Мастер-класс

Глава шестая

Я была уже на нашей подъездной дорожке, дольше чем нужно провозившись с дворниками «Акуры» и проклиная ту противотуманную жидкость, которую пару месяцев назад мне залили в «брызговики», когда подал сигнал желтый автобус. Это были совсем другие звуки, чем негромкое, но пронзительное верещание «фемботов» в серебристом и зеленом автобусах. Это был грубый гудок сродни тем, что способны потрясти тебя до глубины души, когда ты спокойно катишь по шоссе, подпевая одному из сорока лучших хитов, и вдруг на тебя как бы ниоткуда обрушивается трубный глас какого-нибудь грузовика или трактора, полностью лишая способности ориентироваться. Вообще-то, как мне кажется, такие машины издают подобный сигнал без особой на то причины.

Просто желая попугать.

Хотя у желтого автобуса причина погудеть явно была.

Миновав наш дом, он остановился, но не напротив дома Кэмпбеллов, а напротив того сине-белого особняка в колониальном стиле, в котором с родителями проживала Джудит Грин. Остановился и снова посигналил.

Я уже явно опаздывала, так что пришлось быстренько набрать номер школьной секретарши.

– Серебряная школа имени Давенпорта, – прощебетала она. – Меня зовут Рита. Чем я могу вам помочь?

Я соврала ей что-то насчет севшего аккумулятора и спросила, не может ли она послать замену на мой утренний урок в биологическом классе.

– Ребята пока могли бы поработать над своими эссе по мутации хромосом, – сказала я и вдруг подумала о том, что в мое время студенты первого курса колледжа все еще учили наизусть фазы цикла Кребса[6], а не разрабатывали самостоятельно вполне продвинутые генетические теории. – Я приеду, как только сумею завести автомобиль.

– Никаких проблем, доктор Фэрчайлд. Ваша новая группа показывает в этом семестре невероятно высокие результаты. – Я слышала, как она стучит по клавиатуре, выясняя, какова будет цена моего опоздания; затем последовала пауза – она, похоже, обдумывала, как бы это помягче напомнить мне об этом. – И ваш преподавательский Коэффициент по-прежнему на несколько десятых выше девятки! Я так вам сочувствую – погода просто отвратительная для всяких автомобильных поломок.

– Да уж, – согласилась я и благополучно завершила разговор. Затем я рукавом протерла запотевшее ветровое стекло, и тут входная дверь особняка Гринов на несколько дюймов приоткрылась. Первой вышла мать Джудит, она так плотно обхватила себя руками, что они почти сомкнулись у нее за спиной. На ней был махровый халат – не слишком подходящая защита от дождя, – и она как-то странно двигала щеками, точно бурундук; мне показалось, что у нее просто зубы стучат от холода.

Вот только сегодня было не так уж и холодно. Да и дождь всего лишь моросил.

Затем на крыльце появилась Джудит, одетая в джинсы и ветровку, а не в свою обычную алую форму Гарварда с плиссированной юбочкой и блузкой цвета слоновой кости, как всегда свежевыглаженной. Мать сунула ей в руки плоскую желтую карту и на несколько секунд скрылась в доме. Когда она снова появилась на крыльце, в руках у нее был один-единственный чемоданчик. Она поставила его и обеими руками обняла Джудит. При этом ее халат распахнулся и сполз с плеч, но Сара Грин, похоже, ничего не замечала.

И тут автобус снова посигналил.

Мне хотелось поставить «Акуру» на тормоз, броситься к автобусу и крикнуть водителю: Да дай же ты им еще пять гребаных минут, а? Всего пять коротких минуток! Впрочем, ничего хорошего из этого, разумеется, не вышло бы – это все равно, как если бы я бросилась вдогонку за Ловцом Детей, умоляя его еще немного подождать. Так что я просто сидела в своей машине и совершенно мокрым рукавом плаща все вытирала и вытирала запотевающее ветровое стекло. Я была совершенно беспомощна.

Джудит первая разомкнула объятья, подхватила свой чемодан и пошла по выложенной кирпичом дорожке – это была та самая дорожка, по которой она ходила с тех пор, как они с Энн поступили в школу, та самая дорожка, вдоль которой Сара Грин всегда летом высаживала бегонии, а осенью – хризантемы. Джуди прижала свою желтую карточку к двери автобуса, и дверь-гармошка открылась. Несколько неясных фигур, маячивших за запотевшими окнами, свидетельствовали о том, что Джудит была не единственной, кого сегодня утром подобрал желтый автобус – но кто там был еще, я из-за пелены дождя рассмотреть, разумеется, не смогла. Только вряд ли сегодня в этом автобусе было много улыбок.

Когда автобус тронулся, я задним ходом выехала на нашу улицу и остановилась. Хотя уже давно наступило утро, наш квартал по-прежнему был окутан какой-то мглой, точно мертвенным холодным покрывалом, – но это, разумеется, из-за дождя. Мой телефон показывал без четверти восемь, то есть у меня пока было вполне достаточно времени, чтобы успеть в школу еще до окончания первой пары, пока мой Коэффициент не утратил еще парочку десятых.

Да и черт с ним, – решила я и двинулась в противоположную сторону, к дому Сары Грин, мимо пустой игровой площадки с идеальным резиновым покрытием из измельченных автомобильных покрышек, на которой не оставляли следы ни ребячьи кеды, ни «рибоки». Несмотря на ветер и дождь, качели оставались неподвижны, точно сломанный маятник, а тускло-серая краска на металлической горке оставалась все такой же свежей, казалось, ее никогда не полируют детские задницы. Я и впрямь, по-моему, ни разу не видела на этой игровой площадке хоть одного ребенка. На улице дети появлялись по утрам, когда за ними приходили автобусы, и после полудня, когда автобусы развозили их по домам. Затем дети спешили к себе и до ужина склонялись над учебниками. А поскольку почти все дети похожи на Энн и Фредди, то аппетит у них как у голодных солдат в армейской столовой. После ужина они обычно снова занимались, пока не приходило время ложиться спать. Из-за такого режима даже в летние месяцы большинство детей выглядели не просто бледными, а какими-то выцветшими.

Иногда мне кажется, будто даже само понятие «детство» куда-то исчезло.

Остановив машину напротив особняка Гринов, я увидела, что Сара Грин опустилась на колени, халат ее совсем распахнулся, демонстрируя всем тонкую ночную рубашку, а сама Сара выдергивает из земли желтые хризантемы, которые посадила всего несколько недель назад, глубоко погружая пальцы, чтобы уж точно вырвать растения с корнями. Хризантемы она разбрасывала в разные стороны, в волосах у нее застряли комки земли и обрывки растений, а на щеке виднелся грязный мазок – наверное, пыталась смахнуть с глаз слезы.

Я вылезла из машины и бросилась к ней.

– Сара, что происходит?

Она даже головы не подняла и в ответ пробормотала что-то невнятное, продолжая яростно зарываться в землю и выдергивать несчастные хризантемы; уже почти вся кирпичная дорожка была покрыта толстым слоем желтых лепестков, зеленых листьев и земли.

– Ненавижу этот гребаный желтый цвет! Ненавижу! – с трудом расслышала я.

А мне желтый цвет всегда нравился. Это цвет радости, счастья; не слишком спокойный и совсем не раздражающий. Он не бьет по глазам, как красный, который мне лично всегда напоминает либо об опасности, либо о боли, либо о зле. Я вспомнила светло-желтые, цвета сливочного масла, занавески, которые мы с Малколмом повесили в детской перед рождением Фредди, и золотистый цвет свежей соломы в конюшне на ферме – еще до того, как фермы начали превращаться в «поселения городского типа», – и яркие пятна желтков в яичнице-глазунье ленивым воскресным утром…

Как это вдруг желтый цвет мог оказаться самым безобразным на свете?

Сара вдруг приостановила свою разрушительную деятельность и уставилась на меня.

– Но ведь она никак не могла съехать сразу до 7,9, верно, Эл? Это попросту невозможно. Она же у тебя в этом году занималась сразу двумя предметами – биологией и анатомией. И оба по продвинутой программе. Ты же знаешь, она отлично успевала, никогда не пропускала занятий, никогда не болела, она очень старалась.

Я лишь молча кивала. Джудит Грин действительно всегда была одной из лучших учениц с тех пор, как я ее знаю.

– Джуди – очень сильная девочка, она во многом превосходит нашу Энн, – сказала я. – А ведь и Энн очень хорошо учится. – Я не собиралась хвалить Энн; я всего лишь констатировала факты; вот только если Джудит потеряла больше двух очков, мне, наверное, следовало бы использовать прошедшее время.

Сара отреагировала неожиданно: она поднялась на ноги, запахнула халат и подпоясала его, не обращая внимания на перепачканные руки. Да ей, похоже, было совершенно безразлично, как она выглядит, хотя вид у нее был такой, словно она валялась в грязной луже. Ее голос, обычно такой мягкий, вкрадчивый, звучал резко, даже грубо.

– В таком случае как получилось, что ее Коэффициент снизился сразу на две единицы? Объясни мне, Эл! Скажи, ты что-нибудь знала заранее? Может, ты что-то от меня скрывала?

– Ну что ты, конечно же, нет! – Это была стопроцентная правда. Я провожу половину своего рабочего времени за составлением еженедельных отчетов, подготовкой к тестам, сведением воедино полученных результатов, а затем связываюсь с родителями тех детей, которые, как мы это называем, «оказались на грани» – собственно, «оказаться на грани» может любой ученик, у которого средний показатель во время практических тестов за неделю опустился ниже уровня А, или же тот, у кого IQ стал ниже 9,0. Я слышала, что учителя в зеленых школах вроде той, какую посещает Фредди, просто спать не могут из-за бесконечных подсчетов этих показателей. Одна десятая балла порой способна исковеркать человеку всю жизнь.

Учительница, которая преподает у Фредди геометрию, при нашей прошлой встрече весьма наглядно все это мне объяснила.

– Мы, по крайней мере, стараемся дать детям какой-то шанс, – сказала она, потирая усталые глаза. – И даже если впоследствии они этого шанса лишатся, у их родных все же будет время, чтобы как-то подготовиться к грядущим переменам и помочь ребенку с ними справиться. Они могут, например, провести последние выходные вместе и отправиться на пикник, или в последний раз съездить к бабушке с дедушкой, или покататься на роликах в парке «Шесть Флагов». В общем, заняться всеми теми ерундовыми делами, на которые в последние несколько лет и внимания не обращали. Чтобы к тому времени, как они узнают, что их Коэффициент упал ниже восьми и сегодня за ними приедет желтый автобус, у них уже был бы хоть какой-то приятный жизненный опыт. Воспоминания.

Но ведь так было не всегда.

Во время первой волны введения трехуровневой системы желтые школы ничем особенно не отличались от зеленых и серебряных школ. Конечно, они обычно находились вдали от крупных городов, да и оборудованы были похуже, в них не было специальных помещений для занятий изобразительным искусством, не было научных лабораторий, и там редко преподавали учителя, у которых после имени на визитной карточке стояло бы буквенное обозначение той или иной научной степени. И все-таки тогда дети после занятий каждый день возвращались домой.

Так было вплоть до прошлого месяца, когда Мадлен Синклер приняла решение переместить желтые школы еще дальше. Да и вообще изменить всю систему школьного образования.

– И это, безусловно, куда более разумно, – заявил мне Малколм во время очередной «супружеской беседы», когда обе наши дочери уже спали, а мы с ним сидели на диване, как примерные школьники, и между нами в качестве пограничного столба стояла миска с попкорном. Пульт от телевизора лежал у меня на коленях, и Малколм, протянув руку, взял его и прибавил громкость, чтобы послушать выступление Мадлен Синклер на очередной пресс-конференции.

– Ты что, и впрямь считаешь это хорошей идеей? – спросила я, набирая горсть попкорна. Это была «легкая версия» попкорна, без соли и без жира, именно такой попкорн больше всего нравился Малколму. Сама-то я больше любила обычный, с маслом и с солью, но тут уж приходилось решать – уступить в подобных мелочах или нет.

– Ну разумеется, Эл! Ты хоть представляешь себе, до чего эти желтые школы переполнены? Впрочем, там и учителей тоже не хватает.

– Но они переполнены только потому, что уровень общего тестирования стал неимоверно высок, трудно получить приемлемый балл, – сказала я. Я тогда никак не могла понять, что происходит: то ли тесты стали сложнее, то ли что-то еще, но я в своей серебряной школе вдруг стала терять учеников чуть ли не каждые несколько месяцев. И то же самое я слышала от своих коллег из других школ.

Мадлен, одетая, как всегда, в костюм цвета «электрик», сделала паузу, прежде чем ответить на следующий вопрос, предложенный телеведущим.

– Дело в том, – сказала она, улыбаясь журналистской аудитории, – что мы столкнулись с переполненностью наших учебных институций третьего уровня.

Институция. Какое мерзкое слово, подумала я.

А Мадлен продолжала своим гладким вкрадчивым голосом хорошего преподавателя, но теперь уже значительно громче, поскольку Малколм опять нажал на кнопку пульта:

– Кроме того, наблюдается отток населения из сельскохозяйственных районов. – Мадлен тряхнула своим светлым «бобом». – Нет. Даже не так: у нас в городах попросту не хватает места. – Она подняла руку и медленно опустила ее ладонью вниз, как бы приглушив попытки аудитории прервать ее, задавая свои вопросы. – Наши крупные города безумно страдают от перенаселенности. Даже пригороды забиты битком. Однако, – и тут на ее лице расцвела улыбка, – у всего есть своя светлая сторона. И мы пришли к спасительному решению.

Один из молодых журналистов не выдержал. Он вскочил и спросил, каков же выход из этой ситуации.

– Фермерство, конечно, – ответил ему Малколм, сидя рядом со мной и кивая головой.

– Наше сельское хозяйство и, в частности, возвращение к фермерству, – ответила Мадлен.

Малколм сунул в рот еще пригоршню попкорна и с удовольствием заметил:

– Вообще-то это была моя идея.

Я посмотрела на него.

– И в чем же она заключалась, твоя идея?

Он махнул на меня рукой.

– Слушай. Мадлен сейчас все объяснит.

Теперь собой заполнила экран некая ближайшая помощница министра Синклер.

– Мы решили, что, если мы хотим и дальше успешно двигаться вперед, нам прежде всего нужно обеспечить нашим детям – всем нашим детям – достаточно места для роста и развития, – проверещала помощница.

Я вполуха слушала, как она разъясняет нам, непонятливым, что отныне у обновленных желтых школ будет куда больше жизненного пространства, больше удобств, больше возможностей для физической активности, больше учителей – в общем, жизнь там станет просто сказочной. Согласно планам Мадлен Синклер это будут прямо-таки лагеря отдыха, а не общеобразовательные школы.

Единственный их недостаток – то, что находиться они будут вдали от густонаселенных районов, и соответственно дети будут разлучены со своими семьями.

– Ничего, семьи как-нибудь приспособятся, – сказала Мадлен и стала выбирать следующий вопрос.

Я переставила миску с попкорном на стол и встала, загородив собой экран телевизора.

– Они что же, переводят детей в удаленные интернаты? – напрямик спросила я, глядя Малколму в глаза. – Куда? В Айову?

Малколм несколько растерялся.

– Ну, в общем, да. И в некоторые другие места на периферии. Туда, где достаточно свободного места. Воспринимай это просто как расширение школьных территорий. Или как возвращение к системе закрытых интернатов в чудесных уголках природы. Ведь это прекрасно – убрать школьников из перенаселенных городов, чтобы они жили и учились на природе. На свежем воздухе. Да они же просто расцветут!

– По-моему, это куда больше похоже на сужение школьных территорий, – довольно язвительным тоном заметила я. – Тут ведь как: все зависит от стоимости земли – дешевая она или дорогая. Верно ведь? А ты еще гордишься, что это твоя идея!

В тот день я поспешила пораньше лечь спать и очень надеялась, что усну, прежде чем в спальню придет Малколм.