Мелодия во мне

Глава шестая

Быть может, кто-то подумает, что после месяца, проведенного на больничной койке, я буду изо всех сил рваться домой. Стану подпрыгивать до потолка, когда доктор Мэчт и сестра Алиса объявят сию радостную новость и выведут меня из полудремотного существования с бесконечным прослушиванием одних и тех же записей из коллекции «Любимые мелодии Нелл Слэттери», под музыку которых я продолжаю медитировать все последнее время, пребывая в мире своих грез и неясных образов. Но когда они сказали мне то, что сказали, то есть что я могу отправиться домой и там продолжить реабилитацию по детально разработанной специалистами и тщательно выверенной схеме, а раз в две недели мне следует показываться врачу и все такое, то если вы думали, что после этой новости, я вскочу с кровати и, несмотря на все еще не окончательно сросшиеся ребра, с восторгом сожму их обоих в своих объятиях и начну душить, то вы глубоко заблуждаетесь. Всего лишь одна короткая реплика врача о том, что я могу вернуться к своей прежней жизни, немедленно опустила меня с небес на землю. К какой такой прежней жизни? – тут же захотелось мне спросить у доктора Мэчта.

Неделей раньше Питер вернулся в Нью-Йорк. Работа не ждет. По правде говоря, с его отъездом я почувствовала облегчение. Нет, я пыталась, пыталась изо всех сил дать нам еще один шанс – вдруг у нас действительно получится что-то значительное? Ведь я же обещала себе. Но с его отбытием я лишь с радостью перевела дух, как будто в палате сразу прибавилось воздуха. Да и время нужно, чтобы во всем разобраться, не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Мама тоже постоянно мутит воду, буквально принуждает меня к уступчивости, рассуждает о благородстве, словом, умоляет дать своему мужу этот самый второй шанс. Так и жужжит, и жужжит, словно надоедливая муха, целыми днями напролет.

Вскоре после того как Питер дал мне свои признательные показания, в дело вмешалась мама и стала убеждать врачей, что из ступора меня выведет только возвращение в привычную домашнюю обстановку. Разумеется, в глубине души она отлично понимала, что в нынешней ситуации это лишь еще сильнее привяжет меня к ней, превратит, так сказать, в вечного должника. По ее же инициативе и с ее непосредственным участием меня даже стали вывозить на прогулки. То есть именно благодаря маме я после двухнедельного пребывания в помещении получила наконец глоток свежего воздуха. Ничего общего со стерильно чистым, но безвкусным кислородом в палате. О, мама прекрасно знала, что должна сильно постараться, чтобы заслужить мое прежнее доверие к ней. Она ведь хитрющая женщина, моя мать. И хоть я не могу похвастаться тем, что знаю ее хорошо, но в этом я уверена на все сто. Вот она осторожно катит мою коляску, старается не трясти, везет меня осторожно, словно драгоценную вазу из дорогущего китайского фарфора, я вдыхаю полной грудью нагретый на солнце воздух, а она в это время изливает на меня свои высокопарные рассуждения о всепрощении. О том, как это благородно и возвышенно – взять и простить другого человека, о том, что такое деяние уже само по себе есть награда и о нем никогда не пожалеешь. А о чем еще можно мечтать в этой жизни? Лучшего и не надо! Забудь на время о нем! Думай только о себе! – наставляет меня мама. Да еще ее рассуждения о том, что в мире нет ничего черно-белого, а я, прежняя Нелл, была склонна воспринимать все происходящее именно в этих двух полярных тонах. Поверь мне! В нашей жизни преобладает не черное и белое, а серое! Восклицает мама. Она почти не сомневается в том, что после случившейся трагедии степень моей самозащиты, которая у меня всегда была на очень низком уровне, значительно возросла. Я признаюсь матери, что хочу воспользоваться этим вторым шансом, подаренным мне судьбой, она обнимает меня и радостно восклицает.

– Ты полна жизни! Новой жизни! И в этой новой жизни у тебя все будет по-новому.

Я лишь молча киваю в ответ. Теплый летний воздух конца июля приятно согревает лицо. И самочувствие вроде неплохое. И простила я уже достаточно, чтобы сейчас просто радоваться солнцу. О’кей! Я согласна! Всепрощение? Хорошо! Я попробую! Вполне возможно, в своей новой жизни мне захочется поэкспериментировать со всепрощением. Мама с признанием гладит мою руку и улыбается какой-то странной, чересчур мягкой улыбкой как человек, перебравший с привычной дозой морфина. А потом восклицает с почти детской восторженностью, что да! – она знала, она знала, что после всего того, что случилось, я стала совсем другой. Не такой, как прежде.

Но несмотря на то что я стала, по мнению мамы, другой, возвращение Питера в Нью-Йорк меня обрадовало. И не потому, что я не горела особым желанием немедленно заняться перестройкой своих семейных отношений или сомневалась в том, что Питеру можно снова доверять. Просто мне не хотелось с места в карьер начинать взращивать в себе это самое благородное чувство всепрощения, о котором так печется моя мать. Все же это процесс длительный и весьма трудоемкий. А я и так потратила слишком много сил в последнее время и истощена сверх всякой меры.

Но Питер пока ни о чем таком не подозревает. Он улетел в Нью-Йорк в понедельник, а накануне отъезда на меня обрушился буквально водопад всяких счастливых и безмятежных историй о нашей прежней жизни. Конечно, все эти воспоминания принадлежали ему. Сама я еще не в состоянии вспомнить хоть что-то. Но тем не менее я слушала истории с интересом и даже не противилась легкому поцелую в щеку, очень похожему на поцелуй на самом первом свидании. Та же нерешительность и смятение во взгляде. Он принес мне шоколадные батончики и ванильный пудинг, сказал, что это мои любимые лакомства. Лакомства показались мне вкусными. Не то чтобы восторг, но вкусные. Вполне возможно, подумала я, та прежняя Нелл, любила и более экзотические сладости, то, что ей действительно было по вкусу, но вслух я предпочла это не комментировать, а лишь поблагодарила его.

Итак, я лакомилась шоколадным батончиком, а Питер рассказывал мне о нашем первом свидании, кстати, довольно неуклюжем, по его словам. Мы оба были немного зажаты, не знали, о чем говорить. Словом, никаких общих интересов. Но тут он подошел к музыкальному автомату и поставил запись песенки «Сестра Кристин»[2]. И я невольно улыбнулась и рассказала ему о том, что в седьмом классе с ума сходила от любви к солисту группы Night Ranger. И тут мы оба немного раскрепостились, заказали себе еще по пиву. А потом, когда он пошел провожать меня домой, то начал целовать, и я то ли под влиянием выпитого пива, то ли по другим причинам даже отвечала на его поцелуи.

– Тебя можно покорить только через музыку! – прокомментировала по телефону на следующий день Саманта новость о моем перемирии с Питером. – У него ведь музыка в крови. Впрочем, как и у тебя самой. Помнится, всякий раз, когда мы устраивали в университете вечеринки под караоке, ты всегда была лучшей из нас. Отличный звук! – говорила ты, но ты и сама была на высоте! Твой голос, мощный, сильный, перекрывал любой звук. Что ж, поздравляю! С ним ты снова запоешь.

– А что ты скажешь о его музыке? – Я машинально ткнула пальцем в айпод, который лежал у меня на коленях. Воистину я стала с ним неразлучна: вечно с наушником, за исключением тех моментов, когда у меня брали анализы, делали инъекции или проводили какие-то другие реабилитационные процедуры. – Как я к ней относилась раньше?

– Понятия не имею! Ты не сильно распространялась о том, что тебе нравится, а что – нет. Знаю лишь, что поначалу она тебе вроде бы даже нравилась… даже восхищала… Но потом, со временем, ты утратила интерес…

В трубке повисает короткая пауза. Мне слышно, как Саманта кладет в рот очередную порцию своей любимой китайской лапши ло-мейн и попутно дает указания клиенту заполнить какие-то бланки. Бедняжка! Еще торчит в офисе.

– Честно! Не помню особых подробностей! – снова говорит она в трубку.

– Да и чего я к тебе пристала! – укоряю я себя. В самом деле. С какой стати люди должны обязательно помнить о нас то, что хочется нам!

Я снова возвращаюсь мыслями к Питеру. После того как он подробно изложил мне историю нашего первого свидания, он сделал еще одно признание.

– Хочу, чтобы ты узнала об этом именно от меня! – сказал он.

Однажды вечером я допоздна засиделась у себя в галерее. Готовились к открытию очередной экспозиции. А у нас с Питером участились в последнее время ссоры, почти на грани драки. Правда, почему и из-за чего мы ругались так часто и остервенело, он не помнит. Просто спорили, но яростно, как говорится, до посинения. Вот так все сошлось. Они с Джинджер как раз в этот же самый день успешно завершили свой очередной проект: музыку к рекламным роликам, в том числе и для рекламы новейших программ по оказанию бухгалтерских услуг. Надо же! Оказывается, они даже пишут музыку для рекламы бухгалтерских услуг, подумала я и даже переспросила, желая удостовериться, что не ослышалась. Словом, проект сдан, и они пошли отметить это событие в бар, расположенный в их же офисном здании. К моменту закрытия бара оба изрядно приняли на грудь. К тому же Питер был страшно зол на свою жену. А дальше все развивалось по традиционной схеме любой интрижки, которая завязывается на работе. Они вернулись в студию и занялись любовью прямо на полу. Но это было все, подытожил он свое признание.

Плохо же я знаю тебя, Питер!

– Я тебя прекрасно знаю! – воскликнула в трубку Саманта, снова включив меня в наш с ней разговор.

– Ты так думаешь? – Я пожала плечами в ответ, будто Саманта могла увидеть это по телефону.

– Да! Знаю! Знаю, что тебе нравилось думать, будто Питер надежен на все сто.

– Но, по иронии судьбы, он оказался надежен всего лишь на девяносто девять! – язвительно пошутила я в ответ.

– Да! – тут же согласилась она со мной. – В тихом омуте… сама знаешь… Внешность обманчива! Но вы – пара! Вы были парой, во всяком случае!

– Это комплимент? Или как?

– Я – твоя лучшая подруга! И это не только комплимент! Это – правда!

– Получается, что музыка нас не связывала. Тогда что еще? Что делало меня счастливой? Чем я вообще занималась в свободное время? Когда не было работы?

Она молчит. А я думаю почему. Не знает, что сказать? Или тщательно обдумывает ответ?

– Полагаю, только работа.

– Думаешь?

– Если честно, не знаю! По правде говоря, мы ведь с тобой, когда пересекались в последнее время, то просто трепались обо всем на свете. Ничего серьезного!

– О чем трепались?

Перед моими глазами встает образ той унылой особы, которая изображена на обложке глянцевого журнала под названием «Пипл». Маловероятно, что люди с таким постным выражением лица умеют «просто трепаться».

– О чем, о чем! О моей мачехе, к примеру. Или о твоей матери. О моей работе, о том, как я сплю… О твоей сестре. Словом, обо всем понемногу. – Я слышу тяжелый вздох на другом конце провода. – Знаешь, мне только что самой пришло в голову! Как же мало мы на самом деле говорили с тобой о том, что делает нас по-настоящему счастливыми.

– А что я тебе рассказывала о Рори? – спрашиваю я, пропуская мимо ушей реплику своей лучшей подруги о счастье. – Может, жаловалась на нее? Обижалась?

Саманта весело смеется в ответ.

– Иногда мне кажется, что это даже хорошо, что у тебя отшибло память. Честное слово! Чистый лист бумаги! Все сначала! Ну и отлично! Может, и были между вами какие стычки. Откуда мне знать? Кавалеров, к примеру, не поделили. Обычное дело между сестрами. Такая форма родственной конкуренции, что ли. Наверняка ругались по работе… разные подходы к обустройству галереи. Придирки всякие… Ты же у нас дотошная, а она меньше вникала в мелочи. Ты была сдержанной, а она, напротив, взрывной и открытой. Словом, огонь и вода, инь и ян.

– Не думаю, что мы такие уж противоположные! – не соглашаюсь я.

– Вот я же и говорю! Хорошо, что ничего не помнишь! Здорово даже! – кричит она в трубку и убегает на какую-то летучку. – Чего не помнишь, того и не было! – обнадеживает меня на прощание подруга.

Сразу же после доктора Мэчта, который удалился, обрадовав меня дарованием свободы и тем, что разрешил вернуться к своей младшей сестре и к мужу, словом, снова погрузиться с головой в прелести семейной жизни, а заодно и узнать наконец, почему я однажды играла на гитаре для Питера, так вот, следом после доктора в палату просовывается через дверь голова Джейми.

– У меня для вас новости! – начинает он прямо с порога.

– У меня для вас тоже! – отвечаю я.

– Знаю! Вас отпускают домой! – Он широко улыбается, но как-то немного покровительственно.

– Еще бы! Вам бы да и не знать! – раздражаюсь я и закрываю глаза.

– Издержки профессии: быть в курсе всего.

Я слышу, как Джейми плюхается на стул, стоящий рядом с кроватью. Открываю глаза, когда он уже сидит.

– Итак, моя новость для вас уже и не новость. А ваша новость о чем?

– «Портреты американцев»!

– «Портреты американцев»? – непонимающе вопрошаю я.

– Ну да! «Портреты американцев»! – отвечает он с особым ударением на двух последних словах. – Это такое ночное телевизионное шоу по четвергам. – Я трясу головой в знак того, что мне о таком шоу ничего не известно. – Ну портреты! Такие короткие зарисовки биографического характера о всяких замечательных людях. Удивительные факты из их жизни и прочее. Я решил, что их могло бы заинтересовать.

– Что заинтересовать?

– Наша с вами история.

Джейми радостно хлопает в ладоши.

– Сначала мне и самому идея показалась бредовой. Но они, кажется, заглотили наживку.

Я начинаю сосредоточенно наматывать провод от наушников на айпод и одновременно обдумываю новость Джейми. Мой внутренний голос подсказывает, что, несмотря на тот энтузиазм, с которым я взялась организовывать операцию по освобождению Нелл Слэттери, который, впрочем, изрядно поубавился за последние дни (так, впрочем, всегда бывает с сумасбродными идеями!), так вот, внутренний голос говорит мне, что самое лучшее в нынешней ситуации – это залезть с головой под одеяло и не высовываться оттуда до тех пор, пока люди не потеряют интерес к моей персоне. Но та новая Нелл, которая, собственно, и затеяла операцию по освобождению самой себя, – та явно думает иначе. Как-никак, а я же ведь специально наложила на себя епитимью в знак благодарности за свое чудодейственное спасение. Судьба дала мне еще один шанс. Зачем? Для чего? Сама не знаю. Может, лишь затем, чтобы моя новая жизнь стала более интересной, насыщенной… для того, чтобы приподнять планку качества этой самой жизни, перестать принижать себя, уходить в тень, лишь изредка высовываясь из своего темного угла, чтобы посмотреть, что творится вокруг. И вот мое средство на пути достижения поставленной цели. Джейми! И он постоянно рядом. Копается в моем прошлом, выискивает в нем все новые и новые подробности, мечется в поисках дополнительной информации. А потому мой новый внутренний голос, тот, который я обретаю прямо сейчас, говорит мне, что этому человеку я могу доверять. Ему можно верить! На прошлой неделе мы с ним подготовили такое продолжительное интервью, больше часа… Канал, на котором работает Джейми, потом транслировал это интервью три вечера кряду. Зрители откликнулись. Их было очень много. Большинство людей зацепило именно то, что я полностью потеряла память. Нас буквально завалили посланиями по электронной почте.

«Ах, я бы отдала все на свете, чтобы стереть из своей памяти любые воспоминания о своих бывших мужьях, – написала нам некая особа по имени Клара из города Айова. – Их у меня было трое, и все подонки!»

«Сердце мое обливается кровью, как подумаю об этой бедняжке, потерявшей память. Какое горе! Я обратилась к членам нашей церковной общины с просьбой помолиться за нее во время воскресного Богослужения», – вторит ей еще одна корреспондентка, которую зовут Евгения, после просмотра передачи по одному из кабельных каналов. Она из приграничного городка Вичиты.

– Но прежде чем вы дадите свой окончательный ответ, взгляните вот на это! – говорит Джейми и с этими словами лезет в свой рюкзак, извлекает оттуда стопку открыток и протягивает их мне.

Я начинаю разглядывать открытки, перебирая их пальцами одной руки. Полуабстрактные рисунки. Но если присмотреться повнимательнее, то можно различить женскую грудь или ямочку на щеке и даже чью-то пухлую попку или неясные очертания подбородка. Краски режут глаз своей какой-то неестественной яркостью: пунцово-красный цвет, похожий на свежую кровь, иссиня-голубой электрик, который невозможно отыскать в живой природе, огненно-желтый, от которого хочется тотчас же зажмуриться.

– Как я понимаю, это работы моего отца? – спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, добавляю: – А я думала, он занимался поп-артом.

– Это его ранние работы. Не так-то просто оказалось их найти. Рори попросту выставила меня вон, когда я попросил на время несколько ксерокопий, ваша мама тоже дважды дала мне от ворот поворот. Тогда я обратился за помощью к своему бывшему однокурснику, который в настоящее время трудится в Колумбийском университете: доцент кафедры искусствоведения. Все эти снимки были сделаны на самых первых выставках вашего отца. – Джейми умолкает. – Что-нибудь из этого вам знакомо? – спрашивает он после короткой паузы.

– Угадайте с двух раз! – отшучиваюсь я и, склонив голову набок, принимаюсь разглядывать картинки уже в вертикальном положении. – Хотя… хотя, с моей точки зрения, это здорово.

– Рори сказала мне, причем каким-то очень уж обиженным тоном, что вы были его убежищем или что-то в этом роде…

Джейми покачивает головой, пытаясь вспомнить, что именно сказала Рори.

– Нет, наверное, она все же сказала, что вы были его музой.

– Может, и была! Но теперь я вряд ли помню об этом. – Я снова бросаю взгляд на открытки. – Но на этих картинах изображена не я. Это просто невозможно, коль скоро отец ушел от нас, когда мне едва минуло тринадцать лет.

– Пожалуй, вы правы! – Джейми берет одну из открыток и тоже начинает разглядывать ее. – Да, эти образы навеяны не вами. Все это создавалось еще до того, как вы появились на свет.

– Возможно, он рисовал маму, – высказываю я очередную догадку.

– Возможно! – снова соглашается со мной Джейми, возвращая открытку мне. – Не это для нас сейчас главное. Главное – это «Портреты американцев».

– Вы что, зациклились на этом проекте? – осторожно спрашиваю я, продолжая перебирать открытки. Настоящие раритеты! Надо же! Постарался и откопал их для меня. Никто другой ведь и не подумал сделать это. – Вам-то какой резон от «Портретов американцев»? Чего конкретно вы добиваетесь?

– Да ничего я не добиваюсь! Но, думаю, вскоре они нам сделают предложение. Нам – это вам и мне. Возможно, Андерсону. Никто из нас троих пока не засветился в этой программе. Но они еще не определились до конца с форматом. Возможно, будет четыре серии, подробно рассказывающие о том, как протекал процесс вашей реабилитации, как вы снова адаптировались к нормальной жизни. Словом, вернулись в этот мир. На данный момент я веду переговоры.

– Господи! Неужели мы еще не надоели людям? По-моему, телевидение уже просто обкормило нами всех своих зрителей! – восклицаю я, хотя в глубине души отлично понимаю: нет, не надоели. Нет, не обкормило. Мне же слышно из палаты, как постоянно трезвонит телефон на посту дежурной медсестры, а из окна видны передвижные телестанции различных каналов, которые каждый день паркуются у входа в госпиталь. Наша авиакатастрофа стала самой страшной трагедией последних недель, приобретя поистине национальный масштаб. И пока не случится что-то другое – взрыв бомбы, теракт, громкий спортивный скандал или что-то там еще, – интерес к нам не угаснет.

– Если я что и понимаю в своей профессии, так это то, что истории, подобные вашей, всегда находят живой отклик в сердцах слушателей и зрителей. Посудите сами! Вы в общем и целом обычная молодая женщина, одна из многих сотен тысяч других. И вдруг, в одно мгновение, вся ваша жизнь перевернулась. Вы остались живы, но прошлое стерлось из вашей памяти. Многие сказали бы: «Какое счастье!», но есть и другие, кто считает потерю памяти настоящей трагедией. Да! Судьба подарила вам второй шанс. Но вы же сами не просили ее о таком подарке! И вот все эти люди читают о вас и думают: «А что сделал бы я, оказавшись на ее месте? Что?!» Получается, что вы – это они, а они – это вы. Во всяком случае, так они думают, когда видят вас на экране телевизора.

– Понятно. Мне все понятно.

Да, мне все понятно, и я все знаю! Хочется чего-нибудь веселенького.

– Едва ли Андерсон согласится на участие в этом проекте, – добавляю я с сомнением в голосе. – Он теперь не ищет славы. Скорее прячется от нее.

Насколько мне известно, в самом начале прошлой недели Андерсона выписали из реабилитационного центра: процесс восстановления всего организма протекал у него поистине на астрономических скоростях. Он уже вернулся в Нью-Йорк, чтобы немного акклиматизироваться в домашней обстановке, прийти в себя, а заодно и поразмышлять над тем, сможет ли он продолжить свою прежнюю жизнь после того, как она сделала такой крутой вираж. Из Бостона на помощь к нему приехали мать и сестра.

Он звонил мне вечером два дня тому назад, уже после своего возвращения к себе. Я в это время как раз смотрела фильм «Роковое влечение». Ерунда полнейшая! Напрасно послушалась совета. Хотя, с другой стороны, считается классикой жанра мелодрамы. А тут еще и Рори рассказала мне, что в детстве мы часто смотрели этот фильм, и особенно часто пересматривали всякие сексуально-оптические сценки, и при этом всякий раз испуганно хихикали, накручивая самих себя, частично потому, что заранее знали, что вот сейчас будет это и это, а потому хихикать начинали уже заранее.

Когда зазвонил мой мобильный, я как раз смотрела очередную душещипательную сцену, попутно примеряя ее к собственной жизни. Прежние сомнения относительно Питера снова всколыхнулись во мне, вопреки всем маминым витиеватым рассуждениям о всепрощении и несмотря на все мольбы самого Питера. Я молча пялилась на экран, разглядывала бешеные глаза Гленн Клоуз, беспорядочную копну ее кудрей и пыталась вообразить себе, какова эта Джинджер. Вот такая, как героиня Клоуз? Или нет? А потом я стала размышлять о герое, сыгранном Майклом Дугласом. Вот удовлетворит свою животную страсть, а что потом? Понимает ли он, какую рану нанес жене, как испоганил всю их семейную жизнь? Извлек ли он надлежащий урок из всего того, что случилось? Вот это маловероятно. Хотя должен был бы. И не потому что героиня Клоуз почти разрушила его семью, а потому что – и это главное! – он вообще не имел права поступать подобным образом. То есть разница между тем, что я вижу на экране, и тем, что случилось в моей жизни, все же есть. И я понимаю это. Ну а что касается подробностей, то о них я, скорее всего, не узнаю никогда.

Джинджер! Гленн Клоуз!

Несмотря на то что я пообещала Питеру все забыть, история его измены постоянно всплывает в моих мыслях. Я пока никак не могу забыть то, чего забыть не могу. К тому же больше никаких сопутствующих воспоминаний в моей памяти не сохранилось. Нечем заполнить тот вакуум, который образовался в голове после потери памяти. А потому я снова и снова прокручивала мысленно весь сценарий интрижки мужа со своей коллегой по работе. В любом случае звонок Андерсона пришелся как нельзя более кстати. Отвлек от невеселых мыслей, позволил переключиться на что-то другое.

– Не слишком вы доверяйте этому типу Джейми! – первым делом поспешил он предупредить меня. – Сестра показала мне ту программу, которую он сделал с вами. Которую на прошлой неделе показывали по телевизору. Все три части. Они сейчас выложены на YouTube.

– Знаете, мне сейчас вообще трудно доверять кому бы то ни было! Доверие для меня сегодня – это такая движущаяся мишень. Только успевай следить за ее перемещениями. К тому же, помнится, вы говорили мне, что я должна научиться управлять прессой и не позволять им манипулировать собой.

– Ага! Вижу, что ученица уже превзошла своего учителя! – смеется в трубку Андерсон. – Овладели, так сказать, всеми приемами ушу, как знаменитый Джет Ли, фильмами которого я засматривался в пору своего становления. Тоже ведь учился закаляться.

Голливуд! Что тут скажешь! Лишнее напоминание о том, в каких разных мирах вращаемся мы с моим товарищем по несчастью.

Кивком головы Джейми дает мне понять, что моя аргументация услышана и принята к сведению. Итак, мой учитель по навыкам управления прессой вообще исключен из игры.

– Мне так тоже кажется. Я так и сказал руководителям проекта. Посоветовал им забыть на какое-то время об Андерсоне и всецело сосредоточиться на вас.

– Почему?

– Почему именно на вас? Или почему я стал убеждать их отказаться от приглашения Андерсона?

– И то, и другое!

– На оба вопроса у меня один и тот же ответ. Когда я еще только начал зондировать почву относительно возможности нашего участия в их программе, мне сказали, что у одного из их продюсеров есть кое-какие материалы касательно вашего отца. Старая информация, но все же… Она неизбежно придаст остроты всему сюжету, будет держать зрителя в некотором напряжении. То есть человек, который станет смотреть передачу, не будет торопиться переключать его на другой канал.

– А что за информация? – спрашиваю я, чувствуя прилив адреналина в крови.

– Понятия не имею! – честно признается Джейми. – Они не станут раскрывать все свои карты до того, пока не удостоверятся, что передача точно состоится и пойдет в эфир.

Некоторое время мы оба молчим.

– С другой стороны, Нелл, вы же понимаете и без меня весь этот телевизионный расклад, – начинает Джейми не совсем уверенным тоном. – Вы обратились ко мне за помощью, попросили нарыть как можно больше информации о вашем прошлом. Я старался как мог. Но надо признать очевидное. Без участия Андерсона передача, скорее всего, получится – как бы это поделикатнее выразиться – такой дохленькой… Сами понимаете: нет сенсации, нет рейтинга. Но если мы вплетем в сюжет историю вашего отца, если у нас появится хотя бы один мизерный шанс отыскать его, то…

Он снова умолкает, словно боится озвучивать вслух свои дальнейшие планы.

Я раздумываю над его словами. Не надо большого ума, чтобы понять, что меня откровенно используют. Вот тебе и простенькая сделка с тележурналистом.

– Вот сейчас я уже хорошо понимаю, что случается с теми простаками, которые обращаются за помощью к обычному деревенскому парню из штата Айова, просят его помочь разобраться с собственным прошлым. Так вы все еще хотите разгадать самую большую тайну моей жизни?

– Хочу!

– Что ж, дерзайте! Быть может, тогда мы сумеем получить ответы и на все остальные вопросы тоже.

– Готов поставить на кон все, что у меня есть. Рискнем! Потому что грех не воспользоваться такой возможностью.