Последние лет пятьдесят – с тех пор как решил осесть на одном месте – колдун Вяйнемейнен жил на горе у озера Кемми в полудне пути от селения рода Калева. Одинокая гора, которую местные так и называли – Вяйнола, – круглой зеленой шапкой возвышалась над лесами. С южной стороны она обрывалась к самой воде отвесной скалой. С края обрыва можно было рассмотреть всё огромное озеро Кемми, блестящее, как перламутр, в лучах солнца, – и острова, и оба обнимающие озеро берега, и далекие рыбачьи лодки, и даже, в голубой дымке, противоположный берег, куда сородичи Ильмо никогда не плавали и знать не желали, что там находится.
Потомки Калева очень гордились знаменитым чародеем и всячески угождали ему, чтобы не вздумал переселиться в другие места. Хотя Вяйно сам вел хозяйство, всё равно карьяла по три-четыре раза в месяц носили ему на гору гостинцы: свежие ржаные хлебцы, рыбные пироги, творог и простоквашу. Заодно просили помочь – редко, лишь тогда, когда не справлялась Локка. Жители Калева к Вяйнемейнену давно привыкли и совсем его не боялись. Люди ведь боятся далекого, незнакомого, чужого. Вяйнемейнена почитали во всех землях карьяла, но для северян он был добрым соседом, а на юге, в светлых борах и высоких песчаных дюнах взморья, у скалистых водопадов Иматры, Вяйнемейнен давно уже стал таинственным героем сказаний.
Вся жизнь чародея, начиная с рождения, была овеяна чудесами. Легенды гласили, что Вяйнемейнен родился чуть ли не прежде, чем из моря поднялась земля. Давным-давно, во Времена Сновидений, богиня Ильматар, тогда еще не Небесная Жена, а Дева Ветра, заскучала в одиночестве среди просторных воздушных дворов, среди непаханых небесных полей. Спустилась она вниз, на морской хребет, да и угодила в бурю, и от ветра и волн зачала сына. Через семьсот лет она снесла яйцо, из которого вылупился ребенок. Истинное его имя было скрыто – «Вяйнемейнен» означало попросту «вещий старец». Детство и юность он провел в море. Но однажды, увидев со дна смутный отблеск солнца, устремился вверх и потащил за собой землю. И как головастик со временем превращается в лягушку, так и Вяйнемейнен, выйдя на сушу, родился еще раз, по-настоящему, и вместе с ним появился человеческий род.
Что еще люди рассказывали про карьяльского колдуна? Как он засеял пустую землю деревьями, а потом, расчищая первое поле, вырубил их, оставив только одну березу, чтобы птицы могли вить там гнезда, и в благодарность за это орел принес ему и всем людям огонь Таара. Как сражался с древним великаном Випуненом, у которого вместо волос росли ели и сосны, и как великан проглотил его, а потом не знал, как избавить от воина свое прожорливое чрево. Как в молодости колдун сватался к Деве Похъёлы – чем закончилось сватовство, сказки умалчивали. Как вместе с бесстрашными райденами разорял границы Похъёлы и ходил на заколдованной лодке до самого края земли. Как рунным пением убивал ужасных северных чудовищ…
В деревне Калева тоже любили послушать эти сказки. Но в душе подозревали: великий чародей из легенд – какой-то совсем другой Вяйнемейнен. Ведь не тот же добродушный, хоть иной раз и колючий на язык старичок, сухонький и белобородый, в опрятной домотканой рубашке и потертой волчьей телогрейке, что каждое утро закидывает сети в озеро Кемми? Что с того, что даже самые древние старики не могли вспомнить деда Вяйно молодым?
Возле самой верхушки горы, на широкой поляне, огражденной со всех сторон бором, стояла усадьба колдуна. Просторная, сложенная в лапу изба из темно-золотистых сосновых бревен, украшенная резьбой, смотрела на юг, где в просвете между соснами синело озеро. Вниз, к озеру, вела в обход обрыва крутая тропинка; там у воды стоял сарай, где колдун хранил сети, и добрая лодка на катках – подношение от рыбаков рода Калева.
На широком крыльце сидели рядом Вяйнемейнен и Ильмо. Старик строгал сосновую плашку, охотник рассказывал о своих злоключениях за последние дни: и о странных снах, и о битве с хийси…
– Что скажешь, Вяйно?
Вяйнемейнен глядел, как у него под ногами ветер раскачивает кроны сосен, а нож в его сморщенных руках все выглаживал лезвием лучину.
– Похоже, тебя там поджидали. Кто-то знал, что ты побежишь на помощь женщине, что не сможешь поднять руку на младенца. Не заговори подменыш, остался бы ты в корбе. Повезло тебе, парень.
– Да уж, мне последнее время сплошное везение! Кто-то хочет убить, да еще и из рода гонят прочь…
– Экая важность, гонят. Не догадайся ты прийти ко мне, был бы уже мертв. Знаешь, откуда родом девица-чародейка, которая искала тебя в твоих снах? Из Похъёлы.
– Из Похъёлы? – дрогнувшим голосом повторил Ильмо. – Почему ты так думаешь?
– Я знаю. Именно так выглядят туны. Это их способ искать потерянное – смотреть в чашу с морской водой. Одно меня удивляет – на кой им сдался ты?
– Вот и Калли тоже удивлялся… Знаешь, он предложил мне кинуть руны, и выпало, что во сне меня ждет смерть. Что бы это значило?
– Всё что угодно. Вяйно задумался.
– Но если сопоставить это с твоими видениями и той чародейкой, история получается совсем нерадостная. Высшая магия тунов не разделяет сон и явь. Но, будучи порождениями Калмы, они пользуются своим знанием только во зло.
– Это как?
– А так – если ты, к примеру, уснешь и не проснешься. А твоя душа еще долго будет блуждать среди снов, разыскивая путь назад в тело. Может, и найдет, да только тела к тому времени уже не останется.
Ильмо тихо выругался.
– И что мне с этим делать?
– Если я прав насчет похъёльской магии, тебе самому с этим не справиться. Давай-ка поступим так. Ты пока останешься у меня. Спать можешь безбоязненно, здесь тебя никакая чародейка не найдет. А я отправлюсь на гору Браге, посмотрю на останки твоего подменыша и попробую выяснить, кто хочет твоей гибели.
– Может, я с тобой? Там Калли остался и собаки…
– Ни к чему. Их-то, в отличие от тебя, похъёльцы не ищут. Я туда и обратно. Вернусь, – Вяйно что-то прикинул про себя, – к завтрашнему утру.
«Теперь понятно, – понял Ильмо, прекрасно знавший, что одна дорога до Браге и назад занимает четыре дня, – почему ты не хочешь меня с собой брать».
Хорошо быть колдуном, подумал он с легкой завистью. То, что для него смертельная опасность, – для старого Вяйно легкая загадка на один день.
– Спасибо, Вяйно. Я вообще-то не собирался все это на тебя перекладывать, просто посоветоваться хотел, – сказал он, глядя, как из-под старикова ножа сыплется на землю тонкая стружка. – Чтоб я еще от девки бегал!
– Похъёльская девка съест тебя с потрохами и не поперхнется, – насмешливо сказал Вяйно. – Без всяких шуток, Ильмо. К счастью для тебя, она отсюда очень далеко. Но у похъёльцев есть слуги, которых Борозда Укко не удержит. Нет, парень, тебе одному с похъёльцами не справиться. Да еще и раненому. Показывай, что там у тебя с рукой!
Ильмо принялся разматывать холстяные полоски с правой ладони. Повязка, пропитанная чем-то черным, пованивала болотной гнилью и еловой смолой.
– Кто накладывал повязку?
– Калли.
– Опять этот несчастный Калли… Ты хоть знаешь, чем он холсты пропитал?
– Нет. Я не спрашивал.
Вяйно поднял голову, внимательно взглянул на охотника.
– Ты ему настолько доверяешь?
– Конечно! – уверенно ответил Ильмо. – Как себе! Мы же друзья!
– А если подумать?
Простой вопрос колдуна неожиданно смутил Ильмо. Ему вдруг почудилось, будто он заглянул в болотное окно… и ничего там не увидел, кроме торфяной черноты.
– На что это ты намекаешь?
– Ни на что. Пусть всё идет своим чередом… Повязка наконец была снята. Вяйно отодрал от раны присохший кусок холстины и теперь рассматривал ладонь.
– Ого, знак Таара! – заметил он, изучая выжженную громовую стрелу в черном круге. – Может, на память тебе его оставим?
– Давай, смейся над калекой…
– Откуда ты взял боевой оберег? Неужели сам вырезал?
– Ну… честно говоря, я его купил на торгу в Брусничном. У заезжего «хранителя имен». Он обещал, что оберег будет мгновенно превращать хийси в пепел!
– Знавал я некогда одного райдена, – усмехаясь, произнес Вяйно. – Многие – а более всего он сам – считали его могущественным колдуном. Как-то раз один парень из его ватажки поранил себе руку и попросил того охотника заговорить ему рану, остановить кровь. Дело-то, в общем, пустяковое…
– Ну и?
– Остановить-то он остановил… И кровь остановил… и все ручьи и реки вокруг того места… и даже подземный поток Маналы, что в царстве мертвых… уж не знаю, что там творилось в Голубых полях…
Ильмо захохотал.
– А хватило бы одного правильного слова, – назидательно завершил Вяйно.
И отпустил руку Ильмо.
– Ты что, лечить ее не будешь?
– Я – нет. Дерево и огонь, – забормотал Вяйно. – Через дерево пришла сила, убила древесного духа, запечатала испорченное дерево – так пусть дерево рану и вылечит, угасит огонь Таара, что жжет твою ладонь.
– Это как же – дерево?
– Пойдем, что-то тебе покажу.
Вяйно встал с крыльца и подошел к воротам, Ильмо за ним.
– Познакомься с моей ученицей.
– Где? – завертел головой Ильмо.
– Да вот она, – ответил Вяйно, показывая на одиноко растущую пушистую сосенку.
– Ты взял в ученики дерево?!
– Почему бы нет? Она твоя ровесница. Я сам ее сажал, она ко мне с детства привыкла. Человеческой речи обучил, теперь мы с ней разговариваем. А почему именно дерево… Вы, потомки Калева, недолговечны: только-только обучишь парня, а он, глядишь, уже внуков нянчит. А сосна – сосем другое дело. По воле богов, лет через двести вырастет не дерево, а загляденье…
Ильмо обошел сосенку кругом, погладил по коре, пробежался кончиками пальцев по иглам. Сосна отвечала ему робким вниманием, в котором Ильмо уловил едва заметную усмешку. Конечно, ведь он много раз видел эту сосну, и даже мимоходом удивлялся, почему старик ее не выкорчует, но ему и на ум не приходило…
– Не из такого ли дерева знаменитый райден Муура вырезал себе лыжи-самоходы?
Вяйно нахмурился.
– Из такого. Только помнишь, что с ним потом стало?
– А как же! Завистники погубили, да еще как жестоко – напоили ополосками его собственных портянок…
– Так-то. В общем, ты на дерево-то мое не посматривай…
– Да я и не думал ни о чем таком, – пожал плечами Илмо. – Всё равно оно пока ни на что не годно. Ни на лыжи, ни на самострел… разве что ложку вырезать.
Вяйнемейнен хмыкнул.
– Не о том думаешь. А она ведь понимает. Неужели ты считаешь, что тебя станет лечить дерево, из которого ты собираешься резать ложку?
– Да я пошутил!
– Тогда приступай.
Вяйно отошел к крыльцу и уселся на нижнюю ступеньку.
– Что мне надо сделать?
– А это уж тебе виднее. Кто из нас круглый год бродит по лесу?
Ильмо кивнул и подошел к сосенке, не очень представляя, как ему поступить.
Нет, конечно, он всегда знал, что деревья так же разумны, как и люди. Они могут и помочь, и навредить, наградить и отомстить. Деревья мудры, у них долгая память, а потому странника всегда первым делом расспрашивают о том, что ему рассказали встреченные по пути деревья, а уж потом – люди. Ильмо знал, что сосна – дерево-воин, а ель – дерево-колдун. Что липа щедро делится своей силой со всяким прохожим, а дуб – только с тем, кто способен ее взять не надорвавшись. Что ольха привлекает нечисть, а можжевельник ее распугивает. Что осина – дерево никудышное и опасное – растет ногами в болоте, своей жизненной силы ей не хватает, и она наловчилась пить ее из людей. Что рябина хранит домашний очаг для многих поколений, и лучше вырезать весь род до последнего младенца, чем срубить растущую у порога рябину…
Но просить дерево, чтобы оно вылечило ожог?
Ильмо прикоснулся ладонью к шершавому стволу. Да, сосенка готова помочь. Но как принять ее помощь?
Охотник закрыл глаза и вызвал в памяти то утро, когда всё началось. Когда он преследовал росомаху и переходил овраг, приближаясь к корбе. Когда нарождающийся день был еще не обманным и кровавым, а сияющим и свежим, и каждая капля росы в лучах солнца казалась каплей меда… Неожиданно для себя он повернул руку ладонью вверх, подставил ее под зеленые метелки и пропел:
– Мед на ветки с неба капал,
тек напиток на вершину,
с дождевых небесных тучек,
с облаков, летящих быстро.