Майя

18 Сенчо

В седьмой год правления Дераккона досточтимому Сенчо-бе-Л’вандору, верховному советнику Бекланской империи, одному из самых богатых и влиятельных людей в стране, стоявшему во главе Леопардов, исполнилось сорок пять лет.

Мать его была шлюхой в нижнем городе, отца он не знал. К десяти годам Сенчо выучился торговать и воровать; вдобавок миловидное обличье и учтивое обхождение помогали ему удовлетворять плотские желания взрослых – как женщин, так и мужчин. Мать тем временем спуталась с воровской бандой, а потом, оказавшись причастной к убийству, перебралась через Врако и попала в Зерай, бросив сына на произвол судьбы. Так и случилось, что дворецкий Фравака, богатого торговца железом, в один прекрасный день обнаружил на заднем дворе хорошенького мальчишку, выпрашивающего объедки с кухни. В обязанности дворецкого входило потакать извращенным вкусам хозяина, поэтому он пригрел мальчугана, нашел ему занятие в доме и через пару недель, убедившись в справедливости своих подозрений, привел юного подопечного к Фраваку.

Торговец, разнежившись на солнышке во дворе особняка, лениво сунул мальчику руку под рубаху, облапил его, ущипнул, расспросил о прошлых приключениях и потребовал продемонстрировать свои умения. Чуть погодя удовлетворенный Фравак задремал, но прежде велел дворецкому увести Сенчо и подготовить его к новым обязанностям.

Десять или двенадцать недель Сенчо провел взаперти, в роскошно обставленной спальне верхнего этажа. В спальне был балкон и отдельная купальня. К Сенчо приставили рабыню, молчаливую гельтскую девушку, которая заботливо ухаживала за ним, умащала благовонными маслами и – самое главное – откармливала.

Мальчика заставляли есть беспрестанно, с утра до вечера, – кормили вкусно, обильно и во все увеличивавшихся количествах. Если он отказывался от еды, то его пороли гибкой розгой и оставляли рыдать на толстом мягком ковре. Если он съедал больше, чем требовали, то его осыпали щедрыми дарами – драгоценными шкатулками, резными гребнями и всевозможными украшениями. Когда ему давали деньги, он посылал рабыню на рынок за излюбленными лакомствами. В перерывах между едой и сном Сенчо нежился на солнце, дабы кожа его не приобрела мертвенно-бледный оттенок. Вдобавок его обучали чтению, письму, пению и особой науке ублажать хозяина.

Спустя три месяца Сенчо привык к изысканной пище и растолстел, как откормленный каплун. Хитрости он не утратил, зато сил и энергии прибавилось. На пухлом теле появились аппетитные ямочки, живот округлился, как тыква, кожа золотилась от солнца. Наконец хозяин счел его вполне пригодным к исполнению своих непосредственных обязанностей.

Каждый вечер к возвращению хозяина Сенчо наполнял ванну, помогал Фраваку совершать омовение, умащал его благовонными маслами, растирал и разминал его тело: летом на балконе, а в дождливый сезон – в теплой спальне. После этого он отводил хозяина в столовую, где прислуживал ему за ужином: нарезал мясо, подавал овощи и сыр, наливал вино, смешивал крепкие напитки и готовил соблазнительные лакомства. Торговец пристально следил за его хлопотами, потом удовлетворенно вздыхал и отсылал прочих слуг. Оставшись наедине с мальчиком, Фравак снимал с него одежду, увлеченно ласкал нагое тело, а потом заваливал Сенчо на ложе и овладевал им сзади.

Сенчо, обладая острым и проницательным умом, прекрасно осознавал все выгоды своего положения. Разбогатевший торговец старел, но по-прежнему требовал новых мальчиков для утех. Сенчо относился к ним по-дружески, без ревности и без злобы, расхваливал хозяина и не упускал возможности напомнить Фраваку, что обучает новичков искусству ублажать. Постепенно роль Сенчо в доме торговца изменилась: из катамита он превратился в сводника. В любимчиках у торговца задерживались только те, кто старался произвести благоприятное впечатление на Сенчо. Юноша с готовностью обучал новичков необходимым умениям, потому что самому ему давно надоело услаждать торговца; к тому же он предпочитал женщин, а проводить ночи в постели Фравака ему претило. Впрочем, хозяин не возражал, когда шестнадцатилетний Сенчо развлекался с девушками у себя в спальне, и временами украдкой подглядывал за своим подопечным.

Расторопный юноша охотно помогал Фраваку в торговых делах и не упускал возможности как можно больше узнать о тонкостях торговли металлом и рудой. Он познакомился с другими дельцами и владельцами складов, рудников и плавилен, вошел к ним в доверие и по крупицам собирал выгодные для Фравака сведения. Один торговец медью давно и настойчиво домогался Сенчо. Юноша украдкой навестил дельца, исполнил то, что от него ожидалось, и расслабился в ванне. Тем временем к торговцу медью пришел по делу его приятель, тоже купец, который не преминул воспользоваться искусными услугами Сенчо. Потом юноша притворился, что его клонит в сон после энергичных физических упражнений, а мужчины за бокалом вина принялись открыто обсуждать свои деловые намерения. Обо всем услышанном Сенчо немедленно доложил Фраваку, что не только спасло торговца от неминуемого разорения, но и принесло ему немалую выгоду.

Фравак сообразил, что Сенчо обладает весьма проницательным умом – подслушанный ранее разговор касался сложных сделок и не всякий молодой человек оценил бы его значение, – а потому предоставил юноше возможность досконально освоить торговое дело. Однажды Фравак послал Сенчо в Гельт с чрезвычайно важным поручением, и юноша не только прекрасно справился с задачей, но и привез из поездки очаровательного мальчика, купленного на руднике специально для Фравака. Изучая торговую премудрость, Сенчо изобретал множество хитроумных ухищрений для того, чтобы стареющий делец проводил как можно больше времени в праздности и роскоши. Вскоре Фравак во всем полагался на юношу.

Однако же Сенчо никогда не обманывал своего хозяина, понимая, что торговец и в старости деловой хватки не растерял, а потому с легкостью заметит любую попытку мошенничества. Сенчо метил гораздо выше. Все счета он составлял аккуратно, дела вел честно и точно и сообщал Фраваку только надежные, проверенные сведения. Сам юноша жил скромно, денег на ветер не бросал, а удовольствия находил на стороне, так чтобы Фравак об этом не узнал. Рабынь и служанок в доме Фравака он не трогал, за исключением тех случаев, когда хозяину самому хотелось развлечься. Таким образом, одинокий старик наконец-то поверил, что Сенчо – его единственная надежа и опора, а потому заслуживает благодарности. Торговцу хотелось ощутить себя по-настоящему щедрым к человеку, заслуживающему доверия.

Однажды весной, когда Сенчо минуло двадцать пять лет, Фравак сообщил, что назначил юношу своим наследником и за верную службу передаст ему бразды правления своим делом. Сенчо вовсе не горел желанием всю жизнь торговать железом, а потому сообразил, что следующий шаг необходимо сделать немедленно, пока Фравак не изменил своего решения.

Убийство хозяина Сенчо подстроил с необычайной легкостью. В то время у Фравака было два любимчика: десятилетний йельдашейский мальчишка, смешливый и донельзя развращенный, и тринадцатилетний катриец, очаровательный смуглый паренек, попавший в рабство во время набега на северную окраину Дарай-Палтеша. В доме его не любили – он плохо говорил по-беклански и считал жителей империи врагами. Поначалу Фравак предпочитал катрийца, но вскоре в нем разочаровался и приблизил к себе покладистого йельдашейца, который изо всех сил стремился ублажить хозяина. Как-то ночью Сенчо вошел в хозяйскую спальню, заколол спящих Фравака и йельдашейца, подбросил нож в постель катрийца, а после этого, как полноправный наследник и преемник торговца, обратился к властям с трогательной мольбой смилостивиться над юным преступником и даровать ему скорую смерть. Разумеется, Сенчо хорошо понимал, что под пытки катрийца отдавать нельзя, потому что пыточных дел мастера умеют отличать правду ото лжи и настоятельные уверения мальчика в невиновности не пройдут незамеченными.

Унаследовав торговое дело Фравака, Сенчо поначалу конкурировал с другими торговцами железом, затем попробовал свои силы в торговле тканью, канатами и драгоценными камнями. На удовлетворение своего чревоугодия и похоти он денег не жалел, но пуще всего алкал иного – власти. Фравак был хорошим торговцем, но чересчур осторожным дельцом и, хотя торговал он металлом, необходимым для изготовления оружия и доспехов, никогда не искал связей с бекланскими военачальниками. В отличие от бывшего хозяина, Сенчо только к этому и стремился.

В то время Бекланская империя была полуварварской страной: дороги и средства сообщения находились в зачаточном состоянии, а единой централизованной власти как таковой не существовало. Из-за своего выгодного географического положения Бекла, разумеется, стала естественным средоточием торговли. За сотни лет до этого бекланские бароны, предки Сенда-на-Сэя, державшие под своим контролем важные торговые пути, стали взимать поборы с путников и купцов, чей путь лежал через город. В руках баронов оказалась власть над важным населенным пунктом, который обеспечивал и поддерживал существование провинций, и за эту привилегию обитатели окраинных земель рады были платить. Впоследствии, с ростом богатства, величия и мощи Беклы, к бекланским правителям стали обращаться за защитой: Лапан искал союзников против Йельды, Урта – против Палтеша и так далее. Владыки города предпочитали поддерживать шаткое равновесие сил. Выплата дани совершалась деньгами, скотом или рабами, а иногда – заключением выгодного союза, который увеличивал и без того растущее влияние города.

Постепенно власть Беклы распространилась на огромную территорию – от Белишбы до Врако, от Йельды до Тельтеарны. Бекланские правители взимали налоги и обзавелись постоянно действующей армией, в которой служили жители окраин, однако провинциальные бароны все еще обладали определенной независимостью. К примеру, когда в Саркиде ввели новые налоги и туда послали войска, дабы следить за порядком, саркидский полк, перейдя границу, дезертировал в полном составе. Бекланская армия столкнулась с небывалым сопротивлением местного населения, после чего через год о новом налоге решили забыть, чтобы сохранить видимость власти над страной. Правители Саркида вели род от легендарного героя У-Депариота, а сами саркидцы были людьми гордыми и независимыми. Случившееся ясно показало, что провинциальные бароны обладают весомым влиянием в своих владениях.

Правители окраинных земель ежегодно собирались во дворце Баронов на Леопардовом холме, в дни весеннего праздника, посвященного ритуальному союзу благой владычицы и бога Крэна. На этих встречах приносились клятвы верности, обсуждались насущные дела империи и согласовывались дальнейшие планы. Потомки баронского рода на-Сэй давно усвоили, что устрашение только отчасти помогает удержать власть. Намного важнее были, во-первых, привилегии, которые можно даровать и отнимать, – поддержка в час бедствия, помощь в строительстве дорог, соблюдение законности и установление правопорядка; а во-вторых, разумное отношение к провинциальным распрям – в междоусобицы не вмешивались, пока об этом не просили.

На западных границах империи вот уже много лет шла затяжная, бесконечная война с Терекенальтом – небольшим королевством, размером с две бекланские провинции. Терекенальтцы отличались воинственным нравом и невероятной преданностью правящей династии. Местность не подходила для развернутых военных действий, и вся война сводилась к мелким вооруженным стычкам, набегам, поджогам и грабежам. Впрочем, время от времени какой-нибудь капитан, желая зарекомендовать себя перед командованием, устраивал отчаянную масштабную вылазку. Для враждующих сторон двадцать лиг границы по реке Жерген служили серьезным препятствием, однако же войска ее часто пересекали, стремясь нанести противнику урон и захватить как можно больше добычи.

В основном борьба шла за территорию Субы – топкого, трясинного края, на западе граничащего с Жергеном, а на востоке – с его притоком, Вальдеррой. На заболоченных землях Субы, среди озер и бесчисленных ручьев, с незапамятных времен обитали рыбаки, привычные к сырости и туману. Коренные обитатели Субы строили жилища на островах или на сваях над водой, промышляли ловлей рыбы и умело управлялись с плотами и рыбацкими челнами. Бекланцы считали реку Жерген естественной границей между империей и Терекенальтом, а короли Терекенальта утверждали, что граница проходит по реке Вальдерра. Время от времени терекенальтская армия вторгалась в Субу – насколько позволяли болота, – а правители Бекланской империи, полагая своим долгом ответить на дерзкое вторжение, отправляли туда войска, чтобы предотвратить дальнейшую угрозу Урте и Палтешу.

К западу от Жергена лежала Катрия, терекенальтская провинция, на севере которой простиралось дремучее Синелесье – непроходимый древний бор. Столице Катрии, Керилю, не раз грозили бекланские отряды, но взять город с боем пока не удавалось.

Так обстояли дела через несколько лет после того, как Сенчо унаследовал состояние Фравака. В это время к власти в обеих странах пришли те, чье появление, с одной стороны, подстегнуло желание Терекенальта захватить Субу, а с другой – подорвало мощь Палтеша, а значит, и самой империи.

Престол Терекенальта занял король Карнат, буйным нравом превосходивший своих воинственных предков. Высоченный мужчина могучего телосложения, почти великан, он внушал подданным безмерное восхищение и почтение и обрел славу бесстрашного правителя. Рассказы о его дерзких подвигах передавались из уст в уста. Вдобавок он обладал зачатками дипломатических способностей и постоянно увещевал и улещал баронов на окраинах Бекланской империи. Поговаривали, что его лазутчики и посредники действуют даже в Хальконе, глухом горном крае между Тонильдой и Йельдой, хотя доказательств этого предъявить никто не мог. Итак, очевидно было, что Карнат Длинный готовится к окончательному захвату Субы.

В то же время внезапно скончался правитель Палтеша, верховный барон Кефиальтар-ка-Воро, и власть унаследовала его дочь, семнадцатилетняя Форнида, что вызвало пересуды и кривотолки. Форнида была единственным ребенком Кефиальтара. Барон давно предполагал, что после его смерти начнется борьба за власть, и пытался выдать дочь замуж за подходящих избранников, но безуспешно: Форнида умудрилась дважды расстроить ненавистные союзы – неслыханная дерзость в стране, где дочери покорно исполняли отцовскую волю. В пятнадцать лет она отвергла Ренва-Лорвиля, храбреца и героя, старшего сына прославленного палтешского военачальника. Милый и обходительный юноша с удивлением осознал, что испытывает неясный страх перед Форнидой и в ее присутствии теряет мужество. Сама Форнида вела себя безупречно и во всем следовала велениям отца, однако же без слов давала понять, что презирает Ренва-Лорвиля, и постоянно выставляла его на посмешище. Вскоре даже Кефиальтар не мог без содрогания слышать учтивых речей и любезного смеха дочери, за которыми скрывалась тайная издевка. Юноша, сраженный язвительностью и презрением Форниды, осознал, что не сможет взять ее в жены, и чуть ли не в слезах пришел к верховному барону, умоляя расторгнуть помолвку.

Вторая попытка выдать Форниду замуж тоже провалилась и получила еще бóльшую огласку. В мужья девушке прочили Эвд-Экахлона, сына и наследника верховного барона Урты, – предполагаемый брак способствовал укреплению связей между провинциями, тем самым давая отпор притязаниям Терекенальта. Эвд-Экахлон, юноша неглупый, но флегматичный, особой чувствительностью не отличался: его не выводили из себя ни язвительные насмешки, ни холодность, ни напускное радушие. Отец Форниды, человек добрый и сердечный, решил, что нежелание дочери выйти замуж объясняется страхом перед супружескими обязанностями. Дабы не допустить повторения случившегося с Ренва-Лорвилем, Кефиальтар попытался объяснить Форниде, в чем заключается ее дочерний долг и как важен ее брак для безопасности страны. Девушка, покорно выслушав отца, согласилась встретиться с женихом и заключить помолвку.

За неделю до свадьбы, в полнолуние, Форнида сбежала. Вместе с ней исчезли ее служанка Ашактиса и два матроса с барки Кефиальтара на Жергене, что несли вахту в ту ночь, – неизвестно, сговорилась с ними Форнида заранее или нет. Беглецы отплыли лиг на десять, прежде чем их хватились, и отряд, отправленный в погоню за легкой, быстрой шлюпкой, вернулся ни с чем. Кефиальтар тревожился за судьбу любимой дочери – в низовьях Жергена начинались владения Катрии.

Шесть дней спустя, проплыв по Жергену и Тельтеарне почти семьдесят лиг, Форнида высадилась на Квизо, священном острове ортельгийцев, и попросила убежища у тугинды – среди ее жриц, которые никогда не отказывали в помощи беглянкам, неповинным в тяжком преступлении. Здесь Форнида провела два месяца, а слух о ее дерзком поступке разнесся по всей империи, от Ортельги до Урты и Дарая.

Тем временем Кефиальтар погиб в стычке с катрийцами.

Форнида, девушка сильная и энергичная, вернулась в Дарай пешком, через Гельт и Беклу. На путешествие у нее ушло три недели. Сопровождали ее верная Ашактиса и ортельгийцы – двоих матросов простыл и след. По возвращении Форнида призвала баронов и военачальников, объявила, что она, полноправная наследница Кефиальтара, намерена единолично править Палтешем, и потребовала принести клятву верности.

Требование Форниды обрушилось на провинцию, как град на пшеничное поле. До сих пор считалось, что своевольная девушка сбежала от жениха потому, что у нее был иной, тайный избранник. Впрочем, противники ее брака с Эвд-Экахлоном поддерживали Форниду и, невзирая на ухудшившиеся отношения между Палтешем и Уртой, утверждали, что медлительный уртаец – неподходящий жених для бойкой и смелой красавицы. Долгое время ходили слухи, что она влюблена в отчаянного смельчака из простолюдинов, однако никто не знал, в кого именно.

Такое снисходительное отношение к выходкам Форниды во многом объяснялось тем, что она слыла необыкновенной красавицей. Слава о ее красоте разнеслась далеко за пределы Беклы. На прекрасном бледном лице девушки сверкали огромные зеленые глаза, по плечам рассыпались густые пряди золотисто-рыжих волос, излучавшие неземное сияние. При ее появлении люди очарованно замирали, будто завидев великолепный закат или стаи пурпурных кайнатов, возвращавшихся с зимовки в родные края. Эта красота, что не раз усмиряла отцовский гнев, облекала Форниду невероятной властью. Противиться ей было бесполезно – все возражения немедленно отметались, а все желания тут же исполнялись.

Однако же родственники Форниды с материнской стороны таили дурные предчувствия, ибо вкупе с красотой девушка обладала весьма своеобразными пристрастиями и наклонностями. Кефиальтар был слишком занят военными кампаниями и делами провинции, а жена его, женщина праздная и безучастная, воспитанием дочери не интересовалась. Форнида росла среди прислуги, жадно усваивая нравы простолюдинов: колкую язвительность, хитроумное плутовство и умение любыми способами добиваться своего, а также твердую уверенность в необходимости запугивания, безудержную алчность, пренебрежение своими обязанностями и убеждение в бесполезности любых моральных принципов. Никто пока не догадывался, чему еще она выучилась, но иногда украдкой поговаривали, что четырнадцатилетняя Форнида – вместе с верной служанкой Ашактисой – с превеликим удовольствием наблюдала с балкона своей опочивальни, как во дворе хряк покрывает свинью.

С людьми она сходилась легко, держала себя уверенно и даже в юном возрасте без смущения вела разговоры с вассалами отца, хотя предпочитала общество солдат, егерей и торговцев, а крестьян не любила, считая их недалекими и глупыми.

Наконец бароны сообразили, что Форнида не намерена связывать себя брачными узами, а желает править Палтешем, и всерьез обеспокоились. В Бекланской империи не существовало обычая наделять женщин властью, однако закон этого не запрещал. По традиции, если в семье не было сыновей, то наследовал муж старшей дочери, а если дочери были незамужними, то право наследования переходило к старшему родственнику – родному или двоюродному брату. Родичи Форниды по материнской линии неустанно напоминали девушке, что ничего подобного прежде не позволяла себе ни одна женщина. И все же закон считал притязания Форниды справедливыми, что само по себе тревожило: не пристало семнадцатилетней девушке в одиночку править провинцией, да еще и в военное время. Кто же возьмет на себя ответственность управлять Палтешем?

Разумеется, Форнида могла бы избрать в советники нескольких баронов и править, следуя их наущениям, – в этом случае мелкая знать тоже встала бы на ее сторону. Однако подобная рассудительность была не в характере Форниды. Своевольная, упрямая, властная и непредсказуемо изменчивая, она обожала дразнить старых отцовских друзей и поступать вопреки всем правилам приличия. Ей нравилась роскошь и легкомысленные развлечения; она ничем не гнушалась ради удовлетворения своих желаний, но прекрасно сознавала, что появление мужа или любовника уменьшит силу ее красоты, а потому старалась не давать повода для обвинения в распутном поведении. Как выяснилось впоследствии, в этом Форниде помогли естественные наклонности.

Другую уже давно бы строго отчитали и заставили подчиниться воле родных. Дядья пытались стращать своенравную племянницу, надоедали советами и просьбами и даже умоляли, но принудить так и не смогли: по закону власть в провинции неопровержимо принадлежала Форниде. Упрямицу решили посадить под домашний арест, пока не образумится, но как только палтешцы об этом прознали, то пригрозили бунтом, и всеобщую любимицу пришлось выпустить.

Постепенно установилось шаткое равновесие. Форнида, настаивая на власти над провинцией, на самом деле управлять не собиралась, считая это делом скучным и нудным. Красавице хотелось развлекаться и тратить деньги – чем больше, тем лучше. Без должного надзора она за пять лет разорила бы Палтеш, а затем продала бы провинцию тому, кто хорошо заплатит. Ее родственники, хорошо понимая опасность, грозящую их краю, наконец решили положить племяннице щедрое содержание, с тем чтобы править от ее имени.

Поначалу Форниду это устраивало. К сожалению, родственники ее недооценили. Знай они, на что она способна, то, несомненно, наняли бы убийц. Первое время Форнида жила в Дарае, бездумно расходуя не только свое содержание, но и деньги влюбленных в нее молодых людей. Среди тех, кто не имел отношения к управлению провинцией, Форнида пользовалась огромным уважением – по всему Палтешу ходили рассказы о ее дерзких выходках и безрассудных поступках: то она выслеживала подстреленного леопарда, то на спор взбиралась на отвесную скалу, то прыгала с обрыва в стремнину Жергена.

Потом в Дарае Форниде наскучило, и она стала наведываться в Беклу, где привлекла внимание всех юношей верхнего города. Она купила там особняк и начала устраивать роскошные приемы. Некоторые возмущались бесстыдной распущенностью девушки – в Бекланской империи женщин из хороших семей держали в строгости, – но многие утверждали, что Форнида себя блюдет, так что ее непорочность сомнению не подвергали, зато восхищались ее живостью и бойким характером. Она проводила время не только в обществе юношей из благородных семейств, но и с людьми влиятельными, приглашала к себе военачальников и важных господ, а потому считалось, что Форнида намерена подыскать себе подходящего мужа, который смог бы от ее имени управлять Палтешем.

В то время империя переживала необычайный подъем из-за умелого использования природных богатств и расширения торговых связей за пределы Йельды. Разбогатели не только родовитые землевладельцы, но и те, кто так или иначе имел отношение к предметам роскоши, – строители, каменщики, ремесленники, купцы и торговцы рабами, металлами и драгоценностями. Сенчо не упускал ни единой возможности обзавестись связями в верхнем городе и с готовностью ссужал деньги неразборчивым представителям знатных родов, что давало ему определенную власть над правящей верхушкой.

Сенчо много раз бывал на приемах у Форниды, но она не сразу обратила на него внимание, а когда заметила, то сочла презренным низким купцом – он не был ни воином, ни охотником, не отличался ни силой, ни ловкостью и славился только чревоугодием и любовью к распутству. К презрению Сенчо отнесся с тем же равнодушием, с каким военачальник, ведущий армию в бой, относится к суровым погодным условиям. Его поведение словно бы говорило: «Меня не задевают ни презрение, ни оскорбления, ни плевки в лицо. В один прекрасный день ты поймешь, что я предлагаю тебе нечто выгодное нам обоим».

В Форниде взыграло любопытство. Ей хватило опыта догадаться, что Сенчо задумал нечто большее, чем удовлетворение плотских желаний. Он был богатым и хитроумным дельцом, в то время как самой Форниде хотелось лишь купаться в роскоши; восхищались ею только люди безрассудные и беспринципные (верховный барон Сенда-на-Сэй, к примеру, совершенно не принимал ее в расчет и все переговоры вел только с родственниками Форниды в Палтеше).

В конце концов она решила пригласить Сенчо на ужин, чтобы все выпытать. В зале Брамбовой башни Форнида велела служанкам удалиться и осталась наедине с Сенчо, но ни в тот вечер, ни в последующие встречи так ничего и не узнала – дельцу всего лишь хотелось возбудить ее любопытство и внушить ей доверие. Сообщить Форниде о своих планах он намеревался после того, как все будет готово. Впрочем, он ссудил ей значительную сумму денег.

Спустя десять месяцев, к очередному приезду Форниды в столицу, Сенчо решил, что пришло время для откровенной беседы. К тому времени Форнида давно растратила свое годовое содержание и задолжала огромные суммы палтешским и бекланским ростовщикам. Об этом она сообщила Сенчо за ужином в его особняке, но денег просить не стала, понимая, что он сам предложит ей ссуду, если это входит в его планы. Сенчо, с аппетитом поглощая пирог с персиками и миндалем, внимательно выслушал Форниду и наконец рассказал ей о своем предложении.

У Форниды заколотилось сердце, кровь застучала в висках от неимоверного возбуждения: план Сенчо, рискованный, жестокий и беспощадный, сулил такие невероятные выгоды, что она едва не отдалась обжоре прямо за столом. Удержало Форниду лишь понимание того, что подобный поступок вызовет брезгливое отвращение Сенчо. В мире, доступном только избранным, плотские утехи – зард и терть – не имеют особого значения. Распространенные, легкодоступные качества, вроде красоты и внешней привлекательности, Сенчо не занимали. Он приглашал Форниду присоединиться к избранному кругу глубоко развращенных людей, жаждущих иных, холодных и жутких удовольствий. Отказ от такого приглашения свидетельствовал бы о том, что вызывающее поведение Форниды – не что иное, как напускная бравада.

Итак, предложение Сенчо заключалось в следующем: уничтожить существующих правителей Дарай-Палтеша. Для этого необходимо было заручиться поддержкой армии, убить родственников Форниды и всех тех, кто стоял у власти, после чего Форнида сможет жить в свое удовольствие и сорить деньгами без счета. Сенчо вызвался все подготовить сам, подкупить всех, кого необходимо, а также отправить в Палтеш доверенных людей – бывших наемников, – которые способны поднять войска на бунт и осуществить переворот.

Легкость, с которой Сенчо относился к убийству, хладнокровную алчность, коварство и вероломную жестокость дельца Форнида восприняла как откровение. Внезапно ей стало ясно, что именно этого она и добивалась своим вызывающим поведением, вопреки мольбам и уговорам родных и близких. Она считала себя любительницей развлечений и ценителем удовольствий, однако все ее дерзкие и отчаянные выходки теперь выглядели детской игрой. Она осознала, что рождена для иного: ей суждено обладать неимоверной властью.

В это Форнида уверовала еще сильнее после встречи с доверенными людьми Сенчо. Тридцатилетний Хан-Глат, освобожденный раб, свыше десяти лет прослужил в армии, где зарекомендовал себя опытным строителем укреплений и прочих оборонительных сооружений. Вполне естественно, что сейчас ему хотелось проявить себя на службе в Палтеше.

Его приятель Кембри-Б’саи, младший сын обнищавшего лапанского барона, угрюмый чернобородый великан, был настоящим воином. Кровь его не страшила. По неизвестной причине он разочаровался в армейской службе и возненавидел Сенда-на-Сэя, считая, что верховный барон нарочно не допускает его возвышения.

Спустя два года план был приведен в исполнение. Форнида лицемерно втерлась в доверие к родственникам, изобразила искреннее раскаяние и убедила их в своем полном послушании, что дало ей прекрасную возможность в ночь переворота отравить обоих дядьев. Тем временем Хан-Глат и Кембри подняли мятеж в войсках и убили палтешских военачальников в Дарае.

В подобных делах один шаг влечет за собой другой. Сенчо и Кембри это предвидели, а Форнида – нет. Сенда-на-Сэй, верховный барон Беклы, не обращал внимания на междоусобные розни провинциальных баронов, но открытого мятежа допустить не мог. Палтешский переворот серьезно ослабил положение империи. Бекле грозила война с Терекенальтом, и только начало сезона дождей задержало вторжение короля Карната в Субу, – впрочем, Кембри это предугадал. Сенда-на-Сэй призвал Форниду в столицу и потребовал от нее объяснений.

Сначала Форнида сказалась больной, потом напомнила о невозможности пройти двадцать пять лиг по раскисшим дорогам, хотя сама всю зиму беспрепятственно передавала с посыльными сообщения для Сенчо. Верховного барона удерживали в столице неотложные дела чрезвычайной важности, с которыми его предшественники прежде не сталкивались.

Сенда-на-Сэй совершенно не учел, а потом и недооценил глубочайшие изменения в общественном устройстве империи, вызванные ростом торговли и накоплением богатства в низших слоях населения. Прежде Бекланская империя была страной, где правили родовитые землевладельцы, но потом в ней резко увеличилось число зажиточных, а то и вовсе чрезвычайно богатых купцов и ремесленников, требующих признания и власти, соизмеримой с их доходами, с которых они платили немалые налоги в имперскую казну. Разумеется, верховный барон и его сторонники не снисходили до таких людей, как Сенчо и Лаллок, но хуже всего то, что они обошли вниманием достойных ремесленников и людей творческих – например, Флейтиля. Подобное – возможно, непреднамеренное – упущение привело к тому, что правители утратили поддержку состоятельных жителей империи, способных подкупить слуг и войска. Вдобавок против них выступили многие представители бекланской знати, из тех, что поддерживали приятельские отношения с купцами, торговцами и ростовщиками. Эти благородные мужи стали называть себя Леопардами.

По весне верховный барон снова отправил посольство в Дарай-Палтеш, велев немедленно сопроводить Форниду в Беклу. Три недели от посольства не было вестей, а потом случилось невероятное: Форнида вступила в переговоры с Карнатом, пообещала не оказывать сопротивления захвату Субы, а король Терекенальта поклялся не нападать на Палтеш. Кроме того, Форнида объявила себя благой владычицей, наместницей Аэрты и во главе огромного войска под командованием Кембри и Хан-Глата двинулась на Беклу.

Титул благой владычицы – не государственный, а религиозный сан. Традиционно благая владычица исполняет обязанности верховной жрицы в храме Крэна, а во время ежегодных весенних праздников по окончании сезона дождей совершает ритуальное совокупление с богом в присутствии правителей, знати, жрецов и прочих представителей правящей верхушки империи. Через девять месяцев, в день зимнего солнцестояния, она символически разрешается от бремени в присутствии жриц и знатных горожанок, тем самым начиная новый год. Раз в четыре года, сразу же после объявления о рождении нового года, народ выбирает новую благую владычицу – обычно из пригожих юных девушек знатного рода. Избранницу чествуют и восхваляют, но при этом реальной власти не получает ни она сама, ни ее родственники. В сущности, даже в храме Крэна благая владычица препоручает исполнение всех ритуалов жрицам, а сама всего лишь присутствует на церемониях и играет отведенную ей роль в весеннем и зимнем празднествах.

Итак, Форнида объявила себя благой владычицей как раз в год выборов, – разумеется, хитрая задумка принадлежала Сенчо, но Хан-Глат и Кембри ее оценили и поддержали. Красота и знатность рода Форниды были неоспоримы, на что она и рассчитывала. Она заявила, что всегда подозревала о своем высоком предназначении и отказывалась выходить замуж, терпеливо снося несправедливые упреки в дерзком неповиновении родительской воле, а теперь, когда пробил ее час, призывает всех верных почитателей Крэна и Аэрты поддержать ее богоугодное устремление.

Сенчо, Лаллок и другие заговорщики приложили много усилий для того, чтобы Форнида, и без того народная любимица, заручилась горячей поддержкой населения. В Бекле, как и в Дарае, Форниду обожали за красоту и отвагу. Вдобавок многие Леопарды – особенно те, что помоложе, – тоже встали на ее сторону, утверждая, что нет великой беды в том, что Форнида объявила себя благой владычицей: ее присутствие оживит древние храмовые ритуалы. Постепенно Сенда-на-Сэй сообразил, что полки вышли из-под его контроля и что необходимо как можно скорее разгромить войско Форниды, прежде чем она приведет его к стенам Беклы, иначе в городе вспыхнет мятеж.

Увы, сразиться с Форнидой верховному барону не довелось. Сенда-на-Сэю доложили, что силы Форниды только-только выдвинулись из Дарай-Палтеша, и он решил, что у него есть время собрать войско в Тонильде, где предки барона пользовались неимоверным влиянием и где у него было огромное родовое поместье в Пуре, на берегах озера Серрелинда. Итак, барон незамедлительно выехал из Беклы в Пуру, где намеревался собрать трехтысячный отряд и вместе с преданными ему армейскими подразделениями перехватить войско Форниды на равнине у западных окраин столицы.

Кембри и Сенчо предвидели, что Сенда-на-Сэй возлагает последние надежды на Тонильду, но склонить население на свою сторону им не удалось. Впрочем, в итоге они добились своего, хотя и дорого за это заплатили. Один из баронов, Дераккон, по натуре своей не заговорщик, а умствующий мечтатель, недовольный методами правления Сенда-на-Сэя, согласился – с немалым риском для жизни – не допустить возвращения верховного барона из Пуры в Беклу, но потребовал за это верховной власти. Нарушать обещание заговорщикам не имело смысла, поскольку Дераккон пользовался немалым уважением среди знатных Леопардов и любовью солдат.

В третий день месяца прана Сенда-на-Сэй за сутки проделал двадцать лиг от Беклы до Пуры. В ночь на шестое прана Дераккон с тридцатью воинами отправился из Теттита в поместье Сенда-на-Сэя и поджег особняк. По несчастливой случайности верховный барон погиб, придавленный горящей балкой. (Примерно в это же время Оккула с отцом пришли в Беклу из Хёрл-Белишбы.)

Несколько дней жители Беклы томились в страхе и неизвестности. В отсутствие Сенда-на-Сэя военачальники выдвинули полки навстречу армии Форниды, но отступили перед натиском превосходящих сил противника. Решающей битвы не произошло.

Слухи о гибели верховного барона столицы не достигли, потому что Дераккон перекрыл дорогу из Теттита. О судьбе Сенда-на-Сэя знала только Форнида, которая вошла в Беклу, не встретив ни малейшего сопротивления, а затем объявила о смерти верховного барона и немедленно послала за Деракконом.

Уртайский и тонильданский полки бекланской армии отказались служить новому режиму и, в неразберихе беспрепятственно покинув столицу, вернулись в родные края. Остальные шесть полков присягнули Леопардам. К концу месяца прана Дераккона объявили верховным бароном Беклы и правителем Бекланской империи. Кембри-Б’саи занял пост маршала, а Хан-Глат возглавил фортификационный корпус. На весенних празднествах, начало которых пришлось задержать, Форниду провозгласили благой владычицей и наместницей Аэрты. В тот же день Сенчо-бе-Л’вандор, назначенный верховным советником Беклы и главой тайного сыска Леопардов, переехал в роскошный особняк в верхнем городе, ранее принадлежавший брату Сенда-на-Сэя.

Леопарды одержали победу. Некоторое время спустя Урта и Тонильда принесли присягу в верности Бекле, возобновили выплату налогов в имперскую казну; их полки вернулись в столицу, однако оставались под подозрением, как и сами провинции, за которыми неустанно следили осведомители Сенчо.

19 Осмотр

Как и следовало ожидать, правление Леопардов ознаменовалось расцветом стяжательства, порока и всевозможных злоупотреблений. Вскоре выяснилось, что якобы свободомыслящий Дераккон правителем был никудышным и не мог ни влиять, ни как-то иначе воздействовать на тех, кто привел его к власти. Алчные и корыстные дельцы, способные заплатить за свое положение, заняли все мало-мальски выгодные должности. Как ни странно, налоги снизились – во-первых, потому, что Бекла не вела войны с Терекенальтом, а во-вторых, потому, что новые правители не видели необходимости в поддержании законности и правопорядка и не считали нужным, к примеру, отправлять отряды патрульных для охраны дорог. Путникам приходилось полагаться на себя и самим нанимать охранников или, как Лаллок, платить разбойникам за свою безопасность на дорогах.

Дераккон оказался беспомощной марионеткой в руках своих ненасытных и развратных хозяев, однако основную силу режим черпал в богатстве дельцов. Торговцы покупали сырье – к примеру, шерсть и выделанные шкуры – у крестьян и крестьянских хозяйств в провинции по определенным, специально заниженным ценам; если крестьяне отказывались продавать по этой цене, то торговцы просили прислать на помощь войска. В прошлом родовитые землевладельцы наверняка воспротивились бы подобному обращению, но теперь все чаще оставляли свои поместья под надзором управляющих и переезжали в Беклу – с каждым днем столица предлагала все больше роскоши и удовольствий. Те, кто приобретал должность у Леопардов, вскоре обнаруживали, что их доходы значительно превосходят скромные доходы провинциальной знати.

Больше всего от нововведений пострадали крестьяне, которым приходилось продавать урожай по ценам, установленным Леопардами.

Показная роскошь вела к чрезмерной расточительности; для поддержания порядка в гигантских особняках требовались бесчисленные слуги, что увеличило спрос на рабов – и привело к появлению крупных работорговцев. Невольников либо покупали в деревнях у старейшин, либо просто похищали (иногда за незначительную плату, как Майю). Вскоре Леопарды, предвидя долгосрочный спрос, сочли за благо устроить в провинциях своего рода невольничьи питомники. Обитатели отдаленных деревень жили в постоянном страхе перед безжалостными работорговцами. Поговаривали, что к северу от Гельта, на реке Тельтеарна, верховный барон Бель-ка-Тразет превращает свой остров Ортельга в неприступную крепость. Разумеется, преуспевающие работорговцы платили налоги в казну Леопардов и вдобавок создавали возможность дополнительных заработков ремесленникам, портным, сапожникам, кузнецам и хозяевам постоялых дворов.

Спокойствие жителей Беклы и других городов империи обеспечивалось за счет дешевой еды и доступных развлечений. Простолюдины полагали (в какой-то мере справедливо), что Форнида, отдав Субу королю Карнату, предотвратила кровавую войну с Терекенальтом, а значит, поступила мудро и на благо Беклы, а потому заслуживает восхищения. Уртайские бароны отказывались забыть о предательстве Форниды – формально Суба находилась в подчинении верховного барона Урты, – по-прежнему совершали набеги на владения Карната и ввязывались в стычки с терекенальтскими войсками на западном берегу Вальдерры.

Сенчо, став верховным советником и переехав в верхний город, купался в роскоши. При поддержке Форниды и маршала Кембри-Б’саи он угрозами, вымогательством, а то и просто грубой силой с лихвой восполнил все средства, затраченные в предыдущие годы на подкуп и подготовку свержения Сенда-на-Сэя. Как только в его руках сосредоточилась вся торговля металлом, он не без выгоды для себя назначил своих людей управлять делами, а сам занялся укреплением и расширением осведомительской сети Леопардов. Сведения, добытые осведомителями и лазутчиками, а также полученные от подозреваемых и заключенных, Сенчо сообщал Кембри, Хан-Глату и Форниде. Он настолько преуспел в своем занятии, что его повсеместно боялись и поговаривали, что ему известны не только все существующие заговоры, но и мысли окружающих. Впрочем, тайная деятельность ничуть не отвлекала Сенчо от удовлетворения извращенных наклонностей, которыми он обзавелся в услужении у Фравака.

Сенчо неустанно предавался чревоугодию, не жалея ни времени, ни денег. Он нанял самых лучших поваров в империи, а его винные подвалы обслуживал самый крупный виноторговец Беклы, которому выгоднее было не торговать вином, а поставлять товар исключительно верховному советнику. Личные закупщики Сенчо сновали по всей империи, от Йельды до Кебина, в поисках лучшей дичи, фруктов, овощей и всевозможных редких лакомств.

Каждое утро Сенчо проводил за обсуждением дневного застолья со своими поварами, после чего удалялся принимать ванну, а затем в садовой беседке до полудня выслушивал сообщения осведомителей и лазутчиков. В полдень подавали долгожданный обед, который длился два или три часа, – от стола Сенчо отрывался не потому, что удовлетворял свое обжорство, а потому, что больше вместить в себя не мог.

После обеда он отправлялся почивать, вынужденный на время прервать излюбленное времяпрепровождение, однако утешаясь тем, что, отдохнув и поспав, вскоре сможет снова предаться жадному поглощению пищи. Ближе к вечеру его будили слуги и готовили к ужину, после которого Сенчо, осоловелый и обмякший, погружался в блаженные сновидения, неведомые плебеям и невежам, непривычным к подобным изыскам.

После нескольких лет такой роскошной жизни Сенчо начал подумывать о том, что неплохо было бы вообще отойти от тайных дел и полностью отдаться наслаждениям. Невероятная тучность не позволяла ему обходиться без постоянной помощи рабов. Глаза его превратились в заплывшие жиром щелочки, руки и ноги до невозможности распухли, чудовищная полнота мешала дышать, а громадный отвисший живот не позволял ни стоять, ни сидеть – его обнаженную дрожащую тушу укладывали на ложе у стола, дабы Сенчо было удобнее поглощать еду. Наевшись до отвала, он откидывался на подушки, с помощью рабов справлял естественные надобности и засыпал, пока невольники бесшумно убирали объедки.

Впрочем, его изысканные развлечения одним чревоугодием не исчерпывались. Обжорство, разумеется, вызывало в нем похоть, о постоянном удовлетворении которой Сенчо тоже заботился. Примерно год спустя после того, как Форнида объявила себя благой владычицей, Сенчо уговорил престарелого бекланского гурмана расстаться с белишбанской рабыней по имени Теревинфия, славившейся особым умением ублажать толстяков.

Теревинфия, молчаливая, с виду медлительная толстуха, понимала толк в растираниях, в составлении ароматных смесей для омовения и в приготовлении успокоительного питья и отваров, способствующих пищеварению. Вскоре она, твердо усвоив предпочтения нового хозяина, с ловкостью избавляла его от всевозможных недомоганий, вызванных обжорством, и стала обучать юных невольниц утонченным способам обращения с чудовищным жирным телом. Своих подопечных она держала в строгости, но не гнушалась за соответствующую мзду поставлять рабынь богачам из верхнего города – понятно, что такими пустяками самого верховного советника не тревожили.

По приказу Лаллока Зуно пригласил Теревинфию в особняк работорговца в нижнем городе, где она, спрятавшись за кисейной занавеской в купальне, понаблюдала за Оккулой и Майей и велела привезти чернокожую девушку к верховному советнику на осмотр. О Майе Лаллок ничего не сказал, и Теревинфия решила, что эта невольница предназначена другому покупателю. При беседе Лаллока с Оккулой в комнате Варту Теревинфия не присутствовала, поэтому очень удивилась, увидев, что во двор особняка Сенчо внесли паланкин с двумя девушками.

Теревинфия присела на каменную скамью у фонтана, лениво обмахнулась – день выдался жаркий – и, полуприкрыв глаза, вопросительно взглянула на Лаллока:

– Ты не сказал, что обеих привезешь.

– Ну, может быть, верховный советник захочет на них вдвоем посмотреть, – ответил работорговец. – Ради удовольствия.

Теревинфия опустила руку в бассейн, провела пальцами по воде и укоризненно заметила:

– Но ты же не сказал…

– Про чернокожую девушку я тебе на прошлой неделе говорил, – вздохнул Лаллок, разводя руками. – Ты велела ее привезти, чтобы У-Сенчо поглядел. А сегодня утром, как ты ушла, я подумал, почему бы обеих не показать, – если вторая не понравится, ничего страшного, я ее заберу. Но если не хочешь, то ее показывать не станем.

Теревинфия, помолчав, равнодушно пожала плечами:

– Будь по-твоему, покажу обеих. Если понадобишься, я позову.

В то утро Сенчо проснулся поздно, довольный тем, что спал крепко и прекрасно переварил великолепный ужин. Верховный советник лежал в ванне, постанывая и громко испуская газы – раб осторожно растирал хозяйское брюхо, – и размышлял о двух насущных делах, первое из которых разрешилось к полному удовлетворению Сенчо. В его власти находились все имперские прииски и рудники, а потому недавно к нему обратились два чужеземных старателя из какого-то неведомого края за Йельдой с просьбой разрешить разведку месторождений в Хальконе – глухом, лесистом горном крае на юго-востоке Тонильды, с условием, что о любых находках немедленно уведомят Сенчо. Вернувшись из похода, старатели доложили, что обнаружили богатые залежи медной руды, и попросили позволения начать добычу. Разумеется, Сенчо им отказал и, сообразив, что убийство старателей не пойдет на пользу развитию торговли с неизвестной страной на юге, велел под охраной препроводить их за Икет, к йельдашейской границе, а сам отрядил к месторождению одного из своих доверенных людей с шестью или семью помощниками, нисколько не сомневаясь в дальнейшем успехе предприятия.

Второе дело было неприятным и немало раздосадовало Сенчо. Оказалось, что его самая умелая и ценная невольница, лапанка по имени Юнсемиса, заразилась марджилом, дурной болезнью. Самого Сенчо от заразы спасла только бдительность Теревинфии. На пиры и празднества верховный советник всегда являлся в сопровождении рабынь, но кто знает, чем они занимались, пока хозяин разнеженно дремал, пресыщенный развлечениями. Глупая девчонка подцепила марджил на одном из пиршеств и попыталась скрыть свое недомогание. Разумеется, в доме ее не оставили, хотя она была хорошо обученной и сладострастной, а выпороли и отправили к Лаллоку вместе еще с одной невольницей, по имени Тиусто, которой исполнилось двадцать три года, – по мнению Сенчо, преклонный возраст для наложницы. Верховный советник считал признаком дурного вкуса держать в доме дряхлых собак, ветхие ковры и рабынь старше двадцати трех лет. Как правило, три или четыре невольницы необычайной красоты прислуживали Сенчо и развлекали гостей. Толстяк избегал лишних телодвижений и гнушался любых физических усилий, поэтому девушек обучали делать именно то, что доставляло ему удовольствие, а Юнсемиса лучше всех умела ублажать хозяина. Жаль, что пришлось с ней расстаться. Сенчо раздраженно подумал, что потеря искусной рабыни почти равнозначна потере хорошего повара. Вдобавок негодница заслуживала повторной порки – это наверняка снизило бы ее продажную цену, зато верховный советник насладился бы зрелищем страданий девушки.

Теревинфия прервала грустные размышления хозяина и сообщила, что Лаллок привез пару девушек, одна из которых – долгожданная чернокожая красотка из Теттит-Тонильды. По мнению Теревинфии, обе заслуживали внимания верховного советника. Сенчо, которому больше всего хотелось, чтобы его хорошенько растерли, размяли и помогли опорожнить кишечник, недовольно осведомился, здоровы ли рабыни, и после непродолжительных уговоров согласился осмотреть их через час в малом обеденном зале.

Из выходящих на север окон малого обеденного зала открывался вид на крыши и башни нижнего города и залитую солнцем равнину, убегавшую к Гельтским горам на горизонте, в двадцати лигах от Беклы. В малахитовую чашу работы Флейтиля с тихим плеском лились струи воды из грудей мраморной нимфы, полускрытой прозрачными нефритовыми камышами. Сенчо устроили на ложе и обложили подушками; одна из невольниц, Мериса, сидела на полу, неподалеку от хозяина, чтобы по первому его знаку удовлетворить его любую нужду. В присутствии слуг и рабынь Сенчо обходился без одежды. Мериса, зная о предпочтениях толстяка, легонько поглаживала его пах и заплывшие жиром ляжки, пока сам он обсуждал с двумя поварами всевозможные яства. Наконец, закончив это наиважнейшее дело, он заявил Теревинфии, что готов осмотреть живой товар Лаллока. Разумеется, для этого необходимо было подкрепиться, и вторая рабыня, Дифна, на коленях приблизилась к ложу с подносом шафранных пирожных, засахаренного имбиря и кунжутного печенья.

Чернокожих девушек Сенчо никогда прежде не видел. Теревинфия ввела невольницу в зал и велела ей скинуть с плеч алую накидку. Толстяк внезапно ощутил приятное возбуждение и, подозвав странную рабыню поближе, некоторое время пристально рассматривал и ощупывал ее гибкое темное тело. Убедившись, что его не обманули и что это естественная окраска кожи, он и впрямь признал девушку необычной. Сенчо провел детство в трущобах нижнего города и презирал калек и уродцев (к примеру, горбунов), но эта невольница вовсе не выглядела ошибкой природы. От рабыни веяло жизнерадостной силой и здоровьем; она не вздрогнула и не смутилась, когда Сенчо погладил ей бедра и ощупал ягодицы. На вопрос, откуда она родом, девушка ответила, что ее ребенком привезли откуда-то из северных земель, лежащих далеко за Тельтеарной.

Сенчо откинулся на подушки и задумался. Лаллок наверняка заломит высокую цену за такую экзотическую рабыню. Конечно, в доме держать ее заманчиво – она обязательно привлечет внимание окружающих, – однако интерес к новизне быстро улетучивается, если невольница не обладает необходимыми хозяину качествами. Нет, Сенчо – не ребенок на рынке, который тратит деньги на первую же яркую безделушку. Он глотнул охлажденного вина, чтобы избавиться от привкуса имбиря во рту, а потом велел Мерисе разложить подушки на полу и привести раба-садовника.

Неожиданно, не спрашивая позволения заговорить, чернокожая девушка обратилась к Сенчо, заверила его, что горит желанием доставить верховному советнику удовольствие, но поскольку формально все еще является собственностью У-Лаллока, то обязана заручиться согласием своего хозяина.

Сенчо не возмутился дерзостью рабыни, а, наоборот, с удовлетворением отметил, что девушка рассуждает разумно и способна на решительные поступки, а раз она выказывает уважение Лаллоку, то, разумеется, будет уважать и нового хозяина. Вдобавок невольницы слишком часто были чересчур робки, покорны и безропотны, – по мнению Сенчо, им не хватало пикантности.

Лаллок (через Теревинфию) дал свое согласие на проверку способностей рабыни, при условии что товар не повредят – не оцарапают, не покусают и в целом не попортят, – после чего в обеденный зал ввели юного раба.

Через пять минут Сенчо, возбужденный зрелищем, решил, что обязательно приобретет чернокожую невольницу, и сделал знак Мерисе удовлетворить его вожделение. Тут Теревинфия наклонилась к уху хозяина и шепотом осведомилась, не хочет ли он взглянуть на вторую рабыню. Сенчо раздраженно отказался, но чернокожая девушка уже ввела в зал подругу и сняла с нее зеленое складчатое одеяние.

Сенчо, распаленный похотью, с изумлением уставился на невольницу. Он, будто акула в лагуне, давно погряз в разврате и излишествах верхнего города и уже забыл, когда прежде видел такую редкостную красавицу – молоденькую, лет пятнадцати, наивную и по-детски непосредственную. Золотистые волосы девушки рассыпались по плечам; гибкое тело с пышными формами дышало здоровьем. Больше всего привлекало ее смущение; рабыня, покрывшись стыдливым румянцем, дрожала и пыталась прикрыть срам; в огромных синих глазах блестели слезы. При виде девушки Сенчо пришел в невероятное возбуждение – ему захотелось схватить ее и взять силой, превозмогая робкие попытки сопротивляться. Жирная туша верховного советника затряслась от едва сдерживаемого вожделения.

Не отдавая себе отчета, Сенчо приподнялся на подушках, но под тяжестью собственного веса обмяк и, тяжело дыша, завалился на спину. Девушка вырвалась из рук Теревинфии и выбежала из обеденного зала. Впрочем, Сенчо уже осознал, что не имеет ни малейшего смысла ни расспрашивать непорочную красавицу, ни проверять ее способности. Надо было немедленно решать, купить ее или вернуть работорговцу. Толстяк вспомнил, что избавился не только от Юнсемисы, но и от второй невольницы. Вдобавок обнаруженные в Тонильде залежи меди сулили неслыханные прибыли, так что Сенчо мог позволить себе купить двух новых рабынь, пусть и за огромную цену.

Мериса с привычной ловкостью закончила свое дело, после чего верховный советник сообщил Лаллоку, что вечером готов обсудить условия сделки, и велел Теревинфии подавать обед пораньше.

20 Мериса

– Тридцать тысяч! – восторженно воскликнула Оккула. – Тридцать тысяч мельдов за нас обеих, банзи! Похоже, за тебя пятнадцать тысяч заплатили, представляешь?

– Чему тут радоваться? – вздохнула Майя, осторожно водя кусочком пемзы по спине подруги. – Нам все равно этих денег не видать… Ну, разве что пятьсот мельдов. А откуда ты знаешь?

Девушек уже отвели в женские покои особняка верховного советника.

– Мне Теревинфия сказала, – ответила Оккула, растянувшись на мягком ложе. – Объяснила, что нам повезло: богаче нашего хозяина только благая владычица и Дераккон. Только ты с ней поосторожнее, банзи, она наверняка ему все доносит.

– За нас могли и сто тысяч заплатить, – сказала Майя. – И что с того?

– Ох, не зли меня! Потри чуть ниже, вот так! Да пойми же ты, что мы с тобой теперь – очень ценный товар, обращаться с нами будут бережно. Главное – глупостей не наделать. Ты – как фонтан в обеденном зале; за тебя огромные деньги плачены, испортить тебя никто не посмеет.

Майя зарыдала:

– Он такой гадкий! Фу, даже смотреть противно, будто… – Она перевернула подругу на спину и бросилась ей на грудь. – Ах, я так рада была, что мы с тобой в Беклу попали, а теперь…

Оккула села и тряхнула Майю за плечи:

– Ты с ума сошла? Все так удачно складывается! Как тебе еще сказать, чтобы ты наконец поняла? Ты вообразила, что этот толстяк тебе Таррина заменит? Или меня? В нашем деле так думать не следует. – Она ласково погладила Майю по спине. – Вот погляди, тело у тебя сильное, красивое. Ты плавать любишь, так? Плавать – это удовольствие, верно? А воду носить и дрова колоть – это работа, тяжелый труд. Так вот, наше дело – то же самое, работа. Толстяка ублажать – работа, не удовольствие. В этом и весь секрет. Но пойми, работа здесь не тяжелая. Жирный боров… Теревинфия говорит, он как пузо себе набьет, так больше ни на что и не способен. Его ублажить – полминуты хватит, если умеючи. Он жир сбрызнет и уснет, а дальше – не твоя забота. А коли научишься удовольствие ему доставлять, то далеко пойдешь, если вести себя с умом. – Оккула серьезно поглядела на подругу. – И ни в коем случае не показывай ему, что он тебя пугает. Знаешь почему? Потому что он жестокий, ему чужой страх по нраву. Как сообразит, что тебе противно или страшно, так и начнет издеваться – козла на тебя напустит или еще как надругается, а сам будет любоваться. Помнишь, что я тебе в Пуре говорила? Держи себя с достоинством, даже если под дильгайского гуртовщика уложат. В нашем деле без хороших манер нельзя.

– Нет у меня никаких манер, – всхлипнула Майя.

– Ты же мне сказала, что плавать умеешь?

– Ну и что? Как мне это поможет?

– Не знаю, что-нибудь придумаем. Пловцы хорошо двигаются, будто танцуют. Вот, кстати, как это я сразу не сообразила! Хочешь, научу тебя сенгуэлу танцевать? У тебя получится, не сомневайся.

– А что это – сенгуэла?

– Танец такой, про Шаккарна и Леспу. Я когда его танцую, то вроде как завлекаю, а если ты ему научишься, то все решат, будто сама Леспа с небес спустилась. Что ж, время у нас есть, я тебя выучу.

– Пятнадцать тысяч мельдов… – недоуменно прошептала Майя. – Матушка таких денег в жизнь не заработает!

– Вот на что крестьянские налоги тратятся, – рассмеялась Оккула, подтягивая табурет к зеркалу у стены. – Видишь, как оно получается: мать твоя деньги у Лаллока за тебя получила, подати в казну, то есть Сенчо, заплатила, а он их Лаллоку вернул. Считай, они у твоей матушки из венды выпали.

– Ой, Оккула, ты же хотела Лаллоку на Геншеда нажаловаться! Ну помнишь, за то, что он в Пуре устроил?

– Не спеши, банзи, рано нам еще жаловаться. Вот как прославимся на всю Беклу, станем по тысяче мельдов за ночь получать, тогда и начнем счеты сводить. Не бойся, я этого негодяя не забуду. Он свое получит, растечется, как навозная лепешка под дождем. – Оккула осторожно поправила ожерелье из клыков. – Ох, не ной! Погляди лучше, как нам повезло! Мы в роскоши купаемся – наряды новые, зеркало, мраморный бассейн для омовений, притирания! Не забывай, на улицах народ за корку хлеба убивается, а нам всего-то и надо, что толстяка ублажать да делать вид, будто по нраву оно тебе. Легче легкого. У такой красавицы, как ты, все получится.

Тут в покои из коридора вошла белишбанская невольница Мериса. Обнаженная девушка, не обращая внимания на Оккулу с Майей, невозмутимо забралась в бассейн. Оккула замолчала. Тишину нарушал только плеск воды.

– Ты откуда такая взялась? – наконец спросила Мериса.

– Мы обе из Тонильды, – безмятежно ответила Оккула.

– Впервые слышу, чтоб в Тонильде чернокожие водились, – заявила Мериса. – Как по мне, так лучше б вы в своей глуши и сидели. – Она досадливо плеснула ладонью по воде, но брызги до девушек не долетели.

Оккула встала у края бассейна:

– И чего тебе неймется? Повздорить решила? Вот Теревинфия придет, нам всем не поздоровится.

– Плевать я на нее хотела, – буркнула Мериса. – От нее и так неприятностей не оберешься.

Миловидное личико темноглазой белишбанки исказила злобная гримаса, пухлые чувственные губы презрительно сжались, отчего девушка словно бы повзрослела лет на десять.

– Что случилось? – спросила Оккула, протянула руку, помогла Мерисе выбраться из бассейна и обернула ее пушистым полотенцем.

– Ох, Крэн мне свидетель, в один прекрасный день заколю я этого жирного борова, и пусть меня повесят! – вздохнула белишбанка. – Бедняжка Юнсемиса!

– А с ней что стряслось? Померла?

– Нет, марджил подцепила. Ничего страшного, мы бы все вылечили, никто бы и не заметил, да эта сучка Теревинфия прознала и тут же донесла. Она Юнсемису терпеть не могла, только на любимицу Сенчо раньше жаловаться боялась, а как про марджил разнюхала, так все и выложила, кошка драная. Юнсемису выпороли, а этот гад любовался, да еще и мне велел его ублажать.

– И где теперь Юнсемиса?

– Ее работорговцу продали вместе с Тиусто. Ну, Тиусто уж двадцать четыре стукнуло, она понимала, что ей тут недолго осталось. Сенчо старых рабынь не держит.

– А тебе сколько лет? – осведомилась Оккула.

– Девятнадцать.

– И долго ты при деле?

– Смотря, что делом называть, – усмехнулась Мериса. – Ты вот на меня во все глаза погляди да прикинь, чернушка, – через пару лет тебя то же самое ждет.

– Не стращай попусту, – отмахнулась Оккула. – Ты когда начала?

– В тринадцать, – ответила Мериса. – Это не рано, в Белишбе тринадцатилетних замуж выдают, только мне замуж не хотелось, просто я бастанье любила, никого мимо не пропускала. Всех парней в округе перепробовала, вот меня отец из дома и выгнал, шлюхой назвал, хотя я ни у кого ни мельда не брала. – Она досадливо стукнула кулаком в стену.

Майя с Оккулой переглянулись.

– А потом что? – спросила Оккула.

– Ну, чем помирать с голоду, я решила в Хёрл пойти. По дороге мне встретился один паренек, Латто его звали. В бега подался.

– Раб?

– Ага. Пять лет назад в Белишбе беглых много было. Только Латто мне про себя не рассказывал, называл себя даром Шаккарна. И то правда – зард у него был знатный, дверь мог вышибить. Знаешь, как он… – Тут Мериса пустилась в такие подробные и откровенные описания любовных утех, что девушкам стало ясно: говорила она больше для себя.

– Эк тебя распалило, – усмехнулась Оккула.

– Ох, заткнись! – проворчала Мериса. – О чем это я? А, ну, пристали мы с Латто к банде беглых, что на тракте из Хёрла в Дарай разбойничали, к югу от Жергенской переправы. Они поначалу нас обоих принимать не хотели: я им была нужна, а вот Латто – нет. Только я уперлась, что без него – ни в какую. А он с ними чуть до смерти не подрался.

– Ох, они что, тебя все бастали? – ужаснулась Майя.

– Вот еще! Латто их ко мне не подпускал. Я им для другого нужна была – путников подманивать. Как увижу кого побогаче, уговариваю отойти в рощицу… А там его уж поджидают, дуралея… Ох и весело нам было! Однажды я трех лапанцев остановила, мол, я сразу с тремя согласна. А они с оружием были. Ну, я их в рощу отвела, голову задурила… Самое смешное, что мне очень уж хотелось сразу с тремя попробовать. Тут разбойники на них и налетели. Мы повеселились от души и четыре тысячи мельдов заработали.

– Понятно теперь, банзи, о чем я толкую? – спросила Оккула подругу. – Иногда наше дело в удовольствие, иногда – работа. Если повезет, то и себя потешишь, и денежку огребешь.

– Ну и чем все кончилось? – спросила Майя.

– А ты как думаешь? Солдат прислали, нам ловушку подстроили… Я и попалась, хотя сразу поняла, что на торговца парень не похож. Четверых разбойников на месте убили, а Латто и еще двоих у дороги повесили. Меня бы тоже повесили, только тризат решил, что я хорошенькая, повел меня в Дарай, там и продал, после того как сам натешился.

– А как ты сюда попала? – спросила Оккула.

– Так тризат же меня генералу Хан-Глату продал, – объяснила Мериса. – Хан-Глат тогда крепость в Дарае строил. Каждый вечер заводил меня на крепостную стену – и ну бастать! Ох и сладко! У него еще две рабыни было, только я ему больше всех нравилась.

– А потом что? – полюбопытствовала Майя.

– Хан-Глат поехал в Беклу с докладом Кембри, увидел у Сенчо невольницу, предложил верховному советнику обменять ее на одну из нас трех. Вот Сенчо меня и выбрал.

– И что же в этом плохого? – удивилась Оккула. – Или ты из-за Юнсемисы расстроилась?

– Да то и плохо, что бастать теперь некому! – воскликнула Мериса.

– Где ж тогда Юнсемиса марджил подцепила?

– Ну, нам с ней плохо было без мужчин. Сенчо так жиром заплыл, что ходить не может, где уж ему бастать. Лежит себе и ждет, чтобы его ублажали. Хорошо хоть берет с собой невольниц на всякие пиршества – но и там особо не разгуляешься, разве что он сам тебя кому из гостей предложит. Юнсемиса всем нравилась, поэтому Сенчо ее от себя не отпускал. Вот и в тот раз так объелся, что с места двинуться не мог, а ей невмоготу стало, что все кругом знай себе бастают. Ну, она и отпросилась на пять минут, воздухом подышать, а сама перепихнулась с одним из рабов. От него и заразилась. Ему ничего, а Юнсемису выпороли.

Теревинфия бесшумно вошла в покои, скользнула босыми ногами по алым и синим плиткам пола и, обмахиваясь огромным веером из белых перьев, пристально посмотрела на девушек.

– Как тебя У-Лаллок назвал? – обратилась она к чернокожей невольнице.

– Оккула, сайет.

– А тебя?

– Майя, сайет.

– Что ж, Оккула, тебе повезло: верховный советник требует к себе новую игрушку. Судя по утреннему представлению, ублажить хозяина ты сумеешь.

– Прямо сейчас, сайет?

– Я тебя сама отведу, – сказала Теревинфия. – Нет, не одевайся. Нагишом в самый раз.

21 Коробейник

Жара окутала город толстой пеленой. Носильщики на Караванном рынке маялись без дела, сидя на корточках в тени прилавков. Бездомные псы, высунув языки, развалились на мусорных кучах, над которыми кружили тучи мух. Вдоль берегов озера Крюк тянулась широкая бурая полоса высохшего, растрескавшегося ила, будто рыбацкие сети, выложенные на просушку. В садах на северной оконечности озера поникла листва на деревьях; от зноя умолкли птицы.

На закате в покои на вершине самой высокой башни дворца Баронов влетел легчайший ветерок, колыхнув кисейные занавеси в окнах. В распахнутую дверь виднелась винтовая лестница, у подножья которой стоял личный охранник Кембри-Б’саи.

Дераккон, верховный барон Беклы, налил в кубок вина из запотевшего глиняного кувшина у двери, отошел к окну и замер, рассеянно глядя на тусклые неподвижные воды озера в трехстах локтях внизу, у подножья Леопардового холма. Кембри сидел у стола. Сенчо обливался потом, растянувшись на ложе, которое обмахивал опахалом глухонемой невольник.

– Дело вот в чем, – произнес наконец Дераккон. – Сколько бы мы ни заверяли Карната, что Суба нам не нужна и что Леопарды с ним воевать не собираются, он нам не поверит, потому что уртайцы постоянно совершают набеги на его земли. А если он решит сам переправиться через Вальдерру и на Дарай напасть, кто его остановит?

– Для этого мы там неприступную крепость и построили, – заметил Кембри. – Карнату об этом известно. Вдобавок скоро сезон дождей начнется, так что терекенальтский король с места не двинется.

– Знаю, – вздохнул Дераккон. – Я вот думаю, что весной будет. Ладно, сейчас не время об этом беспокоиться. Сенчо говорит, у нас других забот хватает.

Из нижнего города донесся протяжный звон водяных часов.

Дераккон отошел от окна. Сенчо начал рассказывать об известиях, полученных от своих людей в Тонильде. Спустя семь лет после прихода к власти Леопардов в провинции все еще оставались очаги недовольства режимом; жители хранили верность роду Сенда-на-Сэя. Разумеется, все земли бывшего верховного барона передали новым владельцам, а Энка-Мардет, племянник Сенда-на-Сэя, жил в поместье на севере Халькона, к юго-востоку от Теттита, и находился под постоянным наблюдением. Он старался не давать поводов для недовольства, однако в последнее время начал жаловаться на работорговцев, зачастивших в те края. Впрочем, жалобы на произвол торговцев живым товаром поступали со всей Тонильды. Сенчо опасался тайного сговора и возможного мятежа.

– Нет, если начнем арестовывать землевладельцев, то жди беды. Народ восстанет. А так – поворчат и успокоятся, – заметил Кембри. – Может, приструнить работорговцев, пусть пару лет Тонильду стороной обходят?

Сенчо нетерпеливым жестом велел рабу подложить подушек на ложе и напомнил своим собеседникам, что как только товар начнет поступать из невольничьих питомников, то оброк с провинций можно будет снять, – правда, для этого придется подождать три-четыре года, потому что дети в питомниках еще не подросли.

– Рабов стало слишком много, – заявил Дераккон. – У богачей тысячи невольников лентяйничают, даром хлеб едят. Их же для виду держат, друг перед другом богатством похваляются…

– Ты решил к хельдрилам примкнуть? – с улыбкой осведомился Кембри, имея в виду знатных провинциальных землевладельцев, недовольных режимом Леопардов.

– Мне известно, что работорговля приносит хороший доход, – сказал Дераккон. – Бекла процветает, но в какой-то мере торговля живым товаром ослабляет империю. На каждом шагу – беззаконие и произвол; беглые рабы бесчинствуют на дорогах, нападают на путников, держат в страхе целые деревни…

– Жители прекрасно знают, как этого избежать, – возразил Кембри. – Если нас попросят, мы тут же отправим войска на защиту – за определенную мзду, разумеется. Оплата по результатам. Расчистили же несколько лет назад тракт из Хёрла в Дарай, и Палтешу с Белишбой это обошлось не дороже, чем налоги, которые они платили за регулярное патрулирование торгового пути.

– Может, в деньгах и не дороже… – начал Дераккон.

Его прервал Сенчо, напомнив, что торговцы, которые в основном пользуются дорогами, пока ни на что не жалуются. Вдобавок правление Леопардов основывалось на превосходном правиле: и жители, и провинциальные власти платили Бекле за все необходимое. Леопарды положили конец войне с Терекенальтом, снизили налоги и дали тысячам людей возможность разбогатеть.

– Да уж, – вздохнул Дераккон, подойдя к кувшину за новой порцией вина. – Сенчо, ты сам из дельцов, прекрасно понимаешь, что нам это досталось дорогой ценой. Крестьяне нас ненавидят, а в одиночку путешествовать боятся. – Помолчав, он вызывающе добавил: – Иногда я чувствую себя наемным убийцей. Сенда-на-Сэй, несмотря на свои отсталые взгляды, осознавал необходимость общественной безопасности, законности и правопорядка.

– Но обеспечить их не мог, – улыбнулся Сенчо и почесал взопревший зад. – Поэтому к власти пришли мы.

– Сейчас не об этом речь, – прервал их Кембри. – Вы пригласили нас, мой повелитель, чтобы обсудить три вещи: во-первых, набеги уртайцев на Терекенальт; во-вторых, положение в Тонильде и, в-третьих, разбойные нападения беглых рабов. Решается все это очень просто. С уртайцами мы разберемся после того, как пройдет сезон дождей. Можно, конечно, взять заложников, но сейчас в Бекле и без того достаточно знатных уртайцев, включая Эвд-Экахлона, наследника верховного барона Урты, и этого… как его… Байуб-Оталя. Так что подождем два месяца, а потом объявим Урте, что если набеги на Терекенальт не прекратятся, то виновники будут иметь дело не с Карнатом, а с нами. Далее, тонильданским властям следует объяснить, что требуемое количество живого товара может быть снижено, но только в том случае, если разницу казне восполнят деньгами. И наконец, всем провинциальным баронам необходимо еще раз напомнить, что за установленную плату имперские войска согласны избавить от разбойных нападений любые земли. А теперь, мой повелитель, прошу вашего позволения откланяться – я приглашен на ужин к благой владычице. Вы же знаете, она ждать не любит. Сенчо, твоих носильщиков звать?

Дераккон не подал виду, что задет неприкрытой издевкой, прозвучавшей в словах Кембри, покрепче сжал кубок с вином и преградил маршалу дорогу к выходу:

– Кстати, о благой владычице… – Дераккон с притворной задумчивостью поглядел в потолок. – Ах да, прежде чем вас отпустить, маршал, я хотел бы обсудить с вами еще один вопрос.

Кембри удивленно взглянул на него и поспешно отвел глаза.

– Видите ли, Форниду повторно избрали благой владычицей два с половиной года назад. Через полтора года срок ее правления подойдет к концу, а ей самой исполнится тридцать четыре. Вы прекрасно понимаете, что благая владычица в подобном возрасте – оскорбление великого Крэна. Что нам делать с Форнидой?

– Мой повелитель, в этом вопросе я не предвижу никаких разногласий, – ответил Кембри. – Когда придет время, мы с вами все обсудим. – Он выглянул в дверь и крикнул охраннику: – Карвиль! Вели носильщикам верховного советника подняться за ним!

– Нет-нет, банзи, не так! Не целиком, а потихонечку. Вот, бери понемногу, а как привыкнешь – еще чуть-чуть.

– Но я же подавлюсь! Не получится у меня!

– Все получится. Это как на киннаре играть – поначалу кажется, что никогда не научишься шесть струн одним пальцем придерживать, а потом вдруг раз! – и сумеешь. Ну, попробуй еще разок.

– Мм…

– Молодец! А теперь покачай головой – медленно, не спеши. Умница! А как целиком возьмешь, приостановись, а потом выпускай. Давай еще разочек. Вот и славно. Ладно, на сегодня хватит. Вот видишь, не так все и страшно.

– Да? А если заталкивать будут?

– Тогда губы покрепче сожми. В этом деле ты темп задаешь, говорить ничего не придется. Если все делать правильно, то никто возражать не станет, вот увидишь. Если тебе что не нравится, притворись, что тебе чего-нибудь другого хочется, и заставь его это сделать. Главное – чтобы он думал, что тебе приятно. Все мужчины тщеславные. Лестью из них веревки можно вить.

– Оккула, тебе впору школу открывать, – сказала Теревинфия.

Тихонько зашелестела завеса из бусин. Девушки оглянулись: толстуха стояла в дверях – ни Оккула, ни Майя не слышали, как она вошла.

– Чем могу служить, сайет? – учтиво спросила Оккула.

– Мне пока ничего не требуется, – ответила Теревинфия, зевая и потягиваясь. – К верховному советнику коробейник приходил, вот я и подумала, что, может, вы захотите на его товары поглядеть – мыло, благовония, украшения всякие.

– Ой, банзи, давай посмотрим? Даже если ничего не купим, новости разузнаем. А он откуда, сайет?

– Говорит, из Тонильды.

– Ах, тогда, конечно, зовите! – воскликнула Оккула. – Мериса, у тебя деньги есть?

– Есть немного, – ответила Мериса, поднимаясь с ложа. – А у Дифны еще больше. Пойду спрошу, не нужно ли ей чего.

Высокая и грациозная Дифна, четвертая невольница Сенчо, была родом из Йельды. Сам он редко призывал ее к себе, зато кичился перед бекланской знатью, что в рабынях его привлекают не только постельные утехи. Оккула и Майя видели ее всего несколько раз, за завтраком. Говорила Дифна мало, но держалась приветливо и дружелюбно. Ей, старшей невольнице, полагались отдельные покои, где она и проводила почти все время. Майя ее побаивалась, – по словам Мерисы, Дифна обладала многочисленными достоинствами, а также умела читать и писать. Впрочем, Оккула тут же заметила, что Дифна своим превосходством не хвастала.

В жаркую духоту женских покоев йельдашейская невольница явилась в полупрозрачной кисейной сорочке, прикрываясь накидкой. Майю не интересовал ни разносчик, ни новости из Тонильды – чтобы хоть как-то спастись от жары, ей хотелось раздеться донага, и она надеялась, что девушки не станут долго рассматривать товары. Накинув просторное одеяние, она поспешно провела гребнем по золотистым кудрям. Тут Теревинфия ввела в покои высокого юношу.

И в окрестностях озера Серрелинда, и на улицах Мирзата Майя часто встречала коробейников – торговцев вразнос, имеющих особое разрешение. Они свободно путешествовали по всей империи и носили наряд, по которому их повсюду узнавали: красную широкополую кожаную шляпу, зеленую рубаху и жилет в белую полоску с разноцветными лентами на плечах. Сейчас шляпа болталась за спиной у юноши, рукава взмокшей от пота рубахи были закатаны до локтей, полосатый жилет небрежно расстегнут. Торговец вошел в покои, остановился посреди комнаты и, достав из холщового мешка метелочку из разноцветных перьев, пощекотал Мерисе подбородок.

– Ну что, красавицы, хорошо тут у вас, тепло… А по ночам не мерзнете? – шутливо произнес он и лукаво подмигнул Майе темным, сорочьим глазом.

На вид коробейнику было года двадцать три; загорелое, обветренное лицо и запыленные башмаки говорили о жизни, проведенной в дороге.

– И это весь твой товар? – спросила Мериса, пытаясь шлепнуть его по руке. – Метелочки? – Она украдкой взглянула на Теревинфию и приспустила накидку с плеча.

– Нет, что ты! – воскликнул коробейник и снова пощекотал рабыню. – У меня много всякого припасено, но начинаю я со щекотки, чтобы тон задать. Впрочем, в щекотке вы и сами большие мастерицы! – Он снова подмигнул Майе.

Мериса захихикала. Молодой человек скинул с плеча короб, опустил его на пол и повернулся к Майе:

– А ты откуда, красавица?

– С озера Серрелинда, – с неожиданной радостью ответила Майя.

– Тебе надобно домой возвращаться, – с неожиданной серьезностью заявил коробейник. – Молода ты еще для этих дел. Украли тебя, что ли?

– Ты не забыл, где находишься? – лениво осведомилась Теревинфия. – В верхнем городе, в доме верховного советника. Показывай товар, не трать время даром.

– Да-да, конечно, сайет, – почтительно ответил коробейник. – Я просто дожидаюсь, пока все девушки не соберутся. Похоже, одна задерживается.

Майя только теперь заметила, что ее подруга куда-то исчезла.

– Откуда ты знаешь… – начала Теревинфия, но тут в покои вошла Оккула – в оранжевом метлане, охотничьей безрукавке и с золотой серьгой в носу.

Коробейник, который присел на корточки и рылся в своем мешке, торопливо встал.

– Привет, Зирек! – поздоровалась с ним Оккула. – Как ты узнал, что я здесь?

– От Лаллока, – ответил юноша. – Мне Домрида сказала, что ты в Беклу отправилась счастья искать. Говорят, в «Лилейном пруду» тебя очень не хватает.

– Ой, ну показывай уже свои товары! – нетерпеливо воскликнула Мериса. – Какое мне дело, что вы оба из Теттита? Я хочу посмотреть, что ты нам принес.

– Есть у меня шелк, – начал коробейник, – есть и вуали-тартуа, только их надо носить умеючи. А вот и духи особые, из самого Врако, – настоящий кеприс. Хочешь, капну на запястье? Сотня мельдов за флакончик… ладно, только ради тебя – девяносто.

– Нет, это очень дорого, – вздохнула Мериса.

– Ну, тогда вот мыло, розами пахнет. Большой кусок всего четыре мельда, а за флакон розовых духов – тридцать. И ожерелья есть – топазовое и ониксовое, только они недешево стоят. Ну ничего, когда-нибудь найдется красавица, которая их купит.

– А для комнаты украшений у тебя никаких нет? – внезапно спросила Оккула. – Надоело мне на голые стены глядеть.

Юноша пристально посмотрел на нее:

– Есть у меня всякие яркие штучки – из глины, но красиво сделанные. Вот, погляди.

Он вытащил с десяток раскрашенных фигурок – быки, медведи, леопарды, голуби, петухи и коты.

– Как тебе такая кошка? Знаешь, есть такая легенда йельдашейская, про кошку Келинну?

– Да, – кивнула Оккула и выразительно добавила: – Только я слыхала, что кошку Бакридой звали.

– Все может быть, – согласился коробейник. – Ох, прости, она побитая немного… Я тебе ее даром отдам. – Он протянул чернокожей невольнице яркую фигурку с длинным выгнутым хвостом.

Оккула благодарно поклонилась и с улыбкой взяла подарок:

– Ах, глина и впрямь сердце радует! А то здесь кругом одна позолота – кроме меня, конечно.

– Из чего же ты сделана? – улыбнулся юноша.

– Из бесценного черного мрамора, не видишь, что ли?

Тут Дифна осведомилась о цене кольца с сердоликом. Коробейник объявил, что оно стоит восемьдесят пять мельдов, и снова повернулся к Оккуле, но Дифна невозмутимо предложила ему семьдесят монет. Юноша удивленно приподнял бровь и заикнулся о семидесяти пяти. Йельдашейская невольница улыбнулась, пожала плечами и собралась уходить. Торговец тут же согласился на названную цену, хотя и посетовал, что красавицы всегда его разоряют. Дифна принесла из своей опочивальни бронзовый ларец, достала деньги и рассчиталась с коробейником.

– Ох, у нее там наверняка целое состояние, – шепнула Оккула Майе.

Дифна, мило улыбнувшись юноше, вышла из комнаты.

– Ну, поняла теперь? – не унималась Оккула. – Интересно, давно она нашим делом занимается – лет пять-шесть?

– Знатные господа от нее без ума, – сказала Мериса, покосившись на Теревинфию, которая рассматривала ожерелья. – Видели б вы, как она себя на пирах ведет – и поет, и легенды сказывает, и на киннаре играет, и танцует. У нашей Дифны в достоинствах недостатка нет, но с другими девушками она всегда держится приветливо. И дела у нее налажены: Теревинфия свою долю забирает, конечно, но Дифне немало перепадает, – похоже, она скоро вольную себе выправит и станет шерной. А может, и замуж выйдет.

– Неужели Сенчо ее отпустит? – удивилась Майя.

– Конечно, – кивнула Мериса. – По закону, если девушка может хозяину двенадцать тысяч мельдов заплатить через пять лет после того, как ее купили, то получает свободу. А ему выгодно – за пять лет невольница обесценивается, а он себе потраченные деньги возвращает и на них другую девушку купит.

– Все равно таких, как я, больше нет, – гордо заявила Оккула. – Вот увидите, я прославлюсь больше Дифны.

Тут в покои вошла Огма, хромая служанка, и замерла у входа, почтительно прижав ладонь ко лбу, – ожидала, когда Теревинфия позволит ей заговорить. Толстуха наконец смилостивилась, велела хромоножке подойти поближе, и тут выяснилось, что служанку прислал Сенчо. Взволнованная Теревинфия немедленно отправилась к хозяину.

– Что ж, с красавицами приятно проводить время, даже если они товаров не покупают, – вздохнул Зирек, убирая безделушки в короб. – А теперь мне пора. Рад был повидаться, Оккула. Надеюсь, еще встретимся, ты мне свои новости расскажешь. – Чуть помолчав, он добавил: – Это по-всякому можно устроить, ты же знаешь. Ну и я вас навещу, как случай подвернется.

– Хочешь, я у тебя кеприс куплю? – неожиданно предложила Мериса. – И за хорошую цену, не пожалеешь. Вот! – Она скинула накидку на пол и встала перед юношей, полностью обнаженная, только поблескивали серебряные браслеты на запястьях и сверкали расшитые туфельки на ногах. В душных покоях от разгоряченного тела слабо пахло лилиями. – Пойдем в опочивальню, только быстро, пока Теревинфия не вернулась.

Оккула подняла накидку с пола.

– Я здесь новенькая, ты же знаешь, – обратилась она к Мерисе. – Прости, что вмешиваюсь, но на виселице мне вас обоих видеть не хочется – а именно так и будет, если Теревинфия вас в опочивальне застанет. Так что, Зирек, забирай товар и убирайся отсюда поскорее.

– Ах ты, дрянь! – воскликнула Мериса. – Тебе-то что за дело? Не лезь, куда не просят.

Оккула схватила ее за плечи, но белишбанская невольница, пытаясь вырваться, укусила чернокожую девушку за руку.

– Прогони ее! – велела Мериса Зиреку, топнув ногой. – Или я тебе не по нраву? От меня еще никто не отказывался!

– О великий Крэн, спаси и сохрани! – вздохнула Оккула. – Мериса, ты с ума сошла! Теревинфия вот-вот вернется, дурочка. Зирек, не стой столбом, пошел вон, а то я сейчас сама охранников позову.

Мериса, совершенно обезумев, лягнула Оккулу в щиколотку. Оккула взвизгнула от боли и отвесила белишбанке пощечину. Мериса повалилась на колени и бессильно обмякла, а чернокожая девушка снова подхватила ее под руки.

– Это она от жары, – сказала Оккула, потирая ушибленную лодыжку. – Банзи, помоги мне ее в опочивальню отвести. В последний раз говорю, Зирек, уходи!

Девушки перенесли Мерису из покоев в опочивальню, уложили на кровать и, вернувшись в покои, обнаружили, что Зирек уже ушел.

– Вот видишь, банзи, как просто в беду попасть, – сказала Оккула. – Безрассудство Мерисы добром не кончится, помяни мое слово. Представляешь, что бы произошло, если бы Теревинфия их с Зиреком за керой застала?

– А что такое кера?

– О великий Крэн, даруй мне терпение! Кера – это представление такое. Раб невольницу перед всеми бастает, на пиру или на празднестве каком, чтобы знатных господ развлечь. Ничего, ты сама скоро все увидишь. Ох, если бы выяснилось, что мы знали о намерениях Мерисы и остановить ее не пытались, то нас с тобой выпороли бы. А уж ей самой…

С дробным шорохом бусин качнулась завеса у входа: на пороге показалась Теревинфия, утирая полотенцем вспотевшее лицо и шею.

– Коробейник ушел? – спросила она.

– Да, сайет.

– А где Мериса? – подозрительно осведомилась толстуха.

– В опочивальне, сайет. Ей дурно стало.

Теревинфия со скрытой угрозой поглядела на девушек. Майя испуганно вздрогнула, понимая, что от толстухи ничего не ускользнет, – потому-то она и занимала свое высокое положение.

– Пожалуй, оно и к лучшему, – наконец промолвила Теревинфия, решив не допытываться, что произошло.

Девушки молчали.

– Верховному советнику из храма сообщили, что к утру дожди начнутся, – весомо произнесла толстуха.

– Это хорошие вести, сайет, – сказала Оккула.

– А с началом дождей маршал, как обычно, устраивает пиршество, – важно продолжила Теревинфия. – Разумеется, верховный советник принял приглашение. Сопровождать У-Сенчо будет Мериса. И ты, Майя, – чтобы опыта набраться.

– Я, сайет? – удивленно спросила Майя. – Но…

– Мне с Мерисой надо поговорить, – заявила толстуха, не обратив внимания на Майю. – Нет, Оккула, я сама к ней пойду, проверю, как она себя чувствует.

– Ох, банзи, с Теревинфией надо поосторожнее, – вздохнула Оккула, разглядывая глиняную кошечку. – Похоже, коли она кого невзлюбит, ни перед чем не остановится.

22 Празднество дождей

Бекла лежала посреди засушливой бурой равнины у подножья горного массива Крэндор, как валун посреди пруда. Долгие летние месяцы воздух над городом висел неподвижно, застыв над башнями и крепостными стенами, лишь изредка чуть колыхался, но не от ветра, а словно бы от мельтешения потных тел и шума голосов – так стоячая вода вокруг камней в пруду покрывается рябью, когда мимо лениво проплывает рыбина.

В полях закончилась жатва; жаркое лето подходило к концу, рассыпалось сухой шелухой. Мальчишки-подпаски дремали в тени, не обращая внимания на стада, – коровы, разморенные зноем, не уходили в луга с выжженной травой, а держались поближе к реке. Весь мир устало замер, покорно ожидая дождей; в тридцати лигах к востоку, над Тонильданскими горами, нависали тяжелые грозовые тучи.

Наконец темная облачная громада тронулась с места – медленно, будто даже богам было не под силу ее сдвинуть, – и поползла на запад, к равнине. Под тучами белой ватой клубился туман, застревал в верхушках деревьев Тонильданского леса, беззвучно плыл над гладью озера Серрелинда, окутывал трущобы Пуры и Хирдо. Между туманом и облаками висела еле заметная пелена дождя. Деревни, дороги, хижины в полях и лодки на реках сначала обволакивала белесая дымка, потом их заливало дождем, а затем они увязали в непроходимой грязи. Впрочем, деревенские жители, путники, крестьяне и рыбаки были к этому привычны. Клочковатый туман переваливался через горы и холмы, вползал на равнину, белым дымом спускался в долины и овраги, нес долгожданную прохладу и спасение от летнего зноя и засухи, даровал кратковременную желанную передышку, отдых от тяжелых трудов: пока боги занимались своим делом, люди набирались сил перед грядущими пахотой и севом.

Туманная дымка набухала дождем, который с тихим шипением падал на жухлую траву, шуршал в кронах деревьев, прибивал дорожную пыль. Над Беклой наконец-то задул легкий, мягкий ветер, овевая прохладой паутину городских улиц и закоулков. Повсюду раздавался тихий шорох ливня и журчание дождевых струй. Вода плескалась в канавах и водостоках, съежившееся озеро Крюк постепенно возвращалось в свои берега, искрящиеся струи забили из фонтанов на площадях и в садах. Горожане распахивали окна и с наслаждением вдыхали влажный запах дождя; бездомные попрошайки и нищие прятались под уличные навесы, отдирали присохшие струпья и почесывали гноящиеся язвы. Сенчо, дремавший в бассейне, проснулся от шума ливня и, постанывая от удовольствия, решил потешиться с Мерисой и Оккулой. Флейтиль и его подмастерья, надежно закрепив новую статую Аэрты на постаменте, отправились в близлежащую таверну, чтобы отпраздновать начало работы в мастерской.

Вечерело. Дераккон стоял у окна в восточной башне дворца Баронов и глядел, как мглистая дымка, собравшаяся над горами в двух лигах от столицы, медленно сползает по склонам, скрывая пустынный тракт к Теттиту. В Накше наверняка заметили быстро надвигающийся туман, и к вечеру идти в столицу никто не решался – белесая дымка грозила путникам не только дождем и слякотью; так Сенда-на-Сэй, разбуженный среди ночи ревущим пламенем, встретил в дыме пожара свою смерть.

Дераккон размышлял о глупости Сенда-на-Сэя. Бывший верховный барон считал, что империей можно и должно управлять по традиции, освященной веками. Он не понял, что в сложной структуре общества возникли и окрепли новые силы, – а если и понял, то решил, что они не в состоянии свергнуть наследственную власть верховных баронов Беклы, основанную на чести, достоинстве и чувстве долга. Еще семь лет назад Дераккон, в отличие от Сенда-на-Сэя, осознал веяния нового времени и необходимость перемен в развитии империи. Именно поэтому он ухватился за предложение Кембри и Сенчо. Для успешного переворота Леопардам был необходим человек из знатного рода, способный возглавить восстание и увлечь за собой жителей империи. Дераккон хотел воплотить в жизнь свои высокие идеалы и честолюбивые стремления, править империей по-новому, улучшить благосостояние страны, не сопротивляться грядущим переменам, а поощрять их – и не упустил подходящего случая. Сенда-на-Сэй никогда бы на такое не решился. Глупый, честный и благородный Сенда-на-Сэй… Сейчас не время для благородства…

А как же высокие идеалы и честолюбивые стремления? Дераккон вспомнил о Сенчо – мерзкий паук опутал всю страну гнусной паутиной осведомителей и доносчиков, наживался на добытых сведениях и погряз в трясине обжорства и разврата. Маршал Кембри отправлял бекланские войска на поддержку того провинциального барона, который ему больше заплатит. Обоих заговорщиков не тревожили воспоминания о ночном пожаре и о пронзительных женских криках с верхних этажей горящего особняка.

Благосостояние страны… Да, люди живут в достатке – и не только горстка тех, кто у власти. У многих появилась возможность сколотить состояние. Дераккон глянул в окно, на верхний город, и заметил, как из ворот особняка Сенчо вышел коробейник в зеленой рубахе и торопливо направился к Павлиньим воротам, чтобы дождь не намочил его товары. Особое разрешение, купленное у городских властей, облекало коробейников неприкосновенностью – совсем недавно разбойников, дерзнувших ограбить разносчика, поймали и повесили у дороги из Накша в Беклу. Похоже, у этого коробейника товары были отменного качества – восемь лет назад разносчики такими не торговали. Зеленая рубаха исчезла под сводами Павлиньих ворот. В полулиге от восточной городской стены тракт накрыла полоса тумана.

Из-за двери донесся голос охранника. Дераккон отошел от окна, прислушался – без доклада к нему не впускали – и неохотно решил выяснить, в чем дело:

– Кто там, Гарпакс?

– Прислужница благой владычицы, мой повелитель, с посланием от своей госпожи.

– Впусти ее.

В покои Дераккона вошла Ашактиса, доверенная прислужница Форниды. Ашактиса родилась в Палтеше – Форнида, как и сам Дераккон, опасалась наемных убийц и слуг набирала только из своих соотечественников. Впрочем, Ашактиса прислуживала Форниде с детских лет.

– Сезон дождей начался, – произнес Дераккон вместо приветствия.

– Да, мой повелитель, хвала богам. Благая владычица свидетельствует вам свое почтение и просит сообщить, что занемогла.

– Сочувствую, – пробормотал Дераккон.

– Ничего серьезного, – добавила служанка, – просто ей немного нездоровится, поэтому из дому она не выходит. Однако же она просила меня передать, что ей необходимо с вами переговорить, мой повелитель. Не соизволите ли вы сегодня вечером с ней отужинать? Разумеется, если это не оторвет вас от важных государственных дел, мой повелитель.

Дераккон решил, что к Форниде придется пойти – возможно, ей стало известно что-то важное, – и велел Гарпаксу через полчаса быть готовым к выходу с вооруженным конвоем. А ведь всего семь лет назад Дераккон в одиночку и без оружия спокойно прошел бы и по верхнему, и по большей части нижнего города.

К вечеру дождь превратился в ливень, застучал по крышам и ставням; по крутым улочкам у внутренних стен города – по улице Оружейников, по склонам Аистиного холма, по Лиственной улице – побежали мутные ручейки. Речушка, вытекающая из озера Крюк, превратилась в бурный поток, струившийся мимо Тамарриковых ворот по трем каналам. На два месяца в стране воцарялось затишье, прекращались войны и междоусобицы, торговля замирала – к этому ежегодно готовились не только богачи и знать, но и все те, кто их обслуживал. Бекланцы называли дождливые месяцы «мелекрил», что буквально значило «зверь, укрывшийся от погони». В сезон дождей столичная жизнь превращалась в череду празднеств и роскошных пиров. Из-за раскисших дорог свежие продукты поставляли на рынки редко и с перебоями, поэтому виноторговцы, бакалейщики и пекари запасались провизией заранее, а в загоны у Лилейных ворот пригоняли стада для забоя. Мощеные улицы верхнего города облегчали светские визиты: навещать знакомых женщины предпочитали в занавешенных паланкинах, а мужчины ходили пешком, в прочных сапогах, укрываясь от теплого дождя под толстыми накидками.

В особняке Кембри-Б’саи к сезону дождей тоже готовились заранее. Званые приемы и великолепные пиры маршала прославились на всю империю – бывший наемник любил хвастать своим богатством и с огромным удовольствием выслушивал льстивые похвалы гостей. Вдобавок это давало ему возможность узнать все слухи и сплетни, а также оценить положение дел в городе и стране.

За несколько лет праздник стал традицией – в первый день дождей маршал устраивал пиршество. Слуги Кембри сновали по городу, разнося многочисленные приглашения, а рабы убирали огромную пиршественную залу, подметали и натирали полы, расставляли светильники, чистили бассейны, пруды и фонтаны, устанавливали ложа, скамьи и столы. Вокруг залы располагались комнаты поменьше, устроенные для удобства гостей, – туда удалялись для тайных бесед, азартных игр или для любовных утех. Главный распорядитель, стольник, главный повар и дворецкий отдавали последние распоряжения двум сотням слуг и невольников. В двух мраморных бассейнах покоились огромные охапки свежесрезанных цветов из сада – к пиршеству их предстояло превратить в венки и гирлянды. Маршал велел двум своим врачам быть наготове – гости страдали не только от обжорства; часто вспыхивали ссоры и потасовки. Кембри отужинал и отправился ночевать к одному из своих старших военачальников, потому что в маршальском особняке всю ночь шли шумные приготовления к предстоящему торжеству.

– Банзи, ты сделала все, как Теревинфия велела?

– Ох, да! Так противно…

– Все до капли выпила?

– Ну да, она проверила.

– Вот и славно. Не хватало еще, чтобы какой-то придурок тебя в первый же вечер обрюхатил. Тогда все наши старания прахом пойдут.

– Ах, Оккула, мне так страшно… Вот если бы ты со мной пошла, я бы не боялась.

– Ничего не поделаешь, наш жирный боров велел вам с Мерисой идти. И что ему только в голову взбрело?! Нет чтобы надежных, проверенных девушек взять – меня и Дифну. Ну да ладно. Дай-ка я на тебя полюбуюсь. Ох, банзи, какая же ты редкостная красавица!

Майя взволнованно улыбнулась, глядя на свое отражение в большом зеркале на стене: да, это не голодная босоногая пастушка с озера Серрелинда. Туфельки из тончайшей белой кожи были усеяны алыми бусинами, под цвет платья, сшитого на йельдашейский манер – с пышной складчатой юбкой и облегающим лифом, который поддерживал и выставлял на обозрение полную грудь, прикрытую только каскадом золотистых локонов. Прическу украшала веточка алой керанды – крошечные цветы отливали перламутром и распространяли головокружительный аромат. После долгих споров Теревинфия с Оккулой решили, что никаких украшений Майе не нужно, только позолотили ей веки и соски. Наконец Теревинфия придирчиво оглядела девушку с головы до ног и удовлетворенно вздохнула.

– Слушай меня внимательно, – сказала Оккула, усаживая Майю на скамью у бассейна. – Ты выглядишь замечательно! При виде такого лакомого кусочка любой похотливый Леопард слюной изойдет. Ты похожа на ту самую красавицу-крестьянку, которой богиня бессмертие даровала. А теперь, ради Крэна – ради Крэна, а не ради Канза-Мерады, я тебе серьезно говорю! – запомни мои слова крепко-накрепко. Ты не на деревенский праздник идешь и не на ярмарку в Мирзат ухажеров искать. Ты работаешь! Ты – личная собственность нашего важного борова. Он тебя с собой берет, чтобы тобой похваляться, вроде как фонтаном его дурацким или еще чем. Так что надо делать только то, что тебе велено. Если ты об этом забудешь и позволишь какому-то чванливому богатею к тебе прикоснуться – да и вообще, если хозяину должного уважения не выкажешь, – тебя высекут, продадут или вообще неизвестно что сотворят. С него станется, не сомневайся. Понятно тебе?

– Да, Оккула. А что, если вдруг какой-то знатный господин захочет… ну, знаешь…

– Ответ у тебя на все один – как хозяин скажет. Вдобавок важнее Сенчо нет никого. Кстати, вот еще о чем не забудь: если случай подвернется толстяка ублажить, без того, чтобы он тебе сам велел, – не упусти. Как увидишь, что ему чего-то хочется, делай немедленно. Понятно?

– Что там ей понятно? – спросила Мериса, входя в покои. От нее сильно пахло лаймовым цветом. – Что дельды наружу торчат? Оккула, помоги мне серьги вдеть, я их застегнуть не могу!

Гладкие черные волосы белишбанской невольницы заплели в толстые косы и уложили вокруг головы, закрепив золотыми гребнями. На смуглом лице капризной красавицы сладострастно блестели темные глаза, завлекая и маня. Шею обвивала тоненькая золотая цепь, на руках позвякивали золотые браслеты, а длинное нефритово-зеленое одеяние перетягивал на талии золотой пояс. Мериса держалась надменно и вызывающе.

– Ах, хороша! – воскликнула Оккула и добавила: – Стой спокойно, я тебе серьги вдену.

– Вы готовы? – спросила Теревинфия с порога. – Мериса, ты помнишь, что делать. Носилки верховного советника встретите у входа. И следи за Майей, подскажешь ей, если вдруг что.

– Да, сайет, – ответила Мериса. – А где моя накидка?

– У меня, – сказала Теревинфия. – И Майина тоже.

Не желая прерывать свои наслаждения и гнушаясь любых физических усилий, Сенчо редко покидал свой особняк – только в тех случаях, когда требовалось показать свою власть и могущество. Мастера-ремесленники и торговцы приносили свои товары в особняк, а сам верховный советник выезжал лишь туда, куда требовали правила приличия, – к Дераккону, на религиозные праздники и на пиры, устраиваемые знатными и важными особами, например благой владычицей или Кембри. Рабов-носильщиков он не держал, предпочитая вызывать к себе солдат. В празднество дождей он потребовал отряд из двадцати человек под командованием тризата. Шесть солдат в сопровождении двух факельщиков должны были отнести паланкин с невольницами в маршальский особняк заранее, за полчаса до прибытия самого Сенчо.

Теревинфия, заботясь о сохранности хозяйского имущества не хуже любого пастуха или егеря, велела доставить паланкин к женским покоям, усадила в него девушек и задернула занавески. Только после этого она позвала солдат, напомнила им приказ не разговаривать с невольницами, велела нести паланкин осторожно, памятуя о дожде и грязи, и проводила до ворот особняка, где их дожидался привратник Джарвиль с факельщиками.

До дома Кембри-Б’саи было недалеко, но путь занял полчаса, потому что у маршальских ворот собралось множество паланкинов и образовался затор; носильщики толкались и переругивались, стараясь как можно скорее выбраться из-под дождя.

– Вот дурачье! – воскликнула Мериса, выглядывая в щелку между тяжелыми занавесями. – Выстроились бы в очередь, пропускали бы по два разом. Глянь, вон там драку затеяли! Хорошо, что у нас солдаты, – хоть какая-то польза от Сенчо.

– Душно-то как! – пожаловалась Майя. – Того и гляди дурно станет. Далеко еще?

– Конечно, когда бароны и знаменитые шерны приезжают, к ним со всем уважением относятся, не то что к нам, – продолжала Мериса, не обращая на нее внимания. – Ой, погляди, какой у нас факельщик хорошенький!

Тризат, наклонившись к занавескам паланкина, извинился за задержку и сказал, что сейчас все уладит.

– Дорогу эскорту верховного советника! – воскликнул он, расталкивая толпу.

Паланкин качало, в давке солдаты сбились с шага, дождь беспрестанно стучал по крыше. Майе и впрямь стало дурно, но тут шум стих, и сквозь занавеси ярко засияли светильники. Паланкин опустили на землю, тризат что-то скомандовал солдатам, и они удалились.

– Можно выходить? – взволнованно спросила Майя у Мерисы, сообразив, что наконец-то они приехали.

– Нет пока, – ответила белишбанская невольница. – Сейчас придет распорядитель, дворецкий или здешняя сайет – ну, как Теревинфия, только нравом подобрее. Погоди, недолго ждать осталось.

Через несколько минут улыбающаяся светловолосая женщина лет тридцати пяти распахнула занавески паланкина.

– Вы У-Сенчо сопровождаете? – уточнила она. На ее небесно-голубом одеянии сверкали две изумрудные броши; у плеча поблескивала золотая фигурка леопарда на цепи.

– Да, сайет, – ответила Мериса, оперлась на предложенную руку и вышла из паланкина.

– Гм, как обычно, верховному советнику во вкусе не откажешь, – с милой улыбкой заметила женщина. – Ты прежде у маршала на празднестве дождей бывала?

– Да, сайет, – кивнула Мериса. – Я генерала Хан-Глата сопровождала, еще до того, как попала к У-Сенчо.

– Ах, генерала Хан-Глата, – понимающе протянула женщина и обратилась к Майе: – А ты, милочка?

Майя вышла из паланкина под свет множества фонарей.

– Ох, да ты красавица! – восхитилась женщина. – И такая молоденькая! Сколько тебе лет?

– Пятнадцать, сайет.

– Разумеется, ты у нас ни разу не бывала.

– Меня совсем недавно в Беклу привезли, я пока нигде не была и ничего не знаю…

– Какая очаровательная непосредственность! Ты из Тонильды? Как тебя зовут?

– Майя, сайет. С озера Серрелинда.

– Просто прелесть! Ну, красавицы, я бы с вами еще поболтала, только дел много. Знаете, куда идти?

– Я же тебе сказала, что она гораздо добрее Теревинфии, – заметила Мериса, когда девушки прошли по брусчатке крытого двора к подножью лестницы.

– Ой, со мной никогда так раньше не разговаривали, – удивленно прошептала Майя. – Можно подумать, я знатная госпожа. Мы же рабыни…

– Конечно, – вздохнула Мериса. – На твоем месте я бы об этом не забывала. Мы наложницы верховного советника, а раз он нас с собой взял – наверняка любимицы. Ей это прекрасно известно, потому она и обращается с нами уважительно.

Майя, пораженная великолепием особняка Кембри, даже не расслышала ответа. Она не могла представить себе подобной роскоши и сейчас удивленно озиралась, изумленная и напуганная невиданным прежде зрелищем. Вокруг сгустились сумерки, но лестницу заливало яркое – ярче солнечного – сияние бесчисленных ламп, фонарей и светильников: одни подвесили на серебряных цепях к высокому потолку, другие закрепили в начищенных медных скобах вдоль стен. На верхней площадке лестницы высились два бронзовых подсвечника в форме раскидистых деревьев сестуага; в них горели сотни свечей, изображающие кисти белых соцветий. У каждого подсвечника стояла очаровательная девушка в наряде леопарда – золотистый шелк усыпали вышитые черным пятна. Девушки меняли сгоревшие свечи, подрезали чадящие фитили и радушно приветствовали гостей. Одна из девушек-леопардов заметила восторженный взгляд Майи и мило улыбнулась. Майя с облегчением перевела дух.

Пологие ступени широкой лестницы из мрамора с зеленоватыми прожилками ограждали резные перила из незнакомого Майе черного дерева, до зеркального блеска отполированного резко пахнущим маслом. Она осторожно прикоснулась к гладкому поручню – пальцы отразились в нем, будто на темной поверхности лесного озера.

Вокруг толпилось множество девушек: светловолосые бледнокожие йельдашейки; стайка ортельгиек, увлеченно щебетавших на своем языке; две белишбанки; какая-то красавица в серебристо-сером одеянии, расшитом саркидскими снопами; дильгайки с черными косами и приплюснутыми носами, одетые в яркие наряды, с монистами на шее и золотыми кольцами в ушах… Все они чинно, но с плохо скрытым возбуждением поднимались по ступеням. Внезапно Майя поняла причину такого поведения. «Все они здесь потому, что их хозяева выбрали каждую из-за ее необычайной красоты. И девушки об этом знают, – подумала Майя и запоздало сообразила: – Ах, и я теперь – одна из них!»

Просторная верхняя площадка лестницы изображала лесную поляну. Пол устилал толстый зеленый ковер – где ровный, где кочковатый, – усеянный искусно вышитыми и живыми цветами: первоцветами, ветреницами и лиловыми свечками мышиного горошка. На ковре там и сям стояли кусты и деревца из бронзы и зеленоватой меди, усыпанные сверкающими ягодами и плодами из хрусталя, бериллов и других драгоценных камней. В кустах прятались серебряные фазаны, куропатки, рябчики и зайцы; в одном углу притаилась золотая лиса, а в другом – белоснежный мраморный горностай.

Через всю поляну тянулась тропинка с россыпью вышитых ромашек, ведущая к бассейну, где среди кувшинок и зарослей камыша плавали золотые рыбки. В центре бассейна стояла скульптура, изображающая обнаженную парочку: юноша, восторженно запрокинув голову, полулежал на боку среди камышей; его ласкала коленопреклоненная смеющаяся девушка, из-под пальцев которой весьма естественно вырывалась тонкая, прерывистая струйка воды. Майя зарделась и поспешно отвела взгляд, заметив, что никто из присутствующих не удостоил фонтан вниманием.

Она обошла бассейн и неожиданно увидела в дальнем конце зала еще одну лестницу. Майя никогда прежде не думала, что в доме может быть больше двух этажей. Неужели придется взбираться еще выше? Она решила, что, наверное, это безопасно: по лестнице не только поднимались девушки, там неподвижно стояли невольники в алых одеяниях, с серебряными подсвечниками в руках, по двое на каждой ступени. Других светильников здесь не было, так что горящие свечи образовывали уходивший ввысь сияющий туннель, окруженный со всех сторон мглой. Майя прищурилась и разглядела на стенах изображения зверей и охотников, лесов и водопадов, полускрытые дрожащими тенями рабов в неверном пламени свечей.

На верхней площадке второй лестницы установили бронзовую жаровню, наполненную тлеющими углями. Еще две девушки-леопарда присматривали за жаровней, время от времени подбрасывая в огонь щепотку благовоний; ароматный дымок тянулся вниз по лестнице и, смешиваясь с благоуханием всевозможных духов и сладкими запахами лилий, жасмина, трепсиса, планеллы и гардений, обволакивал входящих дурманной пеленой. Обилие ароматов кружило голову. Майя остановилась и оперлась на перила. Мериса нетерпеливо оглянулась:

– Что с тобой?

– Ничего страшного, – улыбнулась Майя. – Если бы у меня вместо носа были глаза, я бы уже ослепла.

За жаровней начинался длинный широкий коридор, с одной стороны которого высились стройные золоченые колонны, а за ними простиралась пиршественная зала, куда вели три пологие ступени.

Майе, все еще потрясенной чрезмерной пышностью убранства лестниц, почудилось, что она попала в строгое и скромно обставленное помещение, где главное – не яркость и богатство красок и форм, а услада других чувств. В зале длиной не меньше сотни шагов – никогда прежде Майя не видела помещения таких огромных размеров – не было ни статуй, ни картин. Красота убранства состояла исключительно в разнообразии пород дерева, использованных в отделке залы. Гладкие узкие планки пола, натертые воском и до блеска отполированные, были медового цвета, а длинные широкие ступени у входа – из того же черного дерева, что и перила нижней лестницы. Вдоль двух стен стояли колонны, а противоположные стены украшали панели из различных древесных пород, отличающихся не только цветом, но и рисунком древесины: одна – с концентрическими кольцами и пятнами, другая – коричневая, расчерченная ровными шестиугольниками сот, третья – черная, будто крыло скворца, с волнистыми, перламутровыми переливами. Все они были богато инкрустированы и покрыты великолепными узорами – то светлые зигзаги молний на темном фоне, то золотисто-оранжевые ромбы на каштановой поверхности, то дождь черных звезд, усеянных крохотными кусочками белой кости, искрящимися в желобках карнизов. Над лампами под потолком темнели тяжелые брусья, усыпанные крохотными кристалликами шпата, которые излучали слабое сияние, словно вторя буйству огней в зале.

Впрочем, освещение в зале несколько уступало яркости света на лестницах, хотя светильников хватало; лампы в филигранной серебряной оплетке бросали нежные лепестки света на столы и ложа, а вокруг маршальского стола расставили замысловатые бронзовые подсвечники, сияние которых подчеркивало величие сидящих здесь знатных особ.

В центре залы, окруженный низким мраморным бортиком, помещался еще один бассейн с кувшинками – творение Флейтиля. Центрального фонтана в бассейне не было, но над самой поверхностью воды симметрично разместили пятьдесят крошечных распылителей, создающих едва заметную рябь, будто от капель дождя. Из бассейна к сводчатому потолку вздымалась раскачивающаяся змея, сверкая медными чешуйками, – на самом деле это была вытяжная трубка, потому что под стеклянным дном бассейна (кувшинки росли в горшках) помещались лампы, подсвечивающие воду снизу, так чтобы она сверкала и переливалась между широкими округлыми листьями.

Три распахнутые двери в торцевой стене вели на кухню. По зале сновали рабы, завершая последние приготовления к пиршеству. Между длинными дубовыми столами и лавками установили и ложа, потому что по имперскому обычаю гости вкушали яства сидя или лежа, в зависимости от личных предпочтений. На помосте в дальнем конце залы высился маршальский стол, окруженный папоротниками и кустами в свинцовых кадках. Рабы сбрызгивали прохладной водой свежие цветы, рассыпанные по столам. У колонн главный виночерпий придирчиво осмотрел вино в огромных серебряных чанах, смахнул какую-то мушку или соринку с поверхности и, накрыв каждый чан тонкой кисеей, положил рядом черпаки и расставил пустые кувшины.

Зала наполнялась красавицами-рабынями. Почти все они, спустившись по ступеням, подходили к высокому, сурового вида мужчине с эмблемой Леопарда на алом одеянии – должно быть, главному распорядителю. Девушки называли имя хозяина, распорядитель сверялся с длинным списком гостей и направлял невольниц к нужному столу.

Мериса дернула Майю за рукав:

– Пойдем, у нас времени мало!

– Ты хочешь, чтобы я у него спросила… – смущенно начала Майя, заметив, как распорядитель холодно отчитывает какую-то миловидную черноглазую девушку с беличьим личиком, поведение которой пришлось ему не по нраву.

– О великий Крэн, кто же не знает, где стоит ложе верховного советника?! – раздраженно прошипела Мериса и решительно направилась сквозь толпу.

Майя замерла, очарованная сверкающим бассейном, и только потом заметила, что Мериса уже поднялась на помост. Майя торопливо направилась к ней, в спешке налетела на паренька с подносом, уставленным серебряными солонками, и едва не упала.

– Ох, прости!

Юноша резко обернулся и при виде Майи тут же сменил гнев на милость:

– Ничего страшного, такими дельдами можешь целый день меня пихать. – Он лукаво усмехнулся. – Может, тебе их посолить?

В Мирзате Майя с удовольствием поддержала бы разговор, но сейчас поспешно отвела взгляд и отошла прочь.

На помосте Мериса вступила в ожесточенную перепалку с невольником, разносившим подушки.

– Неси еще, этого нам мало! – заявила она, топнув ногой.

– Больше нет, – проворчал раб. – Мне еще надо…

– Тебе надо делать то, что я велю! – воскликнула Мериса и схватила его за плечо. – Немедленно притащи еще десяток подушек, или я главному распорядителю пожалуюсь.

– А остальные как же…

– Плевать мне на остальных. Мое дело – подготовить ложе к появлению верховного советника. Ну, беги за подушками, живо, пока плетей не заработал.

На помосте, рядом с маршальским столом, установили огромное мягкое ложе, длиной в десять локтей и шириной в пять, накрытое леопардовыми шкурами и заваленное подушками. Неподалеку от ложа расставили тазы, кувшины, полотенца, два чана воды, подносы с пучками трав, флаконы с маслами и коробочки с притираниями. Невольник, ворча, принес еще подушек. Мериса окинула вещи озабоченным взглядом:

– Эх, Теревинфию бы сюда! Я во всем этом плохо разбираюсь. Ладно, наверняка главный распорядитель подскажет, если что. Он за Сенчо часто ухаживал.

– А зачем это? – удивилась Майя.

– Обжираться помогает. Ой, да от тебя толку никакого, ты же не знаешь ничего! Не бойся, я тебя научу, что надо делать. Для начала уложи подушки поплотнее, друг на друга. Нет, не так, а полукругом, чтобы пузо ему поддерживать. А эти пока убери, мы их потом подложим, если захочет.

Мериса ловко пристроила подушки на ложе, еще два раза отправила Майю за какими-то мелочами и наконец удовлетворенно вздохнула:

– Ну, вроде бы все. А мы с тобой вот здесь на табуретах посидим. Гости совсем скоро появятся.

Все невольницы уже заняли свои места: кто на табуретах, кто за спинками скамей. Слуги и рабы выстроились вдоль стен и у сервировочных столиков. В зале воцарилась напряженная тишина.

Через минуту у колонн центрального входа появился воин в черно-золотом одеянии, поднес к губам блестящую длинную трубу, выдул четыре протяжные ноты, затем прошествовал к помосту и замер неподалеку от Майи с Мерисой. В залу начали входить гости.

В Тонильде Майя со знатными господами почти не встречалась. Однажды, когда ей было лет девять, она купалась в озере, а какой-то барон со своей барки крикнул «Посторонись!» – и стремительно пронесся мимо; Майя, подпрыгнув на волне, успела заметить только его отрешенное, надменное лицо. А много позже, на ярмарке в Мирзате, видела, как два знатных юноши, в щегольских сапогах и охотничьих шапках с перышками, избили рыбака и со смехом уволокли куда-то его визжащую хорошенькую жену.

Сейчас залу заполнили важные господа, разодетые в великолепные наряды – яркие ажурные рубахи и шелковые шальвары. Гости с невозмутимой важностью переговаривались, держа в руках серебряные кубки и обтянутые тисненой кожей шкатулки с ножами. Майя пришла в такое волнение, что Мериса раздраженно прошептала:

– Сиди смирно, не дергайся!

Среди гостей Майя заметила нескольких шерн и очень удивилась: она ожидала увидеть непревзойденных, сказочных красавиц, но миловидные девушки выглядели вполне обычно, хотя и были наряжены в роскошные одеяния. Внезапно Майя, остро ощутив свое невежество, вспомнила слова Оккулы о достоинстве и приличиях. Шерны уверенно расхаживали среди знатных господ, обращались с ними на равных и вели себя непринужденно.

Тут Майя сообразила, что девушки, подобные Мерисе, – всего-навсего смазливые легкодоступные красотки, которые привлекают Сенчо своей распущенностью. Несмотря на богатство и власть верховного советника, мало кто из знаменитых шерн согласится его сопровождать – так отважный охотник с презрением отвергнет предложение отправиться ловить крыс. Шерны славились изяществом, прекрасными манерами и остроумием, сами выбирали, кого обласкать и почтить вниманием, а кого унизить и ославить. Поклонников привлекали не столько постельные утехи, сколько сама возможность провести время в обществе шерны. Оккула недаром говорила, что в этом деле надо быть лучше всех. Майя вздохнула и уныло подумала: «Вот лучше кого надо быть! А как? Наверное, они чувствуют то же, что и я, когда в озере плаваю. Откуда же они такие берутся? И как становятся…»

Из забытья ее вывело неожиданное появление шагах в сорока от нее, у колонны, того самого молодого человека, что заговорил с Майей и Оккулой на Халькурниле, в день их приезда в Беклу. Юноша, в ярко-желтом одеянии с вышитым на груди алым леопардом, оживленно беседовал с русоволосой скромницей. Девушка с улыбкой слушала его, потом что-то сказала в ответ. Молодой человек расхохотался, коснулся ее руки и, взглянув на помост, увидел Майю. Он тут же пробормотал что-то своей собеседнице, подошел к помосту и улыбнулся. Майя, не зная, что делать, поднялась с табурета. Юноша почтительно приложил ладонь ко лбу, и Майя зарделась.

– Ах, златокудрая богиня! – воскликнул молодой человек. – Мы с вами на Халькурниле встретились в тот самый день, когда в Беклу новую статую Аэрты привезли, помните?

– Да, мой повелитель, – ответила Майя, неловко улыбнувшись и с опаской глядя на юношу.

– Вот только я забыл представиться…

Неожиданно Майя осмелела: раз уж он держит себя приветливо и шутит, она ответит ему в тон.

– Да, мой повелитель, вы забыли. Вот только слава ваша далеко разнеслась. Я знаю, кто вы, – работа у меня такая.

Молодой человек рассмеялся:

– Разумеется. И как работа? Тебя продали, я погляжу. А кому?

– Верховному советнику У-Сенчо, мой повелитель.

– Что ж, выбора у тебя не было, – расстроенно вздохнул юноша. – А где твоя чернокожая подруга?

– Нас вместе продали, только ее на пиршество не взяли.

– Ну, мы с тобой еще увидимся, а сейчас мне пора, а то моя знакомая решит, будто я что-то дурное задумал… – Он небрежно махнул Майе и удалился.

– Ну и дела! – воскликнула Мериса. – Это же Эльвер-ка-Виррион.

– Ага, – кивнула Майя.

– Вы знакомы?

– Да.

Дальше расспрашивать Мериса не стала, потому что все гости уже расселись по местам и ждали появления маршала со свитой. Кембри – крепко сложенный, широкоплечий великан – первым взошел на помост. Потом, согласно обычаю, маршал помог подняться каждому из своих гостей, рассадил их на отведенные места и возложил каждому на голову венок, заботливо выбирая подходящий. В это время солдаты принесли на помост носилки Сенчо.

Верховный советник, предвкушая оргию наслаждений, не озаботился нарядом, хотя ради приличия прикрыл жирные телеса отрезом белой, расшитой золотом ткани, который уже пропитался потом. В складках пухлых рук поблескивали широкие серебряные браслеты, усыпанные драгоценными камнями; шею обвивала золотая цепь, на которой болтался перстень с громадным рубином, – он не налезал ни на один из толстых пальцев верховного советника. Майя изумилась, как эту тушу втащили по лестницам. Носилки установили вровень с ложем, куда верховного советника с неимоверным усилием перенесли четыре раба. Мериса обтерла Сенчо лицо и плечи мягким полотенцем, смоченным теплой водой, и жестом велела Майе подложить еще подушек под хозяйский живот и ноги. Наконец Сенчо удовлетворенно вздохнул и дал девушкам понять, что в их услугах пока не нуждается.

Проделывая все это, Сенчо не выказывал ни малейшей неловкости. Он прекрасно знал, что большинство гостей ему завидуют и боятся его гнева. Богатство и могущество верховного советника внушало им восхищение и страх, поэтому они с восторгом глядели на толстяка, который был не в состоянии самостоятельно пройти десяток шагов. Не смущало Сенчо и то, что ему, единственному из присутствующих, прислуживали две невольницы, – превосходные рабыни обошлись ему в целое состояние и удовлетворяли его малейшее желание лучше любой шерны.

Как только Кембри закончил ритуальное приветствие, все собравшиеся на помосте повернулись к гостям в зале и, воздев руки, поблагодарили за оказанные им почести. Маршал обратился к присутствующим, пожелал им счастливого мелекрила и передал поздравления благой владычицы, выразив глубокое сожаление, что недомогание не позволяет ей присутствовать на пиршестве. После этого он торжественно испросил у Дераккона, верховного барона Беклы, позволения начать торжества.

Час спустя Майя пребывала в совершеннейшем изумлении. Ей казалось, что она спит и видит сон. Подобного изобилия она и вообразить себе не могла, но пиршество только начиналось. Разумеется, Майя не догадывалась, что знатные господа привыкли к чревоугодию. Перемены блюд следовали одна за другой, так чтобы доставить обжорам наибольшее удовольствие. Сначала подали закуски – крошечные пряные печенья, рыбные блинчики, куриную печенку с перцем и грибами, а также разнообразные супы – артишоковый с зайчатиной, густую уху, холодный огуречный с мятой, яичный с лимонным соком. Потом гостей обнесли брамбой – рыбой, выращенной в садках на озере Крюк, – запеченной целиком в масле; за этим последовала паровая форель и раки в остром зеленом соусе сериабр. Утолив первый голод, гости решили передохнуть. Рабы распахнули окна – в залу ворвался прохладный свежий воздух и монотонный шум дождя – и предложили присутствующим влажные полотенца и чаши с лимонной водой.

Распорядитель объяснил Майе, что ей позволено есть вместе со всеми, и она быстро насытилась. Мериса предупредила ее не пить много вина, но с непривычки Майя захмелела всего от нескольких глотков. Мысли ее унеслись к родному дому, где она совсем недавно выпрашивала у Келси кусочек черствого хлеба. «Морка, наверное, уже родила. Может быть, мальчика… – рассеянно думала она. – А как там Таррин?» Впрочем, она не тосковала по убогой хижине в тонильданской глуши – там не было места сытой девушке в богатом наряде. Майя, скромно потупив взор, сидела на табурете и исподволь наблюдала за полуобнаженной шерной с пышными формами, которая, запрокинув голову, растянулась на ложе, а здоровяк в пурпурном одеянии скармливал ей лакомые кусочки и заботливо подносил кубок к пухлым губам девушки. Глядя на них, Майя больше не чувствовала себя наивной простушкой.

Наконец окна затворили, и глашатай пригласил гостей рассаживаться по местам. В залу попарно вошли тридцать рабов, неся огромные серебряные блюда с олениной. За ними проследовала вторая процессия – с жареной говядиной; затем третья – с подрумяненными поросятами, а четвертая – с запеченными фазанами и индейками. Рабы ловко разделывали мясо на сервировочных столиках, а гостям тем временем подали овощи и всевозможные приправы. Гости начали вставать из-за столов и устраиваться на ложах вместе со своими прелестными спутницами.

До этого времени верховному советнику не требовалась помощь наложниц – рабы обносили его яствами и питьем, как и прочих гостей маршала. Неожиданно Сенчо нетерпеливо фыркнул и жестом подозвал к себе Мерису. Она осторожно обтерла ему лицо и заплывшее тело, старательно приподнимая каждую складку жира, размяла в ладонях горсть сухих трав с острым, резким запахом и поднесла к хозяйскому носу, а потом, подтолкнув к Майе вытянутый серебряный сосуд с узким горлышком и вместительной емкостью на конце, указала в изножье ложа. Покатые бока сосуда украшали изображения пухлых мальчуганов, писающих друг на друга. Майя непонимающе посмотрела на нее. Мериса досадливо вздохнула и объяснила, что делать. Майя дрожащими руками приподняла краешек шитой золотом ткани и, неуверенно ощупав дряблую, потную плоть, поднесла холодный краешек сосуда куда требовалось. Верховный советник с наслаждением облегчился. Один из рабов тут же протянул Майе чистое полотенце, принял у нее из рук сосуд, накрыл его салфеткой и вынес из залы.

Мериса, нетерпеливо прищелкнув пальцами, взяла чашу, наполненную ароматическим маслом, и кивнула, давая Майе понять, что ей следует встать с другой стороны ложа. Белишбанская невольница откинула раззолоченную ткань с громадного тела и выставила масло перед Майей, веля ей растереть хозяйское пузо.

Чуть погодя Сенчо недовольно запыхтел, заворочался и раздраженно помотал головой. Мериса сунула чашу в руки Майи и сама начала умело разминать и поглаживать брюхо верховного советника.

– Зачем это ему? – шепотом спросила Майя.

– В растянутое пузо больше влезет, – ответила Мериса. – Так, вот здесь подотри! Осторожнее, не дави! И подложи подушек, я сейчас помогу ему перевернуться.

Однако Сенчо решил занять полусидячее положение и подозвал раба, который подкатил к ложу сервировочный столик. Майя подумала, что невольник нарежет мясо и удалится, но верховный советник не велел ему отходить. Мериса стояла рядом, держа поднос, полный овощей и всевозможных соусов.

В следующие полчаса к ложу Сенчо подходили гости, стремившиеся подольститься к влиятельному верховному советнику и перемолвиться с ним несколькими словами. Впрочем, чтобы не отрывать толстяка от излюбленного занятия – обжорства, – многие, засвидетельствовав ему свое почтение, предпочитали обращаться к наложницам, расхваливая их на все лады. Мужчины один за другим восхищались красотой Майи; шерны, привлеченные юной прелестью девушки, восторгались ее остроумием. Майя невольно оценила величие своего хозяина и даже преисполнилась гордости из-за того, что принадлежит человеку, от которого добиваются благосклонного взгляда знатные господа. Вдобавок Сенчо только что с легкостью сожрал столько еды, сколько вся Майина родня не съела бы и за неделю, и запил все это галлоном вина.

– А его не стошнит? – спросила она у Мерисы.

Белишбанская невольница подняла с пола глиняную миску. Сенчо проглотил последний кусочек мяса и со вздохом откинулся на подушки, удовлетворенно сложив толстые руки на громадном животе.

– Верховный советник предпочитает не извергать съеденное, но, если понадобится, он тебе скажет, – невозмутимо ответила Мериса, будто Майя спросила у нее, любит ли он спать после обеда, и принялась собирать крошки с ложа и складывать их в миску, которую затем передала одному из рабов.

Ужин снова ненадолго прервали. Окна в зале распахнули, но в этот раз гости не стали разбредаться по особняку, а осоловело растянулись на ложах и развалились на скамьях у столов. Рабы обнесли всех серебряными сосудами, как тот, которым воспользовался Сенчо; потом в курильницах зажгли благовония и окропили залу душистой розовой водой, а ложа с уснувшими гостями вытащили в коридор.

Примерно полчаса спустя подали следующую перемену блюд – сласти и всевозможные редкие лакомства. Жадное поглощение яств сменилось неторопливым смакованием. Мало кто остался сидеть за столом, все переходили от одной группы гостей к другой или собирались вокруг шерн. На мраморный бортик бассейна выставили блюда с пирожными, чаши взбитых сливок и заварного крема, блинчики, печенье, фигурное бланманже, сладкие сырки, карамельный соус и прочие сласти, за которыми хозяева отправляли своих наложниц. Дераккон и Кембри спустились с помоста и прохаживались по зале, приветливо заговаривая с гостями, принимая поздравления и выслушивая похвалу.

Сенчо велел Мерисе принести ему персиков в сладком вине, попробовал, раздраженно отпихнул тарелку и отправил девушку еще за какими-то яствами, но ни одно из них не возбудило в нем прежнего аппетита. Верховный советник прополоскал рот, потребовал сменить подушки и убрать прикрывающую его накидку, дабы подремать без помех, – больше всего удовольствия ему доставляло осоловелое оцепенение после обжорства. Вдобавок ему нравилось лежать нагишом перед знатными господами, которым приходилось скрывать свое отвращение – или, наоборот, восхищаться непревзойденной наглостью того, кто еще недавно просил подаяния на улицах Беклы и своим телом ублажал низкого торговца и его мерзких приятелей. Сенчо сунул руку под юбку Мерисы, однако, поразмыслив, решил дождаться керы, а потому закрыл глаза и задремал.

Майя с облегчением вздохнула, гордясь тем, что без ошибок выполнила все, что от нее требовалось. Мерису охватило странное возбуждение; недавняя отрешенная сосредоточенность исчезла без следа, девушка оживленно оглядывалась и улыбалась гостям. К помосту подошел высокий юноша, в камзоле с вышитой на груди крепостью – символом Палтеша, – и предложил Мерисе свой кубок. Белишбанская невольница выхватила у него кубок, осушила в несколько глотков, кинулась юноше на шею и крепко поцеловала в губы. Майя, осмелев, подозвала виночерпия и попросила наполнить свою чашу. Прохладное, необычайно вкусное вино освежало. Она рассеянно подумала, что Таррин вряд ли пробовал такое, потом встала и подошла к краю помоста, глядя на освещенную залу, посреди которой мерцала и переливалась вода в бассейне.

Запах жасмина и лилий кружил голову. Майя взяла со стола венок гардений, оставленный кем-то из гостей, и надела его. Аромат цветов смешивался с запахами вина, лампового масла, пота и воска, которым натирали дерево, но все это перекрывал свежий, прохладный запах дождя – того самого дождя, что сейчас лил, не переставая, над озером Серрелинда.

– Только я не там, а здесь! – воскликнула Майя, обращаясь к юноше, который проходил мимо помоста под руку со стройной красавицей-шерной.

Девушка надменно взглянула на Майю, а молодой человек, польщенный вниманием очаровательной наложницы, учтиво заметил:

– Ничего страшного, такая красотка всегда вернется куда пожелает.

Майя поглядела на сверкающую поверхность бассейна и вспомнила летнее утро на озере, стаи белых ибисов на мелководье… Из забытья ее вывел протяжный звук трубы – глашатай вновь звал гостей к столам. Майя вздрогнула и опасливо посмотрела на Сенчо, но верховный советник даже не шевельнулся. Она торопливо уселась на табурет, не зная, чего еще ожидать. В залу вошли музыканты – три киннариста, барабанщик, флейтист и дерланзель с деревянным ксилофоном – и расположились у бассейна. Рабы длинными шестами опустили лампы, свисавшие с потолка в углах, и погасили их. Теперь яркий свет заливал только центр пиршественной залы. Музыканты настроили инструменты и заиграли грустную мелодию, прерываемую отрывистыми ударами барабанов и мерным звонким пощелкиванием дерланзеля. В залу вбежали двадцать молоденьких девушек в полупрозрачных одеяниях – серых, коричневых, зеленых и белых, – заняли свои места вокруг бассейна и по знаку главной танцовщицы пустились в пляс.

Майя всегда любила танцы и в Тонильде никогда не упускала случая попрыгать и покружиться в хороводе, но никогда прежде не видела выступлений Флелы – знаменитых на всю империю танцовщиц, исполнявших священные танцы богини Аэрты. Девушек обучали с раннего детства; сами они не были ни рабынями, ни свободными женщинами, а считались собственностью империи, будто имперские драгоценности или имперские гвардейцы. Им вменялось в обязанность выступать на религиозных церемониях, светских торжествах и празднествах. Они жили вместе, как солдаты в казарме, подчинялись предписаниям своего ордена и пользовались уважением горожан; их почитали, но не завидовали строгостям и тяготам такой жизни. По достижении определенного возраста девушкам разрешалось покинуть Флелу и даже, с позволения благой владычицы, выйти замуж, впрочем многие, всей душой любя танец, посвящали остаток своих дней обучению других, помогали придумывать наряды или находили себе иное занятие во Флеле. Все расходы Флелы оплачивала имперская казна; танцовщицы считались неприкосновенными – Сенчо однажды попробовал выкупить одну из них, но, столкнувшись с гневными протестами и яростным сопротивлением, не стал настаивать на своем.

Через несколько минут Майя с растущим восхищением сообразила, что танец изображал величественное течение реки и сменяющиеся времена года. Этот танец, под названием «Тельтеарна», ежегодно исполняли на празднестве дождей, поэтому искушенным зрителям были хорошо знакомы все движения и последовательность танцевальных фигур. Майя, никогда прежде не видевшая подобного представления, с огромным удовольствием следила за необыкновенным зрелищем, по-детски непосредственно восторгалась и ахала, с живостью реагируя на происходящее, – ведь ей был хорошо знаком бескрайний водный простор. Она едва не разрыдалась, сообразив, что танцовщицы вначале изобразили серые волны, ласково набегающие на берег под легким ветерком, потом – песчаные отмели, обнажавшиеся в середине знойного лета, а затем – бурю и мутные потоки половодья, заливавшего окрестные земли в сезон дождей. К счастью, верховный советник безмятежно спал во время представления; прекрасный танец настолько захватил Майю, что она наверняка не справилась бы со своими обязанностями. Воспоминания о танце в маршальском особняке остались с Майей на всю жизнь.

Танец завершился, воображаемые воды медленно отступили во мглу, смешиваясь со звездным светом. Под приглушенные звуки киннар девушки замерли, прильнув к полу. Восхищения Флелой по традиции изъявлять не полагалось – это считалось богохульством. В пиршественной зале на минуту воцарилось почтительное молчание, после чего гости снова начали переговариваться.

Затем Дераккон и представители благородных семейств покинули пиршество, а остальные гости разбрелись по особняку – кто отправился играть в азартные игры, кто искал утех в обществе невольниц или шерн.

Рабы погасили светильники, и пиршественная зала погрузилась в полумрак. Ярко освещенным оставалось только центральное окно, врезанное в толстую внешнюю стену в пяти локтях над полом; широкий подоконник и закрытые ставни придавали ему вид своеобразной сцены.

Танцовщицы Флелы и прислуга удалились из пиршественной залы (юноша с солонками, проходя мимо помоста, лукаво подмигнул Майе). Между колоннами у входа задернули тонкие золотистые занавеси. Музыканты негромко наигрывали веселые мелодии. В зале по-прежнему звучали разговоры и смех, но в воздухе повисло напряженное ожидание. Внезапно под освещенным окном появился высокий юноша из Палтеша – тот самый, что предложил Мерисе свой кубок, – помахал подушкой и швырнул ее на подоконник, воскликнув:

– Отависа!

– Отависа! Отависа! – послышались отовсюду громкие выкрики.

– Мельтирея! – завопил другой юноша, швырнув на подоконник свою подушку.

Ему вторил нестройный хор голосов.

Молодые люди друг за другом подходили к окну, выкрикивали женские имена: Отависа, Мельтирея, Никтентия, Пансикая… Гора подушек на подоконнике росла. Одна из невольниц Кембри, стройная лапанка с длинными темными волосами, отмечала их число мелом на столе.

Мериса, часто дыша, что-то одобрительно пробормотала, а потом ахнула:

– Восемнадцать!

– Отависа! – крикнул Эльвер-ка-Виррион, забросил подушку на подоконник и наполнил вином свой кубок.

– Ага, теперь ей победа обеспечена! – заявила Мериса, глядя на Майю. – Жаль, нам с тобой не судьба. Теревинфия этого никогда не допустит.

– А что происходит? – недоуменно спросила Майя.

– Как что? Выбирают королеву керы! – пояснила Мериса. – Понимаешь, число подушек ограниченно – на празднестве дождей их всегда пятьдесят, – а потом тянут жребий, кто их швырять будет. Какая девушка больше всех подушек наберет, та и будет королевой керы.

– Шерна?

– Ой, Майя, ты такая глупышка! Кера – занятие не для шерны. Королева керы – из рабынь, ей в награду достанется тысяча мельдов. А может, и вольную дадут, представляешь? Если бы я у Хан-Глата осталась, может, и мне бы повезло. Хан-Глат своих невольниц приятелям уступает, у его наложниц всегда есть возможность связями обзавестись и прославиться. Ох, я из-за тебя счет потеряла. Равана, сколько уже там? – обратилась она к одной из рабынь.

– Двадцать одна за Отавису, – ответила девушка. – Надеюсь, ей повезет. Знаешь, она мне в прошлом году сорок мельдов ссудила, а потом долг простила.

Через несколько минут со всех сторон послышались восторженные восклицания – стало ясно, что Отависа набрала необходимое число подушек. Две невольницы взобрались на широкий подоконник и разложили подушки ровным слоем. Гомон стих. В луче света возникла красавица в серебристо-сером одеянии, расшитом снопами, которую Майя заметила на лестнице. Девушка счастливо улыбалась, в глазах блестели слезы. Под крики толпы и звон кубков Отависа распростерла руки в приветствии, потом легко оперлась ладонями о подоконник, кувыркнулась, будто лист на ветру, и уселась в оконном проеме лицом к гостям. Музыка зазвучала громче, ритм ее ускорился. Отависа медленно распустила завязки у горла и, непринужденно поведя плечами, высвободилась из одеяния, которое серым облаком легло ей на бедра. Затем она вытянула стройную ногу, и широкоплечий юноша в облегающих кожаных штанах бережно снял с нее сандалию.

– Ох, это же Спельта-Нард! – восхищенно прошептала Мериса. – А я-то все гадала, кого она выберет ради такого случая.

– А кто это? – спросила Майя.

– Вообще-то, он раб, но очень знаменитый, – объяснила белишбанка. – Лучший егерь Эльвер-ка-Вирриона. Говорят, жены Леопардов от него без ума.

Обнаженная Отависа медленно встала, оттолкнув смятое одеяние ногой. Тонкая ткань, чуть слышно зашуршав, слетела на пол. По зале прокатилась волна изумленных вздохов. Девушка с улыбкой протянула руку, помогла юноше взобраться в оконный проем, опустилась на колени в позе, традиционной для начала керы, и ловко раздела своего спутника.

Когда Оккула объяснила, что такое кера, Майя поначалу преисполнилась отвращения, представив, что их с Таррином заставляют на глазах у всех заниматься сугубо личным делом. Теперь же, глядя на представление, она осознала свою ошибку: Отависа и ее спутник предавались своему занятию весело и радостно, с необыкновенной легкостью и без малейшего смущения, так что сама Майя невольно заулыбалась. Своим непринужденным поведением любовники словно бы игриво приглашали зрителей присоединиться к их наслаждению. Зрелище не было омерзительным или отталкивающим, а, наоборот, манило шутливой изобретательностью, дразнящим лукавством и вызывающей, нескромной игривостью; в нем не было намеков на притворную или подлинную страсть. Поведение любовников словно бы утверждало: «Это не похоть, не вожделение, а удовольствие, развлечение, птичий щебет в саду наслаждений». Майя ахнула, поддавшись чувственному порыву, и оцепенела от восторга, когда Отависа, сидя на коленях своего спутника, лицом к зрителям, с напускным удивлением оглядела себя и, широко раскинув руки, одарила гостей сияющей улыбкой, будто говоря: «Я рада, что меня за этим застали».

Чуть погодя стало ясно, что возбужденным зрителям примеры больше не нужны. В полумраке пиршественной залы мужчины нежились в объятиях своих спутниц и ласкали невольниц, не обращая внимания на соседей, которые занимались тем же. Отовсюду слышались вздохи, стоны и экстатические восклицания, иногда – шутливый протест. Отависа и егерь незаметно соскользнули с подоконника и, подобрав одежду, тихонько удалились.

– Да ну их всех! – неожиданно вскричала Мериса, вскакивая с места так резко, что Майя испуганно вздрогнула. – Я что, не женщина, что ли?!

Она стремительно распустила завязки у шеи, расстегнула пояс и торопливо скинула одеяние с плеч. Мериса, хмельная и распаленная недавним представлением, была похожа на увядающий, но все еще прекрасный цветок. Золотые браслеты поблескивали на гибком обнаженном теле, подчеркивая его жадную напряженность. «Так вот что сводило с ума путников на тракте из Хёрла в Дарай, – восхищенно подумала Майя. – Вот почему тризат пожалел Мерису…»

– Майя, присмотри за вещами, – надменно велела белишбанская рабыня. – Я скоро вернусь.

Она подняла с пола свой наряд, с маниакальной аккуратностью сложила его, швырнула на пузо верховного советника, соскочила с помоста и затерялась в полумраке пиршественной залы, которая напомнила Майе озеро Серрелинда бурной ночью – смутное колышущееся пространство, наполненное плеском волн и криками невидимых птиц.

«В танце такого не было…» – мысленно вздохнула она, осторожно сняла брошенный Мерисой наряд с огромного брюха Сенчо и вздрогнула: чья-то рука легла ей на плечо.

Майя обернулась и с облегчением перевела дух – к ней подошел Эльвер-ка-Виррион. Юноша был без спутников и, как ни странно, вполне трезв. Майя почтительно приложила ладонь ко лбу:

– Мой повелитель, я…

Эльвер-ка-Виррион, не говоря ни слова, решительно притянул ее к себе и поцеловал.

– Я не повелитель, – сказал он. – Я обычный мужчина, сраженный твоей красотой. Прекраснее тебя нет никого на свете. Я увидел тебя на Халькурниле, и в тот же миг ты покорила мое сердце. Молю тебя, отдайся мне, сделай меня самым счастливым мужчиной в Бекле!

Майя растерянно отшатнулась, напуганная пылкостью юноши. Эльвер-ка-Виррион со страстным восторгом глядел на нее, но в ушах Майи звучало грозное предупреждение Оккулы.

– Простите, мой повелитель, это не в моей власти. Я – прислужница верховного советника.

– Этот боров еще долго не проснется, – заявил Эльвер-ка-Виррион, окинув спящего Сенчо презрительным взглядом. – Майя, почему я не могу тебя забыть? Ты… ты такая настоящая, непорочная, как прекрасный цветок, которого никто и никогда не видел, а я отыскал… Ты невинна и чистосердечна, а здесь все внушает омерзение… – Он со вздохом обвел рукой пиршественную залу. – Майя, пойдем со мной, умоляю! Мое сердце принадлежит тебе, тебе одной!

Майя молчала.

– Ах, неужели ты мне не веришь? – горестно воскликнул юноша. – Ответь мне, Майя!

– Я – невольница, мой повелитель, – прошептала она, и глаза ее наполнились слезами. – Мой хозяин…

– Ну, с ним я все улажу, – без особого убеждения пообещал Эльвер-ка-Виррион, но в его голосе слышалось отчаяние.

Оккула уже объяснила Майе, что верховный советник, как любой вульгарный выскочка, обладал невероятной гордыней и задеть его, пусть даже и неумышленно, было легче легкого. Если Сенчо затаит обиду, то Эльвер-ка-Виррион, воплощение отваги и изящества, никак не сможет загладить свою вину, точно так же как малый ребенок не сможет удержать разъяренного быка за рога. Майя представила, как подруга укоризненно качает головой, и торопливо произнесла:

– Прошу прощения, мой повелитель, но без позволения хозяина я не могу. В другой раз…

– Нет, сейчас! – воскликнул Эльвер-ка-Виррион, раздосадованно стукнул кулаком по ладони и сам рассмеялся своему нетерпению.

– Ах, мой повелитель, не вините меня, – умоляюще пролепетала Майя, утратив остатки самообладания. – Прошу вас, если вы и впрямь питаете ко мне все эти чувства, то оставьте меня в покое.

Эльвер-ка-Виррион изумленно уставился на нее. У Майи дрожали губы, по щекам катились слезы.

– Будь по-твоему, – наконец ответил он, резко отвернулся и сошел с помоста в сумрак залы.

Майя обессиленно опустилась на табурет, расстроенная и напуганная встречей со знатным красавцем. Она выросла в простом и понятном мире, где самыми большими несчастьями были голод и зубная боль – и то и другое неприятно, но объяснимо. Здесь, в столице, все было непонятно и смутно. Майя поступила именно так, как велела ей Оккула, но правильно ли это? А вдруг Майя оскорбила Эльвер-ка-Вирриона своим отказом и юноша теперь ей отомстит?

– О Леспа среди звезд! – шепотом взмолилась Майя, но в небе, затянутом тучами, звезд не было видно.

У Майи закружилась голова, захотелось поскорее вернуться домой.

Девушка и думать забыла о своем хозяине, лежавшем на ложе, как огромный дохлый аллигатор, выброшенный на илистый берег. Неожиданно он пошевелился, облизал толстые губы, разлепил набрякшие веки и, пытаясь повернуться на бок, протянул руку к полотенцу в изголовье. Майя вскочила, торопливо схватила свежее полотенце, осторожно, как учила Мериса, обтерла Сенчо лицо и тело, затем приподняла хозяину голову, предложила ему вина и поднесла к носу размятые в ладонях пряные травы.

Сенчо прополоскал рот вином и сплюнул в протянутый кубок. Майя торопливо отставила кубок в сторону и склонилась над хозяином. Он жадными губами приник к ее соску и потянул руку Майи к своему паху. Ясно было, что Сенчо еще не совсем пришел в себя: через несколько мгновений губы его обмякли, а голова бессильно опустилась на подушки. Майя прекрасно поняла, чего он хочет, – сказались уроки Таррина, – но застыла в растерянности. Тут верховный советник громко рыгнул, не открывая глаз, и простонал:

– Мериса!

Майя оцепенела от страха.

– Мериса! – нетерпеливо прорычал Сенчо.

Майя испуганно метнулась с помоста в пиршественную залу, выкликая имя белишбанской невольницы, запуталась в гирлянде желтых лилий и чуть не упала – стебли скользили под подошвами кожаных туфелек, – потом, у самого бассейна, зацепилась о чью-то задницу и растянулась во весь рост, но тут же вскочила и побежала дальше. Вслед ей неслись крики и ругательства.

Внезапно в полумраке Майя увидела Мерису на полу среди подушек, наполовину скрытую мужским торсом. Ноги девушки, сплетенные вокруг пояса мужчины, ритмично сжимались; Мериса тяжело дышала, будто взбираясь на крутой холм; глаза ее были полузакрыты, голова запрокинута.

– Мериса! – воскликнула Майя, склоняясь над ней.

– Чего тебе? – пролепетала белишбанка. – Оставь нас в покое.

Майя потянулась к ней и встряхнула за плечо:

– Он проснулся, тебя зовет. Тебя, понимаешь? Пойдем скорее!

– Убирайся! – прошипела Мериса, скаля зубы, как рассерженная кошка. – Плевать я на него хотела! Подумаешь, верховный советник! – Она изо всех сил прикусила любовника за ухо, и тот вскрикнул от боли. – О! Не останавливайся! Убью, если остановишься.

Майя еще немного подождала, прислушиваясь к гулкому шуму, доносящемуся со всех сторон, будто от водопадов у озера Серрелинда, потом повернулась и со всех ног бросилась к помосту.

В последние несколько дней Сенчо несколько раз вспоминал о юной тонильданской девушке, чье имя забыл, а то и просто не знал. Купил он ее, следуя минутной прихоти, и теперь раскаивался в напрасной трате денег. Дрожащая от страха обнаженная красавица напомнила Сенчо о его собственной юности и возродила в нем жадное, жестокое влечение, которое в те дни он изредка удовлетворял. В частности, она вызвала в памяти верховного советника происшествие двадцатилетней давности, в Кебине, куда Фравак отправил Сенчо по делам. Имени той девушки верховный советник тоже не знал – служанка на постоялом дворе, наивная простушка, недавно оставившая родительский дом. Вечером Сенчо щедро расплатился с хозяином, незаметно вынес свои вещи из комнаты и спрятал во дворе, а через двадцать минут завалил служанку на сено в амбаре и надругался над бедняжкой. После этого он снял комнату на другом постоялом дворе, справедливо полагая, что на жалобы девушки никто не обратит внимания, а искать насильника не станут. Он до сих пор с наслаждением вспоминал истошные рыдания и стоны девушки.

Насилие над юной тонильданской красавицей доставило бы верховному советнику огромное удовольствие, но, к его глубокому сожалению, на подобные подвиги он был больше не способен. Сенчо решил, что имеет смысл вернуть рабыню Лаллоку и потребовать назад уплаченные деньги, потому что обучение наивной девчонки займет слишком много времени; вдобавок он не желал терпеть неумелых ласк неопытной невольницы, пусть даже и прехорошенькой.

Впрочем, он спросил совета у Теревинфии, лежа под опахалами в предгрозовой духоте веранды, увитой плющом. Верная служанка, поразмыслив, объявила, что девчонку стоит придержать по целому ряду причин. Во-первых, следовало поддерживать порядок в женских покоях: Юнсемису и Тиусто продали, а Дифна не обладала должным сладострастием и вдобавок уже почти собрала сумму, необходимую для своего выкупа. Верховный советник не сожалел, что с Дифной придется расстаться, – она хорошо себя зарекомендовала и всегда исполняла то, что от нее требовали. К развращенной и распутной Мерисе Теревинфия относилась с подозрением: белишбанская рабыня была упрямой, своевольной и склонной к вспышкам безудержной ярости. А вот юная тонильданская красавица могла оказаться удачным приобретением: ее фигура и внешность были выше всяких похвал, а в характере и поведении Майи зоркий глаз Теревинфии приметил многообещающие черты – девушка делила ложе со своей чернокожей подругой, во всем ей доверяла и быстро постигала необходимую науку, более того, стремилась во всем угодить и отличалась послушанием и кротостью. Ее чрезвычайная молодость и невинность служили залогом того, что излюбленные верховным советником способы удовлетворения страсти девчонка усвоит без отвращения, в отличие от Мерисы и других невольниц, привыкших к обычному безыскусному бастанью. Сенчо, разморенный жарой и вкусным обедом, выслушал доводы Теревинфии и согласился подождать.

В выборе невольниц, которые будут сопровождать его на празднество, верховный советник руководствовался двумя соображениями: новизной и экстравагантностью. Необычайная красота новой рабыни и ее покорность перевесили необученность девушки. Впрочем, дабы компенсировать этот недостаток, Сенчо решил взять на пиршество разнузданную Мерису, а не щепетильную и слишком взыскательную Дифну. Мериса, как и сам Сенчо, родилась в трущобах, и ее ничего не смущало; она вполне сможет управиться с тонильданской девчонкой и обучить ее всем необходимым премудростям. Разумеется, наивная рабыня будет робеть и стесняться, но это только увеличивало ее прелесть – верховный советник обожал наблюдать за страданиями окружающих.

Как оказалось, Сенчо принял мудрое и взвешенное решение: его невольницы привлекли внимание гостей, и многие, включая маршала Кембри, отзывались о девушках с неприкрытым восхищением. Рабыни ловко и предупредительно ухаживали за Сенчо, так что он сполна насладился роскошным угощением и почти сразу же погрузился в удовлетворенное дремотное оцепенение, хотя обычно бодрствовал во время керы, чтобы потешить плоть.

Итак, Сенчо постепенно приходил в себя; в нем взыграло невероятное возбуждение – такого острого приступа плотского желания он давно не испытывал. Смутно ощутив нежные прикосновения теплых женских рук к его телу, он нащупал пышную грудь невольницы и присосался к ней губами, а потом в порыве неудержимой страсти потянул руку девушки к своему паху. По какой-то непонятной причине рабыня оцепенела, что еще пуще распалило Сенчо. Он наконец-то очнулся, вспомнил, где он, и нетерпеливо кликнул Мерису, но та почему-то не отозвалась. А затем выяснилось, что его, верховного советника Беклы, вообще оставили в одиночестве.

Снедаемый неудовлетворенной похотью, Сенчо беспомощно заворочался на ложе и взвыл, как кобель, которого не подпускают к суке. Его мучения вскоре стали совершенно невыносимыми, потому что обычно его желания удовлетворялись моментально и ждать он не привык. Тем временем вокруг него буйствовала оргия страстей. Сенчо с усилием приподнялся на ложе. На помост вскочила стройная темноволосая девушка и, спасаясь от невидимого преследователя, пробежала мимо верховного советника. Он протянул руку и схватил красавицу за ногу. Девушка вскрикнула, вырвалась и, хохоча, упала на соседнее ложе. Невыносимые мучения превратились в изощренную пытку – к девушке тут же присоединился ее преследователь. Верховный советник задохнулся от ярости и повалился на подушки, брызжа слюной и гневно всхрюкивая.

И вдруг напряжение исчезло, угасло, как пламя свечи, сменившись неописуемым – шелковистым, влажным, податливым – блаженством. Спустя несколько мгновений наслаждение Сенчо перешло все мыслимые границы, подстегнутое чудесным спасением от невероятного унижения. Верховный советник – задыхаясь, не понимая и не желая понимать, что произошло, забыв обо всем – беззаветно отдался во власть этого наслаждения и наконец едва заметно содрогнулся, с минимальным усилием исторгнув из себя густую склизкую струю. Подобного ощущения он не испытывал уже много лет.

Истекая потом, ошеломленный Сенчо пришел в себя и медленно открыл глаза. Рядом с ложем коленопреклоненная тонильданская рабыня ополоснула рот вином из кубка Мерисы, подняла с пола веточку керанды и воткнула ее в золотые кудри над ухом, потом поглядела на хозяина и смущенно улыбнулась. Верховный советник, все еще осоловелый, но преисполнившийся гордости за свою необычайную проницательность, погладил невольницу по плечу, довольно фыркнул и снова погрузился в сон.

23 Наказание Мерисы

– Превосходно! – Оккула налила ароматического масла на розовую ладошку и растерла плечи подруги. – Ну, банзи, такого от тебя я не ожидала!

– Я тоже, – вздохнула Майя.

– Ах, ты еще и шутница! Откуда в тебе столько талантов? Может, ты и петь умеешь?

– Оккула, научи меня танцевать, – попросила Майя. – Помнишь, ты про какой-то танец говорила? Как он называется?

– Сенгуэла. Научу-научу, не сомневайся. А пока лежи смирно, я тебе спину разомну. Молодец, банзи, я тобой горжусь.

Даже Теревинфия удовлетворенно улыбалась. На следующий день после пиршества Сенчо проспал до обеда, а проснувшись и утолив голод, рассказал Теревинфии о чудовищном проступке Мерисы и похвалил верную служанку за мудрый совет в отношении тонильданской рабыни. О Майе он отзывался в таких исключительно превосходных выражениях, что Теревинфия удивленно вытаращила глаза, а Сенчо, возбужденный собственным рассказом, велел немедленно привести девчонку, чтобы Теревинфия самолично убедилась в ее необычайном мастерстве. В присутствии Теревинфии Майя слегка оробела, однако врожденная смекалка подсказала ей, что сейчас хозяину придется по нраву абсолютно все – пожалуй, кроме битья посуды. Итак, Майя послушно ублажила Сенчо еще раз (для пущего удовольствия Теревинфию заставили держать зеркало), после чего верховный советник блаженно задремал, а Теревинфия увела Майю обратно в женские покои.

Дождь непрерывно лил уже два дня; похолодало. В покоях зажгли очаг, тихо потрескивали поленья, мерно журчала вода за окном.

– Да ну, мне просто повезло, – сказала Майя, переворачиваясь на спину. – Если честно, я очень испугалась, только надо было что-то делать.

– И то верно, иначе быть бы тебе там, где сейчас Мериса, – согласилась Теревинфия, придирчиво осматривая вчерашние наряды и украшения. – Она сама во всем виновата. Даром что науке обученная, а вот ведь не сдержалась. Ничего, вам всем урок будет.

– Банзи, а правда, что Эльвер-ка-Виррион тебя с собой звал, а ты отказалась? – спросила Оккула.

– Ох, вот еще и поэтому страшно, – призналась Майя. – А вдруг он злобу затаил?

– Нет, что ты! – воскликнула Оккула. – Он на тебя не в обиде. Понимаешь, с ним так еще ни одна девушка не обращалась. Теперь он к тебе уважением проникнется и страстью воспылает, не сомневайся. Решит, что ты – лучше всех на свете. Как Леспа со своим козлом. Вот увидишь, он обязательно к нам в гости заявится.

– А Мериса говорит, что нас никуда не выпускают и никому не показывают, – нерешительно промолвила Майя, ковыряя щепкой плитки пола.

– Ну, это целиком и полностью зависит от меня, – заявила Теревинфия, разглядывая на просвет юбку йельдашейского наряда Майи. – Если к девушке доверия нет, то одну я ее никуда не отпущу, чтобы верховного советника не опорочить. Мое доверие дорогого стоит. – Она потрепала Майю по плечу. – Ты, милочка, хорошо начала, только не заносись. Что там, Огма? Верховный советник людей из Тонильды отпустил? Пойду узнаю, когда Мерису лучше выпороть – до ужина или после.

– Ох, не любит она Мерису, – заметила Майя, когда Теревинфия ушла. – Видно, чем-то Мериса ей досадила.

– Да, Теревинфии лучше не перечить, – вздохнула Оккула. – Она на Мерису давно зуб точит, рано или поздно добилась бы своего. Понимаешь, банзи, в нашем деле врагов заводить нельзя, особенно из тех, кто над тобой властен.

Майя перебирала вещи на полке, искала свой гребень.

– Оккула, а куда делась твоя кошка Келинна? Та, что тебе коробейник подарил?

– Разбилась, – торопливо ответила Оккула. – Я ее случайно уронила. Невелика потеря, она ж глиняная была. Банзи, позолоти-ка мне лучше веки… и соски тоже. Нам же велели принарядиться, поведут смотреть, как Мерису будут пороть. А после этого понятно, чего борову захочется.

– У тебя не клубничины, а ежевичины, – захихикала Майя, снимая с полки коробочку золотой краски. – Ой, а дай монетку или ножичек, крышку поддеть. Присохла, не открывается.

Наказание, которое Теревинфия и Оккула называли поркой, наносили не плетьми, не кнутом и не розгами. Невольницы верховного советника – ценный товар, на их телах не должно оставаться шрамов или других следов грубого насилия. Теревинфия предпочитала – с согласия верховного советника, большого знатока извращенных утех, – наносить побои кожаным ремнем шириной в ладонь и толщиной в палец. Вдобавок для пущего удовольствия Сенчо, обожая смотреть на унижение женщин, сам придумал особое приспособление, на которое помещали провинившуюся невольницу. Из черного дерева вырезали фигуру обнаженного ухмыляющегося дикаря в натуральную величину; поднесенные к лицу раскрытые ладони образовывали своего рода седло. Раздетую догола рабыню заставляли встать над истуканом на четвереньки, головой к ногам, так что ягодицы девушки были приподняты, лобок опирался на деревянные руки, а рот затыкал своеобразный кляп – дикарь был изображен в состоянии крайнего возбуждения. Подобное зрелище являло собой очаровательную и весьма изысканную картину, чрезвычайно тешившую пресыщенный взор верховного советника.

Теревинфия, обнажившись до пояса, чтобы ничто не стесняло ее движений, резво приступила к порке. Верховный советник, развалившись на ложе, установленном рядом с истуканом, с восхищением наблюдал за происходящим. Время от времени он жестом останавливал Теревинфию и, дрожа от плохо сдерживаемого возбуждения, ласково поглаживал бедро Мерисы. Удовольствие Сенчо было так велико, что прерывать наказание он не желал и неохотно согласился на это, лишь когда Теревинфия напомнила хозяину о ценности невольницы. Наконец Мерису унесли, а верховный советник еще долго лежал с закрытыми глазами, расслабленно постанывая и восторженно вздыхая при воспоминаниях об испытанном наслаждении. Потом, очнувшись от блаженного забытья, он поглядел на четырех рабынь, ждущих его дальнейших приказаний, велел Теревинфии раздеть Майю и оставить ее с ним, а всех остальных отослал.

Майя ублажала верховного советника до самого вечера.

Зрелище произвело на нее странное и неожиданное впечатление, однако привычки обдумывать свои ощущения у нее не было. Поначалу она преисполнилась отвращения при виде жуткого резного лица дикаря, ухмыляющегося между трясущихся ног Мерисы; от мерных ударов ремня ягодицы белишбанки вздрагивали, и этой дрожи вторили восторженные содрогания туши верховного советника. Внезапно Майю охватило небывалое возбуждение; она неожиданно поняла, какое удовольствие испытывает Сенчо. Волна головокружительного восторга накатила на Майю и повлекла за собой – так пловец в реке отдается на волю бурного течения, так путник в знойной пустыне одним глотком выпивает все запасы воды, так в пылу схватки отважный воин бросается на могучего противника. Ах! Мериса вздрогнула и задергалась… Ах! Сенчо тяжело задышал… Ах! Мериса непроизвольно выпустила струю мочи на черную деревянную рожу… Ха-ха-ха! Теревинфия, раскачивая тяжелыми обвисшими дельдами, замахнулась толстым ремнем… Нет, удар обрушился не на Мерису, а на знатного господина в барке, который осмелился накричать на госпожу Майю… на гнусного Геншеда с его ножом… на Зуно, прохлаждавшегося под навесом екжи, пока Майя с Оккулой плелись в дорожной пыли… Сильнее! Еще раз! На Пардена, который толкнул Майю в возок работорговцев… На глупую Налу, за то, что рассказала матери про Таррина с сестрой… Ах, еще, еще! На Морку, на Морку, на Морку… Ну же, еще разок!

Когда бесчувственное тело Мерисы унесли, Майя обнаружила, что сама она дышит тяжело и возбужденно, с трудом втягивая в себя горячий густой воздух. Она прикусила губу, опустила глаза, украдкой схватила полотенце и поспешно утерла липкую влагу между ног, надеясь, что этого никто не заметил, потом скосила глаза на хозяина и осознала, что он не только видел, но и понял, что именно она почувствовала. Теперь ее собственные чувства и ощущения доставляли ему наслаждение, втягивая Майю в водоворот бушующих страстей и приводя Сенчо в совершеннейший восторг, не сравнимый ни с одним прежде испытанным удовольствием. Майю ничуть не удивило последовавшее за этим приказание раздеть ее донага – она испытала бы горькое разочарование, если бы хозяин этого не сделал. Пока Теревинфия срывала с нее одежду, Майя сидела неподвижно, гордая и невозмутимая, как богиня. Едва все удалились, оставив ее наедине с Сенчо, она решительно поднялась, не дожидаясь распоряжения хозяина, и потушила несколько ламп. Покои погрузились в полумрак. Затем Майя подошла к ложу, молча склонилась над Сенчо и, утратив всякую робость, начала неторопливо и уверенно ласкать его, нимало не тревожась о том, насколько умело или ловко выполняет свою работу. Отныне Майя будет решать, чем и как ублажить хозяина, а он не посмеет ей возразить.

24 Государственные дела

Дераккон угрюмо сидел у окна и смотрел на тяжелые тучи, проплывающие над Брамбовой башней.

– Ты намерен начать войну с Терекенальтом? – спросил он у Кембри. – Может, не стоит?

– Мой повелитель, я намерен отвоевать Субу на благо империи, – церемонно ответил маршал.

– Но ведь семь лет назад, когда вы с Форнидой двинулись из Палтеша на Беклу, мы специально уступили провинцию Карнату, чтобы он не вмешивался в наши планы свергнуть Сенда-на-Сэя.

– Да, и тогда наша уступка имела смысл. Однако следует признать, что терекенальтцам и катрийцам на противоположном берегу Жергена самое место. Там пролегает естественная западная граница империи. В противном случае Бекле грозит опасность. Если мы вернем себе Субу, то Леопарды завоюют народную любовь, наша власть окрепнет и мятежники в Урте и Тонильде останутся без поддержки населения. Я верно мыслю, Сенчо?

Верховный советник подтвердил правильность рассуждений маршала.

– Войска Сендекара стоят у берегов Вальдерры, – продолжил Кембри. – Мелекрил они проведут в Раллуре, в расположении гарнизона. Как только закончится сезон дождей, я выведу своих людей на подмогу, и общими усилиями мы переправимся через Вальдерру и захватим Субу.

– И если твоя вылазка пройдет успешно, то Субу мы торжественно передадим Урте, так? – осведомился Дераккон. – Ты же помнишь, Суба подчинялась верховному барону Урты, прежде чем перешла во владения Карната. Кстати, уртайскому барону известно о твоих намерениях?

– Нет, мой повелитель. Если уведомить Кендрон-Урту о наших планах, о них тут же прознает Карнат. Вдобавок, если мы отвоюем Субу, то совсем не обязательно возвращать ее Урте. Благая владычица Форнида, например, выразила пожелание, чтобы Суба примкнула к Палтешу. По-моему, это вполне разумное предложение.

– Но это же несправедливо по отношению к уртайцам! – возразил Дераккон.

– Зато нам это на руку, да и Леопарды от этого только выиграют, – напомнил ему Кембри. – Если подарить Субу Форниде, она не станет упрямиться, когда ее попросят освободить престол благой владычицы, не правда ли, мой повелитель?

Дераккон давно задумывался о том, как втолковать тридцатичетырехлетней Форниде, что ее невозможно оставить на третий срок правления. По традиции наместница Аэрты была юной девушкой, и нарушение обычая вызовет недовольство. Народ сочтет это прямым вызовом богам, а оскорбление богов чревато невзгодами. К сожалению, Форнида славилась не только упрямством, но и сообразительностью, что делало ее весьма опасным противником.

– Нам почти ничего не известно о том, что происходит в самой Урте без ведома верховного барона, – продолжил маршал, не дожидаясь ответа Дераккона. – Это тревожит меня больше всего. Правитель Урты печется только о мире и покое в провинции. Да, он не допустит, чтобы уртайцы восстали против злодеев, отдавших Субу врагам, – то есть против нас. Но это пока он жив. До меня дошли тревожные вести о состоянии здоровья старого барона. Что случится, когда старик умрет? Его наследник Эвд-Экахлон – человек медлительный и нерасторопный, да и умом не блещет, но Форниду всей душой ненавидит, ведь она ославила его на всю империю. Его легко убедить выступить против нас, а мне совсем не хочется отправиться в Субу на войну с Карнатом, а потом обнаружить в тылу разъяренных уртайцев.

Он вопросительно поглядел на Сенчо, но верховный советник промолчал.

– А там еще ублюдок этот… – вздохнул Кембри. – Ну, баронов бастард, побочный сын от субанской танцовщицы. Как его? Байуб-Оталь. Из всех уртайцев он – самый ярый наш противник, потому что Суба ему в наследство обещана. Я хотел к нему убийц подослать, но отцу его, верховному барону, это не по нраву придется. Даже если подстроить несчастный случай, старик все равно не поверит, так что не стоит и рисковать. Поговаривают, что Байуб-Оталь что-то задумал. Хорошо бы узнать, что именно. Сенчо, может, твои осведомители что слышали? Байуб-Оталь на мелекрил в Беклу приехал.

Верховный советник на это ответил уклончиво: он не любил, когда ему указывали, как распоряжаться сетью осведомителей и куда подсылать лазутчиков. Вдобавок ни маршал, ни кто другой из Леопардов не имел права приказывать Сенчо. Подобная независимость охраняла верховного советника от угроз приятелей-заговорщиков – Кембри, Хан-Глата и Форниды. Надежные и достоверные сведения о смуте и готовящихся мятежах поступали к ним только через Сенчо; поэтому избавиться от него они не могли – верховный советник хранил в строжайшей тайне имена осведомителей и их задания.

Он в общих словах подтвердил, что предложение Кембри отвоевать Субу укрепит позиции Леопардов в империи, однако заметил, что от недовольства режимом не избавиться, если просто вернуть под власть империи край бесплодных болот, а уж тем более – если подарить его Форниде. Урта, провинция богатая и благодатная, с относительно стабильным управлением, не давала особых поводов для тревог; самое большое зло таили труднодоступные имперские окраины, населенные племенами воинственных дикарей, – от засланных туда лазутчиков поступали редкие и обрывочные сведения.

– Ты Халькон имеешь в виду? – уточнил Дераккон.

Сенчо кивнул и продолжил рассказ о глухих местах в лесистых предгорьях, там, где болота северной Йельды смыкались с топями южной Тонильды. Именно там, на окраинных землях, в глухомани – в трех днях пути от Теттита, – после восстания Леопардов обосновался Энка-Мардет, племянник Сенда-на-Сэя. Верховный советник обладал счастливой способностью вынюхивать не только чужие секреты, но и тайных врагов, – собственно, за это его больше всего и боялись; вот и сейчас в нем зрело предчувствие, что в тонильданской глуши готовится какой-то заговор против Леопардов.

– Глупости все это! – презрительно фыркнул Дераккон. – По-твоему, Энка-Мардет так же рвется к власти, как ты восемь лет назад?

Сенчо оставил вопрос без ответа. Они с маршалом Кембри давно уговорились не возражать Дераккону, не спорить с ним и не высмеивать его редкие и бесплодные попытки отстоять свою власть и превосходство. Верховному барону Беклы не хватало уверенности в себе, и он полностью зависел от поддержки своих приятелей-заговорщиков.

Верховный советник вернулся к своим объяснениям. На первый взгляд Халькон не представлял такой немедленной угрозы, как Урта, однако Сенчо стало известно, что Сантиль-ке-Эркетлис, наиболее влиятельный барон Халькона, регулярно отправлял тайных гонцов к Энка-Мардету, а в поместьях обоих служило гораздо больше крепких молодых людей, чем того требовалось. Очевидно, Эркетлис и Энка-Мардет что-то замышляли, хотя прямых доказательств у верховного советника не было.

– Значит, с Хальконом надо разобраться немедленно, не дожидаясь окончания дождей, – сказал Кембри. – Во-первых, мятежники этого не ожидают, а во-вторых, если нанести им удар сейчас, то весной нам ничто не помешает начать операцию по возвращению Субы; в противном случае придется одновременно вести военные действия у Вальдерры и подавлять мятеж в Хальконе.

– Не делай поспешных выводов, – остановил его Дераккон. – У нас нет доказательств дурных намерений Сантиль-ке-Эркетлиса. Если подослать к барону убийц, то против нас восстанет весь Халькон – и как раз тогда, когда все войска будут заняты на вальдеррском фронте. Мой отец был дружен с отцом Сантиля… – рассеянно добавил он.

Верховный советник с готовностью согласился. Убить барона он и не предлагал, однако заметил, что необходимо примерно наказать кого-нибудь из хальконских мятежников, с тем чтобы запугать хельдрилов, которые поддерживают Сантиль-ке-Эркетлиса. Подобные действия напомнят провинциальной знати, что в далекой столице хорошо известно о настроениях в захолустье и что верховный барон Беклы пресечет любые проявления недовольства. Если предпринять решительные действия в сезон дождей, то это произведет нужное впечатление.

– Решительные действия? – переспросил Дераккон. – То есть убийство?

Сенчо равнодушно пожал плечами и заметил, что самым эффективным примером послужит убийство Энка-Мардета.

– Да, Энка-Мардета убрать лучше всего, – подтвердил маршал. – Надо было раньше этим заняться, да случая удобного не было. Энка-Мардет – единственный близкий родственник Сенда-на-Сэя, а значит, всегда найдутся хельдрилы, которые ради него решатся на мятеж. До нас доходили слухи, что он поговаривал о восстании, но всегда умозрительно и в самых общих выражениях, поэтому у нас не возникало оснований для ареста. А сейчас, когда Сенчо узнал о его связях с Эркетлисом…

– Все равно прямых доказательств нет, – заметил Дераккон. – Одни подозрения. Если…

– Дело в том, – перебил его Кембри, – что убийство Энка-Мардета отрезвит хельдрилов, замешанных в заговоре. Из-за Энка-Мардета бунтовать никто не станет, не то что из-за Эркетлиса. Если племянника Сенда-на-Сэя устранить, то остальные быстро одумаются.

Беседа продолжалась почти час, после чего Дераккон неохотно поддался уговорам. Сенчо настаивал на немедленных действиях: из Беклы в Халькон необходимо отправить две сотни белишбанских воинов, из полка, что сейчас расквартирован в столице. Убить необходимо только самого барона и его семью – жену, двух сыновей и шестнадцатилетнюю дочь. Правда, нужно раздобыть дополнительные сведения по нескольким маловажным делам, но об этом Сенчо вызвался договориться с одним из белишбанских тризатов.

– Ну что ж, накажем Энка-Мардета, другим неповадно будет, – наконец сказал Кембри. – Однако нельзя забывать и об Эркетлисе – срочно необходимо выведать, что он задумал, и любыми способами это предотвратить. Сейчас нам известно лишь то, что он отправляет посыльных с сообщениями к Энка-Мардету и еще к нескольким приятелям. Сенчо, на тебя кто-то из его слуг работает?

Верховный советник объяснил, что в глуши слуг подкупать бесполезно, – как правило, они сообщают об этом хозяину, а затем начинают поставлять ложные сведения. Верные слуги Сантиль-ке-Эркетлиса его никогда не предадут, а пристроить постороннего в окружение барона невозможно. Даже если бы и удалось подкупить кого-то из слуг, ничего существенного они бы не узнали. Разумеется, можно заняться гонцами, но если их задержать, то мятежники сразу же поймут, что их планы раскрыты.

– И что же нам делать? – спросил Кембри, подбросил углей на жаровню и наполнил вином кубок верховного советника.

Сенчо признался, что ему пришла в голову интересная мысль, и напомнил маршалу о банде белишбанских головорезов, которые четыре года назад орудовали на тракте из Хёрла в Дарай, используя в качестве приманки смазливую девчонку.

– Тут особенная девчонка нужна, – недовольно поморщился Кембри. – Одной красотой не обойдешься. Ну, допустим, соблазнит она гонца, а дальше что? Она должна соображать, что к чему, вопросы задавать умело, так чтобы ее не заподозрили, и нужные сведения выуживать по крупицам. А где такую девушку взять?

Верховный советник удовлетворенно улыбнулся и объявил, что среди его невольниц – та самая девчонка, которая служила приманкой в банде. Рабыня привлекательна внешне, любострастна – Хан-Глат может это подтвердить, – а вдобавок сообразительна и падка на деньги. Если ей хорошенько заплатить и пообещать вольную, то она с радостью согласится выполнить любое поручение.

– Мысль и правда интересная, – согласился маршал. – Одно плохо: девчонка из Белишбы, а ты хочешь отправить ее в Халькон. Там любой поймет, что она – чужестранка. И одну ее посылать нельзя… Как она жить будет? Ей нужен спутник.

Сенчо продолжил объяснения: недавно рабыня провинилась и ее выпороли, с последующей продажей Лаллоку. С работорговцем можно договориться, чтобы он продал белишбанку в заведение некой Домриды под названием «Лилейный пруд», в Теттит-Тонильде. В осведомителях у Сенчо состоял коробейник, хорошо знакомый с провинцией, – он исходил Тонильду вдоль и поперек, разнося товары по городам и деревням, и всякий раз, возвращаясь в столицу, передавал собранные сведения верховному советнику. В конце сезона дождей коробейник заберет девушку из «Лилейного пруда» и отправится с ней в Халькон, где они, под видом любовников, будут действовать по обстоятельствам, но главной их задачей будет выведать содержание сообщений, передаваемых мятежниками. Коробейник уже сообщил Сенчо имена гонцов – одного зовут Таррин, а другого…

Дераккон передернулся от омерзения. Кембри расхохотался во весь голос, оттолкнул глухонемого раба и сам стал растирать пузо верховного советника, на все лады расхваливая его план и утверждая, что если девчонка и правда так искусна, то предприятие непременно ждет успех. Потом он пожелал самолично убедиться в существовании рабыни с такими необычными способностями.

– Так ты же ее видел, – напомнил Сенчо. – На празднестве дождей, в своем собственном доме.

– Юная златокудрая красавица? – удивленно осведомился Кембри.

– Нет, смуглянка, – вздохнул верховный советник.

Маршал вспомнил хорошенькую белишбанку – такая прелестница легко вскружит голову всем мужчинам в хальконской глуши. Служанкой к барону ее не пристроить, но случайная встреча с миловидной чужестранкой на постоялом дворе или в дороге не вызовет ни у кого подозрений.

– Я тут еще подумал, что все-таки имеет смысл какую-нибудь девчонку из местных к Эркетлису подсунуть, – продолжил Кембри. – У тебя же есть невольницы из Тонильды?

Сенчо ответил, что тонильданская рабыня у него имеется: он приобрел ее совсем недавно, за пятнадцать тысяч мельдов, и отправлять обратно не намерен. Не удержавшись, он добавил, что она невероятно податлива, похотлива и вдобавок умна, хотя, конечно, в любовных утехах еще не поднаторела, но старается, что извиняет ее неотесанность.

– Неотесанность? – хмыкнул Кембри, вспоминая златокудрую красавицу на празднестве дождей. – Я и сам не прочь такую красотку обтесать! Ссудил бы ты мне ее на вечер, а?

(На самом деле маршал, раздраженный тем, что Сенчо не уделил достаточного внимания положению дел в Урте, уже решил для себя, что делать с прекрасной невольницей, но верховному советнику об этом говорить не стал.)

– Ссужу, на обычных условиях, – буркнул Сенчо, жадно набивая рот нежным мясом раков и яйцами ржанки, которые только что принес раб.

– Да, конечно, – кивнул Кембри. – Я пришлю человека к твоей сайет, как ее… к Теревинфии. Ох, что-то я проголодался! – Он подошел к столу и предложил Дераккону: – Позвольте налить вам вина, мой повелитель. И не терзайтесь вы так о судьбе Энка-Мардета, – к сожалению, верховному барону часто приходится быть жестоким. Это все на благо империи, вы же понимаете.

Дераккон рассеянно поднес кубок к губам, но не отпил ни глотка до тех пор, пока маршал с верховным советником не удалились.

25 Новости Теревинфии

– Ох, как в мелекрил дома тоскливо было! – лениво произнесла Майя и, не вставая с кровати, протянула руку к чаше с виноградом. – Вот проснешься и думаешь: «Когда же дождь кончится?»

– У Домриды мы развлекались, – сказала Оккула. – Не так, как в столице, но все-таки… Ну, тебе-то было не до веселья.

– Ага, – кивнула Майя. – Скотину надо было кормить, рыбу ловить, а еще мы за хворостом ходили. Ох, как из дому выйдешь, так по колено в грязи и увязнешь.

– Ну, теперь-то у тебя жизнь получше.

– Еще бы, – хихикнула Майя. – Теперь мы – скотина, за нами ухаживают.

– Пора вставать, коровушка моя, – улыбнулась Оккула. – Очаг разгорелся, тепло. Я проголодалась, а ты?

– Ой, Оккула, ты же обещала научить меня танцевать, помнишь?

– Научу, только сначала давай поедим. Эй, Огма! Принеси нам завтрак! – крикнула Оккула и сказала Майе: – На киннаре я играть умею, для начала тебе хватит.

Час спустя Оккула, отложив киннару, стояла у бассейна рядом с Майей, терпеливо показывая подруге какие-то замысловатые, гибкие движения кистей рук.

– Пойми, банзи, это тебе не в деревне хороводы водить. Тут и ладони, и пальцы важны. Смотри, каждый палец отдельно двигаешь, вот так.

– Ох, Оккула, у меня так не получится!

– Получится, не сомневайся. У меня же получается. Просто упражняться надо, а там и умение придет, ты ловкая.

– Как, говоришь, две части называются?

– Сельпи и риппа. Понимаешь, банзи, смысл сенгуэлы в том, что одна танцовщица исполняет сразу три роли: Леспы, Шаккарна и старухи. Исполняет, а не просто танцует – так, чтобы зрители поняли смысл каждого жеста и всего представления. Ты привыкла плясать в толпе, среди других танцоров, где все просто веселятся. А сенгуэлу танцует одна исполнительница, для того чтобы зрителей развлечь. Когда все движения выучишь и роли освоишь, то сможешь танцевать как хочется, лишь бы красиво и понятно было. Ладно, потом разберемся, как пальцами двигать, – тебе придется каждый день по полчаса движения повторять, пока не запомнишь. Давай я тебе ритм задам, вот так… лучше мне все равно не сыграть. А ты пока представь, что ты – Леспа, в озере купаешься. Представила? Ну, для начала ложись на пол, закрой глаза и вообрази себе, что ты – Леспа. Вроде как перевоплотись в нее. Ты сгораешь от нестерпимого желания. Главное – самой в это поверить, иначе зрители тебе не поверят. Вот, а теперь… это называется журчащая гармония. Давай сосредоточься и…

Наконец Майя, полностью захваченная танцем, скользящими шагами отступила под сень воображаемых деревьев и неожиданно наткнулась на Теревинфию, которая молча стояла у входа. Майя вздрогнула, споткнулась и испуганно замерла. Оккула отложила киннару.

– У тебя неплохо получается, – заметила Теревинфия, подхватив Майю под локоток. – Только не забудь, что подражать другим не следует. У каждой танцовщицы своя манера. Вот Дифна стройнее тебя, у нее иначе получается.

– А вы, сайет, тоже сенгуэлу умеете танцевать? – спросила Оккула.

– Умела когда-то и видела, как ее другие танцуют, – все по-разному. Но я не танцы обсуждать пришла, у меня для вас новости есть. Во-первых, к верховному советнику коробейник заглянул, он сегодня в Теттит отправляется, хочет узнать, не надобно ли чего.

– Так дороги же залило! – удивилась Оккула.

– Коробейник своей выгоды не упустит, – пояснила Теревинфия. – Разносчики, которые грязи не боятся, за свои товары хорошие деньги выручают. А может, верховному советнику чего захотелось, вот он торговца в путь и отрядил. Так что вам случай представился весточку в Теттит-Тонильду передать, если надо.

– Спасибо, что предупредили, сайет. – Оккула, ослабив струны киннары, повесила инструмент на стену. – Если не возражаете, пусть разносчик к нам зайдет. У меня в Теттите подруга есть, он с ней знаком.

Зирек, в тяжелых сапогах до колен, неуклюже вошел в женские покои. Короб с товарами прятался под широкой длинной накидкой. Юноша опустил его на пол, ослабил ворот рубахи и прислонился к колонне у входа. Теревинфия предложила ему вина.

– Ах, красавицы, роскошно вы живете! – Он отпил глоток из кубка и утер рот рукавом. – Такого вкусного вина в Теттите не найдешь.

– Трудный путь тебе предстоит, Зирек, – заметила Оккула. – По грязи да под дождем. Ты куда думаешь сегодня добраться?

– До Накша к вечеру дойду, я привычный ноги бить. Как там моя кошечка Келинна? Я тебе ее в прошлый раз дал, верно?

– Ой, знаешь, разбилась случайно, – вздохнула Оккула. – Не уберегла я твой подарок.

– Ха, коты часто с крыши падают и на все четыре лапы приземляются. Правда, глиняная кошка – совсем другое дело. Ничего страшного, я тебе еще одну подарю – ваш хозяин мне выгодный заказ сделал. Была у меня где-то такая же, только полосатая. Вот, держи. А мне пора. До темноты три лиги под дождем пройти – дело нешуточное.

– Зирек, а ты не передашь от меня весточку подруге моей Бакриде, шерне из «Лилейного пруда»?

– Бакриде?

– Ей самой. Она мне прежде сказывала, что весной в Беклу по делам собирается.

– И что же ей передать?

– Если она на весенний праздник успеет, то мы с ней сможем встретиться – вечером, на пиршестве у озера Крюк. Ну, если верховный советник решит меня с собой взять. Я, конечно, занята буду, однако постараюсь минутку-другую улучить.

Оккула покосилась на Теревинфию, но толстуха промолчала.

– Проще простого, – кивнул коробейник. – Загляну в «Лилейный пруд», передам твою весточку. – Он осушил кубок. – Все, красавицы, пора мне в дорогу собираться. После мелекрила увидимся, под дождем мне по грязи туда-сюда мотаться не с руки.

Юноша поклонился Теревинфии и вышел. Оккула потянулась к киннаре, но заметила, что толстуха многозначительно глядит на них с Майей.

– У меня для вас не одна новость, а несколько, – холодно произнесла Теревинфия.

– Ох, прошу прощения, сайет! – воскликнула Оккула.

– Так и быть, прощаю. А чтобы вы не сомневались в моем к вам расположении, я хочу вам кое-что предложить. Кто хочет занять опочивальню Мерисы?

– Опочивальню Мерисы, сайет? В смысле, с Мерисой комнатами поменяться?

– Нет, я спрашиваю, кто из вас хочет в опочивальню Мерисы переселиться? Тогда у каждой будет своя комната.

– А как же Мериса?

– Мерису продали.

– О великий Крэн, это еще почему? – недоуменно воскликнула Оккула, на миг забыв о почтении.

Теревинфия не ответила.

– Кому ее продали, сайет? – спросила Майя.

– Вас это не касается, – заявила Теревинфия. – Ну так кто хочет в опочивальню Мерисы?

Оккула с Майей переглянулись.

– Если позволите, сайет, мы с Майей вместе останемся, – сказала Оккула. – Нам вдвоем хорошо.

– Ну, как хотите. – Толстуха равнодушно пожала плечами. – В таком случае опочивальня Мерисы новой рабыне достанется, так что не вздумайте потом жаловаться и завидовать. А теперь вот что – предположим, я разрешу Майе одной в город выйти. Ты меня не подведешь, милочка?

– Одной в город? – нерешительно переспросила Майя.

Теревинфия, весьма довольная собой, уселась и велела Огме принести вина. Судя по всему, толстуха ждала от Майи дальнейших расспросов, но девушка, потупившись, молчала.

– Похоже, ей никуда не хочется, – вздохнула Теревинфия и обратилась к Оккуле: – А тебе?

– Как прикажете, сайет, так и сделаю, – дерзко ответила Оккула.

Майя испуганно ахнула, но ее подруга, по обыкновению, верно оценила настроение Теревинфии, и дерзость сошла ей с рук.

– Вы чем-то довольны, сайет? – не унималась Оккула. – Умоляю, скажите, в чем дело, не дразните бедняжку, она этого не заслужила. Вот и верховный советник на нее не жалуется… – Она обняла Майю за шею и поцеловала в щеку, прошептав на ухо: – Банзи, ей хочется, чтобы ты сама ее спросила.

– Как прикажете, сайет, – повторила Майя. – А куда надо идти?

– К очень высокопоставленному господину, – уклончиво ответила Теревинфия. – Но это только если я соглашусь. Мало ли кому из благородных ты приглянулась! Если я скажу, что ты пока к такой чести не готова, то все и расстроится.

– А разве это не зависит от желания… гм, высокопоставленного господина? – полюбопытствовала Оккула.

– Нет, все зависит от желания верховного советника, потому что Майя – его собственность.

– Сайет, по-моему, в отличие от меня, Майя не совсем понимает, в чем дело, – торопливо заметила Оккула. – Позвольте я ей объясню. Кто-то из знатных господ приметил ее на празднестве дождей и обратился к верховному советнику с просьбой ссудить ее на вечер, так? И вам эта просьба польстила, верно?

– Да, – благосклонно кивнула Теревинфия. – И мне, и самой Майе. Только я вот что скажу – не вздумай сбежать. Беглых рабынь на виселицу отправляют.

– Сбежать, сайет? – ошеломленно повторила Майя. – Отсюда? А зачем? Мне здесь очень хорошо.

Майя произнесла это с таким наивным удивлением, что Теревинфия сочла за лучшее сменить тему:

– Что ж, правила тебе известны…

– Правила, сайет?

– Ох, сайет, она же ничегошеньки не знает, – вскричала Оккула. – И не понимает, о чем вы. Ах, умоляю, скажите: кто ее приглашает? Я вся горю от нетерпения.

– Погоди, все узнаешь. Майя, ты знаешь, что такое лиголь?

– Нет, сайет. Слово вроде бы слыхала, но…

– Такой красавице, как ты, причитается не меньше сотни мельдов в подарок. За услуги. Вот это и называют лиголь. Но ты не девушка из дома утех, а собственность верховного советника. Твой хозяин ссужает тебя по просьбе знатного господина, в одолжение, а потому просить лиголь ты не имеешь права и обязана с благодарностью принять любой подарок, если предложат. – Теревинфия приподняла Майин подбородок и заглянула девушке в глаза. – В нашем доме невольнице щедро дозволено оставить себе две пятых доли этого подарка, остальное полагается верховному советнику – и мне. Понятно? Затверди это накрепко и не старайся увильнуть, иначе тебе не поздоровится, вот как Мерисе.

Глаза Теревинфии зловеще сверкнули. Майя вскрикнула, задрожала и отшатнулась:

– Нет, что вы, сайет!

– Вот и славно. Будем считать, что мы друг друга поняли, – вздохнула толстуха и потрепала Майю по щеке. – Как известно, носильщиков верховный советник не держит. Обычно мы отпускаем невольницу пешком, в сопровождении Джарвиля или кого-то из прислуги, но в сезон дождей на улицах такая слякоть, что придется нанять екжу. На месте тебя встретит господская сайет, она и с возчиком расплатится. Завтра будь готова к двум часам пополудни. Нет, лучше я сама приду – прослежу, чтобы все было чин по чину.

Теревинфия допила вино и направилась к выходу.

– Сайет, вы же так и не сказали, кто Майю пригласил! – умоляюще воскликнула Оккула, бросаясь следом за толстухой. – Прошу вас, не томите, раскройте тайну. Кто?

– Ах да, я и забыла, – пробормотала Теревинфия с порога. – Спасибо, что напомнила. Маршал Кембри-Б’саи, вот кто.

Оккула с Майей обменялись изумленными взглядами.

– Ох, Леспа в звездной короне! – прошептала Оккула. – Банзи, ты не представляешь, что это значит! – Она схватила Майю за руки, закружила в радостном танце, а потом отвесила ей церемонный поклон и передразнила Теревинфию: – Маршал Кембри-Б’саи, вот кто…

– Ой, перестань! – взмолилась Майя. – Оккула, я боюсь. Что мне делать?

– Как что? – расхохоталась Оккула и дернула свои короткие жесткие кудряшки. – Лечь на спину и ноги пошире расставить. Ну, для начала. А дальше сама сообразишь, что и как. Ты уж постарайся, подруга, не упускай такого случая.

26 Услада Кембри

Майю, завернутую в зеленую шелковую накидку поверх бледно-голубого метлана, доставили в крытый дворик маршальского особняка. Навстречу екже вышла та же светловолосая женщина, что встречала невольниц на празднестве дождей. Майя, плененная ласковым, приветливым обращением, совсем забыла попросить сайет заплатить возчику – тот угрюмо переминался с ноги на ногу и покашливал до тех пор, пока ему не велели обратиться за деньгами к одному из слуг.

Сайет проводила Майю через двор к другой лестнице, ведущей в длинный коридор, где вдоль стены, увешанной яркими коврами, были расставлены семь статуй богов, почитаемых во всей империи: Крэн-громовержец, с зигзагами молний в кудрях, царственно простирал руки, отделяя небесную твердь от земной; венценосная Аэрта, выпятив тяжелый живот, кормила золотыми грудями двух младенцев; круторогий бородатый Шаккарн на топазовых копытцах, изрыгая клубы серы, потрясал огромным рубиновым зардом, будто копьем; милосердная красавица Леспа, в звездной короне, разбрасывала над землей сны из опаловой корзинки; медведь Шардик, с горящими угольками гранатовых глаз, вздыбившись, грозил врагам тяжелой лапой; из медных языков пламени выглядывал змееглавый Кенетрон, раскинув могучие орлиные крылья над Ступенями Квизо; неисповедимая Фрелла-Тильзе, с лицом, скрытым капюшоном накидки, указывала костлявым пальцем на росток тамаррика у ног.

Майя робко следовала за сайет, с опаской поглядывая на величественные изваяния, – казалось, боги вот-вот сойдут со своих постаментов. Наконец ее подвели к массивной двери темного дерева, украшенной светлыми зигзагами, как панели в пиршественной зале. Сайет остановилась и с поклоном раскрыла перед Майей тяжелую створку.

– Маршал здесь? – пролепетала Майя.

– Нет, – ответила светловолосая женщина, окинула невольницу взглядом и лукаво усмехнулась. – Входи, не бойся. Долго ждать не придется.

Майя, теряя самообладание, испуганно вцепилась в руку своей спутницы:

– Ах, сайет, я не знаю… я в первый раз…

– Считай, тебе повезло, – ласково ответила женщина с милой улыбкой. – С маршалом все просто. – Заметив Майино недоумение, она потрепала ее по плечу. – Не волнуйся, ступай.

Едва Майя переступила порог, дверь в противоположном конце покоев распахнулась и вошел маршал. От неожиданности Майя не успела разглядеть, куда попала, заметила только, что комната просторная, роскошно обставленная и теплая, с толстым ковром под ногами. Кембри в четыре шага пересек покои, подхватил обомлевшую Майю в объятия и осторожно опустил ее на огромную мягкую кровать.

Тут Майя наконец сообразила, что имела в виду сайет: от наложниц маршал не ожидал ничего, кроме беспрекословного повиновения. Он жадно набросился на Майю, будто не владея собой и удовлетворяя свое вожделение с каким-то безучастным напором, – так разливается в половодье бурная река. Только увидев маршала вблизи, Майя поняла, какой он великан. Суровый чернобородый исполин, с густыми щетинистыми бровями, даже без одежды казался облаченным в боевые доспехи. Она несколько приободрилась, невольно осознав, в чем заключается его притягательность. Напряженное молчание маршала, жадная сосредоточенность на удовлетворении своих желаний и полное безразличие к Майиной неопытности говорили о неимоверной силе страсти. Майя, словно подхваченная вихрем, не заметила, что маршал не произнес ни единого слова, и покорно отдалась наслаждению. Таррин всегда отпускал скабрезные шуточки и шептал ласковые, нежные глупости; Сенчо фыркал, кряхтел и ждал от нее непристойностей; Кембри же действовал бесстыдно, но без грубостей, с какой-то бездумной ненасытностью, будто поглощая все ее существо. Майя, беспомощно корчась под тяжестью громадного тела, внезапно вспомнила слова Оккулы: «Мужчина хочет женщину, а женщина хочет, чтобы ее хотели».

«О милосердная Леспа, это я его так распалила! – подумала Майя, когда великан наконец в последний раз содрогнулся, точно лавина сошла с горы. – Из сотен девушек на пиршестве он выбрал меня… Меня!»

Майя молча лежала, не зная, чего от нее еще потребуют. Впрочем, похоже было, что маршалу нужно было лишь податливое женское тело, пригодное для утоления его ненасытной похоти. Он не причинил ей намеренной боли, но Майе казалось, что она с ног до головы покрыта синяками. На ее невольные страстные стоны Кембри обратил не больше внимания, чем на предсмертный хрип поверженного противника на поле битвы. Затем, едва обессиленная Майя успела перевести дух, маршал снова жадно накинулся на нее.

Потом он отвалился, будто подрубленное дерево, и замер. Майя не знала, уснул он или просто погрузился в забытье среди мягких покрывал. Она ненадолго задремала, а проснувшись, задумалась, что ей делать. Одеться и уйти, как и положено невольнице, исполнившей свою задачу? Она осторожно выскользнула из-под одеяла, надела тонкую сорочку и метлан, подобрала с пола накидку и на цыпочках прокралась к двери.

– Вернись, – лениво произнес маршал.

Майя вздрогнула, как нашаливший ребенок.

– В чем дело? – Кембри недоуменно наморщил лоб.

– Ах, мой повелитель, вы меня напугали, – пролепетала она.

Он промолчал. Майя послушно разделась и забралась в постель, где, к своему изумлению, обнаружила, зачем ее позвали. Внезапно робкая невольница исчезла; Майя, как дерзкая деревенская девчонка, опустила руки на плечи маршала и лукаво поглядела на смуглое, испещренное шрамами лицо:

– Мой повелитель, вы знаете, что рассказывают в наших краях, на озере Серрелинда, про постоялый двор под названием «Тихая гавань»?

Он покачал головой; в густой черной бороде мелькнула улыбка – так мимолетно отрываются от своих занятий, чтобы поглядеть на забавную выходку щенка или котенка.

– Так вот, постоялый двор в Мирзате на берегу озера, – начала Майя. – Однажды к причалу подошла лодка. Хозяйка вышла посмотреть, кто там, а лодочник ей и говорит: «Я слыхал, у вас вино хорошее, хозяюшка. Принеси-ка мне на пробу кружечку вашего обычного зелья». Ну, она и принесла. Он выпил, поморщился и сказал: «Нет, не то. Принеси чего получше». Она опять несет. Он кружку опустошил и опять за свое: «Нет, не то. Неси самого лучшего». Тут она ему целый кувшин приволокла. Он вино пригубил, посмаковал, наконец весь кувшин прикончил, да и говорит: «Да, правду мне сказали, славное у вас вино, так бы и пил. Ну ничего, я к вам еще зайду».

Маршал запрокинул голову, расхохотался и снова ненасытно подмял Майю под себя, будто бы в первый раз. Бедняжка едва не задохнулась под его весом. Кембри был не только громаден, но и очень силен – у Майи чуть ребра не затрещали под его пальцами. От острого осознания своей беспомощности у нее закружилась голова, но любострастие маршала подхватило ее, словно вихрем, и она пришла в себя только тогда, когда до крови прикусила плечо Кембри.

Майя испуганно отпрянула, нащупала свою сорочку и попыталась прижать к ранке. Маршал нетерпеливо выдернул из Майиных пальцев тонкую ткань и со смехом отшвырнул в сторону, давая понять, что ничего страшного не произошло.

Похоже, сон у Кембри как рукой сняло. Майя догадалась, что маршал ею очень доволен, и лежала тихо, слушая шум дождя и раздумывая, что будет дальше.

– Ну что, с тебя хватит? – наконец спросил маршал.

– А если я скажу, что нет? – хихикнула Майя.

– Придется кого-нибудь для тебя привести.

– Ага, мышонка после быка.

Кембри промолчал, и Майя испугалась своей дерзости, однако чуть позже он невозмутимо поинтересовался:

– Ну и как тебе живется у верховного советника?

Майя крепко-накрепко затвердила ответ на подобный вопрос. «Ни в коем случае хозяина ни с кем не обсуждай, даже если тебя золотом осыплют, – настоятельно повторяла Оккула. – Длинный язык куда опаснее длинного зарда».

– Хорошо, мой повелитель.

– И чем же вы с ним занимаетесь? – лениво осведомился Кембри. – Толстяк без посторонней помощи шага не сделает.

– Чего хозяин пожелает, тем и занимаемся, мой повелитель.

– К нему много людей приходит, со всех концов империи. Он их при тебе принимает?

– Нет, мой повелитель.

– А ты знаешь, что это за люди и зачем он с ними встречается? – Он протянул руку и легко повернул Майю лицом к себе, будто подушку поправил.

– Да, мой повелитель. Но о чем они разговаривают, нам неведомо.

– А сайет ваша знает? Он же без нее не обходится. Она при разговорах присутствует?

– Мой повелитель, она с нами это не обсуждает.

Он умолк, словно бы исчерпав тему, и неожиданно спросил:

– Ты видела Отавису на пиршестве?

– Да, мой повелитель. Ах, она такая красавица!

– Между прочим, она – моя рабыня.

– Правда? Ой, а почему же она вместе с другими девушками пришла? Я ее на лестнице заметила.

– Она… мое поручение выполняла, а теперь я вольную ей выправлю. Мне так даже лучше – у шерны круг общения гораздо шире, чем у рабыни. – Он немного помолчал и добавил: – Ты верховному советнику об этом не говори, а то он убийц к ней подошлет.

– Мой повелитель, простите, но я не понимаю, о чем вы…

Кембри порывисто заключил ее в объятия, и Майя на мгновение решила, что он снова собрался ею овладеть.

– Я за тобой сегодня послал не ради постельных утех, – объявил он.

– Неужели, мой повелитель? – хихикнула Майя. – Наверное, мне приснилось…

– Хочешь место Отависы занять? Я тебя щедро вознагражу.

Майя изумленно уставилась на него.

– Мой повелитель, вряд ли верховный советник согласится меня продать… – начала она.

– Я не собираюсь тебя покупать, – отрезал он, поднялся с постели, накинул на широкие плечи стеганый халат и уселся на резной сундук у кровати. – Владыкам обычно говорят то, что они хотят слышать, но настоящий повелитель должен знать гораздо больше. Мне нужны сведения – те, что мне сообщать не хотят. Понимаешь?

– Мой повелитель, но ведь верховный советник… Это же его работа… поэтому к нему и приходят…

– Верховный советник тут ни при чем, мне свои осведомители нужны. Есть вещи, которые нельзя поручить такому человеку, как он. А если ты об этом обмолвишься – своему хозяину, сайет или еще кому, – я обвиню тебя во лжи и тебя повесят.

Майя испуганно замолчала. Маршал встал, открыл сундук, достал оттуда кошель, расшитый белыми бусинами, и, подбрасывая его на ладони, присел на кровать рядом с Майей.

– В нашем городе, да и по всей стране, люди доверяют только своим лучшим друзьям. А часто и им не доверяют. Чем могущественнее человек, тем меньше у него верных приятелей. Все что-то скрывают, хранят тайны, о которых упоминать не следует. Однако, как ни странно, рано или поздно об этих секретах проговариваются, всегда кому-то о них рассказывают. Вот только при мне о них не говорят… а мне надо все знать. Поэтому нужно, чтобы секреты и тайны для меня кто-то подслушал.

Майя ошарашенно уставилась на него. Кембри помолчал, подбрасывая кошель на ладони. Монетки тоненько позвякивали, будто щелкало крошечное мельничное колесо. За окнами вздыхал дождь.

– При нас никто язык не распускает, – продолжил маршал. – Ни при мне, ни при Сенчо, ни при Деракконе. Другое дело – в постели или даже просто в присутствии хорошенькой рабыни, почти ребенка… Отавису все знают, и тем не менее ей многое удается услышать. – Он улыбнулся. – А ты, малышка, еще больше услышишь – еще и потому, что мне не принадлежишь.

– Но, мой повелитель, если я вам не принадлежу, то…

Он предостерегающе поднял руку:

– Иногда рабыня случайно подслушивает обрывок разговора – и это хорошо, но мало. Для этого любая сгодится. А вот красавица может вызнать все, что пожелает. Искусная прелестница кого угодно разговорит, как бы он ни остерегался. Знаешь сказку про волшебника, который за девушкой увивался, а она не соглашалась, пока он не отдал ей яйцо, в котором сердце свое хранил? Она яйцо взяла и тут же разбила.

– Но если я – не ваша невольница, то как же…

– Не тревожься, тебе все объяснят. Мы с тобой больше не встретимся – опасность слишком велика. Ты хорошенько подумай, Майя. Я тебя не обижу, щедро награжу. Если все получится и если ты уцелеешь, то будут у тебя и деньги, и вольная. Выйдешь замуж или шерной станешь – это уж как захочешь.

Майя погрузилась в размышления.

– Тебе придется с уртайцами дело иметь, – добавил Кембри. – Они люди суровые, гордые, задеть их легко. Так что действовать ты должна с умом, соображать быстро. Вот тебе для начала поручение – за три дня найди способ о своем решении меня известить. Заодно и проверим, годишься ты для этой работы или нет.

Не дожидаясь ответа, он взял со стола колокольчик и трижды позвонил. Светловолосая сайет вошла и встала у двери, почтительно приложив ладонь ко лбу. Маршал швырнул ей кошель:

– Девушкой я очень доволен. Ванна готова?

– Да, мой повелитель.

Кембри поднялся и вышел из опочивальни.

27 Ожидание

Теревинфия, Оккула и Дифна сидели у очага в женских покоях, что весьма удивило Майю, вернувшуюся из маршальского особняка, – обычно в это время дня сайет или одна из невольниц прислуживала верховному советнику. Оккула подбежала к подруге, помогла ей снять промокшую накидку и весело спросила:

– Ну что, банзи, ловко он тебя отбастал? Довольна?

Майя рассмеялась, стаскивая с рук тяжелые серебряные браслеты.

– Ох, по самое не могу! И в лепешку раскатал, и умаслил, и на вертел насадил, – ответила она в тон подруге; недавняя робость исчезла без следа.

– Тогда выкладывай подробности: что, как, куда и сколько, – захихикала Оккула.

– Погоди, сейчас все по порядку расскажу… – Майя осеклась, заметив вопросительный взгляд Теревинфии, вспомнила о маршальском кошеле и поспешно вручила его толстухе.

– Он запечатан, сайет.

– Сама вижу, – проворчала Теревинфия. – Был бы не запечатан, тебе не поздоровилось бы. Я тебе нарочно про печать не сказала. Это Оккула тебя предупредила?

– Нет, сайет, – возразила Оккула. – По правде говоря, я о печати и забыла. Майя сама догадалась. Ой, давайте глянем, сколько там!

– Что ж, сейчас посмотрим… – Теревинфия высыпала на ладонь содержимое кошеля и удивленно ахнула.

– Ух ты! – воскликнула Оккула. – Двести сорок мельдов! Неслыханный лиголь… ну, по теттитским меркам, не знаю уж, как у вас тут в Бекле заведено.

– Да, сумма значительная, – весомо заметила Теревинфия. – Молодец, Майя. Держи свою долю. – Она пересчитала монеты. – Гм, тебе девяносто шесть полагается, но у меня мелочи нет, поэтому так уж и быть, ради почина бери полную сотню. Вот уж не думала, что маршал так расщедрится!

– Благодарю вас, сайет.

– Ну, банзи, еще сто пятьдесят раз так отличишься – на вольную заработаешь. Если, конечно, не надорвешься.

Ночью, под негромкий шорох дождя, подруги с головой накрылись одеялами. Майя, дрожа, прижалась к Оккуле и шепотом рассказывала о случившемся:

– …а он говорит… опасность велика… щедро награжу… если уцелеешь… и деньги, и вольная!.. за три дня найти способ известить…

Оккула молча выслушала подругу, успокаивая ее ласковыми словами и нежными поглаживаниями, как малого ребенка или зверька.

– Послушай, банзи, – наконец прошептала она в Майино ухо. – Выбора у тебя нет, придется согласиться. Если откажешься, он решит, что ты слишком много знаешь, и велит тебя убить.

– Почему он вообще меня выбрал? – чуть слышно всхлипнула Майя и в голос застонала: – Я же ничего не знаю! И в Бекле недавно…

– Ш-ш-ш! Он сам тебе частично объяснил почему. Ты молоденькая, ведешь себя как наивная простушка, тебя никто не заподозрит. Вдобавок ты красавица, голову кому угодно вскружишь. Судя по твоим рассказам, ты даже маршала с ума свела… ну, на пару часов. Ты пока не поняла, какое влияние красивая женщина оказывает на мужчин. Многие девчонки всю жизнь не понимают. Мужчины иначе устроены. При виде красавицы они теряют волю и голову, больше ни о чем думать не могут, только увиваются, как кобели вокруг течной суки. Не нужны им ни участие, ни дружба, ни любовь. Им главное – отбастать красавицу. Ради этого они на все пойдут, любые секреты выболтают. По-моему, Кембри тебе об этом тоже говорил, только ты не поняла. Надо же, а он-то думает, что ты сообразительная!

– Но почему? Он же ни слова не сказал, пока…

– Ты же тоже молчала? То-то же.

– А еще он предупредил, что это опасно.

– Знаешь, для нас все опасно. Не бойся, банзи, может, все и обойдется. Так что привыкай.

– Он велел ответ дать через три дня. И что теперь делать?

– Не волнуйся, я уже все придумала. Я сама ему твой ответ передам.

– Как?

– Очень просто. Завтра скажешь Теревинфии, что маршалу проболталась о своей чернокожей подруге и ему любопытно стало. Это гораздо убедительнее, чем сказать, что ты ему понравилась и он второй раз с тобой хочет встретиться. Понимаешь, тебе же никакой выгоды нет, если меня к нему пошлют.

– А она мне поверит?

– Нет, конечно. Но жадность пересилит – а вдруг за меня еще сто сорок мельдов перепадет? Наш боров ни трага из твоего лиголя не увидел, она все себе забрала, не сомневайся. Кстати, ему нездоровится – обожрался за ужином, лежит в постели, стонет. Поэтому мы все и сидели без дела, когда ты вернулась. Так что Теревинфия обязательно справится у маршальской сайет, а та к хозяину своему пойдет. Кембри же ожидает от тебя весточки, вот и сообразит, что к чему, меня к себе потребует.

– Но он же сказал, что если я кому обмолвлюсь…

– Не бойся, я ему твой ответ передам так, будто сама не понимаю, о чем речь, – мол, подруга моя благодарит вас, мой повелитель, и рада любую вашу прихоть исполнить. О великий Крэн, найду я, как ему это сказать, не сомневайся.

– Ах, Оккула, я тебя обожаю! А почему ты дрожишь? В чем дело?

– Ох, ужасный это город! – помолчав, вздохнула чернокожая невольница. – Семь лет назад здесь реки крови текли, и сейчас ничего не изменилось. Все то же самое. Молись всем богам, банзи, чтобы мы с тобой уцелели!

Следующим утром Оккула как ни в чем не бывало веселилась напропалую, придумывала всякие забавные игры и развлечения, соревновалась с Дифной, кто лучше соврет, изображала, как мужчины увиваются за Майей, и всякий раз, как подруга заливалась смехом, шлепала ее мухобойкой.

Сенчо нездоровилось; Теревинфия сказала, что в постели он проведет два-три дня, потому что доктор прописал ему слабительное, покой и сон. Никаких посетителей к верховному советнику не допускали, хотя к нему просились несколько человек.

Оккула заставила Майю несколько раз повторить историю, составленную для Теревинфии, и наконец разрешила подруге обратиться к сайет наедине. Толстуха, выслушав девушку, спросила, когда именно маршал хотел увидеться с чернокожей невольницей, но Майя, наученная Оккулой, притворилась, что не помнит таких подробностей. Теревинфия отругала ее за невнимание к словам важного господина, однако улыбнулась, услышав Майино объяснение, – мол, маршал так ее отбастал, что у нее из головы все вылетело.

Одного из слуг отправили в маршальский особняк разузнать подробности. Подруги с тревогой ожидали его возвращения, но вскоре выяснилось, что Оккула была права: Кембри, сообразив, в чем дело, потребовал в тот же день прислать к нему чернокожую рабыню. Оккула приняла ванну с ароматическим маслом, посеребрила веки, вставила в ноздрю золотую серьгу, обвила шею ожерельем из когтей, с позволения Теревинфии надела оранжевый метлан и охотничью безрукавку и отправилась в екже к маршалу.

Вернулась Оккула поздно: перед самым ее уходом маршальская сайет сказала, что с чернокожей невольницей хочет встретиться Эльвер-ка-Виррион, сын Кембри, чтобы показать ее своим приятелям. Разумеется, Оккуле пришлось повиноваться. Друзей молодого господина развлекали еще несколько девушек, в том числе Отависа и прославленная шерна по имени Неннонира, любимица Леопардов.

– У них просто веселая пирушка была, никаких постельных утех, – добавила Оккула, протягивая Теревинфии полученный от Кембри лиголь в две сотни мельдов, из которых невольнице полагалось восемьдесят. – Зато я завела знакомство с богатыми и знатными господами, постаралась, чтобы они меня запомнили. Такие связи в будущем пригодятся, сайет.

После ужина Оккула пожаловалась на головную боль и ушла в опочивальню. Майя осталась с Теревинфией, помогая разбирать роскошные наряды невольниц верховного советника. Толстуха, узнав, что Майя умеет шить, заставила ее штопать оторванные подкладки и приметывать подолы.

Наконец Майя отправилась в опочивальню. Оккула не спала, а сидела у лампы, выцарапывая что-то ножом на обратной стороне глиняной кошечки.

– Чем это ты занята? – спросила Майя, усаживаясь на кровать и расчесывая гребешком длинные золотистые кудри; после празднества дождей она поняла, как важно хорошо выглядеть, и старалась следить за своей внешностью.

Оккула поставила глиняную фигурку на полку:

– Да так, глупостями всякими. Должна же быть у кошки венда, иначе как жить?

– У тебя же голова разболелась, – недоуменно напомнила Майя.

– Ну да, – ответила Оккула. – Давай гаси лампу и ложись. Я тебе кое-что расскажу. Только мне надо, чтобы меня кто-нибудь обнял и приласкал. Ты сгодишься, пожалуй.

Под одеялом она зашептала Майе на ухо:

– Сработала наша задумка, банзи. Ну, для начала он меня отбастал… Правда, потом сам мне признался, что после вчерашнего еще не оправился. Ничего, четверть часа с пользой потратил, а после этого спросил, зачем меня прислали.

– А ты что?

– Я ему твое решение передала: мол, что ты всегда готова его ублажить, – и все. Объяснила ему, что мы с тобой подруги, рассказала, как мы встретились, как я тебя оберегаю. И про Геншеда упомянула мимоходом – мало ли, вдруг ему откликнется, гаду этому. Чуть погодя Кембри спросил, что ты мне про вчерашнее рассказала, только я прикинулась, будто не понимаю, о чем он. Тогда он начал про тебя расспрашивать, мол, что и как. Ох, банзи, все-таки я сообразительная! Я ему тебя на все лады расхваливала, только предупредила, что ты пока неопытная и еще слишком наивная. И вроде как в шутку про случай в Хесике упомянула – ну, про Зуно, ортельгийского торговца и золотого медведя. «Видите, мой повелитель, она кому хочешь голову вскружит, но за ней приглядывать надо. У меня это хорошо получается…» А потом извинилась, что всякие глупости ему рассказываю… Ну, он велел вина принести и угощения всякого, мы о разных пустяках поболтали, он меня еще раз отбастал и отправил домой. Похоже, он думал, что я о тайных поручениях заговорю, тогда бы он сразу понял, что ты мне все рассказала. Только я об этом ни полслова, вроде как и забыла обо всем. Он мне лиголь дал, я к выходу направилась, тут он меня и окликнул, велел дверь закрыть, рядом усадил и произнес речь, как тебе вчера, – про то, что ему глаза и уши нужны, особенно среди уртайцев. По-моему, он Сенчо то ли не доверяет, то ли убедить его не может к уртайцам осведомителей послать. Нет, он ясно не говорил, но я поняла, что для него это очень важно. Знаешь, все эти знатные господа – мошенники, веры у них друг другу нет. И похоже, нашим хозяином многие недовольны, мол, толку от него мало, весу не хватает… – Оккула хихикнула. – Вот только Сенчо слишком много знает, поэтому Кембри с Деракконом от него избавиться не могут.

Майя откинула одеяло до пояса и задумалась. Дождь перестал, только шелестела под ветром листва и прошмыгнул вдоль стены какой-то зверек – мышь, тушканчик или длиннохвостый чидрон.

Майя снова забралась с головой под одеяла и зашептала на ухо подруге:

– А мы-то тут при чем? Мы же рабыни. Какая нам выгода чью-то сторону принимать?

– Кембри пообещал тебе щедро заплатить и вольную отписать, – напомнила Оккула. – Конечно, в этом проклятом городе никому верить нельзя, но все-таки… Вдобавок мы с тобой знакомствами обзаведемся, вот тебе и выгода.

– Мы с тобой?

– Конечно. Ой, банзи, я совсем забыла тебе сказать! Я маршала убедила, что тебе без моей помощи никак не обойтись, у меня опыта больше и сноровки. Уж не знаю, что он там нам поручит, но заниматься этим будем мы обе. Глядишь, одна из нас уртайцев и разговорит.

В следующие дни ничего не произошло. Сенчо, оправившись от недомогания, велел выпороть и продать одного из поваров и призвал к себе Лаллока, чтобы договориться о покупке нового.

Отношение Майи к хозяину оставалось неоднозначным: страх и смутное восхищение сменяли друг друга, как тени и солнечные лучи, скользящие по склону холма. Она поняла, что, как и объясняла Оккула, для Сенчо унижение других было важной составляющей плотских утех. Однажды вечером, когда Майя с Оккулой ублажали хозяина в бассейне, вошла Теревинфия и объявила, что к верховному советнику пришел осведомитель, пастушок из Урты, проделавший семь лиг в грязи, под дождем, по раскисшим дорогам. Сенчо благосклонно велел привести паренька, раздеть догола и хорошенько растереть, а потом, продолжая развлекаться с невольницами, усадил юношу у бассейна и заставил обнаженную Майю подать гостю угощение. Затем верховный советник начал подробно расспрашивать пастушка, наслаждаясь его смущением и неловкими попытками скрыть естественное возбуждение при виде красавиц-рабынь.

Дераккон прислал к Сенчо молодого офицера с каким-то поручением. Верховный советник выслушал его и осведомился, нравится ли ему Дифна. Офицер выразил свое восхищение рабыней, и Сенчо тут же предложил ему девушку, с условием, однако, что хозяин будет при этом присутствовать. Юноша, боясь вызвать неудовольствие верховного советника, с заметной неохотой согласился выполнить его требование.

Сенчо любил развлекаться, причиняя девушкам боль под видом любовных ласк, – он щипал и шлепал рабынь, крутил им соски или дергал волоски в паху.

И все же, даже выполняя какие-то омерзительные действия – к примеру, вызывая у верховного советника тошноту или помогая ему опорожнить кишечник, – Майя не могла сдержать в себе странного возбуждения и восхищения хозяином. Впрочем, подобные чувства нередки у тех, кого насильно к этому принуждают. Выбора у нее не было, она во всем зависела от прихотей Сенчо. Верховный советник предпочитал обсуждать свои желания не с рабынями, а с поварами: от первых он ожидал безусловного повиновения, а от вторых – разнообразия и изобретательности. В доме Сенчо учитывались требования и удобства одного-единственного человека – хозяина. Майя покорно исполняла любые его приказания и смирилась с бесправным и зависимым положением, впрочем выгодно отличавшимся от положения тонильданской крестьянки. В отличие от своей подруги, Майя походила на великолепную борзую или сокола – она не задумывалась о тяготах своего существования. Сенчо был ее хозяином и предоставлял выход ее жизненным силам и энергии. Ублажать верховного советника и прислуживать ему было гораздо легче, чем ухаживать за скотиной, даром что навоза приходилось выгребать больше, чем из коровника, однако с меньшими усилиями, – Теревинфия весьма искусно заботилась о любых нуждах развратного обжоры, и в доме было много полезных и удобных приспособлений.

С утра до вечера Сенчо услаждал свой ненасытный аппетит, с необузданным бесстыдством предаваясь чревоугодию и извращенным утехам. Дни его протекали в блаженной праздности, излюбленной теми, кто начинал жизненный путь в крайней нищете. Пресытившись роскошными яствами и удовлетворив на время похоть, Сенчо в расслабленном забытьи возлежал на ложе или в бассейне, как громадный отъевшийся паук, притаившийся в своей паутине. За долгие месяцы, проведенные у верховного советника, Майя так и не поняла, знает ли он грамоту, – читать и писать он всегда заставлял Теревинфию, полагая подобные занятия слишком утомительными.

Оккула и Дифна наловчились несколько усмирять жестокую похотливость хозяина, выполняя его требования с отрешенной покорностью, словно бы снисходя к капризам малого ребенка, однако Майе это не удавалось. После наказания Мерисы она ощущала загадочное, непонятное стремление удовлетворять любые, самые низменные желания Сенчо. Часто, когда Майя, обнаженная, в одних сандалиях и драгоценных украшениях, прислуживала ему, а он больно щипал или кусал ее, она, распаленная, не дожидаясь хозяйского повеления, бросалась к нему на ложе. Впрочем, на такую дерзость невольницы верховный советник не жаловался. Непредсказуемость его настроения стала неотъемлемой частью ликующего возбуждения, которое Майя испытывала в присутствии Сенчо. Вдобавок ее тешило сознание того, что она во всем удовлетворяет хозяина и он ни за какие деньги не пожелает расстаться с любимой невольницей.

Майя гордилась тем, что доставляет удовольствие богатому и знатному господину, не задумываясь о том, какие унижения ей приходится терпеть, – так простой солдат, доказывая свою доблесть командирам, гордится тем, что покорно сносит тяготы военной службы. Если бы Майе представился случай вернуться домой, на берег озера Серрелинда, она похвалялась бы перед всеми неоспоримыми свидетельствами своей привлекательности в глазах хозяина – как его извращенными выходками по отношению к ней, так и своими собственными поступками.

Впрочем, ей и без того было чем похвастаться – рабынь содержали в роскоши, уступающей только хозяйской. Жила Майя в женских покоях, обставленных со всевозможными удобствами; за чистотой и порядком в помещениях следили слуги. Верховный советник считал, что вкусная еда подстегивает любострастие, а потому невольниц кормили так сытно, что Оккуле пришлось ревностно следить за своим весом, чтобы не растолстеть, однако на Майе изобилие пищи никак не сказывалось, хотя она ежедневно наедалась до отвала. Они с Оккулой делили опочивальню и широкую мягкую постель – отдыху и сну, необходимому для поддержания красоты девушек, не мешали ни мухи, ни орущие младенцы.

Короче говоря, с невольницами обращались как с невероятно ценной собственностью. Теревинфия лично осматривала их, умело растирала и разминала, а при малейшем недомогании – больном горле или несварении желудка – вызывала врача. Однажды Дифна пожаловалась на мозоль, и из нижнего города тут же привели особого человека, который ее удалил. Ссоры, а тем более драки между невольницами строго запрещались – виновниц примерно наказывали. Как выяснилось, Теревинфия неспроста испытывала неприязнь к Мерисе: девушка отличалась непредсказуемым и вспыльчивым нравом, а исцарапанное лицо или синяки и ссадины на теле невольницы снижали ее ценность и вызывали неудовольствие верховного советника.

На наряды рабынь тратили не меньше денег, чем на удовлетворение обжорства Сенчо. Верховный советник требовал, чтобы девушек одевали с великолепием, подобающим его положению, – то есть их наряды роскошью превосходили одеяния самых богатых и знатных жительниц Беклы. Одежда, нижнее белье, украшения, обувь – любая мелочь на теле невольниц – отличались такой невероятной красотой, что Майя со стыдом вспоминала свое изумление при виде простенького платья, которым ее заманили работорговцы.

Как-то раз верховный советник устроил пир в честь приезда в столицу лапанского правителя Рандронота, известного своей расточительностью и пристрастием к очень молоденьким девушкам. Владыка Лапана, знаменитый военачальник и весьма притягательный человек, пользовался огромным уважением и любовью лапанцев, а потому Леопарды не возражали против его правления, хотя он и тратил общественные деньги на удовлетворение своих нужд.

Сенчо велел невольницам прислуживать на пиру и ничуть не удивился, когда Рандронот заявил о своем интересе к Майе. Верховный советник, польщенный откровенной завистью лапанского правителя и вдобавок имея веские причины заручиться его расположением, с готовностью предложил Рандроноту провести ночь с Майей.

Оставшись наедине с правителем, девушка стала медленно снимать великолепный наряд и внезапно заметила, что роскошные вещи вызывают у Рандронота не меньшее восхищение, чем скрытые под ними прелести. Он пощупал дорогую ткань, внимательно осмотрел драгоценные украшения и осведомился о цене. Майя ответила, что не знает. Тогда Рандронот объявил, что все это стоит не меньше семи тысяч мельдов.

– Это пустяки, мой повелитель. – Майя равнодушно пожала плечами и лукаво заметила: – То, что под этими безделушками, стоит в два раза больше.

Услышав такой ответ, владыка Лапана пришел в невообразимый восторг и донельзя распалился. Его восхищали не столько действия Майи, сколько само ее присутствие, как если бы в девушке нашли свое воплощение некие тайные, неутоленные желания Рандронота. Невольница, искушенная в постельных утехах, сочла бы такое поведение странным и неуравновешенным; так знаток безошибочно распознает необычайное совершенство там, где человек необразованный не видит ничего особенного или чудесного. Майя все еще наслаждалась тем, что мужчины находят ее привлекательной, а потому восприняла безудержный пыл Рандронота как нечто само собой разумеющееся. На следующее утро лапанец объявил, что должен обязательно увидеться с ней еще раз, осыпал ее похвалами и потребовал заверений, что она тоже воспылала к нему страстью. Майя, догадываясь, что мужчины обычно говорят такое после бурной ночи, почтительно выразила ему свое восхищение, как и полагалось хорошо обученной невольнице.

Она всего лишь считала, что доставила высокому гостю ожидаемое удовольствие, и в своей наивной простоте не подозревала, к каким последствиям это приведет. На самом деле владыка Лапана совершенно потерял голову и полностью отдался на волю своего безрассудного увлечения.

Восхищенный беззастенчивым заявлением пятнадцатилетней девушки о своей ценности, Рандронот передал ее слова Сенчо. Верховного советника весьма обрадовало, что Майя сумела произвести должное впечатление на лапанского правителя, который простился с рабыней, как с единственной возлюбленной.

За свои труды Майя получила такой щедрый лиголь, что даже обычно невозмутимая Теревинфия не удержалась от похвалы.

Подобный образ жизни, несмотря на все унижения и оскорбления, пришелся Майе по душе – даже когда Теревинфия укладывала ее на ложе, чтобы Сенчо отшлепал упругие ягодицы своей любимой невольницы. Внутренняя удовлетворенность вкупе с искренней любовью и заботой Оккулы спасали Майю от скуки и праздности. Вскоре, подбадриваемая чернокожей подругой, она уговорила Дифну обучить их грамоте, освоила начатки игры на киннаре (хотя знала, что хорошей певицей никогда не станет, – голоса не хватало) и даже, подольстившись к Теревинфии, заставила толстуху нанять белошвейку для уроков вышивания.

Однако больше всего времени Майя посвящала своему любимому занятию – танцам. Под пристальным наблюдением Оккулы она проводила долгие часы, разучивая не только соблазнительные фигуры сенгуэлы, но и йельдашейские и белишбанские танцы и стремительные дильгайские пляски, – чернокожая девушка не без пользы провела шесть лет в «Лилейном пруду» и многое переняла у знакомых танцовщиц.

В те дни, когда Сенчо призывал к себе других невольниц, Майя, оставшись в одиночестве, безмятежно сидела у окна – не в тревоге или в унынии, а, по крестьянской привычке, думая ни о чем. Иногда она смотрела в окно, выходящее на север, откуда за крепостной стеной верхнего города виднелись Павлиньи ворота и высокие стройные башни нижнего города, теперь известные Майе поименно. За окном, выходящим на запад, простирались зеленые, напитанные влагой сады и березовая роща у озера Крюк, а на противоположном берегу озера высился Леопардовый холм, на вершине которого сиял дворец Баронов с двадцатью башенками. Однажды на закате дождь ненадолго прекратился, и сквозь тяжелые облака выглянуло солнце – громадный багровый шар, медленно плывущий по волнам зыбкого неба в далекие края: в Катрию, Терекенальт и даже на родину Оккулы, в неведомый Серебряный Теджек за пустыней Говиг. «Может, оно там сияет как раз над длинной песчаной косой, где ярмарки устраивают, – лениво подумала Майя. – Наверное, очень красиво: алое солнце над серебристым песком». Разумеется, ей не пришло в голову, что в Теджеке до заката еще очень далеко.

Майя мимоходом вспоминала нищенское детство, оставшееся позади, – без огорчения, без сожалений, будто выброшенное старое платье или букет увядших цветов. Скучала она только по неоглядному простору озера Серрелинда и по своим любимым водопадам… да еще по Таррину – приветливому и улыбчивому, хотя и отъявленному плуту.

Теперь она хорошо понимала, что отчим был лентяем, мошенником и вообще распутным малым, который не устоял – да и не пытался устоять – перед возможностью соблазнить хорошенькую девчонку. А когда Майя исчезла, на этом все и кончилось: подумаешь, пропала и пропала, еще не то бывает. Как пришло, так и ушло. «Интересно, что матушка ему сказала? – думала Майя. – И что он ей ответил? Да ничего, наверное. Ну и пусть. Все равно он добрый был и обходительный, смешил меня, не обижал. А мы с ним славно повеселились. Я бы ему даже сейчас не отказала. Он меня не щипал, не кусал и по полу на четвереньках не заставлял ползать. Ох… – Тут она с удовлетворением оглядела свой роскошный наряд и украшения. – Вот бы я ему сейчас показала… Так бы и сказала: „Погляди, все это мне потому досталось, что тебе лень было меня отыскать. И вообще, некогда мне с тобой прохлаждаться, меня маршал в Бекле ждет – двести мельдов на дороге не валяются!“ Ой, и правда ведь, маршал же…»

При мысли о маршале все приятные воспоминания улетучились. Майя не особо тревожилась о неведомых поручениях и приказах, решив, что Кембри о ней и думать забыл. Но сейчас, в одиночестве, в тишине зеленоватых сумерек, пропитанных запахом дождя и пронизанных замысловатыми трелями дроздов, она вспомнила слова маршала о грозящих ей опасностях – так вода просачивается в щелку под дверью. Какие опасности? Откуда? Когда? «Если уцелеешь…» – то же самое, наверное, говорят командиры своим солдатам, отправляя их в бой. Эх, зря она Кембри послушала!

Впрочем, он обещал ей щедро заплатить и вольную выправить. Майя представила, как станет знаменитой бекланской шерной, и дух перехватило от восторга. Багровый шар солнца скрылся за тучами, снова пошел дождь, но все мысли Майи уже обратились к неясному, но великолепному будущему – ведь молодости неведом страх перед грядущими бедами и несчастьями. Нет, ей обязательно повезет – везло же до сих пор! Ее продали в рабство, а оказалось, что это к лучшему.

Тут за Майей пришла Теревинфия, чтобы отвести ее в обеденный зал, к хозяину. Майя отринула глупые страхи и поправила вырез платья, открывая пышную грудь, как любил Сенчо.

Оккула тоже тревожилась неизвестностью, хотя виду старалась не подавать. Она устроила в опочивальне алтарь, где покоилась черная фигурка Канза-Мерады, и Майя не раз заставала подругу распростертой на полу перед статуэткой.

– Всесильны законы подземного мира, о Канза-Мерада, смирись и молчи… – еженощно повторяла Оккула ставшие знакомыми слова странного гимна, впервые услышанного Майей у ручья на тракте из Хирдо в Хесик.

Подруга сжимала черную фигурку богини в ладонях, будто пытаясь выдавить из нее спокойствие, как сок из спелого плода.

Однажды Майя, разглядывая глиняную кошечку, заметила, что Оккула выцарапала на обратной стороне какие-то слова.

– Готова… сделать… что угодно, – медленно прочитала Майя. – Оккула, а что это значит?

– Что? Ах это! – вздрогнув, ответила подруга. – Молитва такая. Если ее выцарапать, то больше помогает. Вроде как действеннее становится. Это молитва повиновения.

– Повиновения? Чему?

– Ну… не знаю. Всему. Тому, что надо исполнить. – Оккула встала, зевнула и подняла руки над головой. – Лучше помоги мне платье снять! О великий Крэн, говорила же я Теревинфии, что белый атлас слишком тяжелый! И крючки сзади расстегни. Ох, и устала же я! Завтра целый день просплю.

28 Милые забавы

Майя подбросила углей в жаровню, установленную в дальнем конце малого обеденного зала, взяла со стола чашу с желтками, сбитыми с сахаром, сладким вином и лимонным соком, и пристроилась в изножье ложа верховного советника.

Все утро Сенчо провел за разговорами с осведомителями – сомнительного вида типами в нищенских лохмотьях. Разумеется, невольницы при этом не присутствовали. Теревинфия по одному провожала посетителей к верховному советнику, а потом расплачивалась с ними сообразно повелениям хозяина. Впрочем, даже после этого их не отпустили: Сенчо, выслушав все сообщения, многих бродяг вызвал повторно, с тем чтобы окончательно прояснить не понятые прежде известия. Три посетителя, явившиеся в масках, дожидались приема в отдельных покоях.

К полудню верховный советник, пребывая в отличном расположении духа, велел Теревинфии накрыть стол в малом обеденном зале и привести туда Майю с Оккулой. Вскоре стало ясно, что полученные от осведомителей сведения так подстегнули аппетиты Сенчо, что через час после начала обеда, вынужденно оторвавшись от яств, чтобы дать отдых отягченному желудку, верховный советник не задремал, а велел своим невольницам себя развлечь.

Одним из любимых хозяйских развлечений являлись всевозможные игры с едой; Сенчо испытывал огромное удовольствие от намеренной порчи пищи, а горькие воспоминания о голодных детских годах заедал роскошными лакомствами. Иногда он велел привести в дом истощенного бродягу, на глазах у него смачно харкал в пирог или вываливал на пол содержимое блюда, а потом благосклонно позволял бедняге утолить голод; иногда приглашал в дом рабынь из захудалого дома утех, сулил щедрую награду той, что съест больше всех за полчаса, и с удовольствием наблюдал, как они наперегонки набивали рты и давились непривычно жирной пищей.

В этот раз он своими руками снял с Оккулы наряд и заставил чернокожую невольницу усесться в громадную серебряную лохань, до краев заполненную топлеными сливками. Девушка, исполняя повеление хозяина, игриво плюхнулась в лохань, так что белая пелена сливок покрыла темную кожу до пояса. Оккула поднялась и замерла перед Сенчо, который стал неспешно украшать ей лобок засахаренными вишнями, миндалем, фиалками и кусочками дягиля.

Майя, возбужденная видом подруги, с неслыханной расточительностью буквально облаченной в дорогую еду, бросилась помогать хозяину, пристраивая сережки из вишен на соски и в уши Оккулы, а потом очистила длинный плод итарга и воткнула ей между ног, гордясь своей находчивостью. Сенчо, умилившись поведению невольницы, вернулся к своему излюбленному занятию – чревоугодию, – не забывая время от времени слизывать лакомство с тела Оккулы, в то время как Майя, устроившись в изножье ложа, подобным же образом ублажала его самого, используя для этой цели сбитые желтки.

Как и предполагалось, игра завершилась полным удовлетворением верховного советника. Встрепанная и раскрасневшаяся Майя начала приводить себя в порядок, а Теревинфия обтирала Оккулу теплым полотенцем, но тут позвонил колокольчик у двери. По заведенному обычаю никто из слуг, кроме сайет, не имел права входить в обеденный зал, когда хозяин развлекался с невольницами. Теревинфия вышла узнать, в чем дело, и по возвращении объявила, что молодой господин Эльвер-ка-Виррион со спутницей желают засвидетельствовать верховному советнику свое почтение, если он соизволит уделить им несколько минут своего драгоценного времени.