Мастера фэнтези 2005

Дэвид Дрейк — Эльфийский дом («Повелитель Островов»)

Дворец наместника до того, как неделей раньше сюда прибыл принц Гаррик, являлся резиденцией графа Хафта, и Кэшелу не было необходимости ходить по его коридорам со своим пастушьим посохом. Однако ему нравилось ощущать в руках гладкое дерево гикори, тем более что без привычной опоры он чувствовал себя не в своей тарелке. Что касается больших зданий, то Кэшел предпочитал любоваться ими не изнутри, а снаружи. Этот же дворец отличался особым, ни на что не похожим и не слишком приятным духом.

Посох был ему верным другом в таких местах, где о друзьях не могло быть и речи. Если бы пришлось его оставить в отведенных Кэшелу огромных покоях, перед тем как отправиться на обед с принцем Гарриком в сад на крышу… Наверное, он чувствовал бы себя неловко, словно бросил в одиночестве старого приятеля. Конечно, слуги, придворные и прочий заполнявший дворцовые коридоры люд будут на него таращиться во все глаза. Что ж, такая важная персона, как Кэшел ор-Кенсет, не может не привлекать к себе внимания и привык к тому, что на него смотрят. Причем вне зависимости от того, с посохом он или нет.

К его удивлению, в данный момент челяди не наблюдалось, и юноша, неспешно шествуя по коридорам, любовался фресками. Головки украшавших стены херувимов находились как раз на уровне его плеча. Он проходил здесь не впервые, но из-за скудного освещения ему всякий раз удавалось увидеть что-нибудь новенькое.

При виде изображения распростершего крылышки малыша в попытке сдвинуть с места упиравшуюся козу Кэшел ухмыльнулся, но тут его внимание привлек женский плач. Он огляделся и непроизвольно перехватил посох (который нес в правой руке) обеими руками.

— Что случилось? — спросил Кэшел.

Он выставил посох вперед, приготовившись проучить любого, кто заставил женщину плакать.

Девушка, по виду служанка, в шапочке и простой серой тунике, перехваченной пояском из выбеленной шерсти, стояла на коленях перед находившейся с правой стороны дверью. Кэшел никогда не обращал на эту дверь внимания — скорее всего, потому, что правая стена почти на всем своем протяжении была гладкой, а он, прогуливаясь по коридору, рассматривал фрески на левой.

Незнакомка несколько раз тщетно толкнула дверь, и подняла на Кэшела глаза, в которых стояли слезы.

— Ах, добрый господин, — всхлипывая, промолвила, она, — я уронила ключ, и он закатился под дверь. Дверь теперь не открыть, ключа не достать. Если управляющий об этом узнает, он меня прибьет!

— Ну, не думаю, чтобы он так поступил, — отозвался Кэшел.

Служанка не была ему знакома, но сама мысль о том, что кто-то может ударить, а то и побить подобную малышку, казалась ему столь возмутительной, что голос его прозвучал как рычание. У него не было сомнений по поводу того, что бить каких бы то ни было девушек не следует. К тому же ни один человек, попытавшийся проделать это в присутствии Кэшела ор-Кенсета, не сможет повторить подобную попытку.

Прокашлявшись, он заговорил нормальным голосом.

— Чем хныкать, давай-ка посмотрим, не смогу ли я тебе помочь.

Дверь не соприкасалась с косяком вплотную, значит, заперта не была. Вглядевшись в щель, он уловил внизу золотистый блеск: ключ валялся на полу.

Прислонив посох к стене, Кэшел наложил ладони, одна поверх другой, на то место, где находился запор. Бросив внимательный взгляд на девушку, он про себя отметил, что почему-то она показалась ему старше, чем несколько мгновений назад. Кроме того, испуг исчез с ее лица. Убедившись, что ноги расставлены правильно, он всей тяжестью тела навалился на дверь.

В этом дворце жило больше народу, чем во всей деревушке Барка, где Кэшел вырос. Даже когда в главном холле не было никакого движения, звуки постоянно отдавались эхом в коридорах, и даже пол подрагивал. Однако сейчас ему показалось, что вибрация прекратилась и наступила полная тишина. Впрочем, не стоило так доверять своим ощущениям, это могло быть связано с усилием, которое он приложил к двери, — она тем не менее по-прежнему не поддавалась.

Прошла долгая минута, и со скрипом, как будто нехотя, щель стала больше на ширину пальца. Затем на ширину двух…

Девушка просунула в щель руку, произнеся что-то, но пастух не смог расслышать ее слов из-за шума крови в ушах.

— Не получается… — сказала она, и Кэшел надавил еще сильнее.

Щель увеличилась настолько, что девушка смогла протиснуться внутрь. Дверь при этом сопротивлялась, пружиня словно натянутый лук.

— Достала! — воскликнула служанка, когда в коридоре, на виду у Кэшела, оставались лишь ее ноги ниже колен. — Я… — Она осеклась, а потом пронзительно взвизгнула: — Я падаю, добрый господин! Падаю!

Ноги, обутые в сандалии с ремешками из тисненой кожи, скрылись за дверью.

Словно в каком-то тумане, не понимая, что происходит, юноша перестал давить на дверь, а резко ударил плечом. До сих пор он воздерживался от подобных действий, не желая портить дворцовое имущество, но теперь ему было все равно.

Еловая панель не треснула, скрипучие петли не сорвались, но дверь распахнулась гораздо шире. За ней находился вовсе не боковой коридор, а запущенный, темный чулан без мебели, с прогнившими и частично обвалившимися на пол стенными панелями.

Девушка, держа ключ в одной руке, тянула вторую к Кэшелу, но выглядела при этом так, словно соскальзывала вниз. И не просто соскальзывала, а уже каким-то неведомым манером ухитрилась оказаться дальше, чем задняя стена каморки.

Нашарив левой рукой свой посох, Кэшел протянул его девушке, но та, не в силах ухватиться за него, снова издала жалобный крик, затем еще и еще… Крики звучали все тише по мере того, как расстояние между ними зримо увеличивалось.

— Дузи!

Взревев от ярости, пастух шагнул внутрь, вытянув посох перед собой. Но стоило ему оказаться за порогом, как ноги заскользили, будто по склону ледяной горы.

Дверь за его спиной захлопнулась сама собой. Теперь единственным светом оставалось смутное, желтовато-коричневое свечение, на фоне которого вырисовывался силуэт девушки, устремившейся, как и он, вниз по невидимому склону.

Некоторое время Кэшел летел кувырком, но, странное дело, ни обо что при этом не ударился. Девушка ухватилась-таки за конец его посоха, но уже не кричала от страха и вообще не издавала каких-либо звуков.

— Наконец, затормозив на усыпанном крупным гравием склоне, они остановились. Кэшел посмотрел через плечо, но увидел лишь вздымающийся склон, а над ним — серое небо. Каморка и дверь исчезли без следа.

Он огляделся но сторонам и не увидел ничего, что порадовало бы взгляд. Всюду, сколько хватало глаз, простирались голые, различавшиеся лишь по цвету — от беловато-желтого до ржаво-красного — холмы. Их каменная поверхность по большей части раскрошилась в гравий, но кое-где выступала и сплошная твердая порода, эти выступы почему-то напоминали злобные физиономии. Или таким образом на него подействовал унылый пейзаж?

Он встал и отряхнул камушки с подола длинной рубахи. Хотя спуск оказался более чем стремительным, обошлось без повреждений, даже одежда не порвалась. Девушка между тем уже стояла на ногах. Поймав его взгляд, она улыбнулась и сказала:

— Меня зовут Мона, лорд Кэшел. Ты знаешь, где мы находимся?

— Просто Кэшел, если можно, — скривившись, запротестовал он. — Какой из меня лорд?

Прокашлявшись, он снова огляделся по сторонам и нашел ландшафт ничуть не более приветливым, так что первое впечатление оказалось верным.

— — А насчет этого места скажу так: я не знаю о нем ничего, кроме того, что с удовольствием предпочел бы ему какое-нибудь другое.

— Вообще-то, — заметила Мона, медленно поворачивая голову — она тоже озиралась по сторонам, — здесь живет фея домашнего очага. То есть, я хотела сказать, жила раньше. Сейчас здесь нет ничего живого, кроме самого обиталища.

Она стояла, сложив руки на груди, выражая всем своим видом холодное неодобрение. Совсем юная девушка, почти подросток, заметно моложе девятнадцатилетнего Кэшела… только вот глаза — они казались значительно старше лица и фигуры.

Проследив за ее взглядом, Кэшел увидел за неровной линией подернутых прожилками холмов то, что сначала показалось ему белым утесом, которому ветры и непогода придали остроконечную форму. Правда, прищурив глаза и присмотревшись повнимательнее, он понял, что видит не скалу, а рукотворную башню. Расположение окон указывало на то, что они должны освещать находящуюся внутри винтовую лестницу.

— Ты имеешь в виду тот замок? — спросил Кэшел, кивнув в сторону сооружения на холме. — Там что, люди живут?

— Нет здесь ни людей, ни эльфов, — ответила девушка. — Никого нет, кроме нас с тобой. И я говорила не о замке, точнее, не только о нем. Обиталищем феи служил весь этот мир.

Кэшел прокашлялся, вытащил из висевшего на поясе кошеля клок необработанной шерсти и, размышляя, как на все это отреагировать, протер и без того гладкую поверхность своего посоха.

— Мона, — произнес он наконец, снова взглянув на замок, — я, конечно, слышал об эльфах и феях, но по всем рассказам выходило, что это крохотные человечки, живущие под очагом и обеспечивающие мир, согласие и порядок в доме. Их иногда так и называют: «хранители очага». — - Кэшел снова прокашлялся. — Правда, сам я, признаюсь, никаких таких эльфов с феями отродясь не встречал. Да и людей, видавших их, тоже.

— Как это, интересно, можно жить под очагом? — спросила Мона с милой улыбкой, благодаря которой вопрос прозвучал не столь язвительно, как предполагалось. — Нет, эльфы населяют места, которые специально выращивают для себя. Такие, как это.

Она снова огляделась по сторонам, но уже без улыбки.

— Обычно, когда эльф умирал, его обиталище прекращало существовать, подобно тому, как после смерти паука рвется его паутина. Но это место не умерло, а зажило собственной жизнью. Ну, своего рода жизнью. .

Между тем небо заметно мрачнело, его затягивали тяжелые облака унылого каменисто-серого цвета. Судя по всему, приближалась буря — Кэшела никогда не подводили его ощущения. Дузи, маленький пастуший бог, знал, сколько раз непогода заставала юношу на выпасе с отарой, и ему приходилось беспокоиться о том, как укрыть овец. Сейчас, однако, овец с ним не было, и Кэшел имел полное право позаботиться о себе.

— Послушай, Мона, — сказал он, — — сдается мне, что пока еще есть время, стоит поискать укрытие. Может, если у тебя нет идеи получше, пойдем-ка в тот замок на горе.

— Да, — кивнула она, — так мы и сделаем. Правда, боюсь, буря нас все равно настигнет.

До замка, если двигаться по прямой, было около полумили. Предстояло преодолеть несколько возвышенностей и лощин, и Кэшел по опыту знал, что в действительности дорога всегда оказывается труднее, чем это видится с расстояния, но все препятствия, по его мнению, были преодолимы. Пусть даже для их преодоления ему придется нести Мону на руках.

Он снова взглянул на девушку. Теперь она уже не выглядела такой хрупкой и беззащитной, какой показалась ему в коридоре дворца. По пересеченной местности Мона двигалась уверенным, решительным шагом. Валуны она огибала, но грубый гравий под ногами, похоже, ее нисколько не смущал. «Наверное, — решил Кэшел, — подошвы ее сандалий будут потолще, чем я думал». Сам он вышагивал в крепких сапогах, которые сдавливали его мозолистые ноги, как колоды, особенно в теплую погоду. Но в чем еще прикажете ходить по мощеным улицам города и каменным полам дворца? Не босиком же, как привык он шлепать по грязи и лугам в родных краях. Где-то над облаками вспыхнула молния, резко очертив на мгновение их форму. Свой посох Кэшел держал наготове, чтобы в случае, если осыплется гравий или подвернется под ногой камень, удержаться, вонзив в склон железный наконечник. В таком месте не следовало слишком полагаться на свое чувство равновесия.

— Удивляюсь я, почему тут все так голо? — промолвил Кэшел, глядя, как легко и уверенно ступает впереди него девушка — вот уж кого равновесие не подводило! — Почва здесь, — он пнул склон носком сапога, — ясное дело, не шибко плодородная, но раз бывают дожди, что-то должно и прорасти.

— Ничто не может здесь жить, — с горечью отозвалась Мона и, наклонившись, разгребла в стороны гравий. — Смотри!

Из-под каменного крошева проступила скальная поверхность. Преимущественно бурая, с прожилками бордового, кремового и других цветов. Присмотревшись внимательнее, Кэшел нахмурился.

— Ствол дерева! — воскликнул он. — Только из камня.

— Это самое настоящее дерево, — сказала девушка. — Точнее, бывшее дерево. Теперь оно окаменело. Дом превратил его в камень и вобрал в себя, а более мелкие растения… — левой рукой, ладонью вниз, она обвела короткую дугу, — исчезли без следа. Камень и пыль — вот и все, что осталось. Дом лишь наполовину живой, поэтому ненавидит все имеющее отношение к истинной жизни. — — Покосившись на Кэшела, она криво улыбнулась и добавила: — Прости, не могу об этом говорить спокойно. То, что происходит здесь, само по себе не является таким уж злом, как рак или другая болезнь, — «волчье дерево», однако это ненормально.

— По-моему, — Кэшел кивнул на маячивший впереди замок, — нам стоит прибавить ходу.

Склон в этом месте был особенно крут, и, задрав голову, можно было видеть лишь венчавший одну из башен шпиль.

— Но вообще-то ты права, — продолжил он, — буря нас все равно настигнет.

Между тем они взбирались по все более отвесной круче. Теперь девушка то и дело касалась склона рукой, а Кэшел все чаще прибегал к помощи своего посоха.

Он знал, что такое «волчье дерево». В густом лесу всегда находились деревья — чаще всего дубы, — которые благодаря удачному сочетанию длинных корней и раскидистой, какой хватило бы на дюжину обычных деревьев, кроны угнетали более мелкую поросль, отбирая у нее все жизненные соки. Такие деревья отличались очень толстыми, но покрытыми безобразными наростами стволами, искривленными ветвями и трухлявой сердцевиной.

Разумеется, с подобными явлениями боролись. Хорошая древесина стоила дорого, и владельцы лесных делянок никогда не мирились с появлением таких «волков». Если какое-то дерево начинало душить подлесок, хозяева нанимали крепкого парня вроде Кэшела, чтобы его срубить.

Вскоре их путь преградил овраг, не широкий, зато глубиной в два человеческих роста. Юноша подумал, что, скорее всего, сможет перемахнуть на тот край, но вот девушке, видно, придется спуститься вниз, а потом…

Мона перепрыгнула овраг с места, без разбега, как белка с ветки на ветку.

— Я подожду тебя здесь, господин Кэшел, — сообщила она, оглянувшись через плечо, со смешливой ноткой в голосе.

Хмыкнув, он проверил почву на краю — не осыпается ли, отступил на пару шагов, чтобы примерить расстояние, уперся кончиком посоха в землю у самого обрыва и, использовав не толчок ногами, а силу рук, перенесся на другую сторону.

— Для такого здоровяка ты на редкость проворен, — заметила Мона, когда он приземлился рядом с ней.

— Кто ты такая, госпожа Мона? — спросил он, когда они продолжили путь к замку. — Или — что ты такое?

— Служанка. — Она пожала плечами. — Мы все, в том или ином смысле слуги, разве не так? Вот ты, например, до недавнего времени пас овец.

— Но не прислуживал же я этим овцам! — воскликнул Кэшел, потрясенный таким поворотом мысли. — Я не…

Он осекся. У пастуха имелось множество разнообразных обязанностей, но, по существу, все они сводились к тому, чтобы обеспечить удобство и безопасность отары. Получалось, что он действительно служил этим самым овцам.

— А может, ты и права, — признался он вслух, вместо того чтобы попридержать язык и сделать вид, что не предал особого значения ее словам.

И тут в лицо им сыпанул дождь, да еще какой! Он хлестал так, будто Кэшел угодил в мельничную протоку своей родной деревушки. Трудно было представить, как может выносить такой ливень хрупкая девушка, однако Мона даже не сбавила шага, а лишь наклонила голову.

В облаках, под барабанный бой непрекращающегося грома, неистово выплясывали молнии. Ручейки, заструившиеся вниз по склону, очень скоро превратились в потоки грязи.

Овраг, оставшийся у них позади, наверняка тоже превратился в русло клокочущего потока, угодить в который было бы весьма неприятно.

Кончилась или, во всяком случае, прервалась гроза так же внезапно, как и началась. Дождь перестал, хотя небо оставалось таким же серым. Шапочку Моны — часть ее наряда служанки — сорвало ветром, а простая туника девушки промокла насквозь и, сделавшись на пару оттенков темнее своего изначального, светло-серого цвета, облепила тело. Кэшел подумал, что и сам он, наверное, выглядит как мокрая курица.

При этой мысли юноша ухмыльнулся — скорее, как мокрый бугай. В какую бы переделку он ни попал, никто и никогда не спутает Кэшела ор-Кенсета с курицей.

Наконец они добрались до скальной возвышенности, на которой стоял замок. Утес был довольно крут, но наверх вела тропка, казавшая слишком истертой… впрочем, нет. Скорее, она выглядела так, будто камень на этом месте каким-то образом подтаял. Но в любом случае подняться по ней наверх, даже если дождь зачастит снова, они могли.

— Постой!

Мона, присмотревшись к утесу, коснулась пальцем выпуклости размером со спелую дыню. В отличие от тусклой меловой поверхности окружавшего ее камня она отливала перламутровым блеском.

Проследив жест Моны, Кэшел увидел, что таких выпуклостей на поверхности скалы имелось столько же, сколько пальцев на одной руке. Из всего, что ему доводилось видеть, они больше всего напоминали лягушачьи икринки, хотя, конечно, были гораздо больше.

— Семена новых обиталищ, — тихо сказала девушка, — из каждого должен был вырасти дом для молодого эльфа, который смог бы принести тепло и счастье в дома населяющих реальность людей. Но это место поглотит и их тоже. Наверное, я не права, — добавила она, повернувшись к Кэшелу, и в ее голосе, хоть и не сердитом, прозвучали стальные нотки. — То, что здесь происходит, все-таки самое настоящее зло.

— Пойдем-ка дальше, — предложил Кэшел, и Мона тут же двинулась вверх по тропе.

Не успели они одолеть половину пути, как налетел ветер. Он вихрем закручивался вокруг скалы и поэтому постоянно дул Кэшелу, который двигался по огибавшей ту же скалу тропинке, прямо в лицо. Опять зарядил дождь, редкий, но очень крупный, так что капли лупили по телу с силой хорошего града. Туника Моны не имела рукавов и была длиной всего лишь до колен, однако даже при этом Кэшел опасался, как бы эта одежонка не сыграла роль паруса и не позволила ветру сдуть девушку со скалы. Однако саму Мону ни ветер, ни дождь не смущали: она шагала уверенно и твердо, ни разу не запнувшись и не потеряв равновесия.

Вершина скалы, как оказалось, представляла собой плоскую, словно столешница, площадку, в центре которой высился замок. Впрочем, свободного пространства от его стен до обрыва оставалось не больше, чем в размах рук юноши. Он задумался о том, не была ли и эта площадка выровнена искусственно, с тем чтобы служить замку неким подобием пьедестала, но потом вспомнил, что, по словам Моны, и здание, и скала представляли собой части единого — то ли сотворенного, то выращенного — целого.

Вход в замок находился не прямо напротив того места, где на плоской вершине заканчивалась тропа, поэтому девушка двинулась направо, и Кэшел последовал за ней. Теперь, оказавшись, рядом со зданием, он понял, что издали видел не окна, а лишь очертания былых проемов: все отверстия были даже не закрыты ставнями, а заложены камнем.

Дождь пошел сильнее, к тяжелым каплям добавились еще и настоящие градины, каждая размером с перепелиное яйцо. Юноше даже пришлось прикрыть ладонью глаза, а в том, что у него появится множество синяков и шишек, сомневаться не приходилось. Ледяные шары, с треском ударяясь о камень, разлетались мелкими, острыми, больно ранившими лодыжки осколками.

— Ведущая в одну из башен дверь находилась в нише. Мона стала возиться с замком, а Кэшел, сгорбившись, встал позади, чтобы заслонить девушку от залетавших под каменный навес градин.

Стук града заглушал даже гром, однако его могучие раскаты вызывали дрожь камня под ногами. Юноша пробежался по стене кончиками пальцев, стараясь нащупать места соединения каменных блоков, но если там таковые и имелись, они были слишком незаметными для осязания или зрения.

Видя, что у девушки ничего не получается, он предложил:

— Мона, может, я попробую ее вышибить? Говорить ему пришлось громче, чем обычно, ибо любые звуки заглушала дробь града.

Поверхностный слой легко отшелушивался при прикосновении. Хотя замок и стоял под открытым небом, камень гнил, как бывает со статуями, погребенными в едкой кислотной почве леса.

— Не надо, у меня уже получилось, — ответила девушка, и дверь действительно отворилась.

Мона вошла внутрь, Кэшел последовал за ней, стукнувшись о косяк. Дверь, косяки и даже петли — все было сделано (сделано ли?) из такого же камня, как и стены. Стоило вошедшим оказаться внутри, как дверь захлопнулась со звоном, более походившим не на стук камня о камень, а на звук ксилофона.

В это же мгновение шум бури смолк.

— Здесь есть свет! — удивленно воскликнул Кэшел.

И действительно, мягкое, не отбрасывавшее теней свечение испускалось самими каменными стенами холла. Мебели в помещении не было, зато стенная резьба по вычурности и замысловатости могла соперничать с гравировкой на парадных столовых сервизах знатных особ. Правда, сохранилась эта резьба далеко не везде: о ее былом великолепии можно было судить лишь по некоторым участкам. Гниение поразило замок не только снаружи, но и внутри, затронув большую часть стен.

Мона переступила порог внутренней двери, Кэшел — за ней, и они оказались в коридоре, столь тесном, что, дабы не тереться локтями о стенки, ему пришлось идти, прижав руки к бокам.

Неожиданно впереди появилась стройная, приветственно протягивавшая руку женщина. Кэшел выпрямился, не сдержав удивленного восклицания. Кому могло прийти в голову, что в этом, заброшенном с виду, замке можно встретить живую душу.

— Ее зовут Гиглия, — пояснила Мона, направляясь к женщине. — Она приносила дворцу удачу с того самого времени, как граф Хафт его выстроил. Ни одна фея домашнего очага не умела проделывать со стеклом такие штуки, как Гиглия: каждый раз, на рассвете, окна сверкали, словно тысяча радуг.

Кэшел провел языком по нижней губе и, выставив вперед посох (не в качестве угрозы, но как барьер между ним и странной женщиной), спросил:

— А почему она молчит и не шевелится?

— Потому что она мертвая, Кэшел, — ответила Мона. — Постарела и умерла, что вполне в природе вещей. Без смерти не может быть и обновления.

Она потянулась к мертвой женщине, похожей на нее, как сестра-близнец, и, едва коснулась пальцами ее щеки, Гиглия рассыпалась на мельчайшие пылинки. Только протянутая правая рука упала на пол неповрежденной, но тут же тоже взметнулась гейзером тонкой, кружащей в воздухе пыли.

Сладковатая сухая взвесь забивалась в ноздри, и Кэшел, хотя и не видел в этом особой беды, все же прикрыл нос мокрым рукавом своей туники.

— Мона, — обратился он к своей спутнице, — как нам отсюда выбраться? Я хочу сказать, как нам попасть обратно во дворец? Или хоть куда-нибудь?

Вместо ответа девушка зашагала к дальней двери прямо по заклубившимся под ее ногами останкам Гиглии. Юноша поморщился, но ему не оставалось ничего другого, как пойти следом.

Помещение за дверью оказалось темнее прочих. У его дальней стены стоял грубо высеченный из камня трон, на котором восседало столь же примитивное грубое изваяние — существо мужского пола, человекоподобное, но с обезьяньим лицом и бивнями. В правой руке истукан держал каменную дубинку длиной с посох Кэшела.

— Здесь что, часовня? — поинтересовался юноша. — Это, наверное, бог, которого тут почитают.

Башня содрогнулась. Раздался треск и хруст крошащегося камня, клыкастая статуя закачалась на троне из стороны в сторону.

Кэшел резко повернулся. Наружная дверь захлопнулась, но он надеялся, что сможет выбить ее ударом.

— Землетрясение! — вскричал юноша. — Нам надо срочно отсюда выбраться!

— Это не землетрясение, — спокойно ответила Мона, не двинувшись с места. — И выбраться отсюда, до тех пор пока это место существует, мы не сможем. Чтобы существовать, эльфийскому обиталищу необходим хозяин, вот оно и сотворило хозяина по своему подобию.

Статуя поднялась на ноги. Кэшел подумал, что, наверное, не смог бы дотянуться до макушки истукана, не привстав на носки, хотя такого намерения у него вовсе не было.

Каменный исполин поднял дубинку и двинулся вперед.

— Мона, с дороги! — проревел Кэшел и, выставив перед собой посох, попятился к двери в центральную комнату, где было больше света и необходимого для боя свободного пространства.

Камень застонал. Лик статуи дрогнул, уста зашевелились.

— Я уничтожу тебя, — прогрохотал истукан. Голос его походил на рокот камнепада, едва ли не слишком низкий для человеческого слуха.

Точно зная, что дверь находится у него за спиной, Кэшел сделал ложный выпад, целя в голову статуи, и тут же отступил. Посох он держал вертикально, чтобы не зацепить им за дверную раму. Присутствие Моны лишь ощущалось им, поскольку все внимание было сосредоточено на ожившем изваянии. Он надеялся, что девушка сообразит держаться подальше от схватки и не мешать — больше он ничего для нее сделать не мог.

Юноша отступил за дверь. Следом, задевая за косяк, сквозь дверной проем протиснулся и истукан. Здесь, при лучшем освещении, он выглядел еще более отвратительно.

— Теперь тебе не уйти, — проскрежетал каменный монстр бесстрастным, лишенным эмоций голосом.

Кэшел крутанул свой посох по часовой стрелке и обрушил его на сжимавший каменную дубинку бесформенный кулак. Послышался треск, сопровождавшийся вспышкой голубого магического огня. Статуя взревела, как надвигающаяся лавина.

О бегстве Кэшел и не помышлял. Он пришел сюда, чтобы сразиться.

Истукан размахнулся каменной дубиной, чтобы нанести удар по голове ¦своему противнику, но Кэшел выставил свой посох вперед, будто копье. Железный наконечник ударил статую в каменный кадык, вызвав очередную голубую вспышку.

Голова статуи откинулась назад. Удар чудовищной каменной дубины пришелся впустую: описав в воздухе дугу, она врезалась в пол, выбив в нем заметное углубление. Каменная рука разжалась.

Кэшел, тяжело дыша, попятился. Удар был нанесен им стремительно, изо всей силы, а вспышка магического света означала, что он использовал не только силу своих могучих мускулов. Вообще-то юноша не любил иметь дело с чарами — он ведь пастух, а не колдун, — но в битве с таким противником все средства были хороши.

Истукан поднял к лицу ладони, словно упрятанные в каменные варежки: отдельно торчали только большие пальцы. Своим грубым и нечетким обликом чудище походило на слепленную неумелыми руками глиняную куклу. Разинув рот, истукан издал звук, напоминавший скрежет трущихся жерновов.

— Берегись! — закричала Мона, но Кэшел не нуждался в наставлениях насчет того, как вести себя в бою.

Каменный урод метнулся к нему, подобно выпущенному из огромной катапульты ядру, однако юноша отклонился в сторону и сделал низкий выпад, так что плотное дерево угодило между каменными лодыжками. Посох прогнулся, но выдержал, а вот истукан споткнулся, потерял равновесие и с грохотом, так, что все кругом содрогнулось, ударился головой о стену.

Камень потрескался, на месте удара осталась выбоина. Истукан рухнул ничком, но тут же начал приподниматься, помогая себе руками.

Кэшел, держа посох, как таран, ударил противника по затылку, отчего тот снова врезался в стену. Двойной удар — железа о камень и камня о камень — вызвал еще одну ярко-сапфировую вспышку.

Пастух снова отступил, слегка пригнувшись и втягивая воздух открытым ртом. Истукан шевелил руками, но вяло и сумбурно, словно младенец, пытающийся плыть. Наконечник посоха, раскалившийся в момент удара до ярко-оранжевого цвета, теперь, остывая, стал тускло-красным. Юноша, вложив в удар всю силу обеих рук, обрушил посох на каменную макушку.

Истукан, однако, снова попытался поднять голову, и Кэшел, метнувшись к нему, нанес еще один удар по макушке. Со вспышкой и раскатом грома голова статуи взорвалась, а массивное тело начало крошиться и рассыпаться, словно песчаный замок под натиском приливной волны.

Чувствуя, что его шатает из стороны в сторону, юноша, опираясь на посох, едва не рухнул на колени. Дыхание его было хриплым и надсадным, кровь молотом стучала в висках.

От всего могучего истукана осталась лишь вытянутая в сторону противника каменная лапища, но и та почти мгновенно превратилась в пыль с сухим сладковатым ароматом, который напоминал об исчезнувшей Гиглии.

А потом не осталось даже пыли, ничего, кроме странного запаха в неподвижном воздухе да следа на полу, похожего на то ли оплывший, то ли оплавленный камень холмов, по которым они добирались к замку.

Некоторое время Кэшел не двигался с места. Собственно говоря, он мог бы заставить себя пошевелиться, но поскольку особой надобности в каких-либо действиях не было, юноша решил, что ему не помешает отдохнуть. Глаза его оставались открытыми, однако, сказать по правде, смотреть было не на что.

— Ты готов вернуться домой, Кэшел? — спросила Мона.

Юноша встрепенулся, к нему вернулась способность воспринимать окружающий мир. Повернув голову, он слегка смущенно улыбнулся девушке — та, наверное, уже давно ждет, когда он очухается.

— Со мной все в порядке, — промолвил Кэшел, хотя полной уверенности в том, что это утверждение соответствует истине, у него не было. Тем не менее встать — главным образам благодаря силе рук и упору на посох — ему удалось, а если его слегка и повело в сторону, то ведь так частенько бывает с человеком, который резко выпрямится.

— Со мной все в порядке, — повторил юноша, ухмыльнувшись, ибо теперь не сомневался в своих словах. — Но как нам вернуться домой, а, Мона?

Произнося эту фразу, Кэшел, прищурившись, уставился на стены.

— Мона, — обеспокоенно произнес он, — здесь что-то неладно. Камень выглядит… слишком тонким. Раньше так не было.

— Этот мир приходит в упадок, — отозвалась девушка, — настало его время. А вот нам, Кэшел, нужно отсюда выбираться. Идем.

С ключом в руке она прошла в ту комнату, где они нашли статую. Юноша последовал за ней, что, собственно, делал почти постоянно, исключая схватку с каменным исполином.

Что ж, все складывается наилучшим образом. Тем более что Мона ему определенно нравилась: девушка не терялась в трудной ситуации, но в то же время, когда за дело брался он сам, не путалась под ногами и не лезла под руку.

— Прости, что пришлось нарушить твои планы, — сказала, оглянувшись, Мона. — Но без твоей помощи мне не обойтись.

Кэшел пожал плечами.

— Тебе не стоило обманывать меня — могла бы просто попросить. Но как вышло, так вышло, можешь не извиняться.

Трон истукана превратился в кучу пыли и мелких камней, как и восседавшее на нем существо. Оказалось, что позади него, в стене, находилась дверь. Мона прикоснулась к ней ключом, и, хотя никаких признаков замка и даже замочной скважины не было видно, дверь распахнулась.

— Проходи, Кэшел, — сказала девушка, улыбнувшись, как утреннее солнце. — Спасибо тебе. Мы все благодарим тебя.

Кэшел, однако, заколебался.

— Ты ведь тоже идешь со мной, Мона? — спросил он, не в силах отвести взгляда от странной круговерти цветов и вспышек света в дверном проеме.

Ее улыбка стала задумчивой.

— Я должна освободить семена, которые мы видели. — Девушка уставилась на ключ, только что открывший невидимый замок. — Иначе они не прорастут, как положено, а сгниют.

— Но что будет с тобой?

— Возвращайся обратно в свой мир, Кэшел, — строгим, хотя и не резким тоном произнесла Мона. — А этому миру требуется обновление.

Возразить на это было нечего. Кивнув, он направился к выходу, и, когда уже занес ногу, чтобы вступить в размытое пятно света, девушка напутствовала его:

— В твоем доме, друг мой, навсегда поселится счастье.

На миг юноша оказался в пустоте и тишине, столь глубокой, что единственным звуком было оглушительное биение его собственного сердца, но уже спустя мгновение он, пройдя сквозь ничто, услышал, как его сапог ступил на камень. Итак, Кэшел находился в знакомом коридоре, том самом, по которому направлялся на обед к принцу.

— Ой!

Испуганный слуга выронил пару серебряных кувшинов, которые он нес, чтобы снова наполнить их из колодца во внутреннем дворе. Они покатились по полу, издавая попеременно то нежный звон, то глухой стук. Кэшел присел на корточки и, держа свой посох в одной руке, подхватил тот из кувшинов, который находился ближе к нему. Возможно, на нем появилось несколько новых вмятин, но вряд из-за такой мелочи слуге будут грозить крупные неприятности.

— Прошу прощения, милорд, — пролепетал малый. Он принял кувшин из рук Кэшел а, но дрожал при этом так сильно, что, казалось, мог уронить его в любую секунду. — Я… я не заметил!

Кэшел оглянулся на дверь, из которой только что вышел, и ничего не увидел, кроме глухой стены.

— Прости, приятель, — сказал юноша извиняющимся тоном. — Я не хотел испугать тебя.

С этими словами он продолжил путь в том направлении, в котором шел, когда услышал жалобный возглас Моны.

Дворец ему никогда не нравился. До прибытия Гаррика, сменившего графа Хафта в качестве наместника, это было мрачное и запущенное, лишенное надлежащего присмотра место. Но — странное дело! — хотя вроде бы никаких видимых перемен не произошло, коридор уже выглядел не таким унылым, как совсем недавно. Мысленно отметив это, Кэшел улыбнулся. А будь у него музыкальный слух, он, наверное, еще и насвистал бы какую-нибудь веселую мелодию.