Меч и Крест

Глава первая

– Ты хочешь землю? Титул? Ха-ха-ха! Да таких, желающих у меня сотни! Сотни! Многие сотни! И ты, один из них, такой же! Чем ты лучше других? Тем, что мой брат? Ха-ха-ха! Это ничего не значит. Я готов взять тебя на службу, но простым, обычным рыцарем. Дам тебе доспехи, коня и оружие. Буду платить жалование и кормить. Согласен?

– Да пошёл ты! У меня есть кольчуга, копье, щит, меч и конь, а своё жалование и жратву, можешь засунуть себе…

– Ха-ха-ха! Сам пошёл! Иди, пока я не приказал, снести с плеч твою дурную башку! Проваливай, пока я добрый! – Дрого Отвиль, улыбаясь, смертельно-холодными глазами смотрел на Роберта.

Злой и разгневанный Роберт Отвиль, покинул Мельфи, на чём свет понося своего старшего брата.

Прошло двадцать восемь лет, долгих и кровавых, после поражения лангобардско-нормандского войска при Каннах. Но, несмотря на это, нормандцы всё пребывали и пребывали в Италию. За эти годы, рыцарь за рыцарем, воин за воином, человек за человеком, они протоптали целую дорогу, от берегов холодного Северного моря, на эту обетованную, райскую землю.

Большой котёл Южной Италии никогда не переставал кипеть, и среди этих независимых, полунезависимых, мятежных городов, графств и герцогств, сильная рука, тяжёлый топор, копье и острый меч, никогда не оставались без применения. После поражения при Каннах, Райнульф Дренго, со своими братьями и сторонниками, пошёл на службу к Пандульфу IV, лангобардскому князю Капуи, прозванному за свою беспримерную жестокость, изворотливость и беспринципность Волком из Абруццо. Другие нормандцы, примкнули к шурину Пандульфа, князю Салерно Гвемару III, который постоянно враждовал с Пандульфом. Некоторые выбрали Неаполь, Гаэту или Амальфи. Катапан Василий Боиоаннес, узнававший хороших бойцов с одного взгляда, нанял в 1019 году большой отряд нормандцев, своих вчерашних врагов, для обороны византийских владений в Апулии.

Вот так и получилось, что множество нормандцев, разбросало по Южной Италии, между враждующими, противоборствующими сторонами. И как это не парадоксально, но именно это, как раз и сыграло им на руку, для последующего завоевания ими этой территории. Поначалу их было слишком мало, чтобы властвовать самим, и слишком много для того, чтобы усилить собой какую либо одну группировку и помочь ей окончательно подчинить эти земли. А так, разделяясь, меняя своих хозяев-нанимателей, союзников и противников, воюя часто даже между собой, они не давали никому особенно усилиться. Поддерживая всех, они не поддерживали никого. А продавая свои мечи тому, кто заплатит наивысшую цену, они сохранили за собой свободу действий.

В этой бесконечной войне всех против всех, что было в порядке вещей для раннефеодальной Европы, когда заключались союзы и договоры, а затем, буквально на следующий день, они нарушались, когда вассалы давали клятву верности своему сеньору, а потом, с лёгкостью изменяли ей, идя войной против своего сюзерена, заключая договоры с его врагами, и меняя врагов на союзников, а союзников на врагов, в этой грызне и смуте, благодаря своей беспринципности, своей необычайной предприимчивости и удаче, особенно выдвинулся нормандец Райнульф Дренго. Пришло время, когда его войско, стало самым большим и влиятельным в регионе, и постоянно увеличивалось и усиливалось за счёт притока новых воинов с севера.

В 1022 году, смелый, дерзкий, хитрый и изворотливый Райнульф, когда пришло время, держа нос по ветру, с лёгкостью предал Пандульфа, открыв ворота Капуи перед армией императора Запада Генриха II.

В результате Пандульф, провёл два года в плену у императора. Вернувшись, желая получить контроль над всей Южной Италией, и не найдя никого лучше, Волк из Абруццо, вновь нанял на службу нормандцев Райнульфа Дренго, и с помощью его воинов, вернул себе Капую.

Прошло несколько лет, и снова Райнульф, с такой же лёгкостю, изменил Пандульфу, поддержав герцога Неаполя Сергия IV, в его войне против князя Капуи. В благодарность, герцог Неаполя, даровал Райнульфу графство Аверса, и в придачу, дал ему в жёны свою сестру.

Графство Аверса, стало первым, собственно нормандским владением в Южной Италии. И для нормандцев, этот день, стал величайшим днём с момента их прибытия в Италию – спустя тринадцать лет, у них появился здесь свой собственный феод. Свои собственные владения. С этого дня, они перестали быть сборищем чужеземцев, наёмников и бродяг. Земля, на которой они теперь жили, воевали, проливали свою кровь и кровь врагов, умирали за неё, отныне принадлежала им по праву. Переданная им по закону, с соблюдением всех вековых феодальных традиций. И отныне, земля, на которой они осели, перестала быть для них полем битвы, с пожарами, грабежами, насилиями, отныне она стала для них родным домом, который нужно развивать и обогащать… и, присоединять новые земли.

В 1034 году умерла жена Райнульфа, сестра герцога Неаполитанского. Вновь усилившийся Пандульф Капуанский, желавший взять реванш и видеть всех врагов своих униженными и мёртвыми, предложил Райнульфу новый союз против Сергия Неаполитанского. И в подтверждение своих чистосердечных обязательств, показывая ему, что, ну совсем не держит обиды на Райнульфа за его прежние измены, Пандульф, отдал ему в жёну свою племянницу, отец которой недавно стал герцогом Амальфи.

Перспектива от такого союза была налицо, и Райнульф, вновь с завидной лёгкостью изменил своему сюзерену Сергию Неаполитанскому, встав на сторону Волка из Абруццо.

Духовно сломленный таким вероломством, потерявший все свои владения, захваченные Пандульфом Капуанским, герцог Неаполя принял постриг и удалился в монастырь, горестно оплакивая свою злую судьбу.

А Райнульф, вновь став вассалом грозного и влиятельного герцога Капуи, значительно расширил и укрепил свои владения.

Пандульф, вернув себе власть, казнил сотнями. Его жадность обогащения и желание мести не знали границ. Грабежи, насилия, то, что он творил всё что хотел, наплевав на законы, вызывало ропот недовольства в городах Южной Италии. В ответ, Пандульф, с ещё большей извращённой жестокостью, казнил, арестовывал и отбирал владения.

Так уж велось в это буйное время, что усиление власти и деспотизм одного, вызывало протест, сопротивление и противодействие остальных. Молодой князь Салерно Гвемар IV, опираясь на поддержку некоторых городов, уже давно готовился к войне с Пандульфом. И тот, не заставил себя ждать, дал повод, вследствии своей похоти, изнасиловав родственницу Гвемара. Вновь на земле Южной Италии вспыхнула война. Война, которая шла с переменным успехом, так как нормандцы, которые составляли ударную часть обеих противоборствующих сторон, не желали лить свою кровь, и предпочитали попросту договариваться между собой.

В начале 1038 года, император Конрад II, по просьбе Гвемара IV, во главе армии, пришёл в Южную Италию, желая сам во всём разобраться, навести порядок и наказать виновных.

Пандульф, почувствовал тревогу, прислал в лагерь императора своего особо доверенного человека, с щедрыми и богатыми дарами. И, выказывая свою добрую волю, отдал в заложники своего сына.

Но Конрад II, убедившись в справедливости всех обвинений против Пандульфа, отказался вести переговоры с Волком из Абруццо. И в результате, после короткого и быстрого штурма, Капуя была взята имперскими войсками.

К тому же, Пандульф, к этому моменту, уже лишился лучшей, наиболее боеспособной части своего войска. Райнульф Дренго, с присущим ему звериным чутьём, уже заранее исхитрился встать на сторону победителей, принеся вассальную присягу Гвемару Салернскому. Сам Пандульф бежал в Константинополь, где тут же был арестован и брошен в тюрьму.

Гвемар, был торжественно возведён на престол Капуи императором Запада Конрадом II.

А Райнульф Дренго получил от императора подтверждения своего титула и владений. Император, собственноручно вручил ему копьё и знамя графства Аверса. Отныне Райнульф стал крупным землевладельцем, одним из могущественнейших военных предводителей во всей Италии и теперь, принадлежал к высшей имперской знати, подчиняясь через своего сюзерена Гвемара, лично императору Запада. И теперь никто, кроме императора, не мог отнять у него титул, земли и его права.

Казалось, что авторитет Райнульфа, среди норманнов Южной Италии, теперь неоспорим. Но…

В 1035 году, в Южную Италию, прибыли первые представители семейства, которым выпало самой судьбой, вписать может быть наиболее великие и славные страницы в историю покорения и завоевания нормандцами этих земель, и без преувеличения можно сказать – изменившие всю историю средиземноморского мира – братья Отвили.

Барон Олаф Бриан, тронув шпорами бока своего коня, послал его вперёд и поравнялся с Робертом Отвилем, губы которого шевелились, шепча ругательства по отношению к брату.

– Про Бьёрна что-то узнал?

Роберт, замолчав на полуслове, нахмурился, быстро взглянул в хмурое лицо старого барона, а затем поспешно опустил голову. За всеми своими горестями, злой на брата на то, что тот не пожелал даровать ему земли и титул, Роберт совсем забыл о просьбе Бриана. Он думал, как бы это так ответить старому барону, когда всадник, ехавший позади, громко закричал:

– Нас догоняют!

Роберт и Олаф быстро оглянулись, и стали смотреть на летящих к ним, в густом облаке пыли, всадников. Роберт потянул на себя, притороченный к седлу щит, и начал вытаскивать из ножен меч. Бриан, поудобнее перехватил копьё, жалея, что на нём надет только лёгкий кожаный доспех, а не испытанная во многих боях кольчуга. Ещё один Отвиль, младший брат Роберта Можер, соскочив с седла, наложил на тетиву лука стрелу. Пятеро остальных, спешившись, поспешно создали подобие строя, ощетинившись копьями и настороженно выглядывая из-за края щитов.

Бриан, вглядевшись в приближающихся всадников, поднеся руку к старым, но всё ещё зорким глазам, прикрывая их от слепящего солнца, сказал:

– Это Хэмфри. Клянусь печёнкой дьявола, это твой брат, Роберт!

Хэмфри Отвиль, осадил своего коня, шагов за двадцать до них. И, подняв руку, прокричал:

– Спрячь меч, Роберт! Я с миром!

Оставив своих спутников, Хэмфри приблизился к ним.

Роберт опустил щит, но руки с рукояти меча не убрал, настороженно глядя на своего старшего брата.

– Я с миром, Роберт. Я приехал просто поговорить.

– Говори, что хотел.

– Не держи зла на Дрого, Роберт.

– Да пошёл он… То же мне, брат называется!

– Он прав, Роберт. Когда мы – Гильом, Дрого, я и Готфрид, прибыли сюда, на эти земли, у нас не было ничего. Ха, две лошади на четверых. Ничего! Кроме наших мечей. Умение владеть которыми, мы желали продать кому-нибудь. Тому, кто заплатит подороже. А теперь мы владеем графством Апулия. Теперь, эта наша земля. Наш новый дом! И твой тоже.

– Жаль, что Гильом умер… Мир его праху. С ним, я сумел бы договориться. А Дрого…

– Не суди поспешно о Дрого, Роберт! Сначала сам покажи, чего ты стоишь. Докажи, что твоя удача велика. Больше чем у него! Сумей, как и мы, добиться в этой жизни всего сам! Докажи, что ты Отвиль! И тогда, Дрого будет более благосклонен к тебе, даст тебе землю, титул, власть. Даст то, чего ты заслужишь!

Роберт хотел ответить очередным ругательством по отношению к Дрого, но взглянув на роскошный плащ Хэмфри, из византийской материи, подшитый дорогими мехами, на большую серебряную пряжку на груди, на золотой перстень с драгоценным камнем на его пальце, и словно пришибленный смолчал, задумчиво опустив голову.

– Хорошо. Я последую твоему совету, Хэмфри, и докажу, что моя удача, больше чем у вас всех вместе взятых!

Хэмфри, улыбнувшись, удовлетворённо кивнул, а Роберт, не желая больше ни о чём разговаривать, поворачивал своего коня.

– Если ты удачлив Роберт, то ты выживешь и победишь, – произнёс Хэмфри в спину брату.

Олаф Бриан, придержав коня, подъехал к Хэмфри.

– Ты слышал что-нибудь о Бьёрне?

– За последнее время нет, старик.

Олаф, тяжело вздохнув, и весь словно как-то сжался в седле.

– Послушай… В той битве, полегло много славных воинов – Орм Рыжий, Тронгван Тронгванссон, Хромой Корк, Биртнот, Вилибальд, Торкель из Эрена, Оли Солённый…

– Ты видел… моего сына… мёртвым?

– Нет, старик, не видел.

– Тогда не говори о том, чего не знаешь! Мой сын жив! Я знаю это! Я верю в это! Я чувствую это!

– Дай то Бог, что бы оно было так, Олаф. Я убеждён, что если Бьёрн жив, то ты обязательно отыщешь его. Удачи тебе, барон Бриан!

Хэмфри, ещё долго стоял посреди дороги, глядя в след уезжающему брату, погружённый в свои думы. Улыбка, то трогала его губы, словно он вспоминал что-то приятное из далёких времён детства, то хмурь набегала на его лицо, когда он представлял себе, с чем и с кем предстоит столкнуться Роберту. «Ты, поспрашивай, узнай, Роберт, через что нам пришлось пройти, что бы стать графами на этих землях. Власть не упала нам с неба. Мы взяли её силой! Попробуй и ты, сам, чего-то добиться в этой жизни».

Глава вторая

У барона Танкреда Отвиля, было четырнадцать детей от двух браков. Старшие из них от первой жены Мориеллы, незаконнорожденной дочери герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного – Вильгельм, Дрого, Хэмфри и Готфрид, сопровождали своего двоюродного брата, герцога Нормандии Роберта, которого враги называли Дьяволом, а друзья и придворные Робертом Великолепным, в его паломничестве по святым местам. Ещё не старый Роберт, всего тридцати лет от роду, вдруг пожелал замолить все прегрешения и жестокости, совершённые им.

Герцог молился и каялся, и так они прошли всю Францию, Италию, долгое время пробыли в Риме, и через величественный Константинополь, дошли до Иерусалима. Но на обратном пути, герцог Нормандии умер в Никее, в Византийских владениях. Не пожелав возвращаться домой, братья Отвили добрались до Южной Италии и поступили на службу к Райнульфу Дренго.

Слишком независимые и дерзкие, держась сплочённо и вместе, они быстро приобрели влияние и уважение среди остальных нормандских рыцарей. И Райнульф Дренго, всегда жёстко борющийся за власть, остро ощутил угрозу со стороны братьев Отвилей, и поспешил от них избавиться.

Как раз в это время, византийцы готовили военную экспедицию, желая отбить у арабов Сицилию. Огромный флот византийцев, с армией, состоявшей из болгар, греков, мощного отряда варяжской гвардии легендарного Харальда Смелого, южноиталийских лангобардов (недовольных тем, что им пришлось служить византийцам), поначалу, по пути на Сицилию, прибыл в Салерно.

Князь Салерно Гвемар IV, уже ощущавший угрозу от толпы нормандских авантюристов, совершенно беспринципных, надоедливых, хищных, ищущих славы, подвигов и приключений, и никак не желающих жить мирной жизнью, с радостью предложил византийцам большой отряд молодых и своевольных норманнов, оставив, конечно же, при себе, графа Аверсы Райнульфа Дренго, и его наиболее верных сторонников.

С обещанием большого вознаграждения, нормандские воины, погрузились на корабли византийцев. Среди них были и братья Отвили. Райнульф Дренго, быстро и с радостью, поспешил отправить в неизвестность тех, кто представлял собой угрозу его власти.

Византийцы имели все шансы, чтобы выбить арабов с Сицилии, погрязших в междоусобных войнах, и овладеть островом. Их армия, под командованием полководца Георгия Маниака, до этого прославившегося рядом громких побед в Сирии, высадившись на острове в конце лета 1038 года, буквально сметала всё на свои пути. Арабские эмиры, враждующие между собой, не могли дать византийцам достойный отпор и организовать сопротивление. Под натиском византийцев, практически сразу пала Мессина. За ней крепость Рометта, защищавшая перевал, через который шла дорога на Палермо. В 1040 году византийцы осадили Сиракузы. В кровопролитной битве у Тройны, была наголову разгромлена арабская армия военачальника Абдулы, шедшая на выручку Сиракуз. Гарнизон города, поняв, что помощи они не дождутся, капитулировал. Греческое население, радостно встречало своих освободителей и сразу же организовало во всех церквях благодарственные молебны.

Казалось, что ещё немного, ещё один натиск, и владычеству сарацин на Сицилии придёт конец. Менее чем за два года была освобождена вся восточная часть острова. Но, вследствии придворных интриг, по наговору врагов и завистников, Георгий Маниак был отозван в Константинополь. Где сразу же был арестован и брошен в тюрьму. Его приемник на посту командующего, некий евнух Василий, оказался бездарным воякой, армия утратила боевой дух и начала отступать.

Масла в огонь подлили норманны, чьё недовольство зрело и росло ещё при Маниаке. Им, составляющим ударную силу войска, византийские военачальники запрещали вести войну так, как они привыкли. Дисциплина, которую Маниак пытался ввести в армии, вызывала у них ропот и скрежет зубов. То, как распределялась добыча, приводило их в гнев. Греческие военачальники, запрещали им грабить и мародёрствовать в захваченных городах. Это вообще, вызывало у северян бурю возмущения. Они не хотели понимать, что греческий город, в большинстве своём с греческим населением, освобождённый греческой армией, явно не предназначался для грабежей, поджогов, убийств и изнасилований.

Недовольство норманнов поддерживал и предводитель салернского войска, молодой лангобард Ардуйн.

И после отъезда Георгия Маниака, после начала отступления, после ряда поражений, норманны взбунтовались, их поддержали лангобарды из Салерно, и прихватив с собой часть варягов из личной стражи императора, бросив армию, они все отбыли на материк.

Братья Отвили, не сгинули на войне, как на то надеялся Райнульф Дренго, а наоборот, приобрели ещё больше славы, благодаря своей отваге и доблести, среди своих мужественных соплеменников. На привалах, у костров, только и разговоров было, как четверо братьев Отвилей, первыми взобрались на крепостную стену во время кровопролитного штурма Рометты. Из уст в уста передавался рассказ, как старший из братьев, Гильом, стащил с седла грозного эмира Сиракуз, а затем, одним ударом топора, развалил того от плеча до бедра. За что Гильом и получил прозвище Железная Рука.

Они прибыли как раз во время.

Аргир, сын Мелуса, унаследовавший мятежный дух своего отца, воспользовавшись ослаблением сил Византии, когда большое количество войск было отправлено на Сицилию, поднял лангобардов Южной Италии на новое восстание против ромеев.

Ослабленные гарнизоны византийцев, сдавали восставшим одну крепость за другой. А прибывших с Сицилии Ардуйна и вождей норманнов, среди которых особенно выделялись своей удачей и славой братья Отвили, встретили посланники нового катапана Михаила Докиана.

– Мне не важно, что там и как произошло у вас на Сицилии, – сладострастно раскинул сети лести Михаил Докиан. – К тому же, это чудовище Маниак, уже отплатил за все свои прегрешения.

Он принял их в своей огромной палатке, и нормандцы, уже многое повидавшие, всё же ещё дивились богатству и роскоши окружившей их. Дорогие ткани, меха, золотые и серебряные кубки и тарелки, искусно украшенные драгоценными камнями, переливающиеся в пламени не дымно чадящих смоляных факелов, а дорогих восковых свечей, манеры и умение держаться самого катапана, показующего себя в самом лучшем виде, расторопность и сноровка его многочисленных слуг, жарко пылающие жаровни, куда рабы щедро лили аравийские благовония, от чего палатка наполнялись приятными ароматами, кушанья и вино, сдобренное редкими и экзотическими специями – перцем, шафраном, имбирём, всё это произвело на них сильное впечатление.

Катапан продолжал сладкоречиво говорить и говорить, расспрашивая их о войне на Сицилии, дивился их мужеству и отваге, не скупился на лестные комплименты, и сытые, пьяные нормандцы, с благожелательными улыбками на лицах, внимали ему.

Узнав, что Ардуйн, в совершенстве владеет греческим, так как в своё время окончил греческую школу, Михаил Докиан перешёл в разговоре с ним на этот язык. Они сперва поговорили о Гомере и Плутархе, потом о философии и риторике, о догматах христианства, а затем, найдя много общего, продолжали увлечённо болтать на разные другие темы.

Нормандцы, ничего не понимая из их разговора, продолжали пить, есть и улыбаться.

Катапан обхаживал их пять дней. К их услугам, было всё – превосходное вино, отличнейшая еда, красивейшие женщины, подарки. Довольные лангобарды и северяне, – вот мол, как надо чтить воинов, жизней своих не жалевших во славу Византийской империи, – были довольны донельзя.

А сам Михаил Докиан, был доволен тем, что ему удалось переманить их на свою сторону. Особенно дружеские отношения, сложились у него с Ардуйном. Что ж, Ардуйн был опытным воином, лангобардом по крови, и мог послужить Византии, повести за собой остальных, в противовес этому мятежнику Аргиру. И катапан назначил Ардуйна, комендантом горной и неприступной крепости Мельфи, в Апулии. Одной из главных и важнейших крепостей на границе владений империи.

О-о-о, если бы Михаил Докиан только знал, какую ошибку он допустил!

Ардуйн, прибыв в Мельфи, во главе своих лангобардов и двух сотен норманнов под командованием братьев Отвилей, уже в марте 1041 года тайно отправился в Аверсу, где заручился поддержкой Райнульфа Дренго. Тот, как всегда держа нос по ветру, ожидая вновь погреть руки в начавшейся войне, дал Ардуйну ещё сотню нормандцев.

Вернувшись в Мельфи, Ардуйн обратился к вождям норманнов:

– Вы, храбрые и мужественные воины, всё ещё теснитесь на той земле, которую вам отвели! Ещё живёте как мыши по щелям! А многие из вас, вообще не имеют ничего! Ничего! Ни клаптика земли, которую вы могли бы назвать своей! Ныне настало время взяться за мечи, и отвоевать землю и богатства у изнеженных греков! Я буду вашим вождём! А вы, следуйте за мной! За мной! И я поведу вас, против мужчин, которые подобны женщинам, и живут в богатой и большой стране!

Громоподобным, восторженным рёвом сотен глоток, ответили нормандцы Ардуйну.

Так Мельфи примкнул к мятежу против Византийской империи.

Армия Ардуйна, боевую силу и мощь которой составляли нормандцы, быстро захватили у византийцев крепости Веннозу и Лавелло, и трижды за 1041 год разбила их войска.

Первый раз 17 марта на берегу реки Оливенто, у Венозы, вырезав всех варягов, которых катапан взял с собой из Бари и не пожелавших сдаться.

Второй раз летом, у Монтемаджоре, на том самом поле Канн, где их предшественники уже сражались с греками двадцать три года тому назад. Нормандцы и лангобарды по-прежнему уступали византийцам в численности, но теперь их войском командовал Гильом Железная Рука, а у греков не было талантливого Василия Боиоанесса. В самый разгар битвы, когда греки начали одерживать верх, больной, страдающий от лихорадки Гильом Отвиль, соскочил с носилок, кинулся в гущу битвы и привёл своих воинов к победе.

В встревоженном Константинополе решили спасать ситуацию. Михаил Докиан был отправлен на Сицилию, где должен был возглавить остатки византийской армии, а на посту катапана в Южной Италии его сменил Боиоанесс, но не тот великий Василий, а его сын. Новый катапан не привёл с собою подкреплений, так как ещё осенью прошлого года, в гавани Константинополя, по неизвестной причине, вдруг, сгорел весь имперский флот. И войска попросту не на чем было перевезти. А тут ещё началось восстание болгар, под предводительством Петра Деляна, и император Михаил IV отправился с армией туда. Боиоанесс решил, избегая прямых боевых столкновений с нормандцами и лангобардами, стремительным ударом обрушиться прямо на их логово – крепость Мельфи. Но восставшие не стали ждать греков за стенами крепости, а встретили их у Монтепелозо. Здесь, 3 сентября, они нанесли третье поражение византийцам, разгромив их и взяв в плен самого катапана.

Эти три победы восставших окончательно подорвали авторитет Византии в регионе. Бари, Монополи, Джовинаццо, Матера примкнули к восстанию, вырезав греческие гарнизоны. Пожар бунта разгорелся ещё шире.

Но тут, как это частенько бывает, в среде восставших начались разногласия. Лангобарды Кампании, избравшие себе в предводители Атенульфа, брата герцога Беневенто, не пожелали чтобы ими командовал Ардуйн. Их поддерживал князь Салерно и Капуи Гвемар IV, безусловно самый могущественный лангобардский правитель в регионе, который на прямую не участвуя в восстании, продолжая выказывать верность и преданность Византийской империи, поддерживал восставших. Амбиции князя Салерно умело подогревал граф Аверсы Райнульф Дренго. Ещё в Апулии действовало и большое войско лангобардов, под командованием Аргира, сына Мелуса. Раскол вносила и большая колония нормандцев в крепости Трое, нанятых для охраны византийских владений ещё катапаном Василием Боианессом, и обитавших здесь уже более двадцати лет. Они не хотели подчиняться каким-то выскочкам из Мельфи. Ни Ардуйну, ни тем более Отвилям.

Делегации, переговоры, вооружённые стычки и боевые столкновения шли всю зиму. Только в феврале 1042 года, на общем собрании, предводителем восстания был избран Аргир, сын Мелуса. Нельзя сказать, что эта кандидатура устраивала всех, но его избрание хотя бы притушило разногласия. Аргир был торжественно коронован в Бари, в церкви Святого Аполлинария.

А Райнульф Дренго, даже напрямую не участвуя в войне, сумел увеличить свои владения, получив некоторые захваченные у Византии земли – герцогство Гаэта и монастырь Монте-Гаргано. А его брат Асклетин, получил графский титул и стал сеньором Ачеренцы.

На данном этапе, вопрос о возглавлении восстания самими нормандцами, даже не рассматривался. И хотя с их мнением уже считались всё больше и больше, а их воинская сила внушала осторожность, страх и трепет, они как были, так и оставались пока лишь простыми наёмниками на службе у лангобардов.

Глава третья

В ответ на успехи восставших, в Константинополе, весной 1042 был освобождён из заключения Георгий Маниак. Получив должность катапана, он отправился в Южную Италию, дабы исправить сложившееся здесь для империи бедственное положение.

Ужасное лето 1042 года, надолго запомнилось уцелевшим жителям. Праведный в своём гневе Маниак, двигался быстрым маршем, уничтожая и сжигая всё на своём пути. Его воины убивали всех – стариков, женщин, детей, монахов и монахинь. Кого сжигали заживо, кого гроздьями вешали или распинали вдоль дорог, кого живьём закапывали в землю. Города Монополи, Матера, Джовинаццо, были разграблены, полностью разрушены, а их жители уничтожены.

Вдвое выше самых высоких людей, широкий в плечах, обладающий ужасной силой и твёрдым характером Маниак, с гневом, злостью и жестокостью душил восстание лангобардов в Южной Италии, желая ещё более прославиться и заслужить благосклонность императора.

Но снова, вследствии дворцовых интриг в Константинополе, Георгий Маниак был отозван с должности катапана. Уже раз доверившийся императорскому правосудию, этот гигант, мгновение подумав, пренебрежительно усмехнулся, а затем громко и грязно выругавшись, разодрал в клочки императорский указ. Стоявший перед ним, в окружении своей свиты новый катапан, задрожал.

– Так это ты, ничтожество, бледное и потеющие от страха, новый катапан? Червяк!

Громоподобный голос великана разносился далеко. От него закладывало в ушах и крутило в животе.

– Что, там не нашли никого получше? Ты, трясущееся от страха животное!

И ударом своего громадного кулака, Маниак сокрушил начальника стражи нового катапана. С проломленным черепом и сломанной шеей, тот отлетел в дальний угол палатки, и дёрнувшись пару раз в конвульсиях, затих. В воздухе повис тяжёлый запах испражнений.

– Что, мразь, обосрался? Слизняк! Все вы, ничтожные твари! Что, среди вас нет никого, кто бы осмелился напасть на меня? Тьфу, на вас!

Новый удар, и ещё один, подогнув колени, упал с проломленной грудью. Стукнув головами двух патрициев, Маниак убил их на месте. А евнуху, писцу и переводчику, быстро, двумя руками, скрутил шею.

– Твари! Гниды! Ничтожества! Эй, воины, кто там есть? Тащите эту падаль отсюда!

Трясущегося нового катапана выволокли из палатки.

– Что с тобой сделать, а? – громадный Маниак, грозно возвышался над жертвой. Тут его взгляд упал на большую кучу конского навоза, сваленного у коновязи. – А-а-а! Ты наверное голоден? Прости мои неучтивые манеры, благородный патриций. А ну-ка, окажем радушие и гостеприимство и накормим нашего гостя!

Толпа офицеров и воинов становилась всё гуще. И если кто-то и был недоволен действиями своего командующего, то не смел выказывать своё недовольство открыто. Под одобрительные возгласы толпы, Маниак схватил патриция за ноги, и сунул головой прямо в кучу навоза.

– Жри, тварь! Эй, вы, помогите нашему любезному гостю. Я хочу, чтобы он досыта наелся!

Подбежавшие воины, смеясь, забавляя себя шуточками и оскорблениями в адрес патриция, забили рот, нос, уши незадачливого катапана навозом. Они всё продолжали пихать его в него, даже когда он, задохнувшись, умер.

– Хорош! Жаль, что нельзя эту падаль, в таком виде отправить в Константинополь!

И тут, кто-то из толпы воинов, крикнул:

– Да здравствует император Георгий! Да здравствует император Георгий!

Этот одинокий крик, сначала поддержал один, потом десяток, сотня, и вот вскоре, уже несколько тысяч людей орали во все глотки:

– Да здравствует император Георгий! Vivat! Веди нас, император! Веди! На Константинополь! Всем забьем рты дерьмом! Веди!

Как передают очевидцы, поначалу, этот гигант, даже растерялся, может быть, уже раскаиваясь, за свою опрометчивую вспышку гнева. Но затем, увидев, как всё больше и больше людей выкрикивают его имя, прославляя его, встал, горделиво выпрямившись, сложа руки на груди.

Откуда-то принесли лавровый венок, и Маниак, склонив голову, позволил возложить его.

– У нас нет пурпурных кампагий (высокие башмаки, присвоенные царскому званию в Византии) и пурпурной мантии, о, император. Но мы добудем их тебе в Константинополе!

Византийцы свернули все действия против восставших в Южной Италии, и начали поспешно готовиться к походу на столицу империи. И наплевать им было на то, что ободрённые бездействием армии противника, лангобарды и нормандцы, начали возвращать себе утраченные позиции. Не остановило Маниака и известие, что восставшие осадили приморский город-крепость Трани. Единственный город, который все эти годы, несмотря на все перепитии борьбы, сохранял верность Византийской империи.

Наняв корабли, армия Маниака пересекла Адриатику. В пожаре войны запылала Македония, Греция, Болгария. К Маниаку, ободрённые успехами его армии, присоединялись всё новые и новые войска. Города открывали перед ним ворота. Громя тех, кто отказывался ему покориться, войска Маниака упорно шли вперёд, приближаясь к Константинополю.

Император Константин IX Мономах, выслал к Фессалоникам новую армию под командованием евнуха Стефана Севастофора.

С лёгкостью, присущей великим и талантливым военачальникам, Маниак разгромил армию евнуха. Казалось вот он, вожделенный Константинополь и императорская корона! Но в самом исходе победоносной битвы, Георгий Маниак был убит подосланными убийцами.

Стефан Севастофор, быстро собрав свои войска, разгромил приспешников Маниака, подавил остатки мятежа. Взятых в плен, ослепляли, рубили им руки и ноги, жестоко казнили, в назидание остальным.

Глава четвёртая

Нормандцы не особо любили осаждать и штурмовать крепости, а предпочитали стремительный рейд, дерзкий набег, битву в поле, где можно было прославиться и захватить добычу. А стены Трани были высоченными, укрепления мощными… Надежду на успех штурма в них вселяли только большие осадные башни, построенные захваченными в плен греческими инженерами. Нормандцы и лангобарды дивились искусству греков, восхищаясь всеми хитроумными устройствами башен. А тут ещё, греческие умельцы изготовили и огромные стенобитные и камнемётные орудия. Такие большие, какие большинство из них и в глаза не видывало, хотя и повоевали они на своём веку не мало.

– Да с такими малышками, ха, мы и не заметим, как перескочим через стены! А город-то богатый! Там, за его стенами, есть чем поживиться!

– Да, добыча это славно! Видели, как в битве у Монтемаджоре, Хэмфри Отвиль всунул в пузо одного сирийца меч, а оттуда посыпались золотые монеты. Вот бы мне найти такого…

– Болван! Не из пуза посыпались монеты, а из кожаного пояса, который Хэмфри разрезал своим мечом, – здоровяк Гуго Тубо, знаменитый своей силой, тем, что одним ударом кулака валил наземь быка и страшный в бою со своим тяжеленным боевым молотом, презрительно сплюнул в костёр.

Его оппонент, высокий и стройный, молодой нормандец Синибальд, вскочил на ноги, и, тряхнув своими длинными, светлыми волосами, тихо, с издевкой, сказал:

– Ты хочешь сказать, Гуго, что я лжец? Да я сам видел…

Гуго Тубо, через пламень костра, настороженно смотрел на Синибальда, нащупывая рукой рукоять своего молота.

Их вот-вот готовую начаться ссору, остановил сидевший рядом старик, с морщинистым лицом, покрытым шрамами, и с длинными седыми усами, падающими на грудь.

– Золото, это хорошо. Но не всегда оно приносит добро. Хотите, я вам расскажу о золотом кольце Локки, приносящем смерть?

– Давай, Визигис, расскажи. Ты стар, и уже не можешь участвовать в битвах, но мы ценим тебя за твой дар скальда. Давай, рассказывай, – не спуская глаз с Синибальда, проговорил Гуго.

– Сядь, молодой Синибальд, сын Одрика. Сядь, и я начну рассказ.

Синибальд, несколько поколебавшись, убрал руку с рукояти меча, и подогнув свои длинные ноги, сел, пододвинувшись ближе к костру. Ему тоже было очень интересно послушать занимательные истории, множество которых знал старый Визигис.

– Это произошло в давние времена, когда боги, вынуждены были сами добывать себе пропитание, и были простыми охотниками. В стране Карелы, в дремучем и тёмном лесу, возле грозно шумящего водопада, как-то проходили Один и Локки. У воды, зажмурив глаза и пожирая пойманную рыбу, сидела большая выдра. Локки, из пращи метнул камень, и убил её. Довольные охотничьей удачей, боги пошли дальше и к ночи добрались до хижины одного знаменитого чародея, известного по всем землям и народам, и попросились к нему на ночлег. Перед тем как сесть за стол и отведать пищи, выставленной хозяином, они показали ему убитую выдру. И тут, кудесник узнал в ней своего сына, знаменитого охотника, который умел обращаться в различных зверей и в таком виде охотиться на зайцев или ловить рыбу. Гневу чародея не было предела! За стенами хижины, поднялась страшная буря, с громом и молниями! Сильный ветер, вырывал с корнями вековые деревья и носил их по воздуху! Огромные валуны, с грохотом обрушивались в воду! Чародей настолько разъярился, что забыв законы гостеприимства, захотел предать Одина и Локки смерти. Но Один, упросил его не делать этого и пообещал дать ему столько золота, сколько уместиться на шкуру выдры. Локки отправился в лес, буря не стихала, но ему, удалось поймать гнома, которому была известна тайна кладов. Найдя сокровище, он вернулся и отдал всё золото волшебнику, а себе оставил только одно-единственное, небольшое колечко. Оно приносило счастье всем, кто носил его. Но злой чародей, узнал об утаённом кольце и наложил на него проклятье. И теперь, горе тому, кто найдёт это кольцо! Отныне оно стало приносить только смерть.

Долго, зачарованные рассказом Визигиса, молча сидели норманны. Первым нарушил молчание Синибальд. Он вытянул вверх руки, хрустнув костями и мечтательно закатив глаза, сказал:

– Вот бы мне найти такого гнома, которому известны все тайные клады. Эх, я бы тогда!..

– А где сейчас это кольцо Локки? – пытаясь улечься поудобнее спросил Гуго Тубо.

– Не знаю. Говорят, что где-то есть, в одном из семейств, живущих у заснеженных фьордов Норейга. Передаётся от отца к сыну… И все, кто обладает этим кольцом, гибнут на поле битвы.

– Ха, не так уж и плохо погибнуть в бою. И славно, чтобы скальды воспевали твои подвиги. Это лучше, чем подыхать от старости или от болезни дома, на соломе.

– Визигис, а расскажи о несчастной любви Гаральда Смелого, отвергнутого Эллисивой, дочерью конунга руссов Ярослава. Ведь все скальды, от берегов Норвегии до Сицилии знают эту историю.

– Ха, ты ещё молод, Синибальд, это для тебя Гаральд герой сказаний, а я, сражался рядом с ним, плечом к плечу, на Сицилии. Он молод, но уже успел прославить себя как герой! О его подвигах, битвах и сражениях, а не только о несчастной любви, поют все скальды!

– Ну и что с того?! Расскажи, а, Визигис?

Неожиданно, необычайно яркое зарево озарило половину ночного неба.

– Что это?

– Что-то горит!

– Да ведь это у нас в лагере!

– Скорее туда!

Со всех сторон норманны бросились к огромному очагу пламени, и в недоумении остановились, когда увидели, что жарко пылают осадные орудия и башни, изготовленные греками.

– Кто это сделал? – среди воинов показалась высокая фигура Гильома Отвиля, шедшего в окружении братьев.

– Где караульные?

– Вот один лежит, Хельм из Орбека. Кто-то перерезал ему глотку.

– А Вульфу Одноухому проломили череп.

– Где греки?

– А-а-а, это они! Я знал, что им нельзя доверять! Скорее туда!

Но в палатке, которую занимали греки-инженеры, норманны нашли трупы. Были убиты все – главный над греками Кенос Стратакос, его сын Маврикий, и остальные.

– Кто это сделал? – норманны, заходя один за другим в залитую кровью палатку, чесали бороды и затылки.

Недоумение их ещё больше усилилось, когда они узнали, что исчез их предводитель Аргир, сын Мелуса. А с ним и его наиболее верные сторонники из числа лангобардов.

– Где он? Убит? Разыщите его! – как-то самой собой так сталось, что Гильом Отвиль стал всем распоряжаться и отдавать приказы.

Нормандцы и оставшиеся в лагере лангобарды, перестали вообще что-то понимать, когда выяснилось что Аргир, ночью, тайно покинул лагерь. Вскоре выяснилось, что Аргир перебежал к грекам.

С времён тех событий, прошло уже более 900 лет, но до сих пор причина измены Аргира так и не выяснена.

Кто говорит, что он получил от агентов Византии крупную взятку и личное заверение императора, что станет катапаном. Но не сейчас, а потом, в будущем.

А кто и поговаривает о том, что Аргир уразумел, что норманны представляют для лангобардов гораздо большую угрозу, чем Византия. Первоначально, пришельцы с севера поддерживали и перенимали южноитальянские обычаи и традиции, но теперь, опираясь исключительно на военную силу, они стали всё более насаждать свои порядки и вводить свои законы.

Как бы то не было, но Аргир переметнулся к грекам, и восставшие вновь остались без предводителя.

Глава пятая

Лишившись предводителя и осадных орудий, обескураженные норманны отступили от Трани. Позади них тащилось небольшое войско лангобардов, видя злые лица грозных северных воинов и слыша недовольный ропот своих вчерашних союзников.

Маленький двор замка в Мельфи, едва смог вместить всех норманнов. Все собравшиеся понимали, что надо избрать нового вождя. Но кого? Не было у нормандцев больше доверия к лангобардам. То тут, то там, раздавались злые голоса:

– Продажные, изнеженные псы!

– Твари!

– Шлюхино отродье!

– Где Ардуйн? Сбежал, подлый червяк!

– Да, видите ли, с ним обошлись не по заслугам, когда мы избрали Аргира.

– На горе мы избрали себе этого продажного лангобардского пса! На горе!

– А, Атенульф, брат герцога из Беневенто, что, лучше? Этот чёртов Аргир, подарил ему захваченного нами… Нами! В битве у Монтепелозо катапана Боиоанесса. А что сделал Атенульф? Получил выкуп за катапана и сбежал, присвоив себе всё золото!

– Нет веры больше этим продажным лангобардам!

– Смерть им!

– Смерть!

Долго покричав таким вот образом, нормандцы пришли к выводу, что им надо избирать предводителя из своей среды. Такого же по крови и по духу нормандца. Но кого?

– Гуго Тубо! – кричали одни.

– К дьяволу твоего Тубо! – отвечали им другие.

– Рольфа Рыжебородого!

– Этого коротышку? Найдём себе вождя и получше!

– Барона Синибальда!

– Да этот старый, беззубый пердун, годиться только на то, чтобы портить воздух!

– Может граф Аверсы Райнульф Дренго?

При помощи двух воинов, влез на перевёрнутую телегу, старый Визигис. Он поднял руку, показывая, что хочет говорить. Всё войско знало этого старика, ценя его опыт и острый ум. Ропот постепенно стих.

– Собратья! Воины! Друзья, мои! – в наступившей тишине, слабый, старческий голос Визигиса был слышен всем. – Я – стар, но благодаря этому, своему треклятому возрасту, много чего повидал. На своём веку, я видел многих вождей – славных и удачливых, жадных и глупых, отважных храбрецов и жалких трусов. Многих. И сейчас мне кажется, что со времён битв под Сиракузами, Монтеманджоре и Монтепелозо, среди нас есть только один достойный, тот, кто и в дальнейшем поведёт нас в битвы. Я веду речь о Гильоме Железная Рука!

Несколько мгновений тишины, сменились громогласными криками:

– Отвиль!

– Отвиль!

– Отвиль!

Кандидатура Вильгельма Отвиля устраивала не всех, но, так или иначе, надо было кого-то выбирать. Особо рьяных из недовольных, оттеснили и заставили замолчать воины, действовавшие по приказу Дрого Отвиля.

– Отвиль! Отвиль! Отвиль! – продолжали выкрикивать нормандцы.

Из города, от руин языческого храма Аполлона, быстро притащили несколько мраморных глыб, и Вильгельм Отвиль, в окружении своих братьев, под одобрительные крики толпы поднялся на возвышение.

– Воины! Храбрые воины! Благодарю вас за честь, оказанную мне! Вот моя рука и вот мой меч, и клянусь вам, что я не вложу его в ножны, до тех пор, пока мы не отвоюем для себя эту прекрасную землю!

– Веди нас!

– На греков!

– На врагов!

– Веди нас, Гильом!

– К победе!

Вперёд вновь вышел старый Визигис.

– Я предлагаю, нашего предводителя всех норманнов Апулии, наделить титулом графа.

– Да! Да! Да!

– Утрём нос Райнульфу Дренго!

Так, в сентябре 1042 года, Вильгельм Отвиль был избран графом Апулии.

Глава шестая

– Графы не могут существовать сами по себе, – Дрого Отвиль, задумчиво крутя в руках чашу, посмотрел на брата.

Вильгельму нездоровилось. Прошло напряжение последних часов, и сейчас его вновь трепала лихорадка. Несмотря на тёплый сентябрьский вечер, он зябко кутался в подбитый мехами плащ и протягивал к очагу мёрзнущие руки.

Хэмфри, склонив голову, беспокойно вышагивал по залу.

Готфрид с любопытством смотрел на старшего брата, словно пытаясь понять – каково это быть графом?

– У нас есть наши рыцари, – наконец отвернувшись от чарующих языков пламени, проговорил Вильгельм.

– Сколько? Всего около двух сотен?

– Этого мало! – остановившись и посмотрев на старшего брата, сказал Хэмфри.

– Но они все пойдут за нами… Я хотел сказать, за Вильгельмом… И… Умрут… За нас… Они на мече поклялись нам в этом. То есть, Вильгельму…

Все три брата, одновременно, смотрели на мямлившего эти слова Готфрида.

– Наших врагов, намного больше чем нас. Греки пока отступили, и это нам на руку. Лангобарды, после измены Аргира, бегства Атенульфа и Ардуйна, разобщены. Но рано или поздно, среди них появится новый вождь, и тогда они всем скопом навалятся на нас.

Вильгельм, произнося эти слова, потирал немеющие пальцы.

– Надо не допустить усиления лангобардов! – порывистый Хэмфри посмотрел прямо в глаза старшему брату.

– Как?

– Мы обложим их тяжкой данью, распустим ополчение городов, пошлём гарнизоны в их крепости.

– Где ты возьмёшь людей, для того чтобы отправить их во все города лангобардов? Ведь как сказал Дрого, у нас всего около двухсот рыцарей.

Дрого, поставив чашу на стол, подошёл к братьям.

– Надо взять заложников среди лангобардов. Самых знатных и богатых. Самих или членов их семей. Лучше всего, их детей. И тогда, если эти скоты посмеют напасть на нас, мы перережем всех заложников. Пусть твари, трижды подумают, прежде чем подымать против нас восстание.

– Отличная мысль!

– Согласен!

– Молодец Дрого!

– Я сам займусь этим.

Вильгельм, протянув руку, потрепал Дрого по плечу.

– Молодец. С лангобардами вроде как решили… Но вот что делать с греками. Они засели в своих городах, и нам надо выбить их оттуда. Но надо, если мы хотим прочно обосноваться на этих землях. Императоры в Константинополе никогда не смирятся с нашим господством здесь. Рано или поздно они пришлют новую армию, и тогда…

– Да, тогда одним нам не выстоять.

Все четыре брата вновь погрузились в размышления. Мысль о том, чтобы попросить помощи у Райнульфа Дренго, отпала сразу.

Первым из задумчивости вышел Хэмфри.

– Граф, это одно из звеньев вассальной цепи, которая связывает императора или короля, через герцогов и младших баронов, с самыми последними из крестьян. Нам надо найти себе сюзерена.

Трое братьев, с удивлением смотрели на Хэмфри, не ожидая от него таких познаний и высокопарных слов.

Хэмфри смущённо улыбнулся.

– Я просто вспомнил слова, которые мне читал из книги один монах.

– Что за монах?

– Грек. Он служит у меня писцом и переводчиком. Весьма образован.

– Да, как бы то ни было, но, похоже, что твой монах прав.

– Снова кому-то подчиняться?! Не желаю! – злой Готфрид сложил руки на груди.

– По-другому нам не выжить, Готфрид. Ни как. Это… Вынужденная мера.

– Тогда, кто? – спросил Дрого.

– Я вижу только одного… Гвемара Салернского.

– Твою мать!

– Может кого другого?

– Нет, братья мои. Нет. Гвемар, князь Салерно, герцог Амальфи, князь Капуи. Он самый могущественный владетель в этих землях. Мы должны будем подчиниться ему.

– Кровь Христова! Снова лангобардская собака!

– Мудро Вильгельм, мудро. Мы принесём вассальную присягу Гвемару Салернскому, но на наших условиях. И если он не примет их, то тогда война.

– Я думаю, что до этого не дойдёт. Гвемар понимает, что без нас ему снова, как последней шлюхе придётся ложиться под византийцев, а он этого, ой как не хочет. К тому же, я думаю, что Дренго нам поможет.

– С чего это вдруг, этому ублюдку нам помогать?

– Да почти по той же причине. Без нас, его сожрут лангобарды.

– До этого ведь не сожрали?

– Райнульф Дренго уже не тот. Хватка уже не та. Ему сейчас не до битв и походов. Он сыт и только и думает, как удержать завоёванное. Ты, Готфрид, отправишься к нему, отвезёшь богатые дары и попросишь о поддержке. Он согласиться. А ты, Хэмфри, отправишься к Гвемару и передашь ему наше предложение. На тебе Дрого, знатные лангобарды Апулии.

Польщённый Гвемар Салернский, взвесив все за и против, принял предложение нормандцев из Мельфи. Он вёл тяжёлую войну с греками, и с выпущенным ими на свободу Пандульфом, Волком из Абруццо, которого византийцы щедро снабдили средствами для борьбы за Капую, и как никогда нуждался в помощи и поддержке.

В конце года, Гвемар, в сопровождении графа Аверсы Райнульфа Дренго и большой свиты, прибыл в Апулию. Собравшиеся со всей Южной Италии нормандцы, провозгласили Гвемара IV Салернского герцогом Апулии и Калабрии, и он, торжественно, при большом стечении народа, принял из рук Вильгельма Отвиля герцогскую корону. Гвемар подтвердил графский титул Вильгельма Отвиля и принял он него вассальную присягу. И в знак заверения и дружбы, может быть в знак признательности, Гвемар, отдал в жёны Вильгельму Отвилю, свою племянницу Гвиду.

На правах герцога он разделил на двенадцать баронств, среди нормандских вождей, те земли в Апулии, которые они уже захватили, и пообещал им во владение те, которые они завоюют в дальнейшем, заявив таким образом, что война продолжится до тех пор, пока последний византиец не будет изгнан с италийского полуострова.

Граф Апулии Вильгельм Отвиль, взял себе в вечное владение Асколи, а его брат Дрого – Венозу.

Старый Райнульф Дренго не был бы самим собой, если бы не извлёк из всего этого выгоду. Хватка у него была ещё крепкая. Формально он не являлся бароном Апулии, но был слишком могуществен, чтобы можно было, вот так, просто, задвинуть его. Да и дары, с которыми к нему ездил Готфрид Отвиль, подразумевали собой это… Райнульф получил во владение в Апулии приморский город Сипонто и земли, прилегающие к монастырю Монте-Гаргано.

Сама неприступная крепость Мельфи осталась в общем владении всех нормандских вождей в Апулии. Стала оплотом, откуда нормандцы продолжили осуществлять завоевательные походы и грабительские набеги, и куда они свозили захваченную добычу.

Глава седьмая

Роберт, сидя в седле, мрачным взглядом осматривал эти земли – убогие клочки крестьянских наделов, их неказистые хижины, сложенные из грубо отёсанных камней и укрытые камышом, некогда цветущие, а ныне запущенные рощи и сады, возвышающиеся кое-где сторожевые башни. Встречные крестьяне, или быстро убегали в тень дремучих деревьев, или опасливо и осторожно осматривали их с высоты холмов.

– Что думаешь делать, Роберт? – также осматривая окрестности, спросил барон Бриан.

Роберт поморщился.

– Не знаю. А ты?

– Я? Я буду продолжать поиски своего сына.

– Пять лет прошло, старик. Пять лет. Если бы твой сын был жив, он непременно дал бы о себе знать.

– Бьёрн жив! Слышишь, он жив! И я найду его!

– И где ты собираешься его искать?

Теперь настал черёд барона Бриана поморщиться и склонить голову.

– Не знаю, – едва слышно прошептали его губы.

– Вот и я, не знаю.

Роберт был седьмым ребёнком Танкреда Отвиля и его шестым сыном. Маленькое поместье отца в Нормандии на полуострове Котантен, не могло вместить всех его наследников. Четверо старших сыновей – Гильом, Дрого, Хэмфри, Готфрид, – облегчая отцу задачу, уехали в поисках славы и богатства. Отец умер, и сейчас делами на землях Отвилей в Нормандии заправлял пятый сын Танкреда – Серло. А Роберт был старшим ребёнком старого барона от его второго брака, с ещё одной незаконнорождённой дочерью герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного – Фрезендой. Серло неодобрительно относился к единокровным братьям, хотя и почитал свою мачеху. А тут ещё мятеж баронов Нормандии, против герцога Вильгельма Бастарда, который приходился Роберту двоюродным племянником, и в который он неосмотрительно ввязался. Герцог Вильгельм, опираясь на силы короля Франции и герцога Фландрии, разбил мятежников, и Роберт вынужден был покинуть родные места. Надежда на братьев, ставших баронами и графами в Апулии, не оправдалась, и он действительно не знал сейчас что ему делать и куда податься.

– Смотри, что-то горит! – окрик барона Бриана вывел Роберта из мрачного ступора.

В стороне от дороги, за высоким холмом, покрытым густыми зарослями, высоко в небо поднимался столб чёрного дыма.

– Посмотрим?

Бриан кивнул, и подозвав оруженосца, поспешно облачился в кольчугу и надел на голову шлем.

– Возьми копьё, Роберт.

– Без надобности. Щит и меч, этого достаточно.

У подножия холма им пришлось спешиться, так как лошади не могли преодолеть крутой подъём и дремучие заросли. Оставив двоих стеречь лошадей, они стали подыматься в гору. Непроходимый кустарник, корни, выступающие из земли, переплетённые ветвями и кронами деревья, непролазные побеги плюща, всё это затрудняло подъём и они основательно взмокли, пока добрались до вершины холма.

Внизу, на берегу небольшого ручья, лежало маленькое крестьянское селение, вернее раньше лежало, а сейчас убогие домишки крестьян жарко горели, а среди домов, сгоняя крестьян в одну кучу, таща то упирающуюся козу, то дико визжащих свиней, деловито сновали воины. Четверо из них, загнув об плетень одну из крестьянок, по очереди сноровисто насиловали её, гогоча и отпуская шуточки.

Роберт стоял и смотрел на происходившее, как тут, краем глаза заметил какое-то резкое движение в густых зарослях орешника. Раздался предупредительный крик барона Бриана:

– Берегись!

На Роберта, размахивая над головой большим, обоюдоострым топором, выскочил кто-то, голый по пояс. За свои тридцать лет жизни, Роберт достаточно повоевал и был опытным воином. Он уклонился от топора и встретил нападавшего ударом щита. Другой бы, от мощнейшего удара наделённого большой физической силой Роберта отлетел бы прочь, или вообще бы сдох, а этого здоровяка удар только остановил. Роберт уже занёс меч, чтобы проткнуть незащищённую грудь противника, но раздумав в последний момент, просто нанёс удар рукоятью меча по голове. Глаза противника закатились под лоб и он рухнул у его ног.

Ещё четверо атаковали их. Можер, отступив за спину Бриана, послал в нападавших пару стрел. Старый барон, укрываясь за щитом, копьём проткнул одному бедро. Второго достала стрела Можера, воткнувшаяся в горло. Роберт, отбив щитом меч ещё одного, сильным ударом ноги сбросил того с холма. Последний из противников, хищно и злобно скалясь, затравленно озираясь, прикрывшись щитом, медленно отступал.

Короткая схватка на вершине холма, привлекла внимание воинов, грабивших селение. Оставив своё приятное и прибыльное занятие, поручив четверым охранять согнанных в кучу крестьян, дюжина из них быстро поднималась наверх.

С этой стороны склон холма был более пологим и расчищен. Кроме высокой травы, ничего не замедляло подъём воинов. Роберт подумал об отступлении, нет о бегстве, но прикинув то, как они будут пробираться через густые заросли и станут лёгкой добычей врага, отбросил эту мысль.

– Можер, ты со мной?

С пренебрежительным прищуром глядя на идущего противника, Можер улыбнувшись, ответил:

– До самой смерти!

– Меня можешь не спрашивать, – барон Бриан, оглянувшись, осмотрел своих троих людей. – Я сражался рядом с твоим отцом, бок о бок, когда тебя ещё и на свете то не было.

– Тогда, пора!

Стрела пущенная Можером воткнулась перед ногой предводителя противников, который выделялся красным плащом на плечах и золотым торквесом (украшение из перекрученной проволоки) на шее, и вынудила того остановиться.

– Кто вы и зачем напали на моих людей? – крикнул он.

– Я Роберт Гишар, – по наитию, словно кто-то подсказывал ему, Роберт не назвался своим родовым именем. Хотя, полное название владений их семьи, отцовского замка, звучало Отвиль-ла-Гишар. Но Отвили были широко известны на этих землях, а вот второе название мало кто знал. – Мы защищались. Твои люди первыми атаковали нас.

– Как там мой друг Серулло? Зачем вы убили его?

Роберт не сразу сообразил, о ком его спрашивают. А когда понял, опустил глаза и посмотрел на тело того воина, который первым атаковал его, и лежавшее чуть поодаль.

– Дышит. Крепкая, однако, у него башка.

– Моли за это всех ангелов небесных, Роберт Гишар. Если бы вы убили Серулло, я бы жестоко казнил вас. А так, вы можете оставить нам всё своё оружие, доспехи, всё ценное, что есть у вас, и проваливать. Я сегодня добрый.

Стоявшие внизу воины, поддержали слова своего предводителя, одобрительным смехом. Но все их смешки, перекрыл громкий хохот Роберта. Смеясь, он подошёл к поверженному Серулло, всё ещё валяющемуся без сознания, и приставил ему к горлу меч.

– Тебе нужен твой Серулло? Или может тебе отдать только его голову? А может сначала руки, затем ноги, а уж после, голову?

От смеха Роберта, его слов и действий, улыбки быстро сползли с лиц противников.

– Не зли меня! – проорал вожак противника.

– А то, что? Убьёшь меня? Но сначала сдохнет твой Серулло. Иди сюда, и если он тебе так нужен, то сразимся. Один на один. Если победишь ты, то мои люди сдадутся…

– А вот это уж, хренушки, – прошептал старый барон Бриан.

Можер едва заметно, отрицательно покачал головой.

– А если победа будет за мной, то твои люди дадут нам уйти.

Не раздумывая ни мгновения, предводитель противника, отстегнул пряжку державшую плащ, и стал подыматься вверх.

– Я согласен.

Они стали один против другого, в чём-то даже похожие – примерно одного возраста, оба высокие, светловолосые, красивые, – меряясь взглядами. В обоих была смелость. В Роберте – спокойная и уверенная. В его противнике – дерзкая и бесшабашная.

– Назовись, как тебя звать. Я должен знать, кого убиваю.

– Справедливо. Я Ричард Дренго.

Глава восьмая

В июне 1045 года, в своём замке, умер один из первых нормандцев, ступивших на эту землю, знаменитый и прославленный Райнульф Дренго.

В Аверсу, почтить его память и проводить в последний путь, прибыло множество нормандцев со всей Южной Италии. Даже было объявлено перемирие, и на тризне, за общими столами, сидели те бароны и рыцари, которые сражались по разные стороны.

Священники возносили молитвы за упокой его души, скальды пели песни, прославляющие Райнульфа, о его жизни и деяниях, а присутствующие норманны, шумно и с восторгом восхваляли умершего графа, говорили в его честь хвалебные речи, гордились им. Всех восхищала его непомерная удача – он прибыл на эти земли гол и нищ, только с мечом в руке, а стал одним из самых могущественных и богатых властителей в регионе. Особенно понравилась всем виса старого Визигиса:

Эта виса вызвала восторг, передавалась из уст в уста, воспаляя воображение молодых рыцарей, и заставляя старых воинов, воинственно и молодцевато разглаживать бороды.

А в начале следующего, 1046 года, Хэмфри Отвиль, перепрыгивая через ступени, влетел на самый верх башни замка в Венозе. Двое телохранителей, охранявших покой правителя этих земель, расступились, узнав бегущего.

– Дрого! Дрого! Вильгельм умирает!

Дрого Отвиль, услышав крик брата, подошёл к большому распятию на стене и зашептал молитву.

– Не время молиться! Надо что-то делать!

– Что? Я не всемогущ и не властен над жизнью и смертью. Если Гильом умирает, то я помолюсь Господу нашему, чтобы он принял его грешную душу.

– Нет, Дрого, нет! Тысяча чертей, нет! Молитвой тут ничего не сделаешь!

Прошло три с половиной года, с момента избрания Вильгельма Отвиля графом Апулии. За это время, непрекращающаяся война с Византией, шедшая с переменным успехом и не дававшая перевеса ни одной из сторон, внутренние бунты и мятежи среди своих, нормандских баронов, да и старая, проклятая лихорадка, подкосили некогда могучее здоровье Вильгельма Железная Рука. Тут ещё поражение в битве под Таранто, которое нормандцы понесли, столкнувшись с византийским войском чёртова Аргира. Власть Отвилей в Апулии пошатнулась, и казалось, что совсем померкла их удача, и закатилось солнце их славы.

– Что ты предлагаешь?

– Надо удержать Апулию в наших руках!

– Ты знаешь, что надо сделать, но не знаешь как. Я прав?

– Я… Я… Да я…

– Где Готфрид?

– В Асколи. Рядом с умирающим Вильгельмом.

– Это плохо. Нам надо всем собраться вместе. Надо перевезти Вильгельма сюда.

– Но это убьёт его!

– Он и так умирает, и как мне говорили, не протянет до весны. Сам Гильом, будь на нашем месте, поступил бы также.

– Ладно. Согласен. Что ещё можно сделать? – и Хэмфри энергично потёр лицо, а затем взъерошил свои густые, льняные волосы.

Дрого ждал, сидя в кресле и посматривая на брата.

– Гильом, ах Гильом… Будь он на нашем месте… Он бы поступил… Надо подкупить всех этих наших баронов! Заслать им подарки! Надо сделать так, что когда они начнут орать, выбирая нового графа Апулии – они выбрали тебя! Тебя, брата и приемника Вильгельма!

– У нас, у Гильома, у тебя, у меня, у Готфрида, хватит золота и серебра, чтобы купить всю эту жадную свору? Тебе не хуже моего известны их волчьи аппетиты.

– Да я всё готов отдать!

– Я тоже, но этого мало.

– Тогда надо занять денег.

– У кого?

– Не знаю. Может у Гвемара Салернского? У него сейчас, после смерти старого Райнульфа Дренго, война с новым графом Аверсы Райнульфом Вторым. Гвемар хочет прибрать Аверсу к своим рукам, не желая, чтобы этим графством владели норманны. И Райнульф Второй, переметнулся на сторону злейшего врага Гвемара – Пандульфа, Волка из Абруццо. Если мы пообещаем Гвемару поддержку против Райнульфа и Пандульфа, то тогда он…

– Я уже послал Хью Трани сначала к Пандульфу, узнать, что там и как, а затем и к Гвемару.

– Уже?

– Да.

– Так какого дьявола тогда я тут…

– Я должен был удостовериться, что мысли у нас работают в одном направление. Что тебе можно доверять. Что мы…

– Доверять мне?!

– Хэмфри, остынь! Не кипятись! Эй, кто там есть!

На окрик Дрого в зал вбежали двое его телохранителей, и встали у Хэмфри по бокам, сжав его своими щитами.

– Доверять мне?! Ах ты…

– Всё Хэмфри, всё! Успокойся! Не горячись!

Дрого подошёл к брату, убрал его руку с рукояти меча и прижал его голову к своей груди.

– Всё брат, всё. Успокойся. Всё, нормально.

– Да я… Да я… А ты… – бормотал Хэмфри. – Ладно, всё. Всё. Забыли. Я то, что должен делать?

Жестом руки Дрого выпроводил своих телохранителей и продолжая прижимать голову брата к груди, шептал ему в самое ухо:

– Ты должен, не мешкая помчаться в Мельфи. Лети так, словно за тобой гонятся все черти ада! Я дам серебро, много серебра, и ты должен будешь купить этого молодого Синибальда, сына Одрика, который командует воинами в этой крепости. Купить с потрохами! Синибальд падок до денег, и думаю, что проблем не возникнет. Ну а если подкупить его не удастся, то тогда ты должен будешь убить его.

Хэмфри попробовал отшатнуться, но Дрого продолжал крепко прижимать его голову к груди и шептать:

– Да, убить. Нам надо контроль над неприступным замком Мельфи, и нам нужна общая сокровищница норманнов, хранящаяся там. Владея ей, мы будем диктовать свою волю всем этим жадным и прожорливым баронам. Ты понял меня, брат?

Хэмфри кивнул головой.

Гвемар Салернский, переговорив с Хью Трани, решил поддержать братьев Отвилей. И когда в начале 1046 года умер Вильгельм Железная Рука, подкупленные нормандские бароны, без обычных смут и мятежей, избрали новым графом Апулии Дрого Отвиля.

Видимо и сам Гвемар, нуждался в поддержке нормандцев Апулии, не меньше чем они сами нуждались в нём. И упрочняя союз с Отвилями, Гвемар отдал в жёны Дрого свою дочь Альтруду.

Дел у нового графа Апулии хватало по горло. Надо было продолжать войну с Византией, готовиться к борьбе с Пандульфом и Райнульфом II, подавлять возмущение недовольных вассалов, наделять их землёй, разбирать споры и тяжбы… Тут ещё прошёл слух, что император Запада Генрих III, собирается в Италию для наведения порядка…

Вообщем, когда летом 1046 года, ко двору Дрого прибыл его брат Роберт, прося владений и титул, он застал своего брата в довольно таки мрачном расположение духа. И Дрого встретил его довольно холодно.

Глава девятая

Неожиданно, внимание всех стоявших на холме, привлекли новые крики из селения внизу. И все посмотрели туда – налетевший большой отряд всадников, быстро расправился с четырьмя воинами, охранявшими крестьян, и сейчас группировался у подножия холма.

– Проклятье! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Это барон Гуго Тубо, владетель этих земель, и его люди. Вон он, коротконогий, круглый как бочка. Чёртов старый мерин!

Роберт, не нападая, чуть отступив, наблюдал за Ричардом Дренго и за происходящем внизу. Люди Ричарда Дренго, уже не обращая внимания на Можера, барона Бриана и его людей, полезли вверх, стараясь как можно быстрее укрыться в густых зарослях, от более грозного и мощного противника. Один из них, подойдя и поклонившись, сказал:

– Господин, надо уходить.

– Сам знаю! Но, Серулло ранен, наши лошади внизу стали добычей этой скотины Тубо! Как мы уйдём? Понесём его? Пешком, с раненым, нам не уйти от всадников. Чёрт!

Неожиданно Роберт, вновь действуя, словно по наитию, сказал:

– У нас есть внизу лошади. Мы можем одолжить одну из них вам.

– Лошади? – в голове Ричарда Дренго замелькало множество мыслей. «Завладеть их лошадьми. Самих убить. Их имущество… Тогда… Можно уйти от Тубо…». Но что-то, может быть решительный настрой старого и грозного воина, может быть дерзкая ухмылка молодого, с лугом в руках, а может быть вид самого Роберта Гишара, смотревшего на него странно полыхающими огнём глазами, пресекли эти мысли Ричарда. Казалось взгляд Роберта, пронизывает тебя насквозь, пробираясь в душу, шевеля нутро.

Ричард Дренго стряхнул наваждение.

– Да. Уходим. Старый Тубо не будет разбираться кто есть кто, а повесит всех. Уходим.

Только благодаря сноровке, хитрости и уму Роберта, опытности барона Бриана, им удалось оторваться от погони, пропетляв по горам и лесам весь остаток дня и всю ночь. На рассвете, остановившись на берегу какой-то реки, напоив измученных коней, стреножив их и оставив пастись на щедро покрытой травой лужайке, они без сил повались на землю.

– А ты, хитрец, Роберт. Без тебя мы бы не выбрались. Да и рука у тебя крепкая. Вон, бедняга Серулло, до сих пор не может собрать глаза в кучу.

– Ничего, оклемается. Череп у него крепкий.

Барон Бриан настороженно поднял вверх руку.

– Слышите?

Все замерев, прислушались, и до их слуха долетел мерный звук колокола.

– Церковь или монастырь, здесь, неподалёку.

Ричард Дренго тотчас послал двоих своих людей на разведку.

Когда солнце уже высоко поднялось, эти двое вернулись.

– Монастырь. Небольшой. А рядом, при дороге, корчма. Есть кузница и конюшня.

Люди Ричарда Дренго, заинтересованно всё выслушав, с жаром обратились к своему предводителю:

– Нападём?

Ричард немного подумал, провёл ладонью по лицу, и сказал:

– Нет. Не сегодня. Устал я что-то… Надоело скакать как заяц, спасаясь от погони. Просто пойдём туда, поедим, выпьем, отдохнём. Друг Роберт, в благодарность тебе за наше спасение, предлагаю разделить со мною и моими люди трапезу.

Роберт, который со вчерашнего утра ничего не ел, кивнул головой, соглашаясь.

Люди на этих землях, уже давно знали, что такое нормандцы, и появление их отряда, вызвало суету и переполох в корчме. Какой-то мальчишка, сверкая голыми пятками, уже бежал к монастырю. Но там, тоже заметив приближение норманнов, спешно запирали ворота, и колокол начал бить набат. Выскочивший из корчмы молодой парень, быстро выведя из конюшни полудохлую клячу, и взгромоздившись на неё без седла, понукая и дёргая повод, поскакал к ближайшему городу. Только один кузнец, выйдя из кузницы, держа в руке огромный молот, смотрел на приближающихся воинов. За его спиной, показалось светлая девичья мордашка.

– Смотри какая! А, Ги, нравится?

– Эй, красавица, идём с нами!

– Спокойно волки, спокойно, – удерживал порыв своих людей Ричард Дренго. – Мы просто поедим, выпьем, отдохнём.

Ударом ноги он распахнул хлипкие двери корчмы и заглянул в полутёмное помещение.

– Эй, хозяин, чтоб тебя черти съели! Вылазь, упырь, на свет Божий! Найдётся у тебе что выпить и поесть голодным и уставшим рыцарям! Где ты, дьявол тебя побери? Плачу золотом!

Роберт представил своих спутников, и они уже собирались сесть за стол, как неожиданно, один молодой нормандец, выхватив меч, и с криком:

– Наконец-то я нашёл тебя! – бросился на барона Бриана.

Барон был старым и опытным воином, и с завидной сноровкой, ушёл от удара. Меч рассёк пустоту, а Роберт, схватив противника своей железной хваткой, за руку и плечо, толчком повалил на землю.

Можер отскочил, обнажив меч. Ничего не понимая, но готовясь к бою, встали друг против друга воины Дренго и воины Бриана. Вот-вот могла начаться смертельная битва.

– Что за чёрт! – вскричал Ричард Дренго.

Нормандец, брошенный Робертом на землю, вскочил, и не найдя выроненный меч, выхватив из-за пояса нож, вновь бросился на Бриана.

– Убью, собака!

Но был остановлен Ричардом, бесстрашно вставшим у него на пути.

– Какого дьявола! Стой, Ги, стой! Убери нож! Или ты хочешь поднять руку на своего сюзерена?!

Ги, весь в бешенном поту, сверкая глазами и скаля зубы, несколько мгновений яростным, невидящим взором смотрел на Ричарда, а затем, потряс головой и опустил руку с ножом.

– Нет… Дай мне только убить вон того пса…

– Почему?

– Мне тоже это интересно, почему? – прикрываясь щитом, держа в руке копье, спросил Бриан, глядя на безумца, бросавшегося на него с одним ножом. – Я никогда тебя раньше не встречал. Кто ты?

– Я?! Я Вильгельм де Монтрей, сын Гильома де Жируа, которого ты, и твой дружок Танкред Отвиль, схватили, затем выкололи ему глаза, отрезали уши и кастрировали! Помнишь?! Он приехал, как друг, с небольшим отрядом воинов, на свадьбу Гильома Беллема, а вы… Вы… Псы… Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Упоминание имени отца, заставило Роберта подивиться тому провидению, которое подсказало ему не назваться Отвилем.

Барон Олаф Бриан опустил голову и тяжело задышал.

– Мы выполняли приказ нашего сюзерена Гильома Беллема, по прозвищу Талвас (Щит). Это он приказал схватить Гильома Жируа, позарившись на его земли. И мы, выполнили приказ. Клянусь Девой Марией, Святой заступницей и покровительницей, что мы только схватили и разоружили твоего отца, и бросили в темницу. Калечили его другие.

– Врёшь, старый пёс, врешь! Ненавижу! Убью! – и попытавшись обойти Ричарда Дренго, Вильгельм де Монтрей снова собрался наброситься на барона Бриана.

Дренго схватил его за плечи и с силой тряхнул.

– Нет, Гильом! Ты имеешь право мстить за своего отца, но не сегодня! Сегодня, никакой крови! Эти люди, наши гости, и им мы обязаны своим спасением. Ты, слышишь меня? Не сегодня!

В объятьях Дренго, запал Монтрея как-то иссяк, и он, обмякнув в его руках, только порывисто, с присвистом дышал.

– Давай, давай, успокойся. Эй, Лангайл, Рольф, отведите его на конюшню, дайте поесть и присмотрите за ним.

Глава десятая

Уже через час, когда солнце стояло в зените, захмелевший от вина и сытый от еды Ричард, рассказывал Роберту свою историю, настороженно глядя на него:

– Я сын Асклетина, графа Ачеренцы, племянник Райнульфа Дренго, графа Аверсы. И по праву, должен владеть Аверсой! Но, твою мать, и все святые угодники тому свидетели, после смерти дядюшки Райнульфа, норманны Аверсы, избрали графом моего брата Асклетина. Мой брат прожил недолго, и через пару месяцев тоже умер. Тогда эти мерзавцы, избрали графом не меня, а моего двоюродного брата Райнульфа. Чтоб его черти утащили в адское пекло! И эта падла, посчитав, что я сильно опасный, что я что-то замышляю, правильно, ведь вошь ничтожная, посчитав, прогнал меня из Аверсы. Но он считал, считал и просчитался! У меня сорок рыцарей! Сорок! Которые всюду пойдут за мной!

Роберт, подлив Ричарду вина, и подождав пока тот выпьет, участливо спросил:

– И что ты намерен делать?

– Как что? Тьфу! Вернуть то, что мне принадлежит по праву! Графство Аверсу! К тому же сейчас, у моего братца Райнульфа, какая-то возня с Гвемаром Салернским. Тот, говорят, не хочет признавать Райнульфа графом Аверсы, и у них там что-то вроде войны. И мой братец перешёл на сторону Пандульфа из Капуи, врага Гвемара. Слыхал о таком? Его ещё зовут Волк из Абруццо. Сейчас меня взял на службу Хэмфри Отвиль. А об этом, слышал? Хотя его брат Дренго, граф Апулии, куда там, тьфу ты ну ты граф, был против этого. Но Хэмфри защитил меня, и дал мне во владение землю. Мой друг Монтрей, конечно-же против этого. Он смертельной злобой ненавидит всех Беллемов, Отвилей и Брианов.

Роберт снова подивился тому наитию, которое подсказало ему не называться Отвилем. Нет, он ничуть не боялся этого бешенного дурака Монтрея, бросавшегося с одним ножом, против воина в кольчуге, со щитом и копьём в руках. Если бы они сошлись в бою на равных, он и этот Монтрей, Роберт был уверен, что он бы наверняка победил, и убил бы этого дурака. Но у Монтрея, здесь могли оказаться родственники и друзья, которые поклялись бы отомстить ему. А сейчас, ему было не до того, чтобы встревать в застарелую, кровную вражду, семейных кланов Белемов и Жируа. Сейчас ему надо было решить, куда идти дальше.

«Вернуться к Дрого, и стать простым рыцарем, служа за жалованье? И получать от Дрого мизерные подачки? А Хэмфри, сукин сын, хорош! На словах прям весь такой ласковый и милостивый, а берёт на службу и наделяет землёй чужих. А брат значит по боку, да? А может примкнуть к этому Дренго в его борьбе за Аверсу? А в дальнейшем надеяться на его благосклонность? Или избрать свой собственный, особый путь?».

Роберт встал из-за стола якобы по нужде, и отойдя поодаль от корчмы, крепко задумался. Пора было принимать решение, что делать дальше? Вернуться вместе с Ричардом Дренго к Дрого и Хэмфри, или же избрать свой, особый путь?

Внимание его привлекла постройка, развалины которой были густо укрыты деревьями, кустарником и плющом. Подойдя поближе, он увидел разрушенные мраморные колоны, огромный базальтовые плиты и чёрный и мрачный вход в здание. А над входом, виднелись какие-то символы, которые словно светились и манили его к себе. Он не знал и не помнил, сколько он так неподвижно простоял, всматриваясь в эти символы.

Под чьей-то ногой, сухо треснула ветка. Роберт, резко обернувшись, увидел молодого и чернявого монаха из местных, который обдирая до крови руки о колючки, собирал в зарослях дико растущие маслины. Увидев воина, монах попытался скрыться, но Роберт схватил его за шиворот и притянул к себе.

– Ты знаешь, что здесь написано?

Монашек, не знал северного языка норманнов, и отрицательно, мол не понимаю, покачал головой.

Роберт сильно его встряхнул, и приподняв, держа так за шею, на вытянутой руке, прокричал:

– Эти символы, что они означают?

Молодой монах вновь покачал головой.

Роберт, взревев, отшвырнул бесполезного монаха, и уже хотел пнуть его сапогом, как тут, из развалин здания, вышел старый, абсолютно лысый, с торчащей клочьями седой бородой, согнутый годами старик. Его покрытые старческими морщинами руки, с выступающими жилами и венами, держали перед собой крючковатую палку из виноградной лозы.

– Остановись, норманн! – тихо, едва слышно, старческим, надтреснутым шёпотом проговорил старик, но его слова болью отозвались в ушах Роберта.

– Эти символы, что они означают? – едва шевеля губами, произнёс Роберт.

– Ты пришёл правильно, норманн. Сами Боги привели тебя сюда.

– Эти символы… Они светятся… Они хотят что-то сказать мне…

– Всё верно. Это древние святилище бога войны Марса. И только воину, которому открыта большая дорога на стезе бранной славы, открывается дорога сюда.

– Эти символы… Что они означают?

– Внемли норманн и запомни! Здесь начертано – Бог войны не любит нерешительных!

Роберт вздрогнул, словно от удара, а затем, ни мгновения больше не думая, развернулся и пошагал прочь.

В корчме, все воины, напившись и насытившись, крепко спали. Роберт, растолкал Можера и барона Бриана.

– Ещё раз спрошу, Олаф, ты со мной?

– Нет, Роберт, я должен разыскать своего сына.

– А ты, Можер?

– Я же тебе уже говорил – я с тобой, до самой смерти.

– Тогда собирайся, мы уезжаем. И, Бриан, удачи тебе в поисках сына. Найдёшь ты его или нет, сие мне не ведомо, но я знаю, что с тобой, мы ещё встретимся. Удачи и прощай.

Долго удивлённый барон Бриан, смотрел вслед удаляющимся братьям Отвилям, покачивая своей седой головой, а затем и сам пошёл седлать своего коня, готовясь к дальней дороге.

Глава одиннадцатая

Бьёрн Бриан, вытер свою густую, русую бороду, лоснившуюся от жира, и с любопытством, прищурив глаза, посмотрел на возлежавшего на подушках, напротив него, мавра.

– Отведай ещё вот эту рыбу. Мой повар умеет просто восхитительно её готовить. А соус к ней, это просто божественный нектар! И к ней прекрасно подойдёт вот это старое хиосское вино.

Бьёрн, по примеру мавра, откинулся на подушки, и окинул взглядом большой мраморный стол, с затейливыми резными ножками, уставленный всяческими явствами и кувшинами с вином.

– Не-а. Не лезет больше. Вот если бы ты распорядился, чтобы принесли пиво, я бы осушил пару кружек и съел бы чего-нибудь ещё.

– Пиво?

– Да, пиво. Что, никогда не слыхал о таком? Пенное и хмельное пиво, которое варят у нас дома.

– Слышал, – ответил мавр, и подивился невежеству этого варвара: «Как можно пить это ужасное и кислое пойло, когда здесь, перед ним, стоят редкие и дорогие вина?». Сглотнув слюну от искушения, он, перебирая чётки, прошептал суру из Корана.

– Нет ничего лучше хорошо прожаренного свиного бока и бочонка пива!

– Аллах, да светится имя его, запрещает нам употреблять в пищу мясо этого нечистого животного.

Бьёрн вспомнил, как на византийском дромоне и в рабских бараках, некоторые мусульмане беспощадно дрались за свиные кости, уши, хвосты, которыми их кормили. Те же, кто отказывались есть свинину, очень быстро подыхали от истощения.

Тогда, пять лет назад, летом 1041 года, в битве при Монтемаджоре, он заприметил византийца, в украшенных затейливой вязью, богатых панцирных доспехах. Особое ликование Бьёрна вызвал эфес его меча, покрытый драгоценными каменьями и широкий, прошитый серебряной нитью пояс. Заорав от восхищения, он направил своего коня на этого византийца. «Мальчишка» – усмехнулся Бьёрн, увидя, под низко опущенным шлемом юное лицо и большие чёрные глаза. Византиец попробовал прикрыться щитом, но меч в твёрдой руке Бьёрна, расколол щит и ударил противника по голове. Обливаясь кровью, тот упал на шею коню, но успел повернуть его, и дав шпоры, погнал во весь опор, подальше от страшного нормандца. Взревев от досады, от того, что его второй удар, который должен был добить врага, пришёлся в пустоту, и что добыча уходить, Бьёрн погнался за ним.

Они летели, всё дальше и дальше удаляясь от шумного места кровавой битвы. И, в азарте погони, Бьёрн не заметил, что следом за ними, несутся четверо телохранителей этого богатого и знатного мальчишки.

Только после первой стрелы, просвистевшей у него над головой, Бьёрн оглянулся и заметил погоню. Он заскрежетал зубами. «Дайте мне только добраться до этого сосунка и свалить его, и тогда я покажу вам, сучьи дети, как надо сражаться!». Он наддал шпоры своему коню и перекинул щит за спину, чтобы уберечься от летящих сзади стрел. Голова его лошади уже поравнялась с крупом коня мальчишки, который продолжал безжизненно висеть на шее коня, и Бьёрн, привстав на стременах, уже занёс руку для удара.

Одна из стрел попала в его коня, и тот всхрапнув от боли, ускорил бег. «Ещё! Ещё чуть-чуть!». Но тут, разом две стрелы ткнулись ему в щит, ещё одна попала в коня, и тот, споткнувшись и жалобно заржав, стал валиться на землю. Очертя голову Бьёрн перелетел через шею коня и умудрился вскочить на ноги. Добыча уходила всё дальше, и Бьёрн был ужасно зол на себя и на всех окружающих.

Первого из подлетевших к нему всадников, он свалил, рубанув ноги коня. Потянув из-за спины щит, он встретил им удар копья другого, и с силой воткнул меч в живот врага.

Двое других противников, сдержав бег своих коней, не стали к нему приближаться, а крутясь поодаль, начали осыпать его стрелами. Бьёрн вертелся как уж, уворачиваясь от стрел и принимая их на щит. Наконечники бронебойных стрел, пробивали дерево щита, и одна из них впилась Бьёрну в руку. Сам щит отяжелел от попавших в него стрел и Бьёрну, всё труднее и труднее становилось держать его в раненой руке. Вот, одна из стрел, чиркнула его по шлему. Тот же, вторая, попала ему в ногу ниже колена. Бьёрн, не спуская глаз с противников, отложил меч, и обломав древко, вытащил стрелу, которая припечатала его руку к щиту. Отбросив бесполезный теперь щит, он взял в руку меч.

– Ну же, вонючие сучьи потрохи, вот он я! Подходите! Смелее!

Но противники продолжали осыпать его стрелами. Одна пробила ему плечо, ещё одна влетела в бок. Бьёрн зашатался и упал на одно колено.

– Давайте, паскудники, подходите ближе! Я покажу вам, как умеют сражаться нормандцы! – хрипел он.

Ещё две стрелы, воткнулись в землю, прямо возле его колена, заставив Бьёрна отшатнуться. Византийцы явно забавлялись с ним, переговариваясь между собой и посмеиваясь. А Бьёрн скрипел зубами от бессилия и злобы, и от предчувствия скорой смерти.

– Давайте, собачье отродье, подходите… Добейте меня…

Стрела, пропорола ему щёку и оторвала мочку уха.

Весь залитый кровью, Бьёрн пробовал встать на ноги, но влетевшая ему в спину стрела, повалила его ничком, на залитую кровью траву.

Сквозь пелену и туман в глазах, Бьёрн увидел, как встал и пошатываясь, подошёл к нему тот византиец, которого он свалил подрубив ноги коня.

Византиец что-то проговорил на своём языке, и двое конных лучников подъехали поближе. Один остался держать поводья лошадей, а второй, посмеиваясь, донельзя довольный собой, подошёл к Бьёрну.

Смотря на этих двоих, Бьёрн осознавал, что смотрит в глаза смерти, и улыбался. Улыбался, всем своим залитым кровью лицом. Он даже вновь умудрился встать на одно колено, и силился встать на ноги, продолжая улыбаться в лица врагов.

Византиец снова что-то прокричал и достал короткий нож, собираясь перерезать Бьёрну горло. А Бьёрн, улыбаясь, коротким замахом, всадил ему меч в пах. Прямо под кольчугу. Тот заревел бешено-диким голосом, стараясь соскочить с клинка.

Второй противник, не ожидавший такого от полумертвого врага, ударил Бьёрна мечом по голове. Крепкий и добротный шлем, не выдержал этого удара и раскололся, но защитил голову Бьёрна. Только новая, тоненькая струйка крови, побежала по его лицу. Бьёрн, улыбаясь, не видя врага, а уже наблюдая кружащих в небе ангелов небесных, а может быть валькирий, из старинных преданий, рубанул врага по ногам, и когда тот, закричав, упал, навалился на его тело, и всадил меч ему в грудь.

Оставшийся в живых византиец, крича что-то про того, которого нельзя убить, в панике вскочил в седло коня, и в ужасе оглядываясь, поскакал прочь.

Бьёрн без сил повалился на землю, крепко сжимая рукоять меча.

– Смилуйся надо мной, Господи! – прошептал он.

Его подобрали апулийские рыбаки, которые поздней ночью, пришли на поле битвы, чтобы обобрать мертвецов. Его раздели донага, а когда поняли, что он жив, в ужасе обступили тело, шепчась между собой. Находившийся тут же священник, исполнявший обязанности старосты деревни, проговорив над телом Бьёрна положенные молитвы, сказал своим прихожанам:

– Если он до сих пор не умер, то в этом теле, истыканном стрелами и порубанном мечами, сидит большой жизненный дух. А если так, то он выживет, и мы сможем с выгодой продать его.

Рыбаки поворчали, но затем, смастерив что-то вроде носилок, нагруженные добычей, потащились в свою деревню.

Местная знахарка, поцокав языком и поохав, обработала раны Бьёрна травяными отварами, и он, выдержав беспощадную лихорадку, терзавшую его тело более десяти дней, выжил, и постепенно начал поправляться.

Держа Бьёрна всё время в деревянной клетке, рыбаки немного подкормили его, и попытались продать венецианскому купцу Сандрео, который поставлял в в бедные рыбачьи апулийские деревушки свой незамысловатый товар, меняя всё это, а также сети и другие рыбацкие принадлежности, на их излишки улова и добычу, выброшенную на берег морем или добытую рыбаками на полях битв.

Поначалу Сандрео наотрез отказался менять три куска хорошей и добротной материи, а также два бочонка вина, на этот кусок полуживого мяса. Но рыбаки и священник деревушки, так жалобно и настойчиво упрашивали купца, что тот согласился забрать их пленника, в обмен на кусок материи по хуже, и дав рыбакам в нагрузку маленький мешочек драгоценной соли.

Когда Бьёрн достаточно окреп и поправился, Сандрео посадил его на вёсла своей галеры, но этот норманн, был слишком строптив и свиреп, и купец поспешил продать его.

За пять лет, которые Бьёрн провёл гребцом на галерах, он много чего перевидал. Был и в величественном и огромном Константинополе, был в Александрии, в Афинах, на Кипре и на Крите. И за годы рабства, он многое усвоил. Он научился прятать свою строптивость, не показывать свой гнев, научился выживать, борясь, часто до смерти, за лучшее место или лучший кусок, за дешёвых шлюх, которых им иногда поставлял щедрый хозяин, с такими же рабами как и он сам.

Последние два года рабства, на византийском военном корабле, дромоне, были наиболее тяжелы. Здесь не давали никакого спуску или послабления гребцам, часто засекая их плетьми до смерти. Многие, надрываясь, умирали от непосильной работы. Но Бьёрн выжил, став ещё более злым и беспощадным.

– У меня нет пива, но я могу предложить тебе превосходный мёд, который наши купцы привозят из далёкой страны на севере, называемой Русью.

Бьёрн, лёжа на подушках, прищурив глаза, с любопытством смотрел на мавра.

– К чему всё это?

– Хороший вопрос. Я видел, как ты сражаешься и убиваешь. Мне нужны такие люди.

Дней десять назад, на их дромон, навались два корабля мавров. Их корабль, получил пробоину, и тонул, но жаркая схватка на его палубе продолжалась. Рабов никто не собирался расковывать и они должны были пойти на дно вместе с кораблём. Бьёрн не собирался мериться с такой участью. Напрягая все свои силы, так что буграми вздулись мышцы на спине и на руках, а на лбу выступили вены, он стал вытаскивать железное кольцо, которым крепилась цепь. Оно не поддавалось, но Бьёрн не сдавался, продолжая его тянуть и раскачивать.

Наконец дерево не выдержало и треснуло. Бьёрн, заревев от восторга, подхватив обрывок цепи, тут же разможил ею голову комиту, надсмотрщику за рабами, который был занят созерцанием сражения на палубе. Почуяв запах крови врага, увидев его смерть, Бьёрн, заревев ещё громче, выскочил на палубу, и стал, сильно размахивая цепью, крушить всех подряд. И византийцев и мавров. Пока удар по голове не бросил и его на палубу.

– Зачем?

– Понимаешь ли, быть свергнутым собственной стражей, это страх многих правителей. Это происходит сплошь и рядом. Во всех землях, у всех народов. И единственное верное средство против этого, на мой взгляд – нанять охрану со стороны. Такую, которая не сможет надеяться получить власть сама. Таким образом, телохранители-христиане, не связанные здесь, в мусульманском мире, никакими связями, ни родственными, ни религиозными, ни политическими, являются лучшими.

Бьёрн мало что понял из этой замысловатой речи, этого напыщенного и пахнущего благовониями мавра, которую тот произнёс на превосходном греческом языке, улавливая лишь половину сути. Но он понял главное – его хотят нанять, ему предлагают службу.

– Сколько будешь платить?

– Достаточно. В обиде не будешь.

Мавр дважды хлопнул в ладоши, и из-за кустов вышел, облачённый в отлично вычищенную, сверкающую на солнце кольчугу и такой же сияющий шлем, высокий, смуглый воин.

– Это Михаил, начальник моей стражи.

– Эй, эй, постой! Мы ещё не договорили! Я ещё не дал согласия служить тебе! Сколько будешь платить? А если я откажусь?

– Тогда Михаил отрубить тебе голову.

Бьёрн, было вскочивший на ноги, сел обратно, свирепо оглядывая ещё четверых воинов за спиной Михаила.

– А плата будет достойная. Можешь не сомневаться.

Бьёрн почесал затылок.

– Хорошо. Согласен.

– А я и не сомневался.

Михаил жестом руки приказал Бьёрну следовать за ним.

– И когда надо будет приступать к охране этого чумазого мавра?

– Сначала тебе надо отдохнуть и немного отъестся. Тебя отведут в помещение, где слуги тебя помоют, умастят твоё тело маслом, расчешут волосы и бороду и позаботятся о твоей ране.

Бьёрн тронул рукою повязку на голове.

– И это, не чумазый мавр, а господин Абдуллах ибн Ясин. Запомни это крепко, норманн!

– А сам-то ты откуда? Грек? Сириец? Перс?

– Нет. Я родом из далёкой горной страны Армении.

– Понятно.

– Вот твои комнаты.

Но Бьёрн уже не слушал Михаила, во все глаза, глядя на трёх прекрасных девушек, соблазнительных и очаровательных, разных по цвету кожи и фигуре, но таких восхитительных, нагота которых едва-едва была прикрыта прозрачным шёлком.

Михаил, заметив, что Бьёрн остановился, обернулся и посмотрел на него.

– Вот эти красавицы, которые теперь принадлежат тебе, и будут за тобой ухаживать. Или может ты, предпочитаешь мальчиков?

– Нет!

Едва заметная в густой, чёрной бороде улыбка, тронула губы Михаила.

– Какую возьмёшь сегодня?

Жадный до женского тела Бьёрн, сглотнув слюну, улыбаясь, быстро сказал:

– Всех! И бочонок мёда, который мне предлагал этот чумаз… то есть, господин Абдуллах.

Глава первая

Да. Все это было. В прошлом.

Некогда великий, могущественный и грозный Рим, теперь являл собою жалкое и убогое зрелище. Когда-то величественные и прекрасные постройки, были разрушены людьми и временем. Население города сократилось во множество раз, и целые кварталы стояли заброшенными и не жилыми. По грязным, заросшим сорняками улицам этого огромного города, сновали толпы нищих и голодных римлян, паслись козы, вольготно, в кучах отбросов, сновали свиньи, рыскали крысы и стаи одичавших собак. Очень и очень часто, на его узких улицах, велись настоящие кровопролитные бои и целые военные кампании, когда одно из знатных и богатых семейств Рима, выдвигало своего кандидата в папы, а другое, не менее знатное семейство, отвергало эту кандидатуру, выдвигая своего претендента.

Закончился период, который позднейшие историки назовут порнократией, когда женщины из рода графов Тускулумских, имевших репутацию блудниц, сажали на папский престол своих друзей, любовников, родственников. Не понравившихся или чем-то не угодивших им пап, они без всяких проволочек свергали.

Порнократия закончилась, но авторитет римских пап продолжал неукоснительно падать.

Бенедикт IX, из того же рода графов Тускулумских, племянник римских пап Бенедикта VIII и Иоанна XIX, которому на момент избрания было всего 12 лет, пришёл к власти в 1033 году, в результате массового подкупа. Страшный распутник, пользующийся огромным успехом у женщин, подозреваемый в колдовстве, этот папа, безжалостно борясь за власть, трижды занимал престол Святого Петра.

В 1044 году Бенедикт IX был изгнан из города, травимый собаками. В ходе боёв, происходивших на улицах города в течение четырёх месяцев, в январе 1045 года, папой римским стал представитель рода Кресченци Сильвестр III.

Но уже весной этого года, роду графов Тускулумских вновь удалось возвести на престол Бенедикта IX. Второй понтификат его длился недолго. Уличаемый в пьяных дебошах, оргиях и распутстве, Бенедикт IX, через месяц, продал права на Святой престол своему крёстному отцу Иоанну Грациану, который стал папой Григорием VI.

В эту чехарду быстро меняющихся пап, решил вмешаться император Запада Генрих III, который как раз прибыл в Италию, и он назначил папой римским своего ставленника Климента II. В день своего возведения на престол Святого Петра, 25 декабря 1046 года, Климент II, короновал и Генриха III, как императора Священной Римской империи.

Теперь в Риме оказалось три папы. Климент II восседал в соборе Святого Петра, Сильвестр III и род Кресченци оборонялись в Латеранском дворце, а Бенедикт IX и представители графов Тускулумских забаррикадировались в церкви Святой Марии Маджиоре.

Более-менее закончив свои дела в Северной Италии и Риме, Генрих III обратил свой взор на Италию Южную, где его беспокоило и тревожило возросшее могущество Гвемара Салернского.

Братья Отвили сидели вокруг костра, разложенного прямо в палатке из козьих шкур. Уже несколько месяцев, их войска, вели наступление на Беневенто, союзное Аргиру и Византии. Недавно, неприступная крепость Троя, где всё ещё обитала мощная группировка норманнов, сдалась им. Теперь на очереди был замок Бовино. Войска Гвемара Салернского поддерживали их, а где-то в окрестностях шныряло войско Волка из Абруццо и Райнульфа II. Аргир, на юге, возглавивший византийскую армию, пока не переходил к активным действиям, выжидая.

– Нам надо примириться с Райнульфом. Оставить лангобардов, самих грызться между собой. Пускай Волк из Абруццо треплет ляжки Гвемара, а Гвемар вцепится Пандульфу в глотку. А мы понаблюдаем со стороны.

– Райнульф никогда не примирится с Гвемаром, пока тот не признает его графом Аверсы.

Сидевший до этого молча Дрого, поморщился:

– Император здесь. Уж он то, всех примирит.

– Пандульф, волк хитрый и опытный. Он не поедет.

– Поедет, ему не с руки сориться с императором.

– Нам тоже надо быть осторожными.

– Всем, от имени императора, обещана безопасность.

– Да срал Пандульф на обещания императора!

– Я возьму достаточно рыцарей. Не мало, чтобы если чего отбить неожиданное нападение, и не много, чтобы не прослыть трусом. А ты, Хэмфри, останешься здесь. Если что-то пойдёт не так, то постарайся вытащить мою задницу.

Хэмфри, занимающийся, с последнего времени, всеми тайными делами семейства Отвиль, сказал:

– Я слышал, что Гвемар уже отправил своих послов к императору. С ценными дарами. И я уверен, что и Пандульф тоже.

– Нам надо тоже отправить дары императору! – горячо вставил Готфрид.

– Нам надо удержать за собой Апулию и графский титул! Вот что нам надо.

Да, ещё одно, ты Готфри, отправишься в Нормандию.

– Куда?

– Домой. В Нормандию.

– Ещё чего!

– Серло прислал гонца, у него там какая-то тяжба с графом де Понтье, а Роберт и Можер здесь, Гильом, Альваред, Гумберт, кто знает где. Сейчас в Нормандии восстание баронов против герцога Вильгельма Бастарда. Граф Ангерран Понтье, положил глаз на наши земли, угнал скот, спалил несколько селений и угнал сервов. Так что, Готфри, ты отправишься в Нормандию немедленно. Посмотришь как там и что, поможешь Серло, и отвезёшь подарки.

Отвили в Южной Италии, никогда не забывали о своей родне на севере, и регулярно посылали туда часть захваченной добычи. В результате их брат Серло, пятый сын Танкреда Отвиля, заправляющий всеми делами в родном поместье, прикупил земли и крестьян, и начал расширять замок.

Генрих III, получив дары от всех владетелей региона, приняв их заверения в преданности и верности, собрал их на общий совет в Риме, в январе 1047 года.

Старый, шестидесятиоднолетний Пандульф, злобно скалился, видя своего заклятого врага Гвемара Салернского. Вдвое младший Гвемар отвечал ему не менее враждебным взглядом. От Райнульфа исходило превосходство и призрение, а вот Дрого Отвиль, смерив свою гордыню, был спокоен, явно не выказывая предпочтения ни одной из сторон.

Уже пятый день происходил этот совет, и император внимательно выслушивал все стороны. После первого дня совещания, он задумал посадить всех за общий пиршественный стол, но эти люди, были непримиримыми врагами, и благая затея Генриха, едва не закончилась кровопролитием. Теперь, после долгих часов прений, обвинений, упрёков и угроз, противоборствующие владыки земель Южной Италии, расходились каждый по своим покоям.

И Гвемар и Пандульф, предлагали императору деньги. Один, чтобы тот утвердил за ним право на владение практически всей Южной Италией, второй, чтобы вернуть себе княжество Капую и свалить своего злейшего врага. Но Генрих понимал, что ослабление одного, сразу же возвысит другого. Его устраивало противостояние сторон в регионе, не позволяющее усилиться одной из сторон. И он принял решение.

Утро шестого дня заседания, Генрих начал с упрёков Гвемару Салернскому:

– Я император, обладающий высшей властью в христианском мире! Эта власть, дана мне Господом Богом! И подтверждена наместником Бога на земле папой римским! И только я, имею право, даровать титулы и владения! Что это за титул – герцог Апулии и Калабрии? Кто вам его дал? Кто позволил вам титуловаться так?

Гвемар стоявший опустив голову, попробовал вставить слово, но потом понял, как жалко он будет выглядеть, когда начнёт оправдываться, говоря, что этот титул даровали ему норманны. Император ведь и сам отлично знал всю подноготную.

Всё же Гвемар не выдержал, и решил протестовать, но император, ловким манёвром, выбил у князя Салернского почву из-под ног.

– Граф Апулии Дрого Отвиль! Я, Генрих, Римский император, подтверждаю ваш титул и владения, в обмен на вассальную присягу! Вы согласны?

Дрого упал на одно колено и склонил голову в поклоне.

– Да, Ваше императорское величие!

– Граф Аверсы Райнульф Дренго! Я Генрих Римский император, подтверждаю ваш титул и владения, в обмен на вассальную присягу! Вы согласны?

Райнульф проделал всё то же, что и Дрого, и громко сказал:

– Да, Ваше императорское величие!

– Князь Капуи Пандульф! Я, Генрих, Римский император, подтверждаю ваш титул и ваше владение Капуей, в обмен на вассальную присягу! Вы согласны?

Старый Пандульф, с трудом, поддерживаемый слугой, склонил колено и злобно-торжествующим взглядом смотрел на бледного Гвемара.

– Да, Ваше императорское величие! – словно ворон, прокаркал он своим старческим, надтреснутым голосом.

Гвемар понял, что остался один. Император лишил его союзника. Придётся подчиниться, и вернуть Капую, которой он владел девять лет, этому старому козлу Пандульфу. И отказаться от титула герцога Апулии и Калабрии.

– Я подчиняюсь всем Вашим требованиям, Ваше императорское величие.

– Готовы вы Гвемар, князь Салерно, герцог Амальфи, принести мне вассальную присягу?

– Да, Ваше императорское величие.

3 февраля, они все принесли вассальную присягу императору. Отныне, Райнульф и Дрого, не были самозваными графами, не признанным, как Райнульф, или признанным как Дрого, таким же самозваным герцогом. Отныне император узаконил их права и владения, и они все стали законными вассалами императора.

Глава вторая

– И это всё? – Роберт, с призрением посмотрел на горсть медных монет, и с ожесточением сплюнул.

– Есть ещё пара амфор с маслом, бочка вина и телячьи шкуры.

Нападение на этот купеческий караван, стоило жизни одному из его людей – Рагнару, хорошему воину, а принесла столь ничтожную добычу.

– Соберите всё, что есть ценного, и отвези в Бизиньяно.

– Пётр, в последнее время, осторожничает, не особо хочет принимать наши товары, боится, что это привлечёт к нему внимание.

– Если эта гнусная тварь заартачится, отрежь ему голову! Найдём другого купца! Он, падаль, имеет большую выгоду, чем мы, а ещё гнида, осторожничает!

Прошло уже три года, как Роберт и Можер Отвили ушли из Апулии. Они поселились в Калабрии, на самой границе лангобардско-норманнских владений и территории Византии. Облюбовав руины старого, ещё римского укрепления, стоявшего на одной из скал, в диком и безлюдном месте, они отсюда, совершали набеги, грабя селения, облагая крестьян данью в обмен на жизнь, нападали на купеческие караваны и грабили путников, угоняли, а затем продавали скот, разоряли монастыри. Свои походы, они совершали в обе стороны, и от их разбойных действий, одинаково страдали как земли лангобардов и норманн, так и владения Византии. Уже не раз бывало, когда какой-нибудь владелец земель, собрав войско, пытался уничтожить их, положить конец их грабительским набегам, но Роберт, с присущей ему хитростью и умением, уходил от преследователей, чтобы неожиданно напасть на них с тыла, или разгромить по частям.

Слухи о действиях бесстрашных и отважных разбойниках из Калабрии, необычайно удачливых, быстро ширились, и уже вскоре Роберт собрал под своей рукой разноплеменной отряд наёмников-головорезов, которые больше ценили добычу, чем воинскую славу. И во главе своего отряда, он расширил круг своих набегов, перейдя к нападению на города и замки. И именно здесь, он приобрёл прозвище, с которым вошёл в историю – Гвискар, что со старофранцузского переводится как – Хитрец. (По отношению прозвища Роберта, есть и вторая версия. Как уже говорилось выше, полное название их родового поместья в Нормандии было Отвиль-ла-Гишар. Отсюда, от Гишар, и искажённое в Южной Италии – Гвискар. В защиту второй версии, говорит то, что правители княжества Антиохии, прямые потомки Роберта, именовали свою династию Гискардо).

Тогда, три года назад, он принял решение, и любил частенько говорить Можеру:

– Золото и серебро, вот что надо, чтобы добиться того, чего мы хотим в жизни! А для добычи золота и серебра, необходимо везение, умение и воинская слава. Скоро Можер, у нас будет столько этого золота и серебра, что мы наймём достаточно воинов, и завоюем любые земли! Любые, какие мы только пожелаем!

Но не всё шло так гладко, как говорил об этом Роберт. Напуганные крестьяне, нехотя, но снабжали их едой и припасами, которых едва-едва хватало, чтобы не помереть с голоду. У самих нищих крестьян, практически нечем было поживиться. Купеческие караваны, прознав о разбойниках, обходили эту местность десятой дорогой. Одинокие путники, вообще перестали появляться на этих землях.

Роберт, в мрачных раздумьях, скрипя зубами, шепча ругательства и проклятия, и тут же осеняя себя крестом и бормоча молитвы, вышагивал по залу замка, который он нарёк именем Святого Марка.

«Снова надо что-то предпринимать! Но что? Куда податься? У меня есть два десятка воинов и немного средств, и если учесть, что мы с Можером, прибыли на эти земли одни, без монеты за душой, то можно посчитать, что мы добились многого. Но для меня, этого мало! Мы живы, здоровы и какое-то время, можем безбедно существовать… Но неужели это то, чего я хочу? Нет!».

Можер, тихонько поднявшись по лестнице, с беспокойством смотрел на брата. Ставни были прикрыты для защиты от дождя и холода, и высокая фигура Роберта, озаряемая пламенем очага, его тень, пляшущая по стенам, выглядела зловеще. А бормотание, проклятия и молитвы, внушали тревогу.

Можер кашлянул и Роберт стремительно обернулся.

– Чего тебе?

– Какой-то старый норманн, хочет тебя видеть.

– Если он стар, то зачём припёрся сюда? Мне нужны молодые воины, а не старые развалины. Какая от него корысть?

– Он говорит, что он скальд.

– Скальд? Здорово! Будет кому, песнями и висами развлечь нас вечерами. Будет кому, прославить наши деяния и подвиги! Веди его. Нет! Я сам, встречу и проведу его.

Роберт быстрым взглядом окинул старого норманна, заметив его морщинистое лицо, с парой старых шрамов, длинные седые усы, спадающие на грудь, волосы, заплетённые в косички, накинутую на плечи волчью шкуру, и старый норманнский меч, в простых кожаных, потёртых ножнах.

– Кто ты? Зачем ты пришёл сюда?

– Я Визигис.

– Я слышал о тебе! Рад твоему появлению! Прошу тебя принять моё гостеприимство и разделить с нами наш кров и наш хлеб. Проходи.

Его усадили на лучшее место около очага. Визигис помял в руках кусок плохо пропечённого хлеба и отодвинул блюдо с овечьим сыром. К вину он так и не притронулся.

– Жениться тебе надо, Роберт.

Гвискар насторожился. Неужели этот старик, прибыл только для того, чтобы сосватать ему глупышку-дочь какого-нибудь барона? Тогда кто? Какую он будет иметь от этого выгоду?

– Ты только за этим пришёл?

– Нет. Я пришёл, чтобы служить тебе.

– Почему именно мне?

Визигис вздохнул.

– Я уже достаточно стар, и многое повидал в жизни. Бессчётное множество раз, я ходил в походы. Побывал в Ирландии, видел в море огромадных китов, таких, которые были больше нашего дракара. Смотрел на грозные вулканы Исландии, любовался ледяными скалами Гренландии. С Лейфом и Торвальдом Эриксонами, я ходил к берегам Хеллуланда, Маркланда, Винланда (земли, открытые викингами на побережье Северной Америки). Участвовал в набегах на земли мавров в Иберии. Сюда я прибыл вместе с братьями Дренго. Я уже и не упомню, сколько мне приходилось сражаться, сколько битв и схваток я пережил, сколько бурь и штормов я повидал. Я прожил долгую и достойную жизнь, Роберт, и кое-чего усвоил. Я знаю, наши норманны, воины от природы своей, считающие смерть в бою, за славу свою, миг славы для них, лучше вечности забвения. Они достойные воины, и когда у них есть сильный правитель, они – самые храбрые люди на свете. И в умении встречать трудности, и борясь за победу с какими-то ни было врагами, им нет равных. Но когда такого сильного правителя нет, когда его рука ослабевает, норманны рвут друг друга на части и губят сами себя.

Роберт и Можер, замерев, даже практически не дыша, слушали речь старого Визигиса.

– Я видел многих различных вождей и правителей, и могу тебе сказать Роберт, что в тебе есть именно то, что заставило меня прийти к тебе. Прошло то доброе время простой жизни, когда герцог, граф и простой рыцарь, жили как братья, спали в походах под одной овчинной, грелись у одного костра, ели мясо от одного куска убитого ими вепря. Теперь, к герцогам и графам так просто и не подойти. У ворот их замков, стоят вооружённые воины, повсюду толпы епископов и священников, чтецов и писцов из образованных греков, эти смешные трубадуры и шуты. А ты, Роберт, не такой как остальные, даже не такой, как твои братья, и ты никогда не остановишься на достигнутом, я это вижу, и только смерть, сможет остановить твои достойные деяния. Я считаю, что ты тот, кто сможет объединить всех наших норманнов на этих землях, сжать их в железный кулак, дать им цель, и повести в походы. От завоеваний к завоеваниям! А что может быть лучше для мужчины, чем шум битвы, смерть врагов и добыча?!

Теперь ноздри Роберта широко раздувались, он тяжело дыша, впитывая в себя слова Визигиса.

– И что… Когда мне… Начинать? – хрипя внезапно пересохшим горлом, спросил Роберт.

Визигис привалился спиной к стене и прикрыл глаза.

– Время покажет. Норны (Богини Судьбы в скандинавской мифологии) распорядяться.

В зале повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в очаге. И тут неожиданно, её нарушил влетевший в зал Роберт Крепин.

– Роберт, к тебе посланники от князя Капуи Пандульфа!

Визигис встрепенулся и открыл глаза.

– Вот видишь Роберт, всему своё время.

Глава тертья

В таверну, громко переговариваясь и смеясь, наполнив её шумом и запахами пота, масла, кожи, железа, вошла большая толпа норманнских воинов.

Олаф Бриан быстро доел рыбную похлёбку, и положил руку на рукоять меча, лежавшего рядом на лавке.

Пинками подняв задержавшихся в таверне в столь поздний час, крестьян и ремесленников, воины уселись за большой стол и потребовали еды и вина.

Олаф, вроде бы спокойно и безучастно, наблюдал за ними. Один из воинов, ущипнув подбежавшую к ним служанку за бок, сломив её слабое сопротивление, усадил себе на колени, вызвав одобрительные возгласы товарищей. Пора было уходить, но сын Олафа, Маркус, казалось, не замечая никого и ничего вокруг, продолжал о чём-то тихо беседовать с двумя монахами-бенедектинцами, в полутёмном углу таверны, иногда энергично жестикулируя и размахивая руками.

– Это что за вороны? Что они тут делают? – один из воинов обратил внимание на монахов.

– А ну, Хью, пошарь у них в мошне. Может там завалялась пара монет.

Двое воинов подошли к монахам, и один из них, подняв за сутану более старшего, хорошенько тряханул его.

– Что, не звенит?

Норманны громогласно засмеялись.

– Прошу вас, о благородные воины, у нас нет ничего, мы просто бедные и нищие монахи… Господь наш…

Молодой монах попытался встать, но его толкнули, и он снова сел, со стуком припечатавшись к хлипкой стене таверны.

– Отпусти его!

Маркус Бриан встал, но руки положил не на рукоять меча, а сложил перед грудью в молитвенном прошении.

– Ого! А это что ещё за гусь?

Норманнский воин, положив руку Маркусу на плечо, вторую просунув под его пояс, притянул того к себе.

– Ты кто таков?

– Это мой сын! – Олаф Бриан стоял посреди зала, держа обнажённый меч в руке.

– Что старик, ищешь быстрой смерти?

– Готов подохнуть?

– Сначала сдохнут некоторые из вас!

– Хорошо сказано. Посмотрим, каков ты в деле.

– Стойте! – громкий возглас предводителя этой ватаги воинов, заставил троих, окружавших старого барона, недовольно остановиться.

– Я тебя знаю! – вожак норманнов, перекинул свои длинные ноги через скамью и подошёл к ним. – Ты Олаф Бриан.

– Я тоже тебя узнал Ричард Дренго.

– Ха! Теперь не просто Ричард Дренго, а граф Аверсы Ричард Дренго!

Все воины Ричарда, громким, восторженным рёвом, поддержали эти слова своего предводителя.

– Слышал об этом. Как и о том, что ты сидел в темнице, куда упёк тебя Дрого Отвиль.

– А-а-а, это всё в прошлом. Пускай теперь он только попробует сотворить подобное. Я быстро выпущу ему кишки и насажу его голову на своё копьё!

Вновь раздался одобрительный возглас норманнских воинов.

Ричард Дренго, находясь на службе у Хэмфри Отвиля, снискал себе славу своими дерзкими набегами, занимаясь откровенным разбоем. Он захватил замок Генцано, убив его прежнего владельца и всю его семью, и скоро настолько расширил свои владения, что его дерзость разгневала Дрого Отвиля.

Ричард всегда ездил в сопровождении большого отряда своих рыцарей, и Дрого пришлось прибегнуть к обману, чтобы заманить Ричарда в ловушку, схватить его и бросить в темницу. Не помогло и заступничество Хэмфри Отвиля, говорившего, что нельзя, вот так просто, кидать в тюрьму, представителя столь знаменитого и знатного рода, что остальные нормандцы не поймут этого, и начнут возмущаться, а затем и подымут бунт. Но Дрого был непреклонен. Он твёрдо решил навести железный порядок на своих землях.

И долго бы сидеть Ричарду в подземелье замка в Венозе, если бы, в 1048 году, не умер его двоюродный брат, граф Аверсы Райнульф II. Он оставил малолетнего сына Германа, и Гвемар Салернский, продолжая поддерживать дружеские отношения с Дрого Отвилем, упросил того, чтобы он отпустил из плена Ричарда Дренго. Так Ричард стал в Аверсе опекуном малолетнего графа Германа.

Гвемар Салернский напомнил о себе, и Ричард, в признательность ему за своё освобождение, дал князю свои заверения в поддержке и вечной дружбе.

Олаф Бриан был слишком умён, и не стал спрашивать, куда подевался малыш Герман. Все и так, вот уже полгода, поговаривали о том, что малолетний граф Аверсы, неожиданно исчез. Когда, куда, не известно. И с 1049 года, графом Аверсы стал Ричард Дренго.

– Как ты? Я смотрю, ты нашёл своего сына. Радуюсь вместе с тобой!

Олаф тяжело вздохнул и вложа меч в ножны, сел, почёсывая свою бороду.

– Это мой младший сын, Маркус, а старшего, Бьёрна, я так и не отыскал.

И Олаф поведал Ричарду всё, о своих бесплодных, трёхлетних поисках сына. О-о-о, где он только не побывал! И в Риме, где в охране различных пап и в знатных семействах, служило множество нормандцев. И в свободном, нейтральном городе Неаполе. Был в Салерно. Исходил всю Апулию. Через друзей и знакомых, побывал даже у византийцев, где выспрашивал о сыне у служивших императору варягов.

– Никто ничего не слышал о нём и не знал! Всё без толку! Всё бесполезно! Где его искать?

Олаф был в отчаянии, но не собирался сдаваться и прекращать поиски. Но уже заканчивалось серебро, которое он взял взаймы, под залог своих земель, у дальнего родственника, епископа Руанского Можера. Пришлось продать коня, седло, сбрую, отпустить восвояси, на вольные хлеба, своих людей.

Рассказывая, он не заметил, как один из людей Дренго, поднялся с лавки и вышел из таверны.

– А мой сын Маркус, вместо того чтобы рьяно помогать мне в поисках и заниматься делами присущими воинам, предпочитает вести богословские беседы и диспуты со священниками и монахами. Ходит по разным монастырям, и вместо того, чтобы расспрашивать там о брате, болтает и читает книги.

– Так твой сын сведущ в грамоте? Похвально. Мало кто из наших норманнов может гордиться таким достойным умением.

Олаф опешил от неожиданного оборота речи Ричарда.

– Слушай, барон, а почему бы тебе не поступить ко мне на службу? Таким отличным воинам как ты, я плачу щедро! И клянусь именем Господа нашего Иисуса Христа, я не засижусь в Аверсе! Впереди нас ждёт много славных дел! А там, глядишь, и отыщется твой сын. Отыщется, отыщется, никуда не денется. Конечно, если он ещё жив.

– Бьёрн жив! Я знаю это!

– Ну вот, когда мы найдём его, то я и его с радостью возьму к себе на службу, если он, хоть чуточку унаследовал твоих талантов и умений. А Маркуса, раз он грамотен и ему по душе богословские беседы, мы сделаем настоятелем какого-нибудь монастыря или епископом. Ну так как?

Олаф пристально посмотрел в глаза Ричарда, немного подумав, кивнул головой.

– Я согласен, – и по обычаю, принося вассальную присягу, вложил свои ладони в руки сеньора, и произнёс слова клятвы.

Ричард выслушал, держа руки барона в своих, вытащил из-за пояса перчатку и положил её в руки Олафа. Теперь, при разрыве отношений, или Ричард мог потребовать свою перчатку назад, если его чем-то не устроит служба барона, либо Бриан, вернёт перчатку своему сеньору, если тот, чем-то обидит его. Но не один рыцарь, не мог нарушить клятву вассальной верности, без ущерба для своей чести и риска навлечь на себя Божью кару.

Дверь распахнулась от сильного удара, и в таверну вбежал Вильгельм де Монтрей. За ним стоял тот воин, который ранее ускользнул из таверны.

– Н-е-е-т! Нет! Я вызываю тебя на поединок, Бриан! Пешим или конным, любым оружием, но немедленно! Я в своём праве граф, и никто не может помешать мне!

Ричард поморщился, но склонил голову в знак согласия.

Глава четвёртая

Они вышли из таверны, прошли рынок, и подошли к большому выгону, где продавали скот, но сейчас тут было пусто. Земля просохла и была хорошо утоптана, и Олаф сказал:

– Здесь! Сражаемся пешими, так как у меня нет коня. Я беру копьё, меч и щит. Ты бери, что хочешь.

Вильгельм де Монтрей, весь трясущийся и бледный от гнева, облизал губы, и выдавил на них улыбку.

– Я, топор, меч и щит. Тебе конец, Бриан. Я убью тебя! Поступлю с тобой так, как вы, поступили с моим отцом! Отрублю уши, кастрирую, отрублю руки и ноги, снесу на хрен твою башку, выколю глаза, а потом помочусь на твой труп!

Монтрей в диком бешенстве орал, брызгая слюной, потрясая боевым топором на длинной рукоятке. Глаза его закатывались, в углах рта клубилась пена, и сейчас он был похож на берсерка, из древних сказаний.

Но Олафа он этим не напугал. Из своего, уже весьма скудного арсенала, Бриан выбрал длинное копьё, с древком из железа и с широким, листовидным наконечником. Как говорил ему его отец, а ему отец его отца, таким копьём, в древние времена, сражались воины германского племени алеманнов. (Алеманны или аламанны (от герм. Alle manner – «все люди»). Древнегерманский союз племён, в который вошли германские племена из распавшихся ранее союзов свевов и маркоманов, а также пришедшие севера ютунги (III в. н. э.).

Несмотря на принятый им образ берсерка, сражавшихся голыми, Монтрей не скинул кольчугу, и не снял шлем. И как только Бриан занял позицию, кинулся в яростную атаку, свирепо и страшно размахивая топором.

Его противник был моложе, более силён и гибок, но Бриан, несмотря на возраст, с завидной сноровкой, уходил от ударов. Топор, с диким свистом рассекая воздух, пролетал возле его головы, едва не подсёк ему ногу и чуть не врезался в щит. Олаф, чувствуя вину, за содеянное с Гильомом Жируа, не хотел убивать его сына, и выжидал момента, чтобы победить, сломать его, не убивая. Может быть он и совершал ошибку, так как нет ничего хуже недобитого врага. Но он не мог поступить иначе.

Устав махать тяжёлым топором, не попадая по противнику, Монтрей отпрыгнул назад, и прокричал:

– Сначала, я убью тебя, гнида, а потом, изрублю на куски твоего сосунка-сына.

Весь бледный, дрожащий от страха Маркус, переживающий за отца, шепчащий молитвы, вздрогнул от этого крика. А Олаф, ответил на него, сильным ударом копья в щит Монтрея.

– Сначала, недоносок, убей меня!

Монтрей отшатнулся от удара Бриана, а затем, с новыми силами, дико крича, набросился на него.

Удар! И Олаф едва успел подставить щит, закрываясь от удара, летевшего ему в голову. Звенящая, острая боль, кольнула руку, отозвавшись стоном в плече.

Лезвие топора застряло в щите, и Монтрей, не выпуская древка, пару раз его дёрнул, стараясь его освободить.

Олаф, крутанув свой щит, открыл правую сторону Монтрея. Тот, в ужасе, ожидая удара, поспешил прикрыть незащищенную грудь щитом. Бриан, отбросив копьё, свободной рукой ухватился за край щита противника, и дёрнул на себя.