Мегрэ и привидение

Глава 2 Завтрак у «Маньера»

Казалось, муж консьержки выбрал этот момент специально, чтобы произвести театральный эффект. Впрочем, может быть, он давно уже подслушивал за дверью.

Во всяком случае, не успела она произнести слово «привидение», как дверная ручка повернулась и в приоткрытую дверь просунулась голова мужчины.

Лицо его было бледным, помятым, веки полузакрыты, уголки губ опущены.

Мегрэ не сразу сообразил, что это скорбное выражение объяснялось довольно просто — новый персонаж еще не успел вставить свою искусственную челюсть.

Шаркая войлочными шлепанцами, надетыми на босу ногу, он прошел в угол и уселся там, сгорбившись над своей чашкой.

— Мадам, постарайтесь восстановить в памяти все как можно точней с того момента, как вас попросили открыть дверь, — сказал Мегрэ и про себя подумал: «Что заставило эту недурненькую бабенку выйти замуж за человека, который старше ее по меньшей мере лет на двадцать? Поди, не заметила, что у него челюсть вставная. Впрочем, мне что за дело».

— Итак, — снова начала Анжела, я услышала: «Отоприте, пожалуйста, мадам». И тут же хорошо знакомый мне голос добавил: «С четвертого». Так вот, как я вам говорила, я сразу взглянула на часы. Машинально, по привычке. Было двадцать минут третьего. Я потянулась к кнопке — нам недавно новый замок поставили: электрический. Нажимаю здесь вот кнопку, и дверь открывается. В этот момент мне показалось, что я слышу шум: как будто на улице остановили машину, не выключая мотора, только не у нашего подъезда, а чуть подальше. Я еще подумала, что это Ардуэны из соседнего дома. Они частенько возвращаются на рассвете. Прошло еще несколько секунд. Потом Лоньон прошагал по коридору и вышел из подъезда, хлопнула дверь; сразу же шум мотора усилился, видно, машина тронулась, и тут прогремел выстрел, потом второй, третий. Мне показалось, что в третий раз стрелявший целил в наше окно — я услышала сильный удар по ставням, посыпались стекла, и прямо над моей головой что-то просвистело…

— Машина тронулась? Так вы уверены, что на улице стояла машина? — спросил Мегрэ.

Помешивая ложечкой кофе, муж консьержки, по-прежнему сгорбившись и не поднимая головы, оглядывал по очереди сидевших за столом.

— Совершенно уверена, — ответила консьержка. — Улица у нас крутая. На подъеме машины всегда прибавляют газу. Так и эта тоже на полном ходу проехала наверх, к улице Норвэн.

— А криков не было, вы не помните?

— Нет. Сначала я боялась выйти. Но вы ведь знаете, женщины такой народ все должны своими глазами увидеть. Я зажгла свет, накинула халат и выбежала в коридор.

— Входная дверь была закрыта?

— Я же вам говорила, что слышала, как ее захлопнули. Прислушалась: на улице только дождь шумел. Тогда я приоткрыла дверь и на тротуаре, в двух шагах от порога, увидела лежащего человека.

— Как он лежал, головой к подъезду или к спуску улицы?

— Скорее к спуску — к улице Коленкур. Бедняга обеими руками держался за живот, между пальцев струилась кровь. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Тут вы наклонились над ним и услышали или, как вам показалось, разобрали слово «привидение».

— Я готова поклясться, что именно это он и пробормотал. Тем временем в доме стали открываться окна. В нашем доме телефон только один, в швейцарской. Жильцы приходят ко мне звонить, когда им надо. Двое просили поставить телефон и вот уже больше года на очереди. Ну, а вернулась, нашла в телефонной книге номер полиции. Этот номер надо бы мне на память знать, но дом у нас тихий и звонить туда раньше ни разу не доводилось.

— В подъезде горел свет?

— Нет, свет горел только у меня. Дежурный в полиции задал мне несколько вопросов — видно, проверить хотел, не разыгрывает ли его кто. Сейчас пошла такая мода. Телефон висит у нас вон там, на стене — оттуда подъезд не виден. Да, ну тут сбежались жильцы… Это я вам уже говорила… Повесила я трубку и вспомнила о Маринетте. Сразу же поднялась к ней на четвертый…

— Так, благодарю, мадам! Разрешите мне позвонить от вас?

Мегрэ позвонил к себе в уголовную полицию.

— Алло! Это ты,Люка?.. Посмотри, у тебя там на столе должна быть записка от Лапуэнта по делу Лоньона… Нет, не из клиники… Еще неизвестно, выживет ли он… Я на авеню Жюно. Знаешь, поезжай-ка ты в Биша… Нет, лучше сам съезди… И будь поофициальней, а то там не любят незваных гостей. Разыщи там практиканта, студента-медика, того, что присутствовал на операции. Сам профессор Минго, наверное, тебя не примет… Надо полагать, хоть одну пулю они нашли, а может, и обе… Да, я хотел бы знать все подробности еще до того, как получу донесение… Пули снесешь в лабораторию… Ну, как будто все, увидимся днем, сразу после обеда. Пока!

Комиссар повесил трубку и повернулся к Лапуэнту.

— Так тебе в самом деле не хочется спать?

— Нет, не хочется, шеф.

Ночной портье из «Паласа» бросил на Лапуэнта завистливый и в то же время осуждающий взгляд.

— В таком случае поезжай на авеню Матиньон. В Париже не так уж много институтов красоты, и ты без труда найдешь тот, в котором работает Маринетта Ожье. Только едва ли она сегодня вышла на работу. Во всяком случае, постарайся разузнать о ней все, что можно.

— Ясно, шеф.

— А я зайду еще наверх.

Мегрэ был немного зол на себя за то, что не подумал о пулях еще в клинике. Но дело это было необычное, не рядовое. В какой-то степени даже его личное. Стреляли ведь не в кого-нибудь, а в Лоньона — своего брата полицейского.

Там, в клинике Биша, он думал только об инспекторе, да к тому же вся обстановка сильно на него подействовала — и профессор Минго, и старшая медсестра, и длинные ряды коек, и больные, смотревшие ему вслед.

В старом доме на авеню Жюно лифта не было. Не было и ковровых дорожек на лестнице. Зато деревянные ступеньки, отполированные поколениями жильцов, были хорошо натерты, а перила гладки. На каждом этаже — по две квартиры. На некоторых дверях поблескивали медные таблички с именами хозяев.

Поднявшись на четвертый этаж, Мегрэ толкнул неплотно приоткрытую дверь, прошел через неосвещенную прихожую и оказался в гостиной, где в кресле, обитом цветастой материей, покуривая, сидел Шинкье.

— А я вас жду… Консьержка вам все рассказала? — произнес он. — И про машину тоже? Это меня больше всего удивило. Вот посмотрите-ка…

Он встал и вытащил из кармана три блестящие гильзы, завернутые в обрывок бумаги.

— Мы нашли их на улице… Если стреляли из машины на ходу, что весьма вероятно, стреляющему пришлось открывать дверцу. Калибр 7,63 — обратили внимание?

Ничего не скажешь, Шинкье был дельный полицейский и исправный служака.

— Стреляли, очевидно, из маузера, — продолжал он, — тяжелый пистолет. Его так просто не положишь в карман брюк или в дамскую сумочку… Понимаете, что я хочу сказать? Это почерк профессионала. У него был по крайней мере один сообщник — он сидел за рулем. Не мог же убийца одновременно вести машину и стрелять. Стало быть, это не ревнивый любовник — тот обычно расправляется с соперником в одиночку. К тому же целились в живот… В живот вернее, чем в грудь… Человек едва ли выживет, если кишки у него продырявлены крупнокалиберными пулями в добром десятке мест.

— Вы осмотрели квартиру?

— Лучше бы вы сделали это сами.

Мегрэ чувствовал себя не в своей тарелке: дело из ряда вон выходящее, а расследование начали участковые. И хуже всего, что от них уже не отвяжешься — ведь Лоньон как-никак их сослуживец. Конечно, пока он был жив-здоров, они не принимали его всерьез, но теперь другой разговор: найти тех, кто в него стрелял, — для участковых инспекторов дело чести.

— А комнатка недурна, как вы считаете?

Темновата, пожалуй, а так совсем недурна. Ярко-желтые обои, на отлакированном, блестящем полу — ковер, тоже желтый: по краям такой же яркий, как стены, в середине — побледней. Комната служила одновременно столовой и гостиной. Обставлена она была со вкусом, мебель модная, телевизор, радио и проигрыватель — все чин чином.

Внимание Мегрэ сразу же привлек стол посреди комнаты.

Так, так, кофейник, сахарница и бутылка коньяку, чашка с недопитым кофе.

— А чашка-то только одна, — пробормотал Мегрэ. — Шинкье, вы, конечно, ни до чего не дотрагивались? Сходите-ка вниз и позвоните нашим ребятам, пусть подошлют кого-нибудь из лаборатории…

Мегрэ надел шляпу, пальто он не снимал. Одно из кресел, рядом с журнальным столиком, было повернуто к окну. В пепельнице лежало семь-восемь окурков.

Дверей в гостиной было две: первая вела на кухню, аккуратную, сверкающую чистотой, словно образцовая кухня с выставки чудом попала в старый парижский дом.

Вторая дверь вела в спальню. Постель в беспорядке, на одинокой подушке еще видна вмятина.

Шелковый халат бледно-голубого цвета брошен на спинку стула, кофточка от женской пижамы того же цвета свисает со стула на пол, а пижамные панталоны валяются около стенного шкафа.

Вернулся Шинкье.

— Я говорил с Мерсом. Он сейчас же пришлет своих людей. Все осмотрели? Шкаф открывали?

— Нет еще…

Мегрэ открыл шкаф: на вешалках-плечиках пять платьев, зимнее пальто, отделанное мехом, и два костюма: один — бежевый, другой — цвета морской волны. На верхней полке чемоданы.

— Видите? Похоже, что она уехала налегке. В комоде все белье на месте… — заметил Шинкье.

Вид из окна был неплохой — отсюда хорошо виден Париж. Но сегодня все затянуто серой пеленой обложного дождя.

По ту сторону кровати — приоткрытая дверь в ванную, но и там полный порядок: зубная щетка, баночки с кремом — все на своих местах.

Судя по обстановке, Маринетта Ожье — девушка со вкусом. Большую часть времени она, видимо, проводила дома, в своем уютном гнездышке.

— Да, забыл спросить у консьержки, готовит ли она сама или питается в ресторанах, — признался Мегрэ.

— Я спрашивал. Она почти всегда ела дома, — ответил Шинкье.

Да, видимо, так оно и было. В холодильнике полцыпленка, масло, сыр, фрукты, две бутылки пива, бутылка минеральной воды. Вторая, полупустая, в спальне на ночном столике, рядом с пепельницей. Эта пепельница в отличие от той, что стояла в гостиной, сразу заинтересовала Мегрэ. В ней было два окурка со следами губной помады.

— Она курила американские сигареты… — заметил Мегрэ.

— А в гостиной только окурки от «Голуаз», — отозвался Шинкье.

Они переглянулись: оба подумали об одном и том же.

— Судя по постели, нельзя сказать, что в прошлую ночь здесь предавались любовным утехам…

Несмотря на трагизм ситуаций, трудно было сдержать улыбку при мысли, что Невезучий пару часов назад лежал в объятиях молоденькой косметички.

А может, они поссорились, и разобиженный Лоньон просидел в кресле в соседней комнате остаток ночи, выкуривая одну сигарету за другой, а Маринетта осталась в постели? Нет, что-то тут не так! Обычно дело начинало проясняться для Мегрэ с первых шагов, но на этот раз у него до сих пор не было сколько-нибудь приемлемой версии.

— Извините, бога ради, Шинкье, придется вам еще раз спуститься; я забыл расспросить консьержку о некоторых деталях. Интересно, когда она поднялась сюда, горел ли в гостиной свет?

— Это я вам и сам скажу. Свет там горел, и дверь была открыта. В других же комнатах было темно.

Они вернулись в гостиную. Только теперь Мегрэ обратил внимание на то, что вместо обычных окон в комнате были две застекленные двери на балкон, тянувшийся вдоль всего фасада, как это часто бывает на верхних этажах старых парижских домов.

Сквозь туман еле проступали очертания Эйфелевой башни, высоких колоколен соборов; на крышах, блестевших от дождя, дымились трубы.

Мегрэ помнил авеню Жюно еще с первых лет своей службы. Тогда она была почти не застроена. Среди пустырей и садов торчало лишь несколько домишек.

Начало положил какой-то художник, построивший здесь особняк, образчик модерна тех времен. Его примеру последовал кто-то из литераторов, за ним оперная дива, и вскоре авеню Жюно обрела аристократический вид. Теперь небольшие особняки и виллы стояли уже почти вплотную друг к другу. Через двери балкона комиссар видел их крыши. Двухэтажный особняк напротив, судя по стилю, был построен лет пятнадцать назад.

Интересно, чей это дом? Пожалуй, художника какого-нибудь. Второй этаж сплошь застеклен, как обычно в студиях. Темные занавески задернуты, но неплотно и посередине пропускают узкую полоску света, шириной не больше полуметра.

С улицы донесся шум, затем тяжелые шаги на лестнице, голоса. Раздался стук в дверь. Приехали ребята из экспертизы. Ба, даже Мерс явился собственной персоной!

— А где же тело? — спросил он, недоуменно посмотрев на комиссара из-под толстых стекол очков. Впрочем, Выражение легкого удивления никогда не исчезало из его близоруких голубых глаз.

— Какое еще тело! Разве Шинкье тебе ничего не сказал?

— Я очень торопился, шеф, не разобрал что к чему… — сказал он извиняющимся тоном.

— Речь идет о Лоньоне. На него напали сегодня ночью, когда он выходил из этого дома…

— Он умер?

— Его свезли в Биша. Может быть, выживет. В этой квартире он провел с одной женщиной часть ночи. Мне нужно знать, где он оставил отпечатки пальцев: в спальне и здесь или только здесь, в этой комнате, ясно? Сними все его отпечатки, какие найдешь… Шинкье, пойдемте вниз…

По лестнице они шли молча. Лишь на первом этаже Мегрэ сказал вполголоса:

— Надо бы, пожалуй, опросить жильцов и соседей. Конечно, маловероятно, что ночью, в такую погоду кто-то стоял у раскрытого окна как раз в тот момент, когда раздались выстрелы. Но чем черт не шутит… Дальше: Маринетта могла, выйдя из дому, взять такси — тогда нетрудно будет разыскать шофера. Такси здесь легче всего поймать на площади Константин-Пекер — туда бы она в этом случае и пошла… Ну, да вы знаете этот квартал лучше меня…

Мегрэ вздохнул, пожимая Шинкье руку.

— Желаю удачи!

Оставшись один, комиссар снова толкнул застекленную дверь швейцарской.

Из-за занавески долетало ровное дыхание. Ага, муженек, видимо, уснул.

— Вы хотите еще о чем-нибудь спросить? — шепотом сказала Анжела.

— Нет. Я только хотел еще раз воспользоваться вашим телефоном, но, пожалуй, позвоню из другого места. Пусть ваш муж поспит…

Как Мегрэ и ожидал, журналисты, завидев его в дверях, прорвали кордон полицейских и бросились к нему.

— Послушайте, господа, пока что я знаю не больше вашего. Инспектор Лоньон при исполнении служебных обязанностей подвергся вооруженному нападению…

— Как вы сказали: при исполнении служебных обязанностей? — перебил его чей-то насмешливый голос.

— Вот именно — при исполнении служебных обязанностей! Инспектор тяжело ранен, его прооперировал в Биша профессор Минго. Больной, по-видимому, не сможет говорить еще несколько часов, а то и дней. Все остальное — предположения. Во всяком случае, здесь больше вам нечего ждать, господа. Подъезжайте на Кэ-дез-Орфевр после обеда — возможно, у меня будут для вас новости.

— А что делал инспектор в этом доме? Правда ли, что из дома исчезла какая-то девушка?

— Потом, потом, господа, после обеда!

— Вы так ничего и не скажете?!

— Я ничего не знаю.

Подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, Мегрэ пошел вниз по улице. Он слышал еще, как за его спиной несколько раз щелкнули затворы фотоаппаратов, и понял, что за неимением лучшего репортеры снимали его.

Отойдя немного, он обернулся: толпа начала расходиться.

На улице Коленкур он зашел в первое попавшееся бистро и заказал себе грог, чтобы согреться.

— Да, будьте любезны, еще три жетона для автомата.

Предварительно отхлебнув грога, Мегрэ зашел в кабину и набрал номер Биша.

Как и следовало ожидать, его долго соединяли со всеми отделениями подряд, пока, наконец, он не услышал в трубке знакомый голос старшей, медсестры из хирургического.

— Нет, не умер. У него сейчас дежурит практикант-ординатор, а ваш инспектор прогуливается по коридору… Да… Нет, этого я не могу вам сказать, мало ли что может случиться… Вот сейчас ко мне зашел кто-то из ваших… Хорошо…

Немного успокоенный, Мегрэ повесил трубку. Затем он позвонил на Кэ-дез-Орфевр.

— Лапуэнт вернулся?

— Здесь. Дозванивается на авеню Жюно — думает, что вы еще там.

— Это вы, шеф? — донесся до него голос Лапуэнта. — Институт красоты я сразу нашел. На авеню Матиньон только один такой. Первоклассное заведение, там священнодействует некий Марселин, кумир парижанок. Маринетта Ожье сегодня на работу не вышла, ее подруги очень удивлены, она тут слывет девушкой работящей и примерного поведения. О своих отношениях с инспектором она никому не рассказывала. Есть у нее женатый брат, живет он в пригороде, где-то в Ванве, точный адрес я пока не узнал… Работает в страховой компании «Братская помощь». Маринетта иногда звонила ему на работу… Я заглянул в справочник, это на улице Ле-Пелетье… Прежде чем ехать туда, я решил поговорить с вами…

— Жанвье там? — спросил Мегрэ.

— Да, печатает донесение.

— Спроси его: что-нибудь серьезное? А то мне все-таки хотелось бы, чтобы ты выспался и был в моем распоряжении, как только понадобишься…

Молчание. Потом Лапуэнт произнес упавшим голосом:

— Он говорит — ничего особенного…

— Тогда введи быстренько его в курс дела. Пусть съездит на улицу Ле-Пелетье и постарается разузнать, куда могла деться Маринетта.

В кафе вошло еще несколько человек — как видно, постоянных клиентов: их обслуживали, не ожидая заказа. Мегрэ узнали: на телефонную будку то и дело поглядывали с любопытством.

Комиссар набрал номер квартиры Лоньона. Как он и ожидал, трубку сняла мадам Мегрэ.

— Где ты сейчас? — спросила она.

— Я в двух шагах, но не говори этого вслух. Ну, как она?

По молчанию в трубке он почувствовал, что жене неудобно говорить.

— Ну хорошо, тогда ты только отвечай. Мадам Лоньон, — конечно, слегла и посмотреть на нее — так ей еще хуже, чем мужу. Верно?

— Да, — ответила жена.

— Ну, нравится ей это или нет, скажи, что ты мне нужна, и приходи поскорей к «Маньеру».

— Пообедаем вместе?

Она не верила своим ушам. В субботние вечера или по воскресеньям случалось, что они обедали вместе в ресторане, но в будни, да еще в самый разгар очередного дела?!

Мегрэ допивал свой грог за стойкой. В бистро зашушукались.

И так всюду — куда ни придешь! Вот она, цена той рекламы, которую газеты создали ему против его воли. Поработай-ка в такой обстановке!

Кто-то, не глядя на него, сказал:

— Говорят, гангстеры кокнули Невезучего?

Другой таинственно прошептал в ответ:

— Если бы гангстеры!

Слухи об отношениях инспектора с Маринеттой уже облетели весь квартал.

Под любопытными взглядами посетителей Мегрэ расплатился и, выйдя из бистро, пошел к «Маньеру».

В этом ресторанчике, неподалеку от каменной лестницы, спускавшейся с Монмартрского холма, собиралась вся «знать» квартала — актрисы, художники, литераторы. К знаменитостям здесь привыкли.

Час для завсегдатаев был еще ранний, и большинство столиков пустовало, только у стойки бара несколько человек сидели на высоких табуретках.Мегрэ снял намокшее пальто и шляпу и, облегченно вздохнув, опустился на диванчик у окна. Он успел не торопясь набить трубку и уже раскуривал ее, задумчиво глядя в окно, когда увидел мадам Мегрэ. Она переходила улицу, наклонив раскрытый зонтик, который чем-то напоминал рыцарский щит.

— Гляжу на тебя, и не верится как-то… Последний раз мы здесь были лет пятнадцать назад, зашли после театра… Помнишь?

— Да, помню… Что тебе заказать?

Он протянул ей меню.

— Ну, ты, конечно, закажешь свои вечные сосиски… А я вот разорю тебя и возьму омара под майонезом.

Они подождали, пока принесли закуску и бутылку вина. За соседними столиками никого не было, окно запотело — уютно, тихо, тепло. Они были одни.

— Сейчас я чувствую себя одним из твоих сотрудников. Небось вот так ты сидишь с Люка или с Жанвье, когда звонишь мне домой и говоришь, чтобы я не ждала тебя к обеду.

— Да, но куда чаще я сижу как проклятый в кабинете и пробавляюсь весь день бутербродами да пивом. Ну ладно, рассказывай, что там у вас было…

— Ты ведь знаешь, я не люблю сплетничать, но…

— Говори все как есть.

— Ты мне часто рассказывал о ней и ее муже, и при этом ты всегда жалел только его. Признаться, мне казалось, что ты предвзято судишь…

— Ну, а теперь?

— Да ее жалеть нечего, хотя она и не виновата, что уродилась такая! Прихожу — она лежит, у кровати консьержка и старуха соседка. Старуха все время перебирает четки… Сама Лоньонша выглядит ужасно, кажется, вот-вот помрет… Доктора они, разумеется, еще до моего прихода вызвали.

— Она удивилась, что ты пришла?

— Боже мой, что она понесла, как только меня увидела… «Теперь-то, говорит, — ваш муженек по крайней мере не будет больше преследовать моего Шарля. Он еще пожалеет, что не взял его на Кэ-дез-Орфевр…» Сначала мне было не по себе. Но, к счастью, скоро пришел доктор, такой иронический, невозмутимый старичок.

Для обоих этот обед в пустом ресторане был настоящим праздником. Как он отличался от будничной семейной трапезы дома, на бульваре Ришар-Ленуар!

Особенно возбуждена была мадам Мегрэ, глаза ее блестели, она раскраснелась, говорила быстрей обычного.

Когда они обедали или завтракали дома, говорил Мегрэ, а она слушала. Что интересного расскажешь о домашних делах! Но сегодня все было наоборот: она говорила без умолку, польщенная вниманием мужа.

— Тебе интересно?

— Очень! Продолжай.

— Доктор осмотрел ее и сделал мне знак выйти за ним в прихожую. Там мы поговорили вполголоса. Он, кажется, удивился, застав меня в этом доме, и даже спросил, действительно ли я жена комиссара Мегрэ. Я ему все объяснила. Ну, ты понимаешь, что я ему сказала… «Это делает вам честь, мадам, проворчал старичок, — ценю ваши чувства, но считаю своим долгом предупредить вас… Не скажу, конечно, что у мадам Лоньон железное здоровье, но смею вас уверить, никаких серьезных болезней у нее нет… Вот уже десять лет я ее „лечу“… И не я один… Время от времени она вызывает кого-нибудь из моих коллег, требуя во что бы то ни стало угрожающего диагноза. А когда я рекомендую ей проконсультироваться с психиатром или невропатологом, она возмущается, кричит, что не сумасшедшая и что я ничего не смыслю в болезнях… Кто ее знает, быть может, она, как и многие истерички, ненавидит мужа. Не может простить ему, что он остался участковым инспектором, и подсознательно мстит ему на свой лад: притворяется больной, заставляет его ухаживать за ней и заниматься хозяйством. Одним словом, не дает ему житья. То, что вы пришли к ней утром, — это понятно. Но смотрите, если вы и дальше будете ей потакать, то так легко потом от нее не избавитесь!» Ну и вот, когда доктор ушел, я тут же позвонила в клинику, а ей сказала, что Лоньону значительно лучше. Конечно, я перехватила немного, но греха тут нет, ведь жалеет-то она только себя, а не мужа…

Принесли сосиски с жареной картошкой и омара под майонезом. Мегрэ налил вина в бокалы.

— А когда ты позвонил, я ей сказала, что должна уйти на часок-другой. Она сразу надулась: «Конечно, муж требует! Все они такие!» И вдруг выпалила ни с того ни с сего: «Если овдовею — придется переезжать. Эта квартира мне будет не по средствам. А я здесь двадцать пять лет прожила!»

— Послушай, не намекала ли она на то, что у Лоньона есть другая женщина? — спросил Мегрэ.

— Нет, сказала только, что у полицейских отвратительная работа, приходится иметь дело со всякими подонками, даже с проститутками…

— А ты не попыталась выяснить у нее, не изменился ли Лоньон за последнее время?

— Как же, спросила. А она в ответ: «С тех пор как я вышла замуж за него, он чуть ли не каждую неделю заводит разговор о том, что вот-вот раскроет большое дело и прогремит на весь Париж. Тогда-то начальство оценит его по заслугам, и он пойдет вверх. Сначала я, как дура, верила и радовалась, но кончалось всегда тем, что дело уплывало из-под рук или успех приписывали кому-нибудь другому».

Уже давно Мегрэ не видел жену в таком возбужденном состоянии.

— Я сразу поняла по ее глазам, что она имеет в виду тебя, и еще она жаловалась, что в последнее время его посылали вне очереди на ночные дежурства. Это верно?

— Да. Но по его же просьбе.

— Ей-то он ничего об этом не говорил. А вот с неделю назад сказал, что скоро она кое о чем узнает из газет и что теперь-то его фотография наверняка попадет на первые полосы.

— А она не пыталась расспросить его поподробней?

— По-моему, она ему просто не поверила. Постой! Вот еще что. Рассказывая об этом, он как-то добавил: «Внешность обманчива. Если бы можно было видеть сквозь стены, мы не поверили бы своим глазам». Мне запомнилась эта фраза.

Беседу прервал хозяин ресторана. Поздоровавшись, он предложил ликер к кофе. Когда они опять остались вдвоем, мадам Мегрэ нерешительно спросила мужа:

— Пригодится это тебе?

Комиссар сидел молча, раскуривая трубку. У него вдруг мелькнула смутная догадка.

— Ну, что ты молчишь?

— Да! Как знать, может быть, это перевернет весь ход следствия.

Она бросила на него благодарный, хотя и недоверчивый взгляд. Не раз потом вспоминала она этот чудесный обед у «Маньера».