Мельничка

Мели-мели, моя мельничка!

Горе и радость, муку и муку,

Мели-мели, моя мельничка!

Любовь и обиду, все злые сказки.

Скрипи-скрипи, моя мельничка!

Будут петь с тобой и река, и ветер.

А всего-то — в продутом насквозь сердце —

Золотой жернов да черные хлопья.

Набегут воители с длинными копьями —

Воевать мою мельничку, кричать: «Великанша!»

А всего-то что — деревянные крылья…

Деревянные крылья летать не могут.

С мышиным запахом цикуты

Смешался терпкий виноград.

О, выпускник Литинститута,

Твой идеал, твой друг Сократ

Себя приносит в жертву вере,

А ты, забыт и одинок,

В себе и в жизни не уверен

И слезно комкаешь платок.

Прекраснодушный теоретик,

За что Учитель шел на смерть?

В бессмертие пробить билетик —

Ведь это надо же посметь!

«Но, может, есть пути иные…» —

Ты шепчешь. Друг, иных уж нет,

И нервы наши не стальные,

И впору возвращать билет.

В дверях не создавая давку,

Сойти, уйти себе домой,

Открыть, там, овощную лавку —

И вот вам воля и покой,

Вот яблоки, а вот арбузы:

Чудесно! «Хорошо, не влип.

И что мне ваши Сиракузы,

И Фермопилы, и Олимп…».

…Потому что я как я

Ничего от вас не жажду,

Рот сжимая в треугольник,

Я о главном промолчу.

«Хиросима жизнь твоя», —

Гавриил трубит бумажный.

— Только дунь — и ты покойник! —

— Нет, не надо, не хочу, —

Говорит. — Хоть и беда

Ходит-бродит волком-рядом,

Белых крыльев ты моих,

Словно бабочке, не рви,

А лети со мной туда,

Где тебе уже не надо

От любимых и чужих

Ни печали, ни любви.

Поговори со мной немного,

Поговори, поговори…

На сердце — дальняя дорога,

Король бубновый, фонари,

И насмерть сбывшиеся строки,

И все, что знаю наперед.

Поговори со мной о Боге,

Творящем вечность из пустот,

О том, как сквозь беду и грохот

Растет в нас нежность изнутри…

Поговори со мной, мне плохо.

Поговори, поговори…

…Все это ничего не значит,

И ангел мой в окне маячит,

Горит, горит моя звезда,

Текут медлительные стансы,

Белогвардейские романсы

Отпеты раз и навсегда.

И жизнь, не глядя на погоду,

Идет в любое время года,

И горечь, как портвейн, суха,

Хотя пьянит не хуже водки…

И петербургские колодки

Конвойно-строгого стиха.

Переболею — и кончится, и уйдет

Вместе с простудой мутная пустота.

Лед на моих ладонях, и в горле лед,

Сердце и то — расколотый кубик льда.

Переболею — и выживу, не умру,

Заново буду учиться — любить, дышать…

Все, что забыла, вспомню и вновь сотру,

Выдам на растерзание карандашам,

Выпотрошу (пусть томит и зовет тоску),

Выпишу в столбик — и тут-то ему хана:

Все, что угодно, идет на прокорм стиху,

В топку души — на вечные времена,

Где кочегарит Бог, где немой пожар —

Только затем, чтобы в ночь выкликать слова.

Переболею — утихнут озноб и жар.

Буду жива.

Бессонница и невралгия.

Сплошные ливни, ветер, тьма.

Пусть любят Вас теперь другие

И счастливо идут с ума.

Мой сигаретный облак легкий

Плывет в промозглое окно.

И затемнения — не в легких,

А в бытии — оно больно.

Троллейбус первый и последний

Скользит, не вывезет на свет.

И нету в мире безбилетней

Меня, и сокрушенней нет.

Доверяйте любимых разлуке,

И печали, и боли любой,

Обнимайте незримые руки,

Пламя тихое рядом с собой,

Отпускайте их в вечное горе,

Не зовите из дали и тьмы:

На космическом черном просторе

Никогда не увидимся мы.

Млечной россыпью стынет дорога.

Так дано — между вспышек и льдин

Человеку со смертью и с Богом

Оставаться один на один.

Все в пространство межзвездное канет —

И любовь, и плохие стихи,

Кисть акации белой в стакане,

Драгоценный глоток чепухи.

Ах, фанерный чемоданчик

Бедной памяти моей!

Вот бумага снова клянчит:

О печали прежних дней,

О прекрасном-незабвенном

Почему б не рассказать

Безвозбранно, откровенно —

Узелок не завязать?

Правда, столько накопилось

Драгоценного старья! —

В две ладони уместилась

Жизнь бесценная моя,

Все сокровища былые,

Все, что жило, жгло, ушло,

Что мое в года иные

Сердце ранило светло.

Хлам особенно заманчив

В эти дни зимы, тоски.

Ах, фанерный чемоданчик,

Жестяные уголки…

Просто прошлое, одно из многих —

Не из чего вышибить слезу.

Ухожу по облачной дороге

На небесном голубом глазу.

Синь да синь над баней и сараем,

Сладко пахнет прелый перегной.

Не печалься, я не умираю,

Это все случилось не со мной.

Не вини ни Бога, ни кого-то,

И себя — не надо, не хочу.

Там, где чертят белым самолеты,

Там и я сегодня полечу.

Промелькну — и облаком растаю,

Пухом на крыжовник опаду.

Ягоду попробуй — золотая

В августовском утреннем саду.

Поймай мне сверчка, Кавабата,

Вот просто — в руках подержать!

Поймай насекомого брата,

Поэта — и лапки дрожат.

Не бойся, я мучить не стану,

Не стану тиранить его —

Хочу я понять, как предстану

Пред ликом Творца моего,

В ладонях Его осторожных

И бережных тихо замру…

Потом — затрещу бестревожно.

Потом — никогда не умру.

Из динамиков — хрип кабацкий,

Предотъездная суета.

Расстаемся мы по-дурацки,

Да и встретились мы не так.

Друг мой милый, мой нежный, дальний,

Как мне сладко тебя любить,

Провожать на перрон вокзальный

И коньяк по буфетам пить.

Слез не будет; а будут — сдует

Мокрый ветер, взобьет пальто…

Расскажи, как тебя целуют.

Я сама догадаюсь, кто.

На грани каких безумий —

Кинематограф сна?

Я умерла в июне,

Оттого что была одна.

Сосны ломились в окна,

Черника в лесу цвела,

Два спокойных морлока

Вышли из-за угла.

Сладкая кровь элоев,

Дом, углом разрывающий лес…

Улица Павших героев.

Я теперь здесь.

Что мы знаем? Попытку молитвы и стихотворства,

Заугольный портвейн, оттого что душа болит,

Повседневный угар — где мальчишество, где позерство:

Наигрался — умри, и другой твой путь повторит.

И как ни было б стыдно за жизнь кое-как, халтуру,

Все одно — полетишь наверх легче мыльного пузыря.

И простятся тебе твои игры в литературу,

И простится им — всем — твоя кровь, пролитая зря.