Мечта, любовь и море (СИ)

1

Семнадцатилетний Семен считал чуть ли не своей ровесницей заветную мечту о море. Она колоритно рисовала такие неотразимые и манящие картины, что рядом с ними даже сказочной красоты кучерявые и душистые сады его родного украинского села Шляхового, окружающие зеленые и цветастые луга, просторные и разноцветные нивы блекли и выглядели обыденно. Ведь флот обещал жизнь юноши наполнить романтизмом покорения морских просторов с шальными штормами и геройскими приключениями. Именно такую действительность ему открывали телефильмы, фотоиллюстрации и особенно произведения маринистов. Чего стоил роман писателя Джека Лондона "Морской волк", читая который Семен невольно перевоплощался в главного отчаянного, сильного духом и непобедимого героя. Юноша, желая испытать все этапы становления моряка, отправил документы в простую мореходку, где готовили матросов первого класса с перспективой загранплавания. Его трудолюбивая и уравновешенная мать Вера, свыкшаяся с трудностями, в последние дни будто сама попала в неспокойную, будоражащую ее морскую стихию. Она пыталась отговорить единственного сына, доказывая, что море в книгах, на экране телевизора, на фотографиях и в действительности — далеко не одно и то же. Женщина, утирая слезы, даже укоряла супруга Захара, служившего срочную службу в ВМФ, что не спрятал когда-то от пытливых глаз Семена свой флотский альбом. Отец, почесывая голову, не спорил — тяжело было даже представить огромный новый дом без сына. А Семен на родительское беспокойство отвечал улыбкой и, поглаживая мускулы, уходил в сарай, где располагалась его спортивная комната с боксерской грушей и пудовыми гирями.

И вот наконец для Семена настал столь ожидаемый и радостный день. Хотя над селом сгустились мрачные тучи и вместе с моросящим дождем сеяли грусть. Казалось, все эти небесные темные клубы отразились на лице матери. Она, поставив собранную сумку на табуретку, обронила на нее несколько слезинок.

— Ладно тебе убиваться, все равно через год в армию… — пробовал утешить ее Захар, не находя себе места.

— Т-так это через год, — всхлипнула Вера. — Он здесь все приключений искал, а там что будет? — она рукой указала на лицо Семена.

У будущего моряка, который, нарядившись в новый синий костюм, собирался оставить отчий дом, под глазом багровела ссадина. Он, вздыхая, сказал:

— Мама, я защищал Олю, двое пьяных к ней пристали.

— Вот, вот, защищал… — за последнюю соломинку ухватилась мать. — А кто ее будет охранять, когда уедешь?..

— Все, хватит, не лезь ты ему в душу, — прервал безотрадный диалог Захар. — Пора в дорогу… Вот, надень… — протянул он Семену черные солнцезащитные очки.

Семен обнял мать. А через минуту он, вытирая оставленные матерью теплые слезинки с лица, зашагал с отцом по размокшей дороге. Парню, смотрящему сквозь темные стекла, казалось, что окружающий мир погрузился в сумрак вечера, хотя день только начинался.

— Захар, здравствуй! А ты почему без очков, тебя солнце не ослепляет? — кинул отцу беловолосый старик, который нес из сада миску слив, и захохотал.

— Здравствуй, дед Андрей, тебе бы только шутить, — выдавил из себя Захар и со вздохом покосился на Семена.

Но сын ничего не замечал и не слышал. Он не спускал глаз с красной кирпичной хаты, что вырисовывалась впереди и откуда должна была вот-вот выйти на прощальную встречу Оля.

Семену вдруг вспомнилось все то прекрасное, хранившееся в самых светлых уголках души, что много лет связывало его с девушкой. В детстве они играли, бегали по пахнувшим летом лугам, потом ходили в школу, делились новыми впечатлениями, первыми тайнами. Даже главные интересы у них были общими: любили литературу, коллекционировали вместе марки на морскую тематику… Оля всегда ценила мечту Семена о флоте. Моряк для нее — человек сильный, бесстрашный, мужественный и даже таинственный. Она очень хотела увидеть парня в флотской форме, в котором, по ее мнению, проявлялись такие качества. Подрастая, они стали взаимно испытывать нечто большее, чем дружба. Но относясь друг к другу с особой заботой и нежностью, боялись в этом признаться. Так было до вчерашнего дня… Семен с Олей сходили в Дом культуры на фильм, поставленный по мотивам повести А. Грина "Алые паруса". А на обратном пути, когда юноша все еще примерял на себя образ капитана корабля Артура Грэя, а девушка — Ассоль, им встретились реальные, но не добрые герои — два подвыпивших известных в селе дебошира. Они стали распускать руки, приставать к девушке. Уговоры Семена не помогли. Он проучил наглецов, отделавшись ссадиной под глазом. Затем юноша, успокоив напуганную Олю, провел ее до самого порога хаты. Испытывая тяжесть предстоящей долгой разлуки, он не удержался и сказал девушке, что она для него больше, чем подруга. Оля засмущалась. Расставаясь у самой двери, она робко призналась Семену в таких же чувствах…

У хаты юноша снова вернулся в настоящее, отдав отцу сумку и зонтик.

— Я сейчас, папа, — сказал он и побежал, снимая на ходу очки, к веранде, с которой ему навстречу так же устремилась Оля, красивая и миловидная брюнетка с длинной косой.

В глазах девушки сверкали слезинки.

— Ты что плачешь? — поздоровавшись, спросил ее Семен.

— Нет, Сема, это дождик… — засмущалась она. — А у тебя глаз весь заплыл. Тебе очень больно?

— Что ты… Я — будущий моряк… Все хорошо… — он нежно взял в свою большую ладонь легкую руку девушки. — Как мне трудно расставаться с тобой! Ты мне пиши, часто, часто пиши…

— И ты мне шли письма… Как приедешь в мореходку, сразу дай весточку. Вот тебе обещанная моя фотка, — она протянула небольшую карточку. — Ты тоже, когда сфотографируешься в флотской форме, обязательно пришли мне свою…

— Обязательно, Оля… Что-то и уходить не хочется…

— Иди, — девушка робко поцеловала Семена в щеку. — Я буду очень скучать, — попятившись, прошептала она.

— Я тоже, тоже буду… — испытав первый поцелуй девушки, со вздохом молвил Семен, надел очки и с печальной улыбкой на лице оставил дорогой для него двор.

Отец с сыном прошли мимо кирпичного потрепанного временем сельского совета, на флагштоке которого приуныл мокрый бордового цвета флаг. А чуть дальше возвышался и привлекал взгляд приходской храм, над которым отрадно золотились кресты.

— Давай-ка зайдем к отцу Павлу, возьмешь благословение на учебу, на новую жизнь, — сказал тихо сыну Захар.

— Не знаю… — робко повернувшись и посмотрев на широкие окна сельсовета, прошептал Семен. — А-а они в мореходку не напишут?

— Господь не допустит. Идем.

Семен, взглянув еще раз на храм, последовал за отцом к небольшому белому домику, что ютился рядом с церковью. В прихожей их встретил седоволосый худощавый священник.

— Проходите, проходите, мои дорогие, — пригласил он. — Наслышан, наслышан, Сема, о твоей мореходке. Хорошее дело. А почему ты в черных очках?

— Да это у меня… — несмело начал Семен и снял "маскировку".

— Настоящий моряк у тебя, Захар, — засмеялся игумен Павел. — Ничего, ничего, бывает… — А подойдя ближе к Семену, продолжил: — Ты, родной, не просто поступаешь в мореходку. Ты начинаешь новую взрослую жизнь. Рядом не будет ни папы, ни мамы, и многие решения тебе придется принимать самостоятельно. Знай: главное — всегда оставаться православным человеком и никогда не терять свое достоинство. Не делай никому того, чего себе не желаешь. Многие испытания у тебя впереди. Ведь неспроста говорят: кто в море не бывал, тот горя не видал.

— Да я ему не раз об этом рассказывал, сам четыре года на эсминце служил, — не сдержался Захар.

— Значит, ты, Сема, знаешь, какую дорогу избрал. Благослови тебя, Господь, — молитвенно сказал отец Павел и перекрестил юношу. — Помоги, Господи, вам в дороге.

***

А дорога была неблизкой: Броды, Вильнюс, Калининград. На Южном вокзале столицы бывшей Восточной Пруссии Семен с отцом направились к кассе, чтобы взять билеты до конечного пункта — города Балтиморска. Там колыхалась извилистая разноцветная очередь, в хвосте которой остановились путники. Вдруг к ним подошел крепкого телосложения, одетый в широкие черные брюки и темно-синюю трикотажную кофту юноша с перебинтованной головой.

— Твой друг по несчастью, — прошептал на ухо Семену отец.

Что-то еще намеревался добавить Захар, но из середины очереди отделилась худощавая пожилая с добрыми глазами женщина. Она, поглядывая сочувственно на парня с покалеченной головой, обратилась к молчаливой толпе:

— Люди добрые, пропустите афганца, он заслужил…

"Афганец" хотел что-то возразить, но его покровительница уже бесповоротно организовала ему путь к узкому окошку кассы. Парень, засмущавшись, протянул потертый рубль. Тут кассир громко спросила, кто еще до Балтиморска, а то электричка скоро отправляется. Захар с Семеном прильнули к узкому окошку.

— Я билет дам только сыну, у него документ… вызов, а вам, отец, туда нельзя — город закрытый, — объявила усталым голосом женщина.

— Как? — отец смотрел то на кассира, то на сына.

В его глазах Семен впервые увидел слезы и растерянность.

— Ничего, папа, я сам доеду, — успокаивал Семен отца, а у самого по душе пронесся холодный балтийский ветерок, и он понял, что самостоятельная жизнь началась…

2

Перед растянувшимся в длину двухэтажным краснокирпичным общежитием мореходной школы, к которому примыкал такой же учебный корпус, выстроились в одну волнистую шеренгу новые курсанты. Всех их позвало сюда море, которого большинство парней и в глаза не видели. Перед будущими мореходами остановились в выглаженной форме капитана гражданского флота высокий и статный пожилой директор мореходки Виктор Кораблев и не обремененный годами, тучноватый, одетый в неопрятный серый цвета хмурого неба костюм преподаватель производственного обучения Максим Чижов.

Среди юношей выделялись стоявшие вместе два парня: Семен Селянко и его новый знакомый Александр Руль. Не столько привлекали внимание их крепкие фигуры, сколько ссадина под глазом первого и перебинтованная голова второго — уже знакомого читателю "афганца".

— Настоящие морские волки к нам пожаловали! — улыбаясь, воскликнул Максим Чижов.

— Здесь не радоваться, а взять на заметку нужно… — сердито одернула коллегу подошедшая худощавая бальзаковского возраста женщина — замполит Галина Суворова. — Я сразу хочу предупредить: мы этого не потерпим. Комсомольцы не должны ходить с синяками и ссадинами. У нас сразу привыкайте — военная дисциплина.

— Ничего, ничего, с кем не бывает, из таких потом вырастают хорошие и настоящие моряки, — сказал по-отцовски директор.

Он тепло и душевно поведал о мореходной школе, о том, скольких замечательных советских покорителей морей и океанов помнят ее крепкие стены. Ребята, слушая, ловили каждое его слово и радовались, что их обуреваемые мечтами сердца наконец нашли "свою гавань". Когда Виктор Кораблев закончил речь, взяла слово Галина Суворова. Она говорила о решениях партии и комсомола, обращенных к молодежи, о дисциплине, впрочем, о том, что вчерашним выпускникам набило оскомину на школьных линейках и политинформациях.

— У тебя что случилось? — тихо спросил Семен соседа.

— Одноклассника избивали четверо, а я заступился.

— А у тебя откуда такая красота? — поинтересовался Александр.

— Свою девушку защищал, — сказал Семен.

— Вы только посмотрите! — вдруг прервала пылкий диалог ребят замполит. — Я говорю о последних важнейших решениях… а они, представьте себе, разговаривают…

Виктор Кораблев приблизился к Галине Суворовой и тихо сказал:

— Ребята с дороги, устали, — а затем громко объявил: — Сейчас вам, курсанты, после переклички выдадут форму и поселят в кубриках.

— Ура! — казалось, выше мрачных облаков взмыло дружное восклицание.

Ведь сколько ждали… Замполит недовольно покачала головой, а Максим Чижов начал оглашать список. Воцарилась мертвая тишина — каждый боялся: только бы его не упустили. Никого не забыли.

Вскоре курсанты примерили форму и выстроились в очередь у нового трюмо. Наверное, красивые девицы меньше любовались бы собой у зеркала, чем парни, которые впервые увидели себя в давно пленившей воображение флотской одежде. Тут же все воспылали единым желанием — отправиться на встречу с морем. Мастер не смог противостоять мольбам и поедающим его взглядам ребят. Он, назначив Семена старшим, отвел курсантам целый час свободного времени.

Толпа стремительно понеслась туда, откуда доносился глухой нарастающий шум. По обе стороны центральной улицы, сменяя друг друга, красовались добротные дома необычайной архитектуры из красного кирпича, увенчанные такого же цвета черепичными крышами. Но даже невиданные достопримечательности древнего в прошлом немецкого города ребят ни на секунду не остановили… И вот они, уже пробираясь сквозь серые заросли кустов, наконец вышли на песчаный берег. Их обдало пронзительным ветром. Море, которое в представлении Семена должно было встретить его по-родному, ласково и приветливо, вело себя крайне сурово. Оно, отражая хмурое небо, устремляло к берегу огромные свирепые валы волн, создавая оглушающий гул.

— Вот это волны… — сказал Александр. — Это — настоящее море!

— Здравствуй, море! — воскликнул Семен. — Вот бы туда, — он показал на затянутый серой дымкой горизонт.

Но его уже никто не слышал. Курсанты, словно заразившись энергией шторма, то убегали от бросающихся на них сердитых волн, то догоняли их по мокрому гладкому песку. Над ними кружили, о чем-то перекликаясь, чайки и будто поддерживали безумный веселый кавардак.

— Хватит новые ботинки мочить! — первым пришел в себя Семен.

Отдышавшись, он, вторя ребятам, еще несколько минут любовался водной стихией, углублялся взором в таинственную даль. Там, еще более разогревая желание уйти в море, маячили, как игрушечные, корабли и суда.

Вскоре курсанты шустро шагали по малолюдной набережной и наперебой делились неиссякаемыми впечатлениями. Затем они единодушно решили держать курс в фотоателье. "Все, жизнь флотская началась", — мысленно радовался Семен, не зная и не подозревая, что пленившая его романтика — обманчива и что нынешнее неспокойное и мрачное море будет столь предзнаменующим.

Навстречу ребятам шли три девушки. Приблизившись, они одарили будущих "морских волков" улыбками. За ними следом, не спеша, брела женщина с букетом красных гвоздик. Никто и не догадывался, витая мыслями и мечтами в своей светлой реальности, зачем она несет цветы к грозным бурлящим и пенным валам. Да и привлекала внимание парней не столько она, сколько шедшая рядом симпатичная девушка, которая застенчиво опускала глаза. Тут порыв ветра сорвал с головы прекрасной незнакомки легкую светлую косынку и закружил над бетонкой. Ее ловко поймал Александр и подбежал к девушке. Та, робко взяв платок, засмущалась и еле слышно сказала:

— Спасибо…

Курсант и девушка встретились на какой-то миг чистыми, как брызги волны, взглядами и невольно задержали их. Для них словно остановилось время.

— Соня, поблагодарила парня и пошли, — одернула ее мать.

Девушка, завязывая непослушными руками косынку, засеменила по набережной, а Александр, словно окаменелый, стоял и смотрел ей вслед.

— Эй, друг, идем, а то ты еще влюбишься… а здесь в морском городе этого делать нельзя, все — гулящие, — сказал насмешливо один курсант.

— Ты язык свой прикуси и не бери всех под одну гребенку… — резко осадил его Семен, а обращаясь к Александру, добавил: — Девушка, по всему видно, скромная и хорошая.

— Да ну вас, ребята, — будто очнувшись, сказал Александр и продолжил путь.

Но сияющее неугасающим светом лицо выдавало его и невооруженным глазом было видно, что девушка зацепила сердечко курсанта. Семен, поглядывая на Александра, невольно загрустил. "Оля, как же я тебя люблю, — переносясь мысленно в родное село, размышлял он. — Ничего, я отучусь в мореходке, отслужу военную службу, ты закончишь школу, и мы уже никогда не расстанемся. Ты будешь ждать меня с моря…" Утешив себя размышлениями о счастливом грядущем, Семен вернулся в действительность. Он восхищался своей флотской формой. Ему казалось, что все прохожие только и делают, что любуются им — бравым "мореманом".

3

Вчерашние выпускники школ снова сели за парты в необычных классах мореходки, где, создавая судовую атмосферу, стояли гирокомпасы, висели тросы, связанные морскими узлами, пестрели флаги расцвечивания… По-своему приобщало к флотской жизни обустройство жилого корпуса. Семен, которого назначили старостой группы, жил в числе шестнадцати человек в кубрике, напоминавшем корабельный своими двухъярусными койками. В нем и давно не крашенный пол назывался величаво — палубой. Даже получивший лишний наряд курсант вовсе не считал, что драить палубу унизительно. Наоборот, швабра в руках слыла престижным атрибутом в профессиональном становлении настоящих матросов. Каждый хотел быстрее освоить морскую науку и практику, чтобы попасть на престижное судно — вроде огромного круизного теплохода.

Окрыленный добрыми надеждами, Семен тихим погожим вечером расположился на скамейке в спортивном городке и писал письмо Оле. К нему неожиданно подсел Александр.

— Хочу с тобой, Сема, поделиться радостью, тебе можно, — тихо, озираясь, сказал он. — Я нашел эту девушку с набережной — Соню. Я не думал, что так может быть. Стою рядом с ней и не могу насмотреться, такое испытываю… — Александр никак не мог подобрать нужные слова.

— Я тебя очень хорошо понимаю, братуха, — с душевной искренностью и теплотой сказал Семен.

— Ты мне как родной, Сема. Ты меня, как никто, понимаешь и поддерживаешь. Поэтому я говорю тебе это… Я ведь хочу по-настоящему. Если что-то и произойдет у нас когда-нибудь с Соней, то только после свадьбы.

— Молодец. Я так же решил… Иначе — это неправильно…

Александр, напоминая сияющего Ангела, поспешил на свидание с Соней.

Вечерело. Юноша и девушка, взявшись за руки, шли по безлюдной набережной, затем по пустынному берегу. Они всматривались в таинственную синюю морскую даль и искренне верили, что их ждет такое же удивительное будущее.

— Саша… — остановившись и глядя парню в глаза, молвила Соня. — А правда, моя мама не права, когда говорит, что, мол, поматросит и бросит.

— Сонечка, — с внутренней тяжестью сказал Александр, — я понимаю беспокойство твоей мамы, хотя жил всю жизнь только с бабушкой. Я, поверь, одного и главного никогда не сделаю… Не позволю, чтобы ты жалела о знакомстве со мной и была несчастлива. Я скорее растворюсь в морской пучине, чем тебя обижу, — он невольно вздохнул.

— Я верю тебе, Саша, — произнесла с улыбкой девушка и зашагала с ним, любуясь живой изумительной картиной наступающего вечера.

— Соня, смотри, — Александр снова остановил девушку. — Видишь, — он свободной рукой указал на небосвод над морем, — какая яркая звезда зажглась.

— Я никогда не видела первую звезду, — призналась девушка. — Глаз не оторвать, — и сама засияла, как добрая небесная предвестница.

— Это нам подарок неба, пусть это будет наша звезда — звезда счастья.

— Я согласна, — засмеялась Соня.

А рядом о чем-то чудесном и сокровенном шептались волны…

Семен в это время при свете столбового фонаря дописывал письмо Оле. Он ей в который раз, только в новых красках, изложил, какое чудесное и безбрежное море, как в него уходят и возвращаются в гавань корабли и суда, как интересно изучать морские дисциплины. В завершение Семен, попав во власть нахлынувшей сентиментальности, пожаловался, что очень скучает и что ему снятся встречи с ней.

Шло время. Два друга постигали азы морского дела. В свободное время Семен писал Оле целые послания, перечитывал письма от нее, а Александр, как только получал увольнение, спешил к Соне.

Своим чередом подошли и зимние каникулы. Семен торопливо шагал с сумкой на вокзал, сияя от предвкушения встречи с Олей, а Александр следовал за ним, испытывая двоякие чувства: грусть от расставания с девушкой и радость от предстоящей встречи с родной бабушкой, которая с самого детства заменяла ему отца и мать.

4

Семен, сокращая путь, добрался до Шляхового с противоположной стороны села на колхозной попутке через поле, которое, как белое посеребренное солнцем море, простиралось до таинственных очертаний синего горизонта. Он впервые ощутил трепетную и услаждающую душу радость побывки на отчей земле. Курсант с восторгом рассматривал утопавшие в глубоком снегу черные неприглядные скелеты деревьев, вдыхал, к удивлению, приятный запах дыма, вьющегося над белыми крышами хат. А когда переступил отчий порог и увидел родителей, то незаметно сглотнул подступившие к горлу слезы и понял, что такое тепло покинутого родного гнезда. Семен, не раздеваясь, преподнес отцу теплую тельняшку, матери — кофту. Он не сдержался и показал родителям красивые бусы из янтаря для Оли.

— Ох, какая красота! — пришла в восторг мать, а в следующий миг, насторожившись, спросила: — А где ты денег взял на такое дорогое украшение?

— Я эти бусы сам изготовил, больше трех месяцев вытачивал в мастерской, шкурил, шлифовал…

Мать бережно подняла бусы и стала с еще большим удивлением их рассматривать.

— Это же как нужно любить, чтобы столько трудиться… чтобы так сделать… — с доброй завистью промолвила она и посмотрела на отца.

— Все, мать, отдай подарок и не задерживай, — с улыбкой сказал Захар. — Ты не видишь: он одним глазом на нас смотрит, а другим — в окно…

— Какая улица, он же… ты, Сема, сначала поешь…

— Я потом, мама, потом посидим, извините… — и, взяв у матери бусы, Семен открыл дверь в сени.

…Еще едва юноша подошел к знакомой хате, как дверь распахнулась и навстречу Семену выбежала Оля в новом зеленом пальто и в белом цветастом платке.

— Я все окна проглядела, — осматривая курсанта с ног до головы, сказала она. — Сема, мне даже не верится, что ты уже здесь, что ты рядом.

— Оля, Олечка, как же я соскучился по тебе.

— А я еще больше…

Юноша и девушка, не выдержав ничтожного расстояния, прильнули друг к другу. "Господи, как же я тебя люблю", — мысленно сказал Семен, боясь, что сердце вырвется из груди и улетит птицей в освещенное солнцем голубое небо.

Счастливые Семен и Оля часто гуляли по утоптанным, а то и переметенным снегом улицам села, которое за его обширные размеры называли "Варшавой". Многие ребята при встрече с непреодолимой завистью глазели на юношу в черной флотской форме, которая неотразимо привлекательно смотрелась на фоне белого снежного покрова. Они не могли глаз отвести от шинели офицерского фасона с двумя рядами золотистых пуговиц, из-под ворота которой выглядывала тельняшка, от шапки, украшенной кокардой с якорем, и расклешенных брюк со строгими стрелками. Даже нерадивые парни, с которыми перед поездкой в Балтиморск Семен подрался, миролюбиво пожали ему руку и поинтересовались мореходкой. Но как восторгалась при этом Оля и как радовалась при встречах с подругами! Она даже умудрялась, расстегнув верхние пуговицы пальто, похвастаться перед ними янтарными бусами. А те невольно осаждали взглядами статного курсанта, шепча ей на ухо: "Вот тебе повезло, так повезло… Какая ты счастливая…"

Особенным событием стал рождественский вечер, когда Семен и Оля с большой шумной компанией парней и девушек отправились колядовать. А затем, оставшись одни, они, счастливые, бродили под светлой, словно торжествующей высью. Курсант обещал снять девушке с неба самую яркую звезду.

Десять дней каникул пролетели, словно десять минут. Прощаясь с Семеном у ворот, Оля будто провожала его не в мореходку и даже не на предстоящую воинскую службу, а на войну — прижалась к нему крепко и долго не отпускала, увлажняя плечо слезами.

После расставания Семен, сопровождаемый родителями, шел молча — тяжелый ком застрял в горле.

— Оля тебя, сын, очень любит, — утирая слезы, нарушила тишину мать. — Она тебя обязательно дождется.

— Да, хорошая девушка, — сказал отец. — Она, я вижу, сама с тобой готова отправиться хоть на флот, хоть на край земли.

Семен вздохнул и улыбнулся, окинув родителей благодарным взглядом.

На несколько минут, которые оставались до отправления автобуса, юноша в флотской форме, на этот раз не обращая внимания на смотревшие на него широкие окна сельсовета, забежал в дом отца Павла.

— Нелегкое время наступает для тебя, мой родной, — сказал с болью священник. — Но ты помни мои слова: всегда в трудные часы испытаний молитвенно обращайся к Богу, никогда не забывай, что ты православный христианин, живи по-Божьему и Господь будет с тобой. — А о чем-то подумав, попросил: — Подожди, Сема, я сейчас…

Игумен Павел засеменил в другую комнату и вскоре вернулся, держа на ладони небольшой потускневший крестик с отломленным ушком.

— Он мне особенно дорог — прошел со мной всю войну, а точнее, я с ним, — голос священника тревожно задрожал. — Я хочу тебе, будущему воину, его передать.

— Так у меня, батюшка, уже есть крестик, — сказал Семен, приложив руку к сердцу, у которого в нагрудном кармане хранилась святыня.

— Ты свой вскоре подаришь близкому, убитому горем, человеку, а этот, мой подарок, возьми себе.

От такого откровенного пророчества по крепкой спине курсанта пробежали мурашки. "Но ведь у Саши, как и у меня, есть крестик. Тогда кому?.." — недоумевал он. И, принимая святыню, клятвенно произнес:

— Спасибо, отец Павел, я не забуду Ваших наставлений, Ваших слов.

Настоятель благословил Семена, а юноша заметил в уголках его глаз слезинки…

Прибыв в мореходную школу, Семен с нежностью вспоминал встречи с Олей. Радостным приехал со своей малой родины и Александр. Он был полон неугасающих надежд. Семен и его верный друг не могли допустить и крохотного предположения, что вскоре жизнь пойдет вовсе не так, как они планировали и представляли ее — безоблачной.

5

Смягчая холодное и сырое дыхание Балтики, пришла весна. С каждым днем все теплее и ярче светило солнце, растаял снег. Природа воспрянула, встречая самую прекрасную и цветущую пору. Семен и Александр старательно и жадно продолжали постигать азы морского дела: устройство, электрооборудование судов, основы судовождения, другие удивительные дисциплины. По-прежнему благосклонно протекала их личная жизнь. Но вот, как внезапная черная туча на светлом небосводе, душу Александра затмило известие: умерла бабушка — единственно родной человек. А после похорон он думал, что выпил полную чашу горя, не подозревая, насколько она глубока…

Через пять дней Александр вернулся из Белоруссии в мореходку. Подавляя скорбь предвкушением встречи с Соней, он поспешил к ней. Семен, выразив глубокое соболезнование другу, сел писать письмо Оле. А когда уже заклеивал конверт, то в кубрик тихо вошел Александр. Он молча сел на кровать и смотрел в окно мутными и даже какими-то мертвыми глазами. А на лицо его словно лег недавно растаявший снег. Губы и руки Александра дрожали. Семен прильнул к другу.

— Саша, в чем дело?.. — тихо поинтересовался он. — Хотя давай-ка выйдем на улицу. Там поговорим.

Александр, как бездушный зомби, последовал за Семеном. Друзья преодолели метров пятьдесят по зеленевшей первой травой территории мореходки и остановились у старой невысокой березы. Александр наконец с трудом сказал:

— Соню изнасиловали… три дня назад. Мать сказала. Соня заперлась в комнате… Никого не хочет видеть…

Его глаза утонули в слезах горя и отчаяния. Семен до скрипа сжал кулаки.

— Кто они?.. — сквозь зубы спросил он, боясь, что сам закричит в истерике.

— Знаю только, что двое подонков — сыночки неких высоких начальников. Они признаны невиновными… Даже суда не будет… Но… но они от кары не уйдут…

— Саша, ты что задумал? Этого не надо. Лучше попытайся встретиться с Соней, поддержи ее, а то чего доброго… В таком состоянии. Давай лучше пройдемся к морю…

— Да будь проклято это море! — посмотрев на запад, молвил искривленными от гнева губами Александр. — Там, на берегу его, этого моря, все и случилось… Соня, когда я был в Белоруссии, видимо, прогуливалась по нашим местам, по следам нашего счастья. А теперь и следов не осталось. Теперь все позади… Они, грязные, к ней, к ней, чистой… У-у…

Александра залихорадило. Он ухватился, будто теряя равновесие на краю пропасти, за отвислую толстую ветку березы и оторвал ее, сам того не заметив.

— Саша, успокойся, ты же говорил, что мы моряки, мы все сможем преодолеть…

— Но как? Бабушки нет… А тут эти уроды с Соней… — он приложил зажатый кулак к сердцу. — Все здесь горит огнем. Будто нож воткнули… Ничего, ничего, — грозно молвил Александр, посмотрев в сторону города. А немного поразмыслив о чем-то, вдруг выдавил из себя: — Сема, я еще раз схожу, туда, к Соне.

— Может, я с тобой?

— Нет, ты лучше меня прикрой, если что… — попросил Александр и быстро удалился.

Он снова переступил порог родной для него квартиры, где поселилось безутешное горе. Соня в свою комнату его не пустила, оградившись от всех и всего. Курсант, разделяя боль исстрадавшейся матери, спросил, где живут насильники. Та, стоя у окна, за которым начинал сеяться сумрак, указала дрожащей рукой на соседний двор и еле проговорила:

— Вон они. Веселятся.

Александр, увидев тех, кого и людьми считать отказывался, тут же отправился на встречу с ними. Его враги, тщедушные на вид, как ни в чем не бывало, убивали время, сидя вместе с разукрашенными девицами за неприглядным серым столом, и с хохотом рассказывали анекдоты про генсека Брежнева. Юноша из последних сил держал себя в руках, которые так и тянулись схватить насильников и разорвать их со свирепостью льва на мелкие куски.

— О, к нам морской волк пожаловал! — с издевкой засмеялся один их них, вызвав ухмылки у компаньонов.

— У меня важное дело к вам, — каким-то неживым голосом сказал Александр.

— У нас все дела через это… — второй подлец постучал пальцем по горлу.

— Это я обещаю.

Александр заранее приметил неподалеку белокирпичную недостроенную высотку, на которой краснел кровавым пятном огромный плакат с надписью: "Все ради человека, все во благо человека. Сегодня работать лучше, чем вчера, завтра — лучше, чем сегодня. Л.И. Брежнев". Над шестым этажом новостройки застыла, отдыхая после рабочего дня, стрела крана.

— Вон там, наверху, я завтра в это же время буду вас ждать, — сказал он. — Просто оттуда будет хорошо видно то, о чем я с вами собираюсь поговорить.

— Странный ты тип, — лениво бросил один из преступников. — Но раз бухло будет, то поднимемся…

— Но смотри, а то шутки с нами дорого обходятся… — предупредил второй.

— Бутылку водки и закусь…

С этими словами Александр с отвращением отвернулся и поспешил в мореходку. Он, появившись в кубрике, даже обрадовал друга спокойным видом. Не стал Семен лезть в израненную душу друга с расспросами.

***

Александр в этот раз смог войти в комнату Сони. Она, как запуганный зверек, сидела, забившись в угол, на кровати с измятым покрывалом.

— Не надо ко мне подходить… — чужим голосом произнесла девушка. — Я уже не та… Нет меня больше… — она забилась в истерике. — Не хочу жить! Уйди навсегда!..

На крик прибежала мать.

— Саша, — прошептала она. — Ее сейчас лучше оставить…

Александр не чувствовал под собой ног, подходя к новостройке. Он взобрался на верхнюю площадку дома и там у поддона с развалившимися кирпичами стал ждать тех, которые подобно разрушили всю его жизнь… Курсант даже не чувствовал холодного ветра, дувшего с моря.

В условленное время поднялись насильники, одетые в новые синие джинсовые куртки и брюки. Они и здесь, считая себя хозяевами, заговорили властно и нагло:

— Ну, где твоя поляна, деревня…

— Давай, давай, а то мы можем разгневаться…

Александр невольно вздрогнул. Ему казалось, что кровь от злости и ненависти закипит в его жилах. Он молча указал на широкую доску, которая, положенная концами на две стопки кирпичей, служила столом у самого края здания.

— Ну, ты и экстремал, — сказал один из пришедших.

Александр открыл бутылку водки, на которую истратил последние сбережения, и налил преступникам по стопке водки, разорвав приготовленную пачку "Крокета". Те, не дожидаясь, выпили и, скривившись, стали быстро закусывать печеньем. Затем преступники почти хором спросили, чего Александр от них хочет и что собирался им такое важное показать.

— Вон тот песчаный берег, где вы, уроды, изнасиловали Соню!.. — крикнул Александр.

И вдруг заметил над морем первую яркую звезду — звезду его и Сони… А насильники заметались и стали издеваться:

— Ты чего, из-за какой-то бабы слюни пускаешь…

— Подумаешь, с Сонькой повеселились… Тебе тоже хватит… Ха-ха-ха…

Александр почувствовал, как налились невероятной силой его мышцы, а к рукам словно приросли звериные когти… Он дико бросился на издевательски ухмыляющихся щуплых подонков и схватил их за грудки, наклоняя в сторону злополучной береговой полосы. Перепуганные насильники стали сопротивляться, пытаясь вырваться. Но Александр, зажав их одежду в кулаках, словно в металлических тисках, дал понять, что это бесполезно…

— Я сейчас вас отпущу, — процедил сквозь зубы он. — Затем достану бумагу, ручку и вы напишете признание в преступлении… в изнасиловании… Иначе смету вас туда… — курсант еще ощутимее толкнул негодяев. — Вы мне верите?!. Вы согласны?!.

— Д-да…

— Напишем…

Однако, когда Семен разжал кулаки, насильники руками, как клещами, вцепились в мстителя, чтобы сбросить его вниз. Александр инстинктивно попытался от них освободиться и вдруг споткнулся о кирпич, навалившись на преступников. Из-под ног ушла твердая бетонная поверхность…

Через несколько мгновений все три юных человека недвижимо и бездыханно лежали у дома между обломков кирпичей. А в небе, как ни в чем не бывало, все ярче разгоралась первая балтийская звезда.

***

Официальная версия трагедии, облетевшей даже самые потаенные уголки города, выражалась просто: драка, затеянная "нерадивым пьяным курсантом мореходной школы". Насильников, как невинных жертв, хоронили с почестями. Было перекрыто движение по центральной улице, которую, как огромная темная река, наводнило траурное шествие. На кладбище состоялся громогласный митинг. На нем выступавшие говорили, какую "огромную потерю понес Балтиморск", какие "любящие Отечество сердца преданных делу Ленина комсомольцев перестали биться"… А гроб с телом Александра везли на кладбище по задворкам в немытом кузове старенького ГАЗа. За ним в мучительном молчании следовали Соня, поддерживаемая под руки матерью и Семеном. Она сама была похожа на покойницу. Еще топтали влажный от мороси асфальт несколько курсантов мореходки во главе с мастером Максимом Чижовым. У небрежно вырытой кособокой могилы вдовая невеста еле слышно плачевно запричитала:

— Это я, это я во всем виновата… я его не выслушала… да и не могла… не могла я…

— Нет, Соня, нет… ты не виновата… ты стала жертвой преступников и подонков, крепись… — старался поддержать девушку Семен.

Хотя самому хотелось рыть землю, насыпанную вокруг свежевыкопанной могилы. Душа стонала от боли и захлебывалась от слез, а еще больше — от вопиющей и жестокой несправедливости. Вчера Семен пытался самому директору мореходки Виктору Кораблеву объяснить, что в действительности произошло на новостройке, что его друг, как истинный моряк и мужчина, защищал честь любимой девушки и не мог он быть пьяным. Но руководитель, подключив к разговору замполита Галину Суворову, заявил, что советские правоохранительные органы не могут ошибаться, а Семен преступно подвергает сомнению их авторитет. Затем жестко отругал его. Мол, тому дружба с нерадивым курсантом не позволяет объективно взглянуть на "факты". А Галина Суворова, внеся свою воспитательную лепту, строго заключила, что Александр своим преступлением "запятнал доброе имя мореходки".

"Как же это?.." — застонал Семен, когда гроб с телом Александра опускали в могилу. Вдали послышался гудок судна, как салют парню, который ради флотского будущего прибыл в этот жестокий для него город.

— Все, ребята, нам пора, — тихо сказал мастер. — Пусть земля ему будет пухом…

"Со святыми упокой, Христе, душу усопшего раба Твоего Александра…" — мысленно произнес запомнившуюся ему после похорон деда молитву Семен.

— Я хочу, я хочу туда, к нему… — забилась в истерике Соня.

— Соня, нужно жить, жизнь только начинается… — говорил Семен девушке все, что приходило ему на ум, хотя и сам не верил своим словам, звучавшим фальшиво.

Соня его не слышала. И Семен, убитый горем, простился только с ее бедной матерью и поплелся за толпой ребят.

В мореходке юноша написал письмо отцу Павлу с просьбой совершить отпевание над рабом Божьим Александром. Только вера в Бога, письма от Оли и защищали его от крайнего отчаяния и апатии ко всему. В свободное время, чтобы не завыть в кубрике, он отправлялся в увольнение. Но на кладбище к могиле Александра идти не решался — боялся, что там душа и вовсе разорвется от боли. Только бродил одиноко по берегу моря, смотрел в серую беспросветную даль Балтики и раздумывал о жизни. Он после потери друга, после случившегося с Соней на голову повзрослел. Романтика, которая ослепляла его розовым светом, утонула в суровой действительности моря житейского.

Семену, как никогда, хотелось оказаться рядом с Олей. Но это было невозможно… А предстоявшие три года службы в военно-морском флоте казались целой вечностью ему, испытывающему непреодолимое душевное одиночество. "Нужно обязательно попасть в армию, на два года, а после службы устроюсь на гражданский флот, на плавбазу, и Олю с собой возьму", — борясь с пессимизмом, раздумывал юноша. Эта мысль так понравилась ему, что он с ней уже не расставался. Однако с Олей своим планом Семен не поделился — решил осчастливить ее судьбоносным сюрпризом.

6

В родном Шляховом Семена на военную службу провожало бы чуть не все село. Звучали бы песни "Через две зимы", коронная украинская "Провожала маты сына у солдаты". Служивые в прошлом мужики и парни поведали бы о своих армейских подвигах, шумной толпой провели бы до крытого грузовика, продолжая наставлять под плач гармошки… А здесь перед призывом только трое ребят разделяли с ним тоску. Еще до ухода в военкомат, поднявшись ни свет ни заря, Семен устремился на кладбище. Приближаясь к могиле друга, он не поверил своим глазам. Там в рассеивающихся сумерках, склонившись над немым холмиком, как плакучая ива, стояла Соня.

— Лучше бы я вместе с ним… — сказала она вместо приветствия.

— Соня, его душе от таких слов очень тяжело. Саша говорил, что ты крещеная… Давай-ка вместе будем молиться, чтобы Господь удостоил его рая…

— Его больше нет… — казалось, не слыша собственных слов, говорила поникшая девушка.

Семен, проглотив горький комок, вдруг подумал о крестике и ясно вспомнил слова отца Павла: "Подаришь близкому убитому горем человеку". Он дрожащей рукой вынул из нагрудного кармана черный мешочек и извлек из него находившийся вместе с подаренным священником свой новенький серебристый крестик. Призывник его поцеловал и протянул девушке:

— Соня, возьми этот крестик. Лучше повесь у сердца. Пусть он напоминает тебе о Боге. Молись Господу, проси для Саши небесного царства. Молись своими словами. Он тебя услышит… и Саше будет хорошо.

— Спасибо… — еле слышно сказала она.

А на крестик, который девушка рассматривала, капнули слезинки. "О, Господи, я не могу прийти в себя, все внутри перевернулось, а каково ей…" — разделяя горе девушки, думал Семен. Он перекрестился.

— Крепись, Сонечка, крепись… — только и смог выдавить из себя бывший курсант, собираясь уходить. — Мне в военкомат…

— Он тоже должен был идти туда… с тобой…

Девушка припала к широкой груди Семена, словно пытаясь за ней укрыться от ужасной реальности. Она заплакала навзрыд, изливая всю скопившуюся горечь. Ее слезы стекали не только на форменную фланку курсанта — они просачивались в самое сердце.

— Крепись, Сонечка, все будет хорошо, — шептал Семен, кусая губы.

— Иди, Сема, иди, спасибо, — отпрянув от парня, молвила девушка. — Иди, а то опоздаешь, — просила она и, к удивлению Семена, перекрестила его.

— Держись, моя хорошая…

Юноша поцеловал Соню, как родную сестру, в холодную влажную щеку и ушел, не оборачиваясь. Он уже не мог больше сопротивляться слезам. Весь мир затуманился, даже потускнел лучистый рассвет. И только у самой мореходной школы он как-то смог взять себя в руки…

В военкомате Семену, как он считал, повезло. Ибо там чуть раньше флотского офицера появился армейский майор, который стал приглядываться к крепким ребятам для набора в сержантскую учебную часть. Семен сам вызвался и вскоре был включен в список будущих солдат. Еще каких-то пару месяцев назад он бы замертво упал, если бы ему официально сообщили, что пойдет служить в армию, а не на флот. Но ради любимой девушки, разлука с которой становилась все тягостнее, он решил на два года расстаться с морем, чтобы снова вернуться к нему, но уже "изнеженным любовью" мужем Оли.

Майор быстро решил дела. Семен вскоре оказался в элитной сержантской учебной части, что на окраине города Риги. И вот после принятия присяги он написал многостраничное письмо Оле, представляя, как ее осчастливит.

Проходили дни, недели, прополз черепахой целый месяц, а ответа от любимой девушки все не было. Наконец, как долгожданный утренний лучик после затяжной ночи, легло на казарменную тумбочку письмо от Оли. Семен уединился в умывальнике и стал, еле удерживая дрожащими руками небольшой тетрадный листок, нетерпеливо вчитываться в текст. Девушка, обронив несколько слов об успешном окончании восьмого класса, вдруг высказала недовольство армейской службой Семена:

"Я уже настроилась и была готова три года ждать тебя, моряка, лишь бы ты служил на флоте. Еще, Сема, до письма я смотрела передачу "Служу Советскому Союзу". Там показывали военный корабль. Как же я искала тебя среди матросов! Даже в одном из них увидела тебя. Не представляешь, как я обрадовалась. Хорошо, что не успела подругам сказать…"

Далее Оля, словно оплакивая похороненную на два года мечту Семена, напомнила ему из фильма "Алые паруса" сцену встречи моряка с любимой девушкой… "Но, к сожалению, уже ничего не изменить… этого уже не будет… — разочарованно и с грустью написала она. — Но, ладно, буду ждать теперь тебя, солдата, из армии. А там, как ты пишешь, Сема, снова вернешься на флот и меня с собой возьмешь… Пусть будет это утешением… Куда теперь деваться… Пока. Пиши", — сухо закончила девушка.

— Ты что как с креста снятый? — спросил кто-то из курсантов, когда Семен вернулся в казарму. — У тебя кто-то умер?

— Ничего, ничего, ребята… — ответил Семен.

"Вот это устроил сюрприз, вот это сделал благо любимой, — больно жалили мысли. — Вместо того, чтобы оценить мой поступок, мою жертву ради нее, она подумала… Да, да, она решила, что я трус, что я предал свою мечту и испугался флотской службы… Господи, помоги, подскажи, что мне теперь делать?.." Твердый пол казармы уходил из-под ног.

Семен долго не мог взять в руки бумагу и ручку, да и не знал он, что ответить. Ему было гадко и тяжело. "Зачем я тогда в военкомате… Но она же для меня главнее. Что же делать?" — не находил он себе места. Семен попробовал обратиться к начальнику части, но тот, обозвав его ненормальным, выставил из кабинета. Он написал письмо в Министерство обороны, но обращение дальше почтового ящика не ушло, а у курсанта состоялся неприятный разговор с замполитом части.

— Ты, родной, — сказал офицер, — принял присягу здесь, вот и служи верой и правдой Отчизне в нашей части…

Семен не сдавался. Он непрестанно просил Бога, чтобы помог ему попасть на флот. И вот как-то во время увольнения в городе он поддержал при выходе из автобуса немощного старика. Тот тепло поблагодарил солдата, а затем радушно пригласил его к себе домой на чай. В просторной комнате квартиры, где по всему было видно, что ее давно не касалась женская рука, взгляд Семена привлекла огромная фотография молодой красивой женщины.

— Это моя любимая Наденька, — с нежностью в голосе объяснил хозяин. — Уже три года, как схоронил. Больше пятидесяти лет жили душа в душу… — голос старика задрожал. — Да что это я ворошу душевные раны… Ты, солдатик, иди, проходи на кухню. Сейчас попьем чайку и баранки найдутся…

В откровенной беседе за небольшим столиком Семен поведал одинокому пенсионеру Андрею Петровичу о своей проблеме. Оказалось, что он — генерал в отставке и у него много друзей, связей, в том числе и в Министерстве обороны.

— Я постараюсь, Семен, решить твой вопрос, думаю, товарищи мне не откажут.

Семен, придя в часть, жил не столько ее распорядком, сколько надеждой. Его не тяготили даже наряды. Наоборот, они помогали коротать время.

Через две недели Семена вызвал к себе начальник части и очень уважительным тоном сообщил, что его переводят на флот. Это был незабываемый момент. Семен был готов расцеловать полковника, но тот, будто предвидев его намерения, тут же отправил курсанта в строевую часть за документами…

7

Приморский город Пионерск. Это был своего рода пункт распределения военных моряков. Но даже там повидавшие тысячи срочников и привыкшие к разным неожиданностям солидные офицеры были озадачены, как поступить с прикомандированным к ним солдатом. Ведь ребятам из его призыва полгода, а то и год предстояло "отдавать долг Родине" в специализированных флотских учебных частях. И только по истечении этого продолжительного времени они получали право попасть на корабли и подлодки. А прибывший воин прослужил каких-то два месяца. И все же Семена, учитывая то, что он после мореходной школы в совершенстве владеет светосигнальными навыками, переодели в привычную флотскую форму и отправили сигнальщиком на новый противолодочный корабль "Альбатрос", который базировался в Новой гавани г. Лиепаи.

Вскоре Семен подходил к небольшому серому зданию штаба дивизиона, что сиротливо стояло среди просторной причальной площади, и с удивлением наблюдал, как даже пришвартованные многочисленные военные корабли качались своими мачтами, словно стрелками размахивая вправо-влево. "Вот это сила, настоящий флот", — с восхищением подумал молодой матрос.

В штабном помещении он задержался до вечера — противолодочный корабль, на который определили Семена, выполнял в море боевую задачу. Наконец, когда за окном начала сгущаться вечерняя мгла, ему сообщили, что "Альбатрос" вот-вот пришвартуется.

Бравый старшина с сине-белой повязкой на рукаве сопроводил его к причалу. С моря дул сильный ветер, донося неповторимый запах водорослей.

До этого встречу с кораблем Семен представлял по-другому: заходит на него чуть ли не по белому трапу, на палубе его радушно встречает дружная семья моряков. Но то, что предстояло ему увидеть и испытать, было чуждо наивным романтическим фантазиям юноши. Для него открывалась суровая и жестокая правда жизни военных моряков.

Корабль приближался к стенке кормой. На юте суетились в красных спасательных жилетах матросы, освещаемые прожектором с мостика и палубными светильниками. До его слуха доносились обрывки матерных слов.

Кто-то из моряков, подняв над собой бросательный шкерт с грузом, крикнул Семену:

— Эй, дух, держи!..

Он метнул на бетонную стенку выброску, прикрепленную к швартовному концу, который следовало подтянуть к палу и надеть на него.

Семен, отягощенный рюкзаком с обмундированием, неуклюже схватил тонкий шкерт.

— Давай, быстрей, придурок!.. по стенке размажу!.. — донеслось с корабля.

После непростой швартовки Семен наконец попал на корабль. Его сопроводил в кубрик недовольный и уставший дежурный офицер и представил командиру отделения сигнальщиков — старшине первой статьи Николаю Комарову. Тот показал Семену его койку верхнего яруса, что напоминала спальное место в вагоне поезда, и рундук. Молодого матроса тут же окружили все многочисленные обитатели кубрика.

— Все, все, ребята, дайте мне разобраться спокойно с моим подчиненным, — сказал Николай, имевший за плечами два с лишним года службы.

— Дух, вешайся, — кинул кто-то из моряков. — Твой предшественник уже инвалидность получает.

Семен посмотрел вопросительно на командира отделения. Тот скупо объяснил, что два дня назад молодому сигнальщику, который прослужил год с небольшим, "полторашник" отбил селезенку. Теперь один в госпитале с перспективой инвалида, а второй — под следствием. "Да, — подумал молодой матрос, — а я на целый год моложе этого сигнальщика…"

После отбоя, лежа на непривычно жесткой койке, Семен увидел в иллюминаторе неприятно темные, дремлющие силуэты кораблей. Он, смертельно уставший и убаюканный качкой, повернул голову во тьму кубрика, чуть не ударившись челом в толстую трубу, что соприкасалась с подушкой. "И зачем пиллерс здесь поставили?" — недоумевал матрос. Он и представить не мог, что это — подъемник, по которому из чрева погреба, вмещающего сто бомб, подаются боезаряды в ракетно-бомбовую установку, что рядом в шахтах, аппаратах и башнях сокрыты и другие грозные вооружения: ракеты, торпеды, снаряды… Как не ведал Семен и о том, что экипаж нового корабля сформирован далеко не из лучших матросов, самые молодые из которых прослужили больше года. Он, оградившись от суровой и тревожной действительности, провалился в сладкое беззаботное забытье. Но вскоре его крепкий сон оборвал сигнал боевой тревоги. Кубрик пришел в движение.

— Быстрей! — приказал командир отделения Николай растерянному Семену. — Прыгай в прогары… в ботинки, бестолочь!.. Форму под мышку и за мной! Бегом!

Матрос в мгновение ока надел брюки, обулся и, на ходу натянув фланку, побежал за старшиной. На сигнальном мостике тот вынул из кранца каштан и громко доложил:

— Боевой пост… к бою и походу готов…

Тут же корабль отчалил от стенки. За кормой быстро таяли огни гавани, а впереди все отчетливей слышался грозный шум моря, сокрытого в темноте. Палуба стала уходить из-под ног Семена. Корабль то проваливался в некую пропасть, то резко поднимался вверх, затем он накренялся то на один борт, то на другой, и все снова повторялось.

— Семен, смотри в оба, если увидишь какую-либо цель, то есть огонек, докладывай мне! — приказал старшина и, вручив подчиненному бинокль, юркнул в ходовую рубку.

Молодой сигнальщик, испытывая тошноту и невольно шатаясь, всматривался в непроглядную мглу. Постепенно она стала рассеиваться. Семен наконец увидел бескрайнее море. Оно, свирепо волнуясь, простиралось во все стороны горизонта. Но полюбоваться им матрос не успел. Из рубки выпрыгнул Николай и демонстративно вынул из специального кранца с ячейками три флага расцвечивания.

— Вот, смотри внимательно, как их следует поднимать, — сказал он, прикрепляя к шкерту флаги знакомого Семену сочетания, сигнализирующие, что проводятся глубоководные работы. — Сейчас опускают акустическую станцию "Шелонь".

Как оказалось, корабль вышел в неспокойное море, чтобы обнаружить натовскую подводную лодку. Вскоре задача была выполнена, чужая субмарина быстро удалилась в нейтральные воды. "Альбатрос" еще целый день находился в заданном квадрате, неся дозор, а вечером взял курс на базу.

Тут командир отделения с загадочной улыбкой повелел Семену отправиться в столовую команды. Матрос спустился по трапу на шкафут, пробежал по палубе и, открыв массивную дверь, оказался в тесном коридоре. В ноздри ударил вкусный запах, источающийся из камбуза. Но когда Семен вошел в столовую, то там его ждало угощение, что одним своим видом могло испортить и самый зверский аппетит. От собравшейся там веселой компании годков и других старших сослуживцев отделился старшина с пышными усами и протянул молодому матросу стакан с мутной забортной водой.

— Дух, посвящаем тебя в моряки, — задорно сказал он. — Давай, до дна!

Сигнальщик с отвращением опорожнил стакан и скривился, на что послышались голоса:

— Ничего, тебе скоро жизнь сладкой покажется…

— Медом…

— А пока поздравляем…

Семен возвращался на мостик. Несмотря на отвратительный до тошноты соленый привкус во рту и смертельную усталость, в глубине души он радовался, что стал настоящим моряком. Он пока не мог до конца осознать въевшегося в память обещания старших сослуживцев, как не знал молодой матрос и того, насколько служба у причала будет отличаться от походной.

Все это Семен понял на следующий день. Во время физзарядки на причальной стенке он ощутил пинки в спину и боль, став для кого-то живой боксерской грушей, и услышал смех — издевательский и противный. Далее нападки старослужащих подстерегали чуть ли не на каждом шагу. Кратковременным убежищем от них были лишь проводимые командиром отделения занятия по сигнальному делу и военной подготовке, тренировки по одеванию костюма химзащиты… Матрос как должное воспринимал даже частые уборки, чистку бесчисленных медяшек. А выпадавший короткий досуг, наоборот, превращался в беспросветный кошмар. Нельзя сказать, что все поголовно над ним глумились. Но хватало и нескольких человек, особенно прослуживших полтора года, которые хорошо помнили кулаки своих "наставников" и у которых никак не затягивались психологические раны. Они-то и жаждали утолить затаенную обиду безумной местью ни в чем не повинному единственному "духу". Например, излюбленная издевка — Семена посылали за сигаретой, а по дороге он обязательно попадался на глаза тем, которые давали ему идентичные и заведомо невыполнимые поручения. Заканчивалось все избиением.

В один из вечеров Семен отпросился у Николая в ходовую рубку, чтобы написать письма девушке и домой. Он поведал Оле, как по ней скучает, как она ему дорога, на какой "хороший боевой корабль попал", как ему "интересно здесь служить", какой "замечательный экипаж", "какие прекрасные друзья"… Подобное письмо Семен написал домой, успокаивая мать, что три года пролетят быстро, что сбылась его заветная мечта, и даже добавил, скрепя сердце, что счастлив. Когда конверты были заклеены, в ходовую рубку проскользнул полторашник Гена, щуплый старший матрос. Он, властно задрав голову, подступил к Семену и сквозь зубы проговорил:

— Что, дух, балдеешь, жизнь раем показалась? — а затем, зная, что молодой матрос из Западной Украины, ядовито добавил: — Ты чего молчишь, морда бандеровская.

— Я не бандеровец. Мои родители и все, кого я знаю, призирают этих отщепенцев. А мой дед-фронтовик даже воевал против них…

— Молчи, дух! Кто тебе давал слово? Ты чего со мной споришь?..

Он вдруг дико своими, больше похожими на детские, ручонками, как клещами, вцепился молодому матросу в горло. Семен, задыхаясь, инстинктивно своими крепкими руками поднял над палубой рубки Гену и отбросил от себя. Тот, пролетев мимо радиолокационной станции "Дон", припалубился в углу, ударившись в кабелепроводы и металлические выступы. Еле поднявшись и издавая глухой стон, Гена сполз по трапу вниз.

Когда Семен минут через пять, простучав твердыми подошвами ботинок по балясинам, нырнул в свой кубрик, его уже ждали четыре одногодка Гены, пожирая "духа" волчьими кровожадными глазами. Они почти одновременно набросились на Семена и стали его колотить, не задевая лишь лица. Неизвестно, сколько бы еще сыпался град ударов, если бы полторашников не разогнал подоспевший командир отделения Николай. С трудом поднимаясь с палубы, молодой матрос, будто сквозь дымку, увидел стоявшего рядом Гену, который торжествующе злорадно улыбался.

Семен еле взобрался на койку, забыв снять форменную робу. Как ощутимые отпечатки кулаков и прогар, болели и ныли места побоев, доставляя страдания не только телу, но и душе. "Я попал на корабль или в концлагерь? — подумал Семен и коснулся рукой нагрудного кармана, где вместе с фотографией Оли тайно хранился в мешочке крестик, подаренный отцом Павлом. — Но ведь батюшка с ним, молясь Богу, прошел войну, ад сражений и не сломался… Я тоже все выдержу… Не буду стучать офицерам, — мысленно говорил он себе, — не сдамся… С Божьей помощью ради Оли все выдержу… Господи, помоги".

После случая в ходовой рубке никто уже не осмеливался в одиночку протягивать руки к Семену. Некоторые моряки его даже зауважали. Но Гена, которому боль в посиневшей спине не давала забыть "унизительное поражение", избрал другую подлую тактику. Он приказывал дневальным, чтобы ночами через каждый час будили Семена под предлогом "проверки бдительности"… После таких изнурительных пыток лишением сна молодой матрос уподобился сонному лунатику. Так, во время комсомольского собрания он, сидя на банке, не мог удержать отяжелевших век — они сами закрывались. Кто-то Семена колол булавкой, а он не реагировал, лишь слегка приоткрывал глаза, равнодушно смотря в одну точку. После собрания, прошедшего для Семена как в тумане, его вызвал к себе замполит и сразу перешел к главному:

— Я слышал, матрос, что тебя избивают, не дают спать. Назови мне имена этих негодяев. Все останется между нами. А в будущем я тебе организую отпуск на родину. У тебя, наверное, девушка есть?

— Есть, товарищ капитан третьего ранга, — ответил Семен, для которого от напоминания об Оле все внутри затрепетало, но, зажав волю в кулаке, продолжил: — Меня никто не обижает, все хорошо…

— Я тебе, моряк, хотел помочь, а ты партизана разыгрываешь… Пеняй на себя и запомни: никакой отпуск тебе не светит. Терпи, терпи издевательства дальше!..

Разговор офицера-воспитателя прервал сигнал боевой тревоги. Корабль вышел в море. Там среди штормовых волн на мостике он прочел полученное перед походом письмо от Оли. Она писала:

"Дорогой Сема, я наконец получила письмо от тебя. Это какое-то чудо — ты стал военным моряком. Я просто умираю от счастья. Я всем, всем рассказала о тебе, что ты служишь на корабле. А как завидуют мне теперь Валька и Галька! У них парни всего лишь солдаты. Я себе представляю, как ты радуешься службе, как любуешься синими морскими просторами. А какие верные и прекрасные у тебя друзья! Я даже наизусть выучила песню о вашей флотской дружбе "Экипаж — одна семья". Завидую тебе. Жалко, что девушек не берут на флот, а то б закончила школу и — к тебе. Шучу. Просто настроение очень хорошее… Ты у меня такой молодец! Пиши мне часто. Пиши о своей интересной службе, о походах, о море. Очень скучаю. Целую тебя. Твоя Оля".

Согревая сердце подобными письмами от Оли, матрос продолжал флотскую службу. И без того краткий отдых моряка часто прерывали сигналы боевых, учебных и аварийных тревог. Семену порой приходилось нести часть вахт за командира отделения, который на пост заступал с "положенным" старослужащему опозданием. Иногда сигнальщик на мостике, пока перемещался с одного борта на другой, успевал уснуть, увидеть сон и проснуться, падая на влажную и просоленную палубу.

8

Семен выстоял и преодолел, как любил повторять корабельный замполит, все "тяготы и лишения воинской службы"… Все это время любовь к Оле, как огонек среди холодных волн, просоленных и злых ветров Балтики, согревала его, хранимого Богом, и придавала сил. Служба заканчивалась. Далеко за плечами осталась горькая годковщина, после которой многие сослуживцы предрекали, что когда Семен станет полторашником, то "всех духов поубивает". Но они ошиблись. Семен никого и пальцем не тронул. Наоборот — еще сдерживал одногодков…

— Я больше вашего прослужил на корабле и не озверел, не озлобился, — говорил он им.

Одни сослуживцы называли его ненормальным, другие — чуть ли не праведником. В памяти остались опасные шторма, непростые преткновения с натовскими кораблями и самолетами… Да и много чего утонуло в кильватере флотской жизни. И думал Семен, вспоминая слова отца Павла, что уже "горе повидал", но оказалось — ошибся. В канун Рождества, когда оставалось меньше трех месяцев до лелеянного в мечтах приказа Министра обороны о мобилизации, случилось непредвиденное… Корабль выполнил все задачи по защите западных морских рубежей от натовских кораблей, подлодок, самолетов и, миновав датский остров Борнхольм, возвращался с боевой службы в родную гавань. Сигнальщику Семену, заступившему вечером на вахту, даже морозный встречный ветерок казался родным. "Там меня ждут письма… — вглядываясь в непроглядную серую даль, думал он. — Быстрее бы…" Так в предвкушении радостной встречи с берегом Семен поздно ночью сменился с вахты и отправился, спрыгнув ловко по трубчатому трапу на шкафут, отдыхать в уютный кубрик.

А под утро сигнальщика вместо дневального разбудила боль в плече, которым он ударился в иллюминаторную металлическую заглушку. В следующий миг моряк чуть не слетел с койки, перевалившись через невысокие перила. Слышался глухой и пугающий стон переборок. "Ладно, не впервой, штормом нас не испугаешь", — подумал Семен и посмотрел на часы. Оставалось еще больше получаса до заступления на боевой пост. "Сменю молодого, все равно уже не уснуть", — решил он.

Когда Семен ступил на мостик, то лицо обжег морозный ветер, бросая в лицо холодные брызги, ноги заскользили по обледеневшей палубе. А с рассветом ветер еще усилился и перешел в ураганный. Начался запредельный для корабля шторм — девять баллов. Взору представали то кипучие горы волн, то глубокие, как разинутые пасти, водные воронки. Взбешенная стихия словно пыталась поглотить корабль. Он то проваливался глубоко вниз, то выныривал из глубины, ложился то на правый, то на левый борт, обливаясь пенистыми валами и брызгами. Но даже этот ужасный шторм сам по себе был не столь страшен — Балтика и прежде не баловала моряков. Но то, что предстало взору сигнальщика и находящимся в ходовой рубке, ужасало. Корабль на глазах до самого клотика мачты окрашивался в белый цвет. Начиналось обледенение, быстрое нарастание льда, грозя "Альбатросу" опрокидыванием. Не подозревал Семен, что у смерти может быть такое невинное белое и даже ангельское лицо. Глубоко в душе, вызывая дрожь, повеяло холодом. "Нет, этого не может быть, потому, что быть этого не может…" — противилось злой реальности сознание, подчиняясь юному жизнелюбивому сердцу.

Сигнальщик, наклоняя голову, прятался за ветроотбойником от налетавших волн и брызг. Его шапка и шинель покрылись коркой льда. Вахтенный офицер, приоткрыв тяжелую металлическую дверь, выглянул из ходовой рубки и повелел Семену укрыться в ней. Там среди приборов и устройств за спиной рулевого, держась за перила небольшого ограждения, стояли пожилой командир корабля, капитан второго ранга Румянцев, которого все в экипаже называли "батей", и его помощник — капитан третьего ранга Веселов. Вопреки своим фамилиям, они мрачно смотрели в окна, точнее, в отверстия между наростами льда. Обледенения и прежде случались, но это происходило недалеко от родной базы. А здесь, по свежему докладу штурмана, до Лиепаи оставались целых 100 миль.

Медленно, словно двигаясь против ураганного ветра, тянулось время, заставляя мучительно вслушиваться в шум и грохот ледяного шторма. Вдруг устремившаяся на корабль очередная, напоминавшая цунамскую, волна сломала сигнальную мачту, которая со страшным грохотом упала на рубку, заслонив полностью центральное окно. Рулевой инстинктивно закрыл лицо руками.

— Матрос, держи штурвал! — крикнул батя. — Спокойно.

Хотя было видно, как у самого командира нервно подергивались мышцы лица.

— Ужас, что думаете? — через некоторое время спросил его шепотом помощник. — Дотянем?..

Командир, еле удерживая равновесие, отозвал офицера чуть в сторону, не заметив рядом стоявшего Семена, и так же тихо ответил:

— Не знаю, слишком быстро нарастает лед…

Сигнальщик, невольно услышав этот разговор, посмотрел в заднее окно на мостик и не поверил глазам: там тонкие, как мизинцы, шкерты утолстились до размеров зажатых кулаков Семена. "Всего каких-то три месяца остались до схода с корабля, и вот так все закончится? — больно давили мысли. — Родители, Оля… Как же это? Господи, не допусти!"

Вся жизнь, приобретая особую неизмеримую цену, проносилась перед глазами со скоростью шальных волн. Он вспомнил Рождественский вечер ровно три года назад, когда приехал в село из мореходки на каникулы…

***

Тогда он и Оля с большой шумной компанией парней и девушек отправились колядовать. Они подходили к ярким окошкам хат, за которыми хозяева готовились к встрече великого дивного праздника, и пели:

Рождество Христово, Ангел прилетел,

Он летел по небу, людям песню пел:

"Все люди, ликуйте, той день торжествуйте,

День Христово Рождество!.."

Благодарности. Поздравления. На исходе святого вечера, по просьбе Семена, вся веселая компания отправилась к хате игумена Павла. Батюшка всех щедро поблагодарил за колядку, поздравил с праздником Рождества Христова и направился к Семену. Курсант хотел взять благословение, сложив крестом руки, но отец Павел, подойдя, обнял его и прослезился от радости… Затем под мелодичный скрип снега Семен и Оля отправились далеко за село, где, как им казалось, январские звезды во главе с луной были еще ярче и светили только им двоим. И милое личико Оли словно купалось в сиянии небесных светил.

— Какую же тебе звезду снять с неба? — отражая глазами чудесные небесные огоньки, сказал весело Семен. — В эту ночь надобно отыскать Вифлеемскую…

— Я сначала выберу самую яркую, а тогда тебе повелю ее снять… — молвила Оля. — Я поймала тебя, Сема, на слове, так что готовься… Одно плохо: звезды не греют.

Она, соединив и подняв руки, потерла их одну о другую.

— Я их возьму и каждый пальчик твой перецелую, сердцем согревая… — пропел Семен.

Он, сняв варежки, взял руки девушки в свои огромные ладони и поднес к губам.

— Как тепло, ты их и в самом деле согреваешь сердцем… — нежно произнесла Оля.

Юные люди рассмеялись и продолжили путь. Они высказывали друг другу свои так похожие мечты о той чудесной и сказочной земной стране будущего, которая непременно должна была их дождаться. Только звон церковных колоколов, созывавших на Рождественское богослужение, вернул их в настоящее. Они медленно направились к чернеющему вдали и оживленному огоньками окон селу.

— Как быстро пролетел вечер, Сема, — с грустью сказала Оля.

— Да, к сожалению… — вздохнул Семен. — Сейчас придем, я тебя уложу спать, — пошутил он, — а сам отправлюсь с родителями на Рождественскую службу, да и отца Павла хочу обрадовать. Он ведь очень добрый, относится ко мне, как к родному сыну.

— Ты таким верующим стал, а я с годами наоборот — растеряла веру.

— И все равно я помолюсь сегодня за нас, чтобы Господь помог нам осуществить мечты.

— Я больше верю в нашу любовь. Она для меня сейчас — бог…

— А я читал, что Сам Бог есть любовь. Он — источник ее.

— Я, Сема, одно знаю наверняка: то, что я к тебе испытываю, точно не может быть от этого тленного мира.

***

"А может, обойдется… — вернувшись в жестокую реальность, тешил моряк себя надеждой. — Ведь немыслимо, чтобы вот так… У Саши хоть могила есть. А мы все в корабле, как в большом металлическом гробу, уйдем на дно ни за что, ни про что".

— Товарищ командир, экран погас, — вдруг прервал и без того ужасные раздумья Семена молодой радиометрист у станции "Дон" для обнаружения надводных целей.

— Только этого нам не хватало, ведь, как ты докладывал, впереди, совсем рядом, две цели, два судна, — процедил сквозь зубы батя. — В чем причина?

Матрос посмотрел через заднее на половину закрытое льдом окно рубки на мачту, расположенную на мостике, и с испугом в глазах доложил:

— Антенна не вращается, напрочь замерзла.

— Остается одно — идти вслепую… — уныло произнес командир. — Туда не добраться. Смоет за борт.

"Нет, мы не погибнем, надо с Божьей помощью и со смертью воевать", — приказывал себе Семен. Он отвернулся в сторону и перекрестился, ощущая на груди крестик, к которому припаял ушко и уже больше года носил на веревочке. Матрос снял с переборки пожарный топор и обратился к бате:

— Разрешите мне попробовать, товарищ командир.

— Ты что, моряк, ты что, Семен, не видишь, что корабль превратился в подводную лодку, — протестовал тот. — Унесет волной, как щепку.

— А если столкнемся, то погибнем все… — сказал Семен.

— Сынок, осторожно!.. — по-отцовски произнес батя, мучительно осознавая, что другого выхода нет…

Он хотел еще что-то сказать по поводу монтажного пояса, но Семен в мгновение ока оказался на мостике, захлопнув за собой тяжелую дверь. Моряк инстинктивно подскочил к ветроотбойнику и пригнулся, наблюдая, как над ним пролетела шальная волна и разлилась по белой палубе мостика. Сигнальщик тут же бросился к мачте. Он, хватаясь за скользкие и утолщенные прутья лестницы, стал подниматься вверх. Ударила новая волна. Семен прижался к мачте. Последовала бортовая качка. Он, еле удерживаясь ногами и свободной рукой, завис над кипящим морем. Как только мачта выровнялась, моряк забрался на решетчатую площадку, лег на нее и начал топором отбивать и рубить лед вокруг оси антенны. Он уже почти освободил ее от ледяного плена и махнул рукой смотрящему сквозь окно рубки радиометристу: мол, включай. Но тут после сильного толчка замерзшая рука не удержала топор. Он полетел за борт. Семен в отчаянье застонал и со всего размаха ударил кулаком по самому корпусу антенны, напоминавшей балку. Она стала вращаться. А обрадованный моряк спустился вниз и проторенным путем, бросая вызов стихии, добрался в ходовую рубку.

— Благодарю за службу, старшина первой статьи Селянко, благодарю за службу, Семен! — сказал командир и приобнял успевшего снять мокрую шинель сигнальщика.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил сигнальщик.

— Ты чего медлишь? — тут же переключился командир на радиометриста. — Доложи обстановку! Где сейчас цели?!

— Целей нет!.. — доложил матрос.

— Как нет?! — разволновался командир, оттолкнув матроса от станции.

Через несколько секунд он отошел от экрана и снял шапку. Все тоже, оторопев, стянули головные уборы, понимая, что корабли или суда затонули.

— Штурман, сколько до базы?! — спросил командир.

— Еще пятьдесят миль!

Командир подошел к краю трапа, чтобы спуститься на главный командный пункт, но на секунду задержался и сказал Семену:

— Я тут подумал и решил, что для тебя, моряк, лучшей наградой будет первый сход с корабля. Не так ли? — он улыбнулся.

— Да… Спасибо, — смотря на исчезающую спину бати, вымолвил Семен.

Он, затаив радость где-то на задворках сознания и души, с вахты сменяться не стал — знал, что все равно не уснет. А своего перепуганного подчиненного отправил обратно в кубрик, хотя сам не мог до конца побороть страх. С каждым погружением и особенно креном корабля сердце замирало: а вдруг последний раз — перевернется и конец… Но в то же время с каждой пройденной милей надежда возрастала. Семен достал из кармана фотографию Оли. На него смотрела ничего не подозревавшая девушка и дарила улыбку. "Мы дойдем… я все ради тебя преодолею", — с этой мыслью Семен спрятал карточку и продолжил произносить молитвы Господу, Божьей Матери, святителю Николаю Чудотворцу.

А вечером ветер стал утихать. Семен, поднявшись на ледяной мостик, первый увидел тусклый лучик родного маяка. Солнечные лучи не были так теплы, как этот скудный свет. "Наступает Рождество Христово, спасибо тебе, Господи", — подумал сигнальщик и губы его прошептали колядку:

— Рождество Христово, Ангел прилетел…

Корабль бросил якорь… А ясным солнечным утром он, больше напоминавший айсберг, двинулся к причалу. На верхние палубы кораблей Новой гавани высыпали моряки: кто хватался за голову, кто прижимал руки к груди, мол, и как они не погибли.

— Мы выжили, — сказал, делясь радостью, на мостике командир замполиту. — Не знаю, как мы выбрались из этого ада…

— Господь помог, — сказал стоявший рядом Семен.

— Ты о чем говоришь, Селянко, — возмутился замполит.

— Это точно. Наш герой правду говорит: без силы свыше здесь не обошлось, — согласился с ним командир и дал команду швартовным командам прибыть на ют.

9

Уже была совсем близко и, как долгожданный рассвет, замаячила впереди, освещая суровую флотскую жизнь старшины первой статьи Семена, предстоявшая встреча с любимой. Ему в канун долгожданного приказа Министра обороны в корабельной библиотеке попала в руки и ностальгически затронула какие-то очень глубокие уголки души книга Джека Лондона "Морской волк". Семен поднялся с ней на мостик, уселся на кранец под весенним ласковым солнцем и стал перечитывать роман. Он не один раз пробежал глазами так полюбившийся ему фрагмент: "Передо мной на дне шлюпки спала Мод… Краем одеяла я прикрыл ей лицо от ночного холода… Под моим пристальным взглядом Мод зашевелилась, отбросила край одеяла и улыбнулась мне, приподняв тяжелые от сна веки"…

Семен закрыл книгу и мечтательно посмотрел на оживающую и покрывающуюся зеленью природу Лиепаи. На моряка, который сам уже стал морским волком, с такой силой давила тяжесть разлуки, что он чуть не завыл волком земным. "Оля, как же я хочу встретиться с тобой, любимой", — выстукивало каждое слово измученное тоской сердце.

Через несколько дней отслужившие три года моряки чуть не разорвали флотскую газету "Страж Балтики", в которой был напечатан долгожданный текст — приказ Министра обороны. Правда, официально объявленная демобилизация могла невыносимо растянуться на недели, а то и месяцы. Кроме очередности ухода в запас, в чем Семен заслужил первенство, следовало дождаться пополнения из учебных частей. Затем молодые матросы должны были изучить устройство корабля и его устав, получить книжки "Боевой номер"… Тем не менее, ликование разнеслось по всем отсекам. Но радость на корабле — как штиль на море — бывает весьма кратковременной. Не успели моряки ею насладиться, как усилился ветер и прозвучала команда:

— Аврал!

Следовало экстренно завести дополнительный швартовный конец на бочку — "Альбатрос" угрожающе несло на соседний сторожевой корабль. Шлюпочная команда завела трос на бочку, а затем подала его на бак. Боцман с двумя помощниками после третьей попытки намотал швартов на вьюшку. Выравнивая корабль, конец стал натягиваться и утончаться. Командир закричал на мостике в каштан, чтобы швартовная команда немедленно покинула бак. Но его голос, доносившийся из динамика, заглушал ветер. Через несколько секунд швартов разорвался и со свистом стеганул матросов. Ближайшему из них он, как беспощадный меч, отсек ногу, которая, мелькнув, улетела за борт.

…После трагического случая к Семену подошел одногодок Максим.

— Слышал, — сказал он, — что нашего пострадавшего кореша Костю девушка бросила. Она местная. Как услышала, что он остался без ноги, написала записку, что не сможет с ним жить. Он, говорят, чуть не покончил с собой в госпитале…

— Значит, она его не любила, моя Оля ни за что бы меня не бросила.

— Сема, и твоя украинка от тебя отказалась бы, если бы не дай Бог… Никому не охота с калекой жить… Эту девушку можно понять.

— Максим, ты, видимо, не понимаешь… Судишь только по этой девушке… Моя Оля меня и парализованного не оставила бы. Возьми в моем рундучке письмо от нее, прочти. Сам убедишься.

— Написать можно что угодно, — махнул рукой Максим. — Я тебе докажу, кто из нас прав.

— Да ну тебя, — отошел от матроса Семен, не желая портить настроение.

Он только что прочел письмо от Оли. Из него просто лучились слова. Особенно памятными были эти строки:

"Сема, в нашем Доме культуры была торжественная встреча с призывниками, будущими воинам. Все пришли в восторг, когда на экране появилась твоя фотография, и рассказали о тебе, защищающем западные рубежи Отчизны на дважды Краснознаменном Балтийском флоте. Так и сказали. Я горжусь тобой. Продолжаю работать в библиотеке. Может, и моя специальность пригодится на судне, на котором, я верю, мы с тобой вместе будем ходить в море… Я жду тебя, как Ассоль ждала своего Грея. Люблю, тысячу раз целую…"

Еще к письму был добавлен очень важный постскриптум, что родители девушки наконец скопили деньги и покупают дом на родине отца — в Полтаве. Но, как написала Оля, она обязательно дождется его, любимого, в Шляховом — поживет у покупателей хаты.

Невероятно медленной поступью прошел месяц. И вот до схода с корабля на берег, то есть до гражданской, нарисованной в мечтах самыми яркими красками жизни оставалось каких-то три дня. Тут Семен наконец получил долгожданное письмо от Оли. "Как же кстати, любимая, я уже часы считаю…" — чуть ли не запрыгал он от счастья. Изъеденный тоской моряк, поднявшись на мостик, сел на балясине трапа и нетерпеливо разорвал конверт. По лицу его скользили солнечные лучики, как бы предвосхищая теплые слова девушки. Но когда он стал их читать, то внутри все похолодело и в окружающий мир словно вернулась зима. "Не может этого быть, это кошмар", — подумал Семен. Но это было. Черным, а точнее, синим по белому очень скудно после стандартного приветствия Оля писала:

"Дорогой Сема, мне очень жаль, что произошла трагедия, и ты лишился ноги. Мне очень больно. Но ведь я, мы все видели по-иному, мечтали совершенно о другой, счастливой, полноценной и связанной с морем, жизни. Теперь этого ничего не будет. Я решила: лучше сказать горькую правду, чем сладкую ложь. Не хочу кривить душой. Я не готова связать теперь свою судьбу с тобой. Уезжаю из села в Полтаву. Там у меня есть друг, хотя любила тебя и… Прости, если можешь. Прощай".

Письмо выпало из рук моряка. Так в сильный шторм не качалась палуба, не кренились надстройки. Да что корабль, вся жизнь зашаталась. Семен, кое-как придя в себя, бросился с мостика прямо к Максиму. Того долго искать не пришлось — он курил на юте. Семен схватил его за грудки и готов был бросить за борт. Подбежали стоявшие рядом моряки и еле оторвали взбешенного Семена от Максима.

— К-как ты мог, как мог, ты… — Семен впервые не сдержал бранного слова. — Ты что натворил… Ты всю мою жизнь…

— Я-я лишь хотел тебе доказать… — поправляя фланку, оправдывался матрос. — А она, она что написала?.. Все, как я говорил? — Максим невольно кисло улыбнулся.

Семен снова кинулся к матросу, но того стенкой загородили сослуживцы.

— Успокойся, Сема, ты что, из-за какой-то там девчонки на своих бросаешься, — проговорил кто-то. — Радуйся, что первым сходишь с корабля.

— Да что вы понимаете!.. — лихорадочно дрожа, крикнул Семен и убежал на бак.

Там он до самой вечерней проверки сидел на ракетной площадке один — никто и не решался к нему подходить. Семен умом понимал, что Максим своей подлостью предотвратил еще большую гнусность — по сути предательство любимой девушки. "Жила три года романтикой, ждала меня только как моряка, здорового и статного, — в порыве гнева и отчаянья размышлял он, — чтобы пройтись перед подругами и знакомыми со мной, одетым в флотскую форму, чтобы осуществить свои радужные мечты… А ведь мой дед пришел с войны без руки, и бабушка жила с ним душа в душу. Да что дедушка — его сосед на фронте потерял обе ноги, и как супруга его любила и заботливо за ним ухаживала…" Всю ночь Семен не сомкнул глаз. Острыми жалами впивались в сердце мысли: "А что если все-таки с ней встретиться? Она ведь не была готова в свои юные годы к такому крутому повороту жизни. Оля испугалась, скорее всего и друга этого придумала, чтобы я не тешил себя надеждами. А если бы я в самом деле лишился ноги? И разве могла настоящая любовь испугаться увечья?.. Нет… нет… Предательница…" Только под утро он, побежденный сном, упал в забытье. Когда прозвучал сигнал подъема, Семен хотел думать, что письмо ему приснилось. Но, к сожалению, это была жестокая и беспощадная правда. Моряк перестал ждать ДМБ и не обращал внимания на большой разукрашенный кружочками, крестиками и галочками настенный календарь кубрика.

Когда Семен под звуки "Прощания славянки" расставался с экипажем, то, подойдя к Максиму, с горечью сказал:

— И все-таки спасибо тебе…

10

Балтиморск. Семен без лишних проволочек забрал в военкомате паспорт и с небольшим чемоданом в руке поспешил, смотря равнодушно перед собой и никого не замечая, на городское кладбище. Моряку не терпелось проведать могилу друга и рассказать, как он теперь его понимает, пожаловаться, как ему невыносимо больно. Но подойдя к последнему пристанищу Александра, он увидел Соню. Она стояла в черном сарафане у светлого, как цвет рядом растущего куста сирени, мраморного надгробья и крестилась перед искусно изготовленным из того же дорогого камня крестом. Моряк, сняв бескозырку, также осенил себя крестным знамением и прошептал молитву:

— Со святыми упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Александра.

А Соня, увидев его, сделала шаг навстречу и взволновано молвила:

— Сема, неужели это ты… — в уголках ее глаз засверкали слезинки.

— Мне тоже не верится…

Моряк приобнял с нежностью хрупкие плечи столь дорогого ему человека и прикоснулся своим возмужалым лицом к ее бледной щеке. Они сели на небольшую скамейку. Семен поглядывал то на крест, то на верную подругу Александра.

— Как я рад, что тебя встретил, — перекладывая из руки в руку бескозырку, сказал моряк.

— Я тоже, Сема. Я уже и не надеялась тебя увидеть, — оживленно молвила Соня, лицо которой заметно потеряло прежнее юношеское умиление. — Расскажи, как у тебя дела? Уж слишком вид у тебя унылый. А ведь завтра-послезавтра встретишься со своей девушкой, — она невольно вздохнула.

Семен не смог больше держать в себе наболевшее. Он, как на исповеди, открыл Соне свою душу.

— Сема, дорогой, ты не падай духом, — чуть не расплакавшись, прошептала девушка. — Видишь, я уже три года держусь. А поначалу думала, что лягу вместе с Сашей. Спасибо тебе за крестик. Он у меня на груди и мне очень помог, очень помог Боженька.

— Ты, Соня, чуть не умерла телесно, а у меня внутри будто душа мертвая, неживая…

Соня взяла Семена за руки и посмотрела глазами цвета летнего неба, словно отогревая его сердце. Ему и в самом деле стало легче.

Моряк и девушка поднялись. Семен какое-то время постоял онемело перед могилой. Затем перекрестился и сказал:

— Прощай, Саша. Мне пора, друг…

Когда кладбище осталось позади, Соня первой нарушила тяжелое молчание:

— Сема, я тебя сегодня никуда не отпущу. Переночуешь у нас. А завтра поедешь.

— Соня, это же неудобно.

— Все, все — никаких возражений. Идем…

Мать девушки, сильно осунувшаяся женщина, приняла Семена как родного. Она тут же отправила Соню в магазин за продуктами, а сама, по-матерински стала расспрашивать моряка о жизни. Но Семен лишь ограничился краткими отговорками:

— Все нормально… служба позади…

— Все это время на Соню страшно было смотреть, только и делала, что посещала кладбище с черной вуалью горя на лице, а благодаря тебе она, вижу, ожила… — поделилась внутренней радостью мать и отправилась на кухню.

Соня вернулась быстро с полной авоськой продуктов. Тут же по-праздничному впервые за последние годы был накрыт стол.

— За твое прибытие, Сема, — подняла бокал с марочным вином девушка.

— За тебя, Соня, за вас… — произнес тост Семен.

— Спасибо… — прослезилась мать девушки. — Будто прежнее время вернулось…

А после угощения моряк с Соней, которая взяла его под руку, прогуливались по городу. Они прошли возле мореходки. Там среди идущих на ужин курсантов Семен ностальгически и напрасно искал загоревшимися глазами знакомых… Девушка показала парню школу, в которой училась и где вместе с мамой работает на кухне. Затем они ступили на набережную, над которой, роняя унылые крики, кружили чайки.

— Здесь мы когда-то бродили с Сашей, — голос Сони стал печальным.

— Я хорошо помню, как вы встретились, — со вздохом сказал Семен. — Только ты, пожалуйста… надо жить дальше…

— Все… все нормально… — девушка утерла слезу и посмотрела вдаль.

— А видишь, Соня, над морем зажглась яркая звезда… — сказал Семен и свернул к морю.

— Нет, лучше пойдем обратно, — остановила его девушка.

— Хорошо, хорошо, Соня, — мысленно укоряя себя за оплошность, сказал Семен. — И сколько же на тебя, бедную, свалилось… Все наладится, — Семен погладил руку девушки, что повисла у него на локте.

— Да, да, я и сама уже начала в это верить, и у тебя, Сема, все образуется.

— Конечно, конечно, Соня… — сам желая верить в сказанное, ответил моряк.

…Семену постелили в комнате Сони. Там, на верхней полке книжной этажерки, стояла фотография, на которой он был запечатлен с Александром у мореходной школы. Семен притупил вздохом нахлынувшую тяжесть и потушил свет. Он сел на кровать и еще долго смотрел вдаль, где в море, будто отраженье звезд, горели сигнальные огоньки кораблей и судов. Лишь когда его глаза стали сами закрываться, он склонил тяжелую голову на необычно мягкую подушку и тут же уснул.

Семен по привычке поднялся, а точнее, вскочил очень рано. К его удивлению, из кухни доносился шорох. Как оказалось, это Соня с матерью готовили ему завтрак.

— Мне даже неловко, что вы обо мне так заботитесь… — сказал Семен, узнав, что ради него одного такая суета.

— Ничего, ничего, — приветливо улыбнулась мать Сони, — путь не близкий. Мы тебе еще и на дорожку завернем.

Семену, человеку по натуре не сентиментальному, огрубевшему за годы службы, подступил ком к горлу. "Чужие люди, а как родного…" — подумал он.

Из дома они вышли вместе, все втроем. Лишь у школы Соня и мать стали прощаться с Семеном. Девушка взяла шершавые руки моряка в свои нежные ладони и долго их не выпускала. Затем на прощанье поцеловала его. Отойдя чуть в сторонку, она расплакалась.

— Что ты, что ты, моя хорошая, — пыталась утешить ее мать. — Сема к нам еще приедет, в гости… Правда, Сема?..

— Да, да, конечно, — еле вымолвил Семен, боясь, что и сам не сдержит слез. — Мы еще увидимся… Я напишу… Спасибо вам, спасибо за все. Оставайтесь здоровы. Храни вас, Господь…

Семен, не оглядываясь, быстро зашагал в сторону железнодорожного вокзала. Он снова остался один на один со своей жалящей колючими шипами терновника мукой. Голубое небо вдруг стало каким-то неприветливым и мутным. "Только она, милая Соня, поняла меня", — подумал Семен. Он с тяжелым сердцем купил билет и направился к электричке. Будто не своими ногами, шаткой флотской походкой моряк подходил к открытому вагону, оставляя за спиной что-то очень дорогое и близкое.

— Сема! — у самого тамбура он неожиданно услышал знакомый голос.

Семен повернулся и увидел подходившую Соню, которая тяжело дышала. Он уронил из руки чемодан и двинулся ей навстречу.

— Соня, Соня, родная… — прошептал он.

Моряк и девушка, не видя никого и ничего вокруг, сблизились и обнялись. Они больше не удерживали слез, да и не могли им противиться.

— Смотри, такие юные, а уже плачут от жизни… — сказала, проходя мимо, пожилая женщина.

— Да, да, какое-то горе у них… — добавила ее старая спутница.

А Семен и Соня в ответ улыбнулись. Их лица сияли, словно вобрали в себя все лучики катящегося по безбрежному небосводу солнца. Чуть разойдясь, они не могли насмотреться друг на друга.

— Эй, моряк! Электричка сейчас отправится, поторопись! — крикнул мужской звонкий голос.

— Пускай, пускай уходит!.. — махнул рукой Семен.

— Ты… ты не уедешь? — снова расплакалась Соня. — Ты, правда, не уедешь?

— Нет, милая, не уеду… Если и уеду, то только с тобой.

Моряк и девушка, взявшись за руки, ласкали друг друга радостными взглядами. А расцветая рядом, на них смотрело счастье, которое они заслужили, пройдя невыносимые испытания.

11

Прошло тридцать, а, может, и больше, лет. Семен и Соня все эти годы жили душа в душу, любили искренне, преданно и заботливо друг друга. Они вместе ходили в море, а точнее, в океанские просторы на плавбазе "Любовь" Калининградского "Рыбтрансфлота", пока, не обогатив семью, супруга, верная спутница жизни, не родила моряку сына. Растя его в доброте и ласке, Соня ждала Семена из плавания. А когда тот возвращался, то в квартире было безграничное, как морской простор, счастье.

Последний год они обитали в уютном просторном особняке на берегу залива. Все у них было прекрасно. Лишь беспокоились за сына Александра — офицера противолодочного корабля Балтийского флота. Он никак не мог найти себе невесту. И вот однажды молодой статный моряк приехал домой и сообщил, что женится на девушке Тане, с которой познакомился уже давно во время отдыха в украинских Карпатах.

— Она, кстати, папа, из Тернополя, — уточнил он. — Я ее сильно люблю. Только вот кое-что должен вам сказать… — его юное просветленное лицо нахмурилось. — После нашей переписки на электронную почту пришло письмо от подруги моей девушки. Она сообщила, что с моей Таней случилось несчастье — ей ампутировали ногу, ступню, в общем… Таня мне в этом не призналась. Видимо, испугалась… Но, знайте, это ничего не значит, я все равно буду с ней…

Соня, еще довольно молодо выглядевшая женщина, будто постарела на десять лет. Она скрестила на груди руки и взволновано сказала:

— Как, Саня, ты, ты же обрекаешь себя…

— Соня, Сонечка, — подошел к ней Семен. — Ты вспомни мою историю… Это его выбор, его жизнь… Это его счастье…

Соня подошла к сыну, обняла его и прослезилась:

— Я согласна с отцом. Смотри сам, сын. Тебе жить.

— Вы у меня самые лучшие родители в мире! — воскликнул Александр. — Я боялся, что вы не поймете, а вы — поддержали. Я счастлив… Я ей дал телеграмму, что приеду на сватанье. Она ответила, что меня очень ждет.

— А папа, мама у Тани кто, что ты о них знаешь? — спросила Соня.

— Отец у нее давно умер, а мама вроде работает при церкви. Знаю точно, что зовут ее Люба.

— Люба, Любовь — красивое имя…

— Соня, Саня, давайте все вместе отправимся на мою малую родину, — предложил Семен. — Мне так хочется проведать могилы родителей и отца Павла…

— Конечно, поедем, — сказала Соня. — Ведь твои папа и мама мне тоже родные, а батюшка нас венчал с тобой, любимый.

— Я вот смотрю на вас, родители, и думаю: неужели и у меня с Таней будут такое же единодушие и, не побоюсь этого слова, благоденствие, — с радостным блеском в глазах произнес Александр.

— А как же иначе, сын, вы обязательно будете счастливы, — Семен невольно вздохнул от нахлынувших воспоминаний. — Главное, чтобы нас пропустили через границу, а то там после майдана — смотрел по телевизору — не всех пропускают.

— Ничего, папа, с Божьей помощью прорвемся… — уверенно сказал Александр и перекрестился в сторону домашнего иконостаса, а за ним осенили себя крестным знамением Семен и Соня.

И, действительно, в один из летних дней дружная семья Семена прилетела в столицу, села в поезд Москва-Львов и, без особых мытарств преодолев две таможни, оказалась на территории Украины. Семен все чаще смотрел в окно. А когда после угнетающего и ограничивающего обзор леса открылось раздолье, он прирос глазами к ностальгически родным разноцветным пшеничным, гречишным и свекольным нивам, стал вспоминать детство, юность и ее — Олю…

И вот наконец — родной вокзал "Тернополь". Семен перекрестился и поблагодарил Бога за Его милость. Семейство со скромными дорожными пожитками сошло на перрон. Тут к Александру шустро приблизилась красивая брюнетка в белом праздничном платье и бросилась в его объятья.

— Сема, Сема… это же другая охмуряет нашего сына… она на двух здоровых ногах подбежала. Это же не Таня… Что, что творится на этой твоей Украине?..

— Папа, мама, знакомьтесь… Это — Таня, — сказал, сияя, Александр и посмотрел на ноги девушки.

Они обе были целы.

— Саша, Саша, ты куда смотришь, мне неудобно… — покраснела Таня.

— Так мне твоя подруга написала на электронку, что как бы ступню ампутировали…

— Она мне больше не подруга. Ей бы, прости, Господи, пальцы ампутировать, которыми она эту небылицу выстукивала на клавиатуре. А я-то думаю: почему она такая счастливая ходит последние дни и все мне говорит, что у твоего Саши в каждом порту по такой девушке, как я… уговаривает меня от тебя отказаться…

Тут, радуясь, к девушке подошел Семен. Он представился и поцеловал ее в щеку. Затем познакомилась с будущей невесткой Соня.

— Идем теперь к нам, мама не смогла, она готовит… — сказала смущенная Таня.

— Давайте так, — предложил Семен. — Мы с мамой сейчас съездим на такси в село на кладбище и вернемся к вам, чтобы не терять понапрасну времени. Ведь у тебя, Саша, всего один день в запасе.

В ответ сын что-то шепнул Тане, она кивнула одобрительно головой.

— Мы съездим с вами, — взяв девушку за руку с легкостью теплого ветерка, сказал Александр. — Я тоже хочу навестить дедушку и бабушку.

Вскоре семья Семена и Таня вышли у кладбища. Но первое, что привлекло их внимание, было весьма жизненное зрелище. Темная и мрачная, словно вышедшая из ада, толпа бойких людей в балаклавах нападала у храма на пожилых жителей села, которые живой стеной преградили им путь к церкви.

— Радикалы пытаются захватить очередной храм, — прокомментировала знакомое ей явление Таня.

Семен, присмотревшись, узнал в защитниках церкви двух своих одноклассников.

— Нужно помочь односельчанам. Это же наш родной храм, где нас с мамой венчал отец Павел — святая душа. Он нам с неба поможет…

Семен бросился вперед, а за ним и Александр. Женщины молча робко шагнули следом. Семен, подбежав к прихожанам, сказал первое, что пришло ему в голову:

— Мы, земляки, пришли вам на подмогу. Там еще подтягиваются православные… Сейчас мы им покажем, кто здесь хозяин!

Нападавшие пугливо стали оглядываться и, посовещавшись, сели в старые УАЗы и быстро уехали в сторону полевой дороги.

— Спасибо, Семен, а я тебя сразу узнал, ты такой же отчаянный, — сказал ему один из одноклассников. — А у нас вот что творится. Приходится дежурить, а то ворвутся в храм и конец… Отцу Павлу и присниться не могло, что выросшие на этой православной земле будут нападать на храмы и избивать священников. Наш батюшка лежит в больнице с сотрясением головного мозга, переломленной рукой и многими другими увечьями.

— А молодежь ваша где, почему не защищает приход от этих нечестивцев?.. — поинтересовался взволнованный Семен.

— Да все на заработках: кто в Польше, кто в России… Только вот остались эти подонки, которые зарабатывают сребреники на захвате церквей.

— Помоги вам, Господи!

— Спасибо, родной!.. — послышалась дружная благодарность односельчан.

Затем все приехавшие с Семеном навестили находящуюся за алтарной частью храма украшенную цветами могилу игумена Павла. После этого они окунулись в тишину кладбища, которую нарушали неуместно веселым пением птицы. Глава семьи с женой и сыном прислонились к каменным потемневшим крестам, уронив живые слезинки на серые бетонные плиты могил…

Далее они с Таней вернулись обратно в Тернополь. Там семейство Семена в сопровождении девушки вошло в одну из квартир пятиэтажки.

— А это — моя мама, — сказала Таня, кивнув на женщину в монашеской одежде. — Она три года назад ушла в монастырь и приняла постриг с именем Любовь. Ее игуменья на сутки отпустила…

Сердце Семена вдруг сжалось от горечи и боли. Он понимал, что бывают совпадения, но в области насчитывается больше миллиона жителей и надо же такому случиться… Это была — Оля. Даже с морщинами, в черном облачении он ее узнал.

— Здравствуйте! — первой поздоровалась она, и ее глаза стали увеличиваться. — Как это возможно?!. Неужели это ты, Семен? А я еще тогда из села выехала и больше туда не возвращалась.

— Я-я, Оля, то есть Люба… Любовь… — разволновался Семен. — Вот так встреча… А это моя супруга — Соня.

Соня взяла испугано мужа под руку, догадавшись, кто мать Тани.

— А у тебя, Семен, что протез импортный? Вошел, не хромая… — дрожащим голосом спросила монахиня.

— У меня, Оля… Любовь, ноги целые. Это тогда один матрос сочинил в письме драму… Хотел проверить…

В глазах женщины заблестели слезы.

— Как?.. — прошептала она дрожащими губами, глядя сквозь туман слез в далекое безвозвратное прошлое. И, словно очнувшись, женщина в черном со стоном добавила: — Нечего о плохом… проходите в комнату, проходите.

— Да, да, не надо… — сказал Семен.

…На следующий день на перроне железнодорожного вокзала собрались все.

Когда Соня отлучилась в магазин, монахиня Любовь, а точнее, Ольга сказала Семену:

— Ты прости меня, Сема, я тебя очень любила… но испугалась… Я жила тогда сказкой об Ассоль и Грее, в которой не было места бедам и горестным испытаниям. Господь меня наказал моими же поступками — сама все разрушила… — она утерла слезу. — Вышла замуж не по любви… Переехала из Полтавы в Тернополь. Супруг пил и умер от пьянства… Я больше замуж не вышла… Не получилось. Так и не смогла никого полюбить. Совесть так терзала, так мучила душу, что я ушла в монастырь. Но и там даже толстые стены не всегда защищают. Это прошлое прорывается сквозь них и причиняет боль. Слава Богу, что дочь нашла свое счастье… что встретила его благодаря тебе, родившему такого прекрасного сына. Посмотрела на него — ты в юности…

Тут подошла Соня.

— Наши дети по прибытии распишутся в ЗАГСе и сразу сыграем свадьбу, — нежно приобняв Соню и обращаясь к Любови, сказал Семен. — Ты, матушка Любовь, ты, сватьюшка, приезжай к нам. Отпросись у игуменьи хотя бы на пару деньков.

— Да, да, очень будем ждать тебя, — пригласила искренне Соня и поцеловала монахиню.

Та проглотила тяжелый ком.

— Хорошую жену тебе Бог послал, Семен, храни ее, а ты, Соня, береги Семена, — искренно сказала она. — Меня не ждите… Я ведь дала обет… отреклась от этого мира и приехала только попрощаться с дочерью, да и с вами… Буду за всех вас молиться, чтобы Господь дарил вам благополучие и счастье.

Мать подступила к дочери. Она вынула из кармана белый матерчатый сверток и развернула его. На солнце засверкали янтарные бусы, те самые, которые ей привез когда-то в подарок из мореходки Семен.

— Возьми их, Таня, — отдавая дочери украшение, сказала печальная отшельница. — Они самые красивые. В них очень много тепла и света, — украдкой взглянув на Семена, шепотом добавила она и обняла дочь, не желая ее отпускать.

Защемило сердце у морского волка. Он собирался еще что-то утешительное сказать, правда, не матушке Любови, а Оле, но — подошел поезд. Зато, одной рукой утирая слезы, а второй благословляя, успела молитвенно произнести монахиня:

— Благослови вас всех Господь, мои родные!

Сделав двухминутную остановку, поезд отошел от перрона, быстро набирая ход. А в нем вместе со счастливым семейством Семена к Балтийскому морю ехала пополнившая его и так похожая на мать Таня.