Мавритания

Потомственный святой

На дороге Росо — Нуакшот находится небольшое селение, окруженное со всех сторон пустыней. Оно появилось в результате оживленного движения путешественников по этой трассе. Выехавшие утром из Росо останавливаются здесь в полдень, чтобы помолиться, пообедать и отдохнуть. Селение состоит из нескольких небольших глиняных домов, двух будок из гофрированной жести, двух черных палаток и, наконец, куполообразных глиняных печей, поставленных под открытым небом. Здесь жарят и продают путешественникам мясо. Кое-где безжизненный пейзаж нарушает причудливое деревце или несколько пучков совершенно высохшей травы, крепкой, как железная проволока. Перед одной из палаток лежат бочки с бензином — это заправочная станция. Рядом такие же бочки с водой, привозимой сюда из дальнего колодца, откуда-то из глубины бруссы. В грязном песке осколки бутылок, кости. Несколько худых телят и коз обгладывают засохшее на костях мясо. Это, пожалуй, их единственная пища, поскольку другого корма здесь не видно. Откуда-то взявшийся петух вскочил на жердь палатки (петух — это уже признак цивилизации!) и кукарекает как одержимый. Трудно описать то впечатление запущенности и безнадежности, которое оставляет это затерявшееся в однообразном пейзаже селение.

Зной усиливается, и все живое — люди, ослы, козы, цыплята — прячется в тень. Для животных построены специальные, кое-как сколоченные навесы от солнца, люди погружаются в темные внутренности палаток и домов без окон. Мы — посторонние и поэтому бездомные, располагаемся на завалинке одного из глиняных домов в тени широкого навеса крыши. Полулежа, полусидя с трудом вдыхаем густой, знойный воздух. Только бы выдержать эти самые тяжелые часы. Говорим о том, о сем, пьем чай и ждем прохлады.

Здесь же в тени сидит еще нестарая женщина и певучим голосом монотонно повторяет один стих Корана. Бесспорно, эта дама из семьи марабутов, о чем свидетельствуют ее образование и нарочитая набожность. Время от времени она прерывает молитву и совершенно другим, естественным голосом включается в разговор. Вот уже долгое время за нами наблюдает забавный пятилетний малыш, грязный и босой, в спадающих штанишках, с голым животом, с умными, живыми, черными как уголь глазами. Ему явно интересно, но в нем нет назойливости, присущей детям. В его поведении чувствуется какая-то сдержанность, снисходительное превосходство к окружающему миру. И я тоже слежу за ним, заинтригованная «нетипичностью» этого ребенка. Вероятно, дама заметила наши взаимные переглядывания и снова прервала молитву на половине стиха. Она сообщила нам, что дом, под крышей которого мы в данный момент сидим, принадлежал марабуту-чудотворцу, наделенному благодатью — барака. К нему приходили за благословением из пустыни и даже из Сенегала. Недавно марабут умер, а наследником его сверхъестественных качеств стал его сын, именно этот мальчик. Он также обладает силой совершать чудеса, исцелять больных и благословлять верных. Поскольку мы уже знаем, с кем имеем дело, мы должны преподнести ему хотя бы какой-нибудь подарок.

Его святейшество удовлетворилось двадцатью пятью франками и торжественно удалилось, зажав их в маленьком грязном кулачке.

Такая же встреча произошла у нас в Шингетти. Прикомандированный к нам комендантом округа солдат европеизированной внешности водил нас из одной частной библиотеки в другую. Говорил на хорошем французском языке и был одет в форму французской армии в Африке. По его разговору, как это часто бывало в общении с маврами, у меня создалось впечатление, что я имею дело с человеком, получившим образование в Европе. Из улочки прямо на нас вышел опиравшийся на палку слепой старик в лохмотьях, сопровождал его маленький мальчик. Старик был либо душевнобольной, либо просто впал в детство от старости. Он не переставая смеялся, что-то бормотал себе под нос, из беззубого рта текла слюна. Наш спутник подбежал к старику и смиренно склонил перед ним голову, прося благословить. Старик продолжал смеяться, неразборчиво что-то бормотать, но мальчик-поводырь потянул его к солдату и громко крикнул в ухо его просьбу. Видно, старик привык к таким встречам, он простер перед собой руки и коснулся головы нашего солдата. И тут солдат обеими руками начал гладить щеки старика, «снимая» с них его святую силу. Старик двинулся дальше, а сопровождавшие нас Бальде и Сиди Моктар подошли к солдату и тоже, погладив его по щекам, получили часть благословения.

Барака — святая благодать, позволяющая делать чудеса, — когда-то принадлежала исключительно потомкам пророка. Однако, с тех пор как возник суфизм, в соответствии с положениями этой доктрины святую благодать может получить каждый, кто поправился богу. В Мавритании считается, что барака передается по наследству и ее нельзя лишиться, если она унаследована от предков. Независимо от этих суфийских положений почти все марабуты-чудотворцы утверждают, что ведут свой род от пророка, тем самым укрепляя собственный авторитет. Они пользуются большим уважением населения, набожные мусульмане совершают к ним паломничество из отдаленных районов. Сила барака неодинакова, и не все святые мужи могут исцелять и убивать на расстоянии, перемещаться при помощи чуда с места на место и предсказывать будущее. Но те из них, кто может воздействовать на человеческое воображение и барака которого обладает особой силой, не только пользуются признанием, но и имеют большое состояние. За обычное благословение, а тем более за исцеление или предсказание такой марабут получает подарки. Кроме того, марабуты-чудотворцы занимаются торговлей амулетами.

На одном базаре я нашла мастерскую, в которой ремесленник изготовлял красивые, плоские, нарядно украшенные кожаные кошельки на шнурке, чтобы их можно было вешать на шею. Внутри находился амулет. Я хотела купить у него одно такое гри-гри, но он решительно мне отказал. Он работал только для местного марабута-чудотворца, который благословлял уже готовый образок (несколько напоминавший католический) и, освятив его милосердной силой, продавал приверженцам. Спрос был большой, и ремесленник едва успевал справляться с заказами; он не хотел нарушать сроки, чтобы пе потерять расположения святого.

В Мавритании все мужчины носят гри-гри на длинных шнурках. Есть гри-гри, которые защищают от всего на свете, другие только от определенных болезней, дурного глаза, от пуль и т. д. Иногда носят гри-гри, благословленные несколькими марабутами, — никогда не знаешь, какое из них окажется наиболее действенным.

Мавританские марабуты — явление, характерное для африканского ислама. Их деятельность сочетается с деятельностью религиозных братств, а те, в свою очередь, связаны с мусульманским мистицизмом.

Ислам в первоначальной форме был рационалистической религией, а Коран помимо философских положений и основных догматов веры содержал огромное число законодательных положений, регулирующих жизнь личности и общества до мельчайших деталей. По своей структуре он приспособлен к складу мышления и восприятию мира кочевниками и пастухами Аравийского полуострова. Завоевание мира ордами фанатиков-бедуинов и их господство над многими, нередко стоявшими значительно выше них в культурном отношении людьми повлияли на внутренний мир арабов. Наглядный пример тому религия.

Уже в VIII веке под влиянием христианства, с которым арабы познакомились в Малой Азии, Сирии, Египте и Магрибе, как и под влиянием индийских религий, проникших сюда через Персию, в исламе начали развиваться мистические направления. Позднее этому содействовало и турецкое влияние. Итак, внутри ислама образовались два религиозных направления. К одному принадлежали теологи и юристы, для которых религия — это строгое соблюдение правил Корана и сунны[18], к другому — мистики, суфии. По концепции последних, соблюдение правил Корана хотя и рекомендуется, но является не целью, а лишь путем к цели, к конечному слиянию с богом. Истинным источником религии суфии считают интуитивное познание бога. Они отвергают научное объяснение религиозных истин — единственную истину религии и бога можно раскрыть только в собственном сердце. Погруженные в себя, в свою внутреннюю жизнь, суфии безучастны ко всему, что их окружает, они отличаются строгой жизнью и отрешенностью.

Однако самостоятельно прийти к богу нелегко. Этому могут помочь духовные проводники, на которых бог ниспослал озарение и истинное познание. На всей территории, исповедовавшей ислам, образовались братства мистиков-суфиев под руководством благочестивых людей, молитвами и таинствами доводившие приверженцев пророка до экстаза. Состояние экстаза — простейший путь слияния с богом. Способы приведения человека в состояние экстаза различны, но, в сущности, все они заключаются в бесконечном повторении одних и тех же молитвенных формул, например какого-нибудь стиха из Корана или одних и тех же жестов. Есть братства, где состояние экстаза достигается с помощью особого танца — кружения на одном месте в течение длительного времени, в других — отвешиванием поклонов и т. д. В каждом братстве и даже в отдельных группах одного и того же братства могут быть свои приемы достижения экстаза.

В самом начале суфизм считался ересью ислама и с большой настойчивостью искоренялся, но жизнь оказалась сильнее запретов, и сегодня он стал могучей силой. Тайные религиозные союзы, ордена дервишей, мистические братства нашли много приверженцев на территории от Индийского океана до Атлантики. Они пользуются огромным авторитетом в исламском мире и являются, по сути, одной из движущих сил развития мусульманского общества. Характерно то, что они усиленно развиваются в странах, где приобретает влияние старая, неарабская основа.

Конфликт между улемами[19] и мистиками начался с самого зарождения ислама и продолжается, хотя уже и в довольно смягченной форме, причем суфии признают ученость улемов, но убеждены, что только на них нисходит свет знаний прямо от бога.

Ислам, принесенный в Мавританию первыми группами берберов, был простой верой завоевателей-миссионеров. Таким он оставался пять веков, в течение которых «верные» строго придерживались положений Корана и сунны и не задумывались над философской стороной исповедуемой ими религии. Только в XV веке первые интеллектуальные течения, которые несли с собой мистические доктрины, достигли Западной Сахары. Для Мавритании это обстоятельство имело особое значение, поскольку оно было связано с внутриполитическим положением страны. Здесь конфликт двух религиозных доктрин послужил началом движения духовного сопротивления берберских племен светской власти арабов-хасаиов, и этот характер сохранился до наших дней.

Здесь развили свою деятельность братства Кадирия и Тиджания, имевшие многочисленные разновидности. Братство Кадирия было основано в Ираке в XII веке самым видным мусульманским богословом Абд эль-Кадером эль-Джилани. Влияние его учения распространилось на все страны, исповедующие ислам, включая Туркестан и Индию. В Африке это братство обосновалось в XV веке и заняло большую территорию от Египта до негритянских стран: Сенегала, Дагомеи[20] и Гвинеи-Бисау. В самой Мавритании это учение вводил Сиди Ахмед эль-Беккаи из племени кунта, наибольшее влияние здесь оно приобрело в XIX веке. Тогда же оно разделилось на две группы — приверженцев шейха Мохаммеда Фадиля, который проповедовал в Адраре, и приверженцев шейха Сидиа — в Трарзе. Влияние последнего вскоре проникло и в Бракну, Западный Тагант, охватив весь мавританский субсахарский район, включая негров, живших в Шеммаме. Ото влияние даже перешагнуло реку Сенегал, дойдя до глубин Черной Африки.

По закону братства Кадирия, несмотря на то что оно носит суфийский характер, религиозное познание не мыслится без хорошего знания Корана и сунны. Благодаря этому члены данного братства по только мистики, они проводят научные исследования в области традиционной мусульманской науки. Заповеди братства требуют от «верных» полной покорности богу, кротости, а также уважения к достоинству каждого человека, независимо от его веры и общественного положения. Конечно, следует помнить, что, как и в других религиях, это не всегда соответствует действительности. И все же закон братства внес в ислам новое положение об отношении к ближнему: это большая терпимость, что отличает западноафриканский ислам от других его разновидностей. Заслугой толка Кадирия можно считать и то обстоятельство, что мавританский ислам никогда не был фанатичным.

Различие между двумя толками братства Кадирия, Сидиа и Фадилия, состояло не столько в самой доктрине, сколько в способе проявления религиозных ощущений. В то время как учение Сидиа отвергает все показные, рассчитанные на демонстрацию формы поведения, эффектный экстаз, шумные молитвы (за исключением пения), торговлю предметами религиозного культа и т. д., доктрина Фадилия, желая снискать как можно большее количество сторонников, приветствовала любую нарочитость. Молитвы читаются громко, приемы, приводящие в состояние экстаза, рассчитаны на внешний эффект, совершаются магические таинства и без зазрения совести ведется торговля амулетами. Благодаря этим чертам доктрина Фадилия приобрела большое влияние в Черной Африке, поскольку была близка к анимистическим таинствам негрской религии.

Наконец, третьим ответвлением учения Кадирия является Гудфия с репутацией еретической доктрины и поэтому почти не имеющая приверженцев.

Учение братства Кадирия предписывает непрестанные молитвы. Особенно действенными считаются коллективные молитвы. Кроме того, оно требует повышения духовного образования и постоянного обогащения верующих знаниями. В последнее время это стало причиной падения его популярности.

Даже в Мавритании, где на первый взгляд время как будто остановилось, темп жизни понемногу начинает ускоряться, и у молодых просто нет времени, а может быть, и желания для совершения всех предписанных молитв, литаний, духовных тренировок и изучения священных книг.

Другое, почти столь же многочисленное и мощное братство Мавритании — это Тиджания, которое основал в XVIII веке Сиди Ахмед эт-Тиджани. Он жил в Южном Алжире, позднее проповедовал в Фесе, где находится его могила, и был окружен своими приверженцами. Он утверждал, что свое учение получил непосредственно от пророка, который явился ему и наставил его, как следует поклоняться Аллаху. Члены его братства должны были молиться отдельно от других мусульман, только в своем кругу. Молитва заключалась в стократном повторении различных молитвенных формул в течение дня, и поэтому их четки состоят из ста зерен. Между собой они называют друг друга ахбаб, что значит «друг». По отношению к внешнему миру они придерживаются принципа подчинения любому повелителю, поэтому данное направление поддерживалось французами, которые в распространении Тиджании видели опору своего господства в Западной Африке. В связи с этим основной областью деятельности Тиджании была Французская Африка.

В Мавритании учение Тиджания ввел Мохаммед эль-Хафиз бен Моктар бен Хабиб, которого называли Бадди, из племени идау али. Он учился в Фесе, уверовал там в новое учение и по поручению эт-Тиджанн вернулся в страну, чтобы проповедовать его. Вначале братство укоренилось в идау али, среди соплеменников Бадди. Затем оно переместилось в Адрар, овладело частью Трарзы и Шеммамы, а оттуда пропутешествовало до района Ход. В сравнении с Кадирией учение, проповедовавшееся Тиджанией, значительно проще, оно попятно всем и одновременно лучше приспособлено к современной Мавритании. Оно не требует от приверженцев глубоких и постоянных занятий, его заповеди ясны и конкретны: не лгать, не брать чужого, не обманывать, не убивать, держать слово, в срок возвращать долги, подчиняться вышестоящим, любить ближнего, во время молитв думать о боге. Эта простота привлекла к новому учению много сторонников. Его называют протестантством Мавритании в протипвоположность братству Кадирия, которое в силу его мистицизма можно было бы сравнить с католицизмом.

С годами от этого братства отделилось новое направление, имевшее мало общего с соглашательской и мирной политикой Тиджании. Начало ему положил Хамаллах ульд Мохаммедун, который приобрел сторонников благодаря двум моментам: во-первых, воинствующей позиции по отношению к колониальным властям и, во-вторых, тому, что он обращался к обойденным судьбой людям. Он нашел сторонников прежде всего в Мали, а также в Мавритании — в Асабе, Таганте и Адраре и особенно в Шингетти.

В Мавритании существуют еще два небольших братства, но значение их невелико. Первое из них, братство Гудл, насчитывает всего около тысячи сторонников, враждебно настроенных к европейской культуре. В настоящее время они кочуют по Трарзе. Второе, менее многочисленное братство — Насирия — также действует на территории Трарзы.

Члены братств собираются в специальных монастырях или религиозных центрах, называемых завийя*. В Мавритании они кочуют вместе, рядом разбивают палатки и живут в одном ксаре. В основном братства объединяют только мужчин, но известны случаи, когда в виде исключения членами завийи становились и женщины. Членов братства содержит шейх, который должен быть богатым человеком. На юге, в земледельческой зоне, «верные» оказывают добровольную или полудобровольную помощь в возделывании земли шейха. Кроме того, существование братства и богатство его шейха зависят от даров и пожертвований, которые приносят «верные». Эти пожертвования нередко поступают из отдаленных районов не только Мавритании, но и стран Черной Африки. Помимо членов братства, объединенных вокруг учителя и шейха группы, имеются еще его приверженцы, которые живут обычной жизнью, но соблюдают указания доктрины.

Шейх такого братства, великий марабут, обладает в его пределах абсолютной властью. Он отвечает за удовлетворение всех потребностей членов братства, дает разрешение на все занятия в пределах завийи, поддерживает или призывает бороться против политики других светских шейхов, раздает подаяние, исцеляет и прежде всего дает советы, как следует жить и вести себя. Целиком посвятив себя молитве, божественным размышлениям и занятиям в своей палатке или доме, как будто оторванный от внешнего мира, он тем не менее обо всем информирован, и ничто не предпринимается без его разрешения. Он даже вмешивается в сугубо личные и интимные стороны жизни приверженцев. И все это он осуществляет с помощью сверхъестественных сил, благодаря тому, что обладает барака.

Несмотря на различное понимание учения Магомета учеными и мистиками-суфиями, на разнообразие религиозных приемов братств и даже фракций одного и того же братства, на борьбу представителей различных направлений, ислам представляет собой монолитное целое. Здесь не может быть и речи о сектах, как в христианстве, поскольку все фракции отличаются друг от друга не догмами, а лишь путями, которыми они идут к одной цели. Представители всех направлений и братств участвуют в крупных религиозных демонстрациях и совместных молитвах, которые совершаются, например, по случаю окончания рамадана или «праздника жертвы» — Ид эль Кебир.

Мы не знаем, какой была религия берберских жителей Мавритании до того, как они приняли ислам. Магометанство укоренилось настолько глубоко, что не оставило места древним верованиям, за исключением магических представлений, которые сохранились здесь. Все белые и черные жители страны — мусульмане, но не все одинаково придерживаются религиозных правил. Мы уже упоминали, что большая часть воинов, а также племя охотников немади только формально приняли веру пророка и мало о ней заботятся. Лишь марабуты знают и изучают святые книги, полностью соблюдают все догматы религии, живут в соответствии с ними и являются как бы предводителями остальной части общества на пути к богу. Их в какой-то мере можно сравнить со священниками. Это одна из особенностей мавританского ислама. По-видимому, начало положило движение Альморавидов, их рибаты и убежденность, что только они полномочны передавать другим законы истинного ислама. Вторая особенность религии мавров состоит в том, что она включает множество предрассудков, магических таинств и верований, которые попали в религию из древних берберских традиций или от черных соседей — «рабов» и харатипов.

Первый шаг был сделан Альморавидами. Марабуты стали выполнять функции, близкие к обязанностям священников, а суфизм, который представляло братство Кадирия, в свою очередь, призывал их к изучению Корана и сунны. Многочисленные ученые собирали библиотеки и сами бывали авторами, посещали другие арабские страны, чтобы послушать проповеди выдающихся мусульманских ученых, и затем полученные знания передавали в мавританских школах. В результате этого Мавритания стала центром самой активной арабизации и исламизации в Западной Африке. Высокий уровень теологических и юридических исследований вывел ее на одно из первых мест в мусульманских странах.

Самым древним центром духовной жизни страны был Шингетти — оазис, расположенный на караванном пути пз Западного Марокко и Себха-Иджиль в Ход и Сенегал. По местным поверьям, здесь когда-то находилось поселение бафуров, их дома стояли на месте сегодняшних плантаций финиковых пальм. Потом на них напали воинственные северные племена под предводительством Идау Али, изгнали жителей и основали новый город с прекрасной мечетью, которая стоит здесь по сей день.

Слава ученых, населявших этот город, распространилась далеко по всему Судану и арабским странам Северной Африки. Это действительно был центр науки и культуры, он вошел в число семи святых городов ислама, и арабы еще и сегодня называют Мавританию «Шипгет». Это название взято именно от Шингетти. В настоящее время слава Шингетти ушла в прошлое, а центр изучения Корана переместился в Томбукту (Мали), где с XVI века действовала уже тогда славная медресе. Возникли научные центры и на юге страны, например в Бутилимите. Несмотря на то что Шингетти должен был уступить пальму первенства другим городам, здесь продолжает жить традиция былого великолепия и его причисляют к важным духовным центрам. Особенно Шингетти славится многочисленными частными библиотеками рукописей и своими учеными. Именно библиотеки послужили причиной того, что мы очутились в этом ксаре.

Шингетти был не первым оазисом, с которым мы знакомились. Однако каждый следующий производил более сильное впечатление, чем предыдущий, казался более красивым, живописным и экзотическим. Так было и на этот раз. По мере приближения к городу вырисовывалась линия песчаных холмов, на которых вырос ксар. Прозрачный воздух не раз разыгрывал с нами шутки, и теперь прошло немало времени, пока мы добрались до самого селения. Первым нас приветствовал мощный, прекрасный своей простотой старый французский форт. Несмотря на то что он насчитывал едва несколько десятков лет, форт производил впечатление средневековой крепости. Его размеры свидетельствуют о том, каким важным стратегическим пунктом был Шингетти — дальше всех выдвинутый в этом направлении пост колониальной власти. Каменно-глиняный прямоугольник с блестящими на солнце побеленными стенами, с внутренним двором, куда выходят все двери просторных помещений. В помещениях когда-то жили офицеры и администраторы, располагались их конторы, арсенал, продовольственные склады и пр. Теперь здесь находилась канцелярия начальника округа, радиотелеграфная станция и резиденция, где останавливался президент во время поездки но стране. Остальная часть фасада форта была превращена в гостиницу в расчете на то, что здесь когда-нибудь появятся туристы. Разумеется, мы были единственными гостями этого единственного в своем роде отеля. Необыкновенно симпатичный, черный директор отеля, выполнявший одновременно обязанности и повара, и горничной, и портье, и метрдотеля, с радостью нас приветствовал. Пока Мамаду Бальде разгружал машину и устраивал наше новое жилище, нас провели в гостиную. Плюшевая мебель, керосиновый холодильник, холодный апельсиновый сок в бутылках с наклейками, на которых изображена танцующая сеньорита с кастаньетами! Правда, сок на вкус напоминал напиток из леденцов, зато бутылка стоила 100 франков. Ничего удивительного: она проехала сотни километров по пустыне с контрабандным караваном и привезли ее сюда из Западной Сахары. Весь этот комфорт должен был производить ошеломляющее впечатление на шейхов, которые иногда сюда съезжались из пустыни. И нас это потрясло, мы не ожидали ничего подобного. Оказалось, что в гостинице есть проточная вода, ванна с душем, даже укромное местечко, где можно дернуть шнурок! Правда, все это оборудование в целом отличалось от того, каким представляет его европеец. Во всяком случае, оно функционировало. После долгих недель, когда каждый вечер мне с печальным вздохом выдавался всего-навсего маленький кувшинчик воды и я отправлялась за километр от лагеря в поисках жалкого кустика, спрятавшись за которым могла бы произвести так называемое омовение, душ в гостинице был вершиной комфорта.

В большой комнате, где нас поместили, стены обмазаны глиной и побелены, а потолок выложен из мощных стволов пальм, плотно прилегающих друг к другу. Через маленькое оконце, которое в случае необходимости могло служить бойницей, виднелись ближайшее селение харатинов и пальмовые сады. Крыша форта-отеля, как и у всех зданий в Мавритании, была плоской, туда вела каменная лестница. С нее открывался вид на всю окрестность. Рядом с фортом, на вершине этого же песчаного холма находились государственные здания: казармы, «дворец правосудия», или суд, школа, небольшая больница. Их архитектурный стиль, который французы привнесли в Мавританию из Марокко, был очень нарядным. На противоположной стороне форта уже начинались пальмовые рощи, а рядом с ними палатки, куполообразные шалаши из пальмовых листьев, кое-где глиняные кубики домов, в которых жили арендаторы и служащие, присматривавшие за плантациями. Все утопало в золотистом песке. Окрестности Шингетти выглядят именно так, как обычно изображается на многочисленных фотографиях, картинах и прежде всего в проспектах бюро путешествий подлинная Сахара. Золотистый песок образует плотные складки или волны, из-за них поднимаются султаны зеленых финиковых пальм и темные очертания палаток — таков Шингетти. Но за этой солнечной страной начинается черная, дикая и безлюдная каменная равнина.

Песчаная возвышенность, на которой находятся административный центр и деревня харатинов, спускается к широкой долине, производящей впечатление плоского дна озера. На противоположном его берегу построен настоящий ксар. Каменные и глиняные дома с возвышающейся над ними массивной оборонительной башней мечети выделялись более темным пятном на фоне апельсиновых холмов. Здесь, как и во многих других селениях, повторялась та же самая схема. Глубокая песчаная батха заполнялась в период дождей, на одном ее берегу — старый ксар, на другом — угрожающе господствующий над всей местностью форт.

Шингетти значительно отличается от Вадана — это не оборонительное селение, благодаря чему в новых частях ксара более широкие улицы и не так тесно располагаются дома. Просветы между строениями заполняют огороженные невысокой стеной дворики, где стоят шалаши для гостей, прибывающих сюда на период гетны, и загоны для молочных коз, которых держат в селении. Самая старая часть ксара, окружающая мечеть, сохранила древний стиль застройки. Узкие улочки, и по обеим их сторонам каменные стены домов с низкими деревянными дверями, в которые входишь почти на четвереньках. Доски для этих дверей доставляют с юга на верблюдах почти за тысячу километров.

Поиски рукописей привели нас в дом одного ученого. Дом был построен в самой старой части города и ничем не отличался от других каменных домов. Наш провожатый открыл дверь и исчез внутри. Через какое-то время он вернулся и сообщил, что хозяин совершает молитву и нам придется подождать. Возможно, это было и так, а может быть, с помощью такого дипломатического приема хотели выиграть время и подготовить дом к нашему приходу? Немного погодя дверь открылась, и полусогнувшись мы миновали тоннель узкого коридора, который вывел нас в тесный дворик, окруженный со всех сторон глиняными высокими стенами. Двери, ведущие во внутренние помещения, были плотно закрыты. На земле лежала разостланная циновка, покрытая шкурой верблюда. Здесь сидели несколько бородатых пожилых мужчин. Сандалии остались за циновкой. Мужчины были в повседневной одежде: черные с буфами штаны, заколотые под коленями, бубу с большим вырезом и на коричневой обнаженной груди нитки бус и кожаные мешочки с амулетами. Головы у всех были непокрыты. Любая могла бы послужить прекрасной моделью для художника, решившего изобразить патриархов Ветхого завета.

Собравшиеся мужчины приветствовали моего мужа и сопровождавшего нас Сиди Моктара. Наученная горьким опытом, я предусмотрительно не протянула руки, а скромно стояла в стороне, стараясь как можно меньше привлекать к себе внимание. Уже сам факт, что я оказалась в обществе мужчин, был серьезным нарушением действующих здесь правил. Я хотела искупить его «примерным» поведением. Хозяин пригласил всех занять места. Сняв сандалии, я расположилась на самом краешке циновки, за спиной мужа, продолжая олицетворять молчаливую покорность. Я чувствовала на себе деликатные, хотя и весьма любопытные взгляды собравшихся мужчин. Не удивительно: белая женщина — редкость в Центральной Сахаре, тем более женщина в мавританском доме и в мужском обществе. Наконец хозяин не выдержал и, хотя это в высшей степени непозволительно — обратить внимание на чужую жену, — спросил мужа, все ли женщины в Польше так молчаливы и скромны. Мавританки невозможные сплетницы и болтушки, всегда перебивают своих мужей. Конечно, муж стал прославлять немногословность и полное подчинение польских женщин мужской воле — прошу простить ему этот маленький обман!

Разговор становился оживленным. Должно быть, известие о нашем визите распространилось по ксару, потому что из темного коридора, ведущего на улицу, стали появляться все новые бородатые «патриархи» с умными, живыми глазами. Они подсаживались к нам и включались в разговор. Все в одинаковой одежде, с одинаковыми украшениями, босые, с худыми лодыжками и красивыми узкими ладонями. Один с седой бородкой клинышком напоминал китайского мандарина, другой с орлиным профилем и быстрыми хищными глазами больше походил на фанатичного воина, чем на мудреца. Наш хозяин, с полными, чувственными губами и веселым круглым лицом мавританского Кола Брюньона в противоположность сдержанной манере поведения его гостей любил юмор. Он охотно и подробно рассказал нам о библиотеках в домах других ученых, деликатно умолчав о своем крупнейшем собрании рукописей, о чем мы знали из других источников.

В то время, когда хозяин развлекал нас веселым, остроумным разговором, в углу дворика один из мужчин занялся приготовлением чая.

Приблизительно сто лет тому назад Мавритания пристрастилась к чаю. Этот обычай пришел из Марокко и распространился настолько широко, что теперь без него трудно себе представить жизнь общества как в городах, старых ксарах, так и в палатках кочевников. Как только собирается несколько человек, тут же хозяин, его сын или слуга начинают готовить чай. Пьют

зеленый китайский чай с добавлением мяты и большого количества сахара. Расходы на эту роскошь в обществе, где хозяйство продолжает оставаться почти полностью экономически независимым, составляют в бюджете мавра одну из самых высоких статей.

Разговор велся на языке хасания, которого я не понимала, поэтому все внимание могла уделить наблюдению за церемонней приготовления чая. Принесли круглый латунный поднос с высокими краями и на нем набор предметов, необходимых для приготовления напитка и чаепития. Посередине стояли три металлические коробочки, закрытые крышками. В самой большой лежал колотый сахар: мавры не хотят покупать никакой другой, только сахарные головы весом от двух до пяти килограммов. В двух меньших коробочках лежали лепестки зеленого китайского чая и свежая мята. Кочевники, которые живут в пустыне и не могут покупать мяту в садах ксаров, хранят сухую мяту. Кроме того, на подносе лежал изящный маленький молоточек для разбивания сахара. Рядом с коробочками распорядитель церемонии поставил стаканчики из очень толстого стекла размером с небольшую кофейную чашечку. Стаканчиков подается ровно столько, сколько людей собираются пить чай. В маленькой железной печке, которая стоят тут же и несколько напоминает плоскую вазу для фруктов на толстой ложке, тем временем раскалялись древесные угли. На них нагревался небольшой чайник изысканной формы. Все эти принадлежности, за исключением железных печек, привозятся из Марокко.

Когда вода закипела, мужчина, занимавшийся приготовлением чая, приступил к самой церемонии его заваривания и разливания. Он отмерил полный стаканчик сухих листьев чая и всыпал их в кипяток, затем еще минуту держал чайник на углях. Тем временем он достал из коробочки кусочек сахара, разбил его молотком, снял с огня чайник и положил в него сахар. Следующее действие состояло в наливании чая в стакан, при этом чайник находится на большой высоте, но струя жидкости попадает точно в стаканчик, не проливается ни капли. После того как стакан был наполнен, мужчина снова вылил его содержимое в чайник. То же самое проделали со вторым и третьим стаканами. Все эти манипуляции не только демонстрируют ловкость, но и помогают тщательно растворить сахар.

Беседа смолкла. Теперь уже не только я, но и все собравшиеся внимательно следили за каждым движением руководителя чайной церемонии, что побуждало его к еще более торжественным жестам. В сосредоточенном молчании зрителей угадывалось одобрение мастерству нашего «чаевара» и ожидание момента, когда наконец можно будет смочить губы превосходной жидкостью. Все это больше походило на какой-то магический обряд, на приготовление к ритуальному торжеству, нежели на обычные хлопоты на кухне.

Наконец мужчина налил немного жидкости в один стакан и попробовал. На его лице отразилось выражение неудовлетворенности — чай еще не достиг вкуса, которого бы ему хотелось. Он добавил щепотку чайных листьев, маленький кусочек сахара и снова поставил чайник на угли. Процедура повторилась. Только после третьего раза наш требовательный «чаевар» счел напиток достаточно крепким, ароматным и сладким. На этот раз все стаканы были наполнены из чайника, который находился приблизительно в метре над ними. При этом ни одной капли не было пролито на поднос, а на поверхности чая образовалась аппетитная пенка. Мы потянулись за стаканами. Все пили медленно, чинно, в тишине было слышно старательное прихлебывание. И я не отставала от всех. Сам процесс питья, хотя и искусственно затянутый, длится недолго. Опорожненные стаканы мы составили на поднос под аккомпанемент причмокивания.

Теперь распорядитель церемонии достал коробку со свежей зеленой мятой, положил ее в чайник, где еще оставалась заварка, и долил кипящей воды из жестяного котелка, который в это время грелся на углях. Чайник вновь был водружен на горящие угли. Когда он закипел, распространился ароматный запах заваренной мяты, и вся церемония с сахаром, переливанием и пробованием началась снова. Следует добавить, что после каждого чаепития стакан ставится на поднос и уже не возвращается к «хозяину». Во втором туре он получает стакан кого-нибудь из соседей, что, конечно, никого не смущает — понятие гигиены еще не проникло в глубь Сахары. Новичка это совместное чаепитие приводит в состояние шока, но этнология требует жертв!

Тот же самый чай заваривают три раза, и каждый раз он одинаково крепок, так же ароматен и сладок. Бедняки заваривают один и тот же чай четыре раза, но это считается признаком плохого тона, и при гостях они ни в коем случае не прибегают к такой экономии.

По окончании церемонии остатки чая с чаинками выливаются на поднос и в нем моются стаканы. Потом наш хозяин вытер их о край своего далеко не чистого бубу, и сухие стаканы отставил в сторону. Описанная здесь церемония неизменна. Где бы мы ни участвовали в чаепитии, на юге или севере страны, в ксаре или в бруссе, всегда это происходило одинаково. Разница состояла лишь в количестве используемой заварки или сахара. Простые люди улучшали вкус чая добавлением сахара и заварки только один раз, состоятельные — два и даже три раза.

Зная местные привычки, мы запаслись сахарными головами и зеленым чаем, а в каждом оазисе подкупали свежую мяту. Приготовлением напитка вначале занимался Мамаду Бальде, затем Сиди Моктар. Они захватили с собой необходимые принадлежности для приготовления чая. Каждый раз, когда мы встречали по дороге кочевников, караваны или нас посещали во время стоянки в ксарах, самым большим удовольствием для Сиди Моктара было угощать гостей чаем.

В Шингетти хозяин дома, где мы остановились, рассказал нам историю последних семей бафуров, которые остались после агрессии воинов с севера и прожили среди них несколько веков. Сегодня в ксаре нет ни одного человека из этого племени, по на кладбище находится могила последнего. Итак, мы посетили кладбище. Оно находится вдали от селения, по другую сторону батхи, безнадежно печальное и заброшенное. Нет ничего более удручающего, чем кладбища Мавритании. Единственные признаки могилы — это две необработанные каменные плиты, обозначающие могилу с двух сторон. Порой по краям могилы устанавливают еще несколько камней — и это все. Иногда, на более высокой плите, той, которая стоит в головах, нацарапано по-арабски имя умершего и стих из Корана, но неглубокие линии быстро забиваются песком. На большинстве могил плиты перевернуты, и вся территория кладбища производит впечатление каменных развалин. Среди всего этого хаоса растет одно или два чахлых деревца да со скучающим видом пасутся несколько худых коз.

Еще более заброшены могилы тех, кто умер или погиб во время кочевья или стычек в пустыне. Несколько раз мы встречали вдоль дорог одиноко торчавшие могильные камни, к которым никто не приходит, никто не проявляет интереса.

В этой стране, давно принявшей ислам, нет места христианской религии. Все попытки миссионерской деятельности оканчиваются здесь неудачей. Нет ни одного мавра-христианнна, и, хотя с колониальных времен в стране остались четыре католических прихода: в Нуакшоте, где находится резиденция епископа, в Росо, Атаре и Нуадибу, живущие здесь священнослужители осуществляют свою деятельность исключительно среди немногочисленных иностранцев. Сохранение этих приходов носит сугубо престижный характер, особенно там, где европейская колония сравнительно невелика.

Пo прибытии в Атар наш тамошний хозяин, мусульманин, настоятельно рекомендовал нам нанести визит местному священнику. Он заверил, что в городе ото важная особа и все значительные гости посещают его дом. Мы с интересом пошли в этот оазис Запада. Костел и дом приходского священника располагались на центральной площади, напротив резиденции администратора района. Они были построены из камня в мавританском колониальном стиле и ничем не выделялись, разве что чистотой вокруг зданий и подметенным, хотя и песчаным, как и вся улица, двориком. Священника не было дома. Нас принял черный повар, которому мы сообщили наши фамилии. Отсутствие священника было понятно. Раз в неделю в Атар прилетал самолет из Нуакшота, который вел единственный пилот-мавр, и все жители спешили на аэродром. Это было настоящее событие в жизни Атара — связь с европейской цивилизацией и вообще с миром, лежащим за пределами Сахары. Пилот вручал почту и газеты, от прибывших из столицы узнавались новости и сплетни, и всегда надеялись, что самолет доставит какую-нибудь интересную персону, с которой можно будет поговорить.

Через несколько часов после нашего визита в дом приходского священника прибежал уже знакомый нам повар и пригласил от имени хозяина на ужин. Нас приняли в столовой, иначе говоря, просто во дворе костела, окруженного арками. Над столом в саду был растянут кусок парусины, который днем предохранял от солнечных лучей, а ночью — от обильной росы. Хозяин, молодой, энергичный, с необыкновенно приятным лицом блондин в белой полумонашеской, полумавританской рясе, был гостеприимен, что типично для стран, где каждого европейца встречают как самого желанного гостя. Кроме нас здесь присутствовал французский офицер, которого священник «выловил» на аэродроме. Мы принялись за жаркое из верблюжьего мяса со свежим салатом, запивая все это приятным испанским вином.

Наш хозяин раньше был приходским священником в Росо, где его приход по размерам был равен трем большим областям, а насчитывал всего тридцать прихожан. Это были французы — чиновники, учителя, торговцы. Здесь, в Атаре, территория прихода священника Стефана достигала полумиллиона квадратных километров. На этом совсем немалом пространстве жили семь прихожан. Их нетрудно перечислить: два французских врача, работавшие в местной больнице, два инженера, присланные для борьбы с тлей, которая уничтожала финиковые пальмы, и три монашки. Одна из них была врачом-гинекологом (мавританка предпочтет умереть, чем позволит осмотреть себя мужчине), вторая — врачом-педиатром, третья — фармацевтом. Все трое работали в атарской больнице. Кроме того, они, используя «лендровер», объезжали бруссу в радиусе многих десятков километров от Атара, выискивая одинокие стоянки и оказывая помощь женщинам и детям. Мы не раз встречали их на ухабистых дорогах, ведущих в глубь пустыни.

Ввиду такого скромного числа прихожан пастырские обязанности нашего хозяина занимали немного времени, и со всей страстью он мог отдаться изучению страны, в которой жил. Он прекрасно говорил на языке хасания, знал всех достойных людей в оазисе, осмотрел все имеющиеся здесь библиотеки рукописей, проводил диспуты с местными мудрецами, собирал этнографические коллекции и путешествовал на верблюде но всему Адрару в сопровождении подружившихся с ним кочевников. По тону, каким говорили о нем жители города, чувствовалось, что он пользовался уважением и у него было много друзей. Слушая его рассказы о людях и стране, мы поняли, что он не терял времени даром, глубоко изучил Мавританию и привязался к этой стране всем сердцем.

Священник и не пытался обращать мусульман в христианство. Кроме исследования мавританской культуры он старался оказывать поддержку европейским путешественникам, которые время от времени появлялись в Атаре. При костеле была комната-гостиная, где в прохладе каменных стен можно было отдохнуть, умыться, почитать французскую прессу, поесть и освежиться напитками. Путешественники, у которых была конкретная цель поездки, реже пользовались этим приютом. Они останавливались на научной станции ИФАНа пли были гостями администратора района. Время от времени все же появлялись бедные скитальцы. Проехав несколько сот или тысяч километров чаще всего на машине, не приспособленной к здешнему бездорожью, они еле добирались до Атара, устав не столько физически, сколько морально. Они ни с кем не могли по дороге объясниться, нигде не встречали ни гостиниц, ни магазинов, где могли бы пополнить продовольствие. Огромные безлюдные пространства вселяли в них страх не меньший, чем дикая внешность кочевников. Эти перепуганные путешественники чаще других оказывались в доме священника. Их первое желание — задернуть шторы на окнах гостиной, чтобы не видеть мавританского «ада». Через несколько дней, лежа в походной постели, они зачитывались бесконечными детективами и потчевали себя прохладительными напитками. Они хотели забыть, где находятся, и как можно скорее восстановить силы для возвращения в цивилизованный мир.

Совсем иной тип представлял гость священника, разделивший на сей раз с нами стол. Это был офицер, прибывший в Атар, чтобы попрощаться с Сахарой. С начала своей военной карьеры он жил в Африке, а после того как Франция вывела войска из Западной Африки, работал инструктором мавританской армии. У него кончился контракт, и надо было возвращаться на родину. Он подготовил тех, кто мог его теперь заменить.

Офицер был грустен и печален. Он но очень представлял себе жизнь в Европе, где человек связан тысячами условностей и этикетом, где не хватает простора. Он давно уже решил, что, выйдя на пенсию, переберется в один из мавританских оазисов и проведет там остаток жизни.

Священник и его гость были тем типом «колонизаторов», который мы довольно часто встречали в Сенегале и Мавритании. Они приехали в Африку — одни за приключениями, другие за карьерой или состоянием, третьи не по своей воле, а по долгу службы, — и здесь их поразила бацилла тропиков. Их без труда покорила красота субтропической природы и пустыни, они подружились с местными людьми, научились их понимать и ценить. Они приехали, чтобы завоевать страну, но сами оказались плененными. Потом уже все пошло по заведенному порядку. Долгожданный отпуск через две недели делал пребывание в Европе для них совершенно невыносимым — невозможно было дождаться возвращения в Африку, к экзотической природе и простым людям.

Французы, родившиеся в Африке, и те, которые прожили там много лет, как бы принадлежат к одному «клубу». Они всегда отыщут друг друга, и их всегда можно узнать среди прочих людей. Они отлично понимают друг друга. До конца своей жизни эти люди хранят теплое чувство к Африке, которую им пришлось покинуть.