Мату-Гросу

Глава седьмая Богатый и бедный

Как гласит поговорка, «Бог сотворил мир, а голландцы создали Нидерланды». Действительно, довольно значительная часть этой страны находится сегодня ниже уровня моря. Вся территория Нидерландов составляет всего лишь около 34 000 квадратных километров, а площадь земель, созданных голландцами, около 5000 квадратных километров. Поэтому европейцам трудно представить размеры земельной бонанцы, которую Бразилия продолжает осваивать с минимальными усилиями, причем в пределах своих границ. Штат Мату-Гросу занимает площадь около 1 000 000 квадратных километров, а штаты Пара и Амазонас — еще больше. Поэтому каждый из них, по крайней мере, в тридцать раз больше Нидерландов, не говоря уже о землях, отвоеванных ими с громадными трудностями у моря. Колоссальные размеры внутренней бразильской империи необходимо усвоить, прежде чем удастся ее понять.

Единственная дорога от Шавантины до Сан-Фелиса протяженностью 520 километров открыла территорию, превышающую Нидерланды и даже Великобританию. Ее, пожалуй, лучше бы сравнить с дорогой из Англии на континент через Северное море, которое в результате некоего искусного голландского плана внезапно превратилось бы в сушу. Более того, вышеупомянутая дорога — не первая, построенная бразильцами через девственные места, которая служит для них полезным подъездным путем и открывает километр за километром новые земли. Тем или иным способом бразильцы осваивают новые территории с самого момента возникновения страны. Подобно некоему богатому наследнику, они всегда имели возможность расходовать капитал, если им недостаточно было дохода с него. Только русские и канадцы могут иметь представление о том, что означает владение такими огромными лесными богатствами, но ни Россия, ни Канада не владеют столь щедрым тропическим лесостоем, как Бразилия.

Вследствие этого можно было бы ожидать, что у бразильцев имеется разработанная позитивная политика использования своих ресурсов. Они ведь знают, что землю нельзя эксплуатировать вечно и что ее надо осваивать. Они знают, как и каждый наследник, что капитал иссякнет, но доход с него можно сделать вечным. Их страна нуждается в продуктах питания, особенно для жителей северо-востока, которые находятся на грани голодания, и дополнительная земля может дать им необходимое. Население Бразилии возрастает ежегодно больше чем на три процента, и в необжитых местностях хватит места для всех. Поэтому в стране, располагающей необжитыми землями, которые позволят решить столь многие проблемы, можно было бы ожидать наилучших проектов использования этих великолепных даров природы.

На самом же деле ничего подобного нет. Как сказал нам один английский дипломат в Рио-де-Жанейро: «Если вы хотите знать, что происходит в Бразилии, вам следует просто остаться здесь, в Рио». К несчастью, Рио почти совершенно не интересуется правильными или неправильными способами уничтожения леса. Какое это имеет отношение к стоимости квартала жилых домов? Большая часть Рио не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в большей части Мату-Гросу, по той простой причине, что большей части Рио это безразлично. Если вам хочется узнать, что происходит на новых землях, то вам единственно, что остается, — это отправиться туда.

Характер вторжения в эту древнюю землю изумит почти каждого. Он, несомненно, поразит русских, которые разрабатывают ресурсы Сибири по плану и очень осторожно. Это также удивило бы любое из ранних правительств Соединенных Штатов, ответственное за равномерное распределение новых земель, когда первоначальные поселенцы располагались на границе, а затем требовали полагающиеся каждому из них по закону 640 акров, или одну квадратную милю (256 гектаров). Голландцы, создавая новую территорию, точно знали, кто будет обрабатывать только что созданные поля, задолго до того, как польдерная земля была осушена. Новая Асуанская плотина, регулирующая ирригационные воды, сделала ценными еще 800 тысяч гектаров пустыни, и каждый новый гектар был четко распределен.

Только одну треть нашей планеты занимает суша, и лишь небольшая доля этой суши (двенадцать процентов) пригодна для культивации. Вследствие этого на землю существует большой спрос. Лишь часть этой небольшой доли находится в тропиках, где обильный ливень может зачастую сделать многое даже для бедной почвы и где дождь, тепло и действительно плодородная почва могут дать непревзойденную урожайность зерновых. Мату-Гросу находится в тропиках. Здесь идут дожди, по крайней мере, в течение полугода, а почва разнообразная — есть плохая и есть хорошая. Следовательно, вернувшись опять к высказанному предложению, можно было бы ожидать самого осторожного обращения с наиболее ценным богатством, по мере того как все больше и больше его попадает в руки пришельцев и все меньше и меньше остается нетронутым.

Фактически положение дел совершенно иное. На большинстве новых земель в первую очередь встречаются хижины порсейро. Порсейро — это поселенцы, у которых или нет никаких, или есть все права на землю — в зависимости от вашей точки зрения. Они не располагают никакими документами на право владения, и фактически они почти ничем не владеют. Они, вероятно, пришли или из более южной части штата Мату-Гросу, или из Северо-Восточной Бразилии, через штат Гояс, и пришли потому, что их выгнали с чьей-то земли. В такой стране, как Бразилия, для порсейро всегда имеется возможность двигаться дальше, оставляя позади брань одного владельца, и поселяться подальше, там, где присутствие какого-либо другого владельца еще не дало себя почувствовать. Дорога к северу от Шавантины, особенно там, где она проходит через южную часть серрадос, представляла собой подобную территорию. На лошадях, пешком или на грузовике (с лошадьми и пожитками, скучившимися вместе в кузове), это тихое вторжение протекало скрытно и непрерывно. На протяжении каждого долгого путешествия в лагерь и из него дорога казалась почти той же самой, но каждый раз можно было заметить, что хижин и бараков по обе стороны становится все больше и больше. Каждая из этих построек была совершенно уникальной и в то же время почти идентичной по своей простоте.

Прежде всего, все хижины имели названия. Если есть одна под названием «Aqua boa»[3], то есть еще десятка два того же названия, потому что найти хорошую воду, очевидно, гораздо важнее, чем ломать себе голову в поисках нового названия. Во-вторых, в этих крытых пальмовыми ветвями темных домах всегда находится значительно больше людей, чем может показаться сначала. Когда войдешь в хижину, то постепенно видишь ее обитателей: детей у двери, потом хозяина или хозяйку, предлагающих присесть, затем всех остальных детей в темноте и наконец старика в кровати. Пол хижины земляной, стены земляные, или из вертикальных шестов, или же сплетены из хвороста и обмазаны глиной.

В доме бегают поросята, и, когда они надоедают, их пинками выгоняют из хижины. Куры, утки и индюшки также вышагивают по комнате, поднимая шум, если их выгоняют. Вверху на балках всегда висит календарь, а также кое-какая сбруя из сухой твердой кожи, которая на ощупь кажется деревянной. Здесь же находятся топоры и лопаты и мелкий самодельный инвентарь. Кажется, у каждого есть терка для сыра, сделанная из куска консервной банки с дырками, пробитыми гвоздем, но я не видел ни одну из них в употреблении или без нетронутого слоя ржавчины на ней. Каким бы бедным ни был дом, в нем всегда имелся кофе. Кофейные бобы пока что не растут на севере Мату-Гросу, и поэтому их надо покупать. Способ приобретения кофе всегда служил темой для обсуждения.

— Вы продаете что-нибудь?

— Нет.

— У вас есть деньги?

— Нет.

— Как вы приобрели кофе?

— Мы его купили.

Тем не менее, каким бы бесплодным ни был разговор, кофе в чашечках из толстого фарфора представлял идеальное освежающее средство. Кофе всегда варили на очаге, слепленном из глины, с углублением наверху для дров. На это огнедышащее углубление клали чугунную плиту с отверстиями и съемными кругами. Высокий эмалированный кофейник зеленого или коричневого цвета стоял на горячей плите, из него разливали в чашки сладкий кофе. За все пожитки в этих хижинах никто бы не дал почти ни гроша, но с удовольствием заплатил бы солидную сумму за возможность непрерывно получать эту густую темную жидкость, особенно когда воздух раскален и в комнате нечем дышать.

Встречались в хижинах и больные дети, с распухшим туловищем и тонкими ногами, ползавшие бесцельно по полу, с устремленным в пространство отсутствующим взглядом.

Во дворе животных было больше, чем в хижинах: в тени лежали свиньи, а куры находили здесь без труда корм. Тут же были разные обезьянки, попугаи, в пышном оперении или ощипанные догола, с большими кусками пупырчатой кожи. В небольших деревянных сараях спали ночью куры. Иногда на слабом огне очага в плоских мисках пузырилось какое-то неприятно пахнущее варево, что-то вроде супа. Не обращая внимания на запахи и жару, под деревом стоят лошади, поза которых выражает безмерную усталость. (Есть знаменитая фотография Фосетта, сделанная в местечке под названием Лагерь Мертвой Лошади, где его живые кони свесили головы таким же скорбным образом, как эти.)

Из зерновых культур в этих местах растет маниока, с ее нежным рисунком листьев. Разводят и сахарный тростник, а также бананы, широкие листья которых так легко обрывает ветер. Каким бы неопределенным ни был набор культур, обычно растущих среди вырубленного леса, хозяева этих посевов называли их roça, что означает «вырубка, которая может стать плантацией».

Мэри Мэсон, географ из университетского колледжа в Лондоне, решила написать диссертацию о строительстве этой дороги. С большим блокнотом в руках она шагала через двор, находила главу дома, извинялась за вторжение и начинала задавать вопросы с усердием сборщика налогов: «Это ваша жена? Все эти дети ваши? Сколько вы производите в год для продажи? Где вы достаете денег на покупку этого замечательного кофе (этот вопрос всегда был обречен на неудачу)?»

Никто ее ни разу не выгнал. Фактически они никогда даже не возражали, не колебались и не боялись обнародования их средств к существованию. Они отвечали ей без колебаний даже и в том случае, когда принимали ее (как сознавались впоследствии) за представителя законного владельца земли. В большей части Мату-Гросу сохраняется традиционный статус женщины, поэтому местные жители были изумлены вдвойне, когда расспросы вела женщина, но отвечали ей покорно, и ее записная книжка пухла от записей.

Теоретически две полосы по обе стороны новой дороги безопасны для поселенцев — людей, которые хотят что-то здесь сделать, но не в состоянии внести наличные деньги, поскольку эти полосы представляют федеральную собственность, предназначенную для дальнейшего расширения дороги. Но roça поселенца обычно простирается далеко в глубь от дороги, где он не имеет никаких прав. Правда, здесь имеются все грани взаимоотношений — от владения землей до выдворения с нее. Владелец, когда он узнает, каким именно участком земли владеет, может быть счастлив, найдя на ней под рукой каких-то людей. Он может, например, использовать их для прокладки пикады вокруг своего вновь обретенного владения. Или же он может возвести их в ранг moradores — охранников, которые следят за тем, чтобы с землей не случилось ничего плохого, до тех пор пока владелец не соберется с мыслями о том, как ее использовать. Если этого не случится, то поселенец может даже стать издольщиком (то есть уже более не porceiro, a parceiro), оставляя себе пятьдесят процентов урожая, а в некоторых случаях и до девяноста процентов. Еще лучше — как в случае Жералдау, дом которого стал удобной остановкой для членов нашей экспедиции, — если ему дадут участок земли в обмен на какие-нибудь услуги.

Владельцу «участка» площадью две-три тысячи квадратных километров неплохо располагать «краеугольными камнями» из нескольких человек, считающих себя навечно у него в долгу за подарок в виде сотни гектаров. За подобную плату редко удается купить таких хороших соседей где-нибудь в другом месте. Тем не менее во всех аналогичных случаях вмешательство со стороны высоких властей здесь практически ничтожное. Частное предпринимательство и решительный нажим в соответствующих местах, вкупе с могуществом денег, дают значительно больший эффект, чем любой разумный и тщательно разработанный декрет. Возможно также, что правительство считает желательным, чтобы сильный процветал и становился тем самым еще сильнее. И все же порсейро могут запросто приехать сюда, выстроить без особых усилий небольшой дом, пустить стадо пастись в соседней дикой местности, а потом, если потребуются деньги, продать одну-другую корову. Со стороны может показаться, что здесь условия для существования довольно тяжкие, поскольку яйца едят, если есть куры, несущие их, и все члены семьи полнеют или худеют в зависимости от урожая в году. Жизнь эта отчаянная из-за отсутствия уверенности и надежды, но батраки в брошенном поместье живут еще хуже. У них безнадежность совершенно иного порядка.

Примерно в пятидесяти километрах на север от Шавантины есть ответвление от дороги, идущее на восток. Там даже стоит указательный столб, но без указателя. Дорога эта ужасная, и она стала еще хуже, потому что по ней незадолго до нас прошел скот из близлежащей фазенды. Такие стада оставляют после себя облако слепней, чудовищных кровопийц, от укуса которых подпрыгивают даже толстокожие коровы. В конце этого гнетущего пути, на расстоянии примерно сорока километров от главной дороги, одиноко стоит кучка домов.

Мы предполагали переночевать в этом месте. Фазенды часто подвергались подобному нашествию с нашей стороны, в случае если поздний час и наше желание сделать остановку счастливо совпадали. Теплые ночи и возможность подвесить к деревьям несколько гамаков делали подобное вторжение крайне нетребовательным. Оно означало всего лишь то, что какой-нибудь вставший рано вакейро, шагая в полудремоте по хорошо изученной тропинке, неожиданно натолкнется на какую-то фигуру, растянувшуюся во всю длину между курятником и дынным деревом. Уютный кокон гамака в подобном случае привлекал к себе наибольшее внимание. Его обитатель просыпается с сознанием этого обстоятельства, и день начинается внезапно. С такой же быстротой, стоит только развязать пару узлов, можно покончить с ночлегом, и ни один фазендейро, морадор или порсейро никогда не жаловались на такую временную ночевку. Они всегда были крайне приветливы к нам, и поэтому мы твердо намеревались, добравшись до этого отдаленного местечка в конце сорокакилометрового тупика, подвесить где-нибудь гамаки и улечься в них. Но прошло всего минут двадцать, как мы изменили свои намерения.

В тропиках вызывает удивление, как мало здесь мух. Поэтому мы не поверили своим глазам, когда увидели в первом же доме рои мух. Пища на столе была покрыта мухами. Дети тоже были облеплены мухами. Мухи тут же набросились и на нас, и мы начали ожесточенно отмахиваться от них, к чему они, видимо, не привыкли. Собаки здесь были совершенно дикие.

В Бразилии опасно проявлять европейскую привязанность к собакам, поскольку никогда не знаешь, что случится с рукой, намеревавшейся коснуться собаки или погладить ее. Собаки были покрыты гнойными язвами, они тяжело дышали и с трудом поднимали веки, не говоря уже об ушах. Куры тоже казались более нахохленными, чем обычно, но наибольшее беспокойство вызывало, несомненно, отчаянное состояние людей, о чем свидетельствовало обилие назойливых мух и больные животные.

Владелец основал эту фазенду с большими надеждами и достаточным капиталом. На его деньги проложили дорогу, выстроили дома и расчистили часть земли. Он привез сюда скот и намеревался привезти еще. Он поместил здесь людей для присмотра за поместьем. Но потом он сам или стоящие за ним люди потеряли ко всему, что сделали, интерес. Подобный поворот событий привел к медленному затягиванию петли на шее людей, живущих здесь. Жалованье они больше не получали. Никаких событий больше не происходило, и владелец так и не появился, чтобы проверить положение дел на месте. На фазенде все еще находился скот, и некоторые посеянные злаки нужно было убирать, но они представляли собой собственность соответствующего фазендейро. Батрак, который уже находился в большом долгу у местного лавочника и, вероятно, в долгу у своих родственников (если они могли ему чем-нибудь помочь), способен потерять присутствие духа и не пожелает больше ничего брать у землевладельца, как бы справедливы ни были его действия. Эти люди ничего не брали, они выжидали. Они не обладали присущей поселенцу наглостью, который с самого начала знает, что у него нет никаких прав, и поэтому загоняет свой скот пастись на соседнюю землю с такой же непринужденностью, с какой берет воду из родника. Батраку не присуще подобное чувство независимости. В отсутствие своего хозяина он просто опускается, становясь сначала должником, а потом человеком, который больше не может раздобыть денег. Мухи летали и садились на пищу, на детей. Мы не могли остаться ночевать и отправились в другое место.

Гораздо позднее, в качестве контраста, нам довелось провести две ночи на вырубке, известной как фазенда доктора Паулу. Она находилась у той же дороги и была заложена примерно в то же самое время, как и усеянная мухами заброшенная фазенда, но в них не было ничего похожего. Прежде всего, здесь был действующий концерн, а не бесплодное предприятие. Фазенда доктора Паулу находилась, кроме того, глубже в зоне лесов, а общее мнение не без основания считает, что там, где был лес, можно создать гораздо лучшее ранчо, чем там, где был кустарник или серрадос. Несомненно, свести лес гораздо дороже, поскольку скот может пастись в серрадос с самого первого дня, но полагают, что кусок лесной земли стоит затраченного труда. Когда правительство распродало земли в северной части штата Мату-Гросу, которыми благодушно управляет префектура Барру-ду-Гарсас, тогда не существовало даже аэрофотосъемки этой территории. Перрейра мог знать, что он купил участок 354 и что его размеры 50 х 60 километров, но, когда вписывали его имя в этом прямоугольнике, он совершенно не представлял, что это за территория — лес, серрадос или кампас, равно как не знал, какая там земля и протекает ли через нее река. Он мог быть уверен только в одном — что заплатил за это дикое место примерно 8000 фунтов стерлингов. Он может даже ничем не поинтересоваться и продать участок кому-то за более высокую цену, и новый владелец будет в таком же неведении относительно важнейших характеристик купленного им земельного участка. Может произойти еще не одна перепродажа, и цена участка будет все время возрастать по мере распространения на богатых восточных пляжах слухов о том, что правительство планирует проведение дороги через эту потенциально ценную территорию.

Когда начались дорожные работы, все это предприятие приняло менее теоретический вид, и стало важным узнать, пройдет ли новая дорога вблизи участка 354 или даже через него. Могла даже возникнуть необходимость попытаться изменить намеченную трассу дороги, если казалось, что она слишком далеко обходит чью-либо собственность. (Рабочие, которые прорубали передовые пикады для дороги, рассказывали, что иногда им неожиданно приказывали возвращаться назад километров на пятьдесят и начинать прорубать новую пикаду в ином направлении. Говорили, что причина здесь была не техническая, ее называли «политика».) Во всяком случае, с точки зрения каждого владельца участка, дорога прошла или удобно, или неудобно для него. К этому времени владелец мог или продать свой участок человеку, который действительно желал пользоваться им, или сам приняться за его освоение. Кусок бумаги — документ о праве собственности — неожиданно превращался в осязаемую и достижимую реальность.

Доктор Паулу, юрист по образованию, уже выстроил себе поместье в штате Сан-Паулу. Он называл его cidade[4], но на самом деле поместье это было побольше какого-нибудь городка, поскольку там находились дома для рабочих и было много работы для них. Теперь Паулу намеревался сделать то же самое, но в гораздо более крупном масштабе в Мату-Гросу, причем начав на голом месте. С этой целью он нашел банк и родственников, которые поддержали его. Деньги, таким образом, были обеспечены. Он также отправил старую английскую паровую машину, изготовленную фирмой «Маршал энд санз», на свое новое ранчо. Машина могла работать на древесных опилках. Этим был обеспечен источник энергии. Затем доктор Паулу взял с собой нескольких ведущих работников, в том числе одного итало-бразильца, родители которого эмигрировали из бедной деревушки к югу от Неаполя, когда мальчику было шесть лет. Этот человек исполнял обязанности управляющего и с помощью мощного радиопередатчика дважды в день поддерживал связь с Сан-Паулу. Других работников доктор Паулу решил найти в близлежащей местности и затем перевезти их в новое поместье. Вначале требовалось человек пятьдесят, а впоследствии — около сотни. Для того чтобы справиться с лесным массивом размерами с графство Йоркшир или Гавайские острова, а затем устроить на его месте ранчо, много рабочих не нужно. Эта работа может даже не отнимать у владельца все его время, как бы ни был он заинтересован в осуществлении проекта.

Раз в месяц доктор Паулу прилетал на свою фазенду. Посадочная площадка, расположенная параллельно дороге в нескольких метрах от нее, была первоочередным сооружением. Затем необходимо было вырубить значительный участок леса. Представьте себе, что, когда вы выходите из самолета, перед вами стоит стена леса, а в голове у вас кишат мысли о строительстве домов для рабочих, пищевого блока, гаража для тракторов, лесопилки с паровым двигателем, дома управляющего, своего дома, бассейна, складских помещений. Первое, за что вы беретесь, — это топор. Или, вернее, вы оборачиваетесь к грузовику, заполненному прибывшими с вами рабочими, которых вы завербовали за плату пятнадцать фунтов стерлингов в месяц, из которых будете вычитать шесть фунтов за питание и жилье, и приказываете им взяться за топоры.

Позднее, в сухой август, вы отдаете им приказ поднести спичку ко всему срубленному. Это очень опасное дело, и каждый должен быть уведомлен, что наступило время поджога. Верхушки деревьев, гнилые и загнивающие ветви, сваленные на землю, превращаются за месяцы сухого сезона в трут, и крайне необходимо, чтобы все это не загорелось раньше времени. Рабочие обычно поступают небрежно с такой ненужной вещью, как окурок сигареты. Но они ведут себя совсем по-иному, когда находятся среди срубленного леса. Здесь никто не бросит сигарету на землю, чтобы затоптать ее. Вместо этого он находит мох на влажной части ствола дерева и с величайшей осторожностью гасит сигарету об него.

Короче говоря, пустить «красного петуха» легко. Европейцы, которые подолгу пыхтят, раздувая огонь в тщательно уложенном хворосте, позавидуют способности бразильцев успешно поджечь спичкой практически что угодно. Пламя спички внезапно превращается в быстро растущую и еле видную зону тепла, по мере того как кустарник быстро сгорает, и вскоре уже целые деревья стоят объятые пламенем, и пожар распространяется с невероятным ревом. Человек со спичкой отступает в стоячий лес, потому что огонь не может вторгнуться в его пределы с такой же жадностью. Огонь может перекинуться на некоторые кроны деревьев, если они достаточно сухие, и даже просочиться недалеко по нижнему ярусу леса, но без того устрашающего энтузиазма, с которым пожар пожирает накопившиеся отходы деятельности лесорубов.

Люди, наблюдавшие первый атомный взрыв в Аламогордо, испытывали ужас при общей для всех них гнетущей мысли, что этот процесс будет распространяться бесконечно, пожирая все и вся. Столь же ужасно и зрелище полыхающего леса на территории нескольких квадратных километров, когда пламя распространяется все шире и шире. Языки огня взлетают все выше и все быстрее, а стена стоячего леса, сопротивляющегося уничтожению, все сильнее скрывается за этим пеклом. Кажется, что лес исчез вместе со всем остальным и взлетел вверх в потемневшую синеву неба. В конечном счете, как это было в той запретной зоне штата Нью-Мексико, пожар достигает максимума. Затем он начинает терять свое могущество, съеживается и замирает. В лесах штата Мату-Гросу для этого нужно время. Огромное пекло распадается на отдельные пожары меньших размеров, из которых каждый затухает по-своему, а затем — на серию столбов дыма, частично медленных и белых, частично все еще быстрых и едва заметных. К удивлению, в этом побоище выживают целые стволы, разбросанные по земле во всех направлениях. Огонь находится вокруг них, под ними, даже внутри некоторых из них, но они продолжают лежать как наглядное и упрямое напоминание об исчезнувшем лесе.

Доктор Паулу и его люди начинают снова продвигаться вперед, чтобы расчистить главную территорию. С помощью тракторов они выкорчевывают пни, строят хижины. Они спешат, потому что приближается сезон дождей. Они разравнивают бульдозерами дороги, сажают немного маниоки для себя и намечают на следующий год дальнейшее разрушение.

Тем временем почерневшая земля вновь возвращается к жизни. Столь огромное количество питательных веществ, ранее связанное в деревьях, высвободилось после пожара, что земля стала очень плодородной. Кроме того, здесь всегда в изобилии влага, поскольку между ноябрем и апрелем выпадает более 1250 миллиметров осадков, а воздух всегда теплый. К следующему сухому сезону, когда была нанята еще одна группа лесорубов, темные стволы, валявшиеся повсюду, скрылись в зеленой поросли. В течение сухого сезона поросль высохнет и станет отличным материалом для нового пожара на том же участке земли. Языки пламени еще раз взовьются в небо, пожар будет распространяться и замирать, а черные стволы деревьев после пожара по-прежнему останутся стоять, только менее уверенно, чем раньше.

На третий сезон, когда зеленая поросль снова высохнет на солнце, а стволы деревьев стаскают в кучи, третий пожар почти полностью завершит дело. После него останутся пни, отдельные высокие черные стволы, а также останки стоящих деревьев, еще не полностью погибших, но первичные операции на этом закончатся. Место будет походить на Пасхендале (местечко во Франции, где в 1917 году проходили ожесточенные бои. — Прим. пер.), но для доктора Паулу и для других это теперь будет derrubado, или «расчищенная земля». Для доктора Паулу она станет примерно в двести раз дороже, чем раньше, когда он, его родственники и банк купили этот придорожный кусок леса.

По мере того как фазенда доктора Паулу начала, подобно фениксу, возникать из пепелища, пришло время запускать паровую машину. Машина относилась к типу, используемому обычно в качестве двигателя для паровых катков, только у нее не было колес. Она ласково мурлыкала с ритмичным стуком, свойственным этим замечательным машинам. От ее ведущего вала шел один хлопающий ремень, заставлявший вращаться другие бесчисленные валы и ремни, и все эти источники энергии приводили в действие ленточные пилы, вертикальные пилы, точильные камни и водяные насосы. Вода была нужна для паровой машины, стоявшей теперь с тридцатиметровой трубой. Точила нужны были для точки пил. Пилы давали доски и опилки. Доски использовались при монтаже этой эффективной установки, а опилки и обрезки досок обеспечивали то единственное топливо, на котором работала паровая машина. Это была самая превосходная система, по-видимому опровергавшая строгие положения закона о сохранении энергии, поскольку она потребляла меньше опилок, чем производила, и распиливала гораздо больше досок, чем требовалось для ее монтажа. Еще важнее — по крайней мере, для тех членов нашей экспедиции, которые были свидетелями непригодности хитроумных механизмов в девственных местах, — была простота этой установки. Машина представляла простой, проверенный и испытанный двигатель. Ремни можно было без труда заменить, перекинуть или удлинить. Деревянную раму можно было легко переделать, стоило прибавить к ней одни доски и отпилить другие. Всем занимавшимся планированием производства земляных орехов в Танганьике удалось бы многому научиться, понаблюдав за этой машиной и убедившись в том, что можно сделать с небольшим количеством людей, еще меньшим количеством простейших орудий и одним элементарным источником энергии, попыхивающим у своей тридцати метро вой дымовой трубы.

Через три года после приезда доктора Паулу на свою фазенду, когда он впервые вышел из грузовика и приказал лесорубам приступить к работе, его фазенда преобразилась. На руинах ежегодных пожарищ он посеял высокую траву, растущую пучками. Эта трава подавляет остальную растительность, а также служит кормом для скота — зебу, которых привозят сюда сразу же, как только для них появляется достаточно корма. Они спотыкаются о пни и пробираются через полусгнившие громадные деревья, но высокая жесткая трава им по вкусу, и они с удовольствием поедают ее.

Другие участки бывшего леса, недостаточно подготовленные для травы и скота, к тому времени уже претерпели одно или два выжигания. Последний контингент лесорубов, нанятых опять только на четыре самых сухих месяца, с мая по август, получил задание уничтожить еще один сектор и был занят теперь его порубкой. Каждый вечер мужчины, выполнявшие эту работу, окунались в черноту пруда, образовавшегося из небольшого ручья. Они намыливали кожу — темно-коричневую или светло-коричневую — в тот превосходный час бразильского дня, когда солнце собирается коснуться верхушек деревьев, и все приобретает более яркие и веселые краски, становясь намного привлекательнее, чем в любой иной момент после восхода. Тени становятся длинными, а густо-коричневый цвет земли приобретает теплоту и аромат, пленяющие каждого. Но этот момент мимолетен: долгая чернота тропической ночи быстро сменяет его.

Люди получают за свою работу пять новых крузейро в день, из которых у них сразу же забирают два новых крузейро в счет платы за питание и ночлег; таким образом, им остается три новых крузейро. По местным ценам, они на эти деньги могут купить немногим более одной бутылки пива или пачки сигарет. В городах, которые находятся на расстоянии более двухсот пятидесяти километров в любую сторону по дороге, пиво стоит дешевле, а сигареты почти столько же. Чтобы заработать эту скромную сумму, они трудятся не разгибаясь. Когда они рубят лес, на каждом из них сидит штук по четыреста sweat bees, или же их рубашки черны от других насекомых и пропитаны потом с семи утра до шести вечера. Они рубят топором с большой точностью и силой. С мастерством, присущим всем лесорубам, они могут также свалить дерево точно в нужную сторону. Когда прогудит гудок, лесорубы зашагают обратно вдоль стволов деревьев, поваленных ими, перепрыгивая с одного на другое, двигаясь выше веток, нарубленных со всех сторон.

Если человек заболеет или с ним произойдет какой-нибудь производственный несчастный случай, ему немедленно прекращают выплату заработной платы. Группа участников экспедиции встретила ковыляющего мужчину. Несчастный случай произошел шесть недель назад, и с тех пор он живет в кредит. Нога заживает, и вскоре пострадавший вернется на работу, но ни он, ни его товарищи не выражали ни злости, ни горечи по поводу того, что ему прекратили платить.

Поскольку на сотни километров вокруг фазенды не было ни одного врача, доктор Паулу быстро понял ценность современного лагеря, появившегося неподалеку по дороге, щедро обеспеченного медикаментами и имеющего врачей. Часто больные приходили с других фазенд, находившихся сравнительно недалеко от английского лагеря. Бразильский медицинский персонал или имеет очень большую нагрузку в крупных населенных пунктах, или же не горит желанием работать в отдаленной местности. Во всяком случае, редко встретишь врача в отдаленной местности, где основное бедствие представляют болезни и где огромные расстояния могут превратить незначительное заболевание в бедствие.

Хотя доктор Паулу и находится большей частью в Сан-Паулу и никогда не проводит на фазенде больше десяти дней, он своей персоной подчеркнул насущную важность здоровья, поскольку заболел лейшманиозом. У него появилась гноящаяся язва на лбу, диаметром около сантиметра. К счастью, врач в Сан-Паулу правильно поставил диагноз и сделал ему серию уколов, благодаря чему он вылечился. Рабочие доктора Паулу были менее удачливы в этом отношении. Некоторые из них приходили в английский лагерь, чтобы пройти тот же самый курс лечения инъекциями, но остальные, вероятно, лечились сами или же ничего не предпринимали и поэтому должны были перенести вторую стадию лейшманиоза, когда он, подобно проказе, начинает разъедать ткани и кость. Хорошее здоровье и хорошая удача составляют две насущные необходимости. Рабочий, находящийся уже в долгах, получающий небольшую зарплату, не способный оплатить дорогу до ближайшего врача и еще более не способный оплатить медицинскую помощь, находится под угрозой того, что любое заболевание приведет к смертельному исходу.

Конечно, для того чтобы создать фазенду, нужно изрядное количество денег, по крайней мере, судя по карманам большинства лиц, принимающих в этом участие. С другой стороны, если сравнить с крупномасштабными проектами, осуществляемыми во многих других частях света, стоимость подобного предприятия оказывается весьма умеренной. Рабочая сила численностью около ста человек обходится, включая питание, около ста пятидесяти новых крузейро на человека в месяц. Дома все сооружаются на месте, частично с помощью единственной паровой машины и частично топорами и молотками. Парк машин состоит из двух тракторов, одного пикапа «шевроле», бульдозера и нескольких джипов. Для освещения есть небольшой генератор, и сюда приходится доставлять лишь немногие товары.

За такую сумму доктор Паулу и его коллеги по финансированию преобразовали значительную часть своего поместья площадью 120 000 гектаров в ценное капиталовложение. К концу третьего года здесь среди пней паслось 1500 голов скота, 2000 гектаров было расчищено, сооружена посадочная площадка и многие общественные постройки уже были в надлежащем виде. Стоимость расчищенной земли выросла не менее чем в двести раз по сравнению с ее первоначальной ничтожной ценой.

Доктор Паулу, фактически, не похож на богача в обычном представлении. Начнем с того, что на лбу у него шрам от лейшманиоза, и вообще его лицо свидетельствует о сурово прожитых годах. Ему около пятидесяти лет. За исключением того, что он белый (это обстоятельство сразу же выделяет его среди темнокожих рабочих), он ничем больше не отличается от наемных рабочих. Когда Паулу, его управляющий и мастер вместе копаются во внутренностях какой-нибудь машины, вся иерархия нарушается. Его внешность полярно противоположна виду щеголевато одетого пилота в темных очках, который каждый месяц доставляет его сюда из Сан-Паулу. Доктор Паулу не горожанин, который хочет выглядеть похожим на обитателя лесной глуши. Он гораздо больше похож на сельского жителя, который в городе совершенно не на месте.

Тем не менее, если не говорить о внешнем виде, доктор Паулу — денежный человек, пользующийся финансовой поддержкой банка. Он заставит поместье окупить себя и освоит участок леса на дороге Шавантина — Сан-Фелис, начиная от пункта в 305 километрах к северу от Шавантины и кончая пунктом в 345 километрах к северу от нее, простирающийся на запад, в глубь от дороги, на тридцать километров. В данный момент на пожарище бродят 1500 голов скота. Он уже знает, где будут расположены отель и заправочная станция, главная улица и постоянные строения. Это будет второй cidade, созданный его трудами при помощи паровой машины. Это будет фазенда доктора Паулу, стоимость которой составит миллионы в любой валюте.

Не все фазенды получают артериальное питание от главной дороги, проходящей в непосредственной близости от них. Некоторым приходится довольствоваться ответвлениями от нее, которые приходится прокладывать им самим. Если говорят о прокладке дороги длиной около восьмидесяти километров и с несколькими мостами, это может показаться большой работой. Однако в глазах людей, которым предстоит вырубить сотни и сотни квадратных километров леса, сооружение небольшого ответвления не считается серьезным делом.

Через лес могут быть проложены в основном дороги двух видов. (Прокладка дороги через серрадос — сравнительно простое дело.) Первая из них представляет собой узкую полоску, шириной не более десяти метров, которая петляет между большими деревьями. Кроны деревьев простираются над ней, быстрое движение по ней невозможно, и при сооружении километра такой дороги уничтожается лишь около одного гектара леса. Для людей, вырубающих тысячи гектаров, такая плата за обеспечение доступа вполне приемлема. Стоимость работ возрастет ненамного, если дорога будет шириной метров тридцать пять, с ровной центральной частью и большим пространством по обе стороны для свалки всех отходов. Эти тридцать пять метров, умноженные на восемьдесят километров, составят каких-нибудь 300–350 гектаров — тоже небольшая плата за обеспечение доступа к тысячам гектаров леса.

Внезапность, с которой дорогу стали вести на север от Шавантины после столь долгих раздумий, и внезапность, с которой потом работы на ней были прекращены, означают, что планы многих людей часто лопались с аналогичной внезапностью. В 1967 году дорога быстро продвигалась на север, и можно было полагать, что она повернет на запад и вскоре подойдет к Кашоейра-мартинс[5]. В ожидании дороги началась закладка многих фазенд, но потом эти фазенды оказались в затруднительном положении, поскольку они опередили события. Предполагалось, что дорога должна пересечь реку Шингу или у удобных водопадов Мартинс, где имеется скалистое основание, пригодное для строительства любого моста, или же на Кашоейра-дас-Педрас, аналогичном месте, находящемся лишь в десяти километрах вниз по течению. На обоих этих водопадах имеются подходящие возвышения, особенно на западном берегу, которые были бы нужны для мостостроителей. Другими словами, дорога должна была пройти через район весьма скоро, на что стал рассчитывать владелец упомянутого участка земли.

К несчастью, этот владелец слишком намного опередил события. Он собрал бригаду из тридцати шести человек и переправил их в этот район. Уже одно это представляло нелегкую задачу. Большинство рабочих отправилось по Риу-Сете-де-Сетембро из Гарапу. В сезон дождей они шли под парусами вниз по течению, затем плыли по реке Кулуэне и наконец по реке Шингу. Первый этап этого путешествия невозможен в более сухие месяцы, а второй этап невозможен без разрешения братьев Вилас-Боас, потому что река проходит через территорию индейской резервации. Во всяком случае, такое путешествие было очень длительным. Водопады не только отмечали северную границу юрисдикции парка, но также и место, где прибывшие должны были выйти на берег, выгрузить из лодок поклажу, вручную перевести лодки через пороги, а затем вновь погрузить все в лодки для последнего этапа путешествия. Лишь через десять километров они прибыли к месту назначения. В тот же вечер они подвесили свои гамаки почти у самых лодок, а ночью подстрелили первого ягуара. Утром они стали прорубать дорогу в глубь леса. Первый километр трассы дороги был частично затоплен. Прибрежный район был, очевидно, непригоден для размещения посадочной площадки и всех остальных первоочередных сооружений фазенды. Но вскоре земля стала суше. Здесь рабочие начали рубить и жечь деревья, корчевать пни и разравнивать землю на семисотпятидесятиметровой посадочной площадке, а также сооружать себе жилища из подручного материала. Одна хижина была покрыта ветвями пальмы Бурити в обычной манере. Для других использовались листья, похожие на банановые, широкие и хрупкие, которые было легче добыть, но крыша из них была более водопроницаемой.

Через несколько месяцев прибыло еще сорок два человека, опять по реке, которым также предстояло валить деревья, чтобы запалить огромный пожар. Оба контингента людей спали главным образом в лесу, предпочитая любой хижине крайнюю простоту примитивного лагеря у речушки, впадающей в реку Шингу. Днем они предпринимали новое наступление на участок леса, простиравшийся на сорок километров с севера на юг и на шестьдесят с лишним — с востока на запад. Он стал называться Фазенда-Кашоейра-Мартинс с того момента, как первая группа начала прокладывать путь в этот девственный лес.

Никто не знает, какая из сторон первой осознала, что строительство дороги прекратилось: владельцы новой фазенды, живущие в Сан-Паулу, или нанятые ими люди. Во всяком случае, внезапно отпала всякая необходимость в срочном уничтожении леса. Конечный пункт дороги еще находился на расстоянии 320 километров от водопадов. Нечего было и говорить о доставке скота на фазенду или с нее, и никто не знал, когда строительство дороги возобновится. Короче говоря, теперь в создании фазенды не было никакой необходимости — не больше, чем в какое-либо другое время с момента колонизации Бразилии.

Однако не было никакого основания пускать на ветер всю проделанную работу. Тропический лес быстро залечивает раны и быстро уничтожает любой ущерб, нанесенный его владычеству. Пустить все на самотек, ничего не делая, — значит привести к тому, что, когда дорога дойдет до этого района, вновь встанет проблема приведения в порядок посадочной площадки и нескольких квадратных километров земли вокруг нее, что потребует такого же количества людей. Поэтому нужно было, чтобы какая-то группа людей осталась поддерживать порядок. Они должны были вырубать и сжигать столько, сколько необходимо, чтобы не подпускать лес и держать его в повиновении. Они должны были также постоянно расчищать посадочную площадку, чтобы при посадке самолета не произошло аварии. Они должны были еще и охранять эту местность от захвата. Последнее было маловероятным, но все же об этом следовало позаботиться.

Поэтому большинство рабочих уехало обратно, а здесь осталась группа в пятнадцать человек: управляющий и его жена, мастер с женой и двумя детьми и девять рабочих. К тому времени у них было также два попугая макао, три собаки, три кошки и черная обезьянка с цепким хвостом, которая сидела на балках и испражнялась на каждого-проходившего под ней. Мы прилетели из базового лагеря втроем на самолете в это заброшенное место примерно через год после того, как здесь осталась только эта группа.

Утром мы вылетели с фазенды доктора Паулу и полетели на запад, с некоторым отклонением к северу. С 8 часов 50 минут до 10 часов 20 минут пейзаж внизу по обеим сторонам и прямо перед нами представлял все тот же безбрежный лес. Пока мы летели, я прочел великолепное «Руководство, как выжить при аварии» с инструкциями о съедобных пальмах, о том, сколько воды можно найти у растений семейства бромелиевых, каких птиц можно поймать и каким образом. В нем было лишь одно громадное упущение: не давалось никаких инструкций о том, как осуществить посадку на этот неровный ковер, расстилающийся под нами. Самолет будет моментально поглощен лесом, как зыбучими песками, независимо от того, выживут ли его пассажиры или нет. Даже если предположить, что они выживут, им нелегко будет дать знать о себе любым воздушным спасателям. Если они зажгут костер, это будет бесплодной попыткой конкурировать со столбами дыма, поднимающимися высоко вверх во всех уголках горизонта от бесчисленных пожаров, которые полыхают в Бразилии почти непрерывно.

Они могут попытаться расширить тот незначительный просвет, который сделал самолет при финальном падении через деревья, но им будет трудно соперничать со всем тем хаосом, который создается при естественном падении больших деревьев, валящих за собой многие другие. Поэтому следует подчеркнуть, что научиться, как выбраться отсюда без помощи извне, не менее важно, чем узнавать, что есть и пить в этой местности. Шансы на помощь с чьей-то стороны здесь весьма незначительны, и рассчитывать в этих местах можно только на себя. Так было всегда, и так останется до тех пор, пока не перестанут существовать подобные чащобы.

После девяноста минут полета перед нами появилась река Шингу. Мы были поражены. В отличие от извивающейся нити Суя-Мису, с ее небольшими отмелями и озерами, эта река была гораздо величественнее. Ее отмели были огромными, а излучины — гигантскими. Ее вода имела все оттенки зеленого цвета от коричневато-зеленого на отмелях до черновато-зеленого в глубоких местах. Солнце отражалось от ее поверхности со слепящим переливающимся блеском. Мы, находившиеся вверху, были зачарованы этой рекой, поскольку теперь нас успокоила присущая ей безопасность, а также наличие «Руководства» под сиденьем. Впереди появилась деревня племени кажаби. Мы снижались кругами, наблюдая, как тень самолета скользит по деревьям, пока она вдруг не перескочила на кольцо хижин и в заключение промчалась над сверкающей могучей рекой. Индейцы махали нам луками и показывали на посадочную площадку поблизости от них. Какая мешанина технологий! Индейцы используют лук и стрелы для добычи пропитания и в то же время имеют посадочную площадку для самолетов. Они живут в простейших хижинах, покрытых ветвями пальм, а об остальном мире знают только по его самолетам, которые возникают как жужжащая точка на горизонте, превращающаяся затем в рокочущую машину, которая может сесть на землю около них. Они, вероятно, испытывали нужду в фонариках, патронах и рыболовных крючках и приветствовали самолет потому, что эти предметы доставляли им по воздуху. Однако они не проявляли подлинной заинтересованности во внешнем мире и в тех, кто изготовляет эти необходимые им предметы. Деревня была самой северной в парке Вилас-Боасов, поэтому-то у них была посадочная площадка, и они знали самолеты и приветствовали их.

Мы полетели дальше, не сбросив подарки, поскольку они были предназначены для фазенды. Очень скоро мы подлетели к водопадам Мартинс, черно-белому барьеру на гладкой зелени вод реки Шингу. На водопадах не было ни души, как и не было никаких признаков того, что когда-нибудь человек бывал в этих знаменитых местах. Самолет сделал несколько кругов, и мы сфотографировали местность, пытаясь представить, что через реку перекинут мост и люди живут на обоих берегах. В данный момент все здесь выглядело безмятежным, и неторопливый полет цапли казался вечным. Ничто не свидетельствовало о том, что здесь проходит граница между старым и новым, что к югу находится парк, а к северу — фазенда.

Повернув от водопадов на север, мы вскоре заметили первые признаки фазенды — прямые линии вырубленного леса, выделявшиеся возле неизменных извилин реки. Посадочная площадка имела почти такой же вид, как и у индейцев племени кажаби, только вблизи нее стояли лишь две хижины, из которых никто не вышел, чтобы помахать нам или приветственно показать место посадки. Мы сделали круг и быстро приземлились на мягкую коричневую землю. Когда самолет подкатился к хижинам, оттуда показался мужчина. Его голова была усыпана мошкарой, которую он отгонял с рассеянным видом.

«Tem pium?»[6] — спросили мы, когда мотор заглох. «Tem», — ответил он, и на этом разговор окончился.

Все мы трое, как и наш пилот, не могли говорить ни о чем другом, поскольку у каждого из нас появилась на голове своя корона из кусающихся мошек. Мы направились к жилищу управляющего. Дикая местность достаточно плоха сама по себе. Однако когда в ней еще и кусаются, то ее привлекательность снижается еще больше. Внутри дома было темно, «пиум» отсутствовали, и нас ждали чашечки кофе. Мы объяснили — настолько вежливо, насколько этого, видимо, требовала ситуация, — что мы прибыли на несколько дней и хотели бы использовать их пирогу, чтобы осмотреть окрестности.

«Е possivel?»[7] — спросили мы.

«Sim»[8], — ответил он и вновь не промолвил больше ни слова.

Мы с благодарностью потягивали кофе, сидя в хижине, и размышляли, стоит ли выходить наружу. Наконец пилот решил, что ему пора отправляться. Пока мы шли к самолету, «пиум» появились невесть откуда а фактически отовсюду. Пилот влез в самолет, задвинул окна и хлопнул себя по лицу, а потом по ветровому стеклу открытой кабины. Он продолжал хлопать, пока самолет с ревом катился по дорожке, хотя, возможно, это означало также и прощальное приветствие. Мы зашагали назад к хижине.

Позднее, застегнув воротники и раскатав рукава, тщательно намазав лица всем, что могло послужить репеллентом, мы все же вышли из хижины. Мы шли вдоль посадочной площадки и наблюдали за тем, как люди работали. Мы познакомились со всеми. Они возили нас к водопадам, это плавание вверх по реке становилось все тяжелее по мере того, как течение становилось все быстрее. После того как мы высадились, великолепное спокойствие природы было начисто уничтожено для нас этими проклятыми мошками, хотя наши хозяева спокойно ловили рыбу, а потом коптили ее над костром.

Мы принялись фотографировать, и все участники нашего похода приняли соответствующие позы, выставив на вид все свои револьверы, патронташи и ножи. Они вполне бы сошли за отряд бандейранте, рыскавших по Бразилии всего лишь столетие назад. Они действительно чем-то походили на них, сохранив в себе остатки былой бравады, хотя на самом деле были лишь кучкой людей, покинутых после решения, принятого далеко на востоке страны. Они иногда постреливали из своих ружей, но только по скалам, чтобы пуля срикошетировала, или по консервным банкам, чтобы они затонули. Когда мы наконец отправились назад, то у нас стало больше времени для разговоров.

«Что будет, если вы заболеете?» — спросили мы.

«Мы будем плыть на лодке с подвесным мотором три дня по течению и потом по радио вызовем врача».

Малая вразумительность такого ответа, несомненно, была известна им: подвесной мотор может выйти из строя, а врачи не всегда в состоянии отправиться на такой неизвестный вызов из неизвестных мест.

— Что вы думаете о вашем правительстве?

— Ему до нас нет никакого дела. Политика — она для людей, живущих в городах, а не в Мату.

— Хотели бы вы жить в Рио?

— Да, конечно, но что бы мы смогли делать там? Мы — люди Мату.

— А вы хотели бы остаться здесь?

— Нет.

— Предположим, что вам дали бы здесь землю, остались бы вы тогда?

— Конечно, но сначала я хотел бы съездить в Маранао, чтобы забрать всех своих братьев.

— Вам здесь не одиноко?

— Нет, здесь всегда есть люди.

— Чувствуете ли вы себя заброшенными?

— Нет, сюда прилетает самолет. Никогда не бывало, чтобы самолет не прилетал дольше чем через четыре месяца.

— Вам нравятся индейцы, которые приходят к вам?

— Нет. Они приходят и берут наши вещи, а взамен оставляют луки и стрелы. На что нам эти луки и стрелы? Индейцы сердятся, когда мы им в чем-то отказываем. Они грозятся убить нас. Все говорят, что это естественно, когда индеец убивает белого. Но если бы мы убили индейца, нам пришел бы конец.

Ни один из них не выразил недовольства чем-либо иным. Они не говорили резких слов в адрес молодого богача, которому принадлежала земля и который платил им. Они мало знали о своей стране и еще меньше — о Южной Америке в целом. Все они считали, что Мехико — это столица Аргентины. Они гораздо больше знали о составе английской футбольной команды и говорили о Нобби Стайлсе так, как будто были с ним лично знакомы. Значительность футбола в Бразилии невозможно преувеличить. Если страна находится в числе мировых лидеров футбола, то она неизбежно должна быть и в числе величайших стран мира — так, по крайней мере, считают здесь, — а бразильский футбол превосходит футбол всех остальных стран. Начатый разговор на эту тему продолжался в течение всей оставшейся части нашего путешествия. Нам удалось ненадолго прервать его только тогда, когда наша лодка врезалась носом в заросли эйхорнии, заполонившие место причала.

К счастью, в тот самый вечер на колоссальном стадионе «Маракана» в Рио Нобби Стайлс и его коллеги не украли у Бразилии победу. Пеле и другие бразильские боги позаботились о том, чтобы окончательный счет был удовлетворительным — 2:1 не в пользу английских гостей. После передачи футбола радио продолжило передачу бесконечных реклам, рекомендуя нам поменять свой грязный старый холодильник на блестящий-блестящий, новый-новый, рассказывая о том, как жалюзи внесут новый свет в нашу жизнь. Жалюзи! У нас здесь не было даже окон, не говоря уж о других роскошных безделушках цивилизации. Однако казалось, что никому до этого нет никакого дела. Никто даже не слушал эту болтовню.

Бразильцы ели свою фасоль с рисом, на этот раз приправленную пираньей, и с благоговением вспоминали о трансляции футбольного матча из Рио. Какие голы! Какое великолепие! Какой матч! Плохо бы пришлось трем англичанам, если бы в тот день выиграла Англия.

Самолет должен был забрать нас в субботу, о чем мы условились двумя неделями раньше, когда одно из наиболее доступных в этом районе воздушных такси случайно приземлилось у фазенды доктора Паулу для заправки. Иен поспешил к самолету, чтобы договориться об условиях, но летчик думал только о том, чтобы как можно скорее залить бензин, поскольку ему нужно было куда-то успеть до наступления темноты.

— Вы сможете привезти сюда двух человек из Кашоейра-Мартинс?

— Угу. Когда?

— Через субботу.

— Угу.

Закончив заправку, он швырнул канистру на землю, вытащил из горловины носовой платок, который использовал как фильтр, завинтил крышку, отбросил ящик, на котором стоял, кинулся в кабину отрегулировать переключатели и дроссель, ринулся к носу самолета, чтобы крутануть винт, затем вновь к кабине, влез в нее. Самолет с ревом покатился по посадочной площадке, исчезнув вскоре из виду и из пределов слышимости. Мы смотрели друг на друга в поднявшейся пыли и гадали, состоится ли когда-нибудь встреча, назначенная со столь лихорадочной небрежностью.

Когда наступила эта суббота, Дуглас Боттинг и я — последние двое, которые должны были покинуть фазенду Кашоейра, — начали все больше беспокоиться, вспомнит ли пилот хотя бы о том, что он с кем-то разговаривал, не упоминая уже о договоренности насчет времени и места. Мы полагали, что если он и прилетит, то к полудню, чтобы у него осталось достаточно времени для обратного полета. Над Мату-Гросу трудно летать и днем, а когда солнце быстро опускается к горизонту, положение становится еще хуже. Уже прошел полдень, и на столе появилась фасоль с рисом. Мы решили, что три часа дня — последний срок прилета самолета, чтобы успеть доставить нас на фазенду доктора Паулу и затем вернуться на свою базу. Когда наступило три часа, мы оба улеглись в гамаки.

Управляющему платили около двухсот пятидесяти крузейро в месяц. Всем остальным платили меньше. Большинство мужчин жило здесь без семей. Сюда наведывались индейцы, но их встречали нерадушно, вследствие чего и они не выказывали особого расположения. Бывали здесь и другие люди, подобно нам, которые хоть как-то нарушали однообразие. Прибывая на фазенду на несколько дней, можно быть уверенным, что за это время ничем не заболеешь. Если же здесь находишься два года, то какими бы крепкими ни были ваши зубы, аппендикс или общее состояние здоровья, неизбежно приходится считаться с тем, что может случиться что-нибудь серьезное. Даже ипохондрия, болезнь разрушительной силы, имеет гораздо большую вероятность развиваться в подобных условиях. Ведь даже в городских условиях бывает довольно трудно решить, вызывать ли врача. А как тяжело принимать решение о том, грести ли много дней вниз по течению, чтобы вызвать там врача по радио, получить его услуги и его счет, или же, несмотря на все усилия, не получить совсем ничего. На какой стадии должны находиться малярия и лейшманиоз и насколько серьезным должен быть укус змеи, для того чтобы пуститься в столь сомнительное путешествие?

Управляющий был нашим хозяином. Мы подвесили гамаки в кладовке, примыкавшей к его дому. Там мы и укрылись, поняв, что за нами не прилетят. Небесная синева оставалась молчаливой и ненарушенной. Управляющий зашел попросить у нас еще одну пилюлю, так как его все еще беспокоила язвочка, образовавшаяся на месте вырванного зуба. Пилюль у нас больше не было, о чем он, правда, знал. Попив воды из кувшина, стоявшего на трехногой подставке в углу, он принялся рассказывать нам, что считает несчастьем свое решение покинуть северо-восток в надежде на лучшую жизнь на западе, поскольку нашел здесь только одиночество и огромные трудности. В конце срока контракта у него могут остаться в кармане кое-какие деньжата, которые составят небольшой капитал, что позволит ему начать новую жизнь вблизи родных мест, однако глупо воображать, что открываемые новые земли не закрываются столь же быстро для подобных ему людей.

Он прибыл на запад полный надежд, вскоре после свадьбы с молодой женой. Любая увиденная им дверь, любой ждущий освоения кусок земли, любое нравящееся ему занятие были запретны для него. Он согласился на двести пятьдесят крузейро в месяц, потому что это была более высокая зарплата, чем в большинстве других случаев. Он полностью отрабатывал эти деньги, и у него были шансы что-то скопить. Вместе с деньгами он унесет с собой также полное отвращение к этой местности, враждебность, которая мало кого воодушевит рискнуть приехать сюда. До приезда в Бразилию мы полагали, что все очень рационально. Часть страны была перенаселена, и там не хватало земли, чтобы прокормить всех. В то же время другая часть Бразилии была безлюдной, там находились нетронутые земли. Однако суровая действительность показала, что все обстоит не так просто.

Управляющий попил еще воды и ушел. Дуглас и я улеглись в свои гамаки. Мы смотрели в темень комнаты и размышляли о мошках, летавших снаружи, о нищете этой группки пионеров, об индейцах, которые здесь уже не к месту и которые беспокоят пришельцев, оказавшихся здесь тоже не к месту. Я хотел поговорить с Дугласом, но он может прикинуться глухим, когда у него что-то на уме. Поэтому меня крайне обеспокоило, когда он внезапно сел — насколько это позволил гамак — и воскликнул, что услышал какой-то звук. Если бы табаниды залетали в нашу хижину, я бы подумал, судя по внезапности его реакции, что он удостоился их внимания, но внутри домов эти насекомые не живут, а он уверенно утверждал, что услышал шум. Более того, он заявил, что это одномоторный самолет, и выбежал из комнаты.

Пилот приземлился в своей обычной спешке. Он выскочил из кабины, нашел ящик, встал на него, отвернул крышку и начал заливать бензин, бросая слова, что у него мало времени. Мы попытались не спеша отвязать свои гамаки и скатать их. Мы старались не проявить излишнего восторга по поводу прилета самолета и искренне сожалели, что нам приходится распрощаться с нашим хозяином и со всеми членами его артели. Мы роздали им пищу, деньги, сигареты, даже нож, а затем уверенной походкой зашагали к самолету. Летали «пиум», но мы их не замечали. Вид заросшего молодой порослью уничтоженного леса оставался столь же неприглядным, но теперь он показался нам приятнее, чем до прилета сюда. Еще лучше он выглядел сквозь исцарапанный плексиглас. Управляющий наблюдал за нашим отлетом — крошечная фигурка в бескрайних просторах чьей-то чужой земли.

Мы сделали вираж над рекой Шингу, бросили последний взгляд на фазенду, затем на водопад. Самолет взял курс на восток. Я взглянул в ту сторону, где должен был находиться гирокомпас, но на его месте было маленькое изображение Девы Марии. «Пиум» разгуливали по ее лицу. Было приятно наблюдать, как эти гадкие насекомые замирали, по мере того как самолет поднимался в более холодные слои атмосферы.