Мечта

Глава четвертая

Состояние Этьена ухудшалось. Доктор Март, понимая, что случай слишком сложен, пригласил коллег. Они пришли к заключению, что это «злокачественная лихорадка» — зловещий диагноз, скрытый смысл которого означал полную беспомощность медицины. У врачей не было средств против болезни. Компрессы, кровопускания и пиявки были лишь слабой защитой.

Этьен забеспокоился.

— Что же это со мной? Это серьезно? — спрашивал он Шарлотту снова и снова.

— Конечно, нет, — успокаивающе отвечала она, хотя тоже понимала серьезность его состояния. Теперь ей было страшно входить в комнату Этьена и встречать его взгляд, тревожно ищущий ее глаза. Но он был требовательным больным и настаивал, чтобы она все время была с ним, не позволяя никому другому ухаживать за собой.

Сегодня, когда она вошла в комнату, он окликнул ее:

— Шарлотта!

— Да?

— Доктор что-нибудь сказал тебе?

— Нет, конечно, нет. Что, по-твоему, он должен был сказать?

— Я слышал, как вы шептались.

— Ну, не будь таким глупым.

— Поклянись мне, что он ничего не сказал.

— Клянусь. Теперь ты удовлетворен?

Она попыталась беззаботно рассмеяться, чтобы убедить его, но он продолжал смотреть на нее.

— Больше не беспокойся. Попытайся уснуть.

Он заставил ее снова поклясться, что доктор ничего не сказал, затем успокоился.

Когда она выходила из комнаты, чтобы позаботиться о ленче, в дверь позвонили. Это была консьержка с почтой. Для Шарлотты было письмо.

Она с удивлением открыла его. Письмо было из дома для девушек-сирот, опекаемого доминиканскими монахинями из монастыря св. Фомы Аквинского на улице Бак.

Ошеломленная Шарлотта прочитала письмо:

«Мадам,

Желая сообщить вам о деле серьезного и конфиденциального характера, касающегося члена вашей семьи, который по своей воле попросил убежища в нашей общине, я была бы благодарна, если бы в интересах ваших собственных и вашей родственницы вы зашли к нам при самой первой возможности. Заверяю вас в нашем искреннем уважении».

Письмо было подписано сестрой Сент-Мари де Джезус, настоятельницей монастыря св. Фомы Аквинского.

Шарлотта с изумлением несколько раз перечитала письмо. Несомненно, речь шла о Луизе. Но почему сестры обратились к ней? Следует ли ей идти? Она живо вспомнила, насколько чисты бывают монахини — такими она запомнила их еще с детства. Может быть, Луиза рассказала им только часть правды, и они хотят попытаться примирить ее с Луизой.

Сначала, повинуясь чувству гордости, она решила, что ехать не следует. Затем начала размышлять и почувствовала внезапный приступ страха.

«Сообщить о деле серьезного и конфиденциального характера». Что это могло означать?

По мере того как проходило утро, любопытство брало над ней верх, и в одиннадцать часов она сказала Анник, что идет за покупками, Надела плащ и вышла из дома.

Очутившись на улице, Шарлотта с изумлением ощутила охватившее город праздничное волнение. Она забыла, что начиналось время карнавала, и на улицах уже было полно детей в масках. Бульвары были украшены. Шарлотта с горечью вспомнила, что с начала болезни Этьена она жила, словно отшельник, забыв об окружающем мире.

Всю дорогу до улицы Бак она прошла пешком.

Послушница провела ее в белую гостиную, единственным украшением которой была статуя пресвятой богородицы. Стояла полная тишина. Вдруг Шарлотту охватил страх. Переполненная нахлынувшими воспоминаниями детства, она захотела убежать, но тут дверь отворилась и вошла монахиня.

Это была старая женщина, одетая в монашескую одежду доминиканского ордена, состоящую из белой мантии и черного покрывала, с изборожденным морщинами лицом, с глазами, в которых светился ум, и твердым, но добрым ртом.

— Я мадам Флоке, — сказала Шарлотта.

— Садитесь, мадам, — сказала сестра.

Они сели у окна с синим стеклом. Монахиня сложила руки внутри широких рукавов и скромно наклонила голову.

— Спасибо, что вы так быстро откликнулись на наше письмо, мадам. То, что я должна сказать вам, касается вашей сестры, Луизы Морель, которая живет у нас уже несколько недель. Пожалуйста, поверьте, мадам: я никогда бы не предала оказанное мне доверие и хранила тайну, если бы… ну, если бы я не чувствовала необходимости предупредить вас.

Она разжала руки.

— Ваша сестра пришла к нам, можно сказать, в состоянии полного изнеможения. Бедная, сломленная душа. Мы приняли ее и не задавали вопросов. Она просила о постриге. Ввиду ее крайне болезненного состояния я посоветовала ей подождать и отложить принятие решения. Мы стараемся, чтобы люди не ошибались в своем призвании. Что-то ее мучило, однако, она не хотела говорить об этом. Я с уважением отнеслась к ее стремлению сохранить тайну, пока однажды она сама не попросила разрешения поговорить со мной. Очень жаль, но она сказала, что не может настаивать на своем желании посвятить себя религии, так как проступок, в котором она была виновна, принес плод.

Шарлотта слушала, не понимая. Но еще до того, как произнесенные слова полностью проникли в ее затуманенный мозг, она уже почувствовала всю тяжесть горя.

— В конце концов, — продолжала монахиня, — ваша сестра в состоянии страха и отчаяния призналась, что ожидает ребенка. Больше я ничего не смогла из нее вытянуть. Она впала в состояние болезненного изнеможения. Однако она была вынуждена дать ваш адрес, в то же время заставив нас пообещать, что мы не будем сообщать вам о происшедшем. Я нарушила это обещание, так как чувствовала необходимость поставить в известность ее семью.

Шарлотта не отвечала. Она сидела с плотно сжатыми губами, пристально глядя в пол, и ее глаза внимательно рассматривали изъеденную червями доску, которая казалась уже остальных.

— Всевышний не велит нам осуждать наших ближних, — сказала монахиня. — Он велит нам прощать. Ваша сестра жила в грехе, но мы не чувствуем за собой права осуждать ее, ибо все мы грешны.

Шарлотта не двигалась, в то время как горькая истина, смешанная со стыдом и отчаянием медленно проникала в ее сознание.

— Я знаю, у вас были какие-то разногласия. Ваша сестра сказала мне, что вы поссорились. Но неужели вы покинете ее в таком отчаянном положении, мадам? Ведь не покинете, не правда ли? Я верю, вы будете первой, кто протянет ей руку.

Шарлотта взглянула на морщинистое лицо настоятельницы и на мгновение почувствовала дикое желание крикнуть, что отец ребенка ее собственный муж.

Она быстро встала: ее апатия и постоянная усталость последних недель сменилась вспышкой протеста.

Однако, повернувшись, она встретила взгляд монахини. Ее охватила жалость к старой женщине, как если бы та была ее матерью, и у нее не хватило храбрости разрушить устремления чистой души.

— Где Луиза? — тихо спросила она.

— Дитя мое, — сказала монахиня. — Она поднялась и положила руку на плечо Шарлотты. — Я знала, что вы воспримете это именно так. Да поможет вам Бог.

— Где Луиза? — снова спросила Шарлотта.

— Я расскажу ей. Она не знает, что вы здесь. Я должна подготовить ее. Теперь ей нужна ваша помощь.

Она сделала движение, будто собираясь сказать что-то еще, но передумала и вышла.

Шарлотта ждала, уставившись в цветное стекло окна. Она не хотела ни о чем думать: ей претила мысль о том, что Луиза носит в себе дитя Этьена и она, Шарлотта, собирается взять ее с собой домой. Но она заберет ее. Потом будет видно, что делать. Да, будет видно. Она не может решать все проблемы сразу, не то можно сойти с ума.

Она ждала долго, около часа. Наконец дверь отворилась и вошла Луиза в сопровождении настоятельницы.

Луиза была очень бледна. Покрасневшими от слез глазами она посмотрела на Шарлотту, которая, стоя очень прямо и напряженно, также пристально смотрела на нее.

Монахиня оставила их вдвоем. Шарлотта, чувствуя в сердце леденящий холод, отчаянно пыталась что-нибудь сказать, но не находила слов. Луиза снова начала громко и мучительно рыдать.

Слабость и несчастье других всегда придавали Шарлотте свежие силы. Она распрямила плечи.

— Идем, — сказала она Луизе. — Мы сейчас уходим.

— Ты действительно хочешь забрать меня? — спросила Луиза задыхающимся голосом, пытаясь взять сестру за руку.

— Пойдем домой, — настойчиво повторила Шарлотта. — Обдумаем все позже. Не плачь. Сейчас это не поможет.

Она помогла сестре вытереть глаза и поправила ее воротник.

— Ну пойдем же, — в третий раз сказала она.

Теперь Шарлотта очень торопилась домой, ведь там она будет в безопасности и недоступна для чужой жалости. Она взваливала на себя новое бремя, испытывая легкое содрогание, будто оказалась под ударами холодного ветра.

Когда они добрались до улицы Месье-ле-Принс и поднялись по лестнице, Шарлотте пришлось просто втолкнуть Луизу в квартиру. Все еще плачущую и оцепеневшую от горя и страданий сестру она оставила на кухне, сказав ей, что Этьен уже несколько недель болен и отчасти из-за этого она привезла ее домой, где та пробудет, пока ему не станет лучше. То, что Этьен лежал в постели больной, делало ситуацию чуть менее неприятной. Для Шарлотты он уже не был любовником Луизы и отцом ребенка, которого Луиза носила теперь в себе.

Шарлотта распахнула дверь в комнату Этьена. Он дремал. Она прошла, чтобы задвинуть шторы.

— Это ты? — слабо пробормотал он, протягивая руку. По привычке она опустилась в кресло у кровати и взяла протянутую руку. Он сильно сжал ее. — Тебя долго не было.

— Да.

— Ты ходила за покупками?

— Нет.

— Тогда что же ты делала?

Она расправила простыни, охваченная жалостью при виде заострившихся черт его лица и горящих от лихорадки глаз.

— Я привезла Луизу, — спокойно сказала она.

— Луизу?

Он с трудом приподнялся и в замешательстве взглянул на Шарлотту, поняв по ее странно спокойному голосу, что произошло что-то крайне опасное для него.

— Луизу? Почему Луизу? — снова спросил он, слегка задохнувшись.

— Потому что она одинока и несчастна и у нее будет ребенок, — медленно произнесла Шарлотта. Ее глаза, полные упрека, все еще удерживали его взгляд, когда она добавила: — Твой ребенок, Этьен.

Он напряженно рассмеялся:

— Ты шутишь. Ты не должна говорить такие вещи.

— Я говорю правду, — спокойно сказала Шарлотта.

Он видел, что она не лжет, но по-прежнему отказывался верить, чувствуя, что над его безопасностью нависла смертельная угроза.

— Нет, — простонал он, — это неправда. Ты выдумываешь, чтобы помучить меня. Ты хочешь сделать мне больно.

Он покрылся потом, целиком отдавая себя своей болезни, словно ища спасения от ответственности.

Некоторое время, тяжело дыша, он лежал с закрытыми глазами. Шарлотта молчала. Она очень устала и чувствовала себя посторонней, будто в другом мире. Он попросил пить и она принесла воды. Этьен снова сжал ее руку.

— Это неправда, — прошептал он, — скажи мне, что это неправда.

— Нет, — сказала она, — это правда. Луиза здесь, на кухне.

— Тебе не следовало привозить ее обратно. Знаешь, пойдут разговоры… Все будут показывать на нас. Отошли ее куда-нибудь прочь, Шарлотта. Я не хочу ее видеть. Во всем виновата только она. Это ее вина, что я болен. — Он повернулся к Шарлотте, хватая ее за руки. — Ты не понимаешь. Это было бы слишком легко. У нее будет ребенок, и она вернулась назад в поисках убежища. Но кто может сказать, что ребенок мой?.. — Он тяжело дышал, хватаясь за жену как за спасательный круг во время шторма. — Послушай, ты слишком добра к ней. Ты не знаешь, что такое твоя сестра. Если бы я рассказал тебе… Это все ее проделки, не мои. Она преследовала меня, делала все, чтобы остаться наедине со мной. Испорченная женщина. Она во всем виновата. Отошли ее прочь.

Шарлотта слушала Этьена с ледяной тяжестью на сердце. Она знала, что он трус, но не могла представить, чтобы он мог быть таким малодушным. Она чувствовала его отвращение к постыдным результатам тайной связи, чувствовала, что он убил бы Луизу, если бы мог.

Страх и отвращение — это было именно то, что чувствовал Этьен. Он все ставил в вину Луизе. Он шел с ней, когда повредил себе ногу. Из-за Луизы его разрушала болезнь. Луиза — корень всего зла, демон в женском облике, истинная причина его собственной слабости.

— Послушай, — вскричал он снова, обращаясь к молчавшей Шарлотте. — Ты не должна верить тому, что она говорит. Она лжет. Она рассказывала мне о тебе такие вещи, ужасные вещи. Например, она рассказала мне, что ты и Серио… этим летом в Жувизи… Она говорила, что он ухаживал за тобой, рассказывала ужасные истории. Ты видишь, какая испорченная у нее душа. Взять ее назад означало бы чрезмерную доброту. Она поклялась разрушить нашу жизнь.

Шарлотта не сводила с Этьена своего сурового взгляда. Он прочитал в нем презрение и, поняв, что совершил ошибку, встревожился еще больше. Он и раньше опасался, что Шарлотта покинет его во время болезни, когда она так нужна ему. Если она уедет, он умрет в одиночестве…

Он пытался вызвать ее жалость, запугать ее, чтобы она осталась и никогда больше не пыталась покинуть его. Тяжело дыша, Этьен откинулся назад с искаженным лицом.

— Мне плохо, — с трудом проговорил он, — я задыхаюсь…

Она не шевельнулась, и он хрипло прошептал:

— Я скоро умру, Шарлотта. Ты слышишь, я скоро умру…

Он театрально закатил глаза, как настоящий трагик.

Шарлотта невольно отпрянула к стене. Мгновение она в ужасе смотрела на бледное лицо Этьена. Она испугалась. Ее охватил ужас. Ей хотелось закричать.

Но вскоре она поняла, что это игра, спектакль. Приступ был притворным, и теперь она рассердилась. Схватив подвернувшийся ей под руку стакан с какой-то жидкостью, она выплеснула ее в лицо Этьену.

— Вот, — сдавленным голосом выговорила она, — это приведет тебя в чувство.

Содержимое стакана попало ему прямо в лицо, и он лежал с нелепо открытым ртом.

— Трус, — добавила она, — трус.

Этьен схватил простыню, чтобы вытереть лицо, и вдруг стал кричать, что она злая женщина и Бог накажет ее. Гнев Шарлотты словно испарился. Это было уж чересчур для нее.

Затем он стал звать ее по имени мягким, льстивым голосом.

— Послушай, — сказала она, заставляя себя успокоиться. — Я решила, что Луиза какое-то время останется здесь, и она останется. Ты не увидишь ее. Она будет жить в свободной комнате. Так я решила, и у меня нет намерения изменять свое решение.

— Делай, что хочешь, — покорно ответил он.

В последующие дни Шарлотта с опустошенным сердцем спрашивала себя, как долго она сможет все это выдержать. Денег уже не хватало, и она не видела никакого выхода из трудного положения. Как это уже случалось и раньше, испытывая отчаянное одиночество, она обратилась к Фредерику, который вместе с ней работал над романом об эпохе средних веков, и поделилась с ним своими трудностями. Его было трудно шокировать, и, казалось, он не удивился, узнав, что Луиза беременна от мужа Шарлотты. Он был благожелателен, весел и беззаботен. Он также был влюблен в Шарлотту, но обращался с ней по-братски. Шарлотта обнаружила, что его легкий характер и неспособность смотреть слишком далеко вперед, как ни странно, успокаивали ее.

— Что будет со мной, Фредерик? — спросила она.

— У Луизы будет ребенок. Малыши прелестны, — сказал он, погладив ее по щеке.

— Вы не понимаете. Подумайте о позоре, о том, что скажут люди. Это убьет мою мать.

— Не хотите ли вы, чтобы я женился на Луизе? — нежно спросил Фредерик. — А потом я мог бы устроить себе респектабельную смерть на поле сражения.

— Что за чепуху вы говорите, — нетерпеливо сказала она, поглощенная своими мыслями.

— Я говорю серьезно. Может быть, сам по себе я ничего не представляю, но у меня есть имя. И я охотно могу предложить его бедной девушке, ставшей жертвой первородного греха.

— Нет, — сказала она, — это просто смешно. И поскольку вы влюблены в меня…

— Да, я люблю вас, — пылко сказал он, взяв ее руку и прижав к своей щеке.

— В самом деле, Фредерик? — внезапно спросила Шарлотта, заглядывая ему в глаза. — Вы бы действительно женились на Луизе?

— Нет, — ответил он, целуя кончики ее пальцев. — Я хочу жениться на вас, когда умрет ваш муж.

— Вы говорите чушь. Мне следовало бы знать, что вы не можете быть серьезным.

— Вы хотите выдать ее замуж любой ценой?

— Да, — резко ответила она.

— Тогда дайте мне подумать. Может быть, я смогу найти вам мужа.

— Кого? — вскричала Шарлотта с возникшей надеждой.

— Я думаю… У меня друг в больнице. Он умирает, у него нет никакой надежды выжить. На иждивении у него младший брат, и он очень беспокоится о его будущем.

— Да, но… — сказала она, все еще не понимая, к чему клонит Фредерик.

— Ваша сестра может выйти за него замуж в об мен на приличную денежную сумму, которая обеспечит будущее брата. По существу, это приданое. Она ведь станет вдовой, свободной женщиной, но со спасенной честью.

— Но это аморально, — сказала Шарлотта.

— Да, — согласился он. — Но это все, что я могу предложить.

После минуты молчания она спросила:

— Вы в самом деле имеете в виду то, что сказали, Фредерик?

— Да, — ответил он. — У меня действительно есть друг, который умирает. Жить ему осталось считанные дни. Он голодал годами, жил большей частью почти без рубашки на теле. По ночам работал портье, чтобы заплатить за учебу. Но это не могло долго продолжаться. У него чахотка.

— Вы думаете, он бы согласился? — Теперь она казалась возбужденной и даже торопливой.

— Я не знаю наверняка, но, возможно, согласится. Если только не подумает, что эта сделка слишком отвратительна. Умирающие ужасно чувствительны.

Фредерик обернулся к ней, его спокойствие исчезло, и он потряс ее за плечи.

— Да, он согласится, Шарлотта. Я попрошу его. И ведь это все делается для его брата. Он пошел бы на что угодно, лишь бы достать для него деньги. Он больше ни во что не верит, совсем ни во что! Ни в честь, ни в грех. Он будет рад жениться. Вы знаете, Он всегда мечтал быть респектабельным.

После этого единственной мыслью Шарлотты было выдать Луизу замуж. В ужасе, что эта неожиданная возможность может исчезнуть, она преследовала Фредерика, каждый день просила его пойти повидать своего друга в больнице и поговорить с ним. Боясь, что Фредерик передумает, она стала чрезмерно настойчивой. Но снова и снова студент откладывал посещение больницы на завтра, не связывая себя никакими обязательствами.

Шарлотта хотела немного подождать, прежде чем раскрыть этот план сестре, в согласии которой совсем не была уверена. Но Луиза слонялась по дому, словно измученный призрак, и Шарлотта поняла, что так дальше продолжаться не может. Луиза похудела, стала желчной.

По настоянию Шарлотты Фредерик наконец-то решил, что на следующий день пойдет в больницу. В состоянии крайнего нервного возбуждения она ждала его.

Это ожидание казалось невыносимым. Фредерик не возвращался до четырех часов. Когда раздался звонок, Шарлотта, скользя по ковру в холле, бросилась к двери.

— Ну что? — спросила она, когда они с Фредериком оказались одни в ее комнате. — Вы видели его? Что он сказал?

— Я видел его, — сказал Фредерик.

Он встал перед камином, чтобы согреться. На улице было ужасно холодно, и у него покраснел нос, замерзли ноги.

— Ну что? — снова хрипло спросила она.

— Он согласен, — сказал Фредерик.

Шарлотта упала в кресло, как будто ей не хватало только этих слов, чтобы снова дышать свободно.

— Как это было? — спросила она с несколько запоздалой робостью. — Вы сказали ему… все как есть? — осторожно продолжила она.

— Нет, — сказал Фредерик. — Я сказал ему, что девушка, о которой идет речь, покинута благородным джентльменом, который уехал за границу. Я нарисовал очень трогательную картину того, в каком положении она находится. — Его голос звучал сурово. — А вообще-то в этом не было необходимости. Жан не спаситель, и речь шла только о чисто деловом соглашении.

Он замолчал, думая о Жане Дюрье. Они стали друзьями с первого года студенческой жизни Фредерика. Жан был крепким смуглым юношей, подвижным и шумливым, с живыми черными глазами и кровью горца. Он мог унести дом на своих плечах. Работал за троих — посещал занятия, служил ночным портье, давал уроки. Он был сиротой и должен был зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить себя и своего младшего брата Яна, оставшегося в деревне. Жан платил одной семье за то, что его брат там столовался. Маленький Ян учился в школе и делал успехи, но это стоило больших денег. В конце концов Жан совсем измотал себя. Он заболел, но долго отказывался признать это, надеясь, что болезнь пройдет сама по себе.

Однако болезнь одолела его, и теперь, после месяцев, проведенных в больнице, от него осталась лишь тень прежнего Жана Дюрье. Он похудел так, что был похож на скелет, но не потерял своего мужества и чувства юмора и страшно беспокоился о Яне, о том, как мальчик будет жить, когда его не станет.

— Жан, — Фредерик выложил все разом, — мог бы ты жениться на молодой женщине, которая ждет ребенка и нуждается в имени, чтобы спастись от бесчестья? Взамен она принесет тебе приданое. У нее есть деньги. Благодаря им устроится будущее Яна.

Он стоял около окна, напряженно глядя сквозь грязное стекло на голые деревья в унылом садике, окружавшем больницу.

Жан ответил не сразу. Фредерик не осмеливался обернуться и посмотреть на него. Видеть угасание других людей было не так просто, как представлялось раньше, и теперь ему казалось отвратительным то, что он делал.

Молчание становилось невыносимым.

— Если ты считаешь это предложение отвратительным, то так и скажи, — быстро произнес Фредерик. — Я тоже так думаю.

— Расскажи мне об этой девушке, — сказал Жан.

Фредерик рассказал ему поучительную историю, в которой Луиза превратилась в трогательную жертву. На душе у него было нехорошо: он ясно ощущал, что его ложь была совершенно бесполезной. Жан был в состоянии понять правду.

— Значит, — сказал наконец Жан, — ты предлагаешь мне сразу жену и ребенка.

— Откажись! — коротко бросил Фредерик.

— Жена, ребенок… Вскоре она станет вдовой и снова свободной. А я получу деньги для брата. Это честная сделка. — Он рассмеялся. — Но я хочу знать, насколько велико приданое! Скажи мадмуазель, что я продам себя, но за хорошую цену!

— Жан, мне это дело не нравится.

— Ты не прав, Фредерик. Ты слишком сентиментален.

Фредерик присел около кровати, и Жан положил руку на его плечо.

— Не смотри так. Я говорю тебе, это блестящая идея. Во всяком случае, не кажется ли тебе забавным, что именно я должен возвратить ей доброе имя? Это окупит все мои греховные похождения. Теперь расскажи мне все точно. Ты знаешь, сколько? Потому что, ты знаешь, имя у меня действительно благородное. Я никогда никому не говорил, но моя полная фамилия Дюрье де Бойн. Подлинное дворянство, разоренное и бесполезное, но тем не менее благородное.

— Успокойся, — попросил Фредерик, глубоко тронутый этой болезненной иронией. — Забудь все это. Скажи нет.

— Нет, — ответил Дюрье. — Я не вижу причин, почему мне надо отказываться. Что касается тебя, то тут дело в том, что тебе горько говорить о моей смерти, как о свершившемся факте. Ну, не стыдись. Огромное число людей спекулирует на чужой смерти в гораздо менее достойных обстоятельствах. Если ты поразмыслишь над этим, то увидишь, что это не более аморально, чем погоня за выгодой или, если пойти еще дальше, брак по расчету между стариком и девушкой. Все наше общество основано на расчетах, связанных со смертью других людей.

Он говорил спокойно, иногда останавливаясь, чтобы сделать тяжелый вдох. Он почти не кашлял, но его дыхание было затруднено.

Вдруг он лукаво посмотрел на своего друга:

— А если, предположим, я не умру?

— Перестань говорить о смерти, — воскликнул Фредерик. Его лицо пылало.

В ответ Дюрье рассмеялся. Юмор ситуации оценил он один.

— Приведи девушку ко мне, когда сможешь. Она по крайней мере хорошенькая? Хотя, правда, для моих целей… ох, ну да это неважно, но мне бы хотелось, чтобы она была хорошенькая.

— Ну вот и все, — заключил Фредерик, поворачиваясь к Шарлотте — Завтра мы должны привести к нему Луизу.

— Как я могу отблагодарить вас? — спросила Шарлотта.

— Не благодарите меня.

Шарлотта поняла, что он в плохом настроении и что его разбирает злость и он испытывает сожаление.

— Вы презираете меня, не так ли? — сказала она и, когда он не ответил, добавила: — Ну что же, ведь это была ваша идея. Теперь вы, кажется, осуждаете меня. Но тем не менее это была ваша собственная идея, не забывайте этого. Разве я была хотя бы знакома с этим Жаном Дюрье?

— Дюрье де Бойном, — горько заметил Фредерик. — У вашей сестры будет благородное имя.

— Какое это может иметь значение?

Она стала шагать взад и вперед по комнате, и мысль о том, что Фредерик может плохо о ней думать, была ей неприятна, но в то же время она чувствовала в этом какую-то несправедливость.

— Да, — снова сказала она, — вы предложили это дело. Не могу понять, почему вы так расстроены. Знаю, вы хотели помочь мне.

Сама она была слишком решительным и целеустремленным человеком, чтобы понять причину сожалений, терзавших измученную душу Фредерика. Он произнес с яростью:

— Я хотел помочь вам, но я не знал, ни на мгновение не представлял, как это ужасно, насколько чудовищна эта торговля у постели умирающего! И все ради чего? Ради пресловутой респектабельности, за которую вы цепляетесь, ради ложной добродетели, в которую вы любите драпировать свою жизнь. О, я думаю, что предпочел бы, чтобы вы были проституткой!

Она была очень бледна.

— Послушайте, — резко сказала она, — то, что я делаю, возможно, не слишком этично, но я взяла за правило никогда не сожалеть о том, что сделано, и принимать все последствия до конца. Я ненавижу людей, которые бездействуют, ждут, пока не станет поздно, а потом начинают чувствовать раскаяние. Мы предложили парню это дело, и моя сестра выйдет за него замуж, и все тут! — Шарлотта пришла в ярость. — Вы можете себе позволить роскошь жить в воображаемом мире. Вы можете распутничать, и люди будут только улыбаться и говорить, что вы типичный мужчина. Но стоит женщине совершить лишь малую часть ваших неосторожных поступков, как она окажется погубленной на всю жизнь. Вы не знаете, что значит ощущать презрение других людей, проклятия дураков. О, Фредерик, вы не знаете, что значит быть женщиной. — Она на секунду замолчала и мрачно добавила: — Я жалею, что у меня не мальчик. Я была бы так рада видеть его свободным! Свободным, как вы!

Они смотрели друг на друга, разделенные непреодолимой бездной. Он, упрямо продолжавший видеть ее такой, какой она рисовалась в его мечтах, — чистой и свободной от всех жизненных компромиссов. Она, угнетенная и сожалеющая, пленница установок, существующих для ее пола.

— Нет, вы не можете понять… — снова сказала она, и ее глаза наполнились слезами.

Фредерик, прощаясь, взял свой берет, и она не остановила его.

«Это просто настроение, — сказала она себе. — Завтра он вернется. В душе он еще ребенок».

Впервые она про кого-то так подумала.

Возбужденная, Шарлотта решила сразу же поговорить с Луизой.

Ей не хотелось заранее думать о реакции сестры, и она не предвидела, каким яростным будет сопротивление.

— Так, значит, ты хочешь распоряжаться мною, моей жизнью и жизнью моего ребенка! Ты решаешь и не спрашиваешь моего мнения. Ты ожидаешь, что я соглашусь.

Ее изменившийся голос звучал напряженно, несчастные глаза светились каким-то безумием. Шарлотта изумленно уставилась на нее. Все эти последние недели ей ни на минуту не приходило в голову, что Луиза тоже думает и переживает. Она воспринимала ее не как женщину, а скорее как предмет меблировки, который следует продать тому, кто предложит наивысшую цену. Шарлотта не была бесчувственной, но она просто не задумывалась о том, что Луиза несчастна из-за Этьена, которого может по-прежнему любить…

— Тебе наплевать на меня, на то, что я думаю, не так ли? — крикнула Луиза. — Ты считаешь себя такой хорошей, потому что спасла и приняла меня. Но чем ты меня утешила? Кто мне посочувствовал?

— Неужели я должна еще и нянчиться с тобой? — бросила Шарлотта и снова ощутила ироничность ситуации; но она все же чувствовала, что сестра права и она не была достаточно великодушной, чтобы предложить ей дружескую поддержку.

— То, что я предлагаю, твоя единственная надежда на спасение, — неуверенно сказала Шарлотта, — и я могла бы добавить, что это единственный способ, которым ты можешь спасти себя и всех нас от бесчестья. Подумай о матери. Стыд и отчаяние могут убить ее, и этого нельзя допустить. Я не позволю сообщить ей, ты слышишь? Она заслуживает того, чтобы дожить свои дни в покое, без тревог, и я сделаю для этого все, что смогу.

Мысль о том, что ее мать и ребенок живут счастливо в деревне, была единственным утешением в ее собственном монотонном существовании.

— Подумай, — сказала она Луизе, — мы не были в Жувизи уже месяц под предлогом болезни Этьена. Я поеду, как только ему станет немного легче. Подумай о том, что мне придется сказать матери при встрече. Если ты выйдешь замуж за этого молодого человека, мы легко убедим ее, что это была внезапная причуда. Мы придумаем какую-нибудь историю о тайной любви. Мать решит, что ты не призналась в своем замужестве из боязни, что она не одобрит твой выбор, так как молодой человек беден и болен. Боюсь, она расстроится, но как только узнает, что ты замужем, простит тебя. Она пожалеет тебя и захочет помочь тебе.

Она вышла из комнаты, не дожидаясь ответа Луизы, уверенная, что в конце концов та уступит, как это было всегда после ее тщетных попыток взбунтоваться.

По молчаливому согласию, не обменявшись ни единым словом, они словно забыли о своей ссоре, и, когда Шарлотта заговорила о поездке в больницу Чарити на улице Сент-Пер, где находился Жан Дюрье, Луиза не возражала.

Фредерик поехал с ними. Они не знали, чего можно ожидать от это первой встречи, но все прошло очень гладко. Они были формально представлены, и потихоньку завязался разговор ни о чем. Говорил больше Жан, и они расстались, чувствуя себя намного увереннее.

В течение следующих трех дней Луиза и Шарлотта ездили туда одни. Теперь они ездили под предлогом посещения больного пожилого родственника, помогать которому их заставляли семейные обязательства. Они привозили фрукты и вино. Жан был в хорошем настроении, он просил сестру принести стулья, и они разговаривали обо всем, кроме того, что волновало их больше всего. То, что они вели себя как старые друзья, смягчало неловкость ситуации.

Но ни один из них не обманывался насчет другого. Шарлотта разглядывала мрачную общую палату с низким потолком, который, казалось, был готов раздавить ряды узких кроватей. Она видела истощенные лица пациентов и любопытные взгляды, устремленные на них. Она изучала Жана Дюрье, сраженного болезнью гиганта, отыскивая со смешанным чувством ужаса и нетерпения признаки смерти, которые с каждым днем все явственнее отражались на его лице.

Жан тоже внимательно смотрел на женщин. Луиза сидела, как монахиня, с опущенными глазами и сложенными на коленях руками, и он не мог заметить никаких следов греха на ее лице, сохранявшем выражение замкнутости. Шарлотта храбро болтала, то и дело посматривая на него своими ослепительными глазами. Он подумал, что она очень красива, даже слишком красива для жалких остатков его силы.

Однажды Луиза пришла одна. Воспользовавшись возможностью видеть ее наедине, Жан пытался заставить ее заговорить, но она оставалась молчаливой и недовольной и попросила:

— Не спрашивайте. Вы меня мучаете.

— Не бойтесь, — сказал он. — Я бы не стал судить вас, я просто хочу лучше знать вас. — Он добавил: — Если бы я собирался жить, вы бы позволили мне узнать вас лучше?

— О, — в ужасе ответила она, — вы, вероятно, не захотели бы. Ведь я совсем обычная женщина и ничего собой не представляю; никто никогда, в сущности, не интересовался мною, и если бы у вас были здоровье и сила, вы бы тоже, конечно, влюбились в мою сестру.

В тот день Жан взял ее руку и убеждал, что на пороге смерти нет места для лжи. И просил ее не бояться жизни.

Тихо, едва слышно, он начал читать ей стихи, в то время как Луиза смотрела через грязные окна на зимний день, только добавлявший этой сцене мрачности, и слушала, успокаиваемая его теплым голосом с почти женскими интонациями.

Жан просил, чтобы при первой возможности она приходила одна. Сила и живость Шарлотты пугали его и, возможно (если только он мог бы признаться себе в этом), вызывали у него слишком много сожалений. Когда она приходила в палату, то напоминала здоровый цветок, приносящий глоток свежего воздуха в мрачное убожество больницы. Она освещала все вокруг. Шелест ее юбок, ее теплый аромат и звучание ее голоса несли в себе всю соль жизни, и Жан не хотел думать о весне, которой он никогда не увидит, о девушках, которых никогда не будет любить. А с Луизой рядом с собой он мог умереть спокойно.

Вскоре Пелу, адвокат из Ниора, написал, что наследство Луизы — различные акции и другие ценные бумаги — уже реализовано. Можно было публиковать сообщение о ее свадьбе с Жаном Дюрье. Примерно в то же самое время Шарлотта внесла окончательные исправления в роман, над которым она работала вместе с Фредериком, и отнесла его Кенну в «Клерон». Бегло просмотрев первые главы, Кенн уже практически обещал принять его, и теперь он без возражений принял роман целиком.

Шарлотта была уверена в его литературных достоинствах. Она вложила в роман все лучшее, на что было способно ее воображение. Она была прирожденным романистом, и сюжет развивался от одной высшей точки к другой. Естественно, она использовала мужской псевдоним, которым очень гордилась. Не ориентируясь в гонорарах, она не знала о том, что Кенн заплатил ей как начинающему писателю лишь половину обычной ставки за страницу. Она так ждала этих денег и действительно очень нуждалась в них: местные лавочники уже собирались отказать ей в дальнейшем кредите. Теперь она призналась самой себе, что, несмотря на обещания Кенна, боялась, как бы он не передумал в последнюю минуту или не запросил за издание книги гораздо большую сумму, чем та, на которую она готова была согласиться.

Наконец она могла вздохнуть более свободно. Возвращалась надежда. Наступала весна, и она пыталась поверить в то, что Этьен поправится. Она будет в безопасности от денежных неприятностей по крайней мере три месяца.

Как только Шарлотта увидела Фредерика, она сообщила ему, что «Клерон» окончательно принял роман, но эта новость, казалось, оставила студента совершенно равнодушным.

— Вы что, не понимаете? Я говорю вам, что мы продали роман и он на самом деле будет напечатан в «Клерон». Неужели вам не приятно?

— Да, конечно, — сказал он.

Мрачное настроение Фредерика обеспокоило ее. Она чувствовала, что он несчастен из-за нее, что, так или иначе, это была ее вина. Она всегда чувствовала себя слегка виноватой по отношению к нему.

— Как мы будем высчитывать вашу часть гонорара? — спросила она.

— Мне все равно.

— Не будьте глупцом.

— Я ничего не хочу. Вы сделали все одна.

— Я не согласна, — сказала Шарлотта. — Думаю, вы должны получить четверть. Вы много помогали. Так что, если я получаю всего четыреста франков, то сотня из них принадлежит вам. Вот они.

Он отказался. Это было слишком много. Он считал, что она проделала всю тяжелую работу. Деньги ей очень нужны. Пусть она получит их все. Фредерик почти покраснел, когда она пыталась силой отдать ему деньги. Шарлотта начинала терять терпение. Отказываясь от денег, он искушал ее, но в таких делах она была очень честна и, во всяком случае, считала, что Фредерик мог бы помогать ей и в дальнейшем. А самое главное, он ей нравился.

— Перестаньте изображать героя, — спокойно сказала она, всовывая деньги в его руку.

Пальцы Фредерика были так плотно сжаты, что ногти впились в ладони и Шарлотта не смогла их разжать.

— Вы что, круглый дурак?

Конечно, она никогда не сможет понять его бессмысленную гордость, восставшую против любого подчинения, его любовь к широким жестам, которые ни на чем не были основаны — ни на убеждении, ни на самоотречении, разве только на абстрактной идее.

Фредерик стоял как вкопанный, его лицо было очень красным, чистые глаза светились, как цветное стекло, и она почувствовала прилив сестринского участия к нему.

Она положила деньги на стол.

— Возьмите их, — мягко сказала она. — Неужели вы не видите: я хочу, чтобы вы взяли их, хочу всем сердцем, потому что я благодарна. Неужели я не могу на самом деле быть вашим другом? Будете ли вы когда-нибудь доверять мне?

Она стояла очень близко к нему. Фредерик грубо схватил ее и, прижав лицом к своему плечу, крепко держал в таком положении. Шарлотта не осмеливалась сделать попытку освободиться, боясь причинить ему боль. Он удерживал ее так довольно долго, и она могла слышать тяжелые удары его сердца против собственной груди.

Затем он мягко освободил ее, взял деньги и сунул их в свой карман.

— Я приглашу Милло на ужасный кутеж. Омары и лягушачьи лапки. Целый месяц мы будем есть, как лорды, пока нам не станет плохо.

Такое проявление преданности лишило Шарлотту дара речи и убедило ее, что она никогда не сможет понять мужчин. Как только вы начинаете думать, что затронули их душу, они начинают говорить о своем желудке.

В этот момент небо Парижа расколол ужасающий взрыв, словно в день Страшного суда. Дом вздрогнул, и Шарлотту отбросило к стене. Посыпались оконные стекла, раздались крики с улицы.

Постепенно эхо от взрыва смолкло. Стекло в одном из окон лопнуло и осыпалось на пол, будто разбитое невидимым молотком.

Этьен, лежавший в соседней комнате, закричал. Шарлотта слышала также пронзительный вопль Луизы, резкие вскрики Анник, людские голоса и хлопанье дверей снаружи. Она стояла, плотно прижавшись к стене, в страхе ожидая, что рухнет весь дом, но тут снова закричал Этьен. Тогда она бросилась в его комнату.

Этьен сидел на краю постели, похожий на призрак-скелет в своей ночной рубашке, и протягивал к ней руки.

— Шарлотта, что это? Это война?

Детский ужас застыл в его расширенных глазах. Она уложила его обратно в постель и заботливо подоткнула одеяло.

— Должно быть, взрыв. Во всяком случае, это было близко. Не волнуйся, все уже кончилось. Пойду выясню, что произошло.

— Нет, останься, не оставляй меня.

— Успокойся сейчас же. Здесь Анник и Луиза. Я должна пойти посмотреть.

Накинув на плечи плащ, она бросилась к двери.

На лестнице она встретила жену Луи Комбатца, которая тоже шла узнать новости. Они слышали спокойный голос Ферра, перекрывавший крики его кузена, и вопли детей Армана, которые воспользовались случаем, чтобы подраться на лестнице.

Скоро все обитатели дома вышли на лестницу; внизу у подъезда тоже разговаривали люди. С улицы вошла Валери и сказала:

— Боже мой, Боже мой…

Они стали проталкиваться на улицу; консьержка, прежде чем броситься вслед за остальными, через окно прихожей запихнула своего любимого кота внутрь помещения. Снаружи во всех направлениях бежали люди.

Валери и Шарлотта начали вместе пробираться через толпу. На бульваре они увидели плотное облако черно-желтого дыма. Воздух наполняли ядовитые запахи химикатов.

Когда они добрались до месте происшествия, то увидели, как полиция выстраивала вокруг него кордон и отталкивала людей прочь.

— Не подходите ближе. Это опасно. Взорвался химический завод. Держитесь подальше.

Кто-то кричал, что много людей погибло и многие пострадавшие выбрасывались из поврежденного здания, охваченные пламенем.

— Бедняги, вы бы их только видели: у них и одежда, и лица — все было в огне, они буквально корчились в агонии! А все эти химикалии… Еще поразительно, что не взлетела на воздух Сорбонна, да и все окрестности вместе с ней. Там какой-то бедняга искал своего сына. Думал, что он жив. Должно быть, он погребен под всей этой горой камня.

Дым становился все гуще, а запах был удушающий. Толпа погрузилась в мертвое молчание.

— Теперь идите домой, пожалуйста. Здесь не на что смотреть, — призывал сержант полиции. — Будьте благоразумны.

— Что с людьми, находившимися в Сорбонне? — спросил кто-то.

— С ними все в порядке. Пострадали только соседние дома. Уходите. Не толкайтесь, вам же сказано: это опасно.

Толпа не двигалась; застыв от ужаса, она стояла, плотная в центре и растекшаяся по краям, как осьминог с тысячью щупалец.

— Пойдемте, — сказала Валери. — Здесь трудно дышать, и мы ничем не можем помочь тем несчастным.

Им удалось протиснуться через толпу и добраться до своей улицы. В доме было тихо, двери распахнуты и все квартиры пусты, будто после страшной катастрофы.

— Поднимитесь и примите сердечное лекарство, — сказала Шарлотта, обращаясь к Валери.

Не успела она это произнести, как тишину дома взорвал долгий воющий крик. Шарлотта узнала голос Луизы и быстро взбежала по лестнице. Ее собственная входная дверь была распахнута, а в проходе рыдала Анник.

— Что? Что случилось? — вскрикнула Шарлотта.

Появилась Луиза, ее волосы были в беспорядке, залитое слезами лицо она вытирала выпачканными сажей руками.

— Этьен, — простонала Луиза, — он пытался подняться. Он все еще там. Он упал в дверях. Он мертв.

Шарлотта бросилась вперед и застыла над Этьеном. Он лежал лицом вниз в дверях своей комнаты. Она перевернула его, засунула руку ему под рубашку в отчаянной попытке услышать биение его сердца и подняла веки его остекленевших глаз.

— Его сердце бьется! Он еще жив! — крикнула она. — Быстро, Анник, беги к доктору Марту. Приведи его сразу же. Быстрее, говорю тебе! Беги или я тебя убью!

Она прошла обратно в комнату и попыталась поднять тело Этьена. Ее охватила дрожь, слезы текли по щекам. Вдруг она почувствовала, что кто-то помогает ей; вместе с Валери они донесли Этьена до кровати и уложили, накрыв одеялом.

Шарлотта пощупала его пульс. Он был очень слабым, едва уловимым.

— Март должен прийти скоро, очень скоро, — продолжала повторять она. Она сильно дрожала и не сводила глаз с лежащего Этьена, страшно бледного и неподвижного. Затем ее глаза встретили мягкий открытый взгляд Валери, стоявшей у кровати и наблюдавшей за ней.

— Он умирает, — тихим голосом сказала Шарлотта.

Она снова начала плакать, и Валери осторожно выскользнула из комнаты. Внезапно Шарлотта поняла, что она одна с Этьеном. Он приходил в себя, и его рука на простыне сдвинулась. Она в ужасе подняла голову. Он смотрел на нее: его глаза казались огромными на бескровном лице, а рот был широко раскрыт.

Она подавила крик, когда рука Этьена поползла по одеялу к ее руке.

Просто для того, чтобы услышать собственный успокаивающий голос и удержаться от крика, она сказала:

— Сейчас придет доктор. Все будет хорошо.

Он попросил пить, и она дала ему в ложке воды. Он лег чуть повыше на своих подушках; его рука свисала с края кровати, как бледный увядающих цветок.

Он хрипло произнес ее имя:

— Шарлотта?

— Да, я здесь. Не волнуйся. Попытайся отдохнуть. Доктор Март скоро будет здесь.

— Мне не удалось, — неожиданно пробормотал он, глядя в стену, — не удалось ничего. Этьен Флоке — неудачник.

У него начиналась истерика. Голова стала кататься по подушке, и Шарлотта попыталась поддержать его Этьен вцепился в нее со страшной силой. Она бы никогда не подумала, что в столь слабом теле может таиться такая сила.

— Я неудачник, Шарлотта, слышишь! — он смотрел на нее горящими глазами. Он почти бредил. — Я хотел завоевать Париж, ты знаешь. Я хотел успеха. Будь у меня деньги, я отдал бы все. Меня бы уважали. А ты была бы самой красивой женщиной в Париже. Я был бы знаменитым, Шарлотта. Но я ничего не сделал, и ты презираешь меня.

Он попытался рассмеяться, — издал пронзительный смех, перешедший в режущий кашель.

— Успокойся, — попросила Шарлотта.

Он тяжело лежал на ее руках, и она чувствовала к нему мучительную жалость. Теперь она отдала бы годы своей жизни за то, чтобы Этьену стало лучше, чтобы дать ему еще один шанс. Если бы он остался жив, она сделала бы все, что в ее силах, чтобы помочь ему, привести его к успеху, потому что это была его единственная надежда. Она принесла бы себя в жертву. Ему нужны были деньги и уважение глупцов, нужны иллюзии славы, чтобы удовлетворить свое трогательное тщеславие, рассеять сомнения и страхи. В тот момент она готова была украсть, продать себя, даже убить кого-нибудь, чтобы претворить в жизнь мечты Этьена. Ее боль за него превосходила то, что она могла вынести. Впервые она поняла, что сама могла бы вынести что угодно — свою неудачу, бедность, даже смерть ради того, чтобы он не страдал.

Этьен опять приподнялся, тряся кулаком в сторону стены:

— Меня убил Париж. Париж — мерзкий город, город смерти… Я ненавижу тебя! Ненавижу тебя!

Он сидел очень прямо: худое, истощенное тело, раскинутые руки, на щеках слезы — трогательная, даже трагическая фигура. Шарлотта ухаживала за ним, как за ребенком, плакала вместе с ним, пока наконец его слова не перешли в бормотание. Теперь он стал спокойнее, попросил ее открыть шторы, чтобы можно было увидеть дневной свет. В таком положении и застал его доктор Март.

«Если он будет жить, — продолжала отчаянно думать Шарлотта, — я сделаю для него все. Ничто не будет для меня слишком трудным».

Она не смогла сделать его счастливым и чувствовала себя виноватой. Она всегда была сильнее его. Она могла бы помочь ему, понять его; ей следовало попытаться полюбить его как ребенка, если она не могла любить его как мужчину. Она должна была бы давать, давать ему все, что могла, до тех пор, пока у нее ничего не осталось бы. Шарлотта пыталась убедить себя, что он не может сейчас умереть, что сила, которую она чувствовала в себе: ее женская храбрость, ее врожденная житейская мудрость и смирение — все должно перейти от нее к больному, чтобы вырвать его из забытья силой ее собственной воли.