Мероприятие два дробь одиннадцать

Рисунки Владимира Ганзина

Вмятинка от удара приклада чуть заметной оспиной легла на светлую голубизну крашеных ворот.

Галка нехотя оторвалась от столба и полетела к куполу церкви, в бестолковый хоровод парящих товарок.

— Оглохли, как есть оглохли. Открывайте, живо! — Федот опять поднял винтовку.

— Попортишь казенное имущество, — лейтенант соскочил с брички и застыл, не решаясь идти дальше.

— Отсидел ногу, — напряглось в улыбке его лицо, смешок рвался наружу.

Лошадь махнула хвостом, отгоняя слепня.

— Без расчета строили, — «козья ножка», посланная щелчком старшины, упала у ограды. — Сколько сил впустую извели. А камня!

— Жалеешь? — бричка скрипнула, качнулась, а сержант-чекист уже стоял у невысокой старобеленой ограды, легонько пиная ее носком сапога.

Федот еще раз ударил в ворота. Лейтенант пошатнулся, переступил, ловя равновесие, и закусил губу. Как глупо!.. Но ноги оживали, щекотное бурление покидало их.

— Хватит попусту стучать, — остановил Федота сержант. — Перелезай на ту сторону да сам отопри.

Закинув винтовку за спину, солдат перевалился во двор.

— Знатное строение, большое, — Иван задрал голову к небу. — Попотеть придется.

— Попотеешь, не сомневайся, — усмехнулся старшина.

Створки ворот медленно распахнулись.

— Поглядим, — чекист шагнул вперед.

Возница легонько стегнул лошадь. Медленно, неспешно вкатилась бричка во двор.

Тишина. Лишь галки сверху подавали порой свой вредный птичий голос.

Райуполномоченный посмотрел по сторонам. Приехали? От портфеля на коленях, новенького, с тремя замочками, пахло химией, индустрией.

— Не сиротись. Игорь Иванович, присоединяйся! — чекист не выказывал никакого уважения к должности уполномоченного. Заносится…

Игорь Николаевич вздохнул, покидая бричку.

Теперь уже всемером стояли они на мягкой земле в тени храма.

— Жарко, — уполномоченный снял фуражку, мятым, но чистым платком вытер лоб.

А жары и не было. Утренняя свежесть цепко держалась в тенистых уголках.

— Я готов, Степан Власьевич, — уполномоченный вернул фуражку на голову, одернул френч. Трудно гражданскому человеку среди военных.

— Тогда приступаем. Бердников — вперед!

Федот затрусил к дому, за ним, не мешкая, — чекист с уполномоченным.

Двор чистый, без всякой мелкой дряни — окурков, бумажек, спичек. горелых. Нельзя смотреть в землю безотрывно. Что подумают? Уполномоченный покосился на чекиста. Серьезный мужик.

Федот махом вбежал на невысокое, в три ступеньки, крыльцо.

— Не заперто, товарищ сержант! — радостное нетерпение, предвкушение, восторг — чего больше?

— Ну и заходи! — Чекист деликатно поддержал под локоть Игоря Ивановича, поднимаясь на крыльцо.

Пустое ведро громыхнуло где-то внутри, в темноте дверного проема. Федот шагал, не отвлекаясь на пустяки.

Возница положил ладонь на лошадиную морду.

— Можно устраиваться, товарищ лейтенант?

— Погоди, Платоныч.

— Эх, бедолага, — возница достал ломтик хлеба, лошадь осторожно взяла его губами. — Устала, милая, потерпи.

— Сюда, сюда, товарищ сержант, — звал Федот. След его тянулся по дому — сбитые половики, поваленные стулья, опрокинутый аквариум — давно пустой, без воды, только галька рассыпалась по полу.

— Дух какой… — сержант пропустил Игоря Ивановича вперед.

— Поповский, — уполномоченный споткнулся о лежащий поперек дороги веник. .

— Вот тут он, тут! — приплясывал у входа в комнату Федот.

— Остынь. Федя, не торопись. Разберемся.

Скрипнула половица, хлопнула распахиваемая дверь.

Кровать — широкая, деревянная. Белое покрывало, а на нем лежал человек, лежал одетый в темно-зеленую рясу, на ногах — башмаки.

— Живой, живой, товарищ сержант, дышит.

Глаза лежавшего открылись. На бледном лице они, ярко-голубые, казались кукольными, нарисованными, — ни удивления, ни любопытства.

Сержант расстегнул планшет, достал сложенный вчетверо лист.

— Так… — бумага развернулась с легким хрустом, — так… Гражданин Никодимов Сергей Николаевич? Могли бы встать, когда с вами власть разговаривает.

Лежавший не шевельнулся.

— Не желаете? Ну. да ладно. Гражданин Никодимов, вам официально предлагается сдать все имеющиеся ценности добровольно.

Глаза не мигая смотрели вверх.

— Молчим? Напрасненько, — сержант хмыкнул, спрятал бумагу. — Часики ваши стоят. Непорядок, — он потянул за цепь, поднимая груз, толкнул маятник чекуш. — Времечко нынче дорогое.

Федот придвинул табурет.

— Садитесь, товарищ сержант.

— Я, пожалуй, выйду. — Уполномоченный вопросительно посмотрел на чекиста. Тот пожал плечами. Игорь Иванович скользнул- за спину Федота, быстро прошел на крыльцо и — вниз, на траву, к стоящим в ожидании саперам.

— Ну, как? — осведомился лейтенант. Хорошо ему, чистоплюйчику.

— Все в порядке. Он там один, товарищи из органов с ним разберутся.

— Платоныч, заводи лошадь на конюшню, — лейтенант посмотрел на часы — большие, переделанные из карманных, кожаным ремешком пристегнутые к запястью, подышал на стекло и вытер рукавом гимнастерки.

— Который час, товарищ лейтенант? — старшина знал слабость командира к часам. Дите малое, право.

— Десять семнадцать. Покурите четверть часика… — лейтенант отправился вслед бричке. Игорь Иванович двинулся было за ним, но, дойдя, до края тени, передумал.

— Голодающий человек боль чувствует слабо, — доказывал Иван старшине, — ему что волк кусает, что комар, едино.

Старшина тянул очередную самокрутку, изредка сплевывая на землю желтую табачную слюну.

— Хоромы какие, а, товарищи? — уполномоченный подошел к ним поближе. — В городе пять рабочих семей с радостью в таком доме бы жило, а тут — одна поповская. Да что пять, больше.

Беспомощный тонкий крик, прерываемый только на вдохе, рвался из дома.

— А ты говоришь, слабо чувствуется, — старшина затоптал окурок.

— Цело ли старое зеркало? — Иван машинально царапал монетой звезду на стене церкви. Совсем пузырем несмышленым он был, когда мать притащила зеркало из дворца — так все называли усадьбу. Тяжелое, рама железная, витая. Хуторским вообще мало толкового досталось — пока прослышали, добрались до места, все стоящее расхватали. А мать в гатору зеркало завернула и несла на себе шесть верст. Из шторы одежи пошила на всех, а зеркало повесила на стену, да убрала почему-то скоро. На чердаке схоронила.

Вскрики становились тоньше и короче, и вдруг оборвались лопнувшей перетянутой струной.

Из конюшни вернулся лейтенант. Походка легкая, чуть не вприпрыжку.

— Отдохнули? Тогда пошли, посмотрим, что и как. с какого бока удобнее взяться.

Саперы во главе с лейтенантом скрылись в церкви.

Солнце нестерпимо било в лицо. Чекист прищурился, заслонился рукой, привыкая.

— Товарищ сержант, давайте водички солью, — Федот поднял кувшин.

— Давай, — брызги свернулись в пыли, покатились. Далеко не укатятся.

— Вот полотенчик, руки оботрите. Эх, слабоват оказался попик.

— Муха навозная, а не мужик. Ладно, забудем. — он бросил полотенце Федоту. — Пошли, проверим дом на всякий случай.

Лом приятно тяжелил плечо.

— Не надорвись! — крикнул велел возница. Конюх, что с такого возьмешь. Иван шагал свободно, радуясь ясному дню. Здорово придумано: выдолбил норку, заложил заряд, гахнул — и готово. Интересно, весело. Будет о чем рассказывать после армии. И командиры хорошие, по пустякам не дергают. А возвращаться ли в деревню? Может, ну ее, скукота одна. В саму Москву подаваться надо, как раз наборы идут на строительство подземной железной дороги. Успеть бы — служить еще долго.

— Как успехи, лейтенант? — чекист протянул серебряный портсигар, угощая.

— Помаленьку. Долбим камень. Успеем.

— А у нас — пусто. И сволота эта подохла. Семьи нет, в город, гад, отослал. Федот аж расстроился, бедняга.

— Ничего, значит, не нашли?

— Пусто, говорю. Может, и спрятано где. Будем искать, но… — сержант махнул рукой. — Главное, точно ничего не знаем. Слухи, одни, догадки. Где-то в нашей области сокровища лавры упрятали, а может, и не в нашей…

Они помолчали.

— Да, лейтенант, ты Ивана на десять минут одолжи, дохляка из дома убрать. Нам же в нем ночевать.

— Пришлю, как кончит.

Лейтенант раскрыл блокнот, вывел нужную формулу, подставил коэффициенты.

Уполномоченный оторвал его от расчетов.

— Вы уверены, что управитесь вовремя?

— Конечно, не беспокойтесь.

Игорь Иванович перевел взгляд на церковь.

— Если бы до основания, вдребезги, а?

Лейтенант покачал головой.

— Дорого. Взрыв демонстрационный. Купол снесет. А строение пригодится.

— Разумеется, разумеется. По плану ссыпной пункт откроем, в нем нужда острая…

Уполномоченный продолжал о чем-то бубнить, но лейтенант не слушал. Карандаш навис над цепочкой цифр, выбирая оптимальную массу заряда.

— А мебель дешевая, шаткая, как только держала толстопузую братию, — уполномоченный поглядывал из окна на Федота, ставящего для сержанта стул в тени дерева. — Нельзя дальше оттягивать, пора в село идти.

Бутерброд булыжником распирал нутро. Никак не избежать сухомятки. Он достал из портфеля коробочку с пилюлями, выкатил одну на ладонь. Не пожалели чеснока, колбасники, чтоб им.;.

Сержант уселся, сказал что-то своему подопечному, и Федот бегом бросился за угол. Ретивый паренек.

Уполномоченный поднялся. Желудок после пилюли привычно занемел, даря два часа передышки. Диету советуют доктора. При его-то работе…

Сержант обернулся на шаги.

— Отдохнем, Игорь Иванович? Сейчас Федот придет, второй стульчик принесет, посидим в холодке, а?

— В село идти надо, народ организовывать, — хотел же сразу, да пока то, ее… Да и сержант советовал не спешить.

— Воля твоя, Игорь Иванович, иди. А то посидим.

Мне сопровождающий нужен, — сам же и должен со мной идти. Ишь, барин.

— Саперов зови, пусть динамитом председателя тряхнут. Мы полдня колготимся, а он, думаю, и не догадывается.

— Саперы не годятся.

— Федота бери, — сжалился сержант. — Не по чину ему засиживаться. Вот он, сердешный. Федя, поступаешь в распоряжение товарища Пышкова.

— Тогда отправляемся, — накатило. В теле легкость, энергия струилась по жилам. Любил Игорь Иванович себя такого: решительного, уверенного, скорого на подъем.

— Пешком? — позволил себе поморщиться Федот.

— Что лошадь зря тревожить, возня одна, — он упруго зашагал к воротам.

— Винтовку возьми, — тихо приказал сержант. Федот метнулся в дом, но как ни спешил, догнать уполномоченного сумел только на полпути. Правда, и путь — четверть версты всего: спустился с пригорка, и вот оно, село.

Оцинкованный ящик аккуратно лег на полку. Окошечко чулана крохотное, в ладонь, в косом солнечном луче пылинок выплясывала уйма. Старшина задержал дыхание — как такую гадость в себя пускать.

— Ты дерюжку сверху положи, — заглянул в дверь лейтенант. — Без детонатора взрывчатка безопаснее каши манной, но несведущие люди. недоверчивы и боязливы, пусть не видят.

Старшина вышел в коридор и только тогда вдохнул полной грудью. Экономия бесполезная, одна морока. Не стал лейтенант всю взрывчатку закладывать, половины, говорит, хватит. Возись теперь. Вот харчишки сэкономить — да, на них теперь что хочешь получить можно. Ничего, сообразим…

— Изба-читальня. Тут и смотреть нечего, — Федот пошел было дальше, но уполномоченный удержал.

— Зайдем, проверим.

Шаткий, узкий столик, несколько газет, брошюрки.

— Каждому колхознику в руки — книгу! — прочитал Федот плакат на стене. Бородатый мужик с умильной улыбкой углубился в толстенный том на фоне золотой стены хлебов.

На тумбочке в углу — граммофон.

— Шикарно живут! — подскочил к нему Федот, крутанул рукоять. — Пружина лопнула. Какую граммофонию сломали… — разочарованно протянул он.

— Газеты несвежие, — уполномоченный склонился над столом.

— Ну, а так? — Федот пальцем раскрутил диск, положил на пластинку адаптер. Голос визгливый, петрушечный, перешел в певучий женский и, забасив, умолк.

— А мы его этак! — он прокрутил диск в обратную сторону. Отрывистая тарабарщина ревела из трубы, всхлипывала музыка, а он слушал, склонив, голову на бок, пока диск не остановился.

— Журнал посещений три недели не ведется, — Игорь Иванович захлопнул амбарную книгу. — Попрятались все. что ли? Непонятно.

— Так уж и попрятались, — Федот поднял за уголок брошюрку. — «Агротехнические указания по возделыванию сахарной свеклы». Надо же. И свекла без указаний не вырастет.

— А где же все?

Федот разжал пальцы, и брошюра с шелестом упала на пол.

— Где, где… Там, — он, не оборачиваясь, вышел.

Солнце отогревало, ласкало и нежило. Лейтенант потянулся, изгоняя остатки промозглого сумрака церковного подвала. Какая могучая конструкция! Он усмехнулся, вспомнив желание уполномоченного — до основания! Хотя, если правильно выбрать точки… Порядка тонны. Да, не больше.

Он подошел к стоящему у ворот чекисту.

— Благостно как! — улыбнулся ему сержант. — Заколдованное сонное царство. Не жалко грохотом своим будить?

Над крытыми соломой крышами — ни дымка. Покой…

— Мы тихонечко, хирургически. Чик — и готово. По новой методе.

— Методе… — протянул сержант. — Много осталось делать?

— Чуток. Сноровка наработалась.

Пустое, безоблачное небо колпаком огородило весь остальной мир. Безмолвие висело над храмом, неслышно звенящее безмолвие.

— Надо закругляться, — лейтенант повернулся, но хлесткий звук выстрела остановил его. Так теплилось, что минует, а — нет.

— Спокойно, лейтенант.

Второй выстрел.

— Вот они! — Лейтенант указал на две фигурки, торопливо взбиравшиеся по дороге от села к церкви.

— Как чешут, голубчики! — сочувственно сказал сержант.

И в самом деле — минуты через три уполномоченный и Федот заходили во двор.

— По какому случаю пальба? — без любопытства, скучающе спросил сержант.

— Да вот пришлось шлюху кулацкую пристрелить. Бросилась на меня, убить хотела, — Федот показал царапину на шее.

— Отыскал-таки, ходок. Никак без этого не можешь? Я тебя предупреждал.

— Нет, нет, — отдышавшись, вмешался уполномоченный, — совсем не то. Безлюдное село оказалось. В конторе — никого, зашли в одну избу, другую — нет людей. А в третьей — сидит женщина и грызет что-то. Мы подошли, посмотрели — рука человеческая. Сырая! А она взяла и кинулась на Федота. Кусается, царапается. Еле отбились, а она не унимается. Вот и пришлось стрелять.

— Точно так и было, товарищ сержант, — солдат засучил рукав. — До крови укусила, видите?

— Ладно, спрячь. Пострадал, отмечу, — чекист повернулся к лейтенанту. — Ерунда какая, а приравнивается к ранению.

— Может, она бешеная, — Федот опустил рукав, обиженно потупился.

— Значит, в конторе никого, — не обращая больше на солдата внимания, заключил чекист.

— Ни в конторе, ни в председательском доме. И вообще — животины никакой, даже кур нет. Мы и на конюшню заглянули, и на ферму… — уполномоченный развел руками.

— Понятно. Ладно, Федот, не скучай. Авось, выживешь, в приказе отметят, в старости внукам рассказывать будешь, как крови своей не жалел ради них, борясь с нечистью, — чекист говорил, не скрывая скуки.

— Раз так, то. может, сейчас и кончим? — предложил лейтенант. — Что время терять-то?

— По плану мероприятие проводится точно в девятнадцать пятьдесят, перед закатом, — заволновался уполномоченный. — Есть четкие предписания, отступления недопустимы.

— Не будем, не будем отступать, верно, лейтенант? — успокоил его чекист. — Отступление вообще не наш метод. Подождем до вечера.

Уполномоченный поднял глаза на коротенький строй. Шесть человек всего — без него. А в инструкции акцентируется — мероприятие проводится в присутствии всех жителей населённого пункта, обязательно выступление представителей актива, ударника, пионера. Взгреть могут — не обеспечил, поди, оправдывайся — никого нет. Он снова уткнулся в текст.

— Выкорчевывание корней реакционного духовенства, товарищи, несомненный признак нашего движения вперед. Народу не нужны культовые строения, взамен них он обретает клубы, стадионы, дворцы культуры. Мы все. как один, с радостью и без сожаления расстаемся с пережитками прошлого ради новой, светлой жизни, — он не сдержался, кашлянул в кулак. — У меня все.

— Ура, — негромко уронил чекист.

— Старшина, приступайте, — лейтенант смотрел на багровое, тусклое солнце, садившееся далеко за селом. Здесь, у ограды, снаружи, оно казалось чужим, отличным от дневного, теплого и милого. В стороне, на кладбище уже пал вечер, солнечные лучи касались лишь верхушек крестов.

— Отчего это кладбища всегда около церквей стоят? — вполголоса спросил Иван.

— Попам далеко ходить лень, им под боком все иметь хочется, — снисходительно объяснил Федот. — А нашему попику вообще подфартило, в своем погребе устроился.

— Разве его не похоронят?

— На кой? — сплюнул Федот.

Старшина вернулся, коротко доложил:

— Готово!

— Укрыться! — скомандовал лейтенант и. подавая пример, присел на корточки под оградой.

Иван ждал. В прошлый раз бабахнуло — ого! Ушехлопов парочку зацепило, хоть и неблизко стояли.

Дрогнула земля, миг спустя сухо прошуршало поверху. И все?

Иван распрямился. Столб пыли, алый от закатного солнца, стоял над церковью. Купол — исчез.

— Получилось! — Лейтенант сиял. — Точно и аккуратно, можно в центре города проводить!

— Получилось, — согласился чекист. — Идем?

— Подождем, пока пыль осядет.

Низкий, поземный звук-тряс шершаво сжал сердце Ивана.

— Что это? — и уполномоченный поежился нездорово.

— На канонаду похоже, когда большие калибры вступают, — старшина вопросительно посмотрел на лейтенанта.

— Гроза, должно быть, — беспечно махнул рукой Федот.

— Думаю, это соседи голос подают, — задумчиво, не по-армейски ответил лейтенант. — Герасимов в Усмани сработал. Игорь Иванович, сегодня ведь не мы одни взрываем?

— Нет, по плану мероприятия проводятся в пяти точках области.

— И время одно, верно?

— Да. девятнадцать пятьдесят, — подтвердил уполномоченный.

— Похоже, вправду гроза собирается. — Иван отложил топор. — Весь день ясное небо, а как ночь — ни звездочки.

— Что тебе в них, звездочках? — Старшина раскладывал костер. — Без них забот хватает.

— Вот, та разжог пригодится, — Федот тихо скинул кипу книг наземь. — Налетай, подешевело! Велено употребить по назначению.

— Употребим, раз велено, — старшина выдрал листы, смял в шарики.

Загорелась бумага, от нее — щепочки, а там и весь костер занялся.

— Какой огонь! — восхитился Иван. — Дирк!

Словно ящерки огненные заскакали — красные, зеленые. голубые. Языки пламени изгибались причудливо в дуги, спирали. Умельцем оказался старшина, право.

— Ого! — воскликнул с крыльца лейтенант. — Степан Васильевич, выйди, посмотри! Бенгальский огонь, а не костер!

Басовый, тягучий звон морской волной качнул Игоря Ивановича и унесся в ночь. Откуда он? Колокола по весне поснимали, нет их. Он оглянулся.

— Ищешь что, Игорь Иванович? — сержант пытался прикурить от костра.

— Звон слышали?

— Звон? Нет.

Уполномоченный посмотрел на лейтенанта — уши помоложе. Тот покачал головой.

— Нет, ничего не слышно.

— Показалось, — отступился уполномоченный.

— Переставь лампу на окно, — попросил сержант. — И ставни закрой.

— Не душно будет? — уполномоченный отодвинул портфель.

— Переможемся. С открытыми мы, как в тире, — любой лишенец подстрелить может, — сержант расставлял на столе еду: круг копченой колбасы, вареная картошка, сало, лук. малосольные огурцы, яйца и, последнее — высокая бутыль мутного первача. — Кушать надо в спокойной, безопасной обстановке.

— И я захватил, — уполномоченный поставил бутылку поменьше.

— Рыковка? Годится. Хотя градус, конечно, слабоват.

— А вот и мы, — лейтенант вошел в комнату, в руках — стопочка тарелок, стаканы, под мышкой зажата связка свечей. — Мобилизовал на кухне.

— Наливай, лейтенант, общество доверяет, — чекист содрал шкурку с колбасы.

— Стаканчик граненый, наган вороненый, горилка чиста, как слеза, — напевая вполголоса, лейтенант раскупорил бутылку.

Уполномоченный изучал свечу.

— Обгрызенная какая-то. И зубы человеческие, похоже. не крысиные, — он вставил ее в подсвечник.

— Садись, Иванович, — позвал сержант. Стакан застыл в его руке. — За успешное окончание мероприятия… Какое оно в списке-то? Два дробь одиннадцать!

Хохот из командирской комнаты заставил старшину приоткрыть глаза. Гуляют начальники, угомониться не могут. Ну и пусть себе гуляют.

Он повернулся на бок. натянул на голову одеяло, отгораживаясь от прошедшего дня. Тепло разливалось по телу, убаюкивало.

Федот долго смотрел на сопящего старшину, потом смахнул крошки со стола, прикрутил фитиль лампы и, положив голову на руки, задремал.

— Моя супружница сало солит иначе, — дохрустывая огурцом, заявил уполномоченный. — Берет она…

— Погоди, — чекист прислушался. — Ерунда, — он откинулся на спинку стула.

— Продолжай, Игорь Иванович, — лейтенант вертел в руках маленький, не больше папиросы, металлический цилиндрик.

— А что продолжать? — уполномоченный взял бутылку, разлил остатки по стаканам. — Конец горилке.

— Ты про сало рассказать хотел.

— Правда? — удивился уполномоченный. — А ну его…

Сержант, вывернув руку, пытался достать спину.

— Что с тобой, Власьевич? Укусил кто?

— Как яиц переем, волдырь вскакивает. И всегда в одном и том же месте. Чешется, мочи нет.

— Давай пособлю, — лейтенант перегнулся через стол, поскреб спину чекисту.

— Во, во… — прижмурившись, замурлыкал чекист, — самое туточки.

— Что это за штука? — уполномоченный поднял со стола цилиндрик.

— Пиродетонатор.

— Что, что?

— Пиродетонатор, без него взрывчатка не взрывается.

— Он может рвануть?

— Если поджечь, — лейтенант взял детонатор из рук уполномоченного. — Собственно, это футляр, а сам он внутри. Отличная вещь, надо сказать, незаменимая в работе. Нертутные детонаторы, те и сами могут… — он спрятал цилиндрик в нагрудный карман гимнастерки.

— Умен ты, лейтенант, не по годам, — насупился вдруг уполномоченный. — Хочешь совета? Не выхваляйся, не отрывайся от масс, — свободной рукой он оперся о стол, поднялся. — За то, чтобы всегда быть с массами! — Он выпил самогон, как воду, не поморщившись.

— Ты, Иваныч, лейтенанта не замай, — сержант положил руку на плечо офицеру. — Нашей власти умные люди нужны. Для них — все дороги открыты. За открытые дороги!

— За них! — вторил лейтенант.

— Грызи науку, — пустой стакан поставлен вверх, дном на тарелку. — Не жалей зубов. А источишь — вставишь новые. Вот, — чекист достал из планшета крестик. — Червоное золотое. Дарю!

— Да ну, Власьевич, зачем? — отнекивался лейтенант.

— Бери. бери. Крале на колечко переделаешь. Товарищу ничего не жалко. — Он оглядел стол. — Быстро управились. Выйдем, освежимся перед сном?

— Пошли, — согласился лейтенант.

— Не отделяйся, Иваныч! — сержант подмигнул притихшему уполномоченному.

Иван присел у костра, протянул к нему руки.. Винтовка лежала рядом, чужая в эту теплую тихую ночь. Теплую-то теплую, — познабливает. Картошечки испечь, горячую скушать, с солью да хлебушком — как приятно. Нельзя, лейтенант запретил. Не тот костер, чтобы печь, отравиться можно.

Он подхватил винтовку, вскочил — и вовремя.

— Глазнев! Как дела? — голос лейтенанта сытый, расслабленный.

— Никаких происшествий, товарищ лейтенант! — рвение не уставное, предписанное, а от радости жизни.

— Никаких? Молодец! Но ты — смотри!

— Орел он у тебя, — похвалил и чекист.

— Есть смотреть, товарищ лейтенант! — Ивану в благодарность захотелось сделать что-нибудь хорошее, нужное.

— С чего это вишня расцвела? — строго спросил сержант.

Иван оглянулся. Действительно, вишня стояла белая-белая, словно не август сейчас, а май.

— Никак бабочки, — сержант подошел к дереву, провел зажженной спичкой над цветками. — Налетело же их, незваных, — он поднес спичку к белому соцветию. Ивану показалось, что вишня взлетела вверх, но нет, это бабочки маленьким облачком поднялись над ней и исчезли в вышине. Только одна, с обгорелым крылом, отчаянно билась в траве, кружилась на месте, силясь увернуться от сапога человека.

— Отойдем, — предложил лейтенант.

За углом, куда не доставал свет костра, они остановились.

— Ни зги не видно, — уполномоченный растопырил пальцы. Не скажешь, есть рука, только угадываешь. Нет, все-таки видно; глаза, привыкая к ночи, прозревали.

Он поднял голову.

Где-то во мгле лежит село. Примолкшее, невидимое, затаившееся, А днем… Какие у той женщины были бешеные глаза! — уполномоченного передернуло".

— Освободился, Игорь Иванович? — весело лейтенанту. Молодой, щенок. Что он понимает.

Словно звездочка тусклая, мигнул фиолетовый огонек. Мигнул — и погас. Но тут же затлел второй, рядом.

— Смотрите, в селе-то… — уполномоченный не договорил. В стороне, на кладбище, мерцала россыпь таких огоньков.

— Вижу. Могильные… Самовозгорание газа, вроде болотного.

— Это и нам читал лектор, — поддержал из темноты чекист, — на антирелигиозном вечере. Факт известный.

Точно. Теперь и он вспомнил. Совсем ведь недавно приезжал умник из города, вроде лейтенанта, тоже почему-то военный. Еще и брошюру раздавал, там все объясняется — про мощи нетленные, могильные огни, чудо-теорие иконы. А горят они, иконы, не хуже любых иных дров.

Они уже возвращались к крыльцу, когда забилась, заржала лошадь в конюшне — громко, с прихрапом.

— Волков, стало быть, чует. Лес недалеко, расплодились, видно, — насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.

— Волков? — с сомнением повторил за уполномоченным чекист.

— Глазнев, сходи, проверь, заперты ли ворота, — приказал лейтенант.

— Как отобрали ружья у населения, так и стали волки непугаными, — слышал Иван говорок уполномоченного. Вот балаболка. Что им волки — в руках винтовка, патронов вдоволь, на три стаи хватит.

Он шагнул за ворота. Неплохо, если волки, стреляет он метко, потешился бы.

Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки.

Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатила волна запаха, в первый момент показавшегося даже приятным, а секунду спустя — невыносимым. Рвота скрутила, согнула Ивана, кислая, комковатая жидкость толчками выплескивалась из него, а вдогонку тянулась клейкая, липкая слюна, спускаясь неразрывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.

— Падаль, видно, — Иван старался набрать побольше воздуха. Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали обессилевшее тело.

— Ой, худо мне, — он оперся о винтовку, переводя дух. Скорее назад, пока не подошла следующая волна.

Скользкая холодная рука легла на лицо, сначала нежно и мягко, но едва запах вновь коснулся ноздрей, хватка стала железной. Иван еще услышал влажный треск, ни понять, что это ломалась его шея, не успел.

Лошадиное ржание перешло в визг, пронзительный, нестерпимый — и вдруг стихло.

— Пропал орелик, — Игорь Иванович стоял на крыльце, поджидая остальных. Послали солдата-дуралея на свою голову. А где им другого взять? И чего он возится, делото немудреное — ворота закрыть.

— Вот и он, — миролюбиво ответил лейтенант.

Из черного проема ворот отделилась тень и направилась к костру, к дому.

— Кто это с ним? — прошептал уполномоченный.

Вторая тень, третья, пятая. Одни выходили из ворот, другие переваливались бесшумно через ограду и, даже не вставая в полный рост, почти на четвереньках, надвигались на стоявших у порога дома.

— Стой! — сержант неспешно вытащил револьвер. — Стой, говорю! — и, лейтенанту:

— Не отставай!

Стрелял он спокойно, любуясь собой, насвистывая сквозь зубы вальсок и выпуская пулю на каждый третий счет.

— Догоняй, лейтенант!

Увесистый пистолет стал послушным, рвался из руки, подпрыгивая после каждого выстрела, и только с последней пулей строптивость покинула оружие.

Попал ли в кого?

— Отходим, — дернул за рукав сержант.

Подтолкнув растерянного Игоря Ивановича, они вбежали в дом. Не выпуская пистолета, лейтенант свободной рукой искал засов.

— Посветите же!

Стукнула дверь в коридоре.

— Сюда, хлопцы, — возница подбежал первым, встрепанный, с горящей свечой. За ним и Федот — с винтовкой.

Лейтенант задвинул засов.

— Старшина где? — и, отвечая, звон разбитого стекла со стороны караулки.

— Быстрее в комнату, — поторопил чекист.

Лейтенант шел последним, оглядываясь в темноту коридора. Никого.

Отекшие, не отдохнувшие ноги старшины с трудом влезали в красивые, но узкие голенища-бутылки. Ничего, он сейчас. Левый сапог наполовину натянулся, когда треснуло выдавливаемое стекло, посыпались осколки! Холодом потянуло из окна, пламя свечи затрепетало.

— Старшина! — кричал кто-то в коридоре. Вырванный оконный шпингалет покатился по полу.

Прислоненная к стене винтовка накренилась и упала, штыком процарапав на обоях дугу. Скверно.

Старшина нагнулся поднять винтовку, а когда выпрямился, в окно уже ввалился грязный тощий мужик, а вслед за ним лез другой.

И на такую рвань патрон тратить? наработанным ударом старшина воткнул штык в живот противнику, железо пронзило плоть легче обычного, но — ни вскрика, ни стона, грязные пальцы обхватили цевье.

— Балуешь! — винтовка завязла в теле, мужик никак не выпускал ее, а из-за его покатой спины выходил и второй.

Задетая локтем лампа опрокинулась и жарко вспыхнула.

Где остальные-то? Старшина мельком оглянулся на дверь. Одному не сдюжить, уходить надо, вон еще одна харя в окне. Он оттолкнулся винтовкой, отступая. Босая нога зацепилась за полуспущенный сапог, он упал на руки, пыльный половик сморщился, сбился. Старшина полез к двери, вырываясь из цепких рук, сначала молча, но когда зубы стали рвать живот, заныли вытягиваемые кишки, он закричал, и только тогда вместе с криком пришла и боль.

Ломтики сала с розоватыми прожилками, синяя луковица, краюха черного хлеба лежали на скатерти никому не нужные, лишние.

С тихим щелчком обойма обойма скользнула в рукоять пистолета.

— Лейтенант, помогай! — Федот уперся в тяжелый шкаф, толкая его к двери.

— Сейчас, сейчас, — тот откинул крючок.

— Куда! — чекист не спрашивал, запрещал, но лейтенант уже крался по коридору. Из караулки — дымный треск, возня. С пистолетом наготове он подошел к ней, заглянул и замер.

ТИЛИ — БОМ, ТИЛИ — БОМ…

Он отскочил от двери. Надо рассказать взрослым, милиционеру. Дядя милиционер смелый и сильный, он не даст в обиду, защитит. Взмахнет только милицейской палочкой — и сразу станет хорошо, как и было.

ЗАГОРЕЛСЯ КОШКИН ДОМ…

Коридор длинный, темный-темный. В таком же он с тети-Аниным Витькой в прятки играют а в футбол. И примусный чад так же щиплет глаза. Старик Кушнаренко из семнадцатой квартиры ругается за футбол, во двор гонит.

КОШКА ВЫСКОЧИЛА…

Дверь прочная, гладкая. Дотронуться ладошкой — и все.

Он толкнул ее. Заперто, закрыто изнутри. Пистолетик — на пол и кулаками:

— Откройте!

Он стучал и стучал, пока краем глаза не заметил идущих из караулки. Плохие люди. Надо бегом спрятаться поскорее в чулан.

ГЛАЗА ВЫПУЧИЛА…

Он захлопнул дверцу, постоял в темноте.

Спички в кармане есть. Мама за них ругает, потом придется выбросить. На полке свеча, с ней не страшно. А в двери — замок английский, наверное, от прислуги или от детей, чтобы варенье не брали. Попы — они жадные.

Язычок щелкнул, замкнув чулан, и тут же дверь передала ему прикосновение рук — с той стороны.

— Давайте диван, диван придвинем! — Игорь Иванович ходил из угла в угол, не находя сил остановиться.

— Не мельтеши, — чекист размял папиросу. — Горим, что толку отсиживаться.

— Нельзя же ничего… — уполномоченный осекся. Что-то тяжелое ударило в дверь и, помедлив, опять.

— Уходить будем, — сержант пустил дым колечками. — У них оружия нет. Шваль. Идем к конюшне, запрягаем лошадь и — ходу. Стрелять без скупости, от души.

Удары зачастили. Не выдержит дверь, высадят. Уполномоченный отошел в дальний от входа угол.

— Пойдем по двое, сначала Игорь Иванович с Платонычем, следом мы с Федотом, страхуя, — папироса, не выкуренная и на треть, расплющена о стол.

— Платоныч, стреляй, не раздумывая!

Возница угрюмо кивнул.

— Игорь Иванович, готов?

— Сейчас, минуточку, — уполномоченный оглянулся в нерешительности.

Дверь затрещала, торопя.

— Пошел! — подсаживая уполномоченного, скомандовал сержант. — А ты, Платоныч, погоди.

Соскок получился легкий, удачный. И, над головой — винтовочный выстрел, другой.

— Жми, Иваныч, мы прикроем!

Из-за кустов выскочили наперерез двое. Успеет проскочить? Игорь Иванович обернулся. А где — остальные? Он сбился с бега, остановился. Вернуться? От дома шел кто-то, неузнаваемый в яростном пламени пожара.

— Сержант! — позвал уполномоченный тоскливо. — Сержант! — но, разглядев лицо, бросился в сторону, к воротам и, когда его схватили, почувствовал странное облегчение — конец, не надо больше никуда бежать, что-то делать. В груди кольнуло, лизнуло горячо, и наступила тишина. Покой. Хорошо.

Комната тряслась, отражаясь в подрагивающем зеркале шкафа.

— Возьми, — сержант протянул топор. — Понадежнее, чем пуля.

Федот согласно кивнул. Три обоймы выпустил, а хоть бы кого свалил. Дым глаза заел, вот и мажешь.

Возница, съежившись, влез на подоконник.

— Быстрее! — и, не раздумывая, сразу за ним. На ходу он обогнал Платоныча, зло прикрикнул:

— Живее, козел!

У костра сгрудились тени над уполномоченным. Дело свое тот сделал, отвлек.

Навстречу — парочка доходяг. Ха! Солдат перешел на шаг, пружинящий, танцующий, и с ходу ловко ударил колуном по голове, даже в лицо брызнуло. Доходяга сел у ног. Ну, еще добавки? Возница вбежал в конюшню.

Второй приближался к Федоту медленнее. Боится, хмырь, и правильно боится.

Федот подобрался, готовясь прыгнуть, но первый, порубленный, обхватил его ноги. Живучий, гад! Еще раз! Сплеча! По голове! Топор рубил сочно, с хрустом, и вдруг, вырванный из рук, взлетел, на миг застыл в небе, видимый лишь тусклым отблеском огня на мокром лезвии, и рухнул вниз, в костер, а костер, дом, конюшня сорвались с места и закружились, сливаясь в багровую полосу, а когда остановились, осталось только небо с тающими в нем искрами пожара, небо, в которое смотрела оторванная голова Федота.

Шкаф с грохотом повалился, и сержант оттолкнулся от подоконника. Сейчас — в поле, возьми его там, в такую-то ночь. Двадцать верст, к утру дойдет, — он двигался осторожно, зорко всматриваясь во тьму. У ограды остановился, прислушался. Кажется, нормально. На руках подтянулся и перемахнул на ту сторону.

— Уйду, что там, уйду! — возница почти кричал, нахлестывая коня.

Версту отмахали, не меньше.

Конь остановился внезапно, как в стену уперся. Посреди дороги — один человек. Всего один.

Возница потянулся к винтовке.

Человек, поднял голову, шагнул.

— Это вы, товарищ сержант! — и, отбросив винтовку, он протянул, руку, экономя секунды. — Скорее залезайте!

Страх ушел, осталась обреченность, но только коснувшись руки сержанта, он понял — почему.

Хлипкие двери ходили ходуном, кто-то тряс их, дергал за ручку. Не уходят. Ненадолго замочка хватит, — лейтенант сидел спиной к двери, глаза от дыма зажмурены, но пальцы проворно исполняли заученную работу. Раз — и все кончится, он будет послушным, перестанет ходить в запретные места.

Шурупы не выдержали, подались, заскрежетали дверные петли, но он успел! И, навстречу ввалившимся — взрыв, дробящий в ничто плоть и камень.

Тучи разошлись, не пролив на землю и капли дождя.

Труп лежал на дороге остывший, обескровленный лунным светом.

То, что когда-то было сержантом, двигалось прочь, к догорающим обломкам дома. Там оно отыщет местечко, где, в темноте и безлюдье, завершит метаморфоз. Оно получило достаточно материала — живого, пластичного, — и достроит себя, сохранит до главной ночи, ночи, когда проснется в нём охота к умножению.