Материалы для биографии А. С. Пушкина

1

«Если за Белинским остается заслуга первой критической оценки Пушкина в связи с развитием новой русской литературы, то прекрасное начало научному истолкованию художнической деятельности поэта в связи с событиями его жизни положено было, без сомнения, П.В. Анненковым»[1]. Так академик Л.Н. Майков еще в конце XIX века справедливо оценил историческую роль Анненкова-пушкиниста, верно указав тем самым на непреходящее значение его трудов и сегодня.

В университетских курсах и общих руководствах по истории русской литературы Анненков обычно характеризуется лишь как либеральный критик 50–60-х годов, выступавший вместе с В.П. Боткиным и А.В. Дружининым против идей революционно-демократической критики Чернышевского и Добролюбова и защищавший в полемике с ними идеи «чистого искусства». Хотя критическое наследие Анненкова и представляет самостоятельный интерес и нуждается в особой оценке[2], подлинное место Анненкова в история русской культуры определяет не оно, а три другие, более серьезные и важные его заслуги.

Первая из них (и, может быть, главная) состоит в той выдающейся роли, которая принадлежала Анненкову как участнику общественной и литературной жизни его эпохи. Современник Н.В. Гоголя, В.Г. Белинского, А.И. Герцена, Н.П. Огарева, К. Маркса, И.С. Тургенева, Анненков сумел по достоинству оценить масштаб личности каждого из этих выдающихся своих современников. Уже то, что Гоголь, в течение многих лет хорошо знавший Анненкова, доверил ему в 1841 году такое ответственное дело, как переписка под свою диктовку для печати первого тома «Мертвых душ», дает Анненкову право на бессмертие в истории русской литературы. Но это – всего лишь одна из многих заслуг его перед современниками и потомством. Белинский в последние годы жизни настолько высоко ценил ум Анненкова, что именно в письмах к нему изложил в 1847–1848 годах многие из самых заветных своих мыслей. В 1847 году критик писал в Зальцбрунне свое знаменитое письмо к Гоголю, находясь здесь в обществе Анненкова, и ему первому его прочитал. Незадолго до этого, 28 декабря 1846 года, К. Маркс в знаменитом письме к тому же Анненкову впервые изложил свою критику «Философии нищеты» П.-Ж. Прудона, представляющую предварительный конспект писавшейся в это время книги «Нищета философии», исходные положения которой легли в основу созданного вскоре «Коммунистического манифеста» (1848). В 1848–1864 годах Анненков неоднократно встречался и поддерживал оживленную переписку с А.И. Герценом и Н.П. Огаревым и некоторое время был одним из корреспондентов герценовской вольной русской печати. Еще в 40-х годах произошло знакомство Анненкова также с Тургеневым, постоянным литературным советчиком которого он оставался до смерти великого писателя, причем Тургенев настолько доверял его эстетическому вкусу, что считал одобрение Анненкова необходимым условием публикации своих произведений. Чтобы довершить список близких знакомых Анненкова, следует упомянуть о встречах его, беседах и переписке в разные годы жизни также с В.П. Боткиным, М.А. Бакуниным, Н.А. Некрасовым, А.Н. Островским, А.Ф. Писемским, Л.Н. Толстым, М.С. Щепкиным и многими другими выдающимися деятелями русской культуры того времени.

Вторая, не менее важная заслуга Анненкова перед русской культурой определяется его блестящим талантом мемуариста. Именно в жанре мемуаров (а не в жанрах повести и путевых записок, хотя до обращения к жанру мемуаров он пробовал себя в них) Анненков нашел истинное свое литературное призвание. При всех принципиальных идеологических разногласиях между либерально настроенным Анненковым, с одной стороны, и революционерами А.И. Герценом и П.А. Кропоткиным, с другой, такие сочинения Анненкова, как «Гоголь в Риме летом 1841 года» (1857), «Замечательное десятилетие» р. 880), «Идеалисты тридцатых годов» (1883), «Молодость И.С. Тургенева» (1884) и другие, – наряду с «Былым и думами» Герцена и «Записками революционера» Кропоткина – составляют художественную вершину классической русской мемуарной литературы второй половины XIX века. Сыграв громадную роль в воспитании многих поколений передовой русской читающей публики, литературные воспоминания Анненкова навсегда вошли в золотой фонд не только русской, но и мировой мемуарной классики. Анненкову с исключительной психологической глубиной удалось уловить и передать в них тот особый, высокий накал духовной жизни, который составлял наиболее характерную черту идейного развития русского общества XIX века.

Наконец, третью, долгое время недооцененную критикой и литературоведческой наукой заслугу Анненкова, дающую ему право на горячую признательность потомков, составляют его пушкиноведческие труды. Анненкова можно без преувеличения назвать первым ученым-пушкинистом, ибо, наряду с В.Г. Белинским, он явился основоположником всей последующей исследовательской литературы о Пушкине. А осуществив в 1855–1857 годах первое критическое издание сочинений Пушкина, основанное на предпринято» им текстологическом изучении доступного ему в то время рукописного наследия великого поэта, Анненков не ограничился этим. Он предпослал изданию первый опыт научного истолкования жизни и творчества А.С. Пушкина в их живом, неразрывном единстве – это публикуемые в настоящей книге «Материалы для биографии А.С. Пушкина» (1855). Свои занятия по изучению биографии и рукописей поэта Анненков продолжает до последних дней. И хотя русская наука о Пушкине выдвинула в XIX и начале XX века ряд других видных представителей, из которых одни были современниками Анненкова (П.И. Бартенев), а другие – продолжателями начатого им великого исторического дела (В.В. Якушкин, Н.И. Черняев, П.О. Морозов, Л.Н. Майков, С.А. Венгеров), все же сегодня можно без преувеличения сказать, что заслуги в области пушкиноведения ни одного из представителей русской академической науки о литературе до Октября не могут быть сопоставлены с заслугами Анненкова-пушкиниста. Лишь советская наука в лице Б.Л. Модзалевского, П.Е. Щеголева, М.А. Цявловского, В.В. Томашевского, С.М. Бонди и других выдающихся ее представителей явилась впервые в истории изучения наследия Пушкина достойной продолжательницей того великого дела, начало которому было положено Анненковым в 50-а годы XIX века.

2

П.В. Анненков родился 19 июня (1 июля) 1813 года, в семье богатого симбирского помещика. Один из его братьев, Федор Васильевич, стал впоследствии нижегородским губернатором, другой – Иван – с 1846 года был флигель-адъютантом Николая I, а позднее – начальником Петербургского жандармского управления, петербургским обер-полицмейстером и дослужился до чина генерал-адъютанта. Но сам П.В. Анненков, несмотря на военные и чиновные связи отца и братьев, не захотел стать ни чиновником, ни военным. Поступив юношей в Горный институт, он вскоре бросил его, предпочтя философский (историко-филологический) факультет Петербургского университета, который некоторое время посещал в качестве вольнослушателя. В 1833 году Анненков поступил на службу в канцелярию министерства финансов, но вскоре оставил ее и в 1840 году почти на восемь лет уехал за границу, лишь изредка ненадолго возвращаясь на родину. Еще в 1832 году Анненков познакомился с Гоголем и вошел в круг его бывших товарищей по Нежину, а также петербургских друзей и знакомых. Возможно, именно это обстоятельство сыграло в самоопределении молодого Анненкова решающую роль, приобщив его к кругу литераторов и навсегда отвратив от мысли о чиновничьей карьере. В 1841–1842 годах в «Отечественных записках» появились анненковские «Письма из-за границы» – первый из циклов его путевых очерков, за которым последовали «Письма из Парижа» (Современник, 1847, №№ 1–4), а позднее, по возвращении его в Россию, – остро разоблачительные «Письма из провинции» (там же, 1849–1851). За границей Анненков, как мы уже знаем, вновь встретился с Гоголем. Весной и летом 1841 года в Риме он стал ближайшим соседом и собеседником великого писателя и оказал русской литературе неоценимую услугу, переписав под его диктовку первый том «Мертвых душ» (с начальными главами которого Анненков познакомился еще в 1839 году, когда Гоголь в Петербурге читал их на вечере у своего нежинского друга, общего их приятеля Н.Я. Прокоповича). В 1846 году Анненков познакомился в Брюсселе с К. Марксом, в 1847 году сопровождал В.Г. Белинского в Зальцбрунн, а 1848 год провел в Париже, близко общаясь с А.И. Герценом и вместе с ним наблюдая тогдашние революционные события. Период жизни за границей был временем наиболее усиленного интереса Анненкова к идеям западноевропейской демократии и современного ему социализма. Однако в этом своем интересе Анненков никогда не переходил известной черты, а страх, внушенный ему революцией 1848 года, побудил его навсегда утвердиться на позициях полного и решительного неприятия революционных путей преобразования общества, неизбежно связанных в представлении Анненкова с нежелательными «крайностями» и «эксцессами», которых он боялся и которых – для России – хотел избежать. Впрочем, и до этого Анненков, как видно из писем к нему В.Г. Белинского, критически относился к герценовской критике буржуазной Франции, считая главной движущей силой истории не народ, а состоятельные и образованные классы.

Это отнюдь не значит, что западноевропейские впечатления, знакомство с К. Марксом, общение с Белинским и Герценом прошли для Анненкова бесследно. Человек высокой культуры, Анненков, как свидетельствуют его статьи и письма, никогда не мог вполне отрешиться от мысли о несправедливости социального неравенства и угнетения. Но, признавая несправедливость существующих порядков с высшей этической точки зрения, он в то же время полагал, что имущественное неравенство – по крайней мере, в условиях его эпохи – не может быть устранено, ибо только оно дает лучшим представителям господствующих классов состоятельность и досуг, необходимые для культурной работы, развития высших задатков человеческого ума и сердца. Да и для себя лично Анненков высоко ценил материальную обеспеченность, дававшую ему возможность беспрепятственно наслаждаться благами культуры и образования и, не смущаясь заботой о куске хлеба, на досуге, спокойно и неторопливо заниматься литературным трудом.

В соответствии с этим Анненков утверждал, что в свойствах русского характера и «складе нашей жизни нет ничего похожего на героический элемент». И задачей русского писателя он считал изображение не натур героического склада, а тех, кто имел силу и мужество сохранить «нравственное достоинство среди всеобщего растления»[3]. Предварительное условие сохранения подобной силы и мужества было «обеспеченное состояние лиц, огражденных крепостным режимом от труда и богатых досугом, который они и употребили на изумительную обработку своего внутреннего мира»[4].

Поэтому писатель-художник его времени, по Анненкову, симпатизируя прогрессу и общественным реформам, не должен был превращаться в «учители и пророка». Его цель, считал Анненков, в первую очередь, способствовать духовному – нравственному и эстетическому – развитию общества т его самопознанию, но не стремиться направить общественную энергию на действенное, практическое преобразование сложившихся условий жизни, какого бы глубоко нравственного осуждения и отпора эти условия ни вызывали (хотя желание избежать общественных эксцессов не мешало Анненкову не только до крестьянской реформы 1861 года, но и после нее отчетливо сознавать, что положение русского общества – и, в частности, отношения дворянства и крестьянства – по своему объективному смыслу «не есть мир, а война, борьба и столкновение»)[5].

Указанные основные черты мировоззрения Анненкова во многом определили его позицию в литературно-общественной борьбе 50-х годов, равно как и особенности его мемуарных и биографических работ, в том числе «Материалов для биографии А.С. Пушкина».

Анненков умер 8 (20) марта 1887 года в Дрездене. Пережив почти всех людей своего поколения, он в последние годы, по-видимому, остро ощущал свое одиночество, враждебность к нему народнической критики, а также неприязненную, пристрастную оценку его работ о Пушкине учеными младшего поколения – П.А. Ефремовым и В.Е. Якушкиным, недооценивавшими как тяжести той исторической обстановки, в которой Анненков в 1850-е годы писал «Материалы для биографии А.С. Пушкина» и готовил издание сочинений поэта, так и благотворного нравственно-воспитательного и просветительного значения этого его труда.

3

Когда Анненков осенью 1849 года вернулся в Россию из Франции, обстановка, которую он застал на родине, вызвала у него глубокое уныние.

«По приезде из Парижа в октябре 1849 года, – вспоминал он, – состояние Петербурга представляется необычайным: страх правительства перед революцией, террор внутри, предводимый самим страхом, преследование печати, усиление полиции, подозрительность, репрессивные меры без нужды и без грани <…> Возникает царство грабежа и благонамеренности в размерах еще не бывалых <…> Трудно представить себе, как тогда жили люди. Люди жили, словно притаившись. На улицах и повсюду царствовала полиция, официальная и просто любительская <…>»[6]

Усиление крайней реакции в последние годы жизни Николая I, цензурный террор, процесс и осуждение петрашевцев произвели на Анненкова гнетущее впечатление. Свидетель создания письма Белинского к Гоголю, близкий знакомый Гоголя, Белинского, Герцена, Бакунина, Анненков на два года уезжает из Петербурга в провинцию и симбирскую деревню из боязни ареста и полицейских преследований, которая, видимо, долго не покидает его, несмотря на влиятельных братьев, пользующихся личной милостью царя.

Именно в это время в руки Анненкова неожиданно, волею судеб, попало рукописное наследие Пушкина, и это определило едва ли не все дальнейшее направление его литературной деятельности.

Дело в том, что к концу 40-х годов первое посмертное издание сочинений Пушкина, выпущенное в 1838–1841 годах и дававшее текст его сочинений в крайне урезанном и искаженном цензурой виде, было распродано. В связи с этим в 1849 году Н.Н. Пушкина-Ланская и ее муж задумали осуществить новое издание сочинений поэта.

Из-за невыгодных условий, на которых соглашались предпринять издание Пушкина те петербургские книгоиздатели и книгопродавцы, к которым они обратились со своим предложением, Ланские пришли к решению сами выступить в качестве издателей. А так как муж Н.Н. Пушкиной-Ланской служил генералом в том же полку, что и брат Анненкова Иван Васильевич, недавно назначенный флигель-адъютантом Николая I и к тому же считавшийся (как автор четырехтомной «Истории лейб-гвардии Конного полка от 1731 по 1848 год») в военном кругу «литератором», Ланской обратился к нему в конце 1849 – начале 1850 года за советом и помощью в осуществлении этого дела.

«В это время (зимой 1849/50 г. – Г.Ф.) Ланская, по первому мужу Пушкина, – вспоминал позднее по этому поводу П.В. Анненков, – делами которой по дружбе к семейству занимался брат Иван, пришла к мысли издать вновь сочинения Пушкина <…> Она обратилась ко мне за советом и прислала на дом два сундука его бумаг. При первом взгляде на бумаги я увидал, какие сокровища еще в них таятся, но мысль о приятии на себя труда издания мне тогда и в голову не приходила. Я только сообщил Ланской план, по которому, казалось мне, должно быть предпринято издание…»[7]

Разрешение на испрашиваемое издание, общий план которого (и которое должно было с небольшими поправками повторять издание 1837–1841 годов) составил Анненков, было по прошению Н.Н. Ланской и Опеки, учрежденной после смерти поэта Николаем I над детьми Пушкина и его имуществом, дано III Отделением 31 августа 1850 года. Но, к счастью для потомства, издание это не было осуществлено в том урезанном виде, в каком было первоначально задумано.

Ознакомившиеся с бумагами Пушкина более внимательно, чем их брат, который вначале, по-видимому, лишь бегло их просмотрел, И.В. и Ф.В. Анненковы убедились, что в их руки попало действительно неоценимое достояние. В результате 21 мая 1851 года И.В. Анненков подписал с Н.Н. Ланской письменный договор, по которому она уступила ему право на издание сочинений ее первого мужа. Так как П.В. Анненков некоторое время колебался, считая себя недостаточно подготовленным для исполнения этого дела, и не давал братьям окончательного согласия на то, чтобы взять издание в своя руки и написать для него биографию поэта (которой, после советов И.В. Анненкова с Н.А. Некрасовым, В.П. Боткиным, П.А. Плетневым и П.А. Вяземским, было решено его открыть), Некрасов рекомендовал воспользоваться для этой цели помощью критика «Отечественных записок» С.С. Дудышкина. Но в конце концов братьям удалось своей настойчивостью рассеять сомнения П.В. Анненкова и побудить его горячо и энергично взяться за дело, несмотря на пугавшую его «громадность задачи»[8]. При этом И.В. Анненков передал брату и само право выступить в качестве официального издателя и редактора.

Как свидетельствуют черновые бумаги П.В. Анненкова, мысль взять на себя работу над собиранием материалов для биографии Пушкина возникла у него, по-видимому, уже в конце 1850 года. Однако переписка с братьями, которые настойчиво убеждали его взять на себя работу над изданием и биографией Пушкина, растянулась на сравнительно долгий период – с весны по осень 1851 года[9]. Впрочем – по словам Анненкова – «страх и сомнения в удаче обширного предприятия, на которое требовались, кроме нравственных сил, и большие денежные затраты, не покидали меня и в то время, когда уже, по разнесшейся вести о нем, я через Гоголя познакомился с Погодиным; а через Погодина с Бартеневым (П. Ив.), Нащокиным и другими лицами, имевшими биографические сведения о поэте. Вместе с тем я принялся за перечитку журналов 1817–1825 годов»[10].

Решение Анненкова стать издателем сочинений А.С. Пушкина и автором его биографии было все же вполне продуманным, целенаправленных и обусловленным глубокими – и притом идеологическими – причинами.

Характерными особенностями натуры Анненкова, как он сам хорошо понимал и в чем не раз признавался в своих письмах, были нерешительность, отсутствие в действиях твердой и ясной цели.

Горячие убеждения братьев взяться за издание Пушкина помогли Анненкову, как это не раз случалось с ним и позднее, преодолеть свойственную ему инертность. Но, взяв на себя дело подготовки нового издания Пушкина, Анненков обретает на долгое время поразительную энергию и целеустремленность в выполнении намеченной программы.

При этом Анненкова увлекают не узко специальные научные задачи, связанные с подготавливаемым изданием. В условиях «мрачного семилетия» 1848–1855 годов выход нового собрания сочинений Пушкина и правдивое воссоздание исторического облика великого поэта предстают перед Анненковым постепенно как важные, насущно необходимые исторические задачи, без решения которых невозможно восстановление нормальной преемственности между прошлыми культурными традициями русского общества и современностью, – преемственности, поколебленной реакцией конца 40-х – начала 50-х годов. Сознание ответственности этой задачи и ее культурного значения сделало на долгое время работу над Пушкиным главным делом жизни Анненкова.

«В Пушкине общество признало себя великим историческим лицом, – очень натурально, что о нем стали собирать биографические данные, как и о всяком лице в народной истории»[11], – писал в 1857 году Н.Г. Чернышевский, намекая на анненковские материалы и рассматривая «Записки» П. А, Кулиша о Гоголе, очерк Анненкова о Станкевиче (и, по-видимому, роман Герцена «Былое и думы», который Чернышевский не имел возможности назвать в подцензурной печати) как разные формы проявления пробудившейся в русском обществе в эпоху «мрачного семилетия» острой потребности в восстановлении поколебленной исторической и культурной связи между прошлой и современной умственной жизнью передовой России. Сам Чернышевский, как. мы хорошо знаем, также стремился укрепить эту связь, создавая в 50-е годы «Очерки гоголевского периода русской литературы», где он дал развернутую оценку исторического значения критической деятельности В.Г. Белинского для русского общества.

«Помню я, – заметил Анненков в одном из своих писем, – что в 1849 году Гоголь находил необычайную пользу для литературы в тогдашней системе цензурного ограничения: это, говорил он, временный арест, чтоб заставить людей мыслить. Иногда кажется, что он прав. Десять лет молчания, которые способны были отупить любую другую, не молодую нацию, подготовили у нас только настоящую литературу <…>»[12]. В работе по подготовке нового периода русской литературы, призванного сменить эпоху «мрачного семилетия», стремился по-своему принять участие и Анненков, создавая «Материалы для биографии А.С. Пушкина» и готовя новое, первое критическое издание произведений поэта.

Имена Пушкина, Гоголя, Белинского навсегда остались окруженными в его глазах священным ореолом. И как бы ни расходился он в понимании их творчества с Герценом и Чернышевским, Анненков считал себя призванным отстаивать и защищать их наследие в борьбе с общественной пассивностью, бездуховностью, отказом от высоких этических идеалов, характерными для основной части русского дворянства в эпоху «мрачного семилетия».

И недаром, вспоминая об эпохе «мрачного семилетия» и о своей личной позиции в литературно-общественной борьбе той эпохи, Анненков писал в конце жизни: «<…> Сильно ошибаются те из наших современников, которые представляют себе положение русской литературы в описываемый промежуток времени исключительно и безусловно страдательным <…> Писатели, издатели, труженики всех родов, напротив, много и деятельно работали тогда <…> Если нравственные и умственные силы общества оказались налицо, и даже в значительном обилии, тотчас же, как сняты были первые путы, мешавшие их движению, то этот несомненный факт нашей жизни, удививший многих <…>, подготовлен был всецело предшествовавшим периодом литературы»[13].

4

Работа над созданием «Материалов для биографии А.С. Пушкина» заставила Анненкова параллельно решать две взаимосвязанных задачи. Первая из них состояла в создании наиболее полной и объективной в существовавших в то время условиях внешней картины жизни поэта от рассказа о его предках, обстоятельствах его рождения и воспитания, окружавшей его в детстве культурной и литературной среде до смерти Пушкина. Для живого воссоздания этой картины Анненков не мог ограничиться теми скупыми, разноречивыми свидетельствами и фактами, которые успели появиться в печати за период, протекший с момента гибели Пушкина до начала 50-х годов. Чтобы критически проверить их и добыть достаточное количество материалов для сколько-нибудь целостной и вместе с тем исторически верной – хотя бы в общих чертах – биографии поэта, он должен был в течение ряда лет посещать лиц, знавших Пушкина, и переписываться с ними, раздобывая от них часто буквально по крупицам тот биографический материал, которым они располагали.

5 декабря 1852 года, в разгаре своих трудов, Анненков писал М.П. Погодину: «Работа моя, известная Вам, оказалась гораздо сложнее, чем я думал. Биография подвигается медленно, что объясняется ее задачей – собирать сведения о Пушкине у современников. Вы знаете, какая бывает беготня за современниками. Биография Пушкина есть, может быть, единственный литературный труд, в котором гораздо более разъездов и визитов, чем занятий и кабинетного сидения. Мне удалось уже отобрать письменные сведения у барона Корфа, Матюшкина, Комовского, Яковлева (товарищей Пушкина по Царскосельскому лицею. – Г.Ф.). Много еще обещают впереди. Я писал отсюда к Вельтману и С.Ф. Полторацкому, прося их о сообщении историй их знакомства с Пушкиным, особенно касательно кишиневской и одесской ее эпох, но ответов еще не получил. Горько будет, если совсем не получу. П.А. Плетнев, которому читал я первые листы биографии, делится своим добром весьма радушно <…> Оценить его (Пушкина. – Г.Ф.) заслуги, может быть, я не сумею, но в способности понять этот удивительный характер – вряд ли кому уступлю. Много и здесь я получил от друзей-неприятелей его странных поминок, но в самых рассказах их превосходная личность Пушкина выказывается чрезвычайно ясно, назло им»[14].

До нас дошли бумаги Анненкова, в которых отражен круг современников, к помощи которых он обращался. 23 декабря 1850 года (3 января 1851 г.) Н.В. Берг записал для Анненкова воспоминания о Пушкине С.П. Шевырева. Анненкову удалось также записать в 1851–1852 годах устные рассказы о Пушкине и его эпохе (или получить рукописи письменных воспоминаний о них) от брата поэта Л.С. Пушкина, его сестры Ольги Сергеевны и ее мужа Н.И. Павлищева, Я.И. Сабурова, К.К. Данзаса, П.В. Нащокина, П.А. Катенина, В.И. Даля, С.А. Соболевского, В.А. Соллогуба, А.А. Кононова, Н.И. Вульфа, ознакомиться с рядом неизданных архивных документов о поэте. Н.Н. Пушкина-Ланская предоставила в распоряжение Анненкова часть писем поэта к ней, к ее матери и к другим лицам, а также рассказала ему некоторые подробности о взаимоотношениях Пушкина с семьей Гончаровых в период, предшествовавший их женитьбе. Помощь Анненкову в ходе работы над монографией оказывали также Н.В. Гоголь, П.А. Вяземский и П.А. Плетнев.

В сентябре 1851 года Гоголь писал М.П. Погодину, рекомендуя ему Анненкова: «Павел Васильевич Анненков, занимающийся изданием сочинений Пушкина и пишущий его биографию, просил меня свести его к тебе затем, чтобы набрать и от тебя материалов и новых сведений по этой части,

Если найдешь возможным удовлетворить, то по мере сил удовлетвори, а особенно покажи ему старину <…>»[15]

Несмотря на длительную переписку с Погодиным и постоянно возобновляемые просьбы прислать его воспоминания о Пушкине, Анненков так и не смог воспользоваться в «Материалах» его помощью. К записи своих воспоминаний о поэте Погодин приступил лишь в 1864 году, передав их для публикации П.И. Бартеневу. Тем не менее Анненков и после 1856 года не оставлял работы над собиранием и изучением воспоминаний современников о Пушкине. В 1857 году ему удалось через посредство Л.Н. Толстого получить рукопись воспоминаний о встрече с Пушкиным на Кавказе в 1829 году И.И. Пущина, а в 1859 году – воспоминаний о нем А.П. Керн. Анненков был также одним из первых, оценивших значение воспоминаний о Пушкине И.И. Пущина, опубликованных впервые в неполном виде в 1859 году, хотя сам Анненков, в отличие от Пущина, вынужден был в «Материалах» полностью обойти вопрос о личных и идейных связях поэта с декабристами, да и позднее в книге «Пушкин в александровскую эпоху» (1874) трактовал их с иных, чем Пущин – умеренно либеральных позиций.

Вторым источником анненковской биографии Пушкина послужило изучение русских газет и журналов 10–30-х годов. В бумагах Анненкова, хранящихся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского дома) Академии наук СССР, есть несколько тетрадей его выписок и извлечений из русских журналов 10–30-х годов XIX века – «Вестника Европы», «Московского вестника», «Атенея», «Московского телеграфа», «Телескопа» и т. д. «Очевидно, – заметил по этому поводу цитированный выше Л.Н. Майков, первый издатель собранных Анненковым черновых материалов, опубликовавший часть их после смерти критика, – биограф придавал особое значение старинной журнальной полемике и справедливо искал в ней указаний на то, как постепенно слагалось в русском обществе воззрение на поэтическую деятельность Пушкина»[16].

Наконец, главный источник «Материалов» составили рукописи поэта, которые впервые после В.А. Жуковского стали доступны Анненкову и глубокое тщательное изучение и использование которых помогло ему создать не обычную биографию поэта в ходовом, общепринятом смысле слова, а поистине уникальную по своему жанру и выдающуюся по художественным достоинствам книгу о великом русском поэте.

Работая над изданием сочинений Пушкина и его биографией, Анненков, подобно Чернышевскому и Добролюбову, относился полемически к «школе тех археологов и исследователей, которые, освободив себя от труда мышления, заменили его трудом простого собирания документов, сличения разностей между текстами, перечетом отметок, которые существуют на различных актах, и тему подобными предварительными работами <…>», В противовес представителям мелочной «библиографической» критики, он считал своею долгом «обобщать факты, извлекать из них определение, основываясь на внутреннем их содержании, достигать положительных выводов и заключений, опираясь на мысль, полученную из <…> сущности и духа» собранных материалов[17].

«Собиратели биографических подробностей и передатчики своих воспоминаний представляют обыкновенно работу создания лица самим документам и данным, какие они сообщают, ничем не помогая им от себя, кроме примирения встречающихся противоречий более или менее искусственными приемами и кроме наблюдений за равномерным распределением темных и светлых красок в своих картинах с помощью большей или меньшей обработки тех или других», – писал Анненков уже в 60-е годы, через десять лет после завершения «Материалов». Между тем «войти в какие-либо близкие, родственные, интимные отношения с одним уже отжившим существованием можно только через посредство исторического чутья и художественного инстинкта, соединенных вместе». Только таким образом биограф добьется цели «освободить благородное лицо Пушкина от условных представлений и возвратить ему в биографии то мужественное нравственное выражение, которое производило такое обаятельное выражение на окружающих при его жизни и способное выдержать, не изменяясь, все возможности разоблачения, факты и даже позорные нападки после того»[18].

Примечательно письмо Анненкова к А.П. Керн, где, убеждая ее написать воспоминания о Пушкине, Анненков замечал, что при этом ей надо стать выше «маленьких и пошленьких соображений мещанского понимания морали, <…> допускаемого и недопускаемого в обществе», ибо только при этом условии можно «показать лицо и событие во всей их правде и так, чтобы самая эта правда нисколько не мешала ни любить, ни уважать их». Только при соблюдении этого условия биограф и мемуарист, согласно Анненкову, становятся достойными получить «имя летописца, эпохи»[19]

Стремясь в «Материалах» и других своих трудах о Пушкине дать характеристику Пушкина как «человека и замечательного типа своего времени», Анненков, по собственному признанию, тщательно избегал панегирического тона[20], того, что в XX веке Маяковский, говоря о работах пушкинистов, называл «хрестоматийным глянцем». Биографию поэта Анненков стремился основать на «местной правде», «на истине и неопровержимых «фактах»[21]. Обобщая и объединяя в «Материалах» свидетельства современников о поэте, Анненков смог донести до нас живые их голоса, сумев в то же время придать лучшим страницам своей книги внутреннюю художественную цельность и ту редкую свежесть и убедительность, которая свойственна обычно живым свидетельствам современников. Его книга приобрела для сегодняшнего читателя ту же особую ценность, что и произведения Анненкова-мемуариста, хотя он и не был непосредственным свидетелем жизни поэта или его собеседником, а писал свою книгу на основе тонкого художественного творческого «вживания» в атмосферу еще сравнительно близкой ему пушкинской эпохи.

«Это не панегирик и не апология, – писал Чернышевский об очерке Анненкова «Гоголь в Риме летом 1841 года», – это просто правдивый рассказ, который для доброй славы человека бывает лучше всяких панегириков и апологий». «Он не делает нашего великого писателя идеалом всевозможных добродетелей, но видит в нем человека, которого трудно было бы не полюбить, соединившись с ним, и нельзя было бы не уважать, поняв его, – и читатель верит тому»[22]. Эти слова Чернышевского можно отнести и к анненковской биографии Пушкина, несмотря на свойственные ей недостатки, обусловленные как временем и обстоятельствами ее появления, так и противоречиями мировоззрения самого первого биографа Пушкина.

«Цель биографии – уловить мысль Пушкина», – заметил Анненков. Слова эти определяют новаторский характер его «Материалов».

Стремясь очертить особое, специфическое место Пушкина в истории русской поэзии, Белинский проводил рубеж между Пушкиным и его предшественниками, с одной стороны, Пушкиным и преемниками его в русской литературе, с другой. Творчество Пушкина, по мысли Белинского, было закономерным звеном развития истории и русской культуры, оно было подготовлено всеми его предшественниками в истории русской поэзии, творчество которых влилось в его поэзию, как малые реки в большую. Но в то же время между Пушкиным и его предшественниками было, по Белинскому, и существенное различие. У русских поэтов допушкинской поры от Ломоносова до Жуковского поэзия была выражением благородных и добрых чувств, имела более или менее дидактический характер. Пушкин же дал в России непревзойденный образец поэзии уже не как проявления благородного чувства, но поэзии как искусства в высшем и совершеннейшем значении этого слова. Его поэзия явилась живым отблеском не прекраснодушной мечты, но реальной красоты и поэзии самой жизни, облаченным в столь же совершенную, адекватную ей артистическую художественную форму. Освободить поэзию от всех посторонних примесей и благодаря этому остаться навсегда эстетическим воспитателем будущих поколений русского общества – таковы были, по Белинскому, призвание и величайшая, вечная заслуга Пушкина в истории русской культуры. Но, сохранив навсегда значение нормы и образца русского художественного гения, поэзия Пушкина в другом отношении, по мнению критика, стала рубежом, который русское общество и русская культура исторически закономерно должны были на известное время оставить за собой в процессе дальнейшего развития. Ибо для передовой России вслед за эпохой «искусства» наступила другая эпоха – «мысли» и революционного «дела» – и представителями этой эпохи явился уже не Пушкин, а его ученики – Лермонтов и Гоголь, страстное и беспокойное творчество которых, насыщенное критическим духом, пафосом сомнения и отрицания, отвечало революционному характеру новой, послепушкинской эпохи русской жизни.

Утверждая взгляд на Пушкина как на «поэта-артиста», «поэта-художника», историческая миссия которого вытекала из исторических задач его времени и состояла в создании для будущих поколений высшего возможного образца «поэзии как искусства», Белинский исходил из тех же социально-исторических соображений, из которых, например, исходил в Германии Г. Гейне. Провозгласив Гете величайшим художником слова, Гейне отнес его тем не менее к миновавшей для новейшего революционного времени «эпохе искусства» («Kunstperiode»), которой суждено одновременно навсегда остаться вершиной национальной художественной культуры и в то же время исторически закономерно уступить свое место иному, более субъективно экспрессивному, энергичному типу творчества, непосредственно обращенному к новым потребностям жизни, ее резким противоречиям и противоборствующая тенденциям.

Исходя в «Материалах» в ряде случаев из тезиса Белинского о Пушкине как «поэте-художнике» по преимуществу, Анненков придал этому тезису новый – полемический – оттенок, чуждый Белинскому. Эстетические идеи Пушкина Анненков сблизил не только с эстетической платформой «Московского вестника», но и с теорией «чистого искусства», как понимал ее сам Анненков. «<…> Он (Пушкин. – Г.Ф.) усвоил себе теорию «творчества, которая проводила резкую черту между художником и бытом, его окружающим», – писал в связи с этим Анненков в «Материалах». «…Из круга молодых людей, содействовавших успеху журнала («Московского вестника». – Г.Ф.), вынес он свой полный, установившийся, свой взгляд на художника и искусство», высокую цель которых он считал «независимой от требований современности <…> Как служитель изящного, он не принадлежал толпе, не разделял ее стремлений и не признавал ее нужд».

И, однако, своеобразный исторический парадокс состоит в том, что, провозгласив Пушкина – в соответствии с идеями «эстетической» критики 50-х годов – сторонником теории «бессознательного» «чистого искусства», искавшим в мире поэзии эстетического «примирения» противоречий жизни, именно Анненков на деле в анализе жизни и, творчества поэта вступил в глубочайшее явное и очевидное противоречие с этим тезисом. Книга его всем своим содержанием не только подрывала представление о Пушкине как о стороннике теории «бессознательного» творчества, но и существенно корректировала взгляд Белинского на Пушкина как на поэта, руководящим, верховным законом мысли и творчества которого было по преимуществу «художническое», «поэтическое» отношение к жизни и ее явлениям.

Уделив пристальное внимание стихотворениям Пушкина о свободе и не зависимости поэта и его высоком, «артистическом» призвании, Анненков впервые поставил вопрос о том, что взгляды поэта на сложные отношения поэта и «толпы», получившие выражение в этих стихах, явились результатом осмысления Пушкиным его драматических отношений с правительством и современным поэту дворянством. Мучительно переживая разлад с окружающим обществом, непонимание публики, постоянные попытки правительств» Николая I и рептильной, казенно-официальной прессы вмешиваться в его личную жизнь, подчинить своим корыстным целям его талант и вдохновенна, с одной стороны, а с другой, уступая порою своей порывистой и страстной натуре и в силу этого невольно становясь жертвой страстей и неблагоприятных обстоятельств, Пушкин – по Анненкову – был вынужден затвориться в своем рабочем кабинете; только здесь поэт мог обрести на время свободу, успокоение и внутреннее просветление, которых не мог найти за его пределами. Истолкованные таким образом стихи Пушкина о поэте и поэзии получили в устах его биографа очевидное социально-критическое звучание, предстали как отражение трагической исторической судьбы Пушкина – поэта и человека.

Первый оценив по достоинству рабочие тетради Пушкина, Анненков не случайно отвел в «Материалах» особое место описанию и характеристике этих тетрадей. Ибо творческая жизнь Пушкина в отражении его рабочих тетрадей с пестрой сменой в них автобиографических признаний, творческих набросков и рисунков поэта предстала перед Анненковым как жизнь постоянной, ни на минуту не прекращавшейся работы живой, энергичной мысли Пушкина, а его великие, гармонически художественные творения – как продукт огромного, тщательно обдуманного труда. Изучение рабочих тетрадей Пушкина, его черновиков, творческих планов, исторических и автобиографических набросков, литературно-критических статей и фрагментов – частично неопубликованных, а частично, хотя и напечатанных при жизни, но не вошедших в первое издание его сочинений и недооцененных предшественниками Анненкова – «Истории Петра», пушкинских писем позволили Анненкову нарисовать в «Материалах» совершенно новый, иной образ поэта, чем тот, который был привычен для большинства дворянских читателей и светских знакомых Пушкина, перед которыми он сознательно не хотел раскрывать свою драматическую, богатую и сложную внутреннюю жизнь.

В результате внешний биографический материал хотя и занял в «Материалах» свое, надлежащее место, но не стал для автора важнейшим. На первое место в общей картине, нарисованной биографом, выдвинулась внутренняя творческая биография Пушкина, воссоздание динамики его творческого процесса, путь развития и углубления его исторической и художественной мысли, картина постоянного, сложного взаимодействия между мыслью Пушкина и окружающей действительностью.

Пушкин предстал в изображении Анненкова как художник-мыслитель, вся внутренняя жизнь и творческая работа которого были неотделимы от реальной жизни и событий его времени. Исследуя черновики поэта и прослеживая по ним основные вехи творческой истории «Бориса Годунова», «Евгения Онегина», «Путешествия в Арзрум», «Тазита», «Медного всадника» и других произведений Пушкина, Анненков постарался не только показать внутреннюю эволюцию каждого из этих пушкинских замыслов, но и нащупать тот внутренний центр, который скреплял воедино отдельные разрозненные звенья жизни и творческой биографии поэта. Жизнь Пушкина впервые оказалась показанной в «Материалах» в сложном единстве семейно-родового и личного, исторически обусловленного и психологически-индивидуального, общего и особенного. Лики Пушкина – человека, поэта, истерика, критика, полемиста, черты его житейского и литературного облика влились в единый, цельный портрет, заняли в книге свое место, не нарушая гармонии общего впечатления. Существенную помощь в этом Анненкову оказало широкое обращение к пушкинским письмам, к дошедшим до нас фрагментам уничтоженных «Записок» и другим автобиографическим наброскам поэта, а также введение произведений Пушкина в контекст историко-литературных, моральных и эстетических суждений, разбросанных в его статьях и черновиках.

«Не надо забывать, однако ж, – замечает Анненков, ограничивая значение высказанной им же самим только что мысли об отражении идей художественного «артистизма» в творческих декларациях Пушкина, – что все отвлеченное и неприложимое к жизни в теории исправлено было практическим смыслом самого поэта, который никогда не смог отделиться от исторического и практического быта родины, от окружающих явлений природы и никогда не мог уйти в самого себя до того, чтоб случайные, местные явления не тревожили его сердца и не пробуждали его вдохновения». Мысль, выраженная в этих словах, стала на деле определяющей для общего смысла истолкования Анненковым образа Пушкина – человека и поэта – вопреки предрассудкам, свойственным Анненкову как представителю «эстетической критики» 50-х годов.

Отсюда и ряд других, немаловажных акцентов, впервые внесенных Анненковым в истолкование Пушкина и составлявших шаг вперед по сравнению с оценкой ряда сторон его творчества в статьях Белинского. Так Анненков, в отличие от Белинского, высоко оценил «Сказки» Пушкина, отметив общее – огромное – воздействие на поэта в зрелые годы элементов народного мировоззрения, «гениальное» проникновение его в дух русского народного творчества, умение «голосом великого мастера» пропеть русскую деревенскую песню, возвысив ее до уровня высочайшего художественного совершенства, воссоздать самые «склад и течение» народной речи. Существенный шаг вперед Анненков сделал и в истолковании прозы Пушкина. Правда, в «Повестях Белкина» Анненков оценил не столько их содержание, сколько «нежность красок», «тонкую иронию, лукавый и вместе добродушный юмор», «простоту языка и средств, употребляемых автором для сцепления и развития происшествий». Но уже в «Истории села Горюхина» он увидел признаки поворота поэта «к простой действительности и к быту», «истинное сочувствие» к ним, предвещающее последующие его прозаические произведения с их богатым культурно-психологическим и социальным содержанием. Трагедию «Борис Годунов» Анненков справедливо истолковал как то «зерно, из которого выросли исторические и большая часть литературных убеждений поэта», как решающий рубеж на пути его возмужания, обретения им полной творческой зрелости и самостоятельности. Работа над «Борисом Годуновым» явилась, по Анненкову, первым, исходным шагом движения Пушкина, приближавшего его к широкому, эпическому постижению прошлого и настоящего русской жизни. Оно получило выражение в усилившемся у Пушкина в 30-е годы тяготением к эпосу, к широте и масштабности осмысления действительности, в обращении к религиозно-легендарным и философско-историческим образам и темам.

Анненков систематизировал в «Материалах» рассказ о предках поэта – Пушкиных и Ганнибалах – и очертил ту роль, какую воспоминания об их славных заслугах перед родиной играли в формировании общественно-исторического мировоззрения поэта. Личность матери, отца и дяди поэта, черты его семьи и воспитания выступили ярко в его рассказе со своими живыми, неповторимыми красками. Стремясь уже на первых страницах своей книги показать, какими глубокими и прочными нитями личность поэта была связана с миром русской народной культуры, Анненков уделяет особое внимание няне Пушкина, как живой посреднице между ним и национально-народной культурой во всем богатстве ее разнообразных отражений. Относя Арину Родионовну к «типическим и благороднейшим лицам русского мира», биограф пишет о ней и влиянии ее на поэта: «Соединение добродушия и ворчливости, нежного расположения к молодости с притворной строгостию, – оставили в сердце Пушкина неизгладимое воспоминание. Он любил ее родственною, неизменною любовью и, в годы возмужалости и славы, беседовал с нею по целым часам <…> Весь сказочный русский мир был ей известен как нельзя короче, и передавала она его чрезвычайно оригинально. Поговорки, пословицы, присказки не сходили у ней с языка. Большую часть народных былин и песен, которых Пушкин так много знал, слышал он от Арины Родионовны. Можно сказать с уверенностью, что он обязан своей няне первым знакомством с источниками народной поэзии и впечатлениями ее <…>».

Отмечает Анненков и другой важный фактор, способствовавший уже в детские годы пробуждению у Пушкина интереса к русской народной жизни и культуре, – впечатления летней жизни семейства Пушкиных в селе Захарове, где будущий поэт слышал народные песни, наблюдал хороводы и пляски и впервые познакомился с историческими преданиями о Борисе Годунове: «Таким образом, – замечает по этому поводу биограф, – мы встречаемся, еще в детстве Пушкина, с предметами, которые впоследствии оживлены были его гением».

Изображая на дальнейших страницах личность поэта в ее постоянном движении и развитии, Анненков впервые органически связал каждый из этапов творчества поэта с определенным периодом его биографии. Родительский дом, лицей, пребывание на Кавказе, в Крыму, в Кишиневе, в Одессе, годы, проведенные в глубоком творческом уединении в Михайловском, возвращение в Москву и Петербург, поездки поэта в Арзрум и Оренбург, болдинская осень стали в изображении Анненкова важнейшими вехами не только жизни, но и внутренней творческой биографии поэта. Биографу удалось выпукло и ярко показать, характеризуя каждый из периодов жизни Пушкина, какое влияние конкретные неповторимые особенности местной природно-географической среды и культурной обстановки, окружавшей поэта в этот период, имели на тематику, сюжеты и образную ткань его произведений, на направление и характер движения его поэтической мысли. Тем самым Анненков заложил основы той биографической периодизации творчества Пушкина, которой мы пользуемся до сих пор.

Широко показал Анненков роль мировой культуры, литературы, искусства в жизни Пушкина: «…с девятого года начала развиваться у него страсть к чтению, которая и не покидала его во всю жизнь. Он прочел, как водится, сперва Плутарха, потом Илиаду и Одиссею, в переводе Битобе, потом приступил к библиотеке своего отца, которая наполнена была французскими классиками XVII века и произведениями философов последующего столетия <…> Он проводил бессонные ночи, тайком забираясь в кабинет отца и без разбора пожирал все книги, попадавшие ему под руку». И в дальнейшем биограф тщательно прослеживает, как каждый период жизни и творчества поэта был связан с вовлечением в орбиту его размышлений и художественных интересов новых общественно-исторических, культурных и литературных явлений, закономерную смену его художественных вкусов и интересов под влиянием духовного возмужания поэта, углубления и расширения его умственного кругозора.

Открывая обзор поэзии Пушкина его первыми полудетскими опытами, Анненков внимательно и серьезно прослеживает весь ход его творческого развития вплоть до последних произведений и незавершенных замыслов. При этом каждое отдельное произведение он стремится одновременно вписать в рамки определенного периода творчества поэта и рассмотреть в перспективе его общего развития. Особое внимание биограф уделяет вопросу о формировании творческой индивидуальности Пушкина. Он показывает, что постоянный рост художественной самобытности, углубление народности пушкинского творчества было его своеобразной художественной доминантой, основным, определяющим законом.

Прекрасно понял Анненков, что поэзия была для Пушкина страстью, свободным, органическим проявлением его натуры, делом, без которого он бы не мог жить и дышать. «Звуки, по собственному его выражению, – замечает по этому поводу Анненков, – беспрестанно переливались и жили в нем, но следует прибавить, что он внимательно прислушивался к ним, что он наслаждался ими почти без перерыва. Это было важное дело его жизни, несмотря на все усилия его скрыть тайну свою от света и уверить других в равнодушии к поэтической своей способности».

Анализируя произведения поэта, Анненков на многочисленных примерах показал любовь Пушкина к ясности и отчетливости мысли и выражения, его стремление избегать всего бесформенного и неопределенного.

«Пушкин был мужествен во всех чувствах своих. Он так же мало способен был к нежничанью и к игре с ощущениями, как, наоборот, легко подчинялся настоящей страсти. Мы знаем, что он советовал людям, близкий его сердцу, скорее отделываться от неопределенных томлений души, выходить на прямую дорогу и назначать цель своим стремлениям. То же требование бодрости и силы, которое присущно было ему по натуре, перенес он и на самый язык впоследствии» – этими прекрасными словами Анненков охарактеризовал общий, господствующий пафос поэзии Пушкина.

Широко освещая открытость души Пушкина «всем впечатленьям бытия», говоря о внимательном изучении им поэтов других времен и народов, Анненков подчеркивает, что поэты, которых он изучал и влияние которых испытал, были для Пушкина «ступенями, по которым он восходил к полному проявлению своего гения». На примере сцены Григория и Пимена из «Бориса Годунова» (которую Анненков называет «гениальной сценой, плодом глубокого размышления и неослабного поэтического вдохновения»), Анненков стремится показать, что поэзия Пушкина «есть столько же наше достояние, сколько и достояние литератур всех образованных народов».

Наряду с народной поэзией, постоянным предметом любви и внимательного изучения Пушкина, подчеркивает биограф, – особенно в последние годы жизни – был русский язык – «народные пословицы, фразы и термины старой нашей литературы». «Заметки, мысли, соображения, выписки из сочинений были невидимым основанием, на котором созидались и образ его мыслей, и понимание предметов, и само направление духа, направляющее поэтический дар его».

Живое понимание глубокой уникальности поэзии Пушкина, ее значения как нормы национального русского искусства сочетается в книге Анненкова со стремлением раскрыть для читателя как биографический подтекст произведений поэта – те «тонкие нити», которые связывают их с «воспоминаниями сердца», с «душой» самого автора, – так и их историко-литературную подпочву, а также восприятие его современниками.

Анненкову удалось также тонко передать многие черты человеческого облика поэта – его внешнюю простоту, общительность, благородное прямодушие, свойственную ему постоянно потребность в дружеском общении и откровенности, полное отсутствие зависти к таланту других, внимательное и отзывчивое отношение к современникам и младшим товарищам по перу: «В обхождении Пушкина была какая-то удивительная простота, выпрямлявшая человека и с первого раза установлявшая самые благородные отношения между собеседниками». Способность Пушкина радоваться чужому дарованию, его внимательное отношение к младшим, начинающим писателям-современникам Анненков иллюстрирует на примере его отношения к Дельвигу, Баратынскому, Языкову, Кольцову, Гоголю.

Умение воссоздать живой образ Пушкина – поэта и человека – в его неповторимом обаянии, показать богатство и разнообразие предметов, постоянно занимавших его мысль, свойственную этой мысли кипучую энергию, щедрость и богатство натуры поэта – все эти особенности анненковских «Материалов» обеспечили им сочувственное внимание современников[23].

5

«Материалы для биографии А.С. Пушкина», составившие первый том анненковского издания сочинений поэта, вышли в свет (так же, как и второй том этого издания) в начале 1855 года, незадолго до смерти Николая I. Таким образом, писалась и цензуровалась книга Анненкова при жизни Николая (который – и это прекрасно понимал Анненков – отнюдь не был склонен допустить в ней ничего, что – так или иначе – затрагивало бы вопрос о социально-историческом драматизме писательской судьбы Пушкина, о его связях с декабристами; его сложных взаимоотношениях с Александром I, как и с самим Николаем и другими лицами царской фамилии). К тому же официальное положение мужа вдовы Пушкина – П.П. Ланского и брата Анненкова Ивана Васильевича связывало биографа и накладывало на него дополнительные нравственные обязательства, с которыми он вынужден был считаться. Наконец, жива была сама Наталья Николаевна Пушкина-Ланская, а потому Анненков не мог в своей биографии хотя бы кратко коснуться семейной драмы Пушкина, истории его взаимоотношений с Дантесом и Геккереном и вообще всех обстоятельств, которые привели к последней дуэли Пушкина. Запретными оставались для Анненкова и темы преследования Пушкина Воронцовым, Уваровым, Бенкендорфом, как и все те бесчисленные унижения, которым Пушкин постоянно подвергался в последние годы жизни. Как свидетельствует внимательное изучение «Материалов для биографии А.С. Пушкина», Анненков, по-видимому, не мог назвать в них прямо даже имя Булгарина как литературного врага Пушкина и предмета язвительных насмешек поэта, хотя и имя Булгарина и история журнальной полемики его с Пушкиным и лицами пушкинского окружения были хороша известны не только самому Анненкову, но и его читателям.

Вот почему Анненков неизбежно должен был с самого начала своей работы над «Материалами» сознательно ограничить свои задачи и подвергнуть излагаемые в них факты биографии Пушкина строжайшей автоцензуре. В «Материалах» не только ничего не говорится о причинах южной ссылки Пушкина, как и его высылки из Одессы в Михайловское, – в них не употребляется по отношению к соответствующим периодам жизни поэта самое слово «ссылка». Не названы в биографии имена таких лицейских товарищей Пушкина, как Пущин и Кюхельбекер, равно как имя такого широко популярного и любимого лицеистами профессора, как А.П. Куницын, обойдено молчанием имя хозяина Каменки – Давыдова; письма Пушкина к К.Ф. Рылееву и А, А. Бестужеву цитируются без указания адресатов, отсутствует рассказ о «Вольности», «Деревне», «Кинжале», послании Чаадаеву и других памятниках ранней, вольнолюбивой лирики Пушкина, равно как и о «Гавриилиаде», многих пушкинских эпиграммах и даже о таких позднейших стихотворениях, как элегия «Андре Шенье»[24], «Пророк», «Анчар», «Арион», «Послание в Сибирь» и т. д., анализ которых – так или иначе – должен был бы неминуемо увлечь автора на путь рассказа о тех событиях и обстоятельствах жизни поэта, о которых он сознательно вынужден был умалчивать. Более того, Анненков принужден был придерживаться официальной версии о снисходительном «добродушии» правительства к Пушкину и личной «заботливости» о нем Николая.

Вспоминая о цензурной обстановке начала 50-х годов, когда создавались «Материалы», Анненков позднее писал: «…составитель их знал, при какой обстановке и в каких условиях он работает, и мог принимать меры для ограждения себя от непосредственного влияния враждебных сил. Оно так и было. Нетрудно указать теперь на многие места его биографического и библиографического труда, где видимо отражается страх за будущность своих исследований и где бросаются в глаза усилия предупредить и отвратить толкования и заключения подозрительности и напускного воображения от его выводов и сообщений»[25].

О том, что Анненков сознательно стремился в биографии обойти все та обстоятельства и факты жизни поэта, которые, как он предвидел, могли помешать цензурному прохождению «Материалов», свидетельствуют и другие материалы, в том числе признание его в письме к М.П. Погодину от 12 февраля 1855 года:

«Что в молодости и кончине есть пропуски – не удивляйтесь. Многое из того, что уже напечатано и известно публике, не вошло и отдано в жертву для того, чтобы, по крайней мере, внутреннюю, творческую жизнь поэта сберечь всю целиком»[26].

Особенное беспокойство вызывал у Анненкова материал, относящийся к последнему периоду жизни Пушкина и к тем трагическим обстоятельствам его общественной и личной судьбы, которые подготовили его гибель:

«Третий месяц живу один-одинешенек в деревне и недоумеваю, что делать, – писал он 12(24) октября 1852 года об этом И.С. Тургеневу, с которым постоянно консультировался в ходе своей работы. – <…> Он (Пушкин. – Г.Ф.) в столице, он женат, он уважаем – и потом вдруг он убит. Сказать нечего, а сказать следовало бы, да ничего в голову не лезет. И так, и сяк обходишь, а в результате выходит одно: издавал «Современник» и участвовал в «Библиотеке». Из чего было хлопотать и в трубы трубить? Совестно делается … Есть кое-какие факты, но плавают они в пошлости. Только и ожидаю одной награды от порядочных людей, что заметят, что не убоялся последней. Вот Вам исповедь моя – и верьте – бесхитростная…»[27].

«Я понимаю, – отвечал на это признание Анненкову из Спасского Тургенев 28 октября (9 ноября) 1852 года, – как Вам должно быть тяжело так дописывать биографию Пушкина – но что же делать? Истинная биография исторического человека у нас еще не скоро возможна, не говоря уже с точки зрения цензуры, но даже с точки зрения так называемых приличий. Я бы на Вашем месте кончил ее ex abrupto – поместил бы, пожалуй, рассказ Жуковского о смерти Пушкина, и только. Лучше отбить статуе ноги, чем сделать крошечные не по росту. А сколько я мог судить, торс у Вас выйдет отличный. Желал бы я, говорю это откровенно, так же счастливо переменить свою манеру (в том же письме Тургенева содержатся выше его знаменитые слова о желании отказаться в писательстве от своей «старой манеры». – Г.Ф.), как Вы в своей биографии. Вероятно, под влиянием великого, истинно древнего по своей строгой и юной красоте пушкинского духа Вы написали славную, умную, теплую и простую вещь. Мне очень хочется дослушать ее до конца»[28].

Анненков почти буквально последовал совету Тургенева. Посвятив рассказу о последних годах и днях жизни поэта всего несколько беглых страниц, он в приложении перепечатал два уже одобренных цензурой и напечатанных ранее повествования о дуэли и смерти Пушкина – «Последние минуты Пушкина, описанные В.А. Жуковским, в 1837 г.» (приложение IV) и «Выписку из биографии А.С. Пушкина», составленную историком Д.Н. Бантыш-Каменским и помещенную в его «Прибавлении ко второй части Словаря знаменитых россиян» (СПб., 1847, с. 99–104) (приложение V). Оба эти документа содержали официально одобренный рассказ о предсмертном «прощении» Пушкина Николаем I и о трогательных словах и заверениях, будто бы обращенных к нему умирающим поэтом. Отнесение этих сообщений в приложения и всего лишь краткий пересказ их в самом тексте «Материалов для биографии А.С. Пушкина», сконцентрированный в одном абзаце, указывают на то, что Анненков, как Лермонтов, знал о враждебных отношениях между поэтом и двором в конце жизни Пушкина. Это убеждение, при всей свойственной ему осторожности и уклончивости, Анненков все же достаточно определенно выразил в своих позднейших трудах о Пушкине, написанных в 70-е годы. Но и в этих работах Анненков не исчерпал накопленный им огромный, ценнейший свод биографических записей и мемуарных материалов о поэте. Собранные им записи и воспоминания продолжали печататься на протяжении всего периода с последних двух десятилетий XIX века вплоть до наших дней.

В охарактеризованных нами сложнейших цензурных условиях в конце июля 1853 года Анненков закончил литературную обработку биографии Пушкина, а в сентябре того же года завершил подготовку пяти томов собрания его сочинений. В октябре 1853 года шесть томов анненковского издания были переданы Цензурным комитетом известному особой строгостью цензору А.И. Фрейгангу, который со своими замечаниями передал их в министерство народного просвещения, откуда все эти материалы были направлены начальнику III Отделения, шефу николаевских жандармов А.Ф. Орлову. П.В. Анненков со своей стороны передал в главное управление цензуры тщательно обоснованные возражения против многочисленных купюр в текстах биографии и сочинений Пушкина, на которых настаивал Фрейганг[29]. 27 января 1854 года Орлов наложил на эти документы резолюцию, что новое, исправленное издание сочинений Пушкина хотя и может быть допущено, но лишь «с высочайшего соизволения». 26 марта и 7 мая цензура дополнительно рассмотрела добавления и поправки к биографии Пушкина, представленные Анненковым на особое рассмотрение. В последующие месяцы Николай I, по-видимому, лично пожелал ознакомиться с анненковским изданием и «Материалами для биографии А.С. Пушкина». Лишь после этого 7 октября последовало его разрешение на новое издание сочинений Пушкина (включая его биографию): «Согласен, но в точности исполнить, не дозволяя отнюдь неуместных замечаний или прибавок редактора»[30].

Следует отметить, что не только тяжелые условия николаевской цензуры стесняли Анненкова во время его работы. Среди знакомых Пушкина были лица, которые считали «неудобным» и даже категорически недопустимым полное издание написанного поэтом. Яркое свидетельство тому – дошедшие до нас два письма С.А. Соболевского к М.П. Погодину и к М.Н. Лонгинову. В первом из них от 15(27) января 1852 года Соболевский заявлял, что с Анненковым «следует быть осторожнее и скромнее, ибо ведаю, коль неприятно было бы Пушкину, если бы кто сообщил современникам то, что писалось для немногих или что говорилось или не обдумавшись, или для острого словца, или в минуту негодования в кругу хороших приятелей»[31]. Во втором письме Соболевский, уже по выходе «Материалов», особо одобрял их автора «за то, что он не восхищается эпиграммами Пушкина, приписывает их слабости, сродной со всем человеческим, и признает их пятнами его литературной славы», а также «ни слова не упоминает о Гавриилиаде»[32]. Впрочем, в том же письме Соболевский указывал, что особая щекотливость положения Анненкова состояла в том, что он не только должен был избегать всего интимного, но более того – для угождения цензуре – «решиться сказать несколько глупостей в виде пачпорта истине»[33].

Только учитывая все те стеснения и трудности, с которыми пришлось столкнуться Анненкову-биографу, мы можем верно оценить его огромный, поистине незаурядный труд и нравственное мужество. Несмотря на крайне тяжелые цензурные условия и вынужденные ими уступки, Анненков все же смог впервые дать русскому читателю в «Материалах» живое представление не только о Пушкине-поэте, но и о Пушкине-человеке.

Анненков не скрывает того, что избранный Пушкиным путь смелого творческого служения русской литературе и русскому народу не был легок. «Как человек, открывший новый и обширный горизонт искусства на Руси, – замечает он о поэте, – он должен был поднять против себя много возражений и вражды и считать их естественным следствием, необходимостью своего призвания; но они волновали и сердили его. Только с 1832 года видит он свое место и назначение, умолкает для всех толков и распрей; но уже от горького чувства, оставленного ему журналистикой и пересудами публики, избавиться не может. Чувство это таится в нем, несмотря на молчание и наружное спокойствие, которым он обрек себя». И вместе с тем непонимание и вражда дворянского общества и укоры рептильной прессы, – и это особенно подчеркивает биограф, – не смущали Пушкина и не заставили его свернуть с раз избранного пути: «Он не терпел постороннего вмешательства в дела творчества», «никак не мог понять, а еще менее допустить права распоряжаться его вдохновением, назначать предметы для труда и преследовать жизнь его таким образом до самых тайных ее помыслов и побуждений».

Через два года после выхода первых шести томов своего издания сочинений поэта Анненков, воспользовавшись смягчением цензурных условий, вырванным обществом у правительства Александра II в преддверии крестьянской реформы, выпустил в конце 1857 года дополнительный (седьмой) том «Сочинений Пушкина», куда вошли произведения, не пропущенные в 1855 году николаевской цензурой. А в 1874 году в книге «Пушкин в александровскую эпоху» Анненков возвратился к детству и юности поэта и к раннему периоду его творчества (которые он, по собственному вышеприведенному признанию, должен был в «Материалах» особенно жестко сократить), чтобы иметь возможность шире осветить вопрос о лицейских годах поэта, его столкновениях с Александром I и связях с декабристами. Следует, впрочем, заметить, что в освещении именно названных вопросов в книге «Пушкин в александровскую эпоху» – при всем обилии содержащегося в ней нового материала – особенно отчетливо сказалось усиление политического консерватизма Анненкова в 70-е и 80-е годы. Декабристские связи и симпатии Пушкина Анненков характеризует как проявление не столько стойких политических симпатий, сколько отчасти стремления выделиться из общей массы сверстников и заявить о себе, отчасти усвоенного Пушкиным уже в молодые годы представления о роли политически самостоятельной, независимой от престола аристократии, призванной ограничить бесконтрольность и всевластие самодержавной власти. Зато обращение Анненкова в преддверии столетнего юбилея со дня рождения Пушкина к последнему периоду его жизни, характеристику которого в «Материалах» он вынужден был сжать до предела, «обрубив», по вышеприведенному выражению Тургенева, «ноги» изваянной им статуе поэта, принесло две другие его пушкиноведческие работы, явившиеся достойным продолжением его «Материалов» – статьи «Общественные идеалы А.С. Пушкина (Об эволюции политических взглядов поэта и связи с ними его журнальных замыслов конца 20-х – начала 30-х гг.; 1880)» и «Литературные проекты А.С. Пушкина. Планы социального романа и фантастической драмы» (О замыслах романа «Русский Пелам» и драмы о папессе Иоанне; 1881)». В этих двух последних работах, завершивших путь Анненкова-пушкиниста, он отдал дань умственным и нравственным запросам новой эпохи, осветив в них место творчества Пушкина 30-х годов в истории формирования русского «реального» романа и развития русского общественного и национального самосознания в трудной обстановке первых лет царствования Николая I – в пору после поражения восстания декабристов, явившуюся в то же время начальным периодом выработки русским обществом новых антисамодержавных и антикрепостнических общественных сил и настроений.

6

В заключение надо сказать еще об одной особенности анненковской биографии: не все в Пушкине – человеке и поэте – было одинаково близко ее автору. Типичный представитель «эпохи 40-х годов» по своему умственному и нравственному складу, Анненков, как он сам многократно разъяснял, проводил резкую разделительную черту между Пушкиным-поэтом и Пушкиным-человеком»[34]. Причем если Пушкин-поэт вызывал безусловное восхищение и преклонение Анненкова, то многие черты Пушкина-человека Анненкову были глубоко чужды. К таким чертам относятся близость Пушкина к декабризму и вообще его мятежные, непокорные, вольнолюбивые порывы, претившие Анненкову – умеренному западнику и либералу-просветителю, а также сама «ренессансная» стихия личности Пушкина, свойственная ему глубокая жизнерадостность, страстность, чувственная откровенность, склонность к открытому, свободному проявлению своей натуры, могучая энергия выражения своих симпатий и антипатий, любви и ненависти без оглядки на принятые светские условности, на ходячую мораль и религиозные представления той эпохи. «Предприимчивое удальство и молодечество, – писал по этому поводу Анненков, – необыкновенная раздражительность, происходившая от ложного понимания своего достоинства и бывшая источником многих ссор; беззаботная растрата ума, времени и жизни на знакомства, похождения и связи всех родов – вот что составляло основной характер жизни Пушкина и всех его современников». Поэтому, определяя жизнь поэта как «полную контрастности», Анненков, при всем своем стремлении к полноте и объективности в изображении внутренней жизни поэта, ставил своей задачей очистить его образ от «проявлений раздраженного, буйного и скандалезного творчества», которые, по мнению биографа, нарушали «непогрешимую чистоту всех <…> мыслей и поэтических замыслов» Пушкина, ибо они «не выражают ни настоящей его природы, ни его развития, ни даже подлинного его настроения в минуту, когда писаны», но являются «детищами брожения и замашек его времени», «произведениями таланта, неверными самому себе»[35].

«Только <…> Пушкин, <…> который признан единственно воспитателем русского общества, мощным агентом его развития и объяснителем духовных сил, присущих народу, только этот нам и нужен, а о его двойнике нам достаточно общей характеристики <…> Важное поучение для современников наших несет с собою и этот, второй, побочный, так сказать, тип нашего поэта, если его изучать с надлежащей политической и этической точки зрения; но пенить его беседу наравне с тою, которая исходила от настоящего, великого Пушкина, мы уже не можем, а потому и ставить их рядом кажется нам более, чем ошибкой»[36].

И все же, при всех отмеченных недостатках биографической стороны книги Анненкова, достоинства ее, как верно поняли уже современники, значительно превышают ее недостатки.

Еще до выхода в свет анненковской биографии Пушкина некрасовский «Современник» писал о ней, приветствуя ее выход: «<…> к изданию приложена будет подробная биография Пушкина, богатая новыми и любопытными фактами, материалом для которой послужили бумаги самого поэта, письма о нем к разным лицам, записки о нем брата его Льва Сергеевича и других лиц, близких Пушкину. Имея в руках так изданного Пушкина, читая его биографию (которая одна составляет значительный том), где рядом с фактами жизни прослежены многие любопытные особенности его творчества, присматриваясь к почерку поэта, к его портрету, к рисункам, которые он иногда рисовал на полях своих рукописей (что все войдет в издание г. Анненкова), читатель получит возможность как бы перенестись в мастерскую великого поэта, из которой вышли бессмертные создания его гения. Вот какого издания «Сочинений Пушкина» давно и горячо желал «Современник»[37].

12 января 1855 года Н.А. Некрасов просил Анненкова: «Принесите мне завтра полный экземпляр биографии Пушкина, я начну о ней писать…»[38] Намерения этого Некрасов не выполнил. Но вместо его статьи в «Современнике» (1855, № 2, 4, 7 и 8) появились четыре обстоятельных статьи об издании Анненкова, принадлежащих перу Н.Г. Чернышевского и содержащих развернутое изложение взглядов Чернышевского на Пушкина, равно как и подробную критическую оценку заслуг Анненкова как редактора «Сочинения Пушкина» и биографа великого поэта. О «Материалах для биографии А.С. Пушкина» Чернышевский писал здесь: «Это первый труд, который надлежащим образом удовлетворяет столь сильно развившемуся в последнее время стремлению русской публики познакомиться с личностями деятелей русской литературы и образованности. Потребность эта уже вызвала довольно много монографий, отличающихся основательностью и подробностью библиографических и биографических исследований. Публика приняла эти первые опыты с живым сочувствием, но не могла не видеть в них важных недостатков. Как и всякое новое направление, стремление к подробным и точным исследованиям отечественной литературы было неумеренно в своих проявлениях. Каждая личность, почему-нибудь обращавшая на себя внимание трудолюбивых изыскателей, казалась им необыкновенно важною, заслуживающею самых подробных трактаций; каждый новый факт, ими отысканный, им казался чрезвычайно интересным для всей публики, как бы мелочен в сущности ни был. Потому все монографии, являвшиеся в последнее время, страдали важными недостатками и по содержанию и по форме. Растерявшись во множестве мелочных подробностей, каждый автор был не в силах обработать предмет с общей точки зрения и обременял свою статью бесчисленными библиографическими подробностями, среди которых утомленный читатель совершенно запутывался; вместо цельных трудов давались публике отрывки черновых работ, со всеми мелочными сличениями букв и стихов, среди которых или тонула, или принимала не свойственные ей размеры всякая общая мысль. Одним словом, вместо исследований о замечательных явлениях литературы представлялись публике отрывочные изыскания о маловажных фактах; вместо ученого труда в его окончательной форме представлялся весь необозримый для читателя процесс механической предварительной работы, которая только должна служить основанием для картины и выводов, из нее возникающих. Не такова биография Пушкина, которую будет читать русская публика при новом издании его творений. Она говорит не о какой-нибудь темной личности, которая привлекла внимание исследователя только потому, что была забыта, но забыта была только потому, что не заслуживала внимания потомства. Творения Пушкина, создавшие новую русскую литературу, образовавшие новую русскую публику, будут жить вечно, вместе с ними незабвенною навеки останется личность Пушкина. Важный труд, который знакомит нас с нею, представляется г. Анненковым в совершенно обработанной литературной форме. Кропотливая мелочная работа сличений и поисков, ему предшествовавшая, не выставляется на первом плане, затемняя для читателя черты великого писателя и его трудов; исследователь дает нам завершенную картину жизни и творчества Пушкина. Сличения годов, букв и отдельных стихов отнесены в примечания, если нужно для полноты; составитель биографии дал читателям не черновые свои бумаги, а жизнеописание, возведенное окончательною обработкою к форме литературного произведения. Его работа должна послужить для наших исследователей истории литературы образцом биографий»[39].

Через два года Чернышевский повторил в печати свою высокую оценку «Материалов» в связи с появлением очерка Анненкова «Гоголь в Риме летом 1841 года» и начала его биографии Станкевича. Он писал: «Нельзя не желать, чтобы г. Анненков, который более, нежели кто-нибудь, имеет средств для обогащения нашей литературы такими трудами, как его «Материалы для биографии А.С. Пушкина», «Воспоминания о Гоголе» и биография Станкевича, неутомимо посвящал свои силы этой прекрасной деятельности, которая доставила ему уже столько прав на благодарность русской публики. После славы быть Пушкиным или Гоголем прочнейшая известность – быть историком таких людей»[40].

Собранные и изложенные Анненковым в «Материалах» фактические сведения послужили опорой для Чернышевского при составления им в 1855 году биографического очерка «Александр Сергеевич Пушкин, его жизнь и сочинения», написанного для русского юношества. На них же основывался и Н.А. Добролюбов при работе в 1858 году над статьей «Александр Сергеевич Пушкин», опубликованной в «Русском иллюстрированном альманахе» (СПб., 1868). Добролюбов поместил в первом номере «Современника» за 1858 год также обширную рецензию на седьмой (дополнительный) том анненковского собрания сочинений Пушкина, где высоко оценил заслуги Анненкова – издателя и биографа – перед русской литературой и обществом. «Русские, любившие Пушкина как часть своей родины, как одного из вождей ее просвещения, давно уже пламенно желали нового издания его сочинений, достойного его памяти, и встретили предприятие г. Анненкова с восхищением и благодарностью», – писал критик[41] (хотя в целом к деятельности Анненкова-критика Добролюбов относился весьма сдержанно, а порой и прямо враждебно).

Кроме «Современника» е положительными рецензиями на «Материалы для биографии А.С. Пушкина» и анненковское издание сочинений поэта выступили и почти все другие русские журналы 50-х годов – «Отечественные записки» (отзыв В.П. Гаевского), «Библиотека для чтения» (статья А.В. Дружинина), «Атеней» (рецензия А.В. Станкевича), «Библиографические записки» (рецензия Е.И. Якушкина) и др. Сохранилось также много восторженных отзывов о «Материалах» в письмах к П.В. Анненкову и другим лицам, а также в личных дневниках первых их читателей в том числе отзывов С.Т. Аксакова, М.П. Погодина, зятя поэта Н.И. Павлищева, С.А. Соболевского, И.И. Пущина и других. Из них особенного внимания современного читателя заслуживают отзывы Н.И. Павлищева и И.И. Пущина. Первый из них в письме к Анненкову из Варшавы от 3(15) марта 1855 года писал:

«Я не мог оторваться от первого тома Вашeгo издания сочинений Пушкине; так удивительно сказание Ваше о жизни Пушкина под скромным названием материалов»[42].

Лицейский друг Пушкина И.И. Пущин в 1858 году заметил в своих «Записках», что Анненков «запечатлел свой труд необыкновенною изысканностью, полным знанием дела и горячею любовью к Пушкину – поэту и человеку»[43]. Вместе с тем в «Записках» Пущин, как отмечалось выше, стремился дополнить биографию Анненкова рассказом о политических взглядах поэта и о его связях с декабристским движением, доказывая, в противовес Анненкову, что связи эти были глубокими и органическими, а не преходящими и случайными, как утверждал Анненков.

Показателем высокой оценки анненковской биографии Пушкина современниками явился торжественный обед 17 февраля 1855 года, данный Анненкову его друзьями, на котором Анненкову поднесли экземпляр «Материалов для биографии А.С. Пушкина» в шагреневом переплете с надписью на первом листе: «Автору образцовой биографии Пушкина и добросовестному издателю сочинений великого нашего поэта – Павлу Васильевичу Анненкову – от его литературных друзей и знакомых». Под словами этими подписались И.С. Тургенев, И.И. Панаев, В.П. Боткин, Н.А. Некрасов, А.В. Дружинин, М.Л. Михайлов, М.В. Авдеев, А.Ф. Писемский, А.Н. Майков, Г.Н. Геннади, В.П. Гаевский, Е.Ф. Корш, М.А. Языков, А.Н. Жемчужников, А.К. Толстой, И.П. Арапетов, Н.В. Гербель, Я.П. Полонский.

Второе издание анненковского труда в 1873 году также имело немалый успех. В частности, в газете-журнале «Гражданин», которую в это время редактировал Ф.М. Достоевский, появилась обширная рецензия на него Н.Н. Страхова[44].

Позднее, в 1882 году, подводя в некрологе Анненкову итог его литературным заслугам, известный историк русской литературы А.Н. Пыпин писал о «Материалах для биографии А.С. Пушкина» и об анненковском издании Пушкина в целом: «Предприятие Анненкова было особенно ценно в обстоятельствах, среди которых жила тогда наша литература. Обстоятельства были очень малоблагоприятные. Окруженная тяжелым недоверием и подозрениями, литература едва хранила нить предания сороковых годов, и издание Пушкина приобрело цену нравственного обозрения; это было притом не только напоминание, но в значительной степени и реставрация писателя, который для критики сороковых годов (то есть для Белинского. – Г.Ф.) был величайшим явлением русской литературы и залогом ее будущего. Труд Анненкова был первый в своем роде опыт исследования внешней и внутренней биографии писателя, истории его содержания и способов творчества. Позднее, когда подобные изыскания установились и размножился вообще историко-литературный материал, нетрудно было указать недосмотры и ошибки в работе Анненкова; забывают только, что в подобных случаях чрезвычайно важно и особенно трудно бывает именно начало»[45].

Г.М. Фридлендер