Меморандум Квиллера

17. Хорек

В безлюдном парке, освещенном скудным светом зимнего дня, мы были одни. Он стоял неподвижно, давая возможность внимательно рассмотреть его. Круглое лицо, темно-карие глаза за стеклами очков, в самой простой оправе, черная велюровая шляпа. Я не сразу узнал Поля.

– Мне нужно лишь донесение, – сказал я. – С этим могли послать Хенгеля или кого-нибудь еще.

– Мне поручено переговорить с вами. Это следовало сделать еще два дня назад, но вы не доложили, что перебрались в гостиницу “Центральная”. Почему за вами нет наблюдения?

Он заметил, что от гостиницы меня никто не сопровождал.

– Я “законсервирован”.

– За вами не ведется слежки?

– Филер сидит в баре напротив гостиницы или, во всяком случае, сидел там вчера. – Меня самого очень беспокоило, что сегодня при выезде из гостиницы я не был взят под наблюдение.

– Мы начинаем беспокоиться за вас, – сообщил он.

Центр и резидентура всегда знают о работнике больше, чем он предполагает. Я знаю, когда за мной ведется наблюдение, но не всегда могу определить, делает ли это противник или меня проверяют свои. Резидентура вполне могла поручить Хенгелю, или Брэнду, или еще кому-нибудь присматривать за мной в отеле “Принц Иоганн”. Сразу же после получения просьбы показать донесение Джоунса резидентура могла поставить своего человека и у “Центральной”.

Мысль эта вызвала у меня раздражение, и я решил испытать его.

– Июль, август, сентябрь, – сказал я.

– Да, об Октобере нам известно, – ответил он.

– И давно?

– Семь месяцев.

До меня и Кеннета Линдсея Джоунса месяцев семь назад работу, которую я вел сейчас, пытался выполнить Чарингтон. Он погиб, и убил его, вероятно, Октобер, так же как и Джоунса, а теперь резидентура тревожилась за меня.

– Я просил показать мне подлинник донесения.

– Он у меня с собой.

– Не передавайте его сейчас.

– Нет, конечно.

В парке по-прежнему никого не было: деревья, окружавшие нас, в зимнем воздухе казались призрачно-серыми. Но мы оба, возможно, ошибались, и от гостиницы за нами могло быть наблюдение, которое сейчас велось из-за деревьев. Если филер увидит, что Поль что-то передал мне, “Феникс” немедленно примет соответствующие меры.

– Мне поручено Центром вручить вам сообщение и проинструктировать, – продолжал он. – Мы знаем меньше вас об Октобере и о “Фениксе”, но нам известно больше о положении вообще.

– Резидентура может сообщить мне только то, что находит нужным, и я…

– Попытайтесь меня понять. Мне было поручено подробно ориентировать вас на первой же встрече, но вы не проявили желания выслушать меня. Вы считали, что немецкий генеральный штаб без ведома союзников не может организовать какое-нибудь вооруженное выступление.

– Я и сейчас так считаю.

– Как же в таком случае вы вообще представляете себе смысл своего задания?

– Я рядовой разведчик, заброшенный в лагерь противника, подобно тому, как хорек подбрасывается в чужой кроличий садок. Разведка – моя профессия, но это задание я согласился выполнить с особым удовольствием. Если в конце концов мне удастся найти и разоблачить Цоссена, Октобера и всю верхушку “Феникса”, я вовсе не сочту, что совершил нечто грандиозное.

– Если вам удастся помочь разоблачить “Феникс”, – спокойно продолжал Поль, – вы спасете миллионы жизней, но почти наверняка потеряете свою. Мы понимаем это. – Он не сводил с меня темно-карих глаз. – Вы должны правильно оценивать обстановку, так как иначе не сможете хорошо выполнить задание. Мы ожидаем от вас только наилучших результатов.

Внезапно воздух показался мне каким-то липким, а деревья в парке превратились в рощу на кладбище.

– Вот поэтому-то мы беспокоимся о вас. Желательно, чтобы вы отнеслись к своему заданию самым серьезным образом. Если вы будете считать, что мы послали вас для получения обычной информации, ваша работа здесь, по существу, окажется бесполезной. Информация нам очень нужна, но она носит особый характер. Мы хотим знать, где находится и откуда оперирует штаб-квартира “Феникса”. В свою очередь руководство “Феникса” жаждет получить информацию о нас, и в особенности выяснить, что мы знаем об их намерениях. Руководители “Феникса” прекрасно понимают, что скорее и проще всего они могут узнать это от вас.

Я не останавливал его – он был прав. Противники никогда раньше не обращались со мной так, как это делал Октобер. Обе его попытки заставить меня говорить – под наркозом и во время пыток Инги – осуществлялись в соответствии с обычной в подобных случаях процедурой, но вот в остальном он давал мне возможность действовать более или менее свободно.

Нацистам, вероятно, не удалось много узнать у Чарингтона, и они ликвидировали его, прежде чем он выяснил о них что-нибудь важное. То же произошло с Джоунсом. “Феникс” пока давал мне жить, надеясь получить информацию о резидентуре.

– Нас тревожит, – вновь заговорил Поль, – что вы не понимаете своего положения, а оно таково: на поле друг против друга в боевой готовности стоят две воюющие армии, и каждая готова перейти в наступление. Поле окутано густым туманом, и противники ничего не видят. Вы находитесь между этими армиями, на ничейной территории, и пока можете видеть только нас. Ваше задание заключается только в том, чтобы приблизиться к противнику и сообщить нам, какую позицию он занимает, что поставит нас в более выгодное положение. Повторяю, Квиллер, сейчас вы действуете на ничейной земле.

Поль снова умолк, давая мне возможность подумать.

Я и без него понимал, что как только смогу приблизиться к “Фениксу” и сообщить резидентуре необходимую информацию, я сыграю свою роль и, вероятно, погибну. Вряд ли мне удастся уйти живым.

“Нет, черт возьми, – решил я, – я проберусь в штаб-квартиру “Феникса”, добуду и сообщу необходимую информацию и все же выживу!”

Окружавшие нас деревья по-прежнему не шевелились, теперь уже напоминая кольцо надгробий.

– Я должен ознакомиться с подлинником донесения, и только, – повторил я. – После этого перестаньте, наконец, мешать мне.

Я вернулся в машину. Поль подошел к окну и, встав так, чтобы со стороны не было видно, что он делает, уронил конверт на сиденье. В полумраке его лицо показалось мне мрачным.

– Не забывайте, – сказал он, – что вся наша организация готова вам помочь.

– Еще раз прошу – не мешайте мне.

Я читал “завещание” Джоунса, написанное размашистым торопливым почерком.

Ресторан был полон, и я, делая вид, что расправляюсь со свиной котлетой, обдумывал сообщение Джоунса.

Джоунс явно достиг того же этапа, что сейчас я, и попросил резидентуру (так же как я час назад Поля) не мешать ему. Потом он проник в штаб-квартиру “Феникса” и тем самым подписал себе приговор.

Тем самым Джоунс стал опасен для нацистов, и они расправились с ним. Несомненно, он узнал адрес штаб-квартиры “Феникса”. Я тоже там побывал, и, хотя фашисты приняли все меры, чтобы скрыть от меня адрес, мне теперь было известно, где она находится.

Я вложил документ в конверт с уже написанным на нем адресом “Евросаунда”. Официант подал счет, я расплатился, вышел в уборную и перочинным ножом достал шифровку Ротштейна. В почтовый ящик на углу недалеко от ресторана я бросил, как обещал, конверт с донесением Джоунса. Потом быстро обошел вокруг квартала и убедился, что за мной никто не следит. После встречи с Полем я заезжал в “Центральную”, и оттуда до ресторана за мной следовала маленькая серая машина, которая сейчас стояла через пять машин от моего БМВ. Я не располагал временем, необходимым, чтобы оторваться от слежки, и не мог рисковать документом. На перекрестке стоял постовой полицейский. Я подошел к нему и показал пропуск в комиссию “Зет”, полученный от капитана Штеттнера. Вообще-то говоря, этот пропуск открывал мне доступ лишь к архиву и в технические отделы комиссии, но сейчас это значения не имело.

– У меня есть основания полагать, что вон та машина, серая, БНЛМ–11, на другой стороне улицы – краденая. Может быть, вы проверите документы водителя?

Мы вместе перешли улицу, но, когда поравнялись с машиной, я отстал и сел за руль. Уже отъезжая, я увидел в зеркальце, что полицейский проверяет документы у водителя БНЛМ–11.

Для замены БМВ в прокатном бюро потребовалось не меньше получаса, но я понимал, что, пытаясь скрыться от наблюдения, я потерял бы значительно больше времени. Зато теперь я располагал другой машиной, то есть несколько замаскировался. Я не мог рисковать – при мне был важный документ, а кроме того, я, как в свое время написал Джоунс, “попал в исключительное положение”.

Миллионы жизней, сказал Поль. Да, миллионы, но плюс одна, моя собственная. Я тоже обязан выжить, и важной персоне в Лондоне не придется, небрежно закуривая сигару, опять давать указания о посылке нового человека – теперь уже вместо меня.

Я арендовал полугоночный “мерседес-230-СЛ” со специальным мощным мотором, о чем мои противники вряд ли могли догадаться, проехал в западном направлении, добрался до Хавеля и поставил машину на полуострове Шильдхорн. Водный пейзаж скрывала дымка, дневной свет был каким-то серым. Памятник из песчаника торчал, как палец, указующий в небо, но я лишь однажды взглянул на него, так как здесь все напоминало о кладбищах.

Я опять принялся ломать голову над расшифровкой текста Ротштейна, применял самые различные комбинации букв и всякий раз убеждался в их бесполезности. Часа через два у меня затекли ноги, однако я все же заставил себя работать еще часок-другой, а затем вышел прогуляться. Побережье было красивым, но земля и вода выглядели какими-то безжизненными; закутанное в полумрак сосен, оно казалось идеальным пристанищем для заблудших душ. Единственным живым существом, которое я видел в течение всего полудня, была собака; она появилась откуда-то из тумана, задрала ногу у подножия памятника и убежала.

Я приказал себе набраться терпения и вновь принялся подбирать различные комбинации. Ну а если, например, “У” принять за “Ы”, “Б” – за “Е”, “О” – за “В” и так далее? Возьмем какое-нибудь слово подлиннее: получается “еынневтсечаколз”; перевернем и прочтем – злокачественные! Подождите, подождите… Возьмем другое слово и прочтем его по этому же методу – эпидемический! Ну-ка, Солли, давай, давай!