Менжинский

Глава первая

Особый отдел Всероссийской Чрезвычайной Комиссии был создан постановлением ВЦИК в декабре 1918 года как орган борьбы со шпионажем и контрреволюцией в армии и на фронте. До него борьбой со шпионажем занимались органы Военного контроля (Военконтроль), которые были организованы в мае 1918 года по аналогии с контрразведывательными органами старой царской армии. Военконтроль имел свои отделения во всех крупнейших стратегических пунктах и на фронтах. Это был громоздкий и неповоротливый аппарат. Но его главный порок заключался даже не в этом, а в том, что большинство сотрудников этих органов — бывшие офицеры — не внушали политического доверия. Одно время во главе Военконтроля стоял анархист Бирзе, позже разоблаченный как соучастник контрреволюционного заговора Бориса Савинкова. Многие сотрудники Военконтроля разных фронтов были связаны с контрразведкой противника. Не случайно все советские разведчики — коммунисты, направленные летом 1918 года через Южный фронт на Украину, были арестованы германской контрразведкой и расстреляны.

Оценивая вред, который принесли органы Военконтроля социалистической революции, М. Лацис писал в 1921 году:

«При прежних империалистических войнах эту работу (по борьбе со шпионажем) обыкновенно возлагали на военных же людей, на орган, именуемый Военконтролем. При национальных, империалистических войнах это было целесообразно, но при гражданской войне, когда наши военные спецы в своем большинстве из буржуазной среды, допустить их для охраны наших военных тайн, для борьбы со шпионажем, значило бы бросить щуку в наказание в реку… Предоставить классовому врагу следить за шпионажем своего же класса в Советской Армии было бы величайшей нелепостью».

Руководители ВЧК, прекрасно понимая эту нелепость, неоднократно поднимали вопрос о Военконтроле как о гнезде шпионажа и контрреволюции в армии, но всякий раз наталкивались на упорное противодействие Троцкого. В декабре 1918 года Дзержинский вопрос об объединении деятельности ВЧК и Военного контроля поставил в ЦК. Этот вопрос обсуждался в отсутствие Ленина. Троцкий и его сторонники отвергли в принципе предложение ВЧК, но были вынуждены согласиться на назначение руководителем Военконтроля Кедрова. Тогда же в ЧК были созданы военные отделы. Но это были лишь полумеры. Положение улучшилось, но ненамного. В конце концов чекисты были вынуждены собрать убедительные материалы и доложить Ленину не только о засоренности, но и о прямой измене сотрудников Военконтроля. Весьма характерный случай имел место в Вологодском отделе.

В начале августа 1918 года сотрудник ВЧК близ станции Плесецкая Северной железной дороги задержал подозрительного человека, долго стоявшего у телеграфного столба и вроде бы поджидавшего кого-то. Чекисты сразу обратили внимание на одну особенность в одежде задержанного. На его пальто — зимнем пальто летом! — была пришита большая желтая пуговица. На допросе задержанный сознался, что хотел пробраться в Архангельск, к англичанам. Далее он показал, что его в Петрограде завербовал доктор Ковалевский и дал поручение доставить в Архангельск шпионское донесение. Вблизи станции Плесецкой его должен был встретить человек с такой же желтой пуговицей и провести до следующего пункта, где «верные люди» должны переправить его через линию фронта.

Желтую пуговицу с пальто задержанного срезали и перешили на пальто чекиста, поручив ему встречать всех желтопутовичников, направлявшихся через линию фронта. Вскоре на желтую пуговицу был пойман бывший полковник Куроченков, а через некоторое время на станции Дикая на линии Петроград — Вологда была задержана целая группа белогвардейцев во главе с неким Оленгреном.

Следствие показало, что вербовкой и переброской через линию фронта офицеров занималась эсеро-монархическая белогвардейская организация «Союз возрождения родины». Организация эта работала в контакте с английским посольством, перебравшимся в Вологду. В Петрограде вербовкой в белую армию руководил доктор Ковалевский. «Верными людьми», занимавшимися переправкой завербованных через линию фронта, оказались… сотрудники Вологодского отдела Военконтроля, бывшие царские офицеры. Двадцать шпионов и диверсантов, проникших в Вологодский военконтроль, были расстреляны.

Когда об этих и других фактах доложили Ленину, Владимир Ильич предложил подвергнуть всю систему Военконтроля строжайшей ревизии. Была создана специальная комиссия под руководством Дзержинского, которая пришла к выводу о необходимости распустить старый Военконтроль и создать вместо него особые отделы при ВЧК. ВЦИК 6 февраля 1919 года утвердил «Положение об особых отделах при Всероссийской Чрезвычайной Комиссии». В нем говорилось:

«1. Борьба с контрреволюцией и шпионажем в армии и флоте возлагается на Особый отдел Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.

2. Особый отдел вместе с тем непосредственно под контролем Революционного Военного Совета Республики выполняет все его задания…»

Особые отделы ВЧК были созданы на всех фронтах и в армиях. В обязанность Особого отдела ВЧК также входила организация и руководство работой разведчиков за границей и в оккупированных иностранными державами и занятых белогвардейцами областях. Постановлением ЦК РКП (б) от 28 августа 1919 года председателем Особого отдела был утвержден Дзержинский. На работу в Особый отдел партия направила ряд старых коммунистов, в том числе и Менжинского. Свою работу в Особом отделе в качестве особоуполномоченного Вячеслав Рудольфович начал 15 сентября 1919 года.

Вновь на работу в ЧК Менжинский пришел в трудное для нашей страны время. Кольцо фронтов сжималось вокруг Советской республики. Международный империализм организовал против нее поход 14 государств. Снаряженные и вооруженные американским и англо-французским капиталом белогвардейские полчища Деникина наступали с юга. Они заняли Орел и угрожали Туле и Москве. Новое наступление на Петроград вела белая армия Юденича и Родзянко, На востоке вновь перешел в наступление Колчак, а на западе — белополяки. Активизировалась внутренняя контрреволюция. Агенты Антанты и белогвардейских генералов плели сети заговоров. Когда Менжинский пришел на работу в Особый отдел, ВЧК разматывала нити заговора так называемого «Национального центра».

Еще при ликвидации мятежа на Красной Горке в мае 1919 года чекисты напали на след шпионской организации на Петроградском боевом участке. Приблизительно в то же время на Лужском направлении полевым караулом был убит человек, пытавшийся перебежать к белым. Убитый оказался бывшим офицером Никитенко. У него было обнаружено письмо к белогвардейскому деятелю Родзянко, подписанное «Вик», в котором сообщались шпионские сведения. От «Вика» нити вели к заговорщицкой организации в Москве. Летом на границе с Финляндией пограничники задержали юденичского агента Борового-Федотова. Когда его задерживали, он выбросил, но пограничники подобрали зашифрованное письмо. В письме имелись сведения о существовании заговорщицкой организации в Москве. Другая нить, ведущая к московским заговорщикам, была получена от Вятской чека. В селе Вахрушево Вятской губернии милиция задержала некоего Карасенкова (на самом деле Крашенинникова) с миллионом рублей в мешке. Доставленный в столицу Карасенков на допросе в ВЧК показал, что деньги он вез в Москву. Крашенинников пытался передать из тюрьмы на волю две записки, попавшие в руки ВЧК. В первой из них 20 августа арестованный сообщил: «Я, спутник Василия Васильевича, арестован и нахожусь здесь». Во второй записке, отправленной из тюрьмы 28 августа, он просил заготовить для него документы, видимо, на случай побега, и сообщить, арестован ли некий ННЩ, которого Крашенинников знает.

Допрос Крашенинникова проводил сам Дзержинский, Когда Феликс Эдмундович предъявил арестованному эти записки, тот показал, что в Москву от Колчака будет отправлено 25 миллионов рублей в распоряжение «Национального центра» — так называлась эта заговорщицкая организация. Возглавляет же этот «центр» ННЩ — Николай Николаевич Щепкин, известный кадет, депутат Государственной думы 3-го и 4-го созывов.

В ночь с 28 на 29 августа при личном участии председателя Особого отдела Дзержинского Щепкин был арестован. Квартиру его обыскали и нашли документы, которые, во-первых, изобличали связь Щепкина с Деникиным и, во-вторых, подтверждали существование заговора «Национальный центр», наличие у заговорщиков военно-технической организации, готовившей вооруженное выступление.

В поленнице дров во дворе щепкинского дома чекисты обнаружили жестяную коробку, а в ней целую пачку документов, не оставляющих сомнений в том, чем занимались бывший депутат и его сообщники.

В коробке были зашифрованные сводки шпионских сведений о Красной Армии, предназначенные для штаба Деникина. Среди них оказались: записка с изложением плана действий Красной Армии от Саратова; список номерных дивизий Красной Армии на 15 августа, сведения об артиллерии одной из армий, план действий и состав армейской группы, сообщение о местоположении и предполагаемых перемещениях некоторых штабов; подробное описание Тульского укрепленного района, точное расположение зенитных батарей в нем, сведения о фронтовых базовых складах. Кроме того, в жестянку было вложено письмо, датированное 27 августа: «Начальнику штаба любого отряда прифронтовой полосы. Прошу в срочном порядке протелеграфировать это донесение в штаб верховного разведывательного отделения [деникинской армии] полковнику Халтулари…»

Депеши, переписанные рукой Щепкина, указывали также, что в Москве 21–22 сентября 1919 года готовится вооруженное восстание.

Щепкин на допросах сознался, что именно он руководитель подпольной политической организации, но не назвал имен заговорщиков и категорически отрицал наличие военной организации. В своих показаниях от 12 сентября Щепкин писал: «Из найденных у меня депеш я намерен был исключить все, что касается вопроса о возможности устройства вооруженного восстания».

Но это показание как раз и утверждало, что вооруженный мятеж готовится. ВЧК располагала и другими данными, свидетельствующими о наличии военного заговора.

Во-первых, это была фотопленка с зашифрованными шпионскими сведениями, которая была обнаружена под ногтями курьера, задержанного при попытке перехода южного фронта.

Во-вторых, письмо учительницы 76-й московской школы, в котором она сообщала ВЧК, что у директора этой школы Алферова часто собираются какие-то подозрительные личности. Фамилия Алферова наряду с фамилией Щепкина фигурировала и в записке, пересланной Крашенинниковым из тюрьмы.

В-третьих, показания врача одной из военных школ. В конце августа этот врач попросил Дзержинского принять его и сообщил, что он состоит в белогвардейской организации, но, усомнившись в целях этой организации, пришел в ВЧК, чтобы помочь поймать заговорщиков. Врач не знал состава организации, но указал, что видную роль в ней играет начальник окружной артиллерийской школы, бывший гвардейский полковник Миллер. За Алферовым и Миллером было немедленно установлено наблюдение.

Наконец 28 августа на квартире Щепкина был арестован один из руководителей военной организации, белогвардеец Мартынов, который признался в существовании подпольной офицерской организации «Штаб добровольческой армии Московского района», действующей под руководством «Национального центра».

Все эти данные, полученные Особым отделом, показывали, что в Москве существует военно-заговорщицкая организация, тесно связанная с «Национальным центром», и что эта организация готовит мятеж, который должен начаться 21–22 сентября, при подходе Деникина к Москве.

Подготовку и проведение операции по снятию «Штаба добровольческой армии Московского района» Дзержинский поручил Менжинскому 15 сентября — в первый же день, как Вячеслав Рудольфович приступил к исполнению своих новых обязанностей. На следующий день, вспоминает бывший сотрудник Особого отдела старый чекист Ф. Т. Фомин, «В. Р. Менжинский явился в Особый отдел ВЧК со специальным поручением Феликса Эдмундовича и приступил к расследованию заявлений от военного доктора, учительницы одной из московских школ и других советских патриотов…»

Времени на разработку и подготовку операции было мало. До начала намечаемого восстания оставалась всего лишь неделя. Но именно в разработке плана этой операции и его четком осуществлении и проявились организаторские и криминалистические способности Менжинского. Особому отделу стало известно, что Миллер обращался в Реввоенсовет с просьбой выделить ему мотоцикл и скорострельные пушки. В пушках ему отказали, а мотоцикл по просьбе Особого отдела Реввоенсовет выделил из своего гаража. Мотоциклистом к Миллеру был направлен чекист Горячий. Ему удалось установить адреса, по которым ездил к заговорщикам Миллер.

Проведение операции было назначено в ночь на 19 сентября. Кроме чекистов, к ней привлекли вооруженные отряды московских рабочих-коммунистов. «В ночь накануне операции, — продолжает Ф. Т. Фомин, — меня вызвали к Феликсу Эдмундовичу. Когда я пришел к нему, в кабинете уже были В. Р. Менжинский и член Коллегии ВЧК, секретарь ВЦИК В. А. Аванесов, начальник Особого отдела Московской ЧК Е. Г. Евдокимов. В кабинет то и дело входили чекисты. В. Р. Менжинский вручал им ордера на арест заговорщиков, объяснял характер задания, предупреждал об осторожности. Он был немногословен, очень четко формулировал свои мысли, переспрашивал, все ли понятно».

В ту ночь были арестованы активные заговорщики, в том числе руководители организации Ступин (начальник штаба), Миллер и Алферов. При обыске в квартире Алферова чекисты В. А. Аванесов и Ф. Т. Фомин обнаружили под мраморной крышкой пресс-папье список заговорщиков, а в кармане старых брюк Алферова записную книжку с зашифрованными номерами телефонов многих участников заговора. Все они были арестованы.

При арестах заговорщиков были захвачены отпечатанные приказы и воззвания к различным группам населения, изъято большое количество оружия, в том числе пулеметы и даже орудия.

Следствие по делу заговорщицкой организации вели Дзержинский, Менжинский, следователи Особого отдела.

…К Дзержинскому в кабинет ввели Алферова.

Увидев на столе председателя ВЧК знакомое пресс-папье с малахитовой крышкой, Алферов без запирательств начал давать показания.

Арестованный Миллер попросил бумагу и карандаш, чтобы написать показания собственноручно.

«Национальный центр» и его военно-техническая организация были разгромлены. Члены штаба, командиры «дивизий» (секторов), «полков», «батальонов», «рот», многие рядовые заговорщики оказались за решеткой.

Следствие показало, что «центр» был блоком различных контрреволюционных партий: монархистов, кадетов, правых эсеров, меньшевиков. В нем были представлены все антисоветские течения.

И все же некоторое время для Особого отдела оставалось неясным — через кого добывались шпионские сведения, каким путем и кем переправлялись они через линию фронта к Деникину: арестованные наотрез отрицали свою причастность к шпионажу.

Нужно было найти нити, ведущие от «Национального центра» к шпионской организации в Москве. Поиск этих нитей и разматывание клубка Дзержинский поручил Менжинскому и чекисту, который все последующие пятнадцать лет работы Вячеслава Рудольфовича в органах государственной безопасности был одним из его ближайших помощников, — Артуру Христиановичу Артузову.

Но, прежде чем рассказать, как Менжинский и Артузов распутали этот узелок, остановимся вкратце на еще одном деле, которым пришлось заниматься московским чекистам осенью 1919 года.

25 сентября в Московском комитете партии, занимавшем бывший особняк графини Уваровой по Леонтьевскому переулку[26] состоялось большое совещание. Одним из пунктов повестки дня совещания было сообщение о только что ликвидированном «Национальном центре».

В совещании под председательством Александра Федоровича Мясникова участвовали около 120 партработников из районов, агитаторов, лекторов, потому что основным вопросом совещания была постановка дела в партийных школах.

Около десяти часов вечера после доклада заместителя наркома просвещения Михаила Николаевича Покровского объявили перерыв. Покровский за столом президиума собирал бумаги, часть присутствующих, оживленно переговариваясь между собой, начала расходиться. И вдруг послышался звон разбитого стекла, и в балконное окно влетел какой-то тяжелый предмет… Люди из задних рядов шарахнулись к двери. Началась давка.

Тогда из-за стола президиума поднялся красивый, еще молодой — лет тридцати пяти — человек с высоким чистым лбом и вьющимися волосами, одетый в темную сатиновую рубашку при галстуке. Он поднял руку и звучным голосом произнес:

— Спокойно, товарищи! Спокойно! Сейчас мы выясним, в чем дело!

Это был секретарь МК партии Владимир Михайлович Загорский, старый, несмотря на молодость, член партии, известный в дореволюционном подполье под именем товарищ Денис.

Услышав твердый голос секретаря, многие успокоились и успели выйти из зала. Сам же Загорский быстро и решительно зашагал к неизвестному предмету. Здание расколол чудовищной силы взрыв…

На улице в это время садился в автомобиль комендант Кремля балтийский моряк Павел Дмитриевич Мальков, которому сразу после доклада Покровского нужно было вернуться к себе на работу. Много лет спустя Мальков вспоминал:

«…Блеснула ослепительная вспышка, и вечернюю тишину рванул оглушительный грохот. Из окон соседних домов с дребезгом посыпались стекла…

Ни в одном из окон Московского комитета РКП (б) свет не горел. Да и были ли окна, был ли дом? В сгустившемся внезапно мраке передо мной высилась страшная, изуродованная стена, зиявшая пустыми глазницами выбитых окон. На голову, на плечи оседало густое облако кирпичной пыли, трудно было дышать, под ногами хрустело стекло. Из глубины дома неслись жуткие вопли, крики о помощи, жалобные стоны… В конце переулка замаячили фары стремительно мчавшейся машины, второй, третьей… Оглушительно рявкнул сигнал, заскрежетали тормоза. Из первой машины выскочил председатель МЧК Манцев, за ним еще люди, еще… Со стороны Тверской загрохотали шаги множества бегущих людей. К месту катастрофы мчались бегом, прямо с заседания, члены пленума Московского Совета в полном составе.

Замелькали огни карманных фонариков. Как на Штурм, кидались к дому, карабкались друг другу на плечи, лезли в окна члены Моссовета, чекисты, добровольцы.

Вдалеке пронзительно взвыли сирены. Все ближе, ближе, и вот уже несутся по переулку огромные пожарные машины. Десятки пожарных с ярко пылающими факелами в руках с ходу устремляются в развалины.

Закипела бешеная работа. Чекисты, пожарные разбирали обрушившиеся балки, стены, извлекая из-под обломков жертвы ужасного преступления. Одних несут на руках, другим помогают идти, освободившиеся из-под развалин идут сами.

Вот, тяжело опираясь о плечи рослого пожарного, прихрамывая, шагает Михаил Степанович Ольминский. Под руки ведут раненого Мясникова. Бодрится и пытается вмешаться в общую работу легко раненный Емельян Ярославский».

Изуродованное тело Владимира Михайловича Загорского обнаружили лишь через несколько часов. Всего при взрыве погибло двенадцать московских коммунистов, еще пятьдесят пять — ранено.

Останки погибших перенесли в Дом Союзов. Знаменитые беломраморные колонны обвивали красные и черные полотнища, цинковые гробы утопали в цветах и венках. Горели все люстры, канделябры и светильники. Оркестры, сменяя друг друга, играли траурные мелодии. Вокруг гробов выстроились рабочие и красноармейцы почетного караула.

Хоронили погибших на Красной площади. С прощальными речами выступили Калинин, Мясников и другие товарищи. Лозунги, которые пронесли мимо братской могилы московские пролетарии, лучше всего передают их настроение в тот трагический момент.

«Ваша мученическая смерть — призыв к расправе с контрреволюционерами!»

«Ваш вызов принимаем, да здравствует беспощадный красный террор!»

«Бурлацкая душа скорбит о вашей смерти, бурлацкие сердца убийцам не простят!»

«Вас убили из-за угла, мы победим открыто!»

«Красная книга ВЧК» писала позднее: «Настроение — смелое и твердое, взгляд — бодрый и уверенный, сердце, полное ненависти к врагам, рука, крепко сжатая для сокрушительного удара, — вот результат подлого проявления бессильной злобы и остервенения белогвардейцев и их сознательных и бессознательных пособников».

А вскоре на улицах Москвы появилось отпечатанное где-то нелегально «Извещение». Начиналось оно с явно клеветнического утверждения вполне в белогвардейском Духе:

«Вечером 25 сентября на собрании большевиков в Московском комитете обсуждался вопрос о мерах борьбы с бунтующим народом. Властители большевиков все в один голос высказались на заседании о принятии самых крайних мер для борьбы с восстающими рабочими, крестьянами, красноармейцами, анархистами и левыми эсерами вплоть до введения в Москве чрезвычайного положения с массовыми расстрелами».

Само содержание этого листка могло играть на руку только белой реакции, уцелевшей в Москве после разгрома контрреволюционного заговора. Поэтому и в органах Советской власти и в ВЧК последующие анархистские лозунги «Извещения» были расценены как политическая маскировка: «Наша задача — стереть с лица земли строй комиссародержавия и чрезвычайной охраны и установить Всероссийскую вольную федерацию союзов трудящихся и угнетенных масс».

Дальше шли угрозы: «Смерть за смерть! Первый акт совершен, за ним последуют сотни других актов…,»

И подпись: «Всероссийский Повстанческий Комитет Революционных Партизан».

Деникин еще рвался к Москве, и никто, конечно, не мог подумать, что в эти дни смертельной опасности для республики анархисты или левые эсеры, как-никак принимавшие участие в революции, могли решиться на такое чудовищное преступление против революции и революционного народа, каким был взрыв в Леонтьевском переулке. Это казалось немыслимым.

«Правда» в статье «Деникинцы под маской анархистов» писала в те дни: «При чтении прокламации ясно видно, что это дело рук белогвардейцев, прикрывающихся именем анархистов. Авторы прокламации даже плохо усвоили себе, что такое анархизм и какая может быть у анархистов организация, — они называют себя комитетом, но ведь у анархистов комитетов не бывает».

Через день после взрыва Московский губисполком объявил Московскую губернию на военном положении, причем в постановлении также отмечалось, что «…покушение белогвардейских террористов указывает на существование в Москве еще не раскрытой контрреволюционной организации».

В Чека работали не наивные люди. Руководители МЧК Василий Николаевич Манцев и Станислав Адамович Мессинг, непосредственно проводившие следствие, анархистов, конечно, своим вниманием не обошли. Но наблюдение за некоторыми известными анархистами ничего не дало, сами же они, без сомнения, даже если что-либо и знали, то, однако, прямого отношения к взрыву не имели.

Это еще более утвердило всех во мнении, что преступление совершено белогвардейцами.

Но 2 октября Дзержинскому и Менжинскому чекисты принесли один документ. Одна, казалось бы, пустяковая деталь привлекла внимание руководителей ВЧК и Особого отдела.

Дело в том, что 2 октября в Брянске с поезда, следующего из Москвы на юг, была снята подозрительная женщина, ее документы показались местным чекистам оформленными недостаточно четко. При обыске у этой женщины обнаружили письмо видного руководителя конфедерации украинских анархистов «Набат» некоего Барона, обладавшего, как было известно в Чека, большим влиянием на гуляй-польского «батьку» Нестора Махно. Последующая проверка установила, что сама неизвестная также член «Набата» Софья Каплун.

В письме были и такие строки: «Теперь Москва начеку, пару дней тому назад местный комитет большевиков взорван бомбой, погибло больше десятка, дело, кажется, подпольных анархистов, с которыми у меня ничего общего. У них миллионные суммы. Правит всем человек, мнящий себя новым Наполеоном». И далее: «Они сегодня, кажется, публикуют извещение, что это сделали они».

Вот эти-то последние слова и заставили Дзержинского и Менжинского новыми глазами взглянуть на все происшедшее: «Извещение» так называемых «революционных партизан» действительно появилось в тот самый день, когда Барон писал на Украину свое письмо! Значит, преступление в Леонтьевском переулке совершили все-таки анархисты, а не белые офицеры.

Усилия ВЧК были немедленно обращены в новом, непредвиденном направлении. Арестовали Барона, несколько видных московских «легальных» анархистов. Безрезультатно. Они, видимо, знали кое-что об «анархистах подполья», но молчали. Полученные от них разрозненные сведения могли только запутать следствие. Сам Барон на поставленный ему вопрос, откуда он знает о предстоящем выходе «Извещения», отвечал ссылками на «слухи».

Между тем 23 октября появилась отпечатанная также нелегально газета «Анархия», в которой прямо говорилось, что взрыв в Леонтьевском совершила так называемая Московская организация анархистов подполья. Газета провозгласила, что «очередным вопросом является организация динамитной борьбы с режимом Совнаркома», и выбросила лихой лозунг: «Посмотрим, кто кого распорет!»

Теперь окончательно отпали все последние сомнения. Но следствие по-прежнему топталось на месте, пока Менжинскому не пришла счастливая мысль, которой он не замедлил поделиться с Манцевым и Мессингом.

— Мы все время возимся с анархистами, которые сейчас сидят в тюрьме и нам ничего не дают. Но не кажется ли вам странным, что некоторые не менее видные анархисты вот уже несколько месяцев бесследно исчезли с политического горизонта? Не они ли и создали новую организацию, с которой Барон действительно не связан, хотя кое-что о ней и знает?

— Помните, — продолжал Менжинский, — что они писали в «Извещении»? За первым актом последуют сотни новых. Вполне вероятно, что они готовят очередное преступление. Через две недели годовщина Октябрьской революции, нельзя допустить, чтобы анархисты омрачили наш праздник.

Менжинский осторожно откинулся на спинку дивана (никто в ВЧК еще не знал, что, уже тогда тяжело больному, ему было трудно долго сидеть) и привычным движением тонкой нервной руки отбросил со лба прядь волос.

— И хочу обратить ваше внимание, — продолжал он, — еще на одно место в письме Барона. Где он говорит, что подполье располагает миллионами. Откуда у них такие суммы? От Махно? Вряд ли Барон бы тогда знал их. Нет ли здесь связи с теми ограблениями?

Манцев и Мессинг хорошо знали, что имеет в виду Менжинский. В последние несколько месяцев в Москве и некоторых подмосковных городах неизвестные преступники совершили ряд дерзких и кровавых налетов на финансовые учреждения. Был ограблен народный банк на Большой Дмитровке (взято 880 тысяч рублей), банк на Серпуховской площади (тоже 800 тысяч), банк на Таганской площади. Схожими методами были ограблены рабочий кооператив в Туле (около 600 тысяч рублей) и банк в Иваново-Вознесенске (около миллиона).

В ходе предварительного следствия было установлено, что (хотя ни одного грабителя взять живым не удалось) во всех этих случаях имели место не обычные бандитские грабежи, а политические экспроприации: захваченные деньги, судя по всему, предназначались для антисоветской деятельности какой-то пока неизвестной подпольной организации. Связь «Национального центра» с этими эксами установлена не была. Похоже, что это действительно поработали «анархисты подполья». Тем более что в одном случае — с ограблением «Центротекстиля» — участие анархистов сомнения не вызывало.

Московские чекисты не теряли больше ни одного часа. Первую засаду устроили на старой, известной по прошлому году квартире украинской анархистки Марии Никифоровой. В тот же день на квартиру пришел неизвестный человек с темной бородкой и опущенными книзу усами… Живым его взять не удалось. Он отчаянно отстреливался из браунинга, ранил одного из комиссаров МЧК, бросил бомбу, которая, к счастью, не разорвалась. На трупе были обнаружены фальшивые документы, но когда фотографию убитого сличили с имеющимися в МЧК фотографиями анархистов, проходившими в свое время по делу об ограблении «Центротекстиля», было установлено, что неизвестный — Казимир Ковалевич, служащий Московско-Курской железной дороги.

От Ковалевича нити потянулись к другой квартире, где жил Александр Восходов. Здесь и находилась главная явка «анархистов подполья» — Арбат, дом 30, квартира 58, вторая явка в кофейной у памятника Гоголю.

Новые засады позволили чекистам захватить многих членов организации, взять списки, адреса, оружие, инструменты для взлома сейфов.

К сожалению, не удалось арестовать чуть было не попавшего в засаду на другой квартире — в Глинищевском переулке — еще молодого человека в потрепанном военном френче и с прической ежиком — некоего Петра Соболева. Как и Ковалевич, он отстреливался с обеих рук, тремя пулями пробил грудь комиссару МЧК, бросил бомбу, которая не взорвалась, ранил и второго комиссара, но был в конце концов застрелен. К сожалению, потому что Петр Соболев был главарем «анархистов подполья», наделенным диктаторскими полномочиями, это его имел в виду Барон, когда писал о «Наполеоне».

Петр Соболев, как показали другие арестованные, не только принимал участие во взрыве в Леонтьевском — именно он метнул бомбу в окно МК.

Теперь арестованных членов организации доставляли на Лубянку чуть не каждый час. За Александром Восходовым последовали братья Михаил и Афанасий Тямины, «Федька-боевик», оказавшийся левым эсером Федором Николаевым, «Дядя Ваня» (он же Хлебныйский, он же Приходько), Александр Розанов, прибывший в Москву прямиком из штаба Махно, анархист Михаил Гречаников и другие.

Выли установлены и типографии, где «анархисты подполья» печатали свои листовки и газеты, и фамилии Эмиссаров, посланных «ставить» организации в другие города.

Картина преступления в Леонтьевском переулке теперь e основном была ясной. Организация «анархистов подполья», как на допросе показали Манцеву арестованные, состояла приблизительно из тридцати человек, часть которых приехала в Москву от Махно после того, как батька в который раз порвал отношения с Советской властью. Организация строилась из нескольких групп. «Идеологической», выпускавшей анархистскую литературу, ведал Казимир Ковалевич. «Боевой» руководили Петр Соболев, Михаил Гречаников и Александр Барановский (он же Попов). Именно эта группа и организовала те громкие ограбления банков, которые обеспечили организацию необходимыми для ее существования деньгами. Наконец, была еще группа Васи Азова (он же Азаров), достававшая взрывчатые вещества и изготовлявшая адские машины.

Пироксилином московских боевиков обеспечивали их брянские коллеги — похищали с оборонного завода. Азов дважды ездил за взрывчаткой в Брянск, в Москву ее провозили по подложным документам в отдельном вагоне, его охраняли под видом красноармейцев местные анархисты.

Во взрыве МК непосредственно участвовало шесть человек, но поначалу удалось установить фамилии только пятерых: Соболев, Барановский, Гречаников, Николаев и Яков Глагзон (тоже от Махно). Из этой пятерки Соболев был уже убит, Гречаников и Николаев арестованы, Глагзон и Барановский где-то скрывались.

В конце концов Федор Николаев назвал и шестого — им оказался левый эсер, активный участник прошлогоднего мятежа 6 июля — Донат Черепанов. Это сразу объясняло одну из причин успеха покушения: ранее в бывшем особняке графини Уваровой в Леонтьевском переулке находились Центральный и Московский комитеты партии левых эсеров, и Черепанов, как бывший член ЦК, знал в здании все ходы и выходы.

К покушению готовились исподволь, хотя и не имели в виду взорвать здание MК именно двадцать пятого, совещание оказалось лишь удобным случаем.

Бомбу — большую деревянную коробку — снарядил нитроглицерином и динамитом на арбатской конспиративной квартире Василий Азаров после того, как спешно явившийся сюда Черепанов сообщил Соболеву, что в МК партии большевиков идет большое совещание, на котором должен присутствовать и Ленин.

По свидетельству находившегося тогда в квартире Александра Розанова, в деревянную коробку вместилось около полутора пудов концентрированной смерти.

Потом Соболев отлучился и вернулся на Арбат примерно через час вместе с Барановским.

— Остальные будут ждать на месте, — сообщил он Черепанову.

В Леонтьевский они отправились втроем, шли долго, крутили по узким переулкам, опасаясь слежки, тяжелый снаряд несли по очереди. Невдалеке от особняка графини Уваровой их встретили еще трое: Гречаников, Николаев и Глагзон заняли свои места на страже, Черепанов в последний раз объяснил Соболеву расположение комнат в особняке, указал удобный лаз в садик со стороны Чернышевского переулка и балкончик на втором этаже, за которым был зал заседаний. Черепанов ушел. Он свое дело сделал.

За ограду сада перелезли вдвоем: Соболев и Барановский, вдвоем же они подошли к зданию. Соболев вынул из кармана кустарную зажигалку — «самопал» и высек искру. Он поднял бомбу на балкон, поджег от тлеющего фитиля зажигалки бикфордов шнур и обеими руками метнул бомбу в балконную дверь.

В распоряжении террористов было сорок пять секунд. Этого времени им хватило, чтобы перескочить через ограду и отбежать на безопасное расстояние.

Когда они вышли на Тверскую, навстречу им от здания Моссовета мчались машины… Возле махины бывшего елисеевского магазина Барановскому стало плохо, он впал в полуобморочное состояние. Соболев, притворившись пьяным, с трудом дотащил его до дома в Дегтярном переулке, где Барановский жил.

Манцев и Мессинг не зря без устали допрашивали арестованных. В конце концов они узнали, что у «анархистов подполья» в 25 верстах от Москвы в поселке Красково по Казанской железной дороге есть дача. Здесь боевик Вася Азов изготовлял адские машины. По-видимому, здесь же после разгрома основного ядра организации укрылись уцелевшие террористы.

Александр Розанов на одном из допросов показал, что Соболев предполагал 7 ноября взорвать Кремль, для чего, по его подсчетам, требовалось пудов шестьдесят пироксилина. Чекисты не исключали, что остававшиеся пока на свободе анархисты, как бы мало их ни было, попытаются в день второй годовщины Октября отомстить за гибель своих главарей Соболева и Ковалевича.

Накануне праздника в Красково срочно направился отряд из тридцати чекистов. Глухой, холодной ночью, под непрекращающимся нудным дождем чекисты перешли вброд речушку Пехорку и, растянувшись редкой цепью, окружили одинокую, без единого огня в окнах дачу, выходившую фасадом на дорогу в Малаховку. Лишь на рассвете цепь ожила. Но застать врасплох обитателей дачи все ж не удалось, видимо, те несли круглосуточное дежурство. Чекисты были встречены ожесточенным револьверным огнем и ручными гранатами. Перестрелка длилась около двух с половиной часов. А потом — взрыв огромной силы буквально поднял дачу на воздух и обрушил на землю обломки бревен и разодранной щепы. За первым, самым сильным, последовали другие — это рвались запасы динамита и пироксилина, спрятанные в погребах.

Днем на дымящемся пепелище чекисты откопали семь обугленных трупов и обгорелую раму типографского станка.

В числе погибших были и Глагзон и Азов. Барановский также, как выяснилось, находился на даче, но успел уйти до взрыва и был позднее арестован.

Московской организации «анархистов подполья» больше не существовало. Вслед за ней были разгромлены анархистские группы в Самаре, Брянске, Уфе и других городах.

А в самом начале нового, 1920 года на одной из московских улиц был схвачен худой человек средних лет с нервным лицом и характерной, начесанной на левую сторону лба челкой, в старомодном пенсне. Донат Черепанов. Он рванул было револьвер из кармана пальто, но железные руки словно тисками сжали его запястья. Черепанова взяли после того, как чекисты расшифровали все закорючки и таинственные значки в записной книжке, найденной при убитом Петре Соболеве.

Допрашивал его в присутствии членов Президиума ВЧК сам Дзержинский. Черепанов, озлобленный до предела, чуть не бился в истерике от ненависти. Он ничего не скрывал, да и скрывать-то, собственно, ему уже было нечего.

Черепанов рассказал, что после того, как он разочаровался в руководителях своей партии, он вышел из состава ЦК левых эсеров и установил связь с Казимиром Ковалевичем. Вместе они организовали «Всероссийский Штаб Революционных Партизан», который наметил ряд экспроприаций и террористических актов, в том числе и взрыв в Леонтьевском переулке. По словам Черепанова, сначала предполагалось бросить бомбу в ВЧК, но потом это предложение отклонили, поскольку и «ВЧК и лично Дзержинский являлись только орудием партии большевиков». Тогда-то и решили взорвать МК РКП (б), тем более что им стало достоверно известно о намерении Ленина присутствовать на совещании 25 сентября.

Черепанову не угрожал расстрел, поскольку в связи с разгромом Красной Армией Юденича, Колчака и Деникина, пленением самого «верховного правителя», поражением внутренней и внешней контрреволюции ВЦИК и Совнарком РСФСР 17 января 1920 года совместным постановлением отменили смертную казнь. Но, видимо, сам он счел свой жизненный путь исчерпанным и борьбу проигранной. Донат Черепанов покончил самоубийством в тюремной камере.

А теперь снова вернемся к следствию по делу «Национального центра».

Нить к раскрытию шпионской организации дал арест некоего С. В. Роменского, занимавшего должность помощника управляющего делами Военно-Законодательного Совета Всероглавштаба.

Роменский был арестован чекистской засадой на квартире Алферова поздно вечером 9 октября. При обыске на его собственной квартире нашли подготовленные в дорогу чемоданы, планы Москвы и Петрограда с пометками красным и синим карандашом и переписку, из которой следовало, как говорится в протоколе обыска, «что гражданин Роменский не уверен в прочности существования Советской власти». Фамилию Роменского называли в предыдущих показаниях и другие арестованные.

…Утром в кабинет Менжинского ввели стройного, подтянутого человека в военной форме.

Блондин с зачесанными назад волосами и гладко выбритыми щеками, которому на вид можно было дать лет 20–30, держался спокойно и уверенно, всячески стремился подчеркнуть свою независимость и случайность задержания.

— Причины ареста не знаю, — твердо заявил он.

Из допроса выяснилось, что Роменский юрист по образованию, до революции служил юрисконсультом Министерства торговли и промышленности в Петрограде, был секретарем особого совещания по обороне государства, при Керенском был прикомандирован к канцелярии Военного министерства и оставался секретарем особого совещания. После революции на советской службе, состоит членом профсоюза музыкантов, играет на скрипке, любит музыку.

— Бываете в концертах? — как бы между прочим спросил Менжинский.

— Конечно! Ведь я сам музыкант немного. Ничто не доставляет мне такого наслаждения, как музыка, — отозвался Роменский. — Слышали бы вы, товарищ комиссар, Кусевицкого!

— И давно вы слушали Кусевицкого? — спросил Менжинский, глядя в глаза подследственного.

— В конце лета, в саду «Эрмитаж».

— В другое время и в другом месте я охотно поговорил бы с вами о музыке, но сегодня мне бы хотелось услышать от вас об организации, к которой вы принадлежите.

— Я увлекаюсь музыкой, а не политикой. Никакой организации не знаю.

Сидевший перед Менжинским человек обладал и завидной выдержкой и волей. Он так же спокойно и уверенно, не дрогнув ни одним мускулом лица, отвечал на последний вопрос, как и на все предыдущие.

Предложив Роменскому подписать протокол допроса, Менжинский приказал конвоиру увести арестованного.

Подтянутый цивильный юрист со строевой выправкой. Концерт Кусевицкого. Сад «Эрмитаж». Учительница 76-й школы. Не тот ли это блондин, которого она видела в саду «Эрмитаж» и в доме Алферова?

Ниточка пока была совсем тоненькой, как паутинка, но осторожно потянуть за нее все же стоило.

Приглашенная на Лубянку учительница сразу признала в Роменском того самого блондина, которого она видела в саду «Эрмитаж» на концерте с неизвестным мужчиной и пожилой дамой, кажется, ее зовут Наталией, и которого еще раньше она встречала у Алферова.

В тот же день Менжинский и Артузов вновь допрашивали Роменского:

— Причин ареста не знаю. По делу Губского ничего не могу показать. Из знакомых женщин есть только Елена Осиповна, с которой познакомился в Петрограде в 1916 году, но с июля — потерял ее из виду.

— И знакомство, вероятно, произошло на музыкальной почве? — спросил Менжинский.

— Нет, не совсем так, — улыбаясь, ответил Роменский. — Меня познакомил с ней человек, далекий от музыки.

— Да, кстати, о музыке, Роменский. С кем вы были на концерте Кусевицкого в саду «Эрмитаж»? — задал Менжинский новый вопрос.

Улыбка сползла с лица Роменского. Оно снова стало замкнутым и сосредоточенным. Отведя глаза в сторону, Роменский угрюмо сказал:

— Опять ловите, товарищ Менжинский. Тогда на концерте я был один. Народу в саду было много. Можно сказать, что с каждым встречался. Но я был один и, насколько помню, ни с кем даже не разговаривал.

Последующие допросы не дали ничего нового.

Но Менжинский был убежден, что именно в этом человеке кроется разгадка тайны шпионской организации. Однажды Менжинскому доложили, что Роменский написал на волю записку. Ее должен вынести из тюрьмы арестованный, который за непричастностью к делу освобождается из заключения.

В тот же день записки (их оказалось две, а не одна) были в руках следователей Особого отдела.

В первой записке, предназначенной «Елене Осиповне», Роменский писал:

«Я оторван от внешнего мира и ничего не знаю, что делается. Я никого до сих пор не выдал, несмотря на пять допросов. Упоминают имя шефа, требуют, чтобы я его назвал. Наказание: расстрел или лагерь. Ходатайство необходимо. CP, 27 октября 1919 г.».

Содержание второй записки:

«Б. Харитоньевский пер., 14, кв. 2. Г-же Баранцевой.

…Мои дела скверны, и едва ли мы увидимся. Крестник моего отца комиссар финансов Крестинский. Может быть, вы сумели бы поговорить с ним о смягчении приговора. Всего хорошего Вам, Ив. П. и Наталочке. 27 окт. 1919 г. СР».

Через несколько дней Менжинский и Артузов докладывали Дзержинскому.

— После долгого допроса Роменский, наконец, согласился давать чистосердечные показания на условиях, что ему будет сохранена жизнь, а его показания не будут публиковаться.

Когда Роменскому было дано согласие на эти условия, он показал, что шпионские сведения он, Роменский, получал от члена Военно-Законодательного Совета, бывшего генерала Маковского, а также некоего Абрамова. Миллер на допросе 12 октября также подтвердил, что Абрамов занимался шпионажем…

— Вместе с Роменским, — докладывал Вячеслав Рудольфович Дзержинскому, — в Военно-Законодательном Совете работал генерал Бабиков. В августе этого Бабикова назначили помощником управляющего делами Реввоенсовета. Роменский показал, что в августе он сказал Бабикову о возможности выступления, на что Бабиков ответил: «Было бы безумным это делать». Однако это не помешало Бабикову в августе того же года передать Роменскому сведения об армиях, которые были, внесены в сводку Щепкина. Собранные шпионские сведения Роменский передавал Тихомирову, члену штаба, избежавшему ареста в сентябре и скрывшемуся.

— И что показал Роменский о Тихомирове? — осведомился Дзержинский.

— Восьмого октября…

— Это накануне ареста Роменского?

— Да, накануне, к Роменскому в Военно-Законодательный Совет, Новинский, 10, приезжал неизвестный ему бывший офицер Снесаренко и сообщил, что приехал от Тихомирова, который сегодня, восьмого октября в два часа дня будет ждать его на станции Вешняки. Снесаренко приезжал к Роменскому с просьбой собрать деньги для бывшего генерала Стогова, который находится в трудном положении.

— Значит, Стогов в Москве? — спросил Дзержинский.

— Да, — отозвался Артузов. — После того как Троцкий освободил его из концлагеря, Стогов скрывается на станции Сходня под именем Семенова Андрея Ивановича.

— Что нового показал Роменский о переходе фронта?

Артузов и Менжинский видели, что Феликс Эдмундович торопится, и постарались сжато изложить суть показаний Роменского.

— Некая Вера Ивановна Герц познакомила Роменского с мужем, Владимиром Аполлинарьевичем, который командует полком на тульском участке. Когда начался разгром организации, Роменский собрался бежать за фронт, к Деникину. Герц, знавший об организации, должен был дать Роменскому документы красноармейца и помочь перейти линию фронта.

— Пароль к Деникину?

— Наибольшую цену Роменский придает этому своему показанию. Этим, мол, я открываю вам фронт. Пароль: «Дон — Кубань — Северная Двина — Волга…»

— Роменский сказал, конечно, не все. Но нить к этой шпионской организации в наших руках, — сделал вывод из доклада Дзержинский. — Сегодня я выезжаю в Петроград, займусь Петроградским «Тактическим центром» и шпионской сетью Поля Дюкса. Вам, Вячеслав Рудольфович и Артур Христианович, надлежит силами Особотдела выявить шпионскую сеть в Москве, Туле и Серпухове. Будьте очень осторожны, чтобы не спугнугь раньше времени. Роменского изолировать от остальных заключенных. Готовьте план операции, вернусь из Петрограда, посоветуемся. В случае необходимости действуйте самостоятельно. О ходе следствия, Вячеслав Рудольфович, информируйте ЦК.

Поздно вечером в тот же день Дзержинский выехал в Петроград.

В Москве продолжалась борьба с разведкой Деникина. Это была борьба ума и воли. Начатая в кабинетах следователей, она продолжалась в штабах и учреждениях Красной Армии, где принимались срочные меры, чтобы предотвратить утечку секретных сведений.

Менжинский, Артузов, следователи проводили допросы арестованных, очные ставки, выявляли участников организации, еще находившихся на свободе после сентябрьских арестов.

Им удалось установить состав шпионской организации, выявить каналы связи и переправы шпионских донесений через фронт, удалось также выявить честных ротозеев из штабов, которые своей беспечной болтовней способствовали утечке секретных сведений.

После долгих запирательств Роменский признался, что на концерте Кусевицкого вместе с Наталией Владимировной Анципо-Чикунской он встретился с активным участником шпионской организации Калашниковым, что на связи у него состоял шпион Голунский, пробравшийся с помощью организации на пост помощника начальника кодификационного отдела Реввоенсовета, что сводку о положении армий и дивизий на фронте к 15 августа он получил от Бабикова, что именно Бабиков указал ему, Роменскому, что за линией фронта он может явиться к деятелям деникинского правительства Астрову или Лукомскому и сказать им всего два слова «Я от Бабикова», чтобы быть принятым ими.

— Голунский, — показывал Роменский, — познакомил меня с неким Качаловым, который сообщал о положении дел в Петрограде… и дал сводку о положении частей Красной Армии на Петроградском фронте… Качалов служит в Петрограде секретарем уполномоченного по снабжению Красной Армии Петроградского округа Дрезена.

Об этом немедленно сообщили в Петроград, Оттуда ответили, что Качалов арестован ЧК и расстрелян как шпион, дававший информацию военного характера через англичанина Сакса самому Полю Дюксу.

В ходе следствия были нащупаны следы к двум машинисткам из полевого штаба в Серпухове, которые снабжали информацией членов организации.

Оказалась шпионкой и Евгения Иосифовна Лебедева («Елена Осиповна», как ее называл в своей записке Роменский). Эта сорокасемилетняя дама, жена бывшего помещика, служившая заведующей журнальной частью в Военно-Законодательном Совете, передавала Роменскому шпионские сведения от Бабикова.

Особому отделу стали известны общефронтовой пароль, пароль для перехода линии боевых действий на Западном и Северном фронтах, а также пароль к предателю Герцу, который занимался переправой деникинских агентов через фронт. В отличие от фронтовых пароль к Герцу был цифровой: «77» — пропуск и «37» — отзыв.

Менжинскому и Артузову также стало известно, что скрывшийся от ареста член штаба Тихомиров готовит нападение на ВЧК силами роты огнеметчиков и отряда охраны Главсахара, где еще сохранились члены белогвардейской организации.

Наконец чекистам удалось установить, что прятавшийся в Сходне генерал Стогов имеет своих людей в Серпухове, что на связи с ними состоит некий Петр Федорович, проживающий по Новинскому бульвару.

Менжинский и Артузов работали дни и ночи. В архивном деле о «Штабе добровольческой армии Московского района» сохранились документы, свидетельствующие, что Вячеслав Рудольфович работал в ВЧК даже в Октябрьские праздники девятнадцатого года. Так, седьмого ноября он вновь допрашивал Роменского по поводу фронтового пароля и пароля к Герцу.

Ведя следствие по делу заговорщицкой организации, Менжинский, Артузов, другие следователи стремились доказать не только вину активных участников организации, но и невиновность людей, случайно попавших в засады на квартирах заговорщиков, или людей, оклеветанных врагами. Участники заговора, стоя одной ногой в могиле, стремились оговорить, оклеветать некоторых честных старых военспецов, твердо ставших на Сторону народа. Так они пытались оклеветать ученика и последователя H. Е. Жуковского, преподавателя высшей математики на стрелковых курсах Соколовского.

30 октября в кабинете Артузова состоялась беседа Менжинского с Соколовским.

— Товарищ Соколовский, я приношу вам извинение за то, что пришлось вас задержать и заставить некоторое время заниматься изучением не высшей математики, а наших порядков на Лубянке.

Соколовский не обиделся, попросил только, чтобы ему вернули отобранную при обыске книгу Николая Егоровича Жуковского «Механика», исключительно редкий экземпляр.

По распоряжению Менжинского, Соколовского в тот же день освободили. Книгу ему, разумеется, вернули в целости и сохранности.

Соколовский был не единственным исключением. Из общего числа арестованных по этому делу почти половина была освобождена, как лица, непричастные к контрреволюционной военной организации белогвардейцев.

Разбив белогвардейцев под Орлом и Воронежем, Красная Армия перешла в наступление по всему Южному фронту. Успехи на Южном фронте вдохновили бойцов Красной Армии под Петроградом. Войска Юденича были разбиты. Их жалкие остатки бежали в Эстонию. Шпионская сеть Поля Дюкса в Петрограде и штабе VII армии была разгромлена, а подпольное кадетско-буржуазное правительство арестовано.

Настала очередь полной ликвидации шпионской сети, созданной в Москве и Подмосковье агентами Деникина и интервентов. Менжинский и Артузов доложили Дзержинскому, возвратившемуся из Петрограда, схему организации и план предстоящей операции.

План был рассмотрен, силы расставлены, и в один из зимних дней шпионы — генералы и рядовые оказались за решеткой.

Разгром «Национального центра», его военно-технической и шпионской организации был большой заслугой Особого отдела ВЧК. Видную роль в ликвидации заговора, особенно шпионской организации заговорщиков, сыграл Вячеслав Рудольфович Менжинский. За считанные недели он стал одним из самых авторитетных руководителей ВЧК.

По предложению Дзержинского 1 февраля 1920 года Менжинский был назначен заместителем председателя Особого отдела ВЧК.

Глава вторая

Осенью и зимой 1919–1920 годов главные ударные силы белогвардейщины — Деникин, Юденич и Колчак — были разгромлены. Соотношение классовых сил в стране изменилось в пользу Советской власти. В этой обстановке враги перешли к новым формам и методам подрывной деятельности: блокированию всех антисоветских партий. Они стали создавать глубоко законспирированные нелегальные организации, внедрять свою агентуру в советские учреждения, штабы и части Красной Армии.

Новая обстановка требовала изменения форм и методов работы чекистских органов. И первым это понял Ленин.

В своей речи на 4-й конференции губернских чрезвычайных комиссий и особых отделов 6 февраля 1920 года он говорил:

«Перед органами подавления контрреволюции, перед органами ЧК был и остается вопрос довольно сложный и трудный. С одной стороны, надо понять, учесть переход от войны к миру, с другой стороны, все время надо быть на страже, поскольку мы не знаем, как скоро придется достичь прочного мира…

Одним словом, нам по-прежнему надо сохранять полную боевую способность к отражению врага. Возможно, что будут попытки нашествия, возможно, что Деникин укрепится, чтобы продолжать гражданскую войну, возможно, что со стороны групп контрреволюционеров будут попытки террора, и сохранение боевой готовности для нас является обязанностью. Сохраняя эту боевую готовность, не ослабляя аппарата для подавления сопротивления эксплуататоров, мы должны учитывать новый переход от войны к миру, понемногу изменяя тактику, изменяя характер репрессий»[27].

Руководствуясь этими указаниями Ленина, Дзержинский и Менжинский решительно перестраивают работу органов ВЧК.

«Дзержинский, — писал через несколько лет Менжинский, — был самым строгим критиком своего детища… Он постоянно думал и перестраивал ЧК и опять и снова пересматривал людей, структуру, приемы…

ЧК прежде и больше всего орган борьбы с контрреволюцией, не может оставаться неизмененным при изменившемся соотношении борющихся классов, и Дзержинский всегда первый шел на перемены как в практике, так и в организации своего детища, применяясь к любой политической обстановке, охотно отказываясь от прав, ставших ненужными или вредными, например, при переходе от военной полосы к мирной, и, наоборот, настойчиво требует их расширения, когда это снова становилось нужным. Для него было важно одно, лишь бы новая форма организации ЧК, ее новые приемы и переходы, скажем, переход от массовых ударов к тонким изысканиям в контрреволюционной среде, и наоборот, по-прежнему достигали главной цели — разложения и разгрома контрреволюции».

К январю 1920 года главные силы контрреволюции на фронтах и внутри страны были разгромлены.

В связи с победами на фронтах у отдельных сотрудников особых отделов стали проявляться настроения благодушия и беспечности. Понимая вред подобных настроений, еще в январе 1920 года, после освобождения от белогвардейцев Ростова-на-Дону, Менжинский разработал и направил на места за своей подписью документ, в котором дал глубокий анализ форм и методов подрывной работы противника и определил конкретные направления и методы работы особых отделов.

— Учтите, товарищи, — не раз повторял он сотрудникам особых отделов, — наши враги, потерпев прямое военное поражение, постараются сменить методы своей подрывной деятельности.

В одном из приказов Менжинский требует учитывать в чекистской работе, что со «снятием блокады и открытием границы для ввоза иностранных товаров российская контрреволюция получает простой и доступный способ общения с центрами международной контрреволюции, имеющей очаги на территории РСФСР, и что с отменой высшей меры наказания можно ожидать… единоличного белого террора против выдающихся вождей пролетариата…»

Старый большевик Менжинский обращает внимание чекистов на необходимость рассматривать свою работу как часть общего дела всей партии. И не случайно в приказе от 19 марта 1920 года он прямо указывает: «Приказываю работать в полном контакте с местными комитетами РКП (б), опираясь на их авторитет, черпая в них силы и… информируя их руководителей о своей работе».

Менжинский прекрасно понимал и другое: что силы органов госбезопасности не только в руководстве партии, но и в тесной связи с массами, что глубоко законспирированных вражеских агентов можно выявить только с помощью трудящихся — рабочих, крестьян, красноармейцев. И Менжинский обращается к ним за помощью. 21 февраля 1920 «Известия ВЦИК» публикуют обращение Особого отдела ВЧК «Ко всем гражданам Советской республики».

Особый отдел ВЧК призывал «рабочих, красноармейцев, коммунистов и всех граждан прийти ему на помощь в его борьбе с врагами Советской республики и, не стесняясь ни формами, ни изложением, присылать сведения о всех замеченных случаях, где можно заподозрить шпионаж, злостный саботаж, измену, а также о всех других действиях тайных врагов республики, направленных к подрыву мощи Красной Армии».

Вместе с Дзержинским Менжинский настойчиво борется за утверждение в работе органов госбезопасности советской социалистической законности. 28 февраля 1920 года всем чрезвычайным комиссиям был направлен приказ Президиума ВЧК «О строгом соблюдении советских законов». В приказе подчеркивалось требование, чтобы все советские декреты и постановления точно и беспрекословно исполнялись всеми без исключения: «Это необходимо для того, чтобы избежать ошибок и самим не превратиться в преступников против Советской власти, интересы коей мы призваны блюсти».

Характерен следующий случай. 6 февраля 1920 года Псковский губисполком направил в Реввоенсовет республики письмо, в котором сообщал о превышении власти 4-м особотделением и Особым отделом XV армии Западного фронта: требуют представлять сведения о фабрично-заводской жизни в губернии, о наличии и численности партийных организаций 5, 11, 23 и 29-го числа каждого месяца. Губисполком просил «оградить деятельность гражданских советских учреждений, находящихся во фронтовой и прифронтовой полосе, от незаконных и весьма нецелесообразных требований Особого отдела».

Всю переписку по этому делу Реввоенсовет 28 февраля направил на заключение Менжинскому.

Реакция Вячеслава Рудольфовича была незамедлительной и очень решительной. Уже на следующий день, 1 марта, Менжинский направил начальнику Особого отдела XV армии, Псковскому губкому и председателю Губчека телеграмму следующего содержания:

«…Требование сведений неправильно… Приказываю немедленно произвести строжайшее расследование деятельности четвертого особотделения, привлечь участию ревизии представителей Губчека, а также губкомпарта, преподать всем подчиненным органам соблюдение строжайшей корректности. Особотделы ведут борьбу с контрреволюцией и шпионажем только военном ведомстве, отнюдь не касаясь гражданских учреждений… Держать теснейшую связь губкомом, опираясь на него своей работе… Получение, исполнение приказа донесите телеграфно.

Менжинский».

Воспитывая работников особых отделов в духе партийности, строжайшего соблюдения советской законности, Менжинский в то же время решительно боролся с попытками отдельных военачальников принизить роль особых отделов, командовать ими.

Командующий трудовой армией Кавказского фронта Воронин 6 июня 1920 года направил в Реввоенсовет телеграмму, в которой писал, что у него обострились отношения с Особым отделом, и он отдал приказ об аресте особотдела дивизии, что если не последует немедленно решение центра, то он, не считаясь с последствиями, арестует и начособотдела армии.

На следующий день, 7 июня, Менжинский, сообщив текст телеграммы Воронина начальнику Особого отдела фронта Ландеру, предложил ему немедленно выехать самому или послать авторитетного товарища «для расследования на месте всего инцидента». Расследование провести самое строгое. Результаты сообщить немедленно по прямому проводу.

Командарму Воронину Менжинский направил такую телеграмму:

«…Особотдел ВЧК доводит до Вашего сведения, что: первое, арест особотдела дивизии без ведома начособотдела армии распоряжением командарма недопустим. Это право не предоставлено ни положением об особотделах, ни законами Республики. Второе, как командарм, Вы должны знать, что особотдел армии подчинен особотделу фронта, куда, если вы считаете затруднительным сношение с ОО ВЧК, вы могли бы обратиться на предмет расследования ваших заявлений. Третье, не только арест, но и смещение начособотдела не может быть произведено ни Реввоенсоветом в целом, ни начособотдела фронта, без ведома ОО ВЧК, если нет совершенно явного преступления, требующего указанной меры пресечения. Четвертое, ваши телеграммы не дают ни одного конкретного факта обвинения начособотдела… кроме голословности. Пятое, особотделы ни в коем случае не подчинены командармам, а исполняют оперативные задания одного из членов Реввоенсовета. Шестое, одновременно с сим ОО ВЧК отдает распоряжение начособотдела Кавфронта т. Ландеру о немедленном выезде в особотдел Кавтрудармии для расследования всего инцидента…

Зампредособотдела ВЧК Менжинский».

Так боролся Менжинский за авторитет особых отделов, за утверждение в их деятельности социалистической законности, за повышение их боеспособности и бдительности, готовил их к новым трудным испытаниям, вызванным третьим походом Антанты на Советскую Россию.

Вопреки воле польских рабочих и крестьян буржуазно-националистическое правительство Пилсудского весной 1920 года начало войну против Советской России.

Польша и Врангель — это, по выражению Ленина, две руки международного капитала, которыми империалисты вновь стремились удушить Советскую власть. Первые признаки подготовки нового похода обнаружились в начале 1920 года. В связи с угрозой нового военного нападения Менжинский в приказе особым отделам фронтов и армий в феврале 1920 года требовал от них «усилить бдительность и розыскную деятельность в области обнаружения польских контрреволюционных и шпионских организаций… Усилить надзор за лицами, переходящими фронт, тщательно допрашивать их».

В то время было важно проникнуть в планы и тайные замыслы противника — белопольской и белогвардейских разведок. Поэтому Менжинский обратил внимание Особых отделов Юго-Западного и Западного фронтов на необходимость направить за кордон в тыл белопольских и белогвардейских войск опытных чекистов для выявления каналов, по которым противник забрасывает свою агентуру на советскую территорию, а также с целью внедрения в неприятельскую разведку. Эта задача была успешно осуществлена. Уже через месяц Менжинскому докладывали, что среди взятых в плен польских легионеров и перёбежчиков имеются шпионы, сведения о которых получены от наших контрразведчиков за кордонов. Так, под руководством Дзержинского и при активном участий Менжинского стала создаваться славная советская разведка.

25 апреля 1920 года Пилсудский двинул свои легионы против Советской России. Белополяки, наступая на Правобережной Украине, заняли Киев. На Украине активизировались кулацко-националистические банды. Они разрушали тыл Красной Армии, препятствовали переброске частей и соединений с Кавказского на Польский фронт, терроризировали население, убивали коммунистов и советских работников.

В апреле ЦК партии направил Дзержинского на Украину начальником тыла фронта. Вместе с ним выехали на Украину 1400 оперативных работников, командиров и бойцов внутренних войск ВЧК. А еще через несколько дней Политбюро ЦК РКП(б) вынесло постановление об укреплении Западного фронта Этим же постановлением Политбюро обязало заместителя председателя Особого отдела ВЧК Менжинского «Укрепить Особый отдел Западного фронта, переведя туда работников из других мест, в частности с Восточного фронта».

11 мая в стране было объявлено военное положение. В декрете ВЦИК и Совета Труда и Обороны в числе других предлагалось «принять все меры к полному обеспечению целости и сохранности путей сообщения, складов и запасов военного и иного имущества, фабрик, заводов, мастёрских и т. п., обратить особое внимание на безостановочную работу телеграфной и телефонной сети».

Это были не напрасные меры: в мае заполыхали военные склады в Хорошеве под Москвой, потом — склад военного имущества в Туле, рухнул в воду взорванный диверсантами мост через реку Плиссу в Белоруссии.

Менжинский в эти тревожные дни почти не спит. Анализирует ошибки, изыскивает пути их исправления и предотвращения в будущем. Он составляет подробный приказ-наставление об обеспечении сохранности складов, железнодорожных мостов, водокачек, электрических станций и всех других сооружений, «имеющих важное значение в деле военной обороны».

Приказ Менжинского подробен и предусматривает многое: проверку составов караулов, несущих охрану оборонных объектов, удаление из них кулацких и белогвардейских элементов; удаление подозрительных элементов с военных складов и заводов; принятие энергичных мер к усилению караулов; дневные и ночные проверки их службы; «пресечение в корне разгильдяйства и кумовства»; усиление мер противопожарной безопасности на складах и заводах взрывчатых веществ, запрещение топки железных печей и разведения костров ближе установленной уставом караульной службы полосы; упорядочение системы пропусков и допуска лиц на склады и военные заводы. Караулам вменялось в обязанность задерживать лиц, которые подозрительно ведут себя на полосе, прилегающей к объектам, наводят справки о складах и заводах, количестве охраны, числе караулов.

Приказ не только требовал, он одновременно учил чекистов, особенно молодых, не обладающих должным опытом, как конкретно нужно оберегать государственные интересы.

Этот приказ был введен в действие по телеграфу. Принимались, однако, и другие меры. В частности, сотрудников Главного артиллерийского и Главного военно-инженерного управлений, уличенных в преступной халатности, привлекли к судебной ответственности.

29 мая 1920 года ВЦИК и Совет Труда и Обороны «ввиду усиливающейся работы агентов польской шляхты в тылу Красной Армии, в центре страны, ввиду ряда поджогов, взрывов, а также всех видов саботажа» постановили «придать военному положению самый решительный и непреклонный характер».

Этим же постановлением ВЧК и ее органам предоставлялись права военных трибуналов в отношении всех преступлений, направленных против военной безопасности республики. Энергичные, революционные меры, принятые Советским правительством и по его поручению — органами ВЧК в самом начале советско-польской войны, привели к тому, что ни белополяки, ни русские контрреволюционеры во время этой войны не смогли существенно ослабить тыл Красной Армии.

Дзержинский, поглощенный работой на Украине, борьбой против белопольских и врангелевских агентов, националистов, тем не менее продолжает направлять деятельность коллегии ВЧК, пишет членам президиума письма, телеграммы, советует, наставляет, как лучше организовать работу, обеспечить успех в борьбе с подрывной деятельностью вражеской агентуры.

27 июня 1920 года одновременно с письмом в коллегию ВЧК, в котором излагались меры усиления транспортных чекистских органов, Дзержинский направил письмо Менжинскому: «Хочу Вас просить еще об одном — надо поднять ТО [Транспортный отдел] ВЧК на должную высоту. Не жалеть ему людей ответственных и материальных средств. Вопросы победы на фронтах и с продовольственной разрухой — это вопрос победы в транспорте…»

Менжинский и коллегия ВЧК принимают меры к укреплению транспортных органов ВЧК.

Наступление Красной Армии на Украине и в Белоруссии продолжалось. Были освобождены Киев, Минск, Вильно. Победы Красной Армии способствовали революционному подъему в Польше. В конце июля в Белостоке, освобожденном Красной Армией, был создан Польский революционный комитет во главе с Юлианом Мархлевским. В состав Польского ревкома вошел и Дзержинский. Направляясь из Харькова на Западный фронт, Дзержинский на несколько дней задержался в Москве и подготовил предложения в ЦК об изменении порядка работы ВЧК. ЦК партии согласился с предложениями Дзержинского. Сообщая об этом в письме на имя заместителя председателя ВЧК Ксенофонтова, Дзержинский писал, что президиум ВЧК упраздняется, что ЦК утверждена коллегия ВЧК в составе 12 человек. В состав коллегии вошли Ф. Э. Дзержинский, И. К. Ксенофонтов, Я. X. Петерс, В. А. Аванесов, М. С. Кедров, М. Я. Лацис, В. Р. Менжинский и другие. Далее в письме Дзержинский изложил свои предложения по работе коллегии, подчеркнув, что проекты постановлений, которые должны проводиться через законодательные органы, коллегией должны рассматриваться «в присутствии т.т. Аванесова и Менжинского».

Особую заботу Дзержинский проявлял о том, чтобы все направление работы ВЧК соответствовало партийным директивам, чтобы не нарушалась тесная связь коллегии ВЧК с Центральным Комитетом. Еще в мае 1919 года Дзержинский на заседании Оргбюро ЦК внес предложение о том, чтобы представитель Особого отдела ВЧК еженедельно делал доклады в ЦК. Это предложение тогда было принято и аккуратно Дзержинским проводилось в жизнь. Заботясь о том, чтобы это решение выполнялось и впредь, Дзержинский в своем письме предлагал выделить Менжинского в качестве постоянного представителя ВЧК для связи с ЦК.

«Для связи с ЦК по политическим вопросам предлагаю Вам назначить т. Менжинского как постоянного представителя ВЧК, не лишая, конечно, права членов коллегии ВЧК непосредственно обращаться и сноситься с ЦК по частным вопросам, — конечно, с Вашего ведома. Тов. Менжинскому предлагаю тоже поручить делать в ЦК систематические доклады о важнейших делах, имеющих политическое, экономическое и партийное значение, — это делать необходимо».

Об огромном доверии Дзержинскою к Менжинскому свидетельствует и тот факт, что на телеграммах по особо важным вопросам с Западного фронта Дзержинский пишет: «Менжинскому для Ленина…»

20 июля 1920 года перед отъездом Дзержинского в Белосток в ЦК РКП (б) и правительстве было принято решение о назначении Менжинского председателем Особого отдела ВЧК. Это назначение было оформлено приказом Реввоенсовета республики и ВЧК № 1348. А в начале октября 1920 года Менжинский выехал на Украину для руководства борьбой с националистическим подпольем. В задачу его входили и маскировка готовящегося удара по врангелевским войскам и организация разведывательной работы в тылу Врангеля. Еще раньше сюда на Украину по его предложению был направлен на работу один из старейших и талантливейших чекистов, Ян Петерс.

Здесь, в Особом отделе Южного фронта, Менжинского застало известие о подписании перемирия с Польшей. Война с белополяками закончилась победой Советской страны.

В конце октября советские войска перешли в наступление на юге. Врангель был разбит. Красная Армия освободила от белогвардейцев Крым.

Интервенция и гражданская война в России окончились. Основные силы интервентов и белогвардейцев были разгромлены и изгнаны с советской земли.

За революционные заслуги в борьбе с внутренней и внешней контрреволюцией, за огромную работу по укреплению рядов Красной Армии Революционный военный совет республики после окончания гражданской войны своим приказом № 2835 наградил Особый отдел орденом Красного Знамени.

После окончания гражданской войны встала практическая задача организации охраны государственных границ Советской республики. Еще 28 мая 1918 года Совет Народных Комиссаров издал Декрет об учреждении пограничной охраны, подчиненной Народному комиссариату финансов. На пограничную охрану возлагалась защита «пограничных интересов Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, а в пределах пограничной полосы — защита личности и имущества граждан…»

Декрет определил конкретные задачи пограничной охраны, установил семиверстную пограничную полосу на суше и двенадцатимильную морскую таможенную полосу, в которой все иностранные суда подлежали надзору со стороны пограничной охраны.

Еще летом 1918 года началось формирование советской пограничной охраны. По указанию Свердлова Московский, Петроградский и губернские Советы направили на службу в пограничную охрану передовых рабочих, солдат, коммунистов. В июле — августе при контрольно-пропускных пунктах на границе были созданы пограничные чрезвычайные комиссии, их главной задачей стала борьба с политической контрабандой и шпионажем на границе и контрреволюцией в пограничной полосе.

В связи с начавшейся иностранной военной интервенцией и гражданской войной войсковая пограничная охрана была передана в ведение Народного комиссариата по военным и морским делам. Пограничная охрана была преобразована в пограничные войска. Части погранохраны были переформированы в стрелковые полки и сведены в пограничные дивизии. Эти дивизии и полки принимали участие в боях с интервентами и белогвардейцами.

Весной 1920 года Совет Рабоче-Крестьянской обороны рассмотрел вопрос об экстренных мерах для усиления охраны границ республики. Задача борьбы с контрабандой возлагалась на таможенное управление Наркомвнешторга, а борьба со шпионажем — на Особый отдел.

После разгрома белополяков и Врангеля, изгнания интервентов из пределов страны и восстановления государственных границ возникла необходимость упорядочения ее охраны. 24 ноября 1920 года Совет Труда и Обороны принял постановление, которым охрана всех границ возлагалась на Особый отдел ВЧК. А еще через месяц Менжинский и командующий войсками внутренней службы Корнев утвердили первую советскую инструкцию частям войск, выделенным на охрану государственной границы. В инструкции указывалось, что Особый отдел ВЧК и его органы на границе несут полную ответственность за охрану границы, что аппаратом Особого отдела на границе являются Особый отдел по охране данной границы (пограничный округ), особый район, особый участок и особый пост (застава). К февралю 1921 года пограничные войска почти на всем протяжении границ встали на неусыпную вахту.

Гражданская война закончилась, но враждебная деятельность белогвардейцев и иностранных агентов не прекратилась. Вышвырнутые с советской земли белогвардейцы создали за кордоном подрывные центры. Эти центры направляли через границы бандитские формирования, агентуру, стремившуюся использовать недовольство крестьян подразверсткой для организации кулацких мятежей внутри страны. Внешняя контрреволюция пыталась сомкнуться с остатками белогвардейщины и мелкобуржуазной контрреволюцией, выразителями чаяний и стремлений которой выступали эсеры.

На пограничные районы Западной и Восточной Сибири совершали разорительные набеги банды генерала Семенова и барона Унгерна, укрывавшихся в Монголии и Маньчжурии. В пределы Казахстана и Киргизстана вторгались сформированные в Синьцзяне вооруженные английскими агентами банды басмачей. Границу освобожденного Азербайджана нередко переходили части и подразделения регулярной персидской армии. Неспокойно было и на западной границе. В Карелии рыскали банды белофиннов. В пограничных районах Украины бесчинствовали петлюровцы, петлюровские агенты создавали так называемые повстанкомы, которые поднимали кулацкие мятежи. Особую опасность для нашей страны представляла савинковщина.

26 сентября 1920 года у врангелевского агента графа Палена при переезде границы были отобраны письма, адресованные Борису Савинкову. Из этих писем, попавших в Особый отдел ВЧК, стало известно, что в Прибалтийских странах происходит вербовка солдат-наемников для армии Врангеля, что в Риге открыто действует вербовочное бюро, которое получает указания и деньги от Савинкова.

В Особом отделе знали, что авантюрист из авантюристов Савинков, бежавший после эсеровского мятежа из Рыбинска в Казань, сумел перебраться к Колчаку. В качестве официального представителя Колчака и Деникина он был направлен в европейские столицы. После неудачной дипломатической деятельности в Лондоне и Париже Савинков перебрался в Варшаву и с помощью Пилсудского во время советско-польской войны формировал корпус из белоэмигрантов во главе с Булак-Балаховичем и вербовал наемников во врангелевскую армию. После заключения перемирия Советской России с Польшей Савинков принял участие в походе Булак-Балаховича на Мозырь и снискал в этом походе печальную славу палача русских и белорусских рабочих и крестьян.

Несмотря на все старания Савинкова и его англофранцузских покровителей, Польша подписала мир с Россией, а Врангель был разбит и выброшен из Крыма. Савинковские наемники оказались не у дел.

«Моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными средствами борьба с Советской властью, — признавался впоследствии Борис Савинков, — не дала результата… Я подвел итоги белому движению. Тяжелые это были итоги… Я сказал себе, что надо идти другой дорогой».

И Савинков делает новую попытку вести борьбу с Советской властью, о чем позднее он сам говорил так: «Вместо идейной борьбы — бандитизм, разнузданность, разрозненные бандитские выступления», и, добавим от себя, шпионаж по заданиям английской, французской, польской разведок.

В начале 1921 года, пользуясь поддержкой Пилсудского, Савинков организовал так называемое «Информационное бюро», во главе которого поставил своего брата Виктора. Это бюро занималось шпионско-разведывательной деятельностью и действовало по указаниям и в контакте со 2-м разведывательным отделом польского генштаба.

В июне 1921 года братья создали новую заговорщицкую организацию «Народный союз защиты родины и свободы». Целью этого союза были организация кулацко-белогвардейских мятежей, вооруженных налетов через границу на советские территории, а также шпионско-разведывательная деятельность.

Савинковщина была порождена, направлялась и финансировалась разведками и генеральными штабами западноевропейских капиталистических стран. Для помощи Савинкову в организации бандитской и шпионско-разведывательной деятельности в Варшаву из Лондона приехал другой международный шпион, Сидней Джордж Рейли, участник заговора Локкарта в Москве в 1918 году. Тогда Рейли, осужденному заочно к смертной казни, удалось бежать из Советской России.

Ни один савинковский агент не мог отправиться в Россию, не став одновременно сотрудником иностранной разведки. При отправке через границу в Россию савинковские агенты давали клятву, в которой принимали на себя обязательство вести непримиримую борьбу с Советской властью и действовать, «где можно — открыто, с оружием в руках, где нельзя — тайно, хитростью и лукавством».

Наряду с заданием от Савинкова агенты получали от разведывательного отдела польского генштаба или французской военной миссии шпионские задания, деньги на дорогу, фальшивые документы и пропуска через границу. Савинков, кроме того, снабжал этих агентов особым мандатом на полотне, в котором своей подписью удостоверял назначение и цель поездки. Мандат зашивался в подкладку одежды.

По возвращении из России агент прежде всего являлся в орган иностранной разведки, здесь делал письменный доклад о собранных сведениях, сдавал ворованные в России документы и только после этого направлялся к Савинковым или их доверенным.

Активизировали подрывную деятельность против Советской России и другие кадетско-эсеровские центры, обосновавшиеся в Париже, Праге, Стамбуле. Весной 1921 года ЦК партии эсеров обратился с циркулярным письмом к местным эсеровским организациям, в котором предложил развернуть две кампании: во-первых, так называемое «приговорное движение» — на сельских и волостных сходах осуждать Советскую власть и требовать созыва Учредительного собрания; во-вторых, создавать «беспартийные крестьянские союзы», которые должны были явиться опорными пунктами в борьбе с Советской властью.

В феврале 1921 года эсеры вкупе с белогвардейцами спровоцировали Кронштадтский мятеж малосознательных матросов. Известно, что наиболее революционная часть матросов в годы гражданской войны ушла на фронт, рядом мобилизаций на фронт была ослаблена и большевистская организация Кронштадта. Этим и воспользовались эсеры. Эсеровская головка мятежников, а также один из лидеров меньшевиков, Дан, были арестованы органами ВЧК накануне мятежа, но этого оказалось недостаточно, чтобы предотвратить мятеж. Тогда же, в феврале 1921 года эсеры и меньшевики пытались спровоцировать в Москве, Петрограде и Харькове антисоветские демонстрации.

В марте 1921 года меньшевики, эсеры и анархисты развернули яростную антисоветскую кампанию во время выборов в Московский Совет, выставив требование: «Прекратить партийную диктатуру». Попытка эсеров и меньшевиков увлечь за собой рабочих потерпела неудачу. Однако им удалось организовать кулацкие мятежи в деревне. Наиболее крупным из них был антоновский мятеж в Тамбовской губернии — «антоновщина».

В апреле — мае петроградская эсеровская организация «Союз освобождения» объединилась с боевой террористической организацией Савинкова. Савинковские эмиссары пытались создать диверсионно-террористические организации в северо-западном и западном крае, на Украине. В июле 1921 года в Варшаве, в отеле «Брюль» под председательством Бориса Савинкова и при участии представителя польского генерального штаба Сологуба де Вайно, французской военной миссии майора Пикеля и петлюровского атамана Тютюнника состоялся съезд «Народного союза защиты родины и свободы». Этот съезд полностью одобрил шпионско-террористическую, бандитскую деятельность савинковской организации.

Савинков окружил себя проходимцами, бандитами, фанатичными исполнителями его приказов, вроде Павловского, Фомичева, Гнилорыбова. Недаром бывшая поклонница Савинкова эмигрантка Зинаида Гиппиус писала о нем: «Савинкову нужны только собаки».

Встречавшийся с Савинковым английский писатель Соммерсет Моэм говорил о нем, что не встречал другого человека, который бы внушал ему столь предстерегающее чувство самосохранения. Именно имея в виду Савинкова, Моэм говорил: «Берегитесь, на вас глядит то, чего опасались древние римляне: на вас глядит рок». Злым, беспощадным роком контрреволюции и был Савинков.

Его постоянным партнером в азартной игре, — а Савинков это прежде всего, по словам Луначарского, азартный игрок, — был такой же проходимец и авантюрист, влюбленный в конспирацию и провокацию сотрудник «Интеллидженс сервис» Сидней Джордж Рейли.

Когда Менжинскому стало известно о съезде савинковского «Союза», о его решениях, — Вячеслав Рудольфович сказал:

— Пока этот бандит жив, он не оставит нас в покое.

Борьба с савинковщиной, поиск подходов к самому Савинкову, его окружению, теперь все больше и больше занимает внимание Менжинского. Первым средством борьбы с савинковщиной и подобным политическим бандитизмом становится укрепление охраны советских границ, поиски и ликвидация савинковской агентуры, контрреволюционных гнезд внутри страны. В помощь пограничным войскам в приграничных районах создаются добровольческие части особого назначения (ЧОН), из коммунистов и комсомольцев. В пограничные районы передислоцируются части Красной Армии, усиливаются опытными работниками чрезвычайные комиссии и особые отделы.

Весной и летом 1921 года Советская власть наносит сокрушительные удары по кадетско-эсеровской агентуре, по савинковским бандам. Красная Армия подавила кронштадтский и антоновский мятежи и разгромила вооруженные петлюровские банды и банды Булак-Балаховича, прорвавшиеся через границу. В последних числах мая органы ВЧК ликвидировали савинковскую организацию, действовавшую в западных и северо-западных областях. В руки чекистов попали многие доверенные агенты Савинкова, в том числе меньшевик Марк Зарх, савинковский меняла, обменивавший иностранные деньги на русские всем бандитским организациям.

В стан антоновцев под видом «члена ЦК левых эсеров Петровича» был заброшен ныне здравствующий чекист Е. Ф. Муравьев, который действительно был когда-то эсером. Ему удалось доставить в Москву целую группу видных антоновцев. Один из них, Эктов, разочаровавшийся в движении, перешел на сторону Советской власти и содействовал во многом ликвидации мятежа.

Весной и летом ВЧК разгромила так называемый «Заговор Таганцева» в Петрограде, объединявший кадетские, меньшевистские, эсеровские и савинковские организации «Боевой комитет», «Союз освобождения», «Народный комитет восстания», «Петроградская боевая организация».

Следствие но делу заговорщиков показало, что они поддерживали связь с савинковскими агентами, английской, французской и американской разведывательными службами в Финляндии, что они готовили государственный переворот в стране под лозунгом «Свободных перевыборов Советов». Это был перелицованный милюковский лозунг «Советы без коммунистов», которым эсеровским проходимцам удалось увлечь одураченных кронштадтских матросов.

Части и подразделения Красной Армии, выделенные на охрану государственной границы вместе с органами Особого отдела, прочно закрыли для савинковских агентов западную границу.

Пограничники Сибири под руководством бывшего партизана, начальника Сибирского пограничного округа Щетинкина помогли монгольскому народу разгромить банды барона Унгерна и стать на путь некапиталистического развития.

Пограничные войска нанесли удар по контрабандистам, подрывавшим монополию внешней торговли. Только с 1 июля 1921 по 30 июня 1922 года на границе было задержано 14 тысяч контрабандистов.

Борьба с вражеской агентурой, с савинковщиной и петлюровщиной, напряженная работа по укреплению пограничных войск поглощала Менжинского целиком. Личной жизни, заботе о здоровье он, по свидетельству современников, уделял «мало времени и внимания». Между тем два года напряженной работы в Особом отделе ВЧК, а до этого не менее напряженная работа на Украине и в Берлине подорвали здоровье Менжинского. Истощенный утомительной многочасовой работой без отдыха не только днем, но и ночью, частым недоеданием, организм не выдержал, и летом 1921 года Менжинский заболел. На ухудшении его здоровья сказалась и физическая травма, полученная в автомобильной аварии в Париже еще в 1909 году. Старшая сестра Менжинского Вера Рудольфовна не раз отмечала, что напряженной работой Вячеслав Рудольфович «доводил себя до полного истощения». Так случилось и летом голодного 1921 года. Только вмешательство Ленина заставило Менжинского заняться лечением.

Ленин, узнав от Уншлихта о болезни Менжинского, написал 7 июля 1921 года секретарю ЦК РКП (б) следующее письмо:

«По разговору с Уншлихтом предлагаю ЦК постановить:

обязать т. Менжинского взять отпуск и отдохнуть немедленно впредь до письменного удостоверения врачей о здоровье. До тех вор приезжать не больше 2–3 раз в неделю на 2–3 часа,

Ленин.»[28]

Ленин не случайно предложил принять постановление ЦК в столь категоричной форме. Он знал страстную, революционную натуру Менжинского, которого от работы могли удержать не врачи, а партийная дисциплина. Правоту Ленина в этом отношении подтверждает следующий факт. В начале 1922 года, заполняя личный листок члена партии, Менжинский в графе «Состояние здоровья» написал: «Физические недостатки — глуховат и не могу выступать публично из-за травматического невроза. — И добавил: — К нелегальной работе препятствием служить не может».

В этой последней строчке, которую он счел нужным добавить, — весь Менжинский.

Менжинский был отзывчив на чужую беду и был ютов сделать все, чтобы помочь товарищу. Алексей Максимович Горький, приехав в Москву, обратился к Вячеславу Рудольфовичу с просьбой помочь ему в работе Экспертной комиссии, созданной Советом Труда и Обороны в июне 1921 года для отбора произведений для заграничного издательства. Менжинский обещал Горькому свою помощь и немедленно принял меры к ее осуществлению. Горький, будучи у Ленина, рассказал ему об этом разговоре с Менжинским. Ленин на следующий день, 24 июня, написал Менжинскому резкое письмо, требуя помочь Горькому.

«Горький, — писал Ленин Менжинскому, — был вчера у меня и говорил, что Вы обещали ему помочь по делу, кажется об Экспертной комиссии.

Просит 2 автомобиля.

Неужели Вы не имеете власти, чтобы такую мелочь дать ему от Петрогубчека?

Если не можете, напишите мне тотчас, я попрошу Склянского.

Помочь Горькому надо и быстро, ибо он из-за этого не едет за границу. А у него кровохарканье!»[29]

В тот же день, 24 июня 1921 года, Менжинский доложил Ленину, что просьба Горького будет выполнена, что в связи с отъездом Горького работа Экспертной комиссии не нарушится, по договоренности с Горьким для работы в Экспертной комиссии будут посланы сотрудники ВЧК, которые будут действовать по инструкциям Горького.

«Будьте спокойны, — писал Менжинский Ленину, — Горького мы не задержим, но он не хочет уезжать, пока не убедится, что дело в порядке и люди понимающие».

После гражданской войны партия главное внимание сосредоточила на решении хозяйственных задач, на восстановлении разрушенного войной народного хозяйства. Перестраивалась на новый мирный лад работа всех партийных, государственных органов, общественных организаций. Многие видные партийные деятели, военные работники были направлены на решающие участки хозяйственного строительства. Дзержинский, оставаясь председателем ВЧК и наркомом внутренних дел, был назначен народным комиссаром путей сообщения.

Применительно к новым мирным условиям потребовалось провести реорганизацию ВЧК. Политбюро ЦК РКП (б) 1 декабря 1921 года приняло предложения Ленина о реорганизации ВЧК.

Выступая 23 декабря на IX Всероссийском съезде Советов с докладом «О внутренней и внешней политике Республики», Ленин говорил: «…необходимо подвергнуть ВЧК реформе, определить ее функции и компетенцию и ограничить ее работу задачами политическими»[30].

В постановлении по докладу Ленина IX съезд Советов записал, что «укрепление Советской власти во вне и внутри позволяет сузить круг деятельности Всероссийской Чрезвычайной комиссии и ее органов, возложив борьбу с нарушением законов советских республик на судебные органы».

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия была упразднена. Для решения задач политической борьбы с врагами Советского государства 6 февраля 1922 года было образовано Государственное политическое управление (ГПУ).

Отмечая заслуги ВЧК в деле упрочения Советской власти, Ленин на том же IX Всероссийском съезде Советов говорил: «…это то учреждение, которое было нашим разящим орудием против бесчисленных заговоров, бесчисленных покушений на Советскую власть со стороны людей, которые были бесконечно сильнее нас… иначе, как репрессией, беспощадной, быстрой, немедленной, опирающейся на сочувствие рабочих и крестьян, отвечать на них нельзя было. Это — достоинство нашей ВЧК».[31]

Отвечая клеветникам всех мастей, отечественным и зарубежным, возводившим беспардонную ложь на органы ЧК, Ленин говорил:

«Господа капиталисты, российские и иностранные! Мы знаем, что вам этого учреждения не полюбить. Еще бы! Оно умело ваши интриги и ваши происки отражать как никто, в обстановке, когда вы нас удушали, когда вы нас окружали нашествиями, когда строили внутренние заговоры и не останавливались ни перед каким преступлением, чтобы сорвать нашу мирную работу. У нас нет другого ответа, кроме ответа учреждения, которое бы знало каждый шаг заговорщика и умело бы быть не уговаривающим, а карающим немедленно. Без такого учреждения власть трудящихся существовать не может, пока будут существовать на свете эксплуататоры, не имеющие желания преподнести рабочим и крестьянам на блюде свои права помещиков, свои права капиталистов»[32].

Преемником ВЧК в защите завоеваний Октябрьской социалистической революции стало Государственное политическое управление — ГПУ.

На Государственное политическое управление возлагались следующие задачи: подавление открытых контрреволюционных выступлений (в том числе политического бандитизма); борьба со шпионажем; охрана железнодорожных и водных путей сообщения; политическая охрана границ РСФСР; борьба с контрабандой и незаконным переходом границ; выполнение специальных поручений Президиума. ВЦИК или Совнаркома по охране революционного порядка.

На особые отделы, которые оставались в составе ГПУ, возлагалась задача борьбы с контрреволюционными преступлениями в армии, ограждение Красной Армии и Флота от происков иностранных шпионов и диверсантов.

Председателем ГПУ был назначен Дзержинский.

Охрана революционной законности была возложена на реорганизованные судебные органы, введены институты государственной прокуратуры и адвокатуры. Советская революционная законность получила свое конкретное воплощение и в принятых ВЦИК кодексах законов (Уголовном, Земельном и Гражданском кодексах, Кодексе законов о труде).

В соответствии со всеми этими законами, применительно к новым условиям деятельности, перестраивается работа центральных и местных органов государственной бёзопасности.

В июле 1922 года Совет Народных Комиссаров назначает Менжинского членом коллегии ГПУ и начальником Секретно-оперативного управления.

Глава третья

Победоносно окончилась гражданская война, страна перешла к мирному строительству. Соответственно сузился круг деятельности органов государственной безопасности — им предстояло теперь заниматься исключительно задачами политическими, что также отразилось в их новом названии: Госполитуправление.

Но сужение, ограничение функций органов госбезопасности отнюдь не означало их упразднение, на чем настаивали троцкистские раскольники.

И в мирных условиях деятельность органов государственной безопасности сохраняла свое значение, поскольку в стране еще имелись эксплуататорские классы, продолжалась классовая борьба, существовало капиталистическое окружение. Продолжала еще существовать, а с началом нэпа и значительно активизировалась, мелкобуржуазная, эсеро-меньшевистская контрреволюция. В крестьянской стране, какой в то время была Россия, мелкобуржуазная контрреволюция, если с ней не вести борьбу, представляла известную опасность.

Центр тяжести классовой борьбы переместился в области экономическую и идеологическую. Переход к новой экономической политике вызвал в стане внешних и внутренних врагов надежды на перерождение советского строя в буржуазную демократию. Чаяния нэповской и иностранной буржуазии нашли наиболее яркое выражение в идеологии сменовеховства.

Кадетско-белогвардейский журнал «Смена вех» (издавался в Париже) пытался доказать, что нэп — это не тактика, а эволюция большевизма, эволюция Советской власти к обычному буржуазному государству. Идеологическое наступление против большевизма повела не только белогвардейская, но вся мировая капиталистическая пресса. Внутри страны оживилась контрреволюционная деятельность кадетов, эсеров, меньшевиков, мнимо беспартийной интеллигенции. Эти партии стремились использовать буржуазную профессуру, частные издательства (их только в Москве было 337 и в Петрограде — 83) для пропаганды буржуазной идеологии.

Первые признаки активизации контрреволюционных партий, в частности эсеров, уловил Ленин, и немедленно сигнализировал в ВЧК о грозящей опасности, и потребовал от его руководителей срочного представления плана действий. В частности, он писал И. С. Уншлихту, заместителю председателя ГПУ:

«Тов. Уншлихт! Сообщают про Питер худое. Эсеры-де сугубо налегли, и питерская Чека не знает-де ничего об эсерах! Они-де новые, законспирированы чудесно, имеют свою агентуру.

Как бы-де не прозевать второго Кронштадта.

Обратите побольше внимания, пожалуйста, и черкните мне сегодня же.

Не послать ли опытных чекистов отсюда в Питер?

Говорят, эсеровские крестьяне направляются эсерами в Питер?

Ваши сведения и Ваши планы?

С ком. приветом Ленин»[33]

Последующие события показали, что тревога Ленина была не напрасной. Оправившись от ударов, нанесенных ВЧК весной и летом 1921 года, эсеры с введением новой экономической политики активизировались. Эсеровские вожаки сделали попытку воссоздать единую эсеровскую партию, объединив в ней и крайне правых (Керенский, Чайковский), и левых эсеров, и экстремистов-савинковцев. Об этих намерениях эсеров стало известно из документов так называемого «Бутырского ЦК» эсеров. Арестованные члены ЦК эсеров пытались переправить эти документы из Бутырской тюрьмы на волю своим единомышленникам. Документы попали в руки ГПУ. Руководители ГПУ располагали также и документами, исходившими от заграничных центров эсеровской партии, в которых вынашивалось стремление создать нелегальную объединенную эсеровскую партию. В антисоветских целях они пытались использовать проходившие в 1922 году всероссийские съезды врачей, агрономов, кооператоров. Они вели подрывную работу в кооперативах и профсоюзах, начали совершать диверсионные и террористические акты. Осенью 1921 года в Петрограде эсеры подожгли телефонную станцию, канатную и фанерную фабрики, в марте 1922 года — электростанцию.

Информируя местные органы ГПУ о фактах подрывной деятельности эсеров, Менжинский в марте 1922 года писал, что объединенная партия эсеров — мертворожденная партия, что кронштадтская авантюра окончательно разбила их надежды, обнажила их бессилие, беспочвенность и оторванность от трудящихся масс. Вместе с тем Менжинский предупреждал чекистов, что партия правых эсеров представляет для нас по-прежнему самую опасную партию.

«Опасность, — писал Менжинский, — состоит в том, что изменение нашей экономической политики… дает большую возможность эсерам использовать это положение в своих политических целях путем захвата под свое партийное влияние как отдельных предприятий, так и целых объединений, например кооперативных обществ, овладев которыми эсеры не только смогут сгруппировать свои партийные силы, но, кроме того, и получить для себя громадные материальные средства на партийные цели. Наблюдая за деятельностью эсеров за последний год, мы констатируем тот факт, что именно кооперация является опорным пунктом правоэсеровских контрреволюционных сил».

В заключение Менжинский требовал от чекистов не дать объединиться эсеровским группам, препятствовать их укреплению в кооперативных и других общественных организациях. От особых отделов на границе и пограничных войск он требовал соответствующей постановкой пограничной работы воспрепятствовать связи эсеров с их Заграничной базой, изолировать их совершенно от закордонных руководителей и их поддержки.

Уншлихт и Менжинский, руководствуясь указаниями Ленина, усилили боевую работу чекистских органов по борьбе с эсерами. Они приняли меры к дальнейшему укреплению охраны государственной границы, чтобы пресечь связи между внутренней и внешней контрреволюцией, оградить нашу страну от шпионов и террористов.

Весной и летом 1922 года в руки чекистов попали новые документы эсеровской партии, были захвачены многие активные боевики и пропагандисты. Чекисты с Правобережной Украины, разматывая нити эсеровско-кадетской контрреволюционной организации, натолкнулись на связи кадетов с петлюровцами и савинковцами. В связи с поступившей в ГПУ информацией с Украины Менжинский в конце июня или начале июля 1922 года писал Е. Г. Евдокимову, возглавлявшему тогда чекистские органы на Правобережной Украине:

«В этом деле Вы натолкнулись на то именно, что мы ищем: это организация Чайковского и К°, только последнее время — месяца полтора, к этому делу примазывается и Савинков… Отсюда и террористический налет… Вы на верном пути, только имейте в виду: савинковские лозунги для масс, инструкции центра для верхов, для объединения с другими антисоветскими группами. Ищите савинковскую группу, найдете террористов, а профессура и прочие — это политиканы».

Следствие по делу ЦК правых эсеров вскрывало все новые и новые факты их контрреволюционной, антисоветской деятельности. По предложению Дзержинского было решено материалы следствия, захваченные документы «Бутырского ЦК» правых эсеров, их заграничных центров использовать для разоблачения партии эсеров, как партии антинародной, предающей интересы трудящихся масс.

В Москве с 8 июня по 7 августа 1922 года состоялся открытый судебный процесс по делу правых эсеров. Он привлек огромное внимание общественности как нашей страны, так и за рубежом. Государственными обвинителями на процессе выступили Покровский, Луначарский, Крыленко и другие. Эсеровских лидеров пытались взять под защиту западноевропейские социалисты-оппортунисты. Они прислали на процесс, целую группу своих адвокатов во главе с социал-предателем Вандервельде. Но обвинительные материалы и материалы предварительного следствия и судебного разбирательства были настолько убедительны, что Вандервельде и иже с ним покинули нашу страну даже до окончания процесса.

И предварительное следствие и сам процесс вскрыли преступления правых эсеров против советского народа. Всему миру было неопровержимо доказано, что правые эсеры, входя в коалиционное Временное правительство Керенского, организовали расстрел петроградских рабочих и солдат на Невском проспекте в июле 1917 года, что они вместе с кадетскими деятелями из «Союза спасения» спровоцировали восстание юнкеров в первые дне Октября и готовили кровавую провокацию в день роспуска Учредительного собрания в январе 1918 года. В годы гражданской войны эсеры шли вместе с любой контрреволюционной силой, выступавшей против Советской власти, они блокировались со всеми реакционными элементами — от кадетов до монархистов. Социалисты, прикрываясь лозунгом Учредительного собрания, расчищали путь Колчаку и японо-американским интервентам в Сибири, Миллеру и английским интервентам на Севере. На юге они сначала помогали Корнилову, а затем Деникину и Врангелю. Они вместе с кадетами организовывали шпионаж и диверсии, поднимали кулацкие мятежи в тылу сражающейся Красной Армии.

Но самым гнусным преступлением правых эсеров был террор против вождей пролетарской революции. По решению ЦК правых эсеров их боевая группа осуществила убийство Урицкого и Володарского. Один из лидеров правых эсеров, Гоц, в 1918 году вел переговоры с Петроградским комитетом правых эсеров об организации взрыва поезда, на котором Советское правительство совершало переезд из Петрограда в Москву в марте 1918 года. Только строжайшие меры конспирации, четкие действия ВЧК предотвратили это чудовищное злодеяние. С согласия членов эсеровского ЦК покушались на жизнь Ленина террорист Семенов в Петрограде и эсерка Каплан в Москве.

Диверсионная группа правых эсеров в апреле 1922 года осуществила поджог на Сураханских нефтяных промыслах в Баку. Пожар был ликвидирован только благодаря самоотверженному геройству бакинских рабочих.

Подводя итог злодеяниям правых эсеров, Покровский в своей обвинительной речи говорил, что здесь, на скамье подсудимых, «нет социалистов, здесь есть только буржуазные заговорщики».

Пятнадцать лидеров правых эсеров Верховный трибунал приговорил к высшей мере наказания — расстрелу. Президиум ЦИК СССР, рассмотрев апелляцию осужденных, заменил высшую меру наказания различными сроками тюремного заключения. При этом ЦИК исходил из того, что хотя партия правых эсеров и не прекратила своей контрреволюционной деятельности, однако в связи с общим укреплением Советской власти деятельность кучки озлобленных эмигрантов и рассеянных по стране их единомышленников не внушает опасности.

Суд и приговор по делу правых эсеров означал, по сути дела, политическую смерть этой партии. По инициативе бывших членов эсеровской партии в марте 1923 года был созван Всероссийский съезд бывших рядовых членов партии эсеров, который объявил партию распущенной.

Учтя уроки процесса правых эсеров, ГПУ усилило борьбу с антисоветской деятельностью членов других буржуазных и мелкобуржуазных политических партий. Особое внимание при этом Дзержинский уделил партии меньшевиков, которая в то время активизировала антисоветскую агитацию среди рабочих. Дзержинский определил и тактику борьбы ГПУ с меньшевиками: сокрушительный удар по меньшевиствующей интеллигенции и метод убеждения по отношению к рабочим; уничтожение связей меньшевиков с заграницей и их печатной техники; чистка от меньшевиков государственного аппарата и высылка активных меньшевиков из пролетарских центров.

Эта борьба очень скоро принесла свои плоды. На протяжении последующих лет во многих республиках, областях и крупных городах прошли конференции бывших рядовых меньшевиков, которые заявили о полном разрыве с меньшевизмом и о ликвидации подпольных меньшевистских организаций. В 1923 году самоликвидировались все меньшевистские организации.

Состоявшаяся в августе 1922 года XII партийная конференция обратила внимание всей партии на то, «какие новые группировки и перегруппировки образуются в антисоветском лагере, как… изменяется в связи с новой полосой революции тактика антисоветских партий, течений…» Конференция указала, что эти партии и течения взяли курс на «врастание» в советский режим, который они надеялись «постепенно изменить в духе буржуазной демократии», в своих контрреволюционных целях они пытаются использовать советскую легальность: съезды врачей и агрономов и в особенности кооперацию.

В решении конференции подчеркивалось, что революция все еще находится в опасности; остается тесная связь международной империалистической реакции с русскими антисоветскими партиями и течениями; эти партии и течения еще не раздавлены. «Они меняют тактику и, приспособляясь к новым условиям, стремятся, опираясь на европейскую капиталистическую реакцию, обойти Советскую власть с тыла».

Коммунистическая партия своевременно вскрыла изменения в тактике классового врага, призвала всех членов партии, рабочий класс и крестьянство к повышению бдительности. Партия разоблачила измышления буржуазии и ее агентуры о перерождении советского строя, противопоставила буржуазному влиянию целый ряд мер идеологического порядка. Вместе с тем она указала, что «нельзя отказаться и от применения репрессий» по отношению к тем элементам, которые сотрудничество с Советской властью использовали в качестве политического прикрытия контрреволюционных деяний.

Решения XII партийной конференции дали политическую ориентировку партии, органам государственной безопасности. Они имели огромное значение для всей последующей деятельности ГПУ.

Выполняя решения XII партконференции, коллегия ГПУ наметила и осуществила ряд мероприятий по усилению борьбы с антисоветской деятельностью членов буржуазных и мелкобуржуазных политических партий. Подчеркивая важность этой работы, Ф. Э. Дзержинский говорил: «Теперь нам нужно особенно зорко присматриваться к антисоветским течениям и группировкам». Вся эта работа должна проводиться под руководством большевистских партийных комитетов.

Разгром мелкобуржуазных партий имел неоценимое значение для достижения успехов в социалистическом строительстве всех советских народов, объединившихся в декабре 1922 года в единый Союз Советских Социалистических Республик.

Для обеспечения государственной безопасности в пределах всего Советского государства было образовано Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при Совете Народных Комиссаров. Председателем ОГПУ постановлением Совнаркома от 18 сентября 1923 года был назначен Дзержинский, а его первым заместителем Менжинский.

На плечи Менжинского легла большая ответственность за обеспечение государственной безопасности страны в весьма сложной международной обстановке. Эта ответственность усугублялась еще и тем, что 2 февраля 1924 года на сессии ЦИК СССР Дзержинский был назначен председателем Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ). Руководство восстановлением промышленности, и прежде всего тяжелой, требовало напряжения всех физических и моральных сил. Будучи председателем ВСНХ, Дзержинский, как отмечал позднее Менжинский, «оперативной работе все меньше и меньше мог отдавать времени».

Враги партии назначение Менжинского на пост первого заместителя председателя ОГПУ пытались изобразить как случайность. Но Дзержинский не случайно предложил назначить своим первым заместителем Менжинского, и Центральный Комитет партии поддержал это предложение.

Деловые качества Менжинского как опытного криминалиста, как искусного оперативного работника хорошо были известны Дзержинскому и всей партии.

О том, насколько хорошо знал и как глубоко ценил Менжинского Феликс Эдмундович, в своих воспоминаниях пишет старый чекист Ф. Т. Фомин. «Однажды, — вспоминает Ф. Т. Фомин, — мы, группа чекистов, сидели за чаем у Ф. Э. Дзержинского. Вячеслав Рудольфович, сославшись на усталость, извинился перед нами и ушел отдохнуть. Разговор шел о работе ВЧК.

— Должен вам сказать, товарищи, — задумчиво проговорил Феликс Эдмундович, — что за время своей работы в ВЧК−ОГПУ я не встречал более сильного оперативного работника, чем Вячеслав Рудольфович. Он с первой сводки или заявления, поступившего к нему в руки, может сказать, есть ли тут действительно что-либо серьезное или нам не стоит заниматься этим делом…»

Удостоверение к знаку «Почетный чекист», 1922 г.

Эти же черты отмечали в Менжинском его ближайшие соратники, члены коллегии ОГПУ: «…беспощадно требовательный к себе, полный мужественного самоотречения, Вячеслав Рудольфович был образцом пролетарского бойца, отдавшего все силы своего огромного революционного темперамента делу борьбы с врагами пролетарской революции.

Его принципиальный, острый и тонкий ум обладал особой способностью вовремя вскрывать тайные пружины подлой подпольной работы врагов пролетарской диктатуры».

Внутриполитическое положение страны к началу 1923 года значительно окрепло. Закончилась гражданская война. Последние отряды иностранных интервентов были выброшены с советской земли на Дальнем Востоке, и народная Дальневосточная республика вошла в состав РСФСР. Был подавлен кулацкий бандитизм в центре и на окраинах страны. Прекратили свое существование мелкобуржуазные партии эсеров и меньшевиков, поддерживавшие контрреволюционные устремления отечественной и зарубежной буржуазии. Что касается международной обстановки, то здесь не только не произошло разрядки, а, наоборот, в 1923 году она вновь обострилась. Лозаннская конференция открыла турецкие проливы в Черное море для военных кораблей всех государств. Это создало новую угрозу нашим южным границам. Вслед за этим последовал «ультиматум Керзона», грозивший новой интервенцией. Вновь активизировалась шпионско-подрывная деятельность империалистических разведок, белогвардейского охвостья.

Тайная война империализма с Советской страной не прекращалась ни на один день. Главным организатором подрывной деятельности против СССР в то время выступал английский империализм и его секретная служба — «Интеллидженс сервис».

Новые условия борьбы требовали прежде всего укрепления охраны государственных границ. «Вопрос об охране границ в данный момент стоит особенно остро, — писал Дзержинский 2-му съезду политработников войск ОГПУ. — Граница СССР должна быть закрыта для контрреволюционеров и контрабандистов во что бы то ни стало…» И Менжинский, опираясь на командиров, политорганы и партийные организации пограничных войск, пресекает нелегальную иммиграцию через границу, особенно через порты Черного моря, решительно борется с контрабандой, которая наносила огромный ущерб советской экономике, подрывала монополию внешней торговли.

В январе 1924 года умер Владимир Ильич Ленин.

Смерть Ленина тяжело переживали вся партия, весь народ. Особенно горестна была эта утрата для тех, кто вместе с Лениным строил партию, строил первое в мире пролетарское государство, кто долгие годы работал вместе и рядом с Лениным.

«Я никогда не видела Феликса таким убитым горем, как в эти дни», — пишет друг и спутница жизни Феликса Эдмундовича — Софья Сигизмундовна Дзержинская.

Великое горе поселилось и в квартире на втором этаже Кавалерского корпуса в Кремле, где жили Менжинские. В эти дни не было обычных споров по вопросам литературы и искусства, которые почти ежедневно возникали в квартире Менжинских. Здесь все близко знали и любили Владимира Ильича, тяжело переживали его болезнь.

В траурный январский день вместе с тысячами коммунистов и беспартийных, старых, убеленных сединами, и молодых, еще безусых коммунистов пришли в Колонный зал, чтобы проститься с учителем и другом, Вячеслав, Людмила и Вера Менжинские. Убитые горем, они всматривались в знакомый профиль и мысленно клялись остаток своих сил и здоровья отдать делу, которому посвятил всю свою жизнь Ильич.

Вячеслав Рудольфович, и вообще-то малоразговорчивый, в те дни, как вспоминали потом его близкие, был особенно сосредоточен, молчалив, дома появлялся редко, проводил все дни и ночи на Лубянке.

За советскими кордонами, в стане врагов революции, смерть Ленина и последовавшая за ней борьба Троцкого против партии пробудили новые надежды на восстановление старых порядков, на реставрацию капитализма.

Признание Советского Союза капиталистическими государствами, установление дипломатических отношений и развитие торговли между нашей и западными странами создали у буржуазных разведок иллюзию благоприятных возможностей для шпионско-подрывной деятельности. Но враги вновь просчитались. Органы ОГПУ зорко стояли на страже государственной безопасности Советской страны. 22 января ОГПУ направило всем своим полномочным представительствам в республиках, краях, губернским, транспортным и особым отделам ОГПУ телеграмму Дзержинского, в которой всем предлагалось мобилизоваться, повысить бдительность, сохранять полное спокойствие, еще теснее сплотиться вокруг партийных органов, руководствоваться их указаниями.

В годы гражданской войны главным средством борьбы контрреволюции против Советской власти внутри страны были военный заговор и террор. В годы мирного социалистического строительства контрреволюция избирает своим главным методом замаскированное вредительство и диверсии. Вредительство было средством не только нанесения экономического ущерба, но и средством дискредитации самой идеи восстановления промышленности собственными силами, без помощи иностранного капитала, иностранных специалистов. К началу 1924 года вредительство распространилось почти на все отрасли народного хозяйства. Подстрекателями и организаторами вредительства были иностранный капитал и заграничное объединение русских промышленников, так называемый «Торгпром» («Торгово-промышленный комитет»).

Рядом с вредительством, тесно переплетаясь с ним, шел шпионаж, а также идеологическая диверсия.

Против иностранной агентуры, замаскировавшихся вредителей и шпионов и направляет ОГПУ свои главные удары, проникая во вражеские организации, в шпионские центры, взрывая их изнутри. В новых условиях борьбы Дзержинский, как говорил Менжинский, «придавал все большее и большее значение тонкости методов работы ЧК ввиду бессилия контрреволюции в СССР и явного заграничного шпионского происхождения контрреволюционных организаций последнего времени, живущих на средства заграничных разведок».

Творцами «тонких методов» работы ОГПУ были его руководители Дзержинский и Менжинский и те кадры чекистов, которые выросли и закалились под руководством партии в годы гражданской войны и первые годы мирного социалистического строительства.

Одним из первых ударов, нанесенных чекистами по вредителям, было разоблачение вредительской организации английского концессионера Уркварта. Еще перед своим отъездом в Советскую Россию Уркварт в 1921 году созвал общее собрание акционеров русско-азиатской корпорации, на котором в обширном докладе он развивал мысль о возможности вредительства в России. Заключая концессионный договор на разработку золотых приисков в Сибири, Уркварт преследовал цель подорвать вредительскими актами добычу золота в Советской России и вместе с тем собрать обширную шпионскую информацию о нашей стране. Уркварта разоблачили, и ему пришлось убраться восвояси.

Органы ОГПУ также вскрыли вредительскую шпионскую деятельность на территории СССР германских фирм «Кестер», «Сименс-Шуккерт», «Всеобщей электрической компании».

Вредительством занимались не только иностранные фирмы и их агентура, но и некоторые старые русские специалисты, рассчитывавшие на восстановление в условиях нэпа капиталистических порядков. Советская власть была вынуждена пользоваться услугами старых специалистов, так как собственных инженерно-технических кадров почти не было. Большая часть старых специалистов честно служила народу, но другая, меньшая часть шла на службу с намерением вредить социалистическому государству.

Вредительство как форма сопротивления социалистическому строительству прошло две фазы развития. Особенность первой — от начала нэпа до перехода социализма в решительное наступление на капиталистические элементы — отсутствие сформировавшихся законспирированных вредительских организаций. Во второй, с началом социалистического наступления по всему фронту, происходит консолидация сил контрреволюции и появляются вредительские организации.

На первом этапе, «когда социалистическое строительство своей мощью привлекало к нам даже бывших активных контрреволюционеров, надо было использовать старых специалистов в интересах быстрейшего восстановления народного хозяйства». Так Менжинский позднее сформулировал тактику ОГПУ в 1921–1926 годах в отношении к старым специалистам. Доверие, товарищеская поддержка и внимание к людям, работающим самоотверженно и честно над возрождением социалистической экономики, зоркое наблюдение за враждебно настроенными элементами, профилактика и предупреждение активных вредительских действий с их стороны и, наконец, репрессия к тем, кто не разоружился, кто активно вредит Советской власти.

«ВСНХ, когда Дзержинский начал в нем свою работу, — вспоминал в 1931 году Менжинский, — являлся своего рода ноевым ковчегом, осевшим на Милютинском переулке, много старых хозяйственников, опыт который сплошь и рядом измерялся количеством разваленных предприятий, часто не хотевших учиться и не знавших производства, с другой стороны — бесчисленное количество спецов, занимавшихся тогда ехидным и хлопотливым ничегонеделанием, схемами, проектами, перепиской, в том числе и со своими бывшими хозяевами, которым даже иные крупнейшие имена русской техники не гнушались сообщать за мзду сведения о состоянии их бывших предприятий». Но Дзержинский, возглавлявший тогда ВСНХ, умел заставить честно работать даже враждебно настроенных к Советской власти специалистов. Менжинский далее писал, «что сплошь и рядом, когда работники ОГПУ приходили к Дзержинскому с документами о том, что тот или иной крупный специалист занимается контрреволюцией, он отвечал: «Предоставьте его мне, я его переломаю.» И действительно, переламывал».

И далее: «Когда мы атаковали его по поводу каких-нибудь меньшевиков, он неизменно повторял нам: «Сейчас они бессильны, до поры до времени оставьте их в покое, пусть они работают, я сужу о них по их работе».

Не только репрессия, но и профилактика в борьбе с вредительством — это новая форма борьбы оправдывалась условиями мирного времени, отсутствием прямой угрозы интервенции.

Если в отношении вредителей из числа специалистов органы ОГПУ в 1924–1926 годах ограничивались пристальным наблюдением за ними, «держали глаза открытыми» и лишь в редких случаях прибегали к репрессии, то в отношении иностранных шпионов, белогвардейских террористов они были беспощадны. И борьба на этом поприще была острой и напряженной. Только в 1924 году и только на территории одного Западного военного округа задержали девятьсот агентов империалистических разведок. В том же году ОГПУ разоблачило резидентов английской разведки Гокконена и Падерна и связанных с ними шпионов, которые действовали в Ленинградском и Московском военных округах. Перед военным трибуналом предстало также двадцать шесть англо-финских шпионов. Была разоблачена и обезврежена группа германских террористов (Вольшт, Киндерман, Дитмар), засланных в СССР под видом «делегации ученых».

ОГПУ ликвидировало законспирировавшихся и не сложивших оружия меньшевиков и эсеров, пытавшихся воссоздать свои подпольные организации, распущенные в 1922–1923 годах. Были арестованы так называемые Бюро ЦК РСДРП (меньшевиков), Главный комитет меньшевиков Украины, Всеукраинский комитет, Центральное и Московское бюро эсеров. Раскрыты подпольные эсеро-меньшевистские типографии в Петрограде и Киеве и ликвидированы печатавшиеся в них нелегальные эсеро-меньшевистские газеты.

Чекистская зрелость кадров, выращенных Дзержинским и Менжинским, особенно ярко проявилась в поимке международных шпионов, мастеров конспирации Бориса Савинкова и Рейли.

Глава четвертая

В конце 1921 — начале 1922 года органы ОГПУ напали на след нелегальной «Монархической организации Центральной России» (МОЦР). Чекисты задержали нескольких участников этой группы. На основе их показаний вскрыли всю организацию, ее связи с заграничной контрреволюцией и тихо, без шума обезвредили ее. Факт ликвидации этой организации не получил никакой огласки, и руководители ОГПУ решили использовать ее как прикрытие для проникновения в зарубежные контрреволюционные центры. Так родилась операция, получившая условное название «Трест». Вдохновителем операции «Трест» был Дзержинский, ее творцом, душой и мозгом Менжинский и его ближайшие помощники, ответственные сотрудники ОГПУ. Артур Христианович Артузов, Владимир Андреевич Стырне, Роман Александрович Пилляр, Александр Александрович Якушев, Сергей Васильевич Пузицкий, Виктор Станиславович Косинов-Кияковский, позднее, в 1932 году, погибший от пули бандита-фанатика в степях Монголии, и многие другие.

Операция длилась с 1922 по 1927 год. И по длительности и по эффективности она не имела аналогов во всей истории мировой разведки.

ОГПУ заставило поверить в «Трест» претендента на русский престол великого князя Николая Николаевича, объявившего себя в эмиграции «местоблюстителем престола», отъявленных монархистов генерала Кутепова и бывшего члена Государственной думы, принимавшего отречение Николая II, В. В. Шульгина; бывшего обер-прокурора синода, а еще раньше ярославского губернатора и министра внутренних дел Роговича; эсера Бунакова (Фундаминского). С последними Менжинский вел борьбу еще в Ярославле накануне и во время первой русской революции.

Благодаря «Тресту» ОГПУ было в курсе всех контрреволюционных замыслов белогвардейско-монархической, а также кадетско-эсеровской заграничной и внутренней контрреволюции.

В «Трест» поверили не только безмозглые политические трупы из монархической эмиграции, но и такие международные авантюристы, признанные мастера заговоров и конспирации, как Савинков и Рейли. Собственно, на стремлении к конспирации они и попались, ибо столкнулись с более искусными конспираторами, конспираторами ленинской школы — Дзержинским и Менжинским.

Когда в 1923 году Советское правительство потребовало от польского правительства прекратить шпионско-диверсионную деятельность савинковской организации, Савинков был выслан из Варшавы. Он перебрался в Париж, но своих антисоветских дел не прекратил. Этот худощавый, с вкрадчивыми манерами и пронзительным взглядом человек иногда один, иногда в сопровождении Рейли появлялся то в одной, то в другой европейской столице. В Риме он был благосклонно принят самим «дуче» Муссолини. Савинков просил денег для борьбы с Советской властью. Муссолини денег не дал, но пообещал кумиру русской контрреволюции итальянские паспорта для савинковских агентов, направлявшихся в Россию, и другую помощь.

В 1922 году Савинков вместе с Рейли появились в Берлине. Здесь они готовили покушение на жизнь народного комиссара по иностранным делам Чичерина и других членов советской делегации, возвращавшихся через Берлин в Москву с Гаагской международной конференции. Покушение сорвалось, так как советская делегация задержалась на официальном приеме.

Из Берлина Савинков и Рейли направились в Лондон. Здесь Рейли представил Савинкова заклятому врагу Советской России и коммунизма Уинстону Черчиллю. Искавший любую возможность сокрушить большевизм, Черчилль был очарован Савинковым, он хотел видеть в этом, как он сам обрисовал Савинкова, «странном и зловещем человеке» с серо-зелеными глазами, выделяющимися на смертельно бледном лице, с тихим голосом, почти беззвучным, будущего нового Наполеона, который уничтожит большевизм и Советскую власть. Но Черчилль был уже не у власти. Он повез Савинкова к своему преемнику на посту премьер-министра Ллойд-Джорджу. Ллойд-Джордж не захотел связываться с опасным террористом и прожженным авантюристом. Английские деловые круги в то время предпочитали торговать с Россией, а не воевать. Английский рабочий класс открыто выражал симпатии к русским рабочим и твердо заявлял: «Руки прочь от России!» Со всем этим не мог не считаться Ллойд-Джордж. И Савинков не солоно хлебавши уехал из Лондона в Париж.

Пуанкаре более добросклонно отнесся к новым затеям Савинкова. И Савинков остался в Париже. Здесь он встретился с известными русскими промышленниками Нобелем, Лианозовым и другими руководителями «Торгпрома», который стал организатором активной антисоветской и, в частности, вредительской деятельности. Савинков нуждался в средствах, «Торгпром» — в деятелях, подобных Савинкову. Для финансирования подрывной деятельности и террористической деятельности «Торгпром» создал специальный фонд.

Миллионер Нобель, отпрыск знаменитой фамилии, владевшей до революций многими нефтяными промыслами в Баку, при встрече с Савинковым говорил:

— Мы люди коммерческие, нас интересует только активная борьба с большевизмом, и мы видим ее сейчас только в том, чтобы уничтожить всех главных руководителей этого движения… Бы люди активные и опытные, мы даем вам возможность начать. Сделайте хоть одно дело, наш кредит вам сразу вырастет и для дальнейшего… Мы ассигновали на это дело пока 70–80 тысяч франков при условии, чтобы эти деньги ни на какие политические организации или другие цели не шли, а только непосредственно на террористическую деятельность.

И Савинков снова начал действовать. Его агенты нелегальными путями направляются в Советскую Россию. Здесь они попадали в руки ОГПУ. В Париж к Савинкову ОГПУ направило своего сотрудника — Андрея Павловича Федорова. Игра с Савинковым и «Торгпромом» началась.

Федоров изображал из себя бывшего офицера старой армии (каковым он и был на самом деле), ныне — одного из организаторов подпольной группы так называемых «Либеральных демократов» — «ЛД» (последнее было уже чистым вымыслом — частью задуманного чекистами плана). Федоров играл умно, цепко и дерзко. Савинков сначала не верил, затем сомневался, наконец, решил проверить «истинность» того, что ему говорили, и направил в Россию одного за другим нескольких своих эмиссаров, в том числе Фомичева. Эмиссарам «разрешили» беспрепятственно перейти границу, побывать на заседаниях «контрреволюционного центра» в Москве, встретиться с «руководителями боевых отрядов на Кубани». Им постарались внушить, что в России существует мощная контрреволюционная организация, готовая к действию, которая лишь ждет авторитетного руководителя, и дали понять, что таким руководителем может быть только сам Савинков.

К осени 1923 гада у чекистов уже выкристаллизовался план операции «Синдикат», который ставил целью не только обезвредить Савинкова и его агентуру, но заманить его самого в СССР и здесь арестовать — это был бы сильнейший удар по контрреволюции.

Артузову было предложено подготовить план операции. Этот еще молодой — лет тридцати с небольшим — красивый человек с острой мушкетерской бородкой и неожиданно синими глазами руководил контрразведкой ОГПУ и был фактически ближайшим помощником Менжинского. Вячеслав Рудольфович высоко ценил ум Артузова, его высокую образованность (по гражданской профессии тот был инженером), смелость оперативного мышления, редкостный дар психолога.

Представленный план Менжинский одобрил, но счел нужным внести в него серьезные дополнения.

Необходимо было учесть особенности характера Савинкова, его личные человеческие особенности.

— Савинков честолюбив, честолюбив чудовищно. На этом нужно играть. Внушить ему, что без его приезда у новой организации ничего не получится, признайте его вдохновителем и вождем. Только не перегните палку — Савинков очень умен и на грубую лесть не поддастся.

Далее — он прирожденный конспиратор и заговорщик, поэтому не подавайте ему все на блюдечке, пусть какие-то идеи исходят от него.

У него огромный опыт, он прекрасно знает, что в конспирации не бывает все как по маслу, — предусмотрите и отдельные неудачи. После каждой советуйтесь с ним, внушите, что все нити организации уже у него в руках, для настоящего разворота дел не хватает только его личного прибытия в Москву. И последнее — Савинков предельно осторожен и подозрителен.

Мы заставили работать на нас его эмиссаров Зекунова и Шешеню. Савинков им верит, но не до конца. Я уверен, что в ближайшее время он пришлет сюда кого-нибудь еще для тщательной проверки. Мы не можем, конечно, предугадать, кто это будет, но готовиться к такому нежелательному визиту нужно…

Артузов, подробно записав все указания Менжинского, ушел, а через несколько дней ему доложили о внезапном появлении в Москве правой руки Савинкова полковника Сергея Эдуардовича Павловского. Это имя хорошо знали чекисты. Полковник Павловский был известен как лютый враг Советской власти, человек умный, по-волчьи осторожный, огромной личной храбрости и беспощадной жестокости. Банды Павловского не раз врывались из-за кордона на территорию Советской Белоруссии, жгли, убивали, зверствовали, терроризировали население.

В Москве Павловский остановился на квартире Леонида Шешени — бывшего личного адъютанта Савинкова. Арестованный при переходе границы, Шешеня, чтобы спасти свою жизнь, согласился сотрудничать с ОГПУ и старался в этом изо всех сил.

Чекисты инсценируют для Павловского совещание контрреволюционного центра и… внезапно обезоруживают полковника.

Менжинский понимает, что арест Павловского может сорвать осуществление главной цели — захват Савинкова. Начинается упорная и трудная работа. На первых допросах Павловский молчит. В своих преступлениях признается с трудом, лишь когда его прижимают к стене неопровержимыми фактами. Наконец на одном из допросов он безнадежно машет рукой:

— Ваша взяла… Говорите, что делать.

Стремясь заслужить право остаться в живых, Павловский соглашается помочь ОГПУ.

Полковник пишет своему шефу в Париж, что в Москве жизнь бьет ключом, что организация сильна и лишь нуждается в настоящем вожде.

Письму Павловского Савинков не может не верить. II все же он… еще раз посылает в СССР своего близкого помощника Фомичева.

Фомичева поселяют на даче под Москвой, потом для него устраивают «заседание ЦК», на которое привозят и тщательно подготовленного Павловского.

Полковник, убедившись, что обмануть чекистов ему не удастся (попытка побега закончилась неудачей), и порядком разуверившись в своей предыдущей деятельности, великолепно играет перед бывшим соратником роль «члена ЦК». Павловский делает обстоятельный доклад о совершенных за последнее время под его руководством мифических налетах и экспроприациях. Фомичева доклад захватывает, он задает вопросы. Павловский отвечает умно и убедительно. В заключение он просит у «ЦК» разрешить еще один налет — на Юге России. «ЦК» разрешает. Фомичев в восторге. Его восторг удесятеряется поездкой в Терскую область, организованной для него чекистами. Там Фомичев встречается со «знаменитым руководителем партизанских отрядов Терской области неуловимым полковником Султаном-Гиреем». Эта встреча окончательно убеждает Фомичева в силе и жизнеспособности организации. Он не подозревает, что банда Султана-Гирея давно разгромлена, а с ним разговаривает один из местных чекистов…

Но убедить Фомичева лишь полдела. У него инструкция от Савинкова — вернуться в Париж непременно вместе с Павловским. Савинкову, как никогда, нужен его верный помощник, который и так слишком задержался в России. Но выпустить Павловского за кордон нельзя. Это не Зекунов, давно искренне порвавший с контрреволюцией и помогающий чекистам не за страх, а за совесть.

Чекисты делают новый ход… Фомичеву сообщают, что налет Павловского прошел успешно, взято несколько сот тысяч рублей, но сам Сергей Эдуардович тяжело ранен в ногу.

Фомичеву устраивают новую встречу с Павловским. Полковник лежит на кровати, нога его забинтована, сквозь повязку проступает кровь… два часа назад зарезанной курицы. Играет он с подлинным артистическим блеском. С азартом рассказывает о «налете», время от времени при «неосторожном» движении его рот перекашивает гримаса боли. С гордостью показывает толстую пачку червонцев.

— Остальные уже в деле! — хвастливо говорит он.

Фомичев ни на секунду не усомнился в правдивости разыгранной перед ним мелодрамы.

И все же, в последний момент, вся операция чуть не оказалась под ударом.

С отчетом Фомичева и Павловского о «происшедшем» в Польшу в качестве курьера был направлен оперативный работник контрразведывательного отдела ОГПУ Григорий Сыроежкин. В Вильно на улице его случайно встретил и, конечно, узнал бывший сослуживец по Красной Армии, позднее бежавший в Польшу и ставший там полицейским осведомителем. Предатель немедленно сообщил в полицию, что Сыроежкин в гражданскую войну одно время работал в ревтрибунале.

Но взять Григория голыми руками было не так-то просто — это был опытный и находчивый чекист, бывавший во многих переплетах.

Он охотно разъяснил офицеру польской контрразведки, что действительно служил вместе с Стржелкевским в Красной Армии рядовым бойцом, когда-то избил его за воровство и теперь тот сводит с ним личные счеты.

И тот поверил! Офицер знал, что Стржелкевский пьяница и наркоман, выгнанный за многие грехи из полиции. Через Сыроежкина же польская разведка получала неоднократно множество «ценной информации» из России, и явно не стоило брать под подозрение ценного человека из-за пьяной злобной болтовни такого вконец опустившегося субъекта, каким был Стржелкевский.

Все прошло благополучно.

А в июле 1924 года Федоров и Фомичев «нелегально» через «окно» перешли советско-польскую границу и приехали через Варшаву в Париж.

И все же Савинков еще долго колебался — ехать в Россию или не ехать. Он, конечно, был не такой простак, чтобы принять столь рискованное решение на основании только доклада своего эмиссара, разговоров с Федоровым, письма Павловского. Он вел переписку и с другими своими агентами, ранее отправленными в Россию. Эти агенты действовали, не подозревая того, под наблюдением и контролем ОГПУ. Больше того, все их действия направлялись и контролировались чекистами под непосредственным руководством Менжинского. В письмах к Савинкову агенты убеждали его, что в России назревает переворот и этот переворот, по их мнению, должен возглавить Савинков, и призывали его приехать в Россию, чтобы «взять руководство в свои руки». Они сообщали ему явки, переправочные пункты через границу.

Прежде чем дать окончательное согласие, Савинков решил посоветоваться с Рейли, приезд которого в Париж ожидался. Об этих сомнениях, колебаниях и, наконец, принятом решении ехать в Россию писала в своей книге о Рейли его жена испанка Пепита Бобадилья:

«Почти тотчас после нашей свадьбы… из Лондона мы направились в Париж, где в то время находился Савинков. Сидней сообщил ему о своем предполагаемом приезде в Париж… Мое первое свидание с Савинковым состоялось в гостинице «Чатам». Увидев Савинкова, я была разочарована… Маленький осанистый человек важной походкой вошел в комнату с весьма забавным видом самоуверенности — маленький человек с нависшим лбом, маленькими глазами и срезанным подбородком. Этот маленький человек стал в позу перед камином. Он поворачивался к нам то одной, то другой стороной своего профиля. То он клал руки за борт своего пиджака, принимая известную позу Наполеона.

Во время разговора Савинков был задумчив… В письме из Москвы Павловский сообщал, что в силу разных обстоятельств не может лично явиться в Париж, но просил Савинкова приехать в Москву вместе с подателем письма. Присутствие Савинкова в Москве совершенно необходимо, иначе блестяще подготовленный заговор обречен на провал. Одного из московских эмиссаров Савинков знал и верил ему, другой был незнаком. Письмо, несомненно, было написано рукой Павловского… Сидней твердил: «Не верьте — это провокация». Но Савинков колебался, так как верил Павловскому. Каждый вечер мы встречались и продолжали спорить… Три недели Савинков обдумывал решение. Наконец решил ехать в Россию с Деренталями[34] и обоими эмиссарами… 10 августа в результате последнего совещания с Рейли Савинков выехал с итальянским паспортом [подаренным Муссолини] в Берлин…»

Из Берлина — в Польшу. В Варшаве Савинкова приняли весьма благосклонно. Снабдили его самого и его спутников новыми документами. При содействии польской военной разведки — 2-го отдела Генерального штаба и полиции Савинков и его группа в ночь на 16 августа 1924 года была переправлена через границу. Единственный ныне живой участник взятия Савинкова старый чекист Ян Петрович Крикман переправлял через границу и обратно московских курьеров и заграничных деятелей организации «Народный союз». Савинковцы его знали как Ивана Петровича Батова, старого деятеля их организации, своего человека на границе.

«В тот день, — вспоминает Ян Петрович, — с утра на границу приехали Пузицкий и Демиденко. Остановились в густых кустах невдалеке от пограничного столба. Ночь выдалась темная. Время тянулось медленно; прошел час, другой, третий — все тихо. Вдруг с польской стороны замигал огонек.

— Андрей Павлович, — сказал Пузицкий и пошел навстречу.

Андрей Павлович подавал нам сигнал фонариком. Рядом стояли Савинков, Любовь Деренталь, ее муж, Фомичев и представители польской разведки Секунда и Майер. Пузицкий подошел к ним, поздоровался, сказал, что путь свободен. Майер и Секунда остались на своей стороне, а остальные ступили на нашу землю.

Я подошел к процессии, козырнул и в целях конспирации предложил всем сдать оружие, чтобы избежать каких-либо осложнений при дальнейшем передвижении.

Первым протянул мне свой револьвер Савинков, затем остальные. Фомичев, как старый знакомый, подошел ко мне, поздоровался за руку, словно желая показать остальным, что здесь он свой человек.

Я рассовал их револьверы по карманам и предложил следовать за мной. Чтобы перевод границы не показался легкой прогулкой, повел их по петляющей тропинке в кустарнике. Савинков и Фомичев шли не за мной, а сбоку, обгоняли меня, останавливались, прислушивались. Все было тихо. Мы еще днем предупредили начальника погранотряда, чтобы не выставлял на этом участке пограничников.

Вскоре мы вышли к спрятанным в балке лошадям, запряженным в две тачанки. Здесь, чтобы не вызвать подозрения у местного населения, я предложил «гостям» надеть красноармейские шинели и буденовки. В первой тачанке разместились Савинков, Любовь Ефимовна, Пузицкий и Андрей Павлович в качестве возницы. На второй — Фомичев, Александр Деренталь и я, а кучером у нас был пограничник. Доехали до большого озера в 12 километрах от Минска, сделали привал. Я предложил «гостям» снять шинели и буденовки: пограничную зону миновали, и теперь не опасно ехать в штатском. Постелили шинели на траву, сели. Фомичев достал из саквояжа бутылку вина, закуску. Он чувствовал себя хозяином, суетился, и весь его деловой вид убеждал «гостей» в том, что опасность миновала и можно отдохнуть. Разлили вино по стаканам, Пузицкий и я пить отказались.

— Вы с дороги, устали, вам сейчас спиртное нужнее, — пояснил Пузицкий.

Покончив с едой, сели в тачанки, поехали дальше. В километре от города остановились.

— Борис Викторович, — сказал Пузицкий, — в город лучше войти пешком и не всем сразу.

Савинков согласился. Пограничника с лошадьми мы отправили к границе. Пузицкий повернулся ко мне.

— Вы, Иван Петрович, как проводите Фомичева в гостиницу, так сразу отправляйтесь на вокзал за билетами. Нам желательно сегодня же уехать в Москву.

— Есть, — сказал я.

В город вошли тремя группами: я с Фомичевым, потом Пузицкий, Савинков и Любовь Ефимовна, а замыкали процессию Деренталь и Андрей Павлович.

Мы пришли в гостиницу на Советской улице. Я постучался в дверь.

— Это будет ваш номер.

Фомичев молча кивнул.

В это время двухстворчатая дверь распахнулась, и мы оказались перед пустой комнатой. Фомичев растерялся. Инстинкт самосохранения заставил его сделать шаг назад. Я подтолкнул его в комнату. И не успел Фомичев опомниться, как вышедшие из-за двери чекисты надели ему наручники.

Его тут же через черный ход вывели на улицу и отправили на вокзал — там стоял специальный вагон для приема «гостей».

Секретарь Артузова вручил мне билеты на поезд, и я отправился за Савинковым и его компанией.

Как сейчас, помню, — продолжает Ян Петрович, — вошел в комнату[35] за столом сидят Савинков, Любовь Ефимовна, Андрей Павлович, Пузицкий, Александр Деренталь совсем раскис: лежит на диване, кашляет, чихает.

На столе стоит пузатый самовар. Он приятно шумит, от него поднимается пар.

«Гости» пьют чай.

— Билеты привез, — сказал я. И вдруг за мной в комнату вбежали красноармейцы, плотной стеной встали у окна, у выхода на балкон, вдоль стен. «Гости» удивленно уставились на красноармейцев. Даже Деренталь поднялся с дивана. Спокойнее всех был Савинков, он не пошевелился. Вперед вышел чекист Пилляр.

— Вы арестованы».

Не ожидавший такого оборота дела Савинков не оказал сопротивления. При аресте он лишь промолвил:

— Ничего не скажешь, сделано чисто и ловко.

У него изъяли оружие (на границе сдал не все, оставил на всякий случай пистолет), паспорт на имя Степанова Виктора Ивановича и под усиленной охраной отправили в Москву.

Во время одного из набегов банд Булак-Балаховича из окрестностей Минска Савинков писал эмигрантке-декадентке Зинаиде Гиппиус: «Я уверен, что мы дойдем до Москвы». Тогда Гиппиус на это письмо в кругу друзей отозвалась будто бы такими словами: «Это Савинков-то с разбойником Балаховичем дойдет до Москвы?! Может, и дойдет… Или доведут их».

И вот теперь слова Зинаиды Гиппиус исполнились.

В Москве Савинкова привезли в здание ОГПУ.

Выйдя из тюремного автомобиля, Савинков, обращаясь к чекистам, проговорил своим глухим голосом:

— Уважаю силу и ум ГПУ.

Игра ОГПУ с Савинковым, продолжавшаяся на протяжении двух лет, закончилась поражением Савинкова и победой чекистов.

В одном из кабинетов в доме на Лубянской площади произошла новая встреча Менжинского и Савинкова — двадцать лет спустя после их вологодской встречи. За спиной одного из них был революционный путь, проделанный вместе с партией коммунистов, вместе с народом, путь светлой самоотверженной борьбы за идеалы коммунизма. За спиной другого был «путь» «революционера»-одиночки, никогда не верившего в народ, презиравшего движение масс и верившего только в террор. Это неверие привело его в лагерь контрреволюции, сделало злейшим врагом народа. В борьбе с народом Савинков потерпел поражение и теперь должен был нести ответственность за все злодеяния, сделанные им вместе с белогвардейцами-монархистами, белогвардейцами, кадетами, эсерами, иностранными реакционерами. Савинков, погромщик и убийца, припертый к стене неопровержимыми уликами, пытался еще бравировать, изображать из себя «благородного рыцаря».

— Я не преступник, я — военнопленный, — говорил Савинков Дзержинскому и Менжинскому. — Я вед войну, и я побежден. Я имею мужество это оказать, я имею мужество сказать, что моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба с вами, с большевиками, не дала результатов. Раз это так, значит русский народ был не с нами, а с РКП. Моя борьба с коммунистами научила меня многому. Если за коммунистами идут русские рабочие и крестьяне, то я, русский революционер, должен подчиниться их воле. Судите меня как хотите.

— Никакой вы не русский революционер. Вы в глазах русского народа отъявленный бандит. Вы, Савинков, — говорил ему Менжинский, — никогда не были с русским народом, ни тем более русский народ никогда не был с вами.

— Да, я всю жизнь ошибался. Вас, большевиков, всегда поддерживал народ, он поддержал вас и в гражданской войне, поддержал и в борьбе против нас.

— Очень интересное признание, — заметил Дзержинский и затем, обращаясь к Савинкову, сказал: — Знаете, Савинков, что сто тысяч, миллион рабочих без какого-либо давления с чьей-либо стороны придут и потребуют вашей казни, Савинков, казни врага народа.

— Я в этом не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что вы подчинитесь требованию народа. Надо подчиняться народу, народной власти. Советская власть — власть народа, и я готов признать эту власть, — с пафосом сказал Савинков.

— Вот видите, Феликс Эдмундович, — с иронией сказал Менжинский, — еще одна великая держава готова признать нас.

— Вы меня извините, гражданин Дзержинский. Вячеслава Менжинского я знаю по Петербургу. Мы вместе учились в университете. Он не изменился с тех пор…

— Начав говорить комплименты в адрес Менжинского, вы, чего доброго, начнете хвалить и меня, — прервал Дзержинский Савинкова. И, глядя прямо в его серо-зеленые глаза, жестко продолжил: — Как мы вас поняли, Савинков, вы хотя и поздно, но признали Советскую власть.

— Да, так.

— Может быть, вы тогда скажете, почему признали Советскую власть?

— Я охотно это сделаю.

21 августа на столе Дзержинского лежало показание Бориса Савинкова, написанное его характерным тонким прямым почерком, в котором он впервые письменно заявил о признании Советской власти.

27 августа в Колонном зале Дома союзов открылся судебный процесс по делу Савинкова. Его показания в суде, заключительное слово подсудимого разочаровали его иностранных покровителей, внесли растерянность в белую эмиграцию. Одна часть западной прессы пыталась замолчать процесс, другая, стремясь ослабить внимание от разоблачений Савинкова, объявила процесс инсценировкой над подставным лицом. Но факты, как говорят, упрямая вещь. На процессе, хотя и с оговорками, Савинков окончательно разоружился и признал свою деятельность против Советской власти преступной. После процесса Савинков в тюрьме написал статью «Почему я признал Советскую власть», которая была опубликована в советской и иностранной прессе.

Статья эта, явившаяся любопытным человеческим документом, пролила дополнительный свет на роль правительств и разведок западных стран в борьбе против Советской власти.

«Кто борется, — писал Савинков, — тот в зависимости от иностранцев: от англичан, французов, японцев, поляков. Бороться без базы нельзя. Бороться без оружия нельзя. Пусть нет писаных обязательств, все равно. Кто борется, тот в железных тисках, — в тисках финансовых, военных, даже шпионских».

Процесс над Савинковым и появившаяся вслед за тем статья Савинкова внесли в ряды эмиграции, с одной стороны, растерянность, а с другой — вызвали небывалую озлобленность наиболее экстремистских элементов, озлобленность, с которой органам ОГПУ пришлось вскоре столкнуться.

29 августа 1924 года суд приговорил Савинкова к высшей мере наказания — расстрелу.

В тот же день Президиум ЦИК СССР, «признавая, что после полного отказа Савинкова… от какой бы то ни было борьбы с Советской властью и после его заявления о готовности честно служить трудовому народу… и полагая, что мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс…», заменил ему расстрел десятью годами тюремного заключения.

В тюрьме Савинкову были созданы весьма сносные условия, разрешались прогулки, свидания, беседы с иностранными журналистами. Последние после встреч с ним подробно описывали его внешность, одежду, белоснежные воротнички и отмечали искренность признания им Советской власти.

Но заключение в тюрьме, бездеятельность тяготили Савинкова. Он рвался на волю.

Во время одного из свиданий с Любовью Дикгоф-Деренталь Савинков говорил ей:

— После замены расстрела десятью годами у меня была длительная беседа с Дзержинским. Дзержинский мне сказал: «Савинков, вас надо было расстрелять или дать возможность работать с нами».

На вопрос Дикгоф-Деренталь о впечатлении, которое произвел на Савинкова Дзержинский, он протянул ей свои заметки, сделанные в тюрьме. В этих заметках были такие слова: «…Жизнь Дзержинского и Менжинского достаточно известна. Они старые революционеры, и при царе были в каторге, в тюрьме, в ссылке. Я их видел вчера. Менжинского я знаю по Петрограду. Мы вместе учились в университете. Он умный человек, что же касается Дзержинского, он произвел на меня впечатление большой силы».

Когда Дикгоф-Деренталь, прочитав эти строки, обратилась с каким-то новым вопросом к Савинкову, он, не ответив ей, проговорил:

— Дзержинский мне сказал, что дело Дикгоф-Деренталя и Эммы Ефимовны [Эмма Ефимовна Сторе — подпольная кличка Любови Ефимовны Дикгоф-Деренталь] будет прекращено, их можно будет выпустить на свободу теперь же.

— А я уже на свободе, — ответила Любовь Ефимовна. — Менжинский только опасается, что меня могут убить агенты польской контрразведки, чтобы приписать это убийство советским органам…

Седьмого мая 1925 года Савинков написал письмо Дзержинскому: «Когда меня арестовали, я был уверен, что могут быть только два исхода. Первый, почти несомненный, — меня поставят к стене; второй — мне поверят и, поверив, дадут работу. Третий исход, т. е. тюремное заключение, казался мне исключением. Так и был поставлен вопрос в [моих] беседах с гр. гр. Менжинским, Артузовым, Пилляром: либо расстреливайте, либо дайте возможность работать. Я был против вас, теперь я с вами… сидеть в тюрьме или сделаться обывателем я не могу… Я помню наш разговор в августе месяце. Вы были правы: недостаточно разочароваться в белых или зеленых, надо еще понять и оценить красных. С тех пор прошло немало времени. Я многое передумал в тюрьме и — мне не стыдно сказать — многому научился».

В тот же день 7 мая 1925 года Борис Савинков продолжил этот разговор с сотрудником ОГПУ, с которым ездил на прогулку в Царицыно. Вернувшись с прогулки, они поднялись на пятый этаж в кабинет этого сотрудника — комнату с большими, почти от пола до потолка окнами. День был жаркий, и окно было открыто. Савинков, налив в стакан воды, подошел к окну, как-то неестественно качнулся и упал вниз. В некоторых книгах утверждается, что Савинков выбросился из окна. Возможно. Но возможно и то, что из окна он упал случайно. Нельзя забывать, что Савинков всю жизнь боялся высоты.

5 сентября 1924 года Президиум ЦИК СССР постановил:

«Принимая во внимание успешное завершение [операции по поимке Савинкова], упорную работу и проявление полной преданности к делу в связи с исполнением трудных и сложных заданий ОГПУ, наградить т.т. Менжинского В. Р., Федорова А. П., Сыроежкина Г. С., Пузицкого С. В., Пилляра Р. В. орденом Красного Знамени». Тем же постановлением А. X. Артузову, И. И. Сосновскому, С. Г. Гендину и Я. П. Крикману была объявлена благодарность рабоче-крестьянского правительства Союза ССР.

Захват Савинкова означал конец савинковщины, но не конец борьбы иностранных разведок против СССР. Процесс Савинкова, полный провал савинковской авантюры ничему не научили его друга и соучастника в преступлениях офицера английской «Интеллидженс сервис» Сиднея Джорджа Рейли. Пепита Бобадилья в своей книге о Рейли пишет: «Первые вести из России поразили нас страшным ударом. Савинков арестован и приговорен к смертной казни… Рейли в «Морнинг пост» поместил письмо в защиту Б. В. Савинкова».

После процесса над Савинковым Сидней Рейли покинул берега Альбиона и уехал в Северную Америку, где основал фирму «Сидней Беренс — индийский хлопок» и занялся коммерческими предприятиями. Фирма и коммерческая деятельность была лишь прикрытием для Рейли, стремившегося получить материальную и политическую поддержку американских миллионеров — в борьбе против Советской России. Это подтверждается и тем фактом, что Рейли не прерывал связи с русскими белоэмигрантскими кругами. И записью в его дневнике: «Корсиканский лейтенант артиллерии вырос из пламени французской революции. Почему бы агенту английской разведки… не стать хозяином Москвы».

Эту свою мечту Рейли попытался осуществить при первой же возможности. В начале 1925 года на имя Рейли в США пришло кодированное письмо от коллеги по «Интеллидженс сервис». В письме сообщалось, что из «Калифорнии [России] в Париж приезжают супруги К[расноштановы]… Они имеют поручение вступить с вами в контакт и передать стихи Омара Хайяма, одну строку из этих стихов я вам сообщаю». Получив это письмо, Рейли немедленно собрался в Париж. Заручившись поддержкой американских деловых людей, «мы, — пишет Пепита Бобадилья, — готовились к отъезду из Америки. Мой муж получил место директора крупной фирмы в Европе».

В борьбу с Советской Россией вместе с Рейли включилась американская разведка, располагающая теми средствами, которых Савинков и Рейли не нашли в Европе. 4 июля Рейли получил телеграмму из Европы: «Все готово для общей встречи. Просим сообщить, когда приедете». На эту телеграмму Рейли ответил: «Выезжаем 26 августа, будем в Париже 3 сентября».

В Париже Рейли встретился с генералом Кутеповым, который только что возвратился из Хельсинки, где имел встречу с супругами Красноштановыми. Под фамилией Красноштановых скрывались террористы Мария Захарченко-Шульц и ее муж, бывший белый офицер Георгий Радкевич, тесно связанные с генералом Кутеповым и вовлеченные в операцию «Трест». О последнем они, конечно, не подозревали. Выполняя задания «Треста», они думали, что выполняют поручения монархической организации. Красноштановы привезли письмо от «Треста». В нем корреспондент, выступающий от имени якобы действующей контрреволюционной организации в России, шифром, известным Рейли, сообщал о новом плане, о «новом деле». «В переговорах с представителями Вы сами увидите, — писал корреспондент, — насколько серьезно и реально это дело». «В деле заинтересованы некоторые члены конкурирующей группы. Вы понимаете поэтому, насколько важно соблюдать секрет.

Пишу Вам об этом, так как думаю, что этот план с успехом может заменить тот, над которым Вы в свое время работали и который так катастрофически рухнул. Ваш Е.».

План, который «так катастрофически рухнул», — эго история поездки Савинкова в Россию.

В ответном письме Рейли написал: «Члены меньшинства (Рейли имел в виду троцкистов) сами отлично знают положение на внутреннем рынке, им отлично известно, что надо делать, что от них требуется и какими способами надо реорганизовать предприятие: им, вероятно, не хватает, во-первых, денег, а во-вторых, связи с руководящими промышленниками на международном рынке. Без этой связи, не говоря уже о финансовой стороне вопроса, вряд ли возможно произвести реорганизацию на серьезных началах…»

Что касается денег, писал далее Рейли, то наиболее подходящий рынок для этого находится в Северной Америке. Но получить эти деньги можно только при условии, что план принял окончательную форму и имеет все шансы на успех.

Вслед за этим письмом на указанный ему в письме адрес эмигранта Бунакова «А[В — Экономис О] У Эспландгатен 34 Гельсингфорс» Рейли со своим агентом послал письмо, в котором изложил свою точку зрения на положение в России и свой план действий.

Рейли писал:

«Власть медленно, но неминуемо отмирает. Героический период закончен весной 1921 года, наступивший затем период консолидации власти и стремление к строительству (нэп) не могли дать желательных результатов ввиду страшного напора голода и экономического развала.

Красная Армия для меня до сих пор неразрешимая загадка. Существенный вопрос, что идет скорее — инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрутов? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего надо считаться со специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они, хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избежать действий общего закона солдатского бунта…»

Далее Рейли предлагал способы действий заговорщиков: пропаганда, диверсии, террор.

«Про себя скажу, — заканчивал письмо Рейли, — следующее, — это дело для меня есть самое важное дело в жизни: я готов служить ему всем, чем только могу».

Это письмо по каналам связи «Треста» попало в Москву, в ОГПУ. С ним ознакомился Менжинский. Докладывая письмо Дзержинскому, Вячеслав Рудольфович сказал:

— И этот злодей, пока жив, не оставит в покое советский народ.

Дзержинский, выслушав доклад и ознакомившись с письмом, приказал: поймать Сиднея Рейли.

Поимка Рейли была осуществлена через посредство того же «Треста», контролировавшегося ОГПУ. По замыслу руководителей ОГПУ чекисты Артузов, Пилляр и другие разработали оперативный план.

После встречи с генералом Кутеповым, возвратившимся из Хельсинки в Париж, который информировал Рейли о возможностях «Треста», кандидат в Наполеоны выехал в Финляндию, чтобы убедиться в возможности практического осуществления своего плана.

Шульц и Радкевич информировали «Трест» об ожидающемся приезде Рейли в Финляндию. В Хельсинки немедленно выехал А. А. Якушев. Здесь на квартире Бунакова на Эспландгатен, 34 произошла встреча Рейли с Шульц и Радкевичем. После этой встречи в письме к жене Рейли писал: «…действительно Россия находится накануне важных и решительных событий. Во всяком случае, я не уеду отсюда, пока всего не выясню».

25 сентября 1925 года на той же квартире Бунакова произошла первая встреча Якушева с Рейли.

Рейли был насторожен, но в принадлежности Якушева к законспирированной контрреволюционной организации не усомнился.

Якушев в своем отчете так описал эту встречу:

«Рейли одет в серое пальто, безукоризненно серый в клеточку костюм. Впечатление неприятное. Что-то жесткое, колючее во взгляде выпуклых черных глаз, резко выпяченная нижняя губа. Очень элегантен. В тоне разговора — высокомерие, надменность. Сел в кресло, поправил складку брюк, выставил носки и желтые новенькие туфли. Начал с того, что не может сейчас ехать в Россию. Поедет через 2–3 месяца, чтобы познакомиться с «Трестом».

Якушеву стоило большого труда убедить Рейли поехать в Россию тотчас же. Он заявил, что берется организовать поездку в Москву таким образом, чтобы в субботу утром быть в Ленинграде, вечером оттуда выехать в Москву. В воскресенье ознакомиться с Политическим советом организации, вечером выехать из Москвы и тем же путем вернуться в Финляндию.

Рейли согласился с этим планом и в тот же день выехал в Выборг. Из Выборга телеграфировал жене: «Должен провести здесь конец недели. Выеду с пароходом в среду. Буду в Гамбурге в пятницу. Телеграфируйте мне в Выборг, отель Андреа».

Выехавшие из Москвы Пилляр и другие чекисты готовили встречу Рейли на границе и в Ленинграде.

Рейли был уверен в успехе своей поездки в Россию и перед отъездом на границу писал жене из Выборга 25 сентября: «Я не решился бы на такое путешествие, если бы… не был уверен, что не подвергаюсь почти никакому риску. Пишу это письмо на случай, если со мной что-нибудь случится… Если паче чаяния меня арестуют в России по какому-нибудь пустяковому обвинению, то мои новые друзья достаточно могущественны, чтобы быстро вызволить меня из тюрьмы. Опознать меня в новой личине большевики не могут».

В Россию Рейли ехал по паспорту купца Штенберга. Новыми друзьями, о которых писал Рейли жене, он считал троцкистов.

В 10 часов вечера 25 сентября Рейли, переодевшись в более скромный костюм, в сопровождении Радкевича и капитана финской полиции Рузенштрема прибыл на станцию Куоккала. В полночь отправились к границе. На советском берегу реки Сестры Рейли и Якушева встретил «агент «Треста» Тойво Вяхи — начальник советской пограничной заставы, впоследствии известный как И. М. Петров. Пройдя пограничную зону, Вяхи усадил Рейли на ожидавшую телегу, довез до станции Парголово и здесь посадил в поезд. До Ленинграда Рейли ехал уже в сопровождении чекистов, не догадываясь, конечно, об этом. Утром 26 сентября Рейли доставили в Ленинград.

Здесь ему устроили встречу с «оппозиционно настроенным рабочим, депутатом Московского Совета», роль которого блестяще сыграл чекист Стырие, и настоящим монархистом, эмиссаром Врангеля Мукаловым. На вокзале в Москве Рейли встретили «деятели «Треста» — все сотрудники ОГПУ и отвезли на «совещание» в Малаховку.

На совещании разговор шел о том, что «могут дать англичане «организации» и что она может дать англичанам. Рейли говорил, что денег ни от какого европейского правительства получить нельзя, «у каждого горит свой дом и главное — тушить пожар в собственном доме». «Деньги, — говорил Рейли, — можно найти в России», — и изложил свой план:

— В России есть громадные художественные ценности, картины знаменитых мастеров. За границей такие ценности имеют неограниченный сбыт. Выкрасть ценности из кладовых музеев, организовать их отправку за границу. Вот вам и деньги. Я сам, без перекупщиков могу организовать сбыт. Таким образом можно получить очень крупные суммы.

И тут же Рейли набросал записку, что следует воровать. В его списке офорты и гравюры знаменитых мастеров, монеты античные и золотые, шедевры мастеров голландской, испанской, итальянской школ.

Рейли назвал и другой способ добычи денег — продажу шпионских сведений «Интеллидженс сервис».

После «совещания» Рейли усаживают в автомобиль и везут в Москву… на Лубянку. Он арестован. На следующий день 30 сентября, чтобы сохранить «Трест», была инсценирована перестрелка на границе у деревни Ала-Кюль. Через несколько дней английская газета «Таймс» сообщила, что капитан королевских военно-воздушных сил Сидней Джордж Рейли убит в перестрелке с советскими пограничниками у деревни Ала-Кюль.

На допросе в ОГПУ Рейли подвел итог своей преступной деятельности: капитан британской армии, точнее «Интеллидженс сервис», по делу Локкарта в 1918 году заочно приговорен к смертной казни, в одежде священника бежал в Ригу. С фальшивым паспортом добрался до Бергена, оттуда направился в Англию. Вскоре был прикомандирован к британской миссии при ставке генерала Деникина. Был в Крыму, в Одессе. Через Константинополь вернулся в Англию. В 1919–1920 годах поддерживал тесные отношения с представителями русской эмиграции. Все это время состоял на секретной службе; главная задача — освещение русского вопроса руководящим сферам Англии. В 1920 году направлен в Польшу, близко сошелся с Савинковым, участвовал в экспедиции в Россию. В 1923–1924 годах поддерживал Савинкова, продолжал консультировать влиятельные сферы Англии и Америки по русскому вопросу. Много писал в газетах. 10 сентября 1924 года в английской газете «Морнинг пост» писал, что «проводил с Савинковым целые дни вплоть до его отъезда на советскую границу. Я пользовался его полным доверием, и его планы были выработаны вместе со мной».

1925 год провел в Нью-Йорке.

«В конце 1925 года я нелегально перешел финскую границу и прибыл в Ленинград, а затем в Москву, где был арестован… Я прибыл в Советскую Россию по собственной инициативе, узнав… о существовании, по-видимому, действительно серьезной антисоветской группы…»

Пытаясь спасти жизнь, 30 октября 1925 года Рейли написал заявление на имя Дзержинского, в котором изъявлял желание «дать вполне откровенные признания и сведения… относительно организации и состава великобританских разведок… американской разведки, а также лиц в русской эмиграции», с которыми ему, Рейли, «пришлось иметь дело».

Это предложение Рейли было отклонено. 5 ноября 1925 года был приведен в исполнение приговор революционного трибунала от 3 декабря 1918 года.

Так ОГПУ оборвало карьеру «нового Лоуренса», «кандидата в российские наполеоны».

После захвата Рейли, хотя эта операция и осталась в секрете, авторитет «Треста» несколько пошатнулся. Между тем нужда в организации еще сохранялась. И тогда «Трест» вовлек в сферу своей деятельности Василия Витальевича Шульгина — одного из видных деятелей последнего десятилетия старой России. Шульгин, некогда помещик Волынской губернии, депутат Государственной думы и крупный издатель, был фигура некоторым образом историческая — он присутствовал при отречении от престола последнего российского императора Николая Второго.

Убежденный монархист, Шульгин в то же время выгодно отличался от других деятелей белой эмиграции трезвостью взглядов, здравомыслием, известным стремлением вникнуть без злобного остервенения в то, что происходит в новой России. Кроме того, Шульгин был способным литератором.

«Трест» устроил Шульгину «нелегальную» поездку в Советскую Россию. Мистификацией были лишь обстоятельства его поездки (включая «сложный» и «опасный» переход границы) — все остальное никем и ни в чем не инсценировалось. Шульгин получил полную возможность досконально и объективно ознакомиться с реальной советской действительностью.

Отрастивший для маскировки раввинскую (по его собственному выражению) бороду, с паспортом на имя Иосифа Карловича Шварца, Шульгин встречался в СССР я с «подпольем» (разумеется, под наблюдением «Треста») и с настоящими советскими людьми. Об этих встречах, произведших на него огромное впечатление, Шульгин написал книгу — «Три столицы», в которой достаточно объективно рассказал обо всем увиденном. «Три столицы» Шульгина (ее рукопись, конечно, без ведома автора просмотрели заранее и Дзержинский и Менжинский) сыграла большую роль: во-первых, как объективное свидетельство очевидца о жизни в СССР; во-вторых, она повысила пошатнувшийся авторитет «Треста», продлила жизнь чекистского детища на несколько очень важных месяцев, за которые ОГПУ сумело обезвредить еще немало белогвардейских шпионов.

В операциях по поимке Бориса Савинкова и Сиднея Рейли во всем блеске проявились стиль работы ОГПУ, выкованный под руководством Дзержинского, прозорливость руководителей ОГПУ, чекистское мастерство всех участников операций: и тех, кто в тиши кабинетов разрабатывал детали операций, предвидя все неожиданности и случайности, которые могли сорвать задуманный замысел. И тех, кто под видом курьеров «Треста» ездил в Париж, Хельсинки, Выборг, Таллин. И тех, кто сопровождал Савинкова и Рейли при переходе границы. И тех, кто осуществлял арест вооруженных террористов.

20 декабря 1925 года отмечалась восьмая годовщина создания ВЧК−ОГПУ. Подведя итог восьмилетней боевой работе чекистских органов, Дзержинский и Менжинский в приказе ОГПУ № 278 от 20 декабря 1925 года писали:

«Четыре года прошло с тех пор, как упразднена ВЧК. Новый часовой революции — Государственное Политическое Управление стоит на страже Советской страны. Новые условия поставили перед ним задачу новыми методами осуществить охрану революции. Доверие рабочих и крестьян продолжает окружать ГПУ… И изменившиеся условия выдвинули новые задачи. Борьба с экономическими преступлениями, борьба за революционную законность, сохранившую свое значение, борьба со шпионажем и остатками белогвардейщины наполняли содержание работы ГПУ.

Союз Советских Республик продолжает быть единственной страной, где пролетариат стоит у власти. Союз наш — оплот мировой пролетарской революции, как и раньше, является предметом ненависти капиталистов всех стран. И потому существует ГПУ, потому необходимо, чтобы этот часовой продолжал зорко следить за всеми кознями империалистов и их прислужников.

До тех пор, пока у власти продолжают оставаться буржуазные правительства, пока тем самым не исключена возможность нападения на наш Союз, ГПУ — этот верный страж революции — будет оставаться на своем посту.

Дзержинский,

Менжинский».

В самый разгар только что описанных весьма важных событий и Дзержинскому и Менжинскому пришлось высказаться и не только высказаться по одному весьма, как показала жизнь, серьезному вопросу. Речь идет о проповедуемом некоторыми левацкого пошиба юристами классовом снисхождении к преступнику. На основании этой «теории» получила распространение практика освобождения от наказания преступников на том основании, что они пролетарского происхождения. Ясно, что подобный подход мог только дискредитировать органы правосудия в глазах широких масс трудящихся.

Всякое попустительство к лицам пролетарского происхождения, совершившим преступления, неоднократно говорил Дзержинский, неминуемо повлечет за собой развал промышленности и государственного аппарата. Вред и опасность этой теории Дзержинский видел в том, что она выбивала из рук рабочих «лучшее средство борьбы с происками бывших капиталистов — ясное классовое сознание».

Точку зрения Дзержинского решительно поддержал Менжинский. Более того, сам вопрос он посчитал настолько серьезным и принципиальным, что счел необходимым обратиться в ЦКК — РКИ 17 февраля 1924 года с письмом:

«Когда у власти стоит пролетарская партия, когда беспартийные рабочие занимают многие ответственные должности, сам факт возможности условного осуждения к взяточникам, мошенникам, шпионам и прочим только потому, что они пролетарского происхождения, должен восстановить против пролетарской диктатуры всю мелкую буржуазию и крестьянство и тем более сознательных рабочих от станка против извращений пролетарской власти».

Далее Менжинский заявлял:

«Совершенно невозможно, с одной стороны, вести борьбу с излишествами, а с другой — создавать перестраховку от наказания для изобличенных преступников из правящего класса… Это политическая ошибка, которая дает возможность развить бешеную агитацию против рабочих и пролетарской диктатуры».

Правильность точки зрения Дзержинского и Менжинского по вопросу карательной политики была подтверждена известным решением XV съезда партии «О работе ЦКК — РКИ».

Требуя улучшения работы советского суда в области борьбы с преступлениями по должности, съезд исходил из указаний Ленина. Владимир Ильич сурово осуждал отдельные попытки некоторых руководителей партийных и советских организаций выгородить членов партии, совершивших преступные действия, «спасти» их от наказания.

Такие попытки выгораживания Ленин считал недостойными правящей партии, компрометирующими ее. Съезд указал на недопустимость никаких облегчений приговоров или прекращения судебного следствия в силу рабоче-крестьянского происхождения, прежних заслуг, связей преступников.

Между тем все чаще и чаще Вячеслав Рудольфович должен был считаться с фактором, с которым он считаться не привык: здоровье… С ним было плохо. Огромное физическое и нервное напряжение, неотделимое от чекистской работы, обострили тяжелую болезнь, перенесенную еще в годы гражданской войны. Неудержимо стала прогрессировать грудная жаба — так тогда называли стенокардию. Целиком отдаваясь работе, Менжинский мало заботился о себе, о своем здоровье. Узнав о его болезни, Дзержинский 6 июля 1925 года написал одному из своих помощников по ОГПУ: «На здоровье и лечение тов. Менжинского надо обратить серьезное внимание. Прошу организовать консилиум по специальности, для того чтобы наметить лечение, где, при каких условиях, на сколько времени и т. д. О решении консилиума прошу мне сообщить».

Заключение консилиума было весьма категорично: немедленное лечение в Кисловодске. Лечился и отдыхал Менжинский на даче «Каре». В конце августа в Кисловодск с той же невеселой целью приехал и Феликс Эдмундович Дзержинский, Это был единственный случай, когда оба выдающихся руководителя советской разведки и контрразведки более или менее нормально отдохнули за долгие годы тяжелой, сверхтяжелой работы. Убедившись, что здоровье Вячеслава Рудольфовича не поправилось еще в достаточной степени (а срок его лечения уже истекал), Дзержинский как-то после прогулки к Замку коварства и любви, за вечерним чаем предложил Менжинскому остаться в Кисловодске еще на некоторое время.

— Обстановка, — говорил Дзержинский, — позволяет позаботиться о себе, и лечение можно продлить.

Менжинский не соглашался и настаивал на своем отъезде в Москву.

— Дорогой Вячеслав Рудольфович, вы не представляете себе, какой вы ценный для партии человек. И если не слушаетесь совета, то я дам приказ не выпускать вас из Кисловодска, пока вы не поправитесь, — ответил Дзержинский.

На следующий день, 25 августа, Дзержинский, переговорив с врачом Иоганном Баумгольцем, лечившим Вячеслава Рудольфовича, обратился в ЦК РКП (б) с просьбой разрешить Менжинскому продолжить лечение. Такое разрешение было получено, и Менжинский с Дзержинским еще почти месяц прожили в Кисловодске. Сюда же приехала и Софья Сигизмундовна Дзержинская.

«В Кисловодске, — вспоминает Софья Сигизмундовна, — мы каждый день встречались с Вячеславом Рудольфовичем. Вместе завтракали, обедали, ужинали, отдыхали в садике «Карса», вместе совершали дальние прогулки на машине или лошадях, ездили на Медовый водопад и в другие живописные места. Вячеслав Рудольфович, как и Феликс Эдмундович, очень любил природу, и они вместе любовались прекрасными кавказскими видами».

Но отдыхать совсем уж просто так Вячеслав Рудольфович был не в состоянии. «Менжинскому, — вспоминает Ф. Т. Фомин, — каждый день привозили кипы журналов и газет, советских и иностранных, и он, уединившись, проводил ежедневно несколько часов за чтением газет, журналов и книг». Именно тогда он начал изучать японский язык — пятнадцатый, которым он владел. (Шестнадцатым стал фарси — из-за давней любви к Омару Хайяму.)

В конце сентября 1925 года Дзержинский и Менжинский возвратились в Москву. И снова напряженная работа. В ноябре 1925 года Менжинского постигло несчастье в семье: умерла жена, Мария Николаевна, верный друг и товарищ. Горечь этой утраты Вячеслав Рудольфович переживал очень тяжело и свое личное горе стремился забыть в напряженной работе. Именно к этой поре относится записка к Менжинскому его сестры Людмилы от 26 ноября 1925 года:

«Который раз захожу к тебе и не застаю тебя дома. Нельзя так жить — с раннего утра до поздней ночи утомлять себя, плохо есть, плохо спать. Ты опять доведешь [себя] до полного истощения…»

К весне 1926 года состояние здоровья В. Р. Менжинского снова ухудшилось. Весну и начало, лета Менжинские жили на даче «Шестые Горки» в Архангельском. По соседству была и дача Дзержинских. По воскресеньям Феликс Эдмундович и Вячеслав Рудольфович проводили вместе долгие часы в беседах, преимущественно по вопросам, касающимся их общей работы.

Изучение языков, работа в химической лаборатории, которую Менжинский создал на своей даче, разведение цветов поглощали все его свободное время.

Сотрудники ОГПУ, зная о болезни Менжинского, часто навещали его.

Об одном таком посещении вспоминает Ф. Т. Фомин.

Уезжая осенью 1925 года из Кисловодска, Менжинский говорил ему, работавшему тогда на Северном Кавказе:

— Будете в Москве, обязательно заходите.

Фомин приехал в Москву, зайти к Менжинскому постеснялся. Но случилось так, что они встретились на лестнице в здании ОГПУ.

— Когда приехали? — спросил Менжинский, здороваясь с Фоминым.

— Позавчера…

— А чего ко мне не зашли?

— Неудобно отрывать от дела.

— Покорнейше прошу обязательно зайти. Завтра в одиннадцать часов можете?

— Могу.

«Приехал на второй день к Менжинскому, — продолжает вспоминать Ф. Т. Фомин. — Вячеслав Рудольфович принял любезно. Поздоровался. «Извините, — говорит, — буду разговаривать лежа. Опять приступ проклятой жабы».

«Как здоровье?»

«Да что вы все точно сговорились, вместо того чтобы говорить о деле, только и разговоров, что о здоровье. Приехала из Германии врачебно-медицинская комиссия, сплошь светилы. Вместе с нашими, советскими профессорами освидетельствовали всех народных комиссаров. Почему-то меня включили в этот список. Осмотрела меня эта комиссия и постановила, чтобы я оставил работу и выехал на все лето в Сочи лечиться. А разве можно мне сейчас оставить работу, когда Феликс Эдмундович так перегружен работой в BCHX. Но он настаивает на моем лечении. А сам болен. Многие не знают, как он болен. Я-то знаю, вижу! Нет, не могу я уехать, не могу взвалить свою работу на Феликса Эдмундовича!»

Первый приступ грудной жабы у Феликса Эдмундовича был еще в конце 1924 года. Врачи потребовали, чтобы он ограничил свою работу до четырех часов в день. Но он категорически отверг это требование и продолжал работать по шестнадцать и даже восемнадцать часов в сутки. Днем в ВСНХ, вечером в ОГПУ. Одновременно вел большую партийную работу. Летом 1926 года готовился к Пленуму ЦК, чтобы опровергнуть, разбить лживые утверждения о положении в народном хозяйстве, распространяемые троцкистско-зиновьевской оппозицией. Даже «по воскресениям, будучи на даче за городом, вместо отдыха он сидел над бумагами, проверял представляемые ему отделами ВСНХ таблицы данных, подсчитывая целые столбцы цифр (он, как и раньше, не чурался никакой черной работы)», — вспоминала Софья Сигизмундовна.

20 июля в 12 часов дня Дзержинский выступил на Пленуме ЦК ВКП(б) с большой речью, направленной против троцкистов и зиновьевцев. Дзержинский отстаивал генеральную линию партии. Оппозиционеры прерывали его, бросали оскорбительные реплики. Отвечая раскольникам, Дзержинский говорил: «…Вы знаете отлично, моя сила заключается в чем? Я не щажу себя… никогда, я никогда не кривлю своей душой; если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них». Свою речь он закончил словами: «Все те данные и все те доводы, которые здесь приводила наша оппозиция, основаны не на фактических данных, а на желании во что бы то ни стало помешать той творческой работе, которую Политбюро и Пленум ведут».

Во время речи на Пленуме ЦК и ЦКК у Дзержинского повторился тяжелый приступ грудной жабы. Он с трудом закончил речь, вышел в соседнюю комнату и прилег на диван. А через несколько часов Дзержинского не стало.

Менжинского потрясла смерть ближайшего товарища и друга, бесстрашного рыцаря революции, благороднейшего борца партии.

29 июля 1926 года Менжинский по поручению коллегии и полномочных представителей ОГПУ написал приказ-обращение ОГПУ ко всем чекистам.

«Дорогие товарищи! — обращался Менжинский к чекистам. — Дзержинский умер.

Нет больше в наших ряда нашего несменяемого, неповторимого Председателя ВЧК−ОГПУ.

Нет больше в наших рядах первого чекиста, друга-товарища, учителя-вождя.

Безмерно велика эта утрата для всей нашей партии, для Советского Союза, для рабоче-крестьянских масс нашей страны.

Но особенно тяжела эта потеря для нашей чекистской семьи.

Бесконечно велика, до физической боли ощутима наша утрата. Но не должно быть места в наших рядах унынию и упадку. Бодрости, вере в дело пролетарской революции, в дело коммунизма учил нас т. Дзержинский… Мы должны чрезвычайно беречь и укреплять тот неисчерпаемый запас доверия, тот громадный авторитет в рабочем классе, которые ВЧК−ОГПУ приобрели в истекшие годы напряженной борьбы. Всемерная непрекращающаяся поддержка трудящихся явится залогом наших дальнейших успехов и побед.

Теснее же сомкнем наши ряды. Единой, непоколебимой чекистской стеной мы отразим все атаки контрреволюции.

Еще больше, чем прежде, проявим свою чекистскую дисциплину, выдержанность и бдительность.

Еще с большим, чем прежде, энтузиазмом будем стоять на защите завоеваний пролетарской революции!»

После смерти Дзержинского партия доверяет Менжинскому ответственный пост председателя Объединенного государственного политического управления. На этом посту с 30 июля 1926 года и до конца своей жизни он оставался достойным преемником Дзержинского.

Глава пятая

В 1926 году международная обстановка опять обострилась, стала нарастать угроза новой войны против СССР. Застрельщиками антисоветской политики выступили английские империалисты. В тесном союзе с ними действовали американские и французские монополии, реакционные элементы в панской Польше и боярской Румынии. 12–13 мая 1926 года в Польше произошел вооруженный переворот, в стране установился режим фашистской диктатуры («санации») Пилсудского. Этот переворот был поддержан империалистами Англии и США. Тогда же, весной 1926 года, ОГПУ стало известно, что генеральный штаб Великобритании намеревается с помощью Польши и других английских вассалов в Восточной Европе направить через границу в Советский Союз шпионов и диверсантов. Эти известия очень скоро подтвердились. Органами ОГПУ и пограничниками был задержан ряд диверсантов и шпионов, направлявшихся с заданиями империалистических разведок в районы Тулы, Москвы, Донбасса, Северного Кавказа.

В связи со всеми этими фактами Дзержинский 11 июля 1926 года направил записку в ЦК ВКП(б), в которой сообщал о подготовке Польши к нападению на СССР, об оживлении деятельности белогвардейцев в соседних с Советским Союзом государствах и просил обсудить этот вопрос в комиссий обороны ЦК. В повестку дня июльского (1926 года) Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) был включен доклад Дзержинского и доклад Чичерина о внешнем положении СССР в связи с агрессивной политикой Польши и Англии.

«Дзержинский, — писал год спустя Менжинский, — внезапно умер и не смог выступить со своим докладом по международному вопросу. Его пришлось сделать по составленному конспекту другому товарищу… Он один из первых в партии предугадал, что передышка кончается, что близится война, что нужно готовиться к обороне…»

В мае 1927 года отряд английских полицейских совершил налет на советское торгпредство в Лондоне, вслед за этим английское правительство порвало дипломатические отношения с СССР. По наущению реакционных кругов Англии и США полицейские реакционной клики китайских милитаристов произвели бандитский налет на полпредство СССР в Пекине, нападение на КВЖД. Бандитские налеты на советские консульства имели место в Шанхае и Тяньцзине. В Кантоне были зверски убиты сотрудники советской дипломатической миссии.

В июне 1927 года белогвардейцы при прямом попустительстве правительства Пилсудского злодейски убили советского полпреда в Варшаве П. Л. Войкова, чтобы спровоцировать военный конфликт между Польшей и Советским Союзом так же, как налеты и убийства в Китае были попыткой спровоцировать войну на Дальнем Востоке.

Но год, истекший со времени июльского Пленума ЦК 1926 года, отмечал Менжинский, благодаря проницательности Дзержинского «не пропал даром. Мы смогли задолго до разрыва с Англией, но в предвидении его и всех вытекающих из него последствий начать подготовку к обороне… Сначала в тиши, а потом, когда планы врагов созрели и когда они перешли в наступление, — открыто перед лицом мира поднять на оборону все трудящиеся массы».

Враждебные действия и антисоветские провокации за рубежом сопровождались усилением шпионско-диверсионной и террористической деятельности внутри СССР. Заведующий консульской частью великобританской миссии в Москве Уэйт, завербовав группу бывших колчаковских офицеров, готовил с их участием террористические акты в советской столице — взрыв в Кремле и взрыв Большого театра во время собрания в нем партийно-советского актива. В мае — июне 1927 года диверсанты совершили поджоги фабрик, заводов, военных складов, организовали железнодорожную катастрофу на перегоне Ждановичи — Минск. В день убийства полпреда Войкова в Варшаве, 7 июля 1927 года, диверсанты бросили в Ленинградский деловой клуб бомбы.

В эти тревожные дни Советское правительство, заявив на весь мир, что оно «сумеет оградить строительство социализма от всяких покушений», поручило ОГПУ «принять решительные меры к охране страны от иностранных шпионов, поджигателей и убийц вместе с их монархическими и белогвардейскими союзниками».

Выполняя это указание правительства, органы ОГПУ во главе с Менжинским в 1927–1929 годах вскрыли и ликвидировали целый ряд шпионско-диверсионных и террористических групп.

С помощью «Треста», по-прежнему контролировавшегося ОГПУ и доживавшего свои последние дни, чекисты обезвредили несколько переброшенных через границу в СССР террористических групп, шпионов, активных участников белогвардейского подполья.

5 июля 1927 года «Правда» опубликовала сообщение председателя ОГПУ Менжинского о ликвидации переброшенной через финляндскую границу группы террористов-монархистов, кутеповцев. С помощью местных жителей, рабочих Яновского завода и крестьян деревни Белоречье Белорусской ССР, террористов, пытавшихся бежать за рубеж, обнаружили и настигли чекисты. Наиболее активные участники этой группы: Стауниц-Опперпут, Захарченко-Шульц, та самая Шульц (Красноштанова), через которую Сидней Рейли в 1925 году пытался связаться с антисоветским подпольем в России, и террорист Вознесенский в завязавшейся перестрелке были убиты.

В августе 1927 года в Карелии, близ Петрозаводска, чекисты задержали переброшенные из Финляндии две группы террористов-диверсантов. В составе этих групп были и участники взрыва в Ленинградском деловом клубе. Следствие установило, что диверсанты-террористы имели задание убить некоторых членов Советского правительства и взорвать Волховскую гидростанцию. Кое-кто из участников взрыва в Ленинградском деловом клубе был взят в июне того же года при попытке уйти за кордон. Все задержанные оказались бывшими белогвардейскими офицерами и в Советский Союз были посланы парижским центром русских монархистов.

Осенью 1927 года еще одна группа террористов пыталась пробраться в Советский Союз, чтобы помешать проведению юбилейной сессии ЦИК в Ленинграде. На реке Сестре с этой группой вооруженных диверсантов встретился пограничник Андрей Коробицын. Ценой собственной жизни он преградил путь врагу на советскую землю.

В 1927 году в связи с осложнением международной обстановки заброшенные из-за рубежа агенты осуществили диверсии на некоторых предприятиях. В частности, они совершили пожар на грозненских нефтепромыслах.

Центральный Комитет ВКП(б) поручает тогда Менжинскому и Куйбышеву срочно обследовать состояние охраны важнейших объектов промышленности и разработать мероприятия по ее усилению. На основании их предложений Совет Труда и Обороны 19 ноября 1927 года принял постановление, которое возложило охрану промышленных предприятий и государственных сооружений, имеющих особое значение для обороны страны, на войска ОГПУ.

Под руководством Менжинского была разработана и осуществлена новая система организации охраны оборонных объектов. Она целиком и полностью оправдала себя не только в мирное время, но и во время Великой Отечественной войны.

Летом 1927 года, к первой годовщине со дня смерти Дзержинского Менжинский пишет для «Правды» статью «О Дзержинском». В этой статье он выразил и свою любовь к Дзержинскому как руководителю и человеку и боль утраты, «нам, людям, близко знавшим Дзержинского, долгими годами работавшими под его руководством, особенно трудно писать о нем». В статье Менжинский показал роль Дзержинского в создании и укреплении органов ВЧК−ОГПУ, сформулировал основные партийные принципы работы советских органов государственной безопасности, сложившиеся под руководством Ленина, ЦК партии при Дзержинском. Эти принципы впоследствии станут называть традициями Дзержинского. Менжинский в этой статье показал, что сила ВЧК при Дзержинском была в постоянном руководстве партии, в законопослушании партии, в опоре на рабочий класс, в чекистском мастерстве работников.

Пройдет еще четыре года, и Менжинский скажет: «Пять лет как нет Дзержинского. Но живо его дело, живы его мысли, жива его тактика».

В эти же годы Менжинский завершает начатую еще при Дзержинском реорганизацию пограничных войск. В единый аппарат были слиты пограничные чекистские органы и войсковая сила. Пограничные войска получили единую организацию и обрели стройную структуру: застава — комендатура — пограничный отряд — пограничный округ — Главное управление пограничных войск ОГПУ. Эта структура и организация пограничных войск выдержала проверку и мирного времени и войны и в основе своей сохранилась до наших дней.

Рост индустриальной мощи Советского Союза позволил значительно усилить техническую оснащенность пограничных войск, снабдить их самым современным по тому времени стрелковым оружием.

Чекисты усилили охрану западных и восточных границ, ликвидировали басмачество в Средней Азии, банды белогвардейцев и хунхузов на дальневосточной границе, которые нередко служили вооруженным прикрытием для переброски через границу шпионов и диверсантов. Пограничники практически пресекли контрабандный промысел: с 1925 по 1928 год они задержали контрабанды на сумму 14 миллионов 350 тысяч рублей золотом.

Много внимания Менжинский уделял укреплению командных кадров органов и войск ОГПУ, пополнению их рабочими от станка, коммунистами, комсомольцами. Старый чекист, служивший и в Особом отделе и в пограничных войсках, Фомин вспоминает, что, когда он доложил председателю ОГПУ о стойкости курсанта-часового, вчерашнего рабочего паренька, отказавшегося принять взятку от преступника, Менжинский сказал:

— Нужно, чтобы в ВЧК приходило как можно больше рабочих, чтобы школы чекистов пополнялись в основном за счет рабочих, особенно металлистов — этого передового отряда рабочего класса.

Не случайно, отвечая на приветствия представителей общественных организаций в день 10-летия органов ВЧК−ОГПУ на пленуме Московского Совета, Вячеслав Рудольфович с гордостью говорил:

— Я не в состоянии ответить на все, что здесь было сказано. Даже опытного оратора смутили бы эти комплименты. Но меня выручает то, что, хваля нас, вы хвалите себя. Ведь качества работников ГПУ — это качества пролетариата, давшего массу работников-чекистов. Да и учителя у нас были хорошие. Ленин — вождь. Дзержинский — организатор. И, наконец, сама задача — охрана завоеваний Октября и мирного строительства СССР — настолько увлекательна, что каждый, кого бы вы ни поставили, выполнял бы ее так же, как и мы.

Вячеслав Рудольфович пользовался огромным авторитетом и уважением в пограничных и внутренних войсках ОГПУ. По постановлению общих собраний, личного состава, поддержанных местными партийными и советскими органами, Менжинский был зачислен почетным красноармейцем и почетным пограничником многих частей и подразделений ОГПУ. Так, красноармейская конференция Молдавского погранотряда в своем постановлении записала: «Избрать тов. В. Р. Менжинского, стоящего во главе органов и войск ОГПУ, как старого, закаленного в борьбе ленинца-чекиста, впитавшего в себя все славные традиции ленинской большевистской партии, органов и войск ОГПУ, почетным красноармейцем-пограничником 25 Молдавского пограничного отряда войск ОГПУ».

В те самые трудные майские дни 1927 года, когда английские полицейские учинили разгром в советском торговом представительстве в Лондоне, троцкисты и зиновьевцы, объединившиеся в едином блоке, выступили с антипартийной декларацией. И в декларации оппозиционеров и в сопроводительном письме к ней, подписанном лидерами оппозиции, вслед за утверждениями о «термидорианском» перерождении партии и Советской власти заявлялось, что оппозиция не будет защищать Советский Союз в случае военного нападения капиталистических государств, а будет бороться за смену руководства партии и Советского правительства.

После разрыва Англией дипломатических отношений с Советским Союзом 15 лидеров троцкистско-зиновьевского блока внесли 27 июня 1927 года в ЦК свою «платформу», самую контрреволюционную, самую лживую и самую лицемерную.

Две недели спустя Троцкий в письме на имя Орджоникидзе в Центральную Контрольную Комиссию партии, изображая себя «подлинным выразителем революционного оборончества», пытался доказать, что он, Троцкий, и его сторонники, проповедуя линию Клемансо, не изменяют рабочему классу, а, наоборот, служат ему.

Выдвинув лозунг Клемансо — лозунг условного оборончества, — Троцкий и его единомышленники по оппозиции в вопросе защиты диктатуры пролетариата от нависшей интервенции империалистических государств оказались на стороне международного империализма.

Лозунг Клемансо в устах Троцкого означал не что иное, как утверждение того, что, когда враг подойдет на 80 километров к Кремлю, новый Клемансо — Троцкий с его группой будут заниматься свержением Советского правительства.

Собравшийся в июле — августе 1927 года Пленум ЦК разоблачил контрреволюционную, рассчитанную на реставрацию капитализма платформу троцкистско-зиновьевского блока, еще раз показал партии и народу, что Троцкий начиная с 1923 года, а Зиновьев и Каменев — с образования «новой оппозиции» в 1925 году, объединившиеся теперь в единый троцкистско-зиновьевский блок, ведут непрекращающуюся борьбу против партии, ее политики, разрушают единство партии, ее дисциплину, вносят раскол и дезорганизацию как в ВКП(б), так и в международное коммунистическое движение.

Пленум ЦК предложил лидерам оппозиции распустись свою фракцию, отказаться от «лозунга Клемансо» и безоговорочно заявить, что они прочно стоят за оборону СССР и осуждают как клевету обвинение партии в термидорианстве.

Троцкисты и зиновьевцы сначала отклонили требования Пленума, а затем, оказавшись перед фактом исключения из ЦК и из партии, внесли заявление, в котором осудили политику раскола, заявили, что стоят за защиту социалистического Отечества, отказались от создания второй партии и заверили, что будут выполнять все решения ВКП(б) и ее ЦК.

Троцкисты и зиновьевцы отказались на словах от фракционной деятельности и перешли к нелегальной борьбе против ЦК. Они создали свой подпольный центр, свои подпольные организации и типографии, начали смыкаться с контрреволюционными, открыто враждебными Советской власти элементами.

Так, сотрудники ОГПУ, преследуя законспирированные белогвардейские организаций, натолкнулись на факты участия в этих подпольных организациях и типографиях… оппозиционеров! Это означало, что действия оппозиции уже попросту вышли за рамки советской легальности. Оказалось, что троцкисты и зиновьевцы продолжали формировать свои нелегальные организационные центры, нелегальные комитеты и бюро, имевшие свои печати, собиравшие свои членские взносы, распространявшие нелегальную литературу, проводившие свои собрания. Такие подпольные организации были обнаружены в Москве, Ленинграде, Туле, Одессе, Тифлисе, Харькове и других городах. Троцкисты, спекулируя на определенной популярности Троцкого в годы гражданской войны, когда он занимал пост председателя Реввоенсовета республики, предприняли даже попытки наладить подпольную работу в Красной Армии, начали для этой цели создавать в Ленинграде так называемое военное бюро. Лидеры оппозиции установили связь с различного рода ренегатскими группами за границей, чтобы с их помощью расколоть Коминтерн.

Все эти и многие другие факты стали известны ОГПУ, Центральному Комитету партии. Они, эти факты, означали, что внутри ВКП(б) создается вторая партия. Наличие двух партий вело к расколу рабочего класса, к разрушению союза рабочих и крестьян, к образованию в стране двух властей. О разногласиях в партии стало известно самым заклятым врагам Советского Союза и внутри страны и за рубежом. Не случайно именно в это время будущий лидер подпольного Союзного бюро меньшевиков Суханов в кругу своих единомышленников ведет разговоры о перерождении Советской власти, о термидорианстве. Еще раньше, в 1926 году, хорошо информированный не без помощи Троцкого меньшевистский «Социалистический вестник» писал, что «было бы колоссальной ошибкой проглядеть объективную роль, которую они [оппозиционеры] играют в процессе формирования классовых сил и ликвидации диктатуры [пролетариата]». Спустя год лидер меньшевизма Дан со страниц того же «Социалистического вестника» приветствовал оппозицию, которая ведет к «самоликвидации диктатуры и переходу к новым политическим формам», то есть буржуазной демократии. Троцкистскую оппозицию приветствовал и кадет Милюков.

Из всех оппортунистических, мелкобуржуазных фракций и группировок, против которых когда-либо приходилось вести борьбу нашей партии, троцкистско-зиновьевский блок был самым коварным и опасным противником. Но линию большинства Центрального Комитета, ленинскую генеральную линию поддержало абсолютное большинство ячеек и членов партии.

Все эти годы борьбы партии с троцкистско-зиновьевской оппозицией Менжинский оставался на ленинских позициях, активно защищал генеральную линию партии.

Накануне июльского Пленума ЦК 1927 года Менжинский, выступая в «Правде» со статьей «О Дзержинском», критиковал оппозиционеров, обвинял их в преждевременной смерти Дзержинского. Менжинский писал, что Дзержинский, несмотря на свое болезненное состояние, готовился к Пленуму ЦК, к борьбе с оппозицией на Пленуме. «Перед ним, — писал Менжинский, — стояла чересчур важная задача — разгром экономической платформы оппозиции. Даже после своего первого припадка, Заставившего его покинуть трибуну… едва ему стало лучше, потребовал к себе ответственного товарища, чтобы услышать возражения оппозиции, в первую очередь речь Каменева… Больше всего его поразило в тот злосчастный день, что те, кто неоднократно обещали ему поставить интересы деловой работы восстановления хозяйства, в первую очередь промышленности, выше интересов оппозиционной драки, что как раз они и явились ее застрельщиками.

Воспитанный подпольем, привыкший в ВЧК−ОГПУ всецело полагаться на своего товарища, он органически не переносил нарушения доверия в товарищеской среде — и не перенес».

Особенно опасным троцкистско-зиновьевский блок стал после того, как на словах заявил о подчинении ЦК, а на деле перешел к антисоветским нелегальным методам борьбы и против ЦК и против правительства. Создавая новую нелегальную партию, троцкисты и зиновьевцы сомкнулись с внутренней и международной контрреволюцией, превратились в антисоветскую силу.

В октябре 1927 года собрался объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Он рассмотрел вопрос о преступной деятельности оппозиции, направленной на разрушение пролетарской партии, на подрыв диктатуры пролетариата. С сообщением о подрывной антисоветской деятельности троцкистско-зиновьевского блока на Пленуме выступил Менжинский.

…Свердловский зал Кремля. На Пленуме ЦК председательствует Калинин. Он предоставляет слово Менжинскому.

Поднявшись на трибуну, Менжинский тихим, спокойным голосом сообщает Пленуму о показаниях арестованных белогвардейцев и беспартийных интеллигентов, о том, как оппозиция организовала нелегальную типографию, войдя в блок с буржуазными интеллигентами, часть которых оказалась в прямой связи с контрреволюционерами, белогвардейскими заговорщиками, замышляющими о военном заговоре. Называются фамилии Щербакова и Тверского, которые по просьбе оппозиции обратились к врангелевскому офицеру за помощью в организации нелегальной типографии. Факты, приводимые Менжинским, показывают членам ЦК, в какое болото скатилась оппозиция, как ее пытаются использовать против Советской власти махровые контрреволюционеры. По мере оглашения все новых и новых показаний арестованных в зале нарастает шум. Лидеры оппозиции, припертые к стене неопровержимыми фактами, устраивают Менжинскому обструкцию. Из зала несутся злобные выкрики:

— Чека вмешивается во внутрипартийную борьбу!

— Зачем привлекли ГПУ?

— ГПУ шпионит за революционерами! — кричит с места Троцкий.

— Плохо слышно, говорите громче! — раздаются голоса из зала.

— Я громче говорить не могу, у меня голос такой, — спокойно отвечает Менжинский.

Михаил Иванович Калинин, успокаивая зал, тоже говорит, что докладчик не может говорить громче — у него голос такой, — и просит соблюдать тишину.

Менжинский продолжает:

— Участники оппозиции, находящиеся на командных постах в Красной Армии, установили связь с белогвардейскими офицерами, обсуждали с ними планы вооруженного переворота, который приурочивался ими к моменту военного нападения империалистических государств на Советский Союз.

Докладчик приводит новые факты, называет новые имена.

Взрыв возмущения и негодования прокатывается по залу в адрес оппозиции. Оппозиционеры отвечают руганью. В зале снова стоит шум, мешающий докладчику продолжать сообщение.

Троцкий вскакивает с места, кричит, что Фишелев и другие, кто печатает и распространяет программу оппозиции, действовали и действуют в полной солидарности с ними, то есть с лидерами оппозиции.

Из фактов, сообщенных Менжинским, членам ЦК и ЦКК становится ясным, что лидеры оппозиции рассчитывали использовать военное нападение на СССР для захвата руководства партией и восстановления в стране буржуазной демократии. Выступление Менжинского, приведенные им факты, которые лидеры оппозиции не могли опровергнуть, показали, что оппозиция бесповоротно порвала с партией, стала центром объединения всех врагов Советской власти.

Взволнованный и потрясенный до глубины души циничным заявлением Троцкого, поднимается на трибуну Емельян Ярославский.

— Почему, — начинает свою речь Ярославский, — почему мы не можем орган пролетарской диктатуры — ОГПУ привлечь к борьбе с нарушениями советских законов, если они нарушаются, как это имеет место в деле захвата типографий, в деле организации нелегальных типографий и конспиративных обществ? Почему мы не можем к борьбе привлечь ОГПУ, когда Фишелевы, Щербаковы и другие нарушают советские законы?

Вы, — продолжает Ярославский, обращаясь к членам ЦК, — еще, вероятно, не видели этого маскарада? — Неистово Емельян потрясает в руках последней троцкистской брошюрой. — Вот брошюра «Путь борьбы», издание «Новая Москва», 1927 год. На другой стороне обложки: типография «Искра революции», но это не та типография, где напечатана брошюра.

В зале шум возмущения.

— У меня есть сведения, — продолжает Ярославский, — что анархисты распространяют эту брошюру вместе со своими листовками. Нам известно, что зиновьевцы напечатали нелегально в Ленинграде завещание Ленина, но выбросили из него все, что было сказано Лениным о Зиновьеве и Каменеве…

На трибуне Сергей Миронович Киров. Таким сосредоточенно-сердитым, как сегодня, товарищи не привыкли видеть всегда веселого, с улыбкой на лице, жизнерадостного Мироныча.

Свою речь он тоже начинает с «почему».

— Почему так взволновались лидеры после того, как товарищ Менжинский огласил эти документы? Именно взволновались? Факт остается фактом, что все эти нелегальные типографии, что вся эта работа оппозиционеров была бы совершенно определенной перемычкой к тем слоям мелкобуржуазной стихии, которые еще сегодня не давят на оппозицию, но которые будут давить на нее завтра…

Маска с оппозиции была сорвана, ее контрреволюционные цели разоблачены. И когда председательствующий предоставил слово Сталину, Троцкий покинул зал заседания Пленума.

— Для чего, — говорил Сталин, — понадобилось сообщение товарища Менжинского о белогвардейцах, с которыми связана часть «работников» нелегальной антипартийной типографии троцкистов? Чтобы рассеять ту ложь и клевету, которые распространяет оппозиция в своих антипартийных листках по этому вопросу…

Чтобы разоблачить ту ложь, которую распространяет теперь масловский орган в Берлине…

Что вытекает из сообщения товарища Менжинского? Оппозиция, организуя нелегальную типографию, связалась с буржуазными интеллигентами, а часть этих интеллигентов, в свою очередь, оказалась в связях с белогвардейцами, замышляющими о военном заговоре…

Постышев поднялся на трибуну. Со свойственным ему темпераментом потребовал решительно:

— Рабочие-коммунисты считают, что если Пятнадцатый съезд не поставит окончательно крест над оппозицией, то он не выполнит своей задачи.

Объединенный Пленум ЦК и ЦКК исключил Троцкого и Зиновьева из членов Центрального Комитета и постановил все данные о раскольнической деятельности лидеров троцкистской оппозиции и группы Смирнова — Сапронова представить на рассмотрение XV съезда партии.

После Пленума оппозиция развернула злобную кампанию против ЦК. В день десятилетия Октября троцкисты организовали антисоветские демонстрации на улицах Москвы и Ленинграда. Ноябрьские собрания ЦК и ЦКК исключили Троцкого и Зиновьева из партии. И тогда оппозиционеры обрушились с нападками на ОГПУ и лично на Менжинского, обвиняя их во всех смертных грехах.

С решительной отповедью клеветникам в советской и партийной печати немедленно выступили Калинин, Ярославский и другие руководители нашей партии.

«Тот, кто возражает принципиально против ГПУ, как органа охраны, надзора, и отчасти административной расправы, — писал в те дни Калинин, — тот хочет ослабить советский строй и в самом уязвимом месте — в борьбе с подпольной работой его врагов».

Защищая чекистов и Менжинского от нападок оппозиции, Калинин говорил, что в органах ГПУ «работают наши лучшие партийные товарищи. Органы ГПУ понятны для рабочих масс».

Е. М. Ярославский в статье «Меч пролетарской диктатуры», опубликованной в «Правде» 18 декабря 1927 года, писал:

«За последнее время ОГПУ стало предметом самых злостных нападок со стороны троцкистской и сапроновской оппозиций… Не свидетельствует ли это о том, что оппозиция действительно скатилась на контрреволюционные позиции? Не лучшее ли это доказательство, что ОГПУ в борьбе с подпольными типографиями и другими антисоветскими действиями, прикрываемыми флагом оппозиции, выполняет свою основную задачу — задачу борьбы с контрреволюцией, задачу борьбы со всякой организацией, которая пытается поколебать пролетарскую диктатуру?»

Оппозиции не удалось поколебать доверие партии, рабочего класса к органам ОГПУ и их боевому руководителю Менжинскому. Состоявшийся в декабре 1927 года XV съезд партии избрал Менжинского, делегата на съезд от ленинградской партийной организации, в состав Президиума съезда, а затем и в состав ЦК ВКП(б). Членом Центрального Комитета Менжинский был избран и на XVI съезде партии.

На XV съезде ВКП(б) троцкистско-зиновьевская оппозиция была окончательно разгромлена. Съезд раскрыл перед советским народом меньшевистскую, антисоветскую сущность и контрреволюционный характер оппозиции. Ввиду того, что оппозиция в своей борьбе против партии идейно порвала с ленинизмом, от разногласий тактических перешла к разногласиям программным, переродилась в меньшевистскую группу, превратилась, в орудие внутренней и международной контрреволюции, XV съезд объявил принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганду ее взглядов несовместимым с пребыванием в рядах партии. Менжинский вместе с подавляющим большинством делегатов съезда голосовал за исключение из партии 75 активных троцкистов и 23 сапроновцев.

В дни XV съезда партии страна отмечала десятилетие ВЧК−ОГПУ. В этой связи и за заслуги в борьбе с врагами Советского государства ЦИК СССР и Реввоенсовет республики наградили ОГПУ орденом Красного Знамени. Коллегия ОГПУ, признавая огромные заслуги Вячеслава Рудольфовича Менжинского в строительстве и укреплении органов безопасности, наградила его знаком «Почетный чекист» и вручила ему удостоверение о награждении за № 1.

С гордостью за пройденный ВЧК−ОГПУ путь, с уверенностью в торжестве дела строительства коммунизма Менжинский в приказе но ОГПУ, опубликованном в «Правде» 18 декабря 1927 года, писал:

«10 лет ВЧК−ОГПУ шла от победы к победе над врагами Советской власти и во время гражданской войны и в условиях нэпа: кто бы ни стоял на пути пролетарской диктатуры — спекулянт, саботажник, бандит, белогвардеец, шпион, наконец, вчерашний товарищ, сегодня злейший предатель и враг, какую бы задачу ни ставила Коммунистическая партия чекистам, они беззаветно бросались в бой, очищая СССР от меньшевиков и эсеров, анархистов и бандитов, раскрывали хитрейшие заговоры иностранных шпионов, уничтожали белогвардейцев я террористов, пуская в ход все средства — от террора до силы коммунистических идей, и побеждали.

Не мудрено.

Ленин — создатель. Дзержинский — организатор. ЦК ВКП(б) — вождь, а рабочий класс — опора ВЧК−ОГПУ.

…Расчищая поле для строительства социализма, 10 лет без перерыва, днем и ночью, без отдыха и срока работает ЧК, не щадя ни врага, ни себя.

Не перечесть наших жертв. Первым от пули из-за угла пал незабвенный Урицкий; истинно чекистской смертью, сгорев на работе, кончил Дзержинский… прерванный смертью на полуслове, когда он разил оппозицию.

Тяжелы наши потери, но школа Дзержинского и бесчисленные примеры героической верности партии и коммунизму рядовых бойцов ВЧК−ОГПУ сделали ее несокрушимым органом диктатуры пролетариата.

Перед новыми боями с контрреволюцией, подстрекаемой иностранными империалистами, коллегия ОГПУ выражает уверенность, что товарищи-чекисты и впредь сумеют охранить от всех врагов рабочего класса его диктатуру по примеру бойцов-чекистов, павших за коммунизм».

На основе решений XV съезда партия развернула решительное наступление на капиталистические элементы в городе и деревне, что вызвало бешеное сопротивление классового врага внутри страны и активные антисоветские действия врагов за рубежом. В этот период враги вынашивают планы новой интервенции против СССР, которая сначала намечалась на 1930, а затем на 1931 год.

В 1927–1928 годах возникают новые вредительские, антисоветские организации, делавшие главную ставку на вооруженную интервенцию: Шахтинская, «Инженерный центр» (затем превратившийся в «Промпартию»), «Союзное бюро меньшевиков», «Трудовая крестьянская партия».

В 1928 году органы госбезопасности раскрыли вредительскую организацию, орудовавшую в Донбассе, — «Шахтинское дело». Большую роль в разоблачении вредителей сыграли чекисты, в свое время взятые Дзержинским на работу в ВСНХ, получившие там опыт хозяйственной работы, а затем вернувшиеся в ОГПУ. В течение нескольких лет группа буржуазных специалистов по заданию бывших собственников предприятий и иностранных разведок тайно вела подрывную работу на шахтах Донбасса. Вредители стремились разрушить угольную промышленность. Они затопляли шахты, портили дорогостоящее оборудование, поджигали электростанции, закупали за границей явно негодное и устаревшее оборудование, срывали продовольственное и промтоварное снабжение горняков, строительство жилых домов для шахтеров, нарушали правила безопасности труда в шахтах и тем самым стремились вызвать недовольство рабочих, восстановить их против партии и Советского правительства.

Проанализировав методы вредительской деятельности на шахтах и предприятиях Донбасса, ОГПУ пришло к выводу, что подобные явления наблюдаются и в других отраслях промышленности. Присмотревшись к этим явлениям, ОГПУ в 1929–1930 годах раскрыло вредительские организации в целом ряде отраслей народного хозяйства. Вслед за шахтинской вредительской группировкой была раскрыта вредительская организация в НКПС, а затем в военной, текстильной, судостроительной, химической, нефтяной, золото-платиновой и других отраслях промышленности.

О некоторых из этих вредительских организаций, о принятых мерах борьбы с ними партия и Советское правительство поставили в известность советский народ и призвали трудящихся к повышению бдительности, а большевиков-хозяйственников к овладению техникой, чтобы по-настоящему управлять промышленностью и контролировать работу буржуазных специалистов. Партия поставила задачу создания новой, советской технической интеллигенции, вышедшей из народа и тесно связанной с народом. Эту задачу создания новой, советской интеллигенции, советских технических кадров нельзя было решить одним махом. Пока решалась эта задача, надо было по-прежнему, под строгим партийным контролем использовать старых специалистов. Партия предупреждала против огульного недоверия к старым специалистам. Отстаивая в печати эту линию партии, Менжинский писал в 1931 году, когда после процессов над вредителями опасность такого недоверия возросла:

«Дзержинский широко использовал ОГПУ для защиты специалистов от всякого рода притеснений, жилищных и других, он очень болезненно относился к фактам последнего рода… Он считал, что когда социалистическое строительство своей мощью привлекает к нам даже бывших активных контрреволюционеров, их надо использовать во что бы то ни стало — вовсю и до тех пор, пока они идут с нами. Держать открытыми глаза нужно, но нельзя допускать, чтобы люди, работающие с нами, под влиянием преследования окружающей среды и ее вечного заподозривания и недоверия, часто неграмотного, снова уходили в лагерь врагов».

Следствие по делу вредительских организаций шло, и все чаще и чаще приводило к главному аппарату, управляющему народным хозяйством, — ВСНХ, к основному планирующему органу — Госплану, к главному кредитному органу — Госбанку. Следствие установило, что действовавшие там вредители внутренне организованы и спаяны, имеют контакт с «Торгпромом», связаны с военными штабами и разведками империалистических государств. Иначе говоря, это означало, что существует один или даже несколько глубоко законспирированных центров империалистических разведок.

В конце концов ОГПУ эти контрреволюционные центры раскрыло. Один из них назывался «Советом союза инженерных организаций» («Промпартия»), другой — «Союзным бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)» и третий — «Трудовой крестьянской партией» («ТКП»). «Инженерный центр» объединял старых буржуазных специалистов, «ТКП» была эсеровско-кулацкой партией, а меньшевистский центр сложился из осколков прежних меньшевистских организаций, вернувшихся к политической деятельности отдельных, в прошлом активных, меньшевиков и ренегатов-большевиков. Все эти центры были тесно связаны между собой, имели общую платформу — восстановление в Советском Союзе капиталистических порядков. Главная ставка делалась на вооруженную интервенцию, основным методом контрреволюционной деятельности избиралось вредительство в народном хозяйстве и дезорганизаторская работа в армии.

Вредители, пробравшиеся в Госплан, ВСНХ, Госбанк, Наркомзем, в органы снабжения и кооперацию, пытались подорвать нормальную работу промышленности, транспорта, расстроить торговлю, кредитную систему и денежное обращение, «Трудовики», обосновавшиеся в Наркомземе, срывали коллективизацию сельского хозяйства.

Разоблаченные органами ОГПУ, преступники предстали перед пролетарским судом. Процесс по делу «Промпартии» состоялся 25 ноября−7 декабря 1930 года, а процесс по делу контрреволюционной организации меньшевиков — 1–9 марта 1931 года. На процессах перед всем миром раскрылись преступления вредителей, омерзительное лицо меньшевиков и эсеров. Люди, называвшие себя революционерами и социалистами, оказались в едином блоке с наиболее откровенными сторонниками фашистской диктатуры.

Советский суд, выражая волю народа, сурово и справедливо покарал разоблаченных врагов Советского государства.

В конце июня 1931 года Вячеслава Рудольфовича рано утром разбудил телефонный звонок. Менжинский еще не совсем оправился от тяжелой болезни, только в апреле врачи разрешили ему приступить к работе в ОГПУ и то с очень строгими ограничениями. Члены коллегии ОГПУ знали об этом и старались меньше тревожить Менжинского. И коль сегодня они побеспокоили его, да еще так рано, значит дело важное и неотложное.

Через полчаса председатель ОГПУ был в своем кабинете. Ему доложили содержание полученного ночью из-за рубежа сообщения: крупнейшие электротехнические фирмы, поставляющие оборудование в Советский Союз и разведывательные органы ряда стран, в том числе «Интеллидженс сервис», заключили соглашение о совместной подрывной работе против нашей страны. В ОГПУ был доставлен полный текст этого соглашения от 16 октября 1930 года, а также документы Цюрихского совещания участников блока, которое состоялось 5–6 июня 1931 года. На совещании присутствовали представители германских фирм «Сименс-Шуккерт», «АЭГ», «Броун-Бовери», английских «Метро-Виккерс» и «Питлер», американской «Дженерал электрик компани».

Под руководством Менжинского чекисты разработали план разоблачения вредительской деятельности представителей «Метро-Виккерс» и «Сименс-Шуккерт». Чекистам удалось установить связи руководителей конторы английской фирмы в Ленинграде — Лесли и Чарльза Торнтона, сына владельца фабрики Карла Торнтона за Невской заставой, на которой когда-то вел революционную работу Менжинский, и Аллана Монкгауза — инженера конторы. Удалось добыть фотокопии документов, в частности дневника и записной книжки Торнтона, изобличающих и Торнтона и Монкгауза и их подручных в шпионско-вредительской деятельности против нашей страны. Торнтон и Монкгауз были арестованы, сознались в подрывной деятельности и выдали свою агентуру. До суда их выпустили на свободу, взяв подписку о невыезде из Москвы.

Английское посольство оказало на них давление и заставило отказаться на суде от своих показаний на предварительном следствии. Торнтон на суде заявил, что он дал показания под моральным воздействием ОГПУ.

Государственный обвинитель в ответ на это заявление обратился к Торнтону с такими словами:

— Позвольте и мне оказать на вас такое же «моральное давление» и сказать: гражданин Торнтон, вы уже бесполезны и здесь и там, потому что вы как разведчик показали свою несостоятельность, ибо вы через 24 часа после ареста выдали свою агентуру и сделали это потому, что вы трус по природе и вам не может доверять даже ваша английская разведка.

Совершенно очевидно, что не только трусость заставила признаться во всем английского разведчика, но главным образом неопровержимые улики, собранные чекистами.

Оценивая роль ОГПУ в разоблачении английских шпионов, польский корреспондент Берсон сообщал в свою газету:

«Впервые за много лет русский медведь поймал английского льва за хвост, а тот вместо того, чтобы укусить, завизжал и испортил воздух».

В апреле 1933 года Верховный суд вынес на основании неопровержимых фактов свой приговор.

Последние остатки Торгпромовского заговора были ликвидированы. Идя навстречу правительству Великобритании, советские власти выслали всех английских обвиняемых из нашей страны.

Реакционная английская печать распространяла о процессе самую фантастическую ложь. Однако один из главных обвиняемых, Аллан Монкгауз, в лондонской газете заявил, что следователи ОГПУ были исключительно корректны по отношению к нему и, «судя по всему, являлись первоклассными знатоками своего дела».

В разоблачении всех этих контрреволюционных групп, интервенционистских планов международного империализма исключительно велики заслуги Менжинского. Отмечая его роль и благородные качества коммуниста-чекиста, «Правда» на второй день после смерти Менжинского писала:

«Капиталистический мир сплетал тончайшую сеть для Советской страны. Он подкупал отборнейших людей из старой буржуазной интеллигенции и устраивал дьявольские заговоры. Они разбивались один за другим о непреклонную бдительность чекистов, прошедших суровую школу политической борьбы за дело пролетарского государства.

Эту школу чекистов создавал подлинный, в лучшем смысле слова, рыцарь пролетарской диктатуры Феликс Дзержинский. Традиций этой школы хранил другой рыцарь — Менжинский.

Здесь, в этом зале [Колонном зале Дома Союзов, где проходили открытые процессы над шпионами и вредителями], дописывались последние страницы в тех, привлекших внимание всего мира делах, первые страницы которых набрасывались в кабинете т. Менжинского и свидетельствовали о выдающемся его уме, о большевистской неусыпной бдительности, о замечательном революционном чутье…»

Глава шестая

Двадцатилетним юношей Менжинский стал на позиции рабочего класса и до конца своей жизни остался верен рабочему классу. Сорок лет борьбы, сорок лет героического служения рабочему классу. В последние годы жизни, чрезвычайно занятый работой в ВЧК и ОГПУ, он находит время бывать у рабочих, на предприятиях, в цехах. Еще со времени работы в Киеве и до конца жизни он поддерживал тесную связь с коллективом киевского завода «Транссигнал». Менжинский пользовался любовью и уважением советских людей — рабочих, крестьян, воинов Красной Армии, пограничных войск. Его, по выражению Куйбышева, «любили все трудящиеся». Шахтеры Донбасса в 1928 году избрали его почетным забойщиком и прислали в знак внимания и уважения шахтерскую лампочку. Строители избрали его почетным бетонщиком, железнодорожники — почетным машинистом-наставником, воины Воронежского стрелкового полка — почетным красноармейцем.

Несмотря на свою исключительную занятость, Менжинский использовал каждую возможность, чтобы лишний раз напомнить чекистам об их высшем партийном долге — таковым он считал законопослушание партии. Деятельность ВЧК−ОГПУ, по его выражению, требовала «абсолютной, беспредельной преданности и законопослушности партии». Он любил повторять слова Дзержинского о том, что «ЧК должна быть органом Центрального Комитета, иначе она вредна, тогда она выродится в охранку или в орган контрреволюции».

Обращаясь к чекистам, Менжинский в 1931 году писал: «…Партийные директивы — это главное».

Важно подчеркнуть, что партийное руководство органами государственной безопасности он понимал как коллективное руководство Центрального Комитета.

Именно поэтому тогда кое-кому не понравилось одно выступление Менжинского, когда Вячеслав Рудольфович, обращаясь к чекистам, заявил:

— Помните, что у ЧК один хозяин — партия, а не отдельные товарищи, как бы они ни были влиятельны и заслуженны.

Он был прозорлив и мужествен, когда сурово предупредил:

— Стремление некоторых чекистов понравиться отдельным личностям приведет к страшному разброду и даже партийным ошибкам, не говоря уже о паразитизме и приспособленчестве.

Умный и образованный марксист-ленинец, Менжинский далеко смотрел вперед. И не без оснований!

Как известно, после смерти Менжинского, когда сложился культ личности Сталина, ленинские принципы в работе органов государственной безопасности, как и ленинские нормы партийной и государственной жизни, были нарушены. Контроль партии над органами государственной безопасности был заменен единоличным контролем. В результате отсутствия коллективности руководства и контроля партии за деятельностью органов безопасности пробравшиеся к руководству НКВД карьеристы и авантюристы типа Ежова — Берия — Абакумова пытались поставить органы государственной и общественной безопасности над партией и правительством.

Административные органы — органы государственной безопасности, прокуратура, суд, милиция все больше и больше изолировались от народа, избегали гласности в своей работе. Их деятельность все больше и больше сводилась к огульным репрессиям. Предупредительно-профилактические меры, которым Дзержинский и Менжинский придавали большое значение, игнорировались. Помощь населения и опора на трудящихся в борьбе с преступниками и врагами отвергалась как порочная.

«Старая болтовня о мобилизации общественного актива, групп содействия — это все уже должно куда-то отойти», — цинично заявлял Вышинский, обосновывая применение массовых репрессий.

Культ личности породил произвол и беззакония в деятельности органов государственной безопасности. В результате необоснованных массовых репрессий пострадали многие тысячи честных советских граждан, активных борцов за дело партии, за коммунизм. Жертвой этих репрессий стали и основные чекистские кадры, любовно взращенные и воспитанные партией, Дзержинским и Менжинским. Старые чекисты не могли примириться и не примирились с авантюристическими, антипартийными методами Ежова — Берия — Абакумова. Жертвами необоснованных репрессий, наветов и клеветы стали работавшие с Дзержинским и Менжинским старые чекисты: М. Лацис, Я. Петерс, С. Мессинг, И. Уншлихт, Е. Евдокимов, Г. Благонравов, Н. Быстрых, М. Кедров, А. Артузов, Р. Пилляр, В. Стырне и многие другие.

Накануне своей трагической гибели в 1937 году один из ближайших соратников Вячеслава Рудольфовича, кристально чистый большевик и чекист Артузов, с горечью заявил на активе НКВД:

— При установившемся после смерти Менжинского фельдфебельском стиле руководства отдельные чекисты и даже звенья нашей организации вступили на опаснейший путь превращения в простых техников аппарата внутреннего ведомства, со всеми его недостатками, ставящими нас на одну доску с презренными охранками капиталистов.

Опираясь на волю партии и при поддержке всего советского народа, Центральный Комитет КПСС разоблачил и обезвредил бериевско-абакумовскую шайку Авантюристов, вскрыл и устранил грубейшие нарушения социалистической законности.

Партия и ее ленинский ЦК осудили культ личности Сталина, восстановили ленинские нормы партийной и государственной жизни. Были восстановлены руководство и контроль партии за деятельностью органов государственной безопасности. Органы были очищены от карьеристов и перерожденцев, укреплены новыми кадрами партийных, комсомольских работников, рабочих-коммунистов. В работе органов были восстановлены ленинские, партийные принципы и лучшие традиции Дзержинского — Менжинского.

Сейчас органы государственной безопасности исполняют свои функции под руководством и контролем парши, опираясь на общественные организации, на народ, как это было при Ленине. Наряду с репрессиями против действительных врагов Советского государства — шпионов, диверсантов и других государственных преступников, органы КГБ все активнее и шире используют меры профилактики в отношении лиц, случайно оказавшихся в сетях вражеских разведок или попавших на удочку империалистической пропаганды.

В руководстве Коммунистической партии, ее Центрального Комитета, в безграничном доверии и широкой поддержке масс Менжинский видел главные источники силы и непобедимости органов государственной безопасности.

Тесная связь с массами и опора на них в чекистской работе были для Менжинского не бесплодным лозунгом, а повседневной практикой. Характерен такой факт.

6 июля 1928 года два монархиста-террориста, Радкевич и Мономахов, бросили бомбу в бюро пропусков ОГПУ. На поиски террористов в направлении Серпуховского шоссе, куда бежали преступники, были посланы подразделения войск ОГПУ и курсанты Высшей пограничной школы. Менжинский распорядился широко оповестить и привлечь к участию в поиске рабочих и крестьян Подольского и Серпуховского уездов. Некоторые из работников ОГПУ возражали против этого, но Менжинский был непреклонен. И уже через сутки, 8 июля, в 2 часа 10 минут ночи преступников поймали в районе села Фроловский Ям Домодедовской волости Подольского уезда. Менжинский в специальном приказе отметил «заслуги крестьян Серпуховской волости, принявших в ряде случаев поголовное участие в облавах, и крестьян Домодедовской волости, непосредственно участвовавших в задержании преступников», и выразил благодарность наиболее отличившимся крестьянам и рабочим — В. Рогову, И. Лаптеву, П. Смахталину, В. Сухареву и другим.

Точно так же поступил Менжинский и при розыске террористов Захарченко-Шульц и Вознесенского в 1927 году в районе Смоленска. Самоотверженное участие крестьян и других местных жителей, активно помогавших поиску шпионов-террористов, было отмечено в специальном сообщении ОГПУ, опубликованном в «Правде».

Благодаря активной помощи советских патриотов были обезврежены многие опасные шпионы и диверсанты, раскрыты и разгромлены контрреволюционные заговоры.

Менжинский настойчиво боролся за утверждение во всей деятельности ОГПУ ленинского принципа социалистической законности. В одном из решений коллегия ОГПУ обязала руководящих работников в «центре и на местах «усилить контроль за соблюдением социалистической законности в следственной работе, во всех случаях нарушения законности принимать меры, вплоть до предания виновных суду и немедленно докладывать председателю ОГПУ».

Менжинский требовал непременно докладывать ему о каждом факте нарушения социалистической законности, лично следил за строгим соблюдением в следственной работе положений Уголовно-процессуального и Уголовного кодексов. Он требовал особо тщательно проверять все поступающие в ОГПУ сигналы и заявления и, только убедившись, что сигналы достоверны, принимать по ним соответствующие меры. Менжинский добивался особенно тщательной проверки заявлений в отношении ответственных партийных, советских и хозяйственных работников, ибо такие заявления могли исходить от врагов или карьеристов с целью дискредитировать руководителей. Когда это требование Менжинского нарушалось, он строго наказывал виновных.

В августе 1926 года сотрудники ОГПУ Владимиров и Цибизов по ложному доносу и злостному навету арестовали старого революционера, члена партии Симановского. Узнав об этом, Менжинский приказал Симановского немедленно освободить и 23 августа издал приказ по ОГПУ, которым наложил строгие взыскания на Владимирова и Цибизова. В этом приказе Менжинский еще раз подтвердил к неуклонному исполнению приказ ВЧК № 32 1920 года, подписанный Дзержинским, в котором указывалось на необходимость чрезвычайно осторожного подхода к аресту членов партии: «Необходимо осторожное и вдумчивое отношение к арестам ответственных и партийных работников. Тут ЧК должна проявить максимум такта, максимум понимания, что преступления по должности караются строго, но только при наличии этих преступлений…

Мы еще раз должны напомнить, что за неправильные и бессмысленные аресты будут нести ответственность председатели [ЧК]».

Для того чтобы меньше было ошибок, Менжинский настойчиво добивался коллегиальности в работе и ОГПУ и его местных органов. Характерно, что Менжинский приказы ОГПУ по общим, принципиальным вопросам подписывал только после их предварительного обсуждения на коллегии. Он решительно выступал против единоличных решений по важным вопросам работы ОГПУ. В архиве сохранилась копия письма Менжинского одному из заместителей, который, не посоветовавшись с членами коллегии, самолично освободил известного взяточника.

«Вы, — писал Менжинский 12 мая 1932 года, — единолично освободили известного взяточника Маковского, никому из нас об этом не сказав. Неправильно это и по отношению ко мне и по отношению к коллегии, — особенно, если появились новые факты в его деле.

А теперь Маковский на свободе. Но приговор коллегии не отменен, прокурор не запрошен — полная ерунда.

Прошу Вас на будущее время не отменять самому приговоров коллегии, а ставить вопрос о пересмотре того или другого дела на совещании замов».

Коллегиальность в работе гарантировала и от грубых ошибок и от нарушений социалистической законности.

«Дзержинский, — писал Менжинский, — чрезвычайно боялся, чтобы в ней [ЧК] не завелась червоточина, чтобы она не стала самодовлеющим органом, чтобы не получилось отрыва от партии…»

Менжинский, возглавляя ОГПУ, воспитывал кадры чекистов в духе беззаветной преданности партии и делу коммунизма, высокой бдительности, дисциплинированности и требовательности к себе.

«Ваша сила в дисциплине, — подчеркивал Менжинский, обращаясь к чекистам. — Без дисциплины вы партии не нужны».

Нет ни одного приказа, директивы, подписанной Менжинским, где бы он не говорил о значении для ЧК бдительности и не призывал чекистов повышать политическую зоркость, изучать противника, знать его слабые и сильные стороны, чтобы бить наверняка. В 1931 году Менжинский писал: «Я вряд ли ошибусь, сказав, что сейчас Дзержинский дал бы такой лозунг: «Будьте постоянно бдительны. Врагам приходится плохо. Взрывами предприятий, поджогами строек и т. п. пятилетку не сорвать. Враг нервничает, идет на террор. Надо быть бдительными и особенно чекистам и тем более на границах. Чем мы становимся сильнее, тем больше будут нервничать враги и посылать шпионов через границу нелегальными путями. Не дайте себя околпачить… не будьте самодовольными. Проверяйте себя, свою организацию, используйте передышку для усовершенствования чекистской работы. Всякий упрек принимайте к сердцу. Помните, что вы вооруженная часть партии…»

Бдительность и конспирацию в работе, в частности умение молчать, Менжинский считал важнейшим искусством чекиста. «Молчание у нас — одно из основных искусств…» — говорил он.

Заботясь о совершенствовании методов работы ЧК, Менжинский больше всего боялся, чтобы «работники ЧК не зачерствели на своем деле». Он говорил, что «черствый чекист — это человек, неспособный к тонкой психологической работе», и часто повторял слова Дзержинского: «Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК».

Много внимания Менжинский уделял марксистско-ленинской, военной и специальной подготовке чекистов, их физической закалке. Он был одним из организаторов и руководителей ныне прославленного спортивного общества «Динамо», первого спортивного общества в нашей стране. Он призывал чекистов: «Не тратить время даром, укрепляться физически и духовно». Вооруженная часть партии, подчеркивал он, не может состоять из калек и неучей.

Он сам был примером непрестанного совершенствования, пополнения знаний. До последних дней своей жизни он внимательно изучал произведения Маркса, Энгельса, Ленина, новинки политической литературы. Буквально все книги из его личной библиотеки испещрены заметками и записями на полях, титульных листах, всевозможными знаками и пометками.

Интересна запись В. Р. Менжинского в рабочем плане. «Что сделать зимой 1925–26 гг.»:

«…В. Военное дело. Верховая езда, стрельба, посещение школы и т. д.

С. Авиация: полеты, конструкции и пр.».

Уже в последние годы своей жизни он продолжал изучать китайский, японский, фарси и турецкий языки. Он ежедневно просматривал десятки советских и иностранных газет. И всегда был в курсе всех событий внутренней жизни страны и международных.

Кроме занятий языками, Менжинский в последние годы жизни много времени уделял высшей математике и химии. На его подмосковной даче была оборудована небольшая химическая лаборатория, которой он отдавал часть своего свободного времени.

— За химией — будущее, — говорил Менжинский сестрам, — жаль только, что слишком коротка человеческая жизнь.

Страсть к знаниям, к общественным и естественным наукам Менжинский сохранил с юношеских до преклонных лет. Завидная страсть, завидная работоспособность.

Эту страсть к знаниям он стремился привить молодым чекистам, всячески поощрял их стремление к учебе. Он часто посещал Высшую пограничную школу и другие учебные заведения, присутствовал на занятиях и полевых учениях, принимал активное участие в разработке и обсуждении учебных программ.

«В 1933 году, — вспоминает старый чекист В. Г. Людмирский, — выпускников Центральной школы принял председатель ОГПУ В. Р. Менжинский в своем скромном кабинете… Сосредоточенно, не перебивая выслушал доклад об итогах минувшего года, а затем обратился с кратким словом к выпускникам.

— Периферия, — говорил Менжинский, — это не тепличные условия тихого московского переулка, в котором вы провели год. Там придется и недоспать и недоесть. Работы у нас будет много. На горизонте появился новый опасный враг — германский фашизм. Для точного и наиболее эффективного удара по врагу глубоко изучайте современные условия классовой борьбы, следите за международными событиями».

«Далее, — продолжает В. Г. Людмирский, — Менжинский говорил о том, чтобы молодые чекисты постоянно проявляли большевистскую партийность в сложной и ответственной чекистской работе, совершенствовали на практике свои знания и чекистское мастерство, не поддавались никакому соблазну. Политико-моральный облик чекиста должен быть кристально чистым! В заключение Менжинский пожелал молодым чекистам успехов в их работе».

Огромный опыт подпольной работы в большевистской цартии давал Менжинскому возможность своевременно, на каждом историческом повороте в развитии русской революции улавливать возникновение нового в политической обстановке и в соотношении классовых сил в стране и на международной арене и вытекающие отсюда задачи, новые формы и методы борьбы с контрреволюцией.

«Знание внешнего мира наряду с революционным опытом, — говорил хорошо знавший Менжинского Д. 3. Мануильский, — позволяло ему в дело борьбы с контрреволюцией вносить широкие политические перспективы».

Острый и тонкий ум Менжинского обладал особой способностью вовремя вскрывать пружины тайной работы врагов пролетарского государства.

Личностью Менжинского, как руководителя советских органов государственной безопасности, интересовались и наши враги. Один из агентов германского фашизма, прикрывавшийся корреспондентским билетом одной берлинской газеты, после смерти Менжинского телеграфировал в Берлин: «Умер преемник Дзержинского Менжинский. Он прошел школу Дзержинского, но именно он создал организацию ГПУ. Он с мельчайшими подробностями разработал ее структуру… Со смертью Менжинского… с арены исчезает одна из наиболее выдающихся личностей».

В первую годовщину со дня смерти Дзержинского Вячеслав Рудольфович писал: «У Дзержинского был свой талант, который ставит его на свое, совершенно особое место. Это — моральный талант, талант непреклонного революционного действия и делового творчества, не останавливающийся ни перед какими препятствиями, не руководимый никакими побочными целями, кроме одной — торжества пролетарской революции».

Эти слова Менжинского можно целиком отнести к нему самому.

Беспредельно преданный идеалам партии, идеалам коммунизма, Менжинский в борьбе шел не ощупью, а твердо и прямо, по пути, освещенному теорией марксизма-ленинизма. Он был одним из образованнейших марксистов, прекрасно знал теорию марксизма-ленинизма и в любом деле, которое поручала ему партия, умел быть диалектиком.

«До 1917 года, — писал Менжинский в автобиографии, — читал все, более или менее все, что выходило по теории марксизма до 1917 года. С тех пор не могу постоянно следить за наукой».

«Не могу постоянно следить за наукой» — это обычная скромность Менжинского. Его книги, испещренные многочисленными записями на полях и титулах, пометками, знаками, говорят об обратном, говорят о том, как внимательно читал он каждую новую книгу. Все современники, хорошо знавшие Менжинского, отмечают ею исключительную образованность, глубокое знание марксизма-ленинизма, его высокую идейность.

«Бесстрашный рыцарь революционного долга, образованнейший марксист, ленинец нашей эпохи, с редкой теоретической эрудицией», — писал о нем Мануильский.

«Менжинский обладал поистине энциклопедическими знаниями и незаурядным организаторским талантом», — говорила о нем друг и соратник по борьбе Е. Д. Стасова.

«Он производил впечатление человека огромной культуры, глубокой учености, разносторонних знаний и большого жизненного опыта», — писал о Менжинском другой старейший член партии, Ф. Ленгник.

Превосходный политик и дальнозоркий руководитель ОГПУ, Менжинский, отлично владея методом марксистской диалектики, умел схватывать самое существенное в тактике классового врага и распутывать его самые коварные, хитросплетенные, самые сложные положения и наносить удары без промаха, точно по цели. Он умел холодно и спокойно взвешивать положение, трезво судить о людях, строжайше взвешивать факты и верить фактам, а не словам.

Когда на горизонте появился новый враг советского народа — германский фашизм, когда перед угрозой наступления фашизма германские троцкисты начали раскалывать красный фронт германского пролетариата, уже тяжело больной Менжинский в составе советской банковской делегации под именем Николая Ивановича Пахомова едет в Германию, чтобы на месте самому изучить положение, разобраться в сложной обстановке, усыновить, насколько велика опасность вовлечения германского империализма в «крестовый поход» против Советского Союза.

Из этой рискованной поездки Менжинский вернулся с определенным выводом. Он немедленно обратил внимание органов государственной безопасности на борьбу с разведкой Германии как главного и самого вероятного врага в будущей войне.

Менжинский — великий чекист, беспощадный, когда нужно, к врагам и в то же время Менжинский — великий гуманист. В борьбе с врагами народа он действовал и террором, когда в этом была необходимость, например осенью и зимой 1919/20 года, и силой коммунистических идей. В то же время он всегда был сторонником тонких, даже изысканных методов работы в контрреволюционной среде с целью разложения контрреволюции, привлечения на сторону Советской власти заблуждающихся и разгрома, беспощадного подавления отказавшихся сложить оружие.

Менжинский, юрист по образованию, подпольщик по опыту партийной работы, был выдающимся криминалистом. Менжинский, литератор по призванию, воспитавшийся на мировой и русской классической литературе, был величайшим психологом. Его умение проникнуть в зигзаги человеческой души, особенно мечущейся души российского интеллигента, попавшего в водоворот революционных событий, можно сравнить только, пожалуй, с умением Дзержинского. И если Менжинский достиг тех вершин чекистского искусства, которые с особой силой проявились в деле поимки Савинкова и Рейли, в деле разоблачения эсеро-меньшевистского подполья и вредительского «Инженерного центра», то это результат не только огромного опыта конспирации, приобретенного в большевистском подполье, но и результат глубокого знания всех зигзагов человеческой души, которое ему дала литература. «Для того, чтобы работать в ЧК, — говорил Менжинский, — вовсе не надо быть художественной натурой, любить искусство, природу». Но только такая натура, по его выражению, может достичь «вершин чекистского искусства», обеспечивающего разложение противника.

В духе гуманизма Менжинский воспитывал и коллектив чекистов. М. И. Шкляр, работавший при Менжинском секретарем парткома ОГПУ, говорил: «Старые чекисты могли бы рассказать много о том, как Вячеслав Рудольфович, инструктируя работников, направлявшихся на обыски и операции, говорил им:

— Помните, что мы боремся за человека, что весь смысл революции — ради человека. Поэтому будьте внимательны к людям при обысках и арестах, помните, что есть семьи, есть дети».

Проявлением величайшего гуманизма Менжинского было его активное участие в создании, а затем в организации учебно-воспитательного процесса в трудовых коммунах для взрослых и малолетних правонарушителей.

Он сам вырос в учительской семье, учителями были отец и сестры Вера и Людмила. После Октябрьской социалистической революции обе они работали в Наркомпросе. Вопросы народного образования и коммунистического воспитания часто были предметом обсуждения и даже споров в дружной семье Менжинских.

Известно, что Вячеслав Рудольфович много внимания уделял созданным еще при Дзержинском трудовым школам-коммунам ОГПУ, часто бывал в них сам, беседовал с воспитанниками, преподавателями.

Этой стороной деятельности ВЧК−ОГПУ особенно интересовался Горький, вел переписку с воспитанниками коммун, с преподавателями. Возвратившись в Советский Союз, Горький постарался встретиться с Менжинским, узнать о перековке малолетних преступников из первых рук.

Встреча эта состоялась на квартире Менжинского. Горький приехал к Менжинскому в воскресенье, в первой половине дня, и застал его за чтением иностранных газет.

Поздоровавшись, заговорил:

— Узнаю, узнаю беспокойного полиглота, который дня не может прожить без иностранных газет.

— Сейчас интерес скорее политический, чем лингвистический, — радуясь встрече, ответил Менжинский.

— Я слышал, вы уже китайский и японский изучили, — продолжал Алексей Максимович, присаживаясь на стул и внимательно присматриваясь к Менжинскому.

— Пустое болтают.

— Так уж и пустое. — Помолчав, добавил: — Однако, вы постарели, постарели, Вячеслав Рудольфович.

— Болезнь не красит. А насчет языков пустое. Разговорную речь стал забывать. Недавно был у меня Анри Барбюс. Я так волновался, когда узнал, что он ко мне приедет. Как буду изъясняться на французском со столь великим французом и знатоком родного языка? Попросил подготовить переводчика. А когда пришел все такой же живой и любезный Анри, мы с ним свободно, без труда вели беседу по-французски. Так что переводчика не потребовалось. Анри даже отметил, что у меня сейчас лучше произношение, чем было тогда, в Париже.

— Ну, вот видите, а говорите — пустое, — ухмыляясь в густые усы, говорил Горький, рассматривая книгу Барбюса с дарственной надписью. — Я, собственно, приехал к вам не за тем, чтобы говорить комплименты. Мне хотелось бы поговорить о перестройке сознания людей в ваших трудовых коммунах. Тут вы делаете большое и полезное дело и сами этой пользы, пожалуй, не видите, А мне, приезжему со стороны, эта польза очень даже заметна.

— Со стороны всегда виднее, — Менжинский умолчал, что он уже несколько лет занимается проблемой перевоспитания нарушителей. И это было действительно так.

Менжинский изучал причины преступности среди молодежи и думал над тем, как преодолеть это проклятое наследие капитализма. В наброске личного плана работы Менжинского на зиму 1925/26 года читаем:

«1. Изучить положение, размеры и причины… правонарушений среди детей, подростков и молодежи.

2. Наши заведения для преступных детей.

3. Непременно написать статью об этом».

И сейчас, при встрече с Горьким, завязался откровенный разговор о трудовых коммунах, о перевоспитании правонарушителей. Горький был весел, оживлен. В комнате было жарко, он снял свой светло-серый пиджак, расстегнул отложной воротничок голубой рубашки. То и дело вставал со стула, разговаривая, ходил по комнате. Когда Менжинский тоже пытался встать с дивана, говорил:

— Лежите, лежите — я знаю, вы больны, и стоять вам вредно.

Менжинский виновато улыбался за свою беспомощность, ерошил густые волосы и внимательно смотрел на Горького сквозь стекла пенсне, которое теперь носил постоянно.

Разговор от коммун, от перевоспитания малолетних нарушителей перешел к проблеме воспитания, повышения культуры, образования всего народа. Затем говорили о восстановлении народного хозяйства, о последнем решении ЦК о школе, осуждали педологов и метод обучения по так называемому дальтон-плану, который принес столько вреда советской школе.

Горький остался обедать у Менжинских. За обедом говорил о современной литературе, хвалил молодую писательницу Нину Смирнову.

— Таких, как эта сибирячка, надо поддерживать, и тогда из нее выйдет большой писатель.

После обеда пили чай. Вячеслав Рудольфович пил его остывшим, без сахара, с клубничным вареньем.

За чаем опять говорили о детских коммунах. Горький тогда ими очень интересовался. Договорились, что в ближайшее время посетят вместе одну из коммун, и Горький воочию увидит то, чем так восхищается.

Вскоре после этой встречи Горький и Менжинский посетили детскую трудовую колонию в Люберцах, организованную в 1927 году. Горький остался очень доволен и написал большую статью «О трудколониях ОГПУ», которая была опубликована 14 июля 1931 года в «Правде».

«26 июня, — писал Горький, — коммуна праздновала открытие новой фабрики обуви с продукцией 4000 пар в сутки. На празднике 25 человек получили в награду за образцовую работу золотые и серебряные часы. 35 членам коммуны было объяснено, что с них снята судимость, т. е. возвращены им гражданские права, а 74 получили профсоюзные билеты… В эти минуты руки многих бывших преступников взволнованно дрожали, бледнели суровые лица, гордо сверкали глаза… Я сидел в президиуме и видел, что среди 1500 человек многие тоже были взволнованы до слез, до хороших слез радости за человека».

Впоследствии, отмечая исключительно важную работу трудовых колоний и коммун ОГПУ по перевоспитанию бывших беспризорников и правонарушителей, Горький писал, что за 15 лет «воспитаны тысячи высококвалифицированных рабочих, и, вероятно, не одна сотня агрономов, врачей, инженеров, техников. В буржуазных государствах факты такого рода, — подчеркивал Горький, — невозможны».

Менжинский, человек в высшей степени образованный, человек большой внешней и внутренней культуры, любил и умел ценить культуру прошлого. Он решительно выступал против пролеткультовских извращений политики ленинской партии в строительстве социалистической культуры. Тот, кто замахивается на культуру прошлого, тот замахивается и на ее высшее достижение — марксизм-ленинизм.

Его отношение к культуре, к науке показывает письмо к M. Н. Покровскому. 25 октября 1928 года, в день 60-летия этого выдающегося советского ученого, Менжинский писал Покровскому:

«Чекистская деятельность не располагает к душевным излияниям и поглощает человека целиком — иначе и работать было бы нельзя. Но сегодня я не могу не сказать Вам, как глубоко я люблю Вас и благодарен Вам. Ваши статьи и книги одно из самых сильных научных и художественных наслаждений, которые я переживал. Я не могу удержаться и не сказать Вам, что на меня всегда действовало неотразимо Ваше остроумное мужество и в науке, и в революционной деятельности, и в жизни».

Эта оценка Менжинским творчества Покровского не расходится с ленинской оценкой.

Любовь и интерес к истории, к истории культуры Менжинский сохранил с детства до конца своей жизни, так же как сохранил интерес и к педагогике. По свидетельству Веры Рудольфовны «его всегда тянуло» к педагогике. «Он продолжал интересоваться ею и тогда, когда был в ВЧК и ОГПУ».

Кристальная чистота Менжинского, как и его скромность, проявлялась во всем.

Работал он в весьма скромном кабинете, жил с семьей до 7 ноября 1933 года в небольшой малоуютной квартире, переоборудованной из бывшей аптеки в Кавалерском корпусе Кремля. И съехал-то он с этой квартиры только лишь потому, что, будучи тяжело больным, не мог подниматься на второй этаж. Летом, а последние два года и зимой Менжинский жил на даче «Шестые Горки». Однажды, желая помочь больному Менжинскому в обработке огорода, комендант прислал на дачу рабочих.

Отказавшись от их услуг, Менжинский сказал рабочим:

— Наша семья, я, жена и сын, в состоянии обработать огород или посадить цветы.

А затем, как свидетельствует современник, сделал выговор коменданту за присылку рабочих на дачу.

Менжинский никогда и нигде не выпячивал свою фигуру. Он больше всего боялся быть нескромным, боялся, как он выражался, «пристегнуть свое имя» к выдающимся деятелям Коммунистической партии.

В 1927 году, в первую годовщину со дня смерти Дзержинского, по просьбе редакции «Правды» Менжинский написал статью-воспоминания «О Дзержинском». С такой же просьбой товарищи из редакции обратились к Менжинскому в пятую годовщину со дня смерти Дзержинского, в 1931 году. Менжинский откликнулся на просьбу «Правды», но своей статье «Два слова о Дзержинском», в которой он изложил взгляды Дзержинского на использование старых специалистов, предпослал короткое письмо. В том письме писал:

«Товарищи из «Правды» упрекнули меня, что я не пишу о Дзержинском. Мне писать воспоминания о Дзержинском — не избежать упоминаний о себе, а это значит присоединить свое… имя к одному из крупнейших деятелей нашей партии… Пусть по выбору Дзержинского мы работали вместе, работали долго, дружно, близко — факт известный, но это не дает мне права держаться за его полуистлевший френч и по крайней мере раз в год заявить на весь мир — вот близкий соратник Дзержинского. Вот он я! Все, что я мог сказать в безличной форме о Дзержинском, как о чекисте и человеке, я сказал 4 года назад — повторяться не хочу и потому буду очень краток…»

Менжинский с детства дружил с сестрами и всегда был внимателен к ним, заботлив. Очень любил своих детей, особенно младшего сына, Рудольфа[36], много занимался с ним.

Младшая сестра Менжинского Людмила Рудольфовна в конце 1919 года по постановлению ЦК партии из Петрограда была переведена на работу в Наркомпрос, заведовала Главсоцвосом (Главным управлением социального воспитания). Переехала в Москву и Вера Рудольфовна. В те годы она заведовала театральным отделом Наркомпроса, а затем была назначена директором института иностранных языков, в котором и работала до преклонных лет.

В середине 1922 года Людмила Рудольфовна в числе тысячи коммунистов была направлена на Украину, работала в Харькове членом коллегии Наркомпроса и заведующей Главсоцвосом. В 1924 году вернулась в Москву. Работала проректором Академии коммунистического воспитания.

В конце 20-х годов Людмила Рудольфовна тяжело заболела. Лечилась в Кисловодске, в Москве. Болезнь прогрессировала. Надежд на выздоровление было мало. Но по ее настоянию Вера Рудольфовна поехала с ней в Стокгольм. Это было в конце 1932 года.

— Там, в Стокгольме, — вспоминает Вера Рудольфовна, — она начала поправляться.

— Теперь поработаем, — говорила Людмила Рудольфовна.

И вдруг сразу порвалось все. Спать она легла веселая, спокойная. А ночью… Это была самая тяжелая ночь. И когда боли ослабли, она потребовала немедленного возвращения в Москву. Ехать было нельзя, так утверждал доктор. А она, улыбаясь, сказала ему:

— Милый доктор, вы не бойтесь. Мы успеем доехать.

Когда он вышел, она шепнула Вере Рудольфовне:

— Верочка, надо еще успеть пройти партийную чистку.

Вера Рудольфовна плакала, а Людмила шептала ей:

— Верочка! Помнишь, как раньше, как в детстве ты целовала меня на ночь в кроватке… Так поцелуй и сейчас.

На следующий день сестры Менжинские уехали в Москву. На вокзале их провожал доктор. Людмила Рудольфовна, улыбнувшись ему на прощание, говорила:

— Не сердитесь, доктор. Я должна была поступить так. Вы, может быть, не поймете этого.

— Я начинаю понимать, — сказал он. И она закончила его фразу:

— Мы живем и умираем по-новому.

— И за это нельзя не любить вас, — отозвался доктор.

Поезд тронулся. 11 октября Менжинские приехали в Москву.

О разговоре со стокгольмским доктором Вера рассказала Вячеславу Рудольфовичу.

И ноября 1932 года Людмила Рудольфовна скончалась.

Вячеслав Рудольфович Менжинский не мог присутствовать ни на траурном митинге, который состоялся в клубе старых большевиков на улице Стопани, ни на похоронах — он в это время снова был тяжело болен.

Еще 21 апреля 1929 года у Менжинского ночью случился тяжелый сердечный приступ — инфаркт. Больному был предписан абсолютный покой. У его постели неотлучно дежурили врач и сестра. Выздоровление началось только летом. Консилиум врачей, собравшийся 11 июля, нашел возможным разрешить Менжинскому вернуться к работе 1 августа, при условии ездить в город через день, работать 5–6 часов в сутки, в субботу и воскресенье обязательно оставаться на даче.

Но Менжинский не мог, да и не умел работать вполсилы. Врачей это обеспокоило. Они пожаловались в ЦК, и Центральный Комитет партии 12 сентября вынес следующее решение:

«О тов. Менжинском.

Обязать т. Менжинского в точности выполнять указания врачей».

30 сентября 1929 года консилиум врачей вынес новое заключение:

«Менжинскому необходимо:

1. Совершенно прервать работу на срок от 4 до 6 месяцев.

2. Придерживаться во время отдыха полного душевного покоя и провести зиму в теплом климате.

3. До отъезда (на юг) выехать на дачу и находиться там под постоянным врачебным наблюдением».

С помощью врачей Менжинский преодолел свой недуг и в апреле 1931 года возвратился к работе в ОГПУ, с условием, что эта работа будет «ограничена выполнением только основных и самых важных обязанностей, без всякой другой нагрузки».

Менжинский продолжал работать.

Летом 1933 года (с 11 августа по 14 сентября) он лечился в Кисловодске. За это время сердце его окрепло, общее состояние здоровья улучшилось. Провожая Менжинского в Москву, врачи советовали работать 3–4 часа в сутки.

Это была его последняя поездка в Кисловодск. Видимо, там, в Кисловодске, он сделал такие заметки в своем блокноте:

«И вот подкрадывается болезнь и без твоего согласия.

— Ты человек больной, только думай о себе, о своем здоровье пекись, и только.

Никаких занятий. Только лежи 24 часа в сутки, то с пузырем на груди, то с грелкой, то ванна, то массаж.

Смерть, вот она. Ты день лежишь в гамаке, а она сидит напротив.

А все движется, и какое наслаждение следить, как жизнь идет!

Заставили жить, психологией заниматься…»

А жить оставалось немного.

В 5 часов 35 минут утра 10 мая 1934 года на даче «Шестые Горки» перестало биться его сердце.

Смерть Менжинского наступила, как свидетельствует заключение виднейших врачей того времени Абрикосова, Бурденко и других, — от «острой сердечной недостаточности (паралича) сердца, резко измененного и работавшего в последние годы неполноценно».

14 мая 1934 года Москва прощалась с Менжинским. Отдать последний долг старому большевику пришли на Красную площадь товарищи по подпольной борьбе, ветераны ленинской гвардии, десятки тысяч молодых рабочих, чекисты, пограничники, воины внутренних войск. Сотни траурных знамен низко склонились над траурной процессией, направлявшейся от Дома Союзов на Красную площадь. Катафалк с бронзовой урной несли руководители партии и правительства. Звучали траурные мелодии.

Траурный митинг закрыт.

Под гром артиллерийского салюта урна с прахом Вячеслава Рудольфовича Менжинского замурована в кремлевской стене, рядом с прахом летчиков-стратонавтов.