Мать Сумерек

Глава 8

Гор повертел в руках послание, найденное на подушке в спальне. Так и эдак. Ничего — ни тебе адресата, ни отправителя. Печать из серого сургуча без всякого символа.

Повертел, усмехнулся. Никакой сноровки, посмеялся он. Как только требование шпионить за Бану стало неким официальным приказом, пошли ненужные атрибуты: такие вот послания и серый бесприметный сургуч.

Гор прицокнул: лучший способ делать секретное дело — спрятать его за обыденными действиями, которые прежде повторял регулярно, ничего не меняя. Если бы Юдейр прислал сообщение, как присылал раньше, в открытую — насколько возможно в их деле — было бы меньше внимания.

Гор сломал печать, развернул лист. И приятно удивился: письмо не от Юдейра. Кажется, он все-таки умнее, чем можно было ждать. Послание отправил Таммуз и всего с одной строчкой: «Я не забуду твою помощь».

Змей усмехнулся: отличный парень! Он не забудет, улыбаясь, перечитал Гор. Иными словами: забудет сам Змей, Таммуз напомнит Алаю, как нечист на руку Гор. Но вместе с тем, поскольку у Змея отличная память, стоит Таммузу стать царем, он найдет Тиглату достойное применение.

— Щенок, — не удержался Гор, растягивая. Мелкий, заносчивый сучонок, но отчаянный, и смелей всех, кого Гор встречал в Аттаре. Если подумать, разве сам Гор не был таким по юности? Разве не потому, что узнал в Таммузе себя, он кинулся помогать юнцу?

Послание Таммуза Гор сжег. Благополучно устроился на кровати, в удовольствие выспался. На утро едва не опоздал к царю, и Алай, придирчиво ощупав Змея взглядом, заметил, что, дескать, совсем не похоже на советника так выглядеть.

Они собирались каждое утро, всерьез размышляя о грядущей атаке на Ласбарн. Гор хорошо взбаламутил восточную часть страны, что граничила с Адани, стравил их, вынуждая при малейшей атаке приграничья обвинять друг друга. Этим стоило сейчас пользоваться с особым рвением. А западная часть пусть остается на совести ясовцев. Даже если предположить невиданное — будто Ласбарн сплотиться против захватчиков, и кочевники с запада придут на помощь востоку, все равно им не поспеть. Тут самое главное — своевременное вмешательство из Гавани Теней.

Что касается восточного Ласбарна, разгром которого по договору приходился на долю Орса, тоже не стоило торопиться. Возможность во многом единственная, и бить надо наверняка. Именно поэтому, обложившись с головы до ног терпением, Стальной царь ежедневно вел со Змеем переговоры: перво-наперво — о проводниках. Ведь в самом деле, если допустить, что со зла за колонизацию ласбарнцы перерезали всех орсовцев в пустыне, должно было остаться хоть что-то! Все, кто выжил, упрямился Гор, давно слились с самими ласбарнцами и теперь едва ли сдадут членов семьи.

Царь не сдавался и, в общем, не зря. Золото переубедит кого угодно.

Закончив с проводниками и прикрытием, Алай внимательно изучал донесения Гора об оазисах и возможных путях поставки снабжения, потом — о добыче в северных рудниках Орса (южные-то он проиграл аданийцам!) железа для вооружения, о поставках леса и строительстве осадных орудий, о недостатке крепежа для последних и военном масле для освещения и поджогов… Впрочем, что там, в пустыне можно поджечь — подтрунивал Змей, и Алай понимал, что уж с кем, а с пустынниками и правда никогда не вел боев, так что все привычные стратагемы и приготовления мало применимы.

Это ничего, успокаивал Гор. Он во всем поможет Стальному царю. Время еще есть. В конце концов, для начала совместной атаки Ласбарна вместе с Ясом, необходимо дождаться появления наследника. Благо, новости о родах Джайи, судя по срокам, должны прибыть уже скоро.

Освободившись от царя, Змей приступил к обязанностям наставника — для нового наследного царевича Амана, младшего из детей Алая, и своей дочери. Глядя на Намарну, взъерошенную и колючую в отношениях с отцом, Гор всерьез недоумевал, зачем вообще когда-то взял её с собой. Между ними ничего общего, кроме чресл её матери. Вот же…

— Змей! — один из стражников отвлек от наблюдения. В руках у него был свернутый пергамент. — Тебе, — протянул он.

Гор едва заметно дернул бровью, взял лист, развернул. Улыбнулся: а вот это как надо. Значит, прищурился Гор, вглядываясь в строчки послания Юдейра, Мать лагерей устраивает судьбу клана на всякий лад, а пока все дружно по уши барахтаются в свадебных приготовлениях, темнит воду на собственном севере?

Юдейр писал, что пока ничего точно разузнать не удается, но в сугробах танше точно, как намазано. Может, пытается стать своей среди северян, увлеклась всякой охотой на моржей. Может, сомневается в том, что делает, а среди астахирских круч ей никто не докучает. Там вообще никто никому не докучает — там бы выжить.

Гор улыбнулся — почти незаметно, но так, что ледяные глаза засветились теплом. Раньше он сказал бы, что Бансабира не сомневается, никогда. Теперь правильнее было думать, что сомнения ей не вредят. Раз она снова решила выбрать кого-то, кроме его самого, Тиглата, пусть будет так. Ирэн в Храме Даг была права: что он сделал, чтобы стать ближе к ней?

Раньше, он мог бы кинуться что-то делать, но после разговора с подругой понимал, что больше не вправе лезть в жизнь девочки, которую сломал и построил одновременно. Юдейр писал, что избранник танши обладает главным качеством, и потому теперь Гор отчетливо принимал решение уйти в тень, где ему и место.

А вот то, что Бану третирует бывший родич, который баламутит воду на юге её танаара, Гора взволновало. Он рассержен, действует сгоряча, писал Юдейр, а горячая голова всегда летит с плеч первой. Гор соглашался. Участвовать в судьбе Бану он не намеревался — теперь есть другой человек, кто может о ней заботиться — но в ответном письме Юдейру не удержался от строчки всяко сохранять бдительность.

В конце концов, заметил Гор про себя, когда дверь за посыльным в Пурпурный танаар закрылась, если Бансабира и достойна умереть от чьей-то руки, то только от его. Лицом к лицу. Больше никаких тайн.

Раньше, пока не узнал о её повторном готовящемся браке, Гор допускал мысль, что совместный поход на Ласбарн окончательно объединит их. Их крайняя встреча в песках была весьма непривычной. Слишком теплой, слишком откровенной, слишком грустной. Разве не потому, что от чувств ему просто снесло голову, он, бросив все дела, помчался за Бану вослед в Багровый храм?

Её первая ночь прошла в Ласбарне. С ним, Гором, тоже могла бы быть там. Это символично.

И глупо, усмехнулся над собой Гор. Кажется, годы делают из него романтика или идиота. Теперь в лучшем случае они с Бансабирой смогут сохранять дипломатические отношения. На это Гор способен не был. А, значит, наиболее предпочтительным будет не видеться вовсе. То есть либо ему, либо ей не участвовать в походе на Ласбарн.

Гор размял шею и настрочил длинное письмо Таммузу. Сейчас парню стоило все силы сосредоточить на создании безукоризненной репутации. Утрировать и усугублять ситуацию в стране еще одной кончиной ни в коем случае не следует. После смерти Сарвата Адани нуждается в иллюзии стабильности хотя бы на пару лет. К тому же, чтобы заручиться поддержкой знати и особенно простых людей, потребуется время. К Таммузу потеплели в южных аданийских провинциях. Столицу так просто не возьмешь, он наверняка и сам давно понял. Но при должном упорстве двух-трех лет вполне хватит.

В такой ситуации Гору оставалось придумать, как удерживать от активных действий Стального царя.

Гор поскреб по всем погребам в поисках мало-мальски значимых плохих новостей. Заботы да хлопоты всякого разного рода, требующие участия владыки. Алай, впрочем, не считал, что, как минимум половина принесенных на следующий день новостей имеет к нему отношение. Все хозяйственные вопросы замка и столицы всегда решали женщины семьи Далхор, авторитетно заявил царь.

— Вот тут как раз неувязка, — скользко шепнул Змей.

И впрямь. Аман слишком мал, чтобы жениться. Кажется, пришел час свалить эти заботы на невестку — жену брата Тая, и дать ей в помощь пару бойких племянниц.

Змей пообещал все организовать и по-быстрому сбежал от царя, вполне расстроенный. Половина его напридуманных проблем решилась одним движением. Жаль, не стоило недооценивать Алая. Недаром ведь он царь.

Что ж, тогда стоит держаться подальше от бытовых проблем и взять что-то более масштабное.

В следующие недели Гор насобирал ото всех соседей целую кучу новостей. И пусть они были так себе, главное, гораздо больше претендовали на политику, чем подсчет забитой во дворце скотины или урожай винограда в царском саду. Он рассказывал о делах в Ваамоне, горной крепости, где теперь заведовала Ахиль, о состоянии её оскопленного супруга — запертого в монастыре бывшего царевича Халия, который явно спятил. С невиданным энтузиазмом вещал о причинах и доводах в пользу разных версий смерти аданийского царя Сарвата и о коронации дочери Алая Таниры. О трениях в их собственных землях между разными орсовскими лордами по всяким мелким вопросам и каких-то очередных требованиях церковников по всей стране. Гор даже с особенной кручинностью в лице поделился новостями, что у сына Алая родился сын от девчонки Салин, а вот у Джайи, как принесли весть, уродилась дочь и теперь явно поход на Ласбарн придется отложить до лучших времен.

— Будто раманы сами ввяжутся в бойню! — негодовал царь. Ясно же, что воевать будут таны, так что пусть бы и начинали вторжение в Ласбарн прямо сейчас. А его зять, ахрамад какой-то там пусть и дальше упражняется в попытках сделать мальчика.

Гор на это не отвечал, пожимая плечами — тут он никак не мог повлиять на ситуацию, и Алай принимал это как данность. Ему теперь становилось даже ясно, отчего советник в последние дни приходил докладывать ему о чем угодно, но только не о военных приготовлениях к ласбарнскому походу. Тем не менее, он велел подготовить и отправить в Гавань Теней письмо с поздравлениями и послание с вопросами и требованиями. Стоило бы напомнить этим заморским женолюбам, чего стоит настоящее мужское слово.

Змей снисходительно пообещал все сделать, показать по готовности и отослать сообщения.

— Что-нибудь еще? — спросил царь, и тогда Гор выдал совершенно невиданную фразу:

— Мой царь, в народе ходят толки, что ваше наследие от леди Джанийи постигли неминуемые несчастья или далекие браки, а раз так, вам следовало бы жениться снова. Мужчина в вашем возрасте без проблем может получить еще хоть дюжину детей, так что…

— Нет, — Алай отсек однозначно.

Гор безразлично кивнул, но тему не оставил, и каждый раз сообщая о какой-нибудь династии будто намерено менял интонацию. Мол, все династии пекутся о будущем, но не вы, мой царь. Алай в ответ делал бесстрастное лицо: его не интересовали Салины, хотя он и стал дедом одного из них. Его не интересовал Тройд Страбон, всеми силами восстанавливавший страну из разрухи и назначивший прибывшую в Кольдерт малютку-дочь преемницей на троне Иландара. Его даже не интересовал владыка Удгар.

Но когда Гор сообщил, что Агравейн Железногривый обзавелся новой королевой, которая по совместительству оказалась Второй среди жриц, и теперь готовился в очередной раз стать отцом, Алай сузил глаза.

— Большего баловня Этан не видывал, — пространно поведал царь, глядя куда-то мимо Змея и безотчетно потирая подбородок. — Но за тем, как настойчиво помирали его дети, какой-нибудь из Богов точно стоит. Будем надеяться, этот тоже сдохнет.

Гор, знавший Шиаду лично, никак не отреагировал. Сейчас увлекательнее и полезнее было наблюдать, как меняется лицо царя: никому и в голову не пришло бы называть его Стальным, хотя бы потому, что Гор без труда читал, насколько личные счеты Алай Далхор предъявлял к Железной Гриве.

Алай все больше стал присматриваться к Змею. После похода на Ласбарн и смерти Сарвата, к которой Змей оказался причастен, он как-то изменился. Алай не мог уловить перемену, но чувствовал совершенно точно. Он больше не был так заинтересован воспитанием внебрачной дочери, которую не так давно приволок откуда-то, в большей степени поручив девчонку женщинам во дворце и тем военным наставникам, к тренировкам которых прежде сам приложил руку. Стал проявлять внимание к мелочам, которые прежде вообще предпочел бы не заметить. Стал говорить много слов не по делу, но, когда заходил с решительно сжатой челюстью, то есть явно приходил с вопросом важным, его голос звучал суше, чем прежде.

Что, в сущности, Алай знал про этого человека? Ничего, кроме того, что ему нет равных и что он сын одного из небогатых дворян, с которым не хочет иметь ничего общего.

У Змея феноменальный, неподражаемо изощренный ум. Это Алай знал тоже, наверняка. Как он разыграл все эту партию, использовав собственные, безразмерно длинные и тяжелые в любом ударе руки, чтобы скрутить по рукам и ногам владык держав! Алай давно понял, что такой человек, как Змей, действует себе на уме, и теперь Стальной царь готов был даже верить в какого-нибудь из Богов просто для того, чтобы молиться ему из благодарности. Из благодарности, что чудовище вроде Змея для удовлетворения властолюбивых желаний, для выпуска своей разрушительной силы, выбрало именно его подданство, Алая Далхора. Чистой воды случай. Реши Змей иначе, и на месте Иландара, разваленного и едва выгребающего из руин, мог оказаться Орс.

Алай стал всерьез опасаться за верность Змея, но поймать его за руку было невозможно. Он вел переписку с Адани, для него шпионили в Иландаре, он был осведомлен в тончайших деталях о событиях в Багровом Храме, недавних пор в большей части Ласбарна, в Ясе и даже имел серьезные чувства к одной из тамошних танш. Прежде Алай думал, что это лишь его проклятье — так любить одну женщину, что даже всем шлюхам, когда становилось невмоготу, он подушками накрывал головы, чтобы не видеть.

Змей тоже умел любить так. Больше того, вряд ли Тиглат понимал сам, но Алай видел со стороны наверняка: Змей намеренно держался за это чувство, просто потому, что само по себе оно напоминало ему, что он, Тиглат, вообще способен любить. Как если бы он понимал, что неспособность любить делает человека несовершенным, звероподобным, ущербным, а Тиглат очень бы хотел быть нормальным. Он даже каким-то образом достал из Храма Даг какую-то странную одиночную серьгу с именем женщины, запавшей ему в сердце, и носил на груди, под одеждой. Пару раз, когда Алай видел Змея на тренировках в одних штанах, он примечал эту деталь.

Много размышлений приходило в царскую голову в последние месяцы. О Змее, о Джайе, о Ласбарне, о детях, плененных и потерянных среди аданийцев, и о судьбе, что наделила его властью над царством неожиданно и непрошено. Справился ли он со своей ношей хоть на сотую долю так, как должен был?

Алай не знал — и боялся узнать. Но неизменно, по несколько раз на неделе стал подниматься к парапету самого высокого дворцового этажа — здесь его редко находили и беспокоили по поводу тех дел, которые он хотел решать все меньше. Зато сомнения и страхи настигали именно тут. Алай не был бы Стальным Царем, если бы не привык за долгую жизнь бороться с ними, открыто глядя в глаза даже таким незримым врагам.

Вот и сейчас он стоял у парапета, поправляя, прокручивая вокруг запястий, многочисленные массивные золотые браслеты. Ветер задувал здесь сильнее, чем внизу, и, похоже, немного успокаивал уставшую душу.

Ситуация выходила неприятная. Бану пытались донимать днем и ночью — Иттая, Тахбир, кто-то еще. Одни приходили с просьбами помиловать, другие — с пожеланиями, которые не имели ничего общего с происходящим. Оставались незавершенными поручения, данные Гистаспу перед тем, как отправить его в темницу. Эти обязанности на время Бану повесила на Дана. Серт подошел был лучше, чем шумный бабник, но Серт даже организацию охраны тану поручил Улу и почти постоянно составлял танше компанию, когда та не хотела быть одна.

Телохранители, родственники, Лигдам — все, насчет чьей пристрастности Бансабира имела хоть какие-то, самые иллюзорные опасения, были отдалены на время.

По существу, не проходило никакого расследования. Бану не нужно было ни до чего докапываться, никого или ничего искать. Тану знала правду. Ей просто требовалось время на сделку с собственной совестью.

Болтая с Сертом, Бансабира нередко обнаруживала, что успела соскучиться. В отличие от скользкого Гистаспа, назойливо трогательного Руссы, беспрестанно опекающего Раду, требовательного Маатхаса, Серт был просто парнем. Простым, смелым, находчивым. Она успела забыть о том, как легко проводить с ним время. А вот он, как оказалось, никогда не забывал ни долга, ни личной привязанности к безупречной танше, с которой — он сбился со счета — сколько-то там раз они спасали друг другу жизнь.

В чем-то Серт напомнил Бансабире Нома. Видеться с корабелом тоже не удавалось часто, но в каждую встречу у танши возникало чувство, что она возвращается к чему-то постоянному, что не изменилось с прошлого свидания.

А постоянство и есть главное чувство, чтобы ощущать себя дома.

Они с Сертом занимались простыми, бытовыми вещами: посещали корпусы «меднотелых», тискали подрастающий молодняк на псарнях — пушистые, рослые и мощные против любой другой породы, собаки и впрямь любили таншу. Неудивительно, нюх пса всегда лучше человеческой памяти. И поскольку Бану навещала псов в чертоге каждый день, когда была дома, животные узнавали её с легкостью и радостью, особенно когда танша возвращалась из странствий.

Иногда Бансабира и Серт выезжали на охоту, которую любили оба. Танша пообещала в следующий раз непременно взять Серта с собой на забой моржей во владениях Бугута. А заодно показать ему страшную, но захватывающую китобойню.

— Надо поучаствовать, — всерьез размышляла танша, и Серт одобрял.

Так прошел почти месяц. Пустячными разговорами, комфортным молчанием, Серт сумел снять танское напряжение и помог хоть немного отвлечься от неприятностей, свалившихся на голову Бансабиры из ниоткуда. Он не сообщал никакие новости по содержанию пленников, состоянию их здоровья, и никогда не напоминал о том, что эти двое вообще существуют. А порой не напоминал и о собственном присутствии.

Вскоре ей позволили отвлечься другие хлопоты: Дайхатт писал, что готов прибыть за невестой. Событие было назначено к началу ноября. Значит, до того хорошо бы решить вопрос с Сагромахом. Вряд ли ему понравится, что она в одиночку привечает в прошлом его главного соперника.

С таким посланием из чертога вырвался гонец. И Бану была рада, что все наконец-то решается. Нет ничего изнурительней неопределенности.

— Я скучаю по нему, — неожиданно обронила она Серту во время пребывания на псарнях. Крупный самец Бадрис ласково подставлялся под руки госпожи, пока она теребила пушистую голову, холку, чесала за ушами, перевалив огромное животное на спину, щекотала живот.

— Уверен, что речь не об этом, но вы же не Бадриса сейчас имеете в виду? Безусловно, пес вам тоже всегда рад, но, думаю, дело не в нем.

Бансабира вымученно улыбнулась. Серт, конечно, молодец, он старается, как может, чтобы привести таншу к душевному равновесию. Но могучие объятия любимого мужчины были бы стократ эффективнее. Поэтому вечером того дня Бансабира отослала еще одно письмо — в Лазурный танаар — написанное собственной рукой и полное надежд.

«Я больше не могу и не хочу засыпать одна, — писала она. — Я больше не могу и не хочу просыпаться в одиночку. Я больше не хочу жить без тебя, Сагромах. Хватит возиться со свадьбой. Давай поженимся просто и быстро».

Маатхас читал, держа послание дрожащей рукой, а второй раз за разом протирая лицо, как если бы сомневался, не спит ли он. Собрался мгновенно, уже через день выехал со всем кортежем. Хоть в итоге и было решено играть свадьбу в крепости на границе, добираться до места событий Сагромах твердо решил вместе с нареченной. Быть порознь оказывалось действительно невмоготу.

Иввани — и это удивило Бану больше всего — вместе со всеми другими родственниками, Сертом, Даном и еще много кем, убедили Бану, что для торжества нужен подходящий наряд. Затягивать с пошивом некуда. Бану нетерпеливо позволила снять с себя мерки, ткнула наугад в одну из пары понравившихся тканей, заявив, чтобы ей не показывали остальные, а то «и из двух выбирать трудно!».

В размышлениях о ситуации Бансабира улучила момент сбежать из чертога. На верфи ей всегда рады — это танша давно выучила.

В компании Нома и его подпитой братии Бансабира провела дней пять. В отличном настроении, с песнями, планами и разговорами. Кузен Тал, прибывший на верфь после недавней ходки, кажется, не сердился на Бану за брак Иттаи и обещал вскоре заскочить в чертог к родным, если сестра позволит. Бану против не была, вот только поездку придется на время отложить.

— На верфи должен быть старший, — объяснила она. — А мне очень нужен Ном. Для начала, на свадьбе. Маатхас спрашивал о тебе, думаю, его тоже порадует твое присутствие. К тому же, с кем может быть веселее, чем с моряками, а? — подмигнула женщина.

Ном расцвел и пообещал прибыть.

— А Тал тем временем, — корабел треснул ахтаната по плечу, — попробует постоять у руля на суше.

Тал пожал плечами: что ж, раз надо, все сделает. Бану улыбнулась и извинилась. Как только дела для Нома закончатся, и он вернется на верфь, Тал погостит у родни.

— Да тоже мне дела, — корабел махнул рукой чуточку разочарованно. Веселиться — это, конечно, здорово. Но что-нибудь солидное он бы сделал с куда большим удовольствием, о чем и сообщил.

— И сделаешь, — с чуть изумлённо интонацией пообещала танша. — Мне надо, чтобы ты наведался по ту сторону Астахирского хребта.

Ном поднял брови и с непониманием кивнул.

— Китобойня.

Это заявление объяснило Ному еще меньше, и он поднял брови еще чуть-чуть — как мог.

— Надо подумать, что можно сделать с кораблями, чтобы они были достаточно небольшими и маневренными, но при этом, чтобы люди за борт валились реже. Тут нужна рука опытного корабела, который по одному взгляду на корму понимает, откуда росли руки у того, кто её мастерил.

Ном захохотал.

— Тут, поверьте, танша, и не я сгожусь. Но мысль вашу усек. Когда выдвигаться?

— С нашей свадьбы — сразу.

— Не вопрос, — старикан развел сморщенные ладошки и потешно улыбнулся.

— А ты, Тал, когда будешь в чертоге, зайди ко мне, обсудим и для тебя первое серьезное дельце.

Тал молча ткнул себя в грудь: дельце для меня? Бану пожала плечами: ну да.

— Я думал, мне главное тут со всем разобраться.

— Да какой из тебя мореход, если ты не ходишь дальше пролива Великаний Рог? — посмеялась тану, понимая, что совсем не смешно: ходить до морских границ с Орсом — не перепелов ощипывать.

— Надо бы заслать его в Мирасс, — Бану посмотрела на Нома. — Мне нужна партия стали и несколько твердоруких кузнецов для неё. Посмотрим, как пойдет забой на севере, если заменить все оружие и гарпуны.

Ном прищурился, глядя на Бану, поджал губы. Потом поднял палец, потряс им и заулыбался с самой хитрющей физиономией.

— А-а-а-а, — протянул он совершенно непонятно. — Вот чего, танш’, да?

Бансабира понятия не имела, о чем речь, и потому просто согласилась: да, вот того.

Вскоре вернулась домой, найдя в чертоге ту же неразрешенную распрю. Все казалось идиллией, если бы Бансабира не спрятала горестную необходимость выбирать между двумя дорогими мужчинами.

Когда пришла весть с юга Пурпурного танаара, что один из гарнизонов выстоял против набегов Раггаров не без труда, решение, наконец, отыскалось. А когда почти следом привезли депешу из Серебряного дома, нашлась и решимость к действиям с необратимыми последствиями.

Этер Каамал женился на очередной девчонке из дома Раггар. Тихо, тайно, поспешно. И так, что теперь и нападки Раггаров и вообще все происходящее как-то отчетливо и будто по волшебству вставало на свои места.

— Вы уверены? — спросил Серт, когда Бану попросила позвать ей Руссу.

Танша выгнула бровь.

Было за полдень четыре часа. Русса стоял перед ней другим человеком — обросший, похудевший. Виноватый и решительный одновременно. Нижняя челюсть заметно выдавалась вперед, выражая твердое намерение мужчины отстаивать правоту.

— Принесите еды, чая, молока, таз с водой, полотенец, мыла и бритву, — велела Бану. Все время, что Серт поторапливал прислугу, брат с сестрой не шевелились и не говорили ни о чем. Русса, ожидая, взмок.

Когда принесли бритвенные принадлежности, Бану молча усадила брата на табурет и принялась удалять жесткую черную бороду. Зарастал Русса густо, до середины щек. И сейчас женщина действовала медленно и мягко. Мужчина все ждал, ждал, что вот сейчас она намеренно неосторожным движением рассечет горло. За ней станется.

Руссе было стыдно признаваться в этом себе, но он цеплялся за жизнь.

Бансабира благополучно закончила брить брата, убрала полотенце с мужской груди, обтерла лицо с грубой кожей, указала жестом подсаживаться к столу и села напротив — на привычное место во главе. К еде не притрагивалась, и Русса, виновато опустив взгляд, тоже не смел шевелиться или даже поднимать голову. Он уперся кистями на широко расставленные ноги. Право отстаивать позицию у него было, а вот права говорить в её присутствии первым — нет.

Выжидание давалось мучительно. Невыносимо до ломоты во всех костях. До мерзкого кислотного чувства в желудке, будто его заставили принять яд. Он сглотнул нервное напряжение, ощущая, как дрожат руки и колени, как градом катится пот со лба.

Всю твердую убежденность в собственной правоте оборонять Бану смыло единственным сестринским выдохом, который сказал ему больше, чем она могла бы вслух.

— Бансабира, — Русса не выдержал, вздрогнул, отбросив всякие сомнения, бросился к сестре. Сел напротив женщины на пол, взял за предплечья и щенячьими глазами уставился снизу-вверх.

Тогда Бану вдохнула до глубины легких и позволила себе то, чего не делала никогда прежде ни с одним мужчиной — влепила брату размашистую оглушающую пощечину.

— Ты законченный идиот, — припечатала танша. — Ты последний недоумок, Русса, — умозаключила женщина и накрепко обняла за шею.

— Бану, — растерянно прошептал Русса, осторожно касаясь её рук и чувствуя закрепленные под рукавами ножи. Мужчины-воины нередко приветствовали друг друга пожатием рук до локтя, но женщина-командир могла позволить себе по надобности уклониться от этого проявления чести, когда ей стремились напомнить, что обязанности тану не совсем таковы, как она представляет.

Бансабира сдавила шею брата, грозя задушить, чтобы он попросту понял, насколько дорог. Чтобы стать ближе, она сползла на пол. А потом отстранилась и посмотрела прямо в темные глаза.

— Ты знаешь, как испортил все?

— Я всего лишь хотел…

Бансабира положила ладонь на братские губы.

— Сплетни разошлись и будут расходиться и дальше. Во всех моих ордах среди тех, кто знал Гистаспа хоть немного, отношение к нему переменится. Часть будет поддерживать его, отстаивая невиновность верного генерала, другая, напротив, займет твою сторону. А итог один: я не могу оставлять во главе десяти с лишним тысяч бойцов человека, в безоговорочной преданности которому с их стороны сомневаюсь.

— Но ведь он заслужил, — непреклонно шепнул мужчина, глубоко нахмурившись.

— Да, он заслужил оставить пост генерала, — согласилась Бансабира. — А ты заслужил оставить пост командира «меднотелых».

Русса вытаращился на сестру, вздрогнув.

— Ты более не доверяешь мне свою жизнь? — с опасением, упреком и непередаваемым ужасом спросил брат.

«Мне никогда и не следовало доверять её тебе».

— Ты серьезно?!

— Ты при всех сознался, что следил за мной, Русса. Те же, кто ополчится против Гистаспа, могут ополчится и против тебя. Один из вас, по твоим словам, убил Сабира Свирепого, другой шпионил за его наследницей. Зачем тебе это, если только ты не хочешь занять мое кресло?

— Но это абсурд, Бану! — Русса вскочил на ноги, взвился, как пружина. — Я не изменник! Не изменник! Клянусь!! — он ударил себя в грудь кулаком и снова упал на колено. — Клянусь, Бану! Спроси у Серта, я ни разу не возроптал в темнице! Я никогда не подставлю под сомнение твое решение! Я верен! Как я могу предать тебя, если сорокотысячная орда слышала мою присягу?!

Бансабира вытянула вверх руку, чтобы брат помог и ей встать. Как ни посмотри, а светские ясовские привычки неотрывно стали прилипать и к ней, Бансабире Изящной.

— Русса, — позвала, когда они с бастардом оба поднялись, — язык, который хочет сказать, не удержат никакие зубы.

— Но его может сдержать голова, — не согласился бастард.

— То есть я, — улыбнулась Бану. — К сожалению, ты не понимаешь, что, когда грызутся мои подданные, я страдаю.

Русса скроил физиономию, по которой читалось, что все он прекрасно понимает, и не надо держать его за дурака, и это все вообще не причем, и ерунду Бану говорит.

— Вы оба нарушили спокойствие в танааре. Вы нарушили покой и в семье, потому что, — видя остро назревший протест, Бану мигом перекрыла возможные возражения, — да, потому что Гистасп теперь тоже часть нашей семьи, Русса. Нравится тебе или нет, он наш зять. И если я накажу одного и помилую другого — я окажусь в плену пристрастий, которые может осуждать каждый. Пойми, наконец, я — Мать лагерей. Не мать Яввузов, а Мать лагерей. Единственная моя сила — в непоколебимости армии, её преданности и дисциплине. Дисциплина армии в том, что за всякий поступок неминуемо следует или награда, или наказание. И сейчас вы оба должны быть наказаны.

— Но я твой брат, Бансабира! И, главное, я сделал это во имя твоего же блага! Как я мог и дальше закрывать глаза на то, как жестоко ты ошибаешься насчет Гистаспа, зная, какой опасностью он угрожает тебе?!

Бансабира улыбнулась, положив ладонь на братскую щеку:

— Поверь, я не ошибаюсь насчет Гистаспа. И, пожалуй, никогда не ошибалась, — с долей грусти добавила танша.

— Бансабира…

— Речь не о нем сейчас. Если на то пошло, решение сместить Гистаспа с должности генерала я приняла год назад.

— Что?

Выходит, желаемое давно у него в руке, впал в недоумение Русса, и он просто по незнанию продолжал действовать опрометчиво?

— Пост генерала займет Бирхан.

— Но Бирхан возглавляет военную академию Яввузов дольше, чем я живу!

— Поэтому он отличный военный наставник, — согласилась Бансабира. — Это далеко не то же самое, что военачальник, я понимаю. Но он отлично умеет организовать дисциплину среди огромнейшего количества ребят. Его опыт бесценен, и я надеялась, что он передаст его тебе.

Русса обомлел, вытягиваясь в лице.

— Ты серьезно, сестра?

— Это твое место, Русса. Основы искусства стратегии Бирхан все равно постиг. Его заместителем я назначу Серта — тот отлично знает меня и безупречно реагирует на приказы, отстаивая мои интересы. Подсказывая Бирхану, он сумеет довести его до совершенства в тактических решениях, или, по крайней мере, сумеет вовремя сообщить, что что-то пошло не так. А ты возглавишь академию и научишься по-настоящему дисциплинировать солдат, станешь лучше разбираться в воинских талантах каждого. Этому не обучиться, возглавляя «меднотелых», которые в сравнении с любым, пусть даже опытным солдатом, бесстрашны и вымуштрованы, как легендарные герои древности. Нельзя обучиться доить коров, поедая масло, — веско подбила Бансабира.

Русса уставился на сестру с изумлением: доходчиво.

— И потом, — продолжала танша, — в академии как раз взращивают «меднотелых», офицеров, рядовых, и даже женские подразделения сейчас тренируют там. Принципиально важно, чтобы все они были не только славными воинами, но и неукоснительно преданными подданными. Чувства верности и привязанности может взрастить только человек, который сам предан до глубины души, — нежно заговорила женщина, касаясь его лица.

На этих словах Русса воссиял, зацвел, как ландыш, и, ласкаясь, потерся о руку на своей щеке.

— Наконец, Раду — самый могучий из всех «меднотелых», и было бы логично, чтобы именно он возглавил их пятитысячную гвардию, главная задача которой — костьми лечь, но обезопасить мою жизнь. А малый отряд телохранителей — с ним справится и Вал. Он отлично подходит для этой должности, как знаток в должностных перестановках.

Русса смотрел на Бану с восхищением: как? Как она всегда ухитряется предусматривать все? Учитывать чужие погрешности, мотивы, чувства, достоинства? Как прилаживает к выгоде сильные стороны одних, пряча за таковыми слабости других и наоборот? Это и есть дар управителя? Или все еще дар полководца?

Русса терялся в догадках.

— Бансабира, — зашептал брат трогательно, притягивая сестру за плечи. — Это… это просто удивительно. Я с радостью приму…

— Разве я не сказала, что ты все испортил? — вдруг осадила сестра, скидывая мужские руки с плеч. Она отошла и отвернулась. — Я назначу тебя комендантом академии только после того, как твоя верность моим приказам снова будет вне сомнений.

— Но я…

— Отправляйся на границу с Раггарами. Возьми две тысячи человек, из них три сотни — «меднотелыми», и возглавь местные гарнизоны. Только когда неприятности с Золотым домом будут исчерпаны, Русса, я верну тебе достоинство, сравнимое с тем, которое ты имел, будучи командиром моей гвардии.

Действительно, сравнимое. Так уж повелось в Пурпурном танааре, что среди всей воинской орды было три человека, имевших право беспокоить тана в абсолютно любое время дня и ночи: командир «меднотелых», глава флота и комендант военной академии. Даже капитан разведки, едва ли не самого важного подразделения в любой армии, имел четкие сроки для беспокойства тана — между заходом и восходом солнца.

Русса закусил губу и приблизился к Бану со спины. Крепко-крепко обнял.

— Как скажешь. Я сделаю, как ты скажешь.

Бансабира прикрыла глаза, накрыв сжимавшие её руки.

— Знаешь, в моей жизни есть несколько человек, которым я доверяю. Это Гистасп, — Русса вздрогнул, но перебивать не стал. — Это Тахбир, Ном-Корабел, Рамир, Ул, Сагромах. Это Адна и даже, если подумать, Дан. Дан дурак и идиот, но он не предатель.

Бансабира слышала, как брат усмехнулся где-то рядом с её ухом.

— Есть те, на кого я могу положиться — это Гистасп, — Русса вздрогнул снова и снова смолчал, — Бугут, Серт, командир моей разведки, Вал, Шухран и Раду.

Русса почувствовал, как робко шевельнулась Бансабира.

— Есть те, кого я люблю, — тихонько разоткровенничалась сестра. — Это был наш отец, это была Шавна, о которой ты ничего не знаешь, это Сагромах, и, как ни смешно, Ном-Корабел, мой дед и Серт.

Русса вздохнул, плотнее сжав сестру в объятиях.

— И есть только один человек, которому я доверяю, на которого полагаюсь и которого люблю, — Бансабира шевельнулась в мужских руках и обернулась к Руссе, посмотрев прямо в лицо. — Это ты. Так зачем ты все испортил? Почему сейчас, чтобы сохранить власть, я вынуждена отослать единственного человека, который никогда не сделает мне зла и всегда пригреет на груди? В котором бьется такое же, как у меня сердце и течет одинаковая с моей кровь?

— Бану! — всхлипнул Русса. Её голос, нерв, чувства — все достигли самых недр сердца.

Он не смог найти никаких слов, только крепче обнимая сестру. Поэтому слово снова взяла танша:

— Сегодня поужинаешь со мной. Потом надлежит собираться.

Русса кивнул.

— Можно я возьму с собой Раду? С ним мне, честно сказать, надежнее.

Бану улыбнулась самым краешком губ — чтобы смягчить категоричный отказ.

— Нет.

— Какова его участь? — тон сестры Русса уловил мгновенно и спросил тревожно, без иллюзий.

Бану не торопилась с ответом, указала на стол. Они принялись за еду: свежеиспеченные лепешки с творогом и зеленью, запеченное с овощами в соку мясо северного оленя, убитого вчера в зачертоговой чаще охотниками, яблоки, мед и чай. Все немного остыло. Руссе так нравилось больше — не обожжешься, а вот Бансабира любит горячую пищу — все повара чертога знали.

— Ему, как и тебе предстоит доказать мне, что он все еще может быть полезен.

— Каким образом? — уточнил бастард, отметив, что отныне речь о доверии не идет.

Бансабира набрала полную грудь воздуха, откладывая в сторону серебряную ложку для жаркого. Трудно сказать такое вслух впервые.

— Раду должен убить Этера Каамала.

Русса выронил кусок лепешки, который жевал в прикуску к мясу, и едва при этом не подавился. Но смолчал и тут же продолжил есть. Её цели — его цели. Пусть приказывает.

Русса и Маатхас встретились в полутора часах верхом от чертога. Признав друг друга, мужчины кратко разбили бивак, разделив на двоих поздний завтрак. Услышав новости, Сагромах сдержанно и вдумчиво кивнул.

— Жаль, что тебя не будет на нашей свадьбе, Русса. И Бану, я уверен, тоже жаль.

— Знаю. Поэтому прошу, — нахмурился Русса, глядя в черные глаза собеседника, — пусть она запомнит этот день как лучший. У Бану вряд ли было в жизни много хорошего. Уж стоящую свадьбу она заслужила.

— Тану заслужила больше, — улыбнулся Маатхас. — Я постараюсь дать ей все, что выше моих сил.

Интонации тана вызвали в голове Руссы смелую догадку.

— Ты был с ней? — без тени упрека осведомился бастард. Сагромах не стал увиливать.

— Был.

— Тогда женись скорее.

Маатхас ничего не ответил: всем так нравится ему указывать, что делать! Мужчины доели, и вскоре сподвижники убрали походный стол. Тан и бастард прощались, пожимая руки до локтя.

— Дорожи ею, Сагромах, — проникновенно шептал Русса на ухо будущему родичу. — Бану любит тебя.

Маатхас чуть отодвинулся, дрогнул.

— Она сама сказала? — по-мальчишески спросил тан с детской наивностью в глазах.

— Вчера вечером, — ухмыльнулся в ответ Русса и отпустил танскую руку. — Будь счастлив, Сагромах.

— Будь благословен, Русса. Я намекну Бану, чтоб не задерживала тебя на границе дольше положенного. Свалишь все на помощников и вернешься сюда.

«Когда у нас появится ребенок» — додумал тан, когда бастард Сабира Свирепого отъехал на полста шагов.

Гистаспа выпустили из темницы неожиданно и безо всяких объяснений. Первым делом генерал попытался увидеться с Матерью лагерей — надо внести ясность в происходящее. И попросить прощения за ту ребяческую драку с Руссой, к тому же при свидетелях. Дурак он был, что полез давать сдачи. Но ведь и так, сколько сдерживал бойцовские инстинкты. Что б его! Так прощения не просят…

Пока Гистасп фантазировал, что скажет танше при встрече, достиг её кабинета, деловито кивнул стоявшим на страже Атаму и еще какому-то «меднотелому», привычно широким шагом встал вплотную к двери… и был остановлен.

— Вы не можете войти, господин, — бездумно пялясь перед собой, отрапортовал Атам.

— Что ты сказал? — Гистасп так удивился, что даже вытянулся в лице.

— Вы не можете войти, господин, — так же безразлично выговорил «меднотелый». Тц! — прицокнул Гистасп. Второй стражник, имени которого Гистасп не помнил или не знал, держался не так убедительно и заметно трусил, настойчиво преграждая дорогу генералу.

Хм, вдруг насупился Гистасп. Атам оба раза назвал его «господином», а не генералом или командующим. Прежде такого не было. Или это своеобразная дань родству с Яввузами?

— Доложи тану, — он предпочел бы не развивать конфликт перед дверью. И так кругом оказался виноват.

— Никак не могу, господин, — отозвался Атам, не сводя широко открытых и невидящих глаз с противоположной стены. — Тану велела не беспокоить.

Гистасп вдруг испытал настойчивое желание по-детски топнуть ногой, ворваться с криком в кабинет, схватить таншу за плечи и заорать, что все это уже ни капельки не смешно! Что хватит его донимать своим паршивым характером и тыкать в дерьмо, как котенка! Он не маленький! И он тут, вообще-то, пострадавшая сторона!

Но Гистасп только конвульсивно шевельнулся, когда мышцы непроизвольно сократились, откликаясь на сиюминутный замысел куда-то идти. Дрогнув, оглядел стражников, неестественно обернулся и зашагал по коридору, просто чтобы хоть куда-то двигаться.

Следующим пунктом были покои с ожидавшей там Иттаей. Жена встретила восторженно и радушно. Боги, Бансабира явно из редкой породы параноидальных деспотов и садистов: постоянно заставляет её, Иттаю, расставаться с любимым. Это же попросту бесчеловечно, так издеваться над женским сердцем! — заходилась Иттая, прижимаясь к груди мужа. Тот отодвинул её аккуратно, но непререкаемо, и заявил, что трепать имя тану за спиной госпожи не позволит даже ей.

Когда Гистасп сказал, что должен переодеться и заняться делами, Иттая побелела. Ну нет, сейчас начнется: «Не уходи!», «Какие дела?! Мы не виделись месяц!» и все в этом духе. Предвкушая скандал, Гистасп, изнывая, закатил глаза.

Однако, вопреки его ожиданиям, Иттая лишь обижено заметила, что и не знала о наличии у мужа «теперь каких-то дел». Гистасп ничего не понял, переоделся, поцеловал Иттаю в губы — коротко, чтобы отвязаться, и вышел на улицу. Не время просиживать штаны.

И только когда мужчина рванулся узнавать об обстановке в корпусах «меднотелых», делах в академии, о патрулях в городе и успехах в тренировках личной охраны танши, он понял, что все неизвестным образом изменилось.

Его не подпустили даже близко.

За ближайшим ужином, сидя с таншей за одним столом, как член семьи, Гистасп пытался поднять разговор о насущном, но танша скроила такую физиономию, будто вообще впервые видела этого человека и никак не могла взять в толк, кто его сюда позвал. Гистасп взбесился, но удержал себя в руках.

Только после ужина Бансабира сама посмотрела альбиносу в глаза и потребовала:

— Ко мне.

Оказавшись в кабинете госпожи, Гистасп первый раз на своей памяти даже не ждал, что ему предложат сесть. Что ж, пусть будет, как угодно. Если на то пошло, он будет оправдываться, твердо решил Гистасп, будет объяснять, опровергать, защищаться и клянчить помилование, если потребуется. Но выживет и останется вхож в эту спальню: его путь рядом с Матерью лагерей едва начался.

Бансабира, меж тем, спокойно расположилась, где обычно. Повисло тугое, как лук из роговых пластин, молчание. Бансабира измаялась за этот месяц, и теперь не знала, как начать. В кабинет неожиданно ввалился Дан, большой, взъерошенный, превративший ситуацию в еще более нелепую.

— Тану! — загремел он, не пожелав разбираться, что к чему. — Там тан…

Мускулы в лице танши, наконец-то, хоть немного дрогнули — и Бану приняла привычный безразлично-презрительный ко всему вид.

— Займись пока сам, — отозвалась, смекая, о каком тане речь. Сделала жест, чтобы Дан убрался. Тот не медлил.

Гистасп за это время набрался смелости. Хвала Праматери, танша решила все прояснить наедине.

— Судя по тому, с чем я столкнулся сегодня, я больше не генерал, — протянул альбинос.

Увиливать не было смысла.

— Да, — теряя интерес, обронила Бану и уткнулась в какие-то бумаги на столе. Исключительно, чтобы произвести впечатление абсолютного равнодушия к происходящему.

Гистасп сглотнул. Это все? Все, что он заслужил за годы верной службы? «Да»? И причем таким тоном, будто его, Гистаспа, вообще тут нет! Мужчина усмехнулся — чего и следовало ожидать. Он мог просить пощады и оправдываться, но верить, что объяснять свои поступки возьмется она, Мать лагерей, было элементарно абсурдно.

— Я могу узнать, почему? — спросил безо всякой надежды и с неугасимой горечью досады, растекающейся до кончиков пальцев.

Бансабира поглядела на альбиноса с тем вопросом, из-за которого её окружение зачастую чувствовало себя неуклюжими криворукими недоумками: «Разве не очевидно?».

— Потому что у меня в армии и без тебя есть стоящие генералы, — снизошла тану.

Гистасп окончательно остолбенел. Почти бесцветные зрачки утратили всякое выражение, придавая мужчине вид человека, потерявшего память. Он глядел на непроницаемое лицо танши, безрезультатно пытаясь что-то сказать.

Бансабира поерзала в кресле, ощущая, как от долгого в нем пребывания за последние несколько дней затекла поясница. Повертелась так и эдак, выбирая позу поудобнее, и в оконцовке расположилась чуть боком, перекинув ноги через правый подлокотник. Неторопливо, будто никого другого в кабинете больше не было, принялась дальше читать какую-то околесицу, назначение которой тот же Гистасп далеко не всегда мог объяснить.

Да священные волки Нанданы! — вспылила Бану в душе. Невозможно делать вид, будто ей в самом деле все равно!

Листки в пальцах дрогнули, Бану, неосторожно их смяв, отстранилась и, бросив на альбиноса краткий взгляд, вполголоса заметила:

— А вот стоящего советника нет ни одного.

Гистасп чуть пошевелился.

— Чт-что вы сказали? — заикнулся он.

— Ты оглох в темнице от сырости?

Гистасп мотнул головой: голос пока не подчинялся.

— На тебя нападали больше года, — принялась объяснять Бану. — Теперь, когда все вылилось в открытый конфликт с моим братом и, к тому же, задело смерть отца, в армии, по крайней мере, среди офицеров, все точно разделятся: за тебя и за Руссу. А если поделятся офицеры, непроизвольно поделятся остальные. Русса, конечно, сглупил, — в сердцах бросила танша, стремительно сбрасывая ноги, разворачиваясь к столу всем корпусом и швыряя злополучные бумаги. — Признаться честно, я всегда думала, что заслуживаю врагов поумней.

— И более чужих? — продолжил Гистасп. — Русса ведь не враг.

— В том и дело. Но он бросил камень в озеро, полное чудищ. Невозможно нравится всем, это ясно. Меня вот ненавидит большинство хатов, поскольку я беспощадно отнимаю их золото. Но обожает армия, поскольку я не жалею этого золота для них — в разумных пределах. А зачем продаваться хатам и быть в глазах остальных проклятыми предателями, если можно помогать мне выбивать золото из хатов силой и быть отважными бойцами, элитными частями или даже героями?

Гистасп затруднился ответить, хотя бы потому, что не мог уловить, как сказанное связано с происходящим в конкретно его судьбе.

— С твоей ситуацией все гораздо хуже, — по-прежнему рассуждала Бану. — За Руссой последует кто-нибудь еще, кто захочет за что-нибудь с тобой поквитаться, а потом еще и еще. Идиоты, знаешь, никогда не переводятся, инициативные идиоты — особенно. И как бы здорово я ни подготовилась к битве с раману Тахивран, мне не победить, если в нужный момент одного из моих генералов никто не станет слушаться.

Закусив губу, Гистасп кивнул и уставился в пол. Если бы он только раньше распознал наверняка, кто добивается его гибели. Если бы смог предотвратить все в одиночку, всего происходящего можно было бы избежать. Если бы он только не заблуждался насчет Тала, был умнее, не зацикливался на нелепой догадке… Кретин!

— С другой стороны, — продолжала Бансабира, — я не могу потерять тебя. Ты слишком умен, Гистасп. И ты, — Бану взяла, наконец, тон помягче, — ты мой друг.

Гистасп беспричинно улыбнулся. Праматерь, что с ним сделала жизнь?! Расцветает от похвалы девчонки, годящейся ему в дочери! Но ведь сам выбрал.

Бансабира, наконец, мотнула головой в сторону пустующего стула по другую сторону стола. Гистасп приблизился осторожно и охотно сел.

— Половина хорошего совета — знание того, где его взять. Мне нужен твой совет, Гистасп. Никто и никогда не помогал мне в этом так хорошо и добросовестно.

— Порой, и я не находил для вас нужных решений, — справедливость требовала напомнить ей несколько ситуаций.

— И в этом ты тоже единственный. Когда ты совсем не знал, что делать, ты разделял со мной ответственность за то, что придумывала делать я.

Наконец, мужчина вздохнул.

— Значит, — все еще немного робко уточнил альбинос, — теперь я ваш советник?

Бансабира тоже вдруг улыбнулась:

— Именно. Маджруху поручено следить, чтобы в скрипториях сделали копии указа о твоем назначении, сколько получится. С этого дня ты — советник, которому следует помнить, — снова взяв строгий тон, акцентировала женщина, — от кого зависит его жизнь.

Гистасп кивнул: он и прежде не забывал.

— Дружба с сюзереном — самая трудная из всех.

— И самая выгодная, — вполголоса заметил танша.

Гистасп засмеялся в открытую: точно. То, что он был генералом, все равно никто не забудет, и его слово в воинских рядах по-прежнему будет иметь вес. Влияние в невоенных вопросах возрастет, а риск помереть в авангарде в какой-нибудь заварухе практически сведен к нулю. Ну да, он больше не распоряжается войсками, но, положа руку на грудь: кто и когда на его памяти распоряжался ордами пурпурных, кроме Сабира и Бану?

— Что ж, — Гистасп набрал полную воздуха грудь, — я присягал вам уже, но позвольте дать повторную клятву. Сим клянусь быть полезным всем, чем располагаю, могу и не могу Матери лагерей, тану Яввуз Бансабире. Это честь для меня, — он улыбнулся шире. — Право, я уже был готов идти на публичную плаху на рыночной площади, а тут … Вы умеете удивить, — шепнул альбинос. — Да благословит вас Кровавая Мать Сумерек!

Из недр груди Гистаспа по всему телу разлилась и ударила в голову безудержная волна радости. Той самой, какую испытываешь, достигая жизни, которая всегда представлялась идеальной.

Однако следующая фраза танши озадачила советника.

— Если всерьез думаешь, будто я чего-то не знала о твоей роли в участи отца, — Бану чуть наклонила голову, и в её взгляде на миг мелькнуло снисхождение, — ты совершенно ничего не смог обо мне узнать за время, что провел рядом.

Мужчина подобрался судорожно.

— Думаешь, Русса единственный прочесывал лес в поисках злосчастного растерзанного кабана? Ведь ты же убил его, чтобы спасти моего отца. И хотя ты помчался с телом Сабира в лагерь, следы убитого животного должны были остаться. Или хотя бы следы удирающего раненого зверя там, где мы нашли человеческую кровь.

Гистасп, как рыба, беззвучно открыл рот.

— Ты столько раз оговаривался, и я все ждала, когда наберешься смелости. Знаешь, это многого бы стоило — зайди ты ко мне в кабинет и скажи, глядя прямо в глаза, что убил Сабира Свирепого.

Гистасп дрогнул, подивившись неуместной мечтательности в женском голосе. В сердце залегло приятное чувство: она верила в его храбрость.

— Где был твой самый серьезный прокол?

Альбинос едва заметно качнул головой, а потом спохватился и предположил:

— Плечо подводило тана хуже самого никчемного солдата, конь дернул, Сабир не удержал поводья… — Гистасп прикрыл глаза, вспоминая свои объяснения. — Вы знали, что тан Сабир Свирепый мог управляться с любым конем без поводьев вообще.

Бансабира мрачно облизнулась:

— И без стремян.

Сабир всерьез скрывал таланты в верховой езде, демонстрируя разве что ближайшим доверенным мечам да дочери, когда та была совсем крохой и едва ли помнила. Потому что, если об этом будут говорить все, повторял тан, во всяком сражении от него можно ждать, что вот сейчас тан бросит поводья и будет стрелять из лука, или умудрится взяться за копье, или даже возьмет два одноручника. А неожиданность всегда предоставляет свои несравненные преимущества. Конечно, в Ясе были выдающиеся конники, но с годами сноровка утрачивалась у большинства. Сабир оказался исключением. В конце концов, именно с его примера Бансабира уже в пять бесстрашно вскарабкивалась на лошадь, цепляясь за гриву, и Сабир тогда только и успевал вскочить в седло позади дочки.

Гистасп обреченно выдохнул: отпираться бессмысленно.

— По… почему я…

— А что бы я выиграла от твоей казни? — Бану поняла Гистаспа молниеносно. — Мой отец бы все равно не воскрес.

— Умоляю! — Гистасп вскочил на ноги, оперся на стол ладонями, горячо смотрел Бансабире в глаза. — Умоляю, поймите, почему я так поступил! Я был вынужден!

— Конечно, какие у тебя были альтернативы? — с таким пониманием отозвалась танша, что Гистаспа едва не вывернуло наизнанку.

Он заставил себя продолжать:

— Пожалуйста, тану. Дайте мне возможность объяснить.

Бансабира всматривалась в его лицо и понимала: Гистасп давно держал в себе это признание, изводился им. Как прежде еще дольше изводился необходимостью выбирать между ними — Сабиром и его дочерью. Она стерла эмоции с лица: Гистасп заслужил хотя бы быть выслушанным.

— Если бы вернулись вместе с Сабиром, он бы подавил вас, это же очевидно! Рано или поздно вам бы осточертело жить по его воле, и разгорелся бы семейный конфликт! Всякий, кто видел вас с отцом вблизи, мог понять: как соправители вы бы никогда не ужились! Русса бы делился между чувством вины перед вами и этой его щенячьей сыновьей преданностью, — цинично выплюнул альбинос. — Вы и покойный тан взаимно разочаровались бы друг в друге, и в итоге в выгоде остался бы только Адар, потому что, скрепя сердце, Сабир завещал бы танаар ему! И потом… Дойдя до Гавани Теней, вы не выказывали никакого желания сменить династию Яасдур на династию Яввуз. Узнай об этом остальные таны, вас сочли бы выскочкой, которая только бахвалится силой, но не может на деле ничего. А если бы все-таки узурпировали власть — сочли бы выскочкой, которая пытается отбить себе неположенное, и это спровоцировало бы новую волну боевых действий. Север был гол, его взяли бы налетом, а остальным до вас было бы рукой подать! Ну скажите, разве вам тогда не был нужен повод, чтобы наскоро уехать домой?! — Гистасп, наконец, взвиваясь, вытянулся в струну. — И, скажите, — он вдруг попросил, самым настоящим образом заумолял, — вы же понимаете…

Он потерял контроль над собой и просто замолчал. Понимает, кивнула Бану. Понимает, что от чудовищной необходимости выбирать между ними Гистасп поседел — просто он альбинос, и этого никто не заметил. Бансабира не смогла не улыбнуться: он восхитителен, как никто. Он самый удивительный из людей, если мог все эти годы так владеть собой и при этом так терзаться совестью. А что до отца… Гистасп все сказал правильно: она сама едва ли не теми же словами когда-то объясняла это Аймару Дайхатту.

— Вот потому ты и жив, — обронила танша, убедившись, что мужчина закончил. — Ты понимаешь ход моих мыслей. Ты не предавал Яввузов, но при этом остался верен мне, и я могу не опасаться, что кто-нибудь из родственников переманит тебя посулами. Твои твердые принципы позволили тебе выжить. Любая последующая месть теряла смысл. К тому же, оставалось много всего, с чем я всерьез боялась не разобраться. Чужой чертог, чужие люди, не знающие меня и вряд ли жаждущие подчинения. Я бы не обошлась без опытного помощника. И, как видишь, не ошиблась, — заговорила Бану деловито. — Ты помог мне раздавить Отана и таким образом обессилить Адара, лишив надежд на танское кресло. Тем же ты помог приструнить Видарну. Теперь женился на Иттае, и это позволит мне контролировать ее, Тахбира и главное Тала. Сейчас они выглядят покладистыми, но, кто знает?

Уж он-то знает, нашел силы усмехнуться в душе Гистасп, не перебивая.

— Даже нынешний твой поступок совсем не повлек за собой никаких серьезных осложнений, наоборот! — оживилась Бансабира. — Я нашла людей, которым скину текущую грязную работу. Русса прижмет на границе Раггаров, и так хоть раз в жизни окажется полезен, а Раду убьет Этера Каамала. Либо отмоются, либо понесут заслуженное наказание, все как нельзя лучше, не так ли? — не дожидаясь ответа, танша резюмировала. — Словом, ваша ссора оказалась как всегда вовремя. Ты вообще зачастую поступаешь ко времени.

Гистасп, дослушав, окончательно сравнялся цветом лица с мрамором. Он сглотнул, заведомо предчувствуя, что услышит сейчас.

— Все верно, Гистасп, — усмехнулась танша. — Я помиловала тебя…

Гистасп не выдержал и зажмурился.

— … из жалости к себе.

Она не сводила с альбиноса глаз. Тот сжался, сцепив кулаки, стиснув зубы, боясь взглянуть правде в лицо. Вскинул голову, будто перещемило меж позвонков. Бану наблюдала с интересом и сочувствием, но иначе было нельзя: ей пережить поступок Гистаспа было ничуть не легче, чем ему на него решиться. Гистасп обязан сейчас страдать хотя бы от растоптанного достоинства.

— Зато все, что ты сделал после возвращения в чертог, ты сделал правильно, Гистасп, — выдохнула женщина. — И был полезен, как никто. Даже Юдейр так не сгодился ни разу.

— Стало быть, я жив только до тех пор, пока нужен?

Бану посмотрела изумленно:

— А что такого? Если Русса не справится на границе, я заменю его кем-то еще. Если Раду убьют Каамалы, заменю его. Если я не рожу Сагромаху ребенка, он заменит меня. Если я позволю кому-нибудь завоевать крепость на своих землях или не пойду отбивать её обратно, меня заменит танаар. В вопросе полезности, Гистасп, люди мало отличаются от мебели. Когда стул под тобой сломан, и ты не можешь на него сесть, разве ты не меняешь его на другой?

Он смотрел на неё по-настоящему открыто.

— Мне казалось, я многое о вас знаю, но… вы беспримерно жестоки.

— Мы оба страшные люди, Гистасп, — танша не стала отпираться. — Для человека, который любит меня столько лет, твой поступок тоже лежит за гранью оправданий.

Гистасп не отнекивался.

— В таком случае, я сумею быть вам нужным.

— Гистасп…

— Я. БУДУ. НУЖЕН! — заорал советник, с каждым словом вколачивая в стол кулаки. От неожиданности Бансабира дернулась назад. Глаза будто сами расширились. — Даже если у меня не будет совета для вас, я буду нужен. Вот увидите. — Он решительно бросил вызов.

Дурень.

— И как же? — тану, оглушенная его напористостью, осведомилась почти безынтересно.

— Я буду делать ту работу, которую больше некому поручить, — пригвоздил Гистасп. Он бросил на жертвенный алтарь слишком многое, чтобы теперь, увидев начало восхождения госпожи, отказаться быть рядом. Если такова цена — пусть. На его памяти один малый уже заплатил подобную, и не похоже, чтобы жалел.

— Когда не смогу быть вашим советником, я стану вашей рукой из тени, — еще тверже заявил Гистасп.

Бану выгнула брови: ой ли? Она поднялась, и чуть вздернула голову.

— Прости, но для этой работы у меня уже есть Юдейр.

— Я сумею быть вам нужен! — снова сорвался альбинос.

— Ты уже мне нужен, Гистасп, — успокоила женщина. — Не драматизируй и услышь, наконец. Ты нужен мне как советник. Не как рука из тени — как голос. Не как подчиненный — как товарищ и друг. Разве то, что ты до сих пор жив, несмотря ни на что, ничего не доказало тебе? Но выпустить одного из вас раньше другого я просто не могла.

— Тогда как же… — Гистасп смотрел на таншу глазами кота, которому оторвали хвост.

Женщина встала, обошла стол и положила Гистаспу руку на плечо.

— Тебе надо подумать обо всем.

— Тану…

— Бану? — в кабинет заявился Сагромах, быстро переводя глаза с одного собеседника на другого. — Что тут происходит? Я помешал?

Бансабира с благодарностью в душе перевела глаза на Сагромаха. Он как никогда вовремя. Или, усмехнулась танша, если точнее — он как всегда вовремя.

— Нисколько, — учтиво кивнула Бану, возвращаясь за стол, — мой советник как раз собирался оповестить Раду о его новых обязанностях.

— Раду… — начал Гистасп.

— Скажи, что у него самое большое — год. И поторопи Маджруха, о твоем назначении должно быть объявлено как можно скорее.

— Та…

— Не беспокой меня.

Гистасп скрипнул зубами. Все вопросы, все протесты — все придется отложить или забыть. Он жив. О большем в подобной ситуации и мечтать не следует. Да и… если подумать… Он, похоже, станет вполне счастлив, когда придет в себя?

— Слушаюсь.

Альбинос кивнул — Бансабире, прощаясь, Сагромаху в приветствие — и покинул кабинет. Выйдя за дверь, широко улыбнулся. Танша сколько угодно может строить из себя бесчувственную рыбину, но у неё горячее сердце, и оно всерьез привязалось ко многим людям.

— Да благословит тебя Мать Сумерек, — протянул тан, отстранившись от губ невесты и прижав Бану к себе.

— И тебя.

Сагромах привез новости: Хабуру были доверены последние приготовления. Семья Сагромаха тоже со всей прытью ввязалась в организацию мероприятия. Не все, конечно, были рады, что тан жениться. Некоторые давно смирились с его холостяцким образом жизни и надеялись увидеть свое имя в числе первых претендентов на солидное наследство Лазурного дома. Но в целом, большинство вздохнуло с облегчением: наличие ясной и прямой преемственности — всегда залог спокойствия. В противном случае дрязги промеж родичей Сагромаха после его кончины неминуемы. А воевать сейчас по-прежнему никому не хотелось.

Конечно, женитьба не дает потомства сама по себе, но она дает возможность заиметь таковое, притом, что имеет наибольшую значимость, законное. А в его наличии сомневаться не приходиться: с одной стороны, Бансабира Яввуз уже родила одного мальчишку, посреди войны причем, значит, не дохлая. С другой, с древних времен знают и лекари, и мудрые люди: когда все происходит по любви и для удовольствия, вероятность зачатия значительно выше. И если так, шептались тетки и двоюродные братья Сагромаха, поглядывая на тана, то за детьми в этом браке дело не встанет.

Сагромах перво-наперво приготовил письменные копии брачного договора, в котором прописал, что брак будет заключен совместными силами жрецов на границе двух танааров. После бракосочетания супруги обязуются поочередно проводить по три месяца в доме одного, потом другого, либо иной, оговорённый меж ними срок, вдвоем, если обстоятельства не требуют от каждого находится в собственном чертоге. Со временем в пункте бракосочетания должен быть возведен крупный хорошо укрепленный город, который будет еще одним пристанищем для встреч родственников и впоследствии станет резиденцией наследника, которому надлежит равно воспитываться при обоих домах. И, разумеется, в договоре было прописано, что наследник у обоих домов будет один, а, значит, его, Сагромаха, и её, Бансабиры, владычество — последний этап, когда Пурпурный и Лазурный танаары управляются порознь.

Тем не менее, гласил договор, на сегодняшний день дома управляются именно порознь. Каждый из супругов на обеих территориях обладает всеми правами и властью: распоряжаться казной, вершить справедливость, объявлять войну соседям. Но — и это главное — исключительно с одобрения законного хозяина дома, за которым в любом спорном вопросе на своих землях остается решающее слово.

— Я подумал, — прокомментировал Сагромах, видя изумленное лицо Бану, — ты захочешь иметь некоторую гарантию, что я не намереваюсь этим браком ограничивать твою свободу. Думаю, будет справедливо, если главой Пурпурного дома Яввузов будешь ты, а главой Маатхасов — я.

Бансабира согласилась снаружи — и распереживалась в душе: он и впрямь хорошо её изучил. Хорошо и заблаговременно.

Сагромах без труда прочел в изумрудных глазах приятное удивление и широко самодовольно улыбнулся. Живи сам и дай жить другому — вот единственная философия жизни, в которую верит его избранница. А раз так, ему, Сагромаху, подобная позиция тоже идеально подходит.

— Это все копии? — уточнила Бансабира, разглядывая четыре документа.

Сагромах кивнул: для каждого из них, и для лаванов с каждой подписывающей стороны. Удовлетворенная его ответом, Бансабира деловито кивнула, взяла перо (удачно, что Сагромах с бумагами по приезду нашел её именно в кабинете), окунула в чернильницу и добавила еще один обязательный пункт: поскольку неизбежно объединение домов (в виду того, что наличие двух разных наследников может со временем повлечь серьезные взаимные притязания и спровоцировать военные действия), следует также сменить знамена и гербы на новые, объединяющие символику обоих танааров.

Сагромах в очередной раз улыбнулся её проницательности (казалось бы, на этот раз ему удалось все продумать наперед). Между тем, Бану аккуратно подписала все бумаги прямо напротив заверения будущего супруга.

Увидев, как решительно Бансабира подписывает пергамент, Сагромах немного вздрогнул, попытался остановить: сначала её лаваны должны ознакомиться с текстом! Только когда законоведы проверят, что подвоха нет…

— Брось, — отмахнулась Бану, перебивая. — Я подписала за последнее время столько бумаг, что любую погрешность или подвох учую по запаху высохших чернил.

Закончив, Бану оглядела результат: под текстом соглашения после записи «Глава Лазурного дома Маатхас» значилось «Я, Сагромах», после записи «Глава Пурпурного дома Яввуз» стояло «Я, Бансабира». Ниже стояла подпись главы клана законоведов со стороны Маатхаса, и оставалось только послать за главой Яани, с чем Бансабира не стала медлить.

Когда лаван Яани, подтвердив подлинность и абсолютную законность предоставленных бумаг, подписал все четыре и с поклоном удалился из танского кабинета, Бансабира вгляделась на листок, не в силах осознать, что это правда. Растерянная, она, не сводя глаз с разложенных пергаментов, потерла губы бледными мозолистыми пальцами, будто это движение могло вернуть чувство реальности.

Сагромах наблюдал с самым настоящим умилением. Бану стояла, опустив голову, и тан не видел наверняка, но мог поклясться: её глаза сейчас блестят от слез. Любопытство брало верх. Маатхас подошел к женщине сбоку, положил на плечо тяжелую ладонь, заставляя повернуться.

С трудом проглотил ком в горле.

Маатхас переживал, когда мчался сюда, наскоро поручив Хабуру «заканчивать все». Его подстегивало письмо Бану, что ей более невыносимо его отсутствие. Оно окрыляло коня и бесстрашило Сагромаха. Но чем ближе становились ступени парадной лестницы чертога Яввузов, тем сильнее он понимал, что никаким трепетом не скрыть волнение. Он переживал, что, прочитав соглашение, Бану усмехнется ему в лицо. Скажет, что он ничего о ней не знает (и, не дайте Боги, окажется права), раз осмелился предложить подобный договор. Скажет, что, оказывается, он, Сагромах, не уважает её ни капли. Или вообще, что наличие подобного договора оскорбляет её чувства (вот тут бы Сагромах, пожалуй, вообще не поверил собственному восторгу).

Но все прошло изумительно. И то, что лаваны Яани, дальние родичи танши теперь жили в чертоге, тоже оказалось невиданной удачей. Судьба благоволила им. Судьба вознаграждала его, Сагромаха Маатхаса, за такое долгое, преданное и болезненное одиночеством ожидание. Вознаграждала всей их будущей совместной жизнью — и именно этим моментом.

Сколько … лет! Сколько лет он ждал его, и идеальнее бы не придумал. Потом, конечно, будет день торжественнее, величественнее. Бансабира будет в каком-нибудь роскошном пурпурном платье, а не в военных штанах и походной тунике, как сейчас. Он, Сагромах, будет облачен в дорогой лазурный плащ, отороченный песцом или горностаем, а не как сейчас, в измятой белой рубахе, оттеняющей смуглую кожу, черные в беспорядке волосы и обескураженные происходящим глаза. Рядом будут их семьи и друзья — люди, которые искреннее порадуются и посмеются: стоило ли так тянуть? Разве не ясно было всем — бесчисленным охранникам, командирам, генералам, советникам, молочным братьям и сестрам и кому-то там еще — к чему Бансабиру и Сагромаха вело провиденье?

Тогда, в тот торжественный день, их имена будут славить, на них возложат надежды, которые вряд ли под силу воплотить хоть кому-нибудь. Будет еще труднее справляться с чувствами и …

Сагромах положил ладонь Бансабире на щеку, еще немного приподнимая её лицо: воистину довести женщину до трепетной дрожи лишь поступком стократ сложнее и ценнее, чем подарить тысячу ночей.

— Еще остаются какие-то условности, — заговорил Сагромах севшим голосом, неотрывно глядя Бану в глаза, — но это уже не имеет значения, Бану. Мы женаты.

И тут же засмеялся: право, Бану так трогательно и так забавно вздрогнула от его слов. Попыталась отстраниться, будто убежать. Трусиха! Ничего. Сагромаху удалось приучить таншу к собственным чувствам, не за один год, но удалось. Значит, и теперь все будет хорошо.

Тан приобнял Бану свободной рукой, наклонился и неторопливо поцеловал — передавая, насколько можно, всю глубину чувств и легонько царапая отросшей в пути щетиной.

Таяла осень, и на севере неуклонно холодало.

Но на памяти всех подданных Пурпурного дома, никогда в родных землях не было так тепло.

С началом ноября, всячески напутствуя, Бансабира и Сив отдали Иввани Дайхатту, повторно прибывшему в чертог Яввузов. Договор был давно подписан и оставалась торжественная церемония. Жрецы осветили брак, родственники воссели за свадебный стол. Сагромах расположился рядом с Бану — если не на правах мужа, то уж точно жениха. Хотя об их брачном соглашении было, насколько возможно, широко объявлено.

Дайхатт и Сагромах обменялись взаимными взглядами — при первой встрече, затем в середине праздника. Дайхатт прибыл за ночь до свадьбы, и в паре скупых фраз мужчины решили, что свои вопросы они обсудят позже, когда всем будет не до них.

Например, сейчас, деловито кивнул в сторону выхода Дайхатт. Он вышел первым, Сагромах, чтобы не привлекать внимания танши, которая как раз отвлеклась на разговор с новобрачной, чуть позже.

Встретились на лоджии. Дайхатт стоял, распрямившись, и глядел в ночное небо. Под одной его рукой стоял бронзовый кубок с вином, который тан прихватил с собой из главной залы. Широкой ладонью он накрыл сосуд, будто опираясь на него. Сагромах, подойдя ближе, бросил взгляд на напряженную кисть будущего свояка. Ситуация мало приятная, и, что еще хуже, лишь первая в череде бесконечного множества их неминуемых встреч.

Сагромах тоже устремил в ночь задумчивый взгляд. До них доносились звуки празднования — весьма сдержанного, ведь роскошную свадьбу тан Дайхатт брал на себя хотя бы для того, чтобы как можно большим подданным представить новую тану Дайхатт, — долетали змеящиеся отсветы факелов, ложась на плечи, тенями облизывая крепкие мужские спины.

Рядом с Аймаром Сагромах как никогда остро чувствовал моложавость соперника. Никогда бы не подумал, что до тридцати и после тридцати могут так различаться. Но все выглядит правильным: Аймар моложе и женат на более юной из сестер. Маатхас мудрее и берет в супруги ту, что умнее и опытнее. И ведь все равно … Маатхас поджал губы: жаль, что он старше Бану так на много. Невероятная удача, что, имея шансы выбирать по всей стране, Бансабира предпочла его. Он вполне мог бы сгодится Бану в отцы, а по стечению обстоятельств, становится мужем.

— Думаю, нашей встречи в любом случае было не избежать, — обронил Маатхас.

— Точно, — скупо и дергано отозвался Аймар. — Если б Бану не отыскала этот выход, на твою свадьбу я бы явился без приглашения и во главе армии.

Сагромах качнул головой, поджав губы: палец Дайхатту в рот не клади. В годы Бойни с меньшим Дайхаттом он не пересекался, и ничего, кроме как о горячности молодого тана, Маатхас про Аймара не знал.

— Я рассчитывал поступить также, — ответил он деловито, и вдруг, как со стороны услышал, что говорит интонациями танши. — Бану, — вдумчиво протянул Сагромах. — Вы легко держитесь накоротке.

Аймар хлебнул вина и снова принялся вдавливать кубок в парапет. Это возвращало его в чувство.

— А как еще нам держаться? Её сын — мой двоюродный племянник, а сестра — моя жена.

— А я буду твоим свояком совсем скоро, — напомнил Сагромах. Неважно, с какими намерениями с ним хотел переговорить Аймар и хотел ли он вообще разговаривать (глядя на то, как нарочито пытался собеседник смять бронзовый сосуд, Сагромах на сей счет уверен не был), но сам тан Лазурного дома надеялся свести их враждебность к перемирию.

— Не торопись. Она показывала тебе наш договор?

— Да.

Сагромах отозвался коротко. Он был недоволен, когда несколько дней назад прочел условия альянса севера и юга. Но так он, во всяком случае, узнал, какие цели преследует Бану, и, недолго думая, согласился быть на её стороне. Без этого договоренность Бану и Аймара распадется, и тот и впрямь заявится на их свадьбу с ордами. Сейчас поддержать Дайхатта было лучшим решением. С тем, что настанет потом, потом Сагромах и будет разбираться.

— И ты согласен? — спросил Аймар, явно тяготясь возникшей паузой.

— Как видишь.

Аймар снова поднес к губам кубок, жадно припал, но уже через пару глотков влага закончилась. Мужчина чуть приподнял сосуд, встряхнул, ловя последние капли. Яды Шиады! Он с трудом сдержался, чтобы, замахнувшись, не бросить кубок куда подальше. Но он не один, и не даст заносчивому северянину думать, будто тот хоть как-то может бахвалиться победой.

— Это не твоя победа, Сагромах, — пригвоздил Аймар.

Сагромах так не считал, но спорить не стал:

— Это её выбор.

Аймар обернулся, пристально глянул на Сагромаха, и дальше говорил уже не столь взвинчено.

— Что ж, тогда пусть наградят тебя Боги терпением и мудростью, чтобы быть супругом Матери лагерей, Маатхас.

— Я знаю её едва ли не с рождения, Аймар. Не надо давать мне советы.

— Её или о ней? — ехидно оскалился южанин, поглядев на Маатхаса. Мужчины были примерно одного роста, так что смотреть в глаза получалось естественно.

— Не вздумай обидеть её, Сагромах, — Аймар не мог этого не сказать. — В конце концов, Бану мне теперь сестра.

— Иввани мне тоже, — Сагромах клацнул зубами. А что еще он мог ответить?! — Лучше беспокойся о ней. Твоя жена слишком юна, думаю, ей будет страшно и холодно уснуть в день свадьбы одной. А пока ты болтаешь со мной, так и случится.

— Я поимел десятки девственниц. Не надо давать мне советы, — повторяя недавний тон собеседника оскалился Аймар.

Сагромах, не ответив, пошел к двери, за которой скрывался проход, соединяющий лоджию и главную залу.

— Неужели не станешь возмущаться моей грубостью? — попытался намеренно подначить Дайхатт.

Сагромах остановился на полпути, обернулся, заставил себя улыбнуться как можно непринужденнее.

— Лучше вернусь к Бану. Время позднее, а я, в отличие от тебя, предпочитаю, чтобы моя женщина не засыпала в одиночестве.

У Дайхатта конвульсивно дернулись мышцы лица. Он безжалостно смял кубок в руке, как если бы тот был из сырой глины, клацнул зубами — но сдержался. Не дождавшись более развернутой реакции, Сагромах вернулся в зал.

Иввани ловила глазами Дайхатта все то время, которое он проводил не рядом с ней. Он определенно был совершенным, самым распрекрасным и чудесным из мужчин.

Когда Аймар оборачивался к ней и что-нибудь спрашивал, девушка непроизвольно придвигалась чуть ближе, чтобы поймать кожей его дыхание. Когда звал, чтобы сказать что-либо, Иввани откликалась живо, сверкая влюбленными глазами. Когда отвлекался, чтобы поговорить с Бану, следила за ним непрерывно, безотчетно облизывая губы и впервые испытывая непонятные ей желания. Когда якобы случайно касался руки, Иввани таяла перед ним, как ночь под натиском рассветных лучей.

Аймар был зол и с трудом мог сдерживать себя, чтобы не сорваться — на девчонке, Маатхасе или ком-то из своих. А лучше на Бану — все ведь из-за неё! Он заставлял себя вслушиваться в речь жены, чтобы хоть как-то отвлекаться от бушующего пламени внутри. Заговаривал с Бансабирой всякий раз, как удавалось, исключительно на зло Сагромаху. Наклонялся к уху танши и что-то говорил, безудержно хохотал над собственными шутками, жадно пил вино из кубка — делал все, чтобы казаться непристойно счастливым в день собственной свадьбы.

И когда стало совсем невмоготу находиться на этом сборище и дальше, Аймар кивнул Бану.

Иввани нарядили откровенно, почти призывно, в тонкое кружево длинного обтягивающего платья без рукавов. Девочка переминалась с ноги на ногу, ежилась, говорила служанкам, что холодно. Те, хихикая, только отвечали, что это ненадолго, и что супруг её непременно согреет.

Когда супруг вошел, Иввани втянула воздух до того судорожно, что получился всхлип — взволнованный и истеричный. Аймар скинул тяжелый пояс, стянул расшитую тунику через голову, как если бы это была походная рубаха, латанная десятки раз. Вид у него был совершенно неприветливый, и по одному его появлению Иввани поняла, что все как-то необратимо изменилось.

— Иввани, — она в последней надежде трепетно дернулась на голос, зовущий по имени.

Аймар приблизился к жене вплотную, нависая намеренно грозно, чтобы отпугнуть, разочаровать, заставить её убежать в дальний конец комнаты, сжаться и заскулить.

Но Иввани и правда чем-то походила на Бану. Ничего страшного, говорила она себе, Бансабира бы точно не испугалась. Что бы тут ни было, Бансабира бы не испугалась, твердила про себя девушка, едва ли представляя правду. Ничего такого страшного не будет. В их договоре прописано, что Аймар должен обходиться с ней, Иввани, хорошо.

О записи в договоре прекрасно помнил и Дайхатт. Он тяжело дышал, сжимал челюсти и смотрел на Иввани сверху-вниз такими глазами, будто во всем была виновата она одна. И разве ошибался? Если бы её просто не существовало, Бану не сыграла бы с ним в эту игру обманутого союзом ухажера! Ох, если бы эта девчонка вообще не появилась на свет! …

Не удержавшись, будто влекомый яростью, Дайхатт качнулся вперед и больно схватил Иввани за плечи. Сдавил едва ли не до треска в костях. Девчонка пискнула, заставляя себя смотреть Аймару в глаза. Хотя, видит Праматерь, именно сейчас больше всего захотелось зажмуриться и убежать куда-нибудь. Куда угодно! Лучше всего к маме. Залезть, как встарь, к ней под одеяло, и крепко заснуть.

Но над ней, пугая, нависал Аймар, и Иввани не знала, что вообще надо делать.

Делать ничего не пришлось. Аймар, наконец, взял себя в руки, встал к жене вплотную, склонившись, коротко поцеловал в губы.

— Ложись спать.

Она едва успела вздрогнуть от его прикосновения, а он уже отступил.

— Но, — неразборчиво шепнула девица, потянувшись рукой вслед отвернувшемуся мужчине.

— Что «но», Иввани? — Аймар сел на кровать и снял высокие сапоги из выдубленной кожи.

Вопрос застал врасплох. Сущность возражения девчонка всерьез затруднялась сформулировать.

— Я … подумала, — попыталась она, поскольку Аймар всем видом показывал, что ждал ответа. — Мы ведь же… — окончательно стушевалась и спрятала лицо за распущенными волосами, опустив голову, — женаты. И должны…

— Иметь наследника, — жестко оборвал Аймар, поднявшись с ложа. Он опять подошел к девушке, приподнял лицо за подбородок. — Так торопишься с этим? — заглянул в глаза.

Иввани отвела глаза, не зная, что сказать, что сделать, и почему вообще он не доволен сим обстоятельством.

— Но мне казалось, любой мужчина хочет…

— Запугать и изнасиловать тринадцатилетнюю девочку, которая видит его в третий раз и вряд ли вообще целовалась до сегодняшнего вечера?

От того, как прямо и грубо это говорил Аймар, Иввани делалось окончательно неловко. Она зарделась сильней и теперь готова была заплакать.

— С ваших уст …

— С твоих, Ив, — потребовал Дайхатт, мгновенно сократив дистанцию. Он ощупал взглядом её всю, с головы до ног. Девчонка заходилась мелкой дрожью.

Чуть отстранившись, тоном знатока Аймар добавил:

— Накинь что-нибудь, ты замерзла, — Иввани закусила губы. — И пойдем спать, я устал.

Иввани не шелохнулась. Аймар, вздохнув, чмокнул её в волосы на макушке, и демонстративно улегся отдыхать. Поерзал на кровати, устраиваясь поудобнее, натянул повыше одеяло — все-таки холодно у них тут, на севере.

Иввани помялась еще какое-то время, но, видя, что её дальнейшая судьба Аймара нисколько не занимает, неловко и с диким смущением забралась в кровать, чувствуя себя небывало неуклюжей и нерасторопной.

Аймар косился на происходящее одним глазом. Беспричинная ненависть по-прежнему изнутри колотилась о ребра. Судя по всему, Иввани только похожа на Бану — но не Бану. Она не даст ему существенный отпор и вряд ли посмеет нажаловаться кузине-госпоже, хотя бы потому, что прекрасно представляет, как для последней важен их брак. Так что сорваться на ней было чертовски соблазнительно.

И все же насилие — не слишком мужской поступок. К тому же, её кровь должны увидеть у него на родине, а не здесь, где все зависит от Матери лагерей. Так что Аймар отвернулся от Иввани и всем видом дал понять: он твердо намерен уснуть.

Они отбыли на следующее утро, тепло прощаясь со всеми. Бану шептала сестре на ухо слова одобрения и лучшие пожелания, продлевая их объятие насколько возможно.

Процессия держала коней шагом, и Иввани всю дорогу клевала носом: когда ты растерян, уснуть невероятно хлопотно.

А вот Дайхатт был необычайно бодр. Обычно приветливое лицо теперь выражало крайнюю сосредоточенность. Всю дорогу он размышлял об одном: если Бансабира и впрямь думает, что эта выходка с женитьбой на Иввани сойдет ей с рук, то ошибается. В прошлый раз он забыл былые обиды потому, что выгоды, открывавшиеся от этого забытья, были невиданно соблазнительны. Ну еще потому, что военные действия меж Черным и Пурпурным домами во многом были инициированы их отцами, за поступки которых дети ответственности не несли. Но теперь речь шла об их собственных отношениях, и каждый жест в них был сделан либо Аймаром, либо Бану. Свои Аймар считал благородными, поступки Бану находил предательством. И не гнусно назвать идиотом того, кто верит, будто тан Черного дома простит такое.

Чего бы там Бану ни хотела, он, Аймар, ей больше не помощник. И заложник в его руках, — Дайхатт искоса глянул на молодую жену, — что надо.

Крепость Валарт, расположенная на вершине одного из покатых холмов на границе Лазурного и Пурпурного танааров, была в неприглядном состоянии. В ходе Бойни Двенадцати Красок Раггары дважды доходили до этой твердыни и занимали, штурмуя безжалостно, выжигая прилегающие земли, круша и тараня массивные стены. И дважды северяне отбивали их обратно — с не меньшими потерями. За основным донжоном вытягивалась вверх, как копье, башня местных жрецов и звездочетов. В ней смогли пережить все ненастья многие окрестные вдовые и обездоленные семьи. На подземном этаже был тайный проход к озеру недалеко от крепости, чуть дальше в земли Маатхасов. О нем знали только местные, и именно этот доступ к воде и рыбе позволил крепости продержаться в дни третьей осады, когда оборонявшийся гарнизон отчаянно ждал подкреплений.

Почти год после Бойни здесь царило запустение, хотя Бансабира не поскупилась, выделив из вывезенных с югов средств массу золота на восстановление. Постепенно, с осознанием, что опасность миновала, люди снова стали выбираться за стены. В числе первых преобразований в этих землях Бансабира выбрала предприимчивого хата и наказала построить или отремонтировать самое простое и быстро возводимое жилье, чтобы расселить тех, у кого не осталось ничего. Следом велела восстановить в поселении рынок. Торговля — жизненная жила всего мира. Без неё невозможно никакое возрождение.

И хотя теперь подданные обоих домов, которые едва ли делали различия, кто какому именно присягал, приветствовали тану Яввуз дружелюбно, Бану, оглядываясь, видела, что работы здесь предстоит еще уйма. Создавать всегда тысячекратно труднее.

То, что для бракосочетания танов двух северных домов была выбрана именно их твердыня, местные жители восприняли с особым радушием. Все-таки это символично и правильно, учитывая, что сами соседи давно привыкли делить горести на обе стороны, хотя номинально крепость и относилась к ведомству Пурпурного дома.

Потому, когда управляющие обеих семей прибыли с распоряжениями для приготовлений, они нашли всевозможное содействие.

— Можешь казнить меня, — мужчина ворвался в покой, который заняла танша за ночь до свадьбы в приграничной крепости, — но я не могу пропустить этот день.

— Ру… — только успела выдохнуть Бану, обернувшись от зеркала, в котором созерцала лиловое с черным платье изысканнейшего кроя.

Брат едва не сбил её с ног, заключая в объятия.

— Милая, — чуть отстранился, не выпуская сестру из рук, заглянул в глаза, поцеловал в уложенные волосы.

Бансабира едва успела сориентироваться и только теперь обняла Руссу в ответ. Это её и выдало.

— Так нервничаешь?

Медлительность — не та черта, которую можно было наблюдать в сестре. Если, конечно, не считать этой самой свадьбы с Маатхасом.

Бансабира усмехнулась, отводя взгляд.

— Кто бы мог подумать, правда? Казалось бы, брачный договор составлен и подписан, и даже уже зачитан всем родственникам. И я уже была с Сагромахом, так что и тут вряд ли можно ожидать неловкостей, но…

Бану облизала губы, не зная, какие подобрать слова.

— … «но ведь я впервые делаю то, чего действительно хочу» — ты это хотела сказать? — с пониманием улыбнулся брат. — Ты и правда, во всяком случае, на моей памяти, первый раз делаешь то, к чему стремится сердце. Не знаю, было ли в нем что-то к Маатхасу, когда ты бросала пояс в поединке на берегу Бенры, но если нет — то, должен сказать это вслух, Бансабира — Сагромах невероятен.

Бану хмыкнула.

— Честно сказать, не думаю, что поняла твою мысль. Но вдумываться просто не в состоянии. Видишь, как дрожат руки? — и в наглядность брату Бану вытянула перед собой ладошки. Пальцы и впрямь сильно тряслись. Русса, секунду поколебавшись, твердо поймал сестру за руки.

— Я рядом, — пообещал он внушительнее, чем Бану хотела услышать. — Пошли. Когда я проехал ворота, мне сказали, что вот-вот начнется. Так что некуда тянуть.

Не давая опомниться, он вывел сестру — в роскошном наряде, твердом пурпурном поясе, массивных, но с изящными узорами украшениях из золота и драгоценных камней — из комнатёнки с облупленными стенами. Бану, как оказалось, не смущало ни прямое нарушение приказа на присутствие здесь брата, ни его измочаленный дорогой вид. Впрочем, возможно, она не отдавала себе отчета ни в том, ни в другом.

С Маатхасом все было еще хуже. Во всяком случае, Хабур думал, что хуже просто некуда. Поэтому он выпер прорву кровных родичей Сагромаха за дверь (тех, кто приехал), и устроил тану выволочку.

Хоть тот и повторял себе неустанно те же слова, что и Бану — насчет договора и того, что уже был близок с любимой — его колотило крупной дрожью. Не руки или пальцы — Сагромах трясся весь. Со лба градом катился пот. От силы ударов сердца уже начала подкатывать тошнота. Праздничное одеяние неприятно липло к телу, но благо было черным, и пятен пота никто не замечал. А дорогие украшения и широкий пояс из серебра, сапфиров и лазуритов особо привлекал внимание, отвлекая от бледного, как кость, лица жениха.

Хабур на правах старшего брата и лучшего друга, как мог, пытался вразумить Сагромаха и привести в чувство. Но, видя, что Маатхас не слышит никаких доводов, размашисто съездил тану по лицу. Он бы врезал еще пару раз, для надежности, но нельзя же, чтобы жених явился на свадьбу в побоях.

Получив затрещину, Сагромах примолк, сглотнул и вдруг поднял на Хабура перепуганные глаза.

— Что мне делать? — спросил тан. Тут Хабур и сдался.

Они вошли в зал одновременно. Рука об руку подошли к жрецам, и слово в слово произнесли клятвы. Потом одновременно расстегнули пояса. Маатхас улыбнулся первым, совсем непривычно, так, что было видно, что он до сих пор не доверяет реальности момента, потянулся к Бану. Та приподняла руки, и Сагромах, просунув ремень за её спиной, опоясал женщину символом принадлежности его семье. Бансабира облизывала губы, чувствуя, как дрожат мужские пальцы, как весь он скован волнением, словно свинцом.

Застегнув пряжку, Маатхас задержал руки на поясе, не торопясь отстраняться. Наконец, чуть отступил. Да, на этой талии он смотрится определенно лучше всего на свете.

Бансабира едва слышно шепнула:

— Са.

Маатхас опомнился. Точно. Он тут же стремительно поднял руки в ответ, чтобы Бансабира тоже могла опоясать его. Опять он поставил её в неловкую ситуацию. А все смотрят. Вот уж!

Наконец, ритуал объединения домов состоялся.

Жрец и жрица принялись по очереди говорить заключительные слова обряда. Маатхас ничего не слушал. Маатхас ничего не слышал. Теперь он держал в ладони руку Бану и мог думать только о том, что наверняка и она слышит через соединенные пальцы, как грохочет его сердце.

Русса опрокинул бокал вина. Бастард прибыл сюда не только, чтобы увидеть и поддержать сестру: он привез новости с границы. И хотел, чтобы Бану узнала их из наиболее доверенных уст. Но портить торжество, когда сестра так счастлива, не мог себе позволить — как и задерживаться дольше. Сегодня же он должен отправиться обратно на рубежи Пурпурного и Золотого домов. А раз так…

Была ни была: Русса шагнул к Гистаспу.

Тот выслушал и с каменным лицом кивнул: когда представится возможность, сообщит Матери лагерей, что Этер Каамал поспешно женился на девчонке из дома Раггар, если вдруг танша сама до сих пор об этом не знает.

Этого было достаточно. Оставив торжество, Русса с небольшой группой всадников седлал коня.

Вокруг лежали густые снега первого декабрьского дня и стояло не по-зимнему высокое слепящее солнце. Необычное благоволение Богов в срок царствования Заклинателя, что носит на своем теле змей. Русса сделал глубокий вдох, чувствуя, как морозный воздух вычищает легкие и голову.

И как все эти Раггары и, тем паче, Дайхатты живут на югах? Может, там теплее, но явно подобная чистота свежести им неведома. А стоит ли жар чистоты — еще вопрос.

Иден с умилительной физиономией гулял по залу, потягивая вино, и лишь изредка останавливался рядом с кем-нибудь, чтобы поболтать на смущающие темы. Ном-Корабел веселился, как одуревший. Иден Ниитас ему совсем не понравился, так что корабел все время следил, как бы не оказаться по линии движения Сиреневого тана. В остальном он вполне загульно кутил, пил, пел кабацкие и пиратские похабные песни поперек «той ерунды», что играли музыканты, и пускался в забавный пляс, подбадривая подключиться и своих ребят, которых приволок в качестве сопровождения.

Приближенные танов, глядя на происходящее, посмеивались.

— Похоже, родичи обеих сторон весьма довольны, — обронил Гистасп в компании охранников и офицеров Бану и Хабура с его ребятами. Ближайшие места к новобрачным занимало и впрямь внушительное объединенное семейство.

— Ты же тоже её родич, — посмеиваясь, напомнил Хабур. Бросалось в глаза, что по поводу такого торжества он постриг обычно косматые усы. Хабур не сводил глаз с новобрачным, и то, с какой нежностью Са смотрел на цветущую Бансабиру его самого делало счастливее. Хвала Небесам.

Гистасп хмыкнул:

— Никогда не запомню.

— Ну, — продолжил Хабур, явно припоминая давешний разговор в Гавани Теней, — похоже, они, наконец, перестали заниматься ерундой.

— И занялись любовью, — безапелляционно вставил Дан. — И давно пора! — он тоже прекрасно помнил их разговоры на именинах рамана. — Я еще тогда говорил, надо было сразу уложить их в одну койку! И застукать!

— Думаю, без свидетелей вышло все же лучше, — скромно заметил Серт. В его представлении говорить о танше так, будто она не была взрослым человеком, способным разобраться в своих делах самостоятельно, было недопустимо. Даже если он сам время от времени бывал свидетелем её растерянности.

Интересно, все присутствующие в их кругу думают так о госпоже? Вряд ли. Иначе бы бросили уже мыть ей кости.

— Каамалы не оставят выпад просто так, — снова взял слово Хабур. — Следует серьезнее следить за танами. Явно предстоит тьма переездов. Дороги лучше начать зачищать до того, как таны предпримут первый маршрут.

— Прямо сейчас, что ли? — съязвил Ниим. Он допивал пятую пинту крепкого темного эля, и ему уже было вполне хорошо.

Хабур, однако, на сарказм должным образом не отозвался, в прежнем тоне заметив:

— Сегодня — точно нет. Но завтра утром можно организовать патрули. Все равно, — он вдруг довольно хмыкнул, — ближайшую пару дней охранять никого не придется.

Ниим приподнял брови, явно пытаясь сообразить на захмелевшую голову, в чем смысл.

— Полагаю, да, — философски поддержал Гистасп. — Не думаю, что на тракте от кровати до стола с едой в пределах одной их комнаты танов поджидает какой-нибудь враг.

Советник танши ехидно прищурился и пригубил вина. Хабур, без утайки скалясь, последовал примеру.