Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]

© Колесов Михаил, Севастополь, 2008.

© Фото. Заморин Дмитрий. Ленинград, 2007.

Расписка

Шел жаркий август 1941 года. Войска Красной армии, отступая, отходили на Восток. Деревня Потапиха затерялась в лесной глуши Вологодской области далеко от железной дороги. Время от времени на нее выходили организованные или разрозненные воинские группы. Но они не задерживались надолго, опасаясь окружения.

Однажды в деревню пришел небольшой отряд красноармейцев, которые рассредоточились вдоль единственной деревенской улицы. Во двор дома стариков Балабакиных вошел молодой командир в темно–зеленной гимнастерке с тремя кубиками в петлицах и в фуражке с синим околышем. Его сопровождали два бойца с винтовками.

— День добрый, хозяйка! — приветствовал пожилую женщину командир. — Где хозяин?

— Здравствуйте. Хозяин в доме, проходите, — ответила Анастасия Агаповна.

— Да, нет, мы останемся здесь. Времени мало. У вас воды не найдется?

— Может быть, хотите молока?

— Спасибо, молоко — это хорошо, — почему–то смутился командир и оглянулся на оставшихся у калитки бойцов.

Баба Настя вынесла из дома небольшой кувшин молока и подала командиру. Сзади нее на крыльцо вышел высокий худощавый, но крепкий старик, с острой черной бородкой. Антропий Семенович сурово посмотрел на офицера и невежливо спросил:

— Что надо?

— Сыновья есть? — вместо ответа спросил офицер, отпив из кувшина и передав его подошедшим красноармейцам.

— Есть, — резко ответил, не сходя с крыльца, дед Антроп, — младший на Тихоокеанском флоте, старший на Северном.

— На Северном? — переспросил офицер и посмотрел на бабу Настю. — Они у тебя, что — военные моряки?

— Военморы, — сказал, уже раздражаясь, дед. — Так что надо?

Командир успокоился:

— Ну, вот и хорошо. Ты, отец двух защитников Родины, должен понимать, какое сейчас время.

— Я и без тебя знаю, какое время, — резко прервал его дед. — Я еще в семнадцатом с казаками воевал в Питере. Не тебе мне объяснять.

Голос у офицера стал официально строгим.

— У меня приказ забрать из вашей деревни крупный скот на нужды Рабоче–крестьянской Красной армии. У вас, как я понял, есть корова?

Только сейчас баба Настя обратила внимание на то, что из соседских дворов раздаются мычание потревоженных коров, женские крики и причитания.

— Что же это такое? Всю живность мы уже вам отдали. Мы, что же чужие, не понимаем? Но без коровы мы зимой просто умрем!

— Ничего, мать, потерпи, — ответил командир. — До зимы мы немца разобьем и выгоним. А корову тебе вернем. Обязательно. Я тебе это обещаю от имени Красной армии.

Старик вцепился в перила крыльца:

— Ну, да, как же вернешь, тебе бы самому вернуться, — тихо произнес дед, но жене твердо сказал:

— Выведи им корову. Все равно, придет немец, — заберет все.

Баба Настя удивленно посмотрела на него, так как не ожидала от него такой уступчивости.

Пока баба Настя вместе с красноармейцами вывела корову за ворота, командир достал из своей походной планшетки обыкновенную школьную тетрадь, вырвал из нее листок и спросил:

— Отец, как тебя звать?

Старик, не задумываясь, назвал свое имя, отчество и фамилию.

Командир быстро что–то написал и передал записку деду.

— Спасибо, отец, я свое обещание выполню.

— Ты сначала жив останься, — пробурчал дед Антроп и посмотрел на записку.

На листке карандашом, аккуратным почерком было написано:

«Расписка. Дана крестьянину деревни Потапиха, Балабакину Антропию Семеновичу, в том, что у него изъята по причине военной необходимости корова (одна). От имени РККА обязуюсь, что корова будет ему возвращена после разгрома врага. Ст. лейтенант Петрушенко И. С.» Дальше — номер части, дата и вполне разборчивая подпись.

Когда старик поднял голову, командира во дворе уже не было.

— Что это у тебя? — спросила, вернувшись, заплаканная баба Настя.

— Да, вот бумажка вместо коровы, — зло ответил дед.

— Ну и выбрось. Зачем она нам? Корову не вернешь.

Старик повернулся и вошел в дом. Здесь он, аккуратно сложив бумажку и завернув ее в обычный носовой платок, положил маленький сверток за висевшую в переднем углу комнаты икону.

…Военные действия обошли деревню Потапиху стороной. Так получилось, что советские войска отошли, а немецкие не пришли. Сельчане слышали канонаду боев то на востоке, то на западе. Над деревней пролетали часто советские и немецкие самолеты, иногда сбрасывая бомбы или обстреливая из пулеметов. Несколько домов в деревне сгорели, но никто не погиб. Ходили слухи о каких–то партизанах в соседних лесах, но в деревню они не заходили. Мужчин и молодежи в деревни не осталось. Больше всего люди страдали от голода. Скота и птицы уже ни у кого не было. Питались тем, что выращивали на своих огородах и тем, что можно было собрать в лесу.

Так прошло два с половиной года, когда, наконец, была прорвана «ленинградская блокада». И к весне 1944‑го люди воспрянули духом.

Однажды поздно ночью в окно стариков раздался негромкий, но уверенный стук. Когда дед выглянул в окно, то увидел в свете луны человека, стоявшего перед домом в матросском бушлате и шапке.

— Сашка! — воскликнул радостно он. — Вставай, мать, твой сын приехал.

Но, когда он открыл дверь, то услышал:

— Нет, отец, это я — Семен. Здравствуй.

Мать заплакала и кинулась обнимать сына, не веря глазам своим.

— Ты как здесь оказался? — подозревая неладное, строго спросил, не подходя к младшему сыну, отец. — Ты должен быть во Владивостоке.

— Подожди, отец, дай Сене раздеться. Я сейчас печь разожгу. Смотри, как он замерз, — запричитала баба Настя.

— Ты, что молчишь? Почему пришел ночью и что это за странная на тебе форма? — опять обратился отец к сыну.

— Да, ты мне слова не даешь сказать, — разозлился, отрываясь от матери, Семен. — Успокойся, отец, я не дезертир. Я вам сейчас все объясню.

Дед почему–то сразу поверил. Видно его успокоил уверенный вид сына.

— Ладно, проходи, садись и рассказывай. Где ты пропадал столько лет?

— Пять лет, отец. Мы с тобой не виделись больше пяти лет, с тех пор, как я приезжал последний раз в отпуск. У меня за это время много чего произошло. А вы как тут жили? Немцы здесь были? Я вам писал, но письма, наверное, пока сюда не доходят.

— Ладно, у нас все нормально. Немцев здесь не было, хотя наших тоже не было. Так что выжили одни и, слава Богу. Нечего рассказывать, говори о себе.

И Семен рассказал. Рассказал о том, что в начале войны его с флота, после краткосрочных курсов политруков, перевели на службу в военно–морское училище во Владивосток. О том, что он женился на местной девушке, что в прошлом году у него родился сын, который вместе с матерью остался там, на Дальнем Востоке. А его в начале года направили, по личному желанию, в специальную офицерскую школу под Ленинград, где он сейчас и учится.

— А что это за такая специальная школа, — спросил недоверчиво отец, — в которую набирают только по желанию?

— Это школа называется СМЕРШ, «смерть шпионам», как назвал ее Сталин. В ней готовят специально для борьбы с немецкими шпионами и диверсантами.

— Ну, хорошо, а как ты здесь оказался? — опять возвращаясь к своим подозрениям, спросил отец, — только не говори мне, что тебя отпустили в увольнение среди войны.

— Да, нет, отец. Дело в том, что нашу школу часто бросают на заготовку дров для Ленинграда. Тем более что сейчас по лесам бродит много дезертиров и заблудившихся немцев. Так что совмещаем практику с полезным трудом. На днях нас завезли в лес недалеко отсюда, и я отпросился на ночь у командира. К утру должен вернуться.

— Сколько же это километров отсюда? — охнув, спросила мать.

— Да немного, мама, километров пятнадцать, — небрежно ответил сын.

— Мда, — только и сказал отец. — Тогда давай, мать, быстро выкладывай на стол, ему пора возвращаться назад.

— Нет, — сказал Семен, — уже не могу больше задерживаться. Я возьму все с собой.

— Мам, теперь все будет хорошо. Я буду рядом, — он обнял мать на прощание. — Отец, проводи меня со двора.

Во дворе отец, сразу же спросил:

— Что ты мне хотел сказать? Говори!

Семен взял в темноте руку отца:

— Отец, крепись и подготовь мать, — сказал он тихо. — Саша погиб.

Он почувствовал, как сжалась рука отца, и тот спросил:

— Как, откуда ты знаешь?

— Я уже здесь сделал запрос, и мне ответили, что мой брат погиб в первые дни войны под Мурманском. Их сторожевой корабль «Пассат», только что переоборудованный из бывшего траулера, вместе с другим таким же сторожевиком сопровождали транспортные суда в Баренцевом море. У острова Харлов их неожиданно атаковали три немецких эсминца. Сторожевики приняли неравный бой, и оба были потоплены. С «Пассата» пушка стреляла до последней минуты, пока он не скрылся под водой. Об их подвиге тогда писали в газетах. Мне сказали, что вы скоро получите официальное извещение.

— Как же Сашка оказался на этом корабле, ведь он подводник?

— Не знаю, отец. Может быть, это произошло случайно.

— Мать все время надеялась, что он жив. А его уже больше двух лет, как нет.

Отец долго молчал, потом спросил:

— А ты надолго задержишься в твоей школе?

— Да, нет, отец, через два–три месяца нас распределят по фронтам. Если я смогу вырваться, то еще увидимся. Будь здоров!

Семен вышел за калитку и исчез в темноте ночи.

…Увиделись они следующий раз почти через полгода. Осенью, когда по возвращению из очередной операции против «зеленых братьев» в Эстонии, Семену дали краткосрочный отпуск для свидания со своей семьей.

Дело в том, что в конце лета, добравшись из Владивостока невероятным образом в товарниках и «теплушках», в деревню приехала невестка с сыном, которому еще не исполнилось года. Родители мужа встретили ее без особой радости. Да и сама молодая женщина, жившая до этого в деревенском доме своих родителей, не представляла себе раньше, с какими проблемами ей придется здесь столкнуться. В войну вся страна жила тяжело. Но, все–таки, одно дело «мирный» Дальний Восток, а другое — разоренные войной западные районы страны. Здесь она узнала, что такое голод и холод, что такое настоящие человеческие лишения.

Семен, имея возможность приехать только несколько раз, в конце концов, предупредил, что его направляют на юго–западный фронт. Старики не могли прокормить женщину с ребенком. Ей пришлось идти работать на «лесозаготовки». Поздней осенью мальчик тяжело заболел. Баба Настя отнесла его в большое соседнее село, где был старый фельдшер и небольшая больничка. Фельдшер сказал, что мальчик долго не проживет. Его надо оставить в больнице, так как дома его все равно лечить нечем. Кроме этого он сказал, что мальчику сейчас очень нужно свежее коровье молоко. Это его еще может спасти.

Баба Настя, оставив ребенка в больнице, пришла домой и рассказала все деду. Мать ребенка была в это время в лесу, на работе. Дед долго сидел молча за столом и ничего не сказал.

Утром он подошел к иконе и вынул из–за нее сверток с запиской.

— Ты что надумал? — спросила баба Настя.

— Схожу в райцентр, там есть военный штаб, — сказал он.

— Ты что, старый, рехнулся? Какой штаб? Кто тебя там будет слушать?

— Ладно, посмотрим, — сказал дед и вышел.

Идти надо было пешком далеко, но к середине дня дед Антроп добрался до районного городка и нашел военный штаб.

— Тебе кого, папаша? — спросил дежурный боец у входа.

— Самого главного, — сурово ответил дед, и солдат беспрекословно пропустил его.

В коридоре бывшей школы он встретил офицера в погонах.

— Вы кого ищете, гражданин? — спросил тот.

— Кто здесь самый главный? — вместо ответа задал вопрос дед.

— Ну, я здесь самый главный, — ответил офицер, — что вам нужно?

— Если ты самый главный, то веди в свой кабинет. Поговорить надо.

— Хорошо, проходите, — сказал офицер, пропуская старика в открытую им дверь комнаты.

— Садитесь и рассказывайте, зачем пришли, — сказал хозяин кабинета.

— Тут вот какое дело, — произнес, вдруг смутившийся дед, и протянул военному расписку.

Офицер внимательно прочитал расписку и сначала не понял:

— Ну и что вы хотите, гражданин, от меня?

— Там написано, — ответил дед, — мне нужна корова.

Теперь офицер понял и изменил тон:

— Ты, посмотри, комиссар, — обратился он к вошедшему в комнату другому офицеру.

Тот подошел к столу, взял записку и, прежде всего, сказал:

— Слушай, майор, ты отвыкай от старых привычек. Я тебе не комиссар, а замполит.

— Ладно, сейчас не до чинов. Что делать со стариком?

— А что случилось, товарищ? — спросил замполит.

— У меня дома умирает внук, — сказал дед. — Врач говорит, что ему нужно коровье молоко. Я пришел за коровой, которую мне обещала Красная армия.

— Но ведь здесь написано, что «после разгрома врага», а мы его еще не разгромили, — попытался пошутить майор, но замполит его оборвал:

— Нечего, майор, скалиться. Я был в этих краях в сорок первом и помню, что здесь творилось. Товарищу нужно помочь. Красная армия ему это обещала, и она должна выполнять свои обещания. Иначе народ не будет ей верить.

— Ну, вот что, отец, давай я запишу твой адрес. Ты отправляйся домой, а я тебе обещаю, что корову мы тебе найдем.

— Ладно, я буду ждать, только вы поторопитесь, — сказал дед и продиктовал свой адрес.

Он уже встал и готов был уйти, но майор, вероятно, что–то поняв, вдруг спросил:

— Послушайте, отец, а зачем вы хранили все эти годы расписку?

Антропий Семеныч усмехнулся:

— Я знал, что вы рано или поздно вернетесь. Куда вы денетесь!

Когда дед Антроп пришел в деревню, бабы Насти не было дома. Вскоре она вбежала в дом с ребенком на руках. Ее всю трясло…

— Дед, ты представляешь, где я его нашла? В морге! В холодном сарае за больницей. Они его сочли уже мертвым!

— А фельдшер? — задохнулся дед.

— А тот уже в стельку пьян, как всегда, — ответила баба Настя, разжигая печь и раскутывая ребенка. Оказавшись в тепле, ребенок громко заплакал.

— Ну, значит, будет жить, — повеселел дед.

…Через несколько дней в деревню пришел пожилой солдат, ведя за веревку корову. Почти все жители деревни высунулись из дворов: куда это ее ведут? Солдат подошел ко двору Балабакиных и спросил:

— Сюда, что ли корову?

— Сюда, сюда, служивый, — степенно ответил дед Антроп, как будто его корова вернулась с пастбища.

— Ну, тогда забирайте, — сказал солдат. — И распишитесь в получении.

Он протянул деду какую–то бумагу, на которой дед поставил свою закорючку.

Баба Настя стояла на крыльце, потеряв дар речи.

Все соседи выстроились за забором.

— Антроп, за какие это заслуги тебе подарили корову? — спросил кто–то из них.

— За веру в победу Красной армией, — весело ответил дед.

Два арбуза

Утром Мишка проснулся с мыслью, что сегодня он летит к бабушке в Москву. Он жил с отцом, матерью и маленьким братом в военном гарнизоне под Симферополем, куда они приехали пять лет назад из Венгрии, где отец заканчивал войну.

Жили они в каменном бараке, разделенном на два десятка комнатушек для офицерских семей, с общей кухней в конце коридора и с остальными «удобствами» во дворе. Эта часть военного городка называлась «ремпоездом», вероятно, потому, что здесь обитали семьи так называемого «нелетного состава». Летчики и их семьи жили в другой части городка, в сохранившихся квартирах разрушенных трехэтажных домов. Между этими двумя частями городка находилась школа, куда Мишка уже отходил год в первый класс.

К ограде небольшого школьного сада примыкала стена «летнего» кинотеатра, забравшись на которую по вечерам можно было бесплатно смотреть иностранные, «трофейные» главным образом, фильмы, только — «наоборот» и «без перевода», так как титры не прочитывались, потому что эта стена находилась со стороны экрана. Советские военные и послевоенные фильмы ребята бегали смотреть, тоже по вечерам, на матросскую «киноплощадку», которая представлял собой натянутую на столбы простыню и несколько принесенных из столовой деревянных скамеек. Здесь смотрели любимые фильмы по несколько раз, а такие, как «Небесный тихоход» или «Парень из нашего города», знали наизусть. Это было одно из немногих развлечений детворы, хотя за вечерние отлучки из дома нередко сурово «попадало».

Вообще жизнь гарнизона еще дышала войной. Для ребят это был особый мир заброшенных землянок и окопов, где они постоянно находили каски, котелки, снаряды и оружие, и подбитых самолетов («наших» и немецких), вытащенных за пределы взлетной полосы, но стоявших с еще не снятыми из кабин некоторыми приборами и вооружением. Мир ежедневных детских игр «в войну», которые иногда заканчивались трагически. Кто–нибудь пытался разобрать найденный снаряд, или нагреть его «увеличительным стеклом», или просто бросить горсть найденных патронов в костер. А однажды кто–то из сельских ребят, живущих за пределами гарнизона, взорвался на мине, когда перебегал напрямик через поле, опаздывая в школу.

Рядом в трех километрах от гарнизона находилось небольшое село Сарабуз, где Мишка не раз бывал с отцом. Здесь была железнодорожная станция с привокзальным буфетом, ресторан–пивная, в котором инвалид без одной ноги играл на немецком аккордеоне и пел военные песни. В самом селе люди жили очень бедно. Многие дома были разрушены и люди в них спали на соломе и голодали.

В офицерских семьях было тогда то же не очень сытно, хотя существовали так называемые «летные пайки», но они предназначались далеко не всем. Поэтому гарнизонные ребята нередко занимались «дополнительным промыслом» на полях и бахчах соседнего колхоза. Летом их особым вниманием пользовался колхозный сад, находившийся сразу за гарнизонной оградой. Его охраняли конные объездчики, которые весьма усердно следили за гарнизонной «шпаной». Но это было сделать не так просто. Пока одна группа ребят отвлекала объездчика в одной части сада, другая собирала персики или миндаль с другой. И пока объездчик успевал сообразить, что его опять надули, ребята прошмыгивали под колючей проволокой ограждения и были уже на «своей» территории. Если все–таки иногда кто–то попадался, то доставалось ему плеткой изрядно, но родителям не жаловались.

Но был и другой — законный, способ подкормиться. Когда в гарнизонный магазин привозили на телегах из деревень овощи и фрукты, то за шлагбаум их не пускали, хотя магазин был рядом с КПП. И тогда ребята были очень кстати. Платой за разгрузку была часть «товара». Настоящая «обжираловка» для ребят была, когда привозили арбузы. Каждый из них приходилось перетаскивать отдельно, и здесь уже платой за труд были разбитые арбузы. И хотя, конечно, возчики бдительно следили за этим, количество разбитых арбузов зависело исключительно от «ловкости» ребячьих рук. Малыши таскали, конечно, арбузы поменьше, и старались свои арбузы не ронять, но старшие делились с ними своей «добычей».

Мишка с улыбкой вспоминал, как в разгар этого лета всех школьников младших классов вызвали в школу и отправили в Сарабузский колхоз собирать табак на полях. Он никогда до этого не видел, как растет табак. Ребята постарше срывали большие зеленные листья с кустов и складывали их на землю, а младшие, в том числе Мишка, собирали их и приносили под большие брезентовые навесы, где девчонки подвешивали их на протянутые на столбах веревки. После окончания работ ребята пошли в гарнизон прямо через поле. И наткнулись на арбузную бахчу. Арбузы были огромные и оторвать их от стебля было очень тяжело. Удалось оторвать только несколько арбузов, но разрезать их было нечем. И тащить на руках было тоже тяжело. Наконец они вышли к заброшенной железнодорожной узкоколейки. Весь день они ничего не ели и чувствовался голод. Ребята начали разбивать арбузы об рельсы. Арбузы оказались ещё неспелыми, розовыми. Но им было уже всё равно. Начали есть, прямо руками пытаясь вычерпнуть содержимое из разбитых кусков, передавая их друг другу. Но неожиданно арбузы оказались… горькими. Ребята недоуменно смотрели друг на друга. Как это могло быть?! С раздражением и сожалением куски больших арбузов были брошены в поле. И только вернувшись домой, Мишка понял, почему арбузы оказались горькими, когда начал отмывать свои черные от табака руки в тазу с теплой водой.

Обычным местом проведения свободного времени ребят был небольшой гарнизонный «парк» с возвышающимся над городком холмом. Это была ребячья территория. Здесь обсуждались общие «дела», заключались «договоры» и «заговоры». Это место было еще удобно и тем, что отсюда хорошо было наблюдать за полетами взлетающих с аэродрома самолетов. На них летали отцы ребят, и каждый из них знал «свой» самолет. Иногда они были свидетелями трагедий. В это время в гарнизоне осваивалась новая летная «техника», и аварии самолетов были не так уж редки. Но Мишка все–таки очень завидовал своим друзьям, потому что его отец не был летчиком. Мог ли он подумать, что когда–нибудь они все будут завидовать ему?!

…И вот сегодня он летит на самолете в Москву! Об этом он узнал накануне вечером. Отцу дали несколько дней «отпуска» для решения каких–то служебных дел в Москве, где жили его родители, и разрешили взять с собой сына. Утром, уходя на работу, отец сказал Мишке, что будет ждать его «на службе», которая находилась в небольшом здании, совсем рядом с аэродромом, где Мишка часто бывал.

Здесь у него были свои друзья–матросы, которые жили рядом в большой землянке, где между рядами двухъярусных железных коек стоял большой деревянный стол, за которым он не раз пробовал «флотский» борщ и макароны «по–флотски», вкуснее которых ничего в мире быть не могло. Был у него и особый друг, дядя Коля Холин, который учил его играть на маленьком немецком аккордеоне…

Когда Мишка пришел на «службу», ему сказали, что отец уже на аэродроме и провели его через КПП. На взлетной полосе он оказался впервые. Был яркий солнечный день. Все поле было покрыто выгоревшей и скошенной уже травой, которая казалась каким–то огромным ковром с разбросанными по нему разноцветными полевыми цветами. На этом ковре стоял красавец–самолет, который показался ему очень большим. Мишка впервые увидел вблизи двухмоторный американский «Дуглас». У железной лестницы, приставленной к открытой дверце самолета, рядом с отцом стояло несколько человек, среди которых он узнал дядю Колю с двумя огромными арбузами в руках.

Подошедшему Мишке матрос сказал:

— Ну, Мишка, тебе повезло, сегодня будешь в Москве. Веди себя молодцом! А эти два арбуза отвезешь бабушке.

И передал ему один арбуз.

Только тогда Мишка действительно поверил, что вот сейчас он полетит на этом замечательном самолете в Москву!

Подошли летчики, и все стали подниматься в самолет. Мишка вступил на ступеньку железной лестницы и … уронил арбуз. Он замер: мгновенно понял, что арбуз упал не потому, что был для него тяжел. Нет, это было другое… Тут же пронзила мысль: все рухнуло, все пропало!

Мишка знал крутой нрав отца, от которого ему попадало и за менее значимые провинности. А здесь так опозориться на глазах у всех!

Вдруг сзади раздался смех дяди Коли:

— Да, не переживай, Мишка! Остался ведь еще один арбуз. А этот съешь сам в дороге.

Он подобрал расколовшийся надвое арбуз и подсадил Мишку к дверце самолета, внутри которого после яркого солнца, было почти темно. Это был транспортный самолет, загруженный какими–то ящиками и брезентовыми мешками, на которых устраивались Мишкины попутчики. Пока летчики прогревали моторы и выруливали на взлетную полосу, арбуз был дружно съеден под шутки и смех. Самолет поднялся в воздух и сделал круг над городком. Мишка увидел «свой» холм и успел подумать: как жаль, что сидящие сейчас там ребята не знают, что в этом самолете летит он!

И туту началось! Самолет стало кидать вниз и вверх, влево и вправо. Вскоре Мишка понял, что ему плохо, очень плохо… Наконец, его вырвало. Арбуз!.. Потом стало очень холодно. Из пилотской кабины принесли теплую куртку, его укутали, он согрелся и уснул. Проснулся уже тогда, когда самолет стоял с выключенными моторами. Он проспал весь полет!

Был уже поздний вечер. С подмосковного военного аэродрома они с отцом добирались на попутной машине. Потом ехали через ночную Москву на такси.

Перед глазами Мишки, никогда еще не видевшего большого города, мелькали ярко освещенные ночные улицы, заполненные бешено мчавшимися и непрерывно сигналившими машинами. По просьбе отца таксист проехал через Красную площадь, и Мишка увидел красиво освещенный Кремль. Это все казалось продолжением сна. Наконец, поздно ночью они добрались до дома, где жили родители отца. Второй арбуз был торжественно вручен бабушке.

Заканчивалось лето 1951 года.

Юрка Сталин

Я познакомился с ним при совершенно фантастических обстоятельствах. В то время мы жили в гарнизонном городке под Симферополем. И вот однажды летом 1955 случилось так, что вместо обычного пионерского лагеря под Евпаторией, я попал в Гурзуф.

Южный берег Крыма мне казался тогда где–то там очень далеко за грядой Крымских гор. И, действительно, попасть туда в то время было не так просто. Старая дорога из Симферополя на Ялту была тяжелой и крутой. Две машины на многочисленных закрытых поворотах не могли разойтись. Предупреждая сигналом друг друга, ехавшая сверху машина должна была остановиться, пропуская ехавшую снизу. Внизу повороты, казалось, обрывались в пропасть. Война закончилась не так давно, многое еще в Крыму напоминало о ней. Машины были только военные, так что поездка на Юг была большим событием, тем более для двенадцатилетнего мальчишки.

В тот день стояла прекрасная солнечная погода. Когда, после утомительных подъемов и спусков, «виллис» преодолел перевал, я сначала не понял, почему корабли плывут по небу. Это было море, сливавшееся с небом на горизонте.

Гурзуф открылся неожиданно, утопавший в виноградниках маленький поселок вблизи величественной Медведь–горы. Узкие и извилистые улицы, низкие дома из бутового камня с нависавшими деревянными балконами и закрытыми за глухими стенами двориками — все это казалось декорацией к какой–то восточной сказке.

Здесь мне предстояло прожить несколько дней в семье бывшего сослуживца отца «дяди» Саши Чуносова.

…Встав рано утром, я сбегал вниз на «чеховку», закрытый для «посторонних» между скал пляж у дачи Чехова. Купался в чистейшей, прозрачной и еще прохладной воде вместе с маленькими «бычками», шнырявшими у кромки берега. Высыхал на камнях, разгоняя шмыгавших по своим делам крабов. Затем шел на рыбацкий причал встречать вместе с гурзуфскими мальчишками шаланду, возвращавшуюся с утреннего лова. Если улов был удачным, то я приходил к завтраку с несколькими рыбешками. Целыми днями лазил по окрестностям Гурзуфа и был счастлив. Что для мальчишки может быть прекрасней свободы и моря!

Однако судьба преподнесла мне еще один подарок. Да, еще какой!

Родители сообщили, что они уезжают в санаторий в Сухуми, и мне предстоит задержаться в Гурзуфе еще на месяц. Я, конечно, не возражал…

И тогда я неожиданно попал в знаменитый пионерлагерь «Артек», в котором работал «дядя» Саша.

Это был особый — «пятый» — лагерь. Здесь собрались ребята, родители которых были сотрудниками «Артека», или ребята из крымской «глубинки», из городов и поселков степного Крыма, то есть те, кто никогда в то время не попал бы в «Артек» иначе. Наш лагерь был во всем необычным. Жили мы в обычных больших армейских палатках, спали на армейских походных койках. Умывались на ручье и вечерами жгли костры, — лагерь находился в лесу у подножья Медведь–горы. Конечно, никакого электричества и водопровода не было. Кухня и столовая тоже были «полевые». Но мы носили ту же «артековскую» форму, пели те же «артековские» песни, участвовали во всех спортивных и культурных мероприятиях в «нижнем» лагере. Но чаще ходили в горные и морские (на шлюпках) походы и пользовались значительно большей свободой. Наши «пионервожатые» не очень–то отличались от нас по возрасту. Так что вокруг были только «свои».

Часто бывали на экскурсиях по городам южного побережья. Особенно сильно впечатление произвел на меня Севастополь, куда мы прибыли на артековском катере. Тогда город был еще полуразрушенный, только начинавший восстанавливаться. Здесь все еще дышало войной. И все–таки это был большой красивый город.

Тем контрастнее было впечатление от совершенно сохранившихся дворцов Алупки и Ливадии, в которых мы побывали тоже. В ливадийском дворце тогда был военный госпиталь или санаторий, нас пустили лишь в «парадную столовую», где проходило заседание знаменитой «ялтинской» конференции, и атмосфера которой как бы хранила память об этом не столь уж далеком событии. Мне легко было представить, что за этим столом сидели Сталин, Рузвельт и Черчилль, которые только что вышли в другую комнату.

В «Артек» тогда приезжали знаменитые писатели, артисты и другие интересные люди. На празднование тридцатилетия «Артека» из Севастополя пришли военные корабли, и на крейсере «Киров» прибыл В. М. Молотов, чье имя тогда носил «Артек». Вел он себя довольно просто и охотно фотографировался с пионерами. Каждый «артековец» этой смены получил эту фотографию на память.

«Артек» — это был особый, замкнутый в себе, как бы огражденный самой природой, морем и горами, ребячий мир, насыщенный сильными впечатлениями.

Среди ребят в моем отряде был мальчик, обычный и хороший парень с добрыми рыжеватыми глазами. Мы с ним подружились, хотя приятелей у него было немного. Он ничем особым не выделялся среди других ребят, был таким же, как все в играх и походах. Он был необычайно доверчив и по этой причине часто попадался на мальчишеские розыгрыши. Он всегда воспринимал их с улыбкой, но никогда не смеялся вместе со всеми над другими жертвами этих розыгрышей. В ссоры не ввязывался, но и не трусил. Когда я взялся учить его плавать, он чуть не утонул, наглотавшись воды от накрывшей его большой волны, но не испугался и не отступил, и к концу смены плавал вполне прилично.

По моему впечатлению он был достаточно начитан для нашего возраста. Он часто нам рассказывал разные «истории», которые потом оказывались сюжетами знаменитых литературных произведений. Пожалуй, любовь к книгам и склонность к фантазии нас и сблизили. Послевоенные ребята были больше жесткими и реалистичными, поэтому романтики и фантазеры воспринимались как «белые вороны», хотя к ним относились не без уважения.

Отношение к Юрке со стороны ребят и вожатых было обычным, В особой среде лагеря очень быстро становится ясно, «что» ты есть, и никому не интересно, кем ты был в той «другой», семейной жизни. Но я знал о Юрке очень мало. Жил он с матерью где–то в степном Крыму. О своем отце никогда ничего не говорил, кроме того, что отец его был военным летчиком. И все–таки Юрка был необычно скрытен, будто все время помнил о какой–то своей тайне, которую боялся невольно выдать.

Дело в том, что у Юрки была удивительная фамилия — С Т А Л И Н!

Прошло два года, как умер Иосиф Сталин. Я видел его в мавзолее, когда мы с отцом были в Москве в прошлом году. Меня тогда поразило то несоответствие между знакомым по портретам образом Великого Вождя и лежавшим рядом с Лениным стариком небольшого роста с редкими седыми волосами и явно укороченной одной рукой. Никакого благоговения у меня этот человек не вызвал, что меня очень удивило и даже расстроило…

Юрка никогда не говорил, что он имеет какое–то отношение к Сталину. Но это и так было ясно, потому что он совсем не был на него похож. Но ведь мы знали, что у Сталина не могло быть однофамильцев! Это — псевдоним. Так почему у Юрки была такая фамилия?!

…Расставаясь, ребята обменивались адресами. Мы с Юркой тоже обещали писать друг другу. Но дома меня ждал еще один сюрприз! Отца переводили по службе на Дальний Восток, куда мы вскоре и уехали. Тогда, это был, действительно, «дальний» Восток, — почти «заграница». На несколько лет я расстался с Крымом и, конечно, растерял своих друзей детства…

Через много лет, во времена «перестройки», я прочитал в «Огоньке» Коротича статью о Василии Сталине и впервые увидел его фотографии.

…На меня смотрел человек, очень похожий на Юрку Сталина!

Глядя на фотографию Юрки, я подумал: интересно, как сложилась судьба этого обычного мальчишки с такой необычной фамилией?!

«Красная казарма»

Сережа стоял так, чтобы оказаться в конце состава. Вдалеке он видел своего друга–однокашника Вадима Иванова, который стоял там, где должен быть первый вагон. Как только поезд остановился, мальчишки побежали друг к другу. Нужно было за несколько минут остановки найти единственный не запломбированный вагон, у которого задвижка была бы не закрыта. Сережа увидел, что Вадим остановился, и ускорил бег. Когда он подбежал, приятель уже открывал тяжелую дверь. Мальчишки впрыгнули в вагон, и состав тронулся.

В полутемном вагоне ребята быстро разглядели, что они не одни.

— Добро пожаловать, — раздался веселый голос.

Они оказались в «теплушке». Справа от двери были встроены в три яруса деревянные нары, на которых расположился целый табор: старики и дети, торговки и цыгане, прочие интересные люди. Слева было наброшено сено и стояли какие–то ящики. Кто–то предложил им закусить. На импровизированном столе–ящике появились сало, домашняя колбаса, огурцы, помидоры и прочее. Приятели с удовольствием налегли на еду.

Одна из женщин предложила:

— Выпейте молока, — и налила из большого бидона две алюминиевые кружки.

Ребята взяли кружки и сели на пол вагона у вновь открытой двери, свесив ноги вниз и наслаждаясь ветром. Поезд мчался вдоль залива, никаких остановок до Владивостока уже не должно быть.

Сережа вспомнил, как он с семьей почти два года тому назад ехал на поезде «Москва — Владивосток». В течение двух недель, пока поезд добирался до конечного пункта назначения, постоянно пропуская товарные и воинские эшелоны, обитатели купейного вагона, — офицеры и их семьи, — ехали как в коммунальной квартире на колесах. Мужчины расхаживали по вагону в майках и в галифе на подтяжках, в домашних тапочках, женщины — в расписных («китайских») и простеньких ситцевых халатах, дети всех возрастов бегали по коридору, затевая шумные игры. Сереже все было интересно, он редко отрывался от окна. За Волгой война не коснулась городов и сел. Вокзалы и станции были целы и на них бурлила рыночная жизнь. Остановки иногда были долгими. Нередко поезд останавливался вообще посреди поля или леса. Стояла ранняя осень, и можно было погулять, нарвать цветов или набрать грибов. Когда московский поезд шел вдоль берега Байкала, после выхода из длинного туннеля он вдруг остановился. Машинист дал длинный гудок. Высоко на скале, над выходом из туннеля, был хорошо виден огромный барельеф Сталина, который высекли из камня заключенные, строившие туннель. Долгий путь из Крыма на Дальний Восток воспринимался тогда Сережей как путешествие на другой конец Земли…

Товарный состав, проскочив пассажирский вокзал, остановился на «Товарной». Все обитатели, не торопясь, высыпали из вагона и разошлись по своим делам. Было еще утро, день только начинался. Ребята, прежде чем отправиться в город, уточнили у осмотрщиков вагонов, когда и какой именно состав уходит вечером.

Весь день они гуляли по городу, ели мороженое и пили «газировку», зашли в кинотеатр. Посмотрели новый «шпионский» фильм «Тень у причала», из–за которого, собственно, они и предприняли это рискованное путешествие. О новых фильмах они узнавали заранее из программок, которые выдавались перед сеансами.

Когда ребята вышли на центральную улицу им. «25-летия Октября», Сережа показал на балкон третьего этажа одного из домов.

— Ну что, тебе понравился фильм?

— Да, так себе, — ответил Сережа. — Вот, «Они были первыми» с Юматовым — это фильм! В нем, помнишь, была такая хорошая песня: «За Рогожской заставой…»

— А вот мне больше понравилась «Тревожная молодость», которую мы смотрели с тобой прошлый раз, — сказал Вадим и запел:

— «И снег и ветер, и звёзд ночной полёт»,

Уже вечерело. Ребята быстро прошли небольшое село Угловку и подошли к КПП гарнизона. Здесь располагался полк морской авиации. Вадим жил в центральном городке, где находилась десятилетняя школа, в которой ребята закончили седьмой класс. Сережа жил в другой части гарнизонного поселка.

— Пойдёшь пешком через лес, — спросил Вадим, — или будешь ждать «попутку»?

— До завтра, — и Вадим прошел в проходную…

Вдали показались огни приближавшейся машины. Когда машина, это был грузовик, подошла к КПП, она, как положено, притормозила. Военным машинам было категорически запрещено подбирать по дороге «посторонних». Поэтому Сережа догнал машину и быстро забрался в кузов. Он проделывал это часто и знал, что, через три километра машина будет вынуждена вновь притормозить у заброшенного железнодорожного переезда. Этого было достаточно, чтобы спрыгнуть. Через несколько минут он уже был в «Красной казарме».

Здесь у самого леса стояли два двухподъездных трехэтажных кирпичных дома для офицерских семей. И вдалеке от них через пустырь, на котором было устроено футбольное поле, — большая четырехэтажная казарма из потемневшего от времени красного кирпича, которая и дала название этой части военного городка. Эта казарма была, очевидно, построена еще в дореволюционное время, но хорошо сохранилась. В ней, кроме матросских «кубриков» и большой столовой, на первом этаже находился оснащенный спортивными снарядами спортзал, где Сережа часто занимался гимнастикой. Здесь же были матросский клуб, где постоянно крутили военное или «трофейное» кино, и великолепная библиотека!

Сережа стал постоянным читателем этой библиотеки. Он находил и брал домой интереснейшие книги по истории русского флота, труды и записки русских мореплавателей, морские журналы и справочники. Он составил для себя морской словарь истории и терминологии русского флота. Завел папку чертежей и рисунков знаменитых русских кораблей…

Их квартира была на втором этаже и состояла из двух комнат и кухни. На кухне стояла большая печь, которая отапливала квартиру и на которой зимой мать готовила еду. Все «удобства» находились во дворе…

Сережа открыл дверь.

— Мам, привет, — сказал он. — Папы еще нет?

— Сейчас отец должен быть. Раздевайся. Ты где был весь день? — спокойно спросила мать.

— Надо же, все дома, — иронично произнес он.

— От кого? — удивился отец.

— От Татьяны, конечно, — прокомментировала мать.

— Да, ты что, парень? Я же тебе позавчера принес письмо от нее!

— Я так, на всякий случай спросил, — промямлил Сережа.

— Он у нас, оказывается, стихи пишет, — вдруг сказала мать. — Видел бы ты, отец, какое письмо в стихах он отправил Татьяне.

— Мам, ты зачем читаешь мои письма? — с обидой спросил Сережа.

— А не надо их прятать в книги. Я случайно натолкнулась на него, убирая твою комнату. Ладно, садимся за стол, — скомандовала мать.

За столом отец спросил Сережу:

У Сережи был великолепный немецкий аккордеон, который отец выписал по «Внешпосылторгу» из Москвы. Раньше у него был трофейный аккордеон — «четвертинка», играть на котором его научил один из матросов отцовской команды. Музыкальной школы в гарнизоне не было. Из Москвы были выписаны «Самоучитель», и регулярно, по подписке, поступали новые ноты. Отец строго следил за музыкальными занятиями старшего сына, которому эти занятия нравились, но времени на них всегда не хватало.

— Нет, — опять встрял Сашка, — его весь день не было дома.

— Завтра позанимаюсь, — пообещал Сережа.

Отец подозрительно посмотрел на него и спросил:

— А кстати, что ты собираешься делать завтра?

— Возьми, только случайно кого–нибудь не подстрели, — иронично ответил отец.

— Да, и подбери там помидоры и огурцы, какие созрели, — добавила мать.

Ему приснилось, как будто он опять в том маленьком домике, куда их поселили сразу по приезду в гарнизон. Домик находился у взлетной полосы, рядом стояли реактивные самолеты, рано утром шумно «прогревавшие» свои двигатели. За окном были большие сугробы снега. В единственной комнате, где они размещались, Сережа увидел мать, склонившуюся над «буржуйкой», труба которой выходила прямо в форточку. Он чувствовал себя заброшенным на край света и плакал от чувства тоски. Потом он увидел себя, бегущим темным утром по заснеженной взлетной полосе в школу, которая находилась на той стороне. Над ним с ужасающим ревом заходил на посадку реактивный самолет. Надо было бежать быстро, очень быстро, пока самолет не коснулся колесами взлетной полосы. Но быстро бежать мешали большие армейские валенки…

Когда Сережа проснулся, отца уже не было. Он сбегал на «колонку», принес несколько ведер воды. Для него это было обычное дело…

Когда пришел Вадим, они пошли за велосипедом в сарай. Велосипед был гордостью Сережи и предметом зависти его приятелей. В сараях зимой и летом проходила жизнь гарнизонной детворы. Первой обязанностью ребят было обеспечение своих домов дровами. Разумеется, дрова завозили машинами, но распиливать и раскалывать их должны были мальчишки. В своем сарае Сережа оборудовал настоящую мастерскую с большим набором столярных инструментов. «Столярное дело» он осваивал в школе на уроках «труда». Отец говорил, что он пошел в деда, который был известным в Питере «краснодеревщиком»…

— Какой? — спросил приятель.

— Я узнал, что по воскресеньям в ту сторону, где находится их гарнизон, идет мимо нас грузовое «такси». Завтра, как раз воскресенье.

— Ты что? Это сколько же километров будет, да еще вглубь тайги? — удивился Вадим. — И как ты вернешься?

— Ну, я думаю, километров пятьдесят, — ответил Сережа. — Это ерунда. На этом же «такси» вечером вернусь обратно.

— А где ты возьмешь деньги? — спросил Вадим.

— Вот это и есть самое главное. У отца просить нельзя, он сразу спросит — зачем, и не отпустит. Надо что–то придумать.

— Да, — подвел итог разговора Вадим, — все–таки ты влюбился.

Ребята подошли к знакомому лесному ручью. На противоположном берегу ручья в метрах пятидесяти у подножья небольшой сопки лежал большой покрытый мхом валун, в центре которого была хорошо видна черная впадина.

— Здесь, самое подходящее место, — сказал Сережа и вытащил из чехла винтовку, которая была привязана к раме велосипеда.

— Кто знает, может быть, это тебе повезло, — пробормотал едва слышно Сережа.

Когда ребята подошли к дому, то у подъезда они увидели черную «эмку». Теперь Сергей догадался, о каких «гостях» говорил отец вчера вечером. Это приехали его друзья из Владивостока. Вадим помог ему поднять мешок и корзинку с овощами в квартиру и ретировался.

Он помчался назад в лес, на хорошо знакомую поляну. Нарвав огромную охапку лесных цветов: здесь были большие лилии, ирисы и другие цветы, — он притащил все это к машине и к удивлению шофера вывалил цветы на заднее сидение…

Вообще он понял значение цветов совсем недавно. Они естественно сопровождали его всегда, и он считал их такой же принадлежность леса или поля, как трава. Здесь цветы были повсюду. У домов, за сараями, находились заросли черемухи, от сильного запаха которой весной кружилась голова. Стоило только углубиться в рядом начинавшийся лес, как раскрывались целые поляны красивых лесных цветов. Он иногда приносил цветы домой, зная, что мама особенно любит первые лесные ландыши и фиалки. Но он был потрясен, когда увидел впервые, как эти цветы продаются на улицах Владивостока. Для него это было столь же удивительно, как продавать чистую воду!

— Сережа, ты, где успел собрать такую красоту? — воскликнула она.

Александр Саныч подошел к нему и пожал руку:

Сережа почувствовал, что он что–то вложил в его ладонь. Когда машина уже тронулась, он услышал:

— Большое спасибо. Будь здоров!

Он разжал ладонь и увидел на ней бумажку. Двадцать пять рублей! Это было целое состояние! Проблема решилась. Теперь он может ехать!

Перед сном он сказал родителям, что завтра весь день будет у Вадима.

Утром Сережа вышел к нужному месту на трассе, где, действительно, вскоре остановилось «такси», представлявшее собой обыкновенный грузовой «газик», покрытый брезентом, на котором черной и желтой краской были нанесены «шашечки». Внутри на положенных поперек кузова деревянных досках разместились пассажиры. По лесной дороге на таком «такси» ехать было тряско, но вполне терпимо. Примерно через час шофер, которого он предупредил заранее, остановил машину и объяснил:

«Дунька»

Был август 1958‑го. Сережа со своим другом Вадимом ехали в деревню к его бабушке в «общем» плацкартном вагоне пассажирского поезда «Владивосток — Хабаровск». Во всех «купе» ужинали, щедро делясь друг с другом вином и закуской. Угощали и ребят. Проводник быстро менял стаканы с чаем. В соседнем купе мужики с громкими комментариями играли в карты, поставив между скамейками перевернутый чемодан. Из–за стенок были слышны «задушевные» разговоры только что познакомившихся людей.

В отделение, где мальчишки забрались на свои верхние полки, внизу собралась небольшая группа молодежи. Видно было, что — это рабочие, переезжающие с одной стройки на другую. Они негромко разговаривали, иногда дружно смеясь над какой–то шуткой. Когда к ночи затемненный вагон притих, один из парней взял гитару, и ребята в полголоса стали петь. Какие это были песни! «Горе горькое по свету шлялось…», «Постой паровоз, не стучите колеса…». Сержа никогда такие песни не слышал. Ребята разошлись только под утро.

Утром поезд остановился на станции «Спасск — Дальний», где мальчишкам нужно было выходить.

Здесь, в станционном поселке жил дядя Степа, брат Сережиной матери. Быстро нашли дом. Вошли в калитку, поднялись на крыльцо небольшой веранды. Дверь в комнаты была открыта, но в доме никого не было. Заходить не стали и сели на лавки на веранде. Посреди веранды стоял большой, покрытый клеенкой стол, на котором были расставлены большие тарелки, наполненные киселем. По тарелкам ползали огромные мухи.

Вскоре во дворе раздались шаги и тетя Лида, жена дяди Степы, вбежала на веранду.

— О, вы уже здесь? Здравствуйте. Мама писала. А я вот выскочила на станцию купить молока. Как это я вас не углядела?

Тетя трещала без остановки.

— А что вы не проходите в комнаты? Девочки мои, наверное, убежали на речку. Скоро будут. Вы проходите. Может быть, хотите киселю?

Сережа с Вадимом быстро переглянулись.

— Нет, спасибо, мы не голодны. Мы в поезде поели.

Здесь Вадим стразу же увидел знакомого парня, который привез кого–то к поезду и возвращался на своей машине в деревню. Сережа быстро сбегал за вещами к тетке, которая явно обрадовалась такому быстрому завершению визита своего племянника. И уже через несколько минут мальчишки сидели в кабине полуторки и мчались по пустынной пыльной дороге.

Дорога въехала прямо в деревню Васильевку. Собственно, она была главной улицей деревни. Дом бабушки Вадима стоял почти у окраины. Не успела машина лихо притормозить у калитки, как выскочила еще нестарая женщина и бросилась обнимать Вадима с возгласами радости. За калиткой была видна фигура деда, который лишь открыл калитку, но встречал внука уже во дворе степенно, без «лишних чувств».

Вадим тушевался перед приятелем, но видно было, что ему такая встреча привычна.

После того, как восторги затихли. Женщина обратилась к Сереже.

Огонь в тайге

Мотоцикл завести не удавалось…

Отцовский военный мотоцикл М-74 с коляской был завистью Сергея. Он его холил и лелеял как живое существо. Но отец ему ездить на нем не разрешал. Вчера родители уехали во Владивосток на два дня вместе с друзьями, родителями его приятеля Юры, оставив на него поросёнка, жившего в загородке дровяного сарая и десяток кур. И он решил воспользоваться этим редким случаем. Рано утром они с Юрой выкатили со двора мотоцикл и, заведя его, бодро покатили вниз под горку по лесной дороге, ведущей от гарнизона к шоссе. Но внизу перед поворотом они влетели в небольшой ручей. Сергей от неожиданности тормознул и мотоцикл заглох.

Ничего не оставалось, как тащить тяжелый мотоцикл вверх по той же дороге. Когда ребята, уставшие, вкатили мотоцикл во двор и поставили на привычное для него место, Юра сказал:

— Ну, я пошел домой завтракать. После этого будем у вас, как договорились.

Ребята жили в маленьком военном гарнизоне, находившемся в глухой тайге. Гарнизон делился на две половины: военную, где располагались казарма, военные постройки и артиллерийский парк, и офицерский городок, состоявший из нескольких одноэтажных домиков. Территория гарнизона не была огорожена, так как ближайший поселок, под названием «Промысловка», находился в пятнадцати километрах.

Там была школа, в которую ребят возили на гарнизонном «газике». Собственно школьников в гарнизоне было всего четверо. Это, кроме четырнадцатилетнего Сергея, — его брат–третьеклассник Сашка, Юра и его сестра Олька. Юра был на два года младше Сергея, а Олька училась с его братом в одном классе.

В гарнизоне ребята жили военной жизнью, имея свободный доступ в казарму, столовую, «ленинскую комнату» и вообще везде. У каждого был свой «тайный арсенал»: противогазы, учебные муляжи оружия, гильзы патронов и прочее предметы воинского обихода.

Однажды Сергей, придя домой с улицы и открыв дверь, застыл на месте.

Его младший брат сидел на полу кухни и держал в руках гранату!

— Ты что! — заорал Сергей.

Сашка от неожиданности дёрнулся, и Сергей увидел, как он непроизвольно выдернул кольцо. Сергей прыгнул от двери на брата и, выхватив из рук гранату, бросил её в открытую дверь во двор.

Прошло несколько томительных минут. Взрыва не последовало.

— Ты чего орешь? Напугал, дурак, — проворчал Сашка. — Она же учебная.

Сергей медленно поднялся, вышел во двор и подошел к валявшейся на земле гранате. Он увидел, что она выкрашена в красный цвет. Значит, действительно, учебная. Вернувшись в дом, он влепил брату затрещину, больше злясь на себя.

— Та чего дерёшься? — вскинулся Сашка.

— Это тебе за дурака. Старшие дураками не бывают.

…Сергей часто задерживался в школе после уроков. Школьные «вечера», спортивные тренировки, репетиции художественной самодеятельности, — все это скрашивало однообразную жизнь в гарнизоне. Он много читал. Серьезно увлекся Шекспиром и Гюго, на которых наткнулся в школьной библиотеке, открыв для себя новый мир. Книги стали его самыми надежными друзьями. Когда в классе провели конкурс на сочинение на тему: «Что такое счастье?», Сергей неожиданно получил первое место. Его это удивило потому, что он написал просто так, как думал: «счастье — это жизнь, и как жизнь, оно может быть большим для одних и маленьким для других».

После школы часто приходилось возвращаться домой пешком, напрямик через тайгу. От посёлка шла просека под ЛЭП, которая значительно сокращала расстояние. Сергей любил эти прогулки. Ему нравились таинственная тишина леса, нарушавшаяся только щебетанием птиц. Вдоль едва заметной тропы, скрывавшейся под высоким папоротником, были разбросаны по просеке красивые лесные цветы…

Сейчас в конце лета Сергей изнывал от безделья. Иногда по вечерам он ездил на своём велосипеде в «Промысловку», когда в парке посёлка устраивались «танцы». Он прятал велосипед в кустах и шел на «танцплощадку». В его классе была девчонка, по имени Люда, с которой они вместе участвовали в художественной самодеятельности. Она пела, а Сергей аккомпанировал ей на аккордеоне. Он думал, что влюблен в неё, но она не отвечала ему взаимностью, называя его лишь своим «лучшим другом». Зато в него явно была влюблена её подруга Галя. Так что на «танцплощадке» они всегда появлялись втроем, и потом он должен был их обеих провожать домой. Затем бегом он возвращался в опустевший тёмный парк. Вытаскивал из кустов свой велосипед и мчался по ночной лесной дороге, на которой был один «опасный» участок. На окраине посёлка на холме по обе стороны дороги располагалось кладбище. Мимо него он старался проскочить, как можно быстрее…

В гарнизоне было известно о «полигоне», находившемся в тайге. О нем ходили слухи, что там необычайно красиво, много ягод и грибов. Сергей, проведя в окрестностях гарнизона разведку, нашел вполне заметную тропу, которая, как он предположил, может вести на «полигон». И они с Юрой решили посетить его, как только представится такая возможность.

Сегодня такая возможность представилась. Сначала Сергей думал идти в поход только с Юрой, но Сашка заявил:

— Если ты меня не возьмешь, я скажу отцу, что вы с Юркой брали его мотоцикл.

После завтрака ребята стали собираться в дорогу. В рюкзак были уложены бутерброды, фляжка с чаем, бутылка воды, заранее сваренная картошка «в мундире» и, конечно, соль. К рюкзаку была привязана сапёрная лопатка. Юра и Олька взяли с собой бидон для ягод и корзину для грибов. Сергей положил в карман спички и пристегнул к ремню свой «нож–штык». Все это было взято так, «на всякий случай». Предполагалось, что к обеду они вернутся.

Когда ребята вошли в лес, над ним ярко светило солнце. Бодро шагая, они продвигались вперед по тропе. Но Сергей знал, что за тропой надо следить внимательно. Тропа в тайге — это не парковая тропинка. Она проходит по засыпанной хвоей земле или в высокой траве, часто исчезая из виду. Таёжная тропа прокладывается по склонам сопок, не спускаясь, по возможности, вниз между ними, где навален непроходимый летом бурелом. Потерять такую тропу легко, а найти трудно. Поэтому нельзя сходить с тропы до тех пор, пока не убедишься, что впереди она продолжается. Сергей шел впереди, Юра замыкал шествие.

Идти, неожиданно, пришлось довольно долго. Часов у ребят не было. Но, когда солнце перевалило на другую сторону леса, тропа привела к ограждению из колючей проволоки. Ребята поняли, что вышли к «полигону». Они без труда пролезли под проволокой и оказались в «запретной зоне».

— Смотрите, сколько цветов! — закричала Олька.

— А вон там я вижу ягоды. Да, их здесь на поляне полно! — степенно сказал Сашка. — Значит про «полигон» не врали. Он есть на самом деле.

Юра нашел гриб, потом еще и еще. Ребята рассыпались по склону собирать ягоды и грибы. Сергей поднялся на вершину сопки. Большинство деревьев и кустарник на ней были повалены или сломаны. Везде видны свежие воронки и заросшие ямы. В них и вокруг валялись «болванки» от снарядов. Он понял, что этот «полигон» использовался для артиллерийских стрельб. И решил, что здесь надолго оставаться нельзя.

Только он успел подумать об этом, как услышал характерный свистящий звук. Почти одновременно по другую сторону сопки ухнуло, затем опять. Обстрел!

Сергей ринулся вниз по склону, крича:

— Бежать! Не стоять! Быстро вниз!

Добежав до ребят, которые с удивлением и страхом смотрели на него, он одной рукой схватил за руку Ольку и другой успел поднять с земли рюкзак. Все помчались вниз и даже не заметили, как проскочили проволочное ограждение. Влетев на соседнюю сопку, ребята упали на траву. Только тогда Сергей заметил, что обстрел сзади прекратился. Отдышавшись, он огляделся. Все были рядом и поднимали головы.

— Все целы? — спросил он. — Ну, как вам грибы и ягоды?

Ребята заулыбались, ещё не отойдя от страха.

— Ты орал так, что я чуть не наложил в штаны, — съязвил Сашка. — Подумаешь, обстрел! Они же стреляли не настоящими снарядами.

— Да, ведь разрывов же не было, — вспомнил теперь Юра.

— Дурак! — сказал Сергей. — А если бы тебе такая болванка попала в голову? Какая была бы тогда тебе разница, что она учебная.

— А я — маленькая, в меня бы не попали, — встряла Олька. — Но я всё равно очень испугалась.

Наверное, он зря поднял панику, но сейчас Сергей уже думал о другом. «Они потеряли тропу!» И найти её теперь будет непросто, так как, пролезая под проволочным заграждением, они не оставили на нём никакого «сигнала». Он даже не знали, в какую сторону они бежали. Обойти все ограждение вокруг сопки не представлялось возможным. Но надо было попробовать.

— Так, Юра, ты пойдешь со мной. Остальные остаются здесь, — сказал он, вставая. — Не вздумайте отсюда сдвинуться куда–нибудь!

— А вы куда? Мы тоже с вами, — брякнула Олька.

— Они идут искать тропу, — объяснил ей Сашка. — А тебя здесь одну оставлять нельзя. Потеряешься. Потом ищи тебя по всей тайге.

Поиски оказались бесполезными. Пробродив, наверное, час вокруг колючей проволоки, ребята вынуждены были вернуться обратно. День клонился к вечеру. Сориентироваться по солнцу уже было невозможно. Вокруг стояли огромные хвойные деревья, на которые просто так не залезешь. Да, если и удалось бы, отсюда не увидишь затерянный в тайге гарнизончик. Но и оставаться здесь не имело смысла.

Сергей принял решение идти. Он знал, что, если они будут идти все время на восток, то есть, уходя от затухающего дня, то рано или поздно выйдут на берег океана…

Когда у него бывало, по каким–то причинам, плохое настроение, он не торопился из школы домой, а шел по просеке в противоположную сторону и в двух–трех километрах от «Промысловки» выходил к скалистому морскому берегу. Здесь у него был свой любимый камень, возвышавшийся над бившимися о скалу волнами. Он долго сидел на этом камне и смотрел на находившийся перед ним остров Путятина. Здесь он мечтал о том времени, когда он станет капитаном «дальнего плавания», однажды пересечет Тихий океан и увидит противоположный американский берег.

Сергей тогда не мог знать, что он не станет капитаном, но пройдет очень много лет и он, все–таки, будет стоять на противоположном берегу Тихого океана и вспомнит свой «заветный» камень…

Ребята шли долго, очень долго, переваливая одну сопку за другой, стараясь не спускаться вниз потому, что там было уже темно. Малыши устали, пришлось дважды делать привал. Сергей старался, чтобы они прошли как можно больше до наступления темноты.

Наконец, он выбрал, как ему казалось, самую высокую сопку и решил, что ночь они проведут здесь. Под большим деревом был сооружен шалаш из веток, которыми в нём также была устелена земля. Пригодились сапёрная лопатка и штык. С другой стороны дерева было расчищено место для костра. Сашка и Олька насобирали хвороста, и Юра развёл костер. Сергей разрешил доесть оставшиеся бутерброды и допить чай из фляжки. Вода, а также ягоды и собранные по дороге лесные орехи, были оставлены назавтра. Он не мог знать, сколько им еще придётся пробыть в лесу.

— Дежурить у костра будем по очереди, — сказал Сергей. — Сначала Юра, затем я, после меня Сашка и последняя Олька. Дежурный будит следующего.

Конечно, он знал, что малышам дежурить не придется. Но хотел, чтобы они тоже чувствовали свое участие в общем деле и не расслаблялись. Он удивлялся тому, как они до сих пор вели себя без капризов. Сашка и Олька забрались в шалаш и вскоре там затихли. Сергей остался у костра рядом с Юрой.

— Я посижу немного с тобой. Всё равно спать не хочется.

Они сидели и молчали, думая каждый о своем.

— Смотри, — вдруг сказал тихо Юра, — огонь.

— Где? — не понял Сергей. — Какой огонь?

— Да, вон там, на соседней сопке. Видишь?

Сергей посмотрел по направлению, куда показывал Юра, и, действительно, увидел огонь. До соседней сопки было, наверное, несколько сот метров. Но в ночи огонь был виден очень чётко.

— Как здесь может быть костер? — поразился Сергей.

— Может быть, это нас ищут? — спросил с надеждой в голосе Юра.

— Откуда? Еще никто не знает, что мы ушли. Нас хватятся только завтра вечером, когда вернутся родители.

— Тогда, может быть, это — охотники?

— Сезон охоты еще не начался. На кого сейчас охотиться, на рысь?

Это Сергей знал от своего отца, который был заядлым охотником. Поэтому, когда они шли по лесу, он, время от времени, поглядывал на ветки деревьев, где могла затаиться таёжная кошка.

— Это могут быть «дезертиры», — неуверенно сказал он.

Отец рассказывал, что иногда только что прибывшие солдаты, уходили «погулять» в тайгу, думая, что тайга — это просто большой лес. Если кто–то из них не возвращался к «поверке», отправлялись их искать. Отец переодевался в свой «охотничий костюм», который представлял собой просто его старую форму без знаков различий, брал охотничье ружье и говорил:

— Ну, я пошел за «зайцами». К ужину не ждите.

Он всегда возвращался с «зайцами», которые после такого похода отсиживались на «губе». Они никогда не уходили в лес с оружием, поэтому Сергей знал, что нечего их бояться. Но все–таки решил костёр больше не разжигать.

— Ну, иди спать, — сказал он Юре. — Твоя смена кончилась.

— А как же ты останешься один? А если «они» придут сюда?

— «Они» сюда не придут, потому что не знают, кто здесь, — сказал Сергей, больше убеждая себя, чем приятеля. — На всякий случай, ты возьми с собой саперную лопатку. А у меня есть штык.

— Ну, ладно, я пошел. Но, ты, если что, буди меня, — сказал на прощанье Юра и исчез в шалаше.

Сергей остался один. Костёр догорал, и темнота вокруг сгущалась. Это было даже лучше, потому что в темноте ориентироваться было легче. Огонь на противоположной сопке продолжал гореть. Но чем больше Сергей вглядывался в него, тем больше он сомневался. Костёр так не горит!

Костёр в лесу горит, либо уменьшаясь, время от времени, либо увеличиваясь. Вокруг него в темноте обычно виден некий «ореол» разлетающихся искр. А здесь огонь горел ровно, как будто кто–то включил большую лампу дневного света.

Подумав об этом, Сергей вспомнил, как однажды он поздно ночью на велосипеде возвращался домой от своего друга Николая. Друг его жил в рыболовецком посёлке на берегу моря в километрах двадцати от гарнизона, только в другую от «Промысловки» сторону. К этому посёлку вела бетонная, вероятно, военная дорога. Так что, мчатся по ней на велосипеде было одно удовольствие. Правда, в конце пути приходилось сворачивать с этой дороги и километра два спускаться к морю по петлявшей просёлочной дороге, в которой грузовиками была продавлена одна глубокая колея. Но он овладел этим «слаломом» и спускался, не слезая с велосипеда, за несколько минут. Назад вверх приходилось вести велосипед в руках.

Сергей очень любил эту маленькую рыбацкую деревушку. Они с другом обследовали все береговые окрестности. Облазили вытащенные на берег старые рыболовецкие суда. На вёсельной лодке уходили к скалам, ограждавшим вход в бухту. Там рыбачили и купались. В доме друга его принимали, как своего. Обычно он оставался ночевать. Но однажды он решил вернуться домой вечером, надеясь проскочить до наступления ночи. И не успел. Ночь его застигла на середине дороги. Но фонарик на велосипеде работал надёжно, и он спокойно крутил педали.

Вдруг Сергей увидел впереди два огонька, которые он принял за светящиеся глаза довольно крупного животного. Какой зверь мог оказаться на дороге? Он знал, что волков здесь никто не видел. Но волк мог появиться там, где его никто не ждет. Может быть, рысь? Останавливаться было нельзя. Если он повернет обратно, любой зверь догонит его в два–три прыжка. Единственная надежда оставалась на то, что огонь фонарика отпугнет зверя. А ещё Сергей подумал о том, что «нормальные» звери летом на людей просто так не нападают.

Эти мысли пронеслись в голове молнией, и он продолжал «жать» на педали, приближаясь к огонькам.

Но в какой–то момент он понял, что проскочил между ними!? Он резко затормозил и оглянулся. Огоньки также ровно продолжали гореть сзади.

— Чёрт, — засмеялся Сергей. — Это — же светлячки!

Успокоившись, он сел вновь на велосипед и продолжил путь…

Сейчас, вспомнив об этом забавном приключении, Сергей уже знал, что этот огонь в тайге не может быть костром. Когда стало светать, огонь моментально исчез, как будто кто–то выключил лампу.

Поднимавшееся солнце осветило кроны деревьев, и Сергей понял, что они шли правильно. На востоке был океан. Он залез на большое дерево, под которым они провели ночь. Это оказался старый дуб, по крепким веткам которого он легко забрался наверх. На счастье, их сопка оказалась выше других соседних сопок. Очень далеко в лучах утреннего солнца он ясно увидел город на берегу моря. Это была Находка! Значит «Промысловка» находится сзади. Он слез с дерева. Внизу его уже ждал Юра.

— Поднимай малышей, — сказал ему Сергей. — Пора домой.

Ребята двинулись вниз с вершины гостеприимной сопки. Через некоторое время они вышли на просеку ЛЭП. Вскоре они уже были дома. Войдя в дом, Сергей посмотрел на настенные часы. Ещё не было восьми часов утра. Куры уже гуляли по двору. В сарае его возмущённо встретил голодный поросёнок. Отцовский мотоцикл стоял на том же месте, где Сергей его вчера поставил. Теперь у него была одна забота, как объяснить отцу, почему мотоцикл вдруг перестал работать…

Прошло время, и отец Сергея узнал об их походе на «полигон». Тогда Сергей спросил его о странном огне в тайге. «Это — «гнилушка», — рассмеялся отец. — Так светится в ночи большое старое дерево, сгнившее изнутри».

Последний звонок

Было начало осени, когда мы приехали в Гурзуф с Дальнего Востока после демобилизации отца. Здесь мне предстояло заканчивать десятый класс. Школа находилась в старинном двухэтажном здании, окруженном своим небольшим парком. Классные комнаты были небольшие, но с высокими потолками и большими светлыми окнами. Все помещения выходили в большие просторные холлы. Здесь занимались только старшие классы, а младшие находились в другом здании. Так что не было ощущения привычной школьной рутины, а присутствовала необычная атмосфера свободы и какого–то вне возрастного равенства. Все друг друга хорошо знали. Учителей было немного и, хотя некоторые из них были уже в значительном возрасте, однако, отношения со старшеклассниками были скорее личными, чем «педагогическими».

Учебный год уже начался. В классе, в котором я оказался, было всего четырнадцать человек: семь девчонок и семь парней. Приняли меня сначала очень настороженно. Но вскоре мои некоторые спортивные увлечения (гимнастика, бокс и пр.) безболезненно расставили все «по своим местам». А мой немецкий аккордеон принес мне определенную популярность в школе и за ее стенами. В нашем классе образовался мужской «квартет». У одного из парней, отец которого раньше служил в Германии, кроме привезенного от туда аккордеона, оказался большой запас немецких музыкальных нот. Был и у меня неплохой запас нот современной эстрадной музыки. Мы создали «джаз–банд» (два аккордеона, гитара и «ударные»), который участвовал в школьных концертах, играл на танцевальных вечерах. Нас стали приглашать в другие школы. В то время на Южном берегу Крыму разразился танцевальный «бум»: танцевали все и везде. В каждом поселке было несколько танцевальных площадок, пользовавшихся огромной популярностью. Однако, действительно танцевальной музыки, тем более «живой», практически не было. Так что мы оказались в «нужном месте в нужное время» и вскоре стали «знаменитыми».

Музыка сделала нас неразлучными друзьями в буквальном смысле слова, так как требовала всего свободного времени. Тем не менее, мы успевали нормально учиться, заниматься спортом и… влюбляться. Но здесь неожиданно оказалась одна проблема: на четверых парней — всего две девчонки! У одного из нас была постоянная «школьная любовь» (чуть ли ни с первого класса), а вот мы трое «прикипели» лишь к одной (из младшего класса). Иногда по этому поводу между нами случались «мужские разборки», потому что она отдавала явное предпочтение одному из нас, но дружбы нашей все–таки это не разрушило. Так мы и проводили время вместе.

В поселке у нас четверых была репутация «стиляг», как это называлось в то время. Мы носили невероятно зауженные (самими) брюки, не прикрывавшие ослепительно белые носки, черные туфли с узкими носами, красные или черные рубашки (выкрашенные дома из белых «китайских»), на них узкие белые или черные галстуки. На голове, конечно, — невероятные «коки» (высокие прически, сделанные в местной парикмахерской исключительно «по знакомству»). В школе нас прозвали «истребителями», так как однажды мы придумали для музыкальных выступлений особый знак отличия: коричневые береты с металлическими эмблемами самолетов–истребителей. Выглядело это весьма эффектно! Самое интересное, что мы никому не подражали, все придумывали сами, полагаясь на свои изобретательность и вкус.

Но объединяла нас не только музыка. Мы все четверо мечтали стать моряками. Конечно, каждый представлял себе это по–своему, и нам было, о чем поговорить. Мы строили грандиозные планы на вполне ближайшее будущее и трое из нас впоследствии, действительно, стали профессиональными моряками.

Мы жили весело и интересно и не задумывались о том, что «все проходит». Однако, наконец, пришло то время, когда все кончилось. Закончилась школа, и прозвенел «последний звонок».

Это был прекрасный солнечный весенний день 22 мая 1960‑го года.

После официальной церемонии, выйдя со школьного двора, мы всем классом пошли гулять в парк Военного санатория. Затем вышли на гурзуфскую набережную, еще девственно пустую в ожидании «наезда» отдыхающих. Здесь кто–то из нас предложил:

— Давайте прокатимся на лодках.

Лодку тогда можно было взять на прокат у причала.

Девчонки отказались:

— Мы помнем и испачкаем свои праздничные платья.

Но мы четверо все–таки решили прокатиться.

Мы спустились в лодку. Сняли с себя парадные «белые одежды», сложив их аккуратно на корме и придавив, «на всякий случай», спасательным кругом. Обувь, как положено, была сложена под носовой банкой. Двое сели за весла, двое, соответственно, на корме и носу. И поход начался. С причала нас весело напутствовал поредевший коллектив класса.

Уже было тепло, небо чистое с небольшими далекими облаками, море спокойно, волна небольшая. Прогулка на веслах для нас дело привычное, и предвещала только удовольствие.

Шли, не торопясь, по направлению к Аю — Дагу мимо скал–близнецов Адаларов. Когда мы подошли к мысу Медведь–горы, один из нас спросил:

— Зайдем во Фрунзеское?

Так тогда назывался Партенит, находившийся по другую сторону горы.

Мне не хотелось, потому что состояние моря по ту сторону мыса было уже неспокойным, хотя я никогда не был в этом поселке.

Остальные поддержали эту идею.

— Мы зайдем не надолго и успеем вернуться вовремя.

Привязав лодку к причалу, мы погуляли по поселку и, заметив, что ветер усиливается, решили возвращаться. Выгребать по ветру было уже труднее, так как он прижимал нас к опасному скалистому берегу. Но, в конце концов, мы благополучно обогнули мыс, и вышли на простор. Здесь уже ветер был нашим союзником и гнал нашу лодку к дому. Для усиления скорости один из нас, сидевший на носу, растянул на руках майку, получился неплохой парус. Мы были довольны и веселы, хотя уже немного устали, попеременно меняясь на веслах. Однако волна все усиливалась и, время от времени, догоняла нашу лодку, заливая ее водой, которую сидевшему на корме приходилось постоянно вычерпывать. Когда на корме сидел я, вдруг раздался крик:

— Осторожно! Идет волна!

Но было уже поздно. Нас накрыла большая волна и окатила всех буквально с головы до ног. Ребята на веслах пытались удержать лодку в равновесии, а мне пришлось «подналечь» так как в моем распоряжении был только обычный лодочный «черпак». Наша обувь плавала по всей лодке, мешая мне работать. Но все обошлось, и мы вскоре благополучно подошли к причалу, очень довольные собой.

Посмеиваясь друг над другом, мы начали выгружаться.

И тут раздался удивленный возглас:

— А где наша одежда?!

Ответ был более чем очевиден, — ее не было! Ничего!

Вся наша «парадная» одежда, столь аккуратно сложенная на корме, была смыта, вероятно, той большой волной, когда я бросился вычерпывать воду и спасать плававшую в лодке обувь. Никто в суматохе этого не заметил.

Сейчас все смотрели на меня весьма красноречиво, а меня душил смех. Я ясно представил себе картину: в разгар яркого солнечного дня по узким улочкам и переулкам почти ползком пробираются в разные концы поселка четверо взрослых полуголых парней, боясь попасться на глаза прохожему, и еще хуже, какому–нибудь «школяру». Что нас ждет дома, — лучше было тогда не думать.

Слава богу, причал и набережная в то время были пустынны.

— Ну что, пошли, — прозвучала без энтузиазма команда.

И каждый пошел своим путем… Мой путь был самый дальний, на окраину поселка. Знакомыми тропками, через огороды и вдоль «дачных» заборов, я пробрался, чудом ни кем не замеченный, домой. Влез в окно своей комнаты и, быстро набросив домашнюю одежду, появился на кухне перед матерью. Она была, естественно, крайне удивлена:

— Ты, оказывается, уже дома. А почему я не заметила, когда ты пришел?

Я предоставил ей самой ответить на этот вопрос и начал рассказывать, как прошел «Последний звонок».

Вскоре после этого, каждый из нас уехал из Гурзуфа, расставшись навсегда со своим детством.

Мичманка

Я благополучно спрыгнул с каменного забора и, подобрав упавшую фуражку, услышал над собой вопрошающий голос:

— Это еще, что такое?

Подняв голову, я тут же вытянулся и замер. Передо мной стоял офицер и с удивлением рассматривал с ног до головы стоявшего перед ним шестнадцатилетнего мальчишку в курсантской форме.

— Это — ваш «сын полка», товарищ майор, — попытался объяснить выскочивший из КПП курсант.

— Чей сын? Мой?! — резко повернулся к нему офицер.

— Я хотел сказать, — Вашей роты, товарищ майор. Парень приехал поступать в наше училище и пока живет в нашей роте.

— Ты, кто такой? — повернулся ко мне офицер.

— Мишка из Гурзуфа, — со страхом выпалил я.

Вероятно, вид у меня при этом был такой растерянный, что майор неожиданно рассмеялся и сказал:

— Ладно, Мишка из Гурзуфа, иди спать. Завтра разберемся.

Влетев бегом в «кубрик», я рассказал моему другу Дане, что произошло. Он расстроился.

— Надо же, чтобы тебя угораздило попасться на глаза нашему «бате». Завтра он тебя, наверняка, выпрет. Да, и мне попадет.

Данил был старше меня на несколько лет. Я знал его с детства, когда наши отцы служили вместе в одном гарнизоне. Сейчас он заканчивал Ленинградское высшее инженерно–морское училище им. Макарова, куда я приехал поступать. Отправив свои документы в училище, я не стал дожидаться вызова и выехал в Ленинград. В училище мне сказали, что мои документы еще не пришли, поэтому дать мне направление в общежитие они не могут. Тогда я нашел Данила в «экипаже» на 23‑й улице и он приял решение.

— Будешь жить пока у нас. В «кубрике» сейчас есть свободные койки, некоторые ребята живут в городе, «на квартирах». Питаться будешь в нашей столовой. Для этого мы тебе подберем курсантскую форму. На КПП сейчас дежурят только наши ребята, остальные — на практике. Твоя задача днем не попадаться на глаза нашему «комроты». Он, — конечно, мужик нормальный, но «служака». Найдешь, чем заняться днем?

— Найду, — уверенно ответил я.

Так оно все и устроилось. Был 1960 год. Днем я пешком бродил по городу, который еще не был полностью восстановлен, в центре еще встречались развалины домов. Но я влюбился в этот город с первого взгляда.

В то время в городе были очень популярны «танцы». В «белые ночи» танцевали даже на Исаакиевской площади под духовой оркестр. Дворец культуры им. Кирова на Васильевском острове был местом отдыха исключительно курсантов военно–морских училищ и «Макаровки». Появляться ребятам в «гражданском» там было неуместно. Это я понял в первый же вечер, когда Даня взял меня туда с собой. Следующий раз я уже был в «своей» курсантской форме. Правда, пришлось «выкручиваться», объясняя своим юным «дамам», почему у меня на рукаве пять «шевронов».

Разумеется, после таких вечеров, мы возвращались значительно позже, чем это было допустимо «режимом». А ночью на КПП находился дежурный офицер. Поэтому ребята мне показали, где и как можно перебраться через стенку забора, минуя «дежурку». Вот, во время очередного позднего возвращения я и был «застукан» майором…

Но на утро ничего не произошло. Майор зашел в «кубрик», подошел ко мне и весело спросил:

— Ну что, гурзуфский мишка, выспался? Тебе еще рано с этими жеребцами по танцам бегать. Готовься к экзаменам! — И ушел.

Между тем, ребята один за другим защищали свои «дипломные проекты». О своих назначениях они уже знали и готовились к отъезду, закупая на свои «подъемные» в огромном количестве гражданскую одежду. Даня получил распределение в Находку и был очень доволен.

Я рассматривал их выпускные альбомы с фотографиями их заграничных «практик» и страшно завидовал. Но никак не мог понять их радости по поводу расставания с курсантской формой. Особенно ненавистными для них, как я понял, были «мичманки», которые они презрительно называли «касками».

После торжественного вручения дипломов на площади перед Кировским дворцом, на котором я присутствовал вместе с десятками родственников и подруг курсантов, Данил объявил в «кубрике»:

— Ну, сегодня — «отвальная». Ты, конечно, едешь с нами.

— Куда же нам без него? — сказал кто–то из ребят. — Мишка у нас теперь вроде талисмана.

«Отвальную» кампания друзей устраивала на «квартире», где снимал комнату один из них. Квартира находилась на Петроградской стороне, куда все и отправились вечером на нескольких «такси». Я ехал один в машине, на заднем сидении которой лежали «мичманки» ребят. Мое «спецзадание» заключалось в том, чтобы доставить их на «место», что я с гордостью выполнил.

В небольшой комнате «коммуналки» собралась большая кампания ребят и их девушек. Стол ломился от напитков и закуски. Было шумно и весело. Танцевали под «радиолу», которая крутила «заграничные» пластинки. Я чувствовал себя вполне комфортно, потому что на меня никто не обращал внимания.

Водку я не пил с тех пор, как однажды в детстве со школьным приятелем мы попробовали выпить «четвертинку» на двоих. Но я пил вино и был уверен, что «умею пить». Однако когда шампанское быстро закончилось, выяснилось, что вина на столе нет. Тогда передо мной поставили необычную бутылку с заграничной этикеткой, на которой был изображен негр под пальмами.

— Вот тебе настоящий напиток для моряков, — сказал кто–то из ребят, — приобщайся к морской жизни.

На этикетке я прочитал: «Ямайский ром». Ром мне не понравился. У него был странный приторный вкус и резкий запах, которые я запомнил на всю жизнь.

От этого рома я вскоре «набрался», но сохранял «полное сознание». Меня затошнило. Я понимал, что выходить в таком состоянии в коридор «коммуналки» нельзя, чтобы не компрометировать всю кампанию. Я сел на подоконник открытого окна «подышать свежим воздухом» и меня вырвало. После этого мне стало значительно лучше, и я присел в кресло в углу комнаты. Никто ничего не заметил.

Через некоторое время раздался громкий стук в дверь и «хозяина» комнаты вызвали в коридор. Вернулся он с какой–то женщиной и удивленно–возмущенно воскликнул:

— Ну, посмотрите сами! Вы видите здесь хоть одного пьяного? Кто из нас мог облевать ваше окно? Здесь собрались взрослые люди!

Женщина растерянно оглядела присутствующих и смущенно сказала:

— Извините, я ошиблась. Это, наверное, из другой квартиры.

Меня в углу она вообще не заметила. Но, когда дверь за ней закрылась, все дружно уставились на меня.

— Это твоя работа, юнга? — утвердительно спросил «хозяин».

Отпираться мне было бесполезно. Но за этим последовал смех.

— Ладно, не переживай! Это могло произойти с каждым.

— Да, ром — это не крымское вино. Будь осторожен!

Ко мне подошел Даня и подал свою фуражку.

— Вот тебе «каска». Если тебе станет плохо, трави прямо в нее. Она выдержит.

Я оторопел. Как — «мичманка»?! Нет!

Но моей выдержки хватило ненадолго. «Мичманка» была загублена окончательно.

Веселье продолжалось всю ночь.

На следующее утро я узнал, что мои документы, наконец–то, пришли. Посмотрев на мою медицинскую справку, секретарь Приемной комиссии сказал:

— Молодой человек, вы не пройдете у нас медицинскую комиссию. С Вашим хроническим заболеванием вас в море никогда не выпустят. Не стоит терять время.

Я забрал свои документы и в тот же день покинул гостеприимный «экипаж».

Вниз по труде, ведущей вверх…

Все! Сдан последний экзамен. Теперь остается ждать решения Приемной комиссии.

Мы сидим вечером в комнате общежития Механического института, что на Фрунзенской набережной, и готовимся к ужину. Нас четверо. Один из нас, которого мы зовем «дядя Паша» потому что он старше нас, вчерашних школьников, уже отслужил в армии. Он завел в нашей комнате «военную коммуну» со строгой дисциплиной и «сухим законом». Но сегодня можно расслабиться. Скидываемся на пиво. Тянем жребий, кому идти.

Стук в дверь.

— Привет! Как дела? Я не опоздал?

Это — Юрка. Он когда–то жил с нами, но провалил первый экзамен и перекинул свои документы в Институт холодильной промышленности. Он приходил к нам часто и всегда к ужину.

— А я вам гостя привел. На вахте попросили проводить, — сказал Юрка.

— Здравствуйте, гостя примите? — вошел в комнату мой улыбающийся отец.

— Привет, ты как здесь оказался? Как ты меня нашел? — ошарашено спросил я.

— Оказался я здесь обыкновенно — поездом. А найти твое общежитие было нетрудно. Ты забыл, что я — питерец.

Отец поставил на пол свой маленький чемодан и большую картонную коробку.

— Вот, ребята, это вам подарок из Крыма. Разбирайте! — сказал он, после того, как мы обнялись, и я познакомил его с ребятами.

В коробке оказались овощи и фрукты. Ребята были в восторге!

— Нам этого надолго хватит, — сказал рассудительно «дядя Паша».

Отца торжественно усадили за стол. Юрка вызвался сбегать в магазин.

— Бидон не забудь взять, — назидательно подсказал ему «дядя Паша». — И пиво бери только из «нашей» бочки. Ты знаешь, где она стоит.

Мы распределили обязанности. Одни приступили к чистке картошки, другие нарезать овощи для салата.

— Куда вам столько картошки? — удивился отец.

Но когда мы ему показали огромную сковородку, нашу гордость и зависть всего общежития, он успокоился. Но ненадолго. Ему еще раз пришлось изумиться, когда из–под кровати была извлечена «посуда» для салата. Большой эмалированный таз.

— Вы что, каждый день так ужинаете? — спросил отец.

— Нет, — ответил Вовка из Воронежа, — только, когда у нас гости.

— А гости у нас почти каждый вечер, — вставил «дядя Паша».

Когда вернулся Юрка с вином и пивом, салат был готов и картошка была «на подходе». Под «мировой» салат, — здесь у нас «шефом» был Рафик из Ферганы, — мы начали с разливного пива. Под картошку, по которой «специалистом» считался я, хорошо пошел популярный портвейн «777».

Вечер прошел прекрасно. У отца было отличное настроение. Они нашли «общий язык» с «дядей Пашей»: «бойцы вспоминают минувшие дни».

После ужина Юрка вызвал меня в коридор и спросил:

— Ты, где собираешься укладывать отца на ночь?

— Черт! Я сам ломаю голову, — ответил я. — Вообще–то, у него загородом живет брат.

— Ты что? Зачем отцу отправляться куда–то на ночь? — сказал Юрка. — Ты оставишь отца на своей кровати, а ночевать пойдем ко мне в общежитие.

Мы вернулись в комнату, и я сообщил отцу о нашем решении.

— Это далеко? — забеспокоился отец.

— Да нет, не волнуйтесь, — сказал Юрка. — Это здесь рядом, на Московском.

— Ну, тогда ладно, — успокоился отец.

Мы с Юркой попрощались. Я предупредил внизу вахтершу, что отец остается ночевать.

Была теплая августовская полночь. Город еще не спал, но уже затихал. Мы, весело болтая, пересекли мост через Обводной канал и вскоре подошли к общежитию «Холодильника». Это было старинное пятиэтажное здание, еще довоенной постройки с высокими и широкими окнами. Под козырьком подъезда лампочка в плафоне тускло освещала улицу.

Мы открыли дверь и вошли в вестибюль. Вдруг Юрка остановился.

— Черт, у нас новая вахтерша! Давай мимо нее, не торопясь. Только на нее не смотри, — прошептал он.

Я двинулся вперед, но тут же услышал за спиной:

— Молодые люди, вы это куда? Пропуск!

— Да, Вы что, меня не узнаете? — начал Юрка. — Я живу в сорок пятой комнате. А этот товарищ со мной.

— Я вас не знаю. А посторонним после двенадцати вход в общежитие вообще запрещен, — загородила дорогу вахтерша.

Юрка пытался ей что–то объяснить, но вахтерша, еще нестарая женщина, вероятно, до этого служившая в «органах», была непреклонна.

Юрка отступил, и мы вышли на улицу.

— Что будем делать? Назад в наше общежитие? — спросил я. — Но тебя туда тоже уже не пустят.

— Подожди, — ответил Юрка, разглядывая полуосвещенный фасад дома.

— Смотри, на третьем этаже в одном окне нет света. Нам надо туда, — вдруг сказал он.

— Ты что, спятил? — удивился я. — Как мы туда заберемся? И почему ты решил, что там никого нет? Может, уже спят?

— Это просто, — взбодрился Юрка. — Прежде всего, по кирпичным уступам в стене мы легко заберемся на козырек над входной дверью. Дальше, смотри, на уровне третьего этажа идет широкий карниз, по которому мы пройдем до нужного нам окна. И все. И потом, я уверен, что там никого нет. Это — окно холла третьего этажа, которое никогда не закрывается.

— Ну, ты даешь, — только и сказал я.

Юрка довольно ловко вскарабкался на козырек, который был на уровне между вторым и третьим этажами. Затем без труда, подтянувшись, поднялся на карниз и прошел по нему до окна. Но окно все–таки оказалось закрытым. Юрка влез на половину корпуса в открытую форточку и открыл изнутри задвижку. Вход свободен. Я быстро проделал то же самое. На улице не было ни души.

Когда я влез в окно, Юрка уже включил свет, и я огляделся.

Мы оказались не в холле, а в большой комнате, в которой стояли четыре железные кровати с голыми матрасами. Посреди комнаты был стол, уставленный пустыми бутылками. Юрка стоял у двери и уже убедился, что открыть ее изнутри невозможно.

— Так, и что теперь? — спросил я.

Вид у Юрки был растерянный, но он бодрился.

— Ложимся спать. Утром что–нибудь придумаем.

Мы сняли с окон длинные, черные, пыльные шторы. Завернулись в них и улеглись на кровати. Но сразу заснуть не могли.

— Послушай, — спросил я Юрку, — а почему у тебя не было пропуска?

— Какой пропуск? Его у меня уже давно забрали. Я вам не говорил, но я и здесь провалился на экзамене. Меня пропускали в общежитие знакомые вахтерши, которые об этом не знали. А вот сегодня не повезло.

Затем возникла новая проблема. Накаченный пивом мочевой пузырь требовал освобождения. Пришлось воспользоваться оставленными бутылками. Скоро я услышал, что Юрка последовал моему примеру. Но под утро мы, наконец, уснули. И проспали!

Когда я открыл глаза, в окно без штор вовсю било солнце. За окном был слышен шум проснувшегося Московского проспекта. Юрка стоял у открытого окна. Я подошел и выглянул. Под нами шли люди. Рядом находился завод «Электросила» и люди шли на работу со станции метро и с трамвайной остановки. Это была настоящая демонстрация!

— Ну, и как мы будем теперь выбираться? — спросил я. — Прыгать с карниза на этих людей? Если не сломаем ноги, то задницу отобьем точно!

— Я уже продумал, — спокойно ответил Юрка. — Выгляни в окно и посмотри налево. Там недалеко от нашего окна проходит водосточная труба. Мы спустимся по ней.

— Ты что, с ума сошел? Ей, наверное, полста лет. Она нас не выдержит, — удивился я. — Да и что подумают эти люди? Они вызовут милицию, приняв нас за воров.

— Ну, воры, положим, днем по окнам не лазят, Так что милицию никто вызывать не будет. А труба выдержит, если она простояла, как ты говоришь, полста лет.

— Ладно, хватит болтать! Время идет. Я пошел, — подвел итог дискуссии Юрка.

Он вылез из окна. Почти бегом прошел по карнизу и, схватившись за трубу, быстро спустился вниз. Мало, кто из прохожих успел что–нибудь понять. Но некоторые остановились и посмотрели вверх на открытое окно. Теперь предстоял мой выход.

Когда я выбрался на карниз и пошел к трубе, внизу уже собралась приличная толпа зрителей. Раздались сочувствующие голоса.

— Ой, разобьется! — это женский.

— Держись, парень, не дрейфь! — это мужской.

Остальные — в том же духе. И лишь только одна старушка догадалась спросить у Юрки:

— А что он там делает?

Спускаясь по трубе, я услышал за спиной его ответ:

— Понимаете, мамаша, мой приятель забыл ключи от нашей комнаты на столе…

«Хряк»

Этот обычный весенний день не предвещал ничего особенного.

После быстрого завтрака я вышел из дома, в котором жила наша семья с тех пор, как мы приехали в этот поселок после демобилизации отца. Дом находился в конце улицы «Строителей», по которой я прошел между такими же одноэтажными «щитовыми» домиками, как наш, и бараками молодежных общежитий. Эта окраина поселка называлась в просторечии «Свалка», так как здесь, действительно, еще недавно была свалка поселка. Я подошел к «конторе» управления, где собирались строители и рассаживались по машинам. Поздоровавшись с ребятами, я залез в небольшой «пазик» и сел рядом с моим приятелем аргентинцем Хуаном (в бригаде его звали Иваном). Он был эмигрантом из Аргентины, но о том, как он попал в Советский союз, никогда не рассказывал…

Мне с бригадой предстояло ехать в строившийся лагерь «Морской» под Медведь–гору. В это время активно реконструировался и отстраивался пионерлагерь «Артек». С этой целью было создано специальное строительное управление, и завозились в посёлок «вербованные» из западных областей Украины. И среди них попадались весьма интересные личности…

— Привет, ребята! Как настроение?

Это — наш «бугор», который вошел в салон автобуса и сел перед нами на своё место за водителем.

Наш бригадир — личность уникальная! Это был ещё сравнительно молодой человек, лет тридцати, высокий, худощавый, с заурядным лицом. Внешне он ничем не выделялся среди других. По–моему, у него не было даже среднего профессионального образования. Но он никогда не прибегал к «матовым» формам убеждения, но покричать любил и излишней церемонностью не отличался. Его авторитет в управлении был непререкаемый. У начальства, мастеров, водителей и кладовщиков для него, кажется, не было отказа ни в чем. Он сам никогда не работал вместе с бригадой. Дав утром задание, затем исчезал, чтобы появиться иногда для решения той или иной проблемы, и, наконец, принимал работу в конце дня. Свою задачу он понимал в обеспечении «фронта работы». На стройке это главное: есть работа — есть заработок, нет «завоза» — сиди «кури»! Нам «курить» было некогда. Мы ещё не закончили один объект, а уже знали, на каком будем работать в следующий понедельник. Для стройки в то время это было необычно.

Но наша бригада, в которой я оказался после окончания школы в качестве разнорабочего, была особой. В маленьком курортном посёлке наш бригадир, каким–то образом убедив начальство, возможно, впервые успешно использовал тот метод, который через несколько лет прогремит на всю страну как «бригадный». Наша бригада была «комплексная»: в ней были каменщики, бетонщики, штукатуры, плотники и даже свой электрик и сварщик. Естественно, что все владели смежными специальностями, никто никогда не сидел без дела. Мы работали «на совесть». Поэтому в бригаде все зарабатывали неплохо на зависть остальным бригадам. У нее была хорошая репутация в управлении, поэтому её направляли, как правило, на наиболее трудные, но выгодные объекты…

При этом наш бригадир понимал значение того, что он делал:

— Вот увидите, — говорил он, — я получу орден Трудового Красного Знамени!

Это казалось недостижимой мечтой. Тогда «наградной дождь» шёл регулярно где–то там, — на «целине» или больших «комсомольских стройках». И наш бригадир очень часто использовал этот «козырь» в споре с начальством:

— Если…, уеду в Братск!

И ему верили, что действительно уедет.

Но фамилия у бригадира была какая–то не «наградная» — Хряков, или в просторечии — «Хряк»…

— Ты, всё ещё не передумал?

Этот вопрос относился ко мне. Бригадир задавал его, по привычке, уже на протяжении нескольких месяцев. Дело в том, что «Хряк» сначала отнёсся ко мне с большим недоверием, так как ему пришлось взять мальчишку «по протекции», и как я подозревал, при этом ему обещали, что это — «на время». Никто тогда, и, прежде всего, я сам, не верил в то, что мое пребывание на стройке окажется долгим. Не потому, что я не знал физического труда. Напротив, живя раньше в «глухих» военных гарнизонах, мне пришлось немало «повкалывать». Проблема была в другом, — в моем, мягко выражаясь, неуправляемом характере: — дисциплина и подчинение для меня всегда были совершенно разные вещи. Если первое я приучен был уважать с детства, то необходимость второго для меня всегда была сомнительна.

Поэтому я понимал, что стройка будет нелегким, прежде всего, психологическим испытанием для меня. Но в то время усердно насаждался в стране лозунг о «трудовом воспитании молодежи», и потому я тогда чувствовал себя, если не героем, то, во всяком случае, мужчиной.

А повода для этого у меня было каждый день более чем достаточно. Несмотря на мой несовершеннолетний возраст и явно «непролетарское» происхождение, в бригаде мне не было никаких скидок. Да их на стройке и не могло быть, так как работа каждого зависела от работы другого. А от моей работы зависели все. Как единственный «разнорабочий» в бригаде, я должен был выполнять любую необходимую работу: нагрузить или разгрузить машину, поднять на этаж или на крышу кирпич, раствор (иногда сам его приготовить), «столярку» или бревна для стропил и прочее. И, конечно, по окончанию работ убрать мусор из помещения, чтобы наутро оно было в «рабочем» состоянии. Если у меня выдавалось несколько свободных минут, то я должен был помогать кому–нибудь из бригады. «Перекуров» для меня не было, так как я тогда не курил.

В конце концов, я втянулся в эту тяжелую работу и начал ощущать определенную удовлетворенность от соучастия в конкретном общем деле. Приятно было видеть дома и «объекты», к созданию которых и ты «приложил руки». Особый запах строительной пыли у меня уже ассоциировался с положительными эмоциями. Ребята из бригады, несмотря на разницу в возрасте и в образовании, никогда не злоупотребляли моим положением. Я никогда не был «на побегушках», выполняя свое дело наравне со всеми. И этим гордился…

При этом я понимал, что своим равным положением в бригаде обязан, прежде всего, «Хряку». Он никогда не относился ко мне покровительственно, но и грубости себе не позволял, хотя я нередко, особенно поначалу, допускал рабочие промахи. Он был со мной суров, как со всеми. Может быть несколько больше, но это было нормально. Иногда мне казалось, что он воспринимает меня как экзотическое существо, вроде «умного» попугая, залетевшего случайно на стройку. Я же, со своей стороны, никогда не демонстрировал ему своего «верноподанничества», хотя и строптивости тоже. Похоже, его это устраивало.

Надо сказать, что у этого человека был один очень заметный недостаток, который создавал ему, вероятно, много личных проблем. Он был высокого мнения о себе самом и с этой высоты смотрел на всех остальных. Нельзя сказать, чтобы он всех презирал. Нет. Он просто не видел вокруг себя никого, равного ему. В той безликой толпе случайно собранного «вербованного» люда такая личность, как «Хряк», конечно, выделялась. В этом он мне напоминал героя Николая Рыбникова в фильме «Высота», а, может быть, он ему и подражал. Это, разумеется, не нравилось многим. И, наверняка, у него было немало недоброжелателей, которые очень надеялись на то, что он когда–нибудь на чём–нибудь «споткнется»…

Машина шла по дороге вдоль берега моря. Волнение на море было небольшое, но ночью, очевидно, штормило. Март выдался дождливым, и сегодня моросил дождь. Мы подъехали к нашему «объекту» и вышли из автобуса.

Это был необычный строительный «объект». Четыре бетонных спальных корпуса нового лагеря воздвигались прямо на берегу моря. Странно, как эта мысль могла прийти в голову проектировщикам. Правда, было найдено оригинальное решение: вместо обычного фундамента здание было смонтировано на бетонных «подушках», вкопанных на большую глубину. Наша бригада была переброшена на этот «объект» тогда, когда монтаж зданий уже закончился. Проводилась обычная «доводка», то есть работа внутри помещений.

«Хряк», выйдя первым из машины и подойдя к корпусу, на котором мы работали, вдруг громко чертыхнулся. Когда мы подошли к нему, то поняли причину его неудовольствия. После ночного шторма подмыло открытый котлован одной из угловых «подушек» и он с одной стенки был засыпан галькой и песком. Ясно, что придётся «зачищать» котлован для предстоящего бетонирования. Бригадир обернулся ко мне:

— Ну, что, ты всё понял?

— Что тут не понять? — ответил я. — Дело не сложное, бери лопату и кидай. Только вот не совсем понятно, куда кидать: вверх или вниз? Тут глубина метра три будет. Я же не метатель груза в высоту.

— Ладно, молодой, не остри. На крыше остался подъёмник с электрической лебедкой. Иван, ты у нас электрик. Вот и проверь, чтобы там всё было в порядке. Для подъёма грунта возьмите вон ту железную бочку. В общем, сами разберетесь. К концу дня чтобы яма была зачищена. Я договорюсь, придёт машина с бетоном.

Бригадир сел в поджидавший его автобус и уехал.

Аргентинец отправился на крышу. Я привязал верёвкой к крюку подъемника бочку и в ней Хуан спустил меня в котлован. Ребята разошлись по своим рабочим местам.

К обеденному перерыву моя работа подходила к концу. По моим расчётам, оставалось совсем немного, и я решил не вылезать из котлована и зачистить оставшийся участок. Все остальные расположились отдыхать внутри здания, так как опять заморосил дождик. Спустился с крыши и «аргентинец». Работая, я не заметил, что загружаемая мною металлическая бочка осталась подвешенной невысоко над землей.

В какой–то момент я почему–то поднял глаза вверх и увидел, что на меня с крыши летит подъемник. Укрыться в яме было негде, бетонная опора не давала возможности развернуться. Я даже не присел, так как не успел испугаться. Всё произошло моментально, подъемник обрушился на котлован…

Но он упал так, что лег стрелой прямо на края ямы, которые его остановили.

Наступившая тишина казалась вечной. Потом я услышал, как подбежали ребята, но никто первым не мог произнести ни слова, так как не знали, что со мной. Первым голос пришлось подавать мне:

— Вы, …, — я не стеснялся в выражениях, — вытащите меня, в конце концов, из этой проклятой ямы?!

Они не сразу смогли сообразить, что надо делать, так как двигать подъемник вручную было опасно, меня могло засыпать галькой. В конце концов, догадались вытащить меня на веревке. Виноватого искать не пришлось, он был тут же. На аргентинца смотреть было тяжело.

Я постепенно приходил в себя, ещё до конца не осознав, что могло произойти.

— Ну, что теперь с нами сделает «Хряк»? — произнес кто–то.

«А что будет с ним, когда узнают в управлении о том, что произошло?» — подумал я.

Ясно, что скрыть от бригадира произошедшее было невозможно, так как подъемник по–прежнему лежал на краях котлована. Все понимали, что здесь ещё был один очень важный момент. Это случилось с «несовершеннолетним» и бригадир вполне мог быть подведён под определённую «статью» за грубое нарушение «техники безопасности». Для него это означало конец карьеры.

Все молча смотрели на меня. Я промолчал…

На попутной машине меня отправили домой. Домашним я ничего не сказал. Как объяснялись ребята с бригадиром, я так и не узнал, но произошедшее не имело никаких последствий. Только иногда я замечал на себе взгляд «Хряка» с некоторым удивлённым уважением…

Вскоре я уволился и через некоторое время надолго покинул Гурзуф. «Хряка» я больше никогда не встречал. Вероятно, он всё–таки уехал на какую–нибудь «Ударную комсомольскую стройку». Интересно, получил ли он свой вожделенный орден?

Спасатель

Моя смена подходила к концу. День выдался нежаркий. Море слегка штормило. Народ с пляжа потихонечку стал собираться по домам. Я лежал в покачивающейся лодке и думал о том, что сегодня вечером у нас с Генкой прощальная встреча с нашими «чешками». Собственно, они были не «чешками», а словачками из Братиславы. Познакомился я с ними две недели назад, когда они подплыли к моей лодке с соседней зоны пляжа молодежного лагеря «Спутник», где они отдыхали. Две недели пролетели быстро. Мы с Генкой показали им все окрестности Гурзуфа. Больше всего их поразила встреча с Юрием Гагариным в парке Военного санатория. Прошло всего два месяца со дня его полета, но он приезжал в Гурзуф не первый раз и здесь к нему уже привыкли. А «посторонние», как правило, редко узнавали его, не связывая газетные портреты с молодым парнем, в спортивном костюме или гражданской одежде свободно разгуливавшим в кампании друзей по набережной или игравшим в волейбол на спортивной площадке санатория.

Генка был младшим братом моего школьного друга Вадима, который сейчас учился в Одесской мореходке. Вернувшись домой из Ленинграда после неудачной попытки поступления в «Макаровку» и, проработав полгода на стройке, я решил перед второй попыткой взятия Питера немножко «отдохнуть». На спасательной станции начальником работал отец моей одноклассницы и партнер моего отца по шахматам. Он охотно взял меня к себе. Команда подобралась прекрасная. Во главе ее стоял настоящий боцман — Петр Кузьмич, дед лет за пятьдесят, под командованием которого было четыре матроса–спасателя, два моториста катера и два водолаза. Самому старшему из команды было двадцать пять, самому младшему, то есть Генке, — шестнадцать.

До начала «купального сезона», до 15 мая, Кузьмич весь месяц гонял нас, матросов, как «салаг». Сначала мы зачистили и покрасили наши четыре «яла», что оказалось делом совсем нелегким. Затем начались тренировки «на воде». Мы выходили на веслах на «траверз» Артека или Ай — Даниля, и там далеко от берега сдавали «нормы» по плаванию на дистанцию, нырянию с маской, «поиску» на дне, транспортировке «утопленника» и пр. Экзамены принимал начальник станции с сопровождавшего катера, на котором, «на всякий случай», находились водолаз и наш врач–женщина. Заключительным экзаменом был многокилометровый поход на шлюпках в Никиту и обратно. Было трудно, но интересно…

Подняв голову из лодки и посмотрев на часы, висевшие на павильоне соседнего санаторского пляжа, я решил, что пора собираться «домой». Я увидел, как Генка, который дежурил на «ближнем» городском пляже, уже направился к станции. Мне же, поскольку мой пляж считался «диким», предстояло подойти к берегу и собрать оставленные у кромки воды деревянные «лежаки». Было ясно, что ночью будет небольшой шторм. Вытянув лодку на берег, я начал оттаскивать к опорной стене «лежаки». Людей на пляже уже почти не было. Это был тот самый «мертвый час», когда отдыхающие, намучившись весь день под палящим солнцем, отправлялись по «квартирам», чтобы отдохнуть и перекусить, прежде чем вечером вновь спуститься на гурзуфскую набережную.

Подбирая очередной «лежак», я увидел на нем аккуратно сложенную мужскую одежду. Осмотрев внимательно море, я не заметил ни одной головы над водой. На берегу невдалеке сидела супружеская пара с девочкой. Я подошел к ним и спросил:

— Вы не видели здесь недалеко от вас мужчину?

— Нет, — небрежно ответил солидный глава семейства. — Мы здесь давно и никого не видели.

— Да нет, — встряла женщина, — я видела, как какой–то мужчина заходил в воду. Но я не видела, когда он вышел.

— Он не выходил, — категорически заявила их дочь, явно дошкольного возраста.

Мне стало не по себе. Я выскочил наверх на набережную. Она фактически была пустынна, где–то вдалеке удалялись несколько человек.

Я вернулся на пляж, быстро оттолкнул лодку от берега и выгреб на линию заградительных буйков. Достав ракетницу и зарядив ее, я выстрелил вверх. Это был сигнал, что у меня «происшествие». Это, действительно, было ЧП. Если человек утонул среди «бела дня» в моей «зоне ответственности», меня ждали, мягко говоря, «большие неприятности». Как только я увидел, что над станцией был поднят черный флаг, означавший тревогу, и от причала отошел наш катер, я надел маску и бросился в воду.

Подо мной было метров восемь–десять. Я быстро достиг дна и огляделся. Из–за волнения моря дно просматривалось плохо. Ничего подозрительного не заметив, я оттолкнулся от дна и… понял, что «опоздал». Ныряя с ластами, привыкаешь к тому, что у тебя несколько больший запас времени на всплытие, чем обычно. На этот раз я нырнул без ласт, без которых мой подъем был слишком медленным из–за привязанного на мне «свинцового» пояса (для быстрого погружения и передвижения по дну). Но «дергаться» было нельзя… Когда мне уже казалось, что «все», легкие мои разорвутся, я пулей вылетел из воды. Схватившись за борт своей лодки, я несколько секунд не мог сказать ни слова.

— Что у тебя случилось? — спросил с подошедшего катера наш водолаз Толя Скрипка.

В катере были моторист Иван, врач Наталья Ивановна и Генка.

— У меня утопленник, — сказал я, влезая в лодку.

И рассказал, что случилось.

Пока я рассказывал, Толя надел акваланг и, прежде чем надеть маску, спросил:

— Где он, твой утопленник?

— Откуда я знаю, — ответил я. — Я его не видел.

Толя выругался и прыгнул в воду.

Поиски длились долго. Толя выныривал и возвращался вновь на дно. Катер следовал за ним. Моя лодка держалась рядом. Все молчали, понимая, что будет, если мы этого «утопленника» не найдем. Наконец Толя устал и вылез на катер:

— Все! На сегодня все. На дне уже темно. Продолжим завтра.

— Ты иди на берег, забери одежду, — сказала мне Иван. — Мы возвращаемся на станцию.

— Я с тобой.

Это Генка, понимая мое состояние, перебрался с катера ко мне в лодку. Мы пошли к берегу. Прибой уже усиливался. Поэтому Генка остался в лодке на веслах, а я, спрыгнув в воду, вышел на пляж. На пляже не было ни души, кроме одного мужика, который сидел на «лежаке» и задумчиво смотрел вдаль. Одежды там, где я ее оставил, не было. Я выругал себя за то, что не забрал ее сразу, и подошел к мужику, который явно был местный и, на первый взгляд, показался мне знакомым.

— Что вы там делаете? — спросил он меня, показывая на разворачивавшийся катер.

— Утопленника ищем, — удрученно ответил я.

— Надо же, — удивился мужчина. — А я думал, у вас учения.

Разговаривать с ним у меня не было никакого желания. Да и Генка болтался на волнах, с трудом удерживая лодку у берега. Я уже повернулся к нему и махнул рукой, что бы он подошел поближе. Но вдруг я почему–то спросил:

— Скажите, пожалуйста, вы не видели здесь мужскую одежду?!

Но как только я произнес эти слова, я понял, почему мне этот мужик показался знакомым. На нем была та самая одежда «утопленника»!

— Какую одежду? — спросил мужчина. — Здесь никакой другой одежды, кроме моей не было.

Так! У меня в голове, похоже, от перенесенных волнений заклинило. Я стал соображать как–то странно: «Если этот мужик надел одежду «утопленника», то где его собственная одежда? Не мог же он прийти на пляж голым!».

— Стоп, дядя, — я перешел неожиданно на «ты». — Ты сказал, что это была «твоя» одежда?

— Ну, — мужик уже насторожился. — А чья же еще? Я что, свою одежду не узнаю?

Я почувствовал, что от него несет дешевым портвейном.

— Так, где же ты был все это время? — уже закипая, спросил я.

— Как где? На городском пляже. Пошел на набережную выпить «сухого» у «бочки» и встретил приятеля. Ну, и потом мы пошли с ним на городской пляж…и я там поспал. Когда проснулся, рядом уже никого не было. Друг, наверное, ушел. Ну, а я пришел сюда. Я же помню, где я оставил свою одежду. А что ты ко мне пристал? — вдруг возмутился он.

— Ну, дядя, ты и даешь, — только и смог сказать я.

«Спасение утопающих — дело самих утопающих», — вспомнил я, когда забирался в лодку.

«Профессор»

Строгальный станок работает монотонно. Вперед — назад, вперед — назад. Шум от работающих станков гасит огромное пространство механического цеха, который площадью с футбольное поле и высотой с пятиэтажный дом. На верху на крыше окна открыты, точнее, во многих уже давно отсутствуют стекла. В дневные смены под крышей ходит большой подъемный кран. Сейчас он стоит, нависая над головами как огромный самолет. Железные ворота цеха в ночную смену закрыты. Поэтому обычного днем сквозняка сейчас в цеху нет. На улице заканчивается декабрь, но в рабочей телогрейке сравнительно тепло. Только мерзнут ноги в кирзовых ботинках на цементном полу.

Идет четвертый час ночи — самый тяжелый час третьей смены. Именно в это время страшно хочется спать. Бороться с накатывающимся волнами сном невероятно трудно. Кажется, еще несколько минут, и ты упадешь на станок. Но останавливать работу станка нельзя — это серьезное нарушение трудовой дисциплины.

— Иди в раздевалку, поспи пятнадцать минут. Я посмотрю за твоим станком. А то ты сейчас упадешь. Опять днем не выспался!

Это — Валера. Он работает рядом на фрезерном станке. Он мой ровесник и на заводе уже второй год после школы. Но, глядя на него, этого не скажешь. Валера — типичный «очкарик». Он действительно носит очки. Сухопарый, высокий, поэтому несколько неуклюжий, он похож на молодого учителя младших классов. В школе он, наверное, был бы отличником, если не его постоянно менявшиеся увлечения. Чем он только не увлекался! Сейчас Валера мечтает стать архитектором. Он знает об архитектуре все, что можно было прочитать в книгах. Он постоянно мне рассказывает о знаменитых архитекторах мира, об архитектурных стилях, об известных памятниках. Попутно речь заходит о скульптуре, о живописи и прочее. Я об этом слышу впервые в своей жизни. Но все–таки беру реванш в том, что касается литературы и истории. Из–за наших постоянных разговоров на работе, нас в бригаде прозвали «Архитектор» и «Профессор»: «Архитектор» — это Валера, «Профессор» — это я…

Но сейчас смертельно хочется спать.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Сейчас установлю новую болванку, поменяю резец и поставлю таймер на самый «малый», как раз на пятнадцать минут. Ну, в общем, ты знаешь. Потом я сменю тебя.

— Иди, иди, — говорит Валера, — не беспокойся. Не первый раз. Если бригадир спросит, скажу, что ты выскочил в туалет. Иди, я тебя разбужу.

Стараясь не обращать внимание работающих у своих станков, я проскальзываю в раздевалку. Здесь вдоль стен в два ряда стоят узкие железные шкафы. Тусклая лампочка, свисающая с потолка, слабо освещает помещение. Здесь мы с Валерой оборудовали «лежанку» в непросматриваемом снизу пространстве между шкафами и потолком. Фокус заключался в том, что туда физически невозможно было забраться. Мы же использовали обычную рабочую табуретку, к которой привязывали веревку. Встав на табуретку, я на руках подтягиваюсь на шкаф. Потом, когда забираюсь наверх, я поднимаю на веревке табуретку. Теперь никто не догадается, что наверху кто–то может быть. Затем табуретка будет использована для спуска и без веревки отправится в туалет.

Как только я оказываюсь наверху, сразу же проваливаюсь в сон. И, как мне кажется, тут же меня будит Валера.

— Вставай, пора, — тихо стучит он по дверце шкафа.

— Сколько я проспал? — с трудом приходя в себя, спрашиваю я.

— Полчаса. Я зарядил твой станок снова. Так что он сейчас остановится.

— Бригадир подходил?

— Нет, я его не видел, — говорит Валера. — Но, все равно, тебе пора.

— Ты полезешь? — спрашиваю я, спускаясь со шкафа на руках, как на турнике.

— Да, нет. Я сегодня, вроде бы, в норме. Доработаю. Тем более, ты знаешь, что мой станок без меня работать не будет, — говорит Валера. — Да, и потом сегодня — последняя ночная смена.

Мы возвращаемся в цех, где по–прежнему монотонно стучат станки.

Мы работаем на большом Машиностроительном заводе вместе с шестью тысячами других рабочих и инженеров. Завод выпускает железнодорожные тепловозы и судовые двигатели. Мы с Валерой по дороге в столовую иногда заглядываем в сборочные цеха посмотреть не без гордости на «дело рук своих». Но однажды эта гордость была значительно ущемлена, когда кто–то показал нам заводскую свалку, за сборочными цехами, где наряду с металлической стружкой валялись тысячи всевозможных деталей производства, среди которых мы без труда узнавали «свои». Я был поражен:

— Как же это так? Значит, мы все работаем на эту свалку? — спросил я.

— Ну, не все, — ответил, тоже озадаченный увиденным, Валера. — Чьи–то детали, наверное, попадают на сборку. Но остальные, очевидно, — здесь.

— Но как же цеховой контроль и ОТК? У меня же мастер не принимает деталь, если она не соответствует нормативам. У тебя счет идет на миллиметры, у расточников и шлифовщиков — вообще «калибровка». А наши «стахановцы», вроде Петра Алексеевича, на которого работает вся бригада. Они, что тоже гонят «брак» сюда?

— «Профессор», — сказал Валера, — ты человек умный, но простых вещей не понимаешь. Люди должны работать и за свою работу получать деньги, чтобы жить. Это понятно?

— Понятно, — буркнул я, ничего не понимая.

— Так вот, если каждому платить только за то, что действительно пошло на сборку, то на заводе останется не так уж много людей. А что будут делать остальные? Им тоже нужно семьи кормить.

— Так получается, что один человек работает за несколько других? — спросил я.

— Получается так, — ответил Валерка, — но никто не знает, к счастью, кто этот «один» человек. Каждый думает, что это он. И старается. И получает премии. И все довольны. А об этой свалке многие просто не думают.

— И что, ничего нельзя изменить? — задал я наивный вопрос.

— Зачем? Ты видел большие деревянные ящики, валяющиеся в снегу по всем дворам завода, на которых написаны адреса и названия иностранных заводов и фирм? — продолжал объяснять мне Валера. — Это — современное станочное оборудование. Один такой станок стоит больше, чем все наши станки в цеху. Но он будет валяться под снегом, потому что никому не нужен. А мы с тобой работаем на довоенных трофейных станках «Крупа».

— Почему? — скорее уже из упрямства спросил я.

— А ты помнишь один такой станок, который стоит у нас посреди цеха, и который показывают приходящим экскурсиям школьников и студентов. Ты же знаешь, что на нем никто не работает, но при нем приставлен инженер, который ежедневно стирает с него пыль.

— Но почему нельзя пригласить иностранных специалистов, которые бы обучили нас с тобой и других, или послать кого–нибудь на учебу за границу?

Валера отличался удивительным терпением:

— Как ты не понимаешь? Это уже политика. Большая политика! И здесь техника — это всего лишь кусок металла. Кому это надо? У нас умеют считать только маленькие деньги. Например, нашу зарплату, чтобы мы не получали больше, чем нам положено. А большие деньги у нас никто не считает. Это — уже не деньги! Это — «народное достояние», которым государство может распоряжаться, как ему угодно, потому что государство у нас «народное».

— Ну да, и это «народное достояние» валяется на заводской свалке.

— Ты не волнуйся так! В нашей стране чугуна и стали хватит на каждую «душу населения», — закончил Валера этот разговор…

Смена закончилась. Переодеваемся и выходим к заводской проходной. Мы с Валерой прощаемся с ребятами.

— С наступающим Новым годом!

— Хорошо вам всем отметить праздник!

— Встретимся уже через год.

— Ребята, так мы вас вечером ждем, — это две девчонки с нашей бригады, с одной из которых «дружит» Валера.

— Да, конечно, мы будем, как договорились, — отвечает им Валера.

Мы выходим в морозный, еще не проснувшийся, большой старый парк, где каждое дерево в два–три раза старше нас. Здесь расходимся. Валера бежит на автобусную остановку:

— До вечера! — кричит он издалека и машет рукой.

Мне предстоит перейти железную дорогу. Этот переход, как бы из одного мира в другой, последнее время дается мне с трудом. Иногда, после второй или третьей смены, я сажусь на холодные рельсы и долго сижу. Вставать не хочется. В эти минуты жизнь кажется мне бессмысленной, загнавшей меня в тупик. Я дважды поступал в знаменитые инженерные Вузы и не был принят только потому, что у меня не было необходимого «производственного стажа». Поэтому я решил поработать на большом заводе, который видел до этого только в кино. Мне казалось, что здесь я смогу себя проверить, как будущий инженер, делая что–то конкретное и значимое для страны. Но, вскоре я понял, что завод — это огромная гигантская машина, в которой ты лишь маленький, незаметный винтик, и ты, как личность, здесь никому не интересен. Мое желание стать инженером исчезло. Когда я приехал сюда из Москвы, не поступив в МЭИ, то думал, что это ненадолго, так как меня этой осенью должны были призвать в армию. Но каково было мое удивление, когда медицинская комиссия военкомата меня забраковала из–за… плоскостопия, о котором я и не подозревал. Но ещё большим было изумление председателя медкомиссии, который никак не мог поверить в моё искреннее огорчение по этому поводу. Он же не мог знать, что это была моя последняя надежда вырваться отсюда. Теперь я не знал, как выбраться из этого города. Но надо было продолжать жить…

Когда прожектор мчащегося железнодорожного состава пронизывает темноту и высвечивает меня, я медленно встаю и перехожу пути…

Я углубляюсь в улицы и переулки просыпающихся одноэтажных домов. Это — особый район Брянска, называемый «Бежицы». Здесь давно живет необычный люд. День освобождения города от немцев здесь отмечают особенным образом, как день трагедии и траура почти каждой семьи. По главной улице, ведущей от станции на окраину поселка, где находится кладбище, идут две колонны местных жителей. Утром одна — «партизанская», после обеда другая — «полицайская». Кладбище разделено на две половины, «полицайская» часть значительно больше «партизанской», потому что большинство братских могил партизан осталось в брянских лесах, а многие полицаи умирали здесь на глазах у своих семей. Все давно уже переженились и породнились, но на кладбище все–таки ходили отдельно.

Молодежь поселка, выросшая, в большинстве своем, без отцов и старших братьев, унаследовала от них «партизанский» характер. Поэтому с «бежицкими» не рисковали связываться ни «блатные», ни милиция. Однажды, мы с заводскими ребятами зашли субботним вечером в станционный буфет. Посидели, выпили и вышли на перрон «подышать свежим воздухом» на лавочке. К нам подошли двое молодых милиционера и решили над нами, по обыкновению, покуражиться. Но когда они в ходе короткого разговора поняли, что один из нас «бежицкий», моментально ретировались…

Подходя к своей улице имени наркома здравоохранения Семашко, я перебираю в голове, что у меня дома есть из продуктов: суповой и кашевый концентраты, банка рыбных консервов, немного картошки и, может быть, еще остался хлеб. О хлебе я вспоминаю, когда прохожу мимо нашего хлебного ларька, где уже началась раздача хлеба (по одной буханке в руки). Очередь у ларька большая, люди начали занимать её ещё с пяти часов утра. Становиться в очередь сейчас бесполезно, хлеба, все равно, уже не достанется. На деревянной стенке ларька кем–то гвоздем прибит батон отрубного хлеба с запиской: «Спасибо, дорогой Никита Сергеевич!» Эта бумажка с батоном висит уже несколько дней, никто ее не срывает.

Я подхожу к дому, где живу у своего родного дяди, младшего брата моей матери. Это — добротный кирпичный дом из нескольких комнат на высоком фундаменте. Здесь дядя Иван живет со своей женой, двумя маленькими дочками–погодками и тещей. Он работает шофером «дальних рейсов», дома бывает редко. Сегодня он должен приехать.

Открыв калитку железных ворот, я поднимаюсь на крыльцо, и вхожу в дом.

— Доброе утро, — говорю я находящейся в комнате тёте Анне, которая старше меня всего на семь лет. Анна — жизнерадостная молодая женщина, «в теле», как принято о таких говорить, и всегда с румянцем на круглом лице.

— Привет, — отвечает она. — Как дела? Устал? Проходи. Мы только что позавтракали. Осталось немного жареной картошки. Я тебе принесу.

Я прохожу в свою «комнату», которая представляет собой бывшую кладовку, примыкающую к кухне. В ней помещается только моя железная кровать и стул, который заменяет мне стол. Под потолком — небольшое оконце размером с форточку, с потолка свисает голая лампочка, которую надо выключать, выкручивая её из патрона. Вещи свои я храню в чемодане под кроватью.

Я снимаю пальто и вместе с шапкой вешаю на вбитый в дверь гвоздь. Сажусь на кровать. В это время в комнату входят мои сестрички — Ленка и Людка, одной — пять, другой — четыре года. Ленка несет тарелку с картошкой, на тарелке лежит солёный огурец и ломтик хлеба. Маленькая Людка осторожно несёт эмалированную кружку с чаем. Все это я ставлю на стул. Девчонки рассаживаются на кровать рядом со мной с обеих сторон. Картошка уже холодная, но мне все равно. Я начинаю есть. Девчонки болтают, перебивая друг друга, о домашних новостях. Я стараюсь их не слушать. Я хочу спать!

— Я выйду сейчас на рынок, потом пройду по магазинам, — слышу я голос тети. — Ты присмотри за девчонками.

— А что Марья Семёновна? — безнадежно спрашиваю я, понимая, что это неизбежная плата за картошку и соленый огурец. — Я спать хочу.

— Ну, так ты отдыхай. Девчонки тихонечко поиграют рядом. А мама неважно себя чувствует и отдыхает в своей комнате. Пусть девочки её не беспокоят.

Входная дверь захлопывается. Тут же девчонки приходят в неудержимое веселье. После того, как они относят посуду на кухню, и я ложусь, не раздеваясь, на кровать, они залезают ко мне и начинают меня тормошить. Выгнать их из своей «комнаты» я не могу, тогда они разбудят бабушку. Ей — лет пятьдесят, может быть, больше. Ее муж ещё с войны покоится на «бежицком» кладбище. Но в какой его части, я не знаю, потому что никогда с ними туда не ходил. При мне его имя в доме не вспоминают. Она побаивается своего зятя, но без него чувствует себя полной хозяйкой в доме, при этом почти ничего не делая. Она всегда «нездорова», хотя это ей не мешает регулярно прикладываться к какой–нибудь из её бесчисленных «настоек». Поэтому по утрам она всегда долго «отдыхает». И в это время в доме должен быть покой…

Так я мучаюсь часа два, то, впадая в сон, то, просыпаясь оттого, что кто–то из девчонок залезает на меня, а другая щекочет мне ступни ног. Или что–нибудь в этом роде.

Наконец, приходит Анна. Девчонки переключаются на неё.

— Ну что отдохнул? — с порога спрашивает она. — Тогда сходи за водой и наколи дров.

— Да я дров вчера наколол, — пытаюсь я сопротивляться.

— Ты же знаешь, сегодня Ваня приезжает, ему надо будет помыться. А для котла нужно много дров, — говорит она и проходит на кухню.

В печь Иван вделал большой котёл, который используется в «банные» дни. Для этого на кухне стоит ванна. В обычные дни этот котел подтапливает комнаты, где установлены чугунные батареи. Водопровода в доме нет. Его только ещё подводят к нашей улице. Поэтому я ежедневно таскаю воду от старого колодца, который находится в конце улицы. Есть у меня и другие обязанности по дому…

Я понимаю, что уже «отдохнул». Впрочем, так — почти каждый день. Сегодня ещё хорошо, что Анна не на работе. Иначе девчонки «висели» бы на мне весь день. Я снимаю с вешалки у двери ватник, беру два больших оцинкованных ведра, коромысло и выхожу на улицу.

На улице ярко светит солнце. Оно отражается на сугробах ослепительно белого снега. Несмотря на мороз, мне на минуту кажется, что я вновь у себя дома, в Крыму, где живут мои родители и младший брат. Недавно я получил от них письмо. Мать пишет, что отец собирается на несколько дней приехать, посмотреть, как я здесь живу. Я им напишу, что бы он сюда не приезжал. Отец, конечно, обидится. Но так лучше, потому что, если он увидит, как я действительно здесь живу у родственников, то нетрудно догадаться, что он меня отсюда немедленно заберёт. Но что делать дома? Работы в поселке для меня нет. Сидеть на шее у отца, который со своей мизерной офицерской пенсией хватается за любую работу, чтобы удержать от нищеты семью, я себе позволить не могу. Поэтому надо держаться здесь. Других вариантов нет…

Я ставлю принесённые ведра на скамейку у кухонной плиты и спускаюсь во двор. Захожу в сарай, где в углу возится уже подросший кабан, предназначенный к закланию на «Старый Новый год». Беру топор и колун. Колоть дрова я научился ещё в детстве, когда мы жили в дальневосточных гарнизонах. Мне даже нравилось это занятие. Сейчас оно хорошо разгоняет сон. Впрочем, как и вчера и позавчера, как и в другие дни. Дело привычное. Колода прочная, удобная. Дрова сухие. Их завозит сам дядя Ваня. Из последнего рейса он забросил великолепную большую ёлку прямо из леса, которая, украшенная, ждёт его в «гостиной».

— Ты что здесь делаешь? — слышу я его голос за спиной.

Задумавшись, я не слышал, как он вошел в калитку. Я оборачиваюсь. Ко мне подходит улыбающийся дядя Ваня с большими свертками в руках. Мне нравится мой дядя, который не так уж намного старше меня. Я впервые увидел его, когда он демобилизовался из армии и приехал к нам в Крым, где и познакомился с отдыхавшей там Анной. С тех пор прошло семь лет. Он добрый и весёлый человек. Казалось, что для него нет проблем, которые бы он не мог решить. Он из тех, кого называют надежными мужиками.

— Привет, — говорю я. — Я не слышал, как ты подъехал на машине.

— Я — не на машине. Она уже в гараже. До Нового года. Так, что ты тут делаешь? — уже согнав с лица улыбку, спрашивает дядя.

Я не успеваю ответить, как с крыльца раздаётся:

— Ой, Ванечка! Приехал, наконец, родненький. А мы тебя уже заждались.

Анна сбегает с крыльца и бросается на шею мужу. Но свёртки в его руках мешают.

— Возьми пакеты, — обращается ко мне Иван. — Так, что здесь парень делает? — поворачивается он к жене. — Я помню, что он должен быть сегодня с «ночной». Почему он не отдыхает?

— Ну, что ты, Ванечка? Он уже отдохнул. А дрова он сам вызвался наколоть. Что ему трудно? — суетится Анна.

— Наколотых им дров тебе хватит на весь год, — уже начинает злиться Иван. — Если я узнаю, что ты используешь моего племянника как батрака, я тебя проучу. Ты меня знаешь!

— Ну, успокойся, успокойся! Ничего с ним не будет. Пойдём лучше в дом.

Я стою молча. С крыльца на отца сыпятся девчонки и он сияет. Неся их на обеих руках, он входит в дом. Следом за ними со свёртками следую я.

В доме начинается суета. Я захожу в свою каморку, ложусь на кровать и сразу же отключаюсь.

Будит меня Анна:

— Вставай! Пора обедать. Умывайся и иди за стол!

За столом уже сидит вся семья. Девчонки забрались на колени отца с обеих сторон. Я здороваюсь с «хозяйкой», которая выглядит вполне отдохнувшей. Наверно успела уже приложиться к своей «настойке». Стол уставлен самой разнообразной едой, хотя празднование ещё только предстоит вечером. В этом доме вообще любят поесть и недостатка продуктов здесь не знают. Что не может достать Анна, работающая секретарем в райисполкоме, привозит Иван из своих дальних рейсов. Так что магазинами, в которых сейчас пустые полки, они почти не пользуются. Разве что иногда — рынком. Деньги им это позволяют. Я же питаюсь отдельно на свою зарплату. Так решила Анна в целях моего воспитания. Меня выручает заводская столовая, где кормят прилично и недорого. Дома приходится изворачиваться из собственных возможностей. Иногда мне перепадает кое–что с хозяйского стола, главным образом, по праздникам или даже иногда по воскресеньям. Но когда в доме — дядя Ваня, ситуация совершенно меняется. Я становлюсь равноправным членом семьи и сижу за столом вместе со всеми. В эти редкие дни я отъедаюсь и отсыпаюсь. Но с дядей я никогда об этом не говорил.

— Ну, что, племяш, давай пропустим по первой за уходящий старый год, — говорит Иван, поднимая стопку водки.

Мы выпиваем. Женщины присоединяются к нам.

— Ну, как у тебя дела на заводе? — спрашивает дядя. — Привыкаешь?

— Ты знаешь, Ваня, его даже хвалят, — вместо меня отвечает Анна. — Мне звонила в райисполком моя знакомая с завода. Секретарша директора. Та, которая помогла нам его туда устроить. Так она говорит, что цеховое начальство твоим племянником довольно. Только он, говорят, не очень напрягается. Мог зарабатывать больше, если бы захотел.

— Ты что? — спрашивает Иван. — Станок не нравится?

— Да, нет, — отвечаю я. — Дело в том, что у нас на заводе такой порядок. Чем больше ты перевыполняешь свою норму, тем больше тебе её увеличивают на следующий месяц. Получается, что зарплата растет незначительно, а нормы увеличиваются весьма ощутимо. Так что выгоднее чуть недовыполнять план и получать зарплату без надбавок, чем его перевыполнять и фактически получать за это ту же зарплату.

— Да, недаром тебя называют «Профессором», — говорит Иван. — Ты до этого сам додумался?

— Не совсем, кое–кто разъяснил. Но здесь просто надо знать математику немного больше, чем правила сложения и вычитания.

— Ну, да. Это у него Валерка такой умный, — вставляет Анна.

— Так ты твердо решил не поступать на следующий год в наш Железнодорожный институт? — спрашивает дядя.

— Да, — отвечаю я. — Теперь я знаю, что инженер — это совсем не то, что я представлял себе раньше. Хорошо, что я попал на завод. Иначе я мог бы сделать серьезную ошибку, о которой бы жалел всю жизнь.

— Ну, в общем–то, ты прав, — вдруг соглашается мой дядя. — Я, как простой шофер, зарабатываю намного больше, чем любой инженер на твоем заводе. На кой чёрт тратить годы на такую учебу?

— Он хочет стать философом, — опять вступает в разговор Анна. — Посмотри, каких книг он из библиотеки натаскал.

— А что это такое? — удивляется Иван.

— Ну, я пока себе не представляю, чем в нашей стране занимаются философы, — говорю я. — В общем, философы — это люди, которые пишут умные книги. Обо всем. О мире, человеке, истории и так далее. И я хочу читать и писать такие книги. Я узнал, что в Ленинградском университете есть философский факультет. Может быть, будущим летом я сделаю попытку.

— Ну, да! Как же, так тебя там и ждут! — комментирует Анна. — В этих университетах, наверняка, учатся дети больших начальников. А ты кто? Рабочий парень из провинции. Они даже твои документы не примут. Вбил себе в голову всякую фантазию. Лучше бы девушку себе хорошую завёл. Может быть, и женился. Тогда всё было бы в порядке.

— Не говори ерунды! — обрывает её Иван. — Ему рано еще думать о женитьбе. А девушки от него пока не шарахаются. Он правильно думает об учёбе. Но сейчас принимать решение ещё рано. Поживём, там видно будет.

Обед продолжается. «Хозяйка» в разговор не вмешивается, не забывая присоединяться к очередным стопкам. Девчонки уже ушли из–за стола и притихли в своей комнате.

— Кстати, — спрашивает Иван, — Анна сказала, что ты Новый год с нами не встречаешь?

— Да, уж извини, Ваня, — сказал я. — Нас с Валеркой девчонки пригласили.

— Вот видишь, — обращается Иван к жене, — а ты беспокоишься, чтобы он не остался холостым. Правильно, нечего тебе с нами сидеть. Ты развлекайся. А мы тут сами по–семейному отметим Новый год. А завтра с тобой продолжим.

За окном уже темнеет. Вскоре должен зайти Валера. Я встаю из–за стола и ухожу в свою комнату собираться.

Ко мне входит Анна, неся в руках мой костюм и белую рубашку, которые висели у неё в шкафу в спальне. Этот мой первый в жизни костюм мы купили с ней на мою первую зарплату к моему дню рождения. Тогда же она мне подарила эту белую рубашку. Так что к празднику я был экипирован.

— Вот, возьми. Это тебе мой подарок к Новому году, — говорит она мне, подавая галстук.

Анна может быть заботливой и внимательной, когда этого захочет. Но всегда это неожиданно.

— Спасибо, — говорю я. — Я там тоже девчонкам положил подарки под ёлку.

— Да, я видела. Молодец. Они будут рады, — Анна выходит.

Я переодеваюсь. Подаренный галстук мне нравится. Когда приходит Валера, я уже готов. Мы поздравляем всех с наступающим Новым годом и выходим на улицу. Наша улица ярко освещена луной, в свете которой снег кажется голубым. Мороз крепкий, но ветра нет. Поэтому прогулка приятна. Идти нам недалеко. Девчонки живут здесь в Бежицах, только на другом конце посёлка.

Мы подходим к старому дому, из тех немногих домов, которые каким–то чудом сохранились с войны. Это обычная деревенская изба с почерневшими брёвнами, с тесовой крышей и маленькими окошками. Мы открываем скрипящую калитку покосившегося штакетного заборчика и входим во двор, заваленный снегом. Нас встречает дворовая собака, молча бросившаяся под ноги. Хорошо, что светло, иначе от неожиданности можно было испугаться. Оказывается, это она узнала Валеру, который вступает с ней в разговор, пока мы проходим по тропинке к крыльцу. Без стука входим в сени, а затем стучим в дверь, ведущую в дом.

Дверь открывает Вера, симпатичная девушка с рыжими волосами, подстриженными коротко, и с вздёрнутым кверху носиком. На ней надето тонкое голубое платье, скорее похожее на ночную комбинацию. В комнате жарко натоплено.

— Проходите, мальчики, — говорит она. — Раздевайтесь.

Внутри изба разделена на две половины печью–лежанкой. Точно, как на картинках в книжках о русских народных сказках. За занавесками во второй половине дома, вероятно, находятся кровати. Здесь же в комнате, тускло освещенной спускающейся с потолка лампочкой, прикрытой простеньким самодельным абажуром, посредине стоит деревянный стол с добела выскобленной столешницей. По обе стороны стола приставлены две скамьи. На третьей такой же скамье у печи сидит, сложив руки на коленях, бабушка Веры. Ей, наверное, лет за шестьдесят, но выглядит она на все сто. Она тихо здоровается с нами, но её глаза строго оглядывают меня.

— Привет, — это подходит ко мне Женя, подруга Веры, и её дальняя родственница, приехавшая в город из деревни. Она одета в простое, но, похоже, новое ситцевое платье, которое обтягивает её стройную фигуру. Её темные волосы сплетены в толстую косу, которая лежит на выпирающей из платья груди.

Я чувствую, как меня начинает внутри трясти…

— Привет, — с трудом выговариваю я. — Ты выглядишь потрясающе.

— Ты просто привык видеть Женьку только в рабочей спецовке и в косынке, — встревает Вера. — А она у нас красавица.

— Ну, ты тоже сегодня красивая, — делаю я ей комплемент.

— Ага, спасибо, только заметил, — смеётся она.

Вера работает у нас в цеху токарём. Её станок стоит рядом с моим, только с другой от Валеры стороны. А Женя пришла в цех недавно учётчицей, в обязанности которой входит забирать у нас сделанные детали и доставлять их на проверку, а затем, в конце смены, сообщать нам, сколько у кого было «брака», а кто выполнил норму. Женя явно напрашивается ко мне в «подруги». Мне же это как–то неинтересно. Но Валера всё–таки уговорил меня принять приглашение девчонок. Всё равно мне не хотелось оставаться дома на новогоднюю ночь.

— Ну, давайте, ребята, накрывать на стол, — командует Вера.

Мы с Валерой выставляем на стол принесённые с собой бутылки водки и вина, и помогаем девчонкам расставлять на столе закуску.

Наконец, стол накрыт. То, что на столе, столь же отличается от того стола, за которым я ещё недавно обедал, как бабкина изба от каменного дома моего дяди. Посреди стола без скатерти стоит большой казанок с дымящейся картошкой, вокруг которого расставлены деревянные миски с квашеной капустой и солёными огурцами. На единственной фаянсовой тарелке разложена разделанная селёдка. Но украшение стола — огромное деревянное блюдо с пирогами. Пироги ещё дышат печкой.

— Это Женька весь день пекла, — с гордостью говорит Вера, заметив мое внимание к пирогам. — Видишь, какая она ещё и хозяйка.

Бабушка продолжает сидеть на скамейке, отказавшись пересесть к столу. Вера приносит ей со стола то, что она просит. Так что мы сидим как бы под её присмотром. Потом она вообще забирается на «лежанку» печи и оттуда следит за нами.

Мы выпиваем, закусываем. После первых рюмок девушки сразу же хмелеют. Но разговор за столом как–то не складывается. О заводских делах говорить не хочется. А о чём говорить, никто не знает.

— Как жаль, девчонки, что вы не были на концерте Марка Бернеса, — для поддержания разговора говорю я.

— Это какой Бернес, — спрашивает Вера, — который играл в фильме «Два бойца»?

— Ну, да, — отвечает ей Женя. — Тот, который там пел песню «Тёмная ночь».

— А он что, еще жив? — удивляется Вера. — Он ведь должен быть очень старым.

— Он не стар, хотя теперь в кино почти не снимается, — раздраженно обрывает её Валера и обращается ко мне. — Расскажи о концерте. Я видел в городе афиши, но билеты не смог достать.

— Это было здорово, — начинаю рассказывать я. — Вы представляете, зал нашего заводского Дома культуры был переполнен. Люди даже стояли в проходах во время концерта. Принимали его восторженно. Он исполнял свои известные песни в сопровождении гитары и небольшого оркестра. В это время на экране демонстрировались фрагменты его фильмов. Он рассказывал много интересного о себе и о своих друзьях. О Петре Олейникове, Борисе Андрееве и других. Но самым потрясающим был конец концерта.

— А что было? — спрашивает Женя.

— Когда фактически концерт уже закончился, Бернес вышел из–за кулис один, казалось бы, поблагодарить за неистовые аплодисменты. И здесь он вдруг без музыкального сопровождения тихо запел:

«Враги сожгли родную хату, убили всю его семью.

Куда идти теперь солдату, куда нести печаль свою…»

— Я слышал эту песню впервые. Но зал, очевидно, её знал. Бернес пел в гробовой тишине. Такая же тишина сопровождала его, уходившего, после низкого поясного поклона в зал, за кулисы. Аплодисментов больше не было. Люди тихо вставали со своих мест и выходили. У многих были слезы на глазах. Меня это потрясло!

Ребята за столом притихли. Молчание прерывает Вера, как бы говоря сама себе:

— У меня родители остались здесь в брянских лесах. Я даже не знаю, где их могила.

— А мой отец умер уже после войны дома от ранений, — произносит тихо Женя. — Я ещё была маленькой, когда мы с мамой остались вдвоем.

— Мой отец и его брат вообще не вернулись с войны, — добавляет Валера.

Я молчу. Мой отец, пройдя войну от Ленинграда до Будапешта, к счастью, остался жив.

Наконец, Валерка первым приходит в себя:

— Ну, давайте, ребята, выпьем за наступающий Новый 1962‑й год. Пусть он нам всем принесет удачу!

— И за любовь! — добавляет Женя и, улыбаясь, смотрит на меня.

Сантехник

— Здравствуйте, я — сантехник.

В дверях стояла старушка лет шестидесяти.

— Здравствуй! Здравствуй, сынок. Проходи, пожалуйста. Уже заждались. Месяц почти, как вы в нашем доме работаете… А мы никак не дождемся.

— Вот и дождались, — сказал я, входя в квартиру. — Завтра начнем работать у вас. Я пришел проверить, все ли комнаты подготовлены к работе. Все жильцы дома?

Это была обычная ленинградская коммунальная квартира.

— Все готово, сынок, — засуетилась бабуся. — Можешь посмотреть. Некоторых жильцов сейчас дома нет. На работе. Но они мне ключи оставили. Не волнуйся!

— Вот и хорошо. Давайте начнем осмотр с этой. Чья это комната?

— Моя, моя. Заходи!

Я вошел. Комната была небольшая, вся заставленная старой мебелью. Справа от входа на всю

высоту стены была вделана изразцовая печь с красивым орнаментом плитки. У печи была сложена небольшая поленица дров и ведро с углем, возле которого был прислонен железный совок.

— Не жалко будет расставаться с печкой? — спросил я.

— Нет, сынок. Она, конечно, хорошо греет. Ничего не скажу. В блокаду она меня спасла. Но сейчас стало тяжело носить дрова, да и уголь трудно достать. Скорее бы вы уже подключили тепло. Мы все так этого ждем.

— Ничего, бабушка, через две–три недели закончим ваш дом. Так что через месяц подключим.

— Дай вам Бог здоровья, ребятки! За то добро, что вы людям делаете.

— Так, ну что? — я огляделся. — Стена под окном освобождена. А вот шкаф не отодвинут. Сегодня после обеда будем сверлить потолок. В вашей комнате пройдет стояк. Пыли, конечно, будет немного. Но все–таки, давайте отодвинем ваш шкаф, хотя бы на полметра.

Старинный, с зеркалом, еще, наверное, дореволюционный, шкаф неожиданно оказался нетяжелым. Я без особого напряжения сдвинул его. Из–за задней стенки выглянул край большой рамы. Из любопытства я вытащил раму, перевернул картину и увидел… портрет Сталина! На большой цветной фоторепродукции Сталин был в серо–голубой форме Генералиссимуса со звездой Героя на кителе.

Я заметил, что за моей спиной наступила полная тишина. Я обернулся. Хозяйка стояла бледная, сцепив руки перед собой.

— Совсем, совсем забыла, — наконец заговорила она срывающимся голосом. — Это еще покойный муж снял его со стены в пятьдесят шестом и убрал за шкаф. А я о нем забыла. Что же теперь делать, сынок?

— Ничего не делать, — сказал я небрежно. — Пусть полежит еще там, где уже пролежал шесть лет. Ничего ему не будет. Идемте смотреть другие комнаты!

Бабуся открыла мне закрытые комнаты. В них было все подготовлено к работе: проходы освобождены, мебель накрыта, паркет застелен половиками или тряпками. Из одной комнаты вышел полный невысокий мужчина с лысой яйцевидной головой в майке и в пижамных штанах на подтяжках. Когда мы зашли в его комнату, он пренебрежительно произнес:

— Слушай, парень! Мне надо поставить дополнительные секции. У меня, видишь, комната больше других и окно выходит на улицу.

Я обходил комнату и к нему не обернулся:

— Во–первых, почему это мы — на «ты»? Во–вторых, я Вам не «парень»! А, в-третьих, если Вам что–то нужно, обращайся к бригадиру. — После этого я повернулся к нему.

Мужчина смотрел на меня, как на заговорившую швабру…

Наконец, он пришел в себя.

— Извините, молодой человек! Я не собирался Вас оскорблять. А к бригадиру я не пойду. Я знаю, что обращаться к нему бесполезно. Все в доме говорят, что дело надо иметь только с Вами.

— Правильно, — встряла, высунувшаяся у него из–за спины старушка. — Потому что он непьющий и сделает все, что обещает. Хоть и молодой. Это все знают.

— Ладно, — обратился я к мужчине, — дополнительные секции мы Вам поставим. Но это будет стоить Вам определенную доплату.

— А это не очень дорого? — насторожился мужчина.

— Для Вас, — я сделал паузу, — думаю, будет недорого. Ну, так как, будем ставить?

— Будем, будем, — почти испугался мужчина.

— Ну, что ж, завтра с утра ждите, — сказал я и вышел со старушкой в коридор.

Закрывая за мной входную дверь, она попыталась сунуть мне в карман «трешку».

— Зачем? Мы еще ничего вам не сделали.

— Возьми, возьми, Ты — молодой, тебе пригодится. А «твои» все равно пропьют.

— Спасибо, бабушка. Я и так хорошо зарабатываю. Не надо. До завтра!

Я обошел еще две квартиры на этом этаже и поднялся наверх в квартиру, где работал бригадир.

Наш бригадир, Леонид Кузьмич, был интересной личностью, лет за тридцать. «Мужик–хозяин», из тех, которые нравятся опытным женщинам. Но он был неженат. По уму ему бы быть инженером, а то и выше. Он обладал удивительным даром разговаривать с разными людьми на понятном для них языке, хотя, по натуре, был немногословен. В бригаде у него был «полный порядок», хотя сантехники — народ трудно управляемый. Но мы, собственно, не были «сантехниками», так сказать, в бытовом смысле. Наша бригада, как и все наше УНР‑69, занималось прокладкой тепловых сетей и монтажом оборудования в жилых районах центра Ленинграда. Поэтому нам приходилось иметь дело с большим количеством живых людей с их разными характерами и судьбами. Пока мы работали неделю в одной квартире, мы знали об ее жильцах практически все. А за месяц нас знал уже весь дом.

Но у нашего бригадира была профессиональная «мужская слабость». Поэтому, когда мастер участка направлял меня в бригаду, он предупредил:

— Смотри, парень! Эта бригада — хорошая. Можно сказать, лучшая в управлении. Но, — мастер замялся, подбирая слова, — пьющая. Понимаешь?

— Что тут не понять, — удивился я. — Я на стройке работал, да и на заводе встречал «пьющих». Так что не в первой.

— Ну, я тебя предупредил. Выдержишь, не пожалеешь. Бригада зарабатывает хорошо, — напутствовал меня мастер.

— Ладно. Где я найду бригаду? — спросил я.

— В Консерватории.

— Где?!

— В Консерватории. Я же сказал. Ты знаешь, где это?

— Я город знаю, — ответил я. — На Театральной.

Консерваторию я нашел. Вахтерша на служебном входе отправила меня на крышу. Я поднялся на чердак, который, наверное, не чистили со времен Н. А. Римского — Корсакова. Пробираясь в полутьме между старыми креслами, диванами, поломанными пюпитрами и прочим хламом, я наткнулся, наконец, на людей, которых в этой паутине и пыли можно было принять за приведения.

— Где бригадир? — спросил я.

— Ну, я — бригадир, — ответил один из мужчин. — А ты кто?

После моего представления бригадир осмотрел меня как клопа и изрек:

— Что умеешь делать?

— Все умею, — не задумываясь, ответил я. — А что не умею, научите.

Бригадир удивился моей наглости. Перед ним стоял «пижон» в кремовых брюках и в белой рубашке с закатанными рукавами.

— Хорошо еще, что туфли черные обул. Ты чего так вырядился?

— Так, мастер сказал, что буду работать в Консерватории, — «прикинулся» я.

— Консерватория, парень, — это то, что внизу. Там — музыка. А мы — это то, что наверху, — мрак и дерьмо.

Потом сощурился и неожиданно спросил:

— Пьешь?

— Пью, — мгновенно среагировал я.

— Ну что ж, хотя для твоего возраста это еще рановато, но, я так думаю, что мы сработаемся.

Я промолчал.

— Значит так! Считай, что ты отметился. Здесь тебе нечего делать. Мы заканчиваем. Бригада уже на новом месте. Так что приходи в понедельник на Малый, угол пятой. Это — на Васильевском. Найдешь?

— Найду.

— Только не опаздывай! Я этого не люблю. Да, — он, наконец, улыбнулся, — и подбери себе одежонку, что–ли, соответствующую профессии. А пока отдыхай!

— А у меня такой нет, — ответил я, тоже улыбаясь. — Но я не опоздаю, не имею такой привычки.

Так произошло мое знакомство с Кузьмичом. Прошло три месяца. Со временем бригада приняла меня за своего, постепенно научив всему тому, что мне нужно было знать и уметь. Когда бригадир заметил, что я действительно «пью», но знаю «меру», ситуация в бригаде изменилась. Теперь всем членам бригады было категорически запрещено, под страхом изгнания из бригады, самим брать с жильцов «чаевые». Теперь все переговоры и «договоры» с населением были возложены на меня. У меня же хранилась общая «заначка» на «дополнительные расходы». Пьянки во время работы и «прогулы» в бригаде прекратились…

— Ну, как, Философ, провел инструктаж с населением? — не отрываясь от работы, спросил Кузьмич. — Все нормально?

— Да, все в порядке. Жильцы предупреждены. Только одна комната закрыта. Жильцы будут завтра утром. Но там стояка нет, сверлить сегодня не надо.

— Хорошо. А сколько заказов на «дополнительные»?

— Пока два. Но, думаю, что завтра будут еще. А что мне делать сейчас?

— Так, забирай этого пацана. Нечего ему за моей спиной болтаться. И — во двор.

«Пацан» — это Андрей. Интеллигентный и «домашний» мальчик. Он младше меня на год, но выглядит так, как будто вчера закончил школу. Приобщить его к нашему «мастерству» бригадиру пока не удается, как я подозреваю, по причине отсутствия терпения. Поэтому бригадир при случае спихивает его мне на «воспитание».

— Да, кстати, Сережа, — вдруг уже нам вслед произнес небрежно Кузьмич, — тут приходила одна старушенция из третьего подъезда. Просила тебя подойти в сорок восьмую квартиру. У них там кран на кухне подтекает. Ты сходи в конце дня.

— А почему я? — уже догадываясь, спросил я.

— Ну, она очень, очень настаивала, чтобы пришел именно ты. Но, если ты не хочешь, то могу зайти и я, — ухмыльнулся Кузьмич. — Только, я думаю, что для нее я уже староват.

— Ладно, зайду, — буркнул я, уже выходя с Андреем из квартиры.

Мы спустились с ним во двор, где стоял монтажный стол для сборки батарей. Был декабрь месяц. Морозы в этот год стояли за двадцать градусов. Так что работать на «свежем воздухе» с обледеневшими чугунными батареями было «одно удовольствие»!

Мы стали специальным ключом собирать секции батарей назавтра. В наших рабочих ватниках и кирзовых ботинках долго так проработать было невозможно. К тому же брезентовые рукавицы примерзали к ледяному металлу. Чтобы согреться, мы по очереди таскали собранные батареи, взвалив их на спины, на третий этаж. Вспотев после двух–трех таких «ходок», можно было вновь становиться к монтажному столу. В короткие «перекуры» мы разговаривали:

— Послушай, — спросил Андрей, который не курил, — почему Кузьмич меня так невзлюбил? Всегда старается отправить меня на самую неинтересную работу. Как сейчас.

— Ничего ты не понимаешь в людях, малыш, — сказал я. — Кузьмич вообще никого из людей не любит. Как род человеческий. Он либо уважает человека, либо нет. И все! А тебя он просто жалеет. Потому что ты для него еще не человек, хотя может быть со временем и будешь. Ведь любому ясно, что тебе не с нами надо тут разводным ключом крутить, а за фортепиано сидеть.

— Но ведь ты же работаешь наравне со всеми, — сказал Андрей. — Я же вижу, мужики тебя уважают.

— Ну, я, положим, уже прошел и «огонь», и «воды». Мне остались только «медные трубы», что я сейчас и имею. У меня все логично. Кстати, видишь у меня шрам на верхней губе? Это я въехал себе гаечным ключом, когда пытался открутить старый заржавевший вентиль при сборке теплопункта еще на Васильевском. Ты знаешь, что такое работать в подвале?

— Подумаешь! Я что подвалов не видел? — удивился Андрей.

— Так все думают, когда проходят мимо. А подвалы питерских домов — это фундамент бутового камня в полтора–два метра толщиной, в котором надо отбойным молотком пробить дыры для подвода внешних труб. И сделать это надо почти на уровне пола, то есть полулежа. В полутьме, иногда по колено в воде, при постоянной нехватке воздуха. Ошалевшие крысы шныряют вокруг. Грязь, хлам, паутина. В общем, — Ад, только наяву! Через неделю мы начинаем работать в подвале этого дома. Но тебя Кузьмич туда не пошлет, — закончил я.

— Это почему? — возмутился Андрей.

— Потому что тебе вечером надо изображать королей и вельмож. Да к тому же еще и петь. После такой работенки не только петь, ты стоять на сцене не сможешь. А ты говоришь: «не любит»!

— Да, Серега, — сказал Андрей, — у меня в воскресенье — премьера.

— Поздравляю, — искренне обрадовался я. — Кто на этот раз?

— Жак Оффенбах, конечно, — ответил Андрей. — «Перикола». Придешь? Я тебе оставлю два пригласительных билета.

— Конечно, приду, — ответил я. — Какая же это премьера без меня!

Андрей поступал в этом году в Ленинградскую Консерваторию, приехав из какого–то уральского города. Прошел все «туры», но на собеседовании ему все–таки сказали, что он не прошел «по конкурсу». Но, признав, что тенор у него «великолепный», посоветовали обратиться в театр–студию при Дворце культуры Первой пятилетки. Андрей с радостью ухватился за эту возможность. Театр был музыкальный. Дворец находился почти напротив Консерватории, сзади Мариинского театра оперы и балета. Так что все складывалось блестяще! Он мог постоянно бывать на всех спектаклях «Мариинки» и по вечерам брать уроки вокала в Консерватории. Дело было за малым. Нужна была ленинградская «прописка». Так, Андрей оказался в нашей бригаде. Жил он в строительном общежитии на обуховской окраине города, где должен был жить и я. И каждый день после работы мчался то к себе в студию, то в Консерваторию на занятия. И был счастлив…

— Андрей, у меня к тебе будет просьба, — сказал я, когда мы закончили работу. — Зайди в конце дня в сорок восьмую квартиру. Ты слышал, там, на кухне надо посмотреть кран.

— А ты, что сам не пойдешь? — спросил удивленно Андрей. — Это же Галина тебя зовет. Вы, что поссорились?

— Да, понимаешь, вчера ночью на меня что–то нашло, и я наговорил ей много лишнего.

— Ну, так извинись. Подумаешь, проблема! — сказал Андрей. — Она, конечно, старше тебя, но, по моему, хорошая женщина.

— Вот именно! Я не хочу хорошей женщине морочить голову. Надо с этим кончать. Да, у меня, ты знаешь, на это совсем нет времени.

— Да, — задумчиво сказал Андрей, — так мы с тобой останемся «старыми холостяками». А в квартиру я зайду, хотя уверен, что с краном там все в порядке.

Мы поднялись на третий этаж и сели на сложенные на лестничной площадке батареи. До обеденного перерыва оставалось около получаса.

— Послушай, Серега, — спросил меня Андрей, — а почему ты не поступал на дневное отделение Университета?

— Видишь ли, мой друг, когда я приехал в Ленинградский университет, то оказался в интересной кампании жаждущих стать философами. Здесь были председатель литовского колхоза, инструктор белорусского провинциального райкома партии, профсоюзный деятель «местного значения» из Казахстана и даже «капитан Дальнего плавания», правда, речного, ну и прочее. Некоторые из них не только не знали того, что Карл Маркс никогда в России не был и с Лениным не дружил, но и весьма «условно» владели русским языком. Но у всех были необходимые «рекомендации», которых у меня не было. Я наивно рассчитывал на мой двухлетний «трудовой стаж», дававший мне право прохождения «вне конкурса». Экзамены я сдал, не напрягаясь, на «проходной бал» и спокойно ждал зачисления. Однако в списках зачисленных меня не оказалось. Потом мне зам. декана, очень интеллигентная женщина, доходчиво объяснила, что из двадцати пяти принятых я оказался двадцать шестым. И меня «вычислили» по причине моего «юного» возраста. Мне посоветовали «перекинуть» документы на вечернее отделение, но нужна была срочно хотя бы временная городская прописка. Ну, а дальше ты уже сам знаешь…

— Мда, — глубокомысленно подвел итог моих воспоминаний Андрей, — нам с тобой повезло.

— Если это можно назвать везением! — закончил я.

Мы спрыгнули с батарей, и пошли в квартиру, где был бригадир. Здесь уже собралась почти вся бригада.

— Ну, что, мужики, «большой перекур», — сказал Кузьмич.

Все спустились во двор. Здесь к нам присоединились остальные, которые работали в других подъездах. Мы вышли на Нарвский проспект.

— Так, — скомандовал Кузьмич, — Философ и Пацан в «Гастроном». Остальные — за мной.

Мы с Андреем зашли в магазин. Я купили три пачки пельменей и две бутылки «Московской». Андрей отправился в «бытовку» варить пельмени, а я присоединился к остальным в «Закусочной». Здесь уже были заняты столы–стойки, на которых стояли кружки с пивом. Пока я расплачивался за пиво, Кузьмич разлил всем в кружки «на глаз» по «сто» и произнес, как всегда:

— Что–то стало холодать…

— Не пора ли нам поддать, — дружно ответили мы и осушили свои кружки пива «с прицепом».

Душа у меня стала отогреваться. Затем все, повеселевшие, отправились в «бытовку», которая находилась в том же доме, где мы работали, в так называемой «дворницкой» в полуподвальном этаже, Здесь уже нас ждал Андрей с закипевшими в огромной трехлитровой кастрюле пельменями.

Во время обеда Кузьмич меня спросил:

— Сережа, сколько у нас в «заначке»?

— Как всегда. На неделю хватит.

— Ладно. Ты, кстати, после работы останешься?

— Нет, сегодня же четверг. У меня занятия в Университете.

— Ну что ж, тогда и мы не остаемся. Ничего, потерпим до субботы. Ты, как в субботу свободен?

— Свободен. Я мы, что опять работаем в субботу?

— Работаем, работаем. Надо же людям дать тепло к Новому году. Так что до субботы, Философ, никому ни копейки. Даже мне! Понял?

— Ладно, понял, — ответил я.

После обеда я работал на монтаже. Не дожидаясь Андрея, чуть раньше всех, я ушел в бытовку. Быстро переоделся и выскочил на улицу. Нырнул в метро и через несколько минут вышел на Московском вокзале.

Проехав по Лиговке три остановки на трамвае, я подошел к дому, где снимал «койку» в небольшой коммунальной квартире. Я открыл ключом входную дверь, прошел по коридору и вошел в свою комнату. В продолговатой шестнадцатиметровой комнате располагались металлическая кровать моей «Хозяйки» с набалдашниками на спинках и «горкой» подушек под тюлевой накидкой, напротив нее платяной шкаф, рядом с ним «обеденный» стол у окна, из которого была видна, находившаяся в двух метрах кирпичная стена соседнего дома, и напротив стола у двери, отделенный от кровати изразцовой печкой, «мой» кожаный диван с зеркалом на верху спинки и со слониками на полочке. На диване возлежал Олег.

— Привет, Серега, — сказал он, не вставая, — я тебя уже заждался.

— А где Анна Семеновна? — спросил я.

— Твоя хозяйка отбыла к дочери и внучке на Литейный. Просила передать, что на кухне, на плите тебе оставлены котлеты с жареной картошкой. Между прочим, я посмотрел. Там две котлеты и картошки на двоих тоже хватит. Они еще теплые. Если поторопишься, то разогревать их не придется.

Олег был ленинградцем и моим однокурсником по факультету. Он работал механиком на знаменитом заводе ЛОМО, на котором выпускали известные фотоаппараты «Зенит», чем он очень гордился. Вообще он был несколько завышенного мнения о себе, воображая, что он, может быть, потомок «того самого» графа Шереметова, так как носил ту же фамилию. Но мне он нравился. С ним было интересно. В свободное время он таскал меня по всем музеям и театрам города. Товстоногов, Владимиров, Акимов — он говорил о них, как о своих знакомых. Преувеличивал, конечно, но с билетами у нас никогда проблем не было. Особенно мы любили ходить в уютный театр Комедии, в фойе которого сам Николай Павлович Акимов встречал зрителей, а Сергей Филиппов, когда не был занят в спектакле, любил в антрактах прогуливаться по коридору и с удовольствием принимать знаки поклонения публики. Однажды в уютной «курилке» театра мы наткнулись на Аркадия Райкина, разговаривавшего со своими знакомыми. Мы с Олегом объездили все пригорода Ленинграда и не один раз. В общем, он поставил цель сделать из меня «цивилизованного питерца», за что я ему был благодарен и прощал его фанаберию. Моя «хозяйка» его обожала, и они могли часами за чашкой чая говорить о «делах минувших».

— А ты что это разлегся на моем диване? — спросил я.

— Простой же ты человек, Серега, — начал резонировать мой друг. — Ничего еще не смыслишь во вкусе жизни. Меня сегодня угостили рюмочкой французского коньяку. Так что, я лежа пытаюсь сохранить подольше это ощущение удовольствия. Кстати, у тебя шоколад есть? Впрочем, я знаю, что его у тебя нет. А жаль!

— А может быть, это был не французский, а армянский или грузинский коньяк? — подначил я.

— Может быть, — спокойно ответил Олег. — Но до чего же приятно думать, что это был французский коньяк!

Я вышел на кухню и принес котлеты, захватив хлеб. Олег уже встал с дивана и накрыл («сервировал», как он говорил) стол.

— Всегда, сеньор, — произнес он свое любимое изречение, — все нужно делать красиво. Даже если это и заурядные котлеты.

Мы сели за стол и приступили к еде.

— Знаешь, — сказал я Олегу, — а меня вчера чуть не ограбили.

— Ну и что? — не прерывая трапезы, отреагировал он. — У нас любого могут ограбить, если это кому–то нужно.

— Да, нет. Я серьезно. Представляешь, я вчера поздно задержался у Галины. Только успел вскочить в последний поезд метро. Вышел, как всегда, на «Московском», но трамваи уже не ходили. Пришлось топать пешком. Ты знаешь, что ночью Лиговка освещается только редкими фонарями от трамвайных линий, а тротуары — во тьме. В общем, иду я себе спокойно, никого не трогаю, потому что на улице ни души. Ну, а дальше, как в кино… Выходят из–под арки трое. Двое — обычная лиговская «шпана», а третий — «дядя» серьезный. Один из них, — такой щупленький, — начинает обычную канитель:

«Не найдется ли сигаретки?»

Закурили. Тогда второй «шестерка» уже с наглой ухмылкой говорит:

«Фраер, а твоя шапка мне нравится. Да, и пальтишко у тебя тоже подходящее. Может, махнемся? А то, видишь, хорошие люди ходят в каком–то рванье. А на улице холодно».

Олег напрягся и стал внимательно меня слушать:

— И ты, что — отдал? — задал он дурацкий вопрос, глядя на висевшие против него на вешалке мои пальто и шапку.

— Ну да, сейчас! — ответил я. — Конечно, я струсил, потому что понял, что мне от них не отвязаться. Но вида не подал, и решил брать их на «понт».

«Ребята, — говорю я им, как можно развязней, — вы, что теперь уже «своих» раздеваете?»

— Они от такой наглости сначала опешили. Потом заржали.

«Это ты что ли «свой»? Откуда ты такой смелый?»

«Как откуда? — продолжаю я. — С Лиговки. Иду спокойно домой от своей женщины. Весь в прекрасном настроении. Дышу хорошей погодой. А вдруг тут вы тормозите и хочите испортить мне настроение».

— Они насторожились.

«Да, врет он все, — заверещал «щуплый». — Я всех лиговских знаю. А его вижу в первый раз».

— Я заметил, перед тем как он забежал мне за спину, в темноте у него в руке блеснуло лезвие ножа. Но я его проигнорировал, зная, что с «шестерками» вступать в разговор нельзя. Я все время обращался только в «старшему», который пока молчал. На этот раз он спросил спокойно:

«Ты где живешь?»

— Я назвал номер своего дома. Ты же знаешь, что на Лиговке у «моего» дома «дурная слава». Помнишь, я тебе рассказывал, как однажды вечером у арки дома пырнули ножом мужчину. Он был уже мертв, когда я подбежал, а прохожие даже не остановились.

«Ну, что ж. Если ты говоришь, что «свой», — продолжил «старший», — то мы тебя проводим до твоего дома. Если, конечно, ты не возражаешь. А то, как бы с тобой чего не случилось по дороге. Ночь темная. Народ разный».

— «Шпана» молчала. Я решил, что проиграл. Не поверили. Но делать было нечего.

«Хорошо, — бодро сказал я. — Пошли. В кампании веселее».

— Так мы и шли. Впереди я. Они трое за моей спиной. Все молчали. Только снег скрипел под ногами. Я, конечно, напрягся, ожидая удара в спину, но не оглядывался.

Олег смотрел на меня молча, как на воскресшего покойника…

— По мере того, как мы продвигались ближе к моему дому, шаги сзади меня отдалялись. Когда я, наконец, подошел к арке моего дома, то оглянулся. Улица была пустынна. Я закурил сигарету. Постоял и потом вошел под арку. Вот и все.

— Да, — пришел в себя Олег. — В какой школе, сеньор, Вы освоили язык и манеры этого туземного народа?

— В брянской, мой друг, — ответил я. — В Брянске я жил в районе, который назывался Бежицы. А это был район шпаны и бандитов. Так что «бежицких» никто не осмеливался трогать, даже милиция предпочитала с ними не связываться.

— Что ж, я снимаю шляпу, — резюмировал Олег. — Хотя я тебя предупреждал, что твои отношения с Галиной к добру не приведут.

— С Галиной все кончено, — сказал я.

Олег от комментариев воздержался.

Мы собирали посуду со стола.

— Кстати, Олег, о шляпе, — сказал я. — Мы с тобой приглашены в воскресенье на премьеру Оффенбаха.

— Это приглашение от твоего Лемешева? — скептически промямлил Олег. — Мы же собирались в это воскресенье на «открытие» ресторана «Нева» на Невском. Говорят, — шикарный кабак с хорошей кухней и музыкой. Весь ленинградский бомонд туда рвется. Я уже договорился со швейцаром, что бы он нас пропустил без очереди.

— Ничего, договоришься на следующее воскресенье. А на оперетту пойдешь. Ты ведь, наверняка, никогда не слышал Оффенбаха. Только не ври!

— А я тебе никогда не вру. Оффенбаха я, действительно, не слышал. Это же — не Кальман! Поэтому пойду. И не надо меня отговаривать.

Мы оделись и вышли из квартиры на лестничную площадку.

— Да, между прочим, — спросил Олег, — а что у нас сегодня вечером?

— У нас сегодня, сеньор, Высшая математика и Античная философия, — ответил я. — Следует поторопиться, а то мы опоздаем. Профессор Вознесенский этого, как ты знаешь, не любит.

Меньшиковский дворец повесть

КУБИНСКИЙ ДНЕВНИК Сергея Кольцова

27 октября, 1966. Москва

В 22.10 мы вылетели из Шереметьево международный рейсом 047 Москва — Гавана. Летим на Ту‑114, бортовой номер № 7642. Позади прощание с ребятами в Ленинграде, сумасшедшие дни в Москве, «отеческие напутствия» в ЦК ВЛКСМ, обед в ресторане «Метрополь» (на последние «подъемные» деньги) и скетч–ужин в ресторане аэропорта (коньяк, икра и яичница). Последними вбегаем по трапу (после «вежливого приглашения» прямо у столика ресторана). Отличный ужин на борту почти в полночь. В первом часу — аэропорт Мурманска. Снег, мороз — отправили прощальные открытки. В три часа вылетели из Мурманска.

Предложение из Москвы выехать на Кубу в составе «комсомольской группы» явилось для меня полной неожиданностью, так как я уже год не был связан с комсомольской работой и решил, что обо мне уже забыли в ЦК. Оказывается, не забыли. Не задумываясь о последствиях (5‑й курс университета!), сразу дал согласие. Вскоре узнал, что в нашей ленинградской группе всего три человека, и один из них мой друг Николай В. Как к нам попал Яша Р., студент третьего курса, никогда никакого отношения к комсомолу не имевший, для нас было загадкой. Собирались недолго. Выехали в Москву «без приглашения». В Москве жили в гостинице ЦК ВЛКСМ. Занимались оформлением документов, что оказалось хлопотным делом, и ждали самолета. В Москве навестил своих «троюродных» сестёр, с которыми уже давно не виделись. В Ленинград уже не возвращались…

Вместе с нами летят трое московских ребят с философского факультета МГУ. С нами в самолете группа советских специалистов и кубинская актерская труппа. Протяженность трассы 10 тыс. 805 км., летим на высоте 9000 м. со скоростью 900 км/час. Полет продлится 19 часов без посадки. Ночью — великолепная картина белого безмолвия облаков, освещенных луной. Получили красивые Свидетельства о пересечении Полярного круга. Солнце появилось в 1‑м часу дня (по московскому времени) над океаном. В разрыв облаков видели Атлантику (и корабль). В пятом часу увидели Кубу.[1]

28 октября, Гавана, 1‑й день

В 9 часов утра, по гаванскому времени, самолет опустился в аэропорту «Хосе Марти» в Гаване.[2] Грандиозная встреча наших спутников–артистов и весьма холодная встреча нас («не ждали!»). Три часа просидели в аэропорту. Знакомство с русской девушкой Тамарой. Наконец–то нас забрали. От аэропорта до города около 20 км. Вся трасса украшена флагами и макетами шахматных фигур: в Гаване проходит XVII международная шахматная олимпиада. Много бюстов Хосе Марти. Привезли нас на виллу сбежавшего врача. Очень приятный домик на calle F между 7 и 9 улицами. Мы трое получили просторнейшую комнату с такими же просторнейшими кроватями. Разобрали чемоданы, приняли холодный душ, пообедали и пошли осматривать город. Вышли на берег океана. Красивая большая волна накатывает на рифовый берег. Вдоль берега идет набережная–автотрасса (Malecon). Я чуть не стал жертвой набежавшей ребятни: девчонки и мальчишки от 5 лет и старше просят сигареты. Быстро понял, чем это мне грозит. Урок стоил шести сигарет. Идем по набережной. Восхитительны проносящиеся на довольно больших скоростях машины. Такое впечатление, что это авто–парад всевозможной доисторической утвари, при этом ее состояние, очевидно, небезопасно для жизни самих водителей. Сворачиваем с набережной и углубляемся в город. Никакой закономерности в расположении домов: некоторые виллы–коттеджи довольно хорошо сохранились, но большинство в обветшалом состоянии. Среди них неожиданно вырывается красавец–небоскреб. Ближе к центру вышли к гостинице «La Habana Libre». Здесь совершенно другая жизнь. Шикарные кафе, клубы и рестораны, восхитительная реклама. Уже вечер. На фасаде гостиницы ярко освещенная неоновая шахматная доска. Здесь проходит шахматный матч. Болельщиков на улице перед доской много. Стемнело очень быстро. Забежали в книжный магазин: кое–что есть — Ленин, Мао — Дзедун, современный театр и пр. Значит, на Кубе есть литература. Быстро вернулись домой. Ужин нам подали в 8 часов, после этого легли спать. Все проснулись в 3 часа ночи. Пишу в 4 часа утра, сейчас в Ленинграде 12 часов дня.

29 октября, Гавана, 2‑й день

Утро началось, естественно, с туалета. Просторная светлая ванна с отдельными входами с каждой из двух спален. Рядом с унитазом стоит странная штука, из которой вода бьет фонтанчиком вверх, решили, что это для мытья ног.[3] Приняли душ — это хорошо! Начали бриться — это уже плохо! Штепселя наших новеньких электробритв «Харьков», (приобретенных с гордостью в последние дни в Москве), не подходят к розеткам. Соорудили приспособления из проволоки, брились, помогая друг другу. В общем, — морока. На завтрак подали сухой порошок–какао (шоколад) с горячим молоком и поджаренный хлеб — вместе получилось очень даже неплохо. В общем, кормят здесь хорошо: молоко, рис, мясо, яйца, хлеб, фруктовое желе и т. д. У московских ребят, если они здесь остаются, отличные условия.

Что ждет нас в Сантьяго, мы не знаем.[4] Здесь же нам нравится. Постепенно осваиваем Гавану. После завтрака побывали в отеле «Riviera» (это рядом с нашим домом). Красиво, фешенебельно, потрясающе! В кафе выпили кока–колу и чашечку чудесного кофе. Целый день идет тропический[5] ливень. На обед были жареные бананы (кроме всего прочего) — вкусно. Ребята уехали купаться. Я же часа 4 проспал. Вечером под проливным дождем мы отправились в кинотеатр ICAIC (кубинского кинофонда) смотреть «Мсье Верду» Чарли Чаплина. Дождь лил, как из ведра, пришлось добираться короткими перебежками с заходом в кафе «Cienfuegos», где выпили пива со льдом. Кинотеатр — очень приятный, в фойе — экспозиция медалей, дипломов и призов, среди них есть и наши Московского фестиваля 1963 г. В начале сеанса на полчаса погас свет. Никто не выразил неудовольствия, очевидно, это в порядке вещей.

Да, после обеда нам выдали «аванс» в 15 «песо», но я «прогорел» на кино на почти 7 песо. Но фильм был отличный, хотя английский язык я улавливал с трудом. После фильма мы с Яшей собрались, было прогуляться по городу, но дождь загнал нас в автобус…

Итак, в Москве сейчас 9 часов утра. Ребята уже спят.

30 октября. Гавана, 3‑й день

Сегодня после обеда мы с Яшей попали в район старой Гаваны. Это было очень интересно. Мы просто заблудились в таких маленьких улочках, среди старых домов, крошечных лавчонок. Наконец–то попали на свой автобус, но сели не в том направлении. Уже знакомый кондуктор провез нас по всему маршруту, т. е. через всю Гавану от порта до отеля «Сьерра — Маэстра». Осмотрели старый и новый районы города, Капитолий, «La Habana Libre» и пр. Было колоссально интересно!

В «Сьерра — Маэстра», — огромном, довольно безвкусном, в стиле «модерн» отеле, искупались в бассейне. Шел проливной дождь, но мы получили большое удовольствие. Вернулись пешком, познакомившись с этой частью столицы.

После ужина по приглашению Ильермо (наш кубинский «куратор») вновь вернулись в старую Гавану. На Кафедральной площади присутствовали на спектакле–карнавале XVIII века. Это — потрясающе, грандиозно, фантастично! Сам собор, освещенный изнутри и прожекторами снаружи, был восхитителен. Танцы, пение, музыка, костюмы, декорации — предел вкуса и мастерства! Все воспринималось в нереальности, как во сне. Очень жаль, что не имели возможности это сфотографировать. Это было неожиданно! Серенады с балконов. Пляски на крыше собора. Эксцентрика. Завершилось все пляской в синих фосфорицирующих костюмах. Феноменально!!!

На празднике познакомились с двумя девчонками и очень бойким, но милым маленьким кубинцем. Доехали до «La Habana Libre» и зашли под «Звезду» — кафе[6]. Мороженое — нечто невообразимое! Одна из девчонок, очень даже симпатичная, знает английский и французский, была в Европе, изучает искусство. К сожалению, мой языковый лимит свел мое участие в «разговоре» к великому «пассиву». Распрощались в час ночи. Троем дошли пешком домой. Погода была отличная, с таким же настроением ложились спать.

31 октября, Гавана, 4‑й день

Сегодня прочитали в газете «Granma», что увиденный нами вчера спектакль назывался «Un dia en la plaza de la Catedral»[7] и был организован Комитетом XVII шахматной олимпиады (в которой участвует Михаил Таль). В нем участвовало 108 артистов и 450 жителей, среди знаменитых артистов Esther Borija, Bola de Nieve, Celeste Mendoza, Armando Pico…(с некоторыми из них мы летели вместе в самолете).

С утра зашли, наконец–то, в наше посольство. Были на приеме у представителя ЦК комсомола на Кубе, некоего Рудольфа Шляпникова (в распоряжение которого мы все прибыли). Наше посольство — отличная белая вилла, очень уютная (рядом находится вилла китайского посольства). Поговорили о жизни «там» и «здесь». «Здесь» — «не очень–то»…, но «может быть и хуже» (?). Но нам приказано: «отдыхать и не совать нос». Нам было сразу сказано, что никаким «комсомольским шефством» мы здесь заниматься не будем, а поступаем в распоряжение Министерства образования. Сдали ему свои документы, завтра обещал деньги.

После обеда были в бассейне «Сьерра — Маэстра». Погода была довольно солнечная. Вечером были в районе Parada (Vibora), в кинотеатре «Novedades» смотрели фильм Фредерико Феллини «Сладкая жизнь». Фильм шел три часа, отлично поставлен, снят, срежессирован и сыгран. Даже не верится, что я его, наконец–то, увидел! Получил огромное удовольствие, хотя плохо понимал диалоги. Кинотеатр довольно симпатичен, но находится в неосвещенном районе маленьких лачуг с негритянским населением где–то на окраине города. Когда вышли из кинотеатра, нас накрыла непроницаемая мгла, в которой наши попутчики–негры были неразличимы. Нас вывела из этого «Аида» девушка–мулатка, с которой мы познакомились в автобусе, и которая любезно согласилась сходить с нами в кино. Знает немного русский язык, учится в Академии им. Авраама Линкольна. Читала Виктора Гюго, но не знает Антона Чехова. Тем не менее, очень милая девушка. Мы забрались очень далеко, около часа езды на автобусе до центра. На обратном пути познакомились с Мигелем- переводчиком, молодой парень, учился полтора года в Ростове, бывал в Ленинграде. Посоветовал быть осторожными в городе и дал свой адрес. Домой мы попали опять к двум часам ночи. В Ленинграде уже 10 часов утра.

1 ноября, Гавана, 5‑й день

После обеда состоялась встреча с представителем министерства образования Кубы. Очень милая, даже красивая «женщина в черном». Выяснила наши личности, уточнила наши темы «научных работ» и приказала … «ждать и отдыхать». Возникли некоторые затруднения. Из–за проблемы языка (никто из нас не знает испанского), остаются под вопросом наши сроки отъезда в Сантьяго. В Гаване бездельничать бы не хотелось. Написал и отправил первое письмо домой.

Вечером в кинотеатре «San Migel» смотрели фильм Чарли Чаплина «Диктатор». Никогда даже не мечтал, что увижу этот фильм. Фильм, конечно, отличный. Перед сеансом немного погуляли, забрались на холм, откуда открылся изумительный вид на ночную Гавану. Зашли в кафетерий выпить сока, познакомились с кубинскими мальчишками (история с копейкой).

2 ноября, Гавана, 6‑й день

С утра были на пляже им. Патриса Лумумбы (это в районе Ведадо). Не купались, была плохая погода, довольно холодный ветер, неспокойное море. Познакомились с девочками. После обеда получили в посольстве деньги. Заказали под «Гавана Либре» в кафе «Capelia» огромные салаты–мороженое. Вкуснятина необыкновенная! Затем пошли в старую Гавану. Я купил в какой–то лавке белую рубашку с короткими рукавами и кошелек. После ужина написал письмо Лаци (в Ленинград). Прогулялись в посольство (отправить письмо). Море разбушевалось. Волны перекатывают за набережную до домов. Прибрежные кварталы в воде. Зрелище грандиозное! Завтра нас перебрасывают в другое место. Кажется, нас оставляют на полгода в Гаване. Посмотрим…

5 ноября, Гавана, 9‑й день

Два дня нас перевозили на новое место. За эти дни встретили в посольстве очень приятную женщину Мариану Маркову из ВТО Москвы. Поговорили о кубинском театре. У нее интересный материал по театру. Договорились созвониться, это было бы очень интересно. В этот же день посмотрел в ICAIC «Наше гостеприимство» с Берстоном Китоном. В восторге! Вообще–то очень милый кинотеатр, где кубинская фильмотека устраивает периодические просмотры шедевров мирового кино. На другой день попали в район магазинов старой Гаваны. Голова пошла кругом от букинистической книги. Купил карманный английский словарь — рад до смерти!

В Гавану прибыл наш Большой театр, попытаемся на него попасть.

Итак, сегодня нас (семь человек: трое ленинградцев и четверо москвичей) перевезли на новую виллу «Casa Barca», которая находится на 5‑й авениде в районе Marianao.

Впечатление потрясающее! Такую виллу можно было увидеть только в кино, а уж мечтать о такой мы не могли. Красный кирпич с рустовкой, цилиндрические формы стен, интерьер красного дерева, мягкая мебель, внутренний сад. Первый этаж — стекло, это столовая, холл и кухня. Второй этаж — три спальни с роскошными туалетами, стены — деревянные жалюзи. Из столовой через раздвижные стеклянные двери выход в небольшой пальмовый сад, где расставлена плетеная мебель. Все чудесно…если бы не огромные красные крысы, которые гуляют по саду и вокруг дома как кошки, не боясь людей. Мы тоже вскоре перестали обращать на них внимание (только поднимали ноги, когда они проскакивали под плетеными стульями в саду). В дом крысы не попадали…[8]

Для нас был устроен роскошный обед и еще более роскошный ужин «по–русски» (в доме кухарка и приходящая прислуга).

Вечером были в посольстве на «спевке»: на 7‑е число мы приглашены в Гаванский университет. Собралась вся студенческая группа (включая прибывших до нас), картинка была «еще та». Сегодня прибыла еще одна группа москвичей, их оставили на «нашей» старой вилле на F. Ребята — «лучше не надо». К тому же с «нашими» москвичами отношения обостряются. Потихоньку мы их подкусываем. Сегодня, наконец–то, получили в посольстве «тархеты»[9] Сделали вывод: если хочешь что–либо получить, нужно быть только настойчивым («московские» остались без карточек).

Сегодня у Галки и Олега (в Ленинграде) дни рождения. Поздравляю, ребята! Грустно немного. Как вы там без меня? Здесь пока все идет хорошо.

6 ноября, Гавана, 10‑й день

Целый день льет дождь. Сегодня ночь прошла в москитном кошмаре. Днем занимались испанским языком. Отсыпались. Вечером прогулялись в окрестностях. Зашли в детский парк («Kony–iland»). Затем — в итальянский ресторанчик.[10] За ужином наша «синьора» подала нам русские котлеты! Объелись до полусмерти. Вообще кормят нас здесь «на убой». По утрам кофе, в обед кока–кола, апельсиновый сок — на ужин. Мясо, рис, картошка — «до упора». Месяц такой жизни и нас не сдвинешь с места. Но, к счастью, завтра начинаются занятия в школе.

7 ноября, Гавана, 11‑й день

Сегодня 49‑я годовщина Октября. С утра сходили в нашу школу (им. Пепито Мендоза). Это недалеко от нашего дома. Школа для иностранцев, народу очень много: китайцы, вьетнамцы и пр. Приняла нас директор школы Луиза Лима Леон. Обаятельная женщина, учившаяся в США, свободно говорящая на английском языке. По случаю праздника нас отпустили домой. Вечером были в экономической школе (факультете) Гаванского университета[11] по случаю даты. Встреча прошла очень сухо. Университет произвел приятное впечатление — типичный университет большого города. Потрясающая роспись актового зала. После этого с новыми знакомыми девчонками посидели в клубе «Gonny 88». Пили «бакарди» и нами принесенное сухое вино «Ркацетели» (из лавки посольства). Было весело, но не очень. Решили впредь от случайных знакомств воздерживаться. Вернулись поздно. Доехали на такси бесплатно, так как шофер–испанец 20 лет провел в Союзе и был нам очень рад.

8 ноября, Гавана, 12‑й день

Конечно, мы не выспались. Утром в 8 часов были в школе. Занятия длятся 6 часов с перерывом на обед. Прогресс удивительный. У этой женщины большой педагогический талант. Она сдерет с нас три шкуры, но язык мы знать будем. С самого начала говорит с нами только на испанском языке[12] и запрещает пользоваться английским (только в личном разговоре). Вечером был в ICAIC на фильме «Кабинет доктора Каллигари» (1919 г., реж. R. Weine). Потрясающий сюрреализм в кино! Выдержан с большим талантом. Потрясен и восхищен. Познакомился с симпатичным мальчишкой из Перу.

9 ноября, Гавана, 13‑й день

С утра были в школе. Учимся, как 16 лет назад: вновь «букварь», вновь «азбука». Настроение бодрое. Вечером были в отеле «Ривьера», там в магазине я купил по карточкам летние туфли и брюки (ходить здесь в нашей синтетически–шерстяной одежде невозможно). После учения нам привезли деньги: 100 песо — стипендия и 80 — «подъемные». После расчета с долгами осталось 140, сумма для меня большая. А что с ней делать? Ведь на еду и прочее мы денег не тратим. Написал письмо Ласло. Писать, конечно, хорошо, но пора уже и получить ответ.

11 ноября. Гавана, 15‑й день

Вечером были на балете «Жизель» Большого театра с участием Людмилы Богомоловой и Владимира Никонова в театре «СТС» (Театр профсоюзов). Билеты с огромным трудом «выбили» в посольстве. Спектакль произвел колоссальное впечатление. Изумительная декорация, оркестровка, костюмы, не говоря уже о мастерстве исполнения. Сначала мы сидели на балконе, затем перешли в партер. Сам театр очень умно и со вкусом сделан. Очень большой и с приятным интерьером. Встретил, как и следовало ожидать, доктора Портвондо[13] (с которым меня познакомил перед отъездом мой «шеф»[14] на нашем факультете в Ленинграде), но разговора, конечно, не получилось, так как встретил он меня довольно сухо, но я большего и не ожидал, лишь напомнил о себе. Для общения надо форсировать язык. Приглашенная нами на спектакль «профессора Луиза» была в восторге.

12 ноября, Гавана, 16‑й день

Сегодня не надо идти в школу. На Кубе — выходной день, у нас тоже. Выспались. С утра с Яшей и Колей были в бассейне отеля «Сьерра — Маэстра». Погода была отличная, немного подзагорели. Вечером были в старой Гаване. В магазинчиках видели великолепные китайские механические игрушки. Зашли в ICAIC, посмотрели фильм Рене Клера «Свободу нам». Перед сном произошла перепалка с москвичом Володей Т. по вопросу о «коллективе и личности». Я — дурак, идиот и псих!

13 ноября, Гавана, 17‑й день

С утра выяснилось, что я потерял билет в театр(?) Было очень «грустно», но мы все–таки поехали. Еле добрались! Опоздали. Кое–как объяснили, что я забыл билет дома. Прошел. Смотрели «Лебединое озеро» со Светланой Адираевой и Борисом Хохловым. Очень здорово! Работа художника — совершенство! Танцы, костюмы и пр. — все очень и очень хорошо. Вечером был один в ICAIC, смотрел фильм Карио Грюна «Улица». Очень даже неплохо. Познакомился с одним парнем. Он не бельмеса в русском, я, естественно, — в испанском. Поговорили! Его звать Хулио…

18 ноября, Гавана, 22‑й день

Неделя подходит к концу. День стал настолько регламентирован, что падаю на кровать замертво. Кажется, начинаем привыкать к москитам, ночь проходит спокойно. Но все–таки спим не больше шести часов. После обеда на занятиях сидеть невозможно, клонит усиленно в сон.

За эти дни посмотрел «Первые фильмы Чарли Чаплина», «Смерть Зигфрида» (Фрица Ланге, 1924 г.) и «Веселая вдова» Эрнеста Любита (США, 1934 г.) с Морисом Шевалье и Жанетт МакДональд.

Вчера в школе не был, с Яшей торчали в посольстве, искали в комсомольской картотеке «мертвые души». Там и пообедали, интересно, конечно, но «сравнительно» скромно. Побывали в ГКЭС (наша экономическая миссия), где в лавке купили чай (отсутствующий «дефицит» на Кубе). Затем зашли к нашему новому другу Хулио, осмотрели его апартаменты, выпили чашечку кофе. Отправились в старую Гавану, искали джинсы, не нашли[15]. Поужинали в итальянской «пиццерии» с пивом. Получилось вкусно, но дорого. Устали, как черти. Писем нет.

Сегодня вечером приехал Жора К.[16] из Сантьяго. Мы с Колей еле его узнали. Встреча была очень теплой. Жора сильно изменился с нашей последней встречи в Ленинграде (как давно это было!). Дернули «Vien Valge» (испанское вино) с мариноваными огурчиками (из посольской лавки). Потом добавили в баре по «Bacardi» («Carta Blanca»). В голове было хорошо, но на душе тоскливо. Впервые! Попрощались у «Гавана Либре», где Жора остановился, и мы с Колей поехали домой.

19 ноября, Гавана, 23‑й день

Сегодня был замечательный день! С утра поехали в «Сьерра — Маэстра» к Жоре К. Познакомились с его друзьями Пашей Е. и с его очаровательной женой Нелли. Очень приятные ребята (оба с юридического факультета нашего университета), которые здесь то же больше года.[17] Были искренне рады нам. «Сообразили» пару бутылочек «3 Toneles» с лимончиком и со льдом, пошло очень даже хорошо. Поболтали, вспомнили Ленинград, общих знакомых по университету. Они много рассказали о том, как жили в Ориенте (куда нам предстоит ехать). Проводили Жору на аэродром. С удовольствием выкупались в бассейне отеля. Неожиданно встретился с Женькой М., студентом с филологического факультета нашего университета, (бывшим секретарем комбюро факультета), работающего здесь переводчиком. Не сказал бы, что он был очень рад встрече.

Мы трое смотались «на минутку» домой, поужинали. Захватили с собой мяса, картошки, куклу, цветок и открытку, и отправились вновь в «Сьерра — Маэстра». У ребят сегодня 5‑я годовщина свадьбы. Пили «Brendy». Когда разошлись их кубинские знакомые, мы остались. Завязался интересный разговор с Хулио, нашим знакомым кубинцем. Умнейшая голова! Узнали очень много интересного. Разговор шел о кубинских женщинах, о том, как к ним относятся, и, как есть на самом деле. Речь шла о нем и о нас, о каждом в отдельности и, в общем, обо всех как представителях страны, об отношении к нам большинства кубинцев, о положении в стране и об отношении к этому на Кубе и его лично.[18] Разговор был интересным. Мои ребята были в восторге. Вернулись в отличном настроении.

Ночью сцепился с Яшей по вопросу «вежливости». Разговор был очень болезненный, но не удачный. Впредь не стоит заострять эту проблему, кроме нервотрепки, это — не к чему.

20 ноября, Гавана, 24‑й день

Воскресенье. С утра сидел дома, решал «хозяйственные проблемы». Ребята ушли на концерт. Весь день идет дождь.

Вечером приехал Хулио. Привез для Павла пластинку и французские учебники. Потрепались. Уже кое–что начинаю понимать по–испански. Когда уже ложились спать, поймали по транзисторному приемнику «Голос Анд» из Эквадора (религиозная передача для русских эмигрантов). Посмеялись вдоволь над примитивностью пропаганды.

22 ноября, Гавана, 26‑й день

Вчера были у Паши, говорили на тему «Ориенте».[19] После этого заехали в «Ривьеру»[20]: заказанные брюки оказались не готовы, купил себе две легкие рубашки. Сегодня подсчитал, что за эти дни истрачено 160 песо, из них около 90 на мелкие расходы. Такое мотовство непростительно.

Сегодня посмотрел фильм реж. Шлезингера «Кое–что о правде». Очень хорошая вещь, получил удовольствие. По возвращению домой смотрел по телевизору американский детектив до часу ночи. Телевидение на Кубе было весьма примитивно. Днём шли либо политические, либо детские программы. Но поздно вечером можно было посмотреть старые американские фильмы. Потом воевал с москитами, в 3 часа ночи пришлось принять горячий душ, стало несколько легче.

23 ноября, Гавана, 27‑й день

После обеда был в школьном городке «Ciudad Liberdad» (бывший военный гарнизон). Видел тысячи и тысячи ребятишек разных возрастов, собранных вместе, по указанию Фиделя, с каждой семьи по всей стране для обязательного получения среднего образования на интернатной основе (т. е. на полном государственном обеспечении). В книжной лавке купил английский словарь «Webster». Вечером в ICAIC смотрел «Берлин, симфония большого города» (Германия 1929 г.). Весь вечер идет дождь. Ночью опять бился с москитами. Ночь превращается в кошмар.

25 ноября, Гавана. 29‑й день

Первое — сегодня нам не дали стипендию. Обещали в понедельник. Второе — выяснилось, что у Юрки Б. (москвич, аспирант УДН) пропали деньги и свитер. Сначала мы все всполошились, затем подумали — что–то здесь не так (в нашем закрытом и охраняемом доме этого произойти не могло). Третье, — вечером посмотрел фильм Хичкока «Подозрение» (классический бытовой детектив). В окрестностях кинотеатра в баре попробовал впервые шотландское виски и купил бутылку испанского вина (очень дорого!) И, наконец, последнее — ночью все мы устроили в ванной «великую битву» с летающими очень агрессивными лягушками, оккупировавшими наши ванны (у них на лапах желтые перепонки как у уток, позволяющие им приляпаться к стене, а затем, сильно оттолкнувшись, перелетать на другую стену или на тело и лицо). Живой ушла (в окно) только одна…

Здесь летают даже огромные тараканы («кукарача»).

28 ноября, Гавана, 32‑й день

В субботу после обеда мы с Яшкой выбрались, наконец–то, в книжный квартал старой Гаваны («Obispo»), но ничего не нашли. Вечером посмотрел итальянский фильм Ренато Кастелльяни «Ромео и Джульетта» (1953 г.). В стиле американских боевиков, понравилось: красивый фильм.

В воскресенье с утра были в «Сьерра — Маэстра», купались в бассейне. Встретили знакомую венгерку Илико и побывали на выставке «Культура Кубы», которая произвела на меня потрясающее впечатление. Фотовыставка театра, истории, литературы и поэзии. Оригинальная демонстрация мод. Играли струнный оркестр и популярные эстрадные ансамбли. Интересная экспозиция плакат–рекламы. Но особенно интересной оказалась выставка современной кубинской живописи. Magnifico! Представлены все направления живописи и скульптуры XX в., от импрессионистов до «Pop–art». После выставки прошли по набережной до гостиницы Riviera. Ночь была тихая, светлая, море нереально спокойно. Большей частью мы говорили по–испански, делая первые шаги в языке. Вроде получалось неплохо.

Да, вчера приобрел книги Сартра, Гароди, Лукача (на испанском языке). Очень доволен, хотя прочесть их сейчас не могу.

Сегодня — понедельник. После занятий поехали в посольство на разговор с культурным советником Квасовым. Для нас разговор обернулся плохо. Намечается наша «переаттестация» (с «аспирантов» на «студентов–стажеров»). Университет Ориенте на запрос обо мне ответил, что не может меня принять, так как нет условий для работы над моей темой (заявленной мною научной темой стажировки была «Эстетика латиноамериканского кино»). Все очень плохо. Я ушел удрученный. Что будет дальше, увидим…

Наконец–то получил письма. От мамы и от Ласло. Это очень приятно и я очень рад. Грустно и тоскливо, но не о том, что должно быть. Вечером посмотрел фильм Роберта Олдриджа «Интимная жизнь звезды» (1955 г.). В восторге от игры актеров, фильм умный и талантливый. Ребята без меня отпраздновали месячный срок нашего пребывания в Гаване.

1 декабря, Гавана, 35‑й день

Во вторник состоялся первый политсеминар (по текущей международной обстановке), который вел Толик В. (студент МГУ из другой группы). В основном — трепотня, почти все показали себя «не на уровне» даже элементарных знаний, но апломба было достаточно. После этого у ребят было бурное партсобрание. Дали Юрке Б. хорошую трепку за махинации с паспортом и за его откровенный снобизм. В основном по делу.

В среду мотались по старой Гаване по книжным лавкам. Я нашел два томика Ортеги–и–Гассета. Вечером никуда не поехал, валял дурака, рано лег спать.

Сегодня — четверг. Наша школьная «профессора» объявила, что 9‑го у нас экзамены по первой книге курса. Вечером еще раз съездили на выставку. Сделал фотографии. В автобусе увидел в руках у одной кубинки интересную книгу, выскочил из автобуса, вернулся и купил «Историю цивилизаций. Средние века», сорбонское издание (на испанском языке). Очень доволен.

Подсчитал для интереса свой месячный баланс. Общая сумма получилась 340 песо. На книги потрачено 33, 8 (14 штук), на вещи — 47, отдано долга 18, «по делу» истрачено 20 и осталось 123. Итого за месяц ушло 90 песо — сумма назидательная.[21]

3 декабря, Гавана, 37‑й день

Вчера посмотрел испанский фильм «Королева Шантеклер» Рафаэля Хила с участием Сариты Монтиель. Изумительно красивый фильм, великолепная работа режиссера и оператора, хорошая музыка, Посмотрел с большим удовольствием.

Сегодня — хороший день. С утра съездил в «Galeria de la Habana», посмотрел выставку современного скульптора–модерниста Франциска Антигуа. Очень интересно. Вечером с Николаем были в ICAIC, смотрели «Нетерпимость» Д. У. Гриффита с участием Лилиан Гиш. Конечно, в восторге. Грандиозный Вавилон! После фильма заглянули в «Salon de Exposiciones» у отеля «La Habana Libre», посмотрели выставку картин современных художников Латинской Америки. Интересная экспозиция. Особенно понравились конструкции Комо и Криса Диеза из Венесуэлы и красно–синяя геометрическая композиция аргентинца Поторрути «Красная птица». В завершение зашли в кафе «Капеллия», съели по порции чудесного мороженного и приехали домой. Сегодня написал и отправил Лаци письмо.

4 декабря, Гавана, 38‑й день

Воскресенье. С утра с Яшей взяли фотоаппараты и забрались в район старой Гаваны. Доехали на 132 маршруте до Капитолия и затем пешком углубились в интересные места колониального города. Прежде всего, мы попали в католическую церковь «La Mircedes Church», построенную в неоклассическом (колониальном) стиле в 1755 г. Над ее росписью и украшениями работали итальянский, испанские и кубинские художники. Мы были в восхищении от внутреннего убранства собора, интересно было наблюдать за проходящей службой и внутренней жизнью этого дома. Зашли во внутренний дворик, где были статуя Христа и его бюст из белого камня.

Незадолго до этого с нами произошел весьма забавный случай на вокзале. Мы пытались сфотографировать первый кубинский паровоз 1842 года, уникальная вещь. Но очень долго собирались, пока на вокзале не поднялся переполох. Естественно, нам запретили снимать (вероятно, нас приняли за американских шпионов, так как на Кубе человек с фотоаппаратом — это только янки!).

Прошли до порта. Типичные испанские колониальные дома. В порту много наших кораблей. Видели очень симпатичное с архитектурной точки зрения здание испанского посольства. Вообще–то чувствуется, что этот район недавно (в прошлом веке) был центром города. По набережной вышли к входу в парк. На противоположной стороне гавани — старинная крепость («Кабанья», XVIII в.) и огромная возвышающаяся над портом белая статуя Христа. Здесь же мы осмотрели небольшой замок–крепость с подвесным мостом, рвом и пушками («Кастильо де ля Рояль Фуэрса», XVI в.). По уже знакомой улице «Obispo» вернулись к площади Капитолия. Сделали очень интересные снимки.

Вечером у нас в гостях были Паша и Нелли. Они пришли с одним интересным парнем из газеты «Granma». У нас было испанское вино «Marques de Riscal». Название громкое, бутылочка и этикетка красивые (стоило нам дорого), но оказалось обыкновенное красное сухое вино. Сделали цейлонский чай (по нынешним временам большой деликатес) с принесенным огромным тортом. Вечер прошел очень хорошо. После этого трепались с Яшей до 3‑х ночи.

6 декабря, Гавана, 40‑й день

Вчера отсыпался и написал письмо Олегу. Вечером никуда не ездил.

Сегодня был веселый день. Первое — получили кучу писем, мне — от мамы и от Лаци. Два отличных письма. Радовался как ребенок. Сразу же откуда–то взялась энергия и настроение. Вечером посмотрел испанский фильм Хулио Диаманте «Искусство жить».

10 декабря, Гавана, 44‑й день

В среду мы не учились. День смерти Антонио Масео[22] — день траура по погибшим в национально–освободительной борьбе. Утром с фотоаппаратами мы с Яшей забрались в старую Гавану, на этот раз спустились от Капитолия вниз налево до «Малекона». Погода была чудесная, на набережной масса гуляющего народа с детьми. Сделали много интересных снимков.

В четверг были в ГКЭС, отоварились на наше вино. Со списками опять бардак (нас до сих пор не включили в списки на право приобретения продуктов в магазине нашей миссии). Вечером смотрел фильм Чарли Чаплина «Золотая лихорадка» (1925 г.).

В пятницу у нас был экзамен в школе. Для нас он прошел спокойно, как для нашей «профессоры» — не знаю. Вечером съездил в район Obispo, приобрел две книжонки по американскому искусству. После ужина до поздней ночи писал всем письма (самолет прибывает в понедельник).

Сегодня — суббота, день получился интересным. С утра с Колей поехали в «Дом Хэмингуэя», который находится в нескольких километрах от Гаваны. Сначала проскочили мимо, но добрый дяденька–кондуктор автобуса привез нас обратно на нужное место. Домик у Хэмингуэя отличный, красивейший парк. Сам дом довольно скромный, одноэтажный в шесть комнат, не считая туалета. Но в нем везде полно книг (9038 штук), сувениров, подарков, шкур убитых животных, рогов, голов, развешанных по стенам столовой и гостиной. В гостиной на стене картина испанского художника Ортего Доминго «Тореадор», на полу шерстяной ковер с Филиппинских островов. В левом углу столик, на котором стоит подарок Микояна, дешевый «ширпотребовский» макетик «Спутника». В спальне небольшая кровать, заваленная книгами, на столе пишущая машинка. В кабинете на деревянном столе — масса сувениров, под окном — «мокасины» 45 размера с дырявой подошвой (Хэм очень любил свою старую разношенную обувь). В туалете — напольные весы, книжная полка над унитазом, на которой также стоит стеклянная банка с маленьким крокодилом (заспиртованным). В библиотеке — масса книг, большой полукруглый стол красного дерева, перед которым лежит огромная шкура льва. Слева со стены свисает шкура леопарда. На стене и на полке афиша боя быков и картина Пикассо. Простая комната для гостей и столовая, посреди которой стоит стол с сервировкой на три персоны, посуда с личным знаком Хэма (индейский знак) выполнена по его заказу. Слева на столике портрет–шарж хозяина дома, выполненный художником Давидом, на другом столике большая голова антилопы и несколько небольших, справа большие рога американского оленя.

Слева от дома — трехъярусная смотровая башня, на первом этаже, вероятно, рабочая комната с мебелью и с фотопортретом Хэма с ружьем и убитым тигром, на втором — охотничья комната с коллекцией охотничьих ружей и набором сапог и ботфортов. В этой же комнате находится телескоп, через который прекрасно видна Гавана. С открытой площадки верхнего яруса открывается великолепный вид на окрестности. Внизу виден бассейн с террасой.

Сделал массу интереснейших снимков. Сегодня впервые работал с цветной пленкой. Встретили группу наших туристов и спортсменов. Вернулись уставшие, но довольные. Вечером в ICAIC посмотрел «Броненосца Потемкина», получил большое удовольствие, но публики было очень мало. Это–то в стране Революции!?

Да, сегодня получил свою первую отснятую пленку. Напечатана довольно плохо, но пленка получилась хорошая. Со страхом жду, что будет со второй, поскольку в первой на солнце большие передержки. И совершенно не знаю, как проявить здесь цветную пленку[23].

14 декабря, Гавана, 48‑й день

В воскресенье утром были в бассейне «Сьерра — Маэстра». Отличная погода — хорошо покупались. Вечером в ICAIC посмотрел американский фильм «Доктор Джекил и мистер Хайд» (1931 г) с участием Фредерика Марша и Мирьям Хопкинс. Фильм оставил очень сильное впечатление.

В понедельник купил в «Ривьере» черную вельветовую рубашку. По вечерам в Гаване стало прохладно, сильный ветер с моря. День прошел без особых приключений.

Во вторник вечером посмотрел фильм Роберто Роселлини (и других режиссеров) «Рогопаг» с участием Орсона Уэллеса и Росанны Чиаффило. Очень интересная вещь Игра актеров и работа режиссеров исключительно кинематографическая. Опять же обидно из–за незнания итальянского языка, но многие диалоги были понятны, так как итальянский очень похож на испанский (как украинский на русский).

Сегодня — среда. В школе украшали класс к праздникам. Мы «сымпровизировали» елку из пальмовых листьев, получилось неплохо. Занятия, естественно, пошли кувырком. Вечером посмотрел в ICAIC американский фильм «Табу» (1931 г.) с участием Анны Шевалье и Матахи Хиту. Отличный фильм, отличные съемки, сделанные в джунглях Китая. Интересно, получил большое удовольствие. Возникла идея о поездке на остров Пинос.[24]

15 декабря, Гавана, 49‑й день

Четверг. Сегодня занятия были свёрнуты. «Профессора» металась по школе в заботах. Мы украшали класс. «Замерялись» на предмет получения школьной униформы. Завтра последний день занятий перед рождественскими каникулами. После занятий был митинг. Подписались под протестом против бомбардировок Вьетнама. На завтра мы приглашены на просмотр вьетнамского фильма нашими вьетнамскими «одноклассниками». Вечером были в ГКЭС, мне писем нет. Получил вторую проявленную пленку. Уже лучше, чем первая, но нужно снимать аккуратнее. Затем посмотрели фильм Пудовкина и Зархи «Мать» (1926 г.) в ICAIC.

16 декабря, Гавана, 50‑й день

Пятница. Сегодня последний день занятий в этом году. С утра почти не занимались. Вручили подарки нашей «профессоре» — два набора пластинок: Чайковский («Щелкунчик») и Бетховен (6‑я симфония в исполнении Рихтера), набор новогодних игрушек и духи «Огни Москвы». Принято было все это совершенно невозмутимо. После обеда мы имели в школе маленькую «фиесту». Много пели под гитару, немножко ели вкусные слоеные пирожки и запивали их «Кока–колой». В этот же вечер поехали на вьетнамский фильм–балет. Фильм был настолько «интересным», что вскоре сбежали в соседний кинотеатр и посмотрели французский боевик «Кабальеро из Какаду» с Жаном Марэ. Отличные цветные съемки оператора Пети. Весело, легко и приятно! Возвращались на такси, на чем потеряли 4 песо. Глупо.

17 декабря, Гавана, 51‑й день

Суббота. Отличный день. С утра с Колей отправились в Аквариум, который оказался от нас недалеко. Самыми интересными были огромные и очень маленькие черепахи, которые заполнили весь бассейн. Затем отправились в ЗООпарк. Прежде всего, — отличный сам парк, ну и, конечно, звери — интереснейшие. Огромное впечатление произвел остров крокодилов, над которым невысоко возвышается смотровой мостик, — царство спящих огромных крокодилов и заповедник маленьких крокодилят. Флегматичный слон, симпатичный гиппопотам, возмущенный осел и прекрасные гиены. Огромный орарий с львицами, бурые медведи в бассейне (жарко!). Орангутанги, попугаи, анаконда, обезьяны, пеликан и много всякой интересной твари. Все время нас пугали бегающие по прохожим тропкам маленькие «типы», похожие на крокодилов, но еще безобразнее.[25] Приятно было сфотографироваться между двумя красивейшими павлинами, возле орария огромного африканского страуса. Получили уйму удовольствия. Сделали массу уникальных снимков, но …

Вечером выяснилось, что Яша перепутал пленки, и испорченными оказались не только его, но и наша, пленки. Кроме всего прочего, имею серьезное подозрение, что моя цветная пленка, заснятая в домике Хэма, за проявление которой я должен заплатить 3, 75 песо (деньги огромные!), может оказаться пустой. Удар — непереносимый!

18 декабря, Гавана, 52- день

Воскресенье. Сегодня был веселенький денек, вернее сказать, веселая ночь. С утра были в ICAIC, посмотрели немецкий фильм Штернберга (1930 г.) «Голубой ангел» с участием Марлен Дитрих. Трагическая вещь. После кино прошли с Колей пешком до кафе «Capellia», на авениде «De los Presidentes» набрели на школу им. Ленина. Познакомились с интересным парнишкой.

Вечером мы трое были приглашены к Паше Е. на грибной суп. Супец был великолепный и с двумя бутылкам «Bacardy» вечер прошел хорошо! После этого смотались домой, взяли деньги и отправились все в «Salon de Capri» (в отеле «Капри» на набережной), где Паша предварительно заказал столик. Было великолепно! Изысканная публика, хороший оркестр. Около часа ночи началось «Show»: веселая программа — история Кубы в музыкальных пародиях с изящными девочками и бодрыми ребятами. Все это — с большим вкусом и потрясающее красиво!

Набрались порядком! Вернулись домой в 3 часа. Я спустил свои последние 37 песо, в такси мы уже расплачивались советскими монетами! Но было здорово!

19 декабря, Гавана, 53-день

Понедельник. Весь день льет дождь. Трещит голова, сидим дома. Познакомились с братьями Веласкес, младший учился в школе искусств, поет, целый час пел нам испанские песни, песни «Beatles». Написал письмо домой, отправил свое первое фото. Вечером были с Яшей в кино, посмотрели итальянский фильм «Злоключения китайца в Китае» с участием Ж-П. Бельмондо. Приключенческий и веселый фильм.

20 декабря, Гавана, 54‑й день

Вторник. С утра смотался в центр города, бесполезно. После обеда вечером оказались у Паши. Приехал Жора К., прилетевший из Москвы. Выпили, поболтали. После этого все поехали в к/т Radiocentro на английский фильм Тома Ричардсона «Том Джойс», веселая комедия из американской истории. Жору потеряли где–то в середине сеанса (он привез нам из Москвы шариковые ручки[26]).

21 декабря, Гавана, 55‑й день

Среда. С утра были в посольстве у Квасова. Подали заявления о пересмотре наших аттестатов, т. к. от вчерашнего дня кубинцы нам платят стипендию лишь в 20 песо. Настроение, конечно, от этого ухудшилось: мы теряем былое финансовое благополучие. Зашли в нашу «контору» (ГКЭС), отоварились положенными нам (по списку) продуктами, хотя не представляем, зачем они нам сейчас нужны. Получил короткое письмо от брата, который сейчас в Ленинграде.

Вечером были в к/т Acapulca, посмотрели фильм Антонио Пьетранчели «Знаменитый рогоносец» с участием Клаудио Кардинале и Уго Тогназзи. Отличный, веселый фильм, почти весь проходит в постелях и насыщен стриптизными сценами.

Да, вчера ночью к нам в дом забрался какой–то тип, мне пришлось с ним «поговорить». Ушел, все обошлось мирно. Значит, на Кубе тоже есть свои «домушники».

22 декабря, Гавана, 56‑й день

Четверг. Целый день пропал впустую. До обеда пробыл дома. Затем съездил в Старую Гавану, купил книжку Ортеги–и–Гассета и несколько вестерновских книжонок (которые легко читаются из–за простоты языка). Вечером вдруг неожиданно во время политсеминара нагрянули из Сантьяго наши ленинградские ребята: Саша К. и Вадим Щ. (студенты — один из Горного, другой из Техноложки, — прибывшие сюда еще в прошлом году). Потрепались и отправились по кабакам. Поужинали у знакомого итальянца в «Rosinita». Затем распили бутылочку «Carta Blanca» в баре. И неожиданно попали на Show в другом баре. В 4 часа лишь вернулись домой, устали как черти.

Сегодня получил письмо от отца.

23 декабря. Гавана, 57‑й день

Пятница. С утра, по вызову Нелли (жена Паши), мы были в магазине «Gran America», где «наши» люди отоваривались к праздникам. Впервые в жизни видел, как много люди могут унести с собой жратвы. Впечатляет! Устал как волк. Искупался в бассейне, стало лучше. Прибежал домой. С ребятами раздавили вчерашнюю (из бара) бутылку Bacardy. Секунду поспал, и помчались с Яшкой в старую Гавану. Обошли своих «знакомых» книжных торговцев, накупили массу книг. Денег у меня, конечно, нет, должен ребятам уже 50 песо. Вхожу в «обычную норму». Купил словарь «Laruoss», набор книжек по французскому импрессионизму и Пикассо и другие. Приехал домой и подсчитал: за два месяца куплено 37 книг на общую сумму 110 песо, в кино за это время побывал 30 раз (30 песо), на одежду истрачено 60. Итого, по делу истрачено 200 песо (из 340 полученных), 140 — «пущено на сторону»… Весело живем! Завтра на Кубе рождество — «Noche Buena». Колька с нашими сантьягскими ребятами вернулись из кабаков лишь под утро.

24 декабря, Гавана, 58‑й день

Суббота. С утра с ребятами были на пляже, где нас застиг сильный ливень. Сегодня утром ребята купили, вернее, принесли, транзистор «Banga». Отличная игрушка. Отличный рождественский подарок. Вечером по этому случаю мы «раздавили» бутылочку коньяка и подались на празднование Noche Buena (Рождества), которое проходило в «Circulo de Naranjo» недалеко от «Сьерра — Маэстра». В огромном зале были накрыты столы на «тыщу» человек, не меньше. Пили сухое вино, «Кока–колу», кофе. Ели жареных поросят с орехами и всякую сладость. Всю эту гору продуктов умяли смело. Потом начались танцы и «поилка» пивом в баре (по карточкам). Пришлось отдать предпочтение второму, так как с первым ситуация была неразрешимая в виду отсутствия «своих» девушек. С чужими здесь танцевать не принято (говорят, что наш актер Н. Рыбников, — во время шахматной олимпиады, — за свое незнание этого местного «табу» получил бутылкой по голове в баре). Так что нам было не очень весело (гости на чужом пиру). После этого зашли к нашим ребятам (москвичам) в общежитие университета. Довольно приличное общежитие, как снаружи, так и внутри. Домой вернулись на такси в тоскливом настроении.

Похоже, что здесь никому до нас дела нет. Никогда так остро не осознается одиночество, как в толпе.

25 декабря, Гавана, 59‑й день

Воскресенье. Весь день валяли дурака. Вечером был домашний большой ужин. Распечатали рождественскую корзину с подарками от кубинского правительства. Была «профессора» с дочерьми, наши сантьягские ребята Вадим и Саня. Стол ломился… Пили, ели. Где–то в районе подачи сладкого я «отошел»… Для меня это было полной неожиданностью. Такого раньше не было.

26 декабря, Гавана, 60‑й день

Понедельник. Приходил в себя. С утра съездил с Яшей в посольство, получили деньги. Опять нас «нагрели» на 10 песо. Ругались — бесполезно. После обеда валялся дома. Написал письма домой. Вечером с Яшей съездили к Паше на несколько минут.

27 декабря, Гавана, 61‑й день

Вторник. Наконец–то, через двое суток объявились наши ребята (Сашка и Вадим). Поужинали и подались вшестером в «El Tropican». Потрясающе шикарный кабак под открытым небом (точнее — под огромными пальмами). Оркестр располагался под бетонной модерновой конструкцией, которая опиралась на огромную пальму. Синяя, желтая и красная подсветка. Фантастично! Пили «Ron», курили гаванские сигары, смотрели «Show» лучшей кубинской труппы. Потрясающее впечатление! Чистая музыка, тончайший ритм, приятные голоса. Представление состояло из двух отделений (в 11 и 1 час ночи) и проходило буквально перед нами на приподнятой сцене, на несущей плите и на той же высоте вдоль зеленой стены деревьев, где были незаметные переходы и площадки. Классическая хореография. Восхитительные краски костюмов. Ну и, конечно, красота и грация девушек!!! Никакого намека на порнографию — настоящее искусство. Исполнялось большое количество танцевальных композиций от «Шербургских зонтиков» до Хачатуряна. Феноменальны были «Китайский танец с фонарями» и «Тропический танец с фруктами». От всего этого мы были в «собачьем восторге»! В восхищении, потрясении. Mama mia!

После этого начался «цирк»… Наш мексиканский друг Хуан, который все это организовал, заранее договорился с девушками из труппы, и они подошли к нашему столу где–то после 2‑х часов. Мы — 12 человек на двух такси покатили в бар «Джонни 88», (где мы были 7 ноября). Итак, приехали, втиснулись все за маленький столик (свободных мест уже не было). Трепались, ребята танцевали и обжимались. Но для «наших» девушек этот кабак был свой, их все тут знали, и через час они скрылись со своими парнями. Правда, одну из них все–таки пришлось проводить на такси домой. После этого мы отправились к себе, куда и прибыли в 5‑ть часов утра. Ребят решили не будить, поспать до 6-ти и ехать на «воскресник» в посольство.

28 декабря, Гавана, 62‑й день

Среда. Итак, «воскресник» мы проспали все! Наш парторг группы Саша Л. (москвич) долго искал виноватых, но вынужден был извергать свой гнев в безмолвное пространство.

Вечером у нас была встреча с нашим послом. «Дядя»[27] говорил о жизни «вообще» и на Кубе в частности. Для Кубы — первая проблема — проблема безопасности. Верно! Влияние антикоммунизма на острове сказывается до сих пор. Верно (это мы уже почувствовали на себе). Экономические трудности. Да, мы это заметили. Но… почему такое потребительское отношение к нашей стране, почему такое неуважительное отношение к нам, как представителям великой страны? Почему «советикос» здесь среди детворы насмешливо–оскорбительное прозвище? И это в то время, когда у нас «дома» кубинская революция — это апофеоз восторга и восхищения! Они здесь нас за «революционеров» не считают. Они восхищаются вьетнамцами и китайцами, как «борцами» против империализма. Но нас принимают как «необходимость»: ушли американцы, пришли «советские», которые рано или поздно то же уйдут. Все это не понятно и жаль, что посол об этом ничего не сказал, хотя, по крайней мере, не морочил нам голову привычной демагогией (которую мы уже здесь не воспринимаем). После его назидательной речи мы решили отметить это «дело» и пошли с ребятами на Malecon. В конце концов, осели в баре под Rampa. Долго говорили с Сашей К. об их осложнившихся отношениях с Пашей и Жорой (с которыми они знакомы еще по Сантьяго). Похоже, что мы попали между двух огней. Но ситуация настолько сложная, что надо разбираться самим.

29 декабря, Гавана, 63‑й день

Четверг. День прошел впустую. Вечером с Колей были на пляже. Ничего интересного, кроме маленького злющего краба. После ужина поехали в кино. Посмотрели французский фильм Кристиана Жака «Черный тюльпан» с Аленом Делоном. Обычный развлекательный фильм. После этого зашли к ребятам в общежитие на Малеконе.

Да, вчера получил фотопленки. Действительно они оказались испорченными. Написал и отправил письмо домой. С сегодняшней почтой мне писем нет. Настроение неприятное.

30 декабря, Гавана, 64‑й день

Пятница. Сегодня были в местечке Soroa (провинция Пинар дель Рио) в горах Sierra del Rosario в 150 км. на север от Гаваны. Очень живописный курортный городок. Небольшой симпатичный водопад с ведущей к нему бетонной лестницей. Сад орхидей. Полазили впервые по горам, пообедали за одним столом с 500 членами молодежного «Интернационала» (похоже, вывезли всех студентов–иностранцев) и вернулись домой. Понравилось, но устали (отвыкли от «свежего воздуха»).

31 декабря, Гавана, 65‑й день

Суббота. Итак, сегодня последний день 1966 года. С утра был в отеле «Сьерра — Маэстра», палило солнце. Впервые вышел купаться в открытый океан, но далеко заплывать боялся, так как раньше мы видели плавники акул вблизи от берега. Потом поднялся в номер к Паше. В 4 часа дня (по московскому — 12‑ть) с ребятами встретили Новый год. Пили, ели, пели. Вечером искупались в бассейне и отправились на площадь им. Хосе Марти, где была организована грандиозная «фиеста» (на 100 000 человек). В толпе потерял своих ребят. Набрел на одну кубинскую семью, с ними и провел весь вечер. Пили пиво, ели «лечон» (зажаренный поросенок), — все это было выставлено на деревянных столах бесплатно. Трепался, танцевал «Мозамбик». Было весело. Познакомился с симпатичной девчонкой–креолкой, студенткой университета по имени «Чарито».[28]

Фидель и члены кубинского руководства сидели все это время за столом у подножья памятника Хосе Марти в освещении прожекторов, так что их могли видеть все присутствующие. Эрнесто Че Гевары среди них не было! Говорят, что его нет сейчас на Кубе. В 12‑ть Фидель поздравил кубинский народ с Новым годом (и с 9‑й годовщиной кубинской революции).

«Patria o Muerte!»

В 3 часа отправился сам домой. Сначала добирался на автобусе до «моста» (начало нашего района Vedado), потом пешком (почти 5 км.). По дороге толкал чью–то заглохнувшую машину. Настроение отличное, но устал и болит голова.

Viva el Ano Nuevo! С Новым годом!

1967 год

1 января, Гавана, 66‑й день

Воскресенье. Сегодня — разгрузочный день. Днем спал. Звонила Илия, девочка–мулатка, с которой я вчера танцевал. Договорились, что позвонит завтра, так как сегодня вечером Хуанита (наша хозяйка) дает нам маленькую «фиесту». «Фиеста» прошла очень хорошо, но не очень весело (мы, уже похоже, друг другу стали надоедать). После этого я, Коля и Юра отправились в бар «Rumbo Palace», недалеко от нас. На последние песо взяли бутылку Bacardy, хорошо потанцевали, получив на это разрешение от матери семьи, сидящей за соседним столиком. Посмотрели довольно незамысловатое Show–стриптиз. Все было хорошо, но Юра испортил впечатление от вечера. Набрался еще в баре, поднял шум. Затем пришлось волочь его по нашей «Кинта авенида» (центральная улица города) на виду у гулявшей публики и проходившей к центру (на завтрашний парад[29]) бронетехники. Хорошо еще, что была ночь, но картинка была еще та! Дотащили его домой и бросили на кровать как свинью.

2 января, Гавана. 67‑й день

Понедельник. Утром отправились на площадь Хосе Марти. Военный парад смотрели вместе с народом с улицы Paseo, это близко от площади. Знакомая картина: наши «катюши», Т-55 и пр. В военной выправке чувствуется высокая дисциплина. После парада видел (в метрах 20-ти) и слушал Фиделя. Окончание его речи мы уже слушали дома по телевизору. Новый год объявлен «Годом Героического Вьетнама». Позвонила Илия, встретились у «La Habana Libre». Она пришла с подругой, очень насмешливой девицей, но, тем не менее, вечер прошел сносно, но без особых надежд на будущее. Завтра договорились встретиться. Домой вернулся рано.

Да, сегодня Юрка был послан… достаточно далеко. И второе — я начал наращивать долги. Завтра — последний день каникул.

3 января, Гавана, 68‑й день

Вторник. Утром купался в бассейне «Сьерра — Маэстра». За обедом «сцепились» с москвичами на денежный предмет. Вечером сдали с Яшей фотопленки. Поужинали в «Фоксе» (ресторан для советских «специалистов»). Полчаса побывали в Союзе! Затем встретились с Илианой (Илико), посидели часок в кино, и затем отвез ее в школу (интернат). Просто приличная девчонка. Да, мне сказали, что днем звонила какая–то девчонка, кто — не знаю. Интересно? Ребята получили гору писем. Завидую. Дома разыграли с ребятами подарки Революционного правительства Кубы. Мне досталась довольно симпатичная рубашка. Ну что ж, с этим ложусь спать. Завтра в школу. Это значит — вновь вставать в 7 утра!

5 января, Гавана, 70‑й день

Четверг. Страшно холодно (14 градусов). В школу ходить не хочется. Вечером был в ICAIC. Смотрел «Процесс» (по Ф. Кафке) с Орсоном Уэллесом. Фильм, конечно, потрясающий, только многое из диалогов было не понятно. Поставлен скромно, но с большим талантом.

7 января. Гавана, 72‑й день

Суббота. С утра написал письмо домой, Лаци и Л. Вечером были у ребят в общежитии на «Малеконе». Приехали поздно и долго ничего не могли «сообразить». Наконец, оставили Сашку в каком–то баре и отправились втроем в «наш» бар («Rumba Palace») в нашем районе (Marianao). Посмотрели неплохое Show. Подошел знакомый певец Вилли и позже подсела танцовщица. Стройная, рыжая мулатка. Оказалась довольно приятной женщиной. Я же познакомился с удивительной девчонкой Хильдой. Танцевал, немного трепался и без всяких «экцессов». В четыре часа выбрались на улицу с двумя привязавшимися «приятелями». Пели песни. Наконец–то от них отвязались и благополучно прибыли домой. Вечером все остались довольны. Мой денежный долг растет катастрофически.

10 января. Гавана, 75-день

Вторник. День рождения матери.

В воскресенье вечером встретился с Charito. Эта девушка, с которой я познакомился в новогоднюю ночь, звонила мне накануне. Она пришла с подругой (так здесь принято). У отеля «Riviera» подобрали наших ребят и зашли все вместе в бар. Чарито оказалась «типичной» креолкой[30], лет 18-ти, студенткой гаванского университета. Пили, танцевали. Наши ребята удрали «к Вилли», куда мы с Саней подъехали к 2‑м часам, после того как проводили девчонок до общежития университета. Домой явились, как «нормально», в 5‑м часу. Ржали с Колькой до коликов, глядя как стремительно пожирали наши гости запасы Хуаниты из холодильника.

Вчера наша «профессора» привезла из министерства пренеприятнейшее известие. Срок нашей учебы в Гаване продлевается еще на 6–7 месяцев. Конечно, есть много положительного в этом решении, но все–таки настроение хреновое (надоело безделье). Сейчас занятия в школе отнимают большую часть времени, хотя проходят весьма не эффективно из–за отсутствия практики (мы фактически изолированы от реального мира). Да и в доме обстановка деморализует. Нервы постоянно на пределе, раздражает «замкнутость пространства». К тому же для работы в Сантьяго остается мало времени.

Сегодня же — хороший день. С утра в школу не пошел, съездил в посольство и договорился о периодике для нас. После обеда уже появились газеты. Яша привез мою пленку. Получилось очень даже неплохо, приятно. Получил, Mama mia! три письма от Галки Хорошие, милые письма, из которых, правда, совершенно ничего не понятно… Но что–то не так?

13 января, Гавана, 78‑й день

Сегодня пятница.

В среду приехали Саня и Вадим, долго думали, куда податься, так как все деньги пропиты давно. Отправились в «Кони — Айленд» (детский парк аттракционов). Благо, что это удовольствие бесплатно. Испытал все ощущения самоистязания. Катал «шарики», стрелял в тире, гонял «собак», болтался в кабине «самолета», покатался на «Русских горках». Самое острое ощущение испытал в лапах «осьминога», полетал на «самолетной» карусели, испытал прелести центробежной силы на карусельном «поезде» и закончил в кабинке «цветка». Получили по–детски огромное «удовольствие», но Яша чуть не отдал своему богу душу! Выпили пива и разошлись по домам.

В четверг вечером были в зашарпанном кинотеатре на отличном фильме «Вампир из Дюссельдорфа». Но демонстрация было столь паршивая, что впечатление было испорчено.

Сегодня — вновь отличный день. Получил письма: от шефа, из дома и от моих девчонок (из Москвы). Да, что для нас значат слова «письмо» и «самолет», могут понять лишь полярники на льдинах Арктики. Вечером был у Чариты. Как ни забавно, но пришлось идти с ней в библиотеку им. Хосе Марти, которая произвела на меня достаточно приятное впечатление. Аккуратные открытые для доступа стеллажи с книгами по философии и эстетике довольно насыщены. После этого зашли в кафе «Capelia» и затем разошлись по домам.

17 января, Гавана. 82- день

Вторник. Кажется, сегодня смогу спокойно описать, что произошло за эти дни. А было много интересного.

Денег, по–прежнему, — ни копейки. Тем не менее, в субботу здесь дома закатили «банкетик» в честь дня рождения нашего «шефито» (Кольки). Выпили много. Затем мы с Сашкой взяли машину (украли у приехавшего Яшкиного приятеля–кубинца) и съездили за девчонками. Привезли их в бар «к Вилли», где и закончили очень даже неплохо этот вечер. Вернее, после того как отвезли девчонок домой, вернулись к ребятам и продолжили с ними до конца (до 4‑х часов ночи).

Воскресенье. Сумели встать рано. Подошли вчера заказанные такси. Нагрузили Яшкину сумку питьем, едой, взяли его транзистор и втроем (Коля, Сашка и я) отправились на загородный пляж, по дороге захватив наших девчонок (Чарито с подругами). Пляж Guanabo — отличный песочный с сосновой рощицей. Время провели очень весело. Снимали фотоаппаратом и кинокамерой такие сцены, что любое модельное агентство отдало бы за них большие деньги! Вечером зашли в пляжный ресторан, где допили последнюю бутылку коньяка (весь день состоял из русских конфет, шоколада, «Муската» и коньяка). Попробовали впервые «лангусту» (лобстер) в натуральную (огромную) величину. Ужасно вкусная вещь! Понравилась и запеченная лягушка (но узнали мы об этом, естественно, позже).

Прибыли домой уже довольно поздно, но приехали с девчонками, что было крайне глупо и испортило мне настроение. Наконец, мы с Юрой на такси отвезли девчонок и вернулись к ребятам, которые уже «на бровях» дули пиво. В конце концов, их пришлось оставить одних.

В общем, день рождения Коли прошел отлично. Сантьягские ребята скоро уезжают назад. Рассказали много, многое у них наболело на душе. И действительно, вырисовывается довольно сложная картина жизни в Сантьяго, взаимоотношений, мыслей и настроений. Да, нам предстоит еще нечто неопределенное. И задумываешься, стоит ли туда ехать? Но есть ли какой–либо смысл оставаться здесь? Здесь мы никому не нужны, ни «своим», ни кубинцам. Нас все стараются просто не замечать. Мы вроде бы есть (кубинцы деньги нам платят, кормят, одевают), и вроде бы нас и нет (это для нашего посольства). Со своими «соотечественниками» мы практически не общаемся, изредка видя их на очередных «сборах». Ни мы им, ни они нам неинтересны. С кубинцами вообще нет никаких контактов. Мы — похоже, «на карантине». Отсюда все проблемы.

Ну что же, надо сделать так, что бы все это имело какой–то смысл, иначе будет совсем тяжело…

Вторник. Завтра Саня и Вадим уезжают в Сантьяго. Вечером с Саней были у девчонок. Сидели в баре, пили, целовались до одури, но это начинает надоедать. Расстались весело. Интересно, веду, прямо–таки «шикарную» жизнь, не имея ни копейки. Два дня уже льет проливной дождь. Яшка завтра уезжает в университет Санта — Клары, затем хочет пробраться в Сантьяго (в разведку). Написал письмо девчонкам в Москву. Самолета из Москвы не было, значит, нет почты.

22 января, Гавана, 87‑й день

Итак, ребята уехали в Сантьяго. Уехал и Яша. Без ребят стало совсем грустно. Ходим в школу. Написал письмо домой и Г. Получил пространное письмо от Сани (брата). В свободное время скучновато. Эта изоляция начинает бесить, к тому же, из–за этого очень слабо прогрессирует испанский язык.

В пятницу с Юрой и Колей были в кино. Посмотрели хороший видовой фильм «Небо угрожает» о службе на американском авианосце. Очень понравились наивные кадры с «русской» подводной лодки. После кино познакомились с двумя девчонками, пошли в бар. Неожиданно выяснилось, что мой кошелек остался дома. При наличии у Юры всего 3 песо, положение было забавное. Выкрутились, взяв деньги у девчонок. Вернулись поздно.

В субботу долго спали, успели лишь сбегать на пляж, где меня укусила какая–то тварь. Вечером с Чаритой были в кино, смотрели фильм Хичкока «Тень сомнения». Еле нашли свободное место. Фильм очень хороший. После кино нашли бар и хорошо посидели. Бар попался отличный, стены расписаны под джунгли, кресла отделаны под шкуры. Приятно. Чаро подарила мне свою маленькую фотографию. Не сказал бы, что с ней очень весело, но пока выбора нет, к тому же, девчонка умна.

Сегодня день был полностью испорчен. Вчера притащился в 4 часа утра (целый час ждал автобуса) и проспал почти до обеда. После обеда поехали с Юрой на встречу с новыми девчонками. Поужинали в «Rampa» и вернулись в два часа ночи домой злые, как собаки. Поговорил по телефону с Чарой, кажется, поругался. Глупо! Вечером втроем долго «выли» на вентилятор… Наконец, потащились в «Кони — Айленд», но ничего хорошего из этого не вышло. Злые как голодные собаки встретили «Феликса» (Мануэль, офицер–переводчик, учился в Москве, «прижился» в нашем доме, вероятно, «неслучайно») и отправились пить пиво. Началась обычная мужская трепотня, я быстро ушел. Ребята же вернулись очень поздно, кажется, разругавшись вдрызг. Разрядились, наконец! Я, по–прежнему, не могу ночью спать, засыпаю лишь под утро и опаздываю в школу.

23 января, Гавана, 88‑й день

Понедельник. Вечером посмотрел отличный японский фильм «Легенда о дзюдо» реж. Сенчиро Учикава, сценарий Акира Куросава.

26 января, Гавана, 91‑й день

Четверг. С самолетом что–то происходит[31]. Вторую неделю уже нет писем. Ходим в школу. Вечером «выходим в люди». Во вторник с Юрой встретились с девчонками, (из «Тропикана», которых Юра, все–таки, разыскал), посидели в «Gonny 88», особенного удовольствия не получил. Провожали их на такси, забрались на край света, откуда выбирались, матюгаясь. В общем, ухлопали на них 30 песо, это последние деньги. Я сел крепко на мель.

В среду весь вечер просидел дома. Лишь к двенадцати сходил в бар выпить пива.

Сегодня вечером был у Чарито. Интересно поговорили, приятно, что почти все понимал. Говорили о поэзии, литературе. Сама пишет стихи. Напела песню, которую они с Роситой сложили о 18 января (выезд на пляж). Очень даже неплохо. И приятно услышать песню о твоих глазах! Мда? Позже зашли в бар. Наконец–то сегодня я чувствовал себя нормально, хотя для моего здоровья это небезвредно. Расстались очень хорошо, Вторую неделю не могу ночью спать. Это уже идиотизм. Получил деньги — 70 песо, ушли на долги.

Сегодня посмотрел отличный фильм Микеланжело Антониони «Красная пустыня» (1964 г.) с Моникой Витти и Ричардом Харрисом. Действительно, это потрясающая вещь, изумительная работа оператора с цветом в стиле абстракционизма. Антониони потрясающе талантлив.

28 января, Гавана, 93‑й день

Суббота. Вчера приехал Вадим (из Сантьяго). Вечером с Юрой встретились с «его» девчонками (из «Тропикана») и забрались к Вадиму на 24 этаж «La Habana Libre». «Подняли» в номер бутылочку Bacardy (Carta Blanca). Посидели. Настроение у меня было препаршивое. Это уже надоело. Отправили девушек домой на такси. Я с твердым намерением — последний раз.

Сегодня все утро лил дождь. Весь день — ужасный холод (ведь у нас нет костюмов). В посольстве была комсомольская конференция, здесь встретил Магду С., мою бывшую преподавательницу по политэкономии в ленинградском университете. Сейчас она работает в Сантьяго. Конференция прошла серенько, как обычно. Народец хилый и не очень умный. Одно время зашла трепотня о выдвижении меня в комитет от Сантьяго, но видно во время одумались. Это — к лучшему. Дело в другом: в Комитет выбрали Володю Т. и Валеру (москвичи из нашей группы), о чем я не имел понятия. А это уже плохо. Круг московского «начальства» вокруг нас (ленинградцев) замкнулся полностью.

Да, вчера притащился Яша (из «командировки»). Он меня все больше начинает раздражать. Написал и отправил письма ребятам в Ленинград и брату. Вечером в ужасный холод потащились с Юрой в кино. Посмотрели англо–итальянский исторический боевик «Норманны». Фильм глупый, но посмеялись и отдохнули. Почти полностью уже разбирал титры. Выпили пива со льдом и завалились спать.

31 января, Гавана, 96‑й день

Вторник.

В воскресенье получилось интересно. Юра договорился со «своими» девчонками о встрече, а позвонившей Чаре сказал, что я уехал в Сантьяго. Девчонки опоздали, как всегда, но на этот раз — на час. Юрка уехал со своей Рейной., а я пошел в «Gonny 88». Вечер прошел отлично, насколько это было возможно. Отношения «прогрессируют», но движутся к неизбежному тупику. Все упирается в одну и ту же проблему… Расстались весьма холодно.

В понедельник позвонила Чаро и подняла шум. Вечером встретились, был небольшой скандальчик, но потом все уладилось. Кажется, мне с ней становится интересно. Но мне на будущее надо быть осторожнее.

Сегодня вечером опять ездил к Чаро забрать письмо Роситы для Саши. Потом посмотрели на Rampa сельскохозяйственную выставку, довольно хорошо организованную (Чаро учится на ветеринарном отделении университета). Больше всего поразили седла, сбруя и роспись на коже. Потом посмотрели в к/т Trianon фильм Пазолини «Мама Рома» с Анной Магнани. Фильм конечно отличный, многое понял по титрам, получил удовольствие.

Да, вчера получил письма от отца и Лаци. Очень хорошие письма, Санька собирается поступать в Ленинград. Сегодня написал им ответы. Настроение бодрое. Почему–то нет денег? Нервы выматывает «адмирал», новая наша «профессора» в школе, которой, похоже, совсем наплевать, будем ли мы знать язык и когда закончим учебу. Тянет время. По несколько дней сидим на том же самом месте, неизвестно почему.

6 февраля. Гавана. 102‑й день

Понедельник. Посмотрел английский фильм Шлезингера «Кое–что о том, что кажется любовью». Отличный фильм, но его первый фильм («Кое–что о правде») значительно сильнее, в этом же он уже повторяется в основной мысли о потрясающей серости провинциальных будней. Приятно, что почти все понял дословно.

Как я сегодня попал в кино? Очень интересно! Юра встретился с Рейной, прихватив меня и Колю, но Рейна пришла лишь только с одной подругой. Мне пришлось ретироваться. Все оказалось к лучшему, не было особого желания тащиться с ними. Это уже надоело. К тому же чувствую себя все хуже, привязавшаяся чесотка усиливается нестерпимо. В пятницу был в гаванском госпитале. Прописали что–то, но действует слабо. Ко всему, уши покрылись отвратительной коркой, ужасно болит. Что делать, совершенно не представляю. Отсюда настроение паршивое.

Вообще, многое уже надоело. В школе не был два дня. Поднадоели и девчонки. В субботу встречался с Чарой, вместе с Роситой сходили в «Кони — Айленд». Время провели неплохо, но мне уже с ними скучно. В конце вечера поговорили с Ч. о «положении вещей». Многое было сказано откровенно, тем не менее, мало утешительного. Так и не пойму, чего она все–таки хочет, но, в любом случае, от нее можно ожидать много «хлопот». Слишком на серьезную почву она хочет поставить наши отношения. Мне сдается, что здесь так принято: отношения должны быть «открытыми» для всех и «ясными» для самих себя. В таком случае я могу «свалять большого дурака».

В воскресенье был веселенький день. Встретился с Илианой, от встречи с которой увиливал почти месяц. Она очень милая девочка, но зачем мне еще это? Сходили в кино. Посмотрели испанский фильм. Проводив ее в школьный городок (она, кстати, уезжает на месяц в Пинар дель Рио), помчался в кино с Терезой (!) на американский фильм «Путешествие к центру земли» (по Ж. Верну). Такая чушь! С Т. расстались очень холодно. Жалко, но что делать… Вот так и выкручиваюсь.

За эти дни получил письма от Лаци и Людмилы (из Ленинграда). Последнее полно свадебных отчетов. Написал ей большое разъясняющее письмо, вложив в него письмо во Францию (для Нины). В четверг сдали, наконец–то, экзамен по следующей книге учебника. В субботу были с Колей у Паши, забрали гитару. Встречены были довольно сдержано (из–за ребят).

10 февраля, Гавана. 106‑й день

Пятница. Целую неделю не хожу в школу. Ужасно болят мочки ушей. Коля лечит. Старая болезнь на теле не проходит. Настроение препаршивое. С Яшкой почти не разговариваю. Ни у кого из нас троих денег нет. Залез в долги. От девчонок отговариваюсь, что болен.

Тем не менее, в среду мы все трое встретились с девчонками Рейны. Был представлен некоей Джозефине. Женщина в полном порядке (танцовщица из «Тропикана»), смотрится и держится великолепно, но дура беспредельная. Раньше о ней уже был наслышан. Были в ночном клубе «Tikoa» на Rampa. Кабак, конечно, оказался дорогим, и Юрке пришлось заложить свои часы. Я держался вначале холодно, но потом разговорились с Джозефиной на тему: «сколько стоит». Выяснилось — «очень дорого»: свитер, парфюмерия, два песо и вообще 40 $ (в конце концов, сошлись на 20 $). Потом выяснилось, что у меня вообще нет ни цента, и разговор был исчерпан. И тут мы стали «шутить» открыто и зло. Но девчонка оказалась не столь глупа, как мы думали. Заставила везти ее на «Playa» за пиццей, затем домой на такси, хлопнула дверью и исчезла. Вечер был испорчен для всех, поскольку (как выяснилось позднее) «всё» ставилось на ее квартиру. Так что, я испортил всем «удовольствие». Вернулись домой злые и смеялись над собой.

А вообще–то уже все надоело! Может быть еще и потому, что во вторник получил последнее письмо от Г. Мой «малыш» не выдержал даже трех месяцев. Жаль мне тебя, человечишко! Мне, конечно, тяжело, обидно, препаршиво, но ведь я уже «дубленный»… Я постараюсь забыть тебя, как можно быстрее. Прощай, малыш!

Наверно от безделья, стал заниматься языком серьезно, много читаю книг и газет. Слава богу, мы получаем в достатке советские газеты и журналы (в том числе и литературные), так что в курсе того, что происходит у нас «дома» (правда, с опозданием на две недели, но это пустяк). С огромным (удивительно!) интересом зачитываюсь «За рубежом» и «Литературкой». Внимательно следим мы за тем, что происходит в Китае (это понятно). У нас здесь обстановка довольно сложная, но лично к нам отношение кубинцев неплохое. И, слава богу, что в наши газеты сведения отсюда попадают «крохами», наши старики будут за нас спокойны.

За окном поет гитара Володи Т. «Над Канадой небо синее…». Вспомнился Сплит, как там было хорошо! На душе стало грустно. Здесь, ничего не похоже на Югославию. Здесь многое по–другому. Здесь — другая заграница!

Вчера нас вызывал Квасов, разговор был о последнем выступлении «Федора Ивановича».[32] Темное было это выступление, никто ничего не знает, но просачиваются неприятные слухи. Вот так и живем. В Сантьяго меня действительно не пускают. В ближайшее время встретимся с Квасовым для обсуждения создавшегося положения, но сам ведь он ничего не решает. Ну, ничего, страха нет!

15 февраля, Гавана, 111‑й день

Среда. Болею, на ушах экзема. В школу не хожу. Занимаюсь дома.

В субботу под давлением домашних съездил в больницу «бекадос» (для студентов). Направили в понедельник к специалисту. Был. Прождал 4 часа, получил приличную головную боль. Как ни настаивал, не госпитализировали. Лечусь дома. Чесотка проходит, но уши выглядят ужасно. Вечером никуда не выхожу. Часто остаюсь совсем один во всем доме. Перебрался в Юркину комнату (Юра теперь почти постоянно у Рейны). Здесь кажется спокойнее.

В воскресенье устроили «локальное» собрание, дали Яшке «взгрев» по накопившимся «делам». Присмирел. Он устраивается на работу в один из институтов Гаваны (!). У меня настроение какое–то дрянное. Нет денег.

Во вторник вечером встретился с Чаритой. Вчера на Кубе был «День жениха и невесты». Девочка принесла мне свои стихи, песню и письмо. «Yo tengo miedo quererte»[33]. Немного погуляли в нашем районе у моря. Поговорили. В общем, не знаю, что с ней делать. Ребята настаивают, чтобы я ее бросил. Не хочется, не говоря уже о том, что она здорово помогает мне в языке.

Колька вчера с целой кампанией наших ребят был у девчонок (из «Тропикана»). Ему так и не удается встретиться со своей Сельгой. Юра был у Рейны, но вернулся рано. Он отлично провел вечер, принес ей французские духи(!) и … разругался с ней «в дым». Сказал ей, что женат, и уходит от нее. Переживал всю ночь. Сегодня они с Колькой удрали опять. Я вновь сижу один дома и со злостью чешу уши. А днем с Юрой валяли дурака, даже не занимались.

На этой неделе получили письма. Я — от мамы и от Лаци. Писем от Марики (жена Лаци) до сих пор нет. Боюсь, что затерялись. Жаль, если пропали фотографии.

А вообще–то, на душе погано и грустно.

19 февраля, Гавана, 115‑й день

Воскресенье. Чувствую себя намного лучше.

В пятницу впервые вышел с ребятами в кино. Смотрели японский супер–фильм «Пират–самурай». Широкоэкранный, цветной, красивый, с драками и страстями. В общем, сказка–боевик. На кино соскребли последние «сентавы». Но, слава богу, в субботу получили свои жалкие 20 песо (стипендия). Юрка в этот день поужинал с Рейной на 260 песо (еще принес домой 227 песо). Это его преподавательская зарплата.* Отметили за ужином бутылочкой коньяка. Потом сходили втроем выпить пива. По телевизору посмотрели обычный американский детектив и собрались спать, но в 12 позвонила Чаро и мы с Юрой отправились в город. Были в ночном клубе недалеко от нашего «Fox» до 3 часов ночи. Потом зашли в «Gonny 88», но народу там было битком, пришлось ретироваться. Пешком прошли по «Малекону» и к 5 часам дошли до общежития девчонок. На 32‑м маршруте вернулись домой спать. Вечер прошел хорошо. Но, во–первых, Юра был зол, а Чаро — в истерике. Мать ее начинает подозревать о том, что она с кем–то встречается. Действительно, надо что–то делать… Кстати, получил сегодня письмо от Илианы из Пинар дель Рио. Трогательное письмо, но с ней придется расстаться. Ни к чему это.

Сегодня день прошел глупо. Целый день проспал, Юра уехал к Толе (в общежитие). Перед самым ужином позвонила Чаро. Поехал к ней домой. Живут неплохо, но книг очень мало. Родители ее сейчас в Камагуэйе. Проводил ее на несение «гвардейской службы», сам посмотрел фильм «Палач» Гарсиа Беланги. Фильм очень умный и хорошо поставлен. Завтра выхожу на занятия после двухнедельного перерыва. Не очень хочется, толку от этого «адмирала» мало. Но ничего не поделаешь. До сих пор не решил, ехать ли мне в Сантьяго или нет. Настроение препаршивое. Написал довольно краткие письма домой и Лаци.

21 февраля, Гавана, 117‑й день

Вторник. Сегодня написал письмо Людмиле в Ленинград, в котором неожиданно ударился в размышления об экране Гаваны. Решил перенести это в дневник.

Итак, в Гаване (в центре — Vedado) находятся 9 кинотеатров. 6 из них перворазрядные, в которых идут в основном фильмы «первого экрана»: «Acapulco», «La Rampa», «Radiocentro», «Riviera», «Trianon», «Cine 23 y 12». 2 — «второразрядных»: «Olimpic» и «Ambar». И, наконец, просмотровой зал ICAIC, где ежедневно прокручивают фильмотеку Кубинского института кино или обзоры фильмов прошедшего года (по специальной программе). За исключением ICAIC, все залы непрерывного прокручивания фильмов (можно войти в зал в любое время). Всего в Гаване 108 кинотеатров и одно «Auto–cine» (для просмотра с автомобилей). Из них я побывал в 10-ти, не считая всех кинотеатров Vedado. Как правило, цена билетов во второсортных кинотеатрах — 40–60 сентавов, помещения и публика — соответствующие, но там идут фильмы прежних годов и часто «классического» репертуара. В престижных кинотеатрах цена билета — 1 песо и все — соответственно, включая автостоянки и кондиционеры. В ICAIC собирается постоянная публика, как правило, людей бывает не очень много (нередко 4–5 человек), но это зависит не от качества фильма, а от известности режиссера. Большим успехом, конечно, пользуются фильмы Чарли Чаплина. Перед фильмом обычно показывают современную кубинскую кинохронику, сделанную на очень высоком зрелищном и пропагандистском уровне. Здесь я просмотрел 17 «классических» фильмов. Это, безусловно, талантливые фильмы разных лет и разного уровня технического качества. Это и такие «мастера», как Гриффит, Чаплин, Пудовкин, Эйзенштейн, Клер и Китон, но и интересные «новые» имена Морис Шевалье, Лилиан Гиш, Марлен Дитрих, Джаннет Мак — Дональдс и др. О многих из этих фильмов и их авторах я, конечно, читал (занимаясь киноэстетикой в университете), но как здорово, что я это увидел, и как жаль, что, может быть, не увижу уже никогда. Однако, кроме всего этого, фильмы — прекрасная языковая практика, быстро понимаешь испанские титры, накладывая их на видовой смысловой ряд (к тому же здесь помогает знание английского языка). Так что, кино оказалось не только великолепной эстетической, но и «жизненной» школой. Может быть, единственным моим психологическим убежищем. Очень рад, что приучил к «классическому» кино не только своих ребят (о котором они даже не подозревали), но даже наших «девчонок» и, прежде всего, Чариту. Кино стало нашей почти повседневной потребностью. Если не увидели ничего нового, считай, день пропал. И все к этому уже привыкли (и денег на это не жалеем).

Вечером сегодня посмотрел итало–югославский фильм «Мы уходим в город» с участием Джеральдины Чаплин, которая была очень мила в этом, в общем, не без «слабостей», но интересном фильме.

Юрка, паразит, сегодня опять не ночевал дома!

25 февраля, Гавана, 121‑й день

Суббота. Сидели с Юрой дома. На улице ужасный холод, сильный ветер с моря. В основном, весь день спали. Вечером, после большого скандала, Юра «выкрал» у Коли приемник Мануэля. Сделали на всю комнату антенну, и мы слушали музыку.

Я по–прежнему болею. Уши в ужасном состоянии уже почти месяц. Целую неделю не высовываю носа из дома. С Чарой почти поругались. В воскресенье ее не видел. Настроение настолько паршивое, никого не хочется видеть, ничего не хочется делать. Писем ни от кого уже больше недели нет. Поздравил всех своих женщин с 8 марта. 23‑го собрались с парнями в доме за коньяком (одесский «Арарат» и шоколад — это единственно, что нам разрешают покупать в посольской лавке), отметили День Советской армии. Было не очень весело, но, в общем–то, сейчас никому не весело. Время первых дней бурных впечатлений кончилось, прошло время буйных восторгов и туристских набегов. Многое узнали, но и многое уже надоело. Прошло четыре месяца. Появилась какая–то потребность в стабильности (определенности). Подвешенное в воздухе полулегкомысленное и полулегальное состояние уже тяготит. Мы — вроде есть, как «факт», и вроде нас нет — «юридически». Кто мы и зачем мы здесь?

Меня раздражает безделье и болезнь, угнетает психологическое одиночество. Да, одиночество! Из нашей небольшой группы (7 человек) так и не получилось дружного коллектива. За эти четыре месяца достигли лишь относительно «мирного сосуществования» на «замкнутой» территории. Отношения складываются с каждым по–разному. Самые плохие отношения, в конце концов, сложились со своими ленинградцами. Обидно, но мною исчерпаны все возможности.

С Яшкой Р. затяжные скандалы кончились тем, что я был вынужден уйти из нашей комнаты. В первые дни пребывания здесь наши отношения складывались на основе, так сказать, общности «культурных» интересов. Нам было интересно то, что других интересовало мало: кино, выставки, книги, туристические «вылазки». Сейчас почти не разговариваем. С ним все ясно… Сын какого–то питерского «главного инженера», привыкший, по его словам, к «комфорту» и к «приятному» общению. Типичный «столичный» сноб, имеет познания во всем понемногу, легко овладевает языками, знает правила этикета, никогда не выходит из себя, постоянно в отличном расположении духа, потому что всегда доволен собой. Быстро заводит здесь нужные и полезные знакомства. С московскими ребятами вежлив и обходителен. Когда считает нужным, идет на помощь, но помощь эта «американская» — с прибылью как минимум 100 %. (то есть с полным возвратом своих затрат и с непременным напоминанием о своем одолжении). В первые дни, когда мы все не знали испанского языка, ему приходилось на нас «много работать». После этого он часто об этом напоминал при всяком случае. Коля определил его однажды одним словом — эгоист, (Юра выразился еще хуже). Но он оказался еще трусом и подлецом. Крупный скандал произошел перед его отъездом в Сантьяго из–за его вещей. После его возвращения отношения уже не восстанавливались, хотя мы с Колей пытались ему что–то объяснить, доказать, полагая, что он этого просто не понимает. Но его резюме было четким: не учите меня жить, если вы не можете со мной жить, то это не значит, что я должен к вам приспосабливаться. «Bien!», сказали мы, «Siga bien!»[34]

Сейчас он всячески старается показать, что ничего не произошло, что он как бы нам все простил и, вообще, ничего не было. Но это и понятно. Сразу после нашего разрыва, все наши ребята дали ему групповой «взгрев» на ту же тему. Поводом послужило то, что мы прознали о его махинации по устройству на работу в Гаване, не имея на то никакого права (выдавал себя за дипломированного «специалиста–химика»). Но не на того нарвались! Сейчас он все–таки работает, и после того, как побывал в Сантьяго, категорически отказывается туда ехать. Плевать он хотел на какой–то там «договор» и прочее, на все и вся (как всегда). И, конечно, он любой ценой останется в Гаване и… купит себе машину (получая 10 $ в месяц!). В Ленинграде его ждут самые яркие перспективы по возвращению. Да, этот человечек всегда знает, что он хочет, и средства достижения своих целей для него не важны. Эх, была бы у него возможность, он и здесь многое себе позволил. Да, сказали ребята: «Bien, siga bien!»

28 февраля, Гавана, 124‑й день

Вторник. Первый день шестого месяца нашего пребывания на Кубе.

В воскресенье весь день провалялись с Юркой на кроватях. Вечером я остался, как уже обычно, дома один (со своими «ухами»). Но неожиданно позвонила Чаро, и пришлось ехать на встречу. Взял у Мануэля деньги и помчался на такси. Чарито пришла, чертовски привлекательно одетая. В голубом платье, в котором была при нашей первой встрече, и в тигровом (пантеровом) пальто (было ужасно холодно). Зашли в бар (тоже «Тигровый»). Время прошло хорошо. Вспоминали первую встречу — действительно, я тогда в новогоднюю ночь был в «забавном» состоянии, когда в 3 часа ночи познакомился с ней. Почти весь вечер она плакала. Её, конечно, можно понять. Потом разработали план двух–трех дневных «каникул» до конца марта. Расстались, как обычно, в первом часу ночи и, как обычно, прождал еще час свой («ночной») автобус. Замерз как собака и поперся на 23‑ю улицу, где, наконец–то, взял такси.

На следующий день в школу не пошел. Съездили с Юрой в посольство за деньгами. Рассчитался с долгами и чуть не остался совсем без денег. Пока на руках 50 песо. Получил письмо от Терезы, скоро должна приехать.

Наконец, сегодня пошел в школу. Преподает нам вновь Луиза, нашего «адмирала» перебросили на очередной «прорыв», на приехавших парней из Танзании. Со второго часа удрал на поиски словаря «Aristos», который увидел у Яшки. Был в министерстве, в «Alma Mater» университета — безуспешно. После обеда, проспавшись, дорабатывал план своего выступления на политсеминаре. Толком не закончил, но говорят, получилось очень даже неплохо, хотя я то знаю, что выступил слабо, разбросано и поверхностно. Можно было бы и лучше. После семинара делили пять японских плавок (полученных по карточкам). Делили почти час, парни чуть не перегрызлись.

Получил письмо от мамы. У Саньки дела идут плохо, отец в Ленинграде. Читаю мемуары Де Голля. С ушами дело вроде бы пошло на поправку.

3 марта, Гавана, 127‑й день

Пятница. Последние новости: мы все–таки уезжаем в Сантьяго. Вчера уехали в университет Санта — Клары ребята из московского университета Дружбы Народов. В начале следующей недели должны уехать в Сантьяго Толя С. (парень из Киева) и Яшка. Следующая очередь — наша с Колей. Луиза задержала нас до третьего экзамена, но, вероятно, уже в конце месяца мы будем в Сантьяго. Для Яшки сообщение о неизбежном отъезде в Сантьяго прозвучало как гром среди ясного неба. Он развернул бурную «противодеятельность», но увяз по уши и оказался на грани большого скандала. Примечательно, что все ребята едины в противодействии ему. Уж больно всем осточертела его морда. В понедельник–вторник его дело должно решиться. Уедет или все–таки останется?

Я же воспринял известие об отъезде с двойным чувством. С одной стороны, конечно, хорошо, что все же нас отправляют без проволочек, здесь уже обстановка нерабочая. Хочется увидеть настоящую Кубу, действительно узнать, чем живет страна, и какова она есть на самом деле. Гавана — это не Куба (а бывший пригород Нью — Йорка). С другой стороны, ведь мы знаем, что едем в совсем другие бытовые условия, в тропический климат, расставаясь с уже привычной «культурной» средой. В Сантьяго нет философского факультета. С кем и как я там буду работать, пока представляется с трудом. Ну, что ж, где наша не пропадала!

Vamos a ver![35]

Мои болячки, кажется, отходят. Погода стоит нормальная. Читаю, хожу в кино. Получил письма от Сани и от мамы. Бандероль отправить не удалось. У Сани дело с отъездом в Ленинград провалилось. Жаль парня! Тяжело им там без меня.

Юра купил словарь Larusse. Отличная вещь! Сегодня, после месячного перерыва, был в компании наших ребят в ICAIC. Посмотрели очень милый фильм «Спящая красавица» Диснея. Действительно талантливый человек и гуманный художник. Фильм идет больше часа, но быстро забываешь, что он рисованный. В школе у нас новая молодая «профессора».

8 марта, Гавана, 132‑й день

Среда. Яшка до сих пор не уехал. Должен был уехать в приближающуюся субботу, но его отъезд опять откладывается. Откладывается отъезд и для нас с Колей, т. к. по первоначальному заявлению «профессоры» Луизы мы должны уехать после окончания третьей части (курса). Мы, было, обрадовались, потом поостыли. Она сегодня сказала, что постарается задержать нас до августа. В школе имели сегодня хлопотный день. Поздравляли женщин в школе и дома. Новая наша молодая «профессора» чуть не «вмерла» от восторга. У нас самая интернациональная группа в школе: пять нас (Юра и Яшка школу не посещают), трое поляков, два индонезийца, четверо марокканцев. После обеда было небольшое собрание. Потом поздравляли, пели, фотографировались. Вечером, после «фиесты» дома, сбежал к Чаре. Наши отношения, как выразился Юра, пошли по «наклонной спада». Во всяком случае, это поднадоело.

Так, вчера ночью пришлось совершить «марш–бросок» от парка «Марьянао» и улицы F.(около 5 км.) домой. Чуть не «протянул» ноги. За эти дни разорился на общественных долгах и такси.

В субботу были в «Сьерра — Маэстра». Жора К. уже переехал в соседний блок и не высовывает носа. Поговорили с Пашей о проблемах Сантьяго. Говорили, как всегда, много, но конкретные вопросы остались, конечно, без ответа. Как и все предыдущие разговоры, этот тоже оказался болтовней. Ясно, что во всем надо идти своим путем, реальной помощи ждать не откуда.

Получил письмо от Лаци. Работа над диссертацией продвигается быстро. Завидую ему страшно, хотя представляю, как он здорово устал и как ему сейчас тяжело. Он прислал толковые советы по теме моей работы. Действительно, надо сосредоточиться на искусствоведческом материале по фольклору. Сейчас основная проблема — проблема связи. Надо как–то связаться с Портвондо. Иначе с трудом представляю себе возможности работы.

Итак, со времени встречи с Г. К. прошло три года и до сих пор не могу сказать, что мне удалось забыть эту женщину (встреча с которой перевернула мою судьбу: «сломала» комсомольскую карьеру и «выбросила», в конце концов, меня на этот «остров сокровищ»). Как она там, у себя в «горьковской глубинке»? Не думаю, что ей уж очень хорошо. Может быть, на день рождения пошлю ей открытку. Вот, ее «семейка» взбеленится!

12 марта, Гавана, 136- день

Воскресенье. Три дня подряд хожу в кино. Посмотрел два фильма Ежи Кавалеровича «Настоящий конец войны» и «Мать Иоанна от ангелов». Отличные фильмы и все же, что–то оставляет в них тебя равнодушным. Возможно, они рассчитаны на «сиюминутное» эмоциональное восприятие, которое гаснет в его скрупулезности (может быть и в «двойном переводе»). Еще посмотрел английский фильм «страстей» «Последний викинг» с обаятельным Камероном Митчелом и, по моему, глупой Изабель Корней. Здесь уже смеялся от души. Полное отсутствие вкуса, чувства юмора и мысли, в общем, — чувства меры. Если задуматься, то действительно открывается страшная перспектива, если из–за таких фильмов люди лишают себя такого замечательного наслаждения как кино.

В школе пришлось держать бой. Группу увеличивают и разделяют. Дрались за время. Теперь у нас будет шесть наций. Маленькая ООН. Добавились «друзья» из Анголы и Мозамбика. Добились, все–таки, что занятия будут по–прежнему с утра, но теперь будет бардак.

В «Salon Exposicion» открылась новая выставка фотографии и живописи к 8‑й годовщине Революции. Интересно, но ничего оригинального, кроме сюжета.

Вчера утром с Юрой закончили цветную пленку. Вечером встретился с Терри (из Юркиных девчонок). Впервые была нарядна и даже симпатична. Но делать мне с ней все равно нечего. Чаро не звонила. Вероятно, все–таки уехала.

Сегодня с утра был на пляже в «Nativo». Народу — «muchisimo»![36] Сидим без денег, вечер законсервирован.

Получил письмо от Людмилы. Потрясающая новость! В новом свете предстает мой «старый» Лаци. Так вот с кем моя Галка «согрешила»! Хорош друг! Вернее, оба мои «друга» оказались хороши.

13 марта, Гавана, 137‑й день

Понедельник. Сегодня на Кубе — день памяти Хосе Антонио Эчевария,[37]

В три часа дня у здания Radiocentro начался митинг- демонстрация, на которой имели честь присутствовать «советские студенты», то есть мы. Представительство свелось к стоянию в «массах». Вскоре я покинул это почетное собрание и был дома.

Вечером, вернее ночью (в 10 часов) на лестнице Университета выступал Фидель. Говорил он долго и сердито о политике правительства и о компартии Венесуэлы (?). Я слушал и смотрел это по телевизору. Он осуждал политику компартии Венесуэлы, принявшей направление на легальные формы борьбы и ее концентрацию в городах. «Тот, кто не сражается за революцию, не может быть коммунистом!» Привел выдержки из газет, где венесуэльское правительство обвиняло его в экспорте революции в латиноамериканские страны. «Да, мы помогали и будем помогать». Рикошетом досталось и нам на уровне «политики партии и правительства». «Будучи принципиальными, в Европе, нужно быть принципиальными до конца!» Говорил до 3 часов ночи, все слушали стоя на предуниверситетской площади.

19 марта, Гавана, 143‑й день

Воскресенье. Неделя прошла без приключений. Будучи без денег, отлеживался дома. Наконец–то пришли журналы. Читали все. В пятницу смотрел отличный фильм Диснея «Три всадника». Восхищен его талантом, чувством юмора, меры и вкуса. Здесь уже новое сочетание рисованного фильма с реальными пейзажными и концертными съемками. Красиво, весело, гуманно.

В субботу с Чарой были на пляже «Самба — Мария». Отличный пляж, немного народа. Время прошло хорошо, но, конечно, не без приключений. Была большая волна, не считаться с ней было опасно. Я выбрался благополучно, но одному парню не повезло, сам он выбраться не смог и его тело выкинула на берег накатная волна. Все произошло очень быстро. Я первым оказался рядом с ним и рыдающими женщинами, но сделать что–либо было уже поздно. Больше всего поразило равнодушие окружающих. Никто не подошел оказать помощь, кроме поздно и спокойно прибывших «спасателей» и врача. Но, несмотря на это, впечатление от проведенного дня осталось хорошим.

Вечером в доме была грандиозная «fiesta». Отмечали день рождения Юры и Толика. Народу было человек 20. Как всегда, много пили и много пели. Я немножко больше всех. И вечер, конечно, не обошелся без приключений. Во время ужина к Кольке заявилась девочка–негритянка, которая рвалась за стол, но ее пришлось выпроводить. И вот, провожая ребят, неожиданно наткнулся на нее. Договорились быстро… Но я слишком много выпил и произошло то, что должно было произойти, то есть — ничего… Притащился домой в 5‑ть злой, как собака. Колька вернулся от Розы в 9‑ть утра, пройдя весь город пешком. Юра появился только сегодня ночью.

Днем отсыпался. Вечером был у Чары. Долго обсуждали, куда пойти. Наконец, забрели в «Mandy`s club». Настроение было гнетущее, но вечер прошел хорошо. Поговорили откровенно.

Так закончилась эта «великая неделя».

Получил письма от мамы и от Марики. Первое ее письмо пропало.

Мануэль уехал домой в Камагуэй.

С 20‑го числа начинается второй массовый выезд кубинцев на «сафру». Вернее, машины идут мимо нашего дома уже сегодня весь день. По официальным данным «сафра» проходит отлично. 12 апреля — неделя памяти «Playa Hiron».[38] На «сафру» выезжают университет, правительство, официальные учреждения, наша школа и мы, если не уедем в Сантьяго.

21 марта, Гавана, 145‑й день

Вторник. Сегодня Юра, наконец–то, получил деньги по контракту. Сумма приличная. Вообще моя «стипендия» — самая мизерная на Кубе (116+20), когда как ребята, как «аспиранты», получают 127+100 песо, а Юра, как аспирант–преподаватель, 127+100+260. Первая цифра — от кубинцев (стипендия), вторая — от «посольства» (наша советская стипендия). Ребятам не завидую, но бьют по нервам постоянные денежные неурядицы. Не могу же я здесь вести другой, более «скромный», образ жизни!

Сегодня посмотрели югославский фильм Анджея Вайды (пол.) «Леди Макбет в Сибири». Фильм поставлен по новелле Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» с музыкой Д. Шестоковича к опере «Катерина Измайлова». Фильм соединяет талант Вайды и традиции югославского кино с психологической нагрузкой и колоритными портретами. Фильм иногда «пробирает до костей», но … «русским духом» в нем «не пахнет». Анджею не удалось понять русскую суть трагедии. Фильм Вайды напомнил мне фильм В. Де Сика «Они шли на Восток». Фильмы без времени и места. Расчет на психологический эффект бессмысленности происходящего. Понять это можно, но зачем? Такие «ошибки» разочаровывают.

25 марта, Гавана, 149‑й день.

Суббота. Написал и отправил, наконец–то, письмо шефу в Ленинград. Получилось, конечно, глупое письмо.* Посмотрел в ICAIC польский фильм Войцеха Хаса (1964 г.) «Рукопись из Сарагозы» с участие З. Цибульского. В общем, фильм не понравился, затянут. Каскад сказочных приключений испанского офицера не убедителен.

Был у дантиста–частника. Посмотрел он мои зубы и оценил работу в 80 песо. С понедельника должен приступить к лечению. В пятницу отмечали контракт Юры. Настроение было ужасно плохое. Надрался, но все обошлось мирно, без приключений.

Получил «советскую стипендию». Познакомился с хорошенькой девушкой, прелестной представительницей кубинских вооруженных сил. Надеюсь, что завтра позвонит. Вечером с Юрой и «его» девчонками мотались на такси по Гаване, пытаясь пробиться на какое–нибудь приличное «Show». Не тут–то было! Уставшие и злые осели на 25‑м этаже «La Habana Libre» в баре «Turcino». Бар вполне симпатичный (с раздвигающимся потолком и с бассейном в центре зала … на первом этаже!). Время прошло неплохо, но настроение все–таки было паршивое. Пили хайбол «Habana Libre» и отличный напиток «Menta con Vodca». Но то и другое доставило только эстетическое удовлетворение.

27 марта, Гавана, 151‑й день

Понедельник. «Мне кажется, что не может быть более трагичной ситуации, чем такая, когда ты находишься среди миллионов людей и не можешь подойти ни к одному из них и прикурить, сказать «доброе утро» и услышать ответное слово, или хотя бы остановиться на минутку, увидев знакомую физиономию, знакомый нос… Вся масса незнакомых людей, с которыми нельзя объясниться, подобна деревьям, а громадный, но чужой город — это лес, густая лесная чаща. А лес хорош для зверей, но не для людей. В лесу, каким бы он ни был густым и красивым, человек чувствует себя одиноко. Большая печаль и безысходная тоска охватывает его со всех сторон, и он думает, как бы поскорее выбраться из этого леса в божий мир, как бы оказаться среди людей». Шолом — Алейхем

30 марта, Гавана, 154‑й день

Четверг. Итак, сегодня договорились с Луизой Лимой (директором школы) о нашем отъезде. По этому вопросу нас вызывали в министерство к Марии Фернандес (которая нас встречала в первый день). А по сему, вероятно, в понедельник у нас «выпускной» экзамен. Не знаю, радоваться или нет. Ждет нас далеко не рай, но и здесь уже порядком все осточертело. А главное — раздражает безделье и изоляция. Живем как будто в тюрьме, у которой нет забора…

В воскресенье были с Чаритой в «Violines», в симпатичном клубе на Paseo, послушали приятный оркестрик со скрипкой. Впервые поговорили о моем скором отъезде, и вообще говорили откровенно и, кажется, она согласилась, несмотря на проблемы «технического» порядка, но на разбор их у меня есть неделя.

Неделя проходит интенсивно. В понедельник посмотрел первый фильм Микеланжело Антониони «Крик». Фильм очень понравился, хотя, возможно, что это один из первых фильмов режиссера в стиле неореализма.

Во вторник устроил себе шатание по еще неизвестному району старой Гаваны от Капитолия до Университета. Искал многое, но нашел лишь … музей Наполеона! Восхитительно! Старинный четырехэтажный дом в стиле испанского барокко с внутренним двором–садом, на который выходит веранда, где устроена выставка рыцарских доспехов, и через которую попадаешь в приемный зал, где находится выставка костюмов и военной одежды времен Наполеона. На лестнице, ведущей на второй и третий этажи, развешено оружие и знамена. На втором этаже находится столовая, на третьем этаже — спальня, и, наконец, по дубовой лестнице поднимаешься в библиотеку, где сейчас представлена выставка–библиотека литературы о Наполеоне и его времени. Самое чудесное место в доме. В доме очень много всевозможных бюстов и статуэток Наполеона. С балконов открываются отличные виды Гаваны. Получил колоссальное удовольствие, хотя потом промок под дождем как собака.

В среду посмотрел итальянский фильм Франциско Росси «Сальваторе Гильяно». Отличный фильм о Сицилии, о партизанском освободительном движении, о мафии. Может быть, специфичен и идеологически небесспорен. Перед фильмом зашел в Музей декоративного искусства, что на улицах 17 и Е. Симпатичное, надо сказать, заведение. На ограде, прямо на улице выставлено с десяток картин. Тут и Гейнсборо, Гоген, Веласкес и etc. Но вряд ли это подлинники. В самом здании, где у меня забрали фотоаппарат, расположена выставка Piedras Duras, то есть экспозиция чудесных вещей резьбы по камню из Китая, Японии, Европы с XVII до XX вв. В этой великолепной выставке еще «прилагается» экспозиция вееров различных моделей и рисунков, а также фарфора. Кроме того, отличным музеем является само здание и ряд его комнат, например, «Гранитный Салон» с интерьером XVIII в. Отличная выставка мебели того же века, в частности в стиле королевы Марии — Антуанеты. От всего этого я был в восторге!

И, наконец, сегодня попал в «Palacio de Bellas Artes» (Музей изобразительных искусств). Лучше бы я туда не заходил, еле вышел! При подходе к нему впечатляет само здание. Огромное, серое, квадратное с внутренними квадратными колоннами входов здание, вместо первого этажа открытый парк со скульптурой. Проходя его, входишь по наклонной плоскости Rampa на этажи экспозиций, которые размещены в 6-ти залах! Осмотр начал с классики «Exposicion Temporal de Pintura» — выставка иностранных мастеров со Средних веков до наших дней. Начиная с «Virgen de nino» Франциско Сурбарана (XVII в.). Есть Гойя, Эль Греко, Диего Ривера и другие испанские и итальянские, в основном, мастера. От следующего зала «Conde de lagunillas» я был в восторге! Здесь представлен древний мир Греции, Рима: чаши, статуи (торсы), бюсты, статуэтки и прочая керамика, бронза, резьба по камню. Эти экспонаты, представленные отлично, будоражат воображение. Здорово! Забравшись выше, нашел выставку «Arte Polaco», живописи и графики. Окунулся в пучину модернизма! Тут поляки представили 21 художника с двумя–тремя картинами каждый, дающими представление об их индивидуальном «почерке»… Очень интересна их графика в стиле того же модерна, расписанные в том же стиле холщовые ковры и даже «художественная» рыбацкая сеть. Я не склонен критиковать и оценивать, но честно признаюсь, что многого не понял и порядком подобалдел. Еще выше меня ждали еще две экспозиции: кубинских художников Акоста Леона и Виктора Лама. Оба — старейшие художники–модернисты с мировой известностью Лауреаты многих национальных и международных премий и выставок. Первый из них умер всего два года назад.

На этой выставке познакомился с интересной женщиной, (вероятно, искусствовед), приглашен в гости.

31 марта, Гавана, 155‑й день

Пятница. Вечером был у Чары. Посидели в клубе. Время прошло, как обычно, но уехал с плохим настроением. В Гаване объявились Женька М. и Яшка, последний приехал в качестве «переводчика» при Керимове (наш университетский проректор), приехавшем с визитом на Кубу.

3 апреля, Гавана, 157‑й день

Чаро уехала в Матанзас. Субботу весь день просидел дома. Вечером посмотрел детективы по телевизору, одни из них итальянский. В воскресенье с утра был в гостях у семьи Pinegro, (по приглашению женщины, с которой я познакомился в музее). Приняли «спокойно». Кроме отца и матери, два сына, оба занимаются медициной. Отец работает в «Direcsion de cultura» вот уже 28 лет. Интересный дядька. Знает очень много и очень многих из мира культуры. В комнате много картин, подаренных хозяину его друзьями–художниками. Среди них — Victor Manuel и др. Поговорили очень интересно. Они были поражены, узнав, что мне всего 23 года! Унес от них несколько журналов по искусству. Я остался очень доволен встречей.

Вечером в «La Rampa» посмотрел фильм М. Антониони «Приключение» с участием Моники Витти. Фильм вновь об одиночестве. Более сильный, чем «Крик», но более прост и лиричен. Получил огромное удовольствие.

Сегодня — понедельник. Утром сдали с Колькой письменный вариант экзамена по третьей части. Сдали очень плохо по причине чрезмерной осторожности. После обеда был у дантиста. Затем с Юрой поехали посмотреть нашу цветную пленку. Получилось неплохо, но моих кадров очень мало. Заказали снимки. Возвращаясь, неожиданно в магазине отеля «La Habana Libre» увидел 2‑хтомник Арнольда Хаусера «Социальная история литературы и искусства». Отлично издано и иллюстрировано. Купил на последние 8 песо.

Вечером в «Acapulco» посмотрел фильм Хичкока «Фатальный звонок». Как всегда у него, очень приятный детектив.

10 апреля, Гавана, 163‑й день,

Закончил лечение у дантиста, теперь я подкован на четыре зуба, приобрел два новых и за все это удовольствие оставил ему 80 песо. Мы с Николаем сдали устный вариант экзамена по испанскому языку и к нему еще одно упражнение. Все обошлось нормально. Таким образом, мы закончили десятимесячные курсы испанского языка менее чем за пять месяцев. Это — не успех, а жесткая необходимость. Остальному жизнь научит.

В пятницу были в министерстве. Увидел, наконец, легендарную Марию Фернандес, нашего «шефа». Оказалась очень приятной женщиной. Кажется, договорились обо всем. Встретился с Женей М., передал ему 20 книг для переправки в Ленинград. Получил, наконец, веселое письмо от девчонок из Москвы. Потом с Чарой бродили по городу, забрались через порт в «Casa Blanca», «средневековый замок» возле маяка. День был чудесный. Закончили вторую цветную пленку.

Вечером встретился, после долгого перерыва, с Терезой, посмотрели фильм с участием Бельмондо «Человек из Рио». После этого зашли в бар и еле вышли. Не знаю, что с ней произошло, но девочка была вне себя и вряд ли что–нибудь соображала. Просидели в баре до 2‑х часов, пока нас не выгнали. Целый час ждали автобуса, так что она уехала в три часа. Для нее это было смерти подобно!

В субботу с утра был на соседнем пляже («Патриса Лумумбы»). Вечером с Колькой бродили (прощались) по La Rampa. Купили сувениры для ребят, зашли в музей Наполеона. Узнали интересные детали. Музей создан после революции из коллекции какого–то кубинского миллионера. В основном — это вещи, принадлежавшие друзьям и близким Наполеона, или вещи его эпохи, но есть несколько его личных вещей. Например, постельное одеяло, золотой ночной горшок, две–три тарелки, пистолеты. Встретили нас очень радушно и все объяснили. Разумеется, в музее никого, кроме нас не было. Сдали фотопленку и получили старую, получилось плохо, хотя есть ряд удачных снимков (снимаю без экспонометра и не могу приспособиться к освещению). Вернулись домой к ужину, но мои девочки, отчаявшись до меня дозвониться, оставили меня на вечер одного в заключение дома. Посмотрел по телевизору очередной американский детектив и отошел ко сну.

В воскресенье, то есть вчера, утром вновь был на пляже. Вечером приехала Чаро. Днем по телефону говорил с ней резко, но при встрече не заикнулся о том, что два дня она не подавала признаков жизни. Все–таки сегодня — наш последний день! Завтра утром она уезжает на «trabajo voluntario», (т. е. по–нашему: «на картошку»). Зашли в клуб «Paradis». Целый час она непрерывно рыдала, такой я ее еще не видел. Рыдала, не говоря ни слова. Когда немного успокоилась, пошли в «Кони Айленд», покатались по «Русским горкам», на «самолете любви» и прочих аппаратах. Поужинали в «Гималаях». Впервые попробовал Langusta cuchilina с пивом — вкуснейшая вещь! В час ночи привез ее к общежитию… «Yo te quiero mucho!»[39]

Сегодня полшестого утра разбудила меня наша «мамита», звонила Чаро: «Chao! Chao!». Она уезжала. «Ya!»[40] Вряд ли мы еще когда–нибудь увидимся с тобой, моя «первая учительница», мой маленький дружок. Как сложится твоя судьба дальше, что тебя ждет в этой странной стране? Ты спасла меня от одиночества, так пусть ты никогда не узнаешь, что это такое! Будь счастлива, mi amor! Chao!

19 апреля, Сантьяго–де–Куба, 173‑й день

Среда. Итак, мы, наконец–то, в Сантьяго. Произошло это молниеносно, хотя и не без осложнений. В понедельник мы с Николаем получили билеты на поезд, в пятницу — стипендию и, поругавшись с печально известной Марго в министерстве, и, попрощавшись с обаятельной Марией Фернандес, получили деньги на дорогу. В ту же пятницу к нам в дом (уже вместо нас) подбросили Володю Б. и двух болгар. И тогда, наконец, мы и поняли, что уезжаем.

Неделя прошла в сборах и прощаниях. Прощались с надоевшей, мне, во всяком случае, школой. Забежали к Жоре в «Сьерра Маэстра», раздавили у Паши и Нелли бутылочку коньяка. Побеседовали с Квасовым и Рудольфом Ш. Договорились о создании самостоятельной студенческой группы. Получили письмо об этом к руководителю группы преподавателей (в Сантьяго). Написал почти всем письма, некоторые из них отправил с Женей М., вместе с книгами и сувенирами. Женя улетел в понедельник (вторник) ночью.

На этой неделе трижды встречался с Терезой. Были в кино, бродили по «Малекону», разговаривали. В последний день были в симпатичном баре «La Rampa». Прощание обошлось без слез. В пятницу (14‑е) ребята дали «отвальную». В воскресенье утром (16‑го) такси привезло нас на вокзал. Провожали Тереза и Володя Т. Наскоро простились и поехали… Ехали в двухвагонном поезде «Fiat», типа наших скоростных с мягкими креслами («Красная стрела»). Из окон неспешно продвигающегося поезда созерцали остров «Свободы» в его натуральном виде. Пальмовые рощи сменялись бескрайними плантациями сахарного тростника между коричневыми холмами и наоборот. Деревни с хижинами из пальмовых листьев мелькали на горизонте, близ дороги располагались небольшие одноэтажные городки в испанском колониальном стиле с непременным «кафедральным» собором в центре. Ехали хорошо, отсыпались, взбадривались подаваемыми «стюардом» кока–колой и кофе. Но об обеде пришлось думать самим во время остановки в городе Санта — Клара. Остановка была долгой — целый час. В вокзальном «буфете», который был точно таким, как показывают провинциальные придорожные кафе в американских фильмах: с обитой жестью стойкой бара, высокими вертящимися стульями без спинок, с черной деревянной доской, на которой мелом было написано «меню». Местные посетители смотрели на нас, как на «янки» («белых») с Севера. Мы долго выбирали себе блюда из меню, но оба они оказались … живыми малюсками (еще шевелящимися в огромной тарелке) в уксусной приправе. После двух–трех проб, пришлось отказаться от «обеда» и ехать до конца пути голодными (пирожки «мамиты» закончились еще утром). Вечером проехали провинцию Камагуэй и в половине ночи были в Сантьяго. Встречали нас наши ребята (Вадим и Саня). Поднялись (буквально, на холм, возвышающийся над городом) в «Plan de Beca» (студенческий городок), где мы теперь будем жить. Всю ночь пили спирт и беседовали. Иногда Вадим тихо играл на своем аккордеоне. Так встретили рассвет. Вид на просыпающийся город с крыши четырехэтажного дома–общежития, где мы сидели всю ночь, был потрясающий! Красивейшее зрелище!

Сантьяго–де–Куба — симпатичный городок, разбросанный подковой вокруг бухты–порта, глубоко врезающейся в сушу. Чем–то напоминает Севастополь и Ялту одновременно. Университет «Ориенте» находится на окраине города в нескольких зданиях, два из них — ректорат и экономическая школа — современные бетонные здания. Остальные «школы» расположены в деревянных домиках–бараках. Выше университета на холме — студенческий городок, четыре четырехэтажные бетонные здания (такие, как новые корпуса в «Артеке») с плоскими крышами и открытыми лестничными пролётами. В окнах вместо стекол — деревянные жалюзи. Между комнатами (на четырех человек с двухъярусными деревянными кроватями) открытые (без стен) «холлы». Столовая и кафетерий — два культурных центра городка.

Студентов почти нет, все — на «сафре».

С жильем — настоящий бардак! Сначала попали в комнату со сломанным дверным замком, но с закрытыми шкафами и пр. Оказалось, что здесь все комнаты без замков. Попытка поговорить с местным начальством оказалась бесполезной — «маленький саботаж» (вроде: «мы вас сюда не звали»). По нервам это ударило здорово! Захотелось плюнуть на все и вернуться в Союз. Но перспектива такого возвращения настолько мрачна, что быстро оставил эту дурацкую мысль. Здесь уж точно, никому до нас нет дела. Конечно, кроме нас шестерых, никого из студентов «соцлагеря» в городке нет. Но есть студенты (по одному–два человека) из латиноамериканских и африканских стран.

Встретились с начальником советской колонии, неким Смертяковым (!), затем встретились с нашим консулом («Виталий»). Кроме обычных фраз приветствия, не услышали ни одного толкового слова и вряд ли услышим. На какую–либо помощь со стороны представителей нашей страны, явно рассчитывать не следует. Мы не вписаны в их «компетенцию».

В понедельник вечером были с ребятами на нашем сухогрузе «Краснокамск», познакомились с механиками. Моряки встретили очень хорошо. Посмотрели корабль, поболтали. Время прошло интересно. Во вторник вечером побродили по городу, дали телеграмму «мамите» в Гавану («Todo esta bien!»[41]) А какое там к черту «bien»! Выть хочется (как волку, попавшему в капкан). Сегодня встретили Магду С.,[42] разговор с ней был поверхностный. Обещала представить руководителю кафедры философии. Но вообще–то мне здесь пока приткнуться негде. Вечером познакомились с обитателями консульства на просмотре фильма Герасимова «Маскарад». Наши фильмы, взятые с кораблей, «крутят» с наступлением темноты на веранде консульства стареньким киноаппаратом на обычную простынь. Это единственное совместное развлечение. Советская «колония» небольшая: несколько человек сотрудников консульства с семьями (живут все вместе в трехэтажном доме по советскому образцу, т. е. на «самообслуживании»), около полдюжины преподавателей университета с переводчиками (студенты–стажеры из института им. Мориса Тореза), «морагент» с чудесной фамилией Чаплин (!) и несколько «советников», которые появляются изредка из военных гарнизонов провинции. Так что вся «колония» не превышает трех десятков человек.

На городском (по католически очень ухоженном) кладбище уже есть специальный «советский» колумбарий, на нишах которого написаны только порядковые номера. Говорят, что прах наших солдат (и офицеров), умерших здесь от тропических болезней, вывезут на родину, может быть, позже… А пока их родные не знают, что они похоронены здесь (государственная тайна).

Целыми днями читаю детективы (на испанском языке). Единственно толковое занятие. Вчера ночью говорил Фидель в театре им. Чарли Чаплина (Гавана) на митинге, посвященном очередной годовщине вторжения на «Плайя — Хирон».

Похоже, что у нас начинается свой «Плайя Хирон»!

26 апреля, Сантьяго, 180‑й день

Среда. 10‑й день, как мы в Сантьяго и завтра — полгода, как мы на Кубе. Время летит. За полгода, кроме языка, ничего не сделано. Но за эту неделю сделали много. Всю неделю хлопотали о быте. Наконец–то, перебрались в новую комнату в блок «Д». Все удобства «по–кубински», то есть никаких. Душевая (как и туалет) один на весь этаж. Вода (только холодная) подается утром и вечером. Так что попасть под душ — большая удача. А без него долго здесь не проживешь. Конечно никаких «кухонь» здесь нет. Поэтому приготовить что–либо не представляется возможным.

Столовая находится пристройке между зданиями. Кормят здесь очень паршиво. Почти ежедневное «меню»: китайский рис с вяленой треской и «постный суп» с початком кукурузы или с зеленным бананом (здесь желтые, по нашему — «спелые», бананы никто не ест). Зато хлеб (отборный белый хлеб, доставляемый нашими пароходами из Союза) валяется в деревянных ящиках перед столовой в неограниченном количестве (на Кубе нет привычки есть хлеб). «Блюда» накладывают на пластиковые подносы с отделениями. Из овощей — только зеленые помидоры и авокадо. Вода без ограничений из–под крана. Ребята сразу продемонстрировали, что эту «пищу» можно принимать, только не глядя и не принюхиваясь, желательно в присутствии на столе бутылки «Бакарди». Рассказывают, что Яшка вначале взбунтовался и «объявил голодовку». Но быстро разобрался, что питаться в ресторане в городе слишком накладно для его кошелька, а приобрести продукты здесь просто негде. Наши преподаватели и переводчики получают от кубинцев продовольственные пайки, а также кто–нибудь из них регулярно выезжает в Гавану для закупки продуктов в нашей лавке ГКЭС по списку. Включение нас в этот «список», естетственно, «не положено», так как нас в списках ГКЭС.

Зато нам предоставлена почётная возможность разделить «временные трудности» революции с кубинским «пролетариатом», т. е. — студенчеством (из–за отсутствия здесь другого).

Центр отдыха студентов — кафетерий. Здесь по вечерам собираются обитатели студгородка «поболтать» за чашечкой кофе. Все дежурят в кафе посменно, «дежурная» школа организует и «культурную программу» вечера. Кофе «заготовляют» сами студенты (это особая привилегия), привозя его с гор после коллективных выездов на уборку. Высыпанные прямо на поле стадиона зеленые зерна под солнцем (их нужно периодически переворачивать огромными деревянными совками) постепенно становятся бурыми. После этого их ссыпают в маисовые мешки, заносят в кладовую кафетерия и затем под строгим контролем выдают по норме каждый вечер. В кафетерии есть большая электрическая кофемолка, но «любители» молят зерна для себя на ручной кофемолке и могут сами приготовить напиток по вкусу. Это целое искусство. Разумеется, кофе бесплатно, но как–то все соблюдают меру. В городке есть свой радиоузел, который днем используется для информации, а вечером — для музыки (и танцев).

Под нашим «балконом» — прачечная–самообслуживания. Балкон с видом на бухту. Днем прохладно, после обеда «жарко!». Так что после обеда спим, как здесь принято (ciesta). В общем, устроились неплохо (по местным меркам). Через стенку живет Яшка. Сейчас его нет, уехал на «сафру».

В университете был представлен зав. кафедрой философии Мигелю Ангел Санчесу. Парень оказался молодым (на несколько лет старше меня), но неглупый. Познакомил меня с библиотеками университета и города (у него своя служебная машина), представил администратору «Libreria». Вещь немаловажная, так как для «профессорского» состава доступ всюду свободнее. Я, естественно, везде был представлен как «аспирант». Так как здесь никто не знает, что это такое, то меня, похоже, принимают за «профессора–стажера» («профессор» на Кубе — это преподаватель университета). От беглого просмотра библиотек остался доволен, материал по фольклору можно найти. Обстановка к работе располагает. Здесь просто больше нечего делать.

Просмотрел программу кафедры. Элементарно, но в основном придерживаются нашей университетской программы. Из основной литературы — учебники Константинова и Афанасьева (переведенные на испанский язык и изданные в Москве). Ленин, Маркс, Люсьен Сэв, Роже Гароди, Фидель и прочее. Осваиваю специальную терминологию.

К ленинским дням сделали в Университете фотомонтаж. Шуму, криков, нервотрепки было много, но на монтаж кубинцы не прореагировали никак. В пятницу отметили в тесном мужском кругу день рождения Толика (парень из Киева). Прямо скажем, было скучно (после гаванских кутежей). В воскресенье по радио (транзистору) услышали о полете космонавта Комарова и следили за развертыванием событий с нетерпением. В понедельник узнали о трагедии. Восприняли очень тяжело, трудно было в это поверить! Здесь такие вещи воспринимаются значительно острее.

Вчера начал прием комсомольских «дел» у Вадима (в том числе и «обслуживание» наших судов). Были на сухогрузе «Коммунар», договорились о проведении лекций (по истории Кубы и современной ситуации), о культурных мероприятиях для экипажа. Лекции приходится готовить самим из «подручной» литературы и местной прессы. Этот кропотливый труд окупается тем вниманием, с которым слушают моряки, впервые узнающие правду об «острове Свободы». Наша культурная программа для них вообще оказывается сюрпризом, они не привыкли к такому вниманию. «Морагент» очень доволен и всячески нас поддерживает.

Настроение нормализуется. Получил письма от Лаци и Жени М. (который уже в Ленинграде). Написал ответ Лаци, получилось злое и сумбурное письмо. Написал письма «мамите» и Чарите в Гавану.

2 мая, Сантьяго, 186‑й день

В четверг отметили в «семейном» кругу наше полугодие. Вадим достал аккордеон, послушали, попели. Ночь (на крыше) прошла весело (днём здесь пить не рекомендуется: опасно для здоровья).

На следующий день мы уехали на «сафру», попали в струю мобилизации ректората и «обслуживающего» персонала. Пробыли там три дня. Интересно было все! И поездка на открытом грузовике по красивейшим горным местам, местечко «Central Chile» находится недалеко от г. Сан Луиз в 27 км. от Сантьяго. Жили в коровниках. Спали в подвесных гамаках из мешковины. Первую ночь «спал» дугой в полу–замершем состоянии. Жрали «комиду» не лучше нашей студенческой. В пять часов утра — подъем. Вывозили на «campo»[43] в грузовиках. Получили китайские «мачете» (огромные ножи для рубки сахарного тростника). Мозоли набили в первые два часа. Во время «завтрака», точнее — еще до него, ударил дождь. Ели, промокшие до нитки под дождем (скрыться на поле было негде). Вернулись в «campamento».[44] После обеда поработали еще два часа. В семь часов поужинали, и нас накрыла сплошная темнота. Тропические ночи — это ад кромешный, не увидишь собственной руки. Так прошел первый день.

В воскресенье работали хорошо. Но пострадали от кубинской «организованности». Вернулись в лагерь на обед, и в течение 3‑х часов не могли выехать на поле, не было машин. Вечером привезли ведро пива, поели при свете коптилки. Отметили 1 мая (на Кубе, как и в США, это — «день Труда»). Первого же мая утром «ударили» с последними силами и закончили плантацию, все дружно навалясь… Потом пешком в полуденную жару тащились 6 километров в лагерь. Затем, приняв «ливневую ванну» и прождав два часа машин, с победой вернулись в Сантьяго.

Праздник отмечали вечером в городе, в «Casa del te».[45] Пили чай (маленькими рюмками из двух поставленных друг на друга чайников) с «Бакарди», принесенным с собой. Самим здесь чай заварить невозможно, так как вода перенасыщена «грязными» солями. По этой же причине нельзя здесь пить сырую воду, только пропущенную через специальные фильтры, с этой целью в учреждениях стоят «опрокинутые» огромные стеклянные бутыли с кранами, литров на 10‑ть.

Потом посмотрели английскую кинокомедию «Золото и серебро».

Вчера день прошел впустую. Вечером, после долгих политических дебатов, раздавили бутылочку ликера «Cubay» («Triple Sec») на пятерых (приехали Сашка с рудника Моа и Яшка с «сафры», Вадим уехал на отчет в Гавану). Потом еще бутылочку «Bacardy» в местном баре «Rancho club». Возвращались с песнями. Набрались прилично. И уже разойдясь было по комнатам, мы с Колей вызвали Сашу, и получилось так, что крепко с ним сцепились. Речь шла о преемственности двух групп, о встрече нами их в Гаване и об их встрече нас здесь. О тех, кто «умывает руки». После того, как мы принимали их в Гаване, их пофигистское отношение к нам здесь выглядит свинством. Разговор обернулся настолько серьезно, что мне пришлось уйти. Засыпал в паршивевшем настроении.

Вот так прошла «сафра» и праздники. На «сафре» познакомился с «нашими» преподавателями и «их» переводчицами (они здесь живут отдельно в городском районе Vista Gorda). «Веселые ребята» — но держаться от них надо подальше (впрочем, они и не стремятся к «сближению» с нами, мы для них «парии»).

10 мая, Сантьяго, 194‑й день

Среда. По возвращению с «сафры» потихоньку вхожу в курс дела. Мигель познакомил меня с директором школы «Letras» (филологического факультета) Нильсом Кастро. Кажется, он из Перу или что–то в этом роде. Молодой парень лет 30-ти, видно не глуп, но слегка надменен. Представил меня «доктору» Франсиско Прату, очень обаятельному старикашке (лет 60‑ть), влюбленному в свое дело. Он — из Испании, долго жил в Мексике, читает курсы истории искусств и истории культуры. Посещаю его лекции (по истории испанской живописи и современной музыки). Хотя пока ничего не понимаю, но практикуюсь в языке (занятия сопровождаются огромным иллюстративным материалом). В студенческой группе познакомился с очень глупенькой девочкой, с которой изредка дискутируем по проблемам искусства. Нильс грозится уже давно познакомить меня с «человеком» из Consejo Cultural, но все срывается[46]. Сегодня прождал напрасно полчаса в фойе отеля «Casa Grande». Почему–то встреча не состоялась.

После праздников заглянул к нам консул. Имели очень пустой разговор о «правах и обязанностях». Вадим привез нам деньги и мне кучу писем. Написал ответы домой и в Гавану.

За эту неделю посмотрел фильм Филиппа де Брока «Картуш» с Ж. П. Бельмондо и Клаудио Кардинале и фильм Фредерико Фелинни «Джульета от Ангелов» с Джульетой Масиной. От обоих фильмов получил большое удовольствие, правда, разного порядка. Фильм Фелинни очень сложен, мистичен, злой. Психологически удачно используется цвет, с которым режиссер делает все, что хочет.

Вчера отмечали День Победы. Набрались как поросята. Сегодня от жары и головной боли чуть не «отдали концы». Получили студенческую униформу, толковое мероприятие (здесь купить что–либо невозможно, так как нет специальных магазинов для иностранцев, как в Гаване). В библиотеке в течение двух дней откопал кучу интереснейшего материала (около 20 000 стр.) по афрокубинскому музыкальному фольклору. Работы впереди невпроворот.

17 мая. Сантьяго, 201‑й день

В четверг, наконец–то, встретились с Робертом (из Совета по культуре) и я был представлен труппе местного театра. Познакомился с режиссером Мануэлем — негр, учился хореографии в Мексике. Разбирается в живописи, музыке, поэзии, балете. Знает Шостаковича, Кандинского, Малевича, Маяковского, Эйзенштейна и др. Встречались с ним несколько раз. В разговоре он «гонял» меня по истории искусства (выжимая из меня пот). Постепенно познакомился с ребятами из труппы и директором театра, с постановщиком пьесы. Все — очень молодые ребята, некоторые из них окончили или учатся в университетской школе «Letras». Приняли меня очень хорошо. Театр, конечно, непрофессиональный (по нашим меркам), но профессиональных драмтеатров на Кубе вообще нет. Приятно наблюдать за их работой. Мануэль насел так, что пришлось засесть за книги, начал с Фердинанда Ортиса (признанный классик по афро–кубинскому фольклору). Тема моей работы несколько определилась в плане фольклорной музыки, танцев и театра. Материала, слава богу, выше головы. Необходимо уже входить в рабочий ритм. По–прежнему посещаю лекции Прата. Изредка беседуем с девочкой по имени Элизабет. Нильс начал семинар по эстетике, надо посещать. Пора возобновить занятия языком. В общем, дел хватает.

В субботу были с Колей на пляже Siboney. День прошел хорошо. С удовольствием поплавали с масками, на небольшой глубине — красотища необыкновенная! Но дорога на автобусах вымотала нас (здесь автобусы старые, маленькие и всегда набиты битком и даже больше, люди свисают с подножек не закрывающихся дверей). Три дня сидели в Plan de Beca без света, часто сидим без воды (горячей воды здесь вообще нет). Привыкаем. В пятницу, чуть было не начали воевать. В Венесуэле были захвачены при высадке кубинские офицеры.[47] На Кубе было объявлено военное положение. Но у нас пока все тихо.

В понедельник получил хорошее письмо от Юрки и четыре письма, полные любви, от Чариты. Чарите дал телеграмму и написал ответ.

Да, в субботу шлялись с Николаем по городу. Случайно попали в одно интересное место под названием «Paticas». Местечко — «осколок американского капитализма»: внизу — бар, наверху — «комнаты на двоих». Вообще здесь «революционные перемены» почти не заметны, кажется, что все осталось «по–старому».

Сегодня — среда, были с Николаем на уроке русского языка в школе им. Маяковского. Приняли нас очень хорошо, все остались довольны.

21 мая, Сантьяго, 205‑й день

Воскресенье. Ночью мы вернулись из «Guarda la barca».

Три отлично проведенных дня на пляже «сахарного» песка пролетели незаметно. Поездка была организована FEU и UJC экономической школы.[48] Ребята здорово это организовали. Уехали в четверг ночью на трех автобусах. Под утро уже были на северной стороне острова. Часа два поспали на столах столовой, потом перебрались в палаточный городок. Днем купались, вечером устроили в местном салоне–кафетерии свою студенческую «фиесту». Выпили огромный кухонный чан «Бакарди» с «кока–колой». На следующий день утром при полном аквалангистском снаряжении с «пескадорами»[49] я «бродил» по дну моря далеко от берега за рифами. На рифах красотища неописуемая! Рифы — это, оказывается, стена, ограждающая береговую зону от океана. По ту сторону этой стены — бездна, которую ощущаешь необычным чувством страха. Сам риф внутри — это город, населенный многочисленными обитателями. Здесь бурлит жизнь. Водоросли и кораллы создают фантастические декорации. Рыбы, большие и маленькие, самой невероятной окраски, не обращают на тебя никакого внимания, но ловко уклоняются от контакта. Правда меня на глубине чуть не сожрали напавшие «морены»[50]. Акул вблизи не видели (хотя кто–то из нас всегда оставался на поверхности для наблюдения за ними). Ничего не добыл, но получил огромное удовольствие. Правда, вывихнул руку (от сильной волны, от которой пытался удержаться, схватившись за коралл).

Вернувшись на берег, взяли гоночные велосипеды (откуда–то здесь оказавшиеся?) и от души «размялись», проехав по живописным и пустынным окрестностям. Забытое с детства удовольствие! Вечером опять была «фиеста», но уже организованная местным «населением». На последние копейки купили бутылку «Бакарди», так что мы с Хуаном (мексиканцем) вернулись в палатку к 6-ти утра. На следующий день опять купались, я делал фотографии. После обеда скрутили палатки, отправили вещи первым автобусом и остались ждать другие. В конце концов, … вернулись в кафетерий, сообразили на бутылочку и пиво, так с ними и поехали. В небольшом местечке Bani вновь высадились и ознакомились с этой достопримечательностью (здесь была база одного из повстанческих отрядов). Наконец, вновь двинулись в путь.

В общем, было очень здорово. Отличные ребята, хорошая (по–кубински) организованность, великолепный пляж. И за три дня — ни одного слова по–русски! Из «наших» кубинцы пригласили только меня. Впервые за полгода отдохнул по–человечески, и, прежде всего, от «своих». В студенческом городке под окном по–прежнему стоят военные зенитки, небо изредка бороздят «Миги». «Granma» клянется: «никогда не будет войны между народами Кубы и Венесуэлы» (значит, может вполне быть!). Фидель, выступая в четверг, говорил о сельском хозяйстве, об аграрной реформе, как будто ничего не происходит… Вот так и живем …между войной и «сельским хозяйством».

Перед отъездом получил фотографии. Получилось очень даже неплохо.

28 мая, Сантьяго, 212‑й день

Воскресенье. Итак, завтра опять уезжаем на «сафру». Уезжает весь университет заканчивать второй миллион «арробов»[51] сахарного тростника (по «заданию» Фиделя). Я еду со своей экономической школой. Кубинские ребята почти полностью меня экипировали. Достали мне рюкзак, гамак, нейлоновую накидку — самые ценные вещи для «сафры». Едим на десять дней. Страшно, но не очень. Как–то уж не впервой: «Patria o Muerte!»

Эту неделю можно назвать «последняя неделя Яши». Яша нас покидает! Сбылось мое «печальное» предсказание, сделанное еще в Гаване. Цепь похождений этого «supermen», кажется, замкнулась. Для меня события разворачивались в следующем порядке. Вернувшись из Guarda la Barca, я узнаю, что ректорат объявил Яшу «персоной non–grauta» в связи с поступившим письмом от метрдотеля ресторана в Varadero[52], в котором Яше предъявлялось обвинение в оскорблении лично метрдотеля и в резких критических высказываниях по поводу политики страны (конкретно, по поводу высказываний Фиделя в поддержку Египта в войне с Израилем).[53] На самом деле имел место случай столкновения с метрдотелем нашего профессора Керимова (вероятно, уже находившемся «на взводе»), при котором Яшка был переводчиком, и, конечно, сам он не мог себе позволить «резких высказываний» (хотя, возможно, и «усилил» в нескольких местах перевод). Несмотря на наши отношения с Яшей, мы с Колей, по требованию нашего партбюро, дали ему вполне положительную характеристику. Затем в среду было собрание студенческой группы, на котором уже пришлось при довольно накаленных страстях высказаться более откровенно. Был составлен протокол, с которым ознакомился Золотарев (парторг). Но события развертывались своим чередом. Наше руководство пыталось обратиться в ректорат с просьбой так или иначе не придавать случаю большого значения. Но в ответ получили твердый отказ и уведомление о том, что делу дается официальный ход, так как этот случай рассматривается в цепи других логически связанных событий, начиная с махинаций с «самозванством» в Гаване и Сантьяго (с целью остаться в Гаване). Тогда наше руководство посмотрело на это с другой стороны. Яшка предстал перед ними в своем истинном свете. Наконец, в пятницу было новое собрание группы, на котором, уже нормально, все выразили свое отношение к делу и к человеку. Вернее, высказывались в основном я и Коля, Толик умудрился не сказать толком своего мнения, Вадим — тоже, хотя в более эмоциональной манере («к примеру, говоря»). Мнение Золотарева совпало с нашим. Вообще, он произвел на меня хорошее впечатление достаточно разбирающегося человека. Так что скоро Яшка выезжает в Гавану для отправки домой (нетрудно догадаться, какая его ждет встреча в университете, хотя, возможно, Керимов его «отмажет»).

На этой неделе посмотрел два фильма: японский «Небо и ад» и испанский «Последняя встреча». Вообще, здесь нет таких изысканных кинотеатров, как в Гаване, да и фильмы демонстрируются без какой–либо «программы», как по времени выпуска, так и по качеству. Так что на действительно хороший фильм можно попасть только случайно.

Написал письма шефу, домой и в Гавану (Юрке).

6 июня, Сантьяго, 221‑й день

Вторник. Сегодня ночью вернулись с «сафры». Я вернулся ярым аболиционистом. Шесть дней тяжелой «каньи» под палящим тропическим солнцем сделает любого «белого» человека ярым врагом рабства на всю оставшуюся жизнь.[54]

Выехали мы из Сантьяго утром на товарном составе вагонов на 20–25. Отряд — более тысячи человек. Где–то на середине пути в «Palma» высадили девчонок на посев тростника, проехали «San Luis», «Contra Maestra» и высадились в местечке «Baire». После шумного митинга с оркестром, отправились по местам. «Гуманитарный факультете», т. е. экономическая, историческая, филологическая («Letras») школы и я, прибыли в «гранху» Palacio de los Pioneros (это же надо: «Дворец пионеров»!). Оказался огромный деревянный амбар, в котором мы и расположились на ночь в гамаках. Перед сном поели (по миске вареной фасоли), прогулялись по окрестностям в радиусе 3 км., немного подремали и в 5 часов на рассвете, после малюсенькой чашечки кофе, отправились на работу. Работа оказалась адская! Жара — рубашка, с первого же дня до последнего, не высыхала от пота (без рубашки нельзя, сгоришь моментально под палящим солнцем). В короткие перерывы в работе те, кто могли, «выкладывались в линию» в тени немногочисленных, но «королевских», пальм. В тени одной пальмы помещалось до десятка человек (если голова к ногам). Эту сюрреалистическую картинку не передать словами! По вечерам регулярно шли дожди. Я работал в бригаде третьего курса. Наш «квартет», потом «квинтет», возглавлял Пепе, парень из общежития, который меня экипировал. Достали мне соломенное крестьянское «сомбреро», подобрали «мачете» полегче (т. е. поострее). Другой парень Рауль с первого дня приступил к «штурмовке» моего испанского (точнее теперь — кубинского) языка. Так как Коля и наши ребята каждый уехал со своими школами, то я на всем необъятном тростниковом пространстве оказался круглосуточно единственным «иностранцем». Неделя прошла без единого слова по–русски! Сначала многие ребята держались от меня в стороне, но в таких условиях так долго продолжаться не могло и, в конце концов, у меня появилось столько много друзей, что запомнить имена всех было невозможно. У меня отросла странно рыжая борода (здесь никоим образом нельзя было побриться). Пожирал всякую «пищу» без каких–либо эмоций. Глотал ржавую теплую воду целыми «танками».[55] Купался в маленькой речушке вместе с коровами. Объезжал местного красавца–мустанга, который неожиданно вынес меня из лагеря в поле, но потом послушно, не сбавляя галопа, вернул обратно (я едва успел наклонить голову под перекладиной ворот, но в седле удержался хорошо). Это произвело сильное впечатление не столько на меня, сколько на ребят, которые, сразу меня «зауважали», не подозревая, что я, практически, сел в седло впервые, (неожиданно «вспомнились» навыки управления лошадью в далеком дальневосточном детстве). Сделал кучу фотоснимков (но возможность для этого была только в короткое вечернее время). Несмотря на то, что нередко падал от усталости «замертво», настроение было отличное все время. Очень понравились ребята, их организованность, жизнерадостность, умение работать. А говорят, что кубинцы не умеют работать! Никто из наших прославленных колхозных работяг не выдержал бы на «сафре» и полдня! Мы «бригадой» срубили 7. 464 «аробов» (70 тонн) тростника, из них 500 «аробов» (5 тонн) — мои «кровные», то есть 1,25 тонны чистого сахара. Мне не было никакой скидки (только вечерами ребята «тактично» пытались мне чем–нибудь помочь). Я узнал и, наверное, навсегда, запомню, что такое «черное» солнце (когда смотришь на него сквозь свой заливающий глаза пот). Моя первая поездка с «нашими» на «сафру» в мае, теперь кажется мне выездом на загородный пикник.

Возвращались в Сантьяго, конечно, вновь с приключениями. Вывозили нас в открытых товарных платформах (приспособленных для вывоза тростника), на которых можно было только стоять, так как сесть было некуда. На станции «Los pazos» локомотив бросил состав и дал деру… Мы 5–6 часов проторчали на путях. С трудом собрали что–то пожрать (у кого, что было), но получилось неплохо: бутерброды, кофе, «квас» и etc. К ночи зарядил проливной дождь, скрыться от него было некуда. Наконец–то, пришел локомотив, и под дождем мы тронулись в путь. Меня закутали в нейлоновую накидку и одеяло (ехали стоя). В 2‑м часу ночи прибыли и добрались домой.

Получил автореферат диссертации Ласло. Яшка еще не уехал. Сидит в городке.

12 июня, Сантьяго, 227‑й день

Понедельник. На Ближнем Востоке война продолжается. Арабы терпят поражение от Израиля по всему фронту. Насер было подал в отставку, но остался. Кубинские газеты на первых полосах помещают ежедневные сообщения с арабских фронтов. Интерес к этому здесь огромный. Предложение о прекращении огня кубинцы воспринимают как поражение. Такое впечатление, что война идет не в Азии, а в одной из латиноамериканских стран.

Неделя прошла беспокойно. После «сафры» мое положение в городке и в университете существенно изменилось. Теперь кубинцы взяли надо мной «шефство». Началось с того, что я перебрался в комнату к Хуану. Свою бороду, по настоянию кубинцев, я не сбрил, что было чрезвычайной привилегией, так как ни один кубинец, кроме Фиделя, не мог себе позволить носить бороду в знак уважения к «барбудос».

Во вторник был в нашем «Rancho club». В среду присутствовал в драмтеатре на премьере пьесы «Красная магия» бельгийца Migel de Qhelderode. Впечатление осталось очень приятное. Неожиданно получилось хорошо. Отлично оформили сцену, подобрали музыку, костюмы. Все ребята играли хорошо: Рауль, Мигель, Валерио и другие. Пьеса была подана в экспрессионистском стиле. В четверг с Николаем были в школе Маяковского.

В пятницу вновь был в театре, но Мануэль меня не дождался. В последние три дня в городе празднуют «фиесту» (в честь окончания «сафры»). Это — нечто странное: напоминает наши «танцы», только на площади города с киосками пива, вокруг которых суматошный психоз. В пятницу посетили одно из таких мест. Ребята познакомились с девчонками, к которым мы позже в субботу вечером, после полудневного кружения на такси по барам города, нагрянули в гости домой с бутылочкой «Бакарди», (в Гаване такое было бы невозможно). Потанцевали, послушали пение начинающей «Бриджит Бардо» и закончили где–то в районе консульства с пивом и танцами. Вернулись в город в 3 часа ночи.

В воскресенье были на пляже «Mar Verde». Грязно, холодно. Вечером вновь посетили семью знакомых девчонок. Познакомились с главой семейства, участником революции, отцом девяти детей. Распили с ним бутылочку, другую «Бакарди», «Mente», какой–то довольно вкусный молочный ликер. Вернулись домой, опять же, поздновато. У меня настроение пренеприятное, хотя весь вечер я был в центре внимания. Может быть, это и раздражает. Получил письма от шефа, из дома и от Чары.

24 июня, Сантьяго, 239‑й день

Суббота. Две недели в суматохе, в каких–то пустых хлопотах. Наконец–то начал систематическое чтение литературы. Утром — в библиотеке, днем — на занятиях в университете, потом — вновь в библиотеке. После ужина — или театр, или школа Маяковского.

В четверг (15‑го числа) участвовал в студенческом городке в роли «инспектора Juve» в инсценировке «Fantomas», — рекламный трюк студентов экономической школы в ходе кампании подготовки к фестивалю «каньи». Некоторые приняли эту хохму за реальность, так что меня чуть не подстрелили (оружие у всех, в том числе и у меня, было настоящее). Потом всем было смешно, но мне не очень…

В пятницу (16‑го) в студенческой столовой выступало Show из «Rancho club», который находится недалеко от студгородка. Было несколько хороших номеров. Вечером мы, конечно, отправились в этот клуб. Несколько «поднагрузились», но все было нормально.

Вечера субботы и воскресенья провели на нашем пароходе «Алексей Толстой». Старпом попался радушный (главным образом на разговоры), так что оба вечера мы остались голодными (так как на свой ужин, естественно, не попали). Моя лекция была воспринята сносно, но встреча с экипажем прошла сухо официально (очевидно, так они были «проинструктированы»). В субботу моя «экономия» (школа) устроила в городке «фиесту» с пивом, но я ее, естественно, пропустил (из–за парохода).

Во вторник с кубинскими ребятами были на расположенной рядом зенитной батарее (которая поставлена нас защищать), пообщались с солдатами (никто из них не заметил, что я не кубинец, это было приятно, особенно для моих «учителей»).

В среду с Колей посмотрели французско–итальянский боевик «Золотая семерка» («Великолепная семерка»).

В четверг, наконец, уехал в Гавану Яшка Р., практически ни с кем не попрощавшись. В воскресенье уже будет в Москве. Последнее время он поуспокоился и попытался с нами разговаривать. Это понятно, но поздно…

В четверг начался университетский фестиваль. Вечером состоялась грандиозная ассамблея FEUO (университетской студенческой федерации). Она началась с костюмированного представления всех «школ», в котором я принял участие, возглавив с красным знаменем в руках (на «нашем» БТРе) колонну «gerrilleros»[56] экономической школы (военную форму и автомат мне одолжили ребята с зенитной батареи). Моя (единственная) борода произвела на зрителей «шумное» впечатление! За нами шли за трактором «macheteros»,[57] затем запряженная мулами тележка с «Congo»[58] и etc. И так прошла каждая школа. Затем состоялось нечто вроде отчетно–выборной конференции, где первое место присудили школе «Tegnologia», секретарю экономической школы вручили огромное чучело крокодила. Ассамблея закончилась темпераментным выступлением секретаря КП провинции Ориенте comandante Acosta.

Вчера, в пятницу, вечером был концерт и, к сожалению, я застал только его окончание, услышав чудесный голос Амариты Риверы (из экономической школы), потом слушал приятный мужской квартет (из медицинской школы). Я опоздал, потому что утром совершенно случайно в городе встретил Татьяну Б., с которой познакомился накануне (очень симпатичная негритянка с великолепной фигурой, из «Школы искусств», где она преподает хореографию), и вечер мы провели в баре «Tricontinental». Здорово, аж мурашки по коже!

Кстати, вчера решил проблему поездки в Гавану. Вероятно, поеду во вторник–среду. От Чары идут сумасшедшие письма на нескольких листах. Получил от нее несколько последних гаванских снимков. Вышло плохо (цветная пленка). Пленки «Guarda la Barca» и «Cana» еще нет. Сейчас сижу без пленки.

Получил письма от Жени, из дома. Здоровье стало пошаливать, появляются мысли «смотаться» осенью домой (но это нереально). Настроение, вообще–то, паршивое.

25 июня, Сантьяго, 240‑й день

Воскресенье. Вечер в субботу провел с Татьяной в «Ч. М.» (загородный мотель). Произошло все неожиданно, поэтому было хорошо. В общем, отдохнул на все «сто» (точнее — на 300 песо!).

Утром с ребятами был в аэропорту (там можно купить «Бакарди» в «Shop»). Видел свою знакомую «маленькую» из экономической школы. Вечером танцевали и пили пиво на «фиесте» в университете до 3‑х часов ночи. Это последний день «фиесты». Сначала было скучновато. Потом съездили за нашими девчонками в город. И хотя мне от этого не стало веселее, вечер прошел все–таки хорошо. «Выдули» ящика три пива. «Фиеста» закончилась. А жаль!

26 июня, Сантьяго, 241‑й день

Понедельник. У моих кубинских ребят началась «неделя милиции». Все маршируют внизу на плацу. У меня день прошел почти впустую. Купил билеты на автобус в Гавану. Уезжаю в среду утром. Получил письмо от Я.(из Ленинграда), все мои ребята–однокурсники защитили дипломы успешно и разъезжаются по хорошим распределениям. Настроение гадкое.

27 июня, Сантьяго, 242‑й день

Вторник. Был в гостях у Татьяны. Живут, по кубинским меркам, шикарно, семья — не из средних (ее отец — участник подпольного движения в Сантьяго во время революции). Культурные люди, дочь назвали в честь героини Пушкина. Может быть, удастся использовать это знакомство для работы. Вернусь из Гаваны, посмотрим. Сто лет уже не был у Мигеля, надо звонить, но он меня убьет.

По радио узнали, что в Гавану прибыл, пролетом из США, А. Н Косыгин (им с Фиделем, очевидно, есть о чем поговорить: обстановка на Кубе по отношению к нам — сейчас «сложная», мы это ощущаем на себе).[59]

10 июля, Сантьяго, 255‑й день

Понедельник. Сегодня утром вернулся из Гаваны.

День первый пребывания в Гаване (29 июня, четверг) начался с того, что я прибыл после 16 часового путешествия на комфортабельнейшем английском автобусе «Leyland» через весь остров (со всеми остановками в городах) с востока на запад. В столицу прибыл в 5 утра, въезжая в город и проезжая его на рассвете (ощущение было потрясающее, сердце чуть не выпрыгнуло из груди, будто возвращался домой!) На такси добрался до нашей «Casa Barca», переполошив Хуаниту и Ольгу («мамиту»), принял (впервые за последние месяцы) горячий душ и завалился спать. Вечером дозвонился и встретился с Чаритой. Она заметно изменилась, повзрослела, стала более женственна. Были в баре «Naris», вечер прошел хорошо, но не очень, т. к. оба были несколько растеряны от встречи.

В воскресенье были с ней на пляже «Guanabo». Народу было очень много. Отдохнули отлично, вернулись в Гавану и провели ночь в отеле, но … без «последствий» (все–таки я не смог «перейти черту»). Утром произошел забавный инцидент с поляком–портье (вечером другому портье я представился как «поляк»), от которого еле отделался. Смешно и …опасно.

В понедельник вечером посмотрел фильм «Битва за Алжир». Отличная вещь.

Вся неделя прошла в беготне по врачам. Сначала попытался пробиться в поликлинику (для иностранцев) в отеле «Сьерра — Маэстра», не без «приключений» (потерял сознание прямо в кабинете врача). Потом пошла сдача анализов почти до отъезда. Наконец, врач сказал, что–то есть, но не настолько серьезно (нервное истощение). Зашел к «своему» дантисту и предъявил ему опять сломавшийся искусственный зуб, (он был очень удивлен, что я «не уехал», и клялся, что на этот раз все будет «нормально», но деньги все–таки опять взял).

Побывал у Паши. Написал объяснительную записку в Комитет комсомола (как секретарь) по случаю с Яшкой. Будь он проклят! Я же еще должен за него отвечать! Написанная нами ему характеристика подняла «большую бучу». Вообще–то наши ребята здесь здорово разнервничали, толком ничем не занимаясь и забросив занятия в школе. Поэтому им пришлось выехать из «Сasa Barca» и перебраться в наш первый дом на улице F. С моей точки зрения — глупо. Жаль, очень жаль, что наша «Casa Barca» (букв. «Дом–корабль») закончила свое существование. Сколько с ней связано первых хороших воспоминаний, но того счастливого времени уже не вернуть! Ребята из первой группы (приехавшие за год до нас) потихоньку разъезжаются домой. Уехала Дина М., еще раньше ушли на геофизическом судне наши биологи. Скоро уезжает Миша К. и Толик В. Уезжает наш «Василий Иванович» (парторг посольства). Скоро, вероятно, поднимутся в дорогу (месяца через два–три) и «МГИМОвцы». Все между собой переругались как собаки. Мелкие, жалкие передряги. Это мне понятно — безделье и самоизоляция не укрепляют отношения. От этого мы бежали в Сантьяго, и теперь я понимаю, что были правы. Скучно и грустно стало в Гаване…

Единственно, кто искренне был рад моему приезду, — это Юра (он один остался в нашей «Casa barca») Он завяз в личных проблемах. К нему неожиданно нагрянула жена из Москвы (!), кто–то, очевидно, его «заложил». Скандал был ужасный, но Юрка устоял, жена вернулась обратно ближайшим самолетом.

С ним я отлично провел время. Два раза встречался с Терри (подругой Рейны). Симпатичная девчонка. Последний раз были в «Pic Turcino» («La Habana Libre»), она пришла с подругой, одетые как «феи». Но тогда мы повздорили, и мириться пошли в «Gonny 88», где с трудом нашли столик. Домой мы с Юрой вернулись в пятом часу. Это было в субботу, а утром мы с Чарой (и Росой) были на пляже «Santa Maria», где хорошо отдохнули.

В воскресенье отправился на автовокзал, чтобы, как нормальный человек, покинуть уже поднадоевшую и изрядно опустошившую мой кошелек столицу. Но на свой автобус я опоздал, поднял шум, но потом самому было стыдно. Отправился другим рейсом через два часа. В Санта — Кларе автобус поломался, прождали еще два часа, потом без приключений прибыли в Сантьяго. Все ребята–кубинцы в Plan de Becas встретили меня хорошо. Было такое ощущение, будто вернулся домой (мог ли я так подумать еще три месяца назад?!)

Оказалось, что Николай сегодня вылетел в Гавану. Я вечером был в городе. Сбрил свою уже большую бороду (к огромному сожалению парикмахера, который никак не хотел поверить в то, что я не «латинос», и по этому поводу постоянно обращался к присутствовавшим клиентам с возгласом: «imaginate!»[60]), которая произвела «фурор» в Гаване (особенно в посольстве!). Получил фотопленки с «Guardia la Barca», которые получились неплохо. Позвонил Татьяне. Встретились вечером. Посидели в отличном баре «Iris».

Перед самым отъездом из Гаваны получил письмо от отца. Написал ему сразу в Гаване, подробно описав мое нынешнее положение. Получил письмо также от Жени.

11 июля, Сантьяго, 256‑й день

Вторник. Вечером по приглашению моего друга–кубинца Пепе был на «Pilota».[61] Оказалось довольно интересно, когда мне объяснили правила. Две команды по девять человек играют в секторе круга. Защищающаяся сторона находится в поле, ее игроки расставлены по сегменту («tugadores»). Игроки нападающей команды («bateadores») особой битой по очереди бьют мяч (типа теннисного), направляемый «лансадором» другой команды, и стараются направить его так, чтобы, пока он летит, позволить игроку своей команды или самому ударившему по мячу достигнуть (накрыть) обозначенную «зону» («base»). Игрок («torpedero»), застигнутый в момент принятия мяча игроком другой команды между зонами сегмента (их три), попадает в «аут». Допускаются четыре «аута». После этого команды меняются. Игрок, обежавший круг, приносит своей команде «кареру» (выигрыш), по которому и ведется счет. Периоды перемен от 6 до 12 за матч. Наш матч закончился со счетом 3:9, наша команда «экономической школы», в которой играли Пепе и другие мои друзья по школе, проиграла.

12 июля, Сантьяго, 257‑й день

Сегодня встретились с Татьяной, вновь были в «Ч. М.». Отлично отдохнули. Намного лучше, чем в первый раз, но уж очень дорого.[62]

Осуществляем идею с викториной среди студентов–кубинцев: «Знаешь ли ты Советский Союз?» Разговоры с начальством на тему, как у меня продвигаются дела с работой, мне уже осточертели. Работа движется медленно.

Лаци прислал толковую книгу («Эстетика фольклора»), возможно, она мне пригодится. Во всяком случае, теперь ясно, с чего надо начинать. Но надо начинать…

14 июля, Сантьяго, 259‑й день

Пятница. Был у Татьяны на «ensayo» (нечто вроде репетиции–показа) в ее танцевальной группе. Совсем еще «детский сад», но все вполне «серьезно». Показали номер «Tumba francesa» в еще не «отесанном» виде. Впечатляет!

Затем спустились на «Trocha» (центр города), в Сантьяго начался карнавал. Заняли столик в одном из верхних павильонов, откуда хорошо был виден внизу веселящийся народ. Этакий «пивной ряд» с многочисленными временными барами, танцевальными площадками и музыкой. Начинается «Trocha» с подмостков кабаре «Tropicana». Меж этими павильонами бродил и веселился во всю многочисленный и разноплеменной люд.

15 июля, Сантьяго, 260‑й день

Суббота. Вновь были с Татьяной на «Trocha», на этот раз погуляли основательно. Сначала долго мыкались между FEU (здание студенческой федерации) и «Sala del Teatro». Потом забрались на прежнее место, пили пиво и танцевали. Народу было тьма тьмущая. Шум, гам и все, что «полагается». После этого долго гуляли по улицам, успокаивали нервную систему. Забрели в порт, где посидели в маленьком открытом баре, наблюдая стоящие на рейде корабли, освещенные в ночи, но оттуда пришлось ретироваться, так как нас приняли за иностранного моряка с «подругой».

16 июля, Сантьяго, 261‑й день

Воскресенье. Вечером были с Татьяной в «Ч. М.» Отдохнули неплохо. Потом вернулись на «Trocha», где мне показалось, что меня «надули» на 10 песо. По этому поводу я провел соответствующую «пресс–конференцию» для окружающей публики. Но дома деньги нашлись, и я довольный уснул.

17 июля, Сантьяго, 262‑й день

Понедельник. Вечером в «Plan de Beca» выступала группа детской музыкальной школы из Гаваны. Впечатление приятнейшее. Сыграли (для нас) «Катюшу», «Черные очи». Оркестр «Мозамбик» во главе со своим маленьким дирижером привел всех слушателей в дикий восторг.

30 июля, Сантьяго, 275-день

Воскресенье. «Se acabo el carnaval… Se acabo la vida!»[63]

Первую «предударную» неделю Plan de Beca готовился к приему молодежных делегаций. Чистился и приукрашался. Я упорно читал книжку Леона[64], но в пятницу заниматься уже не мог. Меня нарядили работать в «столовую» бригаду. Мыли, подчищали, обслуживали студенческое «население». Кстати, в пятницу же участвовал с кубинскими ребятами в агитационном походе на грузовиках по городу. У меня кончились деньги. Это очень некстати перед самыми интересными днями.

В субботу познакомил Николая с Юлией (подругой Татьяны) и все вместе были в «La Iris», после чего съездили в «Ч. М.». Воскресенье прошло в отсыпании. Вечером были на «Trocha». Встретили наших девчонок и хорошо провели время «на верху».

Понедельник (24‑е). Вроде ничего особенного не было. Встретился с Татьяной, и проговорили весь вечер о ее проблемах. Хорошая девчонка и очень не глупа. Под конец она меня «обрадовала» пренеприятнейшей «новостью», которую, однако, я перенес мужественно.

Вторник (25‑е). Вечером у Дворца Юстиции происходили карнавальные шествия. Татьяна участвовала со своей танцевальной группой. Мы с Юлией пробрались на центральные трибуны (рядом с Освальдо Дортикосом[65], Хуаном Альмейдой[66] и др. «легендарными» личностями). Шествия начались в 8 часов вечера и закончились в 3 часа утра. Радио, телевидение, кинохроника, куча иностранцев и корреспондентов… и мы двое среди этой «почтенной» публики (нас приняли за «своих», вероятно, из–за моего фотоаппарата). Я «отстрелял» всю пленку, но при этом мое сердце сжимал страх, так как последние неудачи с моими «хорошими» пленками меня уже доконали. (Сашка запорол цветную гаванскую пленку, Хуан испортил две сафровских пленки, с ума можно сойти!) Если еще эта окажется испорченной, тогда… Зрелище было грандиозное! Музыка, костюмы, танцы! Впереди, как обычно, двигались знамена и значки, затем сопровождаемая с обеих сторон танцующими цепями кортежа движется центральная группа, символизирующая «Нечто». За ней — одна–две танцевальные группы и, наконец, «Carosa» — открытая (грузовая) украшенная машина (раньше была карета) с «маленькой» королевой (или «застывшая картинка»). В толпе зрителей находился «ведущий–ряженный» («индеец», «старик–бродяга» и пр.), который подавал реплики (из толпы) и комментарии по прохождении «Carosa». Замечательным был парад гигантских кукол с Фантомасом во главе. И, конечно, главная, завершающая «Carosa» с королевой, избранной на прошедшем карнавале. После того, как прошла Татьяна со своей «Сarosa», мы с Юлией ушли с трибуны. Зашли к Тане домой, утолили свой ужасный голод и вновь вышли на улицу. Ждали еще пять часов, чтобы увидеть инсценировку штурма казарм «Монкада» (сегодня — 11‑я годовщина) у самих стен казарм, но увидеть это не удалось, зато устали до полумертвого состояния.

Среда (26‑е). Все отсыпались весь день, поэтому на площадь слушать Фиделя не пошел. Смотрел по телевизору. Денег осталось 10 сентавов. Вечером были с Эрнестом на «Trocha», но Татьяну не нашел и быстро вернулся домой.

Четверг (27‑е). Вечером с конголезцем Мотови были дома у Пепе. Нашли его с подбитым глазом, с чем и оставили его в составе семьи на «Caretera Central» и отправились на старое «бойкое место». По дороге встретили Татьяну в колонне карнавального шествия, договорились встретиться «на верху». На «Trocha» нашли Николая и Юлию. Заняли столик. Но ребята, в конце концов, сбежали, и я остался дожидаться Татьяну один. Пришла, похожая на «смерть» (следствие «решения проблемы»). Побродили по городу и разошлись по домам. В эти дни все «прогулки» приходится совершать пешком, так как автобусы из–за празднеств не функционируют. Занятие, прямо скажем, утомительное.

Пятница (28‑е). Не имея ни копейки, вновь встретился с Татьяной и Юлией (Николай на этот раз «принципиально» остался дома). Так как у Татьяны «все нормально», решили навестить ее двоюродную сестру. Пошли на «Trocha», к нам подсел Саня, и все вместе пили пиво и танцевали. Официально — последний день карнавала. Народу уже немного. В основном — это уже приезжие крестьяне и всякая «прочая» публика. Ушли из бара с последним ударом «тамбора». Когда возвращался, поднимаясь на холм студенческого городка, над Сантьяго занимался рассвет. Картина была красивейшая! Так закончился карнавал в Сантьяго.

Суббота (29‑е). Вечером с Николаем были на концерте «Песня протеста», который проходил на стадионе при огромном стечении народа, в основном молодежи. На сцене — тоже молодежь со всех континентов. Было очень интересно и хорошо организованно. Клод Бассиль со своим оркестром из Франции завершил этот грандиозный концерт к 12 часам ночи. Я получил огромное удовольствие.

Наконец, сегодня весь день занимался хозяйственными делами. Вчера перебрался в свою комнату (с кубинцами), ребята потихоньку привыкают. Вечером посмотрели в кинотеатре кубинский документальный фильм «Давид» о национальном герое Франке Паисе (сегодня — годовщина его гибели в 1956 г.).

31 июля, Сантьяго, 276‑й день

Понедельник. Начались занятия в университете. Возобновил чтение книги Леона, но без энтузиазма. Получил письма от отца и Людмилы. Саня пытается поступить в ФТИ в Москве. Лаци защитил диссертацию и уехал домой.[67] После обеда в лаборатории у Коли проявил пленки. Гаванская получилась хорошо, карнавальная похуже, ее запорол при проявлении. Получили, наконец–то, кучу советской периодики. Весь вечер читал «Комсомолку». Поразил факт, упомянутый Павловым[68], о самолете из ОАР («Берегите Советскую власть!»). Как это верно, черт возьми!

2 августа, Сантьяго, 278‑й день

Среда. Сегодня были с Сашкой на пароходе «Комсомолец Эстонии». Набрались как поросята. Выдули с «дедом»[69] полтора литра спирта.

13 сентября, Сантьяго, 320‑й день

Среда. Во–первых, в это время через год я должен быть дома. Во–вторых, в воскресенье (10‑го сентября) я вернулся из Гаваны, где провел месяц.

Перед отъездом прошло комсомольское собрание всей группы нашей «колонии», где меня выбрали секретарем, Коля и Валера Г. вошли в бюро (дело вроде бы незначительное, но теперь на мне ответственность за всю молодежь нашей «колонии», а это, практически, все: преподаватели, переводчики и пр.). Затем обмывали это дело и провожали Сашку К. Сначала пили у «дяди» Вити Хорошайлова («начальник» колонии). Хорошо пили. Потом пили уже без «дядей». Нас с Сашей посадили в автобус уже очень «хорошенькими». Его шикарного попугая ему взять с собой не разрешили.

В Гавану прибыли 10‑го утром. Поселились в университетском общежитии на Malecon и 12‑й улицы, в комнате, где жили ребята, на 17 этаже[70]. Побывал у «наших» медиков, прописали лекарства. Навестил Портвондо, имел три встречи с директором Института фольклора и этнографии, где спер несколько нужных мне фотографий. Первое время питались в «нашей» столовой в «Fox», стирались в Casa Barca (у «мамиты»), куда позже завезли 18 вьетнамцев. Остальное время «отдыхали». Постоянно (до «черных» безденежных дней) не переводился коньяк и шоколад (из посольства) и «Бакарди» (из «нашего» магазина в «Сьерра — Маэстра»). От такой роскошной жизни мы в своем провинциальном Сантьяго уже отвыкли.

Так как ожидаемый приезд Татьяны и Нелли из Сантьяго задерживался, в один из первых дней мы с Сашкой взяли такси и разыскали (!) Чару и Роситу в какой–то деревне Guines в километрах 20 от Гаваны, где они находились на очередных сельхозработах. Каково было впечатление, когда мы их забрали прямо с поля на глазах у сотни их сокурсников! Хорошо провели первую субботу. Правда, с Роситой неожиданно прямо на улице случился обморок (вероятно, от недоедания), что доставило нам много хлопот (никто из кубинцев не изъявил желания нам помочь). Потом встретились с ними случайно на улице. Больше мы их не видели, потому что не очень и стремились.

Как–то раза два встретились с Юрой. Посидели в баре гостиницы «Националь», шикарно пообедали в отеле «Riviera», после чего встречи прекратились. Два раза посетил выставочный «Salon de Mayo». Очень интересно, но впечатление все же неприятное.

«Дядя Федя» в своем очередном выступлении опять «сел в калошу» в своем неуемном стремлении к «самостоятельности»… от Советского Союза.

Мы застали в Гаване несколько последних дней работы конференции OLAS (Организации солидарности стран Латинской Америки), нечто вроде нашего бывшего «Коминтерна». На ней Дортикос устроил «шпионскую» пресс–конференцию (в адрес СССР и ГДР). Я слушал (по телевидению) выступление Фиделя по этому же поводу, с угрожающими намеками в сторону нашей страны. На конференции политика Фиделя вооруженной партизанской войны как активной революционной единственной тактики в Латинской Америке получила полную поддержку. Впервые прозвучала «солидарность» с «героическими партизанами Боливии». Почему–то Че Гевары на конференции не было?[71]

За эти дни с огромным удовольствием посмотрел в театре спектакль Conjunto Folclorico и посетил музей в Капитолии. Посмотрел несколько фильмов: «Веселая вдова» с Марлин Манро, «Богатые, еще богаче» Чарли Чаплина, английский фильм «Вкус меда», франко–итальянский «Кто ты Поли Маги?», английский «Случай Моргана» (странный антисоветский фильм) и, конечно, с огромным удовольствием «Vestigo» («Палач») Хичкока.

Наконец, подъехали Татьяна и Нелли, в ожидании которых мы проторчали не один вечер у «Кони — Айленда» (назначенное место встречи). Мы побывали на университетском стадионе, посмотрели соревнование по легкой атлетике и по стрельбе из лука (в последнем участвовали наши девчонки, что произвело на нас «неизгладимое» впечатление). Затем здорово провели время. Были в «Violin», на пляже «Патриса Лумумбы», гуляли по Malecon. В шикарных апартаментах «Marianao» пили коньяк (с шоколадом). Но Сашке было явно уже скучно. У меня с Татьяной начались раздоры. К тому же деньги подходили к концу. В понедельник они уезжали. Накануне ночью чудесно посидели у «Maxim», правда, Сашка чуть не умер от головной боли (?), а я, из–за этого, выжрал почти всю литровую бутылку «Бакарди» и набрался…

В понедельник приехал (из Сантьяго) Вадим, были у Сашкиного знакомого «Александрыча» в ресторане «Capri» и опять вернулись очень веселыми. На утро, во вторник, — о, день ужасный! — отбывал Сашка. Загоняли меня и такси «до пота» и полного изнеможения. Наконец, «Грузия» (вместе с Сашкой) отошла от причала в 7 вечера. В среду улетел в Сантьяго Вадим. Сразу стало скучно и тоскливо. Побывал у Паши в «Сьерра — Маэстра», посмотрел на новорожденного сына. В субботу с грустью и с приобретенным (в ГКЭС) VEF-транзистором отбыл на автобусе в провинцию Ориенте.

В студенческом городке своих ребят (осталось теперь трое) не застал, уехали на коллективную пьянку на пляж. Кубинцы встретили меня очень хорошо. Мой приемник произвел фурор. Вечером встретились с Татьяной.

В понедельник принимал комсомольские новости от ребят. Сделали много. Коля развернулся. Викторина пошла. Получил письма из Ленинграда. Приятнейшая новость — Саня поступил в наш университет (на физфак)! Здорово! Пепе еще ничего не сделал с фотокамерой. Жаль!

Для того чтобы не вернуться домой идиотом, надо ввести жесткую экономию. Вадим и Санька увозят по машине! Вечером встретились с Татьяной, были в «Ч.H», время прошло хорошо.

Вторник вновь ушел на комсомольские дела. Николай улетел в Гавану на месяц. Вадим уезжает в воскресенье. Грустно. Написал письма в ответ на полученные. Слушаю по своему «ВЭФу» ночью «Голос Америки», чтение книги Светланы Аллилуевой «Двадцать писем к другу». Сегодня утром провели комбюро. Днем получили в «Beca» (администрация студгородка) белые рубашки.

Вокруг Ориенте вот уже три дня бродит циклон «Карибе», но навестить нас не спешит. А жаль, говорят, это «страшно» интересно…

17 сентября, Сантьяго, 324‑й день

Воскресенье. Итак, Коля улетел в среду вечером. В четверг готовил лекции для пароходов. Вечером кубинские ребята научили меня играть в кости. В пятницу целый день провел с Татьяной и Юлией на пляже Mar Verde. Погода была прохладная. Татьяна скоро вновь уезжает в Гавану. Тогда будет полегче… После того как вернулся с пляжа вечером, пили с кубинскими ребятами у Вадима (отмечали его «отвальную»), затем с Хуаном (мексиканцем) и другими подались в близлежащий «Rancho Club», где уже окончательно набрались. Ведущий Show со сцены приветствовал прощальным словом Вадима как «своего» постоянного клиента!

В субботу отвезли ящики на вокзал (отправил с Вадимом ящик книг) и протрепались весь вечер. Рано утром проводили Вадима и отправились с экономической школой на пляж Caleton Blanco. Море было неспокойно. Пляж маленький, грязный, дно ужасное. Палило солнце. Но, в общем–то, было неплохо. Вечером посмотрел итальянский фильм «Los monstruosas» («Чудовища») — сборник новелл о человеческом унижении. Понравился. С завтрашнего дня надо заняться делом.

24 сентября, Сантьяго, 331‑й день

Воскресенье. Наконец–то занялся делом. С понедельника сижу в библиотеке, читаю (здесь у нас ни у кого, кроме переводчиков, нет словарей.) и веду записи. В голове складывается некоторый план работы. С деньгами поджало, пришлось расстаться с плавками и нейлоновой рубашкой. Позже получил деньги за фотоаппарат. Пепе сдержал свое слово. Получил взывающее письмо от Чары. Ответил. В пятницу провели комсомольское собрание всей колонии. Познакомился со всеми. Большой скандал разгорелся из–за уехавших ребят, по поводу их представления к грамотам. Второй скандал разгорелся из–за Ларисы (переводчица) в связи с ее характеристикой (на отъезд). Выяснил у Золотарева, есть на то причины. Заодно получил от него легкий нагоняй. Читаю «12 стульев» (взял в библиотеке консульства). Смеюсь и отдыхаю! Обдумываю планы женитьбы и покупки машины, т. е. в свободное время занимаюсь ерундой. В субботу с Татьяной посмотрели английский фильм «Убить Бисмарка» (!) Вчера совершили экскурсию в «Versaes», современный городок на другом конце города с шикарными домами и отелями.

1 октября, Сантьяго, 338‑й день

Воскресенье. Ничего особенно нового не произошло. Получил два письма из дома. Там все в порядке. Скучаю по ним.

В понедельник с Татьяной были на «Feria de la Juventud»[72] посмотрели «Festival de Aficionados»[73] Довольно интересно. Ребята хорошо организовали фольклорный танец Carabali.

Во вторник свалился больной. С помощью Пепе, который где–то достал горячее молоко со сливочным маслом (?!), встал на следующий день на ноги.

В четверг встретился с Татьяной. В пятницу вместе с Пепе и ребятами в составе свыше 15 тысяч зрителей азартно смотрел матч «pilota» между командами Ориенте и Канады. В субботу посмотрел фильм Чарли Чаплина «Мсье Верду».

Сегодня пытался вытащить Татьяну в город, но пришлось шляться по городу одному с кинокамерой (которая мне досталась от Вадима). У музея «Bacardi» познакомился с милиционершей. Девочка на «все сто!», что … очень жаль!

Отправил домой два письма, последнее с фотографиями Терезы и Татьяны («попугать» маму). Наши «старички» (преподаватели и переводчики) собираются домой, приехали (из Союза) «новенькие». Но мы остаемся. Вечером познакомился с интересным кубинским парнишкой Andres, только что вернувшимся из Союза. Слишком много трепались.

8 октября, Сантьяго, 345‑й день

Воскресенье. Идет размеренная жизнь. С утра — в библиотеке, после обеда — просмотр газет и разное, вечером — вновь в библиотеке. Правда, эта неделя была довольно нервной. Пришлось испытать неприятное «сосание под ложечкой» (Татьяна сообщила, что её шантажирует «кузен» (?), нужны деньги, чтобы откупиться от него, деньги немалые). Но все обошлось, хотя могло получиться довольно «весело». Отношения с Татьяной надо прервать, первый шаг к этому сделан… Получил письма от Чары и от Лаци. Всю неделю пытался (на местной радиостанции) записать афрокубинскую музыку на магнитофонную пленку, но «исследовательский» порыв заглох в бюрократической рутине молодых «революционеров». В субботу участвовал на стороне кубинцев в волейбольной встрече с командой нашего судна. Проиграли, хотя вначале мы их здорово «напугали». После игры «отпивали» уезжающую Ларису (переводчицу). Было не очень весело, хотя выпили много. Домой вернулись с Толиком в 5‑ть утра. Воскресенье проспал и приходил в себя.

Пьянка — вред моральный и физический — это я теперь понял! Получил и отправил письма Лаци. Купил книжку F. Ortis «La africania…» (в общем, об афрокубинском музыкальном фольклоре).

15 октября, Сантьяго, 352‑й день

Воскресенье. Колька до сих пор не приехал из Гаваны, комсомольские дела — в завале. Кубинцы наши предложения игнорируют, после этого к делам «душа не лежит». Читаю. Хожу в кино. Посмотрел бразильский фильм «Ограбление почтового поезда», франко–итальянский «Шаг к свободе», документальный вьетнамский фильм о войне с французами (очень хорошо сделан). Сегодня посмотрел нашу «Балладу о солдате», был преисполнен гордости и … пессимизма. Очень тяжело смотреть в кубинской аудитории такие наши фильмы! Сколько им нужно лет (поколений), чтобы понять такой фильм?

Всю неделю местные газеты пишут о событиях в Боливии. Фидель выступал ночью и подтвердил сообщение о гибели Че Гевары. Очень тяжело на душе. Но что кубинцы испытывают сами? Такое впечатление — ничего!? Хотя разговоров об «этом» много, но поговорить кубинцы вообще–то любят по любому поводу. Жаль такого человека! Радио постоянно передает только траурную музыку.

Получил свою «тридцатку» (30 песо стипендии), уже разошлась. Да, наверное, не быть мне «богатым» по причине плебейских манер тратить деньги. Отправил письмо домой, получил от них новое и от Саньки (из Ленинграда). Молодец, брат!

22 октября, Сантьяго, 359‑й день

18 октября отметил свое 24-летие.

Получил поздравления только от Саньки (из Ленинграда) и от родителей (никто из «друзей» больше не вспомнил). Перед этим сам себя поздравил, купив томик «Дон — Кихота Ламанческого» Сервантеса. В этот день с Татьяной и Нели были на пляже «Mar Verde». Время прошло весело, правда, перебрал. Вечером хотели с Толиком зайти к «нашим» ребятам, но их не застали. Уехал к Татьяне и вернулся утром, чуть ли не пешком через весь город.

Комсомольские дела в завале. Колька еще не приехал. Хожу в кино. Посмотрел французский боевик «Judex», американский «На фронте без перемен» — оба фильма довоенные, а также наш фильм «Я шагаю по Москве» с огромным удовольствием и, наконец, умилительный франко–итальянский фильм «Наивная старая дева» (с Ани Жирардо).

Проводил Татьяну в Гавану. Теперь остался совсем один. В субботу, наконец, побывали с Толиком у наших ребят (в поселке). Хорошо выпили, поели, поговорили, но настроения не было («гусь свинье — не товарищ»).

28 октября 1967 г. — год моего пребывания на Кубе.

29 октября, Сантьяго, 367‑й день

Воскресенье. Посмотрел советский фильм «Отец солдата» и английский «Последняя ночь «Титаника». Написал всем письма, поздравил с праздником. Получил письмо от Кольки, болеет в Гаване. Я приступил к чтению второй книги Фернанадо Ортиса. Познакомился (как секретарь) с вновь прибывшими преподавателями и переводчиками. Вроде — неплохие ребята. Жизнь покажет.

В пятницу было отрытое партсобрание «колонии». «Комсомол» (нас) хвалили потому, как о себе сказать было нечего. Я выступил, но не совсем удачно. В субботу и воскресенье (сегодня) монтировали (в консульстве) с ребятами фотомонтаж к празднику. Ровно сутки почти без сна, но хорошо при этом питаясь. Получилось грандиозно! Пять щитов на 10 листах. Хорошо!

Итоговая справка: За год просмотрено около 100 фильмов (не считая телевизионных американских фильмов). Из классики мирового кино: свыше 30, среди них фильмы Ч. Чаплина, Диснея, Хичкока и др. Современных франко–итальянских и итало–французских — около 25-ти, среди которых — Антониони, Феллини, Пазолинни, Филипп де Брока и др. Английских и испанских — свыше 15-ти: Шлезингер, Орсон Уэллес, Беланга и др. Японских и польских — свыше 10-ти: Куросава, Кавалерович и др. По одному — венгерский, югославский (Анджея Вайды), алжирский и вьетнамский, кубинский и бразильский. А также три современных советских фильма.

2 декабря, Сантьяго, 401‑й день

Суббота. Больше месяца не обращался к записям. Бурный был месяц, насыщенный событиями и впечатлениями. Теперь, пожалуй, можно подвести «итоги».

Первая неделя (30 октября — 5 ноября). Вся прошла в хлопотах по завершению плана (комсомольской) работы. Повесили, наконец–то, фотомонтаж, прошла кинонеделя (советских фильмов), Толик что–то организовал на СМКС (студенческий союз). На объявленный конкурс пришло (от кубинцев) лишь 13 ответов. Жаль. Подозреваю, что здесь дело не только в неорганизованности. Прошел торжественный вечер в консульстве. Официально–скучная церемония. Посмотрели фильм М. Ромма «Ленин в Октябре». В городе продолжается траур по Че Геваре: все бары закрыты (никаких развлечений).

Вторая неделя (6–12 ноября). Неожиданно прилетел Николай, примчался, как только вырвался из госпиталя. Отправились все трое на общий «прием» в университетскую библиотеку. Перед этим с Толей и ребятами–кубинцами (Пепе, Мотоби, Альберто и др.) раздавили бутылочку «Bacardi», затем развели какую–то молочно–спиртовую смесь. И уже набрались хорошо. На «приеме» послушали выступление моего «толстяка» Мигеля (представленного уже как вице–ректора), выпили по этому случаю по рюмочке «сидора» и отправились всей компанией в «Punta Gorda» (поселок за городом, где жили наши переводчицы), где уже по–русски отметили наш праздник. Пили, ели, пели, танцевали, вышло неплохо. Искупался в совершенно нетрезвом виде, переплыв сдуру вроде не широкий заливчик, а на обратном пути (не отдохнув) испугался, что не дотяну до берега (ушел из дома на берег один). Но все обошлось. Мы благополучно вернулись домой.

На следующий день (7‑е ноября) Толя уехал на пляж. Мы с Николаем за бутылочкой коньяка (которую он привез из посольства) поговорили о делах. Приехал он с мрачным настроением. Я его также ничем обрадовать не мог. Привез Красное знамя (которым ЦК ВЛКСМ наградил нашу комсомольскую группу к 50-летию Октябрьской революции). Вечером бродили по городу.

В последующие дни пили спирт и валяли дурака. В субботу вечером (11‑е ноября) я уехал с моими ребятами–кубинцами в … Varadero(!) в составе «Vangvardia»[74] Университета (награжденные за «ударный труд» на «сафре»).

В воскресенье мы были в Varadero. Я попал на тот знаменитый пляж, о котором лишь могут мечтать многие кубинцы, да и иностранцы тоже. Ни одна нога «наших» на этот дорогой пляж пока не вступала (может быть, только за исключением дипломатов).

Третья неделя, (13–19 ноября). Varadero — типичный курортный городок, расположенный на уходящем глубоко в море полуострове–косе. Пляжи, действительно, замечательные, чистый песок вдоль всего побережья. Мы устроились в маленьких домиках–кемпингах. Мы с Мотоби получили отдельную комнату с отдельным туалетом. Жили очень весело. Рядом под боком — столовая с отличной пищей (уже давно забытой), бар с холодным пивом (бесплатно), за окном — лимонные заросли, «своя закуска» для постоянно имеющегося «Bacardi». Транзистор (для музыки). На велосипедах мы объехали весь полуостров от ресторан–отеля «Оазис» до «Pinto franses» — (места для богатых туристов). Посетили «Casa de Dupon», шикарная огромная вилла известного американского миллионера (конфискованная, естественно), по которой нам весьма радушно провел экскурсию смотритель, включая внушительные винные подвалы. Миллионер был потомком известного французского пирата, на стене гостиной виллы висит огромная картина, изображающая корабль великого предка в морском бою. Затем был «приём» — Show для делегатов «Expo‑67» (проходящей в Гаване) в отеле «Oasis», на который мы были приглашены. Легкий флирт с молодой учительницей Marsilla Mamp. Посещение «Club Kawawa», затем отеля «Intercontinental». Прогулка на стареньком пароходе по морю. Комары, крысы, петух (будивший нас рано утром), собака (приткнувшаяся к нашему домику)… Все было чудесно, беззаботно и весело! Отдохнул отлично! В субботу вечером ребята уехали в Сантьяго, я остался один. Но на грандиозное Show в «Intercontinental», как рассчитывал, попасть не удалось (не оказалось пригласительного билета). Пришлось в одиночестве провести последнюю ночь в Varadero. В воскресенье утром выехал на автобусе в Гавану. Вечером был уже у Паши Е. в «Сьерра — Маэстра».

Четвертая неделя (20–26 ноября). Неделю в Гаване провел в основном у Паши, изредка наезжая в «общежитие» знакомых латиноамериканских «студентов» в Nuevo Vedado,[75] где меня приняли за «своего» без вопросов и весьма неплохо кормили. Был у врача: щетовидка, говорит, уменьшается. Видел новых прибывших из Союза ребят, среди них — Вадим И. с нашего факультета и Галка С. с экономического. Встретились хорошо, единожды набрались. Был у «старых» москвичей, у них все по–прежнему. Ребята занимаются ерундой. Был в нашей школе. Раза три виделся с Чарой. Наконец, удалось поговорить. Разговор был тяжелым для обоих, еще одно из стольких объяснений, в которых уже нет необходимости. На этот раз обсуждался «заграничный вариант». Оставил ей свой союзный адрес, на том и расстались. На душе — тяжело… Скорей бы уж вырваться хотя бы из Гаваны, где уже не осталось ничего, что давало раньше радость и отдых. Чудесных первых месяцев уже не вернуть! Последние дни прошли тоскливо. Сдал на проявку последние пленки. Оставил у врача свои «зубы» (опять!).

Пятая неделя (27 ноября‑2 декабря). В понедельник утром был «дома» (Сантьяго) и сразу же окунулся в поток проблем. Валера (переводчик) — молодец, все–таки довел наш «конкурс» до конца, выдав кубинцам–победителям «премии». Николай в Ольгине (рудник в горах) перенес операцию. Мы с Анатолием побывали у него. Бодр, но впечатление производит тягостное. Каждый из нас подумал, что не гарантирован от подобного. Была опасность менингита. Пообедали там у знакомых ребят–переводчиков (Володя С. с женой), которые приняли нас радушно. В четверг провели комсомольское собрание, Валера отчитывался о работе. Я поднял вопрос об организационной работе. Вновь сцепились с Сергеем Кара — Мурзой (преподаватель из Москвы), на этот раз они потерпели поражение. Зачитали проект плана.

В пятницу я отчитывался перед партбюро. Неожиданно, меня здорово «побили». Это–то за нашу работу, когда другие палец об палец не ударили! Именно, за это! «Челядь должна знать свое место». Боже, до чего же древняя эта истина! Умному — наука, дураку — по делу! Настроение — жуткое. Немедленно нужно переориентироваться и впредь не быть идиотом.

Вторник провел с Татьяной. Чудесно! Но совершенно случайно получил «плохие новости»… Семья Татьяны не только «дружит» с нашим «Виктором» (консулом), но он часто бывает в их доме! Вот те на! Сильно запахло «гарью». С ума можно сойти от таких сильных впечатлений последних двух недель!

Мои ребята–экономисты перебрались в другое общежитие и сейчас работают в провинции. Plan de Beca и Университет забили новыми людьми (проходят «армейские курсы»). Тоскливо. Живу в комнате Николая (бывшая — Вадима). Толик периодически пропадает в «El Cobre» (на заводе).

По приезде получил массу писем (от мамы, Саньки, шефа) и, наконец–то, фотографии от Женьки М. Получил письмо от девчонок из Москвы. Больше месяца не писал никому.

Сейчас посмотрел шведский фильм Бергмана «Седьмое небо», в символической манере дана проблема Смерти. Впечатляет и ужасает силой воздействия. Кстати, в Гаване посмотрел ряд красивых фильмов: английский «Западня», японский «Слепой экстремист и эксперт шахмат», испанский «Мое последнее танго» (с Сорритой Монтьель), итальянский «Колдунья любви». Пожалуй, только последний заслуживает высокой оценки по мастерству и оригинальности. В Varadero начался фестиваль «Cancion popular»[76], газеты пишут, что на него прибыло 60 артистов из 16 стран.

10 декабря, Сантьяго, 409‑й день

Воскресенье. Неделя прошла в дурацких хлопотах и в плохом настроении. Достали для Николая кое–что из продуктов и передали с оказией. Позже передали и радиоприемник. Посмотрел французский фильм с Жан Филиппом «Полулюбовник». Умудрился все–таки закончить 3‑ю главу книги Ф. Ортиса. Кажется, не укладываюсь по времени. У Татьяны — все также мрачно. Положение отчаянное.

7 декабря — на Кубе день траура, день гибели Антонио Масео. В этот день побывали с одним кубинцем в Castillo de Moro, (крепость колониальных времен, охранявшая вход в бухту) с сохранившимся колоколом, которому больше 200 лет. Впечатляющее зрелище. В субботу всей комсомольской группой собрались выехать на пляж, но автобус, обещанный нашим морагентом (Чаплиным!), не пришел. Взяли такси и поехали сами на «Siboney». Время провели достаточно весело. «Ходили» (на дно с масками) за кораллами, я чуть не утонул (не рассчитал запас воздуха). Ольгу (переводчица) еле довезли домой (пьяная выскочила из такси в шортах и пр.). Она явно напрашивается на флирт (от скуки, конечно). Ну и ну…

17 декабря, Сантьяго, 316‑й день

Воскресенье. Закончил, наконец, читать книгу Ортиса. Во вторник был у Николая. Уже смеется. На следующей неделе выходит из госпиталя. В воскресенье был с Татьяной у «Ч. Н», кажется, это помогло. В пятницу было профсобрание, пытались было избить профком. Затем был в гостях у Ольги (ел сырники!). Вчера пришел т/х «Канев» из Канады. Свозил ребят на пляж, показал гранху «Сибоней» (где был захвачен Фидель в 1956 г.) и казармы «Монкада». Потом угостил их «кока–колой» и пивом, чему они были удивлены. Время провел хорошо, но очень устал. Вчера ночью в университете была Генеральная Ассамблея UJC-FEU (студенческого и молодежного союзов), на которой я присутствовал (теперь я остался в городке один). Сегодня утром был в Кафедральном соборе на воскресной службе. Неинтересно. Намеченная встреча с Ольгой не состоялась.

24 декабря, Сантьяго, 423‑й день

Воскресенье. У кубинцев с 21‑го числа начались рождественские каникулы. Plan de Beca опустел. Приехал Николай. Живем в городке трое. Питаемся пока в «Rancho Club» (Университет оплачивает) и дома. Мы с Анатолием получили по 130 песо «рождественских». В четверг неплохо прошло комсомольское собрание. Отчет ребят принят хорошо. После собрания дали небольшую «разрядку» в комнате у ребят–переводчиков (на две бутылки Bacardi и две вина). С Ольгой договорились ехать на пляж, но не поехали… Получил первое новогоднее поздравление от девчонок из Москвы.

Да, во вторник, играли наши ребята с экипажем «Канева» в волейбол. «Канев» ушел в четверг вместе с обещанными защитными очками (все не было времени за ними сходить).

У Татьяны вроде бы все хорошо. Началась работа. Вчера все четверо (с Николаем, Татьяной и Нели) вместе пообедали. На сегодня приглашены на ужин, ведь сегодня на Кубе «Nochebuena».[77] Были в гостях у Татьяны. Поговорили со стариками. Затем все вместе отправились в «Rancho Club». При нашем входе (столик был заказан заранее) вдруг зажегся свет, на что мы не обратили внимания, но, как потом оказалось, это было неслучайно. За соседним столиком сидели два парня, которые вызвали у меня подозрение своим нервозным поведением. Пришлось имитировать «выход в туалет». Когда мы с Николаем вернулись, девчонки нам рассказали, что парни представились агентами «Службы безопасности» и приняли нас с Николаем за моряков со стоящего в порту нашего судна. Они нас, очевидно, там засекли. Пришлось мне с ними «поговорить», после чего они, извинившись, испарились. Но вечер был испорчен и, взяв вторую бутылку Bacardi с собой, мы заканчивали вечер уже на «свежем воздухе» в кромешной ночи… Домой пришли уже в шесть утра, выбросив кучу денег и с отвратительным настроением. Так отметили Рождество!

31 декабря, Сантьяго, 430‑й день.

Воскресенье. Последний день 1967 года. 11.30 утра по гаванскому времени, (19.30 вечера по московскому времени).

Дирекция Plan de Beca выдала нам троим на четыре дня «джип» с шофером. Мы объездили всю восточную часть острова. Побывали на Gran Piedra (в горах, где воевал отряд Фиделя), осмотрели там остатки старого французского колониального поселения. Поднялись на вершину Puerto Boniato (1375 шагов), посетили находящуюся там телестанцию.

В четверг утром выехали в городок Mansanillo. По дороге осмотрели собор El Cobre, посетили место гибели Хосе Марти в «Dos Rias», место исторического сражения (XIX в.) у «Peralegas», заехали в знаменитое место «Yara»,[78] осмотрели обелиск на месте гибели в XVI в. индейского вождя Атуэйя. В этот же день, уже приехав в Mansanillo, заехали на место бывшей «централи» (сахарного завода) Сеспедеса. Огромные колеса–шестерни машины за сто лет вросли в гигантские деревья. Возвращаясь оттуда прямо по плантации сахарного тростника, заехали на судоверфь. На ночь остановились в плохоньком отеле. Вечером вышли в город, навестили два симпатичных кабака, осмотрели центральную площадь. Типичный провинциальный американский городок (похож на наши южно–крымские городки).

На следующий день, проехав по рассветающему городку, направились на место высадки экипажа «Granma» у пляжа «Colorado». От него километра два мы прошли пешком по специально насыпанной дорожке, покрытой деревянным настилом шли над илистым болотом, покрытом бесконечным переплетением толстых корней, (невозможно себе представить, как по этому месту могли пройти высадившиеся в декабре 1956 г. соратники Фиделя с грузом и оружием). Видели живых пеликанов (очень много) и испанцев (мало). Место высадки накрыто деревянным настилом и обозначено фанерным стендом с рисованными портретами погибших. И все!? Это было неожиданно…

После обеда двинулись по береговой горной дороге на Сантьяго. Началось путешествие по тропе «беглых рабов», которую лишь при большом воображении можно было бы назвать «дорогой». В течение почти семи часов американский джип и его шофер показали все свои достоинства, наши нервы — тоже. Эта «дорога» петляла по обрыву гор, с одной стороны, и по высокому скалистому берегу моря, с другой, иногда пропадая из виду вообще (!) Назад, естественно, пути не могло быть, так как развернуться было просто негде. Даже нельзя было притормозить. Масса впечатлений! Но, черт возьми, какой вид! Изумительное побережье моря. Пальмовые и банановые рощи, маленькие деревушки в гущи тропического леса, огромные кактусы (как деревья), и, конечно, — люди, встречавшие нас как «инопланетян». Объяснять им, кто мы такие, было бесполезно. Это были настоящие кубинцы–аборигены. Наконец–то, мы увидели Кубу в ее нетронутом американской цивилизацией облике. И многое поняли… Теперь я понял Фиделя!

Домой вернулись поздно вечером, страшно довольные поездкой, сделав массу интереснейших фотографий. Но настроение все–таки было неважное, так как накануне отъезда мы между собой разругались и поездка не сняла напряжения. Вчера вечером между нами тремя состоялся «мужской разговор», выяснили отношения, разрядились и обстановка нормализовалась. Обедали в «Las Americas», хотя и шикарный ресторан, но не понравилось. Дома едим тушенку, яйца, помидоры (столовая для нас троих не работает, а приготовить не на чем, здесь нет «кухонь»). Заправляем все это Fruta–bomba и Bacardi (литровыми бутылками!).

Сегодня едем на 4 часа дня в Punto Gordo встречать Новый год со всей «колонией». Вечером запланирована встреча с «нашими» девчонками. Как будем встречать Новый год по–кубински, еще не решили.

Вчера поговорил с Костей В. На партконференции в Гаване Шляпников получил «втык». Не понравилось. Выясняются отношения. Разговор с Костей мне не понравился.

Получил письмо от Валерки В. с большими подробностями (о факультетской жизни). Остальные вновь опоздали с поздравлениями.

1968 год

22 января, Сантьяго, 452‑й день

Понедельник. Кажется, впервые за этот месяц имею возможность описать имевшие место бурные события. Год начался со скандала. Как и было намечено, в 4‑е часа дня «по–советски» встречали Новый год в Punta Gorda у А, И. Много пили, ели, пели. Володька сделал несколько шаржей, был и на меня. Напившись, мы с Николаем вышли «освежиться» и пошли на пляж. Уже темнело. Раздевшись до гола, бросились в воду и довольно быстро переплыли залив, однако, уже в темноте выйти на берег не смогли, так как попали под настил причала. Пришлось возвращаться без отдыха, но, когда повернули обратно, поняли, что плыть некуда…, кругом была кромешная тьма. Тут мы протрезвели сразу. Ведь справа от нас был открытый океан, а ориентиров на берегу не было. Каким–то чудом добрались до берега. Долго искали, ползая по песку, свою одежду, — не возвращаться же в кампанию нагишом. Наконец вернулись в дом, как ни в чем не бывало. Затем в разнобой дали деру. Анатолий и Николай уехали на встречу со своими девчонками раньше. Остальная молодежь по моей инициативе отправилась в бар «Multi». Там и встретили Новый Год по–кубински. Много танцевали, время провели очень весело. Для наших переводчиков такой «выход в народ» — явление чрезвычайное! Почти в 6‑ть утра с Володей (переводчиком) мы вернулись в Plan de Beca. Николай и Анатолий в общежитии не ночевали.

Фидель в своей речи назвал новый год «Годом героического партизана» (в честь Че Гевары).

В ближайшие после этого дни разразился скандал. «Дядя Вася» (новый парторг) и «Ивановна» (председатель «женсовета») показали все свои «руководящие» способности. Основной повод — с приездом консула кампания в Punto Gorda распалась, и это было связано с нашим отъездом, который был расценен как «преднамеренное бегство». Этому было дано и политическое объяснение — «фракционизм». Шуму было очень много. Девчонкам (переводчицам) тут же дали «втык» за «встречи» с кубинцами. Нас троих, как «людей свободных», не тронули, но обстановка была препротивнейшая.

К тому же кубинцы нас крупно обманули с выплатой денег в Plan de Beca.

В это время в студенческом городке проходили военные сборы преподавателей и студентов. Подъемы, муштровка, оцепления и пр. Мы трое жили вновь вместе в специально выделенной комнате.

Дали характеристики перед отъездом переводчикам Володе В., Ларисе П. и Косте М. С последним было много возни. На чрезвычайно созванном комсомольском собрании был полный бардак. Фактически ребята поддержали их, оставив меня одного. Настроение у меня от этого было отвратительное. Однако, при обсуждении этих характеристик на партбюро, ребята на отъезд получили «под хвост» (то есть бюро поддержало фактически меня). Сами виноваты, но мне надо уходить с секретарства.

На 13 января втроем — я, Николай и Рита (переводчица) — выехали в Гавану на отчетную комсомольскую конференцию. Остановились у наших военных в районе Casa Blanca. Конференция прошла коротко, по–деловому. Я выступил с отчетом об интернациональной работе и по работе с экипажами судов, критикнул при этом Комитет.

После конференции был в гостях у Виталия Макарова,[79] нового нашего секретаря вместо невернувшегося из Москвы Шляпникова. Поужинали, обсудили студенческие проблемы. 15 января отмечали день рождения Николая. Начали в полночь, как продолжение встречи с Вадимом И. (с нашего факультета). Закончили под 6 часов утра с ужасной головной болью. Я еле пришел в себя. Вечером уже перед отъездом поужинали приятно в ресторане «1830» (рядом с «Сьерра — Маэстра»). Вообще для меня поездка прошла неудачно. Ничего не сделал, многое не увидел. Пьянка, да встречи с «друзьями». До Чары не дозвонился. Отвез Паше свои книги. Посмотрел японский фильм «Тишина без крыльев» и итало–испанский фильм «Колокола в полночь» Орсона Уэллеса. Постоянно лил дождь. В дороге замерзали. Рита (москвичка), похоже, ко мне неравнодушна, но вида не подает.

По приезде домой сразу попал на наш лесовоз «Брянсклес» из Ленинграда, на котором и просидел почти всю неделю, выезжая с ними на пляж, организовав им футбольные встречи со студенческой кубинской командой, показывая город. «Первый» — Алексей Егорыч Сашин (классный мужик, не отпускал меня от себя ни на шаг). Привез домой черный хлеб, лук и пр., появились сигареты (сделал «продпайки» нашим девчонкам — переводчицам и «начальству», первые были в восторге, «второе» вежливо благодарно). На помощь подключил Николая.

Вчера привезли с собой в Plan de Beca двух ребят с корабля. Поддали сначала у нас, затем дернули пива в городе, после этого проводили их на корабль. Вернулись в таверну, случайно встретили Татьяну с подругой, отправились с ними в «Rancho Сlub». С нами привязался Хуан (мексиканец). Все это закончилось в 4 утра.

Сегодня вечером ребята с корабля играли в футбол с кубинской спортивной школой. С ними Николай и Анатолий уехали на корабль, я же очень рано лег спать, так как в городке погасили свет. Уже стало по ночам неприлично холодно (у нас здесь нет одеял и чего–либо прочего). На днях собрал комбюро, приняли решение самороспукаться (по причине серьёзной критики со стороны партбюро). Проблема серьезная, может вылиться в скандал или фарс.

За это время посмотрел английский фильм «Гид» и итало–испанский «Лгунья». Получил поздравления (с Новым годом) почти от всех, два письма уже прислала Чарито. Здоровье нормальное. Настроение препаршивое.

29 января, Сантьяго, 459‑й день

Понедельник.

Комсомольское собрание пришлось отложить. Говорил с «Виталием». Общую идею он одобрил, но мне отвертеться никак не удастся. В Plan de Beca резко сократили норму питания. Рис и суп стали редчайшим деликатесом. Совсем стало плохо.

В пятницу было открытое партсобрание, на котором мы вручили консулу на хранение полученное нами Красное знамя ЦК ВЛКСМ.

В субботу с Николаем были в Puerto Gordo у девчонок–переводчиц. Ребята купались, а я спал, так как Ольга не приехала.

В воскресенье обедали у Ольги, затем у Ш., наконец, почти бегом мы с Николаем мчались на элеватор, где нас ждал катер с «Брянсклеса», выведенного уже (после ремонта) на рейд. Вновь увидели весь экипаж, после того как попрощались с ним еще во вторник. Начали пить еще на соседнем «Комсомольце Таджикистана», затем продолжили, закрывшись в каюте у «деда» (Анатолия Алексеевича) «Брянска» (спирт запивали сухим вином, ящик которого «дед» выставил для нас). Закончили очень поздно (по звонку вахтенного о готовности судна к отплытию, катера уже, естественно, не было, пришлось судну вновь подойти к причалу и нам прыгать с чуть приспущенного трапа). Где–то в 4‑е утра … попали домой.

Проштудировал книгу В. Гусева (присланную Ласло), намечается начало работы. Отправил письма домой, Женьке и Саньке.

В пятницу слушали по «Голос Америки» о заседании Совета Безопасности ООН по поводу корейского конфликта. В воскресенье радио передало сообщение о заседании ЦК КП Кубы о «микрофракции» в партии (начались «разборки» в руководстве). Все это наводит на грустные мысли.

4 февраля, Сантьяго, 465‑й день

Воскресенье. Итак, целую неделю кубинское радио и печать ежедневно передают материалы о «просоветской микрофракции» в партии. Группа старых коммунистов (НСП) во главе с неким Анибалом Эскаланте. Три дня передавали выступление Рауля Кастро. Особенно интересна была та его часть, которая была опубликована во вторник, где группе предъявлялись обвинения в связи с «зарубежными странами» и, в частности, с ГДР и СССР! В этом выступлении прозвучали ряд советских фамилий, в том числе нашего «шефа» Рудольфа Шляпникова и журналиста В. Листова (с которым мы тоже были знакомы), как «агентов связи». Но их сейчас в Гаване уже нет.

В этот вечер консул собрал наш «актив» на беседу «по культурному конгрессу». Был заурядный разговор об уже известном нам из печати и радио. По последним событиям ничего вразумительного он сказать не мог (обратился к нам за «информационной помощью»). Похоже, что кубинские внутрипартийные события застали наше местное руководство врасплох. Насколько это коснется нас, посмотрим, но неизбежность перемен очевидна.

В последующие дни газеты поместили письмо Эскаланте и выступление Карлоса Р. Родригеса (бывшего кубинского посла в СССР), который предложил открыть дискуссию с Советским Союзом (?), а также выступление прокурора военного трибунала, обвинившего руководителей «микрофракции» в «идеологической диверсии против революции», и, наконец, приговор! Эскаланте — 15 лет тюрьмы, остальным 36-ти — от 12 до 2 лет. Теперь ждем выступления Фиделя.

На этой неделе прочитал интересную книгу Вл. Жукова и Вл. Листова (того самого) «Тайная война против революционной Кубы». Получил письма от отца и Саньки — у них все в порядке. В среду были на спортивной встрече советской олимпийской команды с местной группой по тяжелой атлетике. Оттуда удрали к нашим девчонкам. Хорошо провели время в клубе «Lido». Денег нет…

В субботу с Николаем пили на «его» пароходе «Чулымлес», отмечали день рождения стармеха Ивана Николаевича. Выпили много, танцевал с буфетчицей Лидочкой из Орехово — Зуево, затем она вздремнула на моем плече… Расстались сухо, экипаж вообще–то мне не понравился, на судне полный бардак. Вчера нас «забыли» пригласить на день рождения Руслана М. (преподавателя). Вечером посмотрел отличный фильм Анджея Вайды «Пепел» об участии поляков в войне Наполеона в Европе.

11 февраля, Сантьяго, 472‑й день

Воскресенье. Неделя прошла в комсомольских хлопотах.

В среду прилетел (из Гаваны) Виталий Макаров. В этот же день на партбюро был отчет «группы Ф.» по кораблям, …отчет делал Чаплин. Вся «шефская работа» на кораблях, оказывается, проводится «морагентом» под руководством партбюро. Так все просто (о нас упомянули вскользь!), даже противно. Однако после партбюро Чаплин «лично» поблагодарил меня (и ребят) за «хорошую» работу и пообщел проследить за моей «перспективой» по возвращению в Союз. Что он имел в виду, так и осталось «между нами».

В четверг прошло отчетно–выборное собрание. Мой отчет о работе комсомольской организации партийному начальству не понравился, так как, по его мнению, я «слишком много» говорил. Ребятам, как всегда, на все было наплевать. Но меня вновь «облекли доверием», мои «аргументы» не были приняты во внимание. Виталий оказался заурядным трепачем (забыв о нашем гаванском разговоре), причем не очень умным. По этому поводу настроение дрянное.

В пятницу были с Татьяной на «новом» месте. Очень даже хорошо, но в город возвращались пешком. Володька С. (переводчик), кажется, уже прилично влип (много пьет и много болтает). Дурак!

За это время посмотрел два фильма: франко–итальянский «Миллион в брачной корзине» и умный испанский фильм «Охота». Получил фотографии «рождественских каникул».

18 февраля, Сантьяго, 479‑й день

Воскресенье. Неделя прошла в написании 1‑й главы диплома. Закончил, списал… В эти дни решалась судьба Володи С. (в тот день, когда мы узнали о гибели в Боливии Че Гевары, он напился, взял у кубинских военных, при которых он был переводчиком, джип и врезался в какое–то ограждение). На тяжелом и «заумном» заседании партбюро ему было «отказано в доверии». Страшно было на парня смотреть. Сергею К. и Ирине Х. (переводчики) послали на их работу (в Москву) письма — «сопроводиловки». В среду уехали домой (пока в Гавану) Валера Г. и Миша П.(военные переводчики), не попрощавшись с начальством! Во вторник они устроили нам «отвальную», где была «салатная» кампания и я перебрал. Ирина закатила очередной скандал. Но после этого был скандал побольше… Страсти–то разгорелись! Вообще, эта неделя прошла как «страстная неделя».

На «День влюбленных» (14 февраля) с Анатолием и нашими девчонками были в «Rancho Club», хорошо провели время.

В общем, атмосфера сгущается, кажется, нас с Татьяной «засекли». Был «мужской разговор» с консулом. «Виталий», вызвав меня на «встречу», посадил в свою машину и подвез к дому Татьяны. Не называя имен, предупредил некоего «моего друга» о возможных последствиях «определенных» отношений. Я все понял, и он понял, что я понял.

Этому, очевидно, помог приезд Виталия М. При последней встрече поговорил с Татьяной об «осторожности» (хотя объяснить ей это было достаточно сложно). Подозрение падает на Нелли, так как ее семья знакома с Ф. (нетрудно себе представить, что будет с нами, если «предположения» начальства «подтвердятся», особенно, в свете жестокой расправы над переводчиками).

Получил письмо от наших Вадима и Саши (из Ленинграда). Ребята защитились на «отлично». Один остается в институте, другой ждет распределения. Один женится, другой разводится. Машин еще не приобрели. «Дома» их приняли «холодно», из–за этого настроение у ребят паршивое.

25 февраля, Сантьяго, 486‑й день

Воскресенье. Неделя началась со знакомства с ленинградским т/x «Волжск». Первым помощником оказался старый комсомольский «волк», некий Валерьян, бывший секретарь ЛЭТИ, друг Жоры К. Попутно провел беседу на «Алапаевсклес», оттуда дали поздравительную телеграмму на «Брянсклес». Неделя прошла в работе над дипломом, но дело застопорилось. С Анатолием делали фотомонтаж к 50-летию Сов. армии. 22 числа в спортшколе напротив консульства был «торжественный акт» (по этому поводу). 23‑го были на пароходе у Валерьяна, затем зашли в таверну в порту.

Первые дни недели провел в гриппе. Вчера с Татьяной посмотрели «Колокола в полночь». Смотрел второй раз с удовольствием. Принес ей учебник русского языка и несколько фотооткрыток наших четырех времен года. Перед кино попали под проливной дождь. До этого в университете посмотрел американский фильм «Анна Каренина» с Г. Гарбо и Ф. Дугласом. От души посмеялся над «русскими» сценами.

Получил письма от Саньки и из дома. Санька чуть не завалил сессию. У родителей, похоже, вопрос с получением квартиры окончательно зашел в тупик (что–то надо придумать).

3 марта, Сантьяго, 493‑й день

Воскресенье. В понедельник отправил письма на имя секретаря Крымского обкома партии, заверив их в консульстве (по поводу квартиры).*

В этот же день вечером провел комсомольское собрание. Вновь сцепился, на этот раз, с О. и Л. Все–таки подобрался препаршивый народ. На этой неделе схватился с «Котом» (новый «начальник» колонии) по поводу выезда на сельхозработы, мы трое не поехали. Закончил вторую главу диплома. Остался 3‑й параграф первой главы. …

За это время посмотрел итальянский фильм «Четверг», «Портрет Дориана Грея» (по Оскару Уальду), еще раз фильм Стертберга «Голубой ангел» с Марлен Дитрих.

Володька С. все–таки уехал. Жаль парня (здесь у каждого из нас нервы могут сдать в любое время). В группе очевиден бардак и удушие. Уезжаю от этого в Гавану. Побывал на т/х. «Белозерсклес» и на «Валентине Терешковой». Провел все, как обычно.

*Родители, (мой отец, прошедший войну офицером от Ленинграда до Будапешта, попал под «хрущевское» сокращение и оказался с семьей «на улице»), получили квартиру через несколько месяцев, не подозревая о причине столь быстрого решения вопроса.

10 марта, Гавана, 500‑й день

Воскресенье. Утром 8‑го марта, наконец–то, прибыл в Гавану. Перед отъездом полностью закончил 1‑й вариант диплома. Здесь планирую поработать в библиотеке им. Хосе Марти и отдохнуть. Пока все идет хорошо. Устроился в Nuevo Vedado (общежитие ребят — «интернационалистов», знакомых по школе) рядом с ЗООпарком, обитатели которого по ночам устраивают свои звуковые оргии. Однако, это дом отдыха в сравнении с Сантьяго (здесь меня никто из «наших» искать не будет). В первый вечер был у Паши. Мои книги до сих пор лежат у него, и он их отказывается брать с собой. Удар — почти смертельный. Проблема отправки книг перерастает в серьезный вопрос из–за жесткой политики кубинской стороны (на запрет вывоза литературы). Был у наших ребят на улице F, все готовятся к отъезду, тотальная апатия. Видел новых ребят на Siboney (те, кто должны заменить нас в Сантьяго), уже нервничают и пытаются «отработать назад». Вчера встретился с Чарой, повзрослела и несколько похорошела. Прежних чувств, конечно, нет, но вечер прошел по–старому. Были в «Los Violines». Вернулся очень поздно. Сегодня делаю выход на «Rampa». Если все будет хорошо, надо продержаться здесь до возможного.

Посмотрел выставку современного искусства в «Funeraria». Есть ряд интересных работ, хорошо организованы салоны. Зашел на «El terser mundo», впечатляющая сравнительная экспозиция, к месту несколько кадров из «Тарзана». В «Rampa» посмотрел французский фильм «Далеко от Вьетнама», снятый несколькими знаменитыми документалистами (Жак — Луи Говард, Йорис Ивенс и др.): война богатых с бедными. Фильм очень хорош.

17 марта, Гавана, 507‑й день

Воскресенье. Вот уже десять дней я нахожусь в Гаване. Постепенно прихожу в себя. Условия в доме отличные, ребята–марроканцы — хорошие парни. Довольно приличное питание. Хорошо продвигается работа. Правда, погода плохая, вечером довольно прохладно. Часто звонит Чарито, заходит в библиотеку, ходим в кино. За эту неделю посмотрел в ICAIC серию американских короткометражек, в том числе фильм Ч. Чаплина «Бурлески «Кармен», а также японский фильм «Всё — одна жизнь» Сусуми Хаита и фильм Жана — Луи Годара «Китаянка» (ничего не понял, так как фильм шел на французском языке). Было очень обидно потому, что фильм явно интересный в жанре диалога молодых французов–маоистов, обсуждавших современные проблемы философии и революции.

На этой неделе встретился с Б.(новый секретарь парткома посольства), разговор был откровенный, но с моей стороны очень сумбурный. Я поставил вопрос о моём приёме в партию, пытаясь объяснить, что иначе моё возвращение в Союз будет бесперспективным. В ответ было сказано безапелляционно, что приём в партию заграницей запрещён. Непонятно, по какой логике?!

Видел наших переводчиков (из Сантьяго) М. С. и С. К. Оба уехали (улетели) домой веселые (несмотря ни на что). Был в ГКЭС, купил, как всегда с боем, флакон тройного одеколона. Здесь мы вообще «в списках не числимся», нас как советских граждан на Кубе просто нет. Здорово![80]

13 и 15 выступал Фидель. Говорил о внутренних продовольственных проблемах. Объявил о ликвидации всех остатков частной торговли (магазинов в нашем понимании здесь уже давно нет, кроме специальных «супермаркетов» при отелях для иностранцев). Закрываются частные бары, лавочки, даже — лотерея (последняя, очень популярная здесь, — надежда «нищих»).

23 марта. Гавана, 513‑й день

Суббота. Сегодня с утра идет дождь. Закончил просмотр (в библиотеке) всех намеченных статей. Работа, запланированная на месяц, сделана меньше, чем за две недели. Приступил к монографиям. Ежедневно занимаюсь испанским языком. По ночам совершенно не сплю. С Чарой что–то не ладится. Не звонила целую неделю. Отправил письмо Татьяне и Анатолию (в Сантьяго). Был, наконец, у Виталия Макарова. Он отказался мне помочь (в решении вопроса об отправке книг). Придется ехать самому в Министерство. Встретил «Кузьмича» (начальник колонии), он вновь в истерике (требует моего «немедленного» возвращения в Сантьяго). Вчера приехал Коля, привез мне кучу новостей и письмо от Татьяны. Для меня новости весьма мрачные. В Сантьяго сейчас возвращаться никак нельзя. Татьяна — вновь «под угрозой». Это уже очень опасно! Получил письмо из дома от отца: рекомендации, советы и пр. — у них все в порядке. За эту неделю посмотрел в ICAIC американский фильм Эриха фон Строгейма (1921 г.) «Веселые жены» (на «русский» сюжет) и франко–итальянский «Золото Вождя» (Хакес Баратьер). Сегодня приглашены с Николаем на «отвальную» к Паше Е.

31 марта, Гавана, 521‑й день

Воскресенье. В прошлую субботу были у Паши на «отвальной». Пели (под гитару) и танцевали. Были Жора К. с женой и Виталий М. Перепили от тоски. Ночевали у Жоры, перед сном сыграв в картишки, (давно забытое занятие, на Кубе игра в карты запрещена). На следующий день набрались уже с утра. После обеда вынужден был уехать домой поспать.

На этой неделе, наконец–то, закончил читать монографии. Дважды был на заседаниях Комитета (комсомола). С Николаем мы еще раз заезжали к Паше. В субботу заехали в Casa Barca, наши «мамиты» встретили обоих очень радушно. Уехали сытыми… Встретились с Нели и Терри, даже сходили с ними в кино. Стоит ужасно холодная погода. С Чаритой чуть было крупно не объяснились, пожалуй, друг друга перестали понимать. Был звонок от Татьяны, тоскующий голос сообщил, что звонков больше не ждать и писем не слать, таково самостоятельное решение. Очевидно, причиной послужило мое последнее письмо и… статья в журнале «URSS» (за март) о счастливой советско–кубинской чете. Какой журналистский кретинизм! Вообще, с этими проблемами пора развязываться. Сегодня Николай уехал в Матамбре (на рудник).

Отъезд Паши задерживается. Вчера Чарито подстерегла меня у выхода из кинотеатра. Иногда на нее находит.

За эту неделю посмотрел очередной японский «самурайский» фильм «Массажист Ичи и сундук золота», симпатичную английскую комедию «Лондон в го–го» и испано–французский фильм с Уго Тозетти «Рассеянный по–итальянски». Все бары закрыты. Пиво — только строго по норме. У ресторанов «блокадные» очереди. Пора домой!

Мы узнали, что 17‑го погиб Ю. Гагарин. Не хочется в это верить!

7 апреля, Гавана, 528‑й день

Воскресенье. Ровно неделю тому назад были с Чарой в местном «Ботаническом» парке. Серьезно поговорили, поплакали и … все пошло по–прежнему. Вернулись в Vedado, наскоро перекусили в Riviera и посмотрели английский фильм «В четыре часа на рассвете», что дало повод для нового разговора. Прорвало! Слушал ее и думал, что совсем ее не знаю, несмотря на то, что мы знакомы уже больше года. У меня своя жизнь, у нее — своя. Никогда не было у нас одной жизни, потому что никогда не будет. У нас нет будущего! На этой неделе у нее началась «полевая практика» (делают «инъекции» коровам).

За эту неделю подработал первую главу. Два ее параграфа значительно изменил, третий менять не буду, но надо стилистически переделать, так как сплошь «плагиат». С увлечением читаю «ковбойские» американские (на испанском языке) книжонки («Грозный легион», «Улыбки Джо», «Джо — «Динамит» и др.). Глупые, но увлекающие и отвлекающие, к тому же здорово помогают в закреплении испанского разговорного словаря. Периодически штудирую испанский.

В ICAIC началась серия советских и американских фильмов, уже посмотрел «Арсенал» Довженко и «Шагай Совет» Дзиги Вертова. Операция: «золотой зуб» не удалась, врач посоветовал оставить так, как есть. За эти дни ближе познакомился с кубинцем Густавом, другом моего марокканского соседа по комнате. Был у него дома. Масса советской и русской литературы, вплоть до «макулатуры». «По–первой», подарил мне акварель молодого художника Пеня (в стиле сюрреализма). Интересно. Возможно, он будет полезен.

Получил письмо от отца. Старик неисправим, испортил мне настроение.

Сегодня утром были с Николаем в бассейне «Сьерра — Маэстра». Хорошо отдохнули. Поднялись к Жоре К., потрепались, хотя говорить особенно было не о чем, и я опоздал к себе на обед. Пришлось поесть в каком–то захудалом кабачке. У меня сломалась авторучка, это — катастрофа (купить ее здесь негде!), значение которой трудно переоценить. На следующей неделе закрывают ICAIC и все кинотеатры, все выезжают в «поле». Сегодня закончился мой «дозволенный» месячный срок пребывания в Гаване. Паша Е. наконец–то улетел. Николай улетает в Союз (досрочно) 5 мая. Вновь был звонок от Татьяны, опять предупреждение, что «звонков больше не будет» и… ее приезд откладывается до мая. Разговор был уже спокойнее.

14 апреля, Гавана, 535‑й день

Воскресенье. Густав одолжил свою авторучку. Приступил к переписке диплома. Запаса бумаги явно не хватает. Чарито всю неделю не могла до меня дозвониться. Вернулся с Матамбре Николай. Приехал из Сантьяго Анатолий. Привез письма от Саньки, мамы и девчонок из Москвы. Весьма кстати, а то я уже «захирел». В честь этих событий вечером в четверг набрались в «Национале». По возвращению домой чуть «не врезал дуба». Анатолия прямо с пьянки увезли в Матамбре, Николай уехал в Сантьяго. Звонила Татьяна, спрашивала «не обманываю ли я ее», я, естественно, сказал, что «нет». Закончил читать очередную ковбойскую книжку «Трагический источник». Кстати, с Николаем отправил свои книги в Сантьяго. Оформить разрешение на их вывоз в Министерстве не удалось. Восхитительная бюрократия!

Поздравил всех с предстоящим праздником и написал письмо Саньке. Закончил, наконец–то, элементарный курс испанского языка (то, чему мы не доучились в школе). По–прежнему, по ночам не могу уснуть до двух–трех часов. Николай признал у меня «малокровие», а у него самого врачи нашли воспаление двенадцатиперстной кишки или желчного пузыря, то и другое с намеком на язву желудка. При нашем здесь «режиме» питания и «образе» жизни — это неудивительно.

Да, в прошлое воскресенье были с Чарой на площади у Кафедрального собора, послушали интересное гитарное трио в очень симпатичном баре ресторана «Patio» (в испанском стиле), Сейчас это не разрешено, но, благодаря личному расположению к нам бармена, мы получили огромное удовольствие. На обратном пути на набережной «Малекон» имели неожиданно разговор с полицией. Все обошлось, но времена меняются.[81]

Сегодня жду звонка Чары, так как недельное сидение дома осточертело.

21 апреля, 542‑й день

Воскресенье. В прошлое воскресенье виделись с Чарой, шатались по улицам, так как деться было некуда. В кинотеатрах уже месяц крутят старые фильмы, бары закрыты, у ресторанов огромные очереди. Закончил первую главу диплома, кончилась бумага, жду приезда Николая. Был в Институте этнографии и фольклора, разговаривал с самим Архельерсом Леоном (с книги которого я начинал работу). Симпатичный человек, сразу завалил меня бумагами, так что работа уже есть. Задача — остаться еще на месяц. Пока ничем толком не занимаюсь, читаю, хожу в кино. Книжные магазины закрыты. Закончил читать последний боевик «Мятеж в пути». Вчера посмотрел драматическую труппу Хорхе Анкерманна в театре «Хосе Марти» в постановке «Бог тебя спаси, комиссар», актуальная веселая оперетта. Понравилось, хотя не лишена недостатков. Много молодых актеров.

Был у врача–терапевта перед посещением бассейна «Сьерра — Маэстра» (здесь находится небольшая спецполиклиника для «советских»), прописал мне «покой», «прогулки» и «витамины». Очень трогательно с его стороны (если бы еще подсказал, где взять на этом острове «витамины»)!

В ICAIC начинается интересная неделя фильмов. Кинотеатры пока еще закрыты. Кубинский балет (Алиса Алонсо) сидит «на гастролях» в Мексике. Продолжается «Большая посевная неделя». 19‑го числа в «Плайя — Хирон» говорил Фидель, который объяснил, что контроль над бензином, установленный в начале года, позволил сейчас использовать в поле все машины круглосуточно, урожай этот полностью должен пойти на закупку машин и оборудования, которое уже приобретается в Румынии (в частности нефтяное оборудование).

28 апреля, Гавана, 549‑й день

Воскресенье. Всю неделю навещал институт, ICAIC и в промежутках пил таблетки и читал сексуальную литературу. Чаро объявилась после двухнедельного молчания. Вчера шатались по городу. Приехал Анатолий, едем с ним в Сантьяго. Сегодня должен приехать Николай. Опять объявился «Кузьмич», в Сантьяго партконференция никаких изменений не принесла. Начальники остались прежними, так что разговор с Б. оказался просто трепом, собственно этого и следовало ожидать. «Кузьмич», соответственно, после этого обнаглел. Надо с этим кончать…

Получил хорошие письма из дома и от Сани. Звонила Татьяна, собирается приехать 5‑го числа, а что я с ней здесь буду делать?!

5 мая, Гавана, 556‑й день

Воскресенье. В прошлое воскресенье с Чарой посмотрели в театре «Мела» пьесу Артура Миллера «Салемские ведьмы». Осталось очень хорошее впечатление. Целую неделю ничем не занимаюсь. Часто видимся с Чарой. В понедельник Анатолий улетел в Сантьяго, в этот день приехал Николай. В Сантьяго больших перемен нет. 1 мая утром с Николаем и Чарой были на пляже «Патриса Лумумбы», затем пообедали в ресторане «Националь». Николай привез «много» денег (накопившаяся стипендия), умудрился за день оформить все свои дела. 1‑го вечером дал в «Национале» прощальный ужин и на рассвете 3‑го улетел (в Москву). Пытался с ним поговорить откровенно (как–то за полтора года не было времени). Коля, как всегда, уклонился от откровенности. Но все–таки на прощание сказал: «У тебя никогда не будет друзей, потому что ты поднимаешь планку слишком высоко, не понимая того, что, кроме тебя самого, эту планку никому не «взять». Люди хотят, что бы их принимали такими, какие они есть, а не такими, какие они должны быть». Мда, что–то в этом есть…

Зато с Чарой говорим очень много. Надо принимать какое–то решение. Видно все–таки нужно жениться. А что еще искать? Достаточно было ошибок и глупостей. Все надо хорошо обдумать. Вчера должна была приехать Татьяна, но не звонила. С Анатолием отправил ей письмо с просьбой не приезжать. По рассказу Николая, она там развязала свой язык и фантазию не в меру. Пора с этим кончать.

С Николаем передал домой первую главу диплома. Удалось получить карточку в столовую[82] еще на месяц. Так что, в Сантьяго уезжаю в конце мая. Если все будет хорошо, в 20‑х числах июня вернусь в Гавану и, примерно через месяц, вылетаю на Москву. В остальном пока все складывается хорошо. С деньгами и с работой. Читаю латиноамериканскую (и испанскую) поэзию.

12 мая, Гавана. 563‑й день

Воскресенье. Всю неделю сидел дома за второй главой диплома. Переписал. Одолженная Густавом бумага закончилась. Осталось заключение и общая библиография. Был в институте, прослушал четыре пленки (по афро–американской музыке), просмотрел фотографии. Исаак Б. попросил проконсультировать работу одного художника по «оперированию» старого африканского «тамбора» (под наружным слоем краски были обнаружены какие–то непонятные символические рисунки). К сожалению, это оказалось вне моей компетенции. Написал письмо шефу. Был в госпитале «Наваль», записался к окулисту. Здоровье стало значительно лучше. Сплю спокойно, но зрение заметно ухудшилось. Гавана уже надоела (надоело одиночество). «Виталий» (консул) через Сашу Л. сделал мне «последнее предупреждение». Пора возвращаться. Но, думая об отъезде в Сантьяго, сильно нервничаю. По всем признакам меня ждет там большой скандал. Ясно, что спокойно мне уехать не дадут. Единственный выход — в самообладании. Ломаю голову над денежной «операцией»[83] и над ситуацией с Чарой. В принципе то и другое можно сделать «чисто», но нужна соответствующая обстановка и трезвая голова. Вокруг Николая (уже уехавшего), по инициативе «Виталия», начинает назревать «шум». Большая вина лежит в этом, конечно, на нем самом, возможно и мне это испортит «лётную погоду». Слишком много развелось вокруг нас начальников. В посольстве — большие перемены: Алексеева сменил Солдатов — бывший посол в Англии — откровенный сталинист. Порядки в посольстве стали соответствующими. Теперь туда не зайдешь, как «к себе домой», без «приглашения».

Вчера был в театре «Амадео Роланд» на концерте кубинской музыки под руководством и с участием известного негритянского джазиста–пианиста (и дирижера) по прозвищу «Bola de nieve» («Снежок»!), который был восхитителен. В общем, концерт понравился, но его организация оставляла желать лучшего. Во время концерта публика пришла в ажиотаж и ринулась к сцене, где ее удерживал весьма жестко кордон вооруженной полиции.

Очень устал…

18 мая, Гавана, 559‑й день

Суббота. Наконец–то закончил диплом. Все!!! При содействии Архельероса Леона сделал фотокопии нескольких рисунков. С поездкой с исследовательской фольклорной группой института, похоже, ничего не выходит. Стоит обалдевающая жара! Невозможно ни спать, ни работать. Наконец–то купил в лавке посольства зубную щетку (здесь — неразрешимый дефицит!). Был у окулиста, исследования продолжаются. Подхватил ангину. Позвонил «Виталию» (в Сантьяго) по поводу характеристики на Николая. Разговор закончился, в общем–то, мирно. Вчера получил письмо от Анатолия (из Сантьяго), — меня обокрали! Увели мой приемник (VEF). Грустно… Звонок из ГКЭС (это был отказ перевести мои деньги в «сертификаты» на машину) меня расстроил настолько, что последние неприятности еще не осознал в полной мере. Анатолий (в Сантьяго) мои книги до сих пор не отправил и кинокамеру не отдал. Все это не очень хорошо. В Гаване мне осталось быть еще 10‑ть дней. До сих пор не придумал, что делать с девчонками.

26 мая, Гавана, 577‑й день

Воскресенье. Всю неделю лил дождь. Ничем толком не занимался. Ангина вроде бы прошла, но начали кровоточить десны. Завершение дел с окулистом отложено до июля. Был в Министерстве по поводу разрешения на вывоз книг с письмом Архельероса. Очередная встреча с «Кузьмичом» (в посольстве) чуть прояснила мою ситуацию. «Кузьмич», похоже, что–то знает (по поводу Татьяны) и, вероятно, намеривается по этому поводу «пошуметь». 30‑го думаю уезжать в Сантьяго. Тут уже надоело. Вчера «отпивали» Валеру Н. Были только «свои» (т. е. «старики» из нашей группы, которых уже осталось мало). Не очень весело, но прошло неплохо. Следующий — Саша Л., который еще не решил, когда будет уезжать.

Сегодня были с Чарой в театре «Гарсия Лорка», посмотрели группу «Tansa moderna».[84] Совсем неплохо, особенно работа художника. Вчера были с Чарой на пляже «Санта — Мария» и очень даже неплохо отдохнули. За эти дни с Чарой, кажется, обсудили все. Девчонка достаточно умна, чтобы разобраться в ситуации. Теперь посмотрим, как решится проблема в Сантьяго. Сейчас сажусь писать письмо матери (о намерении жениться).

30 мая, Гавана. 587‑й день

Четверг. Сегодня вечером уезжаю в Сантьяго. Настроение плохое, хотя особых оснований для этого нет.

В воскресенье весь день провели с Чарой, несмотря на дождь. Были в кино. Вечером были в зале «Almado Roldan», послушали концерт оркестра «Musica Moderna», неплохой джазовый ансамбль. В тот день поговорили с Чарой о Татьяне. Получилось неожиданно, но обошлось, в общем–то, спокойно.

В понедельник — звонок от Татьяны!!! Встретились на следующий день. Все — то же. Ужасно неприятно и раздражающе. Поговорили! Татьяна была в истерике, угрожала! Наутро следующего дня из гостиницы позвонила Нелли (которая приехала вместе с Татьяной): Татьяна не ночевала в отеле!? Как бы эта сумасшедшая не натворила что–нибудь! Остается лишь надеяться на «лучшее».

Написал и отправил (с Валерой) письма домой. Вопрос с книгами в министерстве решился положительно и соответствующее письмо передано на таможню. Говорил сегодня с «Виталием» (консулом), осталось очень неприятное впечатление. Приезжал жаловаться на меня в посольство. «Кузьмич» очень спешит… В бухгалтерии ГКЭС (по поводу «сертификатов») меня встретили очень холодно… Единственно успокаивает, что все это уже скоро кончится. Десны, по–прежнему, кровоточат. Билет на самолет заказал на 14 августа. Получил письмо от матери, в котором она пишет, что диплом мой пока не получала. Что там Николай натворил? Здесь он отделался легкими поправками к характеристике, но у всех он оставил «неприятное воспоминание».

7 июня, Сантьяго, 589‑й день

Пятница. Прибыл благополучно. Встретился с Анатолием, с преёмником «дело дохлое». Взял его кто–то «свой» (из кубинцев). Вероятно, не последнюю роль сыграл здесь Николай со своими прощальными пьянками. С «начальством» встретились весьма спокойно. Был в военном госпитале, привел в порядок десны. С помощью Андреса отправил на уже уходящем пароходе «Комсомолец Эстонии» свои книги. Великая удача! Звонила Татьяна, она — дома и, слава Богу! «Кузьмич» довольно легко взгрел за «побег». Он активен, но … молчит. Я провел очередное комсомольское собрание с собственным отчетом о стажировке. Против шерсти слегка прошелся «Василий» (парторг группы). Сейчас он пишет на меня характеристику. Во вторник все решится на партбюро. Мне остается лишь ждать. Делать здесь совершенно нечего. Обалдеваю от духоты и безделья. Читаю накопившиеся за три месяца наши газеты.

Получил письма от Женьки и Олега (после года молчания?!) из Ленинграда. Мой университетский друг Олег попал под «разборку» по делу Синявского и Даниэля и отсидел под следствием год в ленинградской тюрьме «Кресты». Ответил обоим. Так же написал письмо Николаю, сообщил ему о том, что Неля, после его отъезда пыталась покончить с собой.

Что же, будем ждать, что покажет вторник. Пронесет ли?

Сообщили, что в США убит Роберт Кеннеди. Кто следующий?

15 июня, Сантьяго, 598‑й день (до отъезда осталось 60 дней)

Суббота. Вчера прошло партбюро. Отчет и моя характеристика проскочили без задержки. Последняя выглядит вполне прилично. Мне ясно, что здесь не обошлось без «Виталия». Ну что ж, еще одна удача!

Получил один за одним два письма от отца. У них все в порядке. Старика охватила «коммерческая лихорадка», жаль, что поздновато. Идею мою (о женитьбе) в принципе одабривает, но интересуется «деталями» (кто?). Остатки книг (5) отправил на «Иване Ползунове». По–прежнему зверею от безделья (и одиночества). Вчера страшно болела голова, возможно от повышения давления. Прошлой ночью схватился с ребятами (кубинцами), нервы уже явно сдают. Часы сдал на повторную чистку. В городе почти не бываю.

23 июня, Сантьяго, 606‑й день (осталось 52 дня)

Воскресенье. Вся неделя прошла как–то без чего–либо примечательного. Прочитал книгу «Смерть зовется Энгельхейм» (на испанском языке). Написал письмо домой. Получил гаванские фото, получилось хорошо. Бренчу (один) на гитаре (но получается неважно). Ем глюкозу. Вновь заболели десна. От Чары нет ни звука, странно… Татьяна прислала письмо. Вчера отметили в «Мульти» дни рождения Ольги и Ларисы. Были все «наши», было много, что выпить, еще больше — поесть, много шума, но настроение у меня было все–таки препаршивое. Мои мысли были уже далеко…

6 июля, Гавана, 619‑й день, (осталось 37 дней)

Суббота. Итак, вчера ночью приехал в Гавану. Прощай Сантьяго!

Последние дни прошли в плохом настроении. Деньги на дорогу от кубинцев получить не удалось. Пришлось обменять свои две пары брюк и рубашку (форма «бекадос») на «Бакарди». Съездил попрощаться к нашим ребятам–переводчикам в Viste Alegre. Были почти все.

В среду, наконец, провели перевыборы. Закончилась моя комсомольская эпопея! Всё!

На прошлой неделе прочитал лекцию (о Кубе) вновь прибывшим. Получил письмо от Чары, не ожидал. Со «своими» в университете попрощался весьма холодно. В Plan de Beca перед отъездом меня выставили из комнаты в связи с приездом «иностранцев»! В последний день встретился с Татьяной. Выглядит хорошо, расстались спокойно. В ночь перед отъездом выпили с ребятами–кубинцами в общежитии две бутылки «Бакарди» (обменянные). Луис подарил мне только что вышедший в печати «Дневник» Че Гевары (все ребята оставили на нем свои автографы–пожелания), я ему подарил свои часы «Победа» (здесь — это королевский подарок). Провожали меня Рауль, Мотови и Анатолий (который теперь остается в студгородке один). Потом ждали автобус до 3 часов ночи. В 11 часов вечера я был уже в Nuevo Vedado.

12 июля, Гавана, 625‑й день, (осталось 26 дней)

Пятница. Читаю дневник Че. Интересный и мужественный человек, но погиб все–таки зря!

За эти дни получил (советскую) стипендию (за весь последний год) и обменял ее на сертификаты (500). Из Сантьяго приехала Рита С. (переводчица) и «отпечатала» на них (на свое имя) «мою» машину (в Москве разберемся?!). Был у окулиста и заказал очки. 8 июля сбрил новую бороду, усы и подстригся (Солдатов приказал не пускать «этого партизана» на территорию посольства!). Самому на себя противно смотреть. С В. Макаровым еще не разговаривал. Саша Л. улетает 19 числа, с ним летит Вадим И. (из второй ленинградской группы), нервы у парня не выдержали — стал много пить. Мы с Володей Т. (последние из нашей первой группы) заказали билеты на 7 августа через Алжир. Был у Владимира Игнатьевича Б., говорил честно по вопросу о Чарите. «В принципе» он, конечно, возражает, но разговор, все–таки, предложил «отложить». Предупредил, что будет «масса хлопот», в необходимости которых он «очень сомневается». А самое главное — «кто оплатит перелет» (все–таки — 1000 долларов США!)?

Родители Чары особенно не возражают против нашего брака, хотя тоже серьезно «предупреждают» и не хотят «вмешиваться». Не совсем понятна позиция Чариты. Она, конечно, согласна, но вроде бы не очень представляет последствия своего решения… Меня все это уже начинает раздражать. Похоже, что это нужно только мне… В ближайшие дни в этом надо разобраться. Проблем масса! Где жить (в общежитии!), как ей продолжить учебу? На какие средства существовать (мне еще год продолжения учебы)? Куда я попаду по распределению? И прочее…

Вчера получил письмо от родителей. Они — в истерике! Письма от обоих грубые, оскорбительные. Сначала я чуть не сошел с ума! Сейчас несколько упокоился и думаю…

Наш Санька, кажется, «вылетает» из Университета (с физического факультета, похоже, из–за неуспеваемости). Чертовски обидно (столько в него было вложено) и жаль парня! Мать собирается ложиться на операцию. Отец, вероятно, в Москву (встречать меня) не приедет. Неизвестно, зачем мне теперь машина? И, вообще, хотя я сейчас достаточно спокоен, но оснований для этого нет ни каких. Какой–то кошмар проблем! И не вижу выхода.

Как не хочется возвращаться домой, и как здесь все осточертело!!! Что же делать?

13 июля. Гавана, 626‑й день

Суббота. Все думаю о письме родителей. В пятницу утром был в нашей «Casa Barca». Там по–прежнему живут вьетнамцы, приводя в ужас наших «мамит». Ольга собирается замуж… за Мануэля. Вечером с Чарой были в театре «Garsia Lorca», слушали «Риголетто» при основном составе болгарских солистов.

Сегодня утром были на пляже «Санта — Мария». Все было хорошо. Вечером в баре «Bosqe de la Habana» рассказал, наконец, Чаре о письме родителей. В ответ получил хороший урок мужества и разумности! Удивительный она человек! Но выхода из сложившейся ситуации действительно нет. Все же мне что–то надо решать…

17 июля, Гавана. 630‑й день, (осталось 20 дней)

Среда. Написал, как смог, спокойно письмо домой. Сообщил о «покупке» машины… Совершенно не надеюсь на благоприятный результат. Да, и вообще–то, ни на что уже не надеюсь. Как–то сейчас стал отдавать себе отчет, что два года — это большой промежуток жизни. Ради этого было брошено все. Сейчас вновь придется, на этот раз уже здесь, оставлять частицу сердца и душевных сил. Впереди — черт его знает, что впереди! Так вот и идет у меня жизнь, разбазариваются силы, воля, чувства, бесконечная дорога без привалов с огромным рюкзаком характера за спиной. И без грёз на будущее… И так всегда, всегда. Сейчас я должен вновь оставлять всё, что мне дорого и стало моей жизнью. И ради чего? Ради того, что мне не нужно. Не нужно было всегда! Возвращаться туда, где тебя уже никто не ждет. Бывшие однокурсники и друзья разъехались по всей стране. Лаци вернулся в Венгрию, Людмила — уехала переводчицей в Алжир. Возвращаться глупо, когда ты молод! Всё, от чего я бежал, не думая, куда и зачем, лишь с единственной целью — бежать, искать, жить, — возвращается вновь! Зачем все это было, — разочарование и отчаяние, унижения и трудности, голод и жара?! Зачем все это было пережито?! Вернуться, чтобы начать жить сначала, как будто ничего не было! Но я д о л ж е н все здесь оставить, и, прежде всего, оставить самого себя здесь. И возвращаться! Черт, какая нелепость!

Чарито два дня не звонила. Вчера нашел ее сам. Молчим. Говорить уже не о чем. Все, что было сказано, глупо и подло в сравнении с тем «Ничто», что нас уже разделяет. Я ей, конечно, позже буду еще что–то говорить, и скажу все «правильно». Только зачем это? Глупо, как все это глупо! Каждый из нас возвращается к своей жизни, как после тяжелого, но счастливого, опьянения, приходит в сознание наркоман. Никто никогда не узнает о том, что было между нами, и мы быстро сами забудем об этом, так как «Ничего» не было…

Видел Виталия М. и Владимира Игнатьевича, оба улетают в Союз послезавтра в одном самолете с Вадимом И. и Сашой Л. Сегодня утром вновь говорил с В. И., хотя этот разговор уже был не нужен. Вчера и сегодня посмотрел в ICAIC две серии «Война и мир» (Бондарчука). На этот раз фильм произвел сильное впечатление. Читаю книгу французского журналиста М. Риффауд «С партизанами Вьетконга» (на испанском языке). Мой перуанский друг Сергио пытается безуспешно уехать в Ориенте. Подозреваю, что он приехал специально, чтобы меня проводить, но у меня на него нет времени. В соседней комнате появился боливиец, однажды мы с ним поговорили о «настоящем коммунисте» (Че) и об его дневнике. Сам он был в Союзе, но ничего там не понял.

21 июля, Гавана, 634‑й день, (осталось 16 дней)

Воскресенье. Сергио, наконец, уехал в Сантьяго. С опозданием на один день улетели Вадим И. и Саша Л. (всё — это последние «наши»). Накануне с Вадимом так «поддали», что чуть вновь «не отбросил коньки». Взял у ребят «За рубежом» и «Литературку». В субботу был на пляже «Патриса Лумумбы» (где столько веселых дней было проведено!). Одному было очень тоскливо. Вечером смотрел фильм Бунюэля «Робинзон Крузо». Зал ICAIC был переполнен, хотя, наверняка, большая часть этой «интеллигентной» публики никогда не слышала о Дефо и не видела его книгу. Сегодня уже попасть в ICAIC не удалось. Был у Густава, взял у него 1‑й том Истории философии и Истории Америки. Теперь у меня, пожалуй, полный комплект.

Сегодня прощался с Чаритой. Завтра утром она уезжает на работы в Пинар дель Рио. Безуспешно пытались проникнуть в ICAIC, затем посидели в «Paseo». Почти ничего не говорили, хотя оба были очень возбуждены. Ни слезинки, ни «заумного» слова. Так в молчании пришли к одному решению. Правильно ли оно? Об этом мы никогда не узнаем… Это была единственная женщина, которая меня действительно любила, как знала и могла. И оказалась настолько умна, чтобы уйти, любя. И ушла… Теперь всё! Последнее (а может быть единственное), что я имел здесь и что мне было дорого (как поздно я это понял!). Всё, — этого уже нет!

«Напиши! Ты мне обещай, что напишешь об этом! О нас!» — были ее последние слова.

Я обязательно должен это сделать, но смогу ли я?

И вообще, что я смогу еще сделать в жизни, до сих пор не сделав абсолютно ничего? Сейчас я человек — в прошлом, без настоящего и будущего!

Ради Бога, будь счастлива, Чарито!

26 июля, Гавана, 639‑й день, (осталось 11 дней)

Пятница. Сегодня 15‑я годовщина штурма казарм «Монкада». Это празднуется в Санта — Кларе. Вчера ночью наш дом в честь этого события был обстрелян (палили из всех видов оружия). Хорошенький обычай! Пережил несколько неприятных минут.

Вообще сижу в Национальной библиотеке, читаю книгу И. Дётчера «Троцкий, вооруженный пророк». Довольно интересно. Я впервые задумался над тем, а чем же в действительности была наша «Великая» Октябрьская революция. Ведь мы о ней фактически ничего не знаем! Оказывается, Ленин не был русским. Большинство руководителей большевистской партии то же не были русскими (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Дзержинский, Сталин и многие другие). И вообще, «октябрьский переворот» (как его называл Ленин) задумывался лишь как начало «Мировой революции», которая так и не произошла. Так, за что и против кого была гражданская война в России? За «мировую революцию» против русского народа! В таком случае, что же происходит сейчас здесь? Что есть эта революция? Победившее народное восстание (государственный переворот) или начало новой «мировой революции»?

Странно, но политика, особенно история марксизма, меня увлекает сейчас значительно больше, чем эстетика. Нужно серьезно об этом подумать.

Два раза был в ICAIC. На днях выступал Фидель, признав, что экс–министр внутренних дел Боливии Аргедас, который сейчас оказался в двусмысленном положении, (находится в Чили), был тем, кто передал дневник Че правительству Кубы.

1 августа. Гавана, 645‑й день, (осталось 5 дней)

Четверг. Дни проходят без приключений. Оформил все документы (на выезд). Получил и обменял (на сертификаты) последнюю стипендию. Попрощался в Институте и в «Casa Barca». Читаю в библиотеке Дётчера, вечерами выхожу иногда в ICAIC. Ввел жесткую экономию последних сентавов. Получил письма от Женьки М., Анатолия (из Сантьяго) и Николая (уже из Ленинграда). В Сантьяго все в порядке. У Николая препаршивое настроение. Дела его, вероятно, весьма плохи, хотя, все–таки, надумал жениться (приглашает на свадьбу). Ответил обоим. Послал письмо Олегу. Да, был с Густавом в провинциальном Совете по культуре. Говорил с очень интересной девушкой о кубинской литературе. Вынес кучу книг. Сделал из них две бандероли, — попытаюсь отправить их через посольство. Это была бы большая удача!

Сегодня получил сразу два письма из дома. Они уже были спокойные и умные, хотя их мнение осталось прежним. Ну что ж, первое подтверждение того, что решение мое было правильным. Настроение, которое с каждым днем становится все более тягостным, несколько поднялось. Санька оставлен в университете. Матери, возможно, удастся избежать операции. Читаю книгу о Г. В. Чичерине. Какой контраст!

5 августа, Гавана, 649‑й день, (остался один день)

Понедельник. Сейчас упаковываю чемодан. Поэтому придется сегодня сделать последнюю запись. Получил сегодня «расчет» и паспорт. Ругаюсь весь день, добиваясь машины в аэропорт, пока безрезультатно. Завтра придется тащить на себе чемодан в аэропорт. Еще одна маленькая и последняя проблема. Последние дни проходят в спокойной и скучной манере, занимаюсь предотъездной ерундой. Почему–то ждал Чару… Получил очки, фотографии, письмо от Сергио (из Сантьяго). Думаю написать ему и Чаре письма. Вот и все, что мне осталось. Вчера прошел пешком от «Рампы» по «Малекону» до остановки 132‑го маршрута последний раз (сколько раз было пройдено по этому пути!).

Позвонил Портвондо, который неожиданно устроил мне встречу с самим Фернадо Ортисом (!). Этому легендарному старику — патриарху кубинской фольклористике, — уже, наверное, за восемьдесят лет, но он в здравом уме и даже остроумен. Разговор был коротким, своего рода — благословление. Я был потрясён…

Сейчас услышал по радио знакомую песню «Con grandes ojos cafe» («С огромными глазами цвета кофе») и вспомнил Чару. На душе стало очень грустно… Но нужно пересилить себя. Ведь возвращаюсь домой! Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие! Уверенность, работа и … жизнь. Как можно более полнокровная жизнь! К чертовой матери детские прожекты, возвышенные, но пустые мечты и глупо–бесполезные пожертвования. Я должен жить! Раз никому нет до меня дела, я должен думать о себе сам. Только об этом! Всё!

С чего начинается Родина…

Сергей стоял на широком карнизе пятого этажа старого ленинградского дома и знал, что сейчас он сделает шаг вперёд. Он был спокоен…

Самолёт ТУ‑114, завершивший рейс Гавана — Москва, произвёл посадку в аэропорту Шереметьево. Сергей Кольцов, вместе с другими пассажирами, прошёл пограничный контроль и увидел в глубине зала отца. Он не знал, что тот будет его встречать, но не удивился. Встреча была сдержанной, без объятий.

— Где часы? — задал отец свой первый вопрос.

На левой руке Сергея не было часов, подаренных ему отцом в день шестнадцатилетия. Это была знаменитая «Победа», служившая надёжно Сергею в течение почти девяти лет.

— Подарил, — коротко ответил Сергей.

Лицо отца передёрнулось, как будто он получил пощёчину.

Сергей хотел сказать ему сразу, что в чемодане нет и его любимого ФЭДа, фотоаппарата, полученного от отца в честь поступления в университет. Но не сделал этого. Он не мог сейчас объяснить отцу, что, когда расстаешься с людьми, с которыми ты провёл почти два года, когда голод и жажда, зной и пот и многое другое испытывают тебя на способность выживания, ты только в момент расставания понимаешь, что этим людям ты обязан тем, что называется жизнью. И когда ты понимаешь, что расстаешься с этой жизнью навсегда и никогда не увидишь этих ставших тебе близкими людей, тебя охватывает острое желание оставить о себе память навсегда, подарить им именно то, что тебе наиболее дорого. Поэтому Сергей знал, что его часы, вручённые кубинскому другу и наставнику Пепе, были для него неисполнимой мечтой, а фотоаппарат, о котором даже не мог помыслить его верный «Санчо Панса», мексиканец Хуан, сохранят о нём память не только для его друзей, но и для их детей. Объяснить сейчас отцу это было невозможно…

Наблюдая за отошедшим в сторону и присевшим на скамейку отцом, Сергей видел, что отец понял другое, что прежних отношений между ними уже не будет никогда.

Сергей снял с транспортной ленты свой чемодан. Это был огромный фибровый чемодан красного цвета, перехваченный деревянными рейками. Этот сундук Сергей приобрёл в Ленинграде в последние дни перед вылетом на Кубу два года назад. Заинтригованный необычным размером чемодана таможенник попросил открыть его. На внутренней стороне крышки красовался фотопортрет английской актрисы Рокуэл Ретчел, внутри лежали плотные стопки книг, между которыми разместились морские звезды, раковины, и пара маракас. Все это было прикрыто парой белья и рубашкой с короткими рукавами.

Таможенник с улыбкой взглянул на Сергея, у которого в руках был картонный пакет с двумя бутылками кубинского «Бакарди»:

— Закрывай, — коротко сказал он.

Сергей с отцом на такси добрались до центра Москвы. Здесь на улице Воровского, прямо напротив здания Верховного суда, жил старый друг отца, дядя Вася, которого Сергей знал ещё с детства. В Москве очень давно жили родители отца, теперь их уже нет. Сергей с отцом несколько раз навещали дядю Васю и тётю Олю в их подвальной комнатушке с окнами, выходившими на тротуар улицы. Сейчас дядя Вася со своей дочерью Лялей, его жена уже умерла, жили в одной комнате коммунальной квартиры на третьем этаже того же дома.

Сюда они и прибыли. За накрытым столом хозяйничала Ляля. Они с Сергеем были большими друзьями с тех пор, как она вместе со своей двоюродной сестрой Наткой нагрянули неожиданно летом к нему в Гурзуф, и, после весело проведенного месяца, увезли его в Москву. Тогда, семь лет назад, они трое пытались поступить в модный МЭИ, чтобы стать покорителями атома, как герои «Девяти дней одного года», но все трое «не прошли по конкурсу», очевидно — «по возрасту». После безуспешных поисков работы Сергею пришлось покинуть Москву. Затем — год работы на заводе в Брянске, после этого поступление в Ленинградский университет. Потом — неожиданная командировка на Кубу. Сейчас девчонки учились в МГИМО на экономическом факультете…

Сергей выставил на стол бутылку кубинского рома и предупредил отцов, что пить его надо, обязательно, со льдом и в небольших количествах. Старики от него отмахнулись: «яйцо курицу учит». И начали с родной «Московской».

После обеда, Сергей с Лялей отправились к Натке, которая жила рядом на этой же улице. Окна её большой комнаты в коммунальной квартире выходили прямо на церквушку на строившимся новом Калининском проспекте. Она жила одна. Отец оставил ей эту комнату, переехав к новой жене. Сергей подарил девчонкам пару кубинских раковин. Они прекрасно провели время под сухое вино и цыганскую музыку с грампластинок Рады Волшаниновой и Николая Сличенко, которые были очень модны сейчас в Москве. Вечером Ляля сбегала домой и позвонила оттуда.

— Серёга, — со смехом сообщила она, — наши отцы напились!

Сергей знал, что от бутылки «Московской» их старики, прошедшие войну, не могли напиться. И вообще он редко видел отца пьяным.

— А бутылка? — спросил он Лялю. — Бутылка рома на столе?

— Да, стоит, — ответила она. — Только почти пустая.

Сергей понял, что отцы пренебрегли его советом и пили ром, не разбавляя.

— Мне прийти, тебе помочь? — спросил он.

— Нет, я уже их разложила по кроватям и, похоже, они утихомирились, — ответила Ляля.

Ночевать они остались у Натки. Проговорили почти всю ночь. Девчонки требовали, что бы Сергей рассказал им всё. Но «всё» рассказать им он, конечно, не мог. Но даже то, что он рассказал, поколебало их романтические представления о революционной Кубе, как экзотическом рае.

— Что думаешь делать? — спросила Ляля.

— Ну, пока, если позволите, несколько дней задержусь в Москве. Надо кое с кем встретиться, поговорить. Потом на несколько дней съезжу домой, повидать мать. После этого — в Ленинград. Продолжать учёбу.

— Не трудно ли будет, — спросила Натка, — после двухлетнего перерыва?

— Да, и у тебя в Ленинграде друзей, наверное, уже не осталось, — добавила Ляля.

— Ладно, поживём — увидим, — закончил разговор на неприятную для него тему Сергей.

На следующий день Сергей забежал в Министерство и доложился по поводу своего прибытия. Здесь в уютном дворике его атаковали суетливые парни, которые назойливо предлагали обменять «сертификаты» на рубли «по очень выгодному курсу». Один из них, присев рядом с курившим Сергеем на скамейку во внутреннем дворике, открыл свой чемоданчик, в котором Сергей увидел аккуратно сложенные в стопки «десятирублёвки». Столько денег сразу он никогда не видел! Соблазн был очень велик. Но, к счастью, у него с собой не было «сертификатов». Его «сертификаты» хранились по одному из московских адресов, куда ему ещё надо было добраться.

Позвонив по телефону, Сергей отправился на встречу с Ритой, девушкой, работавшей переводчицей вместе с ним в университете в Сантьяго–де–Куба. Между ними установились дружеские отношения. И, когда Рита уезжала на месяц раньше Сергея в Москву, она увезла с собой его «сертификаты» с проставленной печатью, разрешавшей приобретение автомашины на её имя, так как студентам–стажёрам такого права не было дано.

Рита жила на одной из «Песчаных» улиц в небольшой двухкомнатной квартире с матерью–учительницей, которая встретила Сергея очень радушно. Когда они сидели за столом и пили чай, Сергей, между прочим, спросил Риту:

— Ну, как тебя встретил жених после длительной разлуки? Когда свадьба?

— Какой жених? — вскинулась Ритина мать, и уставилась на дочь. — Какая свадьба?

Рита покраснела и с отчаянием посмотрела на Сергея. Он понял, что никакого жениха не было и никакой свадьбы в ближайшее время не предвидится. Он ощутил легкое сожаление. Может быть, в далёком Сантьяго его жизнь сложилась иначе, если бы Рита, которая ему нравилась, не обманула его однажды из–за вполне понятной предосторожности. Сейчас сердце Сергея принадлежало другой, оставшейся на Кубе…

Вместе с Ритой они отправились во «Внешпосылторг», где представились чиновнику супругами, предъявив свои заграничные паспорта (Рита задержала специально обмен своего паспорта), и, объяснив, что брачное свидетельство они не успели получить, так как у них ещё нет советских паспортов. Чиновник сделал вид, что поверил им, лишь очень долго с удивлением смотрел на Риту. Он выдал Сергею чек–разрешение на покупку машины.

Встретившись с отцом у станции метро «Автозаводская», Сергей попрощался с Ритой.

— Ты мне позвонишь? — вдруг с грустью спросила она.

— Да, конечно, — бодро ответил Сергей. — Спасибо тебе за помощь.

Отцу Сергей опять ничего объяснять не стал. И, вообще, вряд ли кому–нибудь здесь в Москве можно было бы объяснить, как можно «просто так» доверить огромную сумму денег человеку, который тебе совершенно ничем не обязан, и с которым, может быть, ты никогда больше не увидишься…

Сергей с отцом зашли в обычный магазин «Берёзка», подошли к обычной кассе, и Сергей предъявил свой чек–разрешение. На кассовом аппарате ему выбили простой чек, как будто они купили бутылку водки. После этого кассирша небрежно кивнула на одну из дверей за её спиной:

— Вам туда.

Открыв дверь, они увидели перед собой автостоянку, на которой находились сотни новеньких автомобилей всех отечественных марок.

— Выбирайте, — сказал подошедший к ним мужчина и, забрав чек, ушел в свою будку.

Сергей с отцом растерялись. Они впервые покупали машину, и не знали, по каким критериям её выбирать. Наконец, посидев в салонах нескольких машин, они, не без колебаний, остановились на одной из них, хотя она ничем не отличалась от других. Сергей подозвал охранника, который вывел машину за ворота стоянки. Затем они вновь вернулись в магазин, где получили все необходимые документы на машину. От охранника они узнали о ближайшей платной автостоянке и отогнали машину туда.

— Всё, — сказал, вылезая из машины, отец, — сбылась мечта идиота!

Сергей ничего не чувствовал, кроме удовлетворения от выполненного долга. Он сделал подарок отцу к его пятидесятилетию, на праздновании которого он не смог присутствовать.

Отметить покупку они решили ужином в новом ресторане «Арбат» на Калининском проспекте. Сначала швейцар, в типичной «генеральской» униформе, не хотел пускать их: «у нас только по заказу». Но, увидев загранпаспорт Сергея, распахнул дверь со словами: «Ну, это другое дело, — пожалуйте».

Они сели за столик на втором уровне. Под ними находилась эстрадная площадка, на которой вскоре началась концертная программа. Судя по шумной реакции присутствующих, на эстраде выступали известные артисты. Сергей сделал заказ. Отец с некоторым удивлением наблюдал за уверенным поведением своего двадцатипятилетнего сына. Они впервые были вместе в ресторане, и вообще давно не виделись. Разговаривали они мало. Сергей спрашивал о домашних делах: о матери и о младшем брате, который окончил первый курс Ленинградского университета. Отец почти ничего не спрашивал, опасаясь затронуть опасную тему.

Оба покинули ресторан в хорошем настроении. Перешли проспект и прошли по улице Воровского к дому знакомых.

На следующий день отец покинул Москву на своей машине. Сергей остался, у него были ещё дела.

Проводив отца, он зашел в кинотеатр «Октябрь» на Калининском проспекте, привлеченный афишей нового фильма «Щит и меч». Книгу с этим названием Сергей читал, так как с детства увлекался военно–приключенческой литературой, гордясь своим отцом, прошедшим войну офицером «СМЕРШа». В кинозале погас свет, и зазвучали слова песни:

В душе Сергея происходило извержение вулкана. Он чувствовал, что его сердце не выдержит. Оно разорвётся! Глаза неожиданно наполнились слезами. Он растеряно оглянулся в темноте на соседей, но они спокойно смотрели на экран. «Боже мой, — подумал он, — какие они счастливые люди! Они не знают, что такое Родина!» Фильм он смотрел, восторгаясь актерским мастерством Любшина, (которого он помнил по любимому фильму его юности «Мне двадцать лет»), столь удивительно тонко передававшему душевное состояние человека, оказавшегося вдали от Родины в тяжелое для неё время. Из кинотеатра Сергей вышел ошеломленный своим состоянием.

Он позвонил Павлу Ефимову и договорился о встрече.

Павел с женой Нелли и сыном, родившемся на Кубе, уже перебрались из Ленинграда в Москву и жили в новом доме под Останкинской башней. В их большой трехкомнатной квартире всё напоминало о Кубе: морские раковины, кораллы, маракас, маски, картины кубинских художников, фотографии знакомых Сергею мест. Ребята встретили его радушно. Правда, на вопрос, где сейчас работает Павел, он уклонился от ответа. Но Сергей уже догадывался, в каком ведомстве мог работать выпускник юридического факультета университета, выполнявший «особую миссию» на Кубе.

Вскоре подъехал Жора Кринкин, который теперь работал в ЦК комсомола. Ближе к ночи появился Виталий Макаров, оказавшийся в Москве в отпуске. С Виталием Сергей только недавно расстался в Гаване.

Хорошо посидели. Пили много, исключительно кубинское «Экстра секо». Нелли накрыла прекрасный стол, но сама, главным образом, занималась сыном в соседней комнате. Говорили о разном, вспоминая забавные эпизоды своей кубинской жизни. Говорили о Фиделе и о Че, о «наших» дипломатических отношениях, которые заметно изменились за последнее время. Разговор, по привычке, незаметно переходил на испанский язык. О многом, конечно, Сергей знал, но кое–что услышал впервые, так как сейчас его приятели вращались в информированных «кругах».

Из новенького телевизора звучал голос молодого певца:

— Кто это? — спросил Сергей.

— Ты что? — удивился Жора. — Это же Иосиф Кобзон.

— Откуда ему знать, — напомнил Павел. — Сергей не был в Союзе два года.

— Иосиф получил недавно премию Ленинского комсомола, — сказал Жора. — Я с ним знаком: хороший парень. Помяните моё слово, он далеко пойдёт.

— Но, между прочим, на Кубе «зорь» не бывает, тем более «багровых», — заметил Сергей.

Потом зашел разговор о ребятах из группы Сергея, которые уже вернулись в Москву. Все они отлично устроились: кто–то пошёл в аспирантуру, кто–то был взят в аппарат ЦК комсомола…

— Ну, а что будет со мной? — наконец задал вопрос Сергей.

Наступила долгая неловкая пауза. Как будто в комнате выключили радиоприёмник.

Все трое были несколько старше Сергея. С Жорой Кринкиным он познакомился в то время, когда тот был секретарем Ленинградского горкома комсомола, а Сергей — секретарем комсомольского Комитета университета. Именно ему Сергей был обязан своей неожиданной командировкой на Кубу, где они встретились вновь. В Гаване Жора познакомил его с Пашей и Нелли, которые находились уже там два года. А Виталий Макаров в последний год был его «шефом», представителем ЦК ВЛКСМ на Кубе, которому Сергей подчинялся как секретарь комсомольской организации советских специалистов в провинции Ориенте. Никто из них ничем ему не был обязан, но их связывали особые дружеские отношения. Во всяком случае, так думал Сергей.

Первым молчание прервал Жора.

— Ты понимаешь, Серёжа, я могу взять тебя к себе в аппарат ЦК. Правда, сначала должность будет незаметная, но перспективу я тебе гарантирую.

— Спасибо, — сказал Сергей. — Но думаю, что это — вряд ли. Ты забыл, что я не член партии. Ты же помнишь ту историю, которая случилась в университете, при моём приёме в партию.

— Да, чёрт возьми, я забыл об этом. Как же ты так, до сих пор не решил этот вопрос?

— Времени не было, — ответил Сергей. — На Кубе меня никто о партийности не спрашивал.

Выпили. Помолчали. Через некоторое время Паша задумчиво произнёс:

— Слушай, Сергей, у меня есть возможность подыскать тебе место в вашем министерстве. Для начала на должность референта. А потом посмотрим.

— Ты что? — рассмеялся Виталий. — У него же нет диплома. Ему же ещё надо заканчивать пятый курс.

— Ну, да, — с сожалением согласился Павел. — Но ведь тебе самому не помешало отсутствие университетского диплома попасть на дипломатическую работу, — язвительно заметил он Виталию.

— Во–первых, — как всегда менторски, произнёс тот, — диплом я, наконец–то, сейчас получил. А, во–вторых, я бы мог посодействовать переводу Сергея в МГИМО. Со знанием в совершенстве двух иностранных языков и с опытом работы заграницей его возьмут туда с удовольствием. Правда, ему придётся начинать фактически всё сначала. Ну, возможно, с третьего курса…

— Ну, так в чём же дело? — воодушевился Жора.

— А дело в том, — спокойно продолжал Виталий, — что не хватает пустяка. У Сергея нет московской прописки, без которой он бесперспективен и никому в нашем ведомстве не интересен.

— Ты можешь, наконец, срочно жениться на москвичке? — неожиданно со злостью воскликнул Павел. — И мы тогда решим все твои проблемы!

Тут не выдержала, до сих пор молча слушавшая весь этот мужской трёп, Нелли:

— Ты что, Паша, Серёжу не знаешь? Он никогда этого не сделает. К тому же у него на Кубе осталась девушка. Ему сейчас не до этого. И я думаю, что для Серёжи «фиктивный брак» — это не приемлемый вариант. Посмотри на него, какая женщина его, такого красавца, после этого «брака» отпустит?!

Все засмеялись. Обстановка была разряжена.

— Ну, хорошо, — подвёл итог Жора, — сейчас мы ничего не решим. Ты, Серёга, отправляйся в Ленинград. Заканчивай свой университет. А мы пока здесь подумаем.

На этом разговор был закончен. У Сергея появилось предчувствие, что это — их последняя встреча. Он видел, что ребята живут уже своей новой жизнью. Куба, а вместе с ней и Сергей, остались, как удаляющийся берег, уже в прошлом, о котором приятно было вспомнить, но не больше того. Для Сергея Куба была ещё его настоящим…

Когда он кратко пересказал своим девчонкам этот разговор, Ляля воодушевилась.

— Слушай, Сергей, действительно, женись и переводись в Москву. Что тебе этот Ленинград!

— Ну, и на ком я могу сейчас срочно жениться? — съязвил Сергей и пожалел об этом, потому что знал ответ.

— Вот дурак! Женись на Натке. Ты же знаешь, что она в тебя уже давно влюблена.

Сергей знал это. Но к Натке у него было лишь дружеское отношение. Он посмотрел на неё. Она, молча, с напряжением, ждала его ответа.

— Это не серьёзно. Хватит об этом, — оборвал он разговор.

На другой день Сергей уехал в Крым. Встреча с матерью прошла спокойно, без, уже никому не нужных, разговоров. Между ними никогда не было доверительно–близких отношений. Сергей жил в семье всегда как–то сам по себе. Своей собственной жизнью, в которую мать не вмешивалась. Ей хватало забот о муже и младшем сыне. За старшего она была всегда уверена, что у него всё в порядке. В случае необходимости Сергей обращался за советом к отцу, авторитет которого для него был непререкаем.

Лишь однажды мать бесцеремонно вторглась в его личную жизнь, и это оказалось её роковой ошибкой. Она яростно воспротивилась намерению старшего сына жениться на кубинке. При этом, зная, что его это не остановит, обратилась за поддержкой к отцу. И Сергей вынужден был отступить, наперекор совести и чувству. Он впервые в своей жизни не выполнил данное обещание, обманул девушку, которая его любила и поверила ему…

Две недели прошли незаметно. Отец с младшим братом занимались машиной и гаражом. Сергей к машине не подходил. Она его не интересовала. Он проводил время с девушкой по имени Татьяна, которая жила в то время в их доме. Она окончила Московский педагогический институт и должна была, после отдыха, прибыть по направлению в какую–то далёкую подмосковную деревню. Таня была красивой девушкой с чёрными большими глазами и с такими же чёрными длинными волосами, напоминавшая портреты дворянских девушек пушкинской поры. Однако, несмотря на их близкие отношения и взгляды матери с надеждой на их продолжение, оба они понимали, что у них разные пути…

Сергей торопился в Ленинград на свадьбу своего друга Николая Варфоломеева, из–за которой он прервал свою кубинскую стажировку на два месяца раньше срока.

Когда Сергей появился в университете, занятия там уже начались. Его сразу же ошарашили: «А, Вы исключены из университета за непосещение занятий». Это был абсурд! Но он оказался фактом. Кто–то в министерстве два года назад забыл послать в университет соответствующую бумагу об отбытии Сергея на Кубу, и никто о нём за два года не вспомнил. Конечно, Сергей вскоре был восстановлен в своих студенческих правах, но неприятности для него только начинались.

Учебная программа на факультете радикально изменилась. Некоторые из предметов, которые пришлось сдавать ему, были отмены, а вместо них было введено немало новых, которые теперь предстояло ему сдать срочно до конца семестра как заурядному «задолжнику». К этому прибавилось безапелляционное суждение «шефа» Сергея о том материале по афрокубинской культуре, который Сергей собрал на Кубе для дипломной работы: «культура — это не философская тема». Это означало то, что, во–первых, ему нужно было писать дипломную работу на новую тему, а, во–вторых, место в аспирантуре ему не «светит», т. е., и это, в третьих, — ему предстояло отправиться по распределению, конкурируя с сотней своих новых однокурсников (курс Сергея, когда он уезжал на Кубу, был всего 25 человек). Никаких преимуществ перед ними он не имел. Его комсомольское прошлое новым руководством факультета было уже забыто, хотя младшекурсники смотрели на него, как на ожившую легенду. Но легенда принадлежит прошлому…

В Ленинградском отделении Академии наук, куда Сергей принёс некоторые из книг, вывезенных им с большим трудом с Кубы, главный, и единственный, «специалист» по Латинской Америке, со средневековой фамилией Кинжалов, занимавшийся изучением культуры Майи («со словарем», т. е., не покидая своего академического кабинета), заявил ему, что «это никому не интересно». Сергей понял, что Куба уже вышла из моды, и отнёс десятки своих книг в Салтыковскую публичную библиотеку, повергнув её сотрудников в шок от удивления.

В общежитии на «Мытне» никого из знакомых уже не осталось, хотя его ещё помнили старый комендант и вахтеры. Сергей когда–то, в той уже далёкой для него жизни, был здесь председателем студсовета. Здесь уже не было девушки, которая перед его отъездом на Кубу клялась ему в своей любви и забыла о своей клятве через несколько месяцев. Не было его венгерского друга, соседа по комнате, который, защитив диссертацию, уже вернулся к себе домой. Его старший друг и наставник, Валерий Воронин, переживал свой «чёрный период» в жизни. От него ушла жена с маленькой дочкой, и он запил. Другой его старый друг, ещё с первого курса, Олег Шереметев, после года пребывания в «Крестах», по делу Синявского и Денелия, стал человеком, побывавшим на другой, «оборотной», стороне жизни. Они теперь не понимали друг друга…

Так что Сергей вскоре понял, что он остался один. Заводить новых друзей уже было поздно.

Свадьба Николая, с которым они прожили буквально «бок о бок» два года на Кубе, прошла великолепно в модном ресторане «Нева» на Невском проспекте. Его друг денег не пожалел. Народу было много, но главным образом, со стороны невесты. Николай женился на ленинградке. Его родители, жившие где–то в провинциальном сибирском городке, на свадьбу приехать не смогли. Так что со стороны жениха были фактически только Сергей и Вадим Шевченко, который был вместе с ними в Сантьяго–де–Куба, но вернулся на год раньше, успел жениться, тоже на ленинградке, и поступить в аспирантуру. Новобрачная и её родственники встретили Сергея настороженно. И вскоре Сергей почувствовал себя «чужим среди своих». Он произнёс тост, в котором сказал, что мужская дружба укрепляется испытаниями, но не выдерживает последнего испытания — браком. Это многим присутствующим не понравилось.

Сергей пришел в себя в полупустом вагоне трамвая на окраине города. После этого ни с Николаем, ни с Вадимом он не встречался. В их новой жизни ему не было места. Прошлое уходит с прошлым. Правда, оно позже, ближе к концу жизни, возвращается. Но Сергей тогда не мог об этом знать. Сейчас для него черта была подведена не только под его прошлым, но и под его настоящим. Человек без прошлого и настоящего, Сергей ощущал себя так, как будто он воскрес, но не знает, зачем?

Сергей запил…

Это не мешало ему во время сдавать «задолженности» и готовить дипломную работу. Днём он сидел безвылазно, (занятия он уже почти не посещал), в библиотеке, а ночью напивался в своей комнате в общежитии, где он жил один (благодаря расположению коменданта). И вскоре он ощутил, что вокруг него образовалась пустота. Он остался один на один со своими воспоминаниями и со своей совестью.

До него никому не было дела, и никто ему был не нужен…

Но неожиданно появилась Людмила.

Людочка Городницкая была из той «прошлой» ленинградской жизни Сергея. Их дружбе было уже много лет. Они вместе работали в университетском комсомоле. Это была эффектная высокая блондинка, благосклонности которой безрезультатно добивались многие самонадеянные ребята. Когда–то и Сергей был влюблён в неё, но не допускал мысли, что между ними может быть что–то, кроме хороших дружеских отношений. На Кубе он получал от неё редкие, но подбадривавшие его письма. Она продолжала писать ему из Алжира, куда её направили на работу в качестве переводчика.

Вернувшись из Алжира, она нашла Сергея в общежитии. Поняв его состояние, она сразу же приняла меры. Теперь она старалась не оставлять его одно надолго, вытаскивая загород, в театры, в кино и прочее. Хотя у неё было немало собственных проблем.

Воспользовавшись днём рождения одного из старых друзей, она решила собрать всех, кто остался в Ленинграде из бывшей комсомольской «команды». Собрались на квартире близ станции метро «Площадь Восстания». Люда всё организовала: стол, музыку и прочее. Разговор шёл в жанре воспоминаний: кто, где, когда…

Сергей с Людмилой вышли покурить в просторную кухню. Высокое окно было открыто. Они неторопливо вели разговор. Девушка впервые рассказала Сергею о своей жизни в Алжире.

Многое ему было понятно и знакомо. За фасадом заграничного благополучия «советских специалистов» скрывается неизвестная отечественному обывателю «двойная» жизнь, перенасыщенная трудностями и испытаниями, подлостями и унижениями. Ежедневная ответственность за каждый шаг, за каждое слово, даже — за настроение и чувства. По сути, ты не на что не имеешь права, права быть самим собой. Ты должен вести себя только так, как это запрограммировано где–то в московских кабинетах теми, кто, может быть, никогда в этой стране не был. Поэтому ты ведешь себя за границей как идиот. Либо как подлец, который сознательно обманывает тех людей, которые принимают тебя за порядочного человека. Поведение твое не понятно тем нормальным людям, с которыми ты общаешься и работаешь. В отличие от дипломатических работников, которые живут в комфортной и огороженной от «чужой среды» высокими стенами «резервации», практически не общаясь с «аборигенами», подчас не зная их языка и не интересуясь их жизнью, ты выброшен во внешний мир, в реальную жизнь страны с её проблемами и с её живыми людьми. Именно от них зависит твоя жизнь в этой стране. Выживешь ты, выдержишь ты или сдашься и совершишь роковую ошибку, которая искалечит всю твою жизнь. Это не понять тому, кто не пропустил это испытание через себя, через свою душу…

С Людмилой в Алжире случилось то, что могло случиться с любой красивой девушкой, попавшей в западный «рай». Хотя Алжир — это ещё не Запад. Она влюбилась. Этот роман с её «шефом», богатым и красивым арабом, преподавателем университета был как в индийском кино. Прекрасен и трагичен. В конце концов, на него обратили внимание те, кому следовало блюсти нравственность советских людей за рубежами нашей Родины. И ближайшим рейсом она была отправлена «домой», и на этом её карьера переводчицы была закончена. В Минске её ждала заурядная школа. Сергей видел, что гордую Людмилу это сломало, хотя она не подавала вида. Он не выразил ей сочувствия, потому что знал, что она в нём не нуждается. Ей достаточно было его понимания.

Людмила закончила свой рассказ и вышла из кухни.

Выкурив ещё одну сигарету, Сергей вылез в окно и спокойно пошел по широкому карнизу к углу большого старого дома. Здесь он остановился и посмотрел вниз. Под ним было пять этажей и асфальт освещенного фонарями двора. Краем глаза он заметил, что из окна покинутой им, казалось уже давно, кухни высунулось несколько голов. Они что–то ему кричали. Но он ничего не слышал. Да, ему было всё равно. Он уже принял решение…

Вдруг он, скорее почувствовал, чем увидел, что из окна вышла высокая женская фигура и по карнизу направилась к нему. Она шла молча и смотрела только на него.

«Это Людмила», подумал с уверенностью Сергей…

Конкурс песни

Павел Алексеевич Серебров, ректор Ленинградской государственной консерватории, смотрел на аспиранта Кольцова, на некоторое мгновение потеряв дар речи…

Профессор Серебряков — народный артист СССР, известный пианист, непременный участник торжественных кремлевских концертов. По слухам, мальчишкой–беспризорником он был подобран отрядом красноармейцев под Царицыным и прошел гражданскую войну в составе агитпоезда, где талантливого мальчишку заметил Иосиф Виссарионович Сталин и направил учиться в Ленинград, где он в конце тридцатых годов возглавил консерваторию. На протяжении тридцати лет он оставался на этом посту и после смерти своего высокого покровителя. Его не затронула хрущёвская «смута». При Брежневе его артистическая звезда сияла на зависть соперников по искусству. Разумеется, в консерватории его авторитет был непререкаем. Со своими подданными он был суров и не всегда справедлив. Но это принималось, как должное. В консерватории работал прекрасный профессиональный коллектив преподавателей, студенты постоянно завоевывали почетные места и призы на различных союзных и международных конкурсах, выпускники украшали известные театры и оркестры страны. Так что, всё было хорошо, а значит, все были довольны. Ну, а если кто–то, может быть, имел другое мнение по этому поводу, то его мнение никого не интересовало…

Сергей Кольцов, подходя к кабинету секретаря парткома консерватории, услышал голос ректора, который кричал на кого–то, не выбирая интеллигентных выражений. Когда он вошёл в кабинет, в нём, кроме ректора, находились его хозяин, секретарь партбюро Лукин Борис Михайлович, и студент–старшекурсник Володя Доронин, заместитель Сергея по комсомольскому комитету. Володя стоял перед ректором с лицом, бледным как стена за его спиной.

— Павел Алексеевич, — обратился спокойно Сергей к ректору, — почему вы повышаете голос на студента Доронина, если Вы знаете, что он выполняет моё поручение?

Серебряков резко повернулся к нему и замер в изумлении. Секретарь партбюро смотрел на Сергея как сошедшего с ума. Переведя дыхание, ректор выразительно взглянул на Лунина и резко направился к двери.

— Зайдёшь сейчас ко мне, — глухо произнёс он, проходя мимо Сергея.

И с грохотом захлопнул за собой дверь кабинета.

Лунин опустился в свое кресло за столом.

— Ну, Вы — нахал, Кольцов, — только и нашелся, что сказать он.

— Ты зачем влез? — взволнованно закричал Доронин. — Мы уже закончили разговор. Разобрались бы без тебя. Ты же знаешь, что «Паша» покричит и успокоится. А, теперь, ты понимаешь, что он с тобой сделает?

— Ничего не сделает, — ответил Сергей и вышел из кабинета.

Кольцов оказался в консерватории совершенно случайно. Он не имел никакого, если не считать «домашнего» (он играл на аккордеоне), музыкального образования. Однажды восемнадцатилетним мальчишкой оказавшись на чердаке здания Ленинградской консерватории в качестве сантехника, он и подумать не мог, что через семь лет он вступит под своды этого храма в качестве равноправного члена её ареопага. Год назад он заканчивал философский факультет Ленинградского университета и знал, что ему предстоит вскоре выехать по распределению в один из городов на Амуре. Конечно, покидать любимый Ленинград было очень тяжело, но это было неизбежно. И вдруг, после успешной защиты дипломной работы, его «шеф», профессор Каган, сделал ему удивительное предложение:

— Так, Сергей, в Ленинградской консерватории открывается аспирантура по эстетике. Если хочешь, я могу тебя порекомендовать профессору Сохору. Но вступительные экзамены нужно сдавать срочно, по моему, на следующей недели. Как ты, готов?

Сергей понимал, что это его уникальный шанс.

Экзамены были сданы без проблем. Испанский язык у него принимала персонально заведующая кафедрой иностранных языков, профессор Сухарева, участница гражданской войны в Испании. Экзамен превратился в затянувшийся разговор–воспоминание на испанском языке об Испании и Кубе (откуда недавно, после двухлетней стажировки, вернулся Сергей). На собеседовании по теме будущей диссертации комиссия была удовлетворена представленным Сергеем материалом по афрокубинской музыкальной культуре, выразив удивление по поводу его музыкальной компетенцией.

Так Сергей стал аспирантом знаменитой Ленинградской консерватории имени Н. А. Римского — Корсакова. Но при этом оставалась маленькая проблема: у него ещё не было университетского диплома. Государственные экзамены в университете он сдавал одновременно со вступительными экзаменами в консерваторию. Об этом знали только «заинтересованные лица». Поэтому, когда ректор консерватории собрал у себя вновь поступивших аспирантов, Сергей на этом собрании присутствовать не мог. Он в это время получал в торжественной обстановке свой университетский диплом. Когда он влетел в приёмную ректора, его секретарша сообщила, что собрание закончилось, но Серебряков (которого Сергей ещё не видел) — «у себя». Сергей аккуратно открыл дверь кабинета и вошёл. Ректор, массивный и с седой шевелюрой шестидесятилетний мужчина, в котором чувствовалось что–то цыганское, стоял у своего большого стола и разговаривал с проректором по научной части, профессором Орловым Флавием Васильевичем, который знал Сергея, как председатель Приёмной комиссии. Он представил Сергея Серебрякову. Тот пристально посмотрел на новоявленного аспиранта, взял со стола аспирантское удостоверение и подошёл к нему.

— Ну, что же, — сказал он, протягивая руку, — будем знакомы.

Сергей взял из его рук удостоверение. Он был в замешательстве. Сказать правду о причине его опоздания он не мог, врать он не считал возможным. Но ректор ничего не спросил, и лишь давая понять, что аудиенция закончена, сказал:

— Имейте в виду на будущее, молодой человек. Если ректор назначает Вам встречу, опаздывать на неё не рекомендуется.

— Извините, Павел Алексеевич, этого больше не повторится, — сказал Сергей и вышел из кабинета, отправившись в отдел кадров сдавать свой диплом…

Учёба в аспирантуре не представляла для Сергея особых трудностей. Материала, который он привёз с Кубы, для диссертации было вполне достаточно. Конечно, он требовал основательной теоретической обработки. И поэтому основным местом пребывания Сергея стала «Салтыковка», известная в Ленинграде публичная библиотека. Здесь в её тихих читальных залах он пропадал целыми днями, перекусывая в библиотечном буфете и отдыхая в шумной курилке. Подготовка в сдаче экзаменов кандидатского минимума то же не представляла проблемы. Для интереса он даже занялся изучением французского языка. Однако, вскоре его столь «лёгкой жизни» пришел конец.

Кафедра марксизма–ленинизма, на которую попал аспирантом Сергей, была небольшой по своему преподавательскому составу и возглавлялась некоей Черновой, бывшей секретарём райкома партии, дамой амбициозной и недалёкой. Остальных преподавателей было «каждой твари по паре», то есть по учебным предметам. Единственный преподаватель по философии, доцент Малкин, не имел напарника. Так что Сергею было предложено, сначала «по совместительству», взять на себя нагрузку по философии, а к началу следующего учебного года он уже вёл занятия как полноправный преподаватель. Об его аспирантуре как бы все быстро забыли…

Первое время Сергей очень нервничал, входя в учебную аудиторию. Он ощущал себя как на сцене театра под пристальными взглядами зрителей. Но постепенно он обретал спокойствие и уверенность в себе. Психологической проблемой оставалось то обстоятельство, что преподаватель лишь на три–четыре года был старше своих студентов. Но именно это и использовал Сергей, найдя вскоре общий язык со своими сверстниками.

Вторая напасть свалилась на Сергея, когда руководство обратило внимание на его комсомольское «прошлое». Оно не могло упустить такую возможность. Для начала ему поручили «шефство» над иностранными студентами и стажёрами, используя его знание иностранных языков. Дело оказалось хлопотным.

Народный артист Серебров много гастролировал, в том числе и за рубежом. Он, вероятно, побывал во всех странах мира, где хотя бы в одном городе был концертный рояль. И после зарубежных гастролей в консерватории появлялись «Пашины птенцы»: стажёры и аспиранты из стран его пребывания. Однако в консерватории не была предусмотрена должность помощника по иностранным студентам. Учебными вопросами иностранцев занимались деканаты, а вот в повседневной жизни они были предоставлены сами себе. А здесь было немало проблем, так как многие из них русским языком не владели. Так, например, молодая семейная пара из Австралии никак не могла объяснить коменданту общежития, что кровати с панцирными сетками, давно уже применяемые в цивилизованном «западном» мире только в армии и в местах заключения, не пригодны для выполнения «супружеских обязанностей». Сергей решил эту проблему очень просто: по его просьбе плотник общежития сделал фанерный лист по размеру кровати и австралийские молодожёны были удовлетворены и чрезвычайно ему благодарны.

Так образом, Сергей оказался кем–то вроде «уполномоченного по иностранным делам». Эти обязанности он выполнял не без удовольствия, но они требовали много времени. Авторитет его возрос. И в результате через год пребывания в консерватории его выбрали секретарём Комитета комсомола. Сергей знал, что его кандидатура не была одобрена ректором, но он «прислушался» к рекомендации парткома. Каких–то особых отношений с ректором у Сергея до тех пор не было. Теперь ситуация изменилась. Он, в качестве члена Учёного совета, стал встречаться с ним чаще и время от времени слышал от него иногда нелицеприятные высказывания в свой адрес. Ректор вообще не любил хвалить кого–либо, его критика, иногда очень жёсткая, была свидетельством его внимания…

Сергей жил в общежитии консерватории на улице Зенитчиков, более известного по названию станции метро «Проспект Стачек». Это общежитие находилось почти на окраине города, у Кировского завода. В уютном общежитии, которое отличалось тем, что из его комнат всегда звучала разноинструментальная музыка, жили вместе студенты, аспиранты и молодые преподаватели. Ни для кого, кроме семейных, не было особых привилегий. Сергей жил в комнате с тремя студентами, двое из которых, «народники», были из его учебной группы. Эти талантливые ребята из глухой российской провинции по вечерам они играли в оркестре в одном из модных ресторанов на Невском проспекте. Третьим соседом Сергея был Володя Доронин, старшекурсник с композиторского отделения. Володя приехал из Минска и поступил в консерваторию по рекомендации своего учителя, известного белорусского композитора Лученка.

Володя, как композитор, увлекался так называемой «легкой музыкой», успев ещё на «Беларусь фильм» записать несколько своих композиций. Именно он подал Сергею идею о проведении в консерватории конкурса песни, на котором студенты–композиторы могли бы показать свои «малые» произведения. Однако эта идея прозвучала у него утопически: «хорошо бы…»

Дело в том, что в мире песенного жанра в это время царила жесткая конкуренция, точнее — абсолютная монополия. Композиторы–песенники, получившие в свое время признание и популярность, ревностно охраняли свои привилегии и всячески препятствовали появлению конкурентов. Для того чтобы песня была услышана, а значит официально признана, она должна была прозвучать на радио (или на телевидении), но для того, чтобы она попала на радио, композитор должен был пройти барьеры, которые далеко не каждому были по силам. Всё начиналось с профессионального аранжировщика и заканчивалось студией звукозаписи. Между ними лежала дистанция огромного размера, которую можно было преодолеть только при посредстве больших денег. Но это ещё в том случае, если повезёт с цензурой (Союза композиторов, «худсоветов», партийных «органов» и прочее). Так что, показать свою песню молодому композитору было практически нереально.

К тому же была одна проблема, которая превращала замысел конкурса песни в консерватории в авантюру. Профессор Серебряков терпеть не мог «легкую» музыку, и, прежде всего, джаз. «Я могу сыграть это задницей», — часто говорил он по этому поводу. Из–за этого у некоторых талантливых выпускников консерватории появлялись большие проблемы. Сергей пришел в консерваторию, когда из неё был уже исключён Максим Дунаевский за его увлечение джазовой музыкой. Это событие было ещё у всех на устах и усмиряло «неправоверных». Неприятности были и у вокалистов, которые пробовали себя на эстраде. Серёжа Марусин, Таня Эрастова, Таисия Калинченко — студенты Сергея, — иногда делились с ним своими «неприятностями». Ректор выставлял бескомпромиссный ультиматум: либо эстрада, либо консерватория.

Народный артист СССР Серебряков не хотел признавать, что пришло другое время, время другой музыки. И Сергей понимал, что замысел конкурса песни в консерватории столкнётся с его сопротивлением. Но неожиданно он получил поддержку от секретаря партбюро Лунина, доцента вокального отделения, и известного композитора Эдуарда Успенского. Но никто из них взять на себя инициативу не рискнул. Тогда Сергей обратился к своему «шефу», профессору Сохору, известному теоретику и социологу музыки, зная об его приятельских отношениях с Андреем Петровым, ставшим председателем Ленинградского отделения Союза композиторов. Арнольду Сокуру, который многие годы исследовал песенную культуру страны, идея конкурса понравилась, и он предложил её Петрову. Этот ход оказался удачным.

Через некоторое время ректор вызвал в свой кабинет Сергея и, не скрывая своего неудовольствия, сказал:

— Мне тут звонил Петров, — он сделал паузу, выжидая, знает ли Сергей, кто это такой.

Сергей промолчал.

— Так вот, он предлагает провести у нас конкурс песни, — опять выразительная пауза.

Сергей её не нарушил.

— Это, конечно, всё — ерунда. Но вы можете попробовать. Так сказать, по комсомольской инициативе. Поговорите с Успенским, он — в курсе. Он всё организует. А на меня не рассчитывайте. Я посмотрю, что у вас получится. Предупреждаю, чтобы конкурс не отразился на учебном процессе. Этого я не допущу…

— Всё понял, — только и сказал Сергей. — Будем думать, Павел Алексеевич.

Он выскочил из кабинета, ликуя. Сразу же зашел в кабинет напротив, к секретарю партбюро, который тут же охладил его пыл.

— Та представляешь, Сергей, во что ты ввязываешься? Песня сама по себе не поётся. Она и с п о л н я е т с я! Ты понимаешь, что это такое? Нужны вокалисты, аккомпаниаторы, может быть, даже оркестр, инструменты, залы для репетиций. Наконец — время! Где ты намерен брать время для всех участников конкурса, если у них оно расписано чуть ли не круглосуточно? Никто тебе не позволит снимать ребят с занятий. Ты всё это должен продумать, — неожиданно на оптимистическом тоне закончил свой монолог Лунин.

Эдуард Успенский, напротив, встретил Сергея с энтузиазмом.

— Не трусь, Серёжа, всё будет нормально. Мы вместе всё сделаем. Ребята горят желанием принять участие в этом конкурсе. Это их шанс.

И, действительно, очень скоро вокруг Сергея и Володи Доронина, который взял на себя «композиторскую часть», собралась небольшая, но энергичная группа студентов и молодых преподавателей с разных кафедр, которые разобрали между собой возникавшие проблемы. И подготовка к конкурсу пошла большим темпом.

Единственным камнем преткновения, как и предвидел ректор, стало учебное расписание. Консерватория — особое учебное заведение. Здесь большинство занятий проводится в специальных классах и связано с использованием музыкальных инструментов. Так что, если чудом оказывается свободна какая–та аудитория для репетиции, необходимо найти срочно музыкальный инструмент. И наоборот, есть «свободный» вокалист, но нет аудитории. О репетициях в Малом зале консерватории вообще не могло быть речи. Он был расписан по минутам. Естественно, что репетировать приходилось по вечерам, но и этого времени не хватало. И ребята, неизбежно, время от времени, пропускали занятия. Сергей понимал, что рано или поздно должен «грянуть гром». И он грянул…

Сергей вошел в приёмную ректора и, по кивку его секретарши, понял, что может пройти в кабинет. Серебров сидел за своим огромным столом, у которого стоял проректор по учебной работе Ляшенко Борис Федорович, который, очевидно, что–то докладывал ректору. По его взгляду на Сергея, тот понял, о чём у них шла речь.

Увидев Сергея, ректор поднялся из–за стола, но не вышел, а оперся большими руками на столешницу как на трибуну. Голос его прозвучал жёстко, но спокойно.

— Вы, Кольцов, нарушили данное мне обещание. Мне докладывают, — и он невольно посмотрел на проректора, — что ваши «песенники» пропускают занятия. Я Вас предупреждал. Я этого не позволю…

— Извините, Павел Алексеевич, — прервал ректора Сергей, — я не смог проследить за всеми участниками конкурса. Их оказалось намного больше, чем мы предполагали.

Это был явный вызов. Ляшенко укоризненно посмотрел на Сергея.

— Ну, вот что, — продолжил заданную тему ректор, — все пропустившие занятия будут наказаны. И вы то же.

Тут не выдержал Ляшенко.

— А Кольцов за что? Он не сорвал ни одного занятия. Все кандидатские экзамены сдал досрочно.

— За неуважение к старшим, — буркнул, вновь погрузившись в свое глубокое кресло, Серебров.

Сергей понял, что аудиенция закончена. Попрощавшись, вышел из кабинета. Секретарша проводила его сочувственным взглядом. Но Сергей был спокоен. Он ожидал значительно худшего. А теперь он знал, что конкурс состоится «при любой погоде».

Подготовка к конкурсу была практически завершена. Круг участников и программа уже определились. Вокалисты и их аккомпаниаторы заканчивали последние репетиции. Сергей теперь мог заняться непосредственно организацией самого мероприятия. И здесь главной проблемой оказалось формирование жюри конкурса. Андрей Петров сразу же отказался возглавить жюри, имея, вероятно, на то свои личные причины. Но неожиданно дал свое согласие сам легендарный Василий Павлович Соловьев — Седой. Это уже была победа!

…Открытие конкурса песни проходило в «Малом зале» имени А. К. Глазунова. Зал был набит битком. Опоздавшие стояли вдоль стен под портретами знаменитых музыкантов. На сцене восседало всё руководство консерватории, среди которого терялся небольшого роста, полноватый и с редеющими уже седыми волосами Соловьев — Седой. Ректор выступил с коротким приветственным словом, выразив благодарность организаторам конкурса. Сергей сидел в первом ряду. Ректор смотрел в зал выше его головы. Он явно не имел в виду секретаря Комитета комсомола.

Конкурс прошел с огромным успехом. Зал грохотал от аплодисментов. Все участники были воодушевлены энтузиазмом. Вокалисты и музыканты демонстрировали своё мастерство. Хуже всех чувствовали себя композиторы, которые уже ничего не могли сделать, и лишь с бледными напряженными лицами, неумело пытаясь скрыть волнение, сидели в зале и ждали приговора слушателей.

Заседание жюри, в котором приняли участие профессора различных кафедр консерватории, проходило поздно вечером весьма бурно, в горячих спорах. Обсуждались не только сами композиторские произведения, но и выбор текста, артистичность вокалистов, мастерство аккомпаниаторов и прочее. Сергей, как член жюри, наблюдал за мальчишеским поведением маститых мэтров, не участвуя в их перепалках. Он молча вёл протокол. Энергичный Соловьёв — Седой не мог сдержать своего восторга и, прерывая обсуждение, время от времени, восклицал:

— Какой он молодец! — Если речь заходила о композиторе.

Или:

— Какой чудесный голос! — если вспоминали об исполнителе.

Наконец:

— Как здорово вы всё это придумали!

Первое место неожиданно для него получил Володя Доронин, чему Сергей был очень рад. Второе место единодушно отдали Володе Мигуле, с которым до этого Сергей даже не был знаком. Третье место, вполне по праву, досталось Эллочке Ованесян, маленького роста, кругленькой и обаятельной девчонке из Армении, которая привела в восторг жюри своими песнями для детей.

Все победители конкурса, кроме призов, получили право записать свои песни на ленинградском радио. Это стало их первым профессиональным признанием…

Сергей обещанного ректором выговора не получил, впрочем — благодарности то же…

Поезд из юности

Сергей Кольцов стоял в тамбуре плацкартного вагона. Мимо окна проплывали знакомые городские кварталы. Поезд проскочил мост Обводного канала и начал набирать скорость. Прощай Ленинград!

Еще несколько месяцев назад Сергей не мог себе представить, что он окончательно расстанется с городом своей юности, с которым были связаны лучшие годы его жизни.

Ленинград — родной город его отца, который так и не смог в него вернуться. Сергей увидел его впервые шестнадцатилетним мальчишкой, приехав поступать после окончания школы в Мореходное училище. В училище он тогда не поступил по медицинским причинам. Но полюбил этот город, еще наполовину лежавший в руинах, на всю жизнь. Но он вернулся в этот город через два года уже взрослым человеком, прошедшим трудовую школу на стройке и заводе. Поэтому он без колебаний пошел вновь на тяжелую работу, чтобы иметь возможность учиться на вечернем отделении Университета. Потом он перешел на дневное. За студенческие годы он узнал этот город «вдоль и поперек»: его улицы и площади, каналы и мосты, музеи и театры, пригороды и рестораны. Он знал об этом городе все! Здесь он узнал любовь и дружбу, разочарование и предательство!

Даже на далеком острове Куба в течение долгих двух лет он знал, что обязательно вернется в свой любимый город. И он вернулся, хотя город его встретил недружелюбно, и тогда он чуть не расстался с ним. Но судьба вытащила его буквально за волосы в последний момент, подарив ему еще три года счастливой жизни.

Однако в глубине души он предчувствовал, что однажды они должны будут расстаться: он и его город. Но старался не думать об этом. Но судьбу не обмануть, как не обмануть самого себя.

…Сергей заканчивал аспирантуру в Ленинградской консерватории. Уже второй год он возглавлял ее комсомольскую организацию. На районной комсомольской конференции его избрали членом райкома комсомола. Однажды звонили из обкома комсомола, предлагали перейти работать к ним. Но он обещал «подумать», но не собирался становиться профессиональным партийным работником. На своей кафедре он имел полставки ассистента и вел занятия по философии и эстетике. Он был известен и популярен в коллективе. Так что все было прекрасно, если не считать того, что это кое–кому не нравилось. Но Сергей не придавал этому большого значения.

Но однажды все изменилось.

Она ворвалась в его жизнь внезапно. Он сразу же обратил на нее внимание, как только она появилась в его аудитории и села перед ним за первый стол. Не заметить ее было невозможно, потому что она выделялась из своих сокурсниц не только броской красотой, но и возрастом. Она была явно старше их. Он отметил, что она удивительно похожа на Софи Лорен!

Сергей воздерживался от флиртов со своими студентками, хотя разница в возрасте между ними была не столь велика. Но, живя в общежитии, он понимал, что любое, даже безобидное увлечение, создаст для него «нежелательные» проблемы. Да, и при его занятости времени на «личную жизнь» не было. Поэтому он ограничивался лишь дружескими отношениями, чем явно разочаровывал многих девчонок. И эти кратковременные встречи не имели, наверняка, никаких последствий, — тем более что она не жила в общежитии, — если бы свою роль не сыграл случай.

В театре–студии консерватории ставилась опера «Евгений Онегин». В спектакле участвовали некоторые знакомые Сергею студенты, которые его пригласили на премьеру. В преподавательском коллективе считалось как–то неприличным игнорировать концерты своих коллег и студентов.

За несколько минут до начала, когда оркестр уже разыгрывался в «яме», с боковой двери в зал вошла она и, оглядевшись, прямо направилась к Сергею. Рядом с ним оказалось свободное кресло. Во время представления они почти не разговаривали, лишь изредка обменивались репликами, почти не глядя друг на друга. Но он все время чувствовал сильное поле притяжения, исходящее от нее.

После спектакля Сергей, естественно, предложил проводить ее домой. Они вышли на занесенную снегом Театральную площадь. На углу, где находилась постоянная остановка такси, они взяли машину и поехали на Петроградскую, где она жила. Выйдя на Большом проспекте, они зашли в знакомое Сергею еще со студенческих времен кафе–мороженое, где выпили по бокалу шампанского и познакомились.

Лариса приехала из Киева, где жили ее родители. Она, действительно, оказалась лишь на два года младше Сергея, о чем она сообщила ему, смеясь:

— Видишь, какая я старая! Я слишком поздно серьезно занялась музыкой, но пройти мне пришлось все ступени. Так что в консерваторию я попала значительно позже других.

Сергею понравилась ее непринужденность и очевидная разумность. С ней было легко и приятно. Он ощутил в себе зарождающуюся увлеченность. Это его встревожило. Но он уже понял, что расстаться с ней просто так, он уже не может.

Их «роман» скрыть в консерватории было невозможно. Кто–то радовался этому и поздравлял Сергея, кто–то, может быть, завидовал и ограничивался ироническими усмешками. Старая вахтерша, Марина Ильинична, которая помнила Сергея еще с тех времен, когда он, мальчишка–слесарь, десять лет назад явился к служебному подъезду консерватории в поисках своей бригады, работавшей на чердаке, сказала ему:

— Какая замечательная пара! Сколько лет работаю здесь, такой прекрасной пары не видела! Но берегись, сынок, эта красота может принести горе. Тебе будет очень трудно. Будь готов к этому.

Но Сергей был влюблен и не хотел думать ни о чем.

Теперь его, итак насыщенная, жизнь разделилась на две части. Самой прекрасной из них был вечер. В конце дня, освободившись от всех своих дел, Сергей садился на трамвай 3‑го маршрута на своей остановке на «Стачках» и ехал через весь город к Каменному острову. Также он возвращался обратно. Он полюбил этот маршрут. Вечером в вагоне было светло, тепло и немноголюдно. Сергей садился на деревянное сидение и открывал книгу. Это была единственная для него возможность почитать. Так, в вагоне он познакомился с Ануйем, Апдайком, Селинджером и Эрихом Мария Ремарком. «Три товарища» потрясли его! Сергей понял, что он не знает современной литературы. Эти книги он читал по рекомендации Ларисы, и потом они их бурно обсуждали.

Лариса снимала комнату в небольшой двухкомнатной квартирке в старом питерском доме. Фактически она снимала лишь только диван в проходной комнате, но здесь стоял старинный комнатный рояль. И это было главное. Хозяйка квартиры, Полина Зиновьевна, женщина «преклонного возраста», небольшого росточка, оказалась весьма оригинальной особой. Она подрабатывала концертмейстером в одной из детских спортивных школ. Квартирка ее была оформлена в «будуарном» стиле. Маленькая прихожая, например, была оклеена ярко бордовыми обоями, на которых выделялись концертные афиши начинающего, но уже известного, музыканта. Лариса сказала ему, что это сын старушки, который поддерживает родственные отношения с матерью исключительно на расстоянии между двумя столицами. В спальне, где обитала хозяйка, почти вся комната была занята огромной кроватью, над которой было подвешено большое зеркало. Возраст дамы был ей не помехой для любовных утех. Ее «любовники» изредка сменяли друг друга, пользуясь ее расположением не безвозмездно. Старушка считал это вполне естественным вознаграждением за «потраченное время».

Когда очередной «друг» появлялся в квартире, Сергей с Ларисой выходили на вечернюю улицу и гуляли до указанного времени. Сергею казалось это очень забавным.

Иногда они ходили в театр, на концерты. Чаще всего они бывали в Малом зале Филармонии на Невском проспекте, где обычно выступали преподаватели консерватории или приезжающие еще мало известные молодые музыканты. Обычно на таких концертах собирались почти все «свои», консерваторские, которые активно общались друг с другом. Здесь Сергея познакомили с начинающим входить в известность дирижером Юрием Темиркановым и скрипачом Владимиром. Спиваковым. Однажды они побывали в Малом оперном театре на опере Гершвина «Порги и Бесс», которая была поставлена силами преподавателей и студентов консерватории во главе с молодым и интересным режиссером. От этой оперы Сергей, знавший очень мало о музыке Гершвина, был в восторге! Однако он заметил, что Лариса весьма неохотно появляется с ним «на публике», предпочитая уклониться от этого под каким–нибудь предлогом.

Через пару месяцев в Ленинграде появился отец Ларисы, приехавший в командировку. Он работал инженером на одном из крупных киевских заводов. Знакомство состоялось в ресторане «Нева», где в далеком прошлом Сергей был частым посетителем, но давно уже туда не заходил.

Однако почти ничего здесь не изменилось. Официант проводил их троих к столику и очень быстро выполнил заказ. Сергей заметил, что отец Ларисы умеет разговаривать с официантами. Он произвел на него приятное впечатление. Его лицо с явно выраженными восточными чертами, обрамленное густой копной черно–седых волос, и прямой взгляд серо–зеленных глаз вызывали к нему доверие. Сергей чувствовал себя с ним вполне непринужденно. Понимая, что эта встреча происходит неслучайно, он сделал Ларисе предложение, которое было принято спокойно, как само собой разумеющееся. Отец Ларисы только спросил:

— А Вы, Сергей, хорошо подумали о том, в какую семью Вы вступаете?

Сергей не понял смысла вопроса, но ответил утвердительно.

Разговор перешел на другие темы. Когда после обеда Сергей попытался рассчитаться, поскольку приглашение исходило от него, оказалось, что счет уже оплачен.

Свадьба состоялась в мае. Регистрация проходила в знаменитом «Английском доме» на Дворцовой набережной. В отдельном зале ресторана «Метрополь» народу было много, но кое–кто из приглашенных все–таки не пришел. Сергея это удивило, но не огорчило. Значительно большей проблемой для него оказалось то, что родители жениха и невесты сразу же не «нашли общего языка». Для себя он объяснил это разницей в их возрасте, родители Ларисы были значительно старше его родителей, и различием в их социальном положении. Его отец был военным пенсионером, а мать работала медсестрой в поликлинике небольшого крымского поселка. Мать же Ларисы работала в одном из учреждений ЦК компартии Украины. Но он считал, что со временем все это утрясется. Свадьба прошла шумно и весело.

Вскоре после свадьбы, когда закончились занятия в консерватории, молодожены отправились в Киев. Сергей первый раз побывал в Киеве еще со школьной автобусной экскурсией. Оказалось, что тогда они две недели жили в школе (были зимние каникулы), в которой училась его будущая жена, жившая в соседнем доме на Красноармейской улице. В Киеве свадебные торжества продолжились уже с участием многочисленных родственников и знакомых. На Сергея при этом не очень–то обращали внимания. Он вроде как бы присутствовал на своей собственной свадьбе. Ему нравился летний Киев, прогулки на катере тестя по Днепру и купание на острове с последующей ухой. У Ларисы все время было прекрасное настроение. Но поехать в Крым, к его родителям она отказалась, сказав, что это «успеется».

В Ленинград Сергей вернулся один. Ему предстояло к приезду жены решить очень важную проблему: найти «квартиру». Он знал, что это будет сделать непросто, но не подозревал, что настолько! Начались бесконечные стояния «на углах», вычитывания объявлений, расклеенных на столбах. Проблема усложнялась тем обстоятельством, что «квартира» была нужна с мебелью, а на такую квартиру у Сергея денег просто не было. Наконец, когда уже приехала Лариса, удалось найти на окраине города в новостройках пустую квартиру, в которой еще даже не был подключен газ. Приобретенный в «комиссионке» старый диван и его разобранные «спинки» заменяли всю мебель. Но других вариантов уже не было. На уплату за эту квартиру предназначалась вся аспирантская стипендия Сергея. Лариса студенческой стипендии не получала. До свадьбы она жила на те деньги, которые присылали ей родители. Теперь им предстояло жить на ассистентскую «полставку», которую Сергей имел на кафедре.

Но Сергей воспринимал все это, как временные трудности. В его жизни бывали проблемы, которые казались неразрешимыми, но он их все–таки решал. И сейчас он был уверен, что все будет нормально. Однако ситуация для него значительно осложнилась. Теперь он разрывался между комсомольской работой и преподавательской, соглашаясь ради «часов» на любую нагрузку. В библиотеке он теперь почти не появлялся, работа над диссертацией была отложена. Недовольный этим его «шеф», профессор Сокур, вынужден был его предупредить:

— Имейте в виду, Сергей, если Вы не представите текст диссертации на кафедру вовремя, я Вам ничего не гарантирую.

Сергей понимал, что профессор намекал на его перспективу оставления на кафедре, так как срок его аспирантуры заканчивался. Но он ничего не мог сделать, времени катастрофически не хватало.

В комсомольских делах ему очень помогал его заместитель и друг Борис Флокс.

Боря учился на режиссерском факультете, поэтому был почти ровесником Сергея. В свое время он познакомил Сергея с некоторыми молодыми режиссерами и балетмейстерами, Виноградовым, Гордеевым и другими. Эти ребята были несколько старше Сергея, они уже прошли свою жизненную школу и знали, чего они хотели. С ними ему было интересно общаться. Сенсацией театрального сезона в этот год были «Хореографические миниатюры» Якобсона, в постановке которых эти ребята принимали активное участие.

Борис был сыном известного в послевоенные годы советского певца Ефима Флокса, с которым однажды познакомил своего друга. Они жили втроем вместе с сестрой отца в старом питерском доме на «Пяти углах». В их небольшую трехкомнатную квартиру вход с лестничной площадки вел прямо в кухню. Вероятно здесь «раньше» был «черный ход» для прислуги.

Старший Флокс оказался бодрым стариком лет шестидесяти с хорошим чувством юмора. Их знакомство началось с фразы:

— Молодой человек, Вы любите коньяк?

Сергей разбирался в коньяках неплохо. И он ответил честно:

— Да, люблю, но давно его не пробовал.

Но старик настаивал:

— Вы меня не поняли, коллега. Я Вас спрашиваю, Вы любите коньяк, как люблю его я?

— Наверное, нет, — ответил Сергей, пока не понимая, к чему клонит собеседник.

Борис сидел на табурете у кухонного стола и явно наслаждался разговором.

— Так вот, Сережа, — перешел на фамильярное обращение известный советский баритон. — Я Вам сейчас покажу, что такое настоящий коньяк.

— Достань–ка наш графинчик, — обратился он к сыну.

Борис вышел из кухни в соседнюю комнату. Сергей видел через открытую дверь, что он открыл старый «сервант» и взял обычный круглый стеклянный графинчик, который был, наверное, в каждом послевоенном доме, и три малюсенькие граненые рюмочки.

Ефим Флокс разлил по рюмочкам светло–коричневую жидкость из графинчика и предложил:

— Будем здоровы!

Сергей почувствовал, что напиток был, действительно, хорошим, мягким и приятным на вкус, который ему что–то смутно напоминал.

Выпили по второй.

— Пить коньяк надо обязательно с лимончиком, — прозвучала рекомендация. — Вкус коньяка воспринимается по контрасту.

После третьей рюмки последовал вопрос:

— Ну, как? Что Вы теперь можешь сказать?

Сергей не мог ничего сказать, кроме того, что коньяк был безупречен. Но он не понимал, где здесь подвох.

— Так вот, — преступил к самому главному отец Бориса. — В своей жизни я любил по настоящему только две вещи: пение и коньяк. И выпил, поверьте, молодой человек, немало хорошего и разного коньяка. О чем вспоминаю с удовольствием. И заметьте, это мне не мешало петь, даже наоборот. Но так как в последние годы петь мне не дано, то теперь я могу посвятить свою жизнь второму моему увлечению. Однако приобретать хороший коньяк мне теперь не по карману, пришлось самому освоить его технологию.

Он повернулся на своем табурете к рядом стоявшей газовой плите.

— Вот на этом заурядном бытовом аппарате я создаю чудесную гармонию вкуса.

Глядя на заставленную кастрюлями плиту, Сергей недоуменно посмотрел на Бориса. Тот улыбался:

— Действительно, на этой плите по своему особому рецепту отец делает этот коньяк, используя перепонки грецкого ореха, — сказал он.

— И заметьте, Сережа, на протяжении уже многих лет я не употребляю никаких других напитков. Даже чая! И, как видите, вполне здоров и бодр.

В тот вечер графинчик был выпит до дна. Сергею нравилось бывать в гостеприимном доме Флоксов, но бывал он там редко. В последнее время перестал бывать там вообще.

Именно от Бориса Сергей узнал, где проводит свое свободное время его жена.

После своего возвращения из Киева Лариса очень изменилась по отношению к Сергею. Стала капризной и раздражительной. Разумеется, никакими «домашними» делами она не занималась под предлогом занятости. В консерватории они общались изредка, случайно встретившись в коридоре. Все чаще, вернувшись, уставший вечером в пустую квартиру, Сергей не заставал жену, которая появлялась довольно поздно, иногда заполночь. На его вопросы она обычно отвечала какими–то явными отговорками или просто отмалчивалась. Наконец, однажды ее «прорвало»:

— Ты мне совсем не уделяешь внимания! И вообще, ты оказался совсем не такой, каким я тебя представляла. На самом деле ты какой–то… — она подбирала слово, — приземленный, что–ли. Ты погряз в повседневности. С тобой мне скучно! А я хочу жить интересно и весело. И поэтому не желаю прерывать связи со своими друзьями, которых я чуть не потеряла из–за тебя!

Сергей был ошеломлен ее яростной откровенностью. Он сознавал, что в чем–то она права. Он, действительно, не мог в последнее время уделять ей столько внимания, как раньше. Но ведь сейчас главное было выжить! Не потерять всего, что было достигнуто. Неужели, она этого не понимает? Или ей это безразлично?!

— А почему ты не можешь познакомить меня с твоими друзьями? — еще не придя в себя от растерянности, спросил Сергей. И сразу понял, что этот вопрос не следовало задавать, так как ответ был очевиден.

— Ты что, смеешься? — принужденно расхохоталась Лариса. — Посмотри на себя! Как я могу ввести тебя в нашу кампанию? Что ты там будешь делать? Кому ты интересен? Да, ты знаешь, кто там?!

Она осеклась, сообразив, что сказала лишнее.

Сергей психанул и наговорил тогда много резкого и, может быть, обидного…

Этот разговор не имел продолжения. Поздние возвращения продолжались. Однажды Лариса вообще не пришла ночевать, сказав, что переночевала у своей старой квартирной хозяйки. Под предлогом ее беременности их близкие отношения давно прекратились.

Теперь от своего друга Сергей узнал, что кампания «старых друзей» Ларисы, действительно, состоит из «элиты» молодых консерваторских преподавателей и известных в городе музыкантов. Они «весело» проводят время на квартирах и в ресторанах. Во главе этой кампании, ее «вождем» является сын ректора консерватории. Об этих кутежах знают все «посвященные», но вроде как, это не выходит за «рамки приличия».

— Ты разве об этом не знал? — удивился Борис.

— Нет, откуда? — ответил Сергей. — Но как Лариса попала в эту кампанию?

— Видишь ли, Сережа, я тебе друг. Поэтому спроси об этом сам свою жену…, если сможешь, — неожиданно жестко закончил он разговор.

Естественно, Сергей не стал об этом спрашивать Ларису. Вскоре она оформила академический отпуск и уехала к родителям в Киев.

Незадолго до Нового года он узнал, что она родила сына!

Все прошедшее было забыто. Сергей бросил все дела (благо, занятия закончились) и полетел в Киев. Билетов на нужный ему рейс в аэропорту Пулково не оказалось. Но девушка–регистратор, посмотрев телеграмму, сама подвела его к стюардессе и попросила ее провести Сергея в самолет. Стюардесса уступила ему свое служебное место, и он долетел до Борисполя с комфортом… бесплатно!

Он успел встретить Ларису из роддома. Глаза ее светились от радости. Маленькое существо было серьезно и симпатично. Сергей был счастлив!

Начались бессонные ночи и наполненные хлопотами дни. Как–то быстро почти все «дела» перешли к Сергею. Лариса кормила ребенка и потом «отдыхала» в перерывах между приемами гостей и поздравлений. Родители, естественно, были заняты на работе. У Сергея сложилось странное впечатление, что родители Ларисы никогда не имели дело с новорожденным. Во всяком случае, они оказались совершенно неподготовленными к встрече с внуком. Поэтому они не хотели даже слышать о возвращении Сергея в Ленинград.

— Ты что, хочешь бросить на нас своего сына?! — искренне возмущалась теща.

Между тем время шло. Прошли новогодние праздники, заканчивался январь.

Сергей понимал, что его затянувшиеся «каникулы» могут обернуться для него большой бедой. Его телефонные звонки в Ленинград подтверждали, что «тучи сгущались». Ректор был недоволен долгим отсутствием секретаря комсомола. К тому же вскоре должны были начаться занятия.

Наконец, Сергей вырвался из Киева.

Предчувствия его не обманули.

Ректор, встретив его в коридоре, буркнул:

— Где Вас носило?

И все. Больше он Сергея своей аудиенцией не удостаивал. Теперь постоянным посетителем ректорского кабинета стал Борис Флокс, который при первой встрече сказал Сергею:

— Ну, ты понимаешь, старик, пока ты развлекался в Киеве со своей женой, кто–то ведь здесь должен был делать твою работу.

В определенной мере он был прав. Но все–таки…?

Вроде бы внешне все осталось по–прежнему. Все здоровались и улыбались…

Но Сергей, по своему опыту, чувствовал, что ситуация вокруг него изменилась.

Новый секретарь парткома, претенциозная дама неопределенного возраста, направленная в консерваторию из райкома партии, сразу же попыталась «подмять» Сергея как секретаря комсомола под себя. Но, вскоре поняла, что это ей не удастся. И теперь объявила ему бойкот.

На кафедре коллеги встретили Сергея вроде бы нормально, как всегда. Заведующая кафедрой, доцент Чернявская, — уже пожилая женщина, тоже бывший партийный работник, — всегда держалась независимо от «общественного мнения», но неукоснительно следовала указаниям руководства. Но при одном обязательном условии, если эти указания были даны определенно, желательно в письменном виде. Вероятно, по поводу Сергея она таких указаний пока не получала.

Однако при обсуждении на заседании кафедры вопроса о выполнении плана третьего года аспирантуры, Сергей понял, что сигнал все–таки был дан. До сих пор его коллеги относились с пониманием к его особой ситуации, связанной не только с комсомольскими обязанностями, но и с тем, что на кафедре он выполнял полноценную преподавательскую нагрузку. Сейчас при обсуждении уже игнорировались эти обстоятельства, и разговор шел лишь о невыполнении аспирантского плана. Его «шеф», профессор Сокур, который не был штатным преподавателем кафедры, предпочел на этот раз уклониться от участия в обсуждении. Сергей его понимал: профессор не верил, что диссертация будет представлена вовремя.

Особенную активность при этом проявил только что защитивший кандидатскую диссертацию Александр Фихштейн. Несмотря на то, что он был на десять лет старше Сергея, у них, казалось бы, сложились хорошие личные отношения. Сергей бывал у него в гостях, в известном «консерваторском» доме. Их объединяли общие знакомые по философскому факультету университета, в том числе и бывший университетский «шеф» Сергея, профессор Коган. Однако у Фихштейна не было философского образования, он закончил консерваторию по специальности «музыковед». И по этому поводу он, вероятно, испытывал некоторую ущербность, и ему, понятно, был не нужен молодой конкурент на кафедре.

Профессор Сокур, интеллигентный и тактичный человек, известный в Ленинграде музыковед, которому Сергей был обязан своим поступлением в аспирантуру, после окончания университета, после этого заседания кафедры сказал ему:

— Сережа, Вы, очевидно, где–то допустили очень серьезную ошибку, которой, может быть, и не придали значения, но тем самым дали сильный козырь Вашим недругам.

— Я, кажется, уже догадываюсь, какую ошибку я сделал, — ответил Сергей. — Ваш друг, профессор Коган, когда узнал о моей свадьбе, сказал мне: «Сережа, прежде чем жениться, нужно поинтересоваться, куда будут выходить окна Вашей семейной квартиры».

…Поезд набирал скорость, пролетая северные пригороды Ленинграда. Сергею не хотелось идти в переполненный вагон. Он перешел из тамбура в предтуалетный коридорчик и стал смотреть в окно. Дверь в вагон была открыта, и мимо него время от времени прошмыгивали бродячие пассажиры, озабоченные проводники и разбитные официанты, предлагавшие свой товар из вагона–ресторана. Они толкали Сергея, но он не обращал на это внимания. Рядом в последнем отделении вагона расположилась группа молодежи, которая, похоже, ехала на преддипломную практику на Север. Ребята вели себя шумно. Громко болтали, смеялись, пели песни. Но как–то никому при этом не мешали. Сергей, стоя к ним спиной, слушал и вспоминал, что еще совсем недавно он был столь же беспечен и оптимистичен. Ему тогда тоже казалось, что все у него впереди, что жизнь только начинается. Главное — стремиться к поставленной цели, быть честным перед людьми и не предавать себя. Но жизнь его научила другому: «жить по совести» — это, оказывается, ловушка для дураков. И глупость, допущенная ошибка, может стоить по расценкам жизни дорого. Очень дорого!

…Сергей вернулся в общежитие. Здесь его окружила привычная дружеская обстановка. Даже его кровать в комнате оказалась незанятой. Это спасло его от отчаяния. Он навалился на диссертацию, пропадая теперь целыми днями в библиотеке. Здесь в тишине читального зала он совершенно забывал обо всем, кроме мира книг. Он прерывался только для ведения занятий в консерватории. В Комитете комсомола он теперь бывал значительно реже. Ребята, проработавшие с ним достаточно долго, сами знали, что им нужно делать. На заседаниях бюро все делали вид, что все идет, как всегда. Борис Флокс тоже… Когда Сергей узнал, что его не включили в студенческую группу, отправлявшуюся в Чехословакию на музыкальный фестиваль «Пражская весна», а группу возглавит Флокс, он не удивился и не огорчился. Он уже давно все понял.

Однако не все в консерватории изменили свое отношение к опальному Сергею. Некоторые, напротив, при встречах демонстрировали ему доброжелательность и поддержку.

Однажды, уже в конце учебного года Сергея вызвал к себе проректор консерватории Соколов. В его кабинете находился незнакомый Сергею мужчина средних лет, провинциального вида. Будучи сам провинциалом, Сергей безошибочно узнавал своих «соплеменников».

Поздоровавшись с Сергеем, Флавий Васильевич, с которым у него с первых дней знакомства сложились взаимоуважительные отношения, представил ему приставшего с кресла мужчину.

— Познакомьтесь, Кольцов, это — доцент Баранов. Он — замдиректора нашего филиала в Петрозаводске. У него к Вам есть разговор. Я оставлю вас, у меня дела. А вы спокойно здесь поговорите.

Профессор направился к двери, но у порога он обернулся.

— Сережа, я тебя прошу, отнесись к предложению Анатолия Ивановича со вниманием. Не торопись с решением. Это — твой шанс.

Разговор оказался недолгим. Сергей знал, что в Петрозаводске недавно Ленинградская консерватория открыла свой филиал. Туда уже уехали некоторые выпускники и аспиранты. Но весьма смутно представлял себе, где находится этот город.

Баранов сразу же приступил к делу.

— Сам я не являюсь выпускником Ленинградской консерватории. Я закончил консерваторию в Казани. По специальности — духовик. Наш директор — выпускник Гнесинки, пианист. Но у нас большинство преподавателей из Ленинграда. Многие о Вас хорошо отзываются. Так что, мы о Вас все знаем. Или почти все…, — поправился он, сообразив, что, кажется, сболтнул лишнее.

— Коллектив наш молодой. Самый старый среди нас — это я. Мне уже сорок лет, — улыбнулся он. — А наш директор на пять лет старше Вас. Так что живем не скучно и верим, что в будущем будет еще веселее. Строим современное студенческое общежитие. Точнее — уже его закончили. Планируем построить новое здание консерватории с большим концертным залом.

— Ну, как? Согласны? — оборвал он свой монолог.

— С чем согласен? Возглавить ваш молодой коллектив? Так у вас уже есть перспективный директор, — прикинулся Сергей, хотя уже понял, о чем речь.

Баранов, который старался быть официально серьезным, рассмеялся.

— Ну, да. Меня предупреждали… Извините, Сергей Михайлович, увлекся. Дело вот в чем, — продолжил он уже нормальным доверительным тоном. — У нас заканчивается договор с одной преподавательницей, которая возвращается в Ленинград. Кстати, Вы ее должны знать. Она — бывшая аспирантка Вашего шефа.

Он назвал фамилию. Сергей, действительно, ее знал.

— Так вот, мы предлагаем Вам занять ее должность старшего преподавателя кафедры марксизма–ленинизма. С перспективой заведования после защиты. Как мне сказали, у Вас диссертация практически готова и есть уже предварительная договоренность с университетом о защите.

Сергей отметил, что Баранов, действительно, неплохо осведомлен о нем. Но пока этот разговор не вызывал у него особого интереса. Он уже привык относиться к радужным «перспективам» со здоровым скептицизмом.

Его собеседник, очевидно, почувствовал это и, наконец, выложил свой козырь.

— Наша коллега, покидая нас, по договоренности, оставляет полученную от консерватории двухкомнатную квартиру в новом доме в центре города. Мы знаем, что у Вас семья, недавно родился сын, — он посмотрел в глаза Сергею, не сказал ли он опять чего–нибудь лишнего. — Так вот, можете въезжать в эту квартиру прямо с вокзала. Она — Ваша.

Такого поворота Сергей не ожидал. Это был сильный ход!

Больше десяти лет помотавшись по общежитиям и чужым квартирам, Сергей и мечтать не мог о том, что в ближайшее время у него будет свое жилье. Собственная квартира! Иногда, гуляя по вечерним улицам города, он с завистью смотрел на освещенные окна домов и представлял себе, как за ними нормально живут люди. И будут жить… А ему нужно возвращаться в общежитие! Правда, он привык к общежитию. Они были в его жизни разные. Он даже по своему любил этот коллективный «уют». Но последнее время он стал все острее ощущать усталость от невозможности остаться, хотя бы на время, одному. От этой жизни в аквариуме, у всех на виду. Без права на «личную жизнь»!

Это повлияло и на то, что он долго не женился, так как не мог себе позволить завести семью, которой бы не смог обеспечить крышу над головой. Его поздняя женитьба, неожиданно обрушившаяся на него как тропический ливень, лишь подтвердила его опасения. Теперь у него появился шанс спасти семью!

— Хорошо, — спокойно сказал Сергей. — Я подумаю. Ведь время у меня есть, не так ли?

— Да, конечно, — обрадовался Баранов, — вероятно, принявший его ответ за согласие. — До начала учебного года у Вас достаточно времени. Мы приглашаем Вас в Петрозаводск. Это на поезде всего десять часов пути. Вечером сели, утром приехали. Вы сами все увидите.

На этом разговор закончился. Позже Сергей, встретив Соколова, поблагодарил его за предложение и сказал, что, скорее всего, он его примет, только хотел бы сначала ознакомиться с будущим местом работы.

Через некоторое время он побывал в Петрозаводске. Небольшой город, окруженный, с одной стороны лесами, а с другой, — большим Онежским озером, ему понравился. Он был очень старый и одновременно — молодой. Сергея удивили деревянные тротуары и почерневшие большие бараки прямо в центре. Город был разделен двумя главными улицами. Одна, короткая, шла от вокзала к озеру. Другая — представляла собой автомобильную трассу, пересекавшую город вдоль берега. На окраинах велось активное жилое строительство. Его будущая квартира располагалась, действительно, в центре города, недалеко от вокзала и Университета. Она представляла собой «полуторную хрущевку», но Сергея вполне устраивала. Консерватория, расположенная в обычном пятиэтажном здании, была невелика, однако директор, который принял его очень радушно, был полон перспективных планов. Сергей встретил здесь немало знакомых. Вернулся он в Ленинград, уже приняв решение.

Но когда он сообщил об этом в Киев, то в телефонной трубке он услышал срывающийся на крик голос жены:

— Нет! Нет! Нет! Я никогда не вернусь в этот жалкий городишко! Никогда!

Сергей был поражен. Откуда Лариса знает этот город? Почему она никогда не рассказывала, что бывала раньше в Петрозаводске? Почему такая реакция?

Вскоре он вылетел в Киев. Здесь его ждал со стороны родственников весьма холодный прием. Жена непрерывно плакала. В конце концов, она объяснила, что до поступления в Ленинградскую консерваторию, она училась в музыкальном училище Петрозаводска и прожила там четыре года. Она не хочет туда возвращаться, так как у нее остались об этом периоде нехорошие воспоминания. Она решила возвращаться в Ленинград для продолжения учебы.

Отец Ларисы бесцеремонно, (куда делась его интеллигентность?!), заявил:

— Мы не для того вложили в нашу единственную дочь столько средств и сил, чтобы она похоронила свое будущее в каком–то провинциальном городишке!

Сергей, конечно, мог бы рассказать своему тестю о том, что «будущее» ее дочери уже могло не состояться до их знакомства из–за ее многочисленных «академических задолженностей», и, прежде всего, по специальности. Свадьба, фактически, спасла ее от отчисления. Но он лишь спросил:

— А о чем вы думали, когда давали согласие на наш брак?

О том, что он услышал в ответ, Сергей уже догадался.

— Когда я познакомился с тобой, — не называя Сергея по имени, резко сказал Самуил Миронович, — я думал, что ты тот человек, который может обеспечить судьбу моей дочери. Теперь я вижу, что ошибся. Вернее, ты обманул меня. Ты не оправдал моего доверия. Я не знаю, какое решение примет моя дочь. Она, дура, не хочет с тобой разводиться. Но сына ее я тебе никогда не отдам. Об этом даже не думай!

Он говорил так, будто речь шла не о сыне Сергея, а о его собственном сыне.

Теща демонстративно «держала паузу», тем самым, давая понять, что это их собственное семейное дело, и Сергей уже к этому не имеет никакого отношения.

Ну что ж, понял Сергей: «Мавр сделал свое дело», мавр может ехать в Петрозаводск!

… Несущийся в ночи поезд охватили карельские леса. За окном не было видно ни огонька. Сергей ощутил почти физически, что этот поезд уносит его навсегда из его прошлой жизни, из его юности, в которую никому и никогда еще не удалось вернуться.

Мимо прошел официант. Сергей остановил его и попросил:

— Пожалуйста, принесите ящик пива вон тем ребятам в первом отделении. Я заплачу. Только не говорите им об этом…