Мечта моего сердца

Глава 7

Дадли Марчмонт сидел на кровати. На коленях у него стоял раскладной столик с прикрепленными листами бумаги, а сам он яростно работал мягким карандашом, вставленным в длинный мундштук.

— Страшное дело, что творится с человеком, — сказал маленький мистер Дилкинс. Он приковылял из коридора и устремил взгляд на Лейлу, которая украдкой наблюдала в дверное окошечко за Дадли.

— Мистер Дилкинс! Что вы тут делаете? — воскликнула она, круто поворачиваясь к нему.

— А я теперь ходячий больной, вот так-то! Уж и не надеялся снова встать на ноги, но вот встал же. Я так ему и говорю. Здесь в Сент-Мэри наперед не угадаешь. Всякого могут залатать, так что любо-дорого.

— А он что вам отвечает? — спросила Лейла.

— Не верит, конечно. Вбил себе в голову, что руки ему навсегда отказали. Потому-то и ухватился за вашу идею. Вы бы видели, какие жуткие штуки он вычерчивает, и ругается на чем свет стоит. Мы в палате и не слыхали таких выражений. Потому что не получается у него так, как ему хотелось бы. Но он не сдается!

— Я вижу, — вздохнула Лейла.

— Он очень о вас высокого мнения, — сказал Джо. — И очень уж хочет знать, есть ли у вас ухажер. Нет, а на самом деле?

Лейла строго взглянула на него.

— Вы уже сходили в ванную, мистер Дилкинс? Если да, я помогу вам дойти до кровати.

— Нет, еще только собирался, — смиренно ответил он. — Можно на вас опереться?

Она взяла его под локоть и повела по коридору, а он все говорил не переставая:

— Не могу я его понять, няня. Когда его к нам положили, он сказал, что к нему никто не придет, но вот приехала его мамаша, сняла номер в гостинице и наведывается сюда при каждом удобном случае. А сегодня так вообще к нему приходила девица.

— Правда? — приятно удивилась Лейла. — Может быть, родственница?

— Фамилия ее Лилбурн. Я слышал, как она сказала сестре, что его старая знакомая, а сестра к нему подошла и сказала: «Мистер Марчмонт, к вам мисс Лилбурн» — и оставила их одних. А он воскликнул: «Мерси! Ты зачем пришла?» И сердито так. А она сразу сникла, бедняжка.

— Но она все же посидела с ним?

— Да, весь положенный час. Он все намекал, что лучше бы ей уйти, но она не слушала. Говорили они шепотом. Я толком не расслышал, но похоже, они вроде как раньше встречались, потом он бросил ее, а она хочет вернуть его. А он твердил, что теперь без рук будет ей только обузой. Она ни в какую с ним не соглашалась, они все спорили, а потом прозвенел звонок, и ей пришлось уйти. А он ей вслед крикнул: «Не надо тебе больше приходить!»

— Господи, — заволновалась Лейла. — Надо как-то с этим разобраться…

Лейла захватила с собой несколько чистых листов ватмана для Дадли Марчмонта. Увидев ее, он выронил мундштук изо рта и широко улыбнулся.

— Посмотрите-ка, что я тут изобразил! — проговорил он оживленно. — Ну, что вы об этом скажете?

Лейла бросила укоризненный взгляд на Джо Дилкинса, но тот выразительно закатил глаза, давая понять, что в отсутствие Лейлы картина совсем иная.

Работы Дадли поразили Лейлу. Может, сам он и недоволен ими, но в штрихах чувствовались сила и энергия. В более благоприятных условиях качество работ, несомненно, улучшится. Она сказала дрогнувшим голосом:

— Вы непременно должны связаться с вашими заказчиками. Я вот что подумала…

— Нет, — оборвал он ее. — Нет — до тех пор, пока у меня не будет получаться так, как получалось руками. Я не нуждаюсь ни в чьем одолжении.

— Я только представила, что получилось бы, если бы вы работали по фотографиям. Видите ли, я думаю, что работать карандашом вместо красок для вас непривычно, это совсем другая область. Но незаконченность делает рисунки даже интереснее, если вы понимаете, что я хочу сказать. Я, конечно, не специалист — но мне ваши рисунки нравятся. Некоторые линии так своеобразно прерываются, изгибаются… Мы-то знаем, что это получилось невольно, но другим знать не обязательно. Вы сами как считаете?

В ее словах был резон, и она видела, что он слушает ее. Не дожидаясь, пока он начнет спорить, она добавила:

— Вы пока подумайте, а потом, когда я в следующий раз приду, скажите, что решили. А сейчас я ухожу, потому что этой ночью мне дежурить.

Он был явно удручен.

— Вот как? Значит, ничего не поделаешь. А я хотел вас попросить поговорить с теми моими заказчиками, чьи работы я так и не успел закончить. Мне самому это едва ли удастся. Ну что же… Попрошу кого-нибудь написать для меня письма.

Джо Дилкинс снова закатил глаза.

— О-хо-хо! Снова-здорово. Только стоит слово сказать, и она уже спешит все исполнить. Никогда не встречал такой девушки. Посмотрите, она уже бежит! А вы не боитесь запутаться в поручениях, которые дают вам больные? — подмигнул он Лейле.

— Это я сумею сделать, мистер Марчмонт, — быстро сказала Лейла. — Если вы точно решили. Если только все эти люди — местные. Я могу позвонить или сама зайду и возьму фотографии. Теперь днем у меня будет больше свободного времени.

— Социальный работник снимет с вас скальп, — заговорил Дилкинс уже серьезно. — Он уже жаловался сестре на сиделок, которые всюду суют свой нос, тогда как с личными проблемами больных должен разбираться он.

— Да? — удивилась Лейла. — Но я уверена, что речь шла не обо мне. Я занимаюсь лишь пустяками — мне же не справиться с серьезными ситуациями, которыми занимается он. — И она ободряюще улыбнулась Дадли, который снова приготовился впасть в уныние. — Назовите мне имена ваших заказчиков, пока не вошла сестра. Я с удовольствием сделаю для вас эту малость.

К сожалению, Опал дежурила днем, и Лейла не смогла взять ее с собой в Инглвик. Она раздумывала, кого бы пригласить составить ей компанию, но, как оказалось, из ее приятельниц больше никого не перевели так внезапно на ночные дежурства.

Немного разочарованная, девушка подходила к автобусной остановке, когда ее окликнул Керни Холдсток.

— Что, ваше дежурство окончилось? — спросил он, хмурясь.

Она кивнула.

— Не желаете перекусить со мной?

Именно сейчас она меньше всего хотела видеть его. Если сказать ему, куда она направляется, он рассердится. А если она согласится на предложение перекусить, он потом захочет отвезти ее обратно, а автобус до Инглвика тем временем уйдет без нее.

— Или у вас встреча с кем-то еще? — спросил он. — Не бойтесь, скажите. Я не обижусь.

— Мне надо успеть на автобус до Инглвика, — нехотя призналась она. — Если я его пропущу, уже не останется времени ждать следующего.

— Так давайте я вас отвезу туда. Все равно мне нужно поговорить с вами о моем зяте. Как он сегодня себя чувствует?

— Я сегодня его не видела, мистер Холдсток, — ответила она с сильно забившимся сердцем. Наверняка он что-то слышал о той девушке! Лейла узнала, что девушка в алом, оказывается, спряталась тогда в бельевой и пыталась проникнуть в палату Марвуда, но кто-то ее заметил и указал на дверь.

— А в предыдущий раз — когда, кстати, это было?

— Почему вы спрашиваете? Он уже по горло сыт пребыванием в больнице, но для вас это не новость.

Она села с ним в машину.

— Очень мило с вашей стороны отвезти меня в Инглвик, но, если вы собрались меня за что-то ругать, сделайте это прямо сейчас. Мне ужасно не нравится, когда вы отчитываете меня во время езды. Одно портит другое.

Он хотел было улыбнуться на эту дерзость, но у него в ушах все еще звучали слова Арабеллы.

— Хорошо, сейчас так сейчас. Таппенден начинает слишком зависеть от вас. Как и все прочие пациенты-мужчины. А ведь я уже предупреждал вас, вы помните? Окружая их заботами, вы заходите слишком далеко.

Теперь настал черед Лейлы рассердиться.

— Я только стараюсь хорошо исполнять свои обязанности сиделки, сэр, — ответила она холодно.

— И напрасно вы обижаетесь, — пожал он плечами. — Я говорю это рам ради вашего же блага. Я слышал о вас исключительно хорошие отзывы. Зачем портить о себе впечатление, потакая всем капризам больных? Им скорее нужен, так сказать, холодный душ, чтобы подготовить их принять дальнейшее с мужеством и терпением.

— Звучит красиво, сэр, но только это не мой метод. Когда мы впервые пришли в больницу, нам сказали, что пациентов надо любить. Многие девушки, которые пришли вместе со мной, сочли это смехотворным преувеличением. Но я — нет. Как-то я тяжело болела, за мной ухаживала мама и делала это так… уютно, самое подходящее тут слово. Это было как раз то, что мне требовалось. Очень сомневаюсь, что я пошла бы на поправку в больнице с равнодушной, хотя и безупречной в профессиональном отношении сиделкой, которая все делает правильно, но которой на самом деле глубоко безразлично, как я себя чувствую!

— И вы, по-видимому, полагаете, что делаете доброе дело для Марчмонта, Филби, для моего зятя, окружая их уютом? — насмешливо спросил он.

— Думаю, что да. Мистер Марчмонт, например, перестал все время жаловаться на то, что не сможет больше пользоваться руками, теперь он целыми днями сражается с мундштуком в зубах, у него появилось какое-то занятие! Единственное, что я делаю, — это стараюсь быть к ним внимательной, а они в ответ тоже хотят меня порадовать и выполняют мои просьбы, но то, что я прошу, на самом деле идет на пользу им самим.

— И разве это не называется вмешательством в чужую жизнь?

— Если и так, то я не вижу в этом ничего страшного, мистер Холдсток! Это мой подход, и он приводит к тому же результату, о котором вы говорили, а ведь это единственно важное, правда?

Избегая смотреть ей в глаза, он произнес холодно:

— Нет. Все совсем не так. Пользуясь неправильными средствами, вы портите результат. И как вы сами не понимаете? Вы не даете этим людям возможности уважать себя, вы делаете ставку на личное отношение — их к вам! Но это им ничем не поможет. Я уже говорил вам — настанет день, вас больше не будет рядом, и с чем они останутся тогда?

— С уверенностью, что могут сами позаботиться о себе! — возразила она с откровенной досадой.

— Да что вы! Их подавит чувство утраты, у них пропадет стимул стараться, ведь вас уже не будет рядом, чтобы их похвалить. Они стараются сделать приятное вам, а не самоутвердиться, но с вашим уходом им больше некого будет радовать.

Лейла стиснула лежавшие на коленях руки. Она выглядела такой же подавленной, какими Керни пророчил быть ее больным, лишенным своей любимой няни Ричи.

— Признайте, что прав я, и оставьте эти свои подходы, — произнес он с нажимом. — Я сейчас говорю резко, хотя это не доставляет мне удовольствия, уверяю вас. Но я обязан сказать, потому что ваши идеи ошибочны. Мой зять, например, вообще не нуждается в вашей опеке — у него есть жена.

Лейла едва заметно вздрогнула. Она едва не проболталась, что помощь, которой ждал от нее Марвуд, была такого рода, что к жене он обратиться за ней не мог.

Немыслимо было сказать Керни об этом, ведь речь шла о его зяте. Она сказала, защищаясь:

— Я это знаю. Я также случайно узнала, что и у мистера Марчмонта есть девушка, но, честно говоря, я не понимаю, отчего вы так волнуетесь, мистер Холдсток. Я собиралась в Инглвик, чтобы повидать кое-кого по его просьбе, чтобы он мог вернуть себе самоуважение и закончить свои работы, и после этого он возобновит отношения со своей девушкой уже на равных. А пока он собирается порвать с ней, потому что она хочет за ним ухаживать. Никакому мужчине не нравится чувствовать себя беспомощным.

— Вы еще и в курсе личной жизни пациентов! — воскликнул он возмущенно и весело одновременно. — Это просто из рук вон! Мы не должны позволять себе такое. Социальный работник вас живьем съест. Ну хорошо, сегодня сделайте то, что собирались. Я вас отвезу куда вам надо, а потом доставьте мне удовольствие немного побыть в вашем обществе, просто чтобы доказать, что вы не так уж меня ненавидите, как сейчас можно подумать по выражению вашего лица.

Он ждал, что она ответит: «Вечером я занята». Но она ничего не ответила, и он решил пока не настаивать, а принять то, что будет. Она в конце концов не говорила, что с этим парнем, кем бы он ни был, ее связывают какие-то обязательства. А ему самому она вообще ничего не говорила, ведь он только случайно услышал, как она что-то такое рассказывала его зятю. Так неужели он обязан принимать во внимание, что она в кого-то там влюблена?

Убедив себя, что не обязан, Керни настроился провести с ней приятный день.

— И все же пообещайте мне кое-что, — все-таки счел он нужным сказать.

— Мне не хотелось бы обещать то, что я не смогу выполнить.

— Я понимаю, но это будет только разумно. Просто помните, что ночью пациенты обычно чувствуют себя хуже, чем днем, и наверняка еще больше нагрузят вас личными проблемами. Так не позволяйте им связывать с вами неоправданные надежды.

— Но почему вас это так волнует? Мне от этого хуже не становится. — Она глубоко вдохнула. — И больным тоже. Я очень надеюсь, что вы никогда не заболеете настолько, чтобы вам самому в предрассветные часы, когда все кругом кажется особенно мрачным и унылым, понадобилась чья-то поддержка и сочувствие!

Остаток пути прошел в тягостном молчании.

Каждый считал другого упрямым, заблуждающимся и вообще трудным человеком.

Но когда они приехали на место, из-за свинцовых туч вдруг показалось солнце и засияло таким ослепительным бриллиантовым блеском, что Лейла, которая не умела долго сердиться, повернулась к Керни и неожиданно улыбнулась, а он, к своей досаде, почувствовал себя обезоруженным.

Держа слово, он подвез ее сначала к офисному зданию, а потом к двум частным домам, где Лейла посетила людей, чьи портреты взялся написать Дадли. Обрисовала им ситуацию и взяла фотографии. После чего они поехали по улицам в поисках подходящего кафе для запоздалой трапезы.

— Как вы думаете, ему все-таки заплатят за работу? — спросила Лейла у Керни после того, как рассказала ему, что намеревался сделать Дадли.

— Полагаю. Наверняка эти люди сочли его решение геройским. Пожалуй, он получит даже больше заказов, чем заслуживает своим дарованием…

— А если бы у вас вдруг отказали руки! — не сдержалась Лейла.

— Не хотелось бы… тем более что мне вряд ли попалась бы сиделка, готовая все свое свободное время бегать для меня с поручениями. Вам, кстати, не пора ли уже спать?

— Не уходите от темы. Мне нравится, как я провожу свободное время, мистер Холдсток. И можете не волноваться — спать я лягу вовремя.

— А как, позвольте полюбопытствовать, вы проводите свободное время, когда не занимаетесь делами пациентов? — спросил Холдсток.

— Ничего такого интересного, о чем стоит рассказывать, — сухо ответила Лейла.

Только когда они уселись за столик и сделали заказы, она согласилась удовлетворить его любопытство.

— Я люблю смотреть дома, которые продаются, и ходить на мебельные аукционы, а еще мне нравится бродить по участкам, на которых дома только строятся.

— В самом деле? — выдохнул он. — Я тоже! Раньше, когда свободного времени было побольше, я вообще не пропускал ни одного аукциона.

— Вообще-то я на этих аукционах ничего не покупаю, — призналась она. — Как-то мы с Опал Гамильтон и еще компанией студентов пришли на аукцион просто ради развлечения, и, когда аукционист объявил о продаже ужасно уродливых оленьих рогов, один наш студент начал мотать головой, а аукционист сделал вид, будто не понял, что бедный Билл просто отгоняет муху. И Билла заставили выкупить рога! От злости он весь побагровел. Ему было некуда их пристроить, и он послал их своей тете, но тетя тоже отказалась от рогов, и в конце концов их пришлось снести на благотворительный базар.

Керни счел своим долгом посмеяться. Лейла решила, что на самом деле ему нисколько не интересно слушать о проказах студентов-медиков. Она и понятия не имела, что в этот момент на него нахлынула мощная волна безрассудной дикой ревности при мысли, что она тратит свою молодость на идиотов студентов.

Керни вспомнил, какое лицо стало у Арабеллы, когда он заговорил о Лейле. Его сестра тогда еще добавила ядовито, что и раньше слышала о всяких «сладких штучках», но сама встретила особу этой породы впервые. Это привело его в ярость. Он сказал, что не потерпит, чтобы Лейлу так называли. Впервые между братом и сестрой вспыхнула нешуточная размолвка. Он вскоре ушел, потому что боялся, что не сдержится, а быть грубым не хотел. Она проявила такую доброту, взяв на себя заботу о племяннице Филби. А тут еще состояние Марвуда… Керни приходилось признать, что по чудовищному капризу судьбы из всех пациентов именно Марвуду он практически был бессилен помочь…

— Что-то случилось, мистер Холдсток? — тихо спросила Лейла. — Мои слова вызвали у вас какие-то неприятные воспоминания? Я вовсе не хотела ничего подобного.

— Я просто подумал о Таппендене, — признался он.

— Неужели он не поправится? — Лейле не хотелось этому верить.

— Боюсь, что нет. То есть опасности для жизни нет… но зачем такому человеку жизнь без активной деятельности?

— Вы и правда думаете, что не сумеете ему помочь? — Губы ее дрогнули.

Керни принялся чертить вилкой по тарелке.

— Он не должен об этом знать, но боюсь, что в лучшем случае он станет передвигаться на костылях, а совсем при благополучном раскладе — с тростью. Не знаю, как он это вынесет. Боюсь, что никак, — добавил он совсем тихо.

Лейла побелела.

— А он так верит в вас! Он даже сказал, что уже не думает о «если», а только о «когда», а ведь это много значит!

— Значило бы, если бы его надежды имели хоть малейшее основание, — сдавленно проговорил он. — Но во всяком случае, не я подавал ему ложную надежду. Я не сказал ничего такого, чтобы он настраивался на «когда».

— Полагаю, это была я, — произнесла Лейла горестно. — Но мне казалось, что это самое лучшее. Разве надежда не творит чудеса?

— В исключительных случаях. Почему бы вам не найти себе кого-то, чтобы было на кого расточать всю вашу доброту и преданность? — спросил он внезапно. — Зачем тратить любовь исключительно на пациентов? К чему? Неужели у вас нет никого, кто нуждается в вас больше, чем они?

Этот вопрос, кажется, изумил ее, и Керни поспешно добавил, досадуя на себя:

— Не стоило мне этого говорить. И простите, что коснулся слишком личной темы. Забудьте. — Ему хотелось дать себе подзатыльник за то, что он высказал вслух подобные мысли. Она была явно шокирована тем, что он — главный хирург отделения — решил сказать такое юной сиделке.

Керни и сам себе поразился, поскольку ему открылось внезапно, почему он так цепляется к мелочам ее жизни, так горячится по ее поводу, так недоволен, что она уделяет много внимания больным. Одновременно он испытал раздражение оттого, что Арабелла верно угадала его отношение к этой сиделке.

Очарование момента померкло. Лейла была с ним физически, но не душой. В душе она находилась за многие километры.

Окончив обед, они вернулись к машине, которую он оставил в проулке, и по пути миновали пустой дом. Он был недавно построен, только дверь отсутствовала, и проем гостеприимно предлагал войти. Лейла, соблазнившись заманчивой возможностью, сделала было легкое движение в ту сторону, но тут же вспомнила, с кем она, удрученно улыбнулась и покачала головой.

— Хотите войти посмотреть?

— Нет, не стоит, — сказала она и ускорила шаги.

Оба были рады вернуться в больницу. Лейла чувствовала себя усталой, но надо было еще отнести фотографии в палату Дадли Марчмонта. Она поблагодарила Керни слишком официально, чтобы ему пришлось это по душе. Но на что еще он, собственно, рассчитывал, сердито спрашивал себя Керни, заезжая на стоянку.

Вечерело, солнечный летний день сменила прохладная тьма, и он представлял, как она обходит палаты с фонариком, шепчет больным слова утешения. Ободряет их, деликатно и ласково. Становится необходимой им, не думая о последствиях, просто потому, что не может иначе.

И ведь каждый из этих бедняг воображает, что она именно для него так старается. И каждый из них обожает ее, отчасти потому, что больные всегда начинают испытывать нежные, благодарные чувства к самой заботливой, самой обязательной из сиделок, отчасти потому, что привыкают к ней. Или потому, подумал угрюмо Керни, что они такие же глупцы, как он сам, раз попали в сети, как сказала Арабелла, этой всеобщей любимицы.

Образ Лейлы вкрался в его сознание и вызвал воспоминание о другой сиделке, тоже обожаемой всеми, работавшей в старом лондонском госпитале, где он стажировался, будучи студентом. Уже тогда ей было далеко за тридцать. Вполне привлекательная женщина, хотя и не такая «сладкая штучка», как Лейла, если употребить это гнусное выраженьице. И все же…

Он закрыл глаза, вспоминая… Ему очень не хотелось, чтобы Лейла кончила, как та женщина. Она так и не вышла замуж. Любимая всеми, она умерла на дежурстве, выхаживая тяжелого больного. Что, Лейла тоже собирается умереть на дежурстве? Или у кого-то хватит ума уговорить ее выйти за него замуж, пока она еще достаточно молода и привлекательна и еще не поздно оторвать ее от тягот больничной жизни?

Он отвел глаза от звездного неба и потянулся за книгой. Отвлечься, не думать о Лейле Ричмонд. О маленькой Ричи, как ее назвал его зять…

— Ричи! — шептали мужчины, когда Лейла совершала свой обход.

Мысли ее были с Керни Холдстоком, но нужды больных временно вытеснили их из ее головы, пока она не подошла к постели Джефри Филби.

— Хотел спросить, как там Кристин? — прошептал он.

— Можете о ней не волноваться. С ней все в порядке, — уверенно ответила Лейла.

— Откуда вы знаете? Вы ее видели? — настаивал он.

— С тех пор как мы нашли ее — нет, — призналась она. — Но когда мы оставили ее у миссис Таппенден, все было хорошо.

— Мы? С вами был кто-то еще?

— Мистер Холдсток. А теперь вам надо поспать.

— Мне до сих пор не верится. Когда мне рассказали, я решил, что тут какая-то ошибка, — взволнованно сказал он. — С какой стати вам было брать на себя все эти хлопоты о Кристин?

— А вы как думаете? — засмеялась Лейла. Она просто имела в виду, что раз ребенок оказался в такой ситуации, то любой бы взял на себя хлопоты, чтобы ему помочь, но Филби неправильно истолковал ее слова.

— Я не смел надеяться… — прошептал он и, взяв ее руку, прижал к губам.

— Мистер Филби! — прошептала Лейла. — Вы меня шокируете. Вы не должны так делать.

— Почему? — спросил он.

Лейла попыталась перевести все в шутку.

— Правило гласит, что пациенты-мужчины не должны смущать и сбивать с толку нас, бедных сиделок, таким вот образом. А теперь давайте спать.

— Но я не пытаюсь сбить вас с толку, Ричи, — проговорил он очень серьезно. — Вы это и сами знаете. Я просто хотел показать вам, что разделяю ваши чувства ко мне. Вы не могли этого не заметить! Вы все верно поняли, иначе не стали бы прилагать столько усилий, чтобы помочь мне!