Между

На севере рос мальчишка. Обыкновенный… или, во всяком случае, не считающий себя чем-то особенным. Возраст не тот, чтобы задумываться о своей исключительности.

Дни напролет он пропадал в горах, пытаясь помогать пастухам (больше мешал, но как прогонишь такого славного малыша?); он одинаково весело болтал с людьми, с животными и с духами этих гор, не задумываясь о том, что с овцами большинство лотианцев говорить не умеет, а пикси или ниски могут быть очень опасны. Мальчишка, конечно, выучил, что его мать – дочь Рианнон, но кто эта Рианнон – понимал смутно, а почему это имя защищает его от беды – не задумывался вовсе.

Он просто жил – как живут все пятилетние пацаны.

У него были мама и папа. Папа – низкий, смуглый, темноволосый и очень красивый – потому что его тело было разрисовано синими узорами. Мальчишка, тайком, пока никто не видит, макал палец в грязь и рисовал себе такие… ну, почти такие… в общем, похожие. Мама была беленькой. У нее была белая кожа и очень странные волосы. Светлые-светлые. Мама была очень высокой – выше папы, да и большинства пастухов. Говорили, что мама красавица, но по сравнению с папой она была неинтересной: у нее же не было таких замечательных синих рисунков на теле!

Мама и папа жили в башне, очень большой и зимою очень дымной. Каково там летом, мальчишка не знал: как только сходили снега, он удирал в горы. Мама пыталась его удержать, зато отец не возражал. Отец был очень умным, он понимал, что лазать по горам – это гораздо интереснее, чем сидеть в какой-то башне! Отец летом тоже куда-то уезжал, потому что он был этим, как его, королем. Что это такое, мальчишка не очень понимал, но точно знал: через год или через два папа возьмет его с собой. И это будет ух как интересно!

Так и рос Друст, сын Ирба. Облаченный почти весь год только в юбку из кожи оленя, загорелый до почти отцовской смуглоты, веселый и счастливый, как может быть счастлив ребенок, самая большая беда в жизни которого – наступление осени и необходимость вернуться в башню.

Кромка жизни: Ирб

Растет парень. Умный, ловкий, самостоятельный. Из лука стреляет уже прилично… для своего возраста. Пора искать ему хорошего учителя меча – луку любой пастух научит, а вот мечу только южанин.

С Мархом поговорить бы об этом. Он присоветует.

Да и вообще – я соскучился по моему Коню. Похвастаться перед ним сыном… пусть скорее находит свою златокудрую суженую, себе такого же парня заведет.

В Лотиане сейчас спокойно, так что почему бы нам и не съездить в гости? Перезимуем.

Надолго отлучаться не следует, и мы срежем путь через приграничье Аннуина. Дорога через весь Прайден займет не больше дня. Ну и, скажем, месяц проведем в Корнуолле. Мой парень не любит скучную лотианскую зиму – вот и побегает по Корнуоллу, там теплее.

Лотиан на зиму можно оставлять спокойно: тут самое страшное, что может случиться, – это буран. Но тогда уж никакой король не поможет.

Кромка судьбы: Друст

Ух ты!

Мы едем в гости. К дяде Марху. На юг. Там зимой снег бывает один-два дня, не больше.

Вот здорово! Не то что у нас.

А еще дядя Марх – друг папы и брат мамы. И король. Как папа. И еще что-то… я не запомнил.

Я думал, мы поедем на лошадях. А оказалось всё гораздо интереснее. Мы вышли из башни, и папа повел нас в круг камней. Потом мы все взялись за руки и оказались… а я не знаю, где.

Я никогда тут не был.

Так интересно: небо серое, снега нет совсем, горы незнакомые. Папа говорит, что мы еще сегодня придем к дяде Марху.

Кромка бытия: Манавидан

Марх так хорошо опахал Корнуолл, что до него мне не добраться. Но он наивно считает себя неуязвимым. Слабость каждого из нас – в тех, кого мы любим.

Ирб со своим щенком даже не счел нужным уйти в Аннуин. Идет по границе миров, свято убежденный в безопасности. Смешно! Вроде он умный… был.

Тебе будет очень больно узнать о гибели друга, сестры и их сына, а, Марх?

Уверен, твое отчаянье будет безмерным. Достойной наградой за мои труды.

Будь они корнуольцами – хоть один из них! – их бы защищала священная борозда. Но они лотианцы. Им не поможет ничто, кроме собственной силы, – да и она не убережет тоже.

Смутно различимые гребни холмов и кромка неба начали смываться, земля стремительно уходила куда-то вниз… Друст еще не понял, что это, еще считал это интересным, а Ирб закричал:

– Гвен! Зови мать! Он был ее мужем, он не тронет ее! Зови, спасай Друста!

Ответа мамы мальчишка не услышал: с ревом прорванной плотины начала прибывать вода – до колен, до пояса, до груди… Мама подняла его, посадила на плечи – Друст заревел на всякий случай, но вода не пропала, и только папа кричал что-то, а потом…

Потом окрестные горы обернулись волнами.

Выше любых гор.

Они обрушились на них. Мерзкая соленая вода попала в рот и нос, такая противная… когда волна схлынула, то Друст принялся отплевываться.

Они оказались на островке посреди моря.

Папа кричал:

– Рианнон, стерва, подстилка, это твоя дочь и твой внук, спаси их от своего…

Последнего слова мальчик не понял.

Их островок был как плот – волны кидали его, но он не тонул.

А потом море стало стеной. Волна была выше башни – и обрушилась на них… Гвен и Друст завизжали от страха…

…обрушилась бы.

Эта стена воды налетела на невидимый утес. И раскололась.

Ирб что-то кричал про Рианнон… все слова были незнакомые. Но бабушка, кажется, поняла именно их – Друст увидел, как по гребням волн скачет белая кобылица. Мальчик никогда не видел мамину маму, но сразу догадался: это она. Это ее звал папа такими интересными словами.

– Спаси их, б…

Вероятно, Ирб хотел сказать «богиня».

Друст не понял, как оказался на спине белой лошади, мама села сзади, а папа…

– Папа!

Следующую волну Ирб отразить не смог.

– Па-апа-а-а!!! – звенел над ярящейся стихией крик ребенка.

– Папа! Папа! – кричал Друст, не понимая, где он, не видя, что моря больше нет.

– Успокойся, – незнакомая женщина… бабушка? – прижимала его к себе. – Будь мужчиной.

– Где папа?!

– Он погиб.

Друст заревел, отчаянно, до черноты, до слепоты…

Он не видел происходящего, не понимал, что белая кобылица несет их сквозь миры, не заметил, как они снова оказались в мире людей – подле незнакомого высокого замка. Не увидел и того, кто выбежал им навстречу.

Друст только почувствовал, что его сжимают руки… отца?

Мальчик очнулся. Этот широкоплечий рыжеволосый человек был не похож на Ирба. Но его рукам хотелось довериться.

– Малыш… малыш… – повторял он, и Друсту стало спокойнее от этих слов. Он приник головой к его плечу.

– Марх, Ирб погиб. Убит Манавиданом. Он выпустил силу Ворруда.

Молчание.

– Это его сын. Друст.

Молчание.

– Я не смогла… Не успела…

– Обоих?

– Нет, Гвен жива.

Бесстрастный голос:

– Что с ней?

– Не знаю. Она… ей… вряд ли она вернется в мир людей.

– Ясно.

– Марх, я не могла спасти троих!

– Не кричи. А то я решу, что ты не захотела спасать Ирба.

Кромка миров: Рианнон

Ты презираешь меня, сын мой. Ты смеешь меня презирать.

Ты мне не веришь. Ирб твой друг… был твоим другом, и для тебе «не смогла» значит «не захотела».

Как мне объяснить тебе, что я испугалась Манавидана и сама?

Поверишь ли ты, что я никогда не видела своего бывшего мужа в такой ярости? Поверишь ли, что я испугалась за собственную жизнь?

Из Ворруда не выходил никто – и промедление грозило бы мне… я не знаю, чем. Над Воррудом у меня нет власти, Марх.

А Ирб уже был в Ворруде, когда я прискакала.

За что Манавидан так возненавидел его – я не знаю.

Поверишь? Нет?

Кромка горя: Марх

За что, малыш? За что тебя так?

Ты как котенок – свернулся и спишь. Детские раны заживают быстро – что на теле, что на душе. Пройдет совсем немного времени – и смерть отца станет для тебя лишь смутным воспоминаем детства.

Я постараюсь заменить тебе его. Я сделаю для тебя всё, что сделал бы для собственного сына. Нет, не так. Я сделаю гораздо больше – чтобы хоть как-то оплатить мой долг.

Ты не узнаешь этого, маленький Друст, не узнаешь никогда: это я, я виноват в смерти Ирба. У Манавидана не было причин ненавидеть его. Он метил в меня. А я… глупец, мы о стольком говорили с Ирбом, о важном и пустячном, но я забыл рассказать ему о ярости моего отчима. Забыл предостеречь.

Если бы Ирб знал…

Поздно.

Я даже не знаю, какими тропами он ушел. Что происходит с теми, кто гибнет в Ворруде?

…Он прожил сотни лет или даже тысячи – и погиб из-за меня. Всего лишь неосторожность друга. Лишь одна нерассказанная история своей юности. Пустяк.

Мы, живущие веками, привыкли, что хрупка человеческая жизнь. Мы привыкли к смертям людей, как они сами, должно быть, привыкли к листопаду.

Им наша жизнь кажется вечной – и мы забываем, что и она висит на точно таком же волоске.

Спи, маленький Друст. Тебе не стоит знать всего этого. Что изменит твоя скорбь? – разве что сделает жертву Ирба напрасной.

Если бы его можно было вернуть скорбью – я бы завыл, как сотня плакальщиц.

Но он погиб, чтобы ты жил. Жил не в горе, а в счастье.

Так что будем жить, малыш. И постараемся жить счастливо – по крайней мере, ты.

Горевать Марху не было времени: у него на руках был мальчишка, с которым приходилось быть неотлучно. Даже ночью брать в свою постель, иначе ребенок не спал и ревел от страха. Твердил: «Волна! Волна! Папа!»

С Друстом надо было что-то делать. Марх, при всей любви к Ирбу и Гвен, не годился в няньки их сыну. Даже сироте.

Так что король собрал эрлов на совет.

Только нелюдь.

Сам Марх явился в собрание с племянником на плечах. Мальчишке эта поездка верхом явно нравилась.

На трон король садиться не стал, остановился посреди залы и рявкнул:

– Пусть уйдут те, кто не хочет или не может помочь Друсту!

Никто не вышел.

Тогда Марх самым нецарственным образом согнулся, спустил малыша на пол и легонько толкнул его:

– Выбери, у кого бы ты хотел погостить.

Колл, сын Коллфевра, скорчил ему забавную рожу, и Друст подбежал к нему.

Колл скорчил другую рожу.

Друст засмеялся – первый раз после гибели отца.

В тот же день, вечером, они сидели у очага – Марх и Колл. Рядом спал мальчишка, по привычке крепко сжимая руку дяди.

– Воспитаешь его?

– Это несложно. Героев растить легко.

– Что же трудно?

– Трудно вырастить достойного человека. Но я постараюсь.

– Он переживет свое горе?

– Он мал. В этом возрасте беда забывается быстро.

– Или не забывается вовсе.

– Марх, пусть шрамы остаются – но раны всё-таки заживают.

– Увезешь к себе?

– А куда еще? Хен Вен обрадуется… ухрюкается от счастья.

– Ты уверен, что он ей понравится?

– А ты в этом сомневаешься? Да ну?

– Это хорошо, – медленно кивнул Марх.

– Что именно? – Колл посерьезнел.

– Хорошо, что он выбрал тебя. Или ты его – неважно. Хорошо, что он будет расти у тебя. Вдали ото всех.

– Сменить ему имя?

– Не стоит. Мои эрлы не болтливы. О спасенном сыне Ирба скоро забудут. Ты же не собираешься принимать гостей и показывать воспитанника?

– Да уж!

Они оба рассмеялись: Колл славился своей нелюдимостью.

Потом эрл-Свинопас спросил:

– Марх, что ты задумал? Для чего ты хочешь спрятать Друста?

– Не поверишь: не знаю. Просто… лучше появиться сразу сильным. И не показывать до поры свою мощь – пока не понадобится. А в этом мальчике заключены немалые силы. Пусть его считают погибшим. Пусть о нем забудут. Тем ярче будет его возвращение – но уже не ребенка.

Колл кивнул и сказал негромко:

– Будь уверен, мой Король: сын Ирба взрастет в тайне и явится во всей мощи – в свой час и к своей славе.

Марх вздрогнул. Он слишком хорошо помнил, кто когда-то сказал эти слова о нем самом.

История – повторялась?

Собрать Друста на долгие годы учебы было делом недолгим: Колл не признавал никаких излишеств, во всем походя скорее на крестьянина, чем на эрла. Так что мальчику выдали запас добротной, но некрашеной одежды – и всё. Эрл-Свинопас решительно сказал, что прочее или есть у него дома, или этот кутенок сделает себе сам.

Друст ничуть не боялся покидать Тинтагел, хотя еще вчера не мог отойти от Марха и на шаг. Он только спросил:

– Дядя Колл, а с нами по дороге не..?

– Нам недалеко идти, – успокоил его Свинопас. – Ничего не случится.

Марх взял племянника на руки:

– Удачи, малыш. Вырасти сильным и мудрым. Слушайся наставника – и Хен Вен.

– А кто это – Хен Вен?

– Узнаешь, – хмыкнул Колл.

Они вышли из замка и довольно долго шли холмами на юг. Вдруг на одном из холмов Друст почувствовал… это было почти как там, куда их привел отец…

Мальчик заревел от страха, но Колл не обратил на его слезы никакого внимания. Железным захватом стиснув запястье малыша, он продолжал идти, почти таща его за собой, – Друст, конечно, пропустил тот миг, когда Колл свернул. Свернул не за менгир, не в лесной чаще, не в сумерках и не в туманах – а в солнечный полдень, прямо на вершине холма. И внизу стала видна хижина, которой только что не было.

К хижине был пристроен свиной закут – почти такой же большой, как это убогое жилище.

И оттуда – то есть из закута, не из дома – вдруг раздалось такое громкое и радостное хрюканье, что Друст даже позабыл реветь и бояться.

– Иду, малышка, иду, лапушка! – отвечал в пространство Колл, ускоряя шаг.

Друст побежал вприпрыжку, чтобы не отстать.

– Я тебе маленького свинопаса привел… – приговаривал Колл на ходу, словно успокаивая то огромное существо, которое продолжало радостно хрюкать. – Да подожди ты, ты же так мне весь закут разнесешь!

Они уже спустились. Колл обернулся к мальчишке:

– Ты меня спрашивал, кто такая Хен Вен? Иди и знакомься.

Сказать, что Хен Вен была большой свиньей, – не сказать ничего. Она была огромна. В холке – даже выше Друста.

А еще она была мохнатой. Как овца. Шерсть у нее оказалась короткой, свитой в тугие кольца. Когда свинью выпустили побегать, оказалось, что ее шкура – светло-серая.

И она умела говорить. Нет, не шкура, шкуры говорить не могут. Говорила Хен Вен. Только говорила она по-свински… то есть на своем свинском… свинячьем языке. Колл ее понимал и отвечал ей по-человечески. А она ему хрюкала.

Но всё было и так понятно: они очень соскучились друг по другу. И теперь болтали, как всегда взрослые болтают при встрече.

Лепешки на ужин Колл пек сам – на раскаленных камнях очага. Обычные, ячменные. Грубая пища. Но Друст был готов уписывать их за обе щеки еще горячими – так они были вкусны. И родниковая вода – запить.

После чего Колл надвое разделил охапку соломы, выдал Друсту меньшую часть – и старый плащ впридачу. Лучшей постели в замке эрла-Свинопаса не водилось.

– Спать, – негромко велел он. – Завтра у тебя будет тяжелый день. И послезавтра тоже. И вообще – пока ты будешь у меня учиться.

– А чему ты станешь меня учить, дядя Колл? – глаза мальчишки зажглись любопытством.

– Запомни, – хмуро отвечал Свинопас, – к тем, кто тебя учит, обращаются «наставник».

– Наставник, – понятливо кивнул Друст, – а меня будешь учить не только ты?

– Не только, – буркнул тот и приказал: – Марш спать! Остальное завтра.

После чего вышел из хижины, не дав мальчишке задать очередной вопрос.

Обиженно шмыгнув носом, Друст устроился спать подле очага. Ему, почти с младенчества росшему на летних пастбищах Альбы, охапка соломы была вполне удобным ложем.

Колл пришел к Хен Вен, почесал ее за ушами, она довольно хрюкнула.

– Не хочешь сменить облик? – осведомился Свинопас. – Он спит, он не увидит.

– Хр! – отвечала та.

– Ну, как знаешь. Так как тебе этот мальчик?

– Хр-хр-шш…

– Он внук Рианнон. Он – твой свинопас по праву крови. Обучишь его?

– Хрю!

– Он боится магии, Хен. Будь осторожна. Не перестарайся.

– Хъръ!

– Не ругайся, я ничуть не хочу тебя обидеть. Просто – любой может увлечься. И ты тоже.

– Хър.

– Да, я знаю, ты всегда была осторожна. Я знаю, что ты самая мудрая, – иначе бы ты была совсем не здесь…

Колл прижался щекой к мохнатой морде свиньи и проговорил:

– Хен, если бы ты знала, насколько я по тебе соскучился… Я бы год-другой еще выдержал, не больше – и вернулся бы к тебе. Я устал от людей, Хен… слов нет, как я устал от них. Прыгают, мечутся, сами не знают, чего хотят, что делают и для чего. Да еще и мрут – привыкнуть не успеешь, а половина королевского совета – новая. Спасибо, хоть вторая половина – наши.

– Ххъхъ…

– Хен, милая Хен. Я больше никогда от тебя не уйду. Мы с тобой вырастим мальчишку – и этим я сполна отслужу Марху на века вперед. Он не обидится, если я больше не вернусь в Тинтагел.

Хен Вен согласно вздыхала, и казалось, что нет огромной свиньи, а есть мудрая женщина, исполненная силы, и нет свинопаса в крестьянской одежде, а есть могучий воин, властный и решительный. И нет убогой хижины, а есть замок эрла, древний и неприступный.

Казалось? Кому казалось? Друст спал, а больше видеть было некому: Колл не подпускал к своему жилищу непрошеных гостей, будь то человек или нелюдь.

– Итак, Друст, – сказал Колл наутро, – ты будешь пасти Хен Вен. Слушай и запоминай. Она побежит куда ей вздумается. Ты должен следовать за ней. По любым буреломам и чащам. Ты не имеешь права отстать. Что бы ни произошло. Это ясно?

Мальчик кивнул.

– Когда дело будет к вечеру, она сама повернет домой. Если ты увидишь, что смеркается, а Хен Вен и не думает возвращаться, – заставь ее вернуться. Как угодно – но заставь. Понял?

– Да.

– Тогда вот тебе пара лепешек на день – и вперед.

Исполинская свинья с радостным хрюканьем выскочила из закута – и помчалась в холмы. Мальчишка что есть духу припустил следом.

Кромка миров: Динас

Хен Вен бежит. Как же это хорошо! Колл молодец, отлично придумал.

Единственная из священного стада, она была настолько нашей, что удрала от Гвидиона когда-то. А теперь, заполучив пастушонка из потомков Рианнон, она обегает земли Корнуолла.

Или правильнее сказать – оберегает?

Чародеи и так не слишком беспокоят нас, но теперь никакому колдуну и подавно не дотянуться своими заклятьями сюда.

День за днем, месяц за месяцем я ощущаю, как Хен Вен своим бегом ограждает земли Корнуолла одну за другой.

Интересно, почему за все века она ни разу не пробежалась так с Мархом? Мало быть сыном Рианнон, чтобы стать Свинопасом?

И еще интереснее, как этот мальчишка, сын Ирба, видит все ее пробежки? Он еще ребенок, и не может за день одолеть столько, сколько на самом деле пробегает Хен Вен. Любопытно было бы узнать, где бегает он, хотя не отстает от Великой Свиньи.

Но к Коллу с этим вопросом не пойдешь: не любит он гостей, м-да…

Кромка игры: Друст

А вчера за этим холмом было болото. То есть это потом оказалось, что болото, а сначала я думал, что это зеленая лужайка такая… еле выбрался. Хорошо, Хен что-то там нашла поесть, я ее быстро догнал.

А сегодня никакого болота нет. Сегодня – луг. И можно бежать и бежать, и даже обогнать ХенВенку. Ей там какие-то корешки понадобились. Ну и хрюкай, ну и обедай. А я побегаю – потому что такого простора я никогда в жизни не видел!!

Как же здорово! Будь у меня крылья – кажется, взлетел бы!

Эй, Хен, ты куда? Почему назад? Еще же день!

…Ну и откуда тут этот лес?

Хен! Погоди! Ну не так же быстро!

Ай! Всякие тут корни за ноги хватают!

Хен! Это нечестно! Я не угонюсь!

Хе-е-ен!

Кромка магии: Колл

Мне, конечно, далеко до Мирддина, бога дорог… да только где сейчас этот Мирддин? Существует ли он?

Никто о нем не слыхал со времен Битвы Деревьев.

Хорошее начало для песни, хм.

Но кое-чему Мирддин меня научил. В сущности, это очень просто. Это умеет любая женщина: берет нитки нескольких цветов и сплетает из них узорный пояс. До смешного просто.

Плести из дорог ничуть не сложнее. Красная нить – дорога мира людей, белая – дорога нашего мира, желтая – путь силы… плети себе и плети. Узелок за узелком. А Хен помогает.

Друст бегает по одним дорогам, Хен – по другим. И сплетаем еще и с третьими.

А в каждом узелке Друст и Хен Вен встречаются. И мальчишке совсем незачем знать, сколько узелков прошло у другой пары нитей за то время, что он пробежал от одного своего узелка до другого. До другого своего же.

Главное – не пропустить узелок.

– Ну, и почему же она пришла домой одна? – сурово спросил Колл у воспитанника.

– Я… там лес… его раньше не…

– Ну и что? Это новость?

– Корень… я упал.

– Надо чувствовать, куда наступаешь.

– Он сам!

– О да. «Он сам». Это вечная отговорка.

– Но, наставник, правда…

– Тебе было сказано не отставать от Хен Вен. Ты отстал. Это могло привести к большой беде.

– Наставник, я…

– Научись смотреть на три, пять, десять шагов вперед! Научись чувствовать землю, по которой бежишь.

Друст давно потерял счет времени. Тем более, что ничего похожего на времена года здесь не было: как они когда-то пришли в раннее лето, так и жили в нем. Только вот одежда, привезенная из Тинтагела, износилась и стала коротка.

А так – день за днем не менялось ничего, кроме мест, по которым они с Хен Вен бегали. Но места менялись постоянно, и к этому мальчишка привык очень быстро. Он бы удивился, дважды пройдя по одному лугу.

Однажды он долго продирался следом за Хен сквозь буреломы, еле выбрался на поляну и там увидел… Колла. Спокойно и, вероятно, давно сидящего на старом пне.

– Наставник? Откуда?

Хен подошла к ним и выразительно хрюкнула.

– Да, мы не спешим, – отвечал ей Свинопас.

После чего изволил обратить взор на Друста:

– Я просто прошел короткой дорогой. Мне незачем рвать одежду о кусты.

– Как это? Откуда..?

– Откуда я узнал, что Хен Вен придет сюда? Всё просто: я слышу ее.

Мальчик жадно смотрел на него. Он явно был готов отдать что угодно, чтобы научиться пасти Хен Вен, не продираясь через буреломы.

Колл взял длинную сухую ветку, положил перед Друстом:

– Ты можешь пройтись по ней?

Тот пожал плечами:

– Это очень просто.

– А с закрытыми глазами?

– Наверное.

Мальчик закрыл глаза и, балансируя, прошел.

– И? – разочарованно спросил он.

– Как ты это сделал? Ты же не видел ветки? Почему же ты не свалился с нее?

– Но я…

– Чувствовал ее, да. Что мешает тебе так же чувствовать Хен Вен?

– Я… я попробую, – наморщил лоб мальчишка, а потом осторожно спросил: – Наставник, а если у меня не получится ее найти, ты… ты не будешь меня ругать?

– Буду, – ответствовал Эрл-Свинопас.

Друст стал учиться выходить к Хен Вен. Мальчик и сам не смог бы объяснить, как и во что он вслушивается, но лес словно подсказывал ему. Впрочем, это не всегда был лес… неважно. Какая разница, как оно выглядит? Важно, что оно говорит – на сотни голосов, и некоторые очень доброжелательны. Они расскажут, где сегодня растут древние дубы, а уж догадаться, что Хен Вен будет именно там, – это и полуторагодовалый младенец может!

Друст же считал себя очень взрослым и гордился своими успехами.

У него появилось много свободного времени. Можно было не бегать за свиньей, а бродить по лесу, куда глаза глядят, – иногда сверяясь, где сейчас ХенВенка и как далеко они от дома. Можно было сидеть на берегу омута, жуткого и оттого еще более интересного. И уж если чернокожая обитательница вод плеснет в него водой – это будет так страшно! так здорово!

Можно бродить по лесу, доверяя его тропинкам. Можно разговаривать с деревьями – дуб любит рассказывать долгие-предолгие истории, и если придти к нему с утра, то как раз дождешься, что после полудня туда и ХенВенка притюхает. Орешник – весельчак, у него истории короткие, но зато обхохочешься. А ель – зануда. Дождешься от нее интересного, как же!

Друст начинал понемногу общаться с лесными жителями – с теми, которые бегают. Разницы между ежом и брауни он почти не понимал: оба всклокоченные, оба пыхтят и чуть что – юрк, и нет их! Более рослые, что на двух, что на четырех ногах, к нему не выходили. Так, издалека увидишь, и всё.

– Ты почему не ушел в лес?! – возмущенно спросил Колл, увидев, что воспитанник валяется на солнышке рядом с домом.

Друст сел, лениво призадумался и сообщил:

– Она сейчас… устроилась на своей любимой лёжке у реки, недалеко от пяти дубов.

Колл прищурился, потом изрек:

– Так. Королевский сын изволит бездельничать. Королевский сын счел, что уже всё знает.

– Но, наставник, – обиженно заговорил Друст, – зачем мне бегать по лесу, если мне отсюда ясно, где она?

– Добро, молодой господин. Я найду тебе занятие.

– Светел славный силой, смёл легко суровых…

– Колл, ты пришел ко мне с заботами мира людей. Так что говори на их языке.

– Благодарю. У меня растет…

– Сын бренина Аннуина. Я знаю.

– Не сын. Племянник.

– Мне всё равно, как это называют люди. Он ему сын, по крови или нет – мне неважно.

– Я хотел бы просить тебя…

– Я согласен. Чему именно?

– Слышать. Видеть.

– Это ясно без слов. Чему из человеческого?

– Лук. И арфа – если получится.

– Хорошо, малыш. Изо всей молодежи ты всегда казался мне самым способным. Думаю, твой воспитанник будет интересным учеником.

Когда Друст вышел из хижины, ему показалось, что он очутился в зиме, хуже любой лотианской. Над беспредельными снежными равнинами гулял ветер, гнал снег – будто стаи белых волков мчатся на добычу и яростно воют… а стоит вьюге утихнуть, как небо вспыхивает белым, зеленым, голубым огнем.

Мальчик сморгнул – и видение исчезло. Их поляна, где загостилось лето.

И незнакомый чело… то есть, не-человек в серебристых одеждах. Высокие скулы, странный разрез глаз. Длинные светлые волосы на висках заплетены в косы. Лук и колчан за спиной.

Друст поклонился.

– Так ты и есть сын бренина Аннуина? – спросил незнакомец. Его голос был дружелюбным, мягким.

– Я сын Ирба. Мой дядя – король Марх. Я не знаю бренина Аннуина.

– Да, конечно, – улыбнулся тот.

– А ты кто, господин? – осмелев, осведомился Друст.

– Ллаунроддед Фарфаук.

И, видя замешательство мальчика, сидхи добавил:

– Я знаю: мое имя трудно для людей. И ты можешь называть меня просто: наставник.

– А можно… – Друст тянется к луку сидхи.

– Нет, – улыбается тот. – Стрелять из моего лука ты вряд ли будешь, даже когда научишься.

– Не стрелять. Посмотреть…

– Хорошо.

Белое дерево сидхи – Друст уже слышал о нем. Живое. Лук покрыт узорами – и они кажутся дышащими, движущимися. И снова – беспредельные снежные равнины, ветер, мчащиеся призраки…

– Возвращайся, малыш, – мягко говорит Ллаунроддед, забирая лук. – Не уходи в прошлое. Тебя ждет будущее.

– Ты будешь стрелять из своего. Когда его сделаешь. А сделаешь – когда научишься.

– Наставник, а разве можно научиться стрелять без лука?

– Маленький хитрец, – смеется сидхи. – Да, стрелять трудновато. Но ты должен прежде научиться поражать цель. А для этого лук не нужен.

Друст вздыхает: он уже размечтался о таком чудесном оружии.

– Всё просто, сын бренина. Вот дуб на краю поляны. Собери желуди. Попади в дупло. Всеми до одного.

– …Это нечестно! Он не стоит на месте!

– А ты твердо уверен, что твои враги будут ждать, пока ты прицелишься и попадешь в них?

Друст, закусив губу, кидал и кидал желуди в дупло, а вредный дуб оказывался то правее, то левее.

И Лла… Лларо…, в общем, наставник – ласковый, но на самом деле ничуть не более мягкий, чем Колл, совершенно не желал понять, что очень трудно попасть по этому бегающему дереву!

От обязанности пасти Хен Вен его никто не освобождал, но теперь для этого не надо было носиться по лесам и болотам. Просто пару раз днем дотянуться мыслью и вечером сходить за ней.

Остальное время можно было швыряться по этому бессовестному дубу.

Ллаунроддед то приходил и наблюдал, иногда давая советы, то пропадал надолго.

В какой-то момент Друст понял нехитрую вещь: беготню этого дуба можно ощущать так же, как и блуждания ХенВенки. И если почувствовать, куда удерет это вредное дерево, – то попасть по ему будет значительно проще.

Друст кидал и кидал желуди, он попадал, и радость волной поднималась в нем, и солнце светило ярче, и дуб подыгрывал ему, смещаясь то так, то этак, но оба знали: сын Ирба не промажет, теперь уже просто не может промазать, и это было здорово!

– Научился, – улыбнулся за его спиной Ллаунроддед.

– Давай погуляем, малыш.

– Наставник, а мы скоро будем делать лук?

Сидхи мягко улыбнулся, но промолчал.

Его ласковое молчание было неприступнее любых запретов и отказов, Друст выучил твердо.

Смеркалось.

– Наставник, я должен отвести Хен Вен домой…

– А ты позови ее сюда. К нам.

– Но Колл…

– Он не станет ругать тебя. Он всё знает.

Они дошли до берега озера, темнеющего в низине. Друст тут никогда не был… но ему показалось, что он мог бы снова придти на этот берег, что озеро это – не из тех вечно меняющихся мест, по которым они с ХенВенкой бегали с самого начала.

А вот, кстати, и она. И Колл. И еще… ой, сколько их прибежало.

Кромка миров: Ллаунроддед

Спой для них, маленький свинопас.

Это ведь очень просто: всё в мире – музыка. Ее просто надо услышать. И ты ее слышишь. Чуть-чуть осмелей – и ты признаешься в этом. Даже не мне признаешься: себе.

А раз звучит музыка, то нетрудно на мотив придумать и слова.

Смелее, малыш. Пой.

И низкая мелодия озерных глубин, пронзительные взблески (или взвизги?) холодного ветра, мелодичное колыхание трав, звенящее мерцание звезд и множество других звуков станут единой музыкой.

Объедини их, маленький певец.

Пой. Радуйся. Твои глаза горят. Отлично. Еще чуть-чуть – и мелодии мира станут для тебя зримыми и осязаемыми. Ты сможешь натянуть на свою арфу и озерную тишь, и шелест трав, и рев зимней бури.

А я чуть-чуть помогу.

…зимняя ночь, ветер, деревья клонятся и трещат, и ломаются их ветви, черными костями падая на белые снега…

Друст очнулся. Никакой зимы. Лето. То самое, которое всегда здесь.

И наставник – Ллау… Ллаунроддед. Он натягивает струны на арфу.

Друст попытался вспомнить вчерашнее. Озеро, ХенВенка, он пел, а какие-то девчонки плясали… и это было здорово, но…

– Но ты устал, – ответил на невысказанное Ллаунроддед. – Ты за один вечер сумел собрать себе арфу, так что было с чего умаяться.

– Что я сделал, наставник?

– Сейчас, подожди немного. Я почти закончил. Будет лучше, если ее настрою я.

Кромка чар: Ллаунроддед

Между арфой и луком гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд.

Дерево и струны… между прочим, у дальних восточных народов лучшие из героев натягивают на лук несколько дюжин тетив. И я могу себе представить, как сыграть на таком, но вот как стрелять из него – моего знания не хватит. Умения не хватит тем более.

Но внешнее сходство – далеко не главное из того, что роднит арфу и лук.

Тем и другим ты поразишь врага, не приближаясь к нему. Иногда – не подходя на удар мечом, но бывает и так, что бард своей песней сразит того, кто находится за десятки дней пути. Я не решусь сказать, какое оружие бьет дальше и точнее: лук или арфа.

Всё зависит от искусства воителя.

Игрой на арфе иногда достигнешь цели вернее, чем любым оружием.

А уж если сумел натянуть на свою арфу и ярость зимней бури, и покой летнего вечера, и чуткую тишину предрассветного часа… тогда своей игрой ты зачаруешь не только людей, но и таких, как мы.

– Будем учиться поражать цель, – сказал Ллаунроддед, протягивая арфу мальчику.

Тот разочарованно посмотрел на наставника: Друст так мечтал стать воином, а тут то желуди кидай, то какой-то музыке учиться придется…

– Запомни, малыш, – продолжал сидхи, – арфой можно победить там, где другому придется сражаться оружием. Ты понял разницу?

– Ну…

– Ты хочешь вырасти воином?

– Конечно!

– И сражаться с врагами?

– Да!

Ллаунроддед сочувственно посмотрел на него. Более язвительный наставник назвал бы Друста глупцом. Или как-нибудь похуже.

– С врагами не нужно сражаться, маленький Друст. Врагов нужно побеждать.

– Но разве…

– Нет. Чтобы победить – совершенно не обязательно сражаться. Именно поэтому мы с тобой начнем с арфы, а не с лука.

Сидхи помолчал и добавил:

– И я прошу тебя, сын бренина: никогда не путай цель и средство. Целью всегда должна быть победа. Битва – лишь одно из средств достижения этой цели. Не всегда лучшее. Скорее наоборот.

Кромка магии: Колл

Творог из оленьего молока жирноват, но, в общем, вполне съедобен.

Наш снежный сидхи научил Друста подзывать олених. И не просто подзывать – держать их, пока я не выдою лесную гостью. И ничего, эти красавицы стоят, не боятся…

Забавно.

А теперь мальчишка старательно овладевает песнью забвения. Я рассказал Ллаунроддеду о приказе Марха: пусть забудут о сыне Ирба. И теперь Друст на весь лес поет о том, что он просто человёночек, которого взял в обучение древний сидхи.

Интересно, мы с Хен Вен тоже забудем, кто он такой?

Думаю, всё-таки нет. Он шлет заклятие вовне. Ну а в крайнем случае – Марх мне расскажет заново.

Ллаунроддед называл Друста своим учеником, о прочем молчал – что при его характере было нетрудно. Никто и не пытался расспрашивать древнего.

Друст пел на праздниках сидхи, играл для танцев и тут же складывал песнь о плясунах и их дамах.

Слухи о талантливом человеке, овладевшем музыкой сидхи, шли волнами – и новые гости прибывали на окраины того мирка, который огородили себе Колл и Хен Вен.

Кромка прошлого: Колл

Галлкоэд, и ты здесь? Оч-чень кстати.

Интересно, как ты смог избежать заточения, – ты, один из ближайших сподвижников Сархада Коварного? Твой не ведающий поражений меч служил ему… впрочем, что такое был любой меч по сравнению с беспощадным разумом Коварного Сидхи? Он победил нас, не сражаясь, отдав равнины Ллогра в жертву той силе, которой нет имени…

Я всегда хотел узнать, что испытали вы, его присные, когда Сархад сделал это с землей Прайдена? Неужели вы и тогда продолжали верить в своего вождя? Неужели вы и тогда не отвернулись от него?

Я не стану об этом спрашивать ни одного из вас. Вы, уцелевшие, потому и смогли остаться на свободе, что или спрятались, или отреклись.

Ни один из эрлов Сархада не скажет мне правды – ведь их повелителем был тот, кто прославился ложью на все миры.

…Да и не прошлое сейчас зовет меня, а будущее.

Галлкоэд, ты – один из лучших мечников сидхи. Но твоя слава связана с именем Сархада. А я предложу тебе стать наставником для сына Марха. Ну, не сына… неважно.

Я даже готов открыть тебе тайну Друста. Рано или поздно она перестанет быть тайной.

Доселе твое имя звучит вместе со страшными словами «Сархад Вледиг». Но очень скоро вместо них будет произнесено «Бренин Марх».

Марх же лучше Сархада, а, Галлкоэд?

Ты согласен послужить ему?

Я не задал тебе вопроса, но ответ мне уже известен.

Утром Друст вышел из хижины – и замер. На поляне стоял… Черный.

Мальчик сначала даже отшатнулся от испуга, но – незнакомец отнюдь не угрожал, не нападал… да и черным он не был. Тоже сидхи, одетый в красное и багровое, косы цвета меда, и если бы не надменность во взгляде, то он бы показался даже красивым.

– Этот воробышек и есть сын бренина Аннуина? – осведомился он.

Друст возмутился:

– Здесь нет ни воробышков, ни детей Аннуина!

Тот недобро усмехнулся:

– Когда юный господин научится хоть чему-то, тогда и придет время для гордости.

Мальчик понял, учтиво поклонился:

– Да, наставник.

– Вы уже познакомились, – довольно сказал Колл, выходя следом. – Друст, это Галлкоэд. Он великий мастер меча.

Ллаунроддед ничего не имел против перерыва в занятиях. Он сказал Друсту, чтобы тот каждый день разговаривал с арфой (именно так он и выразился, и мальчик его отлично понял), благосклонно кивнул Галлкоэду (тот мигом растерял всю свою спесь) – и исчез. Как туман развеялся.

И для сына Ирба начались дни утомительных тренировок.

«Черный» ничем не походил на «Белого». Язвительный, не упускающий возможности поиздеваться над каждым промахом мальчишки… Да и вожделенные занятия настоящим воинским делом оказались гораздо скучнее того, что придумывал Ллаунроддед.

Только по вечерам Друст отдыхал в обществе арфы, Колла и Хен Вен.

– Неинтересно… – бурчал Друст себе под нос. – Заставляет вертеть тяжелую палку – и всё.

Колл молча пожимал плечами.

– И вообще, – продолжал досадовать мальчик, – глупый он, Галкоед этот.

– Кто-о?!

– Галкоед.

Колл молча отвесил воспитаннику тяжелый подзатыльник. На самом деле эрл-свинопас с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Но показать этого Друсту было нельзя.

Друст сосредоточенно вертел тяжелую палку, плечи начинали ныть, рука устала, Галкоед был невыносим – и единственным хорошим сегодня оказалось отсутствие наставника. Иначе бы (Друст не сомневался!) тот давно бы и так, и сяк, и еще вот этак высмеял бы его.

В общем, жизнь не удалась.

Друст с тоской вспоминал то время, когда он просто гонялся за Хен Вен. Он бы с удовольствием променял все болота и все буреломы на это вот учение…

– Зачем ты мучаешься? – услышал он негромкий знакомый голос.

Мальчик обернулся. За его спиной стоял Ллаунроддед.

– Я давно здесь и наблюдаю за тобой. Ты переживаешь так, что даже не услышал моего прихода. Для чего?

Сидхи недоумевал совершенно искренне.

Друст развел руками:

– Ну… я же должен учиться мечу. Вот и…

– Я не спрашиваю, – отвечал Белый, – зачем ты тренируешься. Я не понимаю, зачем при этом страдать.

Теперь пришел черед Друста удивляться.

– Дай сюда, – Ллаунроддед требовательно вытянул руку. Друст дал ему свою палку.

Сидхи взмахнул ею несколько раз, проделав те самые движения, которые так изводили сына Ирба. Друст восхищенно вздохнул – так красиво это вышло. Не то что у него…

– Сделано правильно, в руке лежит удобно. Тяжеловато, на мой взгляд, но ваши, человеческие мечи такие и есть. Так ответь мне: для чего ты так злился?

Друст закусил губу. Он мог бы ответить, почему злится… Но – «для чего»?

– Тебе не нравится Галкоед, я понимаю…

– Откуда?! – перебил его Друст.

– Ты удивляешь меня, малыш. Ты сам отлично слышишь, что думает река и лес. Отчего же мне не услышать, как ты дразнишь этого юношу? Все деревья на этой поляне, каждая травинка кричит о том, как ты честишь его Галкоедом. Кстати, очень точное прозвище, – сидхи улыбнулся бледными губами.

Друст охнул:

– Он же узнает… он съест меня тогда.

Ллаунроддед снова улыбнулся – ласково:

– Не думаю. Он слышит только себя. А я не проболтаюсь. По крайней мере, пока он тебя учит.

Кромка меча: Ллаунроддед

Но довольно пустых разговоров, мальчик. Ты не ответил на мой вопрос: зачем ты злишься?

Ты не можешь ответить на него.

Галкоед виртуозно сражается, но, похоже, совсем не умеет учить. М-молодежь… птенцы гнезда Сархадова…

Друст, тебе никто не объяснял, что правильное движение должно приносить радость. Это как с арфой – только найти надо не мысль и не чувство, а легкость. Когда меч – или пока что эта палка – пойдет сама, потеряет вес, когда боль уйдет и из плеча, и из локтя, а вместо нее придет радость, и тело запоет, и будет хотеться двигаться в этом ритме еще и еще, – вот тогда знай, что ты овладел приемом.

Нечто подобное ты испытаешь, когда познаешь женщину.

Только меч не изменит тебе никогда. В отличие от.

Радуйся, Друст. Отдайся ритму и растворись в нем.

Овладевать искусством меча – это счастье. Здесь так легко отличить правильное движение от неверного. Никакой наставник не нужен.

Всегда доверяй радости, Друст. Она не обманет. Если то, что ты делаешь, приносит тебе счастье, – ты на верном пути. Если нет – ты совершаешь ошибку.

– Сегодня Хен Вен останется дома, – сказал как-то Колл.

Друст удивился, но промолчал.

– Дома, – добавил Свинопас, – потому что на ее шкуру уже смотреть страшно. Там столько колючек и веток застряло, что она не на свинью, она уже на сумасшедшего ежа-переростка похожа.

С этими словами Колл сунул в руки Друсту гребень, сам взял другой и пошел в закут.

– Давай причесываться, – ласково сказал он, потрепав Хен Вен. Та удобно улеглась, подставляя цирюльникам бока и спину.

– Шерсть с гребня складывай в мешок. Отдадим лесным девам, они соткут из нее тебе новую одежду. А то ты сам выглядишь…

– …как сумасшедший еж-переросток? – осведомился Друст.

Колл хмыкнул, но для порядка отвесил воспитаннику символический подзатыльник, слегка взъерошив волосы.

Вычесывать свинью было занятием долгим, располагающим к беседе. И Друст спросил:

– Наставник, а кто такой Ллаунроддед? Кто он – на самом деле?

Кромка времени: Колл

Ты огорчишься, малыш, но мой ответ: не знаю. То есть кое-что мне известно, но это только слухи и легенды.

Легенды есть не только у смертных. Они есть и у нас. Легенды о тех, кто старше нас настолько же, насколько мы старше сегодняшних людей.

Мне о нем рассказывал один из наших Старейших – Орел из Гверн-Абуи, и знаешь, как он начал свой рассказ? «Я слышал эту историю, когда был молод. Тогда я прилетал каждый день точить когти об огромный валун, а ныне он сточен до основания». Так что, Друст, деяния Ллаунроддеда отделены от нас несколькими жизнями бессмертных.

Сам же он не расскажет, ты правильно понял. Ведь ты даже и не пытался расспрашивать его?

О нем говорят, что он пас стадо Нудда.

Что? Ты не знаешь, кто такой Нудд?

Малыш, по-настоящему этого не знает никто. Лишь единицы спускались к нему, как некогда Ллаунроддед и уже в наше время – Сархад Коварный.

Не перебивай! Тебе рассказывать о Нудде или о Сархаде?!

Так вот. Нудд – это преисподняя. Его иногда называют владыкой преисподней, но я что-то не слышал, чтобы кто-то видел Нудда. Я сомневаюсь, что у него есть облик. Впрочем, даже под страхом смерти я не пошел бы проверять.

Нудд – это слепая сила, мой маленький Друст. Это подземные огни и дышащие горы. А представь себе, что гора раскашляется? Да, обвал – это в лучшем случае. Может быть и пострашнее. Нудд – это сила, которая может уничтожить любого из нас, но не со зла, а случайно. Как мы давим муравьев и прочую мелочь под ногами.

Мы с тобой для Нудда – не больше муравья.

…Вот и мне страшно.

Ллаунроддед был его пастухом. Говорят, в стаде Нудда была двадцать одна тысяча коров. Может и так, а может, это была и одна корова, без двадцати и без тысячи. В те времена на бесконечные лиги простирался лед. Лед и снег. И говорят, что корова Нудда доилась снегом, и он растекался по миру, покрывая его так, что под его толщей не было разницы между горами и равнинами. А когда Пастух загонял корову на небо, то она доилась не снегом, а светом. Во тьме ночи небо вспыхивало белым, зеле…

Ты видел это? Как?! Когда?!

…Его лук? Ты говоришь, он до сих пор хранит память о тех временах?

Тогда, малыш, это не я тебе, это ты мне должен рассказывать о Ллаунроддеде.

Впрочем, нет, я знаю еще кое-что.

В те безмерно дальние времена люди уже жили. И они видели и Великого Пастуха, и его Корову. Может быть, они поклонялись им, как богам, а может и нет, но – они рисовали их. В своих пещерах они выводили силуэты исполинских коров, и вот это-то я видел своими глазами.

Веками, десятками веков пас Ллаунроддед стадо Нудда. Почему перестал и куда загнал он этих коров – я не знаю. Да и никто не знает.

– Но если так, – прошептал потрясенный Друст, – то почему он согласился учить меня?! Он, такой древний, такой могучий…

– Я и этого не знаю, – вздохнул Колл. – Просто когда надо бы найти тебе учителя, я стал искать – точно так же, как ты ищешь мыслью Хен Вен. И я почувствовал, что могу придти к Ллаунроддеду, что он не откажет.

– А… чем он занимался все эти века? Ну, после того, как перестал пасти стадо Нудда?

– Никто не знает. Он иногда приходит – всегда такой, как ты видел. Ласковый, учтивый. Но ты не осмелишься спросить его.

Друст замер, глядя никуда. Его глазам предстала та безбрежная ледяная равнина, сполохи над ней… и призрачные силуэты Пастуха и его снежного стада.

Колл не спешил возвращать воспитанника к прерванному занятию.

Но молчать Друст не смог. Нет, он очень старался ни о чем не спрашивать Ллаунроддеда, когда увидел его в следующий раз.

Но всех стараний хватило на десяток ударов сердца, не больше. И мальчишка выпалил:

– А почему ты пошел пастухом к Нудду?! И сколько было коров – одна, тысячи? Зачем ты позволил им залить снегом весь мир?!

Ллаунроддед ответил своей обычной доброй улыбкой, потрепал волосы мальчишки.

– Лучник видит только свою цель, малыш. Он не должен оборачиваться. Запомни, сын бренина: есть только настоящее. Будущее – не для лучника. Прошлое – тем более.

Галкоед… то есть, конечно, Галлкоэд, явившись к ученику в очередной раз, был немало удивлен его успехами. Сархадов сидхи осведомился, не обладает ли фехтовальными чарами новая туника из шерсти Хен Вен, и не сама ли священная свинья изволила упражнять Друста в нелегком искусстве мечемашества, и не наелся ли юный свинопас желудей с древнего дуба, дабы они придали силу его рукам.

Всё это Друст выслушал бесстрастно – не только внешне спокойным, но и без гнева в душе. Ну, издевается. Ну, Галкоед. Наставник же сказал, что это прозвище – в точку. А что обижаться на Галкоеда?

Спокойствию Друста сидхи удивился даже больше, чем новым умения мальчика.

С этого дня занятия пошли гораздо лучше.

Спустя какое-то время Колл исчез на несколько месяцев. Друст очень старался не волноваться, тем более, что эрл-свинопас предупредил, что его не будет долго… но всё равно – становилось страшно. Особенно по ночам, когда снова и снова снилась огромная волна, встающая до неба и рушащаяся на Ирба… только вот по странным законам сна у него было лицо Колла.

Друст перебрался спать к Хен Вен. Когда она была рядом – эти сны не приходили.

Ллаунроддед, наверное, знал об этом – но не заговаривал. Просто давал Друсту задания, одно сложнее другого: игрой на арфе подзывать зверей и птиц, причем самых разных, вплоть до волка и косули вместе.

Только один раз древний сидхи дал понять, что знает о страхах Друста.

– Ты считаешь себя великим чародеем и думаешь, что твоя арфа будет и дальше творить чудеса. Но это не совсем так. Сейчас ты живешь в мире волшебства и своей музыкой лишь направляешь ту силу, которая здесь везде. Это всё равно что плыть по реке – вода держит тебя, и нужно совсем немного сил, чтобы продвигаться вперед. А когда ты вернешься в мир людей – там этой силы не будет. Там тебе придется ползти по земле. Трудно, медленно, больно. Проще идти. Проще отказаться от магии. Или – стать сильнее, чем твои воспоминания о первой встрече с миром чар. Ты должен выбрать.

А когда наконец Колл вернулся, то он принес с собой…

…это был меч!

Настоящий! Стальной!

Уж у каких кузнецов в каком мире он заказал такое чудо – Друст и гадать не стал. Да и не всё ли равно, ковали его люди, кобольды… да хоть сидхи!

Мальчишка едва поблагодарил – и умчался проделать с новообретенным оружием все приемы, которые знал.

Он был совершенно счастлив.

Колл улыбался, глядя на него.

Ллаунроддед подошел к Свинопасу, сказал негромко:

– Есть новость; не знаю, насколько она огорчит тебя.

Колл напрягся.

– Этому мальчику не обрести своей силы. Думаю, никогда. Страх гибели отца перекрывает ему все пути чар. Так что забудь о том, что он внук богини. Считай, что он будет уметь только то, что доступно людям.

– Дело настолько безнадежно?

– Скромные возможности – еще не так мало. В умелых руках нож опаснее меча.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты был прав, говоря, что его нужно учить арфе. Стрелять из лука он научится… потом. Я постараюсь научить его слышать и видеть. Он и сейчас умеет это, но попробуем довести до совершенства. В мире людей из его арфы уйдет чародейная сила, но мудрость сердца не истает по ту сторону границы.

Друст играл на арфе дни напролет, изредка прерываясь на упражнения с мечом и еще реже – на стрельбу. Но недостаток воинских занятий никак не сказывался на его умениях… вернее, сказывался – но прямо противоположным образом: у Друста раз за разом выходило лучше.

Зато игра на арфе стала делом настолько суровым, что лучше прежняя беготня за ХенВенкой, причем под все язвительные шуточки Галкоеда.

Древний сидхи негромко напевал мотив – и требовал, чтобы юноша тотчас повторил его, сначала без изменений, затем украсив, а на третий раз и сочинив слова. Подзывать пением всё живое и даже неживое давно уже стало привычным делом. Иногда Ллаунроддед рассказывал небольшую историю, и Друст должен был сразу же превратить ее в песню.

От такого сын Ирба уставал, будто таскал валуны, – и воинские упражнения были для него настоящим праздником. Больше: они стали отдыхом.

Как-то Колл позвал его снова вычесать Хен Вен. Ллаунроддед не позволил прервать упражнения даже ради столь важного занятия, так что Друст должен был петь – и не просто, а такую песнь, чтобы довольно утомительное дело расчесывания шерсти хрюшки прошло вдвое быстрее обычного.

На арфу рассчитывать не приходилось, и юноша просто сосредоточился и представил, как тугие завитки шерсти ХенВенки послушно распутываются под гребнем, как почти сами из них выпадают колючки, хвоя, мелкие веточки и что еще там набралось… Даже и гребень почти не нужен, проще разобрать пальцами.

Друст пел, не очень обращая внимание на то, тянет ли он мотив или сплетаются слова. Он чувствовал, как легко идет работа, как мягка шерсть священной свиньи, как легко выпадает из нее вся лесная труха…

А потом всё кончилось. Шерсть ХенВенки была чище и красивее, чем у лучшей из королевских овец, а выдранных волос оказалось так мало, что их не то что на тунику – на пояс бы не хватило.

Хен повела боками, охорашиваясь. Она явно была довольна. Потом пятачком ткнулась в руку Друста, изрекла:

– Хъръш! – и произошло чудо: очёса стало во много раз больше.

– Ну да, – кивнул Колл, – ему явно нужна новая туника. Эта скоро совсем развалится.

Спустя недолгое время одежда была соткана. Лесные девы принесли Друсту обнову. Тот стянул с себя старую (действительно, дыра на дыре, и когда успел так изодрать?), бросил на землю рядом с новой… и застыл, не понимая. Новенькая была больше почти вдвое.

Юноша натянул ее – и она была ему не слишком велика.

Впервые Друст задумался, сколько времени он находится здесь.

В лесу, где они бродили, всегда было лето… или казалось летом. За учебой некогда было думать о проходящих годах.

Друст вошел в хижину. Уже довольно давно он чуть пригибался в низком проеме, но не обращал внимания на эти пустяки.

– Наставник, – обратился он к Коллу, – а сколько лет прошло?

Свинопас пожал плечами:

– Дюжина или меньше… я не считал. Нет, точно, меньше. Но лет десять-то точно.

Друст вышел на берег озера. Здесь он впервые начал петь, здесь за эти годы он несчетное множество раз музыкой радовал собравшихся сидхи, лесных, подводных и прочих существ.

Сейчас юноша хотел, чтобы черная вода ответила на один-единственный его вопрос.

Привычно легкая мелодия – и вода застывает зеркалом.

Сын Ирба наклоняется, всматриваясь в свое отражение.

Высокий, поджарый, загорелый до смуглоты. Грива ни разу не подровненных волос выбелена солнцем. И уже давно не мальчик. В худощавом лице не осталось и следа детской мягкости.

И над черным зеркалом озера Друст невольно задает себе вопрос. Вопрос, на который ответа не знает он сам, а значит – не знает ни один человек, сидхи или прочая нелюдь:

– Кто я?

Кромка песни: Друст

Кто я? Помощник свинопаса? Арфист, ученик древнего сидхи? Недоучившийся мечник и лучник?

Сын отца, которого я почти не помню и за которого едва ли сумею отомстить… даже трижды чародей не может покарать море. А все мои чародейные умения исчезнут, едва я вернусь в мир людей.

Племянник Марха, лицо которого мне не вспомнить. Меня называют сыном бренина… сыном одного, учеником другого, третьего… но это всё не я, это всё они.

Что же такое – я сам? Не сын, не ученик, не в отсветах их славы и мудрости, а сам по себе?

В этом лесу я могу найти любого – птицу, зверя, лесного духа, сидхи, ХенВенку нашу. Песней я любого призову к себе – или сам выйду к нему по песни, как по тропе.

Как мне найти здесь Друста?

Юноша сделал то единственное, чем владел в совершенстве: взял арфу и заиграл.

Кто сказал, что найти себя – труднее, чем заблудившуюся свинью?

Надо просто мыслью искать правильный путь… привычное дело.

…Видения обрушились внезапно.

Огромные тучи, пронизанные молниями. Исполинские горы, в недрах которых ярится огонь.

Нет, не тучи и не горы. В зримом облике они представали свиньями, как Хен Вен. Но каждая из этих туч-гор была сгустком магии, туго свитым клубком чародейства, бешеным могуществом, подвластным лишь бренину Аннуина.

Юноша. Чем-то похож на того Друста, что отражался в черной глади лесного озера.

Он и священное стадо. Они – одно целое.

Потом происходит что-то (сын Ирба не разобрал, что именно) – и словно ураганом гонит тучи-свиней прочь, и им не сладить с этой силой, несмотря на всю свою ярость и могущество. Только одна вырывается и мчит прочь. Будто молния с небес на землю.

Хен Вен?

И еще одно видение: тот юноша, что так похож на Друста. Был похож. Он мертв.

Друст вернулся к хижине Колла – непривычно серьезный. Повзрослевший за один день.

– Наставник, – негромко проговорил он, – можно я спрошу?

Колл кивнул. Притюхала Хен Вен (откуда взялась так быстро?), изрекла свое «Хър», улеглась рядом.

– Наставник, у меня был брат?

– Нет, – удивился Колл.

– Но я видел. Он владел священным стадом. И мы с ним так похожи…

– Придери, – вздохнул Колл. – Он был не братом тебе. Дядей. Сын Рианнон.

– Его убийца угнал священное стадо? Только Хен Вен смогла бежать?

Колл молча наклонил голову. Хен хрюкнула – как вздохнула.

Эрл-свинопас ожидал вопроса, кто убил Придери, но Друст спросил иначе:

– Где стадо Аннуина сейчас?

– В Гвинедде. Точнее, у властителя Гвинедда.

– Это и есть вор и убийца?

Колл помедлил с ответом, предчувствуя, чем обернется даже простой кивок сейчас. Но ответила Хен Вен. И столько было ярости в ее «Хъррърърх!», что изумились и свинопас, и Друст: трудно предположить, что милейшая свинья способна на такую ненависть.

– Наставник, расскажи мне о священном стаде, – попросил Друст, привычно устраивая арфу на колене и собираясь музыкой вторить речам эрла-свинопаса.

– О стаде… – вздохнул тот. – Что ж, слушай.

Колл говорил, Друст наигрывал, слушая и не слыша наставника. Перед глазами юноши проходил ряд видений, одни были ясными, другие смутными. Словно отчетливый сон. Словно собственные воспоминания.

…Сгустки магии. Чародейная сила, могущая равно стать источником бедствий или обернуться гармонией и чудом. Эту силу укрощают первые, кто ступил на земли Прайдена, – Ху Кадарн, которого еще называют Великий Пес, и пришедшие с ним. Никакие предания не сохранили столь древних имен. Дикое волшебство покоряется власти и обретает нынешний облик – исполинских свиней.

Для них ли был очерчен круг – или ими? – но пределы их могущества и стали Аннуином. Миром священного стада.

…Воспоминания Колла мелькают, как обрывки сна, и следующая ясная картина – Придери. Сын Рианнон и смертного. Его двор в Кимре, в мире людей – потому что Придери был человеческим королем Аннуина. Священное стадо – при нем. И свинопас.

…Друст видел молодого Колла, притворяющегося нескладным крестьянским парнем, скрывающего силу за неказистостью, как свиньи прячут магическое могущество за уродливым обликом.

…Вспышка. Словно десяток радуг спустился с небес, завертелся и закружился. Нет ничего прекраснее этого, и ради него отдашь что угодно, потому что блеск манит, влечет, восхищает.

Таково было колдовство Гвидиона. Колдовство мира людей – поманившее человеческой роскошью. Колдовство, на миг затмившее глаза всем, – потому что в мире людей даже нелюдь невольно тянется к человеческому. И Гвидиону хватило этого мига ослепления, мига, когда Придери и его эрлы зажглись алчностью. Это был только миг. Но иногда и мгновенная слабость бывает смертельна. Гвидиону хватило этого ничтожно краткого времени, чтобы увести священное стадо.

– Ну а как Хен Вен бежала от него – ты, кажется, знаешь.

Кромка миров: Колл

Человеческие чувства – оружие обоюдоострое. Именно они и стали причиной беды. Но они и спасли Хен.

Я любил ее… в мире людей это было привязанностью свинопаса к зверюге, опасной для всех, но послушной ему. А в нашем мире… она стала первой из стада, кто принял облик, похожий на человеческий.

Мы были и любовниками, но нас связывало то, что сильнее любой страсти: мы привыкли поддерживать друг друга – и в простом, и в страшном.

Она вырвалась из сетей колдовства Гвидиона прежде, чем любой из нас очнулся от морока. И – в первый миг она не нашла ни меня, ни Придери. А в следующий было уже поздно.

Меж Дифедом и Гвинеддом, меж Аннуином и Прайденом – она оказалась одна, в бездорожье, в мороках магии – могущественная, но смятенная в мутной мгле межмирья.

…Я не помню, как я искал ее. Ощупью, как слепой. Я не понял тогда, что случилось со стадом, я знал только одно: моя Хен одна, потерянная, заблудившаяся. И я должен найти ее. Я кричал, я звал – сквозь миры, сквозь мрак и морок, сквозь хитроумное колдовство и дикую магию…

И нашел ее. Единственную из стада.

– Похитив стадо, Гвидиону нетрудно было убить Придери, – продолжал Колл. – Они оба, хотя звались властителями Гвинедда и Дифеда, не были людьми. Они бились магией… вернее, Придери – пытался биться. Его смерть была быстрой.

Друст накрыл струны ладонью, заставив их замолчать. Спросил:

– А потом?

– Потом новым королем Аннуина стал Марх.

«Марх». При этом имени позабытое всколыхнулось в душе Друста так отчетливо, будто было вчера.

Тот, кто спас его из волн, поглотивших отца. Рыжекудрый и спокойный… будто неяркий огонь обхватных поленьев – света от него немного, но идет жар, способный и накормить, и согреть, и греть хоть всю зимнюю ночь напролет.

Колл рассказывал о том, как Марх стал королем, как сражался в Битве Деревьев, как отступил, но и победа Гвидиона обернулась ничем. Колл рассказывал, а Друст играл и видел давно минувшие события, и всматривался в лицо дяди, впервые осознав, что всё произошедшее за эти десять лет (или сколько их прошло?) – всё это оказалось возможно благодаря Марху, потому что и Ллаунроддед, и Галлкоэд учили не сына Ирба и не мальчишку, пригретого Коллом, – они учили сына бренина Аннуина.

Приемного сына, но это не меняет ничего.

Сын Ирба ощутил, что дядя всё это время был здесь, с ним. Ограждал, заботился, берёг. Для этого ему не нужно было приходить в хижину Колла, как самому Друсту давно не нужно бегать за Хен Вен. И юноша почувствовал, что не может не отдать долг Марху.

Друст сказал, негромко и спокойно:

– Я верну бренину священное стадо.

– Ты меня вообще слушал, а, бард? – язвительно осведомился Колл. – Два короля Аннуина и с ними бог потерпели поражение от Гвидиона. Так что сможешь сделать ты, щенок?!

Друст отвечал:

– Ты прав, наставник. Я слаб. Я безмерно слабее любого из них. Но и стрела слабее палицы. Однако иногда стрела поразит там, где палица потерпит поражение.

– Прекрати болтать! Тебе не одолеть Гвидиона ни силой, ни магией!

Друст чуть улыбнулся; гримаса была явно подцеплена у Галкоеда:

– А я и не собираюсь его одолевать.

И против воли Колл, сын Коллфевра, спросил:

– Ты что задумал?

Кромка риска: Друст

Наставник, первое, чему ты научил меня – пасти Хен Вен. Не думаю, что договориться со всем стадом будет много сложнее, чем с ней одной. Ведь священные свиньи наверняка узнают во мне ученика их свинопаса.

Наставник, ты научил меня загонять Хен Вен домой. Дом стада – в Корнуолле. Я пригоню его.

Да, конечно, сначала надо добраться до стада. Да, Гвидион его явно прячет или сторожит. Но это не беда: он сам отведет меня к свиньям Аннуина.

Как? Просто: в награду за мои песни.

Я приду к нему как бард. Как воин я не опасен, и мы знаем, что я не гожусь в маги.

Наставник, прошу, ответь мне: кого ждет Гвидион? Ведь он ждет, что рано или поздно Аннуин попытается вернуть свое! – но властитель Гвинедда ждет или великого воителя, или сильнейшего из чародеев.

Мальчишку-барда он просто не заподозрит.

Колл не ответил. Он молчал, покусывая усы. Потом встал, начал расхаживать. Остановился, долго теребил бороду.

Наконец вопросительно посмотрел на Хен Вен.

Та ответила:

– Хъхър.

– Завтра мы отправляемся в Тинтагел, – бросил Колл. – Если надо собраться, то у тебя есть ночь.

Когда покидаешь место, где прожил более десяти лет, и покидаешь, кажется, навсегда, то собраться, конечно, надо.

Но Друст собирал не вещи. У него не было одежды, кроме туники из шерсти Хен Вен, не было оружия, кроме меча, привезенного Коллом, лука и стрел, сделанных своими руками под зорким глазом Ллаунроддеда. Еще была арфа – подарок древнего сидхи. Но всё это не нужно собирать. Просто взять завтра с утра.

Друст собирал воспоминания. Тщательно перебирал их, укладывал, словно девица укладывает в сундучок наряды и украшения.

Бег за ХенВенкой. Насмешки Галкоеда, обучившего Друста не только схватке на мечах, но и спокойствию: не отвечать на злые слова, не замечать их. Сейчас, заново переживая годы учебы у Черного, Друст понимал, что Галкоеда стоит поблагодарить за то, что когда-то вызывало у мальчишки обиду и ярость.

И самое главное сокровище, которое надо взять в дальний путь: Наставник. Пусть Друст и называл этим словом троих, но Колл и Галлкоэд, вместе взятые, не дали ему и половины того, что дал древний сидхи.

Попрощаться не получится. Кто знает, где сейчас Ллаунроддед? весть не послать, а даже если бы и можно было, то едва ли Белый побежит к своему ученику.

Но можно попрощаться и иначе. Заново разложить воспоминания – перебирая струны арфы. Им созданной.

Это было словно еще один урок. Последний урок: превратить воспоминания в музыку и в песнь.

– Неплохо, сын бренина, – услышал Друст донельзя знакомый голос.

– Наставник?! Откуда..?

Сидхи улыбнулся, мягко, как обычно:

– Ты вытащил меня сюда так решительно, как у вас, людей, мать тянет упирающегося ребенка. Я не мог не придти, даже захоти воспротивиться.

– Я… смог?

– Да, маленький бард. Так что мы попрощаемся, как ты хотел. И, думаю, не увидимся больше. Вряд ли наши пути пересекутся.

– Наставник… я… мне всё равно.

Сидхи с интересом посмотрел на него.

Друст смутился:

– Наставник, не обижайся. Я не хотел… в общем, я хочу сказать: всё, что ты мне дал, – это всё ведь останется со мной, увидимся мы или нет. Это ведь главное – а не встреча.

Ллаунроддед кивнул:

– Я не зря учил тебя.

Друст робко улыбнулся. Древний сидхи продолжал:

– Ты заслужил награду, маленький бард. Когда-то ты хотел узнать, почему я пошел в пастухи к Нудду. Пришло время получить ответ на твой вопрос.

Глаза Друста зажглись любопытством, но Ллаунроддед произнес лишь одно слово:

– Отвечай!

Друст вопросительно взглянул на арфу, наставник кивнул.

Юноша заиграл, прикрыв глаза. Полилась величавая, торжественная мелодия, и Друст вслушивался в нее, будто не его пальцы рождали эти звуки. Ллаунроддед одобрительно кивал, хотя этого сын Ирба не видел.

Музыка стала стихать, и наконец растаяла – будто вдали.

Друст улыбнулся и сказал:

– Наставник, ты просто знал: так было надо.

Ллаунроддед молча наклонил голову.

– И не было никаких других объяснений? – спросил взволнованный юноша.

– Ты же бард, – улыбнулся сидхи. – Ты должен на месте придумать дюжину причин. Например: как человек спит под одеялом, так и земле надо было отдохнуть под толщей снега и льда. Или: не согласись я пасти этих коров, Нудд доверил стадо какому-нибудь негодяю. Или: если бы стадо немедленно не выпустили в Средний и Верхний мир, они бы разнесли всё в преисподней, и беды от этого… Сочиняй смелее, это забавно.

– А на самом деле, – медленно говорил Друст, – ты не мог поступить иначе. Ты ощущал, что поступаешь правильно… Как я сейчас.

– Да, ты ведь собрался победить Гвидиона.

– Нет, Наставник. Ты сам учил меня не путать борьбу и победу. Я не буду и пытаться победить Гвидиона, мне это не по силам. Я просто верну стадо Аннуина. Наставник, ты поймешь меня: я просто знаю – я смогу.

Ллаунроддед молча кивнул.

До мира людей они добрались к вечеру. Алое закатное небо – и черная громада Тинтагела рассекает его надвое.

Колл сказал:

– О сыне Ирба здесь прочно забыли – и не напоминай о нем. Ты – просто бард, я твой… гм, скажем так, спутник. Может быть, слуга… хотя на господина ты не похож. В общем, мое место внизу, среди челяди. В залу пойдешь один.

– Хорошо, наставник.

– Король, конечно, узнает тебя – но не подаст виду. Не пытайся напомнить ему о себе: он ничего не забыл.

Друст кивнул.

– Если эрлы спросят тебя об арфе – скажи правду об учителе-сидхи. Не называй имени и вообще… поменьше слов, побольше песен.

– Я понял.

– Удачи, малыш. Это твоя первая проверка на умение скрываться.

Друста ввели в зал. Юноша озирался, настороженно и жадно. Замка он не помнил совершенно, всё здесь было внове, особенно – люди. Такие непохожие на обитателей Волшебной Страны… такие интересные.

– Что делает здесь этот пастух? – презрительно бросил один из эрлов. – От него несет навозом!

Марх ответил негромко:

– Не суди по платью, Андред.

Король кивнул юноше: подойди.

Друст приблизился. Марх чуть наклонил голову и улыбнулся ему. В этом жесте было всё – и признание, и ободрение.

– Так ты ученик барда? – спросил король.

– Нет, – отвечал юноша. – Тот, у кого я учился, никогда не был бардом.

С этими словами он снял с плеча чехол, достал из него арфу… Некоторые эрлы ахнули, а властитель Гверн-Абуи даже встал со своего места, подошел к Друсту и учтиво спросил:

– Позволишь ли взять твою арфу, юный бард?

Друст протянул ему инструмент. Старейший из эрлов, прикрыв глаза, долго вслушивался во что-то, но к струнам он не прикасался. Потом отдал арфу юноше и к удивлению эрлов-людей – низко поклонился.

Марх кивнул Друсту:

– Мы просим спеть тебя.

И Друст стал петь. О словах и музыке он не задумывался – они находились сами, мгновенно. Он слышал, что старшие эрлы ждут от него песни о том, кто древен по счету любого из них, – и пел о своем Наставнике.

…и снова подземный мир призывал того, кто не побоится стать пастухом древней стихийной мощи, кто отдаст землю в жертву Великой Зиме, но как отдыхает почва под снегом, так отдохнут и долины, и горы, и моря, и реки под безмерным ледяным одеялом. И снова улыбался Ллаунроддед, и его улыбка была той силой, что подчиняла стадо, заставляя коров, доящихся снегом, повиноваться Пастуху.

…и снова покрывал землю снег и лед, и сияли над миром бело-зеленые сполохи, а коровы шли и шли, и этому стаду не было ни начала, ни конца.

Эрлы расходились по одному, молча. Сначала – нелюдь. Каждый из них был мыслями в том прошлом, которое стало далеким прежде, чем он родился.

Видя, что уходят старейшие, потянулись к выходу и люди. Для них песня Друста была странной выдумкой, не более… и непонятно, чем она так взволновала старших. Можно и поинтереснее сочинить.

В зале остались только Марх и Друст. Впрочем, нет: непонятно откуда взялся Колл. Как из стены вышел.

– Мой мальчик, – Марх обнял племянника, – как ты вырос. Стал настоящим бардом. Я так рад видеть тебя.

Кромка тепла: Друст

…А раньше была стена. Незримая и холодная. Хорошая идея для песни.

Они все – и всегда ласковый Ллаунроддед, и Галкоед, и даже Колл – они все была за стеной. Они были наставниками, они исполняли свой долг. Им было всё равно, каков я на самом деле, – им важно было сделать меня ловким, сильным, чутким.

Любого другого, скажи про него «названный сын бренина», они учили бы точно так же.

Как из деревяшки вырезали живую куклу. Умную куклу, умелую…

Дядя.

Я же вижу: тебе всё равно, что я умею и знаю. Ну да, тебя радует, что я научился, но вернись я тем пастухом, которым с порога показался твоим эрлам, ты любил бы меня всё равно.

Родниковая вода равно вкусна и из ладони, и из золотого кубка.

Тебе дорог я, а не мои умения.

И мне тепло с тобой. Я это уже слышал – но теперь видение стало явью.

Дядя… государь?

Нет, не так: отец.

Кромка времен: Марх

Мой мальчик.

Мой. Я солгу, если скажу, что дорожу тобой как сыном друга. Если бы ты и не был сыном Ирба – что это изменило бы?

Ты – сын Гвен. Моя кровь.

Мой сын.

Любой рыбак, живущий в торфяной хижине, произносит это слово. В двадцать лет они уже давно отцы, и перепачканные с головы до пят мальчишки начинают помогать им.

Сколько лет мне? Четыре века я правлю Корнуоллом, а мою молодость смыло морской волной.

Корнуоллу нескоро понадобится наследник, я буду и дальше ждать мою златокудрую суженую… всё правильно, надо довериться судьбе… и никому нет дела, что мне просто нужен сын.

Обыкновенный, какой есть у любого рыбака… или необыкновенный, как у любого бога.

И я не рыбак и не бог. Мне всё равно, обыкновенный или нет.

Просто: ты – часть меня.

– Отец, – выдохнул Друст.

Марх чуть вздрогнул:

– Не называй меня так. Твой отец – Ирб.

– И ты, – чуть улыбнулся юноша.

– Упрямый спорщик? – приподнял бровь король, старательно скрывая, как ему приятны слова Друста.

– О-очень упрямый, – кивнул Колл.

– Ну, – обратился к нему Марх, – и что мы будем делать с нашим героем? Признаться, я оказался не готов к его возвращению.

– Это неважно, отец, – подал голос Друст. – Я завтра ухожу.

– Почему? Куда? Зачем?

– В Гвинедд.

Марх аж привстал:

– Ку-у-уда?!

– В Гвинедд. Кое-что забрать у Гвидиона, – юноша чуть растянул уголки губ, прищурился.

Король укоризненно взглянул на эрла-свинопаса:

– Зачем ты рассказал ему? И почему позволил думать такие глупости?

Колл нахмурился:

– Это не глупости. И рассказывал больше он мне, чем я ему. Он сам узнал о Придери.

– Колл, очнись!!

– Государь. Мальчик вернулся, чтобы отправиться за священным стадом. Он может его возвратить.

Марх сжал губы, не позволяя выплеснуться гневу. «Ты выжил из ума! Я не позволю отправить мальчика на смерть! Самонадеянный щенок!» – эти и многие другие недобрые слова рвались с его языка. Но король молчал.

Молчал, потому что было в спокойствии Колла что-то, заставляющее если и не поверить, то хотя бы выслушать.

Король плеснул себе вина в кубок, брызги разлетелись по столу. Марх не заметил, осушил кубок не глядя.

Подошел к Друсту, взял за подбородок. Спросил с недобрым прищуром:

– Хочешь стать великим героем? Сам попасть в баллады?

– Я хочу вернуть тебе священное стадо, – тихо отвечал Друст.

– Ты знаешь, как Гвидион разгромил трех королей в Битве Деревьев? Или тебе рассказать, как мы с Арауном бежали?

– Это неважно. Я не буду биться с ним.

– Вернешь стадо без боя?

– Да. Наставник Ллаунроддед говорил мне, что ради победы…

Марх горько скривился.

– Отец, выслушай меня! – мольбой зазвенел голос юноши.

– Выслушай его, государь, – негромко добавил Колл. – У него есть дельная мысль.

Король отошел к столу, налил два кубка. Протянул один Коллу.

– Я выслушаю. Но не его. Этот юный герой сейчас отправится спать. Пусть Динас где-нибудь устроит на эту ночь бродягу барда. А завтра…

…Колл рассказывал долго. Марх не перебивал, потягивая вино ма-аленькими глоточками.

Потом покачал головой:

– Это безумие.

В открытые окна веял утренний ветерок. Факелы давно сгорели, зала погрузилась в серый предрассветный сумрак.

– Это надежда, Марх.

– Я не могу рисковать сыном Ирба. Из-за моей неосторожности погиб его отец. Играть жизнью сына – это чересчур!

– Ты запрешь его в Тинтагеле и не пустишь ни в одну битву только потому, что он сын Ирба? – язвительно спросил Колл. – Парень имеет право на свою жизнь! Он не ходячая памятка о твоем друге.

– Придушить тебя, что ли? – устало поинтересовался Марх.

– Ну придуши, – пожал плечами Колл. – Ты ведь уже всё решил, так?

– Так.

Кромка судьбы: Марх

Слушай меня, Колл сын Коллфевра, эрл-свинопас. И исполни каждое мое слово.

Я не отправлю мальчика прямиком к Гвидиону. Но я и не глупец, отказывающийся от надежды.

Вы уйдете с ним из Тинтагела сегодня. Бродяга-бард ведь нигде не задерживается, так? А ты – его слуга.

Вы уйдете и отправитесь в Лундейн. Что? А, так стали теперь называть Каэр-Ллуд.

В дороге будете кормиться песнями. В смысле – наградами за песни.

И чтобы никакого мне чародейства и троп Аннуина! Ты – человек. Он – тоже человек, только музыке у сидхи учился.

Вот что он добудет на двоих своими песнями – то у вас и будет.

Если мальчик хорошо умеет притворяться – вы спокойно доберетесь до Лундейна. Если всё будет правильно, то его слава обгонит вас.

В Лундейне он, думаю, напоет себе и на коней, и на колесницу… Или безо всякой колесницы, верхами отправитесь в Кимру. Ваше дело.

И тогда к Гвидиону прибудет не неизвестно откуда взявшийся щенок, а бард, прославленный на весь Прайден.

Ну а если он сболтнет по дороге лишнего, если раскроет себя – ты знаешь, что делать: тропами Аннуина и прямиком сюда. Ты жизнью отвечаешь мне за него, Колл.

Что? Нет, не твоей жизнью.

Моей.

…Дворец Гвидиона был обычным валлийским ллисом – Друсту после Каэр-Лундейна он показался оградой для скота. Впрочем, скот этот был двуногим. А Гвидион – пастухом. Умным, хитрым и донельзя опасным. Это Друст ощутил сразу же, едва вошел под колонны внешнего зала, над которыми наспех соорудили подобие крыши.

В сознании юноши молнией пронеслось последнее наставление дяди: «Думай то, что говоришь!» Бард принял чашу, осушил одним духом – и…

…актеры, которые будут жить спустя полторы тысячи лет, назовут это – «вошел в образ». Слился с личиной – так, что стал думать как тот, кем изображал себя. Слова были искренни.

Ни капли лжи.

Перед Гвидионом стоял юнец, на щеках которого пробивался первый пух. Но несмотря на молодость, щенок стал уже знаменитым бардом. И оказывается, он приложил столь много сил в освоении ремесла певца лишь ради одного: ради того, чтобы петь здесь. В Гвинедде. Ради того, чтобы снискать похвалу своего кумира.

Гвидион самодовольно усмехнулся, уловив эти чувства юного певца. А пел мальчишка и впрямь хорошо. Даже Талиесин, великий знаток сего ремесла, одобрительно кивал.

Юный бард пел до самого рассвета – о Ху Кадарне, заставившем схлынуть воды потопа, о великом Бели, о том, как Рианнон принудили выйти за Манавидана, и как смешон был сын Ллира, когда его заставили тачать обувь и заниматься прочими людскими ремеслами… Друст не пел о подвигах самого Гвидиона, умело льстя ему другим – насмешкой над врагами.

– Ты достоин награды, юный бард, – милостиво кивнул Гвидион. – Выбери сам, что ты пожелаешь.

– Позволь мне и завтра петь для тебя! – порывисто воскликнул юноша.

Гвидион рассмеялся. То был смех гордости.

То был первый шаг к поражению.

Кромка риска: Колл

Спи, малыш. Ты устал, и было от чего. Отдыхай, малыш…

Малыш. Я привычно называю тебя так. А ты отнюдь не ребенок… ты сегодня смог обмануть самого Гвидиона.

Это первый шаг. Пока мы достигли немногого… главного? – заносчивый властитель Гвинедда начал доверять тебе.

Я верю в твою удачу, мой мальчик.

Ты не рассчитываешь своих ходов. Ты повинуешься наитию – и, думается мне, в этом больше мудрости, чем в долгих рассуждениях о том, как правильно поступать.

Хитрость всегда спонтанна.

Не знаю, малыш, умен ли ты – но вижу, что ты мудр.

…Завтра вечером ты снова будешь петь перед Гвидионом. И что? Какую награду ты попросишь тогда?

Этого не знаю я. Но этого пока не знаешь и ты сам.

На сей раз он пел о самом Гвидионе. О том, как тот хитро обманул Мата, – и ни слова о Гилфайтви… точнее, о том, в кого Мат превратил и Гвидиона, и его брата. Пел о победе над Придери, о ловком обмане… и снова выходило так, что Гвидион – хитрейший и мудрейший.