Медведи

В детстве я очень трепетно относился к собственному прошлому. У меня было какое-то подсознательное желание законсервировать себя в состоянии ребёнка, остаться им навсегда. Когда мне было восемь, я написал гимн своему детству, нарисовал для него фраг и герб. На гербе почему-то был треснувший жёлудь, а из трещины вырывалась молния.

Взрослая жизнь пугала меня, была мне неприятна сама мысль о том, что придётся стать самостоятельным человеком. Ещё больше пугала необходимость взрослеть. И зря мама тогда уверяла меня, что взросление – процесс хоть и сложный, но очень интересный. В моём мозгу, наверное, очень плотно засели слова доброго Христа: "Если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство небесное".

Я в Небесное Царство в общем то не сильно торопился, но обращаться во взрослого не хотелось от слова совсем. И честно говоря, я думаю, что это естественное и законное желание человека – быть всегда ребёнком. И когда подростки хотят скорее повзрослеть, начав курить, или по средствам лишения девственности, или чего-нибудь в этом роде, это как раз является отклонением.

Больше взросления маленького меня пугал только тот факт, что все события, происходящие со мной сейчас, очень скоро уже превратятся в прошлое. И не повторятся! Никогда! Это до сих пор не умещается в моей голове, если честно.

Из-за этого страха, помню, я ненавидел песню, в которй "Где-то на белом свете, там, где всегда мороз… ". Я ненавидел эту песню и до чёртиков боялся медведей, которые бесцельно и беспощадно заставляют время идти. Отговорки в духе: "Чтобы однажды утром раньше на год и два кто-то сказал кому-то главные слова" на меня воздействия не имели. Единственное, чем я мог объяснить себе поведение медведей – какой-то нездоровый зуд в их спинах. Но зачем тереться именно о земную ось? Мало что-ли им объектов, пригодных для массажа спины?

Со временем мой страх становился более конкретным. Я боялся течения времени как такового. Возможно мой страх был подкреплён рядом детских открытий.

Первое из них: Люди умирают. Насовсем. Бесповоротно. И иногда смерть их достаточной мучительная. Так моя бабушка, которая ни разу в жизни не жаловалась ни на какую боль (вообще она ни на что никогда не жаловалась) стонала от этой самой боли за стеной по ночам. И я это слышал. Тогда я уже знал, что у бабушки был рак, знал, что она может умереть в скором времени. А когда она умерла, и я своими глазами видел мёртвое тело, тогда я уже всё понимал, но поверить в происходящее не мог. До приезда агента похоронного бюро пытался разбудить её. Она же не может не проснуться.

Через несколько дней были похороны. Я видел, как бабушку закапывали в землю. Все люди, которые при этом присутствовали были грустными. И я был грустным. Как бы за компанию. А приехав домой с похорон, я затеял драку с младшей сестрой. Не помню из-за чего. Наверное какую-нибудь игрушку не поделили. Но это и не важно. Важным мне сейчас кажется то, что какая-то игрушка вытеснила из моей головы человеческую трагедию, которую я тогда осознать не мог.

Потом пришёл отец, сказал, что мы с сестрой ведем себя, как свиньи. Я понимал, конечно, что нехорошо поступил. Но больше винил себя за то, что подрался с девочкой. Девочек же бить нельзя. Но мы тогда каждую неделю из-за чего-то дрались, и мне не говорили, что я веду себя, как свинья.

Мне было десять лет тогда, вроде бы я что-то дожен был уже понимать. Но честно говоря, я, наверное, до сих пор ничего так и не понял. Зато научился делать вид, что понимаю многое. Не уверен, что сейчас смогу осознать смерь близкого человека. Уверен впрочем, что драться в день похорон ни с кем не стану. Но это разве важно? Создавать внешнюю видимость понимая. Разве это имеет хоть какую-то ценность?

Когда меня сбила машина, я думал, что умру. Я думал об этом, когда отлетал от удара. Думал об этом пока, сидя на бордюре, заляпанный кровью, ждал скорую помощь.

Помнится, в восьмом классе я услышал одну байку от учителя ОБЖ. Он рассказывал про человека, который попал в аварию, вылез из машины, начал ругаться с участниками ДТП. Его усадили на бардюр, чтобы он успокоился немного. Человек умер от болевого шока. ОБЖ-шник говорил, что пока у того человека зашкаливал адреналин, он не чувствовал боли, но стоило ему успокоиться, он тут же и откинул копыта.

Очень сильно я сомневаюсь в правдивости этой истории. Но когда я сидел на бардюре и капал на свои джинсы кровь с подбородка (Тогда я ещё не мог понять, что кровь идёт от туда. Казалось, что я кровоточу весь целиком) я был уверен, что через пару мгновений почувствовую сильную боль и умру.

Действительно, через какое-то время понял, что у меня болит во многих местах. Но боль смертельной не оказалась. Очень даже терпимая была боль. Главным образом голова болела, но к этому я привык. Мигрени у меня были часто. В общем не умер я в тот день.

Но на протяжении нескольких мгновений, за которые я, наверное, заново успел прожить всю жизнь (в тот момент я понял значение выражения: "Жизнь полетела перед глазами") я был уверен, что умру. Я был абсолютно в этом убежден. И тем не менее. Ни во время аварии, ни после я так и не понял, что такое смерть. Я вообще не мог представить, что перестану физически существовать. До сих пор не могу.

В этом году моему отцу исполнится шестьдесят восемь лет, маме – шестьдесят. Когда не стало бабушки, ей было семьдесят три года. Десять лет прошло с тех пор, больше даже. Меня поедает изнутри мысль, что к сожалению мои родители умрут. Через десять лет может быть, а может быть раньше, (не приведи Господи, говорю я про себя, когда думаю об этом). Но так или иначе. Страшно. Невыносимо страшно. Я ведь до сих под так и не понял, что это значит – умирать.

Сейчас я, наверное, пытаюсь подсознательно прожить как можно больше времени со своими родителями, узнать их поближе. Расспрашиваю отца про его старших родственников. У него оказывается было две двоюродные бабушки. Одну из них он называл Жаконя в честь героини какой-то кукольной телепередачи, а другую называл Топ. Насколько я понял, такая ассоциация родилась из-за того, что бабушка Топ была маленькая и полненькая.

Отец ещё рассказывал о том, как ему в детстве нравились всякие древности. Он говорил, что запах рабочего стола его деда был для него запахом старины. Там пахло воском, пергой и чем-то ещё, что достаточно сложно описать словами. А ещё на этом столе была чернильница сделаная из боевых патронов времён первой мировой войны. Мне очень жаль, что я так всего этого и не увидел в жизни.

Предки моего отца были дворянами, кто-то из них даже был офицером и кавалером ордена Святого Георгия какой-то степени. Не помню уже точно.