Матвей и люди

- А вам известно, молодой человек, что у вас лицо дебила?

- Да? Что же, может быть. Только на вашей физиономии тоже не слишком высокий ай-кью выписан. - и Матвей ушел, не солоно хлебавши. Где-то внутри опять стал ощущаться полный раздрай, как будто что-то там крошилось и рассыпалось.

Вернувшись домой, он полдня пил чай и смотрел телевизор, затем навел порядок в квартире. К вечеру решение созрело. Порывшись в шкафу, извлек оттуда старую, полинявшую одежду. Нашел растоптанные ботинки, один из которых вот-вот грозился запросить каши. Написал транспарант, гласивший, что он, Матвей, с позавчерашнего дня - круглый сирота, мама и папа погибли в автокатастрофе, бабушка лежит в больнице с пятым инсультом, а на руках двухгодовалая сестренка. Утром следующего дня он поехал на наиболее отдаленную ветку метро и вышел на промысел.

- Уважаемые пассажиры! - вполне правдоподобно завывал Матвей. - Вы извините меня, пожалуйста, что обращаюсь к вам, но попал в безвыходную ситуацию... Родителей похоронить не на что, бабушку и сестренку кормить тоже не на что. На работу не берут - кризис, говорят. Помогите, пожалуйста, чем можете, и да не оставит вас Бог!

Он терпеливо обходил вагон за вагоном, и так до вечера. "Заработок" составил едва двадцать рублей. На следующий день он отважился повторить этот подвиг. Тридцать пять рублей сорок одна копейка в мелкой разменной монете были ему наградой за это. Надо было что-то изменить в технологии Матвеева нищенства. И потому, купив на заработанное банку тушенки и чекушку водки, Матвей поспешил домой и засел за творчество. Спать он лег под утро, вполне довольный получившимся результатом.

С утра он приехал на Белорусский вокзал, сел в первую отходящую электричку. Расчехлил старую гитару, снятую ночью с антресолей. Инструмент вполне вписывался в нищенский колорит: треснутая дека, гриф давно повело винтом, двух струн не хватало, остальные не настраивались. Аккомпанируя себе на этом чудовище, он медленно пошел по вагонам, исполняя куплеты, над созданием которых он трудился всю ночь:

Братья-сестры пассажиры!

Обращаюсь слезно к вам:

Жуткий кризис в этом мире

Положил конец деньгам!

Но о слезках мы забудем,

Мы проявим оптимизм:

Ведь, когда деньжат не будет,

Будет полный коммунизм!

И настанет изобилье,

Как нам Ленин обещал,

И в момент во всем-всем мире

Станет интернацьонал!

Вот в Париже есть "Макдоналдс",

И в Москве он тоже есть,

Там и сям в любое время

На халяву будем есть!

Но пока - в мечтах все это,

Слезы капают на грудь.

Эх, уважьте вы поэта:

Дайте денег. Хоть чуть-чуть!

Сия баллада имела некоторый успех. По крайней мере, ежедневные заработки увеличились и стали достигать сотни рублей. Матвей периодически по просьбам почтеннейшей публики - видоизменял и дописывал текст, так что к концу недели песня насчитывала около сорока куплетов, содержащих острую критику правительства, президента, "новых русских", местных властей, бюрократов и так далее. Две недели Матвей гастролировал по электричкам Белорусской и Савеловской железных дорог, потом, одним прекрасным погожим вечером, наверняка последним таким вечером в этом году, все кончилось.

В девятом по счету вагоне особо удачного поезда, где ему сопутствовал шумный успех: из каждого вагона он вынес не меньше десятки, ему не дали и рта открыть. Два милиционера вывели его в тамбур. Попросили предъявить. Предъявил. Вернули. Приказали - лицом к стене. Не понял, отказался. Приказали более убедительно - дубинкой по почкам. Подчинился. Обыскали. Забрали все деньги, даже мелочью не побрезговали. И тут он сорвался. Все дело в том, что с самого того дурацкого дня, в который ничего не произошло и произошло слишком много, во все эти дни сумбурного нищенства, Матвей находился на высшей стадии нервного возбуждения. И поэтому даже самый маленький камешек смог бы вызвать лавину. А удар по почкам и все последовавшее... Да, камешек оказался даже слишком велик! Он не помнил, что кричал в лицо этим самодовольным типам, распираемым полной безнаказанностью. Что-то о кризисе, о деньгах, о жалкой, никчемной жизни, о Совести, о Боге...

Его снова избили, на сей раз довольно профессионально, разбили многострадальную гитару о его не менее многострадальную голову и выкинули на какой-то платформе.

- Матвей? Это... это ты? - мягкий женский голос. Кажется, когда-то где-то он его слышал. К тому же, она назвала его по имени.

- Да... я.

- Матвей, что с тобой? Ты пьян?

- Нет. Из... избили.

- Бедненький... Кто? Скинхеды?

- Менты.

- А я ездила дачу закрывала. Возвращаюсь, смотрю - ты...

- Я не вижу тебя.

- Немудрено, у тебя все лицо кровью залито. Погоди, сейчас попробую протереть... - он зашипел от с трудом сдерживаемой боли. - Теперь видишь?

- Да. С трудом, но вижу.

- Узнаешь?

- Да, Кира. - пять лет назад она была женой его друга. Друг, впрочем, прельстившись возможностью легко и быстро разбогатеть, совсем испортился, бросил Киру и ушел в криминал. Года два тому он пал от пуль киллеров. А Матвей утешал Киру все это время, помогал ей, чем мог.

- Встать сможешь?

- Не знаю... Надо попробовать. Ох!

- Осторожнее. Попробуй еще раз. Вот, вот так... Ну, вот и славно. Пойдем домой.

Тепло

Stop!

I wanna go home,

Take off this uniform

And leave the show

Roger Waters. The Wall

Темнота. Теплая темнота. Суматошные блики автомобильных фар на потолке - изредка. Бесформенные тени, расползающиеся по углам, как тараканы. Тепло - волнами. Снизу вверх, а затем сверху вниз. Справа налево и слева направо. Полное бездумие, и это хорошо. И губы. Горячие, влажные, распухшие от поцелуев. Любящие.

- Я люблю тебя.

- А я люблю тебя.

Темное, влажное тепло, бесконечное блаженство.

Это было словно во сне. Матвей не видел вокруг ничего, кроме бескрайнего тепла, дарующего покой и блаженство. Он устроился на работу и с девяти утра до семи вечера что-то делал в каком-то офисе. В апреле они с Кирой расписались. Это было прекрасно, но тоже как бы не наяву, за тонкой легкой дымкой неопределенности и недосказанности, обычно свойственной сновидениям.

Что делает человека веселым или грустным? Почему человек чувствует холод безысходного отчаяния или тепло любви? Почему, наконец, человек сходит с ума? Что причиной всему? Погодно-климатические условия? Геомагнитные аномалии? Социально-экономические передряги, акты правительства? Передозировка наркотика? Нет, чушь это все. Все, что с нами происходит результат взаимодействия с другими людьми. Или - отсутствия такого взаимодействия. Потому что один человек всего парой слов или одним действием может создать другому человеку столько проблем, сколько никакой ураган не в состоянии наворотить; и столько счастья, сколько никакой гипотетический коммунизм никогда не принесет. Все дело в нас, людях. И это от нас зависит личное благополучие вон той девчушки в вагоне метро, которой на ногу наступил подвыпивший мужик, причем даже не извинился. И той старушки, которая только что сдала в сбербанк последние гроши - не важно, как жить сейчас, хватило бы на похороны... Получается, что мы везде и во всем зависим от самих себя. А если мы хотим жить хорошо, разве это желание - не повод стать хоть чуть-чуть лучше? Разве нет?

Темные тени влажного тепла. Любовь, словно кокон, бережно хранящий от всего. От дурацкой политики и мертвой экономики. От хамства в автобусе и вони в метро. От любых встрясок и неурядиц. Любовь, вера в хорошее, в то, что в жизни все как в голливудских фильмах, обязательно будет хорошо, и надежда. Надежда на то, что это счастье будет вечным. Вот три кита бытия. Так как мы решим основной вопрос философии?

- Матвей?

- Да, малыш?

- Дай мне твою руку. Расслабь ее, не бойся. Так, а теперь положим ее вот сюда... Намек понял?

- Неужели?..

- Да. Да, да! Ты рад?

- Конечно! Как давно?

- Завтра схожу на ультразвук.

Сбережений, накопленных за зиму и весну, оказалось вполне достаточно, чтобы все лето провести в деревне, затерянной в Тульской области. Состояние безмятежного тепла не отпускало Матвея ни на миг. Однако как-то, прекрасным безоблачным утром в начале сентября, он проснулся. И понял, что проснулся. Что жизнь прекрасна, что у него все просто замечательно, есть дом, есть любимая женщина, будет ребенок. И что пора возвращаться в город. И, оставив Киру на попечение родни, Матвей неспеша отправился в Москву, лелея в сердце золотой запас теплой, нежной любви. Пора браться за дело.

Электричка

"Станция Москва-Казанская, конечная. Просьба освободить вагоны. Выход на правую сторону" - прокаркали динамики, зашипели открывающиеся двери. Пора выходить. Вот и все, поездка закончилась. Единственное, что хреново, так это что книжку дома забыл. И в Коломне забыл купить что-нибудь почитать, так что пришлось развлекать себя думками. Вспоминать, как оно было, придумывать, как оно не было, и мечтать, как оно будет. Черт, а тут холодно, градусов двадцать. Надо же, а утро было такое симпатичное, снежок шел... Пшел прочь, старый засранец, у самого денег - кот наплакал... Я бы, может, и дал, да ведь все равно пропьешь, сволочь. Я бы и сам пропил. Скорее нырнуть в метро, долететь до конторы, расплеваться с делами - и домой. В тепло.

Снег снова пошел под вечер. Я устал придумывать жизнь Матвея и навязывать ему встречи с людьми, с которыми некогда пересекался сам. Пусть живет дальше сам, как хочет. Я его придумал, так сказать, создал, пусть теперь сам творит, что хочет. Я, по праву демиурга, отпускаю его. Мне еще надо много кого выдумать...

1998