Менталист

Февраль

Тува нервно постукивает пальцами по столешнице. Она все еще на работе, в кафе, где ее уже не должно быть. Посетитель, только что устроившийся за столиком в углу, смотрит на нее с раздражением, и Тува отвечает ему не менее убийственным взглядом. Она его запомнила. В следующий раз он вряд ли сможет рассчитывать на сердечко в своем капучино.

Тува всегда в плохом настроении, когда задерживается на работе, а сегодня она припозднилась как никогда. Заводит за ухо светлую прядь. Скоро полчаса, как нужно было забрать Линуса из детского сада.

К кислым минам воспитателей Тува давно привыкла, но только не к грустным глазам двухлетнего сына. Она ненавидит огорчать детей, Линуса особенно. Тува уже не помнит, сколько раз повторила, что готова умереть за него. Но в действительности не все так просто, как Тува ни старается.

Она снимает передник и бросает в переполненную корзину с грязным бельем в хозяйственном шкафчике. Остается дождаться сменщика. Где же он, черт его возьми?

В тот день, когда родился Линус, Мартина не было рядом с ней. И Тува не винила его в этом, поскольку уехала в роддом на «Скорой» на две недели раньше положенного срока. Правда, ей показалось странным, что Мартин ни разу не навестил в больнице их с сыном. Роды прошли не без осложнений, но Тува помнила только докторов, которые время от времени наведывались, чтобы удостовериться, что у нее и Линуса все в порядке. Мартин ограничился короткими СМС-сообщениями. «Я скоро приеду, – писал он. – Вот только улажу кое-какие дела». А Тува в полузабытьи представляла себе опустевшую квартиру, куда ей предстоит вернуться с Линусом. Мартин собрал вещи и ушел, пока она рожала их общего сына. Это и были «дела», которые он собирался «уладить». Просто взял и исчез, и с тех пор Тува ничего о нем не слышала.

Так они с Линусом остались вдвоем против всего мира. Не говоря о том, что этот «мир» так часто вклинивался между ними. Вот как сейчас, например. Даниэль сегодня выходит в вечернюю смену и уже с час как должен быть здесь. Но его нет, и Туве приходится звонить ему, чтобы поднять с постели. Половина второго пополудни. Была ли она такой безответственной в двадцать один год? Возможно. Ничего удивительного, что рабочие отношения не складываются. Тува смотрит на наручные часы.

Черт…

Она надевает пуховик, шапку и делает два двойных эспрессо – один в фарфоровой чашке, другой в бумажном стаканчике.

Должно быть, Матти опять дожидается ее в детском саду. Матти – воспитатель, которого Линус уже называет папой. И каждый раз, когда такое случается, Матти смотрит на Туву с упреком. Похоже, он хочет сказать, что Тува должна уделять больше внимания сыну, вместо того чтобы днями напролет пропадать на работе. Спасибо, Матти, за то, что пробуждаешь во мне нечистую совесть. Как будто недостаточно слез в глазах сына, который вот уже в который раз не может дождаться мамы…

Тува разливает эспрессо, когда в дверь врывается взъерошенный Даниэль вместе с порывом холодного февральского ветра. Несколько человек в зале демонстративно ежатся, но Даниэлю все равно. Во всяком случае, он не подает вида.

– Вот, – Тува протягивает ему дымящуюся фарфоровую чашку, – тебе это будет кстати, а я убегаю.

Не дожидаясь ответа, она хватает бумажный стаканчик и выбегает на снег, который еще и не думает таять. У дверей едва не сбивает с ног хрупкую пожилую пару.

– Простите, – бормочет Тува, – я опаздываю. Нужно забрать ребенка из детского сада.

– Вот как, но… знаете, дети иногда проявляют поразительную самостоятельность. Они ведь только кажутся такими беспомощными.

Голос ласковый, ни тени упрека.

Тува не отвечает, но радуется, что ее неловкость не вылилась в конфликт. Люди бывают обидчивы до смешного. Сколько раз посетители, на которых она пролила немного кофе, требовали не только оплаты химчистки, но и солидной денежной компенсации. Тува смущенно улыбается пожилой паре. Кофе выплескивается на руку, напоминая, что времени на разговоры нет. Тува извиняется еще раз и спешит в сторону метро, на ходу опорожняя стаканчик. Напиток обжигает рот, желудок. Это как лекарство. Тува чувствует химический привкус, отмечая про себя, что кофейную машину пора чистить. Очень может быть, что в помещении кофе не показался бы ей таким горячим.

Пожалуй, имеет смысл вернуться в кафе после детского сада. Даниэль не пожалеет для Линуса булочек, и это действительно так. К черту макароны с фрикадельками. Завтра утром Тува уезжает, но сегодняшний вечер – их с Линусом.

Она спускается в метро, чувствуя, как подгибаются колени, и хватается за перила, чтобы не упасть. Спотыкается. Тува, конечно, спешит, но не настолько. Совсем не обязательно заявляться в детский сад с синяками. Нужно подниматься, но ноги обмякли, как будто из них вынули кости. Голова кружится. К горлу подступает тошнота, и Тува чувствует, как теряет сознание. Примерно то же было с ней в роддоме после приема лекарств.

Линус. Я иду.

Тува ищет руками перила, но те парят где-то высоко над ее головой. Руки вытянулись почти на километр, и Тува больше не помнит, зачем ей нужны перила. В глазах пляшут темные пятна, а потом все вокруг кружится, и внутренний голос говорит Туве, что она падает с лестницы. А потом все обрывается.

Боль – вот первое, что чувствует Тува, очнувшись. Если она лежит, то очень неудобно. Тува сглатывает и прокашливается. Во рту сухость. В следующий момент она понимает, что больше не лежит, а стоит на коленях, слегка наклонившись вперед. Стены давят со всех сторон. Сверху – потолок, касающийся ее голого затылка. Туву как будто заперли в тесном ящике.

И это слишком больно, чтобы быть сном. Это не может быть явью, но тем не менее… Запах древесины слишком реален. Свет проникает сквозь короткие узкие отверстия и ложится прямоугольниками на ее голые руки и ноги… Голые? С какой стати? Куда подевалась одежда? На Туве нет больше не только пуховика, но и шерстяного пуловера и джинсов.

Ее раздели, оставили в одной майке и трусах, и это, конечно, не всерьез. И этот химический привкус во рту… Должно быть, в кофе что-то добавили, а она так нервничала, что ничего не заметила. Выпила все без остатка.

Нагнетание адреналина по всему телу ощущается покалываниями в коже. Она должна отсюда выбраться. Тува кричит и давит на стенки ящика изо всей силы.

– Выпустите меня отсюда! Что вы делаете?

Ответа нет, но Тува чувствует чье-то присутствие. Слышит дыхание. Она снова кричит; тишина остается все такой же непроницаемой и зловещей.

Покалывания распространяются по всему телу, и Тува бьет в деревянную стенку с новой силой. Насколько это возможно в такой тесноте.

– Чего ты хочешь? – Глаза застилают слезы. – Выпусти меня, пожалуйста, давай поговорим. Мне нужно забрать Линуса.

Тува косится на свои руки. Стекло на часах разбито, и стрелки показывают почти три часа. Матти, наверное, уже звонил. Ищет и не может понять, куда она запропастилась. Он скоро объявится здесь и найдет ее в этом ящике… или… Тува ведь приезжала за Линусом и позже, поэтому Матти может ничего не заподозрить.

Никто не ищет и не знает, что ее похитили.

Похитили – это слово быстро заполняет собой ее мысли, так что становится трудно дышать. Металлический звук сразу за деревянной стенкой заставляет Туву вздрогнуть.

– Эй! – зовет она.

В нижней прорези слева появляется что-то блестящее. Это похоже на лезвие меча, и оно медленно входит в ящик. Тува пытается отодвинуть бедро от стенки, но здесь слишком тесно. Острие касается бедра и давит на кожу. Это довольно больно, хотя на ощупь оно и не такое острое, каким выглядит.

– Эй, что ты делаешь? – кричит Тува. – Прекрати!

Острие продолжает давить, а потом протыкает кожу, и на ней проступает капелька крови. Это пробное движение. Тува снова кричит, не разбирая собственных слов. А потом давление внезапно ослабевает, и лезвие отступает на несколько сантиметров.

Такой звук, будто заводится мотор. Лезвие начинает вибрировать, снова продвигается вперед и на этот раз не останавливается, коснувшись ее ноги. У Тувы темнеет в глазах, когда оно вонзается ей в бедро. Потом лезвие входит в мышечную ткань – и крик заглушает шум мотора.

В глазах сплошной взрыв цветных пятен. Нервные окончания горят. Мир вокруг исчезает, остается только боль.

Лезвие снова подходит к бедру, и его вибрации передаются позвоночнику, а потом и всему телу. Туву тошнит – на бедро и окровавленное лезвие, которое скользит по кости, разрывая толщу мыщц, и выходит с другой стороны. Кровь пульсирует, проталкиваясь фонтанчиками из новых отверстий. Стекает, обволакивая кость, и собирается в лужу внизу. Но оно не останавливается. Лезвие медленно продвигается к другой ноге.

Тува все еще не может двигаться.

– Прекрати, прошу тебя, – всхлипывает она. – Мне нужно забрать Линуса из детского сада. Я опоздала. Он совсем один.

Когда лезвие достигает другой ноги, Туве кажется, что она готова к боли. Но к этому нельзя быть готовой, и она хрипит и хочет сойти с ума, впасть в беспамятство – только бы ничего этого не чувствовать. Это продолжается несколько секунд – целую вечность. Тува больше ничего не видит. Искромсав обе ее ноги, лезвие исчезает в отверстии в противоположной стене. Вибрации прекращаются, но гул мотора остается.

Что-то колет сзади в плечо, и та часть Тувы, которая была ее сознанием, умирает. В мозгу что-то взрывается, Тува ощущает это почти физически. Потому что, конечно же, отверстия есть и у нее за спиной. Тува пытается нагнуться, увернуться от лезвия, но при малейшем движении боль в бедрах вспыхивает с новой силой. Тува больше не здесь. Она в роддоме… или в кафе, где чудом получила работу. Флиртует с Даниэлем, смотрит в глаза Мартину, который признается ей в любви. Она слышит, как рвутся на спине мышцы и хрящи, и думает о том, что Линус называет Матти папой.

Опустив глаза, Тува видит, как натягивается кожа под ключицей, прежде чем лезвие выйдет со стороны груди. Это похоже на трюк. Как будто Тува – ассистентка иллюзиониста, и зал вот-вот разразится аплодисментами. Она не раз видела такое по телевизору.

Кровь заливает грудь, пропитывая майку, и лезвие исчезает в отверстии в противоположной стенке ящика. Пространство заполняет собой металлический запах.

Голубые глаза Линуса – мама, где ты?

Когда Тува пытается ответить, из горла вырывается что-то похожее на писк.

– Я опоздала, милый… опоздала…

За стенкой что-то шевелится. В одном из отверстий темнеет, а потом появляется третье лезвие и останавливается сантиметрах в двадцати от ее головы.

– Только не это… – шепчет Тува.

Лезвие движется медленно, но расстояние слишком мало. Тува видит, как блестит острие, которое приближается к глазам, мешая сфокусироваться.

Линус, прости. Мама любит тебя.

Она вздрагивает, когда лезвие касается внутреннего угла правого глаза. Что-то стекает по щеке, и Тува понимает, что правого глаза больше нет. Но это неважно. Главное, ей больше не больно.

Почему здесь так пахнет паленым?

Это последняя мысль Тувы.

А потом лезвие входит в мозг.