ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

1. СЕУТСКАЯ КАТОРГА

Двадцать первого сентября, через три недели после событий, разыгравшихся в Катании, паровая яхта "Феррато", подгоняемая крепким северо-восточным бризом, рассекала воды Гибралтарского пролива, проходя между мысом Европа, английским владением на испанской земле, и мысом Ла-Альмина, испанским владением на марокканской земле. Если верить мифологии, Геркулес, сей предшественник инженера Лессепса, расколол здесь ударом палицы прибрежные скалы, и воды Атлантики хлынули в Средиземное море, образовав пролив в четыре лье шириной.

Все это Пескад не преминул бы сообщить своему другу Матифу, показав ему на севере Гибралтарскую скалу, а на юге – гору Эль-Хорра. Два каменных столба – Кальпе и Авила – до сих пор напоминают нам о знаменитом герое мифологии. Без всякого сомнения, Матифу оценил бы такой "фокус", но зависть ни на минуту не закралась бы в душу скромного и простодушного гиганта. Геркулес из Прованса почтительно склонил бы голову перед сыном Юпитера и Алкмены.

Однако Матифу не было в числе пассажиров паровой яхты, не было среди них и Пескада. Матифу не захотел покинуть раненого друга, и они остались на Антекирте. Если потребуется их помощь, обоих вызовут телеграммой и быстро доставят по назначению на борту одного из "электро", входящих в состав эскадры острова Антекирты.

Доктор и Петер Батори были одни на борту "Феррато", которым командовал капитан Кестрик и его помощник Луиджи. Последняя экспедиция, снаряжённая в Сицилию на розыски Саркани и Силаса Торонталя, не дала никаких результатов, так как закончилась гибелью Зироне. Необходимо было вновь напасть на их след, заставив Карпену открыть всё, что он знает о Саркани и его сообщнике. Но так как испанец был осуждён на каторжные работы и сослан в Сеуту, туда и следовало отправиться; ибо только в Сеуте можно было установить с ним связь.

Сеута – небольшой укреплённый городок, нечто вроде испанского Гибралтара, расположенного на восточных склонах горы Эль-Хорра. В описываемый нами день, около девяти часов утра, паровая яхта «Феррато» маневрировала в трёх милях от сеутского порта.

Что может быть оживлённее знаменитого Гибралтарского пролива – этих ворот Средиземного моря! Через них вливаются в море воды Атлантического океана, через них прибывают из Северной Европы, из Южной и Северной Америки тысячи судов, заполняющих затем многочисленные порты средиземноморского побережья. Через эти же ворота проходят огромные пассажирские пароходы и военные корабли, которым открыла путь в Индийский океан и южные моря творческая мысль Франции. Что может быть живописнее узкого Гибралтарского пролива, окаймлённого ласкающими взор горами! На севере вырисовываются горы Андалузии. На юге, вдоль причудливо изрезанного берега, тянется от мыса Эспартель до мыса Ла-Альмина горная цепь Буллонес со своими чёрными вершинами, высится гора Обезьян и семиглавая громада, называемая Septem fratres[12]. Справа и слева виднеются живописные города: они примостились в глубине заливчиков, карабкаются по склонам гор или вытянулись вдоль песчаного побережья, а далеко на заднем плане лежат такие порты, как Тарифа, Альхесирас, Танжер, Сеута. Между берегами пролива простирается неспокойная, изменчивая морская ширь, то серая, бурная, то голубая и спокойная, прочерченная зигзагами кружевной пены в тех местах, где сталкиваются встречные течения, а поверхность её бороздят быстроходные паровые суда, которых ни волнение, ни ветер не могут остановить, и лёгкие парусники, что при западном ветре сотнями скопляются у выхода в Атлантический океан. Нет человека, который остался бы равнодушным к несравненной красоте континентов Европы и Африки, вставших друг против друга по обе стороны Гибралтарского пролива.

Между тем «Феррато» быстро приближался к африканской земле. Уже исчезла вдалеке глубокая бухта, в которой прячется Танжер, а сеутский утёс вырисовывался все явственнее, тем более что берег здесь резко поворачивает к югу. Его громада мало-помалу выступала из моря, словно островок, всплывающий близ мыса, с которым его соединяет лишь узкий перешеек. У вершины горы Эль-Хорра показалась крепость, построенная на месте древней римской цитадели; там днём и ночью сменяются часовые, наблюдающие за проливом, а главное, за территорией Марокко, в которую вклинивается испанское владение – Сеута. В орографическом отношении эта местность сильно напоминает крошечное княжество Монако, расположенное на территории Франции.

В десять часов утра «Феррато» бросил якорь в Сеутской гавани, или, точнее, в двух кабельтовых от пристани, на которую яростно обрушиваются огромные морские валы. Действительно, здесь имеется лишь открытый рейд, не защищённый от морского прибоя. К счастью, когда суда не могут бросить якорь к западу от Сеуты, они находят отличное убежище по другую сторону утёса, где им уже не страшны западные ветры.

Около часу дня, после того как карантинные власти посетили корабль и подписали свидетельство о здоровье экипажа, доктор в сопровождении Петера сел в шлюпку, которая через несколько минут пристала к маленькой пристани у подножия городских стен. Не подлежало сомнению, что он намеревается завладеть Карпеной. Но каким образом? Это будет решено лишь после осмотра местности и в зависимости от того, как сложатся обстоятельства. Можно будет либо похитить Карпену, либо устроить ему побег с сеутской каторги.

На этот раз доктор Антекирт не пожелал сохранить инкогнито. Побывавшие на борту «Феррато» портовые чиновники уже разнесли слух о прибытии столь выдающейся особы. В арабских странах от Суэца до мыса Эспартель все знали хотя бы понаслышке об учёном муже, жившем в последнее время на острове Антекирта в заливе Большой Сирт. Вот почему и испанцы и марокканцы оказали ему самый радушный приём. Впрочем, всем был открыт доступ на "Феррато", и многочисленные лодки тотчас же пристали к судну.

Весь этот шум, очевидно, входил в планы доктора. Известность, какой он пользовался, должна была содействовать их выполнению. Итак, ни сам Доктор, ни Петер не стали прятаться от любопытных взглядов. В открытом экипаже, предоставленном им лучшей гостиницей Сеуты, они прежде всего осмотрели город, его узкие улички, зажатые между шеренгами унылых бесцветных домов, небольшие площади, где под чахлыми пыльными деревьями ютились плохонькие кабачки, казённые здания, похожие на казармы; короче говоря, здесь не было ничего интересного, если не считать мавританского квартала, ещё не совсем утратившего самобытность.

Около трёх часов пополудни доктор приказал, чтобы его отвезли к губернатору Сеуты, которому он желал нанести визит – знак внимания, вполне естественный со стороны знатного иностранца.

Само собой разумеется, что в Сеуте губернатор не может быть гражданским лицом. Сеута прежде всего военная колония. Там насчитывается около десяти тысяч человек. Офицеры, солдаты, торговцы, рыбаки и матросы с каботажных судов живут частью в городе, частью на побережье – это узкая полоска земли, простирающаяся на восток до границы испанских владений.

Высшей административной властью в Сеуте в то время был наделён полковник Гиярре. Под его командованием было три пехотных батальона континентальной армии, отбывающих срок службы в Африке, дисциплинарный полк, постоянно находящийся в Сеуте, две артиллерийских батареи, понтонная рота и мавританская рота, где служат местные уроженцы, семьи которых живут в специальном квартале. Что касается заключённых, то их число достигало двух тысяч.

Направляясь в резиденцию губернатора, коляска выехала за город и покатила по мощённому щебнем шоссе, которое ведёт к восточной границе Сеуты.

Вдоль дорога тянулись узкой полосой поля, ограниченные с одной стороны горами, а с другой морем; они были прекрасно обработаны местными жителями, которые упорно борются со скудостью каменистой почвы. Здесь в изобилии произрастают всевозможные овощи и фрукты, но надо признать, что и в рабочих руках нет недостатка.

В самом деле, арестанты работают в Сеуте не только на благо государства, то есть в специальных мастерских, на строительстве укреплений и дорог, требующих постоянного ремонта, и даже в полиции (в награду за благонравие этим людям, находящимся под надзором, иногда самим поручают следить за порядком). Ссыльные, осуждённые на двадцатилетнюю и даже вечную каторгу, порой обслуживают и частных лиц на условиях, определённых властями.

Осматривая Сеуту, доктор встречал каторжан, свободно разгуливающих по улицам: по-видимому, они находились в услужении у горожан. Но большинство их всё же работало вне крепостных стен Сеуты, на дорогах и в полях.

К какой категории каторжан принадлежал Карпена? Это следовало выяснить прежде всего. В самом деле, доктору пришлось бы применить ту или иную тактику, в зависимости от того, находился ли испанец взаперти или на свободе, работал ли он у частных лиц или на государство.

– Ведь испанец недавно осуждён, – обратился к Петеру доктор Антекирт, – поэтому весьма возможно, что он не пользуется льготами, какие предоставляются некоторым каторжанам за хорошее поведение.

– Ну, а если он находится в заключении? – спросил Петер.

– Тогда похитить его будет сложнее, – ответил доктор, – но похищение должно состояться, и оно состоится!

Между тем лошади бежали мелкой рысцой, и экипаж медленно катил по дороге. В каких-нибудь двухстах метрах от городских укреплений работали под присмотром сторожей человек пятьдесят каторжан. Одни разбивали камни, другие усыпали щебнем шоссе, третьи трамбовали его с помощью катков. Вот почему экипажу пришлось ехать по самой обочине.

Вдруг доктор схватил Петера Батори за руку и прошептал:

– Это он!

Какой-то человек стоял шагах в двадцати от своих товарищей, опершись на ручку мотыги.

Это был Карпена.

По прошествии пятнадцати лет доктор без труда узнал истрийского солевара, несмотря на его арестантское платье, так же как и Мария Феррато узнала его в мальтийском костюме на уличке Мандераджо. Этот бездельник, не способный ни к какому ремеслу, не мог работать в мастерских Сеуты. Единственное, что ему оставалось, – это разбивать камни у дороги.

Но если доктор узнал Карпену, тот никак бы не мог узнать графа Матиаса Шандора. Ведь негодяй лишь мельком видел знатного беглеца в доме рыбака Андреа Феррато, когда привёл туда полицию. Однако до него, как и до всех, дошла весть о прибытии доктора Антекирта в Сеуту. А прославленный доктор был тот самый человек, о котором ему говорил Зироне во время их свидания близ грота Полифема в Сицилии, таинственная личность, которой советовал остерегаться Саркани, известный миллионер, захватить которого шайка Зироне напрасно пыталась в "Каса Инглеза".

Что произошло в уме Карпены, когда он внезапно увидел доктора? Какое впечатление он испытал и не было ли это впечатление столь же мгновенным, как фотографическая съёмка? Трудно сказать. Но испанец неожиданно почувствовал, что доктор овладевает им, его собственная личность как бы перестаёт существовать и посторонняя воля порабощает его волю. Напрасно он пытался сопротивляться: ему оставалось только одно – подчиниться.

Между тем доктор, приказав остановить экипаж, продолжал пристально смотреть на преступника взглядом, проникавшим ему в самую душу. Эти блестящие, проницательные глаза оказали странное, неодолимое действие на Карпену. Сознание его затуманилось, веки замигали, сомкнулись и лишь изредка судорожно вздрагивали. Затем наступила полная потеря сознания, и он упал на краю дороги, но никто этого даже не заметил. Впрочем, Карпена заснул гипнотическим сном, пробудить от которого его мог только один человек.

Тогда доктор приказал ехать дальше в резиденцию губернатора. Этот инцидент задержал его не больше чем на тридцать секунд. Никто не обратил внимания на то, что произошло между ним и испанцем, за исключением Петера Батори.

– Теперь этот человек в моей власти, – сказал доктор, – и я заставлю его…

– Открыть нам всё, что ему известно? – спросил Петер.

– Нет, сделать всё, что я захочу, и притом бессознательно. При первом же взгляде на негодяя я почувствовал, что могу стать его властелином, подчинить его волю своей.

– Однако он не производит впечатления больного.

– Неужели ты думаешь, что гипноз действует только на невропатов? Нет, Петер, сильнее всего сопротивляются внушению как раз люди ненормальные. Чтобы поддаться гипнозу, субъект должен обладать собственной волей, и в данном случае мне повезло, ибо по своей натуре Карпена склонен подчиниться моему влиянию. Вот почему он будет спать до тех пор, пока я не вмешаюсь и не разбужу его.

– Пусть так, – заметил Петер, – но к чему всё это? Ведь в том состоянии, в каком он сейчас находится, Карпена не сможет рассказать о том, что нас больше всего интересует!

– Несомненно, – ответил доктор, – и мне, конечно, не удастся заставить его рассказать то, чего я сам не знаю. Зато в моей власти заставить его сделать всё, что я пожелаю и когда пожелаю, и он не сможет противиться моей воле. Стоит мне приказать, и Карпена убежит с каторги в указанный день – завтра, послезавтра, через неделю или через полгода, причём для этого ему вовсе не надо засыпать гипнотическим сном.

– Убежит с каторги, – воскликнул Петер. – Уйдёт отсюда по собственной воле?.. Ну, а сторожа разве дремлют? Ведь сила внушения небезгранична, она не заставит человека разорвать цепи, сломать решётку в тюрьме или перебраться через непреодолимую преграду…

– Конечно, нет, Петер, – ответил доктор, – и он никогда не сделает того, чего не сделал бы я сам. Вот почему мне не терпится отправиться с визитом к губернатору Сеуты!

Доктор Антекирт нисколько не преувеличивал. Факты гипноза теперь общеизвестны. Работы и наблюдения Шарко, Броуна-Секара, Азана, Рише, Дюмонпалье, Модели, Бернхейма, Хэка Тьюка, Ригера и многих других учёных не оставляют ни малейшего сомнения на этот счёт. Путешествуя по Востоку, доктор имел возможность изучить любопытнейшие явления гипноза и внёс в эту отрасль физиологии ценный вклад. Итак, он был весьма сведущ в гипнозе и знал о его замечательных результатах. Одарённый от природы огромной силой внушения, доктор часто пользовался ею, когда жил в Малой Азии. На эту силу он и рассчитывал, намереваясь овладеть Карпеной, ибо, по счастливой случайности, тот сразу же подпал под его влияние.

Да, доктор мог распоряжаться Карпеной, заставить его действовать по своему усмотрению, подчинив его волю своей. Но чтобы сделать то, что ему приказано, преступник должен пользоваться свободой передвижения, а на это требовалось согласие губернатора. Такого разрешения доктор и надеялся добиться, иначе бегство испанца оказалось бы невозможным.

Десять минут спустя экипаж подъехал к длинным корпусам казарм, которые тянутся почти до границы Сеуты, и остановился перед резиденцией губернатора.

Полковник Гиярре был, конечно, осведомлён о прибытии доктора Антекирта в Сеуту. Этого знаменитого человека встречали повсюду, как принца крови, ибо слава о его талантах и огромном состоянии широко распространилась. Вот почему, когда доктора Антекирта и его молодого спутника Петера Батори ввели в гостиную губернаторского дома, полковник Гиярре оказал им самый радушный приём. Прежде всего он предложил показать гостям Сеуту – "этот кусочек Испании, так удачно расположенный на марокканской территории".

– Мы охотно принимаем ваше предложение, господин губернатор, – ответил доктор по-испански. Этим языком он владел столь же свободно, как и Петер Батори. – Но, право, не знаю, смогу ли я воспользоваться вашей любезностью, так как времени у меня очень мало.

– Полноте, доктор Антекирт, ведь колония невелика, – возразил губернатор. – За полдня мы вполне успеем осмотреть её. Кстати, сколько времени вы думаете пробыть у нас?

– Четыре-пять часов самое большее. Сегодня же вечером я должен ехать, иначе не попаду завтра утром в Гибралтар, а меня там ждут.

– Неужели вы уедете сегодня вечером! – воскликнул губернатор. – Убедительно прошу вас, останьтесь! Поверьте, доктор Антекирт, наша военная колония стоит того, чтобы вы с ней получше ознакомились. Несомненно, во время своих путешествий вы много видели, сделали немало интересных наблюдений, но, уверяю вас, Сеута заслуживает внимания и учёных и экономистов, взять хотя бы нашу пенитенциарную систему!

Разумеется, похвалы, которые губернатор расточал этой испанской колонии, были отчасти продиктованы честолюбием. Впрочем, он нисколько не преувеличивал, – сеутская пенитенциарная система (точно такая же существует и в севильской исправительной тюрьме) справедливо считается одной из лучших в Старом и в Новом Свете как в смысле содержания заключённых, так и в отношении морального на них воздействия. Итак, губернатор продолжал настаивать, он хотел, чтобы знаменитый доктор Антекирт согласился отсрочить отъезд и почтил своим присутствием исправительные заведения Сеуты.

– Это совершенно невозможно, господин губернатор. Но на сегодняшний день я в вашем распоряжении, и если вам угодно…

– Но сейчас уже четыре часа, – возразил полковник Гиярре, – и у нас остаётся слишком мало времени…

– Вы правы, – согласился доктор, – и это тем более досадно, что в ответ на ваше любезное приглашение мне тоже хотелось бы принять вас на своей яхте!

– Неужели, доктор Антекирт, вы не можете отложить свой отъезд хотя бы на один день!

– Я охотно сделал бы это, господин губернатор, если бы, как вам уже известно, свидание, назначенное на завтра, не вынуждало меня сегодня же вечером выйти в море!

– Как это обидно, – ответил губернатор, – я всю жизнь буду жалеть, что не сумел вас удержать подольше! Но берегитесь! Ваша яхта находится под угрозой моей береговой артиллерии, и, стоит мне дать приказ, «Феррато» тут же пойдёт ко дну.

– А вы не боитесь ответных мер, господин губернатор? – смеясь, спросил доктор. – Неужели вы хотите вступить в войну с могущественным государством Антекирты?

– Ну нет, это было бы слишком опасно! – в том же тоне ответил губернатор. – Но я готов пойти на какой угодно риск, лишь бы удержать вас здесь ещё на один день!

Петер не принимал участия в разговоре. Он задавал себе вопрос: подвинулся ли доктор к намеченной цели? Решение доктора в тот же вечер покинуть Сеуту несколько удивило Петера. Неужели за такое короткое время они успеют подготовить бегство Карпены? Ведь через несколько часов преступники вернутся в тюрьму, где их запрут на всю ночь. А в этих условиях вряд ли удастся вызволить испанца из заключения.

Но Петер понял, что у доктора уже созрел план действий, когда тот сказал:

– Я прямо в отчаянии, господин губернатор, что не могу исполнить вашего желания, по крайней мере сегодня! Но, может быть, нам удастся всё уладить к обоюдному удовольствию.

– Говорите же, говорите, доктор Антекирт!

– Завтра утром я должен быть в Гибралтаре, и мне необходимо выйти в море сегодня же вечером. Но моё пребывание на этом британском утёсе вряд ли продлится более двух-трёх дней. Сегодня четверг; я могу вернуться в Сеуту в воскресенье утром, вместо того чтобы продолжать своё плавание к северным берегам Средиземного моря…

– Вот действительно самый лучший выход! – воскликнул губернатор. – Это будет так любезно с вашей стороны! Сознаюсь, для меня это вопрос самолюбия. Но у кого из нас нет тех или иных слабостей? Значит, решено, доктор Антекирт, вы вернётесь к нам в воскресенье!

– Да, но при одном условии!

– Какое бы оно ни было, я принимаю его заранее.

– При условии, что вы согласитесь позавтракать со своим адъютантом на борту "Феррато".

– Обещаю, доктор Антекирт, обещаю… но тоже при одном условии.

– Как и вы, господин губернатор, я безоговорочно принимаю его!

– Вы непременно должны отобедать у меня вместе с господином Батори, – заявил губернатор.

– Согласен, – ответил доктор, – а между завтраком и обедом…

– Я злоупотреблю своей властью и заставлю вас осмотреть все достопримечательности моего государства! – воскликнул полковник Гиярре, пожимая руку доктору.

Петер Батори также принял приглашение, вежливо поклонившись любезному губернатору Сеуты, который был в восторге от своих гостей.

Доктор тут же стал прощаться, и Петер заметил по выражению его лица, что он добился всего, чего хотел. Губернатор непременно пожелал проводить своих посетителей до самого города. Итак, все трое сели в коляску и поехали по дороге, соединявшей резиденцию губернатора с Сеутой.

Воспользовавшись случаем, губернатор принялся превозносить достоинства маленькой колонии; он толковал об улучшениях, которые намерен внести в систему военного и гражданского управления, утверждал, что географическое положение древнего Авила ничуть не хуже положения Кальпе на противоположной стороне пролива, уверял, что нетрудно превратить Сеуту в настоящий Гибралтар, столь же неприступный, как и английский, возмущался дерзкими высказываниями господина Форда, заявившего: "Сеута должна принадлежать Англии, ибо Испания не в состоянии её укрепить и лишь с трудом может удержать", и негодовал на этих нахалов англичан, которым стоит высадиться в каком-нибудь месте, чтобы навеки там обосноваться. Впрочем, такая словоохотливость была вполне естественной для испанца.

– Но пусть они хорошенько подумают, прежде чем отважиться на захват Сеуты, – воскликнул губернатор, – и позаботятся лучше о том, чтобы сохранить за собой Гибралтар! У нас там есть некая гора, которая в один прекрасный день может свалиться им прямо на голову!

Доктор даже не поинтересовался, каким образом испанцы вызовут такую геологическую катастрофу, и не стал оспаривать утверждений губернатора, высказанных с горячностью истого идальго, впрочем разговор был прерван внезапной остановкой. Кучеру пришлось сдержать лошадей, так как человек пятьдесят каторжников столпились на дороге.

Губернатор сделал знак бригадиру, и тот приблизился к экипажу, шагая по всем правилам военного устава. Затем, сдвинув пятки и приложив руку к козырьку, он вытянулся перед начальством.

Все остальные – каторжане и сторожа – расступились и выстроились по бокам дороги.

– Что случилось? – спросил губернатор.

– Ваше превосходительство, – ответил бригадир, – тут один арестант валяется у обочины. Он как будто бы спит, но мы никак не могли его разбудить.

– И давно он заснул?

– С час назад.

– И никак не может проснуться?

– Никак, ваше превосходительство. Он похож на мертвеца! Парня толкали, кололи, даже выстрелили из револьвера у самого его уха: он ничего не слышит, ничего не чувствует!

– Почему же вы не вызвали тюремного врача?

– Я послал за врачом, ваше превосходительство, но его не оказалось дома, а пока он не пришёл, мы не знаем, что делать с этим человеком.

– Ну так отправьте его в больницу.

Бригадир собирался выполнить приказание губернатора, когда в разговор вмешался доктор Антекирт.

– Господин губернатор, – сказал он, – разрешите мне осмотреть этого человека, спящего непробудным сном. Мне, как врачу, интересно разобраться, в чём тут дело.

– Как вам будет угодно, – ответил губернатор. – А негодяю повезло: сам доктор Антекирт займётся им!

Все трое вышли из коляски, и доктор подошёл к человеку, распростёртому у обочины дороги. Арестант, казалось, был без чувств. Прерывистое дыхание и частый пульс были единственными признаками жизни.

Доктор жестом попросил всех отойти. Затем наклонился над неподвижно лежащим человеком и сказал что-то шёпотом, пристально глядя на него, точно хотел, чтобы его воля передалась спящему.

– Пустяки! – проговорил, наконец, доктор, выпрямляясь. – Это попросту гипнотический сон!

– Неужели? – воскликнул губернатор. – Вот любопытно! А вы можете разбудить арестанта?..

– Это очень просто! – ответил доктор. Он коснулся лба Карпены и, слегка приподняв ему веки, проговорил: – Проснитесь! Я вам приказываю!

Карпена шевельнулся, открыл глаза, но всё ещё находился в полусонном состоянии. Тогда доктор помахал рукой перед его лицом, чтобы освежить больного, и мало-помалу оцепенение прошло. Испанец встал и, не сознавая того, что с ним произошло, подошёл к группе своих товарищей.

Губернатор, Доктор и Петер Батори снова сели в коляску и направились к городу.

– А не был ли этот негодяй попросту пьян? – спросил губернатор.

– Не думаю, – ответил доктор, – это самое обычное проявление сомнамбулизма, вот и все.

– Но каким образом это-случилось с ним?

– Понятия не имею, господин губернатор. Быть может, он вообще подвержен таким припадкам. Но теперь, когда он на ногах, от болезни не останется и следа!

Карета вскоре очутилась у крепостных стен Сеуты, въехала в город, пересекла его из конца в конец и остановилась на маленькой площади, расположенной над пристанью.

Доктор и губернатор распростились самым сердечным образом.

– Вот и "Феррато", – проговорил доктор, указывая на яхту, слегка покачивающуюся на волнах. – Вы не забудете, конечно, господин губернатор, что обещали позавтракать в воскресенье утром на борту моего судна?

– И вы тоже не должны забывать, доктор Антекирт, что обедаете у меня в то же воскресенье!

– Я не премину воспользоваться вашим любезным приглашением!

Они дружески расстались, но губернатор оставался на пристани до тех пор, пока вельбот доктора не вышел из гавани в море.

Вернувшись на яхту, Петер спросил доктора, все ли получилось так, как он хотел.

– Да!.. – ответил доктор Антекирт. – В воскресенье вечером Карпена будет на борту «Феррато» с разрешения самого губернатора Сеуты!

В восемь часов вечера паровая яхта снялась с якоря и взяла курс на север. Вскоре гора Эль-Хорра, господствующая в этом месте над марокканским побережьем, исчезла в ночном тумане.

2. ЭКСПЕРИМЕНТ ДОКТОРА

Путешественник, который сойдёт на берег в Гибралтаре, ни за что не догадается, в каком пункте земного шара он находится, если только он не знал заранее, куда направляется привёзший его корабль.

Он увидит прежде всего пристань и множество причалов, потом крепостную стену с бастионом и ничем не примечательными воротами, дальше неправильной формы площадь, зажатую между высокими казармами, которые уступами поднимаются по склону холма, и начало длинной, узкой, извилистой улицы, носящей название Мэйн-стрит.

На этой улице, мостовая которой остаётся сырой в любую погоду, царит неизменное оживление: носильщики, контрабандисты, чистильщики сапог, продавцы сигар и спичек толпятся здесь среди повозок, телег и тележек, гружённых овощами и фруктами, взад и вперёд снуют мальтийцы, марокканцы, испанцы, итальянцы, арабы, французы, португальцы, немцы. В этом космополитическом смешении народов можно встретить даже граждан Соединённого королевства, представленных по большей части пехотинцами в красных мундирах и артиллеристами в голубых куртках и крохотных плоских шапочках, которые каким-то чудом держатся на одном ухе.

Новоприбывший находится, однако, в Гибралтаре, на Мэйн-стрит, пересекающей весь город от Морских ворот до ворот Аламеды. Отсюда дорога ведёт к мысу Европа, в четырёх с лишним километрах от города, минуя нарядные виллы, склады со снарядами, артиллерийские батареи различных образцов и систем и проходя под сенью высоких деревьев, среди растительности всех поясов земного шара. Эти четыре километра приблизительно и составляют длину гибралтарского утёса, похожего на безголового дромадера, который лежит, скорчившись, на песках Сан-Рока, а хвост опустил в Средиземное море.

Огромный утёс, высотой в четыреста двадцать пять метров, отвесно обрывается в сторону Испании и грозит ей своими пушками – "зубами старухи", как говорят испанцы. В крепости более семисот артиллерийских орудий, жерла которых выглядывают из бесчисленных бойниц. Двадцать тысяч жителей Гибралтара и шесть тысяч солдат его гарнизона обосновались на нижних уступах горы, омываемой водами залива, но на вершине древнего Кальпе все ещё живут подлинные хозяева этой земли – знаменитые бесхвостые обезьяны «monos» из семейства четвероруких, издревле населяющие юг Испании. С вершины утёса, господствующего над проливом, виден весь марокканский берег. Средиземное море с одной стороны. Атлантический океан – с другой, а в английскую подзорную трубу можно обозревать горизонт на протяжении добрых двухсот километров, исследуя малейшие извилины побережья, что, впрочем, гарнизон и делает.

Если бы, по счастливой случайности. «Феррато» прибыл на гибралтарский рейд дня на два раньше, если бы между восходом и заходом солнца доктор Антекирт с Петером Батори высадились на маленькой пристани и, выйдя через Морские ворота на Мэйн-стрит, добрались до ворот Аламеды, а затем до великолепного парка, раскинувшегося слева по склонам холма, то весьма вероятно, события, рассказанные в этой книге, приняли бы иной оборот и развязка, пожалуй, наступила бы быстрее.

В самом деле, девятнадцатого сентября, во второй половине дня, на одной из высоких деревянных скамеек английского парка, в тени прекрасных деревьев, сидели спиною к батареям рейда два человека и разговаривали, стараясь, чтобы никто их не слышал. Это были Саркани и Намир.

Читателям уже известно, что Саркани должен был встретиться с Намир в Сицилии в тот день, когда предпринято было нападение на "Каса Инглеза", закончившееся смертью Зироне. Предупреждённый вовремя Саркани изменил план действий, и доктор напрасно прождал его целую неделю в Катании. А Намир, получившая приказание немедленно покинуть Сицилию, вернулась в Тетуан, где она тогда жила. Из Тетуана она и приехала в Гибралтар – место встречи, назначенное Саркани. Он же прибыл туда накануне и рассчитывал уехать на следующий день.

Намир, суровая сообщница Саркани, была предана ему душой и телом. Она воспитала его, как мать, в дуарах Триполитании и не покидала, даже когда он был маклером в Триполи и поддерживал тайные связи со страшной сектой сенуситов, грозившей захватить Антекирту, как об этом было сказано выше.

Намир, сосредоточившая на Саркани все свои чувства и помыслы, была привязана к нему гораздо сильнее, чем когда-то Зироне – друг, деливший с ним горести и радости. По одному знаку Саркани она совершила бы преступление и не колеблясь пошла бы на верную смерть. Итак, Саркани мог вполне положиться на Намир, и теперь он вызвал свою наперсницу в Гибралтар, чтобы поговорить с ней о Карпене, который после ареста стал для него очень опасен.

Это была их первая и единственная встреча со времени приезда Саркани в Гибралтар, разговор вёлся на арабском языке.

Прежде всего Саркани задал Намир вопрос, который оба сообщника, очевидно, считали наиболее важным, ибо от него зависело их будущее:

– Где Сава?

– Она в Тетуане, в надёжном месте, – ответила Намир, – на этот счёт ты можешь быть вполне спокоен!

– Ну, а в те дни, когда ты уезжаешь?..

– Когда я уезжаю, в доме остаётся преданная мне старая еврейка и сторожит её днём и ночью! Этот дом – настоящая тюрьма, туда никто не проникнет! К тому же Сава не знает, что она в Тетуане, не знает, кто я, и даже не подозревает, что находится в твоей власти!

– Ты по-прежнему говоришь с ней о замужестве?

– Да, Саркани, – ответила Намир. – Я вое время приучаю её к мысли, что она должна стать твоей женой, так оно и будет!

– Это необходимо, Намир, совершенно необходимо, тем более что от состояния Торонталя остались лишь крохи!.. Что поделать, бедняге Силасу сильно не везёт в игре!

– Ты не нуждаешься в нём, Саркани: скоро ты станешь много богаче, чем прежде!

– Знаю, Намир, но свадьба должна состояться не позже известного срока, и этот срок уже приближается! Нужно, чтобы Сава добровольно согласилась стать моей женой, иначе…

– Я заставлю её подчиниться, – воскликнула Намир. – Да, я вырву у неё согласие!.. Можешь положиться на меня, Саркани!

При этих словах на лице марокканки появилось решительное и свирепое выражение.

– Прекрасно, Намир! – ответил Саркани. – Продолжай хорошенько её стеречь! Скоро я приеду к вам!

– Не думаешь ли ты, что нам лучше покинуть Тетуан? – спросила марокканка.

– Нет, к чему это? Ведь там никто не знает Савы, да и знать не может! А если что-нибудь изменится, я тотчас же извещу тебя.

– Ну, а теперь скажи, Саркани, – спросила Намир, – зачем ты вызвал меня в Гибралтар?

– Видишь ли, есть вещи, о которых не стоит писать, и мне лучик переговорить с тобой с глазу на глаз.

– Говори, Саркани, я готова исполнить любое твоё приказание.

– Выслушай же, как обстоят мои дела, – продолжал Саркани. – Госпожа Батори исчезла, её сын умер! Итак, из всей этой семьи мне больше некого опасаться! Госпожа Торонталь умерла, а Сава теперь в моей власти! С этой стороны мне тоже ничто не грозит! Но есть другие люди, которым известны мои тайны: один из них Силас Торонталь, мой сообщник, всецело подчинился моему влиянию, а другой, Зироне, погиб в Сицилии. Ни тот, ни другой не станет, да и не может свидетельствовать против меня!

– Чего же ты боишься в таком случае? – спросила Намир.

– Я боюсь вмешательства только двух людей. Одному из них отчасти известно моё прошлое, ну а другой, по-видимому, интересуется моими делами больше, чем следует.

– Первый – Карпена?.. – задала вопрос Памир.

– Да, – ответил Саркани, – а второй – доктор Антекирт. Его связи с семейством Батори в Рагузе мне всегда казались весьма подозрительными. Впрочем, я узнал от Бенито, трактирщика из Санта-Гротта, что Антекирт, этот богач-миллионер, подстроил западню Зироне с помощью некоего Пескадора, находящегося у него в услужении. Если он так поступил, то, конечно, лишь для того, чтобы похитить Зироне – меня-то он не захватит, руки коротки! – и вырвать у него нашу тайну!

– Это ясно, как день, – ответила Намир. – Вот почему тебе следует особенно остерегаться доктора Антекирта…

– И надо по возможности знать, что он делает, а главное, где находится.

– Это не так-то легко, Саркани, – возразила Намир. – Мне говорили в Рагузе, что доктор Антекирт нынче в одном конце Средиземного моря, а завтра в другом!

– Да, этот человек кажется прямо вездесущим! – воскликнул Саркани. – Но я не позволю ему вмешиваться в мою игру и сумею с ним разделаться, даже если мне придётся отправиться за ним на остров Антекирта…

– После свадьбы, – ответила Намир, – тебе нечего будет опасаться ни его, ни других!

– Безусловно… но покамест…

– А покамест надо быть начеку! К тому же у нас есть одно важное преимущество: мы всегда можем узнать, где находится доктор Антекирт, а он ничего не знает о нас! Поговорим теперь о Карпене. Почему ты боишься этого человека, Саркани?

– Карпена осведомлён о моих отношениях с Зироне! За последние годы испанец участвовал во многих набегах, к которым и я приложил руку, он может донести…

– Пусть так, но Карпена теперь в Сеуте, он осуждён на вечную каторгу!

– Вот это меня и беспокоит, Намир! Карпена способен донести на меня, ведь таким путём он может улучшить своё положение, добиться кое-каких поблажек. Если мы знаем, что он сослан в Сеуту, другие тоже могут об этом узнать. Возьмём хотя бы Пескадора, который так ловко провёл его в Мальте; этот человек знает Карпену в лицо. А через него доктор Антекирт всегда сумеет установить связь с испанцем! Он может купить у него тайну ценой золота, более того – помочь ему бежать с каторги! Право же, Намир, мне даже странно, что доктор до сих пор ничего не предпринял, это же напрашивается само собой!

Саркани – человек проницательный и хитрый – отлично разгадал намерения доктора относительно испанца и сообразил, чем это может ему самому грозить.

Намир пришлось согласиться, что в своём теперешнем положении Карпена мог стать чрезвычайно опасным.

– И почему только, – воскликнул Саркани, – почему Карпена не погиб вместо Зироне!

– Ну, если этого не случилось с ним в Сицилии, – холодно заметила Намир, – то вполне может случиться в Сеуте!

Вопрос был поставлен вполне ясно. Намир тут же стала объяснять Саркани, что ей ничего не стоит приезжать из Тетуана в Сеуту так часто, как это потребуется. От одного города до другого не более двадцати миль. Тетуан находится несколько в стороне от сеутской колонии, к югу от марокканского побережья, Намир нетрудно будет установить связь с Карпеной, с которым она была знакома и раньше: ведь заключённые работают на дорогах, а некоторые даже свободно разгуливают по Сеуте. Она уверит испанца, что хочет помочь ему бежать, и даже передаст немного денег и кое-что из еды в добавление к скудному арестантскому пайку. Ну, а если окажется, что кусок хлеба или фрукты отравлены, кто будет волноваться из-за смерти Карпены и доискиваться её причины?

На каторге одним негодяем станет меньше, вот и все; из-за этого губернатор Сеуты не перестанет спать по ночам! Зато Саркани не придётся больше опасаться испанца, в тайны которого хотел бы проникнуть доктор Антекирт.

Результат этого разговора был следующий: в то время как доктор Антекирт и его друзья подготовляли побег Карпены, Саркани и Намир пытались воспрепятствовать ему, отправив Карпену в тот мир, откуда нет возврата!

Выработав план действий, Саркани и Намир вернулись в город и сейчас же расстались. Вечером Саркани уехал из Испании к своему сообщнику Силасу Торонталю, а на следующий день Намир, перебравшись на противоположный берег Гибралтарской бухты, села в Альхесирасе на пакетбот, совершавший регулярные рейсы между Европой и Африкой.

Но как раз в тот момент, когда пакетбот выходил из порта, ему встретилась яхта, пересекавшая бухту, чтобы бросить якорь в английских водах.

Это был "Феррато". Намир, видевшая яхту в Катании, сразу же узнала её.

– Как, доктор Антекирт здесь! – прошептала она. – Саркани прав, нам грозит опасность, и она не за горами!

Через несколько часов марокканка высадилась в Сеуте. Но прежде чем вернуться в Тетуан, она постаралась установить связь с испанцем. План её был прост, и он должен был удаться, лишь бы хватило времени его осуществить.

Однако возникло осложнение, которого Намир никак не могла предвидеть. Воспользовавшись тем, что доктор Антекирт случайно освидетельствовал его при посещении Сеуты, Карпена сказался больным, и, хотя болезнь эта была мнимая, ему удалось лечь на несколько дней в тюремную больницу. Намир напрасно бродила по улицам, проникнуть в больницу ей так и не удалось. Одно её утешало: если она не может видеть Карпену, то доктору Антекирту с друзьями это тоже недоступно. Итак, думала Намир, непосредственной опасности пока ещё нет. Ведь побега Карпены нечего опасаться, пока он не работает на дорогах колонии.

Но Намир ошибалась. Доктору было как раз на руку, что Карпена в больнице, ибо это сулило успех его замыслам.

Вечером двадцать второго сентября «Феррато» бросил якорь в Гибралтарской бухте, открытой восточным и юго-западным ветрам. Яхта должна была пробыть в Гибралтаре всего один день – субботу двадцать третьего сентября. Высадившись утром на берег, доктор и Петер тотчас же отправились в почтовое отделение на Мэйн-стрит, где их ждали письма до востребования.

Одно из них, адресованное доктору Антекирту, было послано его агентом из Сицилии; этот человек писал, что со времени отплытия «Феррато» Саркани не появлялся ни в Катании, ни в Сиракузах, ни в Мессине.

Второе письмо, на имя Петера Батори, было от Пескада, он сообщал, что чувствует себя гораздо лучше и что рана его совершенно зарубцевалась. Как только доктор Антекирт пожелает, он сможет воспользоваться услугами обоих друзей. Матифу, этот провансальский Геркулес, прекрасно отдохнул и свидетельствует своё почтение доктору и Петеру Батори.

Наконец третье письмо, на имя Луиджи, было от Марии. Строки эти дышали глубокой нежностью, почти материнской любовью.

Если бы доктор и Петер Батори прибыли в Гибралтар на полтора дня раньше и вздумали прогуляться по его прекрасному парку, они, конечно, встретились бы там с Саркани и Намир.

Весь день двадцать третьего сентября пополняли запасы угля в бункерах "Феррато": уголь доставляли на яхту с помощью грузовых габар, забиравших его с плавучих складов на рейде. Запаслись также пресной водой для котлов и для нужд экипажа, наполнив ею водяные цистерны. Всё уже было готово к отплытию, когда, пообедав в отеле на Коммерческом бульваре, доктор и Петер вернулись на борт "Феррато". Как раз в ту минуту раздался пушечный выстрел, возвещавший о закрытии городских ворот. Надо сказать, что в Гибралтаре царит не менее суровая дисциплина, чем на норфолкской или кайенской каторге.

Однако в этот вечер «Феррато» не снялся с якоря. Такому быстроходному судну требовалось не более двух часов, чтобы пересечь пролив, и оно вышло в море лишь в восемь часов утра на следующий день. «Феррато» миновал английские батареи, проводившие учебную стрельбу, и на всех парах направился к Сеуте, благополучно избежав падавших в воду снарядов, так как при виде яхты артиллеристы соблаговолили изменить прицел. В половине десятого «Феррато» уже находился у подножия горы Эль-Хорра, но, так как ветер был северо-западный, яхта не бросила якорь на рейде, где останавливалась три дня тому назад. Капитан приказал отдать якорь с другой стороны города, в двух кабельтовых от берега, в прекрасно защищённой маленькой бухточке.

Через четверть часа доктор Антекирт высадился на берег. Подстерегавшая его Намир наблюдала за всеми манёврами паровой яхты. Доктор не мог узнать марокканки, так как видел её лишь мельком ночью на базаре в Которе, зато Намир, часто встречавшая его в Гравозе и Рагузе, без труда узнала владельца паровой яхты. И она тут же решила неустанно следить за ним, пока он будет находиться в Сеуте.

На пристани доктора уже поджидал губернатор колонии со своим адъютантом.

– Здравствуйте, дорогой наш гость, добро пожаловать! – воскликнул губернатор. – Поистине вы человек слова! Теперь я не отпущу вас до вечера, а может, и дольше…

– Я к вашим услугам, господин губернатор, но сперва вы побываете на борту "Феррато". Не забудьте, что завтрак уже ждёт вас!

– Если так, доктор Антекирт, то, право, невежливо заставлять его ждать!

Вельбот доставил на борт яхты доктора и гостей. Стол в кают-компании был роскошно сервирован, и все оказали честь разнообразным яствам.

Во время завтрака разговор шёл главным образом об управлении колонией, о нравах и обычаях её обитателей, о взаимоотношениях, установившихся между испанцами и коренными жителями Сеуты. Доктор упомянул как бы невзначай об осуждённом, которого он разбудил от гипнотического сна два или три дня тому назад, возвращаясь из резиденции губернатора.

– Надо полагать, он ничего не помнит? – поинтересовался доктор Антекирт.

– Решительно ничего, – ответил губернатор, – но в настоящее время он не работает на строительстве дорог.

– Где же он находится? – спросил доктор, но никто, кроме Петера, не заметил овладевшего им беспокойства.

– Арестанта поместили в больницу, – не без иронии сказал губернатор. – Испытанное потрясение, по-видимому, подорвало его драгоценное здоровье!

– Что это за человек?

– Испанец по имени Карпена. Он самый обыкновенный убийца, доктор Антекирт, и не заслуживает участия. Даже если бы он случайно умер, потеря для колонии была бы, право, невелика!

После этих слов губернатора доктор сразу переменил разговор. Ему, конечно, не следовало проявлять интерес к Карпене, тем более что после нескольких дней, проведённых в больнице, тот должен был вполне поправиться.

После завтрака перешли на палубу, где под натянутым тентом был подан кофе. Лёгкий дым сигар и сигарет рассеялся в воздухе. Тут доктор предложил без промедления отправиться на берег. Теперь он был к услугам губернатора и с удовольствием собирался осмотреть испанскую колонию и все её учреждения.

Предложение доктора было принято. До обеда у губернатора оставалось достаточно времени, чтобы показать знатному гостю все достопримечательности Сеуты.

Доктора и Петера Батори добросовестно возили по всей колонии – по городу и его окрестностям. Их заставили посетить и тюрьму и казармы. В этот день было как раз воскресенье, заключённые отдыхали от работы, и доктор мог наблюдать их уже в других условиях. Карпену он нашёл в больнице, но тот, по-видимому, не обратил на посетителя ни малейшего внимания.

Доктор рассчитывал уехать в ту же ночь в Антекирту, проведя большую часть вечера у губернатора. Итак, около шести часов он явился в резиденцию, где его ждал прекрасно сервированный стол: губернатор явно не хотел остаться в долгу у своего гостя.

Само собой разумеется, что во время этой прогулки intra et extra muros[13] за доктором неотступно следила Намир, но он и не подозревал об этом.

Обед прошёл очень весело. Губернатор пригласил к себе именитых горожан, несколько офицеров с жёнами и двух-трёх богатых негоциантов, которые были очень польщены знакомством с доктором Антекиртом. Доктор охотно рассказал собравшимся о своих путешествиях, он прекрасно знал Восток, Сирию и Аравию, а также Северную Африку. Переведя затем разговор на Сеуту, он наговорил много любезностей губернатору, так умело управлявшему испанской колонией.

– Но мне кажется, – сказал он в заключение, – что надзор за арестантами должен доставлять вам немало хлопот!

– Но почему же, дорогой доктор?

– Да потому, что заключённые, конечно, пытаются бежать. А преимущество при этом на их стороне, ведь они упорно помышляют о побеге, тогда как сторожа не всегда проявляют должную бдительность. В общем, я ничуть не удивлюсь, если иногда на вечерней перекличке вы недосчитываетесь кое-кого из каторжан.

– Этого никогда не случается, – возразил губернатор, – никогда! Да и куда им бежать? Море-то не переплывёшь! А бродить среди местного полудикого населения далеко не безопасно! Вот почему наши заключённые преспокойно остаются в Сеуте. Не думаю, чтобы это доставляло им особое удовольствие, но так оно вернее!

– Могу только поздравить вас, господин губернатор, – сказал доктор. – Я опасаюсь, однако, что в недалёком будущем вам станет очень трудно охранять заключённых.

– Но по какой причине? – спросил один из приглашённых; слова доктора задели его за живое, ибо он был начальником тюрьмы.

– Видите ли, сударь, – ответил доктор, – за последнее время сделаны огромные успехи в области изучения животного магнетизма; теперь всякий может овладеть методами внушения, случаи гипноза наблюдаются все чаще, и гипноз приводит к совершенному подчинению воли одного человека воле другого.

– Ну и что же?.. – спросил губернатор.

– А вот что: если до сих пор вы наблюдали только за осуждёнными, то теперь будет совсем не лишнее наблюдать и за сторожами. Я много путешествовал, господин губернатор, и мне пришлось быть свидетелем поистине необычайных случаев гипноза, по-моему, они граничат с чудом. В ваших же интересах советую вам не забывать следующее: не только заключённый может попытаться бежать, бессознательно подчинившись чужой воле, но, повинуясь внушению, сторож может так же бессознательно отпустить заключённого на свободу.

– Будьте же так любезны объяснить нам, в чём состоит, это явление, – попросил начальник тюрьмы.

– С удовольствием, сударь, – ответил доктор. – Проще всего будет пояснить это на примере. Представьте себе, что какой-нибудь тюремный сторож по натуре своей склонен подчиняться гипнозу, или, иначе говоря, животному магнетизму; допустите на минуту, что гипнотическое влияние на него оказывает заключённый… В таком случае заключённый станет властелином сторожа, и тот сделает всё, что ему будет приказано: пойдёт куда велят и даже откроет дверь тюрьмы, если эта мысль будет ему внушена.

– Конечно, конечно, – сказал начальник тюрьмы, – но предварительно надо ещё усыпить сторожа…

– Вы глубоко ошибаетесь, сударь, – возразил доктор. – Сторож может и не спать под гипнозом, и всё же он сделает всё, что ему прикажут, сам этого не сознавая!

– Вы так думаете?

– Да, я утверждаю, что заключённый может внушить сторожу: "В такой-то день и час ты сделаешь то, что я тебе приказываю", – и он это сделает! "Ты принесёшь ключи от моей камеры", – и он их принесёт! "Ты откроешь двери тюрьмы", – и он их откроет! "Я пройду мимо тебя и выберусь на волю, а ты меня не заметишь!"

– И сторож даже не будет спать?..

– Конечно нет!..

При этих словах доктора присутствующие с явным недоверием посмотрели на него.

– А между тем все это более чем достоверно, – заявил Петер Батори, – лично я был свидетелем такого рода фактов!

– Итак, по-вашему, – сказал губернатор, – благодаря силе внушения один человек может оказаться невидимым для другого?

– Совершенно невидимым, – подтвердил доктор. – А у некоторых субъектов можно настолько исказить восприятия органов чувств, что они примут соль за сахар, молоко за уксус или обыкновенную воду за слабительное, действие которого не замедлит сказаться! У человека, находящегося под гипнозом, могут появиться какие угодно иллюзии, какие угодно галлюцинации!

– Мне кажется, я выражу общее мнение, доктор Антекирт, если скажу вам: такие вещи надо видеть собственными глазами, чтобы в них поверить! – воскликнул губернатор.

– Да и то, пожалуй, не поверишь!.. – присовокупил один из присутствующих.

– Как досадно, – продолжал губернатор, – что вы недолго пробудете в Сеуте и не успеете доказать нам это на опыте.

– Но… почему же? Я могу это сделать… – ответил доктор.

– Как, сию минуту?

– Да, если вам угодно!

– Ещё бы! Говорите, приказывайте!

– Вы, конечно, не забыли, господин губернатор, что три дня назад один заключённый был найден крепко спящим на дороге. Я вам тогда ещё сказал, это гипнотический сон.

– Как же, как же! – воскликнул начальник тюрьмы. – Этот человек находится сейчас в больнице.

– Вы помните также, что я разбудил его, в то время как все старания сторожей были напрасны.

– Совершенно верно.

– Так вот, после этого между мной и ссыльным… не знаю, как его зовут…

– Карпена.

– …между мной и Карпеной возникла известная связь, и теперь он – в полной моей власти.

– Но для того чтобы эта власть проявилась, он должен быть здесь, перед вами?

– Вовсе нет!

– Как! Вот вы сейчас у меня в доме, а Карпена в больнице, и всё же он поддастся вашему внушению? – спросил губернатор.

– Да, и если вы прикажете выпустить Карпену на свободу, откроете перед ним двери больницы, а затем ворота тюрьмы, – знаете, что он сделает?

– Очень просто, он убежит! – смеясь, ответил губернатор.

Вслед за губернатором рассмеялись и все гости.

– Нет, господа, – серьёзно проговорил доктор Антекирт. – Карпена убежит лишь в том случае, если я этого пожелаю. Помимо моей воли он ничего не сделает.

– Ну, а что же вы ему внушите?

– Как только он выйдет из тюрьмы, я прикажу ему, например, направиться в вашу резиденцию, господин губернатор.

– И прийти в мой дом?

– Да, и, стоит мне пожелать, он будет настаивать на том, чтобы вы приняли его.

– Я?

– Да, если вы ничего не имеете против, ведь он будет беспрекословно повиноваться моей воле. А я могу внушить ему, что вы не губернатор, а другое лицо… ну, скажем… король Альфонс Двенадцатый.

– Его величество король Испании?

– Да, господин губернатор, и он попросит вас…

– О помиловании?

– Да, о помиловании и, кроме того, если вы ничего не имеете против, о награждении его крестом Изабеллы!

Слова доктора были встречены новым взрывом смеха.

– И заключённый не будет спать, проделывая все это? – спросил начальник тюрьмы.

– Нет, конечно, сна у него не будет ни в одном глазу, как и у нас с вами!

– Но… это просто невозможно, невероятно! – воскликнул губернатор.

– Сделайте опыт!.. Прикажите предоставить Карпене полную свободу действий!.. А из предосторожности велите, чтобы один или два полицейских издали следовали за арестантом после того, как он выйдет из ворот тюрьмы… Поверьте, он сделает всё, что я вам сказал!

– Решено, а когда вы хотите…

– Скоро восемь часов, – ответил доктор, взглянув на часы. – Ну что же, в девять часов?

– Хорошо, а после эксперимента…

– После эксперимента Карпена преспокойно вернётся в больницу, не сохранив ни малейшего воспоминания о том, что с ним случилось. Повторяю вам, – и это единственно возможное объяснение, – Карпена будет действовать в состоянии гипноза, и в сущности не он все это сделает, а я!

Губернатор, явно не веривший в гипноз, написал записку смотрителю тюрьмы, приказав ему выпустить на свободу заключённого Карпену, но всё же учредить за ним слежку. Записку вручили одному из всадников конной стражи, который тут же отвёз её по назначению.

После обеда гости встали из-за стола и по приглашению губернатора перешли в гостиную.

Разговор по-прежнему вертелся вокруг различных явлений животного магнетизма, или гипноза, которые дают поводы к таким горячим спорам между людьми, верящими в них, и неисправимыми скептиками. Воздух наполнился дымом сигар и сигарет, которыми не пренебрегают даже прелестные испанки, подали кофе, а доктор Антекирт всё продолжал говорить о гипнозе, приводя очевидные, неопровержимые факты, случившиеся на его глазах, но они, по-видимому, никого не убеждали.

Доктор добавил, что возможность гипноза должна бы серьёзно волновать законодателей, криминалистов и судей, ибо внушением можно воспользоваться также в преступных целях. Кроме того, во многих случаях будет почти невозможно установить, кто совершил преступление.

Вдруг без двадцати семи минут девять доктор прервал свой рассказ, заявив:

– Карпена как раз покидает больницу! – И через минуту добавил: – Он только что вышел из ворот тюрьмы!

Тон, которым были произнесены эти слова, произвёл сильное впечатление на гостей. Только губернатор продолжал недоверчиво покачивать головой.

Все опять заговорили, перебивая друг друга, иные опровергали мнение доктора, а другие соглашались с ним, когда без пяти минут девять доктор опять заявил:

– Карпена сейчас стоит у дверей губернаторского дома.

Почти тотчас же в гостиную вошёл слуга и доложил губернатору, что какой-то человек в арестантском платье желает с ним говорить.

– Впустите его, – сказал губернатор, готовый отказаться от своего скептицизма перед столь очевидными фактами.

Было как раз девять часов, когда Карпена появился на пороге гостиной. Видимо, не замечая никого из присутствующих, – хотя глаза у него были широко открыты, – он направился прямо к губернатору и упал перед ним на колени.

– Ваше величество, – проговорил он, – прошу вас о помиловании!

Губернатор был так поражён, словно перед ним появилось привидение, он даже не знал, что отвечать.

– Вы смело можете помиловать этого человека, – сказал, улыбаясь, доктор, – он не сохранит ни малейшего воспоминания о том, что здесь произошло!

– Я милую тебя! – ответил губернатор с достоинством настоящего короля Испании.

– Не откажите мне ещё в одной милости, ваше величество, – продолжал все ещё коленопреклонённый Карпена, – пожалуйте меня крестом Изабеллы…

– Жалую тебя крестом Изабеллы!

Карпена протянул руку, взял воображаемый крест из рук губернатора, приколол его к своей куртке, встал и, пятясь, вышел из комнаты.

Гости, поражённые всем происшедшим, проводили его до парадного входа.

– Я хочу пойти вслед за ним, хочу видеть, как он вернётся в больницу! – воскликнул губернатор, который всё ещё боролся с собой, не желая сдаваться перед очевидностью.

– Идёмте! – предложил доктор.

Губернатор, Петер Батори, доктор Антекирт и несколько человек гостей направились за Карпеной по дороге в город. Намир, неустанно следившая за заключённым с тех пор, как он вышел из ворот тюрьмы, продолжала наблюдать за ним, крадучись в темноте.

Ночь была довольно тёмная. Испанец шёл ровным, твёрдым шагом. Губернатор и сопровождающие его лица следовали за ним на расстоянии каких-нибудь тридцати шагов вместе с полицейскими, получившими приказ не терять из виду заключённого.

Не доходя до города, дорога огибает небольшую бухточку, где находится второй сеутский порт. На чёрной глади воды трепетали разноцветные блики. Это было отражение сигнальных огней "Феррато", очертания которого смутно выступали в темноте, отчего корабль казался гораздо больше, чем на самом деле.

Дойдя до этого места, Карпена сошёл с дороги и повернул направо к причудливому нагромождению скал, которые вздымались футов на двенадцать над поверхностью моря. По-видимому, никем не замеченный Жест доктора или мысленно переданное им приказание заставили испанца изменить путь.

Полицейские хотели было ускорить шаг, чтобы догнать Карпену и отправить его в больницу, но губернатор приказал им не вмешиваться, зная, что побег заключённого невозможен.

Между тем Карпена остановился на вершине скалы точно под влиянием какой-то неодолимой силы. Пожелай он поднять ногу или сделать хотя бы один шаг, это оказалось бы для него невозможным. Воля доктора, которой он всецело подчинился, приковала его к земле.

Губернатор, наблюдавший за заключённым, проговорил, обращаясь к доктору Антекирту:

– Да, дорогой доктор, приходится волей-неволей сдаться перед очевидностью!

– Вы убедились, что я прав, господин губернатор, вполне убедились?

– Да, я убедился, что существуют явления, в которые надо верить слепо, не рассуждая! А теперь, доктор Антекирт, внушите этому человеку, что он должен немедленно вернуться в тюрьму! Альфонс Двенадцатый приказывает вам это!

Не успел губернатор произнести последних слов, как Карпена, даже не вскрикнув, бросился с вершины скалы в воду. Был ли это несчастный случай, самоубийство, или же преступник на мгновение освободился из-под власти доктора? Неизвестно.

Все тотчас же поспешили к месту происшествия, а полицейские сбежали вниз, чтобы осмотреть узкий песчаный берег, окаймлявший бухточку… Карпена исчез бесследно. Спешно приплыли несколько рыбаков на своих лодках, спустили шлюпки и с паровой яхты… Всё было напрасно! Не нашли даже трупа заключённого: очевидно, течением его унесло в открытое море.

– Я очень сожалею, господин губернатор, что наш Опыт окончился так трагически, – сказал доктор Антекирт, – но, право же, этого никак нельзя было ожидать!

– Как же вы объясните то, что случилось? – спросил губернатор.

– Очевидно, в области гипнотических явлений, которые вы теперь никак не можете отрицать, есть ещё много неизученного, непонятного. Бесспорно одно: этот человек на мгновение ускользнул из-под моей власти и упал с высоты этих скал либо оттого, что закружилась голова, либо по какой-нибудь другой причине! Всё же это очень досадно, так как мы потеряли ценный объект для наблюдений!

– Мы потеряли лишь негодяя, вот и все, – с философским спокойствием ответил губернатор.

Такова была надгробная речь, которой удостоился Карпена.

Доктор и Петер Батори тут же простились с губернатором: ещё до восхода солнца яхта должна была сняться с якоря и направиться в Антекирту, Оба горячо поблагодарили полковника Гиярре за любезный приём, оказанный им в испанской колонии.

Пожимая руку доктора, губернатор пожелал ему счастливого плавания, взял с него слово, что он опять навестит Сеуту, и вернулся в свою резиденцию.

Быть может, читатели найдут, что доктор Антекирт несколько злоупотребил доверчивостью губернатора Сеуты. Пусть так. Можно критиковать, можно даже осуждать его поведение, но не следует забывать, какому великому делу посвятил свою жизнь граф Матиас Шандор. Не лишнее вспомнить и то, что он сказал однажды: "Тысяча дорог… к одной цели!"

Все случившееся в этот день и было одной из "тысячи дорог".

Через несколько минут шлюпка с «Феррато» доставила доктора и Петера Батори на борт судна. Луиджи уже ждал их у сходни.

– Где этот человек? – спросил доктор.

– Согласно вашему приказанию, – ответил Луиджи, – наша шлюпка, курсировавшая у подножия скал, подобрала его, как только он упал в воду. Я велел отнести его в носовую каюту.

– Он ничего не сказал? – спросил Петер.

– Да как он может говорить? Он спит, и его никак не добудишься!

– Отлично! – сказал доктор. – Я хотел, чтобы Карпена упал с высоты этих скал, и он упал!.. Я хотел, чтобы он заснул, и он спит!.. Когда я захочу, чтобы он проснулся, он проснётся!.. А теперь, Луиджи, прикажите сниматься с якоря, и в путь!

Пары уже были подняты, приготовления к отплытию быстро закончили, и через несколько минут «Феррато» вышел в открытое море и взял курс на остров Антекирту.

3. СЕМНАДЦАТЬ РАЗ

– Семнадцать раз?..

– Семнадцать!

– Да, да! Красное вышло семнадцать раз подряд!

– Возможно ли?

– Возможно или нет, но это так!

– Неужели игроки всё время упорно ставили на чёрное?

– Банк выиграл более девятисот тысяч франков.

– Семнадцать раз!.. Семнадцать раз!..

– В рулетку или в "тридцать и сорок"?

– В "тридцать и сорок"!

– Этого не бывало целых пятнадцать лет!

– Пятнадцать лет, три месяца и две недели! – холодно заметил завсегдатай рулетки, принадлежавший к почтенной категории дотла разорившихся игроков. – И вот что любопытно, сударь, то же самое случилось в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году… в разгар лета. Мне ли не помнить этого дня!

Такие восклицания раздавались в холле и даже под колоннадой Клуба иностранцев в Монте-Карло вечером третьего октября, ровно через неделю после исчезновения Карпены с сеутской каторги.

В толпе игроков стоял гул восторженных голосов. Мужчины и женщины всех национальностей, старые и молодые, богатые и бедные, готовы были чествовать "красное", как лошадь, взявшую первый приз на скачках в Лоншане или Эпсоме! Поистине "серия семнадцати" приобрела в глазах этого разношёрстного сброда, ежедневно пополняемого новоприбывшими из Старого и Нового Света, значение крупного политического события, нарушившего равновесие Европы.

Выигрыш «красного» при совершенно непонятном упрямстве игроков, по-видимому, многим принёс разорение, ибо сумма, полученная банком, была весьма значительна. "Около миллиона", – перешёптывались в толпе. Это объяснялось тем, что почти все игроки упорствовали в борьбе с неудачей, продолжая ставить на "чёрное".

Двое иностранцев отдали исключительную дань тому, что рыцари зелёного стола называют "невезением". Первый казался спокойным и сдержанным, хотя его побледневшее лицо хранило следы пережитых волнений, у второго был вид безумца или самоубийцы: растрёпанные волосы, перекошенное лицо, блуждающий взгляд. Они сошли со ступеней колоннады, направились в сторону тира, где стреляют по голубям, и скоро исчезли в темноте.

– Эта проклятая серия обошлась нам более четырёхсот тысяч франков! – воскликнул старший из игроков.

– Точнее четыреста тринадцать тысяч! – поправил младший тоном кассира, подсчитывающего крупную сумму.

– И теперь у меня осталось каких-нибудь двести тысяч франков… да и того меньше! – продолжал первый игрок.

– Всего-навсего сто девяносто семь, – уточнил второй с невозмутимым спокойствием.

– Да!.. И это из двух миллионов, которые у меня были, когда вы силой увлекли меня за собой!

– Из одного миллиона семисот семидесяти пяти тысяч франков!

– И это за какие-нибудь два месяца…

– За один месяц и шестнадцать дней!

– Саркани!.. – воскликнул старший из игроков, выведенный из терпения хладнокровием спутника и его насмешливой манерой уточнять цифры.

– В чём дело, Силас?

Действительно, этот разговор происходил между Силасом Торонталем и Саркани. Со времени своего отъезда из Рагузы, три месяца назад, оба сообщника дошли почти до полного разорения. Промотав все деньги, полученные им в награду за подлость, Саркани приехал за Силасом Торонталем в Рагузу. Затем они покинули город вместе с Савой. Под влиянием Саркани Силас Торонталь увлёкся игрой и с головой ушёл в развлечения, что в скором времени пагубно отразилось на его громадном состоянии. Впрочем, Саркани нетрудно было превратить сообщника в отчаянного игрока – завсегдатая клубов, а затем и притонов, так как бывший банкир, авантюрист по натуре, не раз рисковал своим положением, участвуя в различных финансовых операциях, где всё зависело от случая.

Да и мог ли сопротивляться Силас Торонталь? Не находился ли он всецело во власти бывшего триполитанского маклера? А когда у банкира бывали вспышки гнева, Саркани властно, неумолимо подавлял их; к тому же незадачливый игрок так низко пал, что уже не имел сил подняться. Саркани больше не беспокоили попытки сообщника стряхнуть с себя ненавистное иго, и со свойственной ему резкостью и железной логикой он тут же ставил Силаса Торонталя на место.

Покинув Рагузу при обстоятельствах, о которых читатели, конечно, не забыли, сообщники первым делом постарались спрятать Саву в надёжном месте и поручили Намир сторожить её. Теперь, когда Сава находилась в Тетуане, на окраине марокканских владений, разыскать её было бы трудно, пожалуй, даже невозможно. Безжалостная наперсница Саркани обязалась побороть твёрдую решимость девушки и вырвать у неё согласие на брак с ним. До сих пор Сава упорно противилась этому браку: она испытывала непреодолимое отвращение к Саркани и никак не могла забыть Петера. Но надолго ли хватит у неё сил?

Между тем Саркани увлёк своего спутника в водоворот игры, хоть и оставил там все своё состояние. Силас Торонталь всюду покорно следовал за Саркани, они побывали во Франции, в Италии, в Германии, во всех крупных городах, где процветают азартные игры, на бирже, на скачках, в столичных клубах, на минеральных водах, на морских курортах, и вскоре от огромного состояния банкира осталось лишь несколько сот тысяч франков. Силас Торонталь рисковал собственными деньгами, Саркани – деньгами сообщника, и они ещё быстрее катились по наклонной плоскости, приближаясь к полному разорению. К тому же партнёры явно оказались в полосе «невезения» (слово, которым игроки обозначают собственную чудовищную глупость), и, несмотря на все их старания, счастье так и не поворачивалось к ним лицом. В конце концов они проиграли большую часть миллионов, полученных за предательство графа Матиаса Шандора. Пришлось пустить в продажу особняк Торонталя на улице Страдоне в Рагузе.

Устав от сомнительных притонов, где традиционный выкрик крупье: "Игра назначена" – звучит на греческом языке, сообщники решились, наконец, поискать счастья в более «честных» играх – рулетке и "тридцать и сорок". Если они опять проиграют, то теперь придётся пенять лишь на себя и на своё упорство в борьбе против злой судьбы"

Вот почему оба партнёра уже три недели подвизались в Монте-Карло, где целыми днями просиживали у игорных столов. Они прибегали к различным и всегда неудачным ходам, увеличивали в определённой пропорции ставки, наблюдали за вращением колеса рулетки, когда в конце вечера рука крупье начинает дрожать от усталости, ставили деньги на максимальное количество номеров, которые так и не выходили, прибегали к простым и сложным комбинациям, прислушивались к советам промотавших своё состояние игроков, этих глубоких знатоков рулетки, – словом, пользовались всякими дурацкими системами и талисманами, вера в которые превращает игрока в ребёнка, ещё не научившегося рассуждать, или в идиота, навсегда потерявшего эту способность. И хотя бы игроки рисковали только деньгами! Но нет, они растрачивают свои душевные силы, изобретая нелепые комбинации, и роняют собственное достоинство, поневоле вращаясь в сомнительном обществе посетителей казино.

После этого вечера, увековеченного в летописях Монте-Карло, когда оба игрока упорно боролись против "красного", семнадцать раз подряд выходившего в "тридцать и сорок", у них осталось менее двухсот тысяч франков. Если так будет продолжаться, им вскоре грозит нищета.

Правда, сообщники дошли почти до полного разорения, но ещё не потеряли рассудка. Пока они беседовали на террасе, по саду мимо них пробежал отчаявшийся игрок, дико вопя:

– Оно всё вертится!.. Вертится!

Бедняга воображал, что поставил деньги на счастливый номер, а колесо рулетки никак не может остановиться в своём фантастическом движении и не остановится до скончания веков!.. Эта мысль и свела его с ума.

– Ну как, успокоились вы, наконец, Силас? – спросил Саркани своего спутника, который никак не мог прийти в себя. – Ну разве не поучителен пример этого безумца? Никогда не следует терять голову!.. Мы проиграли, это правда, но счастье вернётся, оно должно вернуться, даже без всяких усилий с нашей стороны!.. Только не надо бороться против неудачи!.. Это опасно, да и бесполезно!.. Если нам не везёт, поправить дело всё равно не удастся, но зато, стоит улыбнуться счастью, и его уже ничто не спугнёт! Подождём, пока оно вернётся, и тогда смело продолжим игру!

Слушал ли Силас Торонталь эти советы, нелепые, как и все советы, какие даются в азартной игре? Нет, не слушал. Он был слишком подавлен и думал только об одном: надо вырваться из-под власти Саркани и бежать, бежать возможно дальше, чтобы уйти от своего прошлого! Но решимость недолго владела душой этого опустившегося и слабого человека. К тому же сообщник неусыпно следил за ним. Прежде чем бросить Торонталя на произвол судьбы, Саркани должен был жениться на Саве. Потом он отделается от бывшего банкира, забудет о нём, более того – даже никогда не вспомнит, что этот слабовольный человек жил на свете и что их связывали когда-то деловые узы! "А до тех пор он не выпустит Торонталя из рук!

– Послушайте, Силас, – заговорил опять Саркани, – нам чертовски не везло сегодня, и счастье непременно должно вернуться!.. Вот увидите, завтра оно нам улыбнётся!

– А если я потеряю последнее, что у меня осталось? – возразил Силас Торонталь, тщетно боровшийся с желанием последовать этим пагубным советам.

– У нас ещё есть Сава Торонталь! – горячо возразил Саркани. – Это главный козырь в нашей игре, и такой, который никогда не будет бит!

– Да, завтра!.. Завтра!.. – пробормотал банкир, который находился в том состоянии, когда игрок готов рискнуть собственной головой.

Оба сообщника вернулись в отель, стоявший на полдороге между Монте-Карло и Кондамином.

Монакский порт, ограниченный с одной стороны мысом Фочинана, а с другой – фортом Антония, представляет собой бухту, открытую северо-восточным и юго-восточным ветрам. В глубине бухты на плоскогорье раскинулась столица Монакского государства, а на возвышенности, у подножия великолепной горы Ажель, расположились отели, виллы и знаменитый игорный дом. С вершины этой горы, в тысячу сто метров высотой, открывается чудесная панорама лигурийского побережья. Миниатюрная столица Монако, в которой насчитывается тысяча двести жителей, напоминает дорогой сервиз, расставленный на плоском, похожем на стол, монакском утёсе, с трёх сторон омываемом морем. Дома её утопают в зелени пальм, эвкалиптов, фиговых, гранатовых, апельсиновых, лимонных и мастиковых деревьев, прячутся среди древовидных кустов герани, алоэ, мирт и клещевины, растущих в живописнейшем беспорядке.

По другую сторону бухты, как раз напротив монакской столицы, стоит Монте-Карло, привлекая взор причудливым нагромождением домов, выросших на каждом пригорке, лабиринтом узких, крутых, зигзагообразных уличек, которые карабкаются до горной дороги Корниш, пёстрыми квадратами садов и парков, где круглый год благоухают цветы, кокетливыми коттеджами и виллами самой разнообразной архитектуры, спускающимися к прозрачным водам этого средиземноморского залива.

Между Монако и Монте-Карло в глубине бухты приютился третий город – Кондамин, он начинается у самого берега и тянется до конца извилистой долины, рассекающей горную цепь.

Вправо высится величественная вершина, прозванная "Собачьей головой" – название вполне оправданное, если смотреть на неё со стороны моря. На этой горе, высотой в пятьсот сорок два метра, в наши дни стоит крепость, которая по праву считает себя неприступной и имеет честь принадлежать Франции. Здесь проходит граница монакских владений.

Из Кондамина в Монте-Карло экипажи поднимаются по превосходной пологой дороге, вдоль которой выстроились частные дома и отели; в одном из них и остановился Саркани с Силасом Торонталем. Из их окон открывался прекрасный вид на Кондамин, Монако и "Собачью голову", напоминающую сфинкса ливийской пустыни, о чём-то вопрошающего волны Средиземного моря.

Саркани и Силас Торонталь удалились каждый в свою комнату и стали обдумывать случившееся. Неужели судьба, приковавшая их друг к другу пятнадцать лет тому назад, теперь разъединит их?

Войдя к себе в спальню, Саркани заметил прежде всего письмо из Тетуана и тут же разорвал конверт.

Письмо было от Намир. Она сообщала вкратце важные новости: во-первых, о смерти Карпены, утонувшего при довольно странных обстоятельствах в гавани Сеуты, а во-вторых, о появлении доктора Антекирта на марокканском побережье, о его встречах с испанцем и почти мгновенном исчезновении.

Прочитав эти строки, Саркани распахнул окно. Опершись на подоконник, он стал размышлять, смотря вдаль невидящим взглядом.

"Карпена утонул?.. Это как нельзя более кстати!.. Теперь все тайны погребены вместе с ним!.. В этом отношении я спокоен! Опасаться больше нечего!"

Затем он перешёл ко второй части письма:

"Появление доктора Антекирта в Сеуте – вещь неприятная. Что это за человек? Мне в сущности нет до него дела, но с некоторых пор он становится мне поперёк дороги. В Рагузе – его сношения с семейством Батори!.. В Катании – западня, которую он поставил Зироне!.. В Сеуте – его вмешательство, стоившее жизни Карпене!.. От Сеуты недалеко и до Тетуана, но вряд ли он туда отправился и открыл убежище Савы! Для меня это был бы ужасный удар, и мы ещё от него не застрахованы… Посмотрим, нельзя ли что-нибудь предпринять теперь же, не мешкая! Скоро секта сенуситов будет хозяйничать во всей Киренаике. Её приверженцам надо лишь переплыть залив, чтобы напасть на остров Антекирту!.. А что, если их подстрекнуть?.. Мне это ничего не стоит…"

Очевидно, на горизонте Саркани было немало чёрных туч. Он шаг за шагом подвигался к своей мрачной цели, и вот она уже близка, до неё рукой подать, но именно в этих условиях малейший камень преткновения мог повергнуть наземь негодяя, и у вето, возможно, уже не хватило бы сил подняться. Между тем Саркани беспокоило не только вмешательство в его дела доктора Антекирта, но и теперешнее положение Силаса Торонталя.

"Да, – размышлял он, – мы с ним припёрты к стене. Завтра мы поставим на карту всё, что у нас осталось… Мы сорвём банк, или сами взлетим на воздух!.. Если бы я разорился один, то сумел бы вновь подняться на ноги! Но Силас – другое дело! Он станет опасен, когда разорится, может выдать меня, раскрыть тайну, на которой зиждется все моё будущее! До сих пор он был в моей власти, теперь роли могут перемениться!"

Саркани правильно оценивал создавшееся положение. Ему была хорошо известна моральная неустойчивость сообщника. Он сам давал ему прежде советы: Силас Торонталь не преминет ими воспользоваться, когда ему уже нечего будет терять.

"Что делать?" – спрашивал себя Саркани и, углубившись в размышления, не видел того, что происходило у входа в монакскую гавань, недалеко от отеля.

На расстоянии полукабельтова от берега по морю скользило длинное веретенообразное судно без трубы и мачты, корпус которого выступал из воды на два-три фута. Приблизившись к мысу Фочинана, а именно к тому месту, над которым расположена площадка, где посетители Монте-Карло стреляют по голубям, судно бросило якорь в спокойных водах бухты, защищённой от морского прибоя. Тогда от его борта отделился лёгкий стальной ялик, который до сих пор в темноте сливался с кораблём. В ялике находилось трое людей. Несколько взмахов весел, и они пристали к маленькому пляжу, двое спрыгнули на берег, а третий вернулся в ялике на корабль. Вслед за тем таинственное судно бесследно исчезло во мраке; ничто не выдало его присутствия в этих водах – ни вспышка света, ни шум.

Двое людей, сошедших на берег, пересекли пляж, направились вдоль прибрежных скал в сторону железнодорожной станции и стали подниматься по авеню Спелюг, огибающему парк Монте-Карло.

Саркани ничего не заметил. В эту минуту он мысленно был далеко от Монако, в Тетуане… Но он видел себя там не одного: сообщник принуждён был последовать за ним.

"Неужели Силас возьмёт верх надо мной!.. – повторял он. – Ведь ему достаточно одного слова, чтобы помешать мне достигнуть цели!.. Нет, этому не бывать никогда!.. Если завтра рулетка не вернёт нам всего, что отняла, я заставлю его последовать за мной… Да!.. Мы вместе поедем в Тетуан, а там, на марокканской земле, кто станет беспокоиться об исчезновении Силаса Торонталя!"

Как известно, Саркани был не робкого десятка. Он, конечно, не остановится перед новым преступлением, особенно если совершить его не составит труда, ведь всё будет благоприятствовать негодяю: обстоятельства, отдалённость страны, дикость её населения и невозможность найти виновного.

Выработав план действий, Саркани закрыл окно, лёг в постель и тотчас же уснул сном человека, которому неведомы угрызения совести.

Иначе чувствовал себя Силас Торонталь. Банкир провёл ужасную ночь. Что осталось от его былого состояния? Каких-нибудь двести тысяч франков, уцелевших от игры, да и те уже не принадлежат ему! Завтра он все поставит на карту! Этого хотел его сообщник, этого хотел он сам. Разум его ослабел, Торонталь устал от фантастических расчётов и потерял способность спокойно и трезво рассуждать. Банкир уже не мог – по крайней мере в эту минуту – осознать своё положение, как это сделал Саркани. Он не понимал, что роли переменились и теперь тот, кто так долго властвовал над ним, сам находится у него в руках. Он предвидел неминуемое разорение и думал лишь о завтрашнем дне. Да, завтра он либо разбогатеет, либо впадёт в нищету.

Так провели эту ночь Саркани и Торонталь. Если один крепко проспал несколько часов, то другой промучился до утра, борясь с бессонницей.

На другой день, около десяти часов утра, Саркани зашёл к Силасу Торонталю. Банкир сидел за столом и упрямо исписывал цифрами и формулами страницы своей записной книжки.

– Ну как, Силас, – спросил его Саркани беззаботным тоном человека, не придающего значения превратностям судьбы, – чему вы отдали предпочтение во сне – красному или чёрному?

– Я не спал ни одной минуты! Даже глаз не сомкнул! – ответил банкир.

– Тем хуже, Силас, тем хуже для вас!.. Сегодня мы должны держать себя в руках, и несколько часов отдыха вам бы не помешали! Взгляните на меня! Спал я немного и всё же чувствую себя достаточно бодро, чтобы сразиться с фортуной. Ведь что там ни говори, а фортуна – женщина и любит людей, способных властвовать над ней!

– Однако она нам изменила!

– Ба!.. Простой каприз!.. Каприз пройдёт, и фортуна улыбнётся нам!

Силас Торонталь ничего не ответил. Да и слышал ли он то, что говорил Саркани? Во всяком случае, он не отрывал глаз от листка записной книжки, покрытого никому не нужными формулами.

– Что вы тут пишете? – спросил Саркани. – Что это, выкладки, ставки?.. Чёрт возьми!.. Вы, право же, больны, дорогой Силас!.. Случай не подчиняется расчётам, а ведь только случай решит сегодня нашу судьбу!

– Вы правы! – ответил Силас Торонталь, пряча записную книжку.

– В этом нет никакого сомнения, Силас!.. Я знаю способ руководить случаем, – добавил иронически Саркани. – Но для этого требуется специальное образование, а мы с вами хромаем на этот счёт! Итак, давайте вверим свою судьбу случаю!.. Вчера повезло банку! Возможно, сегодня счастье отвернётся от него!.. А если так, Силас, мы вернём всё, что потеряли!

– Все!..

– Да, все, Силас! Только не надо падать духом. Наоборот. Побольше смелости и хладнокровия!

– А вдруг сегодня вечером мы окончательно разоримся? – спросил Силас, глядя в упор на "Саркани.

– Ну что же, мы уедем из Монако!

– Но куда?.. – воскликнул Силас Торонталь. – Да будет проклят тот день, когда я познакомился с вами, Саркани, тот день, когда я воспользовался вашими услугами!.. Не будь вас, я никогда не пал бы так низко!

– Ваши упрёки несколько запоздали, милейший! – иронически заметил Саркани. – Право же, некрасиво обвинять человека, услугами которого вы успели воспользоваться.

– Берегитесь! – крикнул банкир.

– Я и так берегусь! – пробормотал Саркани.

Эта угроза Силаса Торонталя ещё больше укрепила Саркани в намерении отделаться от сообщника.

– Ну, не будем ссориться, дорогой Силас, – сказал он громко, – к чему это? Споры возбуждают нервы, а сегодня мы не должны нервничать!.. Берите пример с меня: верьте в судьбу и не отчаивайтесь!.. Если нас опять постигнет неудача, не забудьте, что миллионы ждут нас в другом месте, ведь вы тоже получите свою долю этих богатств!

– Да!.. Да!.. Я должен отыграться! – твёрдо сказал Силас Торонталь, в котором вновь пробудился азарт. – Да, банку слишком уж везло вчера, и сегодня вечером…

– Сегодня вечером мы будем богаты, очень богаты! – воскликнул Саркани. – Я вам это обещаю, Силас, но теперь мы уже не потеряем своего выигрыша! Однако что бы там ни было, а завтра мы покинем Монте-Карло! Мы уедем…

– Куда?

– В Тетуан, и сыграем там последнюю партию, на этот раз беспроигрышную! Да, беспроигрышную!

4. ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА

Клуб иностранцев, обычно называемый казино, открывался в одиннадцать часов утра. Игроков было мало, но рулетка уже начала функционировать.

Столы были установлены в строго горизонтальном положении. Малейший наклон их поверхности мог бы повлиять на движение шарика, брошенного на вращающееся колесо рулетки, а игроки воспользовались бы этим в ущерб банку.

На каждом из шести столов, где играли в рулетку, лежало по шестидесяти тысяч франков золотом и ассигнациями, на каждом из двух столов, где велась карточная игра "тридцать и сорок", – по сто пятьдесят тысяч. Это была обычная ставка банка до открытия сезона, и администрации редко приходилось возобновлять её. Ведь банк всегда остаётся в выигрыше, взять хотя бы выход нуля в рулетке и рефет в игре "тридцать и сорок". Таким образом, азартная игра не только безнравственна сама по себе, но ещё и бессмысленна, так как шансы в ней не равны.

Вокруг столов рулетки уже стояло по восемь крупье с лопаточками в руках. Около них теснились игроки и зрители. По залам расхаживали инспектора, наблюдавшие как за крупье, так и за игроками, а лакеи неслышно прислуживали гостям и служащим, которых насчитывается в казино не менее ста пятидесяти человек.

Около полудня поезд, прибывший из Ниццы, привёз новую партию игроков, среди которых находилось немало завсегдатаев казино. В этот день пассажиров было, пожалуй, больше обычного: серия семнадцати красных произвела сильное впечатление. Это был как бы новый аттракцион, и все те, кто живёт азартной игрой, собрались в казино, чтобы, затаив дыхание, следить за всеми перипетиями битвы за зелёными столами.

Через час все залы уже были полны. Разговаривали вполголоса, главным образом о последнем необычайном выигрыше банка. Трудно представить себе что-нибудь более мрачное, чем эти огромные залы, несмотря на обилие позолоты, на богатые украшения, многочисленные газовые люстры, заливающие все кругом ярким светом, и масляные лампы с зеленоватыми абажурами, свисающие с потолка над игорными столами. Публики собралось очень много, и всё же преобладал не гул голосов, а звон золотых и серебряных монет, бросаемых на столы, шуршание банковых билетов и непрестанно раздававшиеся равнодушные возгласы то одного, то другого шефа партии: "Красный выиграл", "Семнадцать! Чёрный! Нечет! Меньше восемнадцати!"

Однако два иностранца, прославившиеся накануне своим чудовищным проигрышем, пока не появлялись в казино. Некоторые посетители уже пытались поймать счастье, – кто в рулетку, а кто в "тридцать и сорок". Но игра шла с переменным успехом, выигрыши и проигрыши чередовались, и ничто не предвещало, что вчерашнее «чудо» может повториться.

Саркани и Силас Торонталь явились в казино лишь около трёх часов. Но прежде, чем войти в игорный зал, они несколько раз прошлись по обширному холлу, привлекая к себе всеобщее внимание. На них смотрели, их подстерегали, и любопытные спрашивали себя, возобновят ли эти игроки борьбу со случайностью, которая обошлась им так дорого накануне. Некоторые игроки-"профессионалы" охотно продали бы им свои непогрешимые системы, но вид у иностранцев был неприступный. Банкир смотрел по сторонам блуждающим взглядом, вряд ли замечая, что делается вокруг. Саркани был ещё холоднее и сдержаннее, чем обычно. Оба пытались сосредоточиться перед решающей битвой.

Среди лиц, наблюдавших за ними с тем любопытством, с каким обычно глазеют на больных или осуждённых, выделялся иностранец, по-видимому решивший не покидать их ни на минуту.

Это был молодой человек лет двадцати двух – двадцати трёх, с тонким подвижным лицом, с лукавой искоркой в глазах и острым носом, который, казалось, многое мог пронюхать. Его на редкость живые глаза прятались за стёклами очков. Юноша засунул руки в карманы пальто, а пятки сдвинул, словно для того, чтобы умерить порывистость своих движений: видимо, в жилах у него текла не кровь, а ртуть. Одет он был вполне прилично, но не по последней моде и без претензий на дендизм. И всё же казалось, что он чувствует себя не совсем ловко в своём хорошо сшитом платье.

Впрочем, это и не удивительно: молодой человек был не кто иной, как Пескад.

А в саду казино его ожидал Матифу.

Послал обоих друзей в этот монакский рай или ад доктор Антекирт.

Доставил их накануне в Монте-Карло «Электро-2» из флотилии острова Антекирты.

Вот с какой целью они приехали сюда.

После двух дней принудительного пребывания на борту «Феррато» Карпена был высажен на берег и, несмотря на его протесты, заключён в один из казематов острова. Здесь бывший каторжанин без труда понял, что лишь сменил одну тюрьму на другую. Избавившись от сеутской каторги, он, сам того не ведая, попал во власть доктора Антекирта. Где он находится? Выиграл ли он, или нет от этой перемены? Вот те вопросы, которые с беспокойством задавал себе Карпена. Впрочем, он твёрдо решил сделать всё возможное, чтобы улучшить своё положение.

Поэтому он ответил с полной откровенностью на первый же вопрос, заданный ему доктором.

Знаком ли он с Силасом Торонталем и Саркани?

Саркани он знает, хотя встречался с ним очень редко. А Силаса Торонталя не знает.

Продолжал ли Саркани поддерживать отношения с Зироне и его шайкой после того, как они перебрались в окрестности Катании?

Да, ибо Саркани ожидали в Сицилии, и он несомненно приехал бы туда, если бы эта злосчастная экспедиция не закончилась гибелью Зироне.

Где теперь Саркани?

В Монте-Карло, если только он не успел уехать из этого города, где жил последнее время, и, по всей вероятности, вместе с Силасом Торонталем.

Ничего больше Карпена не знал, но и сказанного было достаточно, чтобы продолжать поиски.

Испанец, конечно, понятия не имел, с какой целью его заставили бежать с каторги, а потом захватили в плен, не подозревал, что его предательство по отношению к Андреа Феррато известно допросившему его доктору. Впрочем, он даже не знал, что Луиджи сын рыбака из Ровиня. В крепости Антекирты Карпена оказался под более строгим надзором, чем на сеутской каторге. Узника совершенно изолировали от внешнего мира в ожидании того дня, когда судьба его будет решена.

Итак, из трёх предателей, которые привели триестский заговор к кровавой развязке, один оказался в руках доктора. Оставалось захватить остальных, а Карпена только что указал место, где их можно было найти.

Но Саркани знал в лицо Петера, а Силас Торонталь – и доктора и Петера, поэтому решили, что выступать лично им не стоит, пока такое вмешательство не будет иметь известных шансов на успех. Теперь, когда следы обоих сообщников найдены, надо только не терять их из виду в ожидании той минуты, когда обстоятельства позволят открыто действовать против негодяев.

Вот почему Пескад и Матифу были посланы в Монако: первый, чтобы неотступно следовать за банкиром и Саркани, второй, чтобы в нужный момент прийти на помощь другу. Доктор, Петер и Луиджи должны были прибыть туда же на борту "Феррато", как только потребуется.

Высадившись ночью на берег, друзья тотчас же принялись за дело. Они без труда узнали, в каком отеле остановились Силас Торонталь и Саркани. Пока Матифу гулял неподалёку, Пескад подстерегал сообщников; около часу пополудни он увидел, как они вышли из отеля. Ему показалось, будто у банкира очень удручённый вид и говорит он мало, хотя Саркани что-то оживлённо ему объясняет. Пескад слышал ещё утром о том, что произошло накануне в залах казино, слышал о невероятном выигрыше банка, разорившем многих игроков, среди которых особенно пострадали Саркани и Силас Торонталь. Очевидно, об этой исключительной неудаче сообщники и говорили. Узнав, кроме того, об огромных суммах, потерянных за последнее время обоими игроками, Пескад рассудил вполне здраво, что от их состояния остались, наверно, лишь крохи и близок день, когда доктор сможет с успехом вмешаться в дело.

Все эти сведения Пескад изложил в телеграмме, никого, впрочем, не называя, и отправил её утром в город Ла-Валлетта на Мальте, с просьбой передать по специальному проводу в Антекирту.

Когда Саркани и Силас Торонталь вошли в холл казино, Пескад последовал за ними; едва они переступили порог зала, где шла игра в рулетку и в "тридцать и сорок", как он проскользнул туда же.

Было три часа пополудни. Игра становилась все оживлённее. Банкир и Саркани обошли все игорные залы. Они лишь ненадолго задерживались у столов, наблюдали за ставками, но не принимали участия в игре.

Пескад ходил взад и вперёд, с любопытством глядя по сторонам, но не терял из виду сообщников. Чтобы не привлекать к себе внимания, он поставил несколько пятифранковых монет на дюжины и колонны рулетки, но, как и следовало ожидать, проиграл, впрочем, с поразительным хладнокровием. Право, ему следовало бы прислушаться к превосходному совету, который дал ему по секрету весьма достойный игрок, большой знаток этого дела:

– Чтобы иметь удачу в игре, сударь, надо постараться проигрывать маленькие ставки и выигрывать крупные. В этом весь секрет!

Когда пробило четыре, Саркани и Силас Торонталь решили, что настало время попытать счастья. У одного из столов рулетки оказались свободные места. Сообщники сели друг против друга, и тотчас же их окружили плотным кольцом не только игроки, но и зрители, жаждавшие узнать, чем кончится этот реванш двух игроков, потерявших накануне целое состояние.

Пескад поместился, естественно, в первом ряду любопытных и с не меньшим интересом, чем остальные, стал следить за перипетиями этой битвы за зелёным столом.

В течение первого часа игра шла с переменным успехом. В погоне за удачей Силас Торонталь и Саркани разделились. Каждый понтировал отдельно и рисковал довольно крупными деньгами, ставя их на простые или сложные комбинации рулетки, а иногда на несколько комбинаций сразу. Судьба не благоприятствовала ни игрокам, ни банку.

Но между четырьмя и шестью часами счастье, казалось, улыбнулось сообщникам. Они ставили несколько раз подряд на один номер и неизменно выигрывали на каждую ставку максимальную сумму в шесть тысяч франков.

Руки Силаса Торонталя дрожали, когда он протягивал их над столом, бросая деньги или выхватывая золото и банковые билеты прямо из-под лопаточки крупье.

Саркани по-прежнему прекрасно владел собой, на лице негодяя не отражались бушевавшие в нём чувства. Он лишь ободряюще посматривал на сообщника, ибо счастье благоприятствовало именно Силасу Торонталю.

Пескад, несколько опьянённый видом золота и банковых билетов, продолжал всё так же внимательно наблюдать за сообщниками. В руки партнёров плывёт целое состояние, но хватит ли у них осторожности вовремя остановиться?

Потом в голову Пескаду пришла такая мысль: допустим, что Саркани и Силас Торонталь проявят должную осторожность (впрочем, это более чем сомнительно) и, разбогатев, уедут из Монте-Карло. Они укроются в каком-нибудь отдалённом уголке Европы, куда придётся следовать за ними. Недостатка в деньгах у них не будет, и они окажутся вне досягаемости для доктора Антекирта.

"Право же, – решил он, – в конечном итоге лучше, если они разорятся; впрочем, я уверен, что этот негодяй Саркани не способен вовремя остановиться, когда ему везёт!"

Что бы там ни думал, на что бы ни надеялся Пескад, удача не покидала сообщников. Раза три они могли бы сорвать банк, если бы шеф партии не вносил туда дополнительно по двадцати тысяч франков.

Это было целое событие для зрителей, следивших за перипетиями борьбы, причём большинство было явно на стороне игроков. Разве их выигрыш не был реваншем, взятым у администрации казино, после того как накануне она широко попользовалась этой наглой "серией семнадцати"?

Наконец, в половине седьмого, когда Силас Торонталь и Саркани прекратили игру, у них на руках оказалось больше двадцати тысяч луидоров. Они встали из-за стола и покинули казино. Силас Торонталь шёл неверными шагами, точно он был пьян, пьян от волнения и усталости. Спутник бесстрастно посматривал на него, опасаясь главным образом, как бы Силас Торонталь не попытался бежать со своим состоянием, завоёванным с таким трудом, и не ускользнул из-под его власти.

Оба молча пересекли холл и, спустившись по лестнице, направились к себе в отель.

Пескад издали следовал за ними. Выйдя из казино, он заметил Матифу, сидящего на скамье возле садовой беседки.

Пескад подошёл к другу.

– Ну как, пора? – спросил Матифу.

– Что пора?

– Выходить…

– Выходить на сцену?.. Нет ещё, дружище!.. Рановато!.. Оставайся за кулисами. Ты пообедал?

– Да, Пескад.

– С чем тебя и поздравляю. Ну, а у меня живот подвело, я же не люблю, когда меня подводят. Но погоди, я своё наверстаю… Итак, не двигайся отсюда, пока я тебя не позову!

И Пескад бросился вслед за Саркани и Силасом Торонталем, спускавшимися вниз по дороге. Убедившись, что оба сообщника велели подать обед к себе в комнату, Пескад решил подкрепиться в ресторане отеля. За какие-нибудь полчаса он, по его выражению, вполне наверстал своё и ощутил приятную сытость.

Затем Пескад вышел из отеля с превосходной сигарой в зубах и занял неподалёку наблюдательный пост.

– Я, положительно, родился, чтобы быть сыщиком! – прошептал он. – Но прозевал своё призвание.

Его интересовал в эту минуту только один вопрос: вернутся или не вернутся эти джентльмены в казино?

Около восьми часов вечера в дверях отеля появились Силас Торонталь и Саркани. Пескаду показалось, что они горячо о чём-то спорят. По-видимому, банкир пытался в последний раз воспротивиться настойчивым уговорам и даже требованиям сообщника, ибо Саркани, наконец, воскликнул повелительно:

– Это необходимо, Силас!.. Я так хочу!

И оба направились по дороге в казино. Пескад шёл вслед за ними, но, к своему сожалению, не мог больше расслышать ни единого слова.

А между тем Саркани говорил банкиру не допускающим возражения тоном:

– Было бы безумием бросить игру сейчас, когда счастье нам вновь улыбнулось!.. Вы просто потеряли голову. Послушайте, когда нам не везло, мы упорствовали в игре, как безумцы, неужели же теперь, когда нам везёт, мы откажемся от неё, как простофили! Послушайте, нам представляется возможность, – а она, пожалуй, больше никогда не повторится, – стать богачами, хозяевами своей судьбы! Неужели мы упустим её по своей глупости!.. Разве вы не чувствуете, Силас, что счастье…

– А что, если счастье нам изменит? – прошептал Силас Торонталь, который уже начинал сдаваться.

– Нет, тысячу раз нет! – воскликнул Саркани. – Предчувствий не объяснишь, чёрт возьми! Но они охватывают вас, проникают вам в душу!.. Миллион ждёт нас сегодня вечером на столах казино. Да, миллион, и я ни за что не упущу его!

– Так играйте сами, Саркани!

– Мне!.. Играть одному?.. Нет! Только с вами, Силас!.. Да!.. И если бы пришлось выбирать между нами, я уступил бы место вам!.. Счастье улыбается не всякому, и сейчас оно благосклонно только к вам!.. Играйте, и вы выиграете!.. Я этого хочу!

Чего же в сущности добивался Саркани? Он хотел, чтобы Силас Торонталь не удовольствовался выигрышем в несколько сот тысяч франков, ведь они позволили бы ему вырваться из-под власти сообщника. Он был заинтересован в том, чтобы Торонталь стал миллионером или нищим. Получив миллион, банкир вернётся к своей прежней жизни. Оказавшись нищим, он последует за Саркани всюду, куда ему прикажут. В обоих случаях его нечего будет опасаться.

Но хотя Силас Торонталь всё ещё пытался сопротивляться, в нём снова властно заговорил игрок. Он так низко пал, что одновременно и желал и боялся вернуться в казино. От слов Саркани огонь разливался у него по жилам. Судьба, видно, и вправду благосклонна к нему, ведь за последние часы бывшему банкиру удивительно везло, и было бы непростительно остановиться на полпути!

Безумец! Как и все игроки, он смешивал прошедшее с настоящим! Вместо того чтобы сказать: "Мне везло!" – он говорил: "Мне везёт!" Первое было правдой, второе ложью. И, однако, все люди, полагающиеся на случай, рассуждают именно так! Они слишком часто забывают слова одного великого французского математика: "У случая бывают капризы, но не привычки!"

Тем временем Саркани и Силас Торонталь дошли в сопровождении Пескада до казино и на минуту задержались у входа.

– Нечего вам больше раздумывать, Силас! – сказал Саркани. – Ведь вы решили продолжать игру, не так ли?

– Да!.. Я твёрдо решил рискнуть своим выигрышем. Всё или ничего! – ответил банкир, который отбросил всякие колебания, как только очутился на лестнице казино.

– Не мне советовать вам! – продолжал Саркани. – Прислушайтесь к своему внутреннему голосу, а не к моему! Этот голос вас не обманет! Вы хотите играть в рулетку?..

– Нет, в "тридцать и сорок"! – ответил Силас Торонталь, входя в холл.

– Вы правы, Силас! Прислушивайтесь только к себе!.. Рулетка дала вам целое состояние!.. "Тридцать и сорок" сделают вас миллионером!

Они вошли в казино и сначала прошлись по его залам. Десять минут спустя Пескад увидел, как они сели у одного из столов, где шла игра в "тридцать и сорок".

Надо сказать, что это ещё более рискованная игра, чем рулетка. При простых шансах приходится опасаться лишь рефета, максимальный выигрыш на ставку равняется двенадцати тысячам, и в иных случаях можно сразу выиграть или проиграть крупную сумму. Вот почему "тридцать и сорок" – излюбленное поле деятельности так называемых крупных игроков. Здесь с головокружительной быстротой составляют себе состояние или теряют его, точь-в-точь как на биржах Парижа, Нью-Йорка и Лондона.

Усевшись за игорный стол, Силас Торонталь тут же забыл все свои опасения. Теперь он играл уже не "со страхом", а с увлечением, или, точнее, как человек, который "закусил удила". Впрочем, можно ли утверждать, что существуют разные приёмы игры, разные приёмы "рисковать деньгами"? Конечно, нет, – что бы там ни говорили завсегдатаи игорных домов, ведь в таких играх всё зависит от случая. Итак, банкир играл под внимательным взглядом Саркани, который был кровно заинтересован в исходе этой решающей битвы.

В течение первого часа выигрыши и потери более или менее уравновешивались. Но в конце концов чаша весов стала клониться в сторону Силаса Торонталя.

Тогда банкир и Саркани решили, что успех обеспечен. Они стали, как говорится, «подстрекать» друг друга и делать максимальные ставки. Но вскоре перевес оказался на стороне банка, хладнокровие которого ничто не может поколебать, ибо он не знает безумства страстей и в значительной мере оградил свои интересы "максимумом", установленным для игроков.

Последовал ряд ужасных проигрышей. Недавний выигрыш Силаса Торонталя мало-помалу растаял. На банкира было страшно смотреть: лицо побагровело, глаза блуждали, пальцы судорожно цеплялись за край стола, за стул, за пачки банковых билетов, за столбики золотых монет, с которыми он не в силах был расстаться. Судорожные движения, дрожь, пробегающая по телу, нервное подёргивание делали его похожим на утопающего! И некому удержать безумца на краю пропасти! Никто не протянет ему руку помощи! Саркани и пальцем не шевельнёт, чтобы оторвать его от игорного стола и увести прочь, пока он окончательно не погиб и разум его не помутится от этой внезапной катастрофы.

В десять часов вечера Силас Торонталь рискнул последним, что у него было. Сначала он выиграл, затем проиграл. Когда банкир встал из-за стола, вне себя, охваченный безумным желанием, чтобы потолок казино рухнул и раздавил вместе с ним всех находящихся здесь людей, у него не оставалось ничего из всех миллионов банкирского дома Торонталя, восстановленного на миллионы графа Шандора.

В сопровождении Саркани, походившего в эту минуту на его тюремщика, Силас Торонталь поспешно покинул игорный зал и, пробежав через холл, выскочил из казино. Затем оба пересекли парк и устремились по тропинке, которая ведёт в селение Тюрби.

Пескад последовал за ними. Мимоходом он разбудил дремавшего на скамейке Матифу, крикнув ему:

– Тревога!.. В оба глядеть! Ушки на макушке!

И Матифу бросился вместе с ним по следу, который теперь нельзя было терять.

Между тем Саркани и Силас Торонталь продолжали подниматься по извилистой тропинке, петляющей по склону горы среди оливковых и апельсиновых садов. Благодаря этим капризным поворотам Пескад и Матифу ни на минуту не теряли из виду сообщников, хотя и не могли слышать, о чём они говорят.

– Вернитесь в отель, Силас! – повелительно повторил Саркани. – Вернитесь и возьмите себя в руки!

– Нет!.. Мы разорены!.. Расстанемся!.. Я не хочу больше видеть вас!.. Не хочу!..

– Зачем нам расставаться?.. К чему?.. Вы поедете вместе со мной, Силас!.. Завтра мы покинем Монако!.. У нас достаточно денег, чтобы добраться до Тетуана. Там мы завершим начатое дело!

– Нет!.. Нет!.. Оставьте меня, Саркани, оставьте меня! – отвечал Силас Торонталь.

И он резко отталкивал сообщника, когда тот хотел схватить его за руку. Затем бросался бежать со всех ног, и Саркани едва поспевал за ним. Не глядя перед собой, Силас Торонталь рисковал на каждом шагу свалиться в один из глубоких оврагов, между которыми извивается горная тропинка. Его преследовала одна мысль: бежать из Монте-Карло, где он окончательно разорился, бежать от Саркани, который своими советами довёл его до нищеты, бежать куда глаза глядят, а там будь что будет!

Саркани прекрасно понимал, что ему уже не справиться со своим сообщником и тот ускользает из-под его власти! Ах, если бы банкир не знал тайны, которая могла погубить Саркани или же окончательно испортить ему последнюю игру! Тогда негодяй даже не вспомнил бы о человеке, которого сам увлёк на край пропасти. Но прежде чем скатиться в пропасть, Силас Торонталь мог крикнуть, и нужно было во что бы то ни стало заглушить этот крик!

Оставался лишь один шаг от мысли о преступлении до самого преступления, и Саркани не колеблясь решился на этот шаг. Разве не мог он совершить теперь, в эту ночь, где-нибудь в пустынном месте то, что собирался сделать по дороге в Тетуан, в марокканской глуши?

Но в этот час между Монте-Карло и Тюрби ещё встречались запоздалые пешеходы, спускавшиеся или поднимавшиеся по склону горы. На крик Силаса Торонталя могли явиться люди, а преступник, конечно, хотел избежать кары. Отсюда необходимость ждать. Там, выше, за селением Тюрби и монакской границей, на дороге Корниш, проходящей на высоте двух тысяч футов по отрогам Приморских Альп, Саркани уже нечего было опасаться. Никто не придёт на помощь его жертве! Невозможно будет даже найти труп на дне пропасти, обрывающейся у края дороги.

И всё же Саркани в последний раз попытался воздействовать на сообщника, убедить его, чтобы он вернулся в Монте-Карло.

– Идём же, Силас, идём! – воскликнул он, хватая банкира за руку. – Завтра мы снова начнём игру!.. У меня ещё есть немного денег…

– Нет!.. Оставьте меня, оставьте!.. – крикнул Силас Торонталь в бешенстве.

И будь он в силах бороться с Саркани или подвернись ему под руку оружие, банкир не задумался бы отомстить своему бывшему триполитанскому агенту, который причинил ему столько зла.

От гнева силы Торонталя удвоились, он оттолкнул Саркани, добежал до конца тропинки и стал взбираться по грубо высеченной в скале лестнице, которая поднималась среди садиков, лепившихся по склону горы. Вскоре он добрался до главной улицы селения Тюрби, расположенного на узком перевале между "Собачьей головой" и горой Ажель, – здесь некогда проходила граница между Италией и Францией.

– Ступай же, Силас! – крикнул в последний раз Саркани. – Ступай, но далеко тебе не уйти!

Затем, свернув направо, он перескочил через невысокую каменную ограду, быстро пересёк расположенный уступами садик и бросился наперерез Силасу Торонталю, чтобы выйти раньше него на дорогу.

Пескад и Матифу, хотя и не могли слышать этого спора, прекрасно видели, что банкир яростно оттолкнул Саркани, и тот скрылся в темноте.

– Сам чёрт вмешался в дело! – воскликнул Пескад. – Такая ценная дичь, и вдруг от нас ускользнула!.. Как бы и другую не упустить! Во всяком случае, Торонталем пренебрегать не стоит!.. Да и выбора у нас нет!.. Вперёд, Матифу, вперёд!

И, ускорив шаг, они тут же нагнали Силаса Торонталя.

Банкир быстро поднимался по улице Тюрби. Оставив влево небольшой холм, увенчанный башней Августа, он бегом миновал ряд домиков с закрытыми на ночь ставнями и очутился, наконец, на дороге Корниш.

Пескад и Матифу шли за ним на расстоянии каких-нибудь пятидесяти шагов.

Но Саркани исчез бесследно. Он либо свернул направо по гребню холма, либо окончательно покинул сообщника и спустился обратно в Монте-Карло.

Корниш – остаток древней римской дороги, соединяющей Тюрби с Ниццей; она проходит среди причудливых скал, конусообразных утёсов, по краю глубоких пропастей и спускается к линии железной дороги, проложенной вдоль побережья. В эту звёздную ночь, при серебристом сиянии луны, поднимавшейся на востоке, вдали смутно виднелись остров Сент-Оспис, устье Вара, полуостров Гаруп, мыс Антиб, залив Жуан, острова Лерен, бухта Напуль, Канский залив и на заднем плане горная цепь Эстерель. Поблёскивали огоньки двух портовых городов – Болье у отрогов Малой Африки и Вильфранша у подножия горы Лэза; светлыми точками горели фонари рыбачьих лодок, отражаясь в спокойной глади моря.

Было уже за полночь. Выйдя из Тюрби, Силас Торонталь свернул с Корнишского шоссе на дорогу, которая ведёт к дикому горному селению Эза, похожему на орлиное гнездо, отважно прилепившееся к скалистой вершине над густым лесом сосен и рожковых деревьев.

На дороге не было ни души. Безумец шёл некоторое время, не замедляя шага и не оборачиваясь, вдруг он свернул налево, на узенькую тропинку, извивающуюся по гребню прибрежных скал, в которых пробит туннель для железнодорожного полотна и шоссейной дороги.

Пескад и Матифу последовали за банкиром.

Пройдя ещё шагов сто, Силас Торонталь остановился на вершине скалы возле отвесного обрыва, у подножия которого плескалось море.

Что задумал Силас Торонталь? Не пришла ли ему мысль о самоубийстве? Не собирался ли он положить конец своему никчёмному существованию, бросившись в эту бездну?

– Тысяча чертей! – воскликнул Пескад. – Мы должны взять его живым!.. Хватай его, Матифу, и держи крепче!

Не успели они сделать и двадцати шагов, как справа от тропинки показался какой-то человек; он, крадучись, пробирался в зарослях мирт и мастиковых деревьев, затем стал ползком подниматься на скалу, на вершине которой стоял Силас Торонталь.

Это был Саркани.

– Тьфу ты пропасть! – пробормотал Пескад. – А ведь он собирается оказать услугу сообщнику и отправить его в лучший мир!.. Хватай одного, Матифу!.. А я справлюсь с другим!

Вдруг Саркани остановился. Он заметил людей и испугался, что его узнают…

У него вырвалось проклятие. Он метнулся направо и исчез в кустарнике.

В тот же миг Матифу схватил Силаса Торонталя, собиравшегося броситься в бездну, и отнёс на дорогу.

– Оставьте меня! Оставьте меня! – вопил банкир.

– Неужели я допущу, чтобы вы оступились, господин Торонталь? – ответил Пескад. – Никогда!

Смышлёный малый поступил правильно, хотя и не подготовился к этому случаю, который невозможно было предвидеть. Правда, Саркани скрылся, но Силас Торонталь был схвачен, и теперь оставалось только отвезти его на остров Антекирту, где пленника встретят со всеми подобающими почестями.

– Берёшься ли ты доставить этого господина по назначению?.. Плата за доставку по прейскуранту! – обратился Пескад к своему другу Матифу.

– Охотно.

Силас Торонталь едва ли сознавал, что происходит, и не оказывал ни малейшего сопротивления. Пескад стал первым спускаться к берегу по довольно крутой тропинке, извивавшейся над пропастью, за ним следовал Матифу, который то тащил волоком, то нёс на спине обессилевшего банкира…

Спуск оказался чрезвычайно трудным, и, если бы не поразительная ловкость Пескада и не исключительная сила его спутника, оба скатились бы под откос и разбились бы насмерть.

Раз двадцать они рисковали жизнью, но всё же добрались до прибрежных скал. Известняковый берег был сплошь изрезан маленькими бухточками, отгороженными от моря высокими утёсами и подводными камнями, набегая на которые, волны окрашивались в цвет крови, так как в этих горных породах содержится значительная примесь железа.

Начинало светать, когда Пескад отыскал в глубине одного из таких заливчиков небольшой грот, образовавшийся в отдалённую эпоху геологических переворотов, и решил оставить там Силаса Торонталя под охраной Матифу.

Провансальский Геркулес перенёс туда банкира, который, по-видимому, ни на что не обращал внимания и был совершенно равнодушен к своей участи.

– Ты побудешь здесь, Матифу? – спросил своего друга Пескад.

– Побуду, сколько потребуется!

– Даже двенадцать часов, если я не вернусь до вечера?

– Даже двенадцать часов.

– И есть не запросишь?

– Ну, если я не позавтракаю, то наверстаю это вечером… и пообедаю за двоих.

– А если не дообедаешь за двоих, то поужинаешь за четверых!

После этого Матифу уселся на скале, не спуская глаз с пленника. А Пескад пустился в путь по направлений в Монако, тщательно исследуя каждую бухточку.

Вернулся Пескад скорее, чем предполагал. Через какие-нибудь два часа он обнаружил "электро", стоявший на якоре в пустынном заливчике, защищённом рифами от морского прибоя. А час спустя быстроходное судно подошло к маленькой бухте, где неподвижно сидел на утёсе Матифу, похожий на мифического Протея, пасущего стада Нептуна.

Вскоре Силас Торонталь и Матифу уже были на борту "электро", который тут же взял курс на Антекирту, не замеченный ни таможенниками, ни местными рыбаками.

5. НА ВОЛЮ БОЖЬЮ

А теперь да будет нам позволено бросить беглый взгляд на остров Антекирту и на его обитателей.

Силас Торонталь и Карпена были во власти доктора, и он ждал лишь сведений о Саркани, чтобы вновь пуститься по его следам. Все усилия агентов доктора, которым было поручено разыскать убежище госпожи Батори, оказались тщетными, но поиски всё же продолжались. С тех пор как его мать исчезла вместе со старым Бориком – своей единственной опорой, глубокое отчаяние овладело Петером Батори. И даже доктору не удавалось успокоить его, ведь сердце юноши таило две неизлечимых раны. Когда Петер говорил с ним о матери, разве не думали они оба о Саве Торонталь, имя которой никогда не упоминалось?

В Артенаке, маленькой столице Антекирты, Мария Феррато занимала хорошенький домик вблизи Ратуши. В благодарность за прошлое доктор постарался как можно лучше обставить её жизнь. Луиджи расставался с сестрой, лишь когда уходил в море или был занят какой-нибудь другой работой в колонии. Не проходило дня, чтобы брат и сестра не навестили доктора или чтобы он сам не зашёл к ним. Чем ближе узнавал доктор детей рыбака из Ровиня, тем сильнее привязывался к ним.

– Как были бы мы счастливы, – часто повторяла Мария, – если бы Петер разделял нашу радость.

– Он будет счастлив лишь в тот день, когда найдёт свою мать! – отвечал Луиджи. – Но я не теряю надежды, Мария! Ведь у доктора такие огромные возможности! Рано или поздно мы обнаружим убежище госпожи Батори, узнаем, куда Борик увёз её из Рагузы!

– Я тоже надеюсь на это, Луиджи! Но утешится ли Петер, когда найдёт свою мать?

– Нет, Мария, не утешится, ведь Сава Торонталь никогда не будет его женой!

– Видишь ли, Луиджи, – говорила Мария, – то, что невозможно для человека, возможно для бога!

Когда Петер сказал Луиджи, что будет для него братом, он ещё не знал Марии Феррато, не думал, что обретёт в ней нежную и преданную сестру! Но, оценив редкие качества её души, Петер не колеблясь поведал девушке своё горе. Он находил успокоение, беседуя с ней. То, что Петер не хотел, не решался сказать доктору, он открывал Марии. У неё было любящее, чуткое и сострадательное сердце, способное дать утешение, и душа, исполненная веры в бога, а потому не ведающая отчаяния. Когда Петеру бывало особенно тяжело, когда он чувствовал потребность излить перед кем-нибудь свою скорбь, он бежал к Марии, и ей не раз удавалось вернуть юноше веру в будущее!

А между тем в крепости Антекирты сидел человек, который должен был знать, где находится Сава и по-прежнему ли она во власти Саркани. Это был Силас Торонталь, выдававший её за свою дочь. Но из уважения к памяти отца Петер ни за что не стал бы опрашивать об этом негодяя.

К тому же после своего похищения Торонталь был так подавлен, так ослабел физически и морально, что, пожалуй, ничего не мог бы сказать даже ради облегчения своей участи. Да и зачем было банкиру открывать убежище Савы? Ведь он не знал, что находится в плену у доктора, не знал, что Петер Батори жив и находится на острове Антекирты, о котором заключённый никогда даже не слышал.

Да, Мария Феррато была права, утверждая, что один бог мог прийти на помощь в столь запутанном положении.

Описание Антекирты оказалось бы неполным, если бы мы не упомянули в этом кратком обзоре маленькой колонии о Пескаде и Матифу.

Правда, Саркани удалось бежать и след его был потерян, но захват Силаса Торонталя имел такое значение, что Пескада просто захвалили. Подумать только, предоставленный сам себе, славный малый сделал именно то, что подобало. Ну, а раз доктор был доволен, друзьям ничего другого и не требовалось. Итак, они опять зажили в своём хорошеньком домике, ожидая, когда потребуются их услуги. Оба крепко надеялись, что им ещё представится случай принести пользу общему делу.

Вернувшись в Антекирту, Пескад и Матифу тотчас же зашли к Марии и Луиджи, а также нанесли визиты некоторым именитым жителям Артенака. Повсюду друзей ожидал самый радушный приём, ибо они завоевали всеобщую любовь. Надо было видеть Матифу в этой торжественной обстановке, когда он, смущаясь, старался казаться поменьше и всё же занимал своей внушительной особой чуть ли не всю гостиную!

– Зато я такой маленький, что это возмещает твой огромный рост, – утешал его приятель.

Пескад был душой колонии, он веселил обитателей Антекирты, все восхищались его неистощимой жизнерадостностью, остроумием и ловкостью. Ах, если бы всё устроилось к общему благополучию, какие бы празднества он устроил в городе и его окрестностях, какие бы придумал развлечения и аттракционы! Матифу и Пескад, не задумываясь, вернулись бы к своему прежнему ремеслу акробатов, лишь бы порадовать население острова Антекирты!

В ожидании этого счастливого дня друзья занимались украшением своего садика, осенённого великолепными деревьями, и своей утопающей в цветах виллы. Работы над искусственным бассейном тоже значительно продвинулись. Матифу перетаскивал огромные каменные глыбы, и было ясно, что провансальский Геркулес отнюдь не потерял своей удивительной силы.

Между тем агентам доктора ничего не удалось разузнать о госпоже Батори, такая же неудача постигла и тех, которым было поручено разыскать Саркани. Невозможно было выяснить, куда скрылся негодяй, бежавший из Монте-Карло.

Известно ли Силасу Торонталю, где нашёл пристанище его сообщник? Вряд ли. Вспомним, при каких обстоятельствах они расстались на дороге в Ниццу. Но, даже если банкир это знает, согласится ли он что-нибудь сказать?

Итак, доктор с нетерпением ждал дня, когда банкир будет в состоянии говорить, чтобы расспросить его.

Силас Торонталь и Карпена находились в одиночном заключении в небольшой крепости, построенной на северо-западном краю Артенака. Они знали друг друга только понаслышке, ибо банкир никогда не принимал личного участия в делах Саркани в Сицилии. Вот почему был дан строжайший наказ: пленники ни в коем случае не должны заподозрить, что находятся в одной и той же крепости. Их камеры были расположены далеко друг от друга, и они выходили на прогулку в совершенно изолированные дворы. На верность сторожей – это были два сержанта милиции Антекирты – доктор вполне мог положиться: они не допустили бы никаких сношений между заключёнными.

Опасаться чьей-нибудь болтовни тоже не приходилось: на все вопросы о том, где они находятся, Силас Торонталь и Карпена никогда не получали и не получат ответа. Итак, ни тот, ни другой не могли даже предположить, что оказались во власти таинственного доктора Антекирта, которого банкир несколько раз встречал в Рагузе.

Но как найти Саркани, как похитить этого негодяя, который один из всей шайки оставался на свободе, – эта мысль не давала покоя доктору. Вот почему шестнадцатого октября он решил приступить к допросу Силаса Торонталя, который к этому времени достаточно поправился и уже мог отвечать на задаваемые ему вопросы.

Прежде всего доктор, Петер и Луиджи собрались на совещание, к ним присоединился и Пескад, с мнением которого нельзя было не считаться.

Доктор сообщил друзьям о своём намерении.

– Ну, а если при упоминании о Саркани, – заметил Луиджи, – Силас Торонталь заподозрит, что мы хотим захватить его сообщника?

– Не всё ли равно, пусть себе заподозрит! – возразил доктор. – Ведь Силас Торонталь теперь в наших руках!

– Нет, не всё равно, господин доктор, – ответил Луиджи. – А вдруг Силас Торонталь не захочет ничего сказать из боязни повредить Саркани.

– Но почему?

– А потому, что тем самым он повредит и себе.

– Могу ли я высказать своё мнение? – спросил Пескад, державшийся несколько в стороне из боязни показаться назойливым.

– Конечно, друг мой! – воскликнул доктор.

– По-моему, господа, – заявил Пескад, – эти два джентльмена не станут щадить друг друга, – не забывайте, при каких обстоятельствах они расстались. Господин Силас должен всем сердцем ненавидеть господина Саркани, ибо сообщник довёл его до разорения. Итак, если господин Торонталь знает, где сейчас находится господин Саркани, он без колебаний сообщит нам об этом. По крайней мере я так думаю. Если же он ничего не скажет, значит ему попросту нечего сказать.

В самом деле, доводы Пескада были очень основательны. Если банкир знает, где укрылся Саркани, он, по всей вероятности, откроет им это. Не станет он хранить молчание, которое в его же интересах нарушить.

– Мы сегодня узнаем, в чём тут дело, – заметил доктор. – Если Торонталю ничего не известно или он ничего не пожелает сказать, тогда мы решим, как поступить. Пусть его допрашивает Луиджи, ведь Торонталь не подозревает, что находится во власти доктора Антекирта и что Петер Батори жив.

– Я в вашем полном распоряжении, господин доктор, – ответил молодой человек.

Луиджи отправился в крепость, и его провели в камеру Силаса Торонталя.

Банкир сидел в углу, у стола. По-видимому, он только что встал с постели. Его душевное состояние явно улучшилось. Он не думал ни о разорении, ни о Саркани. Торонталя волновали другие вопросы: где он находится, почему его здесь держат и кто приказал его похитить? Он терялся в догадках и боялся всего на свете.

Увидев входящего Луиджи Феррато, банкир встал, но, по молчаливому приглашению юноши, тотчас же опустился на прежнее место. Вот к чему сводился допрос.

– Вы Силас Торонталь, бывший триестский банкир, живший в последнее время в Рагузе?

– Мне незачем отвечать на этот вопрос. Тем, кто держит меня в плену, должно быть известно, кто я.

– Да, они это знают.

– Кто они такие?

– Вы узнаете это в своё время.

– А вы кто?..

– Человек, которому поручено вас допросить.

– Кто поручил вам это?

– Те, кому вы должны дать отчёт в своих поступках!

– Ещё раз прошу вас сказать, кто они?

– Я не обязан вам этого говорить.

– В таком случае я не обязан вам отвечать.

– Оставим это. Вы были в Монте-Карло с человеком, с которым давно знакомы, а после отъезда из Рагузы он находился при вас безотлучно. Он родом из Триполитании, и зовут его Саркани. Он исчез в ту минуту, когда вас схватили на дороге в Ниццу. Итак, мне поручено спросить вас: знаете ли вы, где находится Саркани, а если знаете, то желаете ли это сказать?

Силас Торонталь поостерёгся отвечать. Если у него хотели выпытать, где укрылся Саркани, то, очевидно, с тем, чтобы похитить и его сообщника. Но для чего? Не было ли всё это связано с их прошлым, или, точнее, с триестским заговором, который они когда-то выдали. Но как могли узнать об этом предательстве и кому пришла охота мстить за графа Матиаса Шандора и за его двух друзей, погибших более пятнадцати лет тому назад? Вот какие мысли промелькнули в голове банкира. С другой стороны, трудно было себе представить, чтобы его и Саркани преследовало правосудие. И всё же эта мысль сильно беспокоила банкира. Вот почему он решил молчать, хотя и не сомневался, что Саркани нашёл убежище в Тетуане, в доме Намир, где ему предстояло вскоре сыграть решающую партию. Если впоследствии окажется, что выгоднее заговорить, он все откроет. А до тех пор лучше быть настороже.

– Ну, что же вы скажете?.. – спросил Луиджи, дав банкиру время подумать.

– Я мог бы сказать вам, сударь, – произнёс Силас Торонталь, – что знаю, где находится Саркани, но не хочу вас обманывать! В действительности мне ровно ничего не известно.

– И вам больше нечего сказать?

– Нет, потому что я сказал истинную правду.

Луиджи вышел из камеры и отправился к доктору Антекирту, чтобы дать ему отчёт о своём разговоре с Силасом Торонталем. Ответ банкира был в сущности вполне правдоподобен, пришлось им удовлетвориться. Итак, чтобы открыть убежище Саркани, следовало ещё энергичнее продолжать розыски, не жалея ни труда, ни денег.

В ожидании, когда какие-нибудь сведения наведут его на след предателя, доктор занялся другими более срочными вопросами, так как колонии Антекирты грозила серьёзная опасность.

Из Киренаики были недавно получены секретные сообщения. Агенты доктора советовали ему внимательнее следить за судами, появляющимися в заливе Большой Сирт. По их словам, страшная секта сенуситов стягивала свои силы к границам Триполитании. Отряды фанатиков медленно, но неуклонно двигались к берегам залива. Доверенные лица великого магистра спешно развозили его послания по всей Северной Африке. Были получены из-за границы партии оружия. Неприятель стягивал свои войска к вилайету Бенгази, находившемуся неподалёку от Антекирты.

Предвидя опасность, доктор принял необходимые меры предосторожности. За последние три недели Петер и Луиджи деятельно помогали ему вместе с остальными колонистами. Несколько раз Пескада тайно посылали на побережье Киренаики, чтобы установить личный контакт с агентами доктора. Оказалось, что угроза вполне реальна. Пираты Бенгази, получившие мощное подкрепление после мобилизации сенуситов в этой провинции, готовили поход против острова Антекирты. Скоро ли состоится предполагаемый поход? Никто не мог этого сказать. Во всяком случае, руководители секты ещё находились в южных вилайетах, и военные действия вряд ли начнутся, пока они не прибудут на место, чтобы стать во главе пиратов. Вся флотилия «электро» Антекирты всё же получила приказ крейсировать в районе залива Большой Сирт и вести наблюдение за берегами Киренаики, Триполитании и даже Туниса вплоть до мыса Бон.

Как известно, оборонительные укрепления ещё не были достроены. Но хотя и невозможно было вовремя закончить все работы, в арсеналах Антекирты хранилось достаточно оружия и боевых припасов, чтобы достойно встретить врага.

Не менее двадцати миль отделяло Антекирту от побережья Киренаики, и остров был бы совершенно изолирован в глубине залива, если бы в двух милях от его юго-восточного мыса не лежал маленький островок Кенкраф, имевший триста метров в окружности. По мысли доктора, этот островок должен был служить местом ссылки, если бы кому-нибудь из колонистов вынесли такой приговор – чего до сих пор ни разу не случалось. Всё же на островке было построено несколько бараков.

По существу говоря, Кенкраф не был укреплён, и, если бы вражеская флотилия вздумала напасть на Антекирту, островок представлял бы серьёзную опасность для колонистов. Стоило неприятелю произвести там высадку, и этот клочок суши стал бы его прочным плацдармом. Действительно, осаждающим не составило бы труда перебросить на Кенкраф провиант и боевые припасы, а установив там батарею, они получили бы великолепный опорный пункт. Поэтому лучше всего было уничтожить островок, ведь укрепить его всё равно не хватило бы времени.

Местоположение Кенкрафа, преимущества, которые он мог предоставить неприятелю, очень беспокоили доктора. Взвесив все обстоятельства, он решил уничтожить островок, но так, чтобы это повлекло за собой гибель сотен пиратов, если бы они рискнули завладеть им.

Этот план тотчас же привели в исполнение. В результате произведённых работ островок Кенкраф был превращён в огромную минную камеру, связанную подводным кабелем с Антекиртой. Достаточно было пустить по этому кабелю электрический ток, чтобы островок разлетелся в прах.

В самом деле, доктор решил произвести взрыв не при помощи пороха, пироксилина или динамита. Ему было известно недавно открытое взрывчатое вещество огромной разрушительной силы: оно во столько же раз превосходит динамит, во сколько динамит превосходит обыкновенный порох. Обращаться с ним легче, чем с нитроглицерином, а перевозить удобнее, ибо новое вещество состоит из двух жидкостей, которые смешивают лишь перед использованием: замерзает оно при 20 градусах ниже нуля, а не при 5-6, как динамит, и взрывается от сильного сотрясения, например от взрыва капсюли гремучекислой соли, – словом, пользовался этим страшным орудием разрушения не составляет никакого труда.

Получается оно гари взаимодействии жидкой обезвоженной окиси азота, с одной стороны, и различных углеродистых соединений, минеральных, растительных или животных масел, с другой. Две жидкости, в отдельности совершенно безобидные, смешивают в нужной пропорции, как вино и воду, причём человек, производящий эту операцию, не подвергается ни малейшей опасности. В результате получается вещество под названием "панкластит", что означает "все уничтожающий", и действительно оно все уничтожает.

Итак, начинив этим веществом множество фугасов, их установили по всему острову. Каждый фугас снабдили капсюлем гремучекислой соли и присоединили к подводному кабелю, идущему от Антекирты. Ток, пущенный по кабелю, мгновенно вызвал бы чудовищной силы взрыв. Из предосторожности – ведь кабель мог быть повреждён – несколько других взрывателей соединили проводами с фугасами и зарыли в землю. Стоило случайно надавить ногой пластинку хотя бы одного из этих взрывателей, чтобы произошло замыкание и островок взлетел на воздух. Словом, если крупные неприятельские силы высадятся на Кенкрафе, он вряд ли избегнет уничтожения.

В первых числах ноября, когда работы по минированию островка уже подходили к концу, непредвиденное событие заставило доктора покинуть на несколько дней Антекирту.

Третьего ноября утром грузовое судно, обычно доставлявшее колонии уголь из Кардифа, бросило якорь в порту Антекирты. Во время плавания дурная погода заставила его сделать остановку в Гибралтаре, где капитан получил на почте письмо до востребования, адресованное доктору. Это письмо давно пересылалось из одной почтовой конторы в другую, но до сих пор так и не дошло по назначению.

Доктор взял письмо, испещрённое штемпелями Мальты, Катании, Рагузы, Сеуты, Отранто, Малаги, Гибралтара.

Адрес был написан крупным неровным почерком: очевидно, человек, начертавший эти каракули, разучился писать или у него уже не было сил водить пером по бумаге. К тому же на конверте стояла только фамилия доктора и трогательная приписка:

"Доктору Антекирту, на волю божью".

Доктор разорвал конверт, развернул письмо – пожелтевший листок бумаги – и прочёл следующие строки:

"Господин доктор,

Да поможет господь, чтобы это письмо попало к вам в руки!.. Я очень стар!.. Я могу умереть!.. Она останется совсем одна на свете!.. Сжальтесь над госпожой Батори, её скорбная жизнь уже подходит к концу!.. Помогите ей!.. Помогите!

Ваш покорный слуга, Борик".

В уголке письма стояло слово "Карфаген", а пониже – "Тунис".

Доктор был один в гостиной Ратуши, когда читал это письмо. У него вырвался крик, в котором слышались одновременно и радость и отчаяние. Он обрадовался, что нашёл, наконец, следы госпожи Батори, и тут же пришёл в ужас, заметив, что письмо послано более месяца тому назад!

Тотчас же был вызван Луиджи.

– Немедленно предупреди капитана Кострика, Луиджи, – сказал доктор. – Пусть он прикажет поднять пары. «Феррато» должен быть готов к отплытию ровно через два часа!

– Через два часа яхта выйдет в море, – ответил Луиджи. – Вы сами едете, господин доктор?

– Да.

– Переход предстоит долгий?

– Он займёт не более трёх-четырёх дней.

– Вы кого-нибудь берете с собой?

– Да, разыщи Петера, он будет сопровождать меня.

– Петер руководит работами на островке Кенкраф, но он вернётся через час, самое большее.

– Я хочу также, Луиджи, чтобы и твоя сестра поехала с нами. Пусть она тотчас же приготовится к отъезду.

– Будет сделано.

И Луиджи поспешно вышел из комнаты, чтобы исполнить полученные приказания.

Через час Петер был уже в Ратуше.

– На, прочти, – сказал доктор, протягивая ему письмо Борика.

6. ВСТРЕЧА

Паровая яхта снялась с якоря незадолго до полудня и вышла в море под командованием капитана Кестрика и его помощника, Луиджи Феррато. Пассажиров на борту было немного: доктор, Петер и Мария, которой предстояло ухаживать за госпожой Батори в случае, если её невозможно будет сразу же перевезти из Карфагена на остров Антекирту.

Нетрудно себе представить, какие чувства обуревали Петера Батори. Он знал, где его мать, знал, что скоро её увидит!.. Но почему Борик так поспешно увёз госпожу Батори из Рагузы на этот далёкий тунисский берег? И в каком положении найдёт он их обоих?

Мария, которой Петер поверял свои сомнения и страхи, неизменно отвечала ему словами, исполненными надежды и благодарности всевышнему. Она усматривала вмешательство провидения в том, что письмо Борика попало в руки доктора.

По приказу капитана «Феррато» развил максимальную скорость. Давление в котлах было доведено до предела, и судно делало в среднем пятнадцать миль в час. Расстояние между заливом Большой Сирт и мысом Бон, на северо-востоке Туниса, не превышает тысячи километров, а от мыса Бон до Ла-Гуллетт, в Тунисском заливе, всего полтора часа плавания на быстроходной яхте. Итак, если не разыграется буря и не случится аварии, «Феррато» прибудет через тридцать часов к месту назначения.

Море было спокойно, и волнение не усилилось, когда яхта вышла из залива Большой Сирт. Ветер дул с северо-запада, но не грозил перейти в шторм. Капитан Кестрик держал курс на мыс Бон и даже несколько южнее этой точки, чтобы легче было подойти к берегу, если ветер посвежеет. Он собирался обогнуть мыс Бон, держась как можно ближе к суше, а потому не хотел приближаться к острову Пантеллерия, который лежит на полпути между этим мысом и Мальтой.

Западнее залива Большой Сирт берег, плавно закругляясь, выдаётся в мере. Здесь тянутся владения Триполитании. Дальше, между островом Джерба и городом Сфаксом, расположен залив Габес; затем береговая линия несколько отклоняется к востоку, образуя за мысом Диниас залив Хаммамет, и дальше идёт на север до крайней точки мыса Бон.

"Феррато" шёл по направлению к заливу Хаммамет, где он должен был приблизиться к суше и затем уже плыть вдоль берега до своего места назначения – Ла-Гуллетт.

В течение третьего ноября и в ночь на четвёртое волнение значительно усилилось. В самом деле, достаточно в этих местах подняться даже небольшому ветру, чтобы море разбушевалось – ведь в районе залива Большой Сирт проходят наиболее изменчивые течения Средиземного моря. На следующий день, часов в восемь утра, как раз на широте мыса Диниас показалась земля, и под защитой высокого берега плыть можно было легче и быстрее.

"Феррато" шёл в каких-нибудь двух милях от суши, и путешественникам всё было видно как на ладони. За заливом Хаммамет судно ещё ближе подошло к берегу и на широте Келибии оказалось у бухточки Сиди-Юсуф, защищённой с севера длинной грядой скал. Её окаймлял красивый песчаный пляж, а за ним тянулась цепь невысоких холмов, покрытых чахлым низкорослым кустарником, с трудом пробивавшимся среди камней. Вдали вырисовывались отроги горного массива, пересекающего эту страну. Выделяясь белым пятном на фоне зелени, то там, то тут виднелась заброшенная мечеть. На переднем плане показались развалины небольшой старинной крепости, а над ними, на вершине холма, закрывающего с севера доступ в бухту Сиди-Юсуф, стоял сравнительно хорошо сохранившийся форт.

Однако местность не была пустынна. Под защитой скал, в полукабельтове от берега, укрылось несколько левантинских кораблей – шебек и полакр. Вода в этом месте так прозрачна, что в глубине её можно было различить чёрные камни, слегка волнистое песчаное дно и врезавшиеся в него якоря, которые, преломляясь в зеленоватой толще воды, принимали самые причудливые очертания.

На берегу, у подножия небольших дюн, поросших мастиковыми деревьями и тамариндами, раскинулось кочевье – дуар, состоявшее из каких-нибудь двадцати жёлтых полосатых палаток, сильно выцветших на солнце. Можно было подумать, что это широкий арабский бурнус, небрежно брошенный на песок. Вокруг дуара паслись бараны и овцы, похожие издали на чёрных воронов, и казалось, достаточно одного выстрела, чтобы вся стая унеслась прочь с пронзительными криками. Возле узкой кромки скал, очевидно служивших пристанью, виднелось несколько верблюдов: одни лежали на песке, другие пережёвывали жвачку, стоя неподвижно, словно заворожённые.

Когда яхта проходила мимо бухточки Сиди-Юсуф, доктор заметил, что там выгружали на берег боевые припасы, оружие и даже несколько полевых орудий. По своему положению на этом отдалённом берегу Туниса бухточка как нельзя более подходила для такой контрабандной торговли.

Луиджи обратил внимание доктора на оживление, царившее на берегу.

– Если я не ошибаюсь, Луиджи, – ответил доктор, – арабы приезжают сюда за оружием. Может быть, оно предназначается горцам для борьбы против французских войск, только что высадившихся в Тунисе. А вернее всего, им снабжают многочисленных сенуситов – этих разбойников на море и на суше, которые как раз сосредоточивают свои силы в Киренаике. Мне кажется, эти люди скорее похожи на уроженцев Центральной Африки, чем на жителей Туниса!

– Но почему тунисские власти и французская администрация не препятствуют переброске оружия и боевых припасов? – спросил Луиджи.

– В столице Туниса ничего не знают о том, что происходит по эту сторону мыса Бон, – объяснил доктор, – и даже когда французы завладеют территорией Туниса, можно опасаться, что восточное побережье ещё не скоро будет завоёвано! Как бы то ни было, выгрузка оружия кажется мне весьма подозрительной; если бы не быстроходность "Феррато", эта флотилия непременно напала бы на нас. Но арабам нас не догнать.

И в самом деле, будь у арабов такое намерение, опасаться их не приходилось. Менее чем за полчаса паровая яхта миновала бухточку Сиди-Юсуф. Потом, приблизившись к мысу Бон, точно высеченному чьей-то могучей рукой на африканском материке, она быстро обогнула маяк, освещающий по ночам причудливую россыпь скал, которой заканчивается этот мыс.

И вот уже «Феррато» несётся на всех парах по Тунисскому заливу, ограниченному с одной стороны мысом Бон, а с другой Карфагенским мысом. Слева тянутся отрога горных цепей Бон-Карнин, Росса, Загуан, а в глубине ущелий приютились кое-где маленькие деревушки. Справа во всём блеске раскинулся священный город Сиди-бу-Саид с его великолепными старинными дворцами; по-видимому, в древности он был предместьем Карфагена. Дальше, весь белый в лучах жгучего солнца, сверкает Тунис. Его дома высятся над лагуной Эль-Бахира, позади канала, гостеприимно открытого для путешественников, прибывающих из Европы.

В двух-трёх милях от Ла-Гуллетт на якорях стояла французская эскадра, а ближе к берегу покачивались на волнах несколько коммерческих судов, придававших нарядный вид рейду своими разноцветными флагами.

Был час пополудни, когда «Феррато» бросил якорь в трёх кабельтовых от порта Ла-Гуллетт. После посещения карантинных властей и обычных формальностей пассажирам паровой яхты было разрешено сойти на берег. Доктор Антекирт, Петер и Луиджи с сестрой сели в вельбот, который тотчас же отвалил от яхты. Обогнув мол, он проскользнул по узкому каналу, между двумя тесными рядами лодок, барж и шлюпок, и причалил к берегу у обсаженной деревьями площади, на которую выходят фасады вилл, контор, кафе; здесь, в начале главной улицы Ла-Гуллетт, всё время толпятся мальтийцы, евреи, арабы, французские и туземные солдаты.

На письме Борика стояло слово "Карфаген". Это название да жалкие развалины – вот всё, что осталось от древнего города Ганнибала.

Желающим добраться до Карфагена вовсе не надо ехать по железной дороге, проведённой между Ла-Гуллетт и Тунисом и огибающей лагуну Эль-Бахира. До небольшого холма, на котором стоит часовня св.Людовика и монастырь алжирских миссионеров, нетрудно дойти пешком по ровному песчаному берегу или по пыльной дороге, вьющейся по долине.

Когда вельбот пристал к берегу, на площади стояло несколько наёмных экипажей, запряжённых маленькими лошадками. Наши друзья мигом вскочили в один из них, приказав кучеру ехать как можно скорее в Карфаген. Лошади пробежали крупной рысью по главной улице Ла-Гуллетт, и вскоре экипаж выехал на дорогу, по обеим сторонам которой выстроились роскошные виллы тунисских богачей, где они проводят жаркое время года. А ближе к морю, там, где некогда находился порт древнего города, возвышались дворцы Кередин и Мустафа. Две с лишним тысячи лет тому назад Карфаген – этот соперник Рима – занимал все побережье от косы Ла-Гуллетт до Карфагенского мыса.

Часовня св.Людовика построена на холмике высотой в двести футов, в том месте, где, по преданию, умер в 1270 году король Франции. Место это огорожено решёткой, но там гораздо меньше деревьев и кустов, чем обломков античных статуй, ваз, пилястров, колонн, капителей и стел. Позади часовни находится монастырь миссионеров, настоятелем которого был в то время учёный-археолог, отец Делатр. Отсюда открывается вид на все побережье от Карфагенского мыса до предместья Ла-Гуллетт.

У подножия холма расположились несколько дворцов в арабском стиле, но с английскими "пирсами", к причалам которых, изящно выдвинутым в море, могут приставать самые различные суда. Вдалеке виднеется великолепный залив, где, правда, нет античных развалин, зато каждая коса, каждый мыс, каждая гора связаны с каким-нибудь историческим воспоминанием.

Дворцы и виллы разбросаны по всему побережью до того места, где некогда находился карфагенский порт; кое-где на дне оврагов, среди каменных россыпей, или на сероватой земле, почти непригодной к обработке, примостились жалкие домишки бедняков. Большинство их обитателей зарабатывают себе на жизнь тем, что подбирают или выкапывают из земли более или менее ценные предметы карфагенской эпохи – бронзу, камни, глиняные изделия, медали, монеты, которые монастырь покупает для своего археологического музея скорее из жалости к этим беднякам, чем по необходимости.

У иных лачуг всего две-три стены. Можно "подумать, что это развалины древних мечетей, сохранившие свою белизну в этой солнечной стране.

Доктор и его спутники подъезжали к каждому дому, тщательно осматривали его, разыскивая повсюду госпожу Батори, хотя им трудно было поверить, что она могла впасть в такую нищету.

Вдруг экипаж остановился у полуразрушенного дома, где вместо двери зияло отверстие, пробитое в заросшей травой и кустами стене.

Перед лачугой сидела старуха в тёмном плаще.

Петер узнал её!.. У него вырвался крик!.. Это была его мать!.. Он подбежал к ней, бросился на колени, обхватил её руками!.. Но она не отвечала на ласки сына и, казалось, не узнавала его!

– Матушка!.. Матушка!.. – повторял он. Доктор, Луиджи и Мария обступили госпожу Батори.

В этот миг из-за угла дома показался старик.

Это был Борик.

Прежде всего он узнал доктора Антекирта, и ноги у него подкосились. Потом заметил Петера… Петера, которого сам проводил в последний путь на кладбище в Рагузе!.. Это было уж слишком! Старик замертво упал на землю, успев только прошептать:

– Она потеряла рассудок.

Итак, Петер нашёл свою мать, но тело её было лишено души! И даже внезапное появление сына, которого она считала мёртвым, не пробудило в ней воспоминаний о прошлом!

Госпожа Батори встала, глаза её, ещё не совсем потухшие, растерянно блуждали по сторонам. Никого не узнав, не промолвив ни слова, она вошла в лачугу, куда по знаку доктора за ней последовала Мария.

Петер остался недвижно стоять на пороге: он не мог, не смел сделать ни одного шага!

Между тем доктору удалось привести в сознание Борика, и, открыв глаза, старик воскликнул:

– Вы, господин Петер!.. Вы живы?

– Да!.. – ответил Петер. – Да!.. Я жив… Но лучше бы мне было умереть!

В нескольких словах доктор передал Борику всё, что произошло в Рагузе, после чего старый слуга слабым, прерывающимся голосом с трудом рассказал обо всех бедствиях, пережитых им за последние два месяца.

– Скажите, Борик, – спросил ещё до этого доктор, – госпожа Батори потеряла рассудок после смерти сына?

– Нет, сударь, нет! – ответил Борик.

И вот что он поведал.

Оставшись одна на свете, госпожа Батори решила переехать из Рагузы в деревушку Винтичелло, где у неё были дальние, родственники. Перед отъездом она распорядилась продать свой скромный домик вместе со всем имуществом, ибо жить там не собиралась.

Через полтора месяца она вернулась вместе с Бориком в Рагузу, чтобы закончить свои дела, и в почтовом ящике на улице Маринелла нашла какое-то письмо.

Прочитав это письмо, госпожа Батори громко вскрикнула, бросилась со всех ног на улицу Страдоне и постучалась в дверь особняка Торонталя, которая тут же отворилась.

– Мать пошла к Торонталю?! – воскликнул Петер.

– Да! – подтвердил Борик. – И когда я нагнал госпожу Батори, она меня не узнала!.. Она потеряла…

– Но зачем же мать пошла к Торонталю?.. Зачем? – повторял Петер, с недоумением глядя на старого слугу.

– Может, она хотела поговорить с господином Торонталем, – высказал предположение Борик. – Но оказалось, что он уехал вместе с дочерью два дня тому назад, и никто не мог сказать, куда именно.

– Ну, а письмо?.. Письмо?..

– Я так его и не нашёл, господин Петер, – ответил старик. – Думаю, госпожа Батори потеряла письмо или уничтожила, а возможно, оно было похищено у неё, только я никогда не узнал, о чём там говорилось!

Здесь крылась какая-то тайна. Доктор, слушавший Борика в полном молчании, не знал, что и подумать о странном поведении госпожи Батори. Что заставило её отправиться в особняк на улице Страдоне, которого она должна была бы всячески избегать, и почему отъезд Торонталя так потряс несчастную женщину, что она сошла с ума?

Старый слуга закончил в нескольких словах свой рассказ. Ему удалось скрыть от людей душевное заболевание хозяйки, и он распродал все их имущество. Тихое, спокойное помешательство вдовы Иштвана Батори позволило ему действовать, не вызывая подозрений. Он хотел только одного: укрыться в каком-нибудь месте, безразлично где, только бы подальше от этого проклятого города. Через несколько дней он сел с госпожой Батори на пассажирский пароход, совершающий рейсы по Средиземному морю, и добрался до Туниса, или, точнее, до Ла-Гуллетт. Здесь он и решил поселиться.

Они заняли эту заброшенную лачугу, и старик посвятил себя уходу за своей хозяйкой, которая, по-видимому, потеряла не только рассудок, но и дар речи. Теперь денег у Борика оставалось так мало, что им грозила полная нищета.

Тут старый слуга вспомнил о докторе Антекирте и о сочувствии, которое тот всегда выказывал семейству Иштвана Батори. Но Борик не знал, где искать доктора. Всё же он написал несколько строк и поедал на волю божью свой отчаянный призыв. Оказалось, что провидение довольно хорошо справилось с задачей почтового ведомства, ибо письмо дошло до адресата!

Само положение подсказывало, что надо предпринять. Госпожу Батори усадили в коляску с Петером, Бориком и Марией, которая отныне должна была неотлучно оставаться при ней. Впрочем, несчастная больная не оказала ни малейшего сопротивления. Экипаж покатил по дороге в Ла-Гуллетт, между тем как доктор и Луиджи направились туда же пешком по песчаному берегу.

Час спустя все были на борту яхты. Якорь тут же подняли, и "Феррато", обогнув мыс Бон, взял курс на маяк острова Пантеллерия. Через день, на рассвете, судно уже входило в порт Антекирты.

Госпожу Батори тотчас же высадили на берег, отвезли в Артенак и поместили в одну из комнат Ратуши, куда переселилась и Мария, чтобы ухаживать за ней.

Как страдал Петер Батори! Его мать потеряла рассудок при обстоятельствах, которые, по-видимому, так и не удастся выяснить. Ах, если бы узнать причину болезни госпожи Батори, тогда ещё можно было бы вызвать какую-нибудь спасительную реакцию! Но никто этой причины не знал и вряд ли когда-нибудь узнает!

– Необходимо вылечить больную!.. Да!.. Необходимо! – решил доктор и посвятил себя этой задаче.

Дело было, однако, трудное, ибо госпожа Батори по-прежнему ничего не слышала, не замечала, и прошлое никогда не всплывало в её памяти.

Но разве нельзя было использовать в лечебных целях ту огромную силу внушения, которой обладал доктор? Разве не следовало прибегнуть к животному магнетизму, чтобы вернуть рассудок несчастной женщине, – погрузить её в гипнотический сон и не пробуждать до тех пор, пока не наступит желаемая реакция?

Петер Батори заклинал доктора сделать всё возможное, чтобы вылечить его мать.

– Видишь ли, – отвечал доктор, – здесь гипноз не поможет! Душевнобольные как раз сильнее всего противятся внушению. Чтобы поддаться гипнозу, Петер, твоя мать должна была бы иметь собственную волю, которую я заменил бы своей! Повторяю, на неё гипноз не подействует!

– Не может быть! – твердил Петер, который никак не мог примириться с этой мыслью. – Нет, я ни за что не поверю, чтобы мать так и не узнала меня. Придёт день, и она узнает сына… сына, которого считает умершим!

– Да!.. Считает умершим! – повторил доктор. – Но… если бы она считала тебя живым… или очутилась перед твоей могилой… а ты вдруг появился бы перед ней…

Доктор ухватился за эту мысль. Ведь при благоприятных обстоятельствах такое нервное потрясение могло оказать прекрасное действие на госпожу Батори!

– Да, я попытаюсь! – воскликнул он.

И когда доктор объяснил, каким образом он надеется вылечить госпожу Батори, Петер бросился в его объятья.

Начиная с этого дня стали тщательно подготовлять задуманную доктором инсценировку. Речь шла о том, чтобы вызвать у госпожи Батори тяжёлые воспоминания, стёртые болезнью, и сделать это в обстановке, поражающей воображение, – тогда можно было надеяться, что в её сознании произойдёт благотворный сдвиг.

Итак, доктор обратился к Борику и Пескаду с просьбой воспроизвести как можно точнее рагузское кладбище и склеп семейства Батори.

На кладбище острова, в какой-нибудь миле от Артенака, стояла под купами вечнозелёных деревьев часовенка, очень похожая на ту, которая находилась в Рагузе. Оставалось внести кое-какие изменения, чтобы придать ещё больше сходства этим двум памятникам. Затем во внутреннюю стену часовни вделали чёрную мраморную доску, где были начертаны имя Иштвана Батори и дата его смерти – 1867 год.

Тринадцатого ноября всё было готово, оставалось приступить к испытаниям и постараться постепенно пробудить рассудок госпожи Батори.

Часов в семь вечера Мария и Борик вывели вдову из Ратуши и проводили на кладбище. На пороге часовенки госпожа Батори остановилась, равнодушная и безразличная, как всегда, хотя при свете лампады ясно выделялось имя Иштвана Батори, выгравированное на мраморной доске. Только когда Мария и старик слуга опустились на колени, в глазах больной блеснула искра сознания, но тотчас же потухла.

Через час госпожа Батори вернулась в Ратушу, а вместе с нею и все те, кто наблюдал хотя бы издали за этим опытом.

Прогулка повторялась изо дня в день, но безрезультатно. Петер Батори, сильно волнуясь, присутствовал на всех испытаниях и уже отчаивался в успехе, хотя доктор твердил ему, что время – их лучший помощник. Вот почему он намеревался нанести последний удар, лишь когда госпожа Батори будет достаточно подготовлена, чтобы ощутить всю его силу.

И всё же при каждом посещении кладбища в душевном состоянии госпожи Батори наблюдалась некоторая перемена. Так, однажды вечером, когда Борик и Мария опустились на колени на пороге часовни, госпожа Батори, остановившаяся позади них, медленно приблизилась к железной ограде, положила на неё руку и, взглянув на мраморную доску, освещённую лампадой, поспешно удалилась.

Мария, следовавшая за ней, услышала, как старуха несколько раз прошептала чьё-то имя.

Впервые за долгое время госпожа Батори заговорила!

Но каково было удивление, более того, недоумение тех, кто расслышал, что она сказала!

Госпожа Батори произнесла не имя своего сына, не имя Петера!.. Нет, она назвала Саву!

Легко понять, что испытал при этом Петер Батори, но кто опишет бурю, поднявшуюся в душе доктора при столь неожиданном упоминании имени Савы Торонталь? Однако он ничего не сказал, и на лице его не отразилось ни малейшего волнения.

Вскоре опыт опять повторили. На этот раз госпожа Батори, словно ею руководила чья-то невидимая рука, сама опустилась на колени на пороге часовни. Голова её поникла, глубокий вздох вырвался из груди, слеза скатилась по щеке. Но в этот вечер ни одно слово не слетело с её уст, можно было додумать, что старуха забыла имя Савы.

По возвращении в Ратушу больной овладело необычное для неё нервное возбуждение. Апатия, столь характерная для состояния госпожи Батори, сменилась странной экзальтацией. Очевидно, душа её оживала, и это давало надежду на выздоровление.

Ночь прошла беспокойно, тревожно. Госпожа Батори бормотала какие-то невнятные слова, которых Мария так и не разобрала, но было ясно, что больная говорит во сне. А если она видит сны, значит рассудок возвращается к ней, значит она выздоровеет, необходимо только, чтобы её душевная жизнь не замерла после пробуждения!

Поэтому доктор решил сделать на следующий же день новую попытку, но обставить всё так, чтобы произвести на больную потрясающее впечатление.

Весь день восемнадцатого ноября госпожа Батори находилась в состоянии сильнейшего нервного возбуждения, что очень удивляло Марию. А у Петера, почти не разлучавшегося с матерью, сердце замирало от предчувствия счастья.

После жаркого дня, какие бывают на широте Антекирты, наступила ночь, ночь тёмная и душная, без малейшего ветерка.

Госпожа Батори вышла из Ратуши около половины девятого в сопровождении Марии и Борика. Доктор шёл сзади с Луиджи и Пескадом.

Вся маленькая колония с тревогой ожидала, что будет дальше. Факелы озаряли красноватым светом высокие деревья кладбища и вход в часовню. Вдалеке, в церкви Артенака, однообразно, уныло звонил колокол, точно созывая верующих на похороны.

В процессии, медленно двигавшейся по дороге, недоставало только Петера Батори. Но если он и опередил своих друзей, то лишь для того, чтобы появиться в конце этого решающего испытания.

Было около девяти часов, когда госпожа Батори пришла на кладбище. Внезапно она отстранила Марию Феррато, на руку которой опиралась, и поспешно направилась к маленькой часовне.

Никто не удерживал больную, было ясно, что она действует под влиянием непреодолимого чувства, внезапно овладевшего ею.

Среди глубокой тишины, прерываемой лишь звоном колокола, госпожа Батори замерла у двери часовенки, затем опустилась на колени на первой же ступеньке и закрыла лицо руками… Послышались рыдания.

В эту минуту решётка часовни медленно открылась. Озарённый ярким светом, на пороге появился Петер в белом саване, как мертвец, восставший из гроба…

– Сын!.. Сын мой! – воскликнула госпожа Батори, протягивая к нему руки, и тут же упала без чувств.

Но какое это имело значение! Важно было, что воспоминание, мысль пробудились в ней! Сердце матери заговорило: она узнала сына!

Доктору вскоре удалось привести в чувство больную, и когда госпожа Батори окончательно очнулась и глаза её встретились с глазами сына, она воскликнула:

– Ты жив, Петер!.. Жив!

– Да!.. Я остался жив, матушка, для тебя, родная, чтобы любить тебя…

– И её тоже!..

– Кого?

– Саву!..

– Саву Торонталь?.. – крикнул доктор.

– Нет!.. Саву Шандор!

И госпожа Батори, вытащив из кармана смятое письмо, написанное перед смертью госпожой Торонталь, протянула его доктору.

Эти строчки не оставляли ни малейшего сомнения относительно того, кто были родители Савы!.. Сава в младенческом возрасте была похищена из замка Артенак!.. Сава была дочерью графа Матиаса Шандора!

Загрузка...