Мечтатель Стрэндж

1. Загадки Плача

Имена могут потеряться или забыться. Никто не знал этого лучше, чем Лазло Стрэндж. Изначально у него было другое имя, но оно кануло в Лету, как песня, которую больше некому петь. Быть может, это было старинное родовое имя, отшлифованное предыдущими поколениями. Или же его нарек кто-то, кто любил его. Мальчику нравилось так думать, но правды он не знал. Все, что у него было, это Лазло и Стрэндж [1] – такую фамилию давали всем найденышам в королевстве Зосма, а Лазло – в честь немого дяди-монаха.

– Ему вырвали язык на каторжной галере, – поделился с ним брат Аргос, когда мальчик достаточно подрос, чтобы понять историю. – Дядька был жутко тихим, точь-в-точь как ты в младенчестве, и меня осенило: Лазло! В тот год мне пришлось давать имена стольким детям, что я выбирал любое, какое приходило в голову. – А потом добавил себе под нос словно запоздалую мысль: – Все равно не думал, что ты выживешь.

В тот злополучный год Зосма пала на колени и потеряла огромное количество людей в войне, начавшейся на пустом месте. Война, разумеется, не ограничивалась одними солдатами. Поля сжигали, деревни грабили. По разрушенным селам бродили кучки выселенных крестьян, борясь с воронами за зерно. Полегло так много, что повозки, отвозившие преступников на виселицу, вместо этого начали возить сирот в монастыри и обители. По словам монахов их привозили, как партию ягнят, и о собственном происхождении они знали не больше, чем ягнята. Некоторые дети оказывались достаточно взрослыми, чтобы знать хотя бы свое имя, но Лазло был всего лишь младенцем, к тому же больным.

– Ты был серый, как дождь, – поведал брат Аргос. – Я не сомневался, что ты умрешь, но затем ты поел, поспал – и со временем вернулся здоровый цвет. Ни разу не плакал, ни разу! И хоть это неестественно, лично мы были очень даже не против. Никто из нас не шел в монастырь, чтобы стать сиделкой.

На что Лазло ответил с пылом, распаляющим душу:

– И никто из нас не рождался, чтобы стать сиротой.

Но все же он сирота и Стрэндж, и хоть мальчик был склонен к фантазиям, насчет этого он никогда не питал иллюзий. Уже в детстве он понял, что чуда не произойдет. Никто за ним не придет, и он никогда не узнает своего настоящего имени.

Возможно, именно поэтому его так увлекла загадка Плача.

На самом деле загадок было две: одна старая и одна новая. Старая открыла его разум, а вот новая пробралась внутрь, крутанулась пару раз и с ворчанием улеглась – как довольный дракон в новом уютном логове. Там она и останется – загадка в его голове, – источая тайну все последующие годы.

Дело было в имени и в открытии: мало того что оно могло забыться или потеряться – его еще могли и украсть.

Лазло, воспитаннику благотворительной школы в Земонанском аббатстве, было пять, когда это случилось. Он тайком пробрался в старый фруктовый сад – обитель златоглазок и ночекрылов, – чтобы поиграть. На дворе стояла ранняя зима. Деревья почернели и оголились. При каждом шаге ноги мальчика пробивали корочку наста, а облако пара от его дыхания покорно следовало за ним, как дружелюбное привидение.

Прозвенел Ангелус, его бронзовый голос раскатился над овчарней и садовыми стенами медленными, насыщенными волнами. Призыв к молитве. Если Лазло не поспешит внутрь, все пропустит, и тогда его высекут.

Мальчик никуда не спешил.

Лазло всегда находил способ улизнуть, чтобы побыть в одиночестве. Поэтому на его ногах постоянно краснели полосы от орехового прута, висевшего на крючке с его именем. Оно того стоило. Чтобы убежать подальше от монахов, правил и обязанностей, а также от жизни, которая давила на него как тесная обувь.

Чтобы поиграть.

– Разворачиваетесь, если не хотите неприятностей, – предупредил он воображаемых врагов.

В каждой руке зажато по «мечу» из черных веток яблони, толстые концы обмотаны бечевкой наподобие рукоятки. Он был маленьким тощим беспризорником, с порезами на голове, нанесенными монахами, которые неосторожно сбрили ему волосы, чтобы не завелись вши, но держался с изящным достоинством. Несомненно, в эту секунду в своих глазах он выглядел воином. И не просто воином, а тизерканцем – самым свирепым из всех.

– Ни один чужак, – сказал он своим противникам, – не видел запретного города. И пока я дышу, этому не бывать.

– Значит, нам повезло, – ответили его враги, и во мгле сумерек они казались более реальными, чем монахи, чьи воспевания доносились из аббатства. – Поскольку дышать тебе осталось недолго.

Серые глаза Лазло сузились до маленьких щелочек:

– Думаете, что сможете одолеть меня?

Черные деревья закачались в танце. Его привидение из облачка пара унеслось с порывом ветра – только лишь для того, чтобы смениться другим. Тень мальчика разрасталась на земле, и его разум засиял древними войнами и крылатыми созданиями, горой расплавленных костей демонов и городом – городом, который исчез в тумане времени.

Это старая загадка.

Передал ее дряхлый монах, брат Сайрус. Поскольку он был инвалидом, на плечи воспитанников возложили задачу приносить ему еду. Старика сложно было назвать добрым. Уж точно не милым дедулей и наставником. У него была ужасно крепкая хватка, и он часами держал мальчиков за запястья, заставляя их повторять бессмысленные катехизисы и признаваться во всяческих злодеяниях, которые они едва понимали, не то что совершали. Все дети боялись монаха и его крючковатых хищных рук, но старшие мальчики, вместо того чтобы защищать младших, отправляли их в его логово вместо себя. Лазло боялся ничуть не меньше остальных, но все равно вызвался приносить старику все трапезы.

Почему?

Да потому, что брат Сайрус рассказывал истории.

В аббатстве их не одобряли. В лучшем случае они отвлекали от духовного созерцания. В худшем – чтили лжебогов и заражали грехом. Но брат Сайрус давно вышел за рамки подобных ограничений. Его разум отдал швартовы. Он вечно не понимал, где находится, и эта растерянность его раздражала. Лицо монаха искажалось и краснело. Изо рта брызгала слюна. Но бывали и минуты покоя: когда он проскальзывал в подвал своей памяти, где погружался в воспоминания о юности и сказках своей бабушки. Он не помнил имен других монахов или даже молитв, которые десятилетиями были его призванием, но истории лились из него потоком, и Лазло слушал. Впитывал их, как кактус капли дождя.

На юге и востоке материка Намаа – далеко-далеко от северной Зосмы – находилась бескрайняя пустыня Эльмуталет, пересечение коей считалось искусством, отточенным немногими, и яростно охранялось от всех других. Где-то в ее пустоте расположился город, но его никто никогда не видел. Он был слухом, басней – но слухом и басней, из которых возникли чудеса, доставляемые через пустыню верблюдами, чтобы разжечь воображение людей во всем мире.

У города было название.

Мужчины, управлявшие верблюдами и привозившие чудеса, поведали название и истории, и те распространились дальше, наряду с диковинками, в дальние края, где вызывали разнообразные видения сверкающих куполов и ручных белых оленей, женщин столь прекрасных, что они растапливали разум, и мужчин, чьи ятаганы ослепляли своим блеском.

Так длилось веками. Чудесам посвящали крылья дворцов, а историям – полки библиотек. Торговцы богатели. Искатели приключений осмелели и отправились на поиски города. Ни один из них не вернулся. Город был под запретом для фаранджей – чужаков, – которых, если они и переживали переход через Эльмуталет, тут же казнили как шпионов. Но это не остановило их попытки. Стоит поставить что-то под запрет – и человек возжаждет этого как спасения своей души, особенно когда это «что-то» – источник невообразимого богатства.

Многие пытались.

Но никто не возвращался.

Над пустынным горизонтом поднималось солнце за солнцем, и казалось, что все останется неизменным. Но затем, две сотни лет назад, караваны перестали ходить. Западные аванпосты Эльмуталет – Алконость и другие – выискивали взглядом размытые жарой силуэты верблюдов, которые всегда появлялись из пустоты, но не на сей раз.

Они не приходили.

И не приходили.

Больше не было верблюдов, мужчин, чудес и историй. Никогда. Это был последний раз, когда люди слышали о запретном, невиданном, потерянном городе, и именно его тайна открыла разум Лазло как дверь.

Что же произошло? Продолжил ли свое существование город? Лазло хотел знать все. Он научился заманивать брата Сайруса в его чертог грез и собирал истории как сокровища. У него не было ничего, ни единой вещицы, но эти истории с первых секунд стали его собственным кладом золота.

Купола города, как рассказывал брат Сайрус, были связаны между собой шелковыми лентами, и дети ходили по ним как канатоходцы, прыгая с дворца на дворец в плащах из разноцветных перьев. Все двери были распахнуты, и даже клетки оставляли открытыми, чтобы птицы могли прилетать и улетать когда им будет угодно. Повсюду росли необыкновенные спелые фрукты, а на прилавках стояли торты, которые мог взять любой.

Лазло никогда не видел торта, не то что пробовал, и как-то раз его даже высекли, когда он съел сбитые ветром яблоки, в которых червей оказалось больше, чем самого плода. Эти образы свободы и процветания околдовали мальчишку. Конечно, они отвлекали от духовного созерцания, но примерно так же, как вид падающей звезды отвлекает от боли в пустом желудке. Фантазиями и ознаменовались его первые догадки, что существует другой образ жизни, кроме того, который он знал. Лучше и слаще.

Улицы города, как говорил брат Сайрус, были выложены лазуритовой плиткой и содержались в идеальной чистоте, чтобы не испачкать длинные-предлинные волосы дам, тянущиеся за ними как рулон чернейшего шелка. Грациозные белые олени ходили по улицам наравне с горожанами, а в реке плавали рептилии размером с человека. Первые назывались спектралами, и их рога – спектралисы, или просто лисы, – ценились больше золота. Вторые же – свитягоры, из розовой крови коих изготавливали эликсир бессмертия. Жили там и равиды – огромные кошки с клыками, напоминающими косы; и птицы, которые пародировали человеческие голоса; и скорпионы, чей укус придавал сверхчеловеческую силу.

А еще там были тизерканские воины.

Они орудовали мечами под названием «хрештеки», и их лезвия были столь острыми, что могли отрезать от человека тень. В медных клетках на их поясах сидели скорпионы. Перед началом битвы тизерканцы просовывали через маленькое отверстие палец, чтобы их ужалили, и под действием яда становились непобедимыми.

– Думаете, что сможете одолеть меня? – бросил вызов своим садовым противникам Лазло.

– Нас сотня, – ответили они, – а ты всего один. Сам-то как думаешь?

– Думаю, что вам стоит прислушаться ко всем историям, которые вы слышали о тизерканцах, и вернуться домой!

Их смех напоминал скрип ветвей, и у Лазло не осталось иного выхода, кроме как сражаться. Он сунул палец в маленькую однобокую клетку из веток и бечевки, висящую на его веревочном поясе. Внутри был не скорпион, а всего лишь жук, окоченевший от мороза, но мальчик сцепил зубы от воображаемого укуса и ощутил, как могущество яда расцветает в его крови. А затем поднял мечи, развел руки буквой «V» и взревел.

Он прорычал имя города. Как гром, как лавина, подобно боевому кличу серафимов, которые прилетели на огненных крыльях и очистили мир от демонов. Враги запнулись. Уставились на него. Яд запел в его теле, и Лазло стал кем-то бóльшим, чем просто человек. Вихрем. Богом. Они пытались сопротивляться, но им не сравниться с его мощью. Клинки сверкнули молнией, и, одного за другим, он обезоружил всех врагов.

В разгаре игры его мечтания становились такими яркими, что проблески реальности могли сбить с толку. Если бы он посмотрел со стороны и увидел мальчика, рьяно накинувшегося на подмерзший папоротник, размахивая ветками, то с трудом бы признал в нем себя – столь глубоко он вжился в роль воина, который только что поразил сотню врагов и отправил их, едва плетущихся, домой. Наслаждаясь триумфом, Лазло откинул назад голову и испустил звук, похожий на…

…похожий на…

– Плач!

Мальчик замер в недоумении. Слово сорвалось с его уст словно проклятие, оставив послевкусие слез. Он вновь потянулся за названием города, как секунду назад, но… оно пропало. Лазло попытался еще раз – и опять обнаружил вместо него «Плач». То же чувство испытывают, когда протягивают руку за цветком, а в ней оказывается слизняк или мокрый носовой платок. Его разум взбунтовался. Но мальчик все равно не отчаивался, и каждый раз заканчивался хуже, чем предыдущий. Он хватался за то, что некогда было в его памяти, но постоянно натыкался на это ужасное слово «Плач» – скользкое от своей неправильности, влажное, как ночные кошмары, и присыпанное толикой соли. Рот мальчишки скривился от горечи. Голова закружилась, и его охватила твердая уверенность, что слово забрали.

Изъяли из его разума.

Лазло почувствовал себя больным, опустошенным. Униженным. Он помчался по склону, перелез через низкую каменную стену и кинулся через овчарню, мимо сада в монастырь, все так же сжимая в руках мечи из яблоневых веток. Мальчик никого не замечал, но его видели все. В монастыре запрещалось бегать, да и в любом случае он должен был находиться на вечерне. Лазло прибежал прямиком к брату Сайрусу и потряс его за плечи, чтобы разбудить.

– Имя, – пропыхтел он, пытаясь отдышаться. – Имя пропало! Город из ваших историй, назовите мне имя!

В глубине души мальчик знал, что не забыл его, но дело было в чем-то другом, в чем-то мрачном и странном, однако внутри теплилась надежда, что, возможно, брат Сайрус вспомнит и все вернется на круги своя.

Но монах ответил:

– О чем ты говоришь, глупый мальчишка? Конечно же Плач… – И Лазло, прежде чем его схватили за воротник и вытурили за дверь, как раз хватило времени, чтобы увидеть, как лицо старика исказилось от недоумения.

– Подождите, – взмолился он. – Пожалуйста!

Но тщетно. Его тащили всю дорогу до кабинета аббата и на этот раз высекли не ореховым прутом, висевшим рядом с розгами других мальчиков, а одной из веток яблони. Теперь он уже не был тизерканцем. Забудьте о сотне врагов; его обезоружил один-единственный монах и избил его же мечом. Вот вам и герой. Мальчик хромал не одну неделю, ему запретили видеться с братом Сайрусом, которого так взволновал тот визит, что пришлось дать ему снотворное.

Не было больше историй и побегов – по крайней мере в сад или куда-либо за пределы его разума. Монахи пристально следили за Лазло, настроившись избавить его от греха – и удовольствия, которое хоть и не являлось грехом, но определенно расчищало ему путь. Лазло нагрузили работой. Если он не работал, то шел молиться. Если не молился, то работал, и всегда под «необходимым надзором», чтобы мальчик не сбежал в лес, как дикое животное. Ночами он спал, измученный как могильщик, и даже на сны не оставалось сил. Казалось, что его внутренний огонь потушили; гром и лавину, боевой клич и вихрь – искоренили всё.

Что же насчет названия исчезнувшего города – оно тоже исчезло. Но Лазло навсегда запомнит его ощущение в своем разуме. Словно буквы, выведенные медом. И ближе он – или кто-либо другой – к разгадке тайны подступиться не мог. Не только Лазло и брат Сайрус. Где бы ни находилось имя – напечатанное на корешках книг с историями города, в старых пожелтевших гроссбухах торговцев, скупавших его товары, или вплетенное в память многих, кто когда-либо о нем слышал, – его просто стерли и оставили на том месте «Плач».

Это новая загадка.

Это, без сомнений, магия.

2. Мечта выбирает мечтателя

Лазло подрос.

Счастливчиком его не назовешь, но могло быть и хуже. Среди монастырей, которые принимали найденышей, один был известен своими ритуальными самобичеваниями. Другой выращивал свиней. Но Земонанское аббатство славилось скрипторием. Мальчиков с детства учили переписывать – но не читать, этому приходилось учиться самостоятельно, – и тех, кто обладал хоть какими-то навыками, производили в писари. Навыки у Лазло имелись, и он бы провел за этим занятием всю жизнь – ссутулившись над столом, вытянув шею вперед, а не вверх, – если бы однажды братья не занедужили от несвежей рыбы. Это была удача – ну или же судьба. В Великой библиотеке Зосмы ждали получения манускриптов, и Лазло поручили их доставить.

Обратно он не вернулся.

Великая библиотека – не просто хранилище книг. Это крепость поэтов, астрономов и мыслителей различного толка. Она охватывала не только огромные архивы, но и университет, а также лаборатории и теплицы, медицинские аудитории и музыкальные залы, и даже астрономическую обсерваторию. Все это обосновалось в бывшем королевском дворце после того, как дедушка нынешней королевы построил новый роскошный дворец на Эдере и подарил старый Гильдии ученых. Он тянулся вдоль всей вершины Хребта Зосима, который торчал из Зосмы как акулий плавник и был виден за сотни километров.

Лазло пребывал в благоговении с той самой секунды, как прошел через ворота. Когда он увидел Павильон раздумий, у него отпала челюсть. Так грандиозно прозвали бальный зал, в котором теперь находилась библиотека философских текстов. Двенадцать метров полок тянулись к изумительному расписному потолку, а кожаные корешки книг сияли всеми оттенками драгоценных камней, сусальное золото блестело в свете ламп как глаза животных. Сами лампы представляли собой сотни идеально отполированных сфер, свисающих вниз и излучающих чистое белое сияние, которого Лазло никогда не видел в аббатстве, освещаемом грубыми красными камешками. Мужчины в серых мантиях передвигались от полки к полке с помощью лестниц на колесиках, и казалось, что они парят в воздухе; свитки развевались позади них как крылья.

Из такого места уйти невозможно. Лазло был как странник в зачарованном лесу. Каждый шаг вглубь околдовывал его сильнее предыдущего, и он брел дальше, из комнаты в комнату, ведомый инстинктом, вниз по потайной лестнице на подуровень, где книги, которые не тревожили годами, покрылись толстым слоем пыли. Он потревожил их. Казалось, будто мальчик пробудил их, а они пробудили его.

Лазло было тринадцать, и он уже давно не играл в тизерканца. Он вообще перестал играть и не выходил за границы дозволенного. В аббатстве он стал просто очередной фигурой в сером одеянии, которая слушала приказы, работала, молилась, воспевала, молилась, работала, молилась и спала. Мало кто из братьев еще помнил о его буйном прошлом. Казалось, будто вся дикость покинула мальчика.

На самом же деле она просто ушла в подполье. Истории жили внутри него – каждое слово, которое молвил брат Сайрус. Лазло лелеял их, как крошечный тайник с золотом, спрятанный на задворках разума.

В тот день его заначка выросла. Значительно. Книги под слоем пыли – это истории. Народные поверья, сказки, мифы, легенды. Они охватывали целые миры. Восходили к началу времен. Занимали все полки – все замечательные полки, посвященные историям о Плаче. Лазло взял одну книжку с бóльшим почтением, которое когда-либо испытывал к священным аббатским письменам, сдул пыль и принялся читать.

Старший библиотекарь обнаружил его только через несколько дней, и то потому, что искал мальчика, получив письмо из аббатства и спрятав его в кармане мантии. В ином случае Лазло мог бы прожить там всю жизнь, как мальчишка в пещере. Быть может, он бы стал дикарем: дикий мальчишка из Великой библиотеки, обученный трем мертвым языкам и всем сказкам, когда-либо на них написанным, но при этом косматый, как нищий в переулках Грина.

Вместо этого его взяли в подмастерья.

– Библиотека твердо знает, чего хочет, – сказал ему старый мастер Гирроккин, поднимаясь по потайной лестнице. – Когда она крадет мальчика, мы позволяем его оставить.

Лазло не мог принадлежать библиотеке в большей степени, даже если бы сам был книгой. В последующие дни – а затем месяцы и годы, за которые он стал юношей, – его редко видели без открытого томика перед глазами. Он читал, когда шел. Читал, когда ел. Другие библиотекари подозревали, что каким-то чудом он читал, когда спал, или же не спал вовсе. В тех случаях, когда он все же отрывался от страниц, он выглядел так, будто очнулся от сна. «Мечтатель Стрэндж, – прозвали его. – Тот мечтатель Стрэндж». Делу также не помогало, что порой, читая, он врезался в стены или что его любимые книги находились в том пыльном подуровне, куда никто больше не заходил. Лазло бродил по помещениям с головой, набитой мифами, и всегда был хотя бы отчасти погруженным в какую-нибудь чужеземную сказку. Демоны и крылотворцы, серафимы и духи – он любил их всех. Юноша верил в волшебство как ребенок и в привидения как крестьянин. В первый рабочий день он сломал себе нос, когда на него упал том сказок, и это, как все говорили, сказало вам все, что нужно знать о Лазло Стрэндже: голова в облаках, собственный мир, сказки и причуды.

Вот что имелось в виду, когда его называли мечтателем, и они не ошибались, но упускали саму суть. Лазло был мечтателем в куда более глубоком смысле, чем они полагали. Иными словами, у него была мечта – влекущая и неизменная, успевшая стать частичкой его, словно вторая душа под кожей. Ей посвящался весь ландшафт его разума. Он был глубинным и восхитительным, а мечта – дерзкой и изумительной. Слишком дерзкой, слишком изумительной для таких, как он. Лазло это знал, но не мечтатель выбирает мечту, а она – мечтателя.

– Что это ты читаешь, Стрэндж? – спросил мастер Гирроккин, подковыляв к нему сзади, пока юноша сидел за справочным столом. – Надеюсь, любовное послание?

Старый библиотекарь высказывал эту надежду чаще, чем стоило бы, вовсе не смущаясь, что за этим вопросом всегда следовал отрицательный ответ. Лазло уже собрался сказать то же, что и обычно, но вдруг задумался.

– В некотором смысле. – Он протянул ломкую и пожелтевшую от времени бумажку.

В тусклых карих глазах мастера зажегся огонек, но когда он поправил очки и присмотрелся к странице, огонек погас.

– Похоже на квитанцию, – отметил он.

– Да, но квитанцию за что?

Мастер Гирроккин скептически прищурился, а затем громко хохотнул, отчего все в огромном тихом зале обернулись. Они находились в Павильоне раздумий. За длинными столами, склонившись, сидели ученые в алых мантиях, и все они оторвались от своих свитков и томов, чтобы неодобрительно покоситься на мастера. Старик виновато кивнул им и вернул Лазло бумажку, которая оказалась древним счетом за огромную партию афродизиака, поставляемую давно умершему королю.

– Хе-хе, похоже, прозвище Влюбленный Король ему дали вовсе не за стихотворения. Но зачем она тебе? Только не говори, что это то, о чем я думаю. Ради всех богов, мальчик! Не говори мне, что архивируешь расписки в свой выходной день!

Лазло был уже не мальчик, от маленького лысого найденыша с порезами на голове не осталось и следа – по крайней мере, внешне. Он стал высоким и, освободившись от монахов с их тупыми бритвами, отрастил волосы, темные и густые. Он связывал их бечевкой для переплета книг и почти не уделял им внимания. Его брови тоже были темными и густыми, а черты лица – грубыми и крупными. «Неотесанный», как могли бы описать его некоторые, или даже «вороватый» – из-за сломанного носа, торчавшего под острым углом, если смотреть в профиль, и заметно искривленного влево, если смотреть анфас. У него был грубый, суровый вид и басовитый, мужественный и отнюдь не мелодичный голос, словно его надолго оставили на улице в дурную погоду. При всем этом – казавшиеся не к месту мечтательные глаза: серые, круглые и простодушные. Прямо сейчас они отказывались встречаться со взглядом мастера Гирроккина.

– Конечно же нет, – неубедительно ответил Лазло. – Какой маньяк стал бы архивировать расписки в свой выходной?

– Тогда что ты делаешь?

Он пожал плечами:

– Стюард нашел в подвале старую коробку со счетами. Я просто просматриваю их.

– Поразительная трата молодости! Сколько тебе уже? Восемнадцать?

– Двадцать, – напомнил ему Лазло, хотя, по правде, и сам точно не знал, поскольку выбрал день рождения наугад, когда был мальчишкой. – И вы потратили свою молодость не лучше.

– Вот и не бери дурной пример! Только взгляни на меня. – Лазло посмотрел. Перед ним стоял обмякший, сгорбленный мужчина с пушком на голове, с бородой и бровями, разросшимися до такой степени, что сквозь них был виден только маленький острый нос и круглые очки. Лазло подумал, что он похож на совенка, выпавшего из гнезда. – Хочешь закончить свои дни полуслепым троглодитом, ковыляющим по недрам библиотеки? – требовательно поинтересовался старик. – Выйди на улицу, Стрэндж! Подыши свежим воздухом, посмотри на мир. Морщинки должны появляться от прищуренных взглядов на горизонт, а не от чтения при тусклом свете.

– Что еще за горизонт? – спросил Лазло с каменным лицом. – Вы имеете в виду конец прохода между полками?

– Нет, – покачал головой мастер Гирроккин. – Ни в коем случае.

Юноша улыбнулся и вернул свое внимание к квитанциям. Что ж, это слово даже у него ассоциировалось со скукой. На самом деле это были старые грузовые манифесты, что звучало несколько более захватывающе, еще с тех незапамятных времен, когда дворец считался королевской резиденцией и товары стекались со всех уголков света. Он их не архивировал. Просто просматривал в поисках верных признаков претенциозности одного исключительно редкого алфавита. На каком-то уровне подсознания он всегда искал намеки на Невиданный город – так он предпочитал его называть, поскольку «Плач» до сих пор вызывал привкус слез.

– Я уйду через пару минут, – заверил он мастера Гирроккина.

Возможно, со стороны так не казалось, но Лазло принял его слова близко к сердцу. Он не испытывал желания заканчивать свои дни в библиотеке – полуслепым или зрячим – и питал большие надежды, что заработает морщинки от наблюдений за горизонтом.

Тем не менее горизонт, на который он хотел бы смотреть, находился очень-очень далеко.

А также, к несчастью, был под запретом.

Мастер Гирроккин махнул рукой на окно:

– Надеюсь, ты хотя бы осознаешь, что на дворе лето? – Когда Лазло не ответил, старик добавил: – Большой оранжевый шар в небе, платья с глубоким декольте у прекрасного пола. Ничего не напоминает? – И снова молчание. – Стрэндж!

– А? – Лазло поднял глаза. Он не слышал ни слова. Юноша нашел что искал – связку счетов из Невиданного города, – и это полностью поглотило его внимание.

Старый библиотекарь театрально вздохнул.

– Поступай как знаешь, – произнес он с нотками обреченности и смирения. – Но подумай об этом. Книги, может, и бессмертны, но мы – нет. Однажды утром ты спустишься в хранилище молодым, а выйдешь оттуда стариком с длинной бородой, который ни разу не писал стихов девушке, встретившейся на катке в Эдере.

– Так вот где знакомятся с девушками? – полюбопытствовал Лазло, лишь отчасти шутя. – Что ж, река заледенеет еще не скоро. У меня полно времени, чтобы собраться с духом.

– Тьфу! Девушки тебе не какой-то зимний феномен. Иди сейчас! Набери цветов и найди ту, кому их подаришь. Все просто. Ищи добрые глаза и широкие бедра. Ты слышишь меня? Бедра, мой мальчик! Ты не жил по-настоящему, если не опускал свою головушку на круглые, мягкие…

К счастью, его прервал подошедший ученый.

Для Лазло знакомство и общение с девушками казалось чем-то столь же невообразимым, как смена цвета кожи, не говоря уж о том, чтобы опустить свою голову на круглые, мягкие… что бы это ни было. В аббатство и библиотеку вообще редко заглядывали особи женского пола, не то что юные, и даже имейся у него хоть малейшее представление, что им сказать, вряд ли многие девушки примут ухаживания бедного младшего библиотекаря с кривоватым носом и позорной фамилией Стрэндж.

Ученый ушел, и мастер Гирроккин продолжил читать лекцию:

– Жизнь не проживет себя сама, сынок, – сказал он. – Ты должен прожить ее. Помни: дух слабеет, если отречься от страстей.

– Мой дух в порядке.

– Увы, но тут ты ошибаешься. Ты молод. Твой дух не должен быть «в порядке». Он должен сиять.

Под вышеупомянутым «духом» имелась в виду не душа. Ничего столь абстрактного. Это телесный дух – прозрачная жидкость, перекачиваемая вторым сердцем через его собственную сеть сосудов, более тонкую и загадочную, чем обычная сердечно-сосудистая система. Наука пока не определила его точную функцию. Человек продолжал жить, даже если его второе сердце останавливалось, а дух затвердевал в жилах. Но он действительно имел некую связь с жизненной силой – или «страстью», как выразился мастер Гирроккин. Те, у кого он отсутствовал, были бесчувственными, апатичными. Бездуховными.

– О своем духе пекитесь, – парировал Лазло. – Еще не поздно. Уверен, многие вдовы придут в восторг от ухаживаний столь романтичного троглодита.

– А ну не хами!

– А ну не командуйте!

Мастер вздохнул:

– Я скучаю по тем дням, когда ты жил в страхе передо мной. Хоть их и было не так много.

Лазло рассмеялся:

– Поблагодарите за них монахов. Они научили меня бояться старших. А вы отучили, и за это я буду вам вечно благодарен. – Он произнес это с теплотой в голосе, а затем его взгляд невольно метнулся к бумагам.

Старик раздраженно фыркнул:

– Ладно-ладно. Наслаждайся своими квитанциями. Но я так просто не сдамся, мальчик. Какой смысл в старости, если не можешь докучать молодежи своими огромными запасами мудрости?

– А какой смысл в молодости, если не можешь игнорировать все советы?

Мастер Гирроккин что-то проворчал и обратил свое внимание на стопку фолиантов, которые только что положили на стол. Лазло же вернулся к своему маленькому открытию. В Павильоне раздумий воцарилась тишина, нарушаемая лишь передвижением лестниц и шорохом страниц.

А через секунду еще и низким протяжным свистом Лазло, чье открытие, как выяснилось, было не таким уж и маленьким.

Мастер Гирроккин навострил уши:

– Что, новые любовные зелья?

– Нет, – Лазло покачал головой. – Смотрите.

Старик, как обычно, поправил очки и взглянул на бумажку.

– Ах, – многострадально вздохнул он. – Загадки Плача. Можно было догадаться.

Плач. Название вызвало у Лазло то же ощущение, что и неприятные боли в глазах. Он также не упустил нотки снисходительности в словах мастера, но это его не удивило. Обычно он не распространялся о своем увлечении. Его никто не понимал и уж тем более не разделял его интересов. Когда-то давно к исчезнувшему городу и его судьбе проявляли не абы какой интерес, но после двух столетий он стал чуть ли не басней. Что же касается необъяснимой ситуации с именем – в мире его исчезновение не стало причиной большого переполоха. Только Лазло почувствовал, как это случилось. Другие узнали обо всем позже, с помощью медленной струйки слухов, и для них имя просто стало чем-то, что они забыли. Некоторые все же шептались о заговоре или фокусе, но большинство решили, крепко захлопывая двери в свой разум, что город всегда звался Плачем, а любые утверждения об обратном – чепуха, как пыльца фей. Другого логического объяснения просто не существовало.

Ну не магия же это, верно?

Лазло знал, что мастера Гирроккина эта тема не интересовала, но он был слишком возбужден, чтобы его это заботило.

– Просто прочтите, – попросил он, протягивая бумажку под нос старику.

Тот послушался, но удивления не выразил:

– Ну и что?

И что? Среди перечисленных товаров – специи, шелка и тому подобное – была запись о конфетах из крови свитягора. До этого момента Лазло видел упоминания о них только в сказках. Речное чудище считалось фольклором – само его существование, не говоря уж об эликсире бессмертия, изготавливаемом из его розовой крови. Но вот же он, продан и куплен королевским домом Зосмы! С тем же успехом там могла быть запись о драконьей чешуе.

– Кровавые конфеты! – воскликнул Лазло, тыча пальцем в бумажку. – Разве вы не видите? Они настоящие!

Мастер Гирроккин фыркнул:

– Эта квитанция делает их настоящими? Будь они настоящими, кто бы их ни ел – дожил бы до наших дней и мог бы рассказать об этом.

– Необязательно, – возразил Лазло. – В историях говорилось, что бессмертие длилось лишь до тех пор, пока человек ел конфеты, а это стало невозможным, когда поставки прекратились. – Юноша указал на дату на счете: – Ему две сотни лет. Возможно, это счет за поставку последнего каравана.

Последний караван, когда-либо выходивший из Эльмуталет. Лазло представил безлюдную пустыню, заходящее солнце. Как и всегда, все, что касалось загадок, действовало на него бодряще, как барабанная дробь, исполняемая его пульсом – двумя пульсами, крови и духа; ритмы его сердец сплетались, как синкопа двух рук, бьющих по разным барабанам.

Когда он впервые попал в библиотеку, то был уверен, что найдет здесь ответы. Разумеется, у него были книги с историями на запылившемся подуровне, но тут имелось и нечто гораздо большее. Сама история мира, как ему казалось, была сшита и вставлена в обложки или же свернута в свитки и заархивирована на полках этого чудесного места. Будучи парнем наивным, он думал, что здесь спрятаны даже секреты, чтобы открыться лишь тем, кому хватит воли и терпения их искать. У Лазло было и то и другое, и вот уже семь лет он провел в поисках. Прошерстил старые дневники и связки писем, доклады шпионов, карты и договоры, бухгалтерские книги и протоколы придворных секретарей – все, что удалось раскопать. И чем больше он узнавал, тем сильнее разрасталась гора его сокровищ, пока не заполнила собой весь разум.

Сокровища теперь вылились на бумагу.

Когда Лазло жил в аббатстве, истории были его единственным имуществом. Теперь он разбогател. Теперь у него были книги.

Видите ли, книги принадлежали ему: его слова, выведенные собственной рукой и сшитые собственными аккуратными швами. Да, они не могли похвастаться золотым тиснением или кожаными обложками, как книги в Павильоне раздумий. Эти были скромненькими. Поначалу Лазло доставал бумагу из мусорных корзин – наполовину использованные листы, выкинутые расточительными учеными, – и довольствовался обрезками бечевки для переплетов из книжного лазарета, где их чинили. Достать чернила было трудно, но тут тоже невольно помогли ученые. Они выкидывали пузырьки, на дне которых оставалась еще добрая четверть дюйма. Приходилось разбавлять чернила водой, поэтому ранние тома полнились бледными, призрачными словами, но через пару лет Лазло начал зарабатывать жалкие гроши, которых хватало хотя бы на пузырек.

У него было много книг – все они выстраивались на подоконнике в его комнатке. В них содержались семь лет исследований, все намеки и детали о Плаче с его загадками, которые только можно было найти.

В них не было ответов.

В какой-то момент Лазло смирился с мыслью, что ответов тут не найти, ни в одном из томов на огромных просторных полках. Да и как иначе? Неужели он представлял, что библиотека наняла на службу всеведущих фей, которые записывали все, что происходило в мире, независимо от секретности и дальности места? Нет. Если ответы и существовали, то на юге и востоке материка Намаа, в дальнем конце Эльмуталет, откуда еще никто не возвращался.

Существовал ли еще Невиданный город? Жили ли в нем люди? Что случилось двести лет назад? Что случилось пятнадцать лет назад?

Какая сила могла стереть имя из памяти всего мира?

Лазло хотел знать. Это его мечта, дерзкая и изумительная: пойти туда, пересечь полмира и самому разгадать загадки.

Конечно же, это было невозможно.

Но когда это останавливало мечтателя?

3. Полное собрание сочинений Лазло Стрэнджа

Мастер Гирроккин не разделял восторга Лазло:

– Это сказки, мой мальчик. Вымысел и фантазии. Если уж на то пошло, скорее всего это просто была обсахаренная кровь.

– Да вы взгляните на цену! – не отступал Лазло. – Стали бы они платить такую сумму за обсахаренную кровь?

– Откуда нам знать, на какие траты готовы пойти короли? Это ничего не доказывает, кроме легковерия богачей.

Радость Лазло начала улетучиваться.

– Вы правы, – признал он. Счет доказывал только то, что королевская семья купила нечто под названием «кровавые конфеты», не более. – Но он не мог так просто сдаться. – По крайней мере, это дает нам основание полагать, что свитягоры существовали. – Пауза. – Возможно.

– И что, если так? – пожал плечами мастер. – Правды мы все равно никогда не узнаем. – Он положил руку на плечо Лазло. – Ты уже не ребенок. Не пора ли забыть об этих сказках? – Поскольку его губ было не видно, улыбка старика определялась только по малейшему движению в том месте, где пушистые усы, напоминавшие одуванчики, переходили в бороду. – Ты выполняешь кучу работы за сущие гроши. Зачем брать на себя лишнюю забесплатно? Никто тебя за это не поблагодарит. Наша задача – искать книги. А ответы пусть ищут ученые.

Лазло знал, что мастер хотел как лучше. Старик принадлежал библиотеке до мозга костей. Ее кастовая система считалась справедливым правопорядком идеального мира. Внутри этих стен ученые рассматривались как аристократия, а все остальные – их прислуга, особенно библиотекари, директива которых заключалась в том, чтобы помогать им в важной работе. Ученые окончили университет. Библиотекари – нет. Ума им, может, и хватало, а вот золота… Практика давала им образование, и в зависимости от самого библиотекаря, его знания могли затмить умственный багаж самого ученого. Но дворецкий мог превзойти своего господина в благородстве и все равно остаться дворецким. То же правило работало с библиотекарями. Им не запрещалось учиться, если это не мешало выполнению обязанностей, но подразумевалось, что это только для личного просвещения и не вносит никакого вклада в мировой объем знаний.

– Почему все самое интересное достается ученым? – спросил Лазло. – Кроме того, Плач никто не изучает.

– Потому что это мертвая тема, – ответил мастер Гирроккин. – А ученые занимают свои мысли только важными вопросами. – Он сделал небольшое ударение на «важными».

И тут, словно в подтверждение его слов, двери распахнулись, и внутрь вошел ученый.

Раньше Павильон раздумий был бальным залом; его двери вдвое выше и шире обычных. Большинство приходивших и уходивших считали, что вполне достаточно открыть и тихо закрыть за собой одну из створок, – но не этот молодой человек. Он уперся руками в обе массивные створки и толкнул их. К тому времени, как они ударились о стены и содрогнулись, он оставил их далеко позади, стуча каблуками по мраморному полу и шагая широким, уверенным шагом, от которого развевались полы мантии. Он пренебрегал регалиями, надевая их только на торжественные церемонии, и ходил в безупречных пальто и бриджах, в черных высоких сапогах и с клинком на поясе. Единственной данью уважения цвету ученых был неизменно алый широкий галстук. Этот юноша – идеал ученых: самый знаменитый деятель Зосмы, помимо королевы и иерарха, и самый популярный – без исключений. Молодой, блистательный, золотой. Все это Тион Ниро – алхимик, второй сын герцога Ваальского и крестник королевы.

При грохоте дверей все присутствующие подняли головы, но, в отличие от того раза, когда хохотнул мастер Гирроккин, на их лицах запечатлелось не раздражение, а удивление, которое быстро сменилось выражением льстивого восхищения или зависти.

Мастер Гирроккин относился к тем, кто поклонялся юноше. При виде алхимика он засиял как сфера на потолке. Когда-то давно Лазло последовал бы его примеру, но не теперь. К счастью, никто на него не смотрел и не заметил, как он замер словно добыча и съежился при приближении Золотого крестника, чей решительный шаг вел его прямо к справочному столу.

Этот визит выходил за рамки обычного. Для подобных заданий у Тиона Ниро было полно помощников.

– Милорд, – поприветствовал мастер Гирроккин, выпрямившись настолько, насколько позволяла его старая спина. – Как приятно, что вы решили нас навестить! Но не стоило утруждать себя. Мы знаем, что у вас есть более важные дела, чем бегать по поручениям.

Библиотекарь многозначительно покосился на Лазло. На случай, если тот не понял, перед ним предстал наилучший пример ученого, чьи мысли заняты «важными вопросами».

И какой же важный вопрос занимал голову Тиона Ниро?

Ни много ни мало основополагающий принцип Вселенной: азот – тайное вещество, которое ученые искали веками. В возрасте шестнадцати лет он дистиллировал его, что позволило юноше творить чудеса, среди которых числилось заветное чаянье древнего искусства – превращение свинца в золото.

– Очень любезно с вашей стороны, Гирроккин, – ответил этот образцовый молодой человек с лицом и умом бога. – Но я решил прийти лично, – он поднял свернутый бланк запроса, – чтобы ни у кого не возникло сомнений, что это не ошибка.

– Ошибка? В этом не было нужды, милорд, – заверил его мастер. – Кто бы ни доставил ваш запрос, библиотекари ни за что бы не осмелились в нем сомневаться. Мы здесь, чтобы служить, а не задавать вопросы.

– Рад это слышать, – кивнул Ниро с улыбкой, знаменитой тем, что ошеломляла и лишала дара речи целые комнаты, наполненные дамами. А затем посмотрел на Лазло.

Это было так неожиданно – как внезапное погружение в ледяную воду. Лазло не шевелился с тех пор, как распахнулись двери. Так всегда случалось, когда поблизости появлялся Тион Ниро: его заклинивало, и юноша чувствовал себя таким же невидимым, каким был в глазах алхимика. Он давно привык к режущей тишине и суровым взглядам, устремленным сквозь него, будто парня и не существовало, так что этот взгляд стал для него потрясением, как и следующие слова:

– А ты, Стрэндж? Ты здесь, чтобы служить или задавать вопросы? – Прозвучало вполне радушно, но голубые глаза Ниро горели так ярко, что это наполнило Лазло ужасом.

– Служить, милорд, – ответил он таким же шероховатым голосом, как бумаги в его руках.

– Прекрасно.

Ниро впился в него глазами, и Лазло приложил все усилия, чтобы не отвернуться. Они буравили друг друга – алхимик и библиотекарь. Этих двоих объединял общий секрет, горевший алхимическим огнем. Даже старый мастер Гирроккин это почувствовал и сконфуженно поглядывал то на одного юношу, то на другого. Ниро выглядел как некий принц из саги, рассказываемой у очага, – весь из себя блестящий и сияющий. Кожа Лазло давно перестала быть серой, но его библиотечная мантия и глаза не прибавили яркости, словно этот цвет предопределился ему судьбой. Лазло был тихим и обладал даром оставаться незаметным как тень, в то время как Тион притягивал к себе взгляды будто вспышка. Все в нем было накрахмаленным и элегантным, как свежевыглаженный шелк. Слуга ежедневно брил его острой бритвой, а счет за портного мог бы прокормить всю деревню.

Лазло, в свою очередь, целиком состоял из грубых краев: холстина на фоне шелка Ниро. Мантия была старой уже тогда, когда ее выдали год назад. Пóлы потрепались от подъемов и спусков по шероховатым каменным ступенькам в книгохранилище, да и сама она оказалась такой большой, что Лазло в ней терялся. Юноши были одного роста, но Ниро держался так, будто позировал скульптору, в то время как плечи Лазло сутулились, выражая настороженность. Чего же от него хотел Ниро?

Тот снова повернулся к старику. Голову держал высоко, словно выставляя напоказ красоту линии своей челюсти, а когда говорил с кем-то ниже себя, то опускал только взгляд. Он вручил мастеру бланк запроса.

Мастер Гирроккин развернул его, поправил очки и прочитал. А затем… снова поправил очки и перечитал. Взглянул на Ниро. Потом на Лазло. И Лазло все понял. Догадался, о чем запрос. Тело оцепенело. Казалось, будто его кровь и дух перестали циркулировать, а воздух застрял в легких.

– Доставьте их ко мне во дворец, – распорядился Ниро.

Мастер Гирроккин озадаченно открыл рот, но не издал ни звука. Снова покосился на Лазло, но на очках бликовал свет и юноша не смог рассмотреть его глаз.

– Мне написать адрес? – с притворной любезностью поинтересовался Тион. Все и так знали, что его дворец из бледно-розового мрамора, подаренный королевой, находится у реки. Заминка была явно не из-за адреса.

– Конечно нет, милорд, – ответил мастер Гирроккин. – Просто, э-э…

– Какие-то проблемы? – вздернул бровь Ниро, его острый взгляд противоречил приветливому тону.

«Да, – подумал Лазло. – Да, есть одна».

Но мастер съежился под взглядом алхимика:

– Нет, милорд. Уверен… Уверен, это большая честь.

Для Лазло эти слова были как нож в спину.

– Чудесно, – кивнул Ниро. – Тогда на этом все. Я буду ждать доставки к сегодняшнему вечеру.

И с этим он ушел под взгляды ученых, стуча каблуками по мраморному полу.

Лазло повернулся к мастеру Гирроккину. Его сердца все же не остановились. Они бились быстро и нерегулярно, как пара мотыльков, оказавшихся в ловушке.

– Скажите, что там не то, о чем я думаю.

Сбитый с толку библиотекарь просто протянул ему бланк. Лазло взял его. Прочел. Руки дрожали. Там было то, о чем он думал, написанное жирным размашистым почерком Ниро: «Полное собрание сочинений Лазло Стрэнджа».

Мастер Гирроккин пришел в полное замешательство:

– Зачем, ради всего святого, Тиону Ниро понадобились твои книги?!

4. Бог-бастард фортуны

Более разных людей, чем алхимик и библиотекарь, и не сыскать – словно сам Шрес, бог-бастард фортуны, поставил их плечом к плечу и разделил между ними свою корзинку с дарами: все дары, один за другим, – Тиону Ниро, пока не остался последний, который он уронил в грязь перед ногами Лазло.

«Наслаждайся», – сказал бы такой бог, если бы он существовал и был в скверном расположении духа.

Тиону Ниро – происхождение, богатство, привилегии, красота, очарование, гениальность.

А Лазло Стрэнджу – вытирать пыль с единственного, что осталось: чести.

Возможно, ему жилось бы проще, достанься этот дар Ниро тоже.

Как и Лазло, Тион Ниро родился во время войны, но война, как и фортуна, не всех касается в равной степени. Он вырос в отцовском дворце, вдали от вида и запаха страданий, не говоря уж о знакомстве с ними. В тот же день, когда серого и безымянного младенца положили на телегу, следующую в Земонанское аббатство, золотого младенца окрестили Тионом – в честь святого воина, прогнавшего варваров из Зосмы – на роскошной церемонии, где присутствовала половина королевства. Он был умным, прекрасным ребенком: хоть его старший брат унаследует титул и земли, ему досталось все остальное – любовь, внимание, смех, похвала, – и досталось не по-тихому. Если Лазло был молчаливым ребенком, отданным на попечение суровым, негодующим монахам, то Тион был маленьким обаятельным тираном, который требовал все и получал даже больше.

Лазло спал в общежитии с мальчиками, укладывался в постель голодным и просыпался замерзшим.

Детскую кроватку Тиона сделали в форме военного брига с такелажем, настоящими парусами и даже миниатюрными пушками – такими тяжелыми, что требовалась сила двух служанок, чтобы раскачать ее и убаюкать младенца. Его волосы были такого удивительного оттенка – как солнце на фресках, на которое можно смотреть и не ослепнуть от сияния, – что их позволили отрастить, хотя мальчикам и не полагалось. Подстригли их только к девятому дню рождения, чтобы сплести изощренное украшение на шею для его крестной, королевы. Она носила его и, к ужасу ювелиров, ввела моду на украшения из человеческих волос – но ни одна из пародий не могла сравниться с великолепием оригинала.

Прозвище Тиона – Золотой крестник – привилось к нему с крещения и тем самым определило его путь. В имени кроется сила, и оно с младенчества связало мальчика с золотом. Вполне логично, что, поступив в университет, он выбрал факультет алхимии.

Что такое алхимия? Металлургия, окутанная мистикой. Стремление к духовному посредством материального. Великая и благородная цель овладеть элементами, дабы достичь чистоты, совершенства и божественности.

О, ну и золота.

Не будем забывать о золоте. Его хотели короли. Его обещали алхимики – обещали столетиями, но если и достигли в чем-то чистоты и совершенства, так это в своей неспособности добыть его.

Тион, тринадцатилетний и с разумом острее, чем клык гадюки, посмотрел на таинственные ритуалы и принцип работы – и увидел в них лишь путаницу, придуманную, чтобы оправдать эти неудачи. «Только взгляните, как здесь все сложно», – говорили алхимики, попутно усложняя себе работу. Все это выглядело нелепо. Инициирующиеся должны были принести клятву на изумруде, который якобы извлекли из лба падшего ангела, и, ознакомившись с этим артефактом, Тион рассмеялся. Он категорически отказался приносить на нем клятву и изучать эзотерические тексты, назвав их «утешением несостоявшихся волшебников, обреченных жить в мире без магии».

– У вас, молодой человек, душа кузнеца! – в ярости сказал ему магистр алхимии.

– Лучше так, чем душа шарлатана, – парировал Тион. – Я скорее принесу клятву на наковальне и займусь честной работой, чем буду дурачить мир своими выдумками.

И так случилось, что Золотой крестник принес клятву на наковальне кузнеца вместо ангельского изумруда. Любого другого тотчас бы вышвырнули, но он был любимчиком королевы, и посему у старого магистра не осталось выбора, кроме как отойти в сторонку и позволить юноше по-своему выполнять работу. Тиона волновала лишь материальная сторона вещей: природа элементов, сущность и изменчивость материи. Он был амбициозным, скрупулезным и обладал прекрасной интуицией. Огонь, вода и воздух выдавали ему свои секреты без промедлений. Минералы выявляли свои скрытые свойства. К пятнадцати годам, к глубокому разочарованию «несостоявшихся волшебников», он совершил первое превращение в западной истории – свинца в, увы, не золото, а в висмут, – и сделал это, как он сказал, не прибегая к помощи «духов и заклинаний». Триумф, за который крестная наградила его собственной лабораторией. Ее построили в старой церкви Великой библиотеки, не пожалев денег. Королева нарекла ее Хризопоэзиумом – от хризопеи, трансмутации базового металла в золото – и поклялась надеть свое украшение из волос, когда приедет вручать Тиону ключи. Они шли рука об руку в едином золоте – у него на голове, у нее на шее, – а солдаты маршировали позади, одетые в золотые сюртуки, сшитые на заказ специально по этому случаю.

В тот день Лазло стоял в толпе, восхищенный зрелищем и гениальным золотым мальчиком, который всегда казался ему персонажем какой-то сказки – юный герой, благословенный удачей, взошедший, чтобы занять свое место в мире. Только это все и видели, как зрители в театре, беспечно не ведающие, что актеры за кулисами играли куда более мрачную драму.

Вскоре Лазло узнал.

Случилось это через год, когда ему исполнилось шестнадцать. Одним вечером он решил сократить дорогу через склеп, как вдруг услышал голоса – громкие и острые, как удар топора. Поначалу Лазло не мог разобрать слов и поэтому замер, пытаясь найти их источник.

Склеп был пережитком старого дворцового кладбища, отрезанным от остальной территории дворца строительными лесами астрономической башни. Большинство ученых даже не знали о нем, в отличие от библиотекарей, которые пользовались им, чтобы сократить путь от хранилища к читальным залам внизу башни. Туда Лазло и направлялся, неся охапку манускриптов, как вдруг услышал голос и звуки шлепков или ударов. Бух. Бух.

Был и еще один едва различимый звук. Юноша подумал, что его издавало животное, и, выглянув из-за угла мавзолея, увидел руку, поднимающуюся и опускающуюся для стабильных жестоких ударов. В ней был зажат хлыст, и все сразу встало по местам, но Лазло все равно подумал, что били животное, поскольку человек просто не мог издавать тихие, трусливые, скулящие всхлипы.

Его наполнила пламенная ярость, словно кто-то чиркнул спичкой. Лазло набрал побольше воздуха, чтобы закричать.

И задержал его.

Неподалеку горела тусклая лампа, и в ту секунду, как его голос приготовился выдать единственное слово, Лазло увидел картину целиком.

Изогнутая спина. Сидящий на коленях мальчик. Свет от сферы на золотых волосах. И герцог Ваальский, избивающий своего сына, словно какое-то животное.

«Прекратите!» – чуть было не крикнул Лазло. Слово обжигало его изнутри, как если бы он набрал полный рот огня.

– Безмозглый! – Хлобысть! – Тупой! – Хлобысть! – Апатичный! – Хлобысть! – Жалкий!

Экзекуция все не заканчивалась, и Лазло вздрагивал от каждого удара, его злость подавляло гнетущее замешательство. Когда у него появилось время осмыслить увиденное, ярость загорелась вновь, даже жарче, чем прежде. Но столкнувшись лицом к лицу с таким зрелищем, чувство смятения превозмогло гнев. Лазло и сам был хорошо знаком с подобного рода наказаниями. У него до сих пор оставались светлые шрамы от порки, исполосовывавшие его ноги. Порой его запирали в склепе на ночь в компании одних лишь черепов мертвых монахов. А сколько раз его называли глупым или никчемным – уже и не упомнишь! Но то был он. Лазло никому не принадлежал и не имел ничего своего. Он даже представить не мог, что Тион Ниро подвергается подобному обращению и словам. Юноша случайно наткнулся на жестокое наказание, которое опровергало все, что он знал о Золотом крестнике и его зачарованной жизни, и при виде того, как другого мальчика унижают, что-то внутри него сломалось.

Они не были друзьями. Об этом и речи быть не могло. Ниро аристократ, а Лазло практически никто. Но он много раз выполнял для Тиона исследовательские работы, а однажды, на раннем этапе, когда он обнаружил редкий металлургический трактат, который мог заинтересовать Ниро, тот даже сказал «Спасибо».

Звучит как пустяк – или того хуже: может показаться, что он благодарил Лазло лишь раз за все эти годы. Но Лазло знал, что таких мальчиков, как Тион, с детства учили только отдавать приказы, и когда тот оторвал взгляд от трактата и произнес с серьезностью и искренностью это простое слово «Спасибо», – юноша засветился от гордости.

Теперь его «Прекратите!» обжигало язык; он хотел закричать, но молчал. Лазло словно прирос к земле, прижавшись к прохладной стене мшистого мавзолея, боясь даже пошевелиться. Хлыст вяло повис в воздухе. Тион держался за голову, спрятав лицо. Он не издавал ни звука, но Лазло видел, как дрожат его плечи.

– Вставай! – прорычал герцог.

Тион поднялся, и Лазло наконец его рассмотрел. Лицо мокрое и красное, золотые волосы прилипли ко лбу влажными от слез прядями. Он выглядел гораздо моложе своих шестнадцати лет.

– Ты хоть представляешь, сколько она потратила на твою лабораторию?! – требовательно спросил герцог. – Стеклодувы из самой Амайи. Печь, построенная по твоим чертежам. Дымовая труба – наивысшая точка города. И чем ты отплатил за эту доброту? Заметками? Измерениями?

– Алхимия и состоит из заметок и измерений, – возразил Тион. Его голос был сдавлен от слез, но не лишен непокорства. – Нужно узнать свойства металлов, прежде чем надеяться изменить их структуру.

Герцог презрительно покачал головой:

– Магистр Лузинай был прав. У тебя действительно душа кузнеца. Алхимия – это золото, понял? Теперь золото – твоя жизнь. Если, конечно, ты сможешь его создать – в противном случае тебе вообще повезет выжить. Тебе все ясно?

Тион отпрянул, изумившись подобной угрозе:

– Отец, прошу тебя! Прошел всего год…

– Всего год?! – Герцог сухо рассмеялся. – Знаешь, что может произойти за год? Дома могут пасть. Королевства могут пасть. Пока ты сидишь в своей лаборатории, изучая свойства металла!

Это заставило Тиона призадуматься, и Лазло тоже. Королевства могут пасть?!

– Но… ты же не ждешь, что я сделаю за год то, что прежде не удавалось никому?

– Прежде и металл никто не трансмутировал, но тебе это удалось в возрасте пятнадцати лет.

– Но только в висмут, – горько произнес юноша.

– Я прекрасно знаю о недостатке твоего достижения! – рявкнул герцог. – С тех пор как ты поступил в университет, я только и слышу, какой ты умный и что ты умнее всех остальных. Так будь умнее, черт бы тебя побрал! Я сказал ей, что ты на это способен. Я заверил ее!

– Я пытаюсь, отец.

– Пытайся лучше! – взвыл мужчина.

Его глаза расширились, белки обрамляли зрачки толстым кольцом. В них читалось отчаяние, и от этого у Лазло, скрывающегося в тени, побежали мурашки. Когда королева нарекла алхимическую лабораторию Хризопоэзиумом, ему подумалось, что это вполне подходящее имя. Он воспринял его как надежду на то, что однажды там реализуется величайшее стремление искусства. Но, похоже, «однажды» – это слишком долго. Королева хотела золота, и немедленно.

Тион с трудом сглотнул и уставился на отца. Между ними прокатилась волна страха. Медленно, чуть ли не шепотом, юноша спросил:

– И что будет, если я не преуспею?

Лазло думал, что герцог вновь начнет его избивать, но тот лишь заскрежетал зубами:

– Объясняю простым языком. Наша казна пуста. Солдатам нечем платить. Они дезертируют, и наши враги это заметили. Если так и продолжится, они вторгнутся в нашу страну. Ты понял?

Проблема была не только в этом – зловещие интриги, неоплаченные долги. Но все это складывалось в простую истину: сотвори золото – или Зосма падет.

Лазло наблюдал, как Тион бледнеет, приняв на себя бремя всего королевства, и почувствовал, словно оно упало и на его плечи.

Так оно и было.

Не потому, что его туда водрузили жестокий отец и жадная королева, а потому, что он сам принял его на себя. Прямо там, у склепа, словно оно было настоящей, материальной ношей, он подставил свое плечо, чтобы облегчить груз Тиона – даже если Золотой крестник об этом не ведал.

Почему? Лазло мог развернуться, заняться делами и собственной жизнью, радуясь, что ему не приходится тащить это бремя. Большинство так бы и поступили. Более того, большинство бы поспешили нашептать об этом кому-нибудь на ушко, распространить слух еще до начала ночи. Но Лазло не такой, как другие. Он стоял в тени, разозлившись от одной мысли об этом. Он думал о войне и людях, которых она у него забрала, прежде чем он смог их узнать; обо всех детях, которые станут сиротами, когда разразится новая; обо всех именах, которые канут в Лету как песня.

Пройдя через все это, юноша остро ощутил свою бесполезность. Как помочь Золотому крестнику? Он не алхимик и не герой. Он библиотекарь, мечтатель. Лазло чтец и невоспетый эксперт по давно утерянному городу, на который всем плевать. Что же он мог…

И тут его осенило.

Он не алхимик. Он – эксперт по давно утерянному городу, на который всем плевать. Но так сложилось, что этот город, если верить легендам, практиковал алхимию уже тогда, когда Зосма была еще глушью, населенной варварами. Более того, первоначальные образы этого искусства и его практиков происходили из старых историй, провезенных через всю пустыню Эльмуталет: историй о могущественных мужчинах и женщинах, использовавших секреты природы и космоса.

Лазло размышлял. Он думал об этом, пока Тион и герцог покидали склеп в напряженном молчании, думал, пока возвращал свою охапку манускриптов в библиотеку, и продолжил думать, когда библиотека закрылась на ночь и он пропустил ужин, чтобы поскорее вернуться в свою комнату к книгам.

В то время как ученые-резиденты жили в величественных гостевых комнатах на верхних этажах дворца, библиотекари обитали в служебных помещениях – на один этаж выше прислуги, – в комнатах, которые однажды занимали горничные и камердинеры. Лазло зашагал по длинному коридору с низким потолком, вдоль которого шли ряды одинаковых дверей со сферами, висящими на крючке. Снял свою и занес в комнату. На самом деле сфера – это бутовый камень, постоянно источающий свет и естественным путем. Он не выделяет тепло – только сияние, цвет и сила которого варьировались так же, как у драгоценных камней. Эта сфера была слабенькой: неровный кусок красноватого камня, источающего тусклое сияние. При всем том, что комнатка была крошечной, ее углы все равно оставались в тени. У одной стены стояла узкая кровать, у другой – стол и стул. На двух колышках висели все вещи, которые имелись у Лазло, а в качестве полки ему служил подоконник. На нем и выстроились все его книги. Юноша повесил сферу и начал доставать их, пролистывая одну за другой. Вскоре он уселся на полу, прислонившись к стене, и принялся отмечать страницы и делать заметки. Из коридора доносились шаги – остальные библиотекари расходились по комнатам, но Лазло их не замечал, как и наступившую чуть позже тишину или движение луны по небу. Где-то к середине ночи он покинул свою комнату и направился в когда-то пыльный подуровень, который уже давно не пылился.

Это место стало его святилищем – царством сказок, и не только о Невиданном городе, а вообще обо всем мире. Плач, может, и был его мечтой, но Лазло любил все истории и знал каждую, которая здесь находилась, несмотря на то, что ему пришлось переводить их с десятков языков с помощью словарей и грамматики. Тут, заключенная под обложкой, была история человеческого воображения, и ничто не могло превзойти ее по красоте, эмоциональности и причудливости. Здесь были и чары, и проклятия, и мифы с легендами. Мечтатель Стрэндж так долго подпитывал ими свой разум, что, если бы в него можно было проникнуть, там непременно обнаружилась бы фантазия. Его мышление отличалось от других людей. Лазло с ходу не отвергал магию и не считал, что сказки только для детей. Он знал, что волшебство существует, и прочувствовал его на своей шкуре, когда название Невиданного города украли из его разума. Что же касается сказок, он понимал, что они были отражением людей, которые их придумали, и содержали лишь вкрапления правды – вторжение реальности в выдумку, как… хлебные крошки в бороде чародея.

Лазло надеялся, что это окажется одной из таких крошек.

В основе алхимии лежала вера в азот – тайное вещество, присущее любой материи. Алхимики полагали, что если его перегнать, то они смогут овладеть фундаментальными структурами физического мира. Чтобы превратить свинец в золото, получить универсальный растворитель и, возможно, даже эликсир бессмертия.

Уже давно признано, что этого можно достичь с помощью некоего сложного процесса, включающего триаду элементов: соль, ртуть и серу. На эту тему написали абсурдное количество книг и трактатов, учитывая полное отсутствие эмпирических данных. Они полнились диаграммами драконов, глотающих солнца, и мужчин, кормящихся грудью богинь. Лазло считал их такими же безумными, как и другие сказки, но по какой-то причине к этим книгам относились почтительнее и ставили их в алхимическом зале библиотеки, который, что характерно, некогда был дворцовой сокровищницей.

Тем временем в изгнанной в подвал, куда не заглянет ни один алхимик, книге сказок Невиданного города, причудливо названной «Чудеса на завтрак», было упоминание еще одной теории – о том, что алхимик сам является секретным ингредиентом, и лишь соединение человеческой души с элементной может породить азот.

Вот и она, крошка в бороде чародея.

Возможно.

5. «Чудеса на завтрак»

Ему стоило бы переждать пару дней. Честно говоря, ему вообще не стоило идти. Позже Лазло это осознал. Он многое осознавал, когда было уже поздно.

Слишком поздно.

К тому времени как он вышел из книгохранилища с книгой под мышкой, солнце уже вставало, и хоть юноша устал после бессонной ночи, его тело вибрировало от энергии. От нетерпения. От беспокойства. Он чувствовал себя частью чего-то, но забыл, что никто другой об этом не знает. Лазло не стал возвращаться к себе, а пошел прямиком к выходу из главного дворца к старой церкви, которая теперь звалась Хризопоэзиумом.

Внизу как на ладони простирался весь город. На горизонте Эдер был окутан сиянием. Рассветное солнце разбросало по воде блики – будто фитили, пылающие дневным светом. Забили колокола собора, и все остальные церковные колокола последовали их примеру – звонко и мелодично, как дети, отвечающие на зов родителей.

Лазло подумал, что Тион, наверное, тоже не спал всю ночь, учитывая какую ношу на него возложили. Он подошел к входу. Перед ним возникли литые церковные двери, которые определенно не созданы для того, чтобы в них стучали. Лазло все равно постучал – и едва услышал удар собственных костяшек. Он мог бы сдаться в ту секунду, отступить и дать себе время поразмыслить о том, что хотел сделать. Если бы его первоначальная радость успела хоть немного поутихнуть, юноша наверняка бы понял, сколь глуп и наивен его план. Но вместо этого он обошел церковь сбоку, нашел дверь с колокольчиком и позвонил.

Так что все сложилось как сложилось.

Тион открыл дверь. Выглядел он безучастно. Безжизненно.

– Ну? – спросил парень.

– Простите за беспокойство, – пролепетал Лазло, ну или что-то подобное.

Позже их разговор размылся в его памяти. Сердце колотилось в ушах. Он не любил выходить из тени. Если воспитание в аббатстве что-то ему и внушило, так это глубокое чувство собственной ничтожности. Но им все еще двигала злость за Тиона и толика солидарности одного побитого мальчишки с другим, а самое главное – трепет нового открытия. Возможно, он выпалил «Я нашел кое-что полезное для вас» – и протянул книгу.

Какими бы ни были его слова, Тион отошел, чтобы дать ему пройти. Помещение оказалось высоким и тихим, как и любая церковь, но в воздухе воняло серой как в преисподней. Через витражные окна пробивались рассеянные лучи утреннего солнца, окрашивая в разные цвета полки из блестящего стекла и меди. В нефе стоял длинный стол, заваленный различными приборами. Всю апсиду занимала гигантская печь, а через центр купола, расписанного фреской, тянулся кирпичный дымоход, искажавший лица ангелов.

– Так что ты хотел? – спросил Тион. Двигался он скованно, и Лазло не сомневался, что его спина покрыта ссадинами и рубцами. – Я так полагаю, ты нашел мне очередной трактат? От них все равно никакого проку.

– Это не совсем трактат. – Лазло положил книгу на свободный участок стола, лишь сейчас заметив гравюру на обложке. На ней изображалась ложка, наполненная звездами и мифическими созданиями. «Чудеса на завтрак». Выглядела она как детская книга, и Лазло почувствовал первый укол опасений. Он поспешил открыть книгу, чтобы спрятать название и обложку. – Но это касается золота, – сказал юноша и пустился в объяснения. К несчастью, в этой мрачной лаборатории его речь звучала так же неуместно, как выглядела книга, и он начал быстрее выпаливать слова, чтобы опередить свое растущее унижение, из-за чего все зазвучало только глупее и неправдоподобнее.

– Вы же знаете о потерянном городе Плаче? – Лазло заставил себя использовать фальшивое имя и тут же ощутил привкус слез. – И о его алхимиках, которые создавали золото в древние времена?

– Это просто легенды, – отмахнулся Тион.

– Возможно, – не спорил юноша. – Но разве не может быть такого, что в сказках – правда? Что они действительно могли создавать золото?

Он заметил недоверчивое выражение лица Тиона, но неправильно его истолковал. Подумав, что алхимик просто посчитал его слова невероятными, Лазло спешно продолжил:

– Посмотрите сюда, – он показал на отрывок книги о том, что секретным ингредиентом азота является сам алхимик. – Здесь написано о соединении человеческой и элементной души, что звучит не очень-то… ну, не знаю… конструктивно – ведь как можно соединить душу с металлом? Но я думаю, что здесь ошибка в переводе. Мне уже встречалось такое раньше. В невиданном… то есть на языке Плача слово для «души» и «духа» одинаковое – «амарин». Так что, думаю, тут ошибка. – Лазло постучал пальцем по слову «душа» и ненадолго замолчал. Пришло время его гениального открытия. – Мне кажется, имелось в виду, что ключ к азоту – это дух. Телесный дух.

Он вытянул руки запястьями вверх, показывая переплетение вен, чтобы Тион уж наверняка уловил ход его мыслей. И он понял, что на этом у него кончились слова. Необходимо было сделать какой-то вывод, что-то, что пролило бы свет на его идею и заставило ее мерцать, но Лазло ничего не приходило в голову, и слова просто повисли в воздухе, прозвучав откровенно смешно.

Тион смотрел на него долгих пару секунд.

– Что все это значит? – наконец спросил он ледяным тоном, полным угрозы. – Тебя взяли на слабо? Ты кому-то проспорил? Это что, шутка?

– Что? – Лазло оторопело покачал головой. Его лицо залилось краской, а руки похолодели. – Нет!

И тут он понял, что значило недоверие Тиона. Он среагировал не на предпосылку Лазло. А вообще на его присутствие. В то же мгновение его представление о происходящем поменялось, и он осмыслил, что натворил. Он – Мечтатель Стрэндж, младший библиотекарь – ворвался в Хризопоэзиум, размахивая книгой сказок, и предложил поделиться своим мнением о глубочайшей загадке алхимии. Словно он мог решить проблему, которая столетиями ускользала от алхимиков – включая самого Ниро.

Когда Лазло осознал свою наглость, у него перехватило дыхание. Как он вообще мог до такого додуматься?!

– Скажи мне правду, – приказал Тион. – Кто это был? Магистр Лузинай? Он прислал тебя, чтобы поиздеваться надо мной, так?

Лазло отрицательно покачал головой, но Тион его даже не видел. Золотой крестник слишком погрузился в свою ярость и горе. Если он что-то и видел, то это глумливые лица других алхимиков или холодный расчет самой королевы, требующей чудес на завтрак. Возможно – скорее всего, – он видел хмурое выражение лица своего отца и ощущал его чувствительной кожей на спине, а также болью при каждом движении. В нем кипели такие сильные эмоции, как химические вещества, смешанные в перегонном кубе: страх – как сернистый туман; горечь – резкая, как соль; и треклятая переменчивая ртуть – как отчаяние и неудача.

– Я бы ни за что не стал над вами издеваться, – сказал Лазло.

Тион схватил книгу и закрыл ее, чтобы посмотреть на название и обложку.

– «Чудеса на завтрак», – протянул он, пролистывая ее. Внутри были картинки с русалками и ведьмами. – И это не издевательство?!

– Клянусь вам! Я могу ошибаться, милорд. Наверное… наверное, так и есть. – Теперь Лазло увидел себя со стороны и захотел поделиться правдой, что зачастую фольклор окроплен истиной, но сейчас даже это звучало абсурдно – крошки в бороде чародея и прочая чепуха. – Простите. С моей стороны было самонадеянно вот так являться к вам, и я молю о прощении, но, клянусь, я не хотел вас оскорбить. Я просто хотел помочь.

Тион захлопнул книгу.

– Ты – помочь мне?! – Юноша рассмеялся ему в лицо. Звук получился холодным, грубым, как разбивающиеся осколки льда. Его припадок длился слишком долго, и с каждым новым хохотком Лазло съеживался все сильнее. – Что ж, просвети меня, Стрэндж. И в какой же версии Вселенной ты мог бы помочь мне?

В какой версии Вселенной? А их что, больше одной? Была ли там версия, где Лазло вырос с нормальной фамилией и семьей, а Тиона посадили на телегу, следующую в аббатство? Лазло не мог ее себе представить. Невзирая на всю его богатую фантазию, он не мог представить сценарий, где монах обривает эту золотистую голову.

– Конечно, вы правы, – запнулся он. – Я всего лишь подумал… вы не обязаны справляться с этим в одиночку.

Эти слова… были ошибкой.

– Справляться с чем в одиночку? – спросил Тион с недоумением в прищуренных глазах.

Лазло тут же понял свой промах. Он застыл, точно как у склепа, беспомощно прячась в тени. Но здесь негде укрываться, и поскольку в нем не было ни капли коварства, все эмоции читались у него на лице. Потрясение. Негодование.

И жалость.

И наконец Тион понял, что привело на заре этого младшего библиотекаря к его двери. Если бы Лазло подождал – неделю или хотя бы пару дней, – Тион бы не сложил два и два так быстро. Но его спина горела от боли, а взгляд Лазло постоянно возвращался к ней, будто он знал: бедный Тион, которого бьет отец. В эту секунду он понял, что Лазло видел момент его слабости, и его котел эмоций пополнился еще одной.

Стыдом. И она зажгла все остальные.

– Мне жаль, – сказал Лазло, сам не зная, чего именно – того, что Тиона избили, или того, что ему «посчастливилось» это увидеть.

– Даже не смей жалеть меня, ты, ничтожество! – прошипел юноша с таким презрением, что Лазло передернулся как ужаленный.

Далее все смешалось в ужасное мерзкое размытое пятно злобы и возмущения. Пунцовое искаженное лицо. Оскаленные зубы, сжатые кулаки и разбитое стекло. В последующие дни все это вылилось в ночные кошмары, наполненные страхом и сожалением Лазло. Он попятился к двери – возможно, его вытолкали, а может, и нет. Быть может, он просто споткнулся и скатился по короткой лестнице, до крови прикусив язык. Юноша сглотнул кровь и попытался придать себе нормальный вид, возвращаясь, прихрамывая, во дворец.

Дойдя до ступенек, он вдруг понял, что забыл книгу. Больше никаких чудес на завтрак. И вообще никакого завтрака, судя по опухающему языку. И хоть он не ел и не спал уже сутки, Лазло совсем не чувствовал голода или усталости, поэтому у него как раз хватило времени, чтобы привести себя в порядок перед началом смены. Он умыл лицо холодной водой, прополоскал рот и, скривившись, сплюнул кровь в раковину. Язык выглядел ужасно, голова пухла от пульсации и боли. За весь день он не проронил ни слова, и никто этого даже не заметил. Он боялся, что Тион его уволит, и морально готовился, но этого не случилось. Ничего не случилось. Никто не узнал, что он натворил тем утром. Никто не заметил отсутствия книги – кроме него, поскольку он очень по ней скучал.

Через три недели до Лазло дошли новости. В Великой библиотеке ожидали визита королевы. Первый визит с тех пор, как она учредила Хризопоэзиум, который, как оказалось, был удачным вложением.

Тион Ниро сотворил золото.

6. Бумага, чернила и годы

Совпадение?

На протяжении сотен лет алхимики пытались дистиллировать азот. Через три недели после визита Лазло в Хризопоэзиум Тиону Ниро это удалось. У Лазло было подозрение, но и только – до того момента, как он открыл дверь в свою комнату и обнаружил там Золотого крестника.

Сердца юноши пропустили удар. Его книги валялись на полу, страницы смялись, как сломанные крылья птиц. Одну книгу Тион держал в руках. Самую роскошную из коллекции Лазло, ее переплет был почти достоин красоваться в Павильоне раздумий. Он даже присыпал корешок остатками золотой стружки, которую собирал три года. «Невиданный город» – выведено на нем каллиграфическим почерком, которому он научился в аббатстве.

Книга с глухим стуком ударилась об пол, и сердца Лазло вздрогнули. Ему хотелось поднять ее, но он просто стоял на собственном пороге и смотрел на незваного гостя – такого собранного, элегантного и неуместного в этой крошечной тусклой комнате, как луч солнца в подвале.

– Кто-нибудь знает, что ты приходил в Хризопоэзиум? – спросил Тион.

Лазло медленно покачал головой.

– А насчет книги? Кто-нибудь еще о ней знает?

Вот оно. Не было никакого совпадения. Лазло оказался прав. Ключ к азоту – дух. Это даже забавно – не то, что истина крылась в сказке, а то, что величайший секретный ингредиент оказался столь распространенным, как телесная жидкость. Все это время ответ бежал по венам каждого жившего и умершего в поисках алхимика.

Если бы правда обнаружилась, любой с котелком и огнем мог бы созидать золото, проливая дух из своих жил или крадя его у других. Тогда бы оно обесценилось, а Золотой крестник не считался бы таким особенным. Лазло понял, что на кону. Тион хотел сохранить тайну азота любой ценой.

И этой ценой был Лазло.

Он подумал о том, чтобы солгать, но не придумал ничего, что могло бы его защитить. Парень снова нерешительно помотал головой, и ничто так не притягивало его внимание, как рука Тиона на рукояти меча.

Время замедлилось. Он наблюдал, как белеют костяшки рук Ниро, как удлиняется видимый кусочек стали, когда меч высунулся из ножен. Тот был слегка изогнут, как ребро. В свете сфер его зеркальная поверхность сверкнула золотом и металлом. Лазло встретился взглядом с Тионом. Увидел в них холодный расчет, пока Золотой крестник обдумывал, что доставит больше проблем: если он убьет его или рискнет оставить в живых?

Лазло догадался, к какому тот придет выводу. Пока он жив, в мире всегда будет кто-то, кто знает секрет, в то время как его убийство не доставит неприятностей. Тион мог оставить свой гравированный родовой меч в трупе Лазло, и его вернут ему чистеньким. Всю историю попросту замнут. Такие, как Ниро, могли делать что угодно с такими, как Лазло.

Но… он этого не сделал.

Юноша спрятал меч:

– Ты никогда об этом не расскажешь и не напишешь. Никто не должен знать. Ты меня понял?

– Да, – хрипло ответил Лазло.

– Поклянись, – приказал Тион, но затем покосился на книги на полу и внезапно изменил свое решение. – Хотя, если подумать, не надо клятв. – Его губы изогнулись в издевательской ухмылке. – Поклянись мне три раза.

Лазло пришел в недоумение. Тройная клятва? Это детское обещание из сказок, нарушение которого каралось проклятием, и над Лазло оно имело больше власти, чем любая клятва богами или королем.

– Клянусь, – произнес он, дрожа от холода близкой смерти. – Клянусь, – повторил с горящим лицом. – Клянусь.

Слова повторялись как заклинание, и они были последним, чем обменялись молодые люди в течение следующих четырех лет. До того судьбоносного дня, когда Золотой крестник лично подошел к справочному столу, чтобы потребовать книги Лазло.

«Полное собрание сочинений Лазло Стрэнджа».

Руки Лазло, держащие бланк запроса, тряслись. Эти книги – они все, что у него есть! Он создал их и любил как любую вещь, сделанную своими руками, но даже это не охватывало всех масштабов катастрофы. Это не просто коллекция заметок. В них хранилась его невозможная мечта – каждое открытие о Невиданном городе, каждый кусочек головоломки, вставший на место. Дело не просто в накоплении знаний, а в цели однажды… обойти невозможность. В том, чтобы как-то попасть туда, куда никогда не ступала нога чужака. В том, чтобы пересечь пустыню, увидеть сияющие купола собственными глазами и наконец узнать, что произошло с Невиданным городом.

Его книги – это семилетние записи его надежды. Даже прикосновение к ним придавало ему храбрости. А теперь они просто окажутся в руках Тиона Ниро?

– Зачем, ради всего святого, – спросил мастер Гирроккин, – Тиону Ниро понадобились твои книги?!

– Я не знаю, – растерянно ответил Лазло. – Просто так. Чтобы забрать их у меня.

Старик цокнул языком:

– Подобная мелочность ниже его достоинства.

– Вы так считаете? Что ж, тогда, наверное, он намерен прочесть их от корки до корки.

Слова прозвучали так сухо, что мастер Гирроккин догадался, что это сарказм. Подобный сценарий действительно выглядел глупо.

– Но зачем? – не отставал Гирроккин. – Зачем ему забирать их у тебя?

На это Лазло не мог ответить. Сам же он гадал о другом: почему сейчас, спустя четыре года? Он не нарушал обещания и никоим образом не навлекал на себя гнев Ниро.

– Потому что он может? – уныло предположил юноша.

Он оспаривал запрос. Как же иначе? Лазло пошел прямиком к мастеру над архивами, чтобы просить о защите. Эти книги – его, а не собственность библиотеки. Им всегда давали ясно понять, что знания библиотекарей недостойны термина «ученость». В таком случае, как же их могли забрать? Это несправедливо и противоречит всем правилам.

– Несправедливо? Вам стоило бы гордиться, молодой человек, – сказал ему мастер Вильерс. – Вашей работой заинтересовался Тион Ниро. Это один из величайших дней в вашей жизни!

Да уж, величайший – не то слово. На протяжении семи лет Лазло был «мечтателем Стрэнджем», а его книги считались «глупой писаниной». А теперь словно по мановению пальца они стали «работой» – одобренной и украденной в один день.

– Прошу вас, – тихо и страстно взмолился он. – Пожалуйста, не отдавайте ему мои книги.

И… их не отдали.

Они заставили сделать это Лазло.

– Не позорьтесь! – рявкнул Вильерс. – Я не позволю вам опозорить библиотеку. Он Золотой крестник, а не какой-то воришка в книгохранилище. Он вернет их, когда закончит свое исследование. А теперь уходите.

У Лазло не было выбора. Он положил книги в ящик и загрузил его в тележку, после чего повез ее из библиотеки, через главные ворота и вдоль длинной дороги, вьющейся вокруг Хребта Зосима. Юноша остановился и осмотрелся. Эдер сверкал под солнцем насыщенным бронзовым цветом, как глаза красивой девушки. Над ним расположился новый арочный дворец – такой же фантастический, как рисованный фон для спектакля о феях. Птицы кружили над рыбацкими доками, а на верхушке бледно-розового дворца Ниро развевался длинный золотой флаг. Лазло медленно добрался до двери. С глубокой неохотой позвонил в колокольчик. Вспомнил, как звонил в него четыре года назад, с «Чудесами на завтрак», зажатыми в руках. Больше он книгу не видел. Ждет ли та же участь собрание его сочинений?

Ему открыл дворецкий. Приказал Лазло оставить ящик, но тот отказался.

– Я должен встретиться с лордом Ниро, – сказал юноша, и когда Тион наконец предстал перед ним, просто спросил: – Почему?

– Почему? – Алхимик был в рубашке, но без алого галстука. Его меч висел на бедрах, а рука ненавязчиво покоилась на рукоятке. – Знаешь, я всегда хотел задать тебе тот же вопрос.

– Мне?

– Да. Почему, Стрэндж? Почему ты вверил его мне? – «Его»? Секрет и все, что за ним последовало. – Когда мог сохранить его для себя и стать кем-то значимым.

Правда – хоть ничто не могло убедить Ниро в нее поверить – заключалась в том, что Лазло попросту никогда не приходило в голову добиваться личной выгоды. В тот день у склепа ему все было ясно: перед его глазами предстала история о жадной королеве, злобном отце и войне на горизонте, но… это не его история. Это история Тиона. Забрать ее себе… было бы равносильно воровству. Вот настолько все просто.

– Я и есть кто-то значимый, – сказал он, кивая на ящик. – Вот кто я. – А затем добавил с тихим накалом: – Не забирайте их. Пожалуйста.

В эту короткую секунду с лица Тиона сошла маска настороженного беспристрастия, и Лазло увидел в нем что-то человеческое. Даже сожаление. Но затем оно исчезло.

– Помни о своем обещании, – предупредил Тион, закрывая дверь прямо перед носом Лазло.

Юноша вернулся к себе в комнату поздно вечером, стараясь как можно дольше задержаться на ужине. Дойдя до двери, снял с крючка сферу, помешкал, а затем повесил ее обратно. Глубоко вдохнув, вошел в комнату. Надеялся, что темнота облегчит его потерю, но лунного света как раз хватало, чтобы окунуть подоконник в мягкое сияние. Жестокая пустота. Комната смотрелась пустой и мертвой, как тело с вырезанным сердцем. Дышать стало трудно. Лазло осел на край кровати.

– Это всего лишь книги, – сказал он себе. – Всего лишь бумага и чернила.

Бумага, чернила и годы.

Бумага, чернила, годы и его мечта.

Он покачал головой. Мечта крылась в его разуме и душе. Тион мог украсть книги, но не ее.

Этим он себя и утешал в ту первую длинную ночь без своих книг, пока не мог заснуть, гадая, где же они и что с ними сделал Ниро. Он мог сжечь их или спрятать в сырой подвал. Возможно, прямо в эту секунду он вырывал из них страничку за страничкой, складывая из них птичек и одну за другой отправляя в полет со своего высокого окна.

Когда Лазло наконец-то заснул, ему приснилось, что его книги закопаны в земле, а трава, поросшая над ними, шептала «Плач, Плач», когда дул ветер, и все, кто ее слышал, чувствовали жжение слез в глазах.

Ни разу ему не пришло в голову, что Тион мог их читать. Что в такой роскошной, в отличие от его, комнате, с ногами, закинутыми на пуфик, и сферами по бокам молодой человек читал до глубокой ночи, пока слуги приносили ему чай, ужин и снова чай. Лазло определенно не представлял, что Ниро будет делать заметки лебединым пером и чернилами осьминога из инкрустированной чернильницы, которую пять сотен лет назад доставили из самого Плача. Его красивое лицо лишилось гримасы насмешки или злобы и стало сосредоточенным, живым и завороженным.

Что было куда хуже.

Потому что, если Лазло думал, что мечту нельзя украсть, то он недооценил Тиона Ниро.

7. Невозможная мечта

Без книг Лазло чувствовал, что потерял жизненно важную связь со своей мечтой. Невиданный город еще никогда не казался таким далеким и недосягаемым. Словно перед ним подняли завесу, тем самым заставив противостоять суровой правде.

Книги не были его мечтой. Более того, он спрятал свою мечту между страниц, как закладку, и слишком долго ее не доставал. Но факт заключался в следующем: что бы он ни делал, ни читал и ни искал в Великой библиотеке Зосмы – это не приблизит его к Плачу. На это способно только путешествие.

Разумеется, легче сказать, чем сделать. Город находился очень далеко. Теоретически он мог бы придумать, как добраться до Алконости – перепутья континента и западного аванпоста Эльмуталет. У него не было квалификаций, чтобы зарекомендовать себя, но, по крайней мере, была вероятность, что он наймется в торговый караван и будет работать там. Но потом Лазло останется сам по себе. Ни один проводник не поведет белого через пустыню. Им даже верблюдов не продавали, чтобы не было соблазна совершить попытку самостоятельно – ведь это закончится неминуемой гибелью.

И даже если предположить, что каким-то образом он пересечет пустыню, перед ним все равно останется преграда в виде Пика – горы из белого стекла, которая, по легенде, была погребальным костром демонов. Преодолеть ее можно только одним способом – через ворота Форта Мисрах, где фаранджей казнили как шпионов.

Если город мертв, Лазло сможет пройти, чтобы исследовать руины. Мысль приносила невыносимую грусть. Он не хотел обнаруживать руины – он хотел увидеть город, полный жизни и цвета, как в сказках. Но если город жив, можно не сомневаться, что его выпотрошат, четвертуют и скормят по кусочкам птицам-падальщикам.

Нетрудно понять, почему он спрятал свою мечту в книги. Но теперь она все, что у него осталось, и пора бы к ней хорошенько, внимательно присмотреться. Выглядела она не обнадеживающе. Лазло крутил ее и так и сяк, но вывод напрашивался лишь один: невозможно. Если мечта выбирает мечтателя, то его мечта сделала неправильный выбор. Ей нужен кто-то куда более дерзкий. Ей нужен гром и лавина, боевой клич и вихрь. Ей нужно пламя.

Недели после того, как Тион Ниро забрал книги, стали чуть ли не худшими в его жизни. Дни тянулись медленно. Стены давили со всех сторон. Ему снились пустыни и великие империи, юноше казалось, что он чувствует, как минуты и часы проходят сквозь него, словно он – песочные часы, сделанные из плоти и костей. Лазло поймал себя на том, что смотрит в окно – тоскливо, мечтая о том далеком, недостижимом горизонте.

Именно так он и увидел птицу.

Лазло стоял на лестнице в Павильоне раздумий и доставал книги для нетерпеливого философа, который топтался внизу.

– Я не могу торчать здесь весь день! – крикнул мужчина.

«А я могу», – подумал Лазло, отталкиваясь от полки, чтобы лестница покатилась по рейкам. Он находился на верхнем ярусе очень высокой северной стены, за которой хребет в форме акульего плавника переходил в отвесную скалу, спускающуюся к самому городу. Между каждой секцией книжных шкафов были узкие окна, и, прокатываясь мимо, юноша мельком видел летнее небо. Шкаф, окно, шкаф, окно. А потом и она – птица, парящая на восходящем потоке, как любили делать многие птицы в этой части хребта, зависнув на одном месте словно привязанные воздушные змеи. Но подобных птиц он никогда не видел. Лазло остановил лестницу, чтобы посмотреть на нее, и что-то внутри него замерло. Хищная, чисто белая, с крючковатым клювом, просто гигантская – даже крупнее охотничьих орлов, которых он видел у кочевников, прогуливавшихся по рынку. Ее крылья напоминали паруса небольшого суденышка, каждое перо размером с мачете. Но Лазло удивил не ее цвет и не размер. Что-то в ней зацепило его внимание. Какая-то игра света? Ее контуры… были нечеткими, а словно таяли на фоне голубого неба, как сахар, растворяющийся в чае.

Как привидение, прорвавшееся через завесу мира.

– Что ты там копаешься? – крикнул философ.

Лазло проигнорировал его. Подался вперед, чтобы посмотреть сквозь блики на стекле. Птица сделала пируэт на одном широком крыле и начала снижаться медленной грациозной спиралью. Он наблюдал, как она пикировала, а после взмыла вверх, бросая тень на дорогу и крышу кареты.

Королевской кареты. От удивления Лазло стукнулся лбом о стекло. По длинной извилистой тропе шла процессия: не только карета, но и вереница солдат на конях – как спереди, так и сзади – в блестящих от солнца доспехах. Юноша прищурился. Один отряд отличался от остальных, но солдаты находились слишком далеко, чтобы толком их рассмотреть. Их доспехи не сверкали. Верховые животные двигались странной походкой. Тропа изогнулась по южной стороне хребта, и вскоре процессия исчезла из виду. Огромный белый орел полетел вслед за ними, а затем…

Возможно, Лазло отвел взгляд. Возможно, моргнул. Он такого не помнил, но в следующую секунду птица пропала. Вот она была – а вот ее не стало, и даже если юноша действительно моргнул, она не могла исчезнуть так быстро. Поблизости не было никакого укрытия, никакой ширмы, чтобы заслонить ее от глаз. Барабанная дробь крови и духа Лазло ускорилась. Птица испарилась.

– Эй, ты! – Философ начал злиться.

Лазло опустил на него взгляд и крикнул:

– Сегодня должна приехать королева?

– Что? Нет.

– К нам едет королевская карета.

Сидящие неподалеку ученые услышали его слова и подняли головы. По залу прошел ропот. Королевские визиты случались редко, и о них обычно объявлялось заранее. Вскоре ученые начали вставать из-за столов, бросая свои материалы, чтобы выйти на улицу и собраться в центральном дворе. Лазло спустился с лестницы и пошел с ними, даже не вслушиваясь в крики библиотекаря за справочным столом:

– Стрэндж, ты куда собрался?! Стрэндж!

Птица исчезла. Это магия. Лазло это знал, как знал и раньше. Что бы ни случилось с настоящим названием города, за этим стояло волшебство. Лазло никогда в этом не сомневался, но боялся, что так и не увидит тому доказательств. У него было три страха, сидящих внутри как проглоченные зубы, и когда он погружался слишком глубоко в свои мысли, они скрежетали, чтобы сожрать его изнутри.

Первый страх: что он никогда не увидит доказательств существования магии.

Второй: что он никогда не узнает, что случилось в Плаче.

И третий: что он всегда будет таким же одиноким, как сейчас.

Всю его жизнь время текло единственным способом, который был ему известен: неспешно и спокойно, как песок, пересыпающийся песчинка за песчинкой по часам. И будь песочные часы реальными, то на их дне и шейке – прошлом и нынешнем – пески жизни Лазло были бы такими же серыми, как его мантия, серыми, как его глаза, зато верхушка – будущее – состояла бы из разноцветной бури оттенков: лазурного и коричного, ослепительно-белого и желто-золотого, а также розового, как кровь свитягора. Поэтому он надеялся, мечтал, что со временем, песчинка за песчинкой, серый уступит мечте, и пески его жизни окрасятся яркими красками.

А теперь появилась птица. Появилось волшебство. Что-то за гранью понимания. Влечение, резонанс. Все равно что… все равно что перевернуть страницу и оказаться в начале истории. В ней чувствовался слабый проблеск чего-то знакомого, будто он знал историю, но забыл ее. И в эту секунду, без какой-либо причины, которую можно было бы выразить словами, песочные часы разбились. Больше никакого прохладного серого просеивания дней, никакого усердного ожидания, когда будущее просочится вниз. Мечта Лазло вырвалась на свободу, ее цвет и буря перестали быть будущим, а стали циклоном настоящего. Он не знал, что именно, но так же четко, как человек чувствует укол осколков, когда часы падают с полки и разбиваются, он знал: что-то пришло в действие.

Прямо сейчас.

8. Тизерканцы

Солдаты и карета с грохотом прошли через ворота. Королевский кортеж всегда представлял собой великолепное зрелище, но не это заставило Лазло внезапно остановиться как вкопанному, словно его душа полетела впереди тела и оставила его в затруднительном положении. Разумеется, она этого не сделала – разве что слегка подалась вперед, как вытянутая шея. Вытянутая душа.

Такого абсолютного, непресыщенного восхищения Лазло никогда еще не испытывал.

Воины. Это единственное слово, подходившее для описания мужчин, едущих позади королевы. Это не воины Зосмы. Даже во время войны королевские солдаты едва ли заслуживали этого термина, принадлежавшего древним сражениям и леденящему кровь реву. Он принадлежал таким мужчинам, как эти, в шлемах с бивнями, в бронзовых доспехах, с топорами, привязанными к спинам. Они возвышались над всеми. Животные под ними были неестественно высокими. Это были не лошади. Таких созданий Лазло не видел никогда – гибкие, величественные и необыкновенные. Их длинные шеи изгибались как у цапли, ноги были гладкими и со многими сочленениями, морды с большими темными глазами и ушами как снопы белоснежных перьев напоминали оленьи. А далее следовали рога: огромные и ветвистые, с блеском, словно игра призмы теплого золота. Лисы.

Их рога назывались спектралисами, а сами животные – спектралами. Среди всех собравшихся и собирающихся только Лазло узнал белых оленей Невиданного города, и только он знал, кто эти воины.

– Тизерканцы, – прошептал юноша.

Тизерканцы. Живые. Значение их появления было масштабным. Раз они живы, то и город тоже. Ни намека, ни слуха за две сотни лет, а теперь тизерканские воины проезжали через ворота Великой библиотеки. В чистой мерцающей невероятности этого момента Лазло показалось, что его мечта устала ждать и просто… нашла его.

Воинов было множество. Бивни на их шлемах, которые на самом деле оказались клыками, принадлежали равидам, а в клетках на поясах сидели скорпионы. Не все воины были мужчинами. При более близком рассмотрении все увидели, что бронзовые доспехи вылеплены в реалистичном рельефе, и в то время как у половины воинов квадратная грудь и маленькие соски, другая половина полногрудая, а на металле в районе пупка выгравирована татуировка «элилит», которую наносят всем женщинам Невиданного города, когда они достигают детородного возраста. Но в первые радостные секунды их приезда это осталось незамеченным.

Все внимание собравшихся было приковано к мужчине, выступавшему впереди.

В отличие от остальных, на нем не было ни шлема, ни доспехов, что его очеловечивало, но при этом все равно вызывало восторг. Он был не молод и не стар, его взлохмаченные черные волосы только начали седеть у лба. Лицо квадратное, загорелое и пересушенное от солнца, глаза – гагатовые бусины, прищуренные в улыбке. Он буквально источал энергию, словно вдохнул в себя весь воздух в мире и из чистого человеколюбия оставил другим пару вдохов. Всадник был могущественным, его грудь в два раза мощнее, чем у обычного мужчины, плечи вдвое шире. Между бицепсами и дельтами красовались крупные золотые браслеты, а на шее чернели загадочные татуировки. Вместо нагрудника на нем был жилет из рыжеватого меха, а на бедрах висел широкий потрепанный ремень с двумя длинными мечами. «Хрештеки», – подумал Лазло, и его руки сомкнулись на фантомных рукоятках мечей из ветвей яблони. Он чувствовал их текстуру, выверенный вес и баланс, пока представлял, как крутит их над головой. Юношу накрыли воспоминания. Прошло уже пятнадцать лет, но с тем же успехом это могли быть пятнадцать минут с тех пор, как его сотня разгромленных врагов сбежала во вьюгу.

Давным-давно, когда он был еще диким. Когда был могущественным.

Лазло посмотрел на небо, но не увидел и намека на призрачную птицу. Во дворе царила гробовая тишина, нарушаемая лишь топотом копыт. Спектралы были бесшумны и двигались с грацией танцоров. Лакей открыл дверь кареты, и, когда из нее выглянула королева, магистр Элемир – глава Гильдии ученых и руководитель Великой библиотеки – взял ее за руку и помог спуститься. Он был крупным чванливым мужчиной с громогласным голосом, но, увидев новоприбывших, он побледнел и потерял дар речи. А затем со стороны Хризопоэзиума раздался стук каблуков. Широкие, уверенные шаги.

Все обернулись на звук. Но Лазло это было не нужно. Все встало по местам. Запрос его книг внезапно обрел смысл, и он понял, что Тион не стал бы сжигать их или складывать из страничек птиц. Ниро заранее знал об этом необычном визите. Он хотел их прочесть. Подготовиться. Ну конечно!

Золотой крестник появился в поле зрения и быстро зашагал к карете. Остановился, чтобы поцеловать руку крестной, и кротко поклонился магистру Элемиру, после чего повернулся к тизерканцам, словно он, а не пожилой мужчина представлял библиотеку.

– Азер мерет, Эрил-Фейн, – произнес он четким и ясным голосом. – Онора энет, эн шамир.

«Добро пожаловать, Эрил-Фейн. Ваше присутствие честь для нас». Казалось, будто слова доносились до Лазло издалека. Это традиционное приветствие гостей в Невиданном городе. Заученное слово в слово из его книг.

У него ушли годы, чтобы создать рабочий словарь Невиданного города, и еще больше – чтобы раскрыть вероятное произношение алфавита. Годы. А Тион просто встал там и произнес эту фразу, словно она доступна и известна каждому, такая же расхожая, как галька на земле, а не редкое и бесценное сокровище.

Воин – Эрил-Фейн, как назвал его Тион, – изумился, что с ним поздоровались на его родном языке, и ответил тем же: «А ваше гостеприимство – наше благословение». Лазло все понял. Ему впервые довелось услышать невиданный от носителя языка, и слова прозвучали точно так же, как он всегда представлял: словно каллиграфия, если бы она писалась медом.

Но если Лазло понял его слова, то Тион – нет. Алхимик хорошо это скрыл, осыпав гостей любезностями, прежде чем перейти на общий язык.

– В такой день сбываются мечты. Никогда не думал, что встречу тизерканского воина.

– Вижу, то, что говорят о Великой библиотеке Зосмы, – правда, – ответил Эрил-Фейл, тоже переходя на общий язык. Его акцент на мягких слогах был как патина на бронзе. – Что ветер – ваш слуга и задувает все мировые знания в ваши двери.

Тион дружелюбно рассмеялся:

– Если бы все было так просто. Нет, для этого требуется куда больше труда, но если факт познаваем, то осмелюсь сказать, что о нем можно познать здесь, а если он хотя бы отчасти так же увлекателен, как ваша история, то его оценят.

Эрил-Фейн слез со спектрала, и его примеру последовала еще одна воительница: высокая женщина с прямой спиной, стоявшая за ним тенью. Остальные продолжили сидеть верхом, но, в отличие от солдат Зосмы, их лица не были бесстрастными. Каждое из них, как у генерала, было живым – красноречивым и полным любопытства. Это составляло существенное различие. Стражи Зосмы были как статуи с пустыми взглядами, направленными в никуда. Казалось, будто их вылепили, а не родили. А вот тизерканцы не боялись разглядывать ученых в ответ, и на их лицах, обрамленных клыками равидов, читалась не только свирепость, но и восхищение. Страсть, надежда и, что важнее всего, человечность. Это было потрясающе. Это было чудесно.

– Это не первая остановка в нашем путешествии, – продолжил Эрил-Фейн голосом, напоминавшим грубую музыку. – Но впервые нас приветствуют на родном языке. Я прибыл в поисках ученых, но не ожидал, что мы сами окажемся предметом ученого интереса.

– Как вы могли в этом сомневаться, сэр? – искренне вопросил Тион. – Ваш город стал объектом моего увлечения, когда мне было пять. Я играл в саду, представляя себя тизерканцем, как вдруг почувствовал, что название города… украли из моей головы.

Подчас миг настолько значителен, что вырезает себе местечко во времени и крутится в нем, пока мир вращается вокруг него. Этот один из них. Лазло словно поразило молнией, в ушах заревел белый шум. Без книг его комната стала телом с вырезанным сердцем. Но теперь казалось, что сердце вырезали из его тела.

На этом все не закончилось. Королева и магистр Элемир присоединились к Тиону. Лазло все слышал: как они беспокоились и любопытствовали о далеком, легендарном городе и его загадках, с какой радостью они приняли новости об этом визите. Их слова звучали вполне убедительно. Никто из присутствующих даже не заподозрил, что еще пару недель назад им было плевать на Плач. Несомненно, все собравшиеся ученые задавались вопросом, как они могли не знать о таком глубоком и давнем интересе руководителя гильдии и королевы, которая, как заметили внимательные зрители, носила бесценную новую тиару из лиса на своих жестких седых кудрях.

– Итак, сэр, – начал магистр Элемир, наверняка пытаясь перехватить власть у Тиона. – Какие новости вы привезли из Плача?

Это было ошибкой. Воин стойко вынес вопрос, но не смог полностью скрыть гримасу на своем лице, будто название принесло ему физическую боль.

– Мне никогда не нравилось это название, – вмешался Тион – тихо, словно делал признание. – От него на языке возникает горький привкус. Я предпочитаю называть его Невиданным городом.

Очередной нож в сердце Лазло, коим Тион заработал себе оценивающий взгляд от Эрил-Фейна.

– Мы тоже не используем это имя, – сказал он.

– Тогда как же вы его называете? – жалобно поинтересовалась королева.

– Домом, ваше величество.

– Но вы далеко от него ушли, – подметил Тион, подбираясь ближе к делу.

– Наверняка вы хотите знать почему.

– Признаюсь, что да, и еще много чего другого. Я приветствую вас в нашем великом городе знаний и надеюсь, что мы сможем оказать вам необходимую помощь.

– Как и я, – ответил воин. – Больше, чем вы можете себе представить.

Они пошли внутрь, а Лазло мог лишь смотреть им вслед. В его сердцах появилось странное ощущение, будто кто-то разворошил палкой угольки. В нем горело пламя. Оно не угасало, а притихло, но прежде, чем это все закончится, оно воспрянет, как крылья серафима.

9. Редкая возможность

Новость быстро разлетелась по библиотеке: гости желали пообщаться с учеными.

– Что ему нужно? – гадали они, собираясь в Королевском театре. Присутствие было добровольным и единодушным. Если вида воинов оказалось недостаточно, чтобы пробудить их любопытство, то это сделал слух о «редкой возможности». Они шушукались между собой, пока занимали места в зале.

– Говорят, они привезли ящик с драгоценными камнями размером с сундук с приданым.

– А вы видели тиару? Она из лиса…

– А зверей вы заметили? За партию их рогов можно выкупить все королевство!

– Сначала попробуй подобраться хотя бы к одному из них.

– А воины!

– Некоторые из них женщины.

– Как безумно и безнравственно!

Но больше всего их интересовал Эрил-Фейн.

– Говорят, он герой, – подслушал Лазло. – Освободитель Плача.

– Освободитель? И от кого же он их освободил?

– Или от чего? – последовал туманный ответ. – Не знаю, но его зовут Богоубийцей.

Все остальные факты в голове Лазло отошли на задний план, чтобы освободить место для новой информации. «Богоубийца!» – дивился он. Что же убил воин, что именовалось богом? На протяжении пятнадцати лет загадки Плача не выходили у него из головы. Семь лет он искал в библиотеке подсказки о том, что могло там случиться. А теперь к ним прибыли тизерканцы, и ответы оказались прямо под этой крышей, и новые вопросы тоже. Зачем они приехали? Несмотря на предательство Ниро, в юноше росла надежда. Редкая возможность… Неужели это то, о чем он мечтал? И что, если так? Во всех его мечтах – и даже чаяньях – он ни разу не предвидел такого: что его невозможная мечта может просто… проехать через ворота.

Лазло не занимал место среди моря алых мантий, а встал в задней части театра – в тени. Сюда пригласили ученых, а не библиотекарей, и он не хотел, чтобы его выгнали.

На сцену взошел Эрил-Фейн. Все присутствующие быстро умолкли. Многие ученые видели его впервые, и можно было почувствовать, как их тщательно выращенный скептицизм терпит неудачу.

Если какие-то боги и нуждались в уничтожении, этот мужчина идеально подходил для этой задачи.

Пульс Лазло участился, когда Богоубийца заговорил:

– Прошло уже два столетия с тех пор, как мой город стал потерянным для всего мира, а мир – потерянным для нас. Однажды мы расскажем эту историю, но не сегодня. Сегодня достаточно сказать, что мы пережили долгие темные времена и вышли из них живыми и окрепшими. Наши трудности остались позади. Все, кроме одной. – Воин выдержал паузу. Его голос и взгляд омрачила печаль – загадки Плача, написанные на лице его собственного героя. – Тень… темных времен все еще преследует нас. Она не представляет опасности. В этом я могу вас заверить. Бояться нечего.

Он снова замолчал, и Лазло, подавшись вперед, затаил дыхание. Почему он их предупреждал? Ну и что, если они боятся? Неужели это значит…

– Возможно, вам известно, – продолжил мужчина, – что мой город всегда был под запретом для фаранджей. «Чужаков», как мы вас прозвали, – он слегка улыбнулся и добавил: – Любя, конечно же.

По залу прошла волна смешков.

– Вы также могли слышать, что фаранджи, которые хотели испытать свою удачу, были все до единого казнены.

Смешки прекратились.

– Я благодарен вашей великодушной королеве, что нам оказали более ласковый прием.

Снова смех, хоть и нерешительный. Дело в его манере поведения – в его теплоте, которая как пар, поднимающийся от чашки чая. Любой, кто смотрел на него, думал: «Это великий и добрый человек». Мало кто может похвастаться обоими качествами одновременно.

– Никто из рожденных по эту сторону Эльмуталет не видел, что лежит за пустыней. Но вскоре это изменится. – В ушах Лазло загудело, но он не пропускал ни слова. – Я приехал, чтобы пригласить вас посетить мой город в качестве личных гостей. Эта последняя… проблема – мы не смогли решить ее своими силами. Наши библиотека и университет были раздавлены две сотни лет назад. Понимаете, буквально раздавлены – и наши хранители мудрости вместе с ними. Поэтому нам не хватает необходимых знаний и компетентности. Математика, машиностроение, металлургия… – Легкий взмах руки показывал, что он говорил в широком плане. – Мы ушли так далеко от дома, чтобы собрать делегацию из мужчин и женщин, – в эту секунду он прошелся взглядом по толпе, словно в подтверждение уже отмеченного факта: среди ученых Зосмы женщин нет. Между его бровями пролегла морщинка, но мужчина продолжил: – Которые смогут предоставить то, чего нам не хватает, и помочь отправить последний призрак прошлого туда, где ему и место.

Эрил-Фейн посмотрел на них, заглядывая каждому в глаза. И Лазло, который привык к своей невидимости, придаваемой его незначительной ролью, вздрогнул, почувствовав на себе вес его взгляда. Он задержался на секунду или две: жаркая связь, чувство того, что тебя видят и выделяют в толпе.

– И если сама эта возможность, – продолжил тизерканец, – не искушает вас нарушить привычный порядок жизни и работы – минимум на год, а скорее на два, – можете не сомневаться: вам это воздастся стократно. Скажу больше: для того, кто решит проблему, – его голос наполнился обещанием, – награда будет несметной.

После этих слов почти каждый ученый Зосмы был готов собирать чемоданы и отправляться в Эльмуталет. Но все было не так просто. Предложение не открытое, как поспешил объяснить Богоубийца. Он лично отберет делегатов, основываясь на их знаниях.

Их знаниях.

Слова придавили Лазло как внезапные изменения в гравитации. Ему не нужно объяснять, что «мечтатель» не знание. Хотеть этого путешествия больше, чем остальные, недостаточно. Богоубийца проделал путь через полмира не для того, чтобы исполнить мечту младшего библиотекаря. Он искал знания и опыт, и Лазло сомневался, что под этим подразумевается фаранджи, который считается «экспертом» своего города. Математика, машиностроение, металлургия. Он пришел за практическими знаниями.

Он пришел за такими, как Тион Ниро.

10. Пока нерассказанная история

В течение двух дней Богоубийца расспрашивал ученых в Великой библиотеке Зосмы и в итоге пригласил присоединиться к своей делегации только троих. Среди них были математик, натурфилософ и алхимик Тион Ниро, что ни для кого не стало сюрпризом. Лазло даже не удостоили собеседования. Ему отказал не Эрил-Фейн, а магистр Элемир, который контролировал процесс.

– Ну, что такое? – нетерпеливо поинтересовался он, когда подошла очередь Лазло. – Хочешь передать кому-то сообщение?

– Что? Нет, – покачал головой тот. – Я… я хотел бы пройти собеседование. Пожалуйста.

– Ты? Собеседование? Вряд ли ему нужны библиотекари, мальчик.

Рядом стояли другие ученые, и они не удержались от издевок:

– Разве ты не знаешь, Элемир? Стрэндж не просто библиотекарь. Он сам практически ученый. В сфере сказок.

– Сожалею, – обратился магистр к Лазло со взглядом, полным отвращения, – но Эрил-Фейн ничего не упоминал о сказочных созданиях.

– Может, в Плаче проблема с эльфами, – вставил другой ученый. – Ты что-нибудь знаешь об охоте на эльфов, Стрэндж?

– Или на драконов. Наверняка там драконы!

Так продолжалось некоторое время.

– Я просто хочу с ним поговорить, – взмолился Лазло, но тщетно. Магистр Элемир не хотел «тратить время их гостя» на кого-то столь «откровенно некомпетентного», а Лазло не нашел в себе сил спорить. Он действительно некомпетентный. По правде говоря, даже если бы ему позволили увидеться с Богоубийцей, он не знал, что ему сказать. С чего бы он мог начать, чтобы себя зарекомендовать? «Я знаю много историй»?

Впервые за всю жизнь он почувствовал к себе долю презрения, которое испытывали другие.

Кто тратит столько страсти на мечту, чтобы лишь беспомощно стоять в сторонке, пока она исполнялась у кого-то другого? Более того – у тех, кто вовсе не тратил на нее страсть? Его невозможная мечта, вопреки всем вероятностям, пересекла пустыни и горы, чтобы приехать в Зосму и сделать неслыханное предложение.

Но не ему.

– Я должен поблагодарить тебя, Стрэндж, – сказал позже Тион Ниро, когда все уже было решено и тизерканцы готовились к отбытию.

Лазло мог лишь смотреть на него ничего не выражающим взглядом. Поблагодарить за что? За то, что помог ему, когда он был одинок и в отчаянии? За то, что вручил ему тайну славы и богатства? За то, что спас королевскую казну и подарил Зосме возможность платить армии и избежать войны?

Нет. Ни за что из вышеперечисленного.

– Твои книги оказались очень содержательными, – сказал алхимик. – Конечно, я полагаю, теперь Плачем заинтересуются настоящие ученые, и в любительских записях больше не будет надобности. Тем не менее работа неплоха. Тебе стоит гордиться собой.

Гордиться. Лазло вспомнил то одинокое «спасибо», сказанное в их более юные годы, и не смог поверить, что когда-либо придавал ему значение.

– Что вы здесь делаете? – спросил он. – Разве вы не должны быть там, с избранными?

Тизерканцы уже оседлали своих животных, белые лисы спектралов блестели на солнце, а живые лица воинов в бронзовых нагрудниках источали свирепость. Эрил-Фейн прощался с королевой, с ним стояли математик и натурфилософ. Сегодня избранные ученые не поедут с тизерканцами. Они должны встретиться через четыре месяца в караван-сарае в Алконости, где соберется полная делегация, чтобы вместе отправиться через Эльмуталет. Им потребуется время, чтобы закончить работу и подготовиться к длинному переходу. Никто из них не был путешественником, по крайней мере пока. Тем временем тизерканцы продолжат свой путь в поисках новых делегатов в королевствах Сириза, Танагость и Маялен. И все же Лазло не мог понять, с какой стати Тион околачивался вместе с теми, кого не избрали. Если только он не хотел позлорадствовать.

– О, я скоро к ним присоединюсь, – ответил Ниро. – Просто хотел, чтобы ты знал, что твои книги пригодились. Эрил-Фейн был очень впечатлен моими познаниями о его городе. Представляешь, я первый чужак, которого он встретил, знающий что-либо о его доме. Разве это не чудесно?

«Чудесно» отнюдь не то слово, которое пришло на ум Лазло.

– Как бы там ни было, – продолжил Тион, – я не хотел, чтобы ты волновался, что вся твоя работа сделана впустую.

Лазло не был злым или завистливым, но в эту секунду он почувствовал жжение обоих чувств – словно его вены были фитилями, горевшими по всему телу, оставляя за собой дорожки из пепла.

– Зачем вы вообще едете? – горько поинтересовался он. – Этот город ничего для вас не значит.

Тион пожал плечами. Все в нем было идеально – выглаженная одежда, гладкая кожа, учтивый голос и жизнерадостное выражение лица.

– Обо мне будут слагать истории, Стрэндж. Ты-то должен понимать. В них должно быть приключение, тебе так не кажется? Что за скучная легенда, если она происходит в лаборатории?

Легенда? Сказка о Золотом крестнике, дистиллировавшем азот и спасшем королевство. Все это для него, а не для Плача. Тион похлопал Лазло по спине:

– Пойду попрощаюсь со всеми. И не беспокойся, Стрэндж. Ты получишь свои книги обратно.

Это никоим образом не утешало. На протяжении многих лет книги Лазло представляли его мечту. Теперь они будут представлять ее конец.

– Не вешай нос, – сказал Тион. – Однажды я вернусь домой и тогда, обещаю, – он положил руку на сердца, – я расскажу тебе все о загадках Плача.

Лазло оцепенело наблюдал, как он уходит. Какая несправедливость! Но юноша понимал, что это ребяческое мышление. Кому, как не ему, знать, что жизнь вообще несправедлива? Он выучил этот урок прежде, чем научился ходить или говорить. Но как ему смириться с этим? Как жить дальше, зная, что его шанс пришел и ушел, а ему даже не дали попытать счастья? Лазло представил, как идет вперед прямо здесь, прямо сейчас, на глазах у всех, и обращается непосредственно к Эрил-Фейну. От этой мысли его лицо загорелось, а голос охрип – с тем же успехом он мог окаменеть.

Таким его и обнаружил мастер Гирроккин, утешительно положив руку ему на плечо:

– Я знаю, что тебе трудно, Стрэндж, но это пройдет. Некоторые рождены для величия, в то время как другие помогают великим творить великое. В этом нет ничего постыдного.

Лазло чуть не рассмеялся. Что бы сказал мастер Гирроккин, если бы знал, что Лазло уже помог великому Золотому крестнику? Что сказали бы все эти ученые, глумившиеся над ним, если бы знали, что ключ к азоту крылся в сказке? Когда Лазло пришел к Тиону с «Чудесами на завтрак», то так четко понимал, что это история Ниро, что даже не задумался оставить ее себе. Но… сейчас это его история.

Он – мечтатель Стрэндж, и это его мечта.

– Я и хочу помочь великому творить великое, – ответил он библиотекарю. – Я хочу помочь Эрил-Фейну. Я хочу помочь Невиданному городу.

– Мой мальчик, – произнес мастер Гирроккин с глубокой и ласковой печалью, – чем ты можешь помочь?

Лазло этого не знал, но знал другое. Если он останется, то точно ничем не поможет. Юноша наблюдал, как Эрил-Фейн прощается с Тионом. От представшей сцены перехватывало дыхание. Королевская семья, воины и потрясающие звери. Эрил-Фейн поставил ногу в стремя и оседлал спектрала. Рядом с ним стоял Тион – идеальное дополнение к идеальной картине. Некоторые люди рождены, чтобы жить такими моментами. В это верил мастер Гирроккин, и этому с детства учили Лазло. А остальные рождены для… чего? Стоять в толпе и ничего не делать, ничего не пробовать, ничего не говорить и воспринимать каждую порцию горького ничего как должное?

Нет. Просто… нет.

– Подождите! Пожалуйста!

Слова произнес он. Здесь, на глазах у всех. Его сердца оглушительно забились. В голове загремел гром. Ученые вытянули шеи, чтобы посмотреть, кто среди них подал голос, и с недоумением – даже с потрясением – увидели тихого, мечтательного младшего библиотекаря, пробирающегося через толпу. Лазло и сам поразился и шагал вперед с чувством нереальности происходящего. Эрил-Фейн услышал его и вопросительно оглянулся. Лазло не ощущал собственных ног. С тем же успехом он мог парить, но скорее всего шагал и просто не замечал этого. Дерзость, какой бы она ни была, противоречила всему его естеству, но это его последний шанс: действовать немедля или навсегда потерять мечту. Он заставил себя идти дальше.

– Меня зовут Лазло Стрэндж, – крикнул он, и весь полк тизерканских воинов оглянулся как один, чтобы поглазеть на него. Их живые лица выражали удивление – не потому, что Лазло крикнул, а потому, что он сделал это на языке Невиданного города, и в отличие от Тиона относился к нему не как к чему-то обыденному, а как к редкому и драгоценному сокровищу. Слова, произнесенные благоговейным тоном его грубого голоса, прозвучали как заклинание. – Можно попросить минутку вашего внимания? – спросил он на их языке, и если юноша не выглядел безумцем (хоть и был близок к этому), то определенно чувствовал себя таковым, поскольку Эрил-Фейн развернул своего спектрала и кивком подозвал Лазло к себе.

– Кто это? – возмущенно спросила королева. – Что он говорит?

Тион вышел вперед, переводя взгляд с Лазло на Эрил-Фейна.

– Сэр, – быстро начал он, и его идеальный фасад дал трещину. – Не тратьте на него время. Он всего лишь библиотекарь.

Воин нахмурился:

– Всего лишь?

Если Тион действительно читал «Полное собрание сочинений Лазло Стрэнджа», то знал, что в древнем Плаче хранители книг считались мудрецами, а не прислугой, как в Зосме. Осознав свой промах, он спешно попытался оправдаться:

– Я имел в виду, что ему не хватает необходимого вам опыта.

– Понятно, – Эрил-Фейн вновь повернулся к Лазло. А затем поинтересовался на собственном языке, который для непривыкшего слуха Лазло прозвучал как медленно и тщательно выговариваемый вопрос: – И чем я могу вам помочь, молодой человек?

Лазло плохо знал разговорный невиданный, но смог ответить с сомнительной грамматикой:

– Я хочу поехать с вами. Пожалуйста, позвольте мне помочь.

Эрил-Фейн удивился:

– А почему же ты не пришел раньше?

– Мне… не разрешили, сэр.

– Понятно, – повторил Эрил-Фейн, и Лазло показалось, что он услышал недовольство в его голосе. – Расскажи, как ты выучил наш язык?

Лазло с запинками повиновался:

– Я… я взял за основу старые торговые документы. Это стало началом. Дальше пошли письма, книги.

Что он мог сказать? Как мог передать часы – сотни часов, – проведенные за гроссбухами, со слезящимися от тусклого света слабой сферы глазами, пока его разум изучал арабески и завитки алфавита, напоминавшего звуки музыки? Как объяснить, что он складывался в его голове как математические числа, выходил словно воздух из флейты? Никак. Он сказал лишь:

– У меня ушло на это семь лет.

Эрил-Фейн обдумал эту информацию, слегка покосившись на Тиона Ниро, который весь напрягся от беспокойства, но если воин и сравнивал поверхностные знания алхимика с глубоким пониманием Лазло, то виду не подавал.

– И зачем ты его учил? – спросил он Лазло, который с запинками попытался ответить. Он не знал точно, что сказал, но по крайней мере попытался объяснить:

– Потому что ваш город меня очаровал. Я все еще чувствую привкус его настоящего имени и знаю, что волшебство существует, поскольку ощутил его в тот день. Все, о чем я мечтал – это найти его.

– Волшебство? Или мой город?

– Ваш город. И то и другое. Хотя магия… – он пытался подобрать слова и в итоге с раздражением перешел на общий язык. – Я боюсь, что магия может быть недоброй, раз она способна стереть имя. Это был мой первый и последний волшебный опыт. Ну… до белой птицы.

– Что? – внезапно посерьезнел Богоубийца. – Какой белой птицы?

– Ну… призрачный орел, – ответил Лазло. – Разве он не ваш? Он прибыл вместе с вами, так что я думал…

– Она здесь? – напряженно спросил Эрил-Фейн. Затем осмотрел небо, линию крыш. – Когда ты ее видел? Где?

«Ее»? Лазло указал за дворец.

– Когда вы появились на дороге. Он… Она, похоже, следовала за вами. Но затем исчезла прямо у меня на глазах.

– Ради всех богов, Стрэндж! – вмешался Тион, скривившись. – Что ты несешь?! Исчезающие птицы?! – Юноша рассмеялся как над глупым ребенком, но прозвучало это чрезвычайно наигранно. – Теперь я настаиваю, чтобы ты оставил нашего гостя в покое. Отойди – и, возможно, сохранишь свою должность.

Лазло повернулся к нему. Рука алхимика небрежно покоилась на рукоятке меча, но в злобе, горящей в его глазах, не было ничего небрежного. Вместе со злобой Лазло увидел страх и тогда понял две вещи: он не сохранит должность после такой дерзости, и его никуда не отпустят, поскольку он знает секрет. Выйдя из тени, он поставил свою жизнь под угрозу. Внезапно все стало предельно ясно. В нем запела странная, яркая смелость, и он снова повернулся к Эрил-Фейну:

– Сэр, это правда, что я некомпетентен в инженерии и науках. Но я могу быть полезен. Клянусь, я буду работать больше всех! Стану вашим секретарем, буду заниматься контрактами для делегатов, писать письма, вести счета. Что угодно! Или я могу ухаживать за спектралами. Носить им воду. Все, что понадобится. Я… я… – Он был сам не свой. Слова лились из него потоком. В голове все смешалось. «Кто я? – спросил он себя. – Что я могу предложить?» И прежде чем он смог подавить рвущийся ответ, Лазло выпалил: – Я могу рассказывать сказки. Я знаю много историй.

А затем наступила болезненная тишина.

«Я знаю много историй».

Неужели он это сказал? Тион Ниро захохотал. Эрил-Фейн – нет. Он переглянулся со своей заместительницей – высокой женщиной с прямой спиной. Лазло не понял, что это значило. Она была прекрасна, но отнюдь не так, как женщины Зосмы. Она не красилась и не улыбалась. Вокруг ее глаз пролегли морщинки от улыбок, а вокруг губ – от горя. Она не разговаривала, но между воинами что-то промелькнуло. Эти секунды были самыми долгими в жизни Лазло и отяжеленными судьбой. Если его оставят, проживет ли он еще хоть один день? Что с ним сделает Ниро, и когда?

Эрил-Фейн прочистил горло:

– Мы уже давненько не слышали новых историй. И мне действительно не помешала бы помощь секретаря. Собирай вещи. Ты присоединишься к нам сегодня.

У Лазло перехватило дыхание. Коленки подкосились. Что держало его на ногах все это время? Что бы это ни было, оно его отпустило, и юноше понадобились все силы, чтобы не упасть. Все за ним наблюдали. Все слушали. Изумленную тишину нарушил ропот.

– Мне нечего собирать, – выдохнул Лазло. Это была правда, но даже будь у него полный дворец вещей, он бы все равно за ними не пошел, боясь вернуться и обнаружить, что тизерканцы исчезли и его шанс, его мечта – его жизнь – вместе с ними.

– Ну, тогда присоединяйся, – сказал Эрил-Фейн, и вперед вывели спектрала.

Спектрал. Для него.

– Это Ликса, – представил воин, вручая Лазло поводья, будто он знал, что с ними делать.

Он даже на лошади никогда не сидел, не говоря уж о подобном существе. Юноша уставился на поводья и стремя, на лица тизерканцев, разглядывающих его с любопытством. Он привык прятаться за книгами или в тенях. На дворе была середина лета, разгар солнечного утра. Ни книг, за которыми можно спрятаться, ни теней – только Лазло Стрэндж в своей потрепанной серой мантии, сломанным сказками носом и видом героя нерассказанной истории.

Или… пока нерассказанной истории.

Лазло залез на спектрала. Двигался неуклюже, одежда не подходила для езды верхом, но он перекинул ногу, а это оказалось главным. Мантия задралась до колен. Его ноги были бледными, а мягкая подошва тапочек почти протерлась до дыр. Ликса знала свое дело и последовала за остальными к воротам. Все круглыми глазами пялились на Лазло – кроме Ниро, чьи глаза от ярости сузились до щелочек.

– Можете оставить книги себе, – бросил ему Лазло и оставил Золотого крестника позади.

Он окинул прощальным взглядом собравшуюся толпу – алые робы и редкие вкрапления серого – и заметил мастера Гирроккина, выглядевшего удивленно и гордо. Лазло кивнул старику – единственному человеку, помимо Тиона, который знал, как много это для него значит, и единственному человеку в мире, который радовался за него, – и чуть не расплакался.

«Я ведь еду в Плач», – подумал он и едва не рассмеялся, но затем собрался, и когда тизерканские воины уехали из Великой библиотеки Зосмы, мечтатель Стрэндж уехал вместе с ними.

11. Двенадцатая луна

Тогда была шестая луна, лето на севере.

Сейчас наступила двенадцатая луна, зима в Зосме – Эдер заледенел, а юноши сочиняли стихи для девушек, с которыми знакомились на катке.

Лазло Стрэнджа среди них не было. Он ехал на спектрале во главе длинной волнообразной вереницы верблюдов. Позади них находилась пустота известного мира: плоское небо над головой, плоская земля под ногами, а между ними ничего, кроме сотни миль и названия «Эльмуталет», произносимого в качестве проклятия потрескавшимися губами.

Месяцы в дороге изменили его. Бледная от нахождения в библиотеке кожа обгорела, а затем стала коричневатой. Мышцы окрепли, на руках появились мозоли. Он чувствовал себя закаленным, как выдержанное мясо, и хоть юноша уже давно не смотрел на себя в зеркало, что-то ему подсказывало, что мастер Гирроккин остался бы доволен.

«Морщинки должны появляться от прищуренных взглядов на горизонт, – сказал старый библиотекарь, – а не от чтения при тусклом свете».

Ну, перед Лазло наконец-то предстал горизонт, о котором он мечтал с пяти лет. Впереди маячил последний суровый край пустыни: Пик. Острое и мерцающее, это было длинное невысокое строение из ослепительно-белого камня – идеальное естественное ограждение для того, что находилось дальше: пока и прежде не виданный ни одним фаранджи город, потерявший имя, а внутри – беда, которую Богоубийца надеялся решить с помощью чужаков.

Это была первая неделя двенадцатой луны на дальней стороне Эльмуталет, и мечтатель Стрэндж – книжный червь и ученый сказок – никогда так сильно не жаждал чудес и был полон ими.