Маймонид

Глава I. «Мой сын, доктор»:евреи и медицина

В самом деле, почему так много евреев выбирают профессию врача? Следовало бы задуматься об этом, прежде чем приступить к изучению жизни и трудов человека, олицетворяющего собой эту великую традицию и внесшего в нее немалый вклад. Ниже приводится старая как мир история, которую так и хочется рассказать еще раз.

Заключенный в мадридской башне, ослабленный сифилисом и еще более — абсцессом на черепе, французский король Франциск I испросил своего пленителя — императора Священной Римской империи Карла V — прислать ему лучшего еврейского врача. Когда врач прибыл, Франциск, пытаясь завязать с ним беседу, спросил, не устал ли он еще ожидать своего Мессию. К его огорчению, врач ответил ему, что на самом-то деле он не иудей, ибо задолго до описываемых событий был обращен в христианство. Разгневанный король отказался от его услуг и потребовал, чтобы его лечил настоящий еврей, привезенный из самого Константинополя.

Эта замечательная история — не важно, правдива она или нет, — наглядно демонстрирует общественное положение еврейских врачей в Средневековье и эпоху Возрождения. Время, когда, возможно, произошли описанные в ней события, можно определить довольно точно — это случилось за несколько лет до смерти Франциска в 1547 году. Но ее можно отнести к тому жанру историй, что имели хождение во все века. И хотя сегодня миф об исключительных талантах еврейских врачей можно услышать не так часто, в косвенной форме он сохранился до сих пор, как и миф о привлекательности профессии врача для молодых евреев. Легендарная связь евреев с искусством врачевания по-прежнему вызывает самую разную реакцию: от анекдотов до научных исследований.

Чтобы исследовать эту связь, можно задать несколько вопросов. Почему столь многих евреев привлекает изучение медицины? Почему так много евреев добивается в этой профессии заметных успехов? И почему (по крайней мере, на протяжении последних столетий) еврейским врачам приписывалось больше случаев излечения больных, чем их нееврейским коллегам?

Разумеется, ответы на эти вопросы зависят от многих факторов, меняющихся из века в век. Но тем не менее есть нечто, что объединяет все эпохи. И хотя это «нечто» скрыто под наслоениями временных и культурных пластов, мы можем разглядеть его, если рассмотрим этот феномен ближе и отставим в сторону — хотя бы ненадолго — религиозный скептицизм, свойственный нашему веку.

Как и во многих других сферах еврейских изысканий, мы можем приблизиться к ответам на поставленные вопросы с помощью трудов Маймонида, в данном случае — пятой из так называемых «Восьми глав» (Шмона праким), которыми он предваряет свой комментарий к ПиркейАвот («Поучениям Отцов»). Этот комментарий является частью комментария Маймонида к Мишне, который он завершил в 1168 году, когда ему было тридцать лет. В пятой из «Восьми глав» он впервые поднимает тему, к которой вернется еще не раз в своих последующих трудах. Вкратце ее можно выразить словами самого Маймонида: подлинная цель богатства и прочих благ...

«...заключается в том, чтобы с их помощью достигать благородных целей, использовать их ради ухода за телом и сохранения жизни, чтобы таким образом их владелец мог получить знание о Боге в той мере, в какой Бог нисходит к человеку.

С этой точки зрения, изучение медицины немало способствует обретению добродетелей и знания о Боге, а также достижению подлинного духовного счастья. А значит, изучение медицины и овладение ее знаниями есть исключительно важное религиозное дело».

Именно Маймонид говорит о том, что цель ухода за телом состоит в поиске знания о Боге и об абсолютной морали, образцом которой служит Бог. Изучение медицины, по мнению Маймонида, является религиозным действием. Эти слова Маймонида повторяют тезис, провозглашенный мудрецами Талмуда, которые называли лекаря посланником, а в некоторых случаях — «сподвижником» Бога. Ведь лекарь может оказать больному серьезную помощь в попытках понять Божьи пути.

И хотя эта концепция принадлежит Талмуду, ее происхождение и вдохновляющую ее (как и все талмудические идеи) мысль следует искать в Торе. Строгие предписания относительно здорового уклада жизни общины — гигиены, профилактической медицины и санитарии, — приводимые в книге Левит, поясняются в Талмуде для того, чтобы подробно остановиться на различных аспектах поведения каждого отдельного человека. Целью этих предписаний была чистота человека, когда он предстоит перед Богом, и потому основная идея, что лежит за словами талмудических мудрецов, — это соотношение между физической и моральной чистотой, о котором говорит Тора. В этой связи всегда подчеркивается, что забота о здоровье — это забота о жизни. Эта забота вменяется в обязанность каждому еврею, даже если она вступает в противоречие с другими заповедями. Весь еврейский закон, даже Декалог[5], может быть нарушен ради спасения жизни, и единственным исключением из этого правила служат запреты богохульства, кровосмешения и убийства. «Выбери жизнь»[6] — предписывает нам Господь, связывая таким образом Свои заповеди с понятием «жизнь». Самим словом «избери» Господь указывает на то, что человек обладает свободой выбора[7].

На мой взгляд, суть еврейского подхода к врачеванию следует рассматривать именно в связи с представлением о свободе выбора. Понятие свободы выбора многократно упоминается в Писании, в раввинистической литературе, в сочинениях Маймонида. В последних оно иногда подробно растолковывается, а иногда просто констатируется, как, например, в пятой главе первого тома сочиненияМишне Тора[8]: «Свобода выбора дарована каждому человеку». А в последней главе Шмонапраким Рамбам пишет: «Наша Тора согласна с греческой философией, которая убедительно доказывает, что человек сам распоряжается своими действиями; нет никакого внешнего принуждения, и ничто не движет им, кроме него самого — как в хорошем, так и в плохом смысле»[9].

В священных текстах мы сталкиваемся с противопоставлением воли Господа и свободы человеческого выбора. В них допускается неписаный компромисс, согласно которому забота о теле вверяется самому человеку, и вмешательство Бога в этом вопросе не предусматривается. Здесь мудрецы Талмуда разделяют точку зрения древних греков, наиболее значимый вклад которых в медицинскую теорию заключался в отделении служения богам от основанных на изучении природы методов диагностики и терапии. Этот подход подтверждается клятвой Гиппократа и целым рядом классической греческой медицинской литературы — врачи клянутся Аполлоном и Асклепием, а затем продолжают рассуждать о принципах школы врачевания, более не обращаясь ни к этим, ни к другим богам. Более того, ведущие практикующие медики, представители школы Гиппократа, рассматривали изучение своей науки как средство понимания природы божественного, с чем мы уже сталкивались у евреев. Но греки в этом отношении пошли дальше. Гален из Пергама, наиболее влиятельный из врачей всех поколений, полагал, что самым верным способом служения божеству будет не молитва и жертвоприношение, но эксперимент и наблюдение. Во втором веке нашей эры он сказал, что его самый замечательный анатомический труд — «О назначении человеческого тела» — это «священная речь, которую, как гимн, посвящаю Создавшему нас»[10]. И для Галена изучение человеческого тела было верным путем обретения знаний о божественном. Он писал:

«Я думаю, что истинное благочестие состоит не в том, чтобы совершать для Него бесчисленные гекатомбы быков, и не в том, чтобы возжигать множество талантов корицы и лавра, но в том, чтобы прежде познать, а затем показать другим, как велики мудрость, могущество и благость Создателя»[11].

Гален познавал и просвещал, проводя опыты на животных. Благодаря своим опытам он смог открыть и продемонстрировать публике принципы анатомии и физиологии. И хотя он считал, что божество, называемое им Создателем, создало Вселенную и все, что в ней существует, в соответствии с неким предопределенным планом, но, исцеляя больных, он опирался только на собственные профессиональные навыки. Испокон веков еврейские врачеватели подходили к лечению своих пациентов схожим образом. В конце концов, вся медицинская концепция евреев основывалась на греческой науке как при жизни Маймонида, так и на протяжении нескольких последующих столетий. Самостоятельной еврейской медицины (подобно египетской или китайской, западной медицине или медицине Аюрведы) никогда не существовало. Как в Средневековье, так и сегодня еврейская медицина принадлежит к той культуре, в рамках которой она практикуется. В талмудические времена на нее оказало сильное влияние наследие греков, и не только потому, что греки обладали схожими представлениями о независимой роли врача в процессе лечения. Необычайно развитые представления об анатомии и физиологии, как и о профилактической и клинической медицине, которые можно найти в Мишне или Ѓемаре,восходят к концепциям Гиппократа и Галена и могут быть объяснены влиянием эллинизма.

Если основное назначение медицины заключается в том, чтобы помочь человеку познать Бога и вести добродетельную жизнь, то медицина должна быть основана на этических принципах. И в этом греческая и еврейская медицинские концепции во многом схожи. Считается, что греки не только первые отделили веру в божество от лечения заболеваний, но и были первым народом, который ввел этику в учение о медицинском уходе. Впрочем, Тора и здесь опередила греков. Так или иначе, взаимосвязь целей и методов еврейских и греческих врачей — объясняемая отчасти общим представлением о том, что божество не вмешивается в процесс лечения, а отчасти смешением культур в период эллинизма с 280 до 160 г. до н.э.[12], — во многом способствовала образованию тех факторов, с помощью которых можно дать ответ на три заданных нами выше вопроса.

Даже древнееврейское слово, которым обозначается врачебная профессия (рофе), подразумевает независимые действия врача. Значение слова «врачевать» на иврите связано с восстановлением. Основной образ, который вытекает из этимологии этого слова, — это починка неисправного или соединение двух частей в одно целое. Вариант этого слова — raphe — по-прежнему используется в современной анатомической терминологии. Он обозначает одну из нескольких частей тела, в которой ткани с каждой стороны соединяются общей линией. Это слово приводится (как рафа — Божественное исцеление) в книге Чисел, 12:13, в книге пророка Ирмеягу, 3:22 и 30:17, а также в других местах Священного Писания. В тех случаях, когда речь идет о врачевании, осуществляемом людьми, это слово указывает на действие, которое предполагает участие рук; подразумевается, что оно требует человеческого вмешательства. В современных словарях этимология слова raphe ошибочно возводится к древнегреческим словам, что еще раз указывает на взаимное влияние двух культур — еврейской и греческой — в период эллинизма.

Итак, мудрецы Талмуда передавали знания ученикам, ощущая свою причастность к этическому наследию и будучи убеждены в том, что сохранение человеческой жизни лежит в основе их религиозной системы ценностей. Сохранение жизни доверено самому человеку, но это и инструмент Божественной воли, который применяется, однако, вне прямого Божественного вмешательства. И хотя последней инстанцией исцеления служит Господь — в нескольких драматических эпизодах Библии Он вмешивается, чтобы поддержать ту или иную сторону или излечить болезнь, — для человечества Он не является лекарством. Если человек заболел, нужно послать за доктором, как недвусмысленно гласит изречение Маймонида в его комментарии к Мишне (трактат Псахим, 4): «Больной не только имеет право, но и обязан прибегнуть к медицинской помощи».

Однако еврейские врачи того времени исходили в своей деятельности из совершенно иной концепции. Возможно, именно она сыграла ключевую роль в истории их выдающихся достижений. В рамках этой концепции, выраженной несколькими столетиями позже в Шульхан арух[13],рофе хоть действует независимо от Бога и обладает свободой выбора, все же является Его личным посланником или сподвижником; поэтому в деле врачевания его никто не может заменить. Эта незаменимость врачевателя, согласно различным толкованиям, означает лишь то, что он сам должен ответствовать на призыв, ибо, согласно Божественной воле, он может оказаться единственным человеком, способным исполнить эту особую миссию врачевания. Эта традиция уходит своими корнями в то чувство личной ответственности — или, используя термины современной биоэтики, в деонтологическое обязательство, — которое было присуще первым врачам. Им была свойственна решимость добиваться большего, руководствуясь чувством ответственности, которую накладывала на них уникальность их призвания. Такого рода ценности невозможно отбросить даже по прошествии веков, ибо они передаются от учителя к ученику в рамках традиции, за которой стоят тысячелетия. И хотя эта традиция принадлежала не только еврейской культуре, она пришла в медицину вместе с монотеизмом.

Именно в эпоху талмудических законоучителей, с III по VI в. н.э., связь между евреями и медициной обрела социальную основу, которая характеризует ее и по сей день. Мудрецы были не бесстрастными учеными, а членами общины, вовлеченными во все аспекты ее жизни. Благодаря своему опыту они научились понимать проблемы повседневного существования и решать их в ходе ѓалахических дискуссий. Они жили в реальном мире, для которого было недостаточно молитв и размышлений, без действенного участия в делах мира сего. Позднее их позиция была изложена Нахманидом[14], жившим в XIII в. По его словам, «внимание к делам мира сего есть часть служения Господу». И вовсе не удивительно, что двести тринадцать из шестисот тринадцати заповедей, перечисленных мудрецами и в конечном счете кодифицированных Маймонидом, тем или иным образом связаны с заботой о теле.

Талмудический мудрец рабби Цадок[15] сформулировал следующий принцип (позже повторенный Маймонидом): «Не следует делать из Торы ни корону, чтобы возвеличить себя, ни лопату, чтобы копать ею»[16]. Иначе его выразил великий Ѓилель[17], который сказал: «Тот, кто пользуется [короной Торы в неприглядных целях] — сгинет». Из приверженности этому принципу мудрецы Торы того времени и последующих эпох не брали плату за свое религиозное служение и занимались разного рода светской деятельностью. Поскольку в еврейской традиции большое значение придается телесному здоровью, было вполне естественно, что многие мудрецы обратились к врачеванию как к источнику дохода. Именно так возникла связь между медицинским опытом и раввинистической мудростью, в том или ином смысле. С этих времен и вплоть до эпохи Ренессанса многие раввины были врачами. По разным оценкам, в арабский период[18] примерно половина еврейских врачей были раввинами. И не нужно забывать, что слово «рабби» происходит от древнееврейского слова «рав», означающего «учитель»[19], а слово «doctor» происходит от латинского глагола «docere» — «обучать».

В отличие от нееврейских лекарей, которые практиковали в средневековой христианской Европе и большей частью были самозванцами, а в некоторых случаях — безграмотными шарлатанами, еврейские врачи, как правило, разбирались в премудростях своего дела, ибо обучались у опытных врачей старшего поколения. Их ценили не только за знания в светских науках, но и за почет, которым они пользовались в своих общинах. А это, в свою очередь, повышало их престиж и социальное положение. И поскольку со временем богатые мусульмане и христиане все чаще стали искать помощи у еврейских докторов, те нередко представляли интересы своих единоверцев перед нееврейскими правителями. Вот почему статус еврейского врача был довольно высок даже во времена безысходного угнетения еврейского народа. Социальные позиции еврейских врачей еще более упрочились в эпоху Просвещения XVIII в., ибо ликвидация культурных барьеров способствовала социальной мобильности евреев, и интенсивность контактов между евреями и христианами возросла. В эту эпоху, когда образование в еврейской среде постепенно выходило за рамки религиозных школ, единоверцы испытывали к светски образованным врачам еще более сильное уважение. Удобно чувствуя себя и в еврейском, и в нееврейском мире, врачи считались примером для подражания, ибо достигли мирского успеха и в то же время устояли перед ассимиляцией.

Неевреи прибегали к помощи еврейских врачей по нескольким причинам. Во-первых, представлялось вероятным, что любой врач-еврей попросту более сведущ в своем деле, чем его нееврейские коллеги, особенно в христианских странах. Иные доктора добивались такой известности, что к их услугами прибегали даже властители далеких стран. Это в немалой степени способствовало тому, что простой народ был убежден: в еврейских врачевателях в самом деле есть нечто особое. Эти хитрые умники, чужаки в христианской среде, говорившие между собой на загадочном языке и взывавшие к Господу, чьи пути столь неисповедимы, являются носителями какого-то особого тайного знания, даже, быть может, оккультного, — думали в народе. Таким образом, даже опасения, вызванные их непохожестью на других, способствовали тому, что не только простонародье, но и знать нередко приписывали им наличие какого-то особого, и даже, возможно, демонического дара врачевания. Мистический ореол, окружавший образ еврейского врача, повышал его престиж и производил эффект плацебо на многих пациентов. Неудивительно, что в XIII-XIV вв. количество евреев-врачей было намного выше, чем процент евреев в общей численности населения. В первой половине XIV в. из 20 тыс. жителей Марселя евреи составляли лишь пять процентов, однако из двадцати трех врачей этого города десять были евреями.

Все это способствовало развитию в среде еврейских врачевателей особых профессиональных навыков, хотя и не того рода, что им приписывали их боязливые пациенты. Врачи не только были носителями многовековой традиции еврейского врачевания — сами условия их жизни нередко помогали им овладеть исключительными знаниями и опытом в медицине. На протяжении веков евреев гнали из страны в страну. В лучшем случае они могли взять с собой лишь часть своей собственности. Поэтому знания медицины, что передавались из поколения в поколение, служили средством быстрого создания «собственного дела» сразу же по прибытии на новое место. Таково было положение дел до конца XVIII в., когда был принят закон, позволявший получать лицензию на медицинскую деятельность. До начала XIX в., когда развитие медицины получило сильный толчок, знания можно было передавать от отца к сыну или от более опытных к более молодым членам профессионального сообщества. Евреям не позволялось владеть землей до относительно недавнего времени (и в любом случае землю нельзя было увезти с собой в телеге), и поэтому евреи рассматривали медицину как своего рода «движимое имущество». Ценность медицинских знаний заключалась в том, что они приносили с собой решение многих проблем тогдашней действительности.

Переезжая из страны в страну, евреи овладевали многими языками; еврейские врачи вступали в контакты с местными врачами. Благодаря всему этому им удавалось постоянно расширять свои знания. Они имели доступ ко всем медицинским трудам, выходящим в свет. Кроме того, они получали возможность изучать лекарственные вещества, используемые местными врачевателями. Единый язык, на котором говорили и писали евреи всех стран, позволял им передавать знания друг другу. Таким образом, лишения и гонения, что выпадали на долю евреев, способствовали развитию их профессиональных навыков. Не по своей воле евреи были космополитами, и космополитической стала их медицина.

Знание многих языков и соприкосновение с эллинистической культурой сделали еврейского врача ценным посредником между греческой медициной, преемницей которой стала научная медицина Средневековья и Ренессанса, и христианским и арабским миром. Евреи не только переводили древнегреческие тексты на арабский язык на протяжении шести веков, когда этот язык господствовал в медицинской мысли, — они также перевели многие труды на иврит, чтобы распространять их среди евреев всех европейских и мусульманских стран. Таким образом, евреи всегда имели доступ к наиболее значимым трудам по медицине, тогда как для медиков Европы они оставались неизвестными вплоть до конца XII в., а то и позднее — до тех пор, пока не появились их первые латинские переводы, часто сделанные еврейскими же учеными. Даже немногочисленные медицинские трактаты, написанные христианскими врачами, переводились на иврит и арабский, чтобы еврейские врачи могли воспользоваться практически всеми медицинскими знаниями, имеющимися в ту эпоху, независимо от страны происхождения. Поэтому нет ничего удивительного в том, что лишь незначительное число евреев пожелало учиться на медицинском факультете университета Салерно в X, XI и XII вв. А когда в XIII в. были открыты медицинские школы в Монпелье и Париже, еврейских врачей пригласили туда в качестве преподавателей.

Во все времена в основе врачебного искусства евреев лежала их приверженность иудаизму. Именно поэтому в еврейском народе так ценилось ремесло врача. В Средние века некоторые раввины, опасаясь вторжения науки и философии в сферу религиозного знания, запрещали изучать светские науки, однако для медицины было сделано исключение. Следовало исходить из принципа «выбери жизнь», как заповедал Господь и еврейские мудрецы; ведь согласно библейскому принципу пикуах нефеш, главной нравственной ценностью является спасение человеческой жизни. Так, например, в 1305 году знаменитый раввин рабби Шломо бен Адерет (известный как Рашба)[20] под угрозой отлучения от общины запретил изучение философии, физики и других наук до двадцатишестилетнего возраста, однако для занятий медициной было сделано исключение. Для того чтобы защитить студентов других наук, многие не раз пользовались авторитетом Маймонида. Например, в письме, которое написал рабби Шломо бен Адерету другой известный раввин, Йедайя бен Аврагам Бедерси (известный как ѓа-Пнини)[21], говорится: «Мы не можем отказываться от наук. Это дыхание в ноздрях наших. Даже если Йегошуа[22] предстанет перед нами и запретит нам это, мы не сможем ему подчиниться. Ибо у нас есть оправдание, которое весит больше, а именно — слова Маймонида, который нам это предписал. Мы готовы жертвовать своим добром, детьми и самой жизнью ради этих трудов». Таким образом, не только медицине, но и науке в целом приписывалось особое назначение — служить выходом для еврейской интеллектуальной энергии.

Изучение наук было далеко не единственной привилегией, дарованной еврейским врачам. Хотя церковные синоды даже в период Ренессанса запрещали христианам обращаться к еврейским врачам, многие из церковных и королевских сановников продолжали держать у себя на службе врачей-евреев. Так же поступала и знать. В Испании такое положение дел сохранилось при дворе Фердинанда и Изабеллы[23] даже после изгнания евреев в 1492 году. Неудивительно, что в медицинской свите Римских пап позднего Средневековья и Возрождения обычно можно было встретить одного или нескольких еврейских врачевателей.

Концепция заботы о здоровье, которой евреи придавали особое значение, резко противоречила христианской идее отречения от тела. Согласно традиции аскетизма, которая была сильна в христианстве с первых дней его существования, подлинный верующий был обязан не только избегать забот о телесном, но и верить, что болезнь послана ему дьяволом или в наказание от Господа, и если ее и следует лечить, то исключительно исповедью и молитвой. Так, например, св. Бернар[24], живший в XII в., по-видимому, гордился тем, что всю жизнь страдал хронической анемией и болезнью желудка. Более того, он говорил, что монахи, которые принимают лекарства, нарушают предписания церкви. В 1135 году Реймсский собор запретил монахам и клиру практиковать медицину, ибо это противоречит теологическим принципам христианства. Последующие соборы еще более ужесточили эти ограничения, в результате чего наиболее образованные люди того времени были вынуждены отказаться от занятий медициной. Церковные соборы грозили отлучить от церкви врачей, которые предписывают медицинское лечение до обращения к священнику. В отличие от еврейского отношения к медицине, христианские теории о болезни пронизывала религиозная догматика.

Христиане рассматривали земное существование лишь как подготовку к жизни в Будущем мире и потому относились к телу только как к вместилищу души, тогда как евреи видели в заботе о здоровье и жизни средство постижения Бога. И хотя евреи верят в пришествие Мессии и в Будущий мир, они придают большое значение жизни в этом мире, «здесь и сейчас», и потому с практической жилкой берутся за всё, с чем им приходится сталкиваться. Они стремятся не только к спасению души, но и к спасению жизни. Еврейский реализм — это наиважнейший фактор, определивший еврейскую решимость жить, сохраняя здоровье и предотвращая смерть. Средневековые мусульмане, как известно, называли евреев и христиан «народами Книги». Но евреи были народом не только книги, но и тела.

Именно благодаря еврейскому реализму уже в Средние века были учреждены еврейские больницы. Их число заметно возросло в эпоху Просвещения. Еврейские врачи, как правило, жили в гетто или подвергались социальным ограничениям, и потому не могли практиковать вне определенных районов города. Был ограничен их доступ к больницам, растущим как грибы после дождя в конце XVIII в., а также к изучению медицины и преподаванию в университетах. Поэтому евреи создали свои собственные системы медицинского обслуживания. Ими руководил совет общины, в состав которого непременно входили врачи. В обязанность совета общины вменялась забота о больницах и попечительских обществах, а также целый ряд других функций. В результате молодые евреи, остановившие свой выбор на изучении не так давно зародившейся академической медицины, получили возможность работать в больницах — ведь нееврейские больницы были закрыты как перед ними, так и перед их пациентами. Евреи издавна славились заботой о своих больных, она стала их отличительной чертой, в основе которой лежало библейское предписание: «Выбери жизнь»[25]. И потому еврейские больницы были переполнены. Таким образом, ограничения, которые могли воспрепятствовать профессиональному развитию еврейских врачей, больше не имели силы.

Подобно представителям многих других народов, евреи стремились примкнуть к среднему классу, как только перед ними открывалась такая возможность. Как было сказано выше, должность лекаря существовала при дворах монархов и Римских пап еще в Средневековье, и многие врачи-евреи стали принадлежать к классу буржуазии еще до эпохи Просвещения. В конце XVIII в., в эпоху Ѓаскалы — еврейского просветительского движения, — когда многие евреи вырвались из тесных рамок религиозного обучения, чтобы получить светское образование и профессиональное признание, медицина стала идеалом, который олицетворял собой достижение этой цели, особенно если учесть, что государственная служба, еще один традиционный «мостик» в средний класс, была почти полностью закрыта для евреев.

Еврейские институты здравоохранения создавались по всей Европе, но наибольшее распространение этот феномен получил в Германии. Все чаще молодые люди стремились выпростаться из слишком тесных пут религиозных ограничений. Университеты открывали двери перед евреями, и тяга к образованию, которую евреи испытывали испокон веков, постепенно начала принимать светские очертания. Одним из последствий Ѓаскалы стало то, что юных евреев словно магнитом потянуло в аудитории и лекционные залы. Постепенно на каждом уровне образования, от начальной школы и выше, число евреев стало намного превышать их процент в общей численности населения. К примеру, в Вене в 1912 году было 9 процентов евреев, однако они составляли 47 процентов учеников гимназий. На более высоком уровне образования сложилась похожая ситуация: 25 процентов студентов, поступивших в Венский университет в 1904 году, были евреями. Многие из них изучали медицину.

Не одно десятилетие евреи стекались в Вену со всех концов Австро-Венгрии — их привлекал относительно либеральный режим императора Франца-Иосифа и не отпугивал политический антисемитизм, что неистовствовал в империи повсеместно. Евреи старшего поколения пытались вырваться из душной религиозной среды, царившей в небольших городках и местечках, где они выросли, и делали все возможное для того, чтобы их дети получили лучшее, на что можно было рассчитывать. Особенно ярко это сказалось в области изучения медицины.

Сложившаяся ситуация встревожила некоторых представителей немецкой академической медицины. Теодор Бильрот, один из ведущих немецких хирургов, занимавший в конце XIX в. должность профессора Главного университетского венского госпиталя, выразил недовольство столь большим числом еврейских мигрантов в своих классах. Он изложил свой взгляд на эту проблему в книге «Медицинские науки в немецких университетах»[26], которой была уготована судьба стать классикой мировой образовательной философии.

«За вычетом, быть может, должности священника, нет такой стези, которая столь часто использовалась бы малообразованными классами, рассчитывающими влезть в культурные сословия на плечах молодого поколения, как медицина. Для евреев медицинская карьера несет в себе относительно меньше сложностей, чем любая другая, и если доктор однажды добивается скромного успеха, он становится примером для бесчисленных подражаний...

У еврейского купца в Галиции или Венгрии (у венгерских евреев наихудшая репутация даже среди венских студентов), который зарабатывает ровно столько, сколько необходимо, чтобы спасти себя и свою семью от голода, есть более или менее одаренный сын. Тщеславие матери требует, чтобы в семье был ученый, талмудист… Поэтому юношу отправляют в Вену. Его имущество — только одежда. Какие стимулы могут быть у такого юноши? Он всю жизнь прозябал в самых ничтожных и жалких условиях и никогда уже не будет способен освободиться от своего узкого кругозора. И вот он поступает в университет. Но наши методы преподавания не предназначены для таких студентов и в таких условиях не действуют, ибо для учения требуется свободный ум и свободное интеллектуальное движение. Подобные люди никоим образом не подходят для научной карьеры».

И эти слова сказал человек, который обладал широкими либеральными взглядами, которого признавали одним из наиболее свободомыслящих немецких профессоров того времени! В числе причин, по которым высказывания профессора Бильрота могли найти большой отклик, следует назвать то, что они действительно в какой-то мере отражают истинные устремления евреев-медиков в христианском обществе. В определенном смысле эти устремления никогда не изменятся, да это и не нужно евреям. Но лишь единицы из числа читателей Бильрота могли бы признать, что лишь описанные им причины побуждали евреев всех стран и эпох изучать медицину. Нет, истинные причины этих устремлений в намного большей степени кроются в истории этого народа.

Связь еврейского народа и медицины, которая выкристаллизовалась в период раннего Средневековья, зиждилась на религиозных предписаниях и культурной атмосфере. Тогда же к этим факторам присоединился и другой, столь же универсальный, сколь и характерный. Я имею в виду ту отличительную черту, которую можно назвать еврейской индивидуальностью. В наше время, которому свойственна крайняя чувствительность к таким понятиям, как этнические и национальные характеристики, некоторым читателям показались бы более предпочтительными термины вроде «видение мира», «философский взгляд» и «культурная ориентация», однако все они означают практически то же самое. Еврейское отношение к жизни и миру отличается определенными качествами, и на протяжении многих столетий эти качества отмечали как дружественные, так и враждебные евреям наблюдатели; порой стереотипы в отношении той или иной группы сохраняются потому, что соответствуют устойчивым личным убеждениям наблюдателей извне. И хотя некоторые из этих убеждений отражают лишь то, что наблюдатель хотел видеть, иные соответствуют реальности — в том смысле, что объективные умы могут счесть их обоснованными. Отдельные наблюдения, касающиеся евреев, похоже, являются решающими для ответов на вопросы, что были заданы нами в начале этой главы. Вкратце их можно сформулировать так: «Так что там у евреев с медициной?»

Евреям, особенно тем, кого можно причислить к интеллектуалам, свойственно некое беспокойство, ощущение неуверенности, двойственности, несовершенства, а также чувство, что надо что- то с этим делать, даже если эта проблема никогда не будет решена окончательно. Многие привыкли жить относительно комфортно, ощущая хронический дискомфорт. Чувствительность и непрестанное беспокойство — такова движущая сила этих людей. И хотя эти качества мучительны, порой они становятся тем источником, из которого человек черпает силы для активного ответа миру — продуктивного или деструктивного. Социолог Торстейн Веблен[27] написал в 1919 году в своем знаменитом эссе «Интеллектуальное превосходство евреев в современной Европе»: «Они неуступчивы и неудовлетворены, эти неуживчивые чужаки»[28].

Из бесконечной неудовлетворенности зародился скептицизм, постоянное вопрошание себя о своем месте в преимущественно христианском мире и вместе с тем о том, что дано в этом мире, таком большом и таком малом. Многих евреев не связывали предрассудки, как представителей других народов, — именно поэтому представители других народов никогда не смогли бы стать полноценной частью чужой культуры. «Первое необходимое условие конструктивной работы в современной науке и любой исследовательской работе, дающее качественные результаты, — это скептический настрой ума», — как совершенно верно отметил Веблен. И действительно, в чем заключается работа медика, что есть наука, на которой основывается практическая медицина, если не постоянные упражнения в «прикладном скептицизме», не вечная неудовлетворенность тем, что происходит в данный момент, и не решимость изменить эту ситуацию, даже если известно, что работа останется незавершенной? Это беспокойство, вызванное предстоящим путешествием или начатым делом, возникло у евреев столь давно, что уже в самом начале нашей эры рабби Тарфон (мудрец, высказывания которого приводятся в Пиркей Авот)[29] сказал: «Ты не обязан закончить работу, но ты не можешь отказаться от нее»[30].

И сегодня многие евреи относятся к своей работе так, как относились к ней талмудисты, жившие за полторы тысячи лет до них. Они вникают в мельчайшие детали, пытливо всматриваются в источники своего беспокойства, фиксируют несоответствия между ожидаемым и действительным. Они постоянно размышляют о том, что на первый взгляд представляется малым и незначительным, и ни на секунду не останавливают работу своего ума. И поскольку то, что вызывает у них тревогу, находится в непосредственной близости, тревога эта требует от них самого пристального внимания.

Знакомо ли вам это? Если да, то потому, что именно так работают ученые и врачи. Сторонники индуктивного метода провозглашают, что наука развивается от частного к общему; а сторонники дедуктивного метода скажут вам, что использование общих принципов для объяснения деталей, полученных при наблюдениях, является ключом к диагностической и терапевтической медицине. Когда нацисты назвали психоаналитическую теорию «еврейской наукой», они против своей воли указали на культурное наследие, которым был обязан Зигмунд Фрейд дотошным исследованиям своих талмудических предшественников. И хотя психоанализ едва ли можно назвать наукой, его методология критического исследования вытекает из лабораторной работы Фрейда, ибо он всегда стремился интерпретировать законы природы, если их можно было применить к нейрофизиологии. И я выскажу предположение, что психоанализ заимствовал свои характерные черты из «бессознательно» усвоенной Фрейдом древней раввинистической традиции — осознанно или неосознанно переданной ему отцом, который был вечно погружен в Талмуд, — а именно усердной интерпретации божественных законов в их соотношении с повседневной жизнью. В той мере, в какой евреи являются народом книги и народом тела, они являются также народом памяти, передаваемой по наследству, —ле-дор ва-дор, как говорится в молитвах, то есть «из поколения в поколение». Осознанно или нет, но пути медицинского мышления соответствуют духу еврейства.

Теперь было бы уместно вернуться к словам тайного советника Теодора Бильрота. Много шуток звучало по поводу еврейской матери, которая горделиво сообщает: «Мой сын, доктор». Однако в свете тысячелетней традиции, которая прежде всего зиждется на поиске знания о Боге; в свете истории общества, что ставит образование почти так же высоко, как саму жизнь, и тем не менее рассматривает обучение как путь к жизни, а значит, и к Богу, — в свете всего этого неудивительно, что это общество почитает искусство врачевания за величайшее благо и потому с большим уважением относится к тем, кто его практикует. На лестнице еврейского почета только талмудист стоит выше, чем рофе, и в прежние времена эти двое нередко были воплощены в одном лице. Несколько веков назад на смену религиозного интеллектуализма раввинов стал постепенно приходить светский интеллектуализм докторов, и этот процесс в настоящее время доминирует в еврейском мышлении. Раввин становится доктором.