей любви (т. е. Лейли), падал на нее, живущую рядом с домом Лейли, С другой стороны, Маджнуна, поступающего против предписаний ислама, нельзя судить за его поступки, так как он безумец.

О том, как некто смазывал губы курдючной коркой, чтобы думали, будто он сытно ест

Суфий, встав на путь поисков Истины, должен очиститься от всех человеческих пороков (таких, как злоба, алчность, стяжательство, бахвальство, похоть, зависть и т. д.) еще на первой стадии (шариат) этого пути; рассказ иллюстрирует казус, возникший из бахвальства, основанного на чрезмерной гордыне.

Когда неправды нет в твоих словах, // Достоин ты блаженства в двух мирах.— В оригинале: «Избирай всегда правду своим ремеслом». Имеются в виду два мира: земной, юдоль печали, и мир горний, обитель блаженства и счастья. Суфии не отрицали эсхатологических положений ислама о наличии загробного мира, но они, как правило, трактовали этот мир метафорически, видя в нем состояние блаженства, проистекающее от познания Истины и достижения вечности, «живя в боге». В этом состоянии мистик уже не простой смертный, а «совершенный» человек, который, обретя им вечное блаженство истинного знания, возвращается к людям с особой миссией: наставлять и направлять людей на жизненном пути, он несет им слово правды, говорить неправду он органически не в состоянии.

Рассказ о том, как шакал угодил в бадью с краской и, став разноцветным, решил, что он не шакал, а павлин

Чрезвычайно распространенный сюжет, берущий, видимо, свое начало в древнеиндийской литературе. Аналогичные рассказы имеются в «Калиле и Димне», «Тути-наме» Нахшаби, у его предшественников Имада На'ри в «Джавахир ал-асмар» (напомним, что этой же теме посвящена басня Эзопа).

Ибо никто, бывавший лишь в пустыне, // Нам не расскажет о святой Медине.— В оригинале: «Если я не бродил в пустыне, то что я могу сказать, о долине Мина?» Здесь Руми аллегорически сравнивает ритуал мусульманского паломничества (хаджж) с притязаниями шакала. Паломник, перейди пустыню, приходит в Мекку и покидает ее, чтобы завершить хаджж ритуальными церемониями в ее окрестностях, кульминацией которых Служат обряды в долине Мина (около 8 км от Мекки). Таким образом, не побывав в долине Мина, нельзя считать, что ты совершил паломничество. В мистическом толковании метафора означает следующее: если ты не прошел мистического «пути», если ты не растворился в божестве, то как же ты претендуешь на то, что достиг предмета желаний всякого мистика? Шакал требует, чтобы его называли райской птицей — павлином, метафорически это означает, что он претендует на звание кутба, т. е. главы всей мистической иерархии скрытых святых, совершенных людей, живущих в сем мире. Он не прошел «стоянок» пути, его не озаряли экстатические состояния, т. е. он не изменился субстанционально, а изменился лишь внешне -— угодил в чан с краской. Поэтому все его притязания тщетны.

О том, как горный козел теряет рассудок

Руми здесь вновь обращается к человеческим страстям: много найдется людей, которые, стремясь убежать от Предопределения (здесь — охотники), ищут спасения среди гор мирских забот и чувственных утех; но они не понимают, что данное убежище прольет их кровь и погубит их.

Ведь и герою собственная страсть // Страшней порой, чем прочая напасть.— В оригинале вместо «героя» — Рустам (см. Глоссарий). Здесь намек на причину гибели Рустама: страсть к охоте на диких зверей, которая побудила его принять предательское приглашение правителя Кабула. Во время охоты Рустама вывели на яму-западню, вырытую специально для него, он упал туда, получил много ран и умер.

Притча о спорах по поводу облика слона

Приводя эту притчу, Руми следует за своими предшественниками, и в частности за Абу-л-Мадждом Сана’и (ум. 1130). Правда, у Руми сказано, что пришедшие не могли разглядеть слона из-за полной темноты в помещении. У Сана’и же слона ощупывают слепые и делятся своими соображениями по этому поводу.

«“Алифа” он прямей».— решил юнец, // «Как “даль” он согнут!» —

возразил мудрец.— Очень распространенные в персидской литературе сравнения с буквами алфавита. Буква «алиф» представляет собой вертикальную черточку; буква «даль» изогнута примерно под углом в 45°.

Рассказ об учителе

Помощник совершенства — наш язык.— Ссылка на изречение пророка Мухаммада (хадис); «Красота мужа скрыта в его речи» (см. Фуру-занфар. Ахадис-и маснави. Техран, 1954, с. 78, № 215).

«Тех ждет недуг, кто мнит себя недужным».— Хадис (Фурузан-фар. Ахадис-и маснави, с. 79, № 218); «Если вы притворяетесь немощными, когда рядом со мной, воистину станете немощными».

Рассказ о том, как мул жаловался верблюду на то, что часто падает

Типичная для Руми аллегория: верблюд символизирует совершенного мистика, которому все видится озаренным божественным Светом; мул — это человек, который слеп духовно, он раб своей плотской души.

Рассказ о терпеливости Лукмана

Рассказ поясняет понятие терпеливости (сабр) — главной отличительной черты суфия. Различные теоретики суфизма по-разному определяли этот этап на пути мистического совершенства. Тот, кто его прошел, обретает умение спокойно воспринимать как милость и благодать, так и трудности, лишения и невзгоды.

Рассказ о том, как собака каждую зиму давала клятву построить для себя дом, когда настанет лето

Рассказ, в сущности, является комментарием к Корану, XXX, 32— 33: «А когда людей коснется зло, они взывают к своему Господу, обращаясь к Нему. Потом, когда Он даст вкусить от Себя милосердие,— вот одна часть из них придает своему Господу сотоварищей, чтобы не благодарить за то, что Мы им привели».

Рассказ о том, как орел утащил и полнил ввысь сапог Пророка

Я лишь собой был занят в этот миг // И смысл твоей услуги не постиг.— Стихотворная обработка известной легенды, зафиксированной в арабских источниках, о чуде, сотворенном орлом. Руми ввел в сюжет вора, в легенде отсутствующего. Поскольку Пророку ведомо все сокровенное, он должен был знать, что во втором сапоге притаилась змея, но в этот момент он был занят мыслью о своих сапогах, что не положено, так как он совершал ритуальное омовение после молитвы. Предвечный свет его Истины просветил глаза орла и раскрыл ему суть происходящего. Некоторые мистики толкуют эту легенду в том смысле, что в очень редких случаях ученику бывает известно то, чего не знает его руководитель (муршид). Случай с сапогом является также примером того, что даже Пророку не дано отвлекаться от молитвенного обряда.

Рассказ о том, как любимая спросила у влюбленного, какое место в мире лучше всех других

Юсуф Прекрасный где ни приживется, // Там рай, хоть это будет дном колодца.— Имеется в виду легенда об Иосифе Прекрасном, младшем сыне Иакова, которого завистливые алые братья бросили в сухой колодец, сообщив отцу, будто его растерзал дикий зверь. В исламе эта легенда получила широкое распространение и разработку, начиная с Корана, в котором Иосифу посвящена сура XII. В суфийской литературе образ Иосифа стал символом непорочности и душевной чистоты, провидца и вещего толкователя снов, которому известно скрытое знание. Его неотразимая красота трактуется как отражение божественной красоты в человеческом облике. Иосиф (Юсуф) стал героем многих произведений в литературах мусульманского Востока. Идея, выраженная в ответе влюбленного, ясна: мистик должен стремиться к единению с предметом своей любви, т. е. с божеством.

Рассказ о том, как Пророк (мир ему!) поставил во главе войска юношу из племени хузайл

По всей видимости. Руми не знал точно, кого именно поставил Мухаммад во главе войск, посланных им в поход на Сирию незадолго до смерти. Поэтому он неопределенно назвал его юношей-хузайлитом. В действительности этим полководцем был Усама б. Зайд ал-Калби, сын раба

Мухаммада, сыгравший заметную роль в ранней истории арабской империи. Приказ Мухаммада утвердил его преемник халиф Абу Бакр (632—634). Было много нареканий в адрес Усамы, связанных главным образом с отсутствием у юноши опыта руководства войсками. Последующие события подтвердили правоту Мухаммада.

Рассказ о дубильщике кож, который потерял сознание на базаре

Предписывает мудрость древних книг // Тем и лечить, к чему больной привык.— В оригинале в первой строке: «Таким образом изрек великий Гален»- Вторая строка представляет собой хорошо известный афоризм древнегреческой и арабской медицины, основанный на утверждении, что природа — лучший врачеватель и что привычка — вторая натура. Данный рассказ появился у Руми под прямым воздействием аналогичной истории «Асрар-наме» Аттара.

Рассказ о лавочнике, у которого были разновесы из глины

Один любитель глину пожевать...— Геофагист — символ нерадивого, обуреваемого мирскими и плотскими чувствами ученика (мурид), который потворствует своим желаниям вкусно попить н поесть и не думает о духовном совершенстве. Лавочник—наставник (муршид), который, зная о его слабости, держит его в неведении о своей осведомленности.

Рассказ о суфии, который застал свою жену с чужим мужчиной у себя в доме

Почтеннейшая видит и сама: //У нас обитель скромная весьма. — Эта часть рассказа — пояснение суфийского положения о добровольной бедности. Тесная обитель — символ подлинного дервиша, в котором нет ничего, кроме бога.

Рассказ об одном факихе, который носил большую чалму

Эта притча — зарисовка с натуры, жизненный казус. Рассказывая о нем, Руми не упустил случая поиздеваться над мусульманскими юристами, которые имели обыкновение носить чалмы и тюрбаны больших, чем

нужно, размеров. Собственно, величина чалмы отражала важность поста, занимаемого ее владельцем. На Востоке в чалму, как в потайной карман, прятали различные ценности, вещи и деньги. Именно поэтому ее и сорвал с головы факиха вор.

Рассказ об отшельнике, который веселился в голодный год

Вы ж отошли от божьего закона...— Аскет (захид) объясняет людям, что хоть высшая Реальность и ниспослала им наказание за то, что они погрязли в мирских заботах и чувственных пороках, тем не менее она милостива и милосердна, поскольку наказание выпало лишь на долю некоторых. Если же устремиться помыслами к богу, как это делает аскет, то милость божья распространится на людей. То, что люди воспринимают как недород, вызвано не физическим голодом — это голод духовный; смерть, постигшая часть людей, обусловлена болезнью духа и ослаблением веры в Высшее существо.

И стала кровью нильская вода...— Одна из десяти «казней египетских», которые бог через пророка Моисея (Муса) ниспослал на египтян, состояла в том, что вода Нила приобрела цвет крови, стала смрадной и непригодной для питья. Когда царь Фараон удовлетворил требование Моисея, вода в Ниле стала обычной.

История о водоеме, о рыболовах и о трех рыбах

О том рассказ в старинной книге есть, // И мог бы грамотей любой прочесть.— В оригинале содержится точное указание источника, из которого Руми почерпнул сюжет рассказа: «Ты (читатель) смог бы прочесть ее в книге „Калила и Димна"».

Мы говорим, что заяц спит, труслив, // В зрит во сне собак, ни мертв, ни жив.— Согласно поверью, заяц спит с открытыми глазами. Метафора «сон зайца», употребленная Руми, означает беспечного человека, который внешне выглядит бдительным.

И брюхом вверх, чтобы спастись от зла, // Вниз по теченью рыба поплыла.— Подлинный мистик, очутившись в воде, не должен прилагать физических усилий, чтобы плыть, например, к берегу. Ему следует лишь держаться на поверхности, уповая на течение, т. е. на божий промысел.

Рассказ с том, как продают лунное сияние, выдавая его за холст

На тот базар, где шум и суета, // И мы пришли, чтобы купить холста.— Перевод здесь несколько отошел от оригинала. У Руми: «Сей мир — чародей, мы же в нем — торговцы, покупающие куски лунного света». Поэт обыгрывает здесь широко распространенное в его время поверье, что льняное полотно (холст) портится, если на него падает лунный свет. Процесс разрушения становится особенно быстрым, если ткань замочить в воде в момент, когда на небе одновременно видны солнце и луна. Смысл аллегории ясен; мир вещей, чувственный и осязаемый, непрестанно вводит человека в заблуждение: при лунном свете он продает холст, а с наступлением дня делается видно, что нет ни денег, ни полотна. Поэтому следует познавать скрытую сущность вещей, которая представляет собой истинную Реальность, а не обманываться их внешними атрибутами.

Притча о еде и едоке, или о том, кто ест и кого едят

Руми метафорически толкует тезис суфиев о всеобщей зависимости и взаимосвязи в природе. По представлению мистиков, развитие в мире идет по вертикальному кругу как в органическом и физическом мире, так и в мире духа. Процесс этот вечный, но, двигаясь по этому кругу, вещь меняется, не только теряет часть своих атрибутов, но может превратиться и в свой антипод. При этом, как полагали суфии, каждое живущее существо представляет собой утробу, которая служит могилой для одних форм бытия и местом рождения новой формы.

Рассказ о том, как некий ученик, придя к своему наставнику, застал того плачущим

Но все ж его основа — подражание.— Притча иллюстрирует противоположность состояния ваджд (найти Бога в испытать умиротворение в момент его обретения), т. е. экстаза, который возникает в душе мгновенно и спонтанно, как озарение, и практики таваджуд (пытаться достичь экстатического состояния посредством внешних раздражителей и средств, т. е. алкоголя, наркотиков, кофе). Последнее рассматривается как подражание и имитация (таклид), которая не имеет никакой цены по сравнению с действительным внутренним опытом (тахкик), полученным через ваджд, а ведет лишь к самообману.

Маджнун

Хоть не страшимся даже льва в пустыне.— Согласно легенде, страстно влюбленный Маджнун удалился в пустыню, где бродил, распевая песни о Лейли, в окружении диких зверей, которые, когда он спал, его охраняли.

«Хоть друг от друга страждем мы едали, // Нет грани между мною и Лейли. /Лейли и я — мы друг без друга — прах. // Мы с нею — дух единый в двух телах!» — Здесь Руми вновь возвращается к основному тезису монистического суфизма — тайне единения, единства (иттихад) с Другом, т. е. божеством. Такое единение подразумевает тождество, идентичность и полное уподобление души мистика и бога (либо божественной Души). При этом эмпирическое бытие остается неизменным, но душевные качества субстанционально изменяются. Такое состояние достигается истинной и чистой любовью мистика к Другу, столь безграничной, что он сам духовно исчезает, как бы растворяется в нем. Наряду с этим суфии считали, что такая любовь может появиться в душе влюбленного лишь по милости свыше. Поэтому они ввели в свою концепцию психических состояний на мистическом «пути» состояние страха (хауф) — страха, что бог не примет любовь суфия, что она ему будет неугодна. Словом, любовь к богу столь трансформирует мистика, что он, согласно Ибн ал-Араби (ум. 1240), сам есть любовь, влюбленный и предмет любви, т. е. и искатель, и предмет поиска, и сам поиск (ср. выше, коммент. к «Притче о твоем и моем»). Превосходной иллюстрацией к первому положению рассказа служит знаменитая газель Руми «Ты и я» (см.: Литература Ирана X—XV вв. Восток. Сборник второй. М.— Л., 1935, с. 393).

Рассказ про лису, льва и осла

Построение данного рассказа, сюжет которого Руми заимствовал в «Калиле и Димне», весьма характерно для всей поэмы, для творческого метода Руми. По композиции это обрамленная повесть, в которую наряду с рамочным рассказом, представленным диспутом между ослом и лисой, включены вставные притчи, рассказы и анекдоты, не слишком связанные с основной темой, но, по замыслу поэта, призванные иллюстрировать то или иное положение, выдвигаемое в процессе спора. В переводе рамочный рассказ приведен с незначительными сокращениями. Из 18 вставных рассказов и притч, входящих в обрамленную композицию, представлены две («Притча об осле водовоза и шахских скакунах» и «Притча о человеке, напуганном тем, что на улице хватали ослов»), которые вынесены переводчиком Н. И. Гребневым за рамки истории о лисе, льве и осле.

В этом весьма растянутом рассказе (он занимает с. 54—73 бомбейского издания 1856 г.) Руми вновь обращается к основным положениям мусульманских мистиков и поясняет их: сабр («терпение», «терпеливость»), таваккул («упование», «надежда на милость бога»), риза («покорность», «довольство судьбой») — все это «стоянки» (макам) на мистическом «пути» (сулук), т. е. устойчивые психические состояния, достигаемые посредством постоянных усилий и упражнений путника. О них шло речь в комментариях. Осел — символ нестойкого и неустойчивого в своих намерениях «искателя Истины». Он знает о мистических «состояниях», рассуждает об их необходимости и т. п„ но сам. давая обет покаяния (тауба), не выдерживает доводов своей плоти, подогреваемых коварным разумом (лиса), и терпит поражение, закончившееся для него трагически. Почему? Это происходит потому, считает Руми, что рядом не было наставника, который указал бы ему верный путь и удержал бы от опрометчивых действий.

Что бог послал, иного мне не надо. // Терпенье — для несчастного награда...— Первая строка навеяна Кораном, XLII, 31: «...Мы разделили среди них их пропитание в жизни ближней...»

Как ни похвальна скромность, всё ж навряд // Тот, кто не ищет клада, сыщет клад.— Достаточно вольная версификация оригинала: «Поскольку Пророк назвал довольство малым кладом, то ведь не по силам каждому обнаружить спрятанное сокровище». У Руми это перевод хадиса (см. Фурузанфар. Ахадис-и маснави, с. 22. № 53; с. 169, № 536). Речь идет о довольстве малым (кана'-ат) в смысле «нетребовательности», «нестяжания», т. е. безропотного, фаталистического принятия своей судьбы без попыток ее улучшения. Это понятие достаточно близко понятию «терпеливость» (сабр). С суфийскими понятиями «довольство малым» И «упование на милость бога» связано положение о точном различии между пропитанием дозволенным (хилая) и запретным (харам). Вокруг этого тезиса велись яростные споры среди суфиев первых веков ислама. Например, утверждали, что не следует ничего брать из рук воина (либо представителя власти), так как это добыто ими неправедным путем, с помощью насилия. Большинство суфиев разделяло точку зрения: дозволенное пропитание получают личным трудом.

Создатель корм для поддержанья сил // Дарует всем, кого он сотворил.— Парафраз Корана, XXXIX, 60: «Сколько животных, которые не приносят себе пропитания, Аллах питает их и вас».

Нам в праздности не должно пребывать // Стремиться — вот что значит уповать.— В слова лисы Руми вкладывает идеи секты кадаритов, полностью отвергавших божий промысел, регламентирующий действия человека, и признававших волю человека абсолютно свободной, как и его поступки, за которые он несет полную ответственность. Руми занимал промежуточную позицию между отмеченной точкой зрения и идеями секты джабаритов. По его мнению, человек действует по принуждению, но по своей воле: вообще бог определяет и регламентирует поступки человека, но в каждой конкретной ситуации, в каждом частном случае человек все же действует по своему желанию и выбору.

Где ныне суфий, мудрый и бывалый? // Тот, что на двор заехал постоялый.— См. «Притчу о том, как суфии продали осла, принадлежавшего их собрату».

Пророк был прав, сказавши: «Иногда // Толкает нас к неверию нужда».— Парафраз хадиса: «Воистину глубокая бедность почти что неверие» (Фурузанфар. Ахадис-и маснави, с. 44, № 112).

Притча о том, кок осел водовоза увидел в ханской конюшне сытых и довольных жизнью арабских скакунов

Эта притча иллюстрирует два положения, о которых шла речь в предыдущем рассказе: «довольство малым» и «упование на милость бога». Здесь вновь Руми поднимает вопрос удела каждого — насущного пропитания (ризк) и того, как каждый его зарабатывает,

Притча о христианском монахе, который средь бела дня бродил со свечой в руке в поисках человека

В этой притче, безусловно, нашла отражение легенда о греческом философе Диогене Кинике (404—323 гг. до н. э.), которого мусульманские авторы представляли отшельником, жившим и бочке, мудрецом, на которого нисходило божественное безумие. Слово рахиб, переведенное как «христианский монах», в качестве термина может прилагаться также к манихеям и буддистам. Монах ищет человека, душа которого помнит о том состоянии единства с богом, в котором он находился в предвечном бытии, т. е. до своего создания.

Рассказ о том, что ответил хозяин человеку, который утверждал, что все на свете предопределено

Ответил вор: «Я ль грешен потому, // Что, божий раб, господню рву хурму?» — Руми говорит здесь о сторонниках божественного Предопределения — джабаритах (от джабр — «принуждение»), которые отрицали свободу воли у человека и считали, что человек лишь присваивает себе действия, которые, по существу, совершаются богом. Все человеческие поступки предопределены, поскольку каждый человек, с его характером, потенциями и грядущими делами, создан богом. Об оппонентах джабаритов, сторонниках свободы воли — кадаритах (от кадар — «власть»), с которыми джабариты вели ожесточенные диспуты в VIII—X вв.( см. выше («Рассказ о лисе, льве и осле»).

Рассказ о том, как люди уговаривали Маджнуна

Краса не очертание сосуда, // А то, что наливают нам оттуда.-— В оригинале: «Внешний вид — это кувшин, красота — это вино. Бог наливает мне вино из ее облика» (т. е. сосуда). В этом рассказе Руми опять обращается к тезису, что лишь тот, кто обладает мистической перцепцией, сможет увидеть реальное бытие вещей (см. комментарий к «Рассказу о том, как халиф задал вопрос Лейли»). Здесь имеется в виду мистическое понятие красоты: красота Лейли отражает красоту бога, которая зрима только Маджнуном, страстно влюбленным в ее обладателя. Поэтому красота Лейли названа вином, которое даруется избранным (Маджнуну).

Рассказ о муаззине, у которого был противный голос

Будь я султаном, от своих щедрот // Твой золотом наполнил бы я рот. — Это не гипербола Руми, а действительно существовавший обычай, Практика, засвидетельствованная документами. На средневековом Востоке за полюбившиеся правителю-патрону стихи поэту, состоявшему на литературной службе, набивали рот золотыми монетами и драгоценными камнями. Источники приводят немало подобных примеров. В частности, известно, что по приказу султана Махмуда Гаэнавида (998—1030) главе поэтов его двора Унсури (ум. 1039 или 1049) трижды набивали рот жемчугом за удачный экспромт.

Рассказ о хозяине дома, его жене и о совершенном гостеприимстве

В данной аллегории хозяин символизирует духовные и умственные способности (калб и акл) мистика, а его жена — плотскую чувственную душу (нафс), которая, .естественно, далека была от радости принимать Пришельца, в чьем облике она не могла распознать гостя из «сокровенного мира».

Рассказ о том, как султан Махмуд посредством жемчужины испытывал своих приближенных

Жемчужина здесь — знак мирского богатства и сиюминутных желаний и забот.

А между тем такое награждены // Их уводило прочь с пути спасенья.— Дорогие подарки, пожалованные Махмудом своим придворным, в действительности были обманом и признаком неудовольствия: он предавал царедворцев в руки их собственной судьбы. Так, по суфийским понятиям, бог поступает с властителями, обуреваемыми мирскими страстями.

А подражание — это тяжкий грех...— О подражании (таклид) и об отношении к нему суфиев см. комментарии к «Рассказу о том, как суфии продали осла своего собрата» и «Рассказу о том, как некий ученик, придя к своему наставнику, застал его плачущим».

Султан без сожаления изгнал // Тех, кто его веление попрал.— В оригинале: «Шах дал знак преданному палачу: Очисти, мол, мое присутствие от этих низких людей».

В иносказательном толковании этого рассказа султан Махмуд предстает богом, Аяз (фаворит султана) — совершенным человеком, который выступает ходатаем за грешников в день Страшного суда, а «преданный палач» — ангелом божьей кары.

Притча о муравье

Меж тем любая тварь — всего лишь глаз, // Чтоб видеть Истину в счастливый час. — О понятии «Истина» у мистиков, о ее достижении и познании см. выше, комментарии к «Вступлению», «Рассказу о том, как захотел сделать себе татуировку казвинец», «Притче о твоем и моем».

Рассказ о некоем больном, на чье выздоровление лекарь не питал надежд

В сих случаях леченье это, брат, // Предписывает и святой аят.— В переводе утрачена часть ассоциативных связей оригинала. Букв.: «Подобному же больному, братец, сказал Всевышний: // “Делайте, что пожелаете”». Ср. Коран, XLI 40

Притча об истинном благочестии и о зле, наряженном в одежды набожности

В этой притче заметен явный тираноборческий мотив, который, кстати, присутствует и в Коране: если сильные мира сего, тираны, нарушают «мусульманскую» справедливость, то против них следует бороться. Эта черта прослеживается на протяжении всего хода эволюции суфизма в разных его школах и направлениях. В целом суфизм отражал идеологию средних и низших социальных слоев города, поэтому в нем достаточно ярко были выражены антифеодальные настроения, Противопоставляя себя официальной религии, тесно увязанной с государственной машиной в нераздельное теократическое единство, суфизм, невзирая на мотивы, которыми руководствовались те или иные его отдельные представители (или местные братства), неизбежно выступал против существующего государственного правопорядка. Это выражалось то в форме решительного отказа от каких-либо контактов_с властями (братство «Чиштийа» в Индии XIII—XIV вв,), то в форме прямого конфликта с ними, когда дервиши, возглавляли выступления городской или сельской бедноты (как правило, это были члены братств «Калавдарийа»; «Бекташийа» и «Хайдарийа»). Часть этих выступлений перерастала в настоящие крестьянские войны (например, в XIV—-XV вв, в Малой Азии, в XIV в, в Иране и Средней Азии),

Зачем молитву, чистое деянье, // Ты превращаешь в наше наказанье? // Ужель мученья мы должны терпеть // Лишь потому, что ты идешь в мечеть? — К сожалению, в переводе несколько стушевалась идея Руми, выраженная в словах избитого суфия, обращенных к владыке; «Жестокость — вот твое богоугодное дело. Ты следуешь в мечеть, чтобы просить открыть сокровенное, но идёшь туда не чистым, а с грузом злых и преступных деяний». Последние слова перефразируют Коран, XVI, 27; «Дурно то, что они понесут».

Рассказ о том, как баран, верблюд и бык нашли на дороге охапку сена

Что в жертву соблюдавшими закон // Был вместо Исмаила принесен! —- Согласью .мусульманской традиции, именно Исмаила собирался принести в качестве жертвоприношения Ибрахим (библ. Авраам). В Коране (XXXVII, 99—107) не упоминается агнец библейского предания, а сказано; «И искупили Мы его великою жертвой» (Коран, XXXVII, 107). Рассказ в целом поясняет бесполезность знания, которым обладают богословы, и тщетность их схоластических, беспочвенных споров (бык и баран). Верблюд — символ мистика, носителя сокровенного, подлинного Знания.

История о любви лягушки и хомяка

Сюжетно притча весьма близка к басне Эзопа «Лягушка и мышь»

В ней было подтверждение изречения, // Что милость божья — это единение.— Последняя строка парафраз хадиса (см.: Фурузанфар. Ахадис-и маснави, с. 31, № 76).

А любящий подруге, что желанна, // Молитву сотворяет постоянно. Парафраз Корана, LXX, 23: «которые в своей молитве постоянны».