Майк: Время рок-н-ролла

Уездный город N

Как и положено настоящему рок-н-ролльщику, Майк оставил после себя дискографию, разбираться в которой можно так же долго, как в дискографии The Rolling Stones. Одни и те же песни зафиксированы на нескольких альбомах в разных аранжировках, записаны в разное время, с разными составами, и четкую хронологию «развития», «прогресса», «хода мысли» автора отследить по дискографии невозможно. У Stones, правда, такого не было — просто вечная путаница с изданиями пластинок в Америке и Англии (у Beatles была та же история) плюс выход ЕР-шек с синглами, плюс сами синглы, часть которых не входила в официальные альбомы. На альбомах Майка вышли все его песни, хоть и в разнобое, в винегрете, но винегрет этот очень хорош, поэтому можно спокойно начинать знакомиться (если кто-то еще незнаком) с его творчеством с любого альбома, не придерживаясь хронологии.

«Уездный Город N» — превосходная пластинка, совершенно нехарактерная для «русского рока» хотя бы тем, что в ней есть рок. Альбом показателен, в первую очередь, заглавной песней — она длится плотно четырнадцать минут, и это не просто гитарные запилы, это песня, состоящая из пятнадцати куплетов.

На концертах Майк обычно половину куплетов забывал, путал их порядок, иногда повторялся, но случалось, допевал песню в каноническом варианте. Я, правда, такого не помню. Спасало Майка то, что публика, приходящая на его концерты, знала репертуар и подсказывала слова из зала, когда солист сбивался.

Это говорит о многом. В первую очередь, о настоящей народной любви.

«Уездный Город» вышел в 1983 году. Никаких виниловых пластинок с записями русских рок-музыкантов тогда не было и в помине, признаться, о них никто даже и не мечтал. Не в фигуральном смысле, а буквально — не мечтали о том, что музыка Майка, БГ, Цоя выйдет когда-то на виниле на территории России (СССР).

Отечественные виниловые пластинки просто не рассматривались как потенциальный носитель. Никто не думал о том, что песни Майка или Цоя можно будет услышать по радио. О телевидении мог грезить только забубённый фантазер. На самом деле это просто было не нужно. Все знали, что в СССР для нас ничего и никогда не будет в смысле какого-то взаимодействия со средствами массовой информации. Поэтому все эти средства были вынесены за рамки нашей жизни.

С записями на пленку ленинградским музыкантам повезло — работала студия Андрея Тропилло. Сейчас часто говорят — «подпольная студия». Это ерунда, никакой подпольщины не было и близко. Все об этой студии знали, а уж «страшные органы» знали наверняка. Но студию, базировавшуюся в Доме пионеров и школьников на Охте, никто не прикрывал, Тропилло записывал себе все, что ему казалось правильным. Майк казался ему правильнее всех остальных, и Тропилло записал довольно много музыки «Зоопарка» — группы Майка Науменко, группы, принесшей в СССР рок-н-ролл.

Предложи сейчас такую студию начинающей группе — группа будет воротить носы и откажется. Потому что, скажет группа, ни черта на такой студии хорошего не запишешь. Пусть их. Пусть — не запишешь. Лучшие песни, лучшие рок-н-роллы записаны на этой студии — и это факт, с которым уже ничего не поделаешь.

«Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране», — спел БГ в 1978, кажется, году. Он прав — в России рок-н-ролл не прижился, он не стал массовым искусством. Но Россия — страна большая, и та ее часть, которую можно назвать «немассовой» аудиторией, тоже количественно вполне убедительна.

Во второй половине восьмидесятых среди ленинградцев, играющих рок-музыку, Майк был одним из самых гастролирующих музыкантов. И везде его уже знали. Каким образом доезжали до Сибири, до Азии, до Урала его записи — неизвестно. Но залы на его концертах всегда были полны, и жители отдаленных уголков необъятного СССР подпевали Майку, просили спеть «Дрянь» и принимали группу «Зоопарк» как давних и желанных друзей.

«Уездный Город N» дает прекрасное представление о том, как звучала группа «Зоопарк» в середине восьмидесятых. Записан он в восемьдесят третьем, но с той поры лет пять в отношении звука в группе практически ничего не менялось, за исключением периода работы с Александром Донских, добавившим значительную, если не сказать убойную дозу глэма в ритм-энд-блюз «Зоопарка».

Звук группы сильно отдает самопальщиной — в основном из-за гитары Саши Храбунова. Саша — очень хороший блюзовый гитарист, даже не блюзовый, а в чистом виде рок-н-ролльный. Единственный его недостаток — хорошее знание электроники и электротехники.

Вот Цой, к примеру, вообще в аппаратуре не разбирался. Настолько, что на концертах ждал техника, чтобы тот воткнул шнур от его гитары в комбик. Витя не знал, куда нужно подключать гитару, и на вопросы техников отвечал: «Если я буду думать еще и об этой хуйне, мне некогда будет писать песни».

В общем, для рок-звезды это правильный подход. Шура был другого мнения. Он все любил делать сам, в основном он делал гитары и гитарные обработки, которые у гитаристов называются «примочками».

Когда Шура начал самостоятельно паять примочки из отечественных радиодеталей, он был, очевидно, потрясен открывшимися перед ним возможностями, и звук его гитары на записях «Зоопарка» просто невероятен. Густой, очень странный эффект, больше всего напоминающий флэнжер, преобладает во всем, сыгранном Шурой в составе «Зоопарка». Этот самодельный эффект — настолько ломовой и грубый, что, понятно, аналогов ему в мировой рок-музыке не сыщешь. Он придавал музыке «Зоо» стопроцентно свое лицо, и группу было не спутать ни с какой другой с первых же секунд звучания.

На какой гитаре играл Шура в восемьдесят третьем, вспомнить сейчас трудно, скорее всего, это было что-то вроде переделанной «Музимы», но то, что она не строит по ладам, слышно вполне отчетливо. «Странные дни» — начало альбома — это умеренно попсовый рок-гимн, нехарактерный для Майка хард-роковый номер, с которого всегда удобно было начинать концерты. Это маршеобразный, бодрый тяжеляк в духе позднего Цоя (тогда, понятное дело, Цой еще таких гимнов не писал, а играл свою новую романтику). Здесь Майк отрывается по полной — он всегда был склонен к пафосу, но эти «тусклые будни мерцают как яростный праздник» превзошли самые пафосные его откровения. Тем не менее песня очень органична, хотя свежему слушателю и может показаться странной. Чего и добивались, собственно. Странные, де, дни.

Песня задает тон всему альбому. Пафос Майка в принципе отличается от пафоса отечественных и иностранных рок-пророков с их нравоучениями из детских прописей — это пафос имперский, пафос столичный, светский, пафос человека, впитавшего в себя красоту не окружающего мира, а избранной его части — фантастического города, в самом центре которого живет автор. Города, который трансформирует людей, изменяет их (хочется написать «ломает» — ну да, кого-то и ломает, но только не Майка).

Майк здесь решительно на своем месте. В городе, где вымысел реальнее, чем реальность, где невозможно ориентироваться, пользуясь привычными точками отсчета, где все диалоги — на недоговоренностях, все обещание — на полунамеках, где каждый выглядит одним, а является другим, где все настолько странно («странно» — вообще одно из наиболее часто употребляемых Майком слов), что лучше не задумываться о происходящем вокруг, иначе можно просто потерять сознание — голова закружится от несоответствий.

И пафос Майка здесь оправдан. Хотя бы потому, что тусклые будни Ленинграда были действительно тусклыми, но в жизни Майка и всего его окружения они и были тем самым яростным праздником, начинавшимся с ларечного мутного пива и заканчивавшимся мутным же сухим вином в каморке на Волоколамском. Но каморка эта была тогда лучше, желаннее и уютнее любого дворца для светских приемов. И это была реальность, которую до сих пор не могут вообразить люди, не понимающие, что такое рок-н-ролл.

«Странные Дни» задают тон, создают настроение альбома. А дальше идет музыка-жизнь, музыка-откровение, простая, как торговый зал советского гастронома, и всеобъемлющая, как похмельное сознание алкоголика, проснувшегося утром в незнакомом доме. В «Странных Днях» есть трагедия, которая присутствует почти во всех песнях Майка, но здесь она проявлена ярче за счет тяжелой музыки — еще чуть-чуть, и все свалилось бы в банальный «рокешник», Майк балансирует на грани, но благодаря своему вкусу не опускается до «трю-рока».

Далее на альбоме идет описание, хроника этих самых «Странных дней». «Если хочешь» — таких песен кроме Майка на русском языке никто не сочинял. Если кому-то кажется, что ответа на вопрос «Что же такое рок-н-ролл?» автор этой книги еще не дал, то вот он, ответ. Альбом «Уездный Город N», песня «Если хочешь». Начинается с гитары Майка, рок-н-ролльная вступа — гитара плохая, как у Rolling Stones в первые годы их работы, — она не звенит, а жужжит. И правильно. Так даже лучше. Если бы такую вступу сыграл Зинчук на идеальном звуке и кристально чисто, песня превратилась бы в московскую попсу. В варианте Майка эта песня — классика жанра, которую можно показывать и играть в любой точке мира, в любом рок-н-ролльном клубе, хоть в Чикаго, хоть в Амстердаме — и всем все будет понятно, все будут довольны, все будут танцевать, лапать девчонок, хлопать и подпевать.

Конечно, можно прикопаться и начать ныть о том, что «Если хочешь» — это вольная трактовка «Let It Bleed» Stones. Можно. У нас каждый имеет свое право, как сказал большой русский писатель.

Но «Let It Bleed» уже давно, даже в восемьдесят третьем, стал стандартом, одним из краеугольных камней рок-музыки, Майк просто опирался на него — и правильно делал. Лучше цитировать «Let It Bleed», как абсолютную музыку, чем пытаться обособиться и выдумывать какой-то «русский рок», который в результате так и не выдуман.

Продолжение хроники странных дней — одна из кульминационных точек альбома, «Дрянь». Песня, заставившая вздрогнуть слушателей еще на первой, акустической сольной записи Майка — «Сладкой N». «Дрянь» — абсолютный и безусловный шедевр, песня, ставшая классикой уже в момент первой публикации, в момент первого публичного исполнения. Гитарный рифф, недолго думая, Майк взял у Лу Рида («Baby Face», альбом «Sally Can't Dance», 1974). У Лу Рида песня длится пять минут, у Майка — четыре с половиной. И, опять-таки, это не плагиат, и даже не цитирование. Это настроение, настроение рок-н-ролла, настроение Нью-Йорка середины семидесятых, настроение главного рок-н-ролльного мегаполиса мира — а Ленинград местами очень на Нью-Йорк похож. Был, во всяком случае, пока эта похожесть не перешла к Москве Лужкова. Ленинград, превратившийся в Санкт-Петербург, стал более академичным. Если сравнивать с американскими городами, он стал ближе к Бостону, Москва же сдвинулась от какого-нибудь Денвера, которым была в годы СССР, к Нью-Йорку.

В восемьдесят третьем Ленинград был в чистом виде Нью-Йорком — по духу, в той его составляющей, которая являлась больше вымышленной, умозрительной, но не менее реальной, чем Смольный, Эрмитаж, Площадь Победы и Финский залив. Об этом в одном из интервью говорил и БГ: «…Был такой короткий период, когда мы создали себе здесь особое пространство — у нас тут был и Лондон, и Вудсток, и Нью-Йорк…»

«Дрянь» на альбоме начинается опять-таки с дребезжащей, жужжащей гитары Майка, ее подхватывает завывающий самопальным флэнжером, беспредельно заоб-работанный инструмент Шуры, который как включился на первых тактах, так и продолжает шпарить до самого конца песни.

Эта воющая гитара привносит в песню необходимую долю хаоса — иначе она была бы пустоватой. Надо заметить, что ритм-группа в «Дряни» играет идеально правильно — по аранжировке. «Зоопарк», наверное, единственная группа в СССР, делавшая правильные ритм-энд-блюзовые аранжировки, которые не стыдно было бы показывать где угодно и кому угодно. И здесь совершенно не важен звук барабанов, которые не стучат, а хлюпают, хэт не звенит, а бряцает, бас бубнит, гитара жужжит — но все это дело десятое. Сыграно все совершенно правильно — и это слышно, это главное. Это и создает ощущение рок-н-ролла, переданное группой на сто процентов.

Еще один шедевр — «Пригородный Блюз», песня, которую знали и знают все, самая «раскаверованная» песня Майка, которую постоянно исполняют на всех юбилейных, памятных концертах и которую Майк, кажется, и сам не знал, как правильно сыграть. И никто не знает. Песня болтается между стилями — то ли это ритм-энд-блюз, то ли классический, аутентичный панк-рок. В результате и Майк, и все, кто переигрывал эту песню, всегда играли «прямое мочилово» или «честное рубилово» в тонику — бу-бу-бу — ми мажор, ля мажор, си мажор. В песне всегда чувствуется недоигранность, недоделанность, это придает ей свежесть, это «самое то», это вопль парня, который вскочил с дивана, одурев от «тусклых будней», схватил гитару и устроил себе «яростный праздник».

«Blues De Moscou № 2» настолько ритмична, правильна и по-хорошему хрестоматийна, традиционна, что Шура даже выключил свой флэнжер, оставив на лидер-гитаре только фуз (фасс — правильнее). Очень жесткая песня, в которой преобладает дух Кита Ричардса, сменяющийся призраком Элвина Ли, когда Шура начинает отрываться в гитарных проигрышах. «Эй, басист, что мы делаем здесь?» — поет Майк, живописуя хронику гастрольной жизни, которая в начале восьмидесятых ограничивалась Москвой, а через пару лет должна была уже охватить всю страну. Майк откашливается, пропев очередной куплет, и не делает вокального дубля — все по-честному, практически концертная, живая версия, лучшее исполнение этой не самой простой для игры песни.

После такой зарубы, как «Второй Московский», нужна пауза, ее и делает Саша Храбунов своими «Колоколами». Это первое появление Шуры в группе «Зоопарк» в качестве автора и певца. Нельзя сказать, что это шедевр, хотя песня вполне адекватна, разве что гитара Шуры немного суетлива — кажется, он пытается объять необъятное, сыграв во всех известных ему стилях в рамках одной-единственной собственной песни. Произведение достаточно «музыкантское» — а чего еще можно ждать от лидер-гитариста? Здесь, конечно, качество инструментов могло бы быть и получше — песня рассчитана на классический блюзовый звук, кроме которого в «Колоколах», в общем-то, ничего и не подразумевается.

«Д. К. Дане» — праздник жизни и именины сердца. Майк наконец-то правильно, как надо, записал настоящий классический рок-н-ролл в духе Чака Берри. Не оттого, что раньше не умел этого делать, а просто по причине редких в начале восьмидесятых «электрических» концертов полным составом. В то время он давал большей частью «сольники» с акустической гитарой, и греметь рок-н-роллом в таком виде было сложно, хотя Майк постоянно играл эту песню. Однако на сольных его концертах публике приходилось домысливать это произведение, здесь же оно представлено во всей красе — и сыграно, и спето совершенно запредельно. Шура играет практически чистым звуком с легким перегрузом, Майк — один из сильнейших ритм-гитаристов России — держит всю схему, даже барабаны здесь звучат по-другому, песня тащит за собой всех, и музыканты делают невозможное, добиваясь правильного звука из совершенно левых инструментов. По драйву и по сути эта песня похожа на лучшие номера из первого альбома The Rolling Stones. Майк три раза кричит и один раз завывает — все в нужных местах и очень точно, это не выглядит ни смешным, ни нарочитым.

Вообще, поет он на этой записи очень хорошо. Тут вопрос только в шкале оценок. У Майка нет стальных легких, разработанных и чистых связок, идеальной дикции. Управление голосом тоже не академическое, прямо сказать, — он далеко не всегда, а вернее, почти никогда не попадает идеально в ноту и вовсе не чисто интонирует. Но для рок-музыки это не порок.

Фредди Меркьюри поет чисто и громко — и очень хорошо.

Лу Рид поет рядом с нотами — прекрасно.

Дилан гнусавит — но его голос является одним из главных голосов рок-музыки. Кстати, есть у Дилана один альбом — «Nashwille Skyline», — где он поет идеально поставленным голосом дуэтом с Джонни Кэшем. Это уже совсем не похоже на Дилана и вовсе не так интересно. Это рядовой кантри-певец. Хорошо спето, но спето совершенно обыкновенно. Не удивил.

Дон Ван Влиет, или Captain Beefheart, ерничает и кривляется — замечательно. Список можно продолжать бесконечно, и чтобы этого не делать, можно привести слова Фрэнка Заппы: «Я плохо пою. В качестве вокалиста я не прошел бы кастинг в собственную группу».

Важна общая картинка, важен контекст. Людям, которые оценивают (вполне серьезно) пение артистов, играющих и поющих рок, с точки зрения возможности вытягивания длинных и высоких нот, нужно посоветовать ходить в Филармонию, а не на рок-концерты. Это разные виды искусства, и шкала оценок академической музыки в роке не работает.

Единственное, что здесь важно, — и Лу Рид, и Майк, и Дилан, и Бифхарт — все они поют. Не бубнят текста, как русские рокеры, просто более или менее успешно болтаясь в тональности, а поют внятные мелодии, которые можно записать на ноты и исполнить в точности так, как они спеты на концерте, как звучат на пластинке. В «русском роке», за редкими исключениями, певцы не поют. Отсутствует само понятие «мелодия» в голосе. В этом главная разница между «русским роком» и вообще всей остальной музыкой мира. «Рр» атомно и позорно немелодичен. Немузыкален. И хватит — больше не буду о нем писать, зачем писать о говне, когда вокруг столько хорошего.

«Все Те Мужчины» — лучший вариант музыки Rolling Stones на русском языке. Опять-таки, без копирования — это не плагиат, это манера, стиль, способ общения со слушателем.

Еще один момент, отличающий лирику и музыку Майка от творчества всех остальных коллег и земляков, — он поет о любви, как многие, но поет о любви взрослой. Любви непривычной, несоветской. Вообще, Майк никогда не был диссидентом, внешне он был совершенно аполитичен. Что он думал по поводу политики, строя, режима — никому не известно, он никогда и нигде не высказывался на эту тему, ограничиваясь, если уж наседали журналисты, своим любимым «Мы живем в свободной стране».

Самым антисоветским, антитоталитарным из всего его творчества были, как это ни удивительно, песни о любви.

Когда Майк пел о любви, он декларировал такой немыслимый индивидуализм, какой в СССР был совершенно невозможен, он пел полное отрицание коллективного сознаниями испепелял чувство локтя, уничтожал коллегиальность, растаптывал в прах слово «мы». Он пел свое «Я».

Майк пел о том уровне отношений между мужчиной и женщиной, который не обсуждался ни в советской литературе, ни в советских песнях, ни в театре, ни в кино — нигде. Любовная лирика Майка держится на Ремарке, Хемингуэе, Чарльзе Буковски, хотя я не уверен — читал ли Майк Буковски, но этот автор удивительно резонирует своими рассказами с «любовными песнями» Майка.

Майк ухитрялся крохотными деталями быта в описании отношений показать жизнь принципиально иную, несоветскую. Сквозные персонажи его песен — Венечка, Вера — хоть и носили русские имена, вели себя совершенно не по-советски.

Герои песен Майка не были связаны никакой работой, никакими общественными обязательствами, никакой идеологией. Аполитичность Майка была настолько сильна, что отрицала наличие вообще любой идеологии — социалистической, капиталистической — любой. Героями двигали только чувства и больше ничего. И чувства эти проявлялись достаточно прямо, естественно и очень зрелищно. Неподготовленных слушателей, воспитанных как-никак на советской массовой культуре, это порой шокировало, и они обвиняли Майка в грубости, хотя никакой грубости в его песнях никогда не было. Не только цензоры, но и многие рядовые слушательницы поначалу морщились и демонстративно «не любили» Майка за его песни, носившие, между прочим, как и песни Мика Джаггера, достаточно шовинистический в отношении женщин характер.

Обламывало и то, что привычные страдания от неразделенной любви подавались здесь совершенно иначе, чем это было принято в советском искусстве.

Брошенный или непризнанный любовник (муж) не ходил по парку, нюхая розы и страдая, не отдавался с головой работе на благо общества, а рефлексировал, сука такая, пил, снимал шлюх, опять пил и посылал неверную (не понявшую его) красавицу ко всем чертям. В конце концов, понятно, предполагалось, что герой отправлялся играть рок-н-ролл.

Такой уровень межполовых отношений и такой способ ведения домашнего хозяйства был, конечно, неприемлем для магистрального образа жизни того времени и шел вразрез с общественной моралью. Цензоры, ругая и запрещая тексты Майка, ни разу толком не сформулировали, что именно их настораживает. Но они чувствовали, что в том, что поет Майк, наверняка «что-то не так».

Песнь песней Майка, «Уездный Город N» лучше слушать после ознакомления с двумя песнями — предшественницами этого произведения. Это «Desolation Row» Боба Дилана с альбома «Highway 61 Revisited» 1965 года и «American Pie» Дона Маклина (1971). Никто в России до сих пор не сделал ничего подобного тому, что сделал Майк. Четырнадцатиминутная баллада — о какой радиоротации можно здесь говорить, о каких клипах, каких клубах и танцах, каких стадионных выходах, каких «Окна Открой» или «Максидромах», не говоря уже о «Нашествии»? Где играть такие песни? Кому?

Нужно отважиться на то, чтобы сочинять и записывать такие вещи — можно сказать и так. Только Майк ни на что не отваживался. Он по-настоящему делал то, что хотел. Делал то, что нравится, то, что он не мог не делать.

И «Уездный город N» звучал на концертах «Зоо» и Майка, песню слушали и, как я уже писал выше, подсказывали из зала куплеты, которые Майк забывал пропеть.

Эта песня — наиболее сюрреалистична из всех, что Майк когда-либо писал, но она же и наиболее реальна — в ней узнаешь себя, узнаешь тот самый город, который Майк обожал, знал, в котором жил. Узнаешь всех своих знакомых — кем бы ты ни был и кто бы тебя ни окружал.

Песня универсальна, она подходит к любому городу не только в России — она про жизнь людей, где бы они ни родились и где бы ни умирали.

Леди Макбет, Фрейд, король Артур, Бетховен, Ромео, Джульетта, маркиз де Сад, Пушкин, Гоголь, Юлий Цезарь, Пьер и Мария Кюри, Роден, Папа Римский, Иван-дурак, Софи Лорен, Иисус Христос (и Отец), Иван Грозный (и сын), Пол Маккартни, Родион Романыч Раскольников, Жорж Санд, Шопен, Оскар Уайльд, Чарли Паркер, Беатриче, Галилей, Лев Толстой, Наполеон, Ван Гог, Диоген, Флоренс Найтингейл, Мерилин Монро, Джоконда, Казанова, Пеле, Харон, Эйнштейн, Эдита Пьеха, Анна Каренина, три мушкетера и д'Артаньян, Маяковский, Архимед, Мария Медичи, Мао Цзедун, Дон Жуан, Спиноза, Блок, Дали, Золушка плюс те, кто в эпизодах, — вот перечень героев песни Майка.

Это уже не «энциклопедия русской жизни», это картина мира во всем его, как говорили в школе на уроках истории, многообразии.

После Майка в мировой рок-музыке на подобное полотно отважился только Билли Джоэл — песня «We Didn't Start the Fire» с альбома «Storm Front» (1989) — из той же оперы.

Герои всем знакомы, полностью или частично, и каждый из слушателей хоть когда-то да ассоциировал себя с кем-то из них, мечтал стать таким же, как Пушкин, Маяковский, Галилей, Маккартни, и чувствовал себя в образе д'Артаньяна, выходя к пивному ларьку и расталкивая пьяных мужиков, лезущих без очереди.

Люди всегда видят реальность лишь так, как хотят ее видеть, редко кому удается осознать, что же на самом деле происходит вокруг. Такие большей частью сходят с ума или быстро спиваются. В этом смысле дворовые алкаши (в начале восьмидесятых их называли «соловьями») защищены от реальности лучше всего, они живут в иллюзорном мире, совершенно потеряв ориентацию в мире реальном. Стоит прислушаться к разговорам «соловьев» — с политиками и артистами они на «ты», они отлично знают, как управлять государством, как снимать кино, что передавать по радио, они выдумывают себе знания, которых никогда не имели и наверняка уже не приобретут, и возносят себя на пьедестал обладателей истины в последней инстанции. Что это, как не уход в мир иллюзий?

Это прерогатива не только опустившихся алкашей и провинциальных дурочек. Все люди так или иначе строят вокруг себя мир, в котором им удобно существовать, выдумывают себе образы и выстраивают систему отношений с себе подобными.

Ни Майк, ни вся та компания, в которой он вращался, с членами которой дружил или просто приятельствовал, не были исключениями — разве что не являлись «соловьями», а были людьми более или менее воспитанными и образованными.

Среди тех, с кем дружил Майк, были звезды рок-н-ролла, поэты, мафиози, Ромео, Галилеи, Спинозы, писатели, спортсмены, переводчики, самогонщики, сторожа, режиссеры, артисты, математики, Наполеоны и ангелы. Я уже приводил цитату из Бегбедера: «Мы каждый день встречаем ангелов, просто не узнаем их в лицо».

И Майк, и мы все каждый день видим огромное количество ангелов и других, если можно так выразиться, незаурядных личностей, мы обращаемся к Льву Толстому как к живому человеку — я уже не говорю о Джоне Ленноне или Марке Болане, — и Курехин тоже ходит среди нас.

Уездный Город — это вся наша жизнь, Майк замахнулся, и у него получилось — ударил так ударил. Этой песней он показал, что он гораздо больше, чем просто рок-н-ролльный музыкант, больше, чем «звезда ритм-энд-блюза».

Поэтому и пишутся про него книги и до сих пор устраиваются памятные концерты, вот только дисков почему-то в магазинах не купить.

«Позвони мне рано утром» — возвращение в реальность после невероятного путешествия по Уездному Городу N. Песня старая, еще времен «Сладкой N», и исполнение здесь не самое лучшее. Она разваливается, фанк, лежащий в основе, трещит по всем швам и хромает, как раненный сторожем вор, как будто уже и не фанк он вовсе, а простой гитарный чес. Гитарное соло не поражает фантазией, оно совершенно обыкновенное, ритм-гитара Майка звучит устало и расхлябанно, бас только напоминает о пульсе, который должен чувствоваться в песне. Телефонный звонок, записанный на пленку и пропущенный зачем-то через всю песню, раздражает уже после четырех повторов. Ну и конечно — обычные, шлепающие (здесь больше, чем обычно) барабаны. Пример неудачного исполнения хорошей песни.

«Пригородный блюз N 2» — расслабленный ритм-энд-блюз, ритм-гитара с вибрато производит впечатление отчаянно нестроящей, но — «Сегодня лето и нет других дел… Мы играем в дурака, мы валяем дурака…». «Второй пригородный» — тоже очень хорошая песня, но производит впечатление записанной как-то впопыхах, — может быть, так оно и было, может быть, у Тропилло не было времени, в Дом Пионеров и Школьников, где происходила запись, пришли наконец законные хозяева — пионеры и школьники—и выперли группу «Зоопарк» на Среднеохтинский проспект, к пивному ларьку и винному магазину.