Материнский инстинкт

Джилл ждала совсем не этого.

Для начала, не было ни знака, ни надписи — ничего, чтобы определить, что она попала на 1600, Пенсильвания-Авеню. И вообще, все это попахивало небывальщиной — чтобы сюда угодить, нужно было обойти квартал по боковой улице и уткнуться в какую-то постройку наподобие заброшенного склада. В таких в полицейских боевиках главный герой устраивает последнюю, самую крутую перестрелку.

Но Джилл ведь не была ни героем, ни героиней, ни даже чем-то средним. Она была самой собой, просто попала в затруднительное положение, к которому готова не была. Она сидела молча, когда водитель остановил лимузин на подъездной дорожке перед двойной дверью и извлек пульт для открытия ворог — некое низкочастотное устройство. Он и сам был довольно-таки низкочастотным — за все время их пути от отеля сюда не произнес ни одного слова. Просто какой-то Мистер Паинька.

А может, никакой он не водитель? Конечно, он мимолетно показал ей какие-то документы, носил соответствующую форму, лимузин у него был настоящий и номера на нем были государственные. Но документы можно подделать, форму купить, машину угнать. Может быть, ее отвезли на страшный заброшенный склад, а плохие парни сейчас ждут в засаде, за штабелями деревянных ящиков.

Внезапный жужжащий звук потревожил мысли Джилл. Двойная дверь ангара скользнула вверх, и лимузин вырулил в проем. Лучи фар прорезали темноту. Впереди Джилл не увидела ни ящиков, ни подъемников — склад оказался пустой оболочкой, скрывающий проезд.

Дорога вдруг ушла вниз, в темноту. В лимузине вдруг стало душно. Джилл задалась вопросом, как проветривается этот туннель, и проветривается ли вообще. И почему тут нет света? Как же жутко. Добро пожаловать в Белый дом, хе-хе-хе. Говорит ваш управитель, Сатана, прямо из глубин подземного мира…

Они остановились, и Джилл вся подобралась. Чего это вдруг?

Еще один луч света появился впереди и стал двигаться к лимузину, расплющивая по лобовому стеклу и капоту желтый круг. Фигура мужчины с фонариком. Позади него, в отблесках — еще один, такой же, с автоматом наперевес.

Окно со стороны водителя опустилось, и тот протянул руку, чтобы показать какую-то карточку, закатанную в пластик. Автоматный ствол хищно подался вперед, выцепляя всякое движение. Когда луч фонарика вторгся в машину и остановился на лице Джилл, она уже протягивала свое удостоверение. Она двигалась очень медленно, потому что шальная пуля запросто могла повредить ей контактные линзы — и все то, что было за ними.

Когда досмотр был завершен, водитель поднял стекло, и автомобиль двинулся дальше, свернув в проезд с белыми стенами, освещенный неоновыми лампами. Еще одна раздвижная дверь автоматически активировалась впереди, и они попали на подземную парковку. Двое мужчин, каждый с пистолетом в наплечной кобуре — самые настоящие клоны друг друга, — приблизились к лимузину, когда тот занял свободное место. Один застыл у водительской двери, другой пошел к ней и жестом пригласил на выход. Когда она открыла свою дверь, он улыбнулся и помог ей выти из машины — ни дать ни взять самый образцовый джентльмен, если не иметь в виду кобуру на плече.

— Добро пожаловать в Белый дом, — сказал он — без приступа зловещего смеха, без ссылки на адского господина, вообще без всяких намеков на самопредставление. — Будьте добры, следуйте за мной. — Этим все и ограничилось; далее он повел ее к лифтовым дверям, прорезанным в дальней стене.

Ее водитель завел лимузин и сделал разворот в направлении, откуда они прибыли; по-видимому, его не пригласили провести ночь в спальне Линкольна. Выходит, тот склад был никаким не складом, но это не доказывало, что перед ней — Белый дом. Ее сердце учащенно забилось — не так, чтобы сильно, но ощутимо.

Джилл и ее сопровождающий вошли в лифт, дверь за ними закрылась — и кабина двинулась вверх в идеально-шелковой тишине. Затем створка отъехала в сторону, и тут ее сердце взаправду начало нешуточно колотиться.

Теперь-то она точно была в Белом доме.

— Сюда, — сказал ей поводырь в костюме, шагнув вперед нее.

Зал впереди казался огромным. Всему виной были высоченные потолки — это Джилл отметила, вышагивая по устланному ковром коридору вслед за своим гидом. На стенах — причудливые картины, кругом — мебель класса «даже-не-вздумай-на-мне-сидеть». Антиквариат — бесценный, но непрактичный для использования, как и эти высокие своды, построенные в те времена, когда все, кроме богачей и знаменитостей, привыкли жить в задыхающихся от тесноты квартальных блоках. Благодаря яркому освещению здесь все казалось просторным и милостивым. Но где же все богачи и знаменитости? Зал пустовал, все боковые двери стояли запертые. Толстый ковер заглушал шаги по коридору, так что здесь не было эха. Серьезно, куда все запропастились?

Джилл попыталась вспомнить все то, о чем ей рассказывали в детстве. Примерно в те времена алфавит использовался исключительно для повседневных слов, а не для всяких обозначений типа ФБР, ЦРУ и прочей бюрократической солянки. В те времена простые граждане посещали Белый дом без специальных приглашений для участия в каких-то запланированных политических фотофинишах. Они приходили тогда просто потому, что хотели провести воскресный день, напирая на президента Хардинга или президента Кулиджа. Теперь такие вот невинные деньки были не более чем историей.

Она и сама явилась сюда по приглашению, но не для фотофиниша. И в этой встрече с президентом не было ничего невинного.

Ее сердце снова учащенно забилось просто при мысли о нем — всегда так было, с тех самых времен, когда они оба были юниорами, она — в колледже, он — в сенате США. Выпустившись, она получила работу мечты в интеллект-центре, а он был переизбран. Потом в его жизни появилась та женщина, Клэнси — слава Богу, он не женился на ней, глупая маленькая сучка наверняка разрушила бы все его шансы на выдвижение. Давным-давно, еще в колледже, разглядывая его фотографию на обложке журнала, Джилл поняла, на какой женщине должен жениться Президент. У нее должны быть и внешность, и ум, понятное дело, но кое-что еще тоже не помешало бы. Ему нужен был кто-то истинно преданный, тот, кто сделал бы Белый лом уютным гнездышком и был бы достоин носить его детей. И давным-давно, когда она поместила фотографию с обложки в рамку она уже знала, кем должна быть эта женщина. Журнал выбрал его в качестве идеального кандидата на пост президента. Прямо там и тогда она назначила себя его первой леди.

Да, он был избран, уже был на полпути к своему второму сроку — и за все это время так и не женился. Он не был геем, это уж точно, но в длительных отношениях ни с кем не состоял. Берегла себя и Джилл, запрятанная в дальний угол интеллект-центра и ждущая своего Рыцаря-на-Белом-Доме. Того, кто ни разу в жизни ее не видел, не говоря уж о том, чтобы поставить ее фотографию в рамке на тумбочку рядом с кроватью Линкольна или бумагорезкой Никсона.

Ну-ка перестань, Джилл. Твои мысли до ужаса неполиткорректны. Тебе тридцать два, а ему сорок семь, и ты не собираешься воплощать давние мечты в реальность. Сейчас совсем не то время.

Нет смысла беспокоиться о биологических часах, когда есть работа. Они с парнем в костюме прошли через вход — надо думать, оснащенный датчиками и металлодетекторами, хотя оружие «костюма» не вызвало шума, потому как он остановился позади нее, а затем отступил, закрыв дверь и оставив ее одну в очередной большой комнате.

На первый взгляд это был какой-то офис, обставленный в стиле, который она про себя называла «ранний средний менеджмент» — никаких тебе шкафов, копировальных машин, просто диван и несколько удобных стульев, сгруппированных вокруг журнальною столика в углу, да еще уединенный стол перед окном в центре комнаты. Обстановка особо «президентской» не казалась, как не выглядел президентом и человечек, сидящий за тем столом.

Он был пухлым, лысеющим и, как заметила Джилл, когда тот поднялся со стула, довольно-таки низеньким. Его глаза взирали на нее из-за толстых линз без выражения. Джилл понадеялась, что ее собственный взгляд не выдал ни намека на удивление и разочарование. Ее сердце сейчас не просто колотилось — захлебывалось.

Он подошел к ней с улыбкой, протягивая пухлую руку:

— Очень приятно. Я — Хьюберт…

— Никаких имен, доктор.

Он вошел в комнату через боковую дверь слева, и при звуке знакомого голоса она подняла глаза — и увидела знакомую фигуру, знакомое лицо. Его фигуру и лицо, а не что-то выдуманное для телекамер — ведь именно этого она испугалась, когда впервые увидела человека за столом, который, возможно, подвергался столь сильным преображениям, чтобы спроецировать на всю страну молодой и успешный образ. Но президент был сам по себе достаточно молод — сорок семь лет, ни морщинки, кроме тех, что вырисовывались вокруг глаз, когда он улыбался. Он пожал ей руку, крепко обнял. Объятие вышло крепким, энергичным. Этой энергии вполне хватало, чтобы запустить ее биологические часы.

Доктор Хьюберт — несмотря на предосторожности президента, она припомнила по имени, что так звали министра здравоохранения Штатов, — отодвинул для нее стул.

— Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, — сказал он.

— Спасибо. — Джилл уселась и сразу же отвернулась от Хьюберта. — Добрый день, господин президент.

— Не нужно формальностей, прошу вас. — Улыбнувшись, он сел напротив нее, доктор же занял диванчик. — У нас на них нет времени. — Он осекся, его улыбка потускнела. — Или теперь время уже ничего не значит?

— Боюсь, что значит, — ответила Джилл. — Значит очень много. Она осознала, что что-то тикает. Не ее биологические часы, нет. Что-то, больше похожее на бомбу с часовым механизмом. Бомбу замедленного действия, вот-вот готовую рвануть.

— Тогда давайте начнем. Вы принесли все данные?

— Да, сэр.

— Да хватит вам «сэркать». — Президент выжидающе взглянул на нее. — Что у вас есть? Микроноситель?

— Я — ваш микроноситель, — сказала Джилл.

Оба — и Хьюберт, и президент, — недоуменно задрали брови, но Джилл быстро взяла ситуацию в свои руки и заговорила уверенно и твердо:

— Так безопаснее. Все, что можно записать на микроноситель, можно и украсть. Скопировать, продублировать, подделать. У меня было восемь целевых групп по этому проекту, каждый с разным подходом к проблеме. Члены пяти из них даже не знали о том, что существуют остальные. И я — единственная, у кого есть доступ ко всем восьми группам. Все выводы, все прогнозы, вся статистика — у меня.

— Но почему именно у вас? — изумился президент.

— Почему нет? У меня эйдетическая память. И что более важно, никто меня вообще не помнит. Я низкопрофильный работник, даже в своей области, что делает меня подходящей кандидатурой.

— А что если вы попадете в руки не тех людей?

— Не волнуйтесь, я буду держать рот на замке.

— Если они попытаются заставить вас говорить?

— Я захлопнусь еще сильнее, — пожала плечами Джилл. — У меня в коронке зуба — капсула с ядом. Старомодное средство, но очень эффективное.

Президент глянул на доктора Хьюберта — тот покивал.

— Что ж, допустим. Перейдем к делу, — сказал он. — Детали можно обсудить и позже. Сейчас я бы хотел задать кое-какие вопросы — и получить на них ответы.

— Я готова.

— Итак, причина всего этого?

— Пока неизвестна. Неидентифицируемые микроорганизмы из еще не выявленного источника, возможно долговременно латентные у определенных видов млекопитающих, но в настоящее время выявленные только у людей, пораженных неизвестным…

— Это можно пропустить, — осадил ее доктор Хьюберт. — Всю эту чепуху мы имеем и от наших собственных колдунов. Идиоты понятия не имеют, что к чему — и, сдается мне, так ни к чему и не придут. Они поныне не могут определить источник вируса СПИДа — что уж говорить об этом? Кроме того, очаги уже не имеют значения. Важно то, что зараза уже здесь.

— Она везде, — промолвил президент. — Чертова неуловимая «чума Первоцвета». Какая у нас на сегодняшний день статистика? Озвучьте реальные цифры, без прикрас.

По последним расчетам, общий внутренний показатель составляет около полутора процентов. — Джилл подалась вперед. — Звучит не так уж и опасно, пока не подсчитать. Полтора процента — это четыре миллиона людей.

— Бывших людей. — Доктор Хьюберт угрюмо кивнул. — Мертвых, вдруг ставших живыми. Живых мертвецов, которые поддерживают в себе жизнь, поедая живых. Которые, в свою очередь становятся мертвыми — и оживают, чтобы есть больше живых, которые…

— Пищевая цепочка, — подвел черту президент. — Это все, что мы знаем. Математики уровня начальной школы хватает, чтобы понять, что произойдет, когда экспоненциальный фактор роста вдарит по нам в полную силу.

— Обстановка в мире может ухудшиться, — сказала Джилл. — Трудно спроецировать статистику на глобальный уровень, потому как мы все еще получаем дезинформацию и прямые отказы в выдаче данных. Но по отчетам наших медиков, если раньше число пораженных удваивалось раз в три месяца, то теперь уже — стабильно раз в месяц. В Китае, Индии, Индонезии и Латинской Америке темпы роста могут быть гораздо выше. Если мы не найдем решение…

Президент нахмурился:

— Сколько у нас осталось времени? По нижней границе, пожалуйста.

— Неделя.

— И все?

— Это происходит всюду, и нет никакого способа контролировать распространение. Слухи распространяются с катастрофической скоростью — это, считайте, вторая эпидемия, информационная.

— Мы сделали все возможное. Но цензура неспособна сдержать слухи, даже если мы заглушим все частоты вещания в мире и запретим журналистику на корню. Конечно, кладбища — это реальные проблемы. Пустые могилы не утаишь. До сих пор эти вспышки наиболее заметны были в сельских районах, где все еще практикуется традиционное погребение, но как только подобное происходит в лесопарковых городских зонах и на Лонг-Айленде… — Президент вздохнул. — Мы встречались со специалистами. Они не могут объяснить, почему эти вещи происходят почти спонтанно. Не так — то просто вырваться из современного гроба и преодолеть шесть футов земли до поверхности. Даже если могила в песчаной почве.

— Вы говорили с гробовщиками, — перебила его Джилл, — а мы консультировались у сейсмологов. Подземные толчки распространены везде. Земля движется, скальные образования не стоят на месте. Этого хватает, чтобы расщепить гробы и ослабить сухую почву, даже если землетрясение ничего не повреждает на поверхности. Таким образом, в любом месте, где наличествуется хотя бы слабое подземное движение — то есть, практически повсюду, — некросы могут вырваться наружу.

— Некросы? — поморщился президент.

Джилл пожала плечами.

— Это звучит лучше, чем «зомби».

Доктор Хьюберт прочистил горло.

— Ваши люди, надо полагать, сделали определенные прогнозы о том, что сведения станут доступны широкой публике. Что тогда произойдет?

— Паника. Массовая истерия. Сейчас правительственный контроль основан на военной мощи, но стрельба по мертвым — пустая трата пуль. Когда люди утратят веру в правительство, они обратятся к религии, но устоявшаяся вера в бессмертие души нам ничего хорошего не сулит. Расплодятся всякие безумные культы — Зомби за Иисуса, Церковь живых мертвецов, все в таком духе.

— Что же делать?

— Пользоваться тем, что нам уже известно о ситуации.

— Например?

— Во-первых, исследования показывают, что мы имеем дело с двумя видами некроза. В тип А записываем тех, кто недавно умер от причин, что не связаны с длительной психической или физической неполноценностью. У них наблюдается антропофагия и некроз, но выражена она гораздо слабее. Проверенных данных у нас нет, но медики не исключают, что с ними сладить гораздо проще. Большой проблемой являются жертвы типа Б — умершие в результате насилия, несчастных случаев, длительных заболеваний или суицида. Они выказывают симптомы чумы Первоцвета в полном объеме, их некроз куда более быстр. Если их число будет расти нынешними темпами, мы будем иметь дело с миллионами, десятками миллионов, сотнями миллионов пострадавших от их зубов, в перспективе — таких же агрессивных хищников, движимых одним лишь бессмысленным голодом. Нужно принять меры, чтобы предотвратить эту ситуацию. — Джилл взяла паузу. — Иначе через несколько лет земля будет сплошь покрыта телами — или частями тел, — живых мертвецов. Целые острова и континенты извивающейся гниющей плоти.

— Роман Тиффани Тайер «Доктор Арнольд» предсказал нам такой исход еще в одна тысяча девятьсот тридцать четвертом году, — хмыкнул доктор Хьюберт. — Вы-то думаете, вы одни делаете свою работу хорошо? Смех, да и только. В одной только художественной литературе рассмотрена уйма подобных сценариев. Наши эксперты прошерстили все, что нашли — и не выискали ни одного вменяемого решения проблемы.

— Вот почему вы здесь, — добавил президент. — Нам нужны решения.

Джилл снова подалась вперед.

— Думаю, у нас есть одно.

— И какое же?

— Кремация.

Доктор Хьюберт покачал головой:

— Не сработает.

— Почему нет?

— На строительство объектов уйдут годы. У нас же ситуация чрезвычайная.

— Тогда используйте аварийные объекты, — сказала Джилл. — Для начала, по всей стране закройте сталелитейные заводы, а также промышленные предприятия с доменными печами. Модифицируйте то, что уже имеется — и вы в деле.

— Такое «дело» породит настоящую оппозицию, — отрезал Хьюберт. — Нам нужны будут высокие уровни секретности и безопасности для подобной операции. Плюс возьмите в расчет загрязнение окружающей среды. Большая часть упомянутых вами объектов находится в крупных городах, и мы не можем их переместить.

— А как же военные базы? Есть сотни закрытых и бездействующих. На них есть все, что нам требуется. Взлетно-посадочные полосы, дороги. Железнодорожный доступ уже обеспечен, есть и жилые помещения для персонала. Сымпровизируйте на временных крематориях, потом постройте стационарные, и — вуаля.

Джилл наблюдала за Президентом уголком глаза, пока говорила. Его профиль был несовершенен, но красив, с мощной, выпирающей челюстью. Она представляла, как это лицо будет выглядеть вырезанным на горе Рашмор. Или, еще лучше, как оно будет смотреться на подушке рядом с ней.

Доктор Хьюберт покашлял.

— То, что вы нам предлагаете, как-то уж слишком напоминает нацистский лагерь смерти.

— Я знаю, но есть ли у нас выбор?

Президент поднялся, подошел к стене и встал рядом с портретом Вашингтона.

Мысли Джилл сбилась с верного пути. Отец страны. Отец моего ребенка…

— Значит, это ваше окончательное решение, — протянул президент. — Вы сами до него дошли, или кто-то помог?

— Как я уже сказала, каждая команда, задействованная в проекте, внесла в вердикт свой определенный вклад. Но я — единственная, у кого есть доступ ко всем данным. То, что я сделала — сложила все кусочки мозаики вместе, если так можно выразиться.

— И все, что вы придумали — это кремация. — Президент щелкнул указательным пальцем по краю портрета. — Я не докапываюсь, просто хочу убедиться, что картина у меня сложилась правильная.

Он взглянул на доктора Хьюберта, который встал и прошел куда-то влево, в какое-то место, куда периферическое зрение Джилл не доставало.

— Что думаете? — спросил президент.

— Может сработать. Может, она и права — другого выбора нет. — Голос доктора Хьюберта звучал у нее из-за спины, и Джилл начала поворачиваться, но Президент кивнул ей с улыбкой — как бы говоря: не стоит на него отвлекаться, посмотрите-ка лучше на меня.

— Что ж, я все понял, — промолвил он. — Добро пожаловать на борт.

Джилл почувствовала жжение в шее — такое острое и быстрое. Она не успела даже дотянуться языком до своей капсулы с ядом на зубной коронке.

Она была мертва еще до того, как упала на пол.

На самом деле, пола она так и не достигла, потому что Хьюберт схватил ее за плечи, едва она завалилась вперед. Президент помог доктору уложить Джилл на диванчик, и Хьюберт ввел антидот — точно так же, как и яд, с помощью инъекции. По крайней мере, именно так обрисовал ей ситуацию доктор, когда она начала приходить в себя.

— Чудо медицины! — провозгласил он. — Двадцать секунд на убийство, двадцать — на воскрешение.

Джилл сморгнула.

— Я что, в самом деле была мертва?

— Да, в клиническом смысле.

— И вы меня воскресили?

— Ну, теперь-то никто не умирает — помните? Вы бы и сами встали на ноги через несколько часов, даже без этой инъекции. Она лишь ускорила процесс — так что ваш мозг не успел понести непоправимый ущерб от кислородного голодания, распад не затронул ваше психическое состояние.

— Но зачем вы это сделали?

— Разве не очевидно? Вы явились к нам с решением. Ваше решение — наша проблема.

— Не понимаю…

— Ваш план — в тысячу раз хуже, чем нацистская программа. Конечно, больным типа Б, как вы их назвали, никакого морального ущерба этим не нанести, а вот таким как мы, все еще способным связно мыслить и относительно нормально функционировать…

— Таким, как вы?

— Да. Как я. Как мистер президент. — О Боже. Милостивый Господь, только не это.

Джилл резко встала. Доктор Хьюберт помог ей, мило улыбаясь.

— Это правда, — сказал президент. — Мы — некросы типа А. И вы теперь тоже.

— Как такое возможно? — Она уставилась на него. — Ведь… ничего же не изменилось. Я не чувствую себя как-то иначе…

— Почувствуете, — заверил ее доктор Хьюберт, — когда начнется голод.

Голод? Ну, отчасти док был прав. Она была необычайно голодна — и это-то после вполне себе полноценного завтрака, пусть и раннего! Стакан сока, тосты, яичница с беконом. Бекон.

Желудок Джилл свело судорогой. Сама мысль о беконе возбудила ее — мясо, мертвое жареное мясо! Но ей сейчас хотелось чего-то свежего, податливого, выказывающего биение жизни. Вот такое мясо утолило бы ее голод — а голод был всем, что она сейчас чувствовала.

— Понимаете теперь? — Хьюберт смерил ее участливым взором.

— Не уверена. — Джилл старалась игнорировать подступающие приступы голода, что становились все сильнее, все настойчивее, от которых было невозможно отстраниться.

— Вам пришлось умереть, — мягко сказал Хьюберт, — потому что вы слишком много знали. У нас не осталось выбора.

— Зачем же тогда воскрешать меня?

— Некросы типа А — пока что большая редкость. Нам нужны союзники — умные и умелые, совсем как вы. Во всяком случае, они точно нам понадобятся в будущем.

Джилл поникла.

— Почему вы так уверены, что я встану на вашу сторону?

— Это в ваших интересах. Вам повезло воскреснуть без последствий для мозга и тела, но если вы не будете получать должный уход и принимать определенные лекарства, надолго в таком состоянии вы не задержитесь. Мы должны действовать сообща, если хотим выжить. Чтобы выжить.

Он подошел к ней вплотную, вещая тихо и убедительно:

— Как долго, думаете, мы бы протянули, если бы массы узнали, чем мы на самом деле являемся? Чтобы держать их в неведении, нам приходится вкалывать на имидж днем и ночью. Как вы сами сказали, тип А не застрахован от некроза и антропофагии. Все, что мы можем — снизить риски от обоих факторов косметикой и седативами. Если мы выиграем достаточно времени, возможно, мы сладим с проблемой. Как, спросите вы? Ну, к примеру, прибегнув к хирургическому восстановлению тканей или даже полной замене тел на синтетические. Но пока что нам нужно печься о своем состоянии, дабы не утратить контроль над массами.

— Это наша основная цель, — включился в разговор президент. — Как только мы утратим властное положение, все будет кончено — и для нас, и для всего мира.

Джилл покачала головой.

— Но ведь это все — временные меры. Рано или поздно конец наступит.

— Не будьте столь категоричны. — Президент расплылся в своей фирменной улыбке, фотогеничной и располагающей, и только сейчас Джилл осознала, что его лицо все сплошь в косметике. Очень аккуратно, с умением, нанесенной, едва заметной, но все же — косметике. Но что с того? Она и сама ей пользовалась, того же результата ради. Разве что причины, побуждающие ее к этому, были сейчас обрисованы четче. Они усиливались, как и ее голод.

Джилл попыталась отвлечься от этих новых мыслей. Сфокусировав взгляд на лице президента, она приметила крохотного бледного опарыша на его нижней губе. Опарыш был живым и шевелился.

— Шансы еще есть, — продолжал президент. — Со временем мы, возможно, отыщем лекарство от «чумы Первоцвета». Выявим ее источник и перекроем ему воздух. Но чтобы заполучить это время в свое распоряжение, мы должны быть готовы делать все для этого необходимое. Улучшать наше состояние. Оставаться сильными.

— Но как мы защитим себя? — спросила Джилл. — К кому нам обращаться?

— Ни к кому. — Напомаженная улыбка на все еще привлекательном лице президента сделалась еще шире, напоминая оскал на японских масках демонов-насмешников. — Мы сейчас в Белом Доме. Я — президент Соединенных Штатов Америки. И это — пока что все, что известно персоналу и подчиненным. Если нам повезет, ситуация не изменится. Удача, уход, ужин — три строчные «у», которые сулят четвертую, заглавную «У»: успех.

Ужин? Мятежный рассудок Джилл вспомнил о первом, самом насущном позыве инстинктов. Ужин. Что у нас на ужин, господин президент?

— Диета, как мне думается — один из важнейших факторов нашего выживания. Некросы типа Б питаются чем попало — любая плоть, неважно, сколь сильно пораженная или разложившаяся, подходит. У нас же есть преимущество — с помощью кое-каких наших союзников, также некросов типа А, мы выработаем определенный пищевой этикет.

Джилл помедлила.

— И где же мы будем брать еду?

— В «Бетезде», — ответил ей доктор Хьюберт. — Это очень хороший госпиталь, не для всех. Будучи министром здравоохранения, я имею определенный приоритет для, скажем так, совершения действий, не требующих отчетности. — Он покашлял. — Меню у них, скажу вам прямо, превосходное, богатый выбор. И что важнее всего — они занимаются доставкой.

Президент озабоченно глянул на часы:

— Кстати, как раз пора поужинать!

Оказалось, доктор не соврал — люди из «Бетезды» взаправду занимались доставкой, пусть прошел и почти час после их заказа, доставленного давнишним «костюмом» с оружием и наплечной кобуре.

— Не беспокойтесь, — сказал Хьюберт, когда мужчина ушел. — Он один из нас.

Она не беспокоилась. И что самое главное — она больше не боялась и не противилась тому, что происходило или только готовилось произойти. Пусть весь мир гниет и чахнет — все равно бы все к тому пришло, рано или поздно. Ее это все не касалось. Потому что она была голодна.

Быть может, «чума Первоцвета» и уничтожила все живое в ней, но остался Голод — назойливый и никак не желающий умирать. Джилл больше не была жива — вместо нее жил Голод, Голод, который ее собратья разделяли. Только он и мог жить — вечно и неутолимо. Его больше ничто не сдерживало, он был отпущен со всех поводков — готовый рвать и метать, ломать и крушить, насиловать и насыщаться за счет других — и при том все равно не ведать последней меры.

И, быть может, только благодаря ему, сбылась самая тайная, самая цветная мечта Джилл — они с президентом зачали ребенка.