Меч Вседержителя

Часть Первая. ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ

Сихана Раджикрави не мучила совесть. Он был слишком стар для этого, бесконечно стар. Но не было во всем огромном, населенном людьми мире никого моложе его – даже родившийся минуту назад у какой-нибудь юной мамаши младенец был на пять веков старше прожившего тысячи жизней Первозурга. Ибо младенец появился на свет в дваддать пятом веке, а Сихану предстояло родиться в веке тридцать первом. Впрочем, какие сейчас младенцы! какие мамаши! Особенно здесь на бестолковой и разгульной Зангезее. Эти самые мамаши и папаши в прежние добрые времена на Земле и по всем планетам Федерации пугали своих малышей, дескать, будешь себя плохо вести, сгинешь на страшной и лютой чужбине, куда в конце концов попадают все невоспитанные детишки, двоечники, прогульщики, лентяи, воришки, воры, каторжники, мошенники, убийцы и насильники, и истлеют твои косточки белые в чужой земле, имя которой Зангезея. Детишки слушали с замиранием сердца, трепетали. А путь на распутную и загульную Зангезею не был заказан никому.

Сихан Раджикрави прилетел на Зангезею сам, никто его не тащил сюда, не толкал в спину. Проклятый XXV-й век! Он никак не мог вжиться в этот мир, ощутить себя в нем своим... какой там свой! все было чужое, далекое, неприемлемое. Поначалу ему казалось, вот стоит только немного обустроиться на Земле, войти в колею – и все пойдет как по маслу, он будет жить жизнью самого простого, обычного человека, обычной и простой жизнью – что может быть лучше?! – нет, миражи, грезы, сорок миллионов лет потустороннего вневременного и внепространственного бытия давили на него базальтовой тяжестью сотен тысячелетий, гнули, расплющивали, не оставляли надежды. И бежать от этого гнета было некуда. Какая там, к черту, Зангезея! И на самой Земле не было для него преград и заслонов. Он мог все, или почти все. Он был живым богом в сравнении с этими младенцами-человеками. Он был всемогущим... А они даже не ведали, что бог снизошел к ним из далекого их будущего, не знали, что он уже явился к ним – и видит их жалкими, невежественными и суетными, погрязшими в зависти и ненависти друг к другу. Днями и ночами блуждал он среди своих пращуров и проникался к ним все большей неприязнью. Стоило покидать Чертоги, кишащие змеями и червями ползающими, чтобы очутиться среди червей двуногих, изъедающих друг друга, предуготовляющих свой собственный скорый конец! Нет, не будет никакого XXXI-ro века, никогда не будет! И все бывшее с ним – сон, болезненно-яркое и светлое – светлое ли? – наваждение!

Первое время Сихан почти не вспоминал про своего спасителя-вызволителя. Слишком крепкие цепи уз могут задушить. Иноща надо забыть даже добро. Особенно, если оно непомерно большое, огромное, невозместимое – все равно не расквитаться, не расплатиться. Да и не тот человек Иван, чтобы сидеть у порога должника да требовать отдачи долгов, уж в этом Первозург не сомневался. Забыть! Надо все забыть. И жить, как живут другие – спокойно, размеренно, беззаботно и тихо. На какое-то время им овладела навязчивая идея – обрести свое прежнее тело. Он просыпался с этой мыслью и засыпал. Хотя и непросто было вернуться к обыденной земной смене дней и ночей. Сихан заставил себя жить как жили все. А вот заставить идею уйти туда, откуда она внезапно возникла, не смог, не сумел. И он сам стал мелочным и суетным, так ему казалось, он бродил по улицам будто неприкаянный, бродил и всматривался в лица. Ему верилось, что он помнит себя самого – того исходного, первоначального, которого и звали Сиханом Раджикрави. Это было словно игрой – он не желал пользоваться видеокартотеками спецслужб, хотя запросто проник бы в любую из них, он не желал пронизывать толпы полями, сидя далеко от них, он не хотел применять того, что было непонятно и неведомо для пращуров. И он находил даже какое-то щемящее наслаждение в том, чтобы бродить среди них, касаясь в движении простых смертных локтем, плечом, смиренно улыбаясь, когда они наступали ему на ноги и толкали. И он нашел своего двойника. Это произошло в пригороде Мадраса. Высокий и худой мужчина лет семидесяти, в расцвете сил, стоял понуро и мрачно пред развалинами древнего всеми позаброшенного и позабытого храма. Лицо у него было узкое, темное, с вдавленными, почти синюшными висками, тонким носом без горбинок и провалов, тонкими и ровными губами. Под глазами у человека темнели большие и почти черные мешки, но совсем не болезненные, а естественно дополняющие образ. Седые брови, седые очень короткие волосы бобриком... но главное, большие серые глаза. Это были глаза еще той давней и почти сказочной расы, что пришла сюда из далей не ведомых здешним аборигенам, из бескрайних степей и лесов, гор и приморий, где спустя века образовалась Европа и где жили испокон веков россы, племя не выродившееся и не вознесшееся, но растворившееся среди сотен племен и народов. Были глаза эти будто вратами в нездешние искрящиеся миры – недоступные и вышние. Сихан Раджикрави замер, будто к нему, заключенному в иное тело, полное, сильное, кряжистое, но чужое, поднесли вдруг зеркало. Он узнал себя. Он нашел себя!

Остальное было делом техники. Пришлось долго выжидать, пока незнакомец выйдет из своего задумчивого состояния. Но Сихан был терпеливым. Он не хотел ускорять событий, все должно было произойти естественно. И он дождался. Седой очнулся, повел глазами и столь же понуро побрел к улице, вьющейся змеей по пригороду, влился в толпу. А Сихан уже все знал про него – бывший волхв, изгнанный из общины за прелюбодеяния, хронических заболеваний нет, силен, здоров, умен, пребывает в унынии, но это не беда, не беда. Сихан пристроился рядом, почти рядом, чуть впереди, всего на полкорпуса. Теперь они оба вместе с толпой шли по пружинящему тротуарчику вдоль гудящей, гремящей, грохочущей улицы – гравикары, автомобили, миниходы ползли сплошной чередой, выставив панцирные спины, будто стадо послушных животных, гонимых в одном направлении. Надо было лишь сделать небольшой шаг, чуть приподняться над барьером... и Сихан Раджикрави сделал его. Медленно наползающий роскошный поликар показался ему подходящим, он дернулся, будто пытаясь обогнать идущего впереди, подпрыгнул, споткнулся о барьер – и полетел под сверкающие гравиполозья. Расчет был безошибочным. Седой изгой непроизвольно выбросил вперед правую руку, чуть коснулся локтя падающего... но не успел придержать его. Не успел! Все свершилось в мгновения. Переход не занял и мига. Сихан Раджикрави, седой и высокий, с глубокими серыми глазами и черными мешками под ними, стоял у барьерчика. И смотрел, как полозья наползают на кряжистое, полное тело, как искажается гримасой боли одутловатое лицо. Все! Несчастный погиб, даже не осознав, что произошло. Мир его праху! Сихан тяжело вздохнул, выпрямился. Никакого уныния! Совесть его не мучила. И не потому, что он был старше всех во Вселенной, и не потому, что моложе его никого не могло быть еще целых пять с лишним веков. Сихан Раджикрави, родившийся человеком и проживший тысячи жизней, уже не был человеком. Он был чем-то иным, не понятным самому себе.

И теперь он сидел в правительственных катакомбах Зангезеи. И не знал, что делать.

Он привык к своему новому телу быстро, на второй день.

Это было подлинным воскрешением из мертвых. Но ни один смертный никогда бы не понял Первозурга, никогда бы не смог познать на себе – каково все время обретаться в чужой шкуре, как это гадко и противно, тяжело и досадно. Сихан Раджикрави обрел себя. Но недолго пришлось ему радоваться. Сначала Иван нарушил его душевный покой, своевольно и неожиданно прорвавшись на крыльях запретных черных полей в пропасть Пристанища... Вся эта авантюра изрядно попортила крови Сихану, на какой-то миг, вопреки здравому смыслу он сам проникся одержимостью, поверил – это шанс! это возможность все выправить и вернуть! Не вышло. Ивана удалось вытащить из кошмарных, смертных измерений... а на душе осталась незаживающая, рваная рана. Потом он просто жил, пытаясь обрести покой в отрешении и обуздании гордыни – ведь, что ни говори, он вошел в чужой монастырь, и надо было вести себя в нем по его законам. И тут монастырь этот взорвался с такой дьявольской силой, что Сихан даже растерялся. Ведь он никогда всерьез не занимался ею, но все же достаточно знал историю Земли, историю человечества от самого зарождения и до проклятого черного понедельника 14 июля 3089 года от Рождества Христова. Он мог поклясться на чем угодно, что никаких бунтов, восстаний, переворотов и прочих глобальных катаклизмов во второй половине XXV-ro века не было, и быть не могло! Но события разворачивались не по учебникам. Горела Европа! Горели Штаты! Замерла в тягостном затаенном напряжении Великая Россия! А он забился в свою скорлупу и выжидал. И он догадывался, что снова чудит этот русский, что именно Иван затеял нечто непонятное и непредсказуемое. Надо было вмешаться сразу! Но... кому надо? Он делал все наоборот, он ушел в себя, не связался с Иваном, хотя мог это сделать в любую минуту. А когда на белый свет вылез из потаенного мрака первый выползень, Сихан Раджикрави все сразу понял. Полигон! Это его собственные детища! Они сломали все преграды. Они разрушили все барьеры. Они пришли, черт побери, на Землю! Они сокрушат здесь все, они камня на камне не оставят! Джинн вырвался из бутылки. А виноват во всем он – изначально виноват. Но он не испытывал ни угрызений, ни мук совести. Напротив, в те дни, когда первые и жалкие вурдалаки впивались в глотки обескураженных, перепуганных смертных, он ликовал – тихо, сдержанно, внутренне. Это его победа! Это он создал существ более совершенных, чем двуногие разумные сапиенсы. А значит, он превзошел Творца! Он смог свершить то, что недоступно самому Создателю – он, Первозург, Первотворец!

В тот день он бродил по разрушенному в недавней бойне и уже полувосстановленному Парижу. Еще ни одного вурдалака не было в городе, а людишки в панике и страхе забивались по своим щелям, норам, боялись высунуть носа из квартир и хижин, домов и дворцов. Он поднялся на самый верх древней Эйфелевой башни. И взирал на ничтожных, копошащихся внизу. Он, ставший сильнее не только их самих вместе взятых, но и их Бога! Он, всемогущий и всевластный... Холодные ветра обдували Сихана, леденили лицо и руки, остужали, но не могли остудить. Это было просто каким-то приступом безумия. Черным злорадствующим демоном нависал он над Парижем, надо всем миром. И пылающее, огнедышащее самолюбие, рвущееся наружу, распирало его наподобие бурлящей лавы, распирающей чрево вулкана, рвущейся наружу из его смертоносного жерла. Он ликовал!

А люди уже умирали – по всей планете, особенно у полюсов – зло шло оттуда. Когда Сихан спустился вниз, ужас стоял над парижскими мостовыми. Он бросился к центру – черной тенью, ликующим демоном. И где-то на полпути его чуть не сшибла с ног толпа, вырвавшаяся из подземки. Обезумевшие, ошалевшие от страха люди диким животным стадом неслись, сломя головы, ничего не видя... и тогда он узрел рогатого, который в слепом неестественном прыжке вонзил черные когти в плечи отставшей дамочки, рванул ее на себя, впился клыками в затылок. Она взвизгнула, и тут же смолкла, валясь по ступенькам вниз вместе с выползнем. Картина была мерзкая и отвратительная.

Нет, не так он представлял себе приход вурдалаков на Землю. Сорок миллионов лет они окружали его в Пристанище. Сорок миллионов лет они жили во плоти, созданной им и уже позже ими самими. Они были страшны, необузданы, коварны, хитры, неостановимы... Но они были не такими, совсем не такими. Они зашли слишком далеко, выращивая себе подобных не в замкнутом мире тысяч свернутых созвездий, а здесь, на Земле. Это их творения, да, а вовсе не его! Сихан подошел тогда ближе к лежащим на ступеньках. Ногой отпихнул тело дамочки. И наотмашь ударил носком прямо в морщинистое рыло выползня. Тот сразу позабыл про жертву, вскочил на свои кривые заросшие темно-рыжей шерстью нижние лапы, расставил когтистые ручищи и слепо, роняя кровавую слюну, пошел на Сихана Раджикрави. Но он не знал, с кем имеет дело. Выползням, даже самым тупым и зверообразным, почти ничего не соображающим, не полагалось шутки шутить с первозургами. Рогатый замер в порыве, потом медленно, очень медленно, отошел к бирюзовой стене, привалился к ней, и начал уже было сползать вниз, но остановленный недоступной ему волей окаменел, застыл. Сихан сдирал с выползня слой за слоем. И это не были слои кожи и мяса. Это были слои трансмутации, слои почти нематериальные. Он хотел видеть исходное естество. И он его увидел – у стены оцепенело стоял парень лет восемнадцати, худосочный, изможденный, голый, с длинными пейсами, свисавшими ниже подбородка, изгрызенными синюшными ногтями, черными немытыми ступнями и черной наколкой над левым соском «666». Сатанист. Самый обычный завсегдатай черных месс, такие во все века одинаковы, что в XIII-м, что в XXV-ом, что в XXXI-ом! Вот она, первооснова. Это не его детища... а детища его детищ. Ничего не поделаешь. Полигон – саморазвивающаяся система. Ему не остановить ее развития. Не остановить! Сихан снял заговор, и тщедушный юнец мешком упал на ступени, покатился вниз. Плевать. И на дамочку плевать. Сихан Раджикрави уже не был человеком. Он умел укрощать свои чувства. Ликование ушло, будто его и не было. Но и разочарования не наступило. Все дни земного кошмара он был лишь немым свидетелем. Повторяя одно и то же: «Не мною вы созданы на погибель свою. И не Творцом. Но самими собою – алчными, жестокими и злобными!». Он видел то, чего не видел никто: сами люди уничтожали людей. Да, обитатели Полигона открыли сквозные каналы. Но они не стали делать грязной работы, они оставили ее самим недосуществам, низшей расе. Не это главное. Суть в ином. Ведь не только Полигон был замкнутой, недоступной системой. Но и Земля, весь мир земных тварей. Теперь Земля со всеми планетами Федерации, заселенными человекообразными, несущими в себе земной мир, больше не замкнуты. Они доступны иным силам! Что ж, сомнения оставили Первозурга: Вселенная устроена проще самой простой трехъярусной этажерки. Сорок миллионов лет он постигал мудрость Мироздания. А этот выскочка и верхогляд Иван постиг ее за годы. Теперь Сихан знал точно, под Вселенной вселенных, связанные миллиардами подпространств, ярусов, миров-гирлянд, сфер-веретен, переходных слоев и сквозных каналов, висит вне любых пространств и измерений не одно лишь разросшееся, гипертрофированное Пристанище, но и самая подлинная, самая реальная изо всех трех сущих миров субстанция, определяющая ход вещей везде и повсюду... – Преисподняя. Значит, они есть! Ничем другим логически связанную цепь событий, захлестнувших Мироздание, не объяснить. Но тогда его роль во всем этом... Первозург стиснул виски ладонями. Нет! Хватит!

Он видел все – от начала и до страшного, опустошительного конца. Реками лилась кровь, стон и ужас переполнял умирающую планету. Но не кошмары нахлынувшего внезапно апокалипсиса мучили Первозурга. Нет, его переполняло другое. Они есть! Значит, это абсолютная и непреложная правда... все, что говорил Иван! все, что подтверждалось позднее! Он шел к нему в Чертоги, не ведающий своего предназначения, но начиненный более страшной для Сихана Раджикрави, чем тысячи тонн тротила, сверхпрограммой, о которой он сам и знать не знал. Шел, чтобы убить его! И вовсе не «серьезные», не особая ложа Синклита, заложили в Ивана эту убийственную сверхпрограмму – эти марионетки были всего-навсего исполнителями их воли – воли Преисподней. Это Она стремилась уничтожить Первозурга! Да, теперь Сихан до боли ясно видел очевидное. Но зачем?! Настойчиво, упорно, последовательно, шаг за шагом они несут ему смерть – ему, почти бессмертному, почти богу, постигшему тайны Бытия, единственному выжившему из создателей Полигона-Пристанища. Но почему?! И они бы давно уничтожили его, давно бы убили. Он просто опередил и х предугадав страшное, еще и не ведая о нем, исходя из мрачных предчувствий и... черного заклятья, наложенного на Ивана, да-да, именно так! Он закодировал себя двенадцатью слоями, наложил семь заговоров – он стал для н и х не просто невидимым и неслышимым, он стал абсолютно прозрачным именно для них! Это необъяснимо, но он дважды обязан жизнью этому русскому! Страшно и подумать, что могло бы случиться, будь на его месте любой Другой. Сихан Раджикрави припоминал подробности бегства с заколдованной, непостижимой для чужих планеты Навей. Он ушел. Но о н и продолжают охотиться за ним. Почему? А потому, что он унес с собой тайну Пристанища в мир смертных, вот почему! Но не только поэтому. Преисподней плевать на Пристанище, как Пристанищу плевать на все ложи Синклита и на сам Синклит вместе с земными отделениями Черного Блага. Для Преисподней Пристанище лишь дверь сюда, только дверь и ничего больше... Да! Вот причина! Он один во всех вселенных верхнего яруса «этажерки» знает, как можно захлопнуть эту дверь. Захлопнуть навсегда. Он один. И это приговор. Неумолимый, не подлежащий пересмотрам смертный приговор для него, Первозурга, Сихана Раджикрави, возомнившего себя богом!

Вот почему он бежал сюда, на содрогающуюся в судорогах беспечную и вымирающую Зангезею, в неприступные катакомбы диктатора Эригамбы-V, державного властелина коренных родов планеты бандитских притонов. Бежал с уже почти погибшей Земли. Земля и х цель, главная цель. Зангезея обращается вдали от земных миров, на самой окраине Федерации... хотя кое-для кого это и есть самый центр, пуп Вселенной. Они придут и сюда, придут вслед за выползнями и вурдалаками Пристанища, но придут позже... И куда ему тогда бежать?! Некуда. Он замкнется в катакомбах как замкнулся в свое время в Чертогах. И вновь потекут миллионы лет? Нет, только не это!

Сихан вспомнил, как визжал коротконогий лопоухий диктатор Заур Мамбон Эригамба-V, когда он его вышвыривал наружу. Это был визг бешенного арузарского страуса, сатанеющего во время тока. И было от чего визжать. Катакомбы по праву считались самыми неприступными в Федерации, Эригамба-V вложил в них все свое сказочное состояние – с волками жить, по волчьи выть. Эригамба-V никому не доверял, ни своим племенным родам, ни стекавшимся на Зангезею со всех миров головорезам. И понапрасну охрана диктатора полосовала фантом Первозурга сигма-скальпелями, выжигала лучеметами, бросалась на него с кулаками... она просто не знала, что живущим в XXV-ом веке не дано сил и умения, чтобы совладать с ним, рожденным в XXXI-ом. За сутки Сихан вычистил катакомбы, вымел, выветрил и закодировал. Они стали его непреступнейшей крепостью. Бункером, который и м, посланцам Преисподней, никогда не обнаружить. Ничего большего он сделать пока не мог.

Сихан не отключал внешних экранов. И потому он видел, как сразу два шустрых выползня завалили Заура Мамбона, нисколько не считаясь с его родовыми титулами и высокими званиями, прогрызли броню полускафа и впились в виски. Да, тут все протекало не так резво как на Земле-матушке, тут еще толком не разобрались, что это за рогатые парни объявились всем на удивление, тут еще пили, гуляли, веселились, резались, стрелялись... короче, делали все то, что и положено делать на воровской планете, куда стекаются усталые и нервные деловые ребятки, чтобы отдохнуть, поразвлечься, свести счеты на толковищах и перевести в оргиях дух перед очередным налетом. Трансляции с Земли прекратились сразу после взрыва Космоцентра Видеоинформа, и потому зангезейцы почти ничего не знали о трагедии в Солнечной системе. Первых выползней, прущих без разбору, рогом, тут принимали за озверевших инопланетных беспределыциков и встречали в ножи, резали в лоскуты, не вникая в детали.

Да, так было поначалу. Сихан Раджикрави все видел на обзорных экранах. А когда дело дошло до серьезного, половина «крутых» рванули когти с чужой для них Зангезеи – капсулы, космолеты, рейдеры стартовали тысячами каждый божий день, который длился на этой планете всего шесть часов по земному времени, а оставшаяся, другая половина решила не сдавать рогатым «малину», полечь костьми, но вырезать нечисть подчистую, чтоб неповадно было. Отчаянные парни остались на Зангезее, лихие и бесшабашные, которым судьба индейка, а жизнь копейка, одним словом, не дутые фраера, а отпетые головорезы, готовые не посрамить чести вселенского воровского братства... Только до Сихана дошли слухи, что не на одной лихости собирались держаться оставшиеся, что именно на Зангезее слинявший было Синдикат решил дать последний и решающий бой рогатым, а потому и не поскупился по случаю: головорезов буквально засыпали смертоноснейшим оружием последнего поколения да боеприпасами к нему. За три дня, по ходу дела отбиваясь от выползней, не протрезвевшие, но решительные и отчаянные смертники позагоняли в подземные бетонные убежища всех коренных зангезейцев, не различая баб, стариков, детей и местных ретивых джигитов, которые любили покрасоваться в седлах и с лучеметами, но воевать могли только из-за угла – вдесятером на одного, позагоняли куда подальше, чтоб только не мешались. Убежища были против глубинных зарядов, по триста пятьдесят метров титанобетона, таких нигде во Вселенной никогда не строили... И пошло-закрутилось побоище, нашла коса на камень. Много чего повидал за свою миллионолетнюю жизнь Первозург. Но такое и ему было в диковинку. Братва грудью перла на рогатых, давила отвратительных студенистых чудищ, жгла их, резала, обращала в пар, не разбирая, где свой, где чужой, без жалости и пощады. И ежели выползень выскакивал из дыры или расселины прямо в гуще братвы, впивался в глотку ближайшему, то тот первым хрипел: «Руби его со мной вместе!» И рубили, резали, кололи, разрывали, сшибали рога... Но чем сильнее давили нечисть, тем все больше и больше ее лезло изо всех дыр. О, безумный, безумный мир! Теперь Сихан не ликовал и не скорбел. Теперь он был в смятении. Ни на одной планете, ни в одном обитаемом мире никогда не было столь много сатанистов. А это означало, что его детища или выращивали рогатых или клонировали их в бесчетных количествах, тупо, слепо, копируя худшее... Пристанище мельчало. Вырождалось? Нет, только не это! Как бы плохи ни были его создания, они не имели права вырождаться, мельчать, деградировать! Они были запрограммированы на восхождение в самосовершенствовании, а не на слепое копирование. И это его дети... Сихан сам не имел ни отца, ни матери, он был дитем из пробирки. Но он был творцом. И он был отцом. Подлые, страшные, чудовищные, смертельно опасные, сказочно сильные и фантастически умные, сверхразумные – его дети, пусть и такие, но только не вырождающиеся, не изгнивающие изнутри, нет! Создавая их, он убивал в них то, что гнездилось в его нутре, гнило в его мозгу. Нет, он не был законченным дегенератом, он не был даже больным, полувыродившимся гением, отстоящим всего на шаг от безумца. Но он, он один, чувствовал теплое, неостывающее в своей голове, в своей груди – там уже шло разложение, шло. Там начинало гнить – неостановимо, необратимо. И замкнувшийся Полигон спас его! Он не погиб выродком. Случилось чудо. Но и они не должны были стать выродками! Они были совершенные еще тогда, 14 июля 3089 года, в тот черный понедельник. И они развивались все сорок миллионов лет. Развивались вне времени и пространства, не имея доступа в Преисподнюю. Потому что так хотел, так повелел он, ничего тогда не знавший о ней, не веривший в нее и даже не мыслящий о ней. Теперь все походило на страшный и глумливо-позорный фарс. Задуманное великим оборачивалось мелким, гадким и мерзким. А цивилизация, его цивилизация гибла!

В самый разгар безудержного и бесшабашного побоища, прямо на столицу Зангезеи родовой град Аган-Гез, разбивая в пыль, дым и огонь тысячи ракет аэроскомической городовой обороны, поливая пламенем и снопами излучений и правых, и виноватых, вздымая исполинские тучи черной сажи, песка, камней, обломков, обрубков, воды и пепла, плавя титановые крыши и мостовые, черным всесокрушающим птеродактилем из черных небес опустилась десантно-боевая капсула.

Сихан Раджикрави не сразу вышел из прострации, в коей пребывал трое последних суток. Даже он знал, что инструкциями и законами под страхом немедленной жесточайшей смертной казни не допускалась посадка десантных капсул на обитаемые, заселенные мирным людом планеты. Да и какой бы командир, капитан, даже из самых отъявленных живодеров и садистов решился бы бросить боевой корабль в гущу людей? Нет! Невозможно!

Но черный утес капсулы стоял над самыми катакомбами, готовый сокрушить все вокруг, уничтожить любого, поднявшего голову. Это была леденящая кровь картина. Первозург откинулся в мягком гидроэмульсионном кресле, закатил большие серые глаза. Но это не помешало ему увидеть, как из капсулы, прямо из полуживого фильтра диафрагмы выпрыгнул наружу огромный детина в десантном скафе с полной выкладкой, прошел быстрым шагом с десяток метров, прошел по распростертым ниц телам братвы, разбивая прикладами бронебоев будто перезрелые тыквы головы поднимающихся выползней, круша все подряд на своем пути.

Сихан дал приближение. Проникся. И несмотря на то, что забрало скафа было опущено и непрозрачно, несмотря на молчание личного датчика детины, он уже знал его имя. И знал, что тот был плечом к плечу с Иваном. Но самое главное, он знал, что детина не спятил, не куролесит напропалую, что он не гулевой атаман разбойной шайки, и не очередной резидент спецслужб, не выходец из Преисподней и даже не посланец Синдиката... Детина, огромный и черный, шел именно к нему – Сихану Раджикрави. Шел, точно зная, что Первозург здесь. Это было за гранью возможного. И все же это было...

– Впусти меня! – прохрипело из динамиков катакомбной связи.

Сихан не ответил, он просто снял коды и заговоры. Автоматика сработала – детина провалился вниз прямо с почвой, на которой стоял, пронизывая слой за слоем.

В приемный шлюз Сихан вышел сам. И тихо спросил у поднимающегося с колен негра:

– Что тебе нужно, Дил Бронкс?!

Хук Образина проснулся от дикого, невообразимого скрежета. Это уже не лезло ни в какие ворота – нервишки у Хука были расшатаны до предела, хоть вены режь, да еще только с вахты, часа не прошло, как он забылся в тяжком, липком, удушливом сне. И вот-те на!

Три недели назад, а может, и все четыре, – у Хука мозги перекосились от этой катавасии набекрень – он прибился к гвардейцам самого Семибратова. Так получилось. Они отступали с боями, отбиваясь от нечисти чуть ли не голыми руками, кляня предателей-штабных, давших приказ на отход с Земли, размазывая слезы по щекам, матерясь и рыдая, понимая, что уходят навсегда и не желая смириться с этим. Хук сам только-только на ржавом, искалеченном в боях пехотном боте с тремя посадками, больше похожими на падения, перемахнул из Штатов через океан, полусумасшедший, растрепанный, растерзанный, падающий с ног выбрался из разваливающейся машины где-то под Барселоной. Два дня пер пехом. Потом попал в одну мясорубку, в другую, третью – одурел уже окончательно, ошалел до последней степени. Шум, гром, кровь, бой, клочья мяса, визг, стоны, рогатая сволочь, гадины какие-то... Хук постепенно пришел к мысли, что он уже давно сдох и все это происходит в аду. Ражие гвардейцы вытягивали с Земли последних уцелевших, без канители и церемоний кидали их в трюмы, попутно калеча и расшвыривая бессмертных, сатанеющих при запахе живой плоти, неудержимых и слепых в своей бесноватой алчи выползней. Хуку пока везло, и он помогал служивым. На паек они его поставили позже, в полете, когда подсчитали потери да прослезились – треть гвардейцев осталась лежать костьми на родине, не собрать, не найти, не похоронить достойно – они затерялись среди гор трупов, среди тысяч погибших.

Низенький и усатый Семибратов сам подошел к Хуку.

– Кто такой?! – спросил и ткнул корявым пальцем в грудь.

Хук чуть не упал. Но ответил невнятно и смущенно:

– А хрен его знает, – он был в полупрострации, почти ничего не соображал.

Семибратов довольно хмыкнул, потеребил ус и распорядился:

– На сутки в отсыпку, потом на довольствие и на вахту!

– Есть! – бодро откликнулся Хук Образина и отключился.

Обязанности ему вменили простые – дежурить в трюмах, обеспечивать порядок среди беженцев. Но по Хуку лучше бы обратно в бой, в кромешный ад. Здешние мальцы, а особенно бабье, которое вообще на боевом корабле по всем приметам ничего хорошего не сулит, могли доканать кого угодно. Трюмы звездолетов не были приспособлены для перевозок живого груза – а пить, есть и все прочее здесь почему-то все хотели, да еще подавай им, дескать, «хотя бы элементарные удобства!» За смену Хук Образина терял по три килограмма весу и доматывал оставшиеся недомотанные нервы.

Через семь суток, неспешно и в срок, все четыре боевых звездолета Особой гвардейской бригады Семибратова вышли в запланированный район – и зависли почти в центре левой спирали тихой и мирной галактики Сиреневая Впадина. Приказ был простой – висеть и не возникать до следующего приказа. Он не нравился ни самому бравому Семибратову, ни его гвардейцам. Но приказы не обсуждаются. Четыре могучих всепространственных корабля, оснащенных импульсными орудиями глубинного боя, гиперсетью «экзот-X», увешанные, и ощеренные сотнями тысяч подуровневых торпед, грозные и величественные висели во мраке Черной Пропасти в семидесяти миллионах верст от ближайшей звезды – белого карлика Варрава-12. Висели и ждали...

От неожиданности Хук вывалился из гравигамака. Ну он сейчас покажет мерзавцам кузькину мать, врежет по первое число! Ишь, чего удумали! От дикого скрежета болели уши, заходилось и без того загнанное сердце. Падлы! Хук был взбешен. Но автоматике его ячейки было плевать на его нервы. Чтобы выйти, надо влезть в скаф, заварить швы, нацепить шлем, который Хук успел прозвать колпаком. Все это Образина проделал за двадцать секунд, в два раза быстрее, чем полагалось по уставу.

– Ну, шуткари, держись! – сипел он, заранее предвкушая трепку, которую задаст нагловатым ребяткам из второго взвода защиты – они частенько подшучивали над добродушным и отходчивым «стариком» Хуком. Но на этот раз шутка была плохая.

Образина выскочил из бронированной ячейки внезапно, чтоб наверняка, чтоб неповадно... И растерялся. Забрало скафа автоматически защелкнулось. Остатки воздуха с диким свистом и ураганным ревом покидали огромный, бесконечный коридор-трубу. А прямо напротив, всего в восьми шагах, раздирая титаноирридиевую толстенную обшивку корабля уродливыми когтистыми лапами, разрывая ее как консервную жесть, лезли внутрь сразу три непостижимо-безобразных урода.

– Мать моя! – прошептал в изумлении Хук.

Ему показалось, что он вновь там, в земном аду, что все прочее было лишь дурманным сном, и вот он прочухался и снова... бой, визг, лязг, скрежет, трупы, кровь, смерть. Он уже изготовился, чтобы прыгнуть вперед и после обманного движения телом, сшибить рогатую башку... Но никаких рогов у непрошенных гостей не было. Зато каждый имел по три выпуклых, страшных, пылающих нечеловеческой ненавистью глаза. Да, это были отнюдь не выползни – вдвое здоровей, кряжистей, массивнее, они безо всяких скафандров лезли из пустоты и холода межзвездной пропасти, лезли нагло, дико, вызывающе.

Хук не успел осмыслить ситуации, в следующую секунду сбитый с ног, он кубарем летел по длинному коридору. Удар был небрежным, от него словно бы отмахнулись... и, наверное, от этого самого толчка пробудились шлемофоны: «Тревога! Тревога!! Тревога!!» – бешено заколотило в уши.

Хуку не надо было ничего вколачивать в голову, он и так понял, что дело неладное. Еще на лету он успел, вырвал из заплечной тулы скафандра лучемет – и шарахнул назад, шарахнул наугад, вслепую. После этого упал лицом вниз, замер на миг, приходя в себя. Поднялся. На полусогнутых побрел назад, поглядеть на трупы незванных гостей – бил он на всю катушку, после такого боя не выживают. Хук брел и щурил заспанные глаза. Творилось нечто непонятное. Никаких трупов в коридоре не было, как не было в нем уже и ни капельки воздуха. Зато откуда-то издалека, из-за поворота доносились тяжелые приглушенные шаги, скрежет и лязг.

– Ну дела-а, – протянул Хук.

И заглянул в пробоину.

Во мраке вечной ночи, почти не освещаемые тусклым белым карликом Варравой, висели два огромных серебристых шара. Хук знал наперечет все типы земных и инопланетных звездолетов. Но таких он еще не видывал.

Всякому терпению есть предел. Даже самые уравновешенные и хладнокровные бойцы в иных ситуациях выходят из себя, человек не камень.

– Да они просто издеваются над нами, гады! – в сердцах заорал Семибратов. И тут же закусил ус, стиснул кулаки – негоже распускаться перед подчиненньми, нехорошо. Но и выдержка лопалась.

Бой шел больше часа. И Семибратов мог поклясться родной матерью, что самое меньшее по два раза уничтожил каждый корабль противника.

А всего их было три. Чужаки вынырнули из другого пространства разом, внезапно – ни одна из систем раннего оповещения не сработала. Глубинные локаторы будто оглохли. Щупы и радары ослепли. Серебристые шары всплыли нежданно-негаданно – так пузыри, вырвавшиеся из глубин поганого болота, разрывают тихую и мирную зеленую ряску... но шары эти в отличии от пузырей не лопнули. А поперли на бригаду. Не отзываясь, не откликаясь и вообще не желая ни коим образом поддерживать связь.

Гравитационный таран не подвел. Отшвырнул чужаков. Но лишь на время. Семибратов никак не мог решиться дать залп по непрошенным гостям, мало ли чего, а вдруг это мирная делегация с какой-нибудь Угогонды или космобаржа с беженцами? Семь слоев защиты пока еще семью незримыми бронями хранили за собой все четыре звездолета. Да и каждый из них, и красавец «Стерегущий», и ветераны «Быстрый» и «Беспощадный», и сам флагман «Могучий», держали не только круговую оборону, но и контролировали каждый свой участок пространства – попробуй прорвись! Беспокоиться и трепетать не было никаких оснований.

Однако тревога сразу закралась в душу генерала Семибратова. Он видел записи выброса из Вселенной корабля негуманоидов, помнил наказ Верховного: придут! обязательно придут, надо быть начеку! Но там всплыл совсем другой звездолет, уродливо-хищный, ощетиненный тысячами выступов, черный, огромный, ничего общего с этими шарами. Да и пришли на Землю совсем не те, кого ожидали... что ж, и Верховные правители люди, и они могут ошибаться. И все же предчувствие недоброго давило Василия Мироновича – гости пожаловали непростые, жди худа! И не надейся – никакая кривая никуда не вывезет. Перед грозой всегда тихо.

Бей первым! – так учат опытные бойцы и воины. Чего-чего, а опыта Семибратову хватало. Да рука не поднималась. Неловко... Расплата за доверчивость пришла быстро – еле видная шаровая молния зеленоватого свечения вырвалась из одного шара, прошла все барьеры, будто их и не было, вошла в сверкающий бок «Стерегущего»... а через полторы минуты рвануло. Да так, что светло в Черной Пропасти стало как на Меркурии в погожие деньки. А потом погасло разом. И ничего не осталось – ни от звездолета боевого, ни от всех сорока гвардейцев, сидевших в нем. Простота хуже воровства! Хорошо еще, что на «Стерегущем» беженцев не было, ни души, негде их там расквартировать – новая конструкция, только-только боевому расчету уместиться.

– Прощайте, братки! – выдавил кто-то сквозь слезы за спиной Семибратова.

Они еще не верили собственным глазам. Так запросто уничтожить сверхсовременный корабль, который на стапелях десять лет простоял, пока не родился на свет во всем блеске, величии и неистребимости?! Да поздно горевать было.

И вот тут от генерал-майора, командира Особой гвардейской, уже ничего не требовалось. В таких случаях «большой мозг» бригады, как ему и было положено по уставу, брал командование на себя. Ответный, чудовищный по мощи залп со всех трех оставшихся звездолетов прогрохотал еще до того, как мерцающая молния вошла внутрь «Стерегущего», «мозг» среагировал на прорыв семи защитных слоев и долбанул в ответ без раздумий и сомнений. Три сотни гиперторпед, подкрепленные тремя концентрированными сгустками дельта-полей и шестью криптолазерными убийственно-пронизывающими иглами, настигли в доли мига все три серебристых шара... Такого удара не выдержал бы и сам дьявол. Стало темно, искривленные свернувшимся пространством звезды, посыпались искрами в разные стороны. Чужаки пропали.

– Туда им и дорога, – без облегчения и радости процедил генерал-майор.

Он думал тогда только о «Стерегущем», он был виноват, один он. Такая нелепая, непонятная гибель – мгновенная, жуткая. Даже не верилось, что это уже случилось, не верилось. Бывалые вояки, прошедшие через жесточайшие войны на окраинах Вселенной, стояли рядом в оцепенении. Ни один не мог понять, что уже началось. И это было страшно, ибо больше всего на свете страшит неизвестность.

– Вот твари! – сорвалось у кого-то.

А Семибратов закусил пшеничный ус. Тряхнул головой.

На обзорных экранах с большим разбросом высветились еще три серебристых шара. Старые это были или новые, никто не знал.

– Семнадцатый внешний сегмент! Прорыв обшивки! – прозвучало сверху, из динамиков «мозга». – Тридцать четвертый сегмент! Прорыв!

Семибратов нахмурился. Но не повел и глазом. Мелочи! Автоматика сама зашьет пробоины. Наверное, осколками... хотя, какие там, к черту, осколки! Неважно! Сейчас Семибратов в упор смотрел на чужаков. Больше он не имел права рисковать.

– Глубинный! – процедил он сквозь зубы. Можно было и не говорить, «большой мозг» всегда настроен на психополе командира. Приказы обсуждению не подлежат. Но все шестеро присутствующих, в званиях от майора до полковника, молча уставились на вставшего со своего места невысокого и щуплого Семибратова. Не слишком ли?!

Заряд разорвался между тремя чужаками. «Могучий» вздрогнул как живое существо. Замер. Почти две минуты ничего не было видно. Защитные барьеры еле сдерживали окруженное ими, не уничтоженное глубинным зарядом пространство – инструкции запрещали применять подобное оружие столь близко, лишь в самых крайних случаях, при угрозе гибели корабля. Но «мозг» не дал паузы, не запросил повтора приказа, значит, ситуация была чрезвычайной. «Быстрый» и «Беспощадный» ждали разъяснений и команд с флагмана. Там тоже ничего не понимали.

Мрак прояснился и снова высветились привычные, удаленные на тысячи парсеков звезды. От шаров не оставалось и следа.

Семибратов набрал полную грудь воздуха и уже собирался с облегчением выдохнуть его, когда на экранах позади, почти слитно, в одном пристрельном секторе, высветились контуры чужаков. Это было невозможно. После глубинного заряда ничто не может уцелеть! Другие! Это другие! Только так можно было объяснить невероятное.

–Давай экзот, вашу мать! – выкрикнул Семибратов. – Вышвырните их на... отсюда! Вон из Вселенной!!!

Все шестеро поспешно разошлись по своим местам, влились в защитнокоординационные кресла, изготовились. Они никогда не видели командира в бешенстве, в состоянии, граничащем с безумием. Они знали, что Семибратов бывал и не в таких переделках – четырежды, на Гарпагоне, в созвездии Серых Шакалов, на рейде Хаан-Урейды и на выходе из Осевого возле Антареса, в сражениях с аранайскими и гугензорскими вселенскими бандами он терял половину кораблей, оставался в разбитых, полурасплавленных десантных ботах, израненный, оглушенный, контуженный... но он никогда не орал благим матом, он всегда тихо и хитро улыбался, цедил свои привычные прибаутки из-под густых, слепленных почерневшей кровью усов и вселял надежду в слабых, в растерявшихся, приготовившихся к смерти. Никто не видал легендарного Семибратова взбешенным и матерящимся. Это было что-то новое.

– Вышвырну-уть!!!

Экзот-Х, сверхоружие Великой России, последнее достижение земной цивилизации XXV-го века, четырьмя чуть пульсирующими красными шариками вырвалось из недр «Беспощадного» и «Быстрого», пошло незримой сетью на чужаков. Экзот отлично зарекомендовал себя не только на секретных маневрах в туманности Скорпиона, его испытали в деле, когда надо было убрать несколько пространственных баз Сообщества и пару назойливых зондов Синдиката, экзот выбросил из Вселенной корабль Системы, вырвав из него бот с трехглазым. Так было. И иначе быть не могло. Ускользнуть из сети экзота не в силах ни что, существующее в Мироздании.

– Мы никоща не узнаем, с кем имели дело! Кто уничтожил «Стерегущего»! – осмелился подать голос капитан «Быстрого». – Зачем...

Но договорить он не успел.

– Молчать! – прохрипел Семибратов. – Выполнять приказ!

Сеть шла на чужаков, охватывая их с четырех сторон – стоило ей замкнуться, и серебристые шары будут выброшены в иное измерение, откуда нет возврата во Вселенную. Только так. Только так! Семибратова трясло от нечеловеческого напряжения. Пока он один-единственный понимал, что происходило, больше того, что могло произойти! Прав был Верховный, прав! Вся эта рогатая сволочь, вся эта студенистая мерзость была даже не началом апокалипсиса XXV-го века, а всего лишь прелюдией. Землян нагло, бесцеремонно вышибли с сотен тысяч обжитых планет, с Земли, это ведь только помыслить – с Земли! Вышибли несколько миллиардов людей, бежавших в Пространство на всем, на чем только можно бежать! Вышибли, чтобы затравленных, загнанных уничтожать по всей Вселенной, устраивая самую настоящую неспешную и затейливую охоту! Ифа! Страшная, непонятная игра! Ну почему он не выдержал, почему он сам себе пустил пулю в сердце?! Эх, Верховный, Верховный! Семибратов готов был заплакать, зарыдать... и все же он не хотел верить в начавшееся, не мог, не имел права!

– Вышвырнуть к едрене матери!!!

Сеть замкнулась. Полыхнуло лиловым маревом.

Все! Кончено!

Семибратов откинулся в огромном кресле, сдавил подлокотники. Он победил. Он избавился от них. Отомстил за гибель «Стерегущего»! И плевать, что не удалось выяснить точно, кто, почему, в каких целях... все и так ясно. Врага надо уничтожать. Сразу! Быстро! Как можно быстрее! Беспощадно! Надо...

И вот тогда он заорал в сердцах, не помня себя, не сдерживаясь:

– Да они просто издеваются над нами, гады!

И повод для этого был.

Прямо с противоположной стороны от возвращающихся в ангары пульсирующих красных шариков, медленно, будто из тумана, вырисовывались серебристые чужаки – те или уже другие – не имело никакого значения.

Зеленоватая молния высветилась на подлете. «Быстрый» полыхнул тысячью сверхновых звезд. И ушел в небытие, оставив лишь огромное облако раскаленного газа.

– Надо немедленно уходить! – ударило беззвучно, но остро и безжалостно в виски Семибратову. «Большой мозг» предупреждал его, командира. На иное он не имел права.

– Нет! – вслух ответил Семибратов.

Каким-то внутренним неизъяснимым чутьем он чувствовал – чужаки вынуждают их к бегству, они жаждут их бегства, жаждут преследования... охоты! Нет! Только не это! На «Быстром» погибло семьдесят два человека: тридцать бойцов, семь офицеров, тридцать пять беженцев – там было забито все до отказа. Мир их праху. Они умерли быстро, безболезненно, в очищающем огне. И души их, наверное, уже в вышних мирах, далеко от всей этой грязи и ненависти. Семибратов жалел, что он сам не погиб раньше, ведь он не раз стоял на краю, костлявая не однажды брала его за горло цепкой лапой. Ну почему, Боже, ему суждено было дожить до этого?!

– Тройной глубинный! Тройной полный! Огонь!!! – скомандовал он.

И своей волей, своей силой властвующего над остатками бригады бросил оба уцелевших корабля в подпространство, чтобы уже через несколько мгновений вынырнуть тут же у Варравы, но на полтора миллиона километров дальше, за спинами у чужаков. И не дожидаясь, пока те объявятся, на полном автопоиске он выбросил двойную сеть экзота. Должен! Должен сработать, черт его побери!

Чудовищная мощь глубинных зарядов и полных залпов, вывернула пространство наизнанку, отбросила несчастного белого карлика, сорвав его с привычных, миллиардолетних орбит, едва не зацепила убийственньми крылами своими выходящих из подпространства, оторвала с десяток ботов, искорежила мачты. Семибратова чуть не раздавило в его кресле... но он увидел то, о чем мечтал страстно, сильно, ради чего рисковал с ранним всплытием. Обломки шаров разлетались с бешенной скоростью, разлетались, чтоб попасть в сети экзота, чтобы сгинуть раз и навсегда, чтобы никогда не возродиться, никогда не восстать! Он уничтожил их! Теперь-то уж точно, наверняка! Вот сейчас можно уходить – неспешно, с достоинством победителя, что называется «отходить на заранее подготовленные позиции». Да, пора!

«Беспощадный» вспыхнул и исчез внезапно. Будто его и не было.

Зато совсем рядом с истрепанным, обгорелым флагманом высветились два огромных, испещренных вдавленными оспинами, не серебристых, но уже серых шара.

Семибратов с мучительной, сдавливающей сердце болью подумал о тех тысячах несчастных, что томились в трюмах «Могучего». Он понял – они обречены. Стоило их вырывать из алчных объятий выползней, чтобы погубить здесь, сейчас. Дай только, Бог, чтобы это случилось мгновенно, как с «Быстрым», «Стерегущим», «Беспощадным». Дай, Бог, чтобы несчастные ничего не увидели, не поняли, чтобы смерть их настигла в безмятежности и полной уверенности, что они под надежной защитой, что им ничего не грозит – зачем им, страдальцам и мученикам, пережившим ад на Земле, повторять его круги здесь, во мраке Пространства!

– Выбросить сигналы и буи: «Погибаем, но не сдаемся!» – тихо сказал генерал-майор Василий Миронович Семибратов, командир Особой Гвардейской бригады.

У «Могучего» не оставалось сил, чтобы удерживать защитные поля. Боезаряд был почти исчерпан... да и что в нем толку. Торпеды? Излучатели? Сотня термоядерных снарядов? Это ничто для чужаков.

– Идем на таран! – предупредил он боевых товарищей. Всем быть готовым, драться до последнего...

Что толку в его командах! Экипаж был готов умереть с оружием в руках, тут не могло быть сомнений – гвардейцы умирают стоя. Но беженцы?! Нет! Им пощады не будет...

– Двадцать четвертый сегмент! Прорыв! Даю обзор!!! «Мозг» гремел динамиками на пределе. Изображение потусторонних шаров исчезло. И высветился один из трюмовых отсеков. Лучше было бы не видеть, того, что происходило в нем.

– Сволочи! – простонал Семибратов, выхватывая из поножей скафа парализаторы, вырываясь из тягучего кресла.

Несколько сотен перепуганных насмерть людей жались к пластиконовым переборкам трюма. Истерические визги, вопли, перекрывали стоны и хрип умирающих. Люди бились головами о выступающий металл, падали, корчились в ужасе, цепенели. А посреди трюма, уродливо-корявые, хищные, чужие, высились два чешуйчатых трехглазых монстра. Они были залиты кровью. Но отнюдь не своей. Под их огромными птичьими лапами бились в судорогах, трепыхались и мертво лежали умирающие – изодранные, неестественно вывернутые, изломанные, тут же валялись оторванные руки, ноги, головы.

Почти одновременно монстры выхватили из толпы по человеку – выхватили грубо, зверски, раздирая в кровь кожу и мясо на руках и ногах. Ближний вскинул вверх полную трясущуюся в предсмертном припадке черноволосую женщину и, ухватив ее за икры, разодрал с неимоверной силой на две части, встряхнул их, заскрежетал утробно и громко, отбросил в кучу останков. Другой сворачивал голову тщедушному юноше и одновременно острыми когтями пронзал ему живот, выдирая кишки...

Семибратов, наливаясь яростью, оглянулся – никого в рубке не было. Все бросились в трюмы. На погибель! Но почему не было оповещения? Как трехглазые могли пробраться внутрь боевого корабля?! Ото всего этого можно с ума сойти!

– Бей! – закричал Семибратов. – Все до снаряда! До последней ракеты! Бей их, гадов!!!

«Большой мозг», на три четверти подавленный незримой чужой волей, умирающий, но тоже не сдающийся, ничего не ответил. Он импульсивно и методично всаживал снаряд за снарядом в чужаков, в серые шары. Он умирал, но теперь он знал, что во всех трюмах «Могучего» творится то же самое, что и в двадцать четвертом, что последние гвардейцы, считанные по пальцам, бьются с чужаками... и умирают – один за другим, один за другим, последние, несдавшиеся, и что где-то там в недрах мертвеющего корабля погибают в страшной бойне все шестеро бывших с командиром, от майора до полковника, и что спешит навстречу смерти сам Семибратов, и лезут в дыры, сквозь разодранную броню чужие, лезут, спеша в трюмы, к тем немногим, что еще живы, еще бьются в страхе и ужасе, жмутся к стенам, но не могут найти ни убежища, ни спасения.

Хук врубил прозрачность на самую малость. Но и так было хорошо видно. Изуродованные рваными дырами борта «Могучего» напоминали простреленную десятками беспорядочных выстрелов старую мишень. Нет, лучше не смотреть! Никаких нервов не хватит.

–Ничего, – шипел он, – придет час, свидимся, суки! Он сам не помнил, как весь избитый, измученный, подыхающий, дополз до шлюзового переходника, вдавился в фильтр и буквально рухнул в патрульный катер, крохотную гравитационно-импульсную лодчонку в пять метров длиной и три толщиной. Нет, Хук Образина не собирался бежать! Он готов был сдохнуть там, в жуткой бойне! Он дрался до последнего! И он поверг одного трехглазого, завалил его, точным ударом загнав ствол оброненного кем-то сигма-скальпеля под пластины на затылке. Но ноги не держали его, руки не слушались. Помутненный рассудок навязчиво, словно в кошмаре мешал видения земного ада и здешнего побоища, ничего не вычленяя, ничего не давая понять, это было сверх его сил. Хук просто отключился. И его тело ползло к шлюзам само, ползло тупо, с животной жаждой жить, ползло, обученное в Школе выживать всегда и везде, выживать вопреки всем законам природы и обстоятельствам. И он выжил.

– Суки! Твари!! – рычал он себе под нос. И кровь, сочащаяся из рассеченного лба, заливала глаза. – Свидимся еще! Свидимся!!

Хук не понимал, куда подевались три бригадных все-пространственных боевых звездолета, он ничего не видел, кроме бойни, страшной бойни в трюмах. Но он понимал, что дела плохие, совсем плохие. Раньше не было спасения на Земле, он испытал это на собственной шкуре. Теперь его не было и во Вселенной.

Запястья горели так, словно на них не переставая лили расплавленное олово. Шея уже не удерживала головы, подбородок упирался в грудь, и не было сил, чтобы разжать зубы, высвободить прикушенный язык. Сама голова была пудовой, невыносимо тяжелой, кто-то маленький и вертлявый копошился в ней... А тело – грудь, брюхо, бедра, ноги – гигантской, непомерной гирей тянуло вниз. Это тело, уже не свое, чужое, становилось все больше, отвисало, пухло, наливалось, противно содрогалось с каким-то утробным, животным бульканьем изнутри. И страшно было приоткрыть глаза, страшно! В последний раз, когда, преодолевая боль и свинцовую тяжесть век, он открыл их и взглянул вниз, на это свисающее пятиведерным бурдюком серое, морщинистое брюхо, с точно таким же бульканьем прорвало вдруг дряблую кожу свищом, и в разверзтую дыру из сочащейся слизи и желчи выскользнула черная мокрая змея, длинная и безглазая. Его начало рвать, виски сдавило адским обручем, сердце забилось остервенело и судорожно... нет, лучше не смотреть!

Сержа Синицки распяли последним. Там не было ни дней, ни ночей. И он не знал, сколько ждал своей очереди среди полубезумных голых и обритых людей, жмущихся друг к дружке, стонущих, сопящих, рыдающих. Сырое, мрачное, уфюмое подземелье. Раньше здесь были каменоломни, добывали гольданский светящийся мрамор, Серж знал, что на Чаке больше ничего ценного не было – убогая плане-тенка, триста тысяч обитателей, семь городков. И каким дьяволом его занесло сюда, на муки, пытки и неминуемую смерть!

Две недели назад полуживой Дил Бронкс вернулся на Дубль-Биг-4. Лучше б ему не возвращаться. Серж уже похоронил его, он прекрасно знал, что творилось на Земле и в округе – выжить там было невозможно.

– О, майн готт! Ти есть приходить пах хауз?! – оцепенело выдавил он. – Импосэбл! Импосэбл, твоя мать!

– Заткнись! – Дилу не хотелось выслушивать пустую болтовню. Он был вне себя, он не узнавал свою красавицу-станцию. – Что случилось, дьявол тебя забери?! Что тут случилось?!

Серж разевал рот, разводил руками, блуждающим взглядом шарил по развороченной изуродованной обшивке. Что он мог добавить к тому, что Дил Бронкс видел сам. Ослепительная, блистательная, сверхдорогая космолаборатория, этот подлинный бриллиант Вселенной, была разгромлена, издырявлена, перевернута вверх дном и вывернута наизнанку. Это был уже не бриллиант, а искореженный и выброшенный за ненадобностью помойный бак – все пространство на мили вокруг было усеяно обломками, обрывками, осколками.

–Я убью тебя, негодяй! – рычал вернувшийся хозяин. Но не убивал. Сперва надо было выслушать объяснения своего заместителя по научной части. Серж еще сам пребывал в полубреду. Не прошло и семи часов, как изверга ушли отсюда. Но он не видел их прихода, все произошло как-то неожиданно и дико. Он как раз прощупывал новым внепространственным щупом галактику XXV-11 PC, которая еще даже имени своего не имела, только порядковый номер, – это была работа Сержа Синицки, любимая работа. И вдруг он «ослеп» – серая пелена затмила взор. Он содрал с головы сфероид щупа, врубил проверочные блоки. И тут станцию качнуло так, что Серж вылетел из кресла, разбил нос о кожух щупа, чуть не свернул шею. Только тогда он включил прозрачность. И ошалел окончательно. Какой-то трехглазый чешуйчатый монстр, будто взбесившийся вандал крушил антенны, радарные пушки, мачты, энергосборники – все, что попадалось ему под чудовищные звериные лапы. Еще два таких жерасхаживали голяком, безо всяких скафандров по внешней обшивке станции, прямо в открытом космосе. Серж сразу же понял – это переутомление! нельзя так много работать! Но чутье бывшего космодесантника поволокло его в бытовку. Через пару минут, несмотря на все толчки, встряски, качки он облачился по полной форме, даже пристегнул лучемет. Побрел к люку-переходнику в основной базовый отсек, дернул рычаг – не тут-то было! Люк заклинило. Еще минут десять Серж возился с автоматикой. Потом понял, бесполезно – какие-то сдвиги в самом корпусе, в обшивке, люки заклинило намертво. И вот тогда он бросился к обзорнику, начал включать на прозрачность отсек за отсеком, камеру за камерой, сегмент за сегментом. Станция была огромной. Но везде... везде! биоробы и андроиды валялись мертвыми куклами! вещь абсолютно невозможная! немыслимая! ни один чужак, ни один гость станции или враг, ворвавшийся в нее, не смог бы лишить всю эту команду жизни, а точнее, энергобиопотен-Циала, дающего им жизнь и силы! И тем не менее они лежали трупами. В трех местах внешних сегментов Серж видел дыры – огромные рваные дыры в обшивке, такие можно было проделать с самого близкого расстояния сигма-гранатометом, если долбануть в одно место раз пять подряд... Но никто не стрелял, не пробивал крепчайших стен, все было совсем иначе – Серж увидал и обомлел: трехглазый монстр, ходивший по обшивке снаружи, вдруг нашел нечто искомое, припал грудью к броне, прижался виском, потом отпрянул – множество когтей на его огромных хищных пальцах засветились сумрачно-зеленым свечением, и он вонзил их прямо в металл, вонзил будто в жесть... и начал рвать броню, раздирать, пробивая и расширяя дыру. В этот миг у Сержа окончательно помутилось в голове. Как-никак он имел сто девяносто два боевых вылета на предгеизационные планеты, был восемь раз ранен, участвовал в шестнадцати штурмовых операциях, много чего повидал в жизни, пока не подорвал здоровья и не прибился к тихой станции Дила Бронкса. Но сейчас он растерялся. Какое-то время сидел колодой в своей заглушенной и задраенной лаборатории. Думал о смысле жизни. И о том, что удивляться уже нечему, раз Земля сошла с круга, а вслед за ней и прочие планеты Федерации, раз там полный капут, так почему же здесь должна быть тишь да гладь. К концу своих размышлений Серж Синицкий вспомнил весь набор русского мата – и тут же выдал в пустоту и тишину, что он думал об этих трехглазых сукиных детях. На душе легче не стало. И тогда он снова начал просвечивать внутренности станции. Таека! Как он мог про нее забыть?! Но лучше бы он не включал обзора большой гостиной, лучше бы он этого не видел! Таека и впрямь была там. Не одна. Двое трехглазых загоняли хрупкую маленькую женщину в угол. Они были втрое выше ее, вдесятеро массивнее. И они явно не спешили, развлекались, давали возможность жертве ускользнуть на время, но тут же снова лишали надежды. На глазах у окостеневшего Сержа Таека разрядила в монстров два парализатора, малый набедренный лучемет – все бестолку, они лишь отступали на шаг или два, приседали, прикрывались лапами, уворачивались, громко и омерзительно скрежетали, переглядывались, закидывали огромные пластинчатые головы... и снова принимались за свою страшную игру. Серж, позабыв про все на свете, ринулся на заклинивший люк. Он обязан был придти на помощь! Обязан! Сдохнуть, но встать рядом с ней! Да только броня оказалась сильнее и прочнее, чем его страсти.

Он не мог справиться с этим чертовым люком! Станцию делали на совесть, на века! И тоща он опять бросился к экранам. Там шли последние картины трагедии. Безоружная и слабая Таека, бледная как смерть, в разодранном в лоскуты комбинезоне, почти голая, исцарапанная, вся в синяках, выскальзывала из смертоносных лап, выворачивалась, ныряла вниз и прыгала вверх, пыталась найти уязвимое место – в отчаянно-резких прыжках била ногами и руками в глаза, виски, челюсти монстров – недаром слава о ней, как о непревзойденном бойце, шла по всей Федерации – но ничего у нее не получалось. Монстры просто издевались над ней, играли как две чудовищные кошки с беззащитной и обреченной мышью. Наконец и это им надоело. Один из трехглазых на лету поймал уже почти вырвавшуюся женщину за лодыжку, дернул на себя. Потом подбросил гибкое легкое тело, перехватил за талию. Сдавил. Из накрепко сжатого рта потекла струйка густой алой крови. Таека смотрела прямо в потаенный глазок телекамеры, прямо на Сержа. И взгляд этот, полный ужаса и смертной тоски, невозможно было вынести. Глаза у нее, обычно маленькие, прищуренные, чуть раскосые, стали вдруг огромными, выкатывающими из орбит. Монстр чуть ослабил хватку, поднял вверх другую лапищу – и каким-то движением с вывертом, чудовищным щипком своих звериных когтей ухватил левую руку, нежную, тонкую, вывернул сильнее, рванул... и оторвал. Он делал все это неспешно, с любопытством и изуверством ребенка, поймавшего красивую бабочку и методично обрывающего ей ножки, крылышки, усики. Да, то же самое он проделал с еще большей изощренностью с правой рукой, потом с ногами. Его напарник закидывал назад пластинчатую морду, оглушительно скрежетал и бил себя ладонями по бокам. Таека была уже мертва, когда этот второй вдруг резко, с какой-то алчностью оторвал ей голову, подбросил вверх, поймал и начал медленно сжимать в восьмипалом огромном кулаке. Серж не слышал хруста ломаемого черепа, все звуки заглушал похотливый и дикий скрежет монстров... Потом они ушли – медленно, одеревенелыми походками, со свисающими вниз Длинными ручищами, страшные и всемогущие, неприступные.

А Серж Синицки остался. Он выбрался через трубу щупа, вылез наружу. Конечно, он смог бы стереть все уцелевшие записи, чтобы этот кошмар никогда не повторился даже на экранах. Но не сделал этого. Зачем? Как мог, коротко и невнятно, он рассказал обо всем Дилу Бронксу. Потом тот смотрел – раз, другой, третий... Серж прекрасно понимал, что объяснить Дилу, почему он остался в живых, невозможно, да и не стоит! Тот мог его убить. Но не убил. Он только указал рукой в сторону одноместного шлюпа. Молча указал. И Серж все понял. Он отчалил от обломка бывшего Дубль-Бига-4, уже зная, что на Землю и прочие планеты Солнечной системы не полетит – там смерть, там ад кромешный. А горючего совсем мало, хватит только до ближайшей звезды – до Проксимы Центавра, там есть маленькая планетен-ка, единственный приют для него. Навряд ли кто на нее позарится, там брать нечего – себе дороже обойдется. Так он и сделал. Точка выхода там известная, в Осевое входить нужды нету. Вот и махнул Серж Синицки из огня да в полымя, на Чаку-де-Гольду.

Приземлился сносно. Выбрался. Побрел в развалины людей искать. Тут его и прихватили два рогатых урода, выползшие из щелей. Серж почти не отбивался, он был словно замороженный. Рогатые содрали с него скаф, прогрызли зачем-то горло... Очнулся он в поганой подземной каменоломне. Благо, что стены там были высокие. На них-то и распинали голых. Серж глядел, стискивал обеими руками обритый череп свой, трясся в обессиливающем ознобе – всего он мог ожидать от жизни, но только не этог.о. Майн Готт! Майн Готт!! На четвертый день ожидания он перегрыз себе вены на обеих руках и обеих ногах. Бурая жижа текла из них недолго, сворачивалась в грязные катыши-комья. Умереть не удалось. Он не понимал почему. Но потом понял – им не нужна его смерть, им нужно что-то другое. И он увидел начало: когда первые распятые вдруг стали обвисать серыми морщинистыми мешками, надуваться, распухать, не умирая и почти не теряя сознания, как из прорывающихся дыр в их телах стали выскальзывать черные то ли змеи, то ли черви... Это было гадко и гнусно. Это было непонятно. А потом распяли его самого. Но он уже был не прежним Сержем Синицки, он становился чем-то другим. Разбухало брюхо, горели запястья, тянула вниз пудовая голова... и все шевелилось в мозгу что-то маленькое, вертлявое. Он не мог открыть глаз. Но стоило их прикрыть, как вставало перед мысленным, внутренним взором одно и то же – обескровленное, бледное лицо Таеки с выпученными от ужаса глазами.

Керк Рваное Ухо ревел в систему оповещения зон медведем, поднятым посреди зимы из берлоги:

– Братва! Наша верх берет! На семнадцатой, сороковой и пятой уже козлятиной и не пахнет – последних замочили! Держись, братва! Кому худо, рогом упрись, подмога будет! Вертухаев не трогать! Щя на счету каждый нож. Дави их тварей, режь! Два грузовика на подлете! Два этапа с гадрианской зоны! Парни проверенные... Только держись!!!

Керк не жалел глотки. А слезы летели из его опухших, красных глаз – шестую ночь без сна. Семь дней и ночей боев, резни. Вся гиргейская подводная каторга встала, разом! Такого еще не бывало. Уж на что лихо Гуг со своей кодлой зону взбаламутил – три месяца подряд шли показательные казни, десятки тысяч выстояли до кровавого пота на правеже, нормы подняли в полтора раза после его шухе-ра... а с нынешним и вровень не идет. Ныне в каторге воры власть взяли, кума в петлю сунули, чтоб не вякал – не можешь каторгу держать, виси, отдыхай, сучий потрох, бугров покруче на ножи поставили, бугорочков помельче простили с вертухаями на пару, наперед послали... Страшная гиргейская зона, лютая, гиблая, безвыходная. Все она видала, все слыхала, ничем ее на понт не возьмешь. Но когда беспредел пошел, когда козлы изо всех щелей поперли, каторга восстала. Рогатых тут раньше не было, потому их сразу козлами и окрестили. Семеро паханов с семи самых глубоководных зон в первый же вечер на сходку сошлись, потолковать. Порешили стеять насмерть! Кто на полшага назад сдвинется, кранты, перо в бок без разговоров. Воровской закон суровый. Но закон есть закон. Порешили распроклятую Гиргею, хуже которой во всей Вселенной каторги нету, гадам не отдавать. И пошла резня по всем уровням, на всех глубинах.

Керка охраняли пятеро козлодавов, самых крутых, матерых. С первого денька они набили себе руки, такие не подводят. Но бессонные ночи были хуже любого выползня. Слава Богу все системы, вся автоматика на Гиргее работала бесперебойно, каторгу на века строили, ридориум штука Ценная – на нем триллионы наживали, обогащались сказочно, потому и оборудование ставили добротное. Керк, который прежде кроме сигма-скальпеля и гидрокайла ничего в руках не держал, оказался заправским диспетчером. Он врубал на экраны уровень за уровнем, с ходу решал, кто сам продержится, кому резерв подослать, а кого – коли все полегли, кроме козлов драных – породой завалить да водою залить. Гиргейская свинцовая водичка тяжела, пока всплывут твари, от других и шерсти клока не останется. Только бы этапы вовремя подошли!

– Мочи его! Чего зеваешь! – орал Керк. Малец-салажонок обернулся вовремя, полосанул выползня по глотке, рогатая башка полетела на чугунный настил. Это дробь-двенадцатая! Там все в порядочке, там нормалек! Керк Рваное Ухо все отмечал. Там сами разберутся. Там вражья сила выдыхается! Надо бы к ним через полчасика заглянуть, может, кое-кого или всех в тринадцатую перебросить! Вот где жарко, там всего-навсего семь ножей осталось, а козлы все прут и прут, мать их!

Керк врубил тринадцатую. Точно, он не ошибся. Всемером бьются, не отходят, ребята серьезные. Экран не был какой-то плоскостью с картинкой, он был словно провалом в абсолютно реальный мир. На Керка пахнуло терпким потом, кровищей, гарью. Козлы лезли из забоя – сразу четверо уродов выползло, а там еще прежних разделывают. Надо срочно подмогу кидать! Жалко парней, их вся зона знает. Вон, здоровенный, полуголый, в одних драных штанах – это Сидор Черный, тамбовский сирота, на Галапагосе работал мокрушником, завязал сам, в Бога уверовал – а козлов мочит за милую душу. Приноровились, заразы! Только выскочит, двое за лапы и на растяжку, а Сидор башку долой, да в топку. Вот черти, умные! Так ни один козел не воскреснет, мать его... а чего ему, гаду рогатому, воскресать, тоже еще Иисус Христос нашелся!

– Держись, ребятки! – просипел Керк. – Наша берет!

– Держимся, – глухо проворчал Сидор. И тут же рухнул плашмя. Вылетевший из трещины наверху выползень, сбил его с ног, вцепился в загривок. Но не тут-то было. Два подручных Сидора – Цуга Япончик, кривоногий плотный карапуз в красном платке на лысом черепе, и Роня Дрезденский, красивый блондин с выбитым глазом, в один миг вцепились в волосатые козлиные ноги выползня, сдернули, с ором и руганью начали разрывать на две половины. Но Сидор уже был на ногах, махал своим палашом.

– Стой! Я сам!!!

Цуга и Роня как по команде бросили козла, ринулись на двух других, высунувшихся из-под настила. А Сидор с удалью былинного витязя взмахнул своим титановым самоделом, крякнул как-то не по-воровски, а натужно, по-крестьянски – и развалил ирода рогатого наполы, от плеча до паха. Потом утер капли крови на шее, еще б немного – поминай как звали. Нагнулся над разрубленным, тот уже сползся половинами, начинал прямо на глазах срастаться, тянуть костлявые лапы к горлу человека.

– Экий ты живучий, братец, – прошептал Сидор, – в чем же твой секрет кощеев?! Где ж твоя смерть на кончике иглы? В золотом яйце?! Ну ладно, некогда загадки разгадывать!

Он отмахнул разом обе руки, потом раскроил рогатую голову – половину бросил в забой, другую в пылающую, жаркую топку.

А у металлопластиконового настила над пропастью шел самый настоящий бой. Рубились насмерть, люто, самозабвенно, забывая швырять рогатые трофеи в очистительное пламя, не успевая.

– Четверо в тринадцатую! Мигом!!!

Керк не повторял дважды приказов. Он знал, выполнят. И потому сразу отключил зону. На глубинах пока все нормально. К вечеру верх будет полный, теперь надо на внешние заглянуть, мало ли чего... И прикорнуть, хоть на полчасика, хоть на десяток минут.

Керк Рваное Ухо включил вторую верховую. И застыл с раскрытым ртом – заготовленные слова так и не вылетели из него.

В серо-белесом провале экрана, всего в десяти шагах, хотя зона была в сорока милях над головой, творилось что-то новое и непонятное. Четыре здоровенных андроида в скафах четырьмя пудовыми рабочими гидрозащипами держали на растяжке какого-то немыслимого урода. Был этот Урод метра под три ростом, стоял он на корявых птичьих лапах, будто оживший тиранозавр, грудь его была закрыта черным тускло поблескивающим панцирем, с огромной трехглазой морды свисали пластины, руки и ноги были покрыты крупной и толстой чешуей.

– А этот фраер откудова?! – изумленно вопросил Керк, полуобернувшись к своим громилам, которые только что добили двух особенно настойчивых выползней, и утирали руки.

Козлодавы только плечами пожали. Таких они не видывали.

Керк боялся слово сказать, не приведи Господь, пугнешь кого или сглазишь! Но он видел, что андроиды еле удерживали урода, а двое амбалов с верхней зоны поочередно, мерно и деловито, огромными ручными кувалдами, весом по полтора пуда каждая молотили урода прямо в его поганую рожу, в грудь, по плечам. Керк знал обоих: Джек Громила был когда-то профессиональным боксером в наитяжелейшей категории, потом по романтическому складу души подался в медвежатники, такой мог просто кулаком, безо всяких кувалд убить с одного удара слона, а другой – желтый и молчаливый китаец по кличке Микадо сам был здоровее любого слона, на спор гнул на коленке титановое гидрокайло. Били они на совесть, дружно и тяжко. Но урод держался, не падал. Только скрежетал так, что сердце в тиски сжимало.

– Бронебоем его! Бронебоем!! – не выдержал Керк. Сонливость словно рукой сняло.

Но его не послушались. Вышло все иначе, неожиданно. Щуплый и пугливый негритенок-малолетка, мотавший срок за убийство копа, неожиданно подскочил к уроду сзади с каким-то острым длинным прутом, раскаленным докрасна, и дождавшись, когда тот после удара чуть склонил голову вперед, с визгом, преодолевая дичайший страх, резко сунул свое орудие прямо под пластинчатую завесь затылка. Все четыре андроида разом разлетелись в стороны. Джек Громила и Микадо чуть не поубивали своими кувалдами друг друга, чудом замерли, отшатнулись. И Керк увидел, как огромный трехглазый урод завалился набок, выгнулся и рухнул замертво.

Теперь Керк не сомневался. Они удержат все зоны. Они удержат каторгу! И пускай прет сюда кто хочет! Всем рога поотшибаем! Всех приветим!

Старая ведьма Фриада все видела и все слышала. Ей для этого не нужны были ни экраны, ни камеры, ни прочая чепуха. Гиргея испокон веков принадлежала троггам, и кому как не им знать и видеть, все, что творится на ней. Фриаде было восемьсот шестьдесят пять лет по человеческим меркам. Она знала многое. Но самое главное, она знала, что все приходят и уходят, а трогги остаются. Земоготы были неслыханно сильны, могущественны, горды... а где они теперь?! Нет земоготов, и никогда не будет, зато их сильная и здоровая кровь влилась в жилы дряхлеющих троггов, сделала их почти бессмертными. То же будет и с людьми. То же будет и со всеми прочими, будь у них во лбу два рога, червь в мозгу или три звериных глаза на морде. Обличье – ничто! Фриада знала это. Живучесть – все! Выживают сильные, здоровые и мудрые. Свет не должен продлять существования вьфодков.

– Ты слышишь меня, Хар? – прошептала она.

– Слышу, моя королева, – отозвалось немедленно.

– Что ты видишь?

– Я лишь зеркало у твоих глаз. Смотри! Мрак. Темень. Непохоже на Землю. Фриада часто видела Землю, там светло, даже ночью. Земля это не свинцовые воды Гиргеи-матери, не ее подводные пещеры. Значит, мрак пришел туда. А ведь возносились в гордыне, считали себя всемогущими и неприступными, ха-ха-ха. Земляне молоды и наивны, им легко умирать, легко уходить в небытие. И она не станет им помогать... только одному, и то – стоит ли? Он дал жизнь тысячам, миллионам троггов-зародышей. Он омолодил расу. Что с ним?!

Фриада увидала его и не сразу признала. Кеша был грязен, мрачен, бородат... Бездонные пропасти Вселенной разделяли их. Но теперь Фриада при помощи своего «зеркала» видела все до мельчайших -подробностей. Постарел! Даже Для землянина постарел. Но это неважно. Она снимала все нужное прямо из мозга оборотня Хара, биопространственная тонкополевая связь не могла разладиться и расстояний для нее не существовало. Да, на Земле сейчас не больше двух сотен таких мстителей-одиночек, ночных охотников за нечистью. Остальные – в подземельях, на шахтах, в бункерах, в глубинных слоях – не люди, рабы, скот, мясо и кровь для других. Ах, как понятно, как знакомо все это было королеве Фриаде, повелительнице гиргейских оборотней, получеловеку-полутрогту! Но она может его спасти. Загида, свернутый, полуубитый Загида, в груди у землянина. Он может в любой миг ожить, развернуться, уберечь... или наоборот, убить! И зародыши... сколько их там? Около тысячи, это хорошо, очень хорошо. Но не время, есть дело поважнее.

– Ты знаешь, что тебе надлежит исполнить, Хар, – еле слышно сказала Фриада.

– Да, я знаю, – откликнулся оборотень.

И исчез.

Фриада приподнялась в восходящих струях над сверкающим черным ложем, расправила длинные серебристые, полупрозрачные плавники. Ее седые волосы разметались подобно пучкам густых водрослей, растрепанных набежавшим подводным течением. Вытянутое морщинистое лицо набрякло.

– Мы доставили его, – глухо прозвучало в ушах.

– Хорошо.

Фриада неспешно и величественно выплыла в тронную залу. Тускло мерцающие светильники почти не освещали ее. Но королева-ведьма все прекрасно видела. В дальнем конце искрящейся изумрудами и алмазами глубоководной пещеры два больших извивающихся в пелене вод трогга держали в передних плавниках сеть с уродливым двуногим, двуруким и трехглазым существом. Сейчас это существо пребывало в летаргии и беседовать с ним было бесполезно. Фриада и не желала беседовать с каждой тварью, проникающей на ее планету... тем более, что это и не совсем тварь. Ведь она была тоже троггом, она могла видеть. Да, трехглазый создан не природой, не Матерью-жизнью, вековечной и всетворящей, вернее, не совсем Ею. И уродлив, поразительно уродлив!

Она медленно подплыла ближе.

– Где его взяли?

– Два шарообразных корабля опустились на человечьи стоянки – над Океаном. Они пришли не к нам. Они пришли на уровни. – Трогг был немногословен. Но королева оборотней не нуждалась в многословии, она все видела его глазами, разговор был лишь учтивостью, этикетом.

– Их пришло сорок тварей. Они жаждут войны, смертей, развлечений. Но не они сами...

– Я все знаю, мой милый. Конечно, не они сами. Эти убийцы лишь осязательные, обонятельные, зрительные, слуховые и прочие нервы тех, кто их прислал сюда. Но я хочу знать, откуда они... Мы не всесильны и не всезнающи. Но Ядро нам скажет. Подготовь его!

Трогги с сетью и чужаком уплыли.

Старая ведьма Фриада осталась одна. Она знала и ведала почти все. Но и она не могла объять необъятного. Лишь когда из потемок сверкнули сразу две пары налитых кровью, горящих угольями глаз, она вздрогнула, собралась, вытеснила наблюдательниц. Хватит! Всему должен быть предел! В ее царские покои эти гадины не должны быть вхожи... Нет! Там не обидятся. Там не умеют обижаться.

Она проплыла под низкими рваными сводами, одна зала, другая, третья, везде тишина, покой. Это хорошо, на Гиргее, в ее владениях и должен быть покой. Провал был пуст. Это тоже хорошо. Она застыла над ним. И ощутила холод непостижимых, потусторонних глубин. Она знала, что глубины эти неизмеримы, бесконечны, что они уходят в само Ядро Гиргеи, но не заканчиваются там, а перетекают в иные вселенные – черной чудовищной пуповиной – если где-то в Мироздании была бездонная пропасть, то она начиналась здесь, начиналась Провалом.

Ее не заставили долго ждать.

Те же великолепные оборотни, чуть поводящие искрящимися во мраке плавниками-крыльями, опуская пред ней, королевой, свои покрытые перьями головы на тонких шеях, возложили на Синий камень у Провала прозрачный куб. Трехглазый чужак в нелепо-уродливой позе, с открытыми глазами и растопыренными лапами покоился в граненой глыбе хрустального льда. Все правильно. Так и положено. Хрустальный лед!

– Опустите его!

Последовало легчайшее прикосновение почти безвоздушного сияющего плавника – и куб соскользнул с камня и, набирая скорость, пошел вниз, во мрак глубин. Он никогда не достигнет дна. Ибо дна нет. Но он уже у тех, кто знает все.

Фриада взлохмаченной извивающейся фурией застыла над провалом.

И Голос не заставил себя ждать.

– Что ты хочешь знать о нем?! – прозвучало бесстрастно в ее мозгу. Никто больше не слышал этих слов.

– Откуда он? – вопросила ведьма. – В нашей Вселенной нет таких.

– Он из Иной Вселенной.

– Я знаю это! – спокойно отозвалась Фриада. – Я знаю, что негуманоиды Иной Вселенной пришли к нам, чтобы покорить земные миры. Но в иных вселенных нет таких. Откуда он?

Ледяные струи коснулись ее прозрачного тела, разворошили ворох длинных крыл, остудили. Вместе с ними в мозг проникло:

– Он сам никто и ничто. Он выращен в инкубаторах Иной Вселенной для покорения этой Вселенной и для Большой Игры. Он лишь дает ощущение жизни тем, кто сам не живет. Он нить в ваше мертвое будущее. Ибо миры, в которых он выращен, созданы в будущем и перенесены в настоящее, чтобы произвести на свет его и ему подобных. Ваша Вселенная не будет жить. Рожденные в ней и обладающие властью ушли в иные пространства и времена, ушли по своей воле, обретая лишь смерть и вырождение у вас, и ушли против своей воли, теснимые невырождающимися – ушли в будущее, чтобы дать плоти своей новые формы существования, чтобы стать еще сильнее и властнее, чтобы оттуда, из иных пространств и времен вернуться к вам и покарать вас, не деля на землян и неземлян, покарать в наслаждении и похоти карающих и недоступных...

– Мы убьем этих монстров! – не выдержала Фриада.

– Да, вы можете их убивать. Но им не будет числа, на место каждого истребленного придут двое новых. Большая Игра – это большая и долгая охота, в которой жертва обречена, а срок жизни ее отмерен тем, кто ищет себе в игре развлечения.

Холод стал невыносим. Но Фриада не сдвинулась с места. Ее все глубже затягивало в Провал. Но она не могла уйти без ответа.

– Значит, все мы обречены?

– Да, вы все обречены. Игра идет давно. И счастлив тот, кто пребывает в неведении. Не ищи многих знаний, ибо в них многие скорби!

Фриада выгнулась дугой, взмахнула крылами-плавниками, рванулась вверх. И ее вынесло к Синему камню – в теплые и добрые свинцовые воды Гиргейского океана. Она была потрясена. Но она знала, что довзрывники никогда не лгут – никогда.

– Вон! – заорал взъяренный адмирал. -Вон из моей каюты!

– Вы трус и подлец! – еще раз ледяным тоном, не отступая ни на шаг, заявила Светлана.

–Девчонка! Выскочка! Дрянь! Убирайтесь немедленно!

– И не подумаю.

Седоусый и багроволицый адмирал сжал в кулаке тяжелый бронзовый бюст легендарного флотоводца Ушакова, подался вперед... но все же сдержал себя. Да и кто она такая, собственно говоря! Достаточно ему повести бровью, и ее вышвырнут из адмиральской каюты, а надо будет, так и посадят под арест, чтоб остыла немного, пришла в себя. Здесь такие дела творятся, а ему приходится на эту девчонку тратить время... а еще вдова покойного Правителя, Верховного Главнокомандующего – бред! нелепица! бестолковщина какая-то! За последние сутки уничтожено три корабля – три лучших звездолета из его флота! Они маневрируют, бросая «Ратник» из одной дыры в другую! Все сражения проиграны! Сожгли только два корабля противника, а их не меньше трех десятков! И она еще учит его жить! Она, дескать, была в какой-то там Системе, все знает, все умеет, а они все дураки!

Светлана тоже взяла себя в руки. Не годится обижать старого и заслуженного человека, совсем не годится. Но ведь и бежать с поля боя, бросать Землю, Солнечную систему, оставлять их совершенно беззащитными – этому одно название: трусость и подлость! Лучше умереть!

– Делайте, что хотите, – тихо, даже будто оправдываясь сказала она, – уводите флагман и остатки флота на окраину Метагалактики, хоть куда, хоть к черту на рога. Но дайте мне одну боевую капсулу! Дайте мне штурмовой корабль! Вы же видели мои документы, мои дипломы! Дайте мне десяток добровольцев...

– Молчать! Хватит! – адмирал ударил тяжелым кулаком по столешнице. – На «Ратнике» тысячи беженцев. А вы предлагаете мне идти на абордаж! Называете трусом и подлецом!

– Я ничего не предлагаю...

– А видели вы, что случилось со «Святогором»?! В его трюмах было полтора миллиона людей – наших, русских, матерей, отцов, детей, братьев и сестер. «Святогор» выпустил весь боекомплект. И никого не уничтожил. Они пробили все поля, все барьеры! Они пробрались внутрь и устроили в трюмах мясорубку! Они убивали каждого в отдельности, зверски, жутко, страшно... Не дай вам Бог, увидеть, что там творилось! Я готов один, сам, вот с этими голыми руками идти на них и умереть! Но я не имею права бросить беспомощных, беззащитных! И пусть это будет бегством, позором, чем угодно! Я обязан спасти людей! Мы уходим из Солнечной, немедленно уходим! А вы, дамочка, вы просто... истеричка и самоубийца.

Светлана побелела, кровь отхлынула от лица. Пусть они уходят. Но она останется. Иван не мог умереть. Она обязана вернуться на Землю. Но прежде она должна встретиться кое с кем здесь, в Космосе. И будет только так, как она решила, не иначе. Слишком долго она пробыла в Осевом измерении, слишком много времени блуждала в его призрачных туманах и топях. Не для того Иван вернул ее сюда, вырвал из мира смерти.

– Хорошо, – медленно проговорила она и достала из ременного клапана пистолет. – Раз вы меня считаете самоубийцей, я умру прямо сейчас, у вас на глазах.

С полной решимостью, ни секунды не колеблясь, она поднесла дуло к виску, палец лег на спуск. Слово. Только одно слово...

Адмирал был опытным человеком, умудренным жизнью. И он знал, когда играют на публику, а когда нет. И он ответил тихо, спокойно:

– Будет вам капсула. И убирайтесь с глаз моих побыстрее. Мы уходим через четыре минуты.

– Прощайте! – Светлана встала. Она поняла, что ни о каких добровольцах не может быть и речи. Лишь бы успеть. – Прощайте!

Разгонников было всего два. Хватит. Надо лишь отойти подальше. Если они дадут. Если получится. Теперь каждая секунда на вес золота.

Светлана влилась в кресло мыслеуправления боевой капсулы. Обзорники показывали по обе стороны лишь три корабля чужаков. «Ратник» давно нырнул в подпространство. Где он теперь? Адмирал так и не сказал, в каком месте будет всплытие. Ну и ладно, ну и пусть – главное, чтобы они спаслись. А теперь и ей пора.

Радары цепко схватили координаты правого чужака. Они будут его держать все время, куда бы он ни подевался. Нет ретранса, как жаль! Но слезами горю не поможешь. Светлана собралась, смежила веки. Теперь вниз!

Как и обычно при погружении, пол ушел вверх, голову закинуло назад, в ушах щелкнуло. Порядок! Теперь можно взглянуть на последний снимок Земли... что ж поделаешь, она женщина, она сентиментальна. Она только задала программу, пусть мрак, пусть темень, пусть нет жизни. И все же в инфракрасном спектре, хотя бы очертания, хотя бы облик под вуалью. До всплытия она успеет взглянуть.

– Давай!

Услужливо-гибкая рука бортового «мозга» выдвинулась из паза, протянула прозрачный конверт, вскрывать не надо, все видно и так. Глупость! Бабья дурь! Может, и жить-то осталось совсем чуть-чуть, а она тешит себя... Светлана поднесла объемное галофото к глазам – оно было лишь на ощупь плоское и тонкое, но глаз видел шар, объемный вращающийся очень медленно по своей оси геоид, крохотную «землю» с темными океанами, мрачными пиками, невидимыми городами – не только света, но и тепла, даже капельки тепла в них не осталось. Вот Россия – темная, страшная, гнетущая. Москва... сейчас она даст приближение, вот, еще немного, темные провалы улиц, черные дома, мертвые воды Москва-реки, Яузы. Еще ближе, еще немного – нет, напрасно, там не осталось ничего живого, да и что за детские игры, «Ратник» прощупывал Землю своими сверхмощными локаторами изо дня в день – там пусто! там смерть! Нет... Светлана вздрогнула, откинула голову. Искринка вспыхнула в самом центре черных руин. Да, теперь она видела четко – это было чудом! Золотые Купола! Как и прежде! Как встарь! Они загорелись Небесным Светом неожиданно, будто потаенная лампа вспыхнула внутри плоской фотографии. Чудо! Небесный Свет! Невозможно! Назад! На Землю! Немедленно на Землю! Он там, он жив, они хранят его!!!

В ушах снова защелкало. Поздно. Это всплытие. Совсем поздно. Теперь надо включать разгонники. Она сама выбрала свой путь. Она и тогда, в прошлый раз, когда Осевое навечно растворило перед ней смертные объятия, сама выбирала свой путь. Так суждено. Он спас ее от смерти. Она спасет его. И это странное видение – знак, добрый знак.

Вперед!

Расчет точный, безошибочный. Даже практикант справился бы с подобной задачей. Правда, не в таких обстоятельствах, но все равно. Она должна войти в Осевое измерение за десять-пятнадцать километров до зоны барьерных полей серебристого чужака. Тогда... Тогда будет видно!

Разгонники работали на полную. Вперед! Мыслекресло заливалось внутренними эмульсиями, разогревалось. По всем правилам следовало пойти, пока было время, в гидрокамеру, подключить инъекторы. Но Светлана знала, сейчас игра идет не по правилам. И если ей не хватит своих собственных сил, никто и ничто ей никогда и ни в чем не поможет. И все-таки Небесный Свет был, ей не пригрезилось. Надо бы еще разок поглядеть, внимательней. Нет, потом, сейчас некогда. Скоро не станет ничего кроме стены огня, скоро... Вот он, яркий и дрожащий кружочек малинового пламени. Теперь надо считать, обязательно считать! Сорок... тридцать семь... двадцать пять... Стена бушующего огня, вот она, предвестница чужого мира. Малиновый Барьер! Семнадцать... одиннадцать... восемь... Рука легла на рычаг. Здесь мыслеуправление не срабатывало, здесь начинались предвладения Осевого измерения! Пять... три... один... Пора!

Капсула, мчащаяся со скоростью света, пронзила огненный барьер. Прорвалась! И сразу все пропало – пламя, дрожь, свет, пустота Космоса, звезды. Ни боли, ни ужаса, ни собственного пронзительного крика, будто записанного и звучащего извне... в этот раз она вошла в Осевое. Это была победа! И вместе с ней вошел шар, серебристый чужак. Теперь он в ее руках. И никаких силовых полей нет. Пора!

Светлана подошла к шлюзовой камере. Протиснулась в фильтры.

И они пропустили ее.

Капсула висела в пелене мелочно-белого тумана.

В двадцати шагах от нее стоял искореженный, полуобгорелый шар с серебристыми прожилками – его здорово потрепало при входе в Осевое. Шар стоял на каменистом выступе, его бока лизали белесые языки. Но Светлана прекрасно знала – это все обман зрения, ничего этого нет. В Осевом только она и те, кто был внутри шара, сами корабли с непостижимо-сказочной скоростью мчат сейчас по Столбовой дороге Пространства, чтобы выйти из него там, где пожелает она. И только она. Но кто выйдет из Осевого живым, а кто останется в нем навечно, решит судьба.

Она ступила на твердую и вместе с тем ускользающую почву. Застыла, вспоминая недавнее. Сделалось холодно и жутко.

Она одна здесь. Совсем одна! Живая! В царстве мертвых!

Шар вздрогнул. И прямо из его обгорелого бока, безо всяких люков и фильтров выплыл черный дрожащий сгусток – выплыл и застыл средоточием мрака.

Нет, этого не могло быть. Светлана невольно отпрянула, оглянулась. Капсулы за ее спиной не было – здесь Осевое, не надо забываться. Здесь все призрачно. Значит, призрачен и этот концентрированный мрак. Значит, призрачен... Верховник?! Нет! Иван сковал его навечно в квазиярусах, в узле нулевого времени, на Хархане. Оттуда нет выхода. Он никак не мог оказаться в Солнечной системе, почти у самой Земли. И значит, она не могла его перенести сюда, в Осевое. Но ведь шар перенесся. И те, кто были в нем, перенеслись. Они здесь.

Светлана медленно расстегнула клапан, сжала рукоять парализатора – но ощутила лишь расползающуюся, стекающую слизь. Да, она безоружна, все там, в капсуле, которая со скоростью, в тысячи раз превышающей световую, мчится по Осевому.

– Ты вернулась, чтобы занять свое место в Залах Отдохновения? – проскрежетало ниоткуда. – Все верно, ты и должна была вернуться. Кто вкусил высшего наслаждения, не останется среди смертных!

Это был голос Верховника. Она в его власти. Она просто забылась, переоценила себя, ведь не вся она была в Осевом тогда, после своей гибели. Вторая ее половина, другая ипостась обреталась в «системе», в чудовищно-реальных игровых мирах ненаступившего еще будущего. И там он над ней был владыкой полным и безраздельным. Там она была его рабыней. Система! Большая Игра! Раскалывающая боль пронизала ее мозг. Они слепцы! Они наивные беспомощные дети! Неужели Иван не понял главного перед своей... перед своей смертью?! Простые истины постигаются лишь в конце жизненного пути. Самые простые. Бесспорные. Однозначные. Очевидные. Играть надо только по своим правилам! Если ты поддался сопернику, если ты принял его правила, не жди доброго, не сетуй на судьбу! Ты уже проиграл! Это страшно. Это невыносимо. Они всегда навязывали свою игру, свои игры, они морочили головы, миллионы, миллиарды голов, они лишали зрения и слуха, заставляли видеть и слышать лишь образы, созданные ими, они управляли всем и повсюду, они указывали цели и мишени, они вырабатывали нормы и законы... они всегда навязывали свою игру. И потому они всегда выигрывали! А ведь стоило лишь оттолкнуть их, отринуть от глаз и ушей своих, чтобы узреть мир таким, каков он есть, осмотреться, найти свое место и избавиться от чужаков со всеми их установками, их правилами, их игрой! Только так! Иначе невозможно!

– Когда все закончится, когда мы вернемся, – скрежетало извне, – ты опять станешь рыбкой в моем аквариуме, цветком в моей оранжерее. И ты будешь бесконечно счастлива, ибо тебя минует до поры до времени ужас загнанной и терзаемой жертвы. Ты сделала правильный выбор! Иди же ко мне! Я прощаю тебя...

Светлана ступила шаг вперед, еще один... она чувствовала, как начинается раздвоение, как она снова превращается в русоволосую растерянную Лану, узницу Системы, одну из немногих избранных. Да, это спасение, это единственный путь... иначе, – она видела, как негуманоиды, воины трех сочлененных миров, расправлялись с загнанными жертвами, – иначе лютая мучительная смерть. И ведь никому из растерзанных не предоставляли выбора. Из пропасти забытья всплыла черноволосая, полногрудая красавица с ее бесконечными россказнями, с ее острыми следящими глазками, блаженное, полусонное лицо Вечной Марты... им было, хорошо в Системе, они приобщались к вечному покою, а это неземная, потусторонняя сладость бесконечных грез, это воплощенная сказка... Шаг. Еще шаг. Быть избранной, разве не в этом счастье и отпущение всех мук, страданий, избавление от них, избавление от памяти... Нет!

Она резко вырвала себя из тягучего омута. Нет!

Сгусток тьмы нависал прямо над головой. Достаточно было вступить в него, и она окажется там. Там?! Светлана вздрогнула. Хорошо, она окажется там. Но она будет играть по своим правилам. Да! И никто не остановит ее!

– Иди ко мне! – глухо пророкотало извне.

– Иду! В два прыжка Светлана взлетела на скалистый уступ.

Обрывки расползающегося, истлевшего комбинезона сорвались с ее обнаженного, сильного и гибкого тела. Здесь Осевое, здесь нет одеяний. Здесь подлинно лишь естество. Она оттолкнулась что было мочи и парящей птицей взвилась над сгустком мрака. Но прежде, чем упасть в него, пропасть в нем, перетечь из Осевого в Систему, она, не издавая ни звука, не полураскрыв даже рта, оглушительно, требовательно, властно, как и положено не гостье, но владычице Страшных Полей, выкрикнула в пространство:

– Трон!!!

Верящий в себя обретает силу. Верящий в себя властвует над миром. Игра?! Хорошо! Пусть будет Игра! Погружаясь в беспросветную черную темень, Светлана ощутила, как обтекающее, обволакивающее сиденье Трона принимает ее в себя. Она опередила их. Она сыграла в их игре, в их мире по своим правилам. Вот он – сверхагрегат сверхвласти, в ее воле. Надо опустить руки на подлокотники, расслабиться. Прекрасно. Трон слушался ее, подчинялся ей. И пусть будет свет!

Мрак развеялся мгновенно, словно его и не было.

Ослепительно-безмерное пространство Зала Отдохновений ударило в шаза мириадами хрустально-радужных бликов. Система! Переход свершился мгновенно. Но главное, что она успела! Шансов на выигрыш почти не было. И все же она успела! Теперь вниз, в пересечение квазиярусов, в нулевое время – Мертвец-Верховник там. Сущность его скована полями, недвижна. Все прочее – лишь ипостаси, разбросанные по измерениям и пространствам.

– Не спеши! – прогрохотало вдруг сзади. Светлана плавно, с достоинством, как и подобает обладательнице абсолютной власти, развернулась вместе с Троном. И увидела Верховника. Он был в своем игровом обличий мрачного, огромного, черного средневекового рыцаря, закованного с головы до ног в уродливо-хищные, шипастые доспехи. Черные перья вились над черным гребнистым шлемом, черный, непостижимо широкий плащ развевался за спиной, бросая черную тень... на сверкающий алмазными гранями Трон. Да, Верховник восседал на точно таком же Троне, что и Светлана. Вместе с ним он парил над мраморными полами бескрайнего зала, не имеющего стен.

Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Она сразу поняла все. Так и должно было быть. Волшебные Миры. Страшные Поля. Уходящие в них желали обладать всем в своих потехах и игрищах, они жаждали быть всемогущими и бессмертными, всесильными и недосягаемыми. Люди будущего! Конечно, же каждый уходящий в странствия получал свой трон. Это было серийное производство XXVII-ro, XXXIII-го веков! Это были обычные вездеходы и кабинки безопасности будущего для битв, сражений, приключений и путешествий по игровым мирам. Игры переросли себя, превратились в большую реальность, чем сама жизнь. Стали Большой Игрой. Но какое ей до этого дело! Плевать! Сто раз плевать! – Вперед!!!

Всю мощь, всю силу Трона она нацелила, направила на него, восседающего напротив. Сокрушить! Раздавить! Уничтожить! Трон молнией сорвался с места. Ураганные снопы излучений, гравиполей и гипертаранов обрушились на Верховника, грозя испепелить его, стереть с лица Мироздания, сжечь дотла. Но тщетно. Защитные барьеры спасли Верховника. Один трон не мог уничтожить другой ни при каких обстоятельствах, так было заложено изначально, этого и следовало ожидать, нечего было и пробовать!

Светлана закусила губу. Ну и пусть. Он тоже ничего не сможет с ней поделать. Ничего! А теперь вниз!

Оглушительные, искрящиеся водопады падали вверх, поражая феерической мощью, величием. Она пронзала слой за слоем, проникая из пещеры в пещеру, с уровня на уровень, рассекая десятки параллельных измерений, спускаясь по безмерному веретену, прорывающему пространства. И. сверкали неописуемыми огнями сталактиты и сталагмиты, струящиеся застывшими струями, переливались мохнатые лиловые структуры-решетки... Стоп! Она увидала что-то знакомое, почти родное... нет! не может быть, здесь все так изменилось. Пол огромной пещеры был залит мутной зеленой жижей. В ней плавали какие-то трубы, шланги, булькали пузыри. Но не это было главным, нет! На стенах в сплетениях проводов и жгутов, поросших мхом, висели... мертвые, высохшие уродливые тела маток. Они все умерли! Это невозможно! Лана замедлила ход Трона. Надо вглядеться в лица. Страшно! Омерзительно! Но надо. Она проплывала мимо погибших маток, оглядывая каждую, всматриваясь – вот черноволосая, это она. Прочь! Скорее прочь! А вот...

Огромный морщинистый бурдюк с выбивающимся из него дряблым хоботом увенчивала голова с одутловатым лицом, свалявшимися волосами и пустыми глазницами. Полуразложившиеся губы брезгливо свисали вниз... Вечная Марта! Это она! Нет! Невозможно! Она собиралась жить вечно! В блаженстве! В неге! И вот итог... Светлана в голос, душераздирающе закричала. Вечная Марта умерла! Сразу вспомнилось, как и она сама висела здесь, недолго, Иван успел придти за ней, а она не хотела уходить из блаженства на муки и страдания смертной жизни. И вот конец Вечности! Уродливое, обрюзгшее, полуразложившееся-полувысохшее чучело Вечной Марты. Прочь! Прочь отсюда!

Ей надо успеть. Обязательно надо успеть! Скоро заканчивается расчетное время полета в Осевом! Скоро все кончится... а она ничего так и не успела. Верховник идет по следу. Но он ничего не сделает с ней. А она... Она всевластна! Быстрей! На Хархан-А! Только туда.

– Хархан-А! В темницу! – заорала она, не помня себя. Переход свершился мгновенно. Трон натужно гудел, его не жалели, не щадили, но пока он работал исправно. Мрак. Снова мрак. И лязг цепей. И черное тело, висящее вниз головой. И отсвет доспехов. Значит, сам он здесь... Но радоваться рано. Как они были великодушны, как просты! Светлана, еле разжимая губы, чуть не шипя от накатившей ненависти, выдавила:

– Ну, что, бессмертный, созрел?!

– Ты не посмеешь сделать это! – прорычал тот совсем глухо. – Не посмеешь! Светлана засмеялась.

– Распылить! – приказала она мысленно. В мрачной темнице стало светлее – аннигилятор Трона выбросил первый пучок. Расплавленные доспехи шипящей жидкой сталью потекли вниз. Искрящимся ручьем стекли на сырой пол кандалы. Радужно мерцающий зеленоватый шар застыл под титановыми крючьями в потолке. И в шаре этом, стиснутый со всех сторон силовыми полями, извивался жалкий прозрачный червячок с вытаращенными глазами, умирающий жалкий червь. Еще можно было остановиться, отключить аннигилятор, дать задний ход. Но Светлана сурово повторила:

– Распыли его!

– Нет!!! – пророкотало подобно грому из угаа пещеры-темницы. И выявился смутный силуэт Мертвеца-Верховни-ка, восседающего на Троне.

– Распыли его!!! – тоном, не терпящим возражений потребовала Светлана.

И блокировочно-защитный узел Трона отключился. Воля восседающего, троекратно закрепленная в приказе, закон! Зеленоватый шар заискрился – и червя начало раздувать, он превратился в прозрачный пузырь с кроваво-злобными глазищами... и лопнул. Но мерзкие капли не долетели до сырого, залитого расплавленным металлом пола, они обратились сначала в поганый, вонючий пар, а потом в молекулы, в атомы, в ничто.

Вместе с ними исчезла и смутная тень Верховника.

Победа! Она попала в точку! Почти наугад! И она выиграла!

Светлана готова была расхохотаться в полный голос, но вместо этого зарыдала, заплакала, не веря еще до конца в свершившееся. Время истекало. Она прервала рыдания на полувсхлипе, полувздохе. Хватит! Пора! Теперь только туда!

– В армаду!!! – приказала она безоговорочно и властно.

От высветившихся со всех сторон звезд закружилась голова. Мига не прошло. Непостижимо. Теперь не ошибиться... только не ошибиться! Чудовищный чужой звездолет невообразимо уродливой конструкции нависал мрачным стервятником над всеми мирами. Туда! Только туда! Это их корабль! Если она успеет до выхода капсулы из Осевого... Трон задрожал натужным гудом, он делал невозможное, но на то он и был сверхагрегатом ХХХШ-го века. Светлану внесло в рубку управления, швырнуло наземь. Она вылетела из обволакивающего сидения, вскочила кошкой, тигрицей, уворачиваясь от растопыренных когтистый лап негуманои-да. Успеть! Только успеть! Еще двое бросились ей наперерез. Но поздно. Светлана уже впрыгнула в кресло мыслеуп-равления. И всех троих монстров отшвырнуло от нее силовыми защитными барьерами. Она опять взяла верх. Оставались минуты. А возможно, и секунды! Все хронометры и прочая мишура – там, позади, в Осевом. Но совершенно обнаженная, казалось бы, беззащитная, сидя в этом главном кресле звездолета она была сильна и неуязвима. Еще немного! Совсем немного! Что же произойдет?! Она сжалась в комок, видя, как рвутся к ней чудовищные нелюди, как они скалятся в бессильной злобе, скрежещут зубами и когтями, а один и пуще того, выпускает в нее оранжевый луч из какого-то шара, зажатого в лапе. Нет! Время вышло! Они опоздали! В уши начинало давить. Сердце остановилось. Легкие разрывались, жгли огнем все внутри. Это выход.

Это выход из Осевого!

Она переиграла их. Переиграла в Осевом, в Страшных Полях, в Системе! И теперь лишь судьба решит, что выпало на ее долю. В прошлый раз она погибла на входе в Осевое. Теперь она может погибнуть на выходе. Еще немного. Миг!

Дрожь, охватившая тело, стала невыносимой, смертной, и когда не стало сил терпеть, когда Светлана уже прощалась с жизнью, вдруг отпустила ее. Сквозь пелену слез она увидала на обзорном экране Солнце. Родное, доброе, привычное Солнце. Петля замкнулась! Они промчались по Осевому и вырвались в исходной точке. Они?! Светлана еще раз оглядела овальные незнакомые обзорники, перевела взгляд на серые стены с черными переборками. Ощупала кресло – оно было совсем иным, чем то, в которое она впрыгнула в Системе, проникнув в армаду. Да, это шутки Осевого. Все материальное изменчиво, не надо пугаться. Главное, корабль послушен ей! Главное, это не ее капсула, земная, боевая капсула с флагмана «Ратник», а и х корабль! Она выиграла! И Осевое не обмануло ее.

Светлана поглядела вниз – три, искореженных трупа негуманоидов валялись под переборками, они не выдержали, сдохли. Так и должно было случиться. Они не были готовы к такому броску, они еще плохо знали какие фокусы вытворяют многоуровневые миры. Да и что с них взять!

– Внешний обзор! – приказала Светлана мысленно.

И ее команда немедленно была выполнена. Теперь Светлана видела будто со стороны, с расстояния сотни километров обгорелый серебристый шар чужаков, только-только вырвавшийся из объятий Осевого измерения. И она была единственной и полновластной хозяйкой этого смертоносного боевого корабля грядущих, еще не наступивших веков. Она была всесильной. И значит, она должна, она обязана идти к нему, к Ивану. Идти... и спасти его!

Безнадежная и жгучая боль. Нетелесная. Страшная. В чем живешь ты, в чем держишься вне миров и пространств?! Неизбывная и непостижимая боль души, обреченной на несуществование вдали от всего зримого и осязаемого, в беспределе небытия. Нет материи. Нет пустоты. Нет света. Нет мрака. Ничего нет... нет даже времени. И значит, нет ни мгновений, ни секунд, ни минут, ни лет, ни веков, ни самой вечности – вне миров и в безвременьи вечность проистекает мгновенно. Лишь боль длится долго, невыносимо долго. Она висит вне всего и не в чем... Ее не должно быть. Но она есть!

Из бездонного всепоглощающего мрака небытия неожиданно, сразу явились два выпученных налитых кровью шара. Чуть позже эти шары приобрели осмысленно-злобное выражение, превратились в два пылающих ненавистью глаза, просвечивающих, прожигающих насквозь. И мрак сразу стал осязаемым, будто ничто преобразовалось вдруг в пустоту бесконечного пространства, а само пространство стало невероятно прозрачным... Хрустальный лед! Вневселенский океан черного бытия – толщи, немыслимые толщи мрака, нависающего со всех сторон на миллиарды парсеков, на бесконечность. Гнет ужаса. Безысходность. Из вод любого океана можно всплыть наверх, из самой глубокой впадины есть путь к свету. Но только не отсюда! Проклятые гаргей-ские гадины! Клыкастые, шипастые, плавникастые рыбины, вечно облизывающиеся своими мясистыми языками – щупальца иных миров. Прогнать! Немедленно! Раздавить! Убить! Нет... глазища прожигали душу, порождая боль еще большую, лютую боль. И негде укрыться от этого взгляда, некуда деться. Ужас! Они преследуют его повсюду, не дают покоя... И сюда добрались! Промелькнувшая мысль оцепенело забилась в тисках просыпающегося сознания. Куда – сюда?! Он ничего не видел кроме этих злобных глаз, ничего не понимал. Ни головы, ни тела, ни рук с ногами не было. Он висел во мрачной толще хрустального льда, висел, не ощущая ни холода, ни жары, ни тепла, ни прохлады. Он мог только видеть. И ощущать эту смертную боль. Кто он? И откуда? И почему он здесь? Почему узнает эти призрачные толщи, этих клыкастых гадин?! Значит, память есть, значит, он помнит... Нет! Он ничего не помнил, лишь смутные тени наползали вереницей и тут же растворялись в тягучем бездонном хрустале черного Океана. Этот Океан и есть само Бытие – необъятное, всесущее, непостижимое, лишь Внутренние Миры которого включают в себя все десять цепей-Мирозданий, семьдесят две Вселенных и тридцать три Антивселенных, Дороги Сокрытия, Осевые измерения и внешние подпространства... и нет ему пределов в беспредельности Его самого, нет границ и краев, а есть лишь перемещение из одной Его сферы в другую, есть перетекание из одной Его формы в другую и скольжение с одной Его двенадцатимерной поверхности на предыдуше-последующую сквозную поверхность по сферам-веретенам, в обход миров плоских... Откуда все это? Откуда?! Боль не отпускала – мучила, убивала... Что можно было убивать в пустоте! По-. стичь Непостижимое – стремление тщетное и бессмысленное изначально, нет ни начала, ни конца, все преходяще и обратимо – ищущий же обрящет лишь смерть свою... Смерть? Смерть?! Ищущий пройдет путем горя, треволнений, унижений, мытарства и страданий... и покинет миры, в коих пребывал он во многих печалях, и обретет вечную муку и боль. Боль? Великий Змей Незримых Глубин?! Лодка с умирающим посреди мертвого, искрящегося волнами океана, бред, видения, грезы и мары... и крохотная змеиная головка, высунувшаяся из вод, мертвые холодные глаза, пристально взирающие на смертного, полуразинутая пасть с подрагивающим раздвоенным язычком – пасть, готовая принять последнее дыхание уходящего, принять и унести его в немыслимые толщи мрака, за миллиарды парсеков от искрящихся волн... Где это было? Когда?! Почему он помнит это?! Да, все так, именно так – крохотная змеиная головка, глаза, не отражающие света, тонкая шея, уходящая вглубь, во мрак самой глубокой впадины, но не обретающая там ни тела, ни хвоста своего, а перетекающая в иные миры и измерения из крохотного пузырька света и воздуха в толщах мрака, микроскопического пузырька, именуемого... Землею, и лишь в самой Непостижимости переходящая в могучую, огромную шею чудовищного, пожравшего миллиарды миров и пространств Змея, чье тело бесконечно во всех началах, объемах и формах, многоглаво и вездесуще, ибо тянет свои нити-шеи во все миры-пузырьки, и в каждом из них, в миллиардах миллиардов миров, смотрит на уходящих черными мертвыми глазами, не отражающими света. Да, он пльи в той лодке, по поверхности, среди искрящихся волн, в бреду, в грезах, в миражах и наваждениях... а потом Змей Незримых Глубин, всевидящий и вездесущий, принял его последнее дыхание... Он мертв! Но кто же он?! И почему эти ненавидящие глаза кровавыми сверлами вонзаются в него... ведь его же нет?! Они пронизывают насквозь, выворачивают душу наизнанку, примериваются, оценивают. Оценивают?! Да, именно так! Он плыл по океану в утлой лодчонке, он умирал от жажды и палящего солнца, и ему грезились тысячи невероятных вещей, над ним распускались ослепительные веера миражей, сказочных миражей, его окружали сонмы призраков, он жил в нереальном, несуществующем мире, но он верил в него, ощущал его полноту, зримость, осязаемость, истинность. И он видел эту высунувшуюся из толщ воды крохотную головку, но он принял толь– . ко ее за призрак, за мираж, а все остальное было подлинным... нет! нет!! нет!!! реальней ее ничего не было во всем Мироздании! Это безумный, жалкий, умирающий в своей жалкой лодчонке предпочитает видеть миражи, а от реальности отмахивается, она ему не нужна. Память возвращалась. Но ведь они не давали ему выбора. Они говорили:

«Ты не умрешь в своей лодке! Ты наш! Мы уже забрали тебя из нее!» Как же так? «Вашу Вселенную ждут чудовищные катастрофы и как венец всего – гибель! Да, вы все погибнете, все до единого во всех мирах! Но мы не имеем права уйти из Бытия. Бытие вне Вселенных – это высшая форма существования разума...» Это они – довзрывники! Но почему он знает о них, и откуда?! Кровавые глазища наплыли на него, поглощая целиком, полностью, впитывая в себя, всасывая – и на какое-то время пришло ощущение, что вернулось тело, что он застыл в скрюченной позе младенца посреди миллионов сотовых двенадцатисферных ячей, застыл остекленевший и живой, закрытый для всех и открытый для них, и явились чудовища, гадины, отвратительные уродцы... и совсем рядом человек с прищуренными глазами, в китайском шелковом халате и с белокурой бородой – высохшая рука, рваный шрам на шее, нукер Тенгиз, Чему-чжин, великий хан, и за ним – ясноглазый, русый, молодой, с золотой гривной на шее и лицом, сведенным гримасой отчаяния и необратимой болезни – Александр.

Они, великие и не очень: цари, вожди, генсеки, президенты, гуманисты и отравители, тираны и благодетели, поэты, писатели, художники, убийцы, воры, растлители, кинозвезды и генеральные конструктора, святые, фюреры, великие магистры и великие шарлатаны, дипломаты, купцы, политиканы, разрушители и созидатели, гении и выродки... и он. Значит, забрали к себе, забрали из лодки, умирающего. Умершего! А раз так, значит, все кончено, ничего больше нет. Они все, великие и малые, остались только здесь, в колумбариях-паноптикумах довзрывников! Они бабочки под стеклом! Высохшие травинки в позаброшенных детских альбомах! Соты, соты, ячейки...

Ощущение ушло вместе с мгновенной и острой болью раздвоения. И он уже не знал и не понимал, почти не помнил, кто там остался в прозрачной ячейке сот – остался или не остался? Ничего не понятно! Сам он, бестелесный, несуществующий, терзаемый безысходной болью, погружался в толщи мрака. И кровавые глазища его больше не преследовали. Уплыла гиргейская гадина! И дьявол с ней. До-взрывники, властелины Бытия, внематериальная цивилизация, бесстрастные наблюдатели... Они сняли слепок с его души, с его тела. А самого выбросили – катись, куда глаза глядят!

Глаза его глядели во мрак. И ничего кроме мрака не было. Он погружался в непроглядную темень Океана Смерти. И начинал – постепенно, смутно – осознавать, что именно этот океан и есть само Мироздание. Жизнь – лишь тончайший слой пены где-то там, наверху, накипь, бурлящая и пузырящаяся пленочка – чуть дунь на нее, и унесется, развеется, полопаются пузырьки... и все живущее и ползающее в них канет в воды Океана, черные, смертные, непроницаемые воды. Кто там в этой пене сейчас? Миллиарды трепещущих и трясущихся, жалких, беспомощных, смертных, окруженных еще живыми пока зверушками, птичками, неувявшей травой, шумящими на ветру деревьями... Ничтожная малость тянущихся к солнцу, к свету, тянущихся, чтобы продлить свою призрачную жизнь – мимолетную, мгновенную, полуреальную. Бесконечно малая, ускользающая величина! Но Бытие, со всеми слоями Мирозданий существует уже триллионы триллионов тысячелетий, вечность – в этой вечности и этих пространствах жили, существовали за всю эту вечность триллионы триллионов цивилизаций, безграничное множество трепещущих и трясущихся, жалких, беспомощных, смертных – и все они умерли, все сгинули в этом Океане, наполняя его из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Живущим там, в пене Бытия кажется, что их живая Вселенная бесконечна, огромна, что она и есть все Мироздание – рождаются в гордыне, живут в гордыне, переполняющей их. И лишь окунувшись в Океан Смерти, растворившись в его мраке, начинают осознавать, что жили прежде в ничтожном и крохбтном пузырьке... но поздно, возврата нет, есть лишь погружение во мрак и ужас небытия, есть бесконечная и неизбывная боль вне времен и пространств. Есть хрустальный лед и прозрачные воды черноты.

Он вспомнил вдруг, как на кровавые шары злобных глаз, прямо перед их уходом накатили две тени, два отражения черного диска. Да, вот тогда гиргейская гадина и ушла, растворилась. Черное солнце! Над черным миром всходило Черное солнце. И мрак его всеочерняющих лучей проникал в темень глубин. Прав был Авварон! Во всем прав... почти во всем! Но откуда всплыло это имя? И что оно значит?! Перед внутренним взором поплыли образы, лики, лица, рожи, морды, извивающиеся и корчащиеся тела, судороги, агония тысяч, миллионов тел... Земля погибла! И он виноват. Но он тоже погиб. Он искупил свою вину своей смертью. Нет! Такая вина неискупима! Память возвращалась, усиливая, ужесточая боль. Горечь и обида пронзали своими нематериальными иглами его нематериальные останки, погружающиеся на дно Океана Смерти. Но как же так? Почему?! Иди, и да будь благословен! Он шел... и он пришел сюда, во мрак, в свинцовые глубины Тьмы?! Что же, каждому будет отмерено его мерой, и каждый получит по делам своим. Значит, так надо, значит, так и должно быть. Вознесшемуся высоко больно падать с высот его. Гордыня! Безумная гордыня... Я – царь! Я – раб! Я – червь! Я – ...нет, хватит! Это расплата за все, закономерная и справедливая расплата. И нечего душу травить, рыдать, рвать волосы... Какие там волосы! Ни волос, ни головы, ни тела – ни-че-го нет! Океан Смерти приял его нетелесную сущность, вобрал в себя, вот и все, и больше ничего. Это расплата!

Тугие свинцовые струи рассеялись. И он замер, погрузившись в вязкий и тягучий ил. Дно? Вполне возможно, одно из множества, один из бесконечно-конечных уровней – кругов мира Смерти. Ил засасывал в себя. И если прежде было видно все вокруг: и вверх, и вниз, и во все стороны, то теперь ничто нижнее не проглядывалось. Лишь мрак, пустота, мутнеющий хрустальный лед – растворившийся, обратившийся в слизистую жижу, истекший наверх. Он истекал сопровождаемый отголосками глухих гнетущих звуков, полуслышным воем и почти призрачным бесовским хохотом. А потом стало тихо. Настолько тихо, как никогда не бывает тихо там, в пене жизни, в жалких пузырьках, лопающихся у поверхности.

И из тишины этой пророкотало:

– Зри, червь!

Нет, глаза его не раскрылись, их не было, и он не мог смежить век, он видел помимо своей воли. И не вспыхнул свет, разрывающий мрак, не затлелась даже самая малая и убогая свечечка. А будто вышло из-за незримых туч снова Черное солнце – и выхватило из мрака своими черными лучами исполинскую, уходящую ввысь тушу существа, восседающего на столь же исполинском троне. Черный трон, черная сгорбленная под непостижимым гнетом туша в черном балахоне, в черном капюшоне, надвинутом на глаза... не было иных цветов и тонов, только чернота, только мрак. И не было бы видно черного в черном, если бы не Черное солнце. Неземное зрение. Потусторонняя явь!

Туша чуть подалась вперед, нависла над ним. И из-под исполинского капюшона черным блеском высветился во мраке черный мертвый глаз. Дрогнули огромные губы, разверглась черная пасть, и вырвалось глухими раскатами неземного грома:

– Ну, что теперь скажешь, Иван?

Он вздрогнул, ощутив вдруг распластанное в поганом черном иле свое беспомощное, терзаемое болями тело. Но встать не смог, червем извиваясь в мути и грязи, в отвратительной засасывающей жиже. Иван?! Да, его так звали – там, наверху, во Вселенной живых, в жалком и трепетном пузырьке. Память вернулась сразу, лавиной обрушилась. И еще большая боль пронзила его – боль пробуждения в самом аду, в преисподней.

И снова раскаты рокота донеслись до него:

– Вот и встретились. Раньше я приходил к тебе, смертному рабу, червю, ползающему во прахе. А теперь ты явился ко мне. И уже навсегда!

Навсегда? А как же иначе! Иван не мог спорить, отрицать очевидного, да и зачем?! Он сам ушел из жизни. И его не приняли в иных мирах. Он оказался достоин лишь преисподней, мрака, тьмы и ужаса.

– Авварон?! – просипел он, превозмогая оцепенение.

– Так ты называл мои тени в ваших мирах, – пророкотало сверху из-под капюшона, – здесь у меня нет имени, здесь никому не нужны имена. И очень скоро в муках и страданиях ты позабудешь свое собственное... а потом, когда душа твоя пополнит Тьму, ты просто уйдешь из мира Смерти, от тебя не останется ничего, ты вернешься в ничто, где уже был, но вернешься, чтобы раствориться в нем навечно. Тебя не будет никогда и нигде. Но душа твоя станет одной из моих ипостасей, чтобы служить мирам мрака во всех сферах Бытия. Да, Иван, ты был моим рабом там, во Вселенной живых, и ты мог выбирать, мог до бесконечности продлить свое существование в цепи бесконечных перевоплощений, тебе предлагали бытие достойное избранных. Но ты предпочел смерть. Ты сам пришел ко мне! И возврата отсюда нет!

Иван чуть приподнялся на локтях из вязкого болота и выкрикнул во мрак, в черные выси:

– Ты сам сатана? Ты властелин преисподней?! Дьявол?! Теперь из-под капюшона высверкнули тьмой оба глаза. Рокот сделался приглушенней.

– Здесь нет имен. Ты плохо слушаешь, что тебе говорят, червь. Это там, наверху, вы наделяете все именами. Власть же моя над тобой воистину безгранична! Ты мертв. И ты в моем царствии! И участи твоей не позавидует ни один из смертных, низринутых в Океан Смерти за миллионы лет!

Безысходность! Как знакомо было это чувство Ивану. Но никогда прежде оно не-давило столь беспощадно и неотвратимо. Это наказание. За грехи. За чудовищные, непрощаемые грехи, кои свершил он, будучи живым, на Земле и во Вселенной. И нет грешника равного ему, потому и участь его будет самой страшной, самой лютой, и воистину, не позавидует ей ни один из мучеников ада, на каком бы его кругу он ни принимал мук своих. Все! Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Время задавать вопросы, и время держать ответ. Держать в диких страданиях, чтобы потом исчезнуть навсегда, чтобы твоя душа... твоя единственная, богодухновенная, стала черной тенью, не принадлежащей тебе, но принадлежащей аду?! Невыносимо! Там, наверху, он мог биться, драться за себя и свою душу, там, именно там, решалось все! И вот решилось... А здесь он беспомощный червь. Обреченная жертва. И на самом деле, какая разница, как звали и как будут звать его мучителей и губителей. Это наверху они были бесами, бесенышами-ис-кусителями, вселявшимися в его бессмертную душу – он мог давать им власть над собою, мог изгонять из себя, брать верх над ними. Но здесь они полные господа, здесь их власть! Вот такой конец. И все... И больше ничего. Прав проклятущий демон ада Авварон Зурр бан-Тург в каком бы там воплощении он ни пребывал ныне, прав! Он сам выбрал свой путь и свою участь. И это его, в конце концов, право. Но он, Иван, увел за собой в океаны небытия миллионы, миллиарды душ – это он привел нечисть во Вселенную живых, он открыл ей сквозные каналы, распахнул перед нею все двери и ворота. И не будет ему за это прощения никогда! Никогда! И мало ему за грехи его! Ибо неискупимы они. Неискупимы !

– Чего же ты ждешь, – прохрипел Иван, падая лицом в зловонную грязь, – приступай! Мы долго говорили с тобой, все уже давно переговорено, теперь я в твоих руках... и не отрицаю своих грехов. Хватит болтать. Берись за дело!

Рокот стал громче, перешел в подобие довольного утробного смеха. Авварон сдержанно и величественно торжествовал. Каждая душа, самая малая, самая черная и поганая, гадкая и пропащая, – все равно его победа, его добыча. И уже не имело значения, кто с кем и когда вел беседы, кто кого искушал... Все кончено.

Исполинская черная туша стала медленно, невероятно медленно подниматься, нависая над беспомощным, распростертым ниц телом, простирая над ним свои черные исполинские лапы, будто предвкушая сладостное ощущение близкого прикосновения к обреченному, отданному в вечную муку на вечные времена.

И когда оставалась самая малость, один миг до безвозвратности и свершения кары, из непомерного мрака нависающих свинцовых вод, из непостижимых высей пробился тоненький луч золотистого искрящегося света, вонзился в распростертое и ничтожное тело, высветил его в адской ночи. И исчез, унося с собою обреченного.

Сатанинский, подобный тысячам раскатов грома злобно-надрывный вой сотряс черные толщи Океана Смерти, прогрохотал миллионами горных обвалов... и растворился во мраке и глухой, недоброй тишине, пробуждая терзаемых в кошмарах, проникая смутно-зловещими отголосками в души спящих.

Прикосновение к челу было легким, почти неощутимым. Иван открыл глаза. Но никого не увидел. Склеп. Сырость, темень. Холодные плиты гробницы. А вверху... перекрытия, перекрытия, высокие своды, золотые купола. Знание пришло сразу – непонятное, странное, но не тяготящее душу, а легкое, светлое. Все понятно. Значит, он просто очнулся в этом темном склепе, ожил. Значит, пуля не задела сердца, прошла мимо... Он провел ладонью по лицу и не ощутил ее прикосновения, надавил сильнее – и рука прошла через кожу, кости черепа, прошла насквозь будто ничего и не было. Ожил? Как бы не так! Сразу набежали свежие воспоминания. Мрак. Ужас. Океан Смерти. И черный демон. Стало еще холоднее. Он поднес обе ладони к глазам и увидел их – значит, они есть! Но легкое и светлое знание, невесть как прокравшееся в него, шепнуло: нет, их нет – ни рук, ни ног, ни сердца, ни мозга. И тогда он вдруг испугался... Это раздвоение! Он болен! Он тяжело и страшно болен. Надо встать!

Иван резко согнул ноги, скорчился на боку, потом перевернулся, выпрямил спину, встал. Ему не смогла помешать толстая и холодная плита над головой, он прошел сквозь нее, как сквозь туман прошел. И замер. Он боялся обернуться. Он уже все знал. Там, в каменном ящике, в гробу лежит его тело. Увидеть самого себя... Надо увидеть! Он обернулся, медленно сделал два шага, всего два. Взгляд уперся в шершавый камень плиты, пронзил его... Пуля не задела? Прошла мимо? Как бы не так! В гробу лежал труп с развороченной грудью, с дырой в сердце. Пуля попала, куда ей следовало попасть. И нечего тешить себя надеждами. Это он сам – мертвый, серый как холодная шершавая плита, окаменевший. Значит, все, что было, не сон, не наваждение: тело лежало здесь в сыром и холодном саркофаге, а душа его спускалась в глубины самой преиспод-чвй, цепенела во прахе пред демонами ада... Но почему же она вынырнула из бездонных глубин Океана Смерти? Почему?!

И вновь будто некто невидимый коснулся легкой и прохладной рукой его лба. Иван отпрянул, вскинул голову. И успел заметить скользнувший под темными сводами золотистый лучик.

Он тут же отвернулся, сгорбился. Зачем все это? Зачем его тревожат, не дают покоя... Покой?! Нет! Он должен быть там, и только там – во мраке! преступление его чудовищно! ему нет прощения и пощады! Прав Авварон, конечно, прав. Но дело не в колдуне-крысеныше, мало ли искусителей, бесов, демонов! Сам виноват. Во всем! От начала и до конца! И нет такой пытки, такой муки, которая стала бы для него чрезмерной. Туда! Во мрак! Ему нет места ни на Земле, ни в Свете! Его место в илистых болотах преисподней, в огне, в кипящем масле! И почему они мучают его неприкаянную душу, мучают здесь, на Земле?! Даже если случится несбыточное, и они дадут ему надежду, он сам не простит себя. Никогда!

Иван упал ниц на каменную крышку гроба. Он взирал сквозь нее на свое страшное, мертвое тело. И молил кары, кары для себя, для того, что от него осталось – для его бессмертной души. Бессмертной?! А имеет ли она, свершившая столь много непрощаемых злодеяний, право на бессмертие?! Нет! Только туда! Только вниз! В Пристанище! В последнее пристанище черных, загубленных душ!

Легкая рука коснулась его затылка.

Иван обернулся – резко, запрокидывая голову.

И замер в неудобной, изломанной, но не ощущаемой им позе. Он ожидал увидеть что угодно и кого угодно: демонов, чудовищ ада и Пристанища, оборотней, призраков, слуг выродков и серых стражей Синдиката, выползней, студенистых гадин и гиргейских клыкастых рыбин, иномерных носителей Черного Блага, зоргов, врагов, ненавистников, палачей-мучителей, а может, и друзей-товарищей, ушедших вслед за ним его дорогой... в конце концов, сам черный дух злопамятной планеты Навей, старую ведьму в развевающемся на ураганном ветру черном балахоне...

Но явилось ему совсем иное.

Прямо над ним, пепельноволосый и сероглазый, источающий золотистый свет и расходящееся кругами мерцающее сияние, высокий и поджарый, в белом хитоне, перетянутом алыми ремнями, в золотисто-красных наручах и поножах, с открытым светлым челом и блистающим взором стоял Вождь Небесного Воинства.

– Ты?!! – От неожиданности и накатившей горечи Иван

лишился дара речи.

– Я пришел за тобой, – тихо проговорил Архангел Михаил.

И протянул легкую и сильную руку.

Красный, слегка выпуклый щит в золотом обрамлении чуть дрогнул на его плече. Ослепительная огненная молния пробежала по лезвию хрустально-прозрачного меча, висящего без ножен на бедре, скользнула в золотую рукоять, рассыпалась тысячами бликов в рубиновом навершии. За спиной у Архистратига не было ни мрачных сводов, ни стен – необозримая и светлая даль уходила в бесконечность, и из нее веяло очищающими ветрами.

– Нет! – в бессилии прохрипел Иван. – Я проклят навеки. Ты мучаешь меня. Уходи!

Еле заметная улыбка раздвинула уста Небесного Воителя. И он снова коснулся своей рукой Ивана, возложил ее на вздрогнувшее плечо, сжал.

– Ты мой воин. И ты исполнил то, что тебе надлежало исполнить. Не терзай себя сомнениями. Пойдем! Он ждет тебя!

Иван сполз с каменной плиты, медленно, пятясь и не спуская взгляда с Архистратига, отошел к сырому камню, забился в угол. Он не должен был идти к Свету, не имел права! Он, свершивший черное дело, сгубивший свою душу.

– Нет! – выдавил он в отчаянии. – Ты... ты заставил меня поверить, ты дал мне силы, благословил на то, что случилось. И ты обманул меня. Ты бросил меня! Уходи!

Если бы он мог, он разбил бы плиты, прожег бы землю, прорвал бы все пространства и измерения, чтобы провалиться туда, откуда его вынесло на Свет Божий неведомой и благой силой. Вниз! В преисподнюю! Там его место! И нет прощения, не может его быть. Не может!!!

Небесный Воитель своими стальными немигающими глазами смотрел прямо в душу. И бились на ветру его разлохмаченные пепельнорусые волосы, развевался длинный белый плащ с алым подбоем. И не было в его глазах ни гнева, ни раздражения, ни обиды. Свет стоял в них.

– Ты не свершил ни единого греха, за который следовало бы просить прощения, – промолвил он, – кроме... кроме одного – ты оказался слабым духом, ты сам ушел из жизни, не тобою дарованной. Ты не имел права обрывать ее. Ты не имел права верить никому. Ни-ко-му! Ибо сказано было тебе: Иди, и да будь благословен! Ты же, отринувши силы всеблагие и пресветлые, поддавшись видимости телесной, но не духовной, узря кровь и страдания подобных тебе, не выдержал, попал в прельщение искушающих тебя и в последний час свой ушел от исполнения возложенного на тебя... Но ты исполнил все. Ты успел. Тебе не было открыто дальнейшее. И потому ты не там, во Мраке, но здесь, у подножия Света. И не нам решать судьбу твою и мерить грехи твои. Ты был одним из нас, ты был воином нашим – воином Небесного Воинства в земных пределах. И мне нечем укорить тебя. Каждый воин бьется, пока достает ему сил, а потом он бьется сверх силы своей... Ты бился до последнего. И ты не победил. И судить тебя будут Там. Пойдем, Он ждет тебя!

Будут судить? Там? Иван чуть подался вперед. Он бился до последнего? Сверх силы своей?! И поддался прельщению, искушению бесов? Но какое же здесь прельщение! какое искушение, если погибла Земля, погибает человечество, силы тьмы проникли в миры Света и упиваются кровью жертв, это он ускорил их приход! это он не смог остановить их! Так почему же не изгоняют его, но призывают? Ты не свершил ни единого греха... Они просто не знают, не ведают! Нет, глупости, бред... Там знают и ведают все. И пусть он негодяй, преступник, черная душа. Его зовут Туда. И он должен идти!

– Пора!

Архистратиг простер светлую длань к Ивану.

И тот коснулся ее своей дрогнувшей рукой.

Свет пришел сразу. Не было ни пути, ни дороги, ни перемещений. Исчез куда-то могучий и печальный витязь. Исчезли своды, стены, плиты, гробницы. Все прежнее растворилось и ушло в никуда, оставив истинное, подлинное, единственное сущее в Бытии.

Иван стоял в светлой и пустой комнате, совсем небольшой – белые, окутанные чуть клубящейся дымкой стены были рядом: пройди пару шагов, протяни руку... Он так и сделал, но стена отдалилась ровно на столько, на сколько он приблизился к ней. Повторять Иван не стал. Он и так знал, здесь нет стен, и нет комнат, и даже сверкающих и блещущих залов здесь нет, тут все иначе, и мерки здесь иные... а стены – для него, чтобы он не ощущал себя совсем чужим в чужом мире. Но он и не испытывал подобного ощущения. Он жил в эти мгновения иным – ожиданием Суда. И он страстно, неистово желал, чтобы все произошло как можно быстрее, чтобы его низвергли отсюда в черную пропасть – скорей! скорее!! скорей!!! Ибо не было уже сил ожидать возмездия за свершенное. Не было никаких сил! И надо было взывать к Господу, молить о прощении, каяться. Но он не решался вымолвить имя Всевышнего, ибо содеянное не давало ему прав на то: не ему, грешнику и злодею, непрощаемому преступнику, взывать к Тому, Кто с праведными и чистыми. Нет, не молить о пощаде, но смиренно ждать заслуженной кары. Только так!

Иван опустился на колени, выпрямил спину и склонил голову.

Он стоял так долго, усмиряя страсти в бестелесной груди своей, стоял, глядя в белесый, клубящийся полупрозрачным, призрачным туманом пол, стоял, ощущая, как тревоги и боли уходят, а на смену им вливаются в душу покой и смирение.

Он стоял так до тех пор, пока все суетное и наносное не изошло из него, растворяясь в белесом тумане и истекая с туманом прочь.

И когда все это свершилось, когда тягостное чувство ожидания покинуло его и душа растворилась в благостном покое, он услышал совсем рядом тихий голос:

– Встань.

Иван встал. Поднял голову, открыл глаза. И увидел пред собою человека. Обычного, немного усталого, будто опечаленного чем-то. Никакого сияния не исходило от него. Не было за его спиной ни призрачного воинства, ни светлых и чистых, необъятных далей... ничего. Все одеяния человека состояли из одной лишь грубой и длиннополой льняной рубахи, перепоясанной по чреслам серой веревкой. Широкие рукава рубахи скрывали запястья, оставляя открытыми руки с тонкими и длинными пальцами. Был он бос, простоволос. И ростом не превышал Ивана. Он смотрел в Ивановы глаза не снизу, и не сверху, а прямо, будто точно такой же смертный, не возвеличивающий и не унижающий себя пред равным. Жилистая шея, вздымающаяся из распахнутого ворота рубахи была сильной и гордой. Длинные и светлые, русые волосы не закрывали высокого чистого лба, спадали на плечи. Короткая борода и усы были столь же светлы, но совсем не старили человека; Прямые тонкие губы, прямой, небольшой нос без провалов и горбинок, прямые, ровные брови – все было соразмерно в этом лице, без гримасливых извивов, изгибов, перекосов, надломов, выпучиваний и выпячиваний. Ослепительная соразмерность простоты... По Образу и Подобию! До Ивана только теперь дошел подлинный смысл этих слов. Пред ним был именно Образ – образ не Всевышнего, но того человека, что был создан Всевышним по Своему Подобию. Глубокие серые глаза смотрели на Ивана. Но не пронизывали, не прощупывали, не прожигали. Наоборот, они несли в его глаза свет и покой, они наделяли чем-то непередаваемо высоким и добрым. И Иван уже знал – это Он, являвшийся людям во искупление грехов их, а теперь призвавший его, Ивана, к Себе.

– Ты был благословен, – тихо проговорил человек, – ты был избран. Много званных... да мало избранных. Так почему же ты лишил себя жизни, отдавая душу свою во власть демонов? Ведь душа твоя – это часть Меня самого, часть Бога, дарованная тебе. И ты отдал Меня им? Почему?!

Иван молчал. Он не мог опустить головы, не мог отвести глаз. Теперь все было доступно ему – все, от начала и до конца, ибо Он, стоящий пред ним, и есть и начало, и конец, альфа и омега. Первый и Последний во всем и всему. Но ведь Он, Творец и Создатель мирозданий, наделил созданных Им смертных свободной волей. Он дал им право выбора... а значит, каждый пред совестью своей и пред Богом волен выбирать в тяжкий час, жить ему или не жить...

– Я не боялся лишений и тягот, – начал Иван, превозмогая себя, – шел на муки, страдания, пытки, шел на смерть ради созданных Тобой. Но я всегда верил, что Ты ведешь меня, даже когда бесы терзали мою душу, бросали ее во мрак, я верил, такова воля Твоя, такова высшая справедливость! Ни разу не усомнился я...

Серые глубокие глаза будто пеленой подернулись, чуть дрогнули прямые тонкие губы.

И Иван понял.

– Прости! Покривил душою... были сомнения, были! Терзали и они меня подобно бесам. Но всегда верх брала вера, всегда в сердце мое стучало: Иди, и да будь благословен! И я шел. Шел до последнего часа! Но когда оглянулся назад, на содеянное, на разрушенные города и села, на горы мертвых тел, на сожженные нивы, втоптанные в прах святыни – и увидел торжество бесов на Земле и во всех мирах земных, горько и тяжко мне сделалось, и открылось, что их наущениями жил, их похоти претворял в бытие наше, их орудием был на Земле. Вот тогда и понял – будто смертная молния пронзила душу – понял, что отказался Ты от меня, бросил, отвернулся на веки веков. И вот тогда, когда не осталось на Земле судей надо мною, сам себя осудил я и по делам своим казнил себя смертной казнью – ибо иной участи для себя не видел! И место мое, Господи, в преисподней!

Иван выдохся. Умолк. Он хотел упасть на колени, упасть ниц, не вымаливая себе прощения, но сознавая свою низость. Он не имел никакого права стоять рядом с Ним, вровень, глядеть в эти глаза – притягивающие, наделяющие умиротворением и покоем, силой и верою, нет, не имел!

– Не суди, и не судим будешь, – ответил человек в льняной рубахе, человек, воплощающий Нечто Высшее и Обладающее правом судить. – Ты хочешь все понять, ты желаешь уяснить Промысел Высший? Но вместо этого ты идешь на поводу у гордыни своей и тешишь бесов. Ты свершил тяжкий грех, лишая себя того, что не тебе принадлежит. И ты не имел права на суд и казнь, ибо наделен смертный свободой воли, но не наделен даром предвидения, и не может знать, что ожидает его в грядущем. За черными полосами жизни, за провалами в пропасти адские следуют полосы светлые и чистые, подъемы к горним высям... Ответь, ты знал, что ожидает тебя?

– Нет, – прошептал Иван, – я мог лишь предполагать... все рушилось, все погибало, почти уже погибло! Значит, и я должен был погибнуть!

– Пред твоим последним решением отрылось тебе по наущениям дьявольским, что ведомый черными силами разрушил ты мир людской. И ты поверил в наущения эти?! – вопросил с укором человек.

– Поверил, – сокрушенно ответил Иван. – Поверил в то, что видел своими глазами.

– Глазам твоим не дано зреть истинного. Одна душа обладает зрением подлинным. А ты не прислушался к душе своей, шептавшей тебе в самые тяжкие минуты: Иди, и да будь благословен. Я открою тебе правду. Да, в мытарствах твоих и злоключениях зачастую бесы-искусители и темные силы вели тебя по жизни, вели путями коварными, многомудрыми и хитростными, плетя черные паутины козней своих, прибирая в черные лапы свои грядущее рода людского... и ты был их орудием, ты прав!

Иван вздрогнул, слеза выкатилась из глаза, но он не смел поднять руки, утереть ее. Значит, все так, значит, это правда – он сам был разрушителем, выродком. И к чему тогда все эти беседы, к чему?!

А серые глаза смотрели в его душу тихо, покойно и ласково, без осуждения и гнева, но любя и сострадая.

– И казалось им, пребывающим во мраке, что обретают силы они и покоряют миры вселенных. Гордыня! Бесовская гордыня! Ни тебе, смертному, ни им, порождениям тьмы, не дано знать Промысла Вседержителя! В гордыне своей обретались они, не ведая, что дотоле исполняются замыслы их, доколе угодны они Творцу. Ибо и силы мрака, бесы и демоны подобно человеку и свыше того обладают полной и неограниченной свободой воли и действия... Всякое порождение сущих и внесуших миров по воле своей должно показать, чего ради оно явлено было в свет или во тьму, на что способно в существовании своем и куда приведет себя, обладая свободой выбора. Но вели они тебя и творили тобой нужное им лишь в той мере, в коей непротивно то было Воле Высшей. И ты доказал это, ни единожды не пойдя против своей совести, а стало быть, против Бога. И вина твоя лишь в одном – ты оказался слаб... ибо человек!

– Слаб? – переспросил Иван. Он не мог поверить в услышанное. Но ведь иными словами примерно о том же говорил ему и Архистратиг... Неужели нет на нем греха кроме самоубийства? Неужто невиновен он в гибели Земли и рода людского, и лишь испытанием тяжким напасть эта была послана человекам?! Ведь он делал все, что мог, он бился пока хватало сил, а потом бился сверх силы?! Нет, он не мог до конца уверовать в безвинность свою, не мог. Совесть жгла душу. Палила нещадно.

– Да, слаб человек. Даже такой как ты, избранный. Я отворил дверь пред тобою, и никто ее не сможет затворить. Помни об этом. Ни люди, ни бесы, ни ты сам! И простятся тебе грехи твои. И как ты сохранил слово терпения Моего, так и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет во Вселенную, дабы испытать живущих. Сядь!

Иван повел глазами и увидел низкое деревянное креслице, совсем простенькое с подлокотниками и коротенькой прямой спинкой. Он опустился на него. И нетелесная, навалившаяся тяжесть покинула душу. Покинула вместе с гнетом давящей, неискупной вины. Теперь пришел покойполный, непонятный, непривычный. Это было чудом. Не виноват! Он чист перед Богом, перед людьми, перед собой. И больше ничего не надо! Нет... но ведь там, на Земле и в мирах Федерации, ничего не изменилось, там господствует нечисть, там льется кровь, там гибнут не одни лишь тела землян, но и их души. Как же так?

– Господи! – взмолил он, простирая руки к сидящему напротив. – Не оставь тех, кто во власти сатаны! Там творится страшное, чудовищное, это невозможно описать... но Ты и Сам все знаешь. Ты же Всемилостивый! Ты Всемогущий! Спаси их!!!

Иван готов был сползти с кресла, упасть на колени перед сероглазым человеком, пред образом Того, Кто не имеет пределов ни в чем, Кто может все изменить за минуту, в одно-единственное мгновение – мановением Своей Руки. Но неведомая и добрая сила не дала ему простереться ниц, удержала в кресле.

– Не для того создан Мир, – кротко ответил русоволосый человек, – чтобы Божественной Дланью вмешиваться в него и Ею наказывать виновных, усмирять зарвавшихся, возвышать праведных... Ты знаешь об этом. Творец может уничтожить Мир, может изменить его по Воле Своей. Но тогда это будет другой мир и будет нарушена свобода воли живущих в нем. Нет! И силы тьмы, и Силы Света не карают и не одаряют сами. Лишь верящие в них, верящие по своей воле, свободно и истинно, становятся их руками, их перстами в Мире. Ты познал многое. Но ты обязан познать главное – сам Мир должен определить свою судьбу.

– А как же... Ты?!

На Ивана обрушилась вся тяжесть непредсказуемости Бытия. Если все так на самом деле. Земля обречена и человечество обречено... Мир уничтожает себя, убивает. И Благие Силы не вмешиваются, не хотят защитить его!

– Не впадай в уныние и отринь суетность из сердца своего! – тихо проговорил человек. – Или ты уверовал в могущество дьявола и не веришь в Мои силы? Соберись с мыслями, напрягись... и скажи Мне, что было изречено Мною для врагов Моих?

– Возлюби ближнего своего... – оцепенело выдавал

Иван.

Кроткая улыбка коснулась губ сидящего напротив. Не всякий есть ближний. Я же тебя про врагов вопрошаю.

– Не укради, не убий...

– И это верно для ближних. Но иного жду Я!

– Прости, – прошептал Иван, опуская глаза, – я в смятении и ум мой в смятении. Скажи Сам о врагах Твоих.

Тень набежала на утомленное и светлое чело, сдвинулись к переносице прямые темно-русые брови, стальным блеском сверкнули глаза.

И голос прозвучал твердо, непреклонно:

– Мне отмщение, и Аз воздам!

Просветление пришло нежданно. Будто небесный свет вспыхнул не снаружи, а внутри Ивана. Да! Он все понял. Мир сам должен находить ответы на все свои вопросы, и не дело Вседержителя вмешиваться в суету сует и всяческую суету созданий, наделенных волей. Но пришедших к Нему, обратившихся к Нему во спасение этого погибающего мира, то есть, тех, кому не чуждо божественное в мире, кто верит в Него, Он наделяет частью Своей Силы и Своей Воли. Он не придет в мир с мечом, но...

– Ты будешь Моим мечом в мире. Мечом Вседержителя! Ибо в битве Добра со злом. Света с тьмою нет места кротости и всепрощению, а есть место воздаянию по делам. На тебя возлагаю Я жребий этот!

Иван в страстном и благом порыве вскочил с креслица, ринулся вперед, желая припасть к коленям Спасителя, прижаться к грубому льну рубахи... Но Тот поднял руку ладонью к нему, остановил.

– Не спеши. И выслушай, что поведаю тебе! Иван вцепился в деревянные подлокотники. Он весь был внимание.

Надежда! Она промелькнула светлой быстрой птицей. Ее не было. И вдруг она появилась. Значит, мир еще не погиб, значит, можно еще все остановить?! Он готов был свернуть горы. Все тяготы, лишения, муки, через которые он прошел, были в эти секунды забыты. Если надо он пройдет сквозь огонь и лаву, ничто не сможет остановить его... но как?! Он же мертв! Его нет! Ну и пусть! Может, Господь дарует ему возможность влиться в незримое духовное Воинство Неба, и оттуда направлять карающие, разящие удары воинов земных. Только бы они были, только бы они пришли эти земные воины – пришли и отстояли Землю от нечисти, от выродков, от тьмы!

Серые глаза смотрели и видели все. Тепло, исходившее из них, завораживало Ивана, не давало войти в неистовство, раздражение, раж. Они приобщали к себе, и он становился частью их, он становился частью Вседержителя – малой, пока еще слабой, мятущейся, но частью.

– Я не даю тебе силы особой и всесокрушающей, – сказал человек, – я даю тебе лишь Дух и вкладываю в твою руку Свой Меч. Но прежде ты должен узнать большее, чем ты знаешь. Ибо во мраке пребываете вы, рожденные на Земле, во мраке и в путах дьявола. Вы всегда верили тем, кто прельщенный гордыней и бесами, нарекал себя избранниками Моими и вершил дела от имени Моего. Не будем поминать тех, кто привел вас к апокалипсису вашему, – ибо они выродились, обретая власть над вами, и ушли ныне во мрак к своим истинным властителям. Вы же, доверившиеся лжеучителям, сами погрязли в духовном мраке. Оттого и гибнете. Ты долго шел по жизненному пути в исканиях истины, и ты один из немногих, кто приблизился к ней... но так и не открыл двери, что открыта для видящих. Ты много сделал доброго в мирах смертных. И потому отпускаются тебе все прегрешения. И будешь ты воскрешен и возвращен на Землю, в мир, породивший тебя!

– Воскрешен!!! – Иван еле сдержался, чтобы не закричать во все горло.

– Да. Ты рано ушел оттуда. И ты вернешься. Но прежде, чем ты исполнишь на Земле Волю Мою, предстоит тебе пройти чрез очистительные круги Света и приобщиться к излюбленным сыновьям Моим. Ибо наделил Я их благодатью и просветлением. Две с половиной тысячи лет назад пришел я к смертным с Благой Вестью, прошел путем крестным и принял мученическую кончину во искупление грехов их. И открылась Истина сначала избранным, а потом многим, и явилась на Землю Православием, и неубиенна и жива по сию пору. Дети мои во храмах Православных проповедуют ее...

Иван стиснул зубы. Он знал другую истину, истину конца света – храмы разрушены, они во прахе и тлене, повсюду кишит нечисть, изгрызающая священнослужителей, оскверняющая святыни. Гибнет Вера Православная!

– ... проповедуют, ибо несокрушима! И не все видится телесным оком! Но не о том хотел Я сказать тебе. Православные наставники, с коими вел ты беседы, подарили тебе Новый мир, спасаемый Благой Вестью. Им открылась Истина с приходом Моим. Но не вновь явилась она на Землю, а жила предвечно в сынах Моих, предшествовавших апостолам Моим и ученикам Моим. Дик, слеп, страшен и темен был мир до прихода Моего. Но были в нем избранные, как есть во мраке ночном сияющие звезды. Ибо без них бы канул род людской в пропасть адскую безвозвратно. Тридцать тысячелетий предуготовляли сыны Мои приход Мой. Тридцать тысячелетий хранили они божественный огонь душ людских среди звериной тьмы и животной мерзости. Ведь не одни одухотворенные были посланы в жизнь земную, но и тени их, порожденные дьяволом, – двуногие и двурукие животные, алчущие богатств земных, сил убийственных, власти над себе подобными и прочими. И шел Род одухотворенных по свету под водительством сынов Моих и под знаменем Креста, шел изначально наделенный Моим Знаком! И вели его те, кого звали ведами или волхвами. Не язычниками были они погаными и не бесопоклонниками, как нарекали их лжепроповедники позже. Но сынами моими, постигающими Истину и несущими Ее в Род созданных по Образу и Подобию Моему! Велик и светел был путь их, но и горек и тяжек! Провели они Род избранных за тридцать тысячелетий по материкам и странам. И породили тысячи племен и народов, дали им язык и обычаи, веру в Светлый Животворящий Крест Небесный и его скорое и непременное вознесение над погибающим миром, в коем властвовали зримо и незримо двуногие выродки бездушные. Все доброе и светлое в мир людской принесено было сынами Моими. И были они свечами Моими в лютой ночи. И возвышался Род, ведомый ими... и падал, и снова возвышался. И одерживали победы они славные... и несли поражения, претерпевали гонения от звероподобных в людском обличий. Ибо кого любит Господь, того и испытывает! В иных землях и среди иных народов блюли они чистоту Рода своего и хранили божественную сущность внутри каст. Но шли века – и смешивалось все на Земле, опутанной путами бесовскими, и входили двуногие звери в Род, и слабел он от натиска бездушных, рассыпался сам на племена и языки, народы и народны. Дьявол входил в мир в обличий алчи и страстей, в телах алчных и страстных двуногих. И ничто не могло устоять пред их алчью. Гиб мир. Гиб Род избранных... Но оставались носители Истины – сыны Мои! Уже весь табор вавилонский исполчался на них, и вынуждены были они искать уединения в диких лесах и неприступных горах. И остались там многие. Но лучшие ушли в Старый мир, ибо предувидели они Конец Света, ибо Знанию их и Истине конца быть не должно! В блужданиях твоих открылось тебе, что есть Старый мир. Познав о нем, не приобщился ты к нему. Ибо слаб и суетен оказался. Но наступит час и войдешь ты в него по Воле Моей. И познаешь нужное тебе для благих дел от сынов Моих. И откроются глаза твои! И взвалишь ты на себя тяжкий крест, тяжкое бремя – отмщения Моего, Небесной Мести, Звездной Мести за всех страждущих и терзаемых, униженных и убиенных безвинно, погубленных и брошенных во мрак пропастей смертных. Высшей Мести – но не роду людскому, объятому безумием, а силам бесовским, что вселились в род этот и сделали бесноватым его, изживающим себя самого. И свершится эта Праведная Месть. Ибо пришла пора. Давно пришла! Ибо не сегодня воцарились бесы на Земле! Не сегодня пришли к власти над одухотворенными бездушные двуногие скоты и вьфодки земные! Ибо не сегодня воцарилась ложь на Земле и преумножилось царствие ее!

Иван сидел завороженный и очарованный. Он почти не различал самих слов, но смысл их, знание сокровенное и праведное проникало в ум его и душу. Сыны Божьи! Род! Все было даровано во благо и изначально. Свету суждено было разлиться по весям и градам земным. Но разлился мрак и ужас. Это были ответы на его собственные, мучительные вопросы, которыми изводил он себя долгими днями и ночами, за которые погиб безвинно, но по его, Ивановой, вине, сельский друг его, батюшка, собеседник и врачеватель истомленной, израненной души. Добро и зло сплелись в мире в смертельной схватке. И ослабло Добро. И стал угасать Свет. И воцарилась ложь. Больно, горько, стыдно... но видящий видит – мир стоял не на Правде и Справедливости, не на Чистоте и Вере, а на лжи. На лжи! Вот поэтому безумный, одуревший и выродившийся мир, несмотря на весь блеск и величие зримых достижений сверхцивилизации, несмотря на роскошь, негу, сытость, погибал безвозвратно, заканчивал свое существование захваченный нечистью, тьмою, выходцами из ада. Ложь! Ее вдалбливали долгие века и тысячелетия, не сегодня она рождена была, вдалбливали прорицатели и сказители, лжепроповедники и шарлатаны, вероучители и обличители, оракулы и комментаторы, все, кто во все времена обладал властью над умами, ушами, сердцами... а ведь не часто власть эта переходила в руки просветленных и одухотворенных, но почти всегда пребывала она в лапах слуг дьявола, вопящих повсюду с сатанинской гордыней, что именно они и только они избранные и облеченные, только им дано выражать волю народов, что чрез них в мир исходит власть этих народов, ибо они и демос есть и краторы над ним. Лжецы! Двуногие звери в людском обличий породили ложь. И она привела мир к гибели! Это она погубила человечество! Это они сгубили миллиарды душ – лжепророки, объявившие себя избранниками Божьими, вопящие о правах людских, но алчущие лишь власти, богатств, это они волокли род людской за собою – в преисподнюю, в Океан Смерти!

– Ты узнаешь о многом от сыновей Моих, первосвященников Рода наделенных душою. Их мудрость – Моя мудрость, дарованная людям. Очищаясь в кругах Света и просветляя себя войдешь ты в Старый мир. И найдешь их там. И они помогут тебе.

– Я?! – удивленно переспросил Иван. Он еще не мог осознать и малой толики того тяжкого бремени, что возлагалось на него.

– Да, ты! – голос сероглазого звучал твердо и непреклонно. – Ты сам вызвался. Ты наделен свободной волей. Ты сотворен по Образу и Подобию Моему. И ты Мой Меч в битве с неправедным. Ты сокрушишь зло. И ты вернешь Правду в мир! Ты избавишь его ото лжи! Ибо ты, предуготовляя себя к неведомым тебе испытаниям, в прежние еще годы постиг азы мудрости россов и ведов – сынов Моих, впущенных Мною в мир, чтобы нести Свечу Света во вселенных!

Иван кивал. Да, он сам встал на эту тернистую дорогу. Был миг слабости человеческой... что ж, он ведь человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Теперь ему прощаются прегрешения и даруется столь многое, что хватило бы только сил! Но ведь нельзя терять ни минуты, Земля гибнет, почти погибла... нет времени для скитаний по мирам и насыщения мудростью веков. Дорог каждый час!

– Время! – воскликнул он, не сдержавшись. – Я не смогу объять необъятного. Господи! А там люди, они умирают.

– У тебя будет достаточно времени. Ты ведь знаешь, что оно может умерять свой ход. Не надо спешить. На этот раз ты должен быть сильным! Ибо ты уже не просто человек и воин, наделенный бессмертной душой, но ты – Меч Вседержителя! Ты видишь Мои руки, – сероглазый протянул их ладонями вверх, – они чисты и легки. В них не будет иного меча, ибо выродившийся род людской не дал второ– го... Ты один! Помни, твой путь станет испытанием и для Меня.

Иван окончательно растерялся. Как же так – Всесильный, Всемогущий, Всесозидающий и Всесокрушающий, способный в мгновение ока разрушить любые миры и вселенные, Тот, Кому нет равных и близких нигде, ни в одном из мирозданий, ни в одном из пространств, ищет его помощи, его поддержки, надеется на него. Этого просто не может быть! Это опять она – проклятая гордыня, болезненное самолюбие, наваждение. Или, может, род людской и впрямь уже не заслуживает прощения... Нет. Он жаждет его простить. Спасти! Ибо Он – Спаситель!

– Но почему?! – спросил Иван.

Сероглазый человек откинулся на жесткую деревянную спинку, тряхнул русоволосой головой, совсем запросто, будто избавляясь от надоевшей пряди, застящей взгляд. Улыбнулся краешками губ.

– Потому что вы верите в Меня, в своего Создателя. Не все, пусть и немногие из вас, но верите, осознавая наше единение в Бессмертном Духе. А Я.. Я верю в вас. Вы Мои создания, Мои дети – взрослые, своевольные, вырвавшиеся из-под опеки, губящие себя, отдающиеся в лапы врагов Моих... но все же дети. В кого же Мне еще верить? Верю!

Потрясенный, совершенно ошарашенный Иван не знал, что и сказать. Он верит в них! Он верит в него, в Ивана! И Он снова отдает Мир в их власть. Господи!!!

– Ну все, хватит, – тихо закончил сероглазый, – остальное ты узнаешь позже, в свое время. И знай, что обоюдная вера крепче стали Г И помни: Мне отмщение, и Аз воздам! А теперь – иди. Иди, и да будь благословен!

Он стал приподниматься над низеньким деревянным креслицем, вставать.

И в этот миг Ивана будто пронзило ослепительным чудесным светом. Он увидел саму бесконечность, необъятность, вечность – беспредельную и бескрайнюю. Свет изливался от величественного и не поддающегося мерам сверкающего Престола. И восседал в Свете излучающий Свет, восседал на Божественном Престоле – Он Самый, Непостижимый, Величественный, Прекрасный и Грозный – Да-рователь Добра и Жизни, Творец, Созидатель, Вседержитель!

Ослепительное видение полыхнуло чудесным Божественным огнем и исчезло в молочно-белой пелене, чтобы навсегда остаться в памяти. Навсегда!

Плита была дьявольски тяжела. Ивану пришлось напрячь все силы, собраться в комок жил и нервов, мышц и костей, упереться в нее и руками и ногами. Только тогда она сдвинулась, упала с каменного гроба, с грохотом раскололась.

Он еще долго лежал на спине, не мог отдышаться, придти в себя.

Потом провел ладонью по груди, задержал ее у сердца, будто припоминая что-то. Нет, никакой раны не было – лишь обгорелая дырочка на металлопластиковой ткани комбинезона. Рана затянулась. Тепло возвращалось в тело.

Иди, и да будь благословен!

Он встал из гроба. Перешагнул через край. Оглядел мрачные своды. Он уже видел их прежде, когда лежал мертвым, когда душа его отделилась от тела... Храм Христа Спасителя! Значит, они, нечисть поганая, не пробрались сюда?! Значит, он стоит – стоит назло всем под своими сверкающими Золотыми Куполами?!

Жизнь вливалась в тело горячей, раскаленной кровью, обжигала, толкала наверх, к людям. К каким еще людям! Разве там мог хоть кто-нибудь уцелеть?!

Иван заглянул в опустевший гроб. Черная спекшаяся кровь лужицей застыла на дне. Сколько же он лежал мертвым – месяц, два... год? Какое это теперь имеет значение! Иди, и да будь благословен!

– Ничего, – просипел он цепенеющими губами, – с нами Бог!

И побрел, пошатываясь и оступаясь, к лестнице, ведущей наверх.