Мертвецы живут в раю

— Ты хорошо осведомлен, — невозмутимо заметил Батисти.

— А что же мне еще делать! Я ведь жалкий легавый, как ты знаешь. Твои дружки или любые другие подонки могут стереть меня в порошок, а никто и не узнает. Ну а я ничего так не хочу, как отправиться на рыбалку. Спокойно. Чтобы никто меня не доставал. И мне не терпится поскорее к ней вернуться, к рыбалке!

— Поезжай на рыбалку. Никто тебя доставать не собирается. Даже если ты и трахаешь шлюх. В прошлый раз я тебе прямо так и сказал.

— Слишком поздно! Это стало моим кошмаром. Ты сечешь? Стоит мне лишь подумать, что моих старых друзей шлепнули. Ладно, они ангелами не были… (Я перевел дух и посмотрел Батисти прямо в глаза.) Но малышка, которую они изнасиловали в «Рестанк», в заднем зале ресторана, она тут совершенно ни при чем. Ты мне скажешь: подумаешь, она арабка. Для тебя и твоих близких арабы не в счет. Они же как негры, у них, у этих скотов, нет души. Так ведь, Батисти?!

Я говорил громко. За столом позади нас на какую-то долю секунды карты повисли в воздухе. Феликс поднял глаза от книжки комиксов. От потрепанной пожелтевшей книжки «Никелевые ножки». Он собирал эту серию. Я заказал ему вторую кружку пива.

— Белот, — объявил один из старичков.

И жизнь вновь потекла своим чередом.

Было заметно, что Батисти задели мои слова, но он остался невозмутим. За плечами у него были годы темных дел и всевозможных махинаций. Он хотел встать. Но я твердо придержал его за руку. Ему было достаточно сделать телефонный звонок, и Фабио Монтале закончил бы свой вечер в сточной канаве. Как Маню. Как Уго. Однако я был слишком разъярен, чтобы дать себя обвести вокруг пальца. Я раскрыл почти все свои карты, но у меня на руках еще был джокер.

— Куда ты так спешишь! Я еще не закончил.

Он пожал плечами. Феликс поставил передо мной кружку пива. Он перевел взгляд с Батисти на меня. Феликс был малый не злой, но скажи я ему: «Знаешь, они пришили Маню из-за этого опушенного педераста», — и он набил бы Батисти морду. К сожалению, мордобоем с Батисти ничего уладить было нельзя.

— Я слушаю тебя. (Он заговорил резким тоном. Я начал его раздражать, но именно этого я и добивался. Вывести его из себя.)

— По-моему, тебе не стоит бояться двух итальянцев. Вероятно, они тебя прикрывают. Ведь неаполитанцы подыскивают Дзукке преемника. И они вышли на тебя, вот что я думаю. Ты ведь по-прежнему значишься в списке мафиозной аристократии. В разделе «Даю советы». Очень может быть, что они назначат преемником тебя. (Я внимательно наблюдал за ним.) Или Брюнеля. Или Эмиля Поли. Или твою дочь.

У него дрогнули уголки губ. Два раза. Как при тике. Наверное, я был близок к истине.

— Ты совсем спятил! Несешь невесть что!

— Да нет! Ты все прекрасно понимаешь! Нет, не спятил. Я дурак, да! Я вообще ни хрена не понимаю. Из-за чего ты заставил Уго пристрелить Дзукку? Почему все это могло получиться? То, что Уго объявился в Марселе, была везуха. Я не понимаю, почему твой дружок Морван поджидал Уго, когда дело уже было сделано? Не понимаю, какую грязную игру ты ведешь? Ничего не понимаю. Но еще меньше соображаю, почему погиб Маню и кто его убил? Я ничего не могу предъявить ни тебе, ни другим. Остается Симона. Вот ее я и посажу.

Я был уверен, что попал в точку. В его глазах появился напряженный стальной блеск. Он так сильно сжал кулаки, что захрустели пальцы.

— Не трогай ее! У меня только она осталась!

— У меня тоже. Мне больше не о ком говорить. Дело малышки ведет Лубэ. Все у меня в руках, Батисти. Тони, его пушка, место преступления. Я все это выдаю Лубэ, который через час забирает Симону. Ведь изнасилование произошло у нее. «Рестанк» ей принадлежит, не так ли?

Это была последняя информация, сообщенная Бабеттой. Разумеется, все сказанное я не мог подкрепить никакими доказательствами. Но это не имело ни малейшего значения. Батисти этого не знал. Я завел его туда, где он не ожидал оказаться. На открытую местность.

— То, что она вышла за Эмиля, была глупость. Но дети же нас не слушают. Я никак не мог завалить братьев Поли.

Ощущение прохлады исчезло. Мне не терпелось смыться отсюда, оказаться в моей лодке в открытом море. Море и тишина. Все человечество проходило у меня перед глазами. Все эти истории были бесконечно малой величиной глупости мира. В большом масштабе это вызывало войны, кровавые бойни, геноцид, фанатизм, диктатуры. Можно подумать, что первый человек, придя в мир, дал так себя измордовать, что проникся ненавистью. Если бог существует, то мы все — сукины дети.

— Благодаря Симоне они держат тебя в руках, да?

— Многие годы Дзукка был просто бухгалтером. Его делом были цифры, а не оружие. Война кланов, разборки его не касались. Более того, он набирал очки. Мафия искала нужного человека в Марселе, и они выбрали партнером Дзукку. Свои дела он вел очень хорошо. Как директор предприятия. В последние годы он и был им. Бизнесменом. Если ты знаешь…

— Я не хочу знать. Меня это не интересует. Я уверен, что меня от этого стошнит.

— Понимаешь, дела лучше было проворачивать с ним, чем с братьями Поли. Они только кустари. У них нет размаха. Я думаю, что рано или поздно Дзукка их устранил бы. Они становились слишком шумными. Особенно с тех пор, как попали под влияние Морвана и Веплера.

Они думают, что им удастся очистить Марсель. Они мечтают придать город огню. О великом хаосе, который начнется в Северных кварталах. Этим занимается Веплер. Они опираются на наркодилеров и их связи. Они должны поднять давление у молодых. Похоже, молодежь уже разогрели.

С одного конца насилие. С другого — страх и расизм. Благодаря этому они надеялись, что их дружков — фашистов изберут в мэрию. И они окажутся в полном порядке. Как во времена Сабиани, всемогущего заместителя, друга Карбоне и Спирито, до войны двух крупных заправил марсельского воровского мира. Они смогут безнаказанно обделывать все свои делишки. Они одолеют итальянцев. Им уже виделось, как они захватывают все деньги Дзукки.

Я наслушался всего этого настолько, чтобы испытать отвращение на века. К счастью, я умру раньше! Ну и что я мог поделать со всем этим! Ничего. Я не мог представить себе, что заберу Батисти и заставлю его рассказать обо всем у Лубэ. Никого из них я ни в чем не мог обвинить. Обвинение было предъявлено Муррабеду. Последнему в списке. Арабу. Заранее назначенной жертве. Как всегда. Бабетта из этого не сумела бы наскрести материала на статью. У нее были жесткие этические правила. Факты, ничего кроме фактов. Поэтому она и завоевала себе имя в прессе.

Я также не представлял себя в роли поборника справедливости. Я больше не представлял себя ни в какой роли. Даже в роли полицейского. Я вообще перестал что-либо понимать. Я был конченый человек. Всюду ненависть, насилие. Батисти, полицейские, политики. А в качестве удобрения — нищета. Безработица, расизм. Мы все напоминали насекомых, попавших в паутину. Мы трепыхаемся, но в конце концов паук сожрет всех нас.

Но мне еще надо было кое-что выяснить.

— А Маню тут при чем?

— Он не вскрывал сейф Брюнеля. Он с ним договорился. Против Дзукки. Маню хотел наварить больше денег. Слишком много денег. По-моему, он с петель сорвался. Дзукка ему этого не простил. Когда Уго позвонил мне из Парижа, я понял, что смогу взять реванш.

Он говорил быстро. Словно хотел выложить все. Слишком быстро.

— Какой реванш, Батисти?

— Что?

— Ты говорил о реванше.

Он посмотрел на меня. Впервые он был искренен. Его взгляд затуманился. И устремился куда-то вдаль, где меня уже не существовало.

— Маню я очень любил, ты знаешь, — пробормотал он.

— Но не Дзукку, так ведь?

Он замолчал. Я из него больше ничего не вытяну. Я задел больное место.

— Ты все пытаешься меня наколоть, Батисти. (Он сидел, опустив голову. Я наклонился к нему.) Но я буду продолжать копать. До тех пор, пока не узнаю все. Вы все сдохнете. И Симона тоже.

Мне было безумно приятно тоже угрожать ему. Они не оставляли мне возможности выбирать оружие. Он, наконец, посмотрел на меня. Со злой усмешкой на губах.

— Ты псих, — сказал он.

— Если ты хочешь меня пришить, поторопись. Для меня, Батисти, ты уже покойник. И мне эта мысль очень приятна. Потому что ты просто сволочь.

Я оставил Батисти за его стаканом оршада.

На улице меня ослепило солнце. Казалось, что ты снова возвращаешься к жизни. Настоящей жизни. Где счастье — просто скопление незначительных мелочей. Луч солнца, улыбка, белье, что сушится в окне, мальчишка, гоняющий консервную банку, песенка Венсана Скотто, легкий ветерок, развевающий женскую юбку…