Мелгора. Очерки тюремного быта

2

Из всех оренбургских колоний в те годы Мелгора считалась каторжной зоной. Работа на кирпичном заводе была тяжёлой. Рабочий день вместе с просчётами заключённых, их погрузкой в фуры, дорогой, при вечной нерасторопности конвоя, длился около двенадцати часов. Первая смена выезжала на объект в половине восьмого утра, возвращалась иной раз в девять – десять вечера. И всё это время зимой – на морозе, под пронизывающим до костей при худой одежонке, ветром, летом – под палящим зноем.

Несмотря на явное нарушение исправительно-трудового законодательства, устанавливавшего для осужденных восьмичасовой рабочий день при шестидневной трудовой неделе, зеки почти не роптали. Видимо, потому, что работа позволяла убить время, создавала иллюзию свободы, а все эти переезды, просчёты и построения вносили хоть какое-то разнообразие в неторопливое и угрюмое тюремное бытиё.

На производственном объекте, хотя и за колючей проволокой, с автоматчиками на вышках, режим и надзор были несравненно мягче, чем в жилой зоне. На работе можно устроить перекур, сачкануть, перетереть с кентами лагерные новости. Здесь легче было получить «дачку» – нелегальную посылку. По воскресеньям завод пустовал, охрана снималась, и любой мог зайти на территорию производственного объекта, спрятать в заранее условленном укромном месте свёрток с продуктами, чаем, сигаретами, выпивкой.

Всё доставленное нелегальным путём оприходовалось здесь же, на месте, и редко проносилось в жилую зону. Ибо по возвращению с производственного объекта зеков ожидал придирчивый обыск – «шмон». На заводе же мастера-вольняшки редко обнюхивали зеков на предмет употребления алкоголя. Дежурный наряд прапорщиков-контролёров, в свою очередь, просто не в силах был уследить за всеми заключёнными, норовившими «затариться» по многочисленным складам, инструменталкам, каптёркам, и прочим наскоро сколоченным «бендюжкам», позволявшим лагернику скрыться от начальственного пригляда, и обеспечивающим самое редкое в тюремном быту – хоть какое-то, пусть кратковременное, уединение.

Но самым главным было, наверное, то, что на работе зек, пусть на время, превращался в обычного человека. Осужденные-специалисты – механики, электрики, слесари, шоферы – занимались своим профессиональным делом. С ними на равных советовались офицеры-производственники, здоровались за руку вольнонаёмные мастера.

За выполнение нормы выработки прощались прежние грехи, предоставлялись внеочередные свидания с родственниками, право на получение дополнительной посылки из дома. Хорошо работающий заключённый по старой, заведённой ещё в сталинских лагерях традиции, освобождался досрочно.

Тем не менее, едва ли не половина осуждённых, в основном молодёжь, работала из-под палки. Причём нередко в буквальном смысле.

Есть такой зоновский анекдот. При распределении вновь прибывшего этапа начальник колонии спрашивает новичка:

– Какая профессия?

– Бригадир.

– А на нашем производстве работать сможешь?

– Да куда они, падлы, денутся…

Зачастую производственный план вышибался кулаками дюжих осужденных-бригадиров. При этом зоновский бригадир был действительно профессионалом в своём деле. Он, как правило, вовсе не разбирался в тонкостях производственного процесса – формовке, обжиге кирпича или плетении металлической сетки. Зато умел заставить работать других, обломать непокорного, походатайствовать перед начальством о поощрении мужика-«пахаря», прикрыть бездельничающего «блатного», приписать лишний процент выполнения нормы выработки всей бригаде, рассудить вспыхнувший между работягами конфликт, и ещё массу полезных, важных для жизни в неволе, дел.

Администрация на словах не поощряла кулачных методов стимулирования труда, иной раз отдавала бригадиров под суд – за сломанные челюсти, рёбра, но… все прекрасно понимали, что выполнить план только методом воспитания и убеждения, как предписывалось законом, практически невозможно.

Всяческие педагогические прибамбасы по перевоспитанию осужденных существовали только на страницах специального журнала для сотрудников с патетическим названием «К новой жизни».

В реальной жизни об успехах в перевоспитании и исправлении того или иного зека судили по тому, не уклоняется ли он от «общественно-полезного труда», выполняет ли он норму выработки, не попадался ли на злостных нарушениях режима.

Впрочем, последние часто прощались передовикам производства, и водворённый за какую-то провинность в штрафной изолятор зек – ценный специалист, нередко освобождался оттуда досрочно волевым решением начальника колонии после бурных, до мата, споров двух его заместителей – по режимно-оперативной работе и директора производства.

Секрет выполнения производственного плана «буграми» – бригадирами – заключался ещё и в том, что в своих взаимоотношениях с подопечными они руководствовались зоновскими понятиями. И если зеку – «мужику» по колонийской жизни надлежало «пырять», он оставался «чёрным пахарем» до конца срока.

В ту пору существовало несколько видов режима отбывания наказания для заключённых.

На «общем» содержались осужденные впервые за нетяжкие преступления.

«Усиленный» полагался тем, кто впервые совершил тяжкое преступление.

Осужденные неоднократно направлялись на «строгий» режим. Те из них, кого суд в итоге признавал особо опасным рецидивистом, отбывали срок на «особом» режиме. Был ещё «тюремный», куда шли либо злостные нарушители режима содержания в местах лишения свободы, либо приговоренные к высшей мере – расстрелу, и помилованные в последний момент.

Режим, по сути, означал ограничения, которые накладывались на зека в период отбытия наказания, а так же условия содержания. Например, если обычно зеки жили в общежитиях, и в часы досуга могли гулять по территории своего локального сектора, то на «особом» двери общежитий запирались. На «тюремном» режиме заключённые и вовсе круглые сутки находились в камерах с правом на ежедневную прогулку в течение часа в специальном тюремном дворике.

К слову, в популярном фильме «Джентльмены удачи» есть несоответствие, непонятное простому зрителю, которое сразу же отметили зеки. Простодушный Василий Алибабаевич, получивший год за разбавление бензина ослиной мочой, никак не мог оказаться в одной колонии с особо опасными рецидивистами, которых после трудового дня запирали в камере, да ещё и занимать там койку на лучшем месте – у окна. Впрочем, в искусстве, тем более комедии, такие ляпы простительны…

Чем строже режим, тем реже осужденным предоставлялось право на получение передачи или посылки из дому, сокращалось количество длительных или краткосрочных свиданий. Когда-то к видам режима старались подгадать и работы для спецконтенгента – чем жёстче режим, тем тяжелее. В «сталинские» времена существовали даже особые, каторжные лагеря, с тяжёлым физическим трудом, удлинённым рабочим днём и повышенной нормой выработки – как правило, на лесоповале, в шахте, руднике, золотом забое.

На излёте советской власти, в 80-е годы, зеки, за исключением шестидневки, работали, как и вольные, согласно КЗОТу. Вид работ зависел не от режима, а в основном от того, какое производство удалось организовать для осуждённых администрации «учреждения». На «строгом» режиме зеки могли, сидя в тепле и уюте, шить тапочки, а на «общем» вручную копать траншеи и котлованы на стройке.

Для осужденных-несовершеннолетних, «малолеток», существовало два вида режима – общий и усиленный. Был ещё «спецусиленный», для малолетних убийц, но, кажется, не предусмотренный Исправительно-трудовым Кодексом, а придуманный высоким тюремным начальством, что бы хоть как-то разобщить социально-опасных юных психопатов и мелких воришек.

Женские колонии тоже подразделялись на два вида режима – общий и строгий. Последний – для неоднократно судимых.

Усиленный режим отличался сложным составом заключённых. Приходили сюда зеки, осужденные за тяжкие преступления: убийства, изнасилования, грабежи, разбои. Никто из них раньше не сидел. Наблатовавшись на воле, наслушавшись рассказов судимых корешей, каждый из которых непременно врал, живописуя свою тюремную жизнь как «правильную», по «понятиям», попавшая за решётку молодёжь пыталась качать права, стремясь занять в зоновской иерархии высшую ступень.

Как плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, так и зек, если он не «опустился» ещё в следственном изоляторе, «поднявшись» на зону, мнит себя не иначе, как будущим «вором в законе». Но процент последних ничтожно мал. Зона, в конце концов, ломает всех.

Что бы стать настоящим «авторитетом», зек должен отсидеть не один десяток лет. При этом ни дня не работать, не пользоваться никакими льготами в виде условно-досрочного освобождения, помилования, отбывая срок «от звонка до звонка». Стойко вынести репрессии со стороны администрации, хрипеть, не сдаваясь, под дубинками надзирателей или конвоя, иметь за спиной месяцы протестных голодовок и годы, проведённые в камерах ШИЗО – штрафного изолятора и ПКТ – «помещений камерного типа», на зоновском жаргоне – «бура».

Что бы пройти через всё это, и не «зачуханиться», не сломаться, помимо железной воли, крепкого здоровья, кулаков, сметливого, изворотливого ума, требуется ещё и мощная поддержка с воли.

Ибо альтруистов в зоне нет, и никто просто так, от доброго сердца, не будет снабжать неработающего, рвущегося в авторитеты, сигаретами, чаем, харчами, которые можно купить в зоновском «ларьке» только на заработанные деньги. Нужен ещё и «подогрев» с воли, чтобы тебе передавали нелегальным путём деньги, водку, наркотики, слали щедрые посылки. Делясь этим с кентами, ты подчеркнёшь свою значимость, заслужишь уважение, независимость. А голь перекатная, мелкая шпана с амбициями, шакалящая по мелочи у окружающей братвы то окурок, то «замутку» чая, за решёткой никому не нужна.

На строгом или особом режиме, где отбывают наказание неоднократно судимые, нет такого бурлящего котла самоутверждений. Каждый уже чётко знает своё место в зоновской иерархии – «масть» – и не претендует на большее, следя только за тем, чтобы не скатиться ниже в колонийской «табели о рангах».

Место в ней каждый заключённый получает в результате своеобразного естественного отбора ещё при первой отсидке. И звание «пацана», «мужика», «козла», «чёрта» или «петуха» приклеивается к нему на всю оставшуюся тюремную жизнь.

Неоднократно судимые давным-давно поняли всю эфемерность «воровской романтики», и просто тянут свои «срока». Каждый – сам за себя. Человек человеку – волк…