Майский цветок

Крикъ голытьбы вывелъ ихъ изъ любовнаго онѣмѣнія:

– Ректоръ! Вотъ Ректоръ! Вотъ «Цвѣтъ Мая»!

И Богъ свидѣтель! было надъ чѣмъ посмѣяться, когда раздался залпъ остротъ. Для бѣднаго Паскуало припасены были лучшіе выпады. Вопили не одни оборванцы: немногіе изъ его товарищей, оставшіеся на сушѣ, и непріятельницы Долоресъ присоединили свои голоса къ хриплому крику озорниковъ.

«Рогачъ! Когда вернется на берегъ, къ нему не подойдешь: забодаетъ»! Народъ выкрикивалъ эти и еще худшія издѣвательства съ веселымъ задоромъ, какъ бываетъ, когда знаютъ, что удары не пропадаютъ даромъ. Съ этимъ рѣчь велась уже не въ шутку: ему говорили правду, одну только правду!

Антоніо дрожалъ, боясь болтливости этихъ дикарей. Но Долоресъ безстыдно и смѣло хохотала отъ души, какъ бы находя удовольствіе въ потокѣ оскорбленій, лившихся на ея толстаго пузана. Ахъ, да! Она была достойной дочерью дяди Паэльи!

«Цвѣтъ Мая» вяло подвигался между плотинъ; съ кормы раздался веселый голосъ хозяина, довольнаго какъ бы заслуженною оваціею.

– Ну, что же!.. Скажите еще! скажите еще!

Этотъ вызѳвъ раздразнилъ толпу. Сказать еще? Чтожъ? Ладно! Посмотримъ, смолчитъ ли этотъ «баранъ»?!

И близко, совсѣмъ рядомъ съ Антоніо и Долоресъ, раздался голосъ, отвѣтившій на приглашеніе такъ, что любовники содрогнулись: «Ректоръ можетъ рыбачить безъ тревоги. Антоніо уже около Долоресъ, чтобы утѣшать ее!»

Ректоръ бросилъ румпель и выпрямился.

– Скоты! – заревѣлъ онъ – свиньи!

«Нѣтъ, это было нехорошо. Надъ нимъ пусть насмѣхаются, сколько угодно. Но задѣвать его семейство – это подло, безчестно!»