Мастера вызывали?

Глава 9

Николай Афанасьевич сидел на корточках перед черепахой и жаловался:

– Никогда у меня не было такой скучной жизни как сейчас. Бывало, как загуляешь на месяц, и начальство тебе – ни слова. А почему? Потому что Николай Афанасьевич – рабочий человек, а рабочих рук везде не хватает. Начальник мог бы, конечно, меня враз выгнать, но кто грязную работу будет делать? Он, что ли? Нет, ни за что. А Николай Афанасьевич – безоговорочно: требуется канаву вырыть – пожалуйста, требуется шпалы новые поставить – пожалуйста, могилку кому сообразить – тоже не отказывался, другие – ни за что, а я – пожалуйста, потому что надо, и всё тут. Нет, Николай Афанасьевич был на все руки мастер, пока проклятая хвороба не накрыла. Эхе-хе, – тяжело протянул он и погладил черепаху здоровой рукой по гладкому панцырю. – У тебя хорошо – четыре ноги, а у меня теперь – одна рука. Как ты думаешь – идти мне в баню к этому, как его, чёрта? А ну, да всё равно. Зачем исправлять руку? Я сейчас живу, как барин, на всём готовеньком, как ты. Да мне в жизни такого не приходилось. А тут в кои веки зажил по-человечески с одной рукой и на тебе – иди лечись. Нет, не пойду. С рукой покончено и точка. – Он поднялся. – Как бы развеселить себя? Друзей у меня здесь нет. Валерьянка и лосьон кончились. Тяжко… Но, собственно говоря, были бы деньжата, а друзья враз бы сбежались. – Он задумчиво почесал затылок. – Где бы деньжат достать? Хотя бы на пивко. Пиво-то разрешают пить? Вот разве что пошарить по углам.

И Николай Афанасьевич сосредоточился на поиске. Он обшарил все места, где могли держать деньги и на своё счастье нашёл целых двадцать рублей. Окрылённый, он устремился к наружным дверям и в коридоре столкнулся с Дарьей Даниловной.

– Куда это вы торопитесь? – поинтересовалась она с любезной улыбкой.

– I want some bread, – с наисквернейшим английским произношением, но с гордостью он поведал ей, что хочет хлеба, и весь напыжился от важности.

– Что я слышу в своём доме! Вы говорите по-нерусски? – всплеснула она руками, и глаза её завращались вокруг орбит, изображая приятное удивление.

– Да, кое что кумекаем, – с достоинством протянул он и, желая поразить воображение дамы чем-нибудь более существенным, выдал вторую фразу: – I like little birds, – заверив хозяйку, что обожает маленьких птичек.

– Смотрите-ка, какие у меня квартиранты образованные, а я и не знала, – искренне восхитилась Дарья Даниловна, имевшая об иностранной речи такие же скудные представления, как и Николай Афанасьевич. – Что ж вы, и с иностранцами умеете разговаривать?

– Раз плюнуть, – и в следующий момент он выдал снова две эти же фразы, но уже подряд, и для Дарьи Даниловны они прозвучали, как новые. Достигнув желаемого эффекта, ошарашив хозяйку личной образованностью, квартирант откланялся: – Ладно, пойду проветрюсь.

Две красненькие десятки, лежавшие в кармане, казались раскалёнными красными углями. Ему нестерпимо было держать их у себя, так и хотелось потратить.

В поисках пива он обегал почти весь город, но везде его ждала неудача: пивные ларьки одиноко подрёмывали среди зелени, пивные бары предлагали соки, а в бывших винных магазинах продавали овощи и фрукты. Чем больше Николай Афанасьевич бегал, тем больше его мучила жажда. Он приходил во всё большую и большую тоску, когда неожиданно среди серых стволов деревьев увидел бочку, на которой огромными коричневыми буквами было выведено магическое слово «Пиво». Очередь обвивала бочку плотными упругими кольцами, как удав свою жертву.

Николай Афанасьевич прикинул, что кружку пива он получит не ранее, чем через три часа, и впал в уныние, но вспомнив, что он в некотором роде инвалид, решил воспользоваться собственной немощью в спекулятивном свете, в голове его мелькнуло: «И он ещё хочет, чтобы я лечил руку. Да ни за что».

– Пропустите меня, я инвалид. Мне положено без очереди, – рванулся он к продавщице, но очередь упруго отбросила его назад.

Он вторично с жалобным воем ринулся на прорыв, но его снова отбросили, и кто-то рявкнул:

– Покажи документы, если ты инвалид. А притворяться каждый мастак.

Николай Афанасьевич разъярился, оскорблённый с одной стороны недоверием, с другой стороны распаляемый изнутри жаждой, и вновь перешёл в атаку…

Домой он вернулся понурый, в разодранной новой рубахе, с живописным синяком под глазом, но – трезвый. Жажда продолжала мучить его страждущую душу, но не надо умалять его физические возможности и ссылаться на парализованную руку. Ни старость, ни болезнь не помешали ему прорваться к самой бочке и вдохнуть аромат пива, но когда он сунул левую руку в карман, чтобы достать червонец и потребовать пять кружек янтарной жидкости, то к своему ужасу обнаружил, что тот пуст. Он тщательно пошарил изнанку до самого колена, так как в подкладке оказалась дыра, прощупал все складочки к выточки, надеясь, что десятки где-нибудь задержались, но безуспешно. Исчезновение злополоучных десяток останется такой же неразгаданной исторической загадкой, как и таинственное исчезновение племени Майя.

Трудно передать, каким несчастным Николай Афанасьевич вылез из толпы. Выдержать такое сражение и остаться у разбитого корыта в данной ситуации было равносильно потере глубоко любимого человека. От пивной бочки он отходил, едва волоча ноги, пришибленный тяжёлой утратой, с украшением под глазом, с камнем на сердце и с пустым желудком. Лицо его выражало трагедию, которую по силам описать только гениальным художникам прошлых столетий, запечатлевших в своём творчестве величайшие трагедии человечества, начиная от «Страшного суда» и кончая «Последним днём Помпеи». Поэтому, не решаясь соперничать с ними, сделаем лёгкие наброски, сказав, что голова нашего героя опустилась ниже плеч, спина ссутулилась, как у одногорбого верблюда, морщины на лице по глубине стали соперничать с Марианской впадиной, свет вообще померк в его очах, потому что (откроем секрет) на улице стемнело, а фонари ещё не успели зажечь.

Когда сын увидел родного отца в таком виде и на расстоянии трёх шагов от себя, то есть в тончайших подробностях, не доступных нашему глазу, он испугался:

– Что случилось? Кто это так тебя?

Николай. Афанасьевич с расстройства не мог даже говорить.

– Завтра расскажу, – буркнул он.

Сергей оставил его в покое, видя что тот действительно не «в себе», но признаваться пришлось всё равно в этот же вечер.

На имя Торбеева пришел вызов на переговоры, и он помчался на почту. Вызывала сестра.

– Серёж, я выхожу замуж, – сразу же «обрадовала» она его. – Готовь мне сто рублей на платье и туфли.

– Да ты что, с ума сошла? – рассердился брат. – Тебе ещё два года учиться. Я что, вас обоих должен теперь содержать?

– Не шуми, – успокаивал голос в трубке. – Нам будут помогать его родители, так что наоборот – я тебя освобождаю от забот. На свадьбу только немного требуется, да не забывай ко дню рождения подарочки мне делать.

– Ты меня удивляешь. А учиться как?

– Учиться будем вместе, мы с одного курса. Легче будет. Да ты не переживай, а радуйся – такая обуза с плеч сваливается.

Вернувшись после переговоров домой, Сергей взялся пересчитать, сколько у него свободных денег и сколько придётся занять, но выходной пиджак, заменявший ему большой кошелек, в котором он обычно хранил редкие купюры, на этот раз не оправдал его надежд. Все карманы зияли чёрной пустотой, хотя он ясно помнил, что позавчера, доставая деньги, оставил во внутреннем кармане несколько красненьких. Сергей долго не мог поверить, что его «кошелек» пуст, и ещё больше не мог поверить в то, что деньги взял кто-то другой. Он снова и снова обшаривал карманы надеясь, что в них появилась дыра и бумажки завалились за подкладку, но по мере того, как рылся, память упорно фиксировала его внимание на необычном виде отца. Наконец он бросил пиджак, сел на кровать и молча уставился на Николая Афанасьевича.

Тот, переодетый уже в старую, непорванную рубаху, смирно сидел на раскладушке, уставившись одним глазом (второй окончательно заплыл) в любимую английскую книжку с картинками. Сергей ничего не говорил, только сидел и смотрел на отца.

Николай Афанасьевич поначалу изобразил необыкновенное усердие в изучении картинок: тщательно слюнил палец, перелистывая страницы, водил головой то вправо, то влево, сопел, кряхтел, но вскоре не выдержал и сдался – захлопнул книгу, насупился и сам первый признался.

– Ну, я это взял. Я. Пивца страсть как захотелось, а меня вон как отделали, и деньги потерялись. Ни грамма не выпил, такая оказия вышла. Ну хоть бы удовольствие получил, а то морду набили и с сухим горлом выпроводили.

– Да, хорош. Я ему на последние деньги рубаху покупаю, а он её – в клочья.

– Рубаху я зашью. Массажом вылечу руку и сам зашью, – заверил подобострастно отец.

– Да что там рубашка, – махнул рукой Сергей. – Дело в другом. Ты вот всю жизнь посвятил удовлетворению своих желаний, жил как хотел и как легче, с чужими потребностями и нуждами не Считался, их вообще для тебя не существовало. А то, что человек обязан заботиться о других – такого понятия для тебя вообще никогда не существовало. Но хоть под конец жизни ты можешь понять, что существует элементарная человеческая порядочность, что можно жить не для себя, а для кого-то? Сестра звонила, замуж собирается. Где я ей денег на свадьбу наскребу? Где?

Николай Афанасьевич сидел, понурив голову, и молчал.

– Будешь сидеть на хлебе и воде. А то, видишь ли – барин какой: я ему супы варю, ублажаю, а он от безделья мается. Всё, больше варить не буду, некогда мне. Посидишь на хлебе с водой, может, поумнеешь, а я начну сестре на приданое копить.