Мёртвые книги в московском тайнике

Тайна истории

Исчезло большое собрание книг, найденное во дворце Василия Ивановича и ещё существовавшее при Иване Грозном. Оно составилось из редких греческих книг и даже книг еврейских и латинских. Когда и как составилась эта библиотека, положительно неизвестно.

Так безнадёжно обстояло дело с библиотекой Ивана Грозного всего каких-нибудь 70 с небольшим лет тому назад. А ныне?

Ныне дан обстоятельный ответ на эти вопросы в первом томе «Мёртвых книг».

Задача настоящего, второго тома «Мёртвых книг» - проследить судьбу библиотеки или воздыханий по ней на протяжении веков после смерти Грозного, вплоть до генеральных раскопок библиотеки в советские дни.

Мировая история полна тайн и загадок, так же как история каждого народа и человека в отдельности.

Многие из таких тайн не поддаются расшифровке, несмотря другой раз на все усилия любознательных потомков.

В русской истории такой веками не поддающейся разгадке загадкой является всемирно известная, окутанная легендами и унылым учёным скепсисом знаменитая подземная библиотека в московском тайнике XV в., получившая в истории не совсем точное название библиотеки Ивана Грозного.

«Предположения»

Как же обстоит дело с этой, захватывающего интереса загадкой в нашу сталинскую эпоху, эпоху выявления и разоблачения всех и всяческих исторических тайн?

Так, как недостойно нашей великой эпохи. Вот иллюстрация.

Близившийся юбилей 800-летия Москвы побудил меня попытаться проинформировать советских историков о стадии, на какой стоит в данный момент вопрос о библиотеке Грозного. Статья об этом под заглавием «Острый вопрос истории - библиотека Грозного» была по рекомендации академика Б. Д. Грекова направлена в редакцию журнала «Вопросы истории», орган Института истории АН СССР, 6 апреля 1946 г. и получена обратно без единой помарки через 92 дня, при отношении от 27.07.1946 г., за подписью заведующей отделом истории СССР: «Возвращаем рукопись Вашей статьи «Острый вопрос истории - библиотека Грозного». Редакция считает нецелесообразным печатать предположения о библиотеке Грозного, когда ведутся работы по отысканию этой библиотеки»,

Итак, о «предположения» споткнулась редакция.

Но, во-первых, без «предположений», конкретизируемых в процессе продвижения к цели, не может быть прогресса науки, в таком случае она обречена на застой и разложение. Только благодаря «предположениям» созданы среди многих такие, например, советские науки, как радиолокация или, далее, спелеология. Инженеры-специалисты по радиолокации предлагают свои услуги по отысканию кремлёвской библиотеки, зарытой в земле.

Радиолокация в союзе со спелеологией - это такая непреоборимая научная сила, при которой только и остаётся «заколдованный клад России» «за ушко, да на солнышко»!

Во-вторых, если и ведутся работы по отысканию этой библиотеки, то сорок лет мною одним. [...]

Более того, на путях к ней под землёй,- опять же мною одним, взяты штурмом в советское время такие «доты», одолеть которые в течение ряда столетий тщетно пытался целый ряд ушедших поколений.

О результатах своеобразных и жизнеопасных спелеологических работ а-ля крот - в третьем томе («Раскопки»), с альбомом фотоснимков…

Так подлинно «в учёных потёмках» (Забелин) всё ещё пребывают иные корифеи истории...

Также «в учёных потёмках», выезжая на «предположениях», ощупью, пробирались немногие из немногих, как среди наших предприимчивых предков ХVII-ХVIII вв., так и среди позднейших учёных, современников XIX в,, а в XX в. - автор настоящих строк, бескорыстно стремившиеся к раскрытию этой беспрецедентной тайны русской истории.

Трудны и тернисты были пути их исканий! Немало ошибок и падений! Но своими ошибками и достижениями они, однако, уготовили торный путь для нашего, старшего поколения, получившего от дальновидного Советского правительства все мыслимые возможности, все средства, научные и технические, для окончательного, притом положительного, решения этой вековой проблемы; сделан гигантский шаг к этому книжному сокровищу Ренессанса в Москве, окончательное извлечение которого близится неотвратимо, как девятый вал. […]

Замурованные книги

В ХVI в., «веке тайны», библиотека Грозного была в зените своей славы, слухами о ней полнилась Европа: Фома Палеолог и его сын Андрей, разъезжая по европейским дворам с целью подбить их на крестовый поход против турок, рассказывали о том, как они эвакуировали ядро царской и патриаршей библиотек из Константинополя в Рим, в Ватикан.

А Ватикан, хоть и старался держать в секрете «приданое» опекаемой им Софьи, но - слухом земля полнится.

А тут ещё «свадебное путешествие» через всю Европу в Москву. А в Москве очевидцы: Максим Грек, четыре немца с Веттерманом и иже с ними, все они не давали зарока молчать о виденном и слышанном...

Неудивительно, что о таинственной библиотеке в московском каком-то тайнике говорили и в Европе и повсюду: в Константинополе, на монашеском Афоне, в папском Ватикане, в Киеве, Новгороде, Ганзе, Швеции, Дании, Италии, Германии.

С нею связывалось странное явление, наблюдавшееся повсюду в Европе: таинственное исчезновение древних классиков и первопечатных книг Европы. Ходили слухи об агентах, скупающих по Европе книги за большие деньги. Из Киева в Москву за книгами потянулись паломники, с Востока явились ходоки искать у царя арабские книги... И Грозный приказывал их искать в подземной своей библиотеке, и если находили, то давал.

Однако неудача с хитрыми переводчиками-немцами и внезапное, всем домом, переселение в Слободу «Неволю» заставило Грозного проделать то же, что и его отец - замуровать библиотеку навсегда! Но в жизни человеческой всякому «навсегда» бывает конец. То же грозило и навсегда замурованному книжному сейфу - переменяются времена, переменяются люди.

Кто? Новые люди, новые правители могли безнаказанно извлечь из недр земных библиотеку вскоре после смерти Грозного. Это не случилось. Почему? Вследствие полного «безлюдья». В само деле: кто? Кто мог её извлечь? Может быть, новый царь Фёдор Иванович? Но о нём даже не вспомнил Забелин, когда перебирал людей, способных на это дело [391]. [...] Фёдор Иванович с ранних лет привык к церковному перезвону в Александровской слободе вместе с отцом, братом и Малютой Скуратовым, и для него не было большего удовольствия, как «малиновый звон», которым он упивался. А какая-то там отцовская библиотека, да ещё где-то под землёй, была для него звук пустой, «суета сует»...

Недалеко от царя-звонаря ушёл и его «бывший ближний боярин», впоследствии патриарх Филарет, на которого Забелин возлагал явно преувеличенные надежды...

«Больше, чем другие, о таком книгохранилище должен был иметь сведения, например, патриарх Филарет Никитич... Сделавшись патриархом, он непременно отыскал бы это забытое сокровище. Но, видимо, что отыскивать было нечего; видимо, что в XVII столетии никто и понятия не имел о потерянном по забвению сокровище» [392].

Верно, конечно, что тогда «никто и понятия не имел» о сокровище, но не верно, будто потому, что такового и в природе не было. Оно существовало, а почему Филарет, ставши патриархом, не искал его, мы не знаем и можем только гадать. Во всяком случае, ледяное равнодушие Филарета к этой большой проблеме, ещё такой свежей в его время, не говорит в его пользу.

Кто ещё? Дьяк Андрей Щелкалов, «канцлер», единственный из триумвиров, оставшийся в живых. Но прошло уже лет 30, как он никакого отношения к забытому книгохранилищу не имел и, будучи к тому же лицом подчинённым и зависимым, в новой обстановке старался, быть может, вовсе не вспоминать о нём, связанном в его сознании с жуткими воспоминаниями о лютой гибели его друзей и сослуживцев по подземной библиотеке Висковатого и Фуникова.

Остаётся один Борис Годунов, «гениальный Борис Годунов», фактический правитель государства, хоть и полуразорённого. Но что за человек был Годунов, современники плохо разбирались, судя по тому, что пишет Иконников: «Даже в одной и той же (Псковской) летописи взгляды на Бориса Годунова существенно отличаются друг от друга по спискам» [393]. Как бы то ни было - факт, что Борис на высоте власти, как и Грозный во всю свою жизнь, оказался одиноким, без друзей, без преданных слуг. Его положение на престоле было лишено той прочности, какую даёт кровное право, наследование из рода в род. Бояре смотрели на нового царя, как на похитителя престола, и готовили отмщение. [...]

«Не упоминаем,- подчёркивает Забелин,- о царе Борисе Годунове, при котором такая библиотека, если бы и была где забыта и сокрыта, тоже была бы неотступно отыскана. Можно с большой уверенностью полагать, что она исчезла ещё в XVI столетии, а именно в пожар 1571 года» [394].

Этот злополучный пожар 1571 г. (так красочно описанный Штаденом [395]) для Забелина - сущий камень преткновения. Не будучи полевиком-спелеологом, Забелин просто не представлял себе, что в глубоком подземном белокаменном пустом тоннеле, с герметически вдобавок замурованным в нём каменным же казематом с книгами, не может быть никакой абсолютно пищи для огня и потому вообще «пожар» там физически невозможен. Выше мы видели, что Штаден, свидетель пожара 1571 г., и сам едва не ставший его жертвой, отмечает, что люди в погребе (с водой) сгорели, а в каменной палатке с железной дверью над погребом (и он в том числе) живы и невредимы. А ведь книжный каменный сейф Софьи Палеолог находится на глубине не менее 10 м от поверхности!

До последних глубин поражённый пожаром 1571 г., Забелин не замечает резкого противоречия самому себе: если книги византийской библиотеки на такой глубине сгорели, то почему же царский архив Ивана Грозного на той же глубине... уцелел? А сохранность последнего Забелин решительно утверждает и ставит его по исторической ценности материала даже выше самой библиотеки!

Конечно, Борис Годунов лично знал, лично видел в натуре подземную библиотеку и был, действительно, единственным человеком, который был в состоянии оценить её огромную историческую значимость, а главное, имел власть «неотступно открыть». Но мог ли он при наличии тогдашней ситуации это сделать? Нет, не до того ему было! Пока жив был царь Фёдор Иванович, Годунов выжидал и создавал обстоятельства, когда сам станет царём, а ставши таковым, вконец испортил себе жизнь и только на бумаге, под пером Пушкина, говорит, что шестой уж год он царствует спокойно. […]

А если не Борис, то больше тогда никто не мог извлечь книги из подземной тьмы Эреба [396].

Такова судьба библиотеки Грозного в ХVI в. Поистине счастливая судьба! Ибо будь книгохранилище тогда же вскрыто, от него действительно осталось бы для нас одно грустное воспоминание.

Библиотека в подземелье уцелела, но после Годунова и его окружения она безнадёжно, на века, забыта. Забыта, правда, русскими, но Европа - Европа помнила, хотя еле-еле…

Зарубежная

Население Москвы после смерти Грозного и Годунова о судьбе царской библиотеки [...] ничего не знало и не ведало: в Кремле ли она, в селе Коломенском, в слободе ль Александровской, или на Белоозере [397] - бог весть.

Да и правители новой династии о ней решительно позабыли, а кто ещё помнил, предпочитал молчать - как бы чего не вышло!.. Да и что толку, даже если б книги извлечь? Хлопотно, да и книги-то все иноземные, на чужих, непонятных языках. Надобно переводчиков, а где их взять? Ведь и сам Грозный царь не мог их сыскать. Потому и замуровал своё сокровище.

Так из избы не вынесено сору.

Только удивительное дело - память о потайном подземном книгохранилище в каком-то московском тайнике продолжала неугасимо тлеть и всё глубже пускать корни, только не на родной почве, а - за рубежом, в Европе!

Уже в конце XVI в. иностранцы, проживавшие в Москве, заинтересованные ходившими по Европе упорными слухами, всякими манерами и так и этак выспрашивали даже «самых первых сенаторов» про тайную греческую библиотеку.

Так точно продолжалось и в XVII в., когда выспрашивали не только «сенаторов», но и «стражу», попросту сторожей. Особенно характерны в этом отношении ставшие известными истории письма трёх особ - учёного грека Петра Аркудия [398], Яна Петра Сапеги [399] и «загадочной личности» Паисия Лигарида [400].

Твёрдые заклёпы

Но предварительно два слова о том, на чём собственно базировались как письма названных исторических деятелей, так и европейские слухи о таинственной библиотеке в Москве.

Дело в том, что в состав имущества Грозного входили также его архив и библиотека.

Уже в первой половине XVI в. книги и рукописи составляли необходимую часть сокровищ русских богатых людей. Курбский пишет, что русские вельможи «писание священное отеческое кожами красными и златом и драгоценными камнями украсив и в казнах за твёрдые заклёпы положи тщеславнующиеся ими и цены слагающе, толики сказуют приходящим».

Поэтому нет сомнения, что библиотека московского царя должна была заключать много драгоценных книг.

Однако не одно такое предположение вызвало представление об исключительности библиотеки Ивана Грозного и возбудило мечты и возможности существования её и теперь где-то в неведомых тайниках подземного Кремля.

Аркудий

О литературном сокровище, связанном с именем Грозного, сохранились в памятниках письменности XVI и XVII вв. хотя и скудные, тем не менее заманчивые свидетельства. К числу таких свидетельств можно отнести и письма указанных выше разведчиков: Аркудия, Сапеги и Лигарида. Как этим учёным, так и многим им подобным молва о царской библиотеке, содержащей какие-то особенные, исключительной ценности сочинения на латинском и греческом языках, в XVII в. не давала покоя. Как сказочная мечта, она не переставала тревожить их и впоследствии, до наших дней. Учёные спали и в сонном видении видели эти, как выразился Лигарид, «великолепные» книги.

Им страстно хотелось раздобыть о них какие-нибудь новые сведения на месте, в Москве. И они засылали в Москву разведчиков, ходоков, агентов: кардинал Джорджо прислал Петра Аркудия, папский нунций в Польше Клавдий Рангани - Яна Петра (а не Льва) Сапегу [401].

Они долго и тщательно выпытывали всякими способами у русских книжную тайну, и вот что они писали о своих достижениях своим адресатам в один и тот же день, 16 марта 1601 г., съехавшись в Можайске под Москвой.

«О греческой библиотеке,- писал Аркудий кардиналу,- о которой некоторые […] подозревают, что она находится в Москве, при великом старании, которое мы употребили, а также с помощью авторитета г. канцлера, не было никак возможно узнать, чтобы она находилась когда-нибудь здесь. Ибо когда г. канцлер спросил первых сенаторов, есть ли у них большое количество книг, то москвичи, имея обычай обо всём отвечать, что у них его великое изобилие, и здесь сказали, что у них много книг у патриарха, а когда спросили, какие книги, сказали: псалтыри, послания, евангелия, минеи и вообще церковные служебные книги; когда же г. канцлер настаивал, есть ли у их великого князя греческая библиотека, они определённо отрицали существование таковой.

Я также спрашивал в доме не малое число из стражи (свиты) своей, через переводчика, а также многие греки по происхождению, служащие князю, мне говорили, что по правде, нет такой библиотеки. И я считаю это весьма правдоподобным, ибо если московиты исповедуют сохранение греческой религии, то тем не менее они во многом отличаются от неё, а в нравах расходятся со всем светом.

Не могу поверить, чтобы император греческий [402], миновав латин, образованность и светскость которых были отлично засвидетельствованы, пожелал бы прибегнуть почти к варварству.

Затем, известно, что и учёные и значительные греки того времени, как Феодор Газа, Аргиропуло Трапезундский, Хризолора и другие подобные, имели убежище в Италии. Так и брат императора, именующийся этим титлом деспота, несёт с собой главу славного апостола Андрея и с нею уходит в Рим.

То же сделали во время папы Льва [403] два брата Ласкари, Мазуро и другие учёные люди.

Далее, в то время великий князь Московский не был в таком величии, как можно ясно видеть из истории, но был данник татарского хана, который недавно явился в те страны и навёл ужас на Европу, и был данником со столь низким рабством, что выходил навстречу посланника ханского и предлагал ему пить кобылье молоко, любимое татарами, и, если посланник нечаянно проливал несколько капель, то (князь) собственным языком подлизывал их в знак почёта и страха. Кроме того, обыкновенно постилали соболий мех, на который посланник становился, читая письмо своего государя, а Московский государь обязан был давать людей, даже когда хан воевал против христианских князей.

Первый освободился от такого рабства Иван Васильевич, который впервые, для защиты от татар, воздвиг крепость Московскую, которая всё же (вся уже?) была устроена в 1491 г. некиим Петром Антонием Солярием, миланцем, как явствует из надписи латинским буквами над воротами той крепости. И Константинополь был взят также в то время. Так как же правдоподобно, чтобы император греческий вверил драгоценные вещи или библиотеку подобному государю, который жил в столь вечном или постоянном страхе?

Отсюда я думаю, что добрая часть греческих книг в то время была перенесена в Италию, в особенности, что Сикст IV, который подвигнут кардиналом Виссарионом и был его прелатом в более скромном положении, по убеждению сего кардинала собрал или, по крайней мере, в великой степени увеличил библиотеку Ватиканскую, которая называлась также Сикстинскою [404]. Не без причины написан в ней кардинал Виссарион...» [405] […]

Аркудий - ревностный проповедник латинства на Востоке

Папский престол не ослабевал в усердии посылать на Русь таких доблестных миссионеров латинства, как Пётр Аркудий, который провёл в пропаганде целых 20 лет в Польше.

Пётр Аркудий умер в 1634 г., и папа задумал издать его посмертные сочинения. Один из взявших на себя этот труд был его ученик Паисий Лигарид. Он издал в 1637 г. на греческом и латинском языках одно сочинение Аркудия с посвящением папе Урбану III. […]

Сапега

Сапега Ян Пётр (1569-1611), известный своим походом на Россию [406], в тот же день писал нунцию Клавдию Рангани:

«В деле светлейшего кардинала Сан-Джорджо, возложенном на достопочтенного Петра Аркудия,- справиться у москвичей о некоей греческой библиотеке,- я приложил в этом деле крайнее старание, но, как слышал от самых главных сенаторов, никакой такого рода библиотеки в Москве никогда не было.

Сначала-то они, по своему обычаю, хвастали, что очень много греческих книг у их патриарха, но когда я тщательнее настоял, то определённо отрицали, чтобы у них была какая-либо знаменитая библиотека, ни какие-либо греческие книги, кроме немногих церковных, как, конечно, псалтырь, книга посланий блаженного Павла, евангелий и других этого рода. Ибо в Москве нет никаких общественных школ и академий, а знающих греческий язык, как следует, не находится совсем, или очень мало, да и то перебежчики [407] […]

Льстивый «гречин»

Паисий Лигарид (1614-1678) - безместный газский митрополит. Л. Лавровский называет его загадочной личностью [408], а по Н. П. Лихачёву он «тёмная личность и едва ли не папский агент» [409].

Своё послание царю Алексею Михайловичу он писал в Москве 62 года спустя после письма Аркудия и Сапеги.

Лигарид играл весьма выдающуюся роль в длинной и полной трагических моментов процедуре суда над патриархом Никоном.

Хитроумный и льстивый «гречин» оставил после себя слишком много следов для того, чтобы беспристрастная история могла составить верное понятие о его деятельности при Московском дворе царя Алексея Михайловича.

Проживая в Москве, Паисий Лигарид, как позже Клоссиус, пользовался Синодальной библиотекой, доступной для частных лиц с ХVII в.

В той же библиотеке Карамзин, наряду с другими документами, пользовался писаниями Лигарида, его записками, содержащими обширные ответы Лигарида на возражения патриарха Никона. Записки Лигарида были использованы профессором Субботиным [410].

Паисий Лигарид более всего старался скрыть самый бессовестный корыстолюбивый расчёт и низкую услужливость интересам сильной стороны.

Впрочем, ещё нельзя сказать, что вопрос уже окончательно исчерпан и не требует никаких новых дополнений.

О Паисии Лигариде до приезда его в Россию известно ещё очень немного.

Как человек, в жизни которого было немало тёмных делишек, Лигарид тщательно скрывал своё прошлое от любопытных людей, имевших с ним какие-либо сношения. Ловкость его в этом отношении невольно повергает в изумление. [...]

В нашей литературе для биографии Лигарида имеются только отрывочные указания в «Словаре» митрополита Евгения [411] и небольшая статья протоиерея А. Горского «Паисий Лигарид до проезда в Россию»,

Случайно Л. Лавровскому попался документ, в котором сообщается несколько сведений о Лигариде лицом ему современным, интересовавшимся личностью Лигарида ради собственных целей. Лигарид был известен некоторым своим современникам в Западной Европе. Документ - письмо французского посланника при шведским дворе маркиза де Помпона (1665 г.) главе французских миссенистов, доктору богословия Антуину Арно. [...]

Паисий Лигарид по национальности грек и монах ордена св. Василия. Учился в Риме и Падуе, а вернувшись в Константинополь, был поставлен там архиепископом г. Газы в Палестине. Для пропаганды христианства ушёл в Молдавию, и царь вызвал его в Москву, где Лигарид жил в доме, подаренном ему царём.[…]

«Если бы знал язык страны, он, вероятно, был бы избран патриархом на место того, которого низложили. Никто в Московии не имел такой репутации и таких познаний. [.„] Кальвинисты считали Лигарида подозрительным, потому что он воспитан в Риме и получил степень доктора в Падуе. Место, из которого писал Лигарид, называли «музеем Алексея» (де Помпон) [412].

Обращённый в латинство венецианский грек писал о Лигариде: «Паисий Лигарид воспитывался в Риме, и когда ушёл оттуда, то явился горячим защитником латинян; недавно я слышал, что он торжественно отрёкся от римской религии при своём посвящении в митрополита газского в Иерусалиме 14 сентября 1652 г. патриархом Паисием. О нём говорили, что он был «отъявленный лицемер и получал от папы ежегодный пенсион» [413]. […]

«... А Глигаридин, - отзывался о нём патриарх Константинопольский Дионисий,- лоза не константинопольского престола. И я его православна не нарицаю, ибо слышу от многих, что он папежин и лукав человек» [414]. [...]

«Лигарид сделался самым доверенным лицом царя, как бы правой его рукою или домашним секретарём» [415]. [...]

«Паисий Лигарид своей ловкостью, умом, а также стечением обстоятельств занял при дворе очень выгодное, прочное и влиятельное положение. И царь, и бояре весьма благоволили к газскому митрополиту, награждая его деньгами и подарками» [416].

П. Лигарид в своей челобитной царю от 17 декабря 1665 г. просил царя отпустить его совсем домой: «...не могу более служить твоей святой палате, отпусти раба твоего, отпусти» [417]. Царь не исполнил его просьбы. Тут был, по Лавровскому, хитрый расчёт. [...]

Умер Лигарид в 1678 г. (64 года). При смерти были замечены в нём ясные знаки его твёрдости в католической вере. Католики вовсе не отрекались от него. Таким образом, ещё очень многое остаётся неясным и неизвестным из многосложной и запутанной биографии Паисия Лигарида, митрополита Газского. Мы далеко ещё не можем проследить шаг за шагом всю его жизнь, полную многих любопытных фактов, хотя полная его биография могла бы иметь, без сомнения, громадный интерес. Быть может, со временем найдутся новые сведения о нём.

«Вертоград заключённый»

Такие сведения нашлись: это новонайденное замечательное его письмо к царю Алексею Михайловичу. Оно свидетельствует о глубокой убеждённости Лигарида в конкретном существовании мёртвых книг в кремлёвском тайнике и его (Лигарида) жадном стремлении проникнуть в тайник, чтобы собственными руками осязать, собственными очами видеть, читать исчезнувшие с лица земли европейской редкостные книги, которые уже в его время оплакивала Европа. Вот это, при всей своей краткости, многошумящее письмо, которым внезапно прерывается глубокое, гасящее все надежды молчание о библиотеке Грозного в этом веке:

«О священнейший и благочестивейший император! Вертоград, заключённый от алкающих, и источник, запечатлённый от жаждущих, по справедливости почитается несуществующим. Я говорю сие к тому, что давно уже известно о собрании вашим величеством из разных книгохранилищ многих превосходных книг, потому нижайше и прошу дозволить мне свободный вход в ваши книгохранилища для рассмотрения греческих и латинских сочинений.

Кроме верной пользы, сие не принесёт никакого предосуждения святой божией церкви, ни августейшей вашей империи, которую да покроет, возвысит и утвердит всевышнее провидение, Аминь. Буди, буди».

Письмо написано к вышеназванному царю в июне 1663 г. на латинском языке и издано в «Сборнике государственных грамот и договоров», т. IV, № 28.

Оно содержит, как это очевидно, просьбу получить доступ к книгам царского книгохранилища. В нём указывается на два чрезвычайной важности фактора: на таинственность, сокровенность библиотеки, которая по своей недоступности почитается как бы несуществующей, и об её давнишней славе, что отделяет её от книг новокупленных Арсением Сухановым на Афоне в 1645-1655 гг. [418].

Письмо с латинского переведено А. И. Соболевским, впервые указавшим на этот первостепенной важности в нашем деле документ.

«К сожалению,- грустит Соболевский,- мы не имеем сведений о царском ответе на письмо Паисия (он должен быть в Московском архиве Мининдел) и можно лишь догадываться, что Паисий, под каким-либо благовидным предлогом, получил отказ» [419].

Прав Забелин, что в России «в ХVII столетии никто и понятия не имел о потерянном по забвению сокровище»...

Но вот является «загадочная личность», учёный иноземец, мнимый единоверец, с предложением раскрыть вековую тайну, только-де «пусти козла в огород»! Увы, в «огород» не пустили […]

Девушка с характером

Существует советский фильм с таким названием, очень характерным. Он заставляет вспомнить один персонаж из времён царя Алексея Михайловича - его старшую дочь царевну Софью Алексеевну [420]. Это была подлинно девушка с характером - с сильной волей и пылким воображением, умная и любознательная, писательница. Она была ещё подростком, когда своим человеком и даже, как говорили, «секретарём», у её отца был внушительного вида монах-грек, митрополит Газский, Паисий Лигарид, враг патриарха Никона, свергнутого царём, и сам кандидат в патриархи на место поверженного. Софья рано стала интересоваться придворными событиями и даже, по мере сил и возможностей, государственными делами. Выписанный отцом из Молдавии митрополит-грек поразил воображение юной царевны как своей особой, так и, особенно, загадочным письмом, поданным им её отцу-царю. По-видимому, царевна держала это письмо в своих руках, внимательно вчитываясь в него.

Правда, письмо Лигарида царём было оставлено без ответа и вскоре забыто. Но письмо это, насыщенное загадками, глубоко запало в душу любознательной царевны. Даже ставши правительницей, царевна Софья Алексеевна помнила об этом письме, о его загадочных намёках. Её издавна влекли подземные тайны Кремля, да и знала она по личному опыту, что под Кремлём существуют подземные ходы, выводящие из Кремля. Одним из таких ходов она не раз пробиралась тайком из Кремля во дворец в Охотном, на зеркальную кровать к своему «Васеньке» (князю В. В. Голицыну) [421].

Её сильно интриговали в письме греческого митрополита загадочные иносказательные образы: «вертоград заключённый» или «источник запечатлённый». И что это за «многие превосходные книги» в каком-то таинственном собрании книг её отца, о котором она так-таки ровно ничего не знает? Где оно, это книжное собрание отца, когда отец, она это отлично знала, никаких книг никогда не собирал и таковых у себя не держал? Она припомнила издавна ходившие тёмные слухи о какой-то библиотеке в тайниках Кремля. Не о ней ли речь в письме грека? И где они ныне, эти «превосходные книги»? И как понять «давно уже известно о собрании книг»? Как давно и каких книг? Уж не этих ли «превосходных»? Где же оно, это книгохранилище греческих и латинских сочинений, доступа в которое так добивался учёный автор послания к царю? Не в подземном ли Кремле, о котором ничего не знает и знать не хочет отец? Хорошо бы подробно осмотреть подземный Кремль, послав туда доверенное лицо. Это положительно необходимо также на случай её поражения в мёртвой схватке за власть с младшим братом Петром.

Царевна вспомнила о своём верном Василии Макарьеве, ещё тогда не бывшим дьяком Большой казны [422]. Вспомнила, призвала и наказала: обо всём, что увидит в подземном Кремле нового, невиданного, небывалого, доложить ей и только ей одной. Для верности взяла с него клятву молчать о виденном до гробовой доски...

«Замки висячие»

Дьяк Макарьев волен был выбрать любой пункт, откуда мог бы проникнуть в подземный Кремль.

Он выбрал Тайницкую башню, Почему? Не соблазнило ль его название башни? Мы не знаем. Но, конечно, одного названия ему было мало: он знал кое о чём более конкретном - о подземном тайнике из-под Тайницкой башни подо всем Кремлём к башне Собакиной у р. Неглинной. Где и как нашёл он вход в тайник и что видел он на длинном пути от Тайницкой до Собакиной (Наугольной Арсенальной) башни?

Если бы, скажем, автору сих строк было поручено пройти по следам Макарьева, то маршрут был бы такой: на месте (ныне снесённого) четырёхугольного отвода Тайницкой башни к Москве-реке разыскал бы и расчистил глубокий колодец с сухим дном. Колодец этот мнимый. На самом деле это потайной входной люк в подземный Кремль.

Через этот люк спасся от страшного пожара 1547 г. едва не задохшийся в дыму митрополит Макарий, по учёному делу засидевшийся над четьими-минеями в Успенском соборе. Когда его спускали в колодец на вожжах, вожжи оборвались и митрополит грузно рухнул... но не в воду, а на сухое дно.

Это - конкретно исторический факт, вместе с тем, ярчайшая иллюстрация, что мнимый колодец есть именно входной люк и не что иное.

Люк приводит в тоннель, идущий в противоположные стороны - под Москву-реку, с одной стороны, и к Успенскому собору, с другой стороны.

Дьяк Макарьев направился тем путём, что ведёт к собору. Он мог выйти в собор и тем ограничиться, но личное любопытство, разбуженное всем виденным, повлекло его дальше под землёй, мимо собора, по направлению к кремлёвской Алевизовской стене вдоль р. Неглинной.

Дьяк Макарьев, один-одинёшенек на большой глубине, шёл всё вперёд, охваченный жутким чувством и еле освещая путь фонарём. На свет фонаря налетали тучи летучих мышей, то и дело задевая дьяка по лицу и руками [423].

Дьяк Макарьев походя, на глаз, установил ширину и высоту тоннеля (3х3 м). Дьяка повергло в немалое удивление плоское перекрытие тоннеля из белокаменных плит. Другая особенность тайника, дьяком подмеченная, что в своей части, параллельной кремлёвской стене, он, одной левой своей стороной, просто примкнут к Алевизовской стене. И третья особенность - на известных промежутках под Алевизовской стеной Кремля сделаны пустоты или камеры (6х9 м) с коробовыми сводами. Одна из таких камер в районе Троицкой башни оказалась закрытой железной дверью с висячими замками и проёмными «чепями». Вверху, над дверями, дьяк заметил два оконца без слюды, за железными решётками. Как-то приспособившись, Макарьев смог через решётки осветить внутренность камеры. Глазам его представилась необычная картина: камера до самых кирпичных сводов («до стропу») была загружена таинственными коваными ящиками! Что в них? Дьяк, конечно, не мог себе уяснить. Он был убеждён в одном, что ящики были не пустые.

Дальнейший путь дьяка тоннелем вдоль Алевизовской стены привёл его в башню «Тайник» (Собакину), в герметически закупоренное, со сферическим сводом, круглое помещение. Влево виднелась широкая кирпичная лестница вниз, на дно тайника, в кирпичном дне кругло чернела вода итальянской цистерны Солари. Прямо перед ним манило к себе узкое отверстие потайного хода в стене. Он поднялся по узким ступеням (до 18) и вышел на первый этаж круглой Собакиной башни. Там и тут по двухметровым стенам башни зияли большими отверстиями ниши.

Дьяк, оглядевшись, пошёл по направлению к одной из них, выводившей в крепостной ров на Красной площади. Ныне ниша эта замурована; тогда она имела дверь. Спустившись на дно полувысохшего рва, кое-где ещё блестевшего на солнце лужицами воды, дьяк Макарьев благополучно взобрался на противоположный берег рва и вступил в так называемый тогда Точильный ряд.

Тайна до гроба

Выполнив свою миссию с большим успехом, дьяк Макарьев предстал пред ясные очи царевны.

Дьяк подробно рассказал царевне обо всём им виденном. Его рассказ привёл царевну в неописуемое волнение.

Ей ясно представилась перспектива: в случае поражения в борьбе с братом Петром она бежит новооткрытым подземным ходом в Замоскворечье, к стрельцам и далее по надобности; в случае победы она вскрывает сундуки с бесценными сокровищами её предков, если не Романовых, то Рюриковичей.

- А если,- осенила её новая мысль,- если в кованых сундуках не серебро и золото, не жемчуг и драгоценные каменья, а те... Лигаридовы «многие превосходные книги», о которых плачется Европа и разведать о которых то и дело засылает своих посланцев? Пылкая фантазия умной правительницы рисовала перед нею в недалёком будущем самые соблазнительные, самые примечательные картины.

Она потребовала от Макарьева повторить рассказ, задала ряд вопросов и взяла ещё раз клятву с дьяка доверенного-молчать обо всём виденном и хранить тайну до гробовой доски...

Царевна тогда не предвидела, что клятва, действительно, несмотря ни на что, будет сохранена в буквальном смысле до гробовой доски.

Песок в тайнике

Центральной фигурой XVIII в., связанной с подземным Кремлём и его сундуками, выступает звонарь с Пресни, упомянутый Конон Осипов. Чем был дорог ему Кремль? Многим, но особенно таинственными «сундуками до стропу», безраздельно пленившими воображение скромного пономаря с Пресни.

Никакого представления о царских библиотеке и архиве, как таковых, Осипов при этом не имел. «Сундуки до стропу» неизвестно с чем, неведомая «поклажа», бог весть когда и кем и ради чего туда запрятанная,- вот та кремлёвская тайна, относительно которой умирающему другу был дан обет молчания.

Миновало уже пять лет со дня смерти Макарьева в 1697 г., но и в голову Осипову не приходило нарушить священный обет. Однако все его мысли были в Кремле, с загадочными подземными сундуками. И когда в 1702 г, Пётр повелел расчистить от жилых домов, церквей и монастырей значительную площадь Кремля и неотступно копать глубокие рвы для фундаментов будущего Арсенала, Конон Осипов был тут как тут, пристально наблюдая за ходом земляных работ.

По-видимому, дьяк Макарьев в момент исповеди Осипову локализовал тайник, которым он прошёл, и теперь Осипов точно знал, в каком направлении «рвы» могут на него «найти»,

Действительно, траншея, перпендикулярная Алевизовской кремлёвской стене, наткнулась на тайник, на его плитяное плоское перекрытие, оказавшееся на метр ниже дна осиповского «рва».

По личным наблюдениям и из информации знакомых рабочих Осипову было точно известно, что значительная часть тоннеля разрушена и заполнена белокаменным, на крепчайшем растворе, устоем Арсенала. [...]

И вот прошло уже свыше двух десятилетий, а пономарь всё ещё свято хранил тайну про себя. На 21-м году «колебнулся» и решил тайну поведать миру в лице царя Петра.

Какие соображения или какое стечение обстоятельств могло заставить его сделать это, мы можем только догадываться.

По-видимому, на Осипова глубочайшее впечатление произвёл пример «черкешанина Михайловского», родом из г. Новый Мглин, очутившегося в аналогичных с Осиповым обстоятельствах. Михайловскому была поведана тайна клада Мазепы в Батурине и месторождений серебра и золота на Украине. Михайловский об этом написал поношение царю Петру в 1718 г. [424]. Царь велел безотлагательно организовать проверочную экспедицию, о результатах которой московский архивный документ не сообщает [425].

«Доношение»

Пример Михайловского произвёл неотразимое по силе впечатление на Конона Осипова. Последний усомнился в целесообразности хранения кремлёвской тайны до гробовой доски. Как и названный «черкешанин», он решил поведать свою тайну [...] царю. Но до бога высоко, до царя далеко. Осипов решил прибегнуть к посредничеству. Долго думал, кого избрать в посредники. Наконец, остановился на Преображенском приказе, на его главе, «страшном» Ромодановском [426]. Последнему он изложил устно всю правду, рассказал обо всём, что поведал ему умиравший дьяк. Ромодановский, по-видимому, дал рассказу Осипова полную веру, так как тотчас собрался в Петербург к царю. Конечно, нет твёрдых данных утверждать, что побудительной причиной к отъезду было только услышанное; история говорит, что у Ромодановского на это были и другие соображения, всё же нельзя отрицать большой доли влияния на экстренный отъезд Ромодановского и сообщения о новооткрытом кремлёвском тайнике. Сначала обрадованный пономарь с нетерпением стал ждать результатов своей измены покойному другу. Ждал год и два, и целых четыре, а от Ромодановского ни слова.

Опять усомнился Осипов: видно, раздумал «страшный», видно, надо самому добиваться информировать царя. Но как? Через Канцелярию фискальных дел, подсказали ему.

Конон Осипов подал в декабре 1724 г. письменное «поношение» в Канцелярию фискальных дел, в котором писал:

1. «...Есть в Москве под Кремлём-городом тайник, а в том тайнике есть две палаты, полны наставлены сундуками [...]. А те палаты за великою укрепою, у тех палат двери железные, попере чепи в кольцах проёмные, замки вислые, превеликие, печати на проволоке свинцовые, и у тех палат по одному окошку, а в них решётки без затворок» [427].

Этот тайник под Кремлём-городом ныне уже не тайник: он вскрыт и обследован на энное протяжение в 1933-1934 гг. На этом протяжении он очищен от камня, земли и песка, какими был забит наглухо при постройке Арсенала в 1702 г. Тайник этот - итальянский, 3х3 м, белокаменный тоннель от Арсенальной башни до Тайницкой.

Потолок тоннеля плоский, из белокаменных плит, своей правой стороной тоннель приткнут к кирпичной Алевизовской стене Кремля, идущей вдоль Александровского сада. Где именно тоннель отрывается от Алевизовской стены и поворачивает к Тайницкой - трудно сказать, ориентировочно - в районе Троицкой башни.

Две палаты, загромождённые сундуками до сводов,- это два смежных помещения, с коробовым сводом каждое, под Алевизовской стеной, вход в настолько из тайника-тоннеля, размером они точно 6х9 м. В сундуках, о которых говорил и писал Осипов, хранится царский архив Ивана Грозного. До него осталось пройти ныне, расчищая от песка тоннель-тайник, уже не так много. Сохранилась перечневая опись этого архива («Акты археографической экспедиции», № 289). Ящиков по описи насчитывается 230 - достаточно, чтобы загромоздить помещение до сводов. От этого царского архива Забелин был в восторге и ценил его превыше царской библиотеки Грозного [428].

Забелин горько сожалел об утрате этого архива. «Утрата этих ящиков несравненно горестнее для русской истории, чем утрата всей библиотеки Грозного. Вот где было истинное наше сокровище, которое, сохранившись, могло бы пролить истинный и обширный свет на нашу историю от времён Батыя. В 148-м ящике здесь сохранились дефтери старые от Батыя и многих царей, с отметкою, что «переводу им нет, никто перевести не умеет». Здесь сохранились важнейшие бумаги великих и удельных князей и многих бояр. В 47-м ящике, например, грамоты доскончальные и грамоты духовные и книги великих князей старых. Перечислить все драгоценнейшие памятники, хранящиеся в этих ящиках, нет возможности. Некоторые, например, 138-й ящик, с духовными грамотами московских князей, к счастью, сохранились, издавна и доныне сохраняются в архиве Мининдел. Это обстоятельство доказывает, что ящики были целы, быть может, ещё в XVII столетии. Не о них ли оставалося предание от дьяка Большой казны Василия Макарьева? В особом тайнике они могли быть помещены для сохранения именно от пожаров».

Вот тирада, наводящая на многие размышления... Что «сундуки» Конона Осипова, а «ящики» Забелина заполнены не книгами библиотеки Грозного, а документами его архива, это не может подлежать сомнению. Свой архив, по его ценности, Грозный ставил гораздо ниже своей библиотеки. Он приспособил для него одно или два смежных помещения описанного выше типа, приставил железные двери, надёжно запертые тяжёлыми замками вышеуказанным способом, и устроил вверху два оконца за железными решётками, без «затворок», т. е. без ставень для постоянного притока «свежего» (насколько таковой в тайнике может найтись) воздуха, что было одним из основных условий для элементарного сохранения не пергаментных уже, а большею частью простых бумажных документов.

Такое оборудование готовых сводчатых камер под Алевизовской стеной придумал именно Грозный для своего царского архива, и никто другой ни до, ни после него. Доступ в архив был сравнительно лёгок: нужны были только ключи, хранившиеся при Грозном, по-видимому, у дьяка Висковатого. Приемлемо допущение Забелина, что архив Грозного ещё сохранялся в XVII в. и не только «сохранялся», но и не раз, быть может, открывался как для поисков хранившихся в сундуках архивных документов, так и из-за простого только любопытства высокопоставленных лиц. Не исключено, что так тянулось вплоть до начала XVIII в., когда фундамент Арсенала перегородил и частично разрушил тоннель. Вода из родника на дне Арсенальной башни, поднявшись, за неимением выхода, до самой белокаменной, на растворе загородки Арсенала, проникла сквозь раствор в стене, прошла по дну тайника и затопила на метр фундамент Арсенала. Неизбежная отсюда сырость в тайнике, следовательно, и в палате с архивными сундуками и с окошками, не защищёнными ставнями, могла отразиться крайне гибельно на бумажных документах. Не исключено также, что мы найдём в архивных сундуках или ящиках одну бумажную труху. Уже одно это серьёзное опасение заставляет нас подумать о мерах скорейшего спасения этого хрупкого бумажного сокровища...

Непонятно, почему Забелин ставил так развязно эту возможную бумажную труху неизмеримо выше пергаментных и других рукописей и книг, частично в золотых переплётах, безусловно, прекрасно сохранившихся благодаря сухости в герметически закупоренном веками помещении? Если архив – сокровище русской истории, то библиотека - драгоценное достояние всего грамотного человечества!

Доступ в библиотеку всегда был бесконечно труднее, чем в архив, потому что книгохранилище было защищено не только такими же дверями и замками, как архив, но ещё снаружи и замуровано. Размуровывать и открывать тяжёлые замки, ключи от которых, к тому же, могли случайно запропаститься, было чрезвычайно сложно и канительно. Почему Грозный и предпочёл пойти, ради Веттермана, по линии наименьшего сопротивления - проломать свод каземата. [...]

Так, как перезревший плод, сама собою падает теория Забелина о роковом всепожирающем пожаре 1571 г., якобы сгубившем слитые в одно библиотеки и Грозного и Софии Палеолог.

Ясно, как день, что и архив и библиотека перешли в XVII в. в полной неприкосновенности.

Но, может быть, обе эти драгоценные «поклажи» сожгли интервенты-поляки, как утверждает профессор Клоссиус в своей знаменитой статье за июнь 1834 г. в ЖМНП [429]?

Скороспелое утверждение Клоссиуса долго, целых сто лет, морочило головы непосвящённых...

Сам собою огонь не мог проникнуть в глубокий «макарьевский» тайник - тоннель. Допустим, его туда занесли польские поджигатели с пылающими факелами [430]. Но поджигать там было нечего - кругом один камень и кирпич. Допустим, что они приметили оконца без затворок и что ухитрились бросить огонь внутрь палаты. Если там находились осиповские кованые сундуки, им это было нипочём, а если забелинские «ящики» - они могли сгореть. Но этого не случилось: дьяк Макарьев семьдесят лет спустя видел их лично целёхонькими! [...] Так что библиотека и архив Грозного дошли до нас в полной неприкосновенности. Наша задача - лишь суметь изъять то что само даётся в руки.

2. «А ныне тот тайник завален землёю за неведением, как ведён ров под Цехаузный двор (Арсенал.- примечание автора.), и тем рвом на тот тайник нашли, на своды, а те своды проломали и проломавши насыпали землёю накрепко» [431].

Дно траншеи для фундамента, ведённой в направлении от Никольской башни к Арсенальной, оказалось на метр выше плоского, из белокаменных плит, потолка итальянского тайника-тоннеля. Потолок вскрыли и через образовавшееся в тайнике отверстие стали доставлять материалы, необходимые по ходу дела. Направо, по входе через отверстие в тайник, поставлялись белокаменные глыбы для сооружения на растворе знаменитого Арсенального «столба», загородившего со стороны источника вход в макарьевский тайник, и на каменную лестницу в стене, ведущую на первый этаж Арсенальной (Собакиной) башни.

Когда устой Арсенала был возведён, тем же манером, строительным речным песком, а потом и «землёю накрепко»,- Конон Осипов о засыпке песком не упоминает. Неизвестно пока, доведена ли засыпка тайника песком до архива Грозного в палатах с окошками «без затворок» или оный архив остаётся доступным со стороны башни Тайницкой. Такова подлинная картина с осиповским рвом под цехаузный двор. [...]

3. «И о тех он палатах доносил в 1718 году ближнему стольнику князю Ивану Фёдоровичу Ромодановскому на словах, в Москве, в Преобаженском приказе. И велено его допрашивать, почему он о тех палатах сведом? И он сказал: стал сведом от Большия казны от дьяка Василья Макарьева; сказывал он, был де он по приказу благоверныя царевны Софии Алексеевны посылал под Кремль-город тайник и в тот тайник сошёл близь Тайницких ворот, а подлинно не сказал, только сказал подлинно [...] к реке Неглинной в Круглую башню, что бывал старый Точильный ряд. И дошёл оный дьяк до вышеупомянутых палат и в те окошка он смотрел, что наставлены сундуков полны палаты; а что в сундуках, про то он не ведает; и доносил обо всём благоверной царевне Софии Алексеевне и благоверная царевна до государева указу в те палаты ходить не приказала» [432].

О романтическом путешествии дьяка Макарьева по пустынному итальянскому тоннелю и о выходе его в старый Точильный ряд в Китай-городе, где ныне Исторический музей, в своём месте нами рассказано. Здесь нас интересует другое: информационный доклад разведчика-спелеолога царевне Софье обо всём им виденном и то, как царевна на эту захватывающую информацию реагировала: «...царевна до государева указу в те палаты ходить не приказала».

Итак, царевна Софья приказала в новооткрытые таинственные палаты с загадочными сундуками не ходить, но чтобы о них никогда и никому не говорить, такого приказа от неё не было. Стало быть, дьяк Макарьев, сообщая на смертном одре Конону Осипову о своей исторической тайне, был волен сделать это, не нарушая никакой клятвы. Он свято блюл клятву не ходить в те палаты и не ходил целых 15 лет. [...]

Осипов рассказал о своём секрете Ромодановскому устно. Возможно, Осипов искал у Ромодановского только совета, как о своей тайне довести до ведома царя. По-видимому, преображенский Торквемада [433] обещал пономарю с Пресни, что доложит обо всём царю лично, для чего и выехал тотчас в Петербург. Однако открытие Макарьева представлялось ему слишком серьёзным, чтобы не принять известных мер охраны.

4. «А ныне в тех палатах есть ли что, или нет, про то он не ведает, потому что оный дьяк был послан в 90-м (1682 г. - примечание автора.) году. И князь Иван Фёдорович по допросу приказал с подьячим послать под тайник осмотреть и, приказавши, из Москвы отбыл в Санкт-Петербург» [434].

Ромодановский приставил к обладателю тайны Осипову подьячего в качестве своего доверенного агента-информатора о положении дела с «поклажей» в Москве. Приказание же «с подьячим тот тайник осмотреть» было дано ради красного словца. Ромодановский не мог не понимать, что Арсеналом доступ в тайник безнадёжно закрыт, что тут нужны большие раскопки, что на такие раскопки нужно царское слово.

По всей видимости, за таким словом он лично и поехал в Петербург, но дорогой почему-то передумал: ни словом перед царём не заикнулся о кремлёвском кладе и молчал целых шесть лет, пока предприимчивый пономарь не оказался выведенным из себя такой бессовестной проволочкой. Осипов решил обратиться непосредственно к царю. Лично выехал в Петербург и в начале декабря 1724 г. представил письменное поношение, но не царю, а в Канцелярию фискальных дел, как требовалось по положению.

Канцелярия признала дело настолько значимым, что немедленно передала доношение в Сенат. Сенат признал последнее бредом сумасшедшего, тем не менее увидел себя вынужденным информировать царя. Пётр, едва выслушав, с жаром ухватился за сообщение и приказал изумлённому Сенату немедленно дать делу «полный ход». «Выслушав доношение в Сенате,- читаем у Забелина,- он собственной рукой написал на нём тако: «Освидетельствовать совершенно вице-губернатору» (московскому Воейкову) [435].

Немедленно было дано распоряжение снарядить пономаря в экспедицию в Москву: подыскать для него «ямскую подводу» от Петербурга до Москвы и выдать «прогонные деньги, а ему кормовые» по гривне на день до тех пор, пока это дело освидетельствуется, причём, к московскому вице-губернатору Воейкову послать указ, «чтобы он освидетельствовал о той поклаже без всякого замедления, дабы пономарю кормовые деньги даваемы туне не были».

Через неделю с небольшим после подачи поношения, а именно 14 декабря 1724 г., Конон Осипов спешно отбыл в Москву с царским указом и с «карт блянш» на производство поисковых раскопок в Кремле, в любом месте, по личному указанию пономаря.

«Как начинались и чем окончились эти поиски пономаря,- замечает Забелин - Сенату не было известно, быть может, по той причине, что с небольшим через месяц после сенатского решения государь скончался 28 января 1725 г. Подобные дела могли в это время остановиться в своём движении» [436].

Так вообще могло быть и так действительно было в 1894 г. случае с Н. С. Щербатовым, раскопки которого в Кремле смертью Александра III были прерваны сразу и надолго. Но не так сталось в данном случае, за 170 лет перед Щербатовым: поиски поклажи в Кремле производились Осиповым и после смерти царя...

5. «Повелено было мне под Кремлём-городом в тайнике оные две палаты великие, наставлены полны сундуков, отыскать, и оному тайнику вход я сыскал, и тем ходом итить стало быть нельзя» [437].

Почему! Потому что при постройке Арсенала тот ход проломали и заделали каменными «столпами».

В этих немногих словах содержится очень много. «Оному тайнику,- говорит Осипов,- вход я сыскал». Где же он, этот «вход»? Из контекста неясно, но совершенно ясно в результате произведённых уже там советских поисков. Имея «карт блянш», пономарь остановился прежде всего на Угловой Арсенальной башне. Почему? Да потому, что он отчётливо помнил, как 23 года тому назад, «как ведён ров под Цехаузный двор, тем рвом на тот тайник нашли, на своды, а те своды проломали»... Для Осипова было совершенно ясно, что тайник этот подлинно макарьевский: стоит пробиться в него через столп Арсенала и «поклажа» в кармане! Но - «тем ходом итить стало быть нельзя», пока не пробит проход в белокаменной стене устоя Арсенала.

Всё ясно, как день, но Забелин в «учёных потёмках» двигается ощупью: «По-видимому, эти поиски производились у (sic!) Арсенальной кремлёвской стены в (sic!) круглой Наугольной башне, под которой устроен был тайник к Неглинке (sic!), для добывания воды (sic!) ещё в 1492 г., когда построена была и самая башня, называвшаяся потом «Собакиной» [438].

Круглая Наугольная башня в советское время была расчищена до дна, но никакого тайника к Неглинке в ней не оказалось. Да в нём и надобности не было, как не было нужды в добывании воды из Неглинки: в центре Арсенальной башни имеется собственный родник - вдобавок минеральный - необычайной силы, борьба с наступлением которого в послеарсенальный период (после разрушения Арсеналом старинных водоотводов) составляла предмет тяжёлых забот всех руccких правительств от Анны Ивановны до Александра I включительно. […]

Что же тем временем делал Конон Осипов, первоочередной задачей которого было найти макарьевский тайник? Искал способов проникнуть в подземелье Арсенальной башни, герметически закупоренное фундаментами Кремля. Задача была не из лёгких. Наконец, нашёл: нащупав купол подземелья, проломал его, проделал дыру - человеку пролезть. Была опущена длиннейшая двусоставная деревянная лестница, в воде достававшая дна подземелья. Спустившись к воде, Осипов и его спутники перебрались как-то на верхние ступени итальянской кирпичной лестницы, ведшей ранее к цистерне, как отмечено, на дне. За 22 года со времени уничтожения водоотводов Арсеналом вода залила дно подземелья и успела подняться до верхних ступеней упомянутой лестницы. Осипов пошёл к устью макарьевского тайника, на шестом метре перегороженного белокаменным устоем Арсенала. Конон достоверно знал, что на энном метре тайник поворачивает вправо, вдоль кремлёвской стены. Выбрасывать всю белокаменную замуровку Арсенала Осипов не собирался: он находил достаточным проделать узкую, в рост человека, щель между замуровкой и кремлёвской стеной, чтобы, таким образом, попасть в пустой отрезок тоннеля, где и должна находиться палата с сундуками.

Неожиданно против плана Конона Осипова запротестовал приставленный к нему архитектор: дескать, проект неприемлем с точки зрения принципов техники безопасности!.. Конечно, сам архитектор понимал нелепость своего требования, но он вынуждался к этому по другим, чисто шкурническим, соображениям; его пугала канительная процедура выноса каждого обломка камня через воду по высочайшей лестнице на первый этаж башни, откуда окольными путями на кремлёвскую стену, чтобы с неё, наконец, сбросить камень в Александровский сад... Ни об одном из этих затруднений не упоминает Осипов в своём доношении. Он только пишет:

6. «И я о том докладывал Воейкову, и оный Воейков приказал быть у того дела того (Цехаузного.- примечание автора.) двора архитектору, чтобы итить ходом потайным, показанным прямо подле города (вдоль Александровского сада.- примечание автора.). И оный господин Воейков приказал для охранения городовой стены, также и Цехаузного двора, как покажет идти архитектору» [439].

Из приведённого отрывка отношения Осипова ясно, что вице-губернатор солидаризировался с архитектором в его «архитекторском запрещении»; вместо того, чтобы изыскать иные, более лёгкие и менее сложные пути к удалению щебня и других отбросов в процессе работ из тайника наружу. Между тем столь необходимый выход напрашивался сам собой: дверь в южной стене башни, выводившая в Александровский сад, на высоте метров четырёх от тогдашнего уровня воды в тайнике. Эта дверь, хотя была, возможно, замурована, но не была засыпана изнутри мусором, как это было уже в моё время, т. е, в 30-е гг. ХХ в.

Таким образом, вина в нелепом «архитектурном запрещении» падает не только на архитектора, но в равной степени и на представителя администрации Москвы Воейкова.

Далее Осипов рассказывает про архитектора что-то несуразное:

7. «И оной архитектор приказал новые столпы пробивать срединою, а подле стены итить не дал, как тот ход шёл, и вышел в материк (!) прямо к городу. А тот вышепоказанный ход, что вышел из круглой башни, теми столпами уничтожен, потому что те двери под город теми новыми столпами заделаны и не дал в том потаённом ходе оный архитектор позволения.

И той пробивке (т. е. «срединою».- примечание автора.) было полгода и больше, а мне было в том архитекторском запрещении и вице-губернаторском Воейковым непозволении учинилось продолжение не малое, а мне причитали в вину и отказали» [440].

Такова исследовательская трагедия спелеолога-кустаря XVIII в., им самим рассказанная.

В приведённой выдержке вызывают недоумение три обстоятельства. Во-первых, если архитектор запретил Осипову пробивать проход между кремлёвской стеной и замуровкой по соображениям техники безопасности, то почему же последнюю он объявил не обязательной при собственной пробивке замуровки «срединою». Во-вторых, если он решился на пробивку, то идти «срединою» было всего менее целесообразно, при таком подходе он не мог попасть ни на лестницу в стене налево, ни в макарьевский ход направо. И действительно, только через полгода работы он вышел в материк прямо к городу (стене). В-третьих, куда и как удалял он из подземелья щебёнку и обломки камня, накоплявшиеся в процессе его работы? Но самое удивительное, самое загадочное то, что ни малейших следов подобного рода работы в подземелье нет! Белокаменная замуровка, «столпы» Арсенала перед нами - во всей своей первобытной неприкосновенности. Только в центре её - четырёхугольное углубление 16х8х4 см - след чьей-то в веках попытки пробиться в макарьевский тайник...

И ещё более удивительно, что на полугодичную архитекторскую, неведомо где, пробивку Осипов ссылается как на конкретный факт, вызвавший непроизводительную трату драгоценного времени.

Ответственность за чужую вину была несправедливо возложена на исследователя, и многообещающие по своим конечным результатам работы Конона Осипова были недальновидно прекращены, очевидно, по соображениям, главным образом, чтобы кормовые пономарю не шли «туне».

Так первая государственная попытка отыскать в Кремле загадочную «поклажу» (архив Грозного) свелась к нулю. И не потому, что исследователь оказался не на высоте, а потому, что светлое дело одолели тёмные силы.

Пономарь затих. Надолго, на целых десять лет. Время шло. Пришла старость. Тревога и страх томили сердце пономаря: умереть, не отыскав поклажи! И он решился. 13 мая 1734 г. обратился к правительству Анны Ивановны с предложением:

«Дать ему повелительный указ, чтобы те помянутые палаты с казною отыскать, дабы напрасно оный интерес не пропал втуне, потому что он, пономарь, уже при старости» [441].

Здесь привлекают внимание три обстоятельства:

а) «палаты с казною». Осипов впервые высказывает суждение о содержимом «сундуков до стропу». По его мнению, они наполнены драгоценностями, могущими очень и очень пригодиться государству. Последнее прямо заинтересовано их отыскать.

б) отсюда «оный интерес» - государственный интерес. Об общем, государственном интересе, интересе Родины печалуется пономарь, а не о шкурном, личном, как думает А. Зерцалов [442], а за ним и И. Е. Забелин. «Отставной пономарь,- замечает Забелин,- видимо, был человек предприимчивый. В 1718 г. он занимался по подряду в казну изделием каких-то гренадерских медных трубок, которых не успел доделать на 20 пудов». [443];

в) Забелин, опять же вслед за Зерцаловым, ошибочно называет Конона Осипова пономарём «отставным». Между тем в приведённой выдержке Конон Осипов ещё в 1734 г. называет себя «пономарём», т. е. состоящим на действительной службе в качестве пономаря церкви Ивана Предтечи на Пресне. Следовательно, основной заработок Осипова был по должности пономаря, а выработка трубок - подсобным, ради которого ему не было смысла выдумывать нелепую сказку о фиктивной поклаже, как то утверждает А. Зерцалов. Осипов просил названное правительство послать его к работе:

«...в самой скорости, чтобы земля теплотою не наполнилась; и к той работе дать ему из Раскольнической Комиссии арестантов 20 человек беспременно до окончания оного дела и повелено б было оное ему отыскивать в четырёх местах. А ежели я что учиню градским стенам какую трату и за то повинен смерти» [444].

Заслушав в тот же день, 13 мая 1734 г., и вторично - 5 июня доношение пономаря, Сенат определил «взять у него доношение на письме: в каких именно местах поклажи имеются». Осипов указал такие места:

«В Кремле-городе:

1) от Тайницких ворот;

2) от Константиновской Пороховой палаты (близ церкви Константина и Елены.- Примечание автора.);

3) под церковью Иоанна Спасителя Лестницы;

4) от Ямского приказу попереч дороги до Коллегии иностранных дел (близ Архангельского собора.- Примечание автора.).

А что от которого по которое место имеет быть копка сажень и аршин, того он не знает. А та поклажа в тех местах в двух палатах и стоит в сундуках, а какая именно поклажа, того он не знает. А с прошлого 1724 г., как он о той поклаже подал поношение в Канцелярию фискальных дел и по указу из Сената велено о том освидетельствовать, он, Конон, по нынешнее время не доносил, чая, что по тому из Сената указу свидетельство исполнится» [445].

Понятие «прошлый» Осипов применяет здесь не в смысле «вчерашний», «предыдущий», а в смысле прошлый вообще, в данном случае, десять лет тому назад (1724-1734 гг.). Десять лет тщетно он ждал, что его привлекут к выполнению сенатского указа, который, по его мнению, с течением времени не терял своей силы. Разрешение правительства Анны Ивановны на раскопки в Кремле им было получено. Раскопки он произвёл в следующих пунктах:

1. У Тайницких ворот на Житном дворе, подле набережных всех палат.

2. На площади против Иностранной коллегии (за Архангельским собором), где погреба каменные нашлись.

3. Против Ивановской колокольни вдоль площади.

4. У цехаузной стены в круглой башне.

5. У Тайницких ворот, близ Рентереи [446].

«И той работы было немало, но токмо поклажи никакой не отыскал»,- докладывал Присутствию Сената сенатский секретарь Семён Молчанов [447]. Только в двух местах из указанных пяти раскопки Конона Осипова являлись целесообразными и вполне отвечающими своей цели: в Круглой Арсенальной башне и в Тайницких воротах, особенно в первой.

К сожалению, никаких сведений о его работах здесь мы не имеем. В частности, в Арсенальной башне он ничего не сделал. По-видимому, его работы здесь ограничились руководством по засыпке мусором источника, вода которого поднималась всё выше и уже сильно стала беспокоить правительство названной царицы. Под его же руководством и по его же инициативе, надо думать, сооружён и колодезный сруб, впервые тогда опущенный на мусорный слой в полтора метра.

Наиболее благодарными оказались его раскопки в Тайницкой башне, где им был открыт тот самый ход, каким прошёл в 1682 г. дьяк Макарьев; ход оказался сильно обветшавшим со времени похода Макарьева, он требовал основательного крепления. Нужен был лес. Этим воспользовались приставленные к нему для помощи завистники-дьяки Нестеров и Былинский, чтобы подставить «ножку» пономарю, они отказались доставить необходимый материал. Это было преступлением против правительственного указа и культуры, оставшееся безнаказанным. Ни с какой стороны не был к нему причастен Конон Осипов - эта жертва людской зависти, клеветы и невежества.

Об этом трагическом моменте в своей жизни Конон Осипов вещает со спокойствием летописца:

«И дьяки Василий Нестеров, Яков Былинский послали с ним подьячего Петра Чичерина для осмотра того выхода и оной подьячий тот выход осмотрел и донёс им, дьякам, что такой выход есть, токмо завален землёю.

И дали ему капитана для очистки земли и 10 солдат [...] и две лестницы обчистили и стала земля валиться сверху, и оный капитан видит, что пошёл ход прямой и послал отписку, чтоб дали дьяки таких людей, чтоб подвесть под тое землю доски, чтобы тою землёю людей не засыпало.

И дьяки людей не дали и далее идти не велели, и по сю пору не исследовано» [448].

Свидетельство исключительной важности: оно удостоверяет наличие и открытие макарьевского тайника с двух сторон: со стороны Тайницкой башни в 1734 г., и со стороны башни Круглой Арсенальной в 1934 г.

Положительно нужно удивляться, почему И. Е. Забелин и Н. С. Щербатов не обратили никакого внимания на эго замечательное место в доношении Конона Осипова: оно неопровержимо верно указывало, откуда надо было начать раскопки в Кремле в 1894 г., чтобы вскоре же и наверняка, в первую голову овладеть царским архивом Грозного, как более доступным. [...]

Непростительная ошибка Забелина не только в том, что он сразу же не направил изыскательские работы Щербатова на Тайницкую башню, а и в том, что он осиповские поисковые в Кремле работы 1734 г. приурочивает к 1724 г., чем производит в головах читателей сумбур и неразбериху.

«Мы видели,- справедливо замечает академик А. И. Соболевский,- что пономарь не нашёл искомого сокровища. Из этого не следует, чтобы его во время поисков уже не существовало. Свидетельство дьяка Макарьева достаточно ясно и определённо и не даёт повода к сомнениям. Энергия пономаря показывает, что он вполне верил дьяку.

Царь Пётр не сделал никаких замечаний и не выразил ни малейшего скептицизма по поводу «доношений» пономаря. Это удостоверяет, что в его царствование никаких сундуков не вынималось из подземных палат и не переносилось в другое место. После Петра некому было опустошить эти палаты. Итак, они со своими сундуками должны ещё существовать в том или другом виде, засыпанные землёй или совсем невредимые, и от нашей энергии и искусства зависит отыскать их. Конечно, возможно, что найдётся лишь груда гнилья, но столь же возможно, что роскошные греческие пергаменты и дефтери Батыя окажутся сохранившимися не хуже того, что, повалявшись несколько столетий в сырых монастырских кладовых, дошло, наконец, до нас. Во всяком случае, дело не должно быть оставлено без внимания. Раскопки, произведённые под руководством такого знатока старой Москвы, как И. Е. Забелин, не получат огромных размеров и не потребуют особенно больших издержек, но смогут дать такие результаты, которые теперь нам трудно даже представить» [449].

Пламенные мечты академика-энтузиаста архивный скептик А. Зерцалов расхолаживает и сводит на нет, когда предупреждает в своей статье: «...не доверять рассказу Конона, так как он придумал весь свой заманчивый рассказ о таинственных тайниках, имея в виду заинтересовать им правящие сферы и отклонить от себя взыскание казённого долга» [450].

В обоснование своей собственной выдумки А. Зерцалов приводит соображения: «Трудно допустить, чтобы дьяк Макарьев, знавший о палатах с 1682 г., несмотря на запрет правительницы, стал сообщать об этом посторонним лицам и прежде всего какому-то безвестному пономарю» [451].

В 1735 г. Конон Осипов, по Зерцалову, «попал под амнистию»: недоимка была снята, и он мог передохнуть, наконец, от многолетних, на обмане якобы державшихся, кремлёвских работ. Но что мы видим? В июле 1736 г. Осипов опять просил разрешить ему искать знаменитую поклажу, для чего нарядить рабочую силу в шесть человек, выдать две железные кирки, один лом, десять лопат и 50 кульков. Раскопки 1736 г. не состоялись, очевидно, за смертью не менее знаменитого, как и его поклажа, искателя [452].

Широкие круги русской, а тем более зарубежной общественности ХVIII в. были далеки от посвящения их в кремлёвские подвиги пономаря с Пресни; всё это предприятие было придворной тайной. Со смертью активиста-кладоискателя, кроме архивных, все следы его исчезли, бесследно канули в Лету.

С особой силой память о поклаже ХVIII в. вспыхнула в учёной Москве лишь полтораста лет спустя, когда дело поисков забытой кремлёвской поклажи попало в самом начале XIX в. в нетвёрдые руки тогдашнего директора Исторического музея Н. С. Щербатова.

Внезапный визит

Из Страсбурга неожиданно явился в Москву в 1891 г. доктор Тремер. Своей целью он ставил нечто ошеломившее учёных: отыскать в Московском Кремле библиотеку Грозного! Да не как-нибудь, а как раз путём раскопок, единственно, надо признать, правильным путём. Москва, особенно учёная, не верила глазам своим: иноземный учёный, в Москву, искать, даже раскапывать какую-то мифическую подземную библиотеку Грозного в Кремле!..

Тремер, видимо, тщательно изучил вопрос о библиотеке у себя дома: в Москву он явился со строго, заранее выработанным планом: разыскать в Кремле церковь Лазаря [453], а под ней уже - библиотеку Грозного! Последняя служила основной целью его приезда. Для отвода глаз он объявил, что приехал искать в архивах Москвы недостающую начальную часть рукописи «Илиады» Гомера. Дело в том, что немецкий учёный профессор Маттеи в конце XVIII столетия оторвал от этой рукописи ровно половину, которую и продал в Лейден. Там она получила название «лейденской». Теперь эта «лейденская» рукопись пришлась слово в слово, строчка в строчку к рукописи, находившейся в Москве.

Московские учёные круги лишь ухмылялись про себя в бороды, много с ним спорили, особенно С. А. Белокуров, но, в общем, отнеслись к нему лояльно и не мешали произвести с высочайшего соизволения, в Кремле раскопки, которые он заблаговременно себе наметил. Подземную церковь Лазаря Тремер нашёл, а в её подвале - бочки со смолой и склад дров Забелина… Дальше не пошёл и, разочарованный вконец, уехал. Тем не менее он остался при глубоком внутреннем убеждении, что библиотека Грозного продолжает существовать в неприкосновенном виде в подземельях Кремля. На эту тему он написал статью, носившую характер сенсации, под заглавием «Библиотека Иоанна Грозного»:

«Почти столетие прошло с того времени, как московский профессор Фр. Хр. Маттеи (Маtthaei) открыл учёному миру сокровища Московской Синодальной библиотеки, издав свой обширный каталог греческих рукописей этого замечательного книгохранилища. С тех пор эта библиотека составляет предмет всеобщего внимания специалистов, хотя только немногим из них удавалось проникнуть в её стены, столь отдалённые от главных центров научной жизни.

Зато не было до сих пор случая, чтоб издалека прибыл в Москву филолог для того, чтобы искать и найти себе главное поле деятельности не в Синодальной библиотеке, а в других книгохранилищах Москвы. [...]

В этом случае дело идёт не о таких научных исследованиях, которые заслуживают внимания только небольшого кружка специалистов, а о забытом сокровище, потеря которого должна печалить весь образованный мир и открытие которого обогатило бы Россию новою славой.

Догадки и факты

Прежде всего, я позволю себе сказать несколько слов о причинах, побудивших меня с Рейна отправиться на берега Москвы-реки.

Когда летом 1890 г. я читал в Страсбургском университете о гимнах Гомера, мне приходилось обсуждать драгоценную рукопись лейденской библиотеки, происхождение и история которой были совершенно неизвестны. Эта рукопись, которая, кроме нескольких песен «Илиады», заключает в себе гимны Гомера в более полном виде, чем всякое иное собрание, была открыта названным профессором московского университета Маттеи в 1777 г. в Москве и копия с неё была тотчас послана им голландскому филологу Рункену (Ruhnken). Последний опубликовал её в 1780 г., в предположении, что оригинал находится в Московской Синодальной библиотеке. На самом деле оказалось, что профессор Маттеи позже (1786 г.) продал оригинал этой рукописи лейденской библиотеке и при этом заявил, будто сам купил этот оригинал из частной библиотеки коллежского асессора Карташёва. Тем не менее заявление Рункена было повторено другими, и в особенности в России твёрдо установилось мнение, что Маттеи украл упомянутую рукопись из Синодальной библиотеки... [...]

Такое мнение, однако, ошибочно.

Тот же самый Маттеи прислал Г. Гейне, для его издания Гомера 1801 г., сообщение, что в Московском Государственном архиве Министерства иностранных дел in volio XIV столетия заключает в себе «Илиаду» с 1-й песни до 434-го стиха VIII песни. Между тем лейденский кодекс точно так же, как рукопись XIV столетия и начинается с 435-го стиха той же VIII песни «Илиады», т. е. как раз там, где оканчивается упоминаемая Гейне рукопись архива Мининдел.

Таким образом, вполне точно установлено происхождение лейденской рукописи из Московского архива Мининдел, который, следовательно, отныне входит в круг интересов классических филологов: в самом деле, если лейденская рукопись вышла из этого архива, то филология должна была постараться исследовать, каким образом этот перл древнегреческой литературы смог очутиться в собрании дипломатических актов новейшего времени.

В ответ на этот вопрос я нашёл в Dictionair Namismatigue [454] русского нумизматика Бутковского [455] важные указания.

В этом словаре упоминается о сообщении покойного директора архива князя Оболенского [456], который говорил, что найденная профессором Маттеи рукопись с Гомеровскими гимнами происходит из библиотеки великой княгини Софии Палеолог и что для этой, по тому времени очень обширной библиотеки был в царствование внука Софии Палеолог, Иоанна IV, составлен в 1565 году каталог дерптским пастором Веттерманом.

О том, где Маттеи нашёл эту рукопись царской библиотеки, князь Оболенский ничего не сказал, во всяком случае, он, согласно распространённому в России мнению, имел в виду Синодальную библиотеку. Но тех, для которых связь лейденской рукописи с рукописью архива Мининдел была вне всяких сомнений, заметка князя Оболенского должна была прямо озадачить. Если лейденская рукопись вышла, чего князь Оболенский даже не подозревал, из его собственного архива, то архив становился, таким образом, хранилищем сокровищ Иоанна Грозного. Не укрылось ли какое-нибудь из этих сокровищ от внимательного взора Маттеи?

Чтоб убедиться в этом, я отправился в Россию. В Петербурге я познакомился прежде всего с источником, из которого князь Оболенский почерпнул свои сведения. Этим источником оказалась статья дерптского профессора Клоссиуса, появившаяся в ЖМНП в 1834 г., оставшаяся на западе неизвестной (?) и озаглавленная «Библиотека великого князя Василия IV и царя Иоанна IV». Мы не будем касаться подробностей этой превосходной статьи, так как это завело бы нас слишком далеко, и вкратце напомним из неё только следующие выводы.

Уже великий князь Василий IV имел богословскую библиотеку, которая возбудила удивление Максима Грека; его сын Иоанн IV владел обширным собранием греческих и латинских рукописей, которые дерптский пастор Веттерман рассмотрел между 1565 и 1567 гг.; позже какой-то Anonimus, во всяком случае не упомянутый Веттерман, как предполагает ошибочно Клоссиус, имел продолжительное время в своих руках эти рукописи и перевёл из них на русский язык Ливия и Светония. Список Anonimus определяет состав всей библиотеки в 800 рукописей, между которыми такие сочинения, как речи и сочинения Licinius Calous, которые в ином месте нигде не находятся, сочинения Цицерона «De Republiса», история Тацита и Полибия и другие, вызывают наше величайшее удивление. И эта библиотека хранилась «в тройных сводах близ комнаты царя», она составляла наследственное достояние царя и оставалась там до той минуты, когда своды были вскрыты для осмотра Веттерманом библиотеки, сокрытой в тайнике «сто и более лет».

Так как открытие этого сокровища «распространило бы из России в Европе времена Петрарки, Боккаччио, Филадельфа и Медичи», то Клоссиус производил усердные исследования об их местонахождении, но совершенно безуспешно. Он закончил эти исследования грустным предположением, что библиотека Иоанна погибла во время кремлёвского пожара в 1626 г., или при разграблении Кремля поляками в 1611 г., или ещё раньше.

Поиски Клоссиуса ограничились библиотеками Синодальной и Александровской Слободы, и со времени отрицательных этих поисков завеса, покрывающая судьбу затерянной библиотеки, никем не приподнималась.

Рассказанная выше история лейденской рукописи давала, казалось бы, новую точку опоры. В архиве Мининдел до сих пор не были произведены поиски, а между тем из него вышла в конце прошлого столетия драгоценная рукопись, равная по важности с теми сокровищами, которыми свидетели ХVI столетия восхищались в царской библиотеке.

В то же время мне удалось установить, что Маттеи имел случай видеть в архиве Мининдел не только обе рукописи Илиады, о которых упоминает Гейне, но также две рукописи на пергаменте четырёх евангелистов и Григория Назианского [457] (siс!). Наконец, из разбросанных заметок Маттеи оказалось, что он сам владел собранием греческих рукописей, о происхождении которых он умалчивает.

Ничего не было проще, как предположить, что эти рукописи такого же происхождения, как лейденская рукопись, другими словами, что тщетно разыскиваемая Клоссиусом библиотека, хотя бы только в остатках, хранится в архивах Мининдел.

Такие исследования заставили меня не откладывать поездку в древнерусскую столицу. С большим ожиданием вступил я в залы архива, на ту почву, которая меня должна была приковать к себе в продолжении нескольких месяцев. […]

Какого же рода были результаты моих поисков в архиве? Действительно, в библиотеке архива я нашёл не только рукопись «Илиады», которая некогда составляла вместе с лейденской рукописью одно целое, но с великой радостью и удивлением нашёл я здесь значительную библиотеку греческих и латинских рукописей (всего 43 номера).

Мне, однако, очень скоро пришлось убедиться, что ни одна из этих рукописей не может происходить из затерянной и отыскиваемой мною библиотеки царя Иоанна Грозного.

О греческих и латинских рукописях архива я помещу подробные данные в особой статье, которая должна скоро появиться, здесь же достаточно привести тот факт, что все эти рукописи без исключения привезены в Россию лишь после Иоанна IV. Самые драгоценные в научном отношении оказались происходящими из владения иеромонаха Дионисия Янинского, и об этом Дионисии г. Белокуров мог, на основании актов архива, установить, что он умер в Нежине на обратном пути из Москвы в Албанию в 1690 г. и что Посольский приказ принял его наследство на хранение, а затем передал его своему крестнику, нынешнему архиву Мининдел.

На это собрание случайно попал в конце прошлого (XVIII) столетия Маттеи, и ему удалось присвоить себе часть самого драгоценного сокровища изо всего собрания, именно, теперешнюю лейденскую рукопись. Невероятно, чтобы он сам лично отделил эту рукопись от первой половины, которая и по настоящее время находится в архиве, потому что в таком случае он сам едва ли обратил бы внимание учёных на хранящуюся в архиве рукопись Гомера, что он делает два раза в Ноmеr Гейне [458], где он публично заявляет, что он временно брал эту рукопись из архива. Кроме того, в архиве находятся и в настоящее время многие рукописи, которые носят на себе печать значительного временного запущения (недостаёт начала или конца, многое разрезано и затем вшито в неподлежащие тетради и так далее). Вследствие стечения неблагоприятных обстоятельств (по всей вероятности, при переводе архива из Посольского приказа на Варварку в 1820 г.), обе части рукописи Гомера отделились, по-видимому, задолго до Маттеи.

Не останавливаясь долго на этой туманной, для наследства Дионисия, во всяком случае, неблагоприятной, эпохе, мы с удовольствием обращаемся к тому факту, что в библиотеке, тем не менее, сохранилась значительная часть древних рукописей, из которых можно получить порядочную жатву для науки. Но в вопросе, занимающем нас специально, архив оказался не имеющим значения, потому что, как я уже сказал, ожидания найти в нём остатки исчезнувшей царской библиотеки, к сожалению, не оправдались.

Точно такие же результаты дали поиски, произведённые мною и в других библиотеках Москвы. Что между Синодальной библиотекой и библиотекой Иоанна IV не существует ни малейшей связи, нужно заявить самым решительным образом. Уже Клоссиус установил это, указав на то, что библиотека Иоанна IV помимо греческих отличалась еврейскими и, в особенности, латинскими рукописями, тогда как Синодальная библиотека владеет только рукописями греческими и славянскими. К этому нужно прибавить, что в настоящее время лучше, чем во времена Клоссиуса, известно происхождение рукописей Синодальной библиотеки. Эти рукописи, подобно собранию рукописей архива, всецело происходят из более нового привоза рукописей в Россию и поэтому, при разрешении вопроса о судьбе рукописей Иоанна IV, никакого значения не имеют.

Точно так же в библиотеке Успенского собора, которая отличается частию весьма древним составом (Мартынов, Снегирёв), напрасно искать остатков царской библиотеки, как напрасно их искать и в библиотеках Сергиева Посада [459]. О более новых библиотеках, Университетской и Румянцевского музея, и говорить нечего. Нигде нет и следа потерянных книжных сокровищ царя Иоанна.

Нужно ли поэтому думать, что окончательно потеряна надежда когда-либо отыскать эти сокровища?

Ответ на этот вопрос мы попытаемся дать в следующей статье» [460].

Предполагаемая судьба царской библиотеки

«Прежде всего приходится поговорить о том положении, которое занимает русский учёный мир по отношению к библиотеке царя Иоанна, потому что это положение служит объяснением того обстоятельства, что до сих пор со стороны русских не делались поиски этой библиотеки. Первый русский исследователь, упомянувший о библиотеке Иоанна IV, был Карамзин, который говорит о ней в своей превосходной, достойной удивления, Истории Государства Российского (т. IX, гл. II, изд. 1844). Он заимствовал свои сведения у двух лифляндских писателей, Арндта и Гадебуша, которые со своей стороны позволили себе неверно объяснять первый источник (Сhroniс Nyenstadt); вот почему у Карамзина находится неверное сообщение, что Веттерман был библиотекарем Иоанна IV, и недоказанное предположение, что собрание рукописей царя Иоанна было привезено, как приданое княжны Софии Палеолог из Рима в Москву. О дальнейшей судьбе библиотеки Карамзин не высказывает никакого мнения.

Второе указание на эту библиотеку я нахожу у Снегирёва в «Учёных записках Московского университета» (1833, с, 693). У него, рядом с сообщением Карамзина, в первый раз высказывается мнение, что обе библиотеки - Василия IV и Иоанна IV, поступили в Патриаршую, ныне Синодальную библиотеку. Это мнение Снегирёв пытается поддержать, даже после ознакомления со статьёй Клоссиуса, в «Памятниках Московских древностей», 1845 г., с. 179, где в доказательство приводится даже письмо Паисия Лигарида 1663 г., хотя в нём (оно было напечатано в «Собрании государственных грамот», № 118) очевидно говорится только о вновь учреждённой Патриаршей библиотеке.

Мнение Снегирёва сделалось всеобщим (Фабрициус, «Кремль», с. 323), и в последнее время ещё Рычин («Путеводитель», 1890, с. 198), который, впрочем, смешивает Веттермана с Маттеи.

Кто становится на точку зрения Снегирёва, тот, конечно, считает совершенно излишним заниматься розысканиями о библиотеке Иоанна IV. Но в конце концов Снегирёв сам усомнился в справедливости своих предположений, потому что в книге «Москва», изд. Мартынова, С. ХVIII, он заканчивает статью о царской библиотеке словами: «Но участь её нам доселе неизвестна».

Этими словами Снегирёв возвращается на почву фактов. Если действительно верно, что из 800 рукописей Иоанна IV ни одна не перешла в одну из нынешних библиотек, то само собою является вопрос, действительно ли этот обширный и драгоценный клад совсем погиб или, быть может, находится сокрытым по настоящее время в своём тайном помещении? В русских кругах, как я сам в этом убедился, относятся к этому вопросу весьма скептически. Многочисленные разговоры и, в особенности, беседы с отличным знатоком истории Кремля, тайным советником Забелиным, не оставили во мне на этот счёт никакого сомнения. А между тем мне ни от кого не пришлось выслушать вполне убедительный довод в подтверждение такого мнения. Во всяком случае, мои оппоненты должны будут согласиться, что со времени поисков Клоссиуса ничего не было сделано для того, чтобы убедиться в судьбе, постигшей этот затерянный клад.

Археологи, однако, успокоятся не раньше, чем будет вполне доказано, что упоминаемая библиотека действительно уничтожена.

Пока я позволю себе кратко указать на те пункты, которые при разрешении этого спора прежде всего подлежат разрешению. В первую очередь надлежит установить древнее место хранения библиотеки. В этом случае мы располагаем свидетельством очевидца, пастора Веттермана. По его словам, библиотека Иоанна хранилась «как драгоценный клад около покоя в трёх двойных сводчатых подвалах» (Drei doppolten Dewolben), и о них говорится, что эти подвалы долгое время (в другом месте даже определённо «сто и более лет») не вскрывались и что они были вскрыты для осмотра библиотеки Веттерманом. Под словом «двойные своды» нужно, по мнению архитекторов, понимать тайные палаты с двойным дном («тайники»). Дело идёт теперь о важном вопросе, что следует понимать под словом «покой царя» (Gemache des Zaren). Выражение «покой» (Gemache) исключает мысль, что речь идёт о парадных залах, в которых происходили торжественные государственные акты, приём послов, придворные торжества и т. п. О Золотой палате, Грановитой палате и других палатах, в которых происходила придворная царская жизнь, таким образом, не приходится говорить.

По словоупотреблению ХVI столетия слово «покой» (Gemache) составляет противоположность слову «зал» и имеет значение безопасного и сокровенного, что заметно и в настоящее время в таких выражениях о высочайших особах, как «они удалились в собственные покои» (Словарь Гримма, IV, с. 136).

Правда, постройка старого дворца царей известна нам не совсем точно, но после неоднократных исследований Забелин установил по крайней мере главное («Домашний быт русских царей», 5. 47). Согласно этому «постельные или жилые хоромы великого князя и почётная изба, княжнина половина, находились на том самом месте, где теперь Теремной дворец».

В то время существовал только «нижний подклетный этаж» этого здания, построенный Алевизом «на белокаменных погребах». Нынешний Теремной дворец, построенный, как известно, царём Алексеем Михайловичем [461], тоже не является новой постройкою, начиная с основания, только верхние этажи были построены вновь, нижний же этаж и подвалы составляют часть прежней постельной избы прежних великих князей со стенами из белого камня и сводами из белых кирпичей [462]. Даже более, при представленной мне возможности осмотреть нижнюю часть постройки, я подумал о том, следует ли постройку фундамента отнести ко времени более раннему, чем постройка Алевиза (1498 г.). По крайней мере установлено, что нынешние терема с двух сторон соприкасаются с двумя постройками, которые многим древнее, чем дворец Алевиза: с восточной стороны Грановитая палата (построенная Иоанном III), с западной - две церкви, построенные одна над другою, церковь св. Лазаря (построенная в ХIV столетии) и Рождества Пресвятые Богородицы. Обе эти церкви были введены в план постройки Алевиза таким образом, что - терема Василия IV составили с ними одно целое (Снегирёв).

По-видимому, сообщение Веттермана о том, что своды с книгами близ покоя Иоанна IV не вскрывались «сто и более лет» вполне согласимо с историей постройки великокняжеского дворца, потому что в эту постройку были введены и более древние постройки. Во всяком случае, можно утверждать, что три книжные сводчатые помещения следует искать где-нибудь в нижнем этаже или в подвалах древних погребов, а так как древние терема сохранились в нижней части новых теремов, то ещё не совсем исключена надежда на то, что упомянутые три тайника не погибли, а точно так же противостояли времени, как древняя дворцовая церковь святого Лазаря, которая лежала забытой в нижней части постройки новых погребов, пока она совершенно была открыта при возобновлении дворца в 1837 г.

Забелин полагает, однако, что поиски библиотеки Ивана Грозного в Кремле потому будут тщетны, что такие легко разрушающиеся вещи, как пергамент и бумага, давно были уничтожены во время одного из многочисленных пожаров, которым подвергался Кремль.

Рассмотрим вкратце историю кремлёвских пожаров. Пожар 1571 г. [463] в этом случае не имеет значения, потому что Веттерман осматривал библиотеку и раньше этого времени (между 1565-1566 гг.), приведение же библиотеки в порядок Анонимом, с чем был связан и перевод Ливия и Светония, потребовало во всяком случае много времени, поэтому библиотека должна была существовать и после 1571 г.

Следует пожар, произведённый в Кремле польским гарнизоном в 1611 г. Но и этот пожар не имеет значения при обсуждении нашего вопроса, так как Кремлёвский дворец, в котором находилась главная квартира поляков, совсем не был тронут пожаром. При последовавшем потом разграблении царских сокровищ поляки также не могли наткнуться на нашу библиотеку, так как о разграблении Кремля мы имеем самый подробный отчёт хрониста Буссова [464]. Если бы в это время 800 рукописей царя Иоанна попали в руки поляков, то Буссов об этом не умолчал бы.

Рукописи имели в то время высокую ценность, это знали даже турецкие завоеватели Константинополя и это знали ещё поляки, хозяйничавшие в 1611 и 1612 гг.

Переходим к пожару 1626 г,, когда в Кремле Вознесенский и Чудов монастыри, «двор государев и патриарший и в приказах каменных всякие дела и казна погорели» [465]. Ещё более печальным является отчёт о пожаре в 1737 г., который главным образом коснулся Теремного дворца [466].

При упоминании об этих разрушениях защитниками потерянной библиотеки должно овладеть чувство страха. А между тем именно история кремлёвских пожаров бросает луч на путь исследователя. Сколь ни ужасны были разрушения, произведённые в царском дворце пожарами 1626 и 1737 гг., но пожар 1547 г. ни в чём не уступает этим катастрофам. Послушаем, что рассказывает Карамзин [467].

«24 июня (1547) около полудня, в страшную бурю, начался пожар за Неглинною, на Арбатской улице, с церкви Воздвиженья; огонь лился рекой, и вскоре вспыхнул Кремль, Китай, Большой посад, и вскоре вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезали, каменные распадались, железо рдело как в горниле, медь текла. Царские палаты, казна, сокровища, оружие, иконы, древние хартии, книги, даже мощи святых истлели».

А между тем, приблизительно двадцать лет спустя, царь Иван Грозный приказал открыть три тайника своего сгоревшего дворца, и удивлённым взорам Веттермана представилась богатая, отлично сохранившаяся библиотека! Эти тайники должны были поэтому либо отличаться такою массивною постройкой, что огонь не мог им повредить, либо, что считаю вероятным, они находились на такой глубине [468], что огонь не был в состоянии проникнуть до них.

При таких обстоятельствах вопрос о судьбе царской библиотеки находится в более благоприятных условиях. То, что избежало гибели в 1547 г., могло пережить и все последовавшие затем пожары. Оно могло, и этой возможности совершенно достаточно, чтобы побудить к деятельным поискам.

В ближайшем соседстве с теми частями дворца, в которых следует искать место хранения библиотеки, в 1837 г., к удивлению современников, была под мусором и бочками с дёггем открыта древнейшая часть дворца, а именно, небольшая церковь св. Лазаря, которая была совершенно забыта во время построек и надстроек, следовавших затем.

В пользу предположения о существовании подземных тайников говорит аналогия с приказом, документы и письма которого хранились в Soubferraius vontee [469], от повреждений вследствие сырости охранял их отличный песочный грунт кремлёвской горы. В этом событии я готов видеть счастливое предзнаменование для дальнейших разысканий на этой почве, которой пришлось пережить столько роковых событий.

Во всяком случае, невозможно успокоиться на той мысли, что Кремль был столько раз опустошаем и что в этих опустошениях погибла и библиотека Иоанна Грозного. Железный зонд должен решить вопрос, действительно ли она погибла или она находится сокрыто под мусором и под постройками, возведёнными в течение следующих столетий.

Я счастлив тем, что интересы науки, как это доподлинно известно мне, встречают крепкую защиту со стороны высокопоставленных лиц. С высочайшего соизволения его императорского величества великий князь Сергей Александрович взял исследование Кремлёвского дворца в свои руки. Осмотренные в прошлое (1890 г.) лето подвалы в восточной части теремов (стены из белого камня, всегда со сводами из больших кирпичей) оказались отлично сохранившимися частями дворца Алевиза Василия III, но разыскиваемые тайники не могли быть там найдены. При первой зондировке мы напали таким образом не на настоящий пункт, и теперь, после того, как я старался ближе ознакомиться с преданиями тех времён, мне кажется, что это место следует предполагать в ближайшем соседстве с церковью св. Лазаря.

Какое неясное представление о расположении занимающих нас построек дают древние источники, видно из описания у Снегирёва [470]. Можно узнать только то, что церковь св. Лазаря, вместе со своею надстройкой (Рождественская церковь), находилась в тесной связи с жилым дворцом великих князей. Об отношении этой церкви к окружающим постройкам Снегирёв не мог сделать себе никакого ясного представления вследствие наружных пристроек к церкви. В одном из актов 1626 г. упоминается «каменное дело у Рождества Богородицы и у праведного Лазаря, что у государя на сенях».

Древние источники определённо говорят, что «казна великого князя хранилась под сводами этой церкви» (Лазаря). Как близко предположить, что и три тайника с книгами находились в соседстве этой древней дворцовой церкви.

С тех пор как великий князь Сергей Александрович, высокий покровитель археологических и исторических наук, руководясь широким взглядом на историю, решил произвести исследование всего Кремля, скрывающего в себе ещё столько загадок, и в эту программу внёс вопрос, составляющий предмет настоящих рассуждений, с тех пор вопрос об исчезнувшей библиотеке царя Иоанна IV находится под счастливой звездой.

Наука поздравит Россию, если ей удастся найти свой затерянный клад, и она с благодарностью отнесётся и к отрицательному результату поисков, если не удастся найти тайное сокровище - библиотеку, потому что тогда и только тогда вопрос о судьбе сокрытых 800 рукописей умолкнет навсегда [471].

Статья произвела в учёном мире Москвы эффект камня, брошенного в стоячую воду; пошли круги, смутились рутинёры, началась паника.

Учёная паника

Страстная статья Тремера побудила И. Е. Забелина опубликовать «поношение» пономаря Конона Осипова XVIII в. в упомянутой путаной статье «Подземные хранилища Московского Кремля», сослужившей роль другого большого камня, брошенного в подземную стоячую воду. В ней Забелин, как отмечено, и нашим и вашим: с одной стороны, царская библиотека сгорела в пожар 1571 г., а царский архив, с другой, уцелел от огня, будучи там же!

Тремеровская статья плюс забелинская взбаламутили московское учёное море: между учёными началась идейная грызня и мёртвые хватки. В поединке сцепились Белокуров с Соболевским, Торжествовал последний:

«Наша статья об архиве и библиотеке московских государей, написанная по поводу мнения г. Белокурова, будто бы царского архива никогда не существовало и будто бы то, что мы называем царским архивом, не что иное, как архив Посольского приказа, вызвала возражение со стороны Белокурова в «Московских ведомостях» от 4 мая, № 121, возражения такого рода, что мы неохотно вступаем в новую беседу с его автором. Дело в том, что г. Белокуров заботится не столько о разъяснении спорного вопроса, сколько о том, чтобы блеснуть познаниями и похвалиться открытиями…

Оказывается, г. Белокуров с описью царского архива ХVI в. знаком довольно плохо. В описи находится отметка о книгах королей литовских и о грамоте Казимира [472] к митрополиту Ионе (ящик 18): «75 (т. e. в 1567 г.) в Посольскую палату взял Андрей (Щелкалов)». Она, на наш взгляд, вполне разъясняет дело. Если документы были взяты в Посольский приказ и об этом в описи не было отмечено, очевидно, они были не в Посольском приказе, а в каком-то особом хранилище, которого старого названия мы не знаем и которое, конечно, не могло носить названия архива, употребляемого для него нами.

Этим мы заканчиваем спор с г. Белокуровым о царском архиве, но не заканчиваем дела о московском тайнике.

Пусть две палаты в этом тайнике, наполненном сверху донизу сундуками, пригрезились обладавшему пылким воображением дьяку царевны Софии, когда он проходил через тайник.

Всё же в тайнике времён Софии должно было находиться нечто ценное, Ведь царевна отправила в тайник (не тайник, как таковой: она о нём не знала, не ведала, в подземный Кремль вообще.- Примечание автора.) «дьяка Большой Казны» (тогда ещё он не был в этом чине.- Примечание автора.), чиновника для того времени важного, отправила не для того, чтобы он прогулялся по тайнику от Москвы-реки до Неглинной, а за чем-то таким, что хранилось в тайнике и, конечно, недаром хранилось именно в тайнике. Следовательно, если мы не найдём в тайнике библиотеки и архива, мы, пожалуй, найдём что-нибудь ещё лучше их...

Место тайника указано пономарём в его доношении царю Петру достаточно определённо.

Дьяк спустился в тайник около Тайницких ворот (самое их название говорит о существовании около них тайника) и вышел в башню при р. Неглинной, у Китай-города, т. е. в башню, находящуюся теперь против Исторического музея.

Итак, тайник шёл от одной реки - Москвы-реки к другой - Неглинной, через середину Кремля, проходил близко от дворца и ещё ближе от Благовещенского собора, соединённого в ХVI и ХVII вв. с дворцом крытым ходом - «сенями», и, без сомнения, имел сообщение с дворцом или непосредственно, или через собор.

Ввиду этого следовало бы сделать тщательный осмотр подвалов и подполья собора.

Кстати, нам привелося слышать от лица, к археологии совершенно не причастного, будто бы один из сторожей Благовещенского собора недавно спускался под пол собора и вышел из подполья в небольшой коридор, окончившийся запертыми дверями» [473].

Как грибы после дождя, выросла газетная литература о библиотеке Грозного. Её любовно и заботливо собрал А. В. Орешин и напечатал в Археологических известиях и заметках за 1894 г. [474]. Там же находим и статью Н. С. Щербатова об осмотре им тайника Круглой Арсенальной башни.

«Последние исследования текущего (1894) года были произведены в Круглой Арсенальной башне. Здесь руководитель исследования получил полное нравственное удовлетворение: убеждение его, почерпнутое из немногих слов показаний пономаря Конона Осипова, что тайник, по которому шёл дьяк Макарьев, находится не где-то внутри кремлёвской ограды, а в толще самой стены (siс!), вполне же подтвердилось и представление его, на основании тех же данных, о том же, как основан фундамент Арсенала, столбы которого преграждают путь в тайнике стены (siс!). В 1-м надземном этаже башни обнаружен замуравленный выход тайника, отсюда идёт довольно крутая лестница вниз, шириной 1 аршин 2 вершка, длиной 11 аршин, на глубину 8 аршин от поверхности земли.

Тут сохранились дверные четверти с железными подставами и начинается прямой ход к Никольской башне (siс!) и ответвление вправо, но тут на 5-м аршине длины прямого хода предстал пред исследователями, так сказать, во всём своём досадном неприкосновенном величии 1-й белокаменный столб Арсенального фундамента,- столб этот врезывается в стену и загораживает собой весь тайник до самого пола его, где собственно он и основан. Ломать этот столб без особого на то повеления исследователи, конечно, не решились (siс!), да к тому же есть надежда в будущем так или иначе перехватить этот тайник вне Арсенала, причём пробивка столба, надо надеяться, станет излишней. Ответвление хода тоже упирается в столб (sic!). Интересно, куда вёл этот поворот тайника? Думается, что тут должна быть лестница (siс!) в толще стены (siс!) башни, по которой открывался доступ в нижний подземный этаж. Подтверждение сей мысли найдём ниже.

В нижний этаж исследователи проникли со стороны Александровского сада, чрез замурованное отверстие, оказавшееся дверью, устроенною в позднейшее время из бойницы (siс!). В этом помещении бывали и прежде: так, например, осматривала его особая комиссия пред коронованием почившего императора Александра III, но описано оно не было, между тем, оно этого вполне стоит (siс!). Начать с того, что в нём находится колодезь (siс!) с деревянным сосновым срубом, которому во всяком случае не более 40-50 лет (siс!), глубина колодца 5 аршин, вода стояла вровень с полом, заваленным землёй и мусором, вода совершенно чистая и без всякого запаха.

С левой руки - бойницы, ныне замурованные, выходят к Историческому музею, прямо против входа тоже бойница, выходившая в старину, до постройки Арсенала, в Кремль (siс!) и, наконец, с правой руки - широкий, заваленный землёю тоннель - ход по направлению к Троицкой башне. Ширина тайника верхнего этажа равна 1 аршин 4 вершка; этот же ход достигает 2,5 аршина ширины (siс!). Предварительно всяких работ по исследованию пришлось откачать воду из колодца и тем дать возможность сойти воде, заполнявшей собой и самый ход, но оказалось, что пятисильная двойная помпа не в силах была откачать постоянно прибывавшую воду.

Также неуспешна была работа десятисильной помпы, работавшей безостановочно, со сменными людьми, целые сутки: вода прибывала в 5 минут на 2,5 вершка. Тем не менее, насколько было возможно, производилась работа по очистке хода. Высота его не определена, так как до пола нельзя было дойти, но очищено было до 4 аршин высоты, а в длину ход очищен на 7 аршин. Тут снова (siс!) - белокаменный Арсенальный столб, заложенный точно так же, как и в тайнике 1-го этажа. При тщательном осмотре явствует, что тут был отросток (siс!) хода налево - очевидно, на соединение с ответвлением тайника, описанного выше; это предположение (siс!) кажется вполне логичным, ибо соединение этого помещения с тайником должно было существовать.

Для облегчения работы и для выяснения характера родника попробовали повысить сруб (siс!) колодца, для чего старый сруб был обрыт на 2 аршина глубины и обложен сильно утрамбованной хорошей глиной, ею же обложены и вновь нарубленные шесть венцов; но вода не поднялась в срубе, а по-прежнему расходилась кругом и заливала ход. Пробные исследования грунта вокруг колодца показали в свою очередь, что это не более, как насыпь земли и мусора, которою, может быть (siс!), думали заглушить ключ, но, как видим, безуспешно. Как это обстоятельство, так и то, главное, что сруб, во всяком случае, не древний, он размещён не в центре башни, приводит руководителя раскопок к убеждению, что в древности воде предоставлено было всё подземелье Круглой башни и что вода эта стекала свободно, найденным (siс!) ходом, снабжая Кремль водою.

Невольно напрашивается вопрос, куда же девается эта масса постепенно вытекающей воды с того дня, как выстроен Арсенал, когда его фундаментные столбы преградили уготованный для этого стока (sic!) ход... и открыли доступ воде под Арсенал. Не в этом ли обстоятельстве и кроются постоянные повреждения Арсенала: его трещины, осадки и лопающиеся своды?» [475].

Атакованный тайник

Скоропостижная смерть царя Александра III над всеми поисково-раскопочными работами в Кремле, казалось, навсегда поставила точку.

Князь Щербатов совершил ту историческую ошибку, относительно которой предостерегал ещё Пётр I,- «промедление смерти подобно».

Столь же тихо и незаметно, как ХVIII в ХIХ в., перевалил ХIХ в ХХ в. Библиотека Грозного и тогда и теперь казалась решительно вычеркнутой из учёных анналов. Но короткой на этот раз оказалась передышка - 15 лет всего!

Обрезанная смертью Александра III в 1894 г., исследовательская подземная нить была поднята автором в 1909 г. и с тех пор, вплоть до текущего момента, она не прерывалась. Кульминационным пунктом является 1934 г., когда по инициативе великого Сталина сделано то, чего не могли сделать века: если 200 лет назад в основную магистраль Кремля - макарьевский тайник - ворвался звонарь с Пресни, то в ХХ в. - советский спелеолог. Аристотелевский книжный сейф Софьи Палеолог в подземном Кремле - не иголка в сене, в подземной тесноте и темноте ему некуда уйти и негде укрыться, он, так сказать, выведен на свежую воду, будучи атакован со всех сторон. Одно слово - бери плод рукою... За малым остановка - за научной санкцией свыше...

Московские катакомбы

[...] Существует Москва подземная! Я скоро убедился в этом. А в ней - хранилище книг «незнаемых», «мёртвых книг» - библиотека Грозного. Перед этим два года в качестве спелеолога я охотился за пещерами в богатой на них Турции (в Турецкой Армении и на Ближнем Востоке). С тех пор пещеры, подземелья, подземные ходы и связанные с ними, подчас жуткие, тайны стали моей родной стихией. Из далёкого Назарета, из русско-арабской школы прибыл я в Москву на первый курс новооткрывшегося Археологического института [476] и сразу же погрузился в захватывающий волшебный мир катакомбной Москвы. Исподволь я стал приподнимать в нём вековую завесу, встречая лишь, как Тремер, иронические усмешки в бороду. И чего, каких подземных тайн за нею не стало медленно проплывать передо мной! И среди них звездой первой величины - тайна тайн - библиотека Грозного, затерянная и забытая ушедшими в небытие поколениями где-то в тайниках, в катакомбах священного Кремля.

Могла ли найтись для молодого спелеолога проблема, загадка, задача более захватывающая, чем та, что вдруг открылась предо мною, уже, как отмечено, успевшим несколько набить руку на зарубежной спелеологии? Я стал усиленно изучать московские катакомбы, а с ними заодно искать и кремлёвский подземный книжный клад. Выступления в виде докладов, журнальных и газетных статей, лекций на подземные темы начинали сильно занимать московскую и, через печать, широкую русскую и даже зарубежную общественность. Но одного голого интереса масс было, конечно, недостаточно: необходимо было базировать новое дело на какую-то твёрдую научную дисциплину или близкое по духу учёное общество. Из учёных дисциплин ближе других к подземному миру стояли, казалось бы, история, археология и архивоведение, не говоря о спелеологии и геологии.

История о библиотеке, в сущности, ничего нового сказать не могла: она, как Луна вокруг Земли, вращалась вокруг одной только рижской «хроники» Ниенштедта - этого интервью пастора Веттермана, записанного Ниенштедтом с пробелами только тридцать лет спустя. Да и «табу» Белокурова сбивало многих с толку...

Археология как наука никогда ещё, можно сказать, не была использована в деле конкретных поисков таинственного книгохранилища в подземельях Кремля, И это неудивительно, так как дипломированные археологи, строго говоря, всегда держались в стороне от - по их терминологии - «легендарной», «мифической», и даже «фантастической» библиотеки Грозного.

Остаётся архив. Архивные «раскопки» в этой области могут оказать огромную услугу делу, открывая новые горизонты, новые подступы к подземной тайне. Достаточно указать хотя бы на находку в Перновском архиве Веттермановского «списка» библиотеки Грозного, сделанную профессором Дабеловым в 1822 г., а мною - в 1913 г.; на открытие в Московском архиве юстиции А. Зерцаловым в 1894 г. новых документов, проливающих свет на экономические условия быта пономаря Конона Осипова; на открытие в том же архиве мною в 1913 г. новых документов о библиотеке Грозного, копии с которых были затребованы царским правительством. Сомнений нет, в будущем о катакомбах Москвы и Кремля будут найдены ещё новые архивные документы, близкие к сенсационным. И всё же это то, да не то; одними архивными документами, без спелеологического заступа верного пути к подземному хранилищу никогда не пробить!,.

- А раскопки,- могут спросить,- Осипова и Щербатова в Кремле?

Это были только любительские поиски в «потёмках», «в сонном видении», пусть и с лопатою в руках,- именно макарьевских «сундуков до стропу», а не библиотеки как таковой.

Единственно действенная в этом тёмном и трудном деле наука - советская спелеология (пещероведение): она одна привела к открытию обширного мира катакомбной Москвы, а с нею заодно и в потенции - «заколдованной» подземной в Кремле библиотеки «мёртвых книг». Но спелеология, как тогда, в начале ХХв., так и сейчас, в его середине, оказывается наукой заоблачной, едва начавшей проникать в сознание широких учёных кругов. Где было искать для себя учёную базу? Археологический институт был занят учёбой; археологическое общество П. С. Уваровой [477] - чем угодно, только не спелеологией. Оставалось одно: самому основывать или способствовать основанию учёных обществ и комиссий, хоть сколько-нибудь приближающихся к типу собственно спелеологических.

Нетоптаной тропой

Движимый такого рода учёными заботами, я вошёл - будучи уже членом-корреспондентом МАО, а через два года и его действительным членом, членом-учредителем,- 17 декабря 1909 г. в Комиссию по изучению старой Москвы при МАО. Мною руководила тайная надежда - побудить новую комиссию преклонить ухо к ещё невнятным ей зовам спелеологии Москвы. И это удалось в значительной мере, тогда как само МАО к этому оставалось совершенно равнодушным и глухим. В двух книжках-сборниках «Старая Москва»,- изящно изданных, были напечатаны два моих спелеологических очерка с иллюстрациями: о подземных ходах Новодевичьего монастыря и о снесённой впоследствии китайгородской стене.

Комиссия «Старая Москва» оказалась на деле чрезвычайно жизнеспособной; она просуществовала целых двадцать лет, пройдя невредимой через все бури и огненные вихри на рубеже двух полярных исторических эпох. За этот красочный период катакомбная Москва нашла своё богатое отражение в протоколах комиссии «Старая Москва». Эти протоколы - сущий клад для будущих спелеологических вторжений в подземную Москву, а также в тайники Кремля, в неустанной погоне за забытым до наших дней книжным сокровищем Грозного... Не погрешая против исторической истины, можно сказать, что комиссия «Старая Москва», хотя и цепко держалась за наземную старую Москву, всё же не уставала идти вперёд ещё не топтанной подземной тропой, движимая неугасимым духом учёной любознательности и спелеологического энтузиазма группы активистов среди своих членов. Последним сплошь и рядом удавалось ставить на заседаниях «старой Москвы» темы о катакомбной Москве и библиотеке Грозного.

Впрочем, доклады о последней ставились всюду, где только это удавалось. Например, в Археологическом институте (в Обществе бывших его слушателей). О моём докладе здесь был помещён в «Утре России» (1.IV.1911 г.) подробный отзыв А. И. Батуева, который, между прочим, писал: «...среди широкой публики с давних пор ходят легенды о неоткрытых тайниках древних кремлёвских дворцовых зданий, где, как в катакомбах, замуравленная, хранится будто бы таинственная библиотека Иоанна Грозного. Третьего дня археолог И. Я. Стеллецкий прочитал в Обществе бывших слушателей Археологического института реферат, в котором сообщил много интересных данных, относящихся к истории кремлёвских подземных ходов. Эти данные прошлого, а также некоторые личные наблюдения привели референта к выводу о возможности чрезвычайно ценных открытий при планомерных раскопках и реставрации подземного Кремля».

В августе того же 1911 г., на заседании XV Археологического съезда в Новгороде автором был сделан доклад на тему «Подземная Россия».

«Установив содержание понятия «подземная Россия» - всякого рода подземные сооружения не ритуального характера,- референт И. Я. Стеллецкий отметил обидное равнодушие археологов к такого рода монументальным памятникам русской старины, ввиду, особенно, большой их научной ценности... Референт ближайшею задачею своею ставит накопление фактического материала в указанном направлении. В Москве им открыты подземные ходы близ Новодевичьего и Донского монастырей, тайники в Наугольной Арсенальной и Никольской башнях, сделан свод литературы по вопросу о библиотеке Иоанна Грозного в подземельях Кремля» [478].

С целью стать ближе к подземным тайнам Кремля, я ещё в 1909 г., при содействии профессора Д. Я. Самоквасова, вступил представителем Московского археологического общества в Межведомственную комиссию по разбору и уничтожению документов Московского губернского архива старых дел [479]. Так как вязки этого архива были размещены на хранение в ряде башен кремлёвских и китайгородских, то, естественно, свободный доступ в эти заповедные сооружения московской древности открывал возможность для предварительных спелеологических изысканий.

Клад

Служебный доступ в архивные башни Кремля и Китай-города являлся важным этапом в истории поисков путей к кремлёвской подземной тайне.

На одном из заседаний указанного Археологического съезда в Новгороде в 1911 г. я выступил с докладом «К десятилетию Комиссии по разбору и уничтожению документов Московского губернского архива старых дел», основанной в ноябре 1899 г. Слова «уничтожение документов» нещадно резали археологическое ухо. Вступая в комиссию, я давал себе зарок не присудить к уничтожению ни одного архивного документа. Позже, однако, я убедился в своей наивности: в башенных архивах было действительно немало хлама (например, пухлые вязки коммерческого суда), которые подлежали «уничтожению», т. е. продаже на рынке в пользу Губернского правления. С моим вступлением в комиссию последняя переменила предмет своих занятий: больше внимания решено было уделять разбору документов исключительно плохой сохранности и опубликованию наиболее ценных из них. Такой подход дал мне возможность сказать много нового о катакомбах Москвы и Кремля, что зафиксировано в протоколах комиссии «Старая Москва».

Для примера приведу один такой, мною опубликованный, документ Губархива старых дел, рассказывающий о приключении с кладом, зарытым в бывшем Чудовом монастыре [480].

Об этом кладе я писал 34 года тому назад в статье в «Утре России» 10.XI.1911 г., № 33, под заглавием «Клад в Чудовом монастыре»:

«Древние славяне спасались от неприятеля, скрываясь под водой, позднее русские стали от него зарываться под землю. Но, укрываясь сами, люди вынуждены были и прятать средства к существованию. Так возникли подземные жилища и клады.

Места старинных подземных убежищ оказались не только надёжно сокрытыми от глаз неприятеля, но и совершенно затерянными для потомства. Только в самое последнее время, с пробуждением в обществе интереса к родной старине, памятниками этого рода начинают увлекаться.

Зато в различных слоях общества неизменно существовал, не ослабевая со временем, острый интерес к таинственным кладам (ныне я бы сказал «историческим»). Очевидно, потому, что клады на самом деле не миф, легенды о кладах не раз превращались в реальный факт обогащения «счастливчиков».

Особое обилие кладов выпадало на годины крупных общественных потрясений. Для старой Москвы такими эпохами служили в особенности Смутное время и ныне юбилейный 1812 год.

Последний будет ценен своими результатами: дружные юбилейные усилия учёных прольют, несомненно, обильный документальный свет на многие сокровенные стороны старомосковской жизни. Между прочим, и по вопросу о кладах в Москве.

Перед нами любопытный архивный документ о кладе в Чудовом монастыре. В суматохе почти беспримерного в истории всеобщего бегства с веками насиженных мест жителей огромного города многое, конечно, погибло: было забыто или затеряно. Но немало добра, частного и казённого, было своевременно припрятано людьми практичными и рачительными.

Тогдашний настоятель Чудова монастыря иеромонах Константин, за невозможностью вывезти целиком монастырское достояние, часть его, по старорусскому обычаю, зарыл в монастыре в землю, зарыл в самую последнюю минуту, когда неприятель был уже «на стенах высот кремлёвских». Видно, клад был зарыт в надёжном месте: находчивый настоятель не выражал опасения за его сохранность и молчал, покуда в Москве сидел неприятель, но стал опасаться за его судьбу, лишь только монастырь перешёл под охрану русских.

Константин убедил преосвещенного Августина обратиться вторично к графу Ростопчину [481] с настоятельной просьбой о разрешении ему, Константину, войти в оцепленный войсками Кремль с намерением, между прочим, взять зарытую казённую «заблаговременно, чтобы её не похитили»... сумму.

По-видимому, проникнув в Кремль, настоятель Чудова монастыря убедился в неприкосновенности от неприятеля клада и теперь торопился спасти его от более завидущих глаз своих соотечественников. О дальнейшей судьбе чудовского клада архивный документ, к сожалению, умалчивает».

«Патриаршая тюрьма»

Под эгидой «архивных башен» я решил полевым образом разгадать загадку «патриаршей тюрьмы».

Тюрьма, о которой речь, это тюрьма патриарха Гермогена [482] в двухъярусном подземелье Чудова монастыря, точнее - под бывшей церковью Чуда Архангела Михаила, построенной митрополитом Алексием в 1365 г. В 1911 г., в связи с юбилейными торжествами памяти патриарха Гермогена, было много кривотолков о тюрьме, в которой погиб от голода знаменитый патриарх-патриот. Я поставил себе целью разрешить «полевым» образом вопросы о патриаршей тюрьме Гермогена, учитывая, что только полевое исследование даёт возможность до известной степени познакомиться с характером тех или иных кремлёвских сооружений, что могло пригодиться для будущих подземных работ в Кремле на путях к его тайнику.

В моей статье под заглавием «Подземелье патриарха Гермогена в Чудовом монастыре», напечатанной в газете «Утро России» (18.II.1911 г., № 40), подводится итог подземным изысканиям о патриаршей тюрьме.

По поводу этой статьи и докладов в учёных обществах на означенную тему зафиксированы отклики тогдашней прессы, представляющие ныне исторический интерес.

Например, газета «Правительственный вестник» писала 12.II.1912 г., № 42:

«В заседании Комиссии по исследованию подземных сооружений при Московском обществе по изучению памятников древности были заслушаны доклады И. Я. Стеллецкого «Подземелье патриарха Гермогена в Чудовом монастыре» и Н. А. Александрова [483] «Об исследовании подземных ходов в Москве».

Вопрос о месте заточения патриарха Гермогена в подземелье Чудова монастыря до последнего времени не подвергался обстоятельному историческому обследованию. Принято указывать, как на место заточения патриарха Гермогена, на верхнее подземелье Чудова монастыря. Между тем на основании детального изучения подземелья И. Я. Стеллецкий утверждает, что патриарх Гермоген был заточён не в верхнем, а в нижнем подземелье Чудова монастыря. Из верхнего подземелья в нижнее ведёт трёхаршинный в глубину коридор; 17-ю ступенями ниже - новое подземелье, оно более высокое, чем верхнее. Своды его поддерживают четыре столба. На высоте 1,5 аршина от земли небольшие, с железными решётками окна. В настоящее время подземелье освещено электричеством. Сравнивая верхнее и нижнее подземелья, докладчик приходит к заключению, что вся обстановка говорит за то, что патриарх Гермоген был заключён именно в нижнем подземелье. Помимо Гермогена, в этом подземелье на протяжении нескольких столетий томился целый ряд духовных лиц, попавших в опалу: епископ тверской Иуда, епископ новгородский Иоанн, отступник от православия митрополит Исидор и др.».

В недрах башни «тайник»

«Помещения губернского архива старых дел в кремлёвских и китайгородских башнях не удовлетворяют в полной мере своему назначению,- читаем в протоколах Новгородского Археологического съезда.- Лучше приспособленными для своей цели являются кремлёвские башни - Никольская и Арсенальная; хуже - китайгородские: а) Владимирская и б) Многогранная на Старой площади; в) башня против Воспитательного Дома; г) башня на Москворецкой набережной» [484].

Из кремлёвских архивных башен моё самое пристальное внимание привлекала всегда башня подчёркнуто сурового средневековья, угрюмая и одинокая, явно таившая в своих подземельях много исторических тайн и загадок,- башня Наугольная Арсенальная. Проникнуть в неё удалось впервые в 1912 г., и, конечно, не без труда; специально был снят военный развод, охранявший её входы. Внутри башня оказалась обвитой металлическими стеллажами, с тесно установленными на них, покрытыми «пылью веков», тяжёлыми архивными вязками. Доступом к ним служила витая металлическая лестница.

Было известно, что под этой башней существует тайник с источником. Но как пробраться в тайник? Лестница в стене, раньше ведшая в тайник, оказалась вплотную загороженной белокаменным устоем Арсенала, Осмотрев со смотрителем губархива Н. А. Александровым куполообразный свод тайника, нашли в нём дыру, пролом, видимо, старинный, судя по патине, покрывавшей кирпичи пролома. [...] Из пролома торчал верх не старой в своей верхней части приставной лестницы, по которой мы спустились в неведомую мрачную пустоту, с фонарями в руках. [...]

В центре мусорного дна тайника возвышалась пирамидально сложенная [...] груда камней, больше ничего. Только налево чернело устье огромного сводчатого макарьевского тоннеля, ведущего когда-то под Тайницкую башню [...]. Тогда же кем-то из нас двоих была утеряна в тайнике серебряная монета 20-копеечного достоинства; она была найдена мною при раскопках свыше 20 лет спустя, точнее, в 1933 г.

Первый осмотр описанного тайника происходил, как отмечено, зимой 1912 г. О результатах осмотра в 1911 и 1912 гг. моим упомянутым спутником по осмотру башни было сделано сообщение на заседании 18.II.1912 г. в Комиссии по исследованию подземных сооружений при Московском обществе по изучению памятников древности. Газеты так откликнулись на это его сообщение:

«В прошлом году г. Александров обнаружил в башне (Арсенальной) подземный ход, уходящий на 11 аршин в толщу стены. Далее ход приводит к колодцу, в настоящее время засыпанному землёй и камнями. Весной предположено возобновить работы по исследованию этого колодца. Далее обнаружен провал под часовней возле Никольской башни, обращённой в сторону Исторического музея. В этом месте подземный ход спускается на 17 аршин и идёт по направлению к Арсенальной башне и к дому Губернского правления [485], постройка которого относится ко времени Ивана Грозного» [486].

Новое общество

Молодая энергия требовала бешеных (ныне я бы сказал «метростроевских») темпов научно-исследовательских работ по отысканию библиотеки Грозного. А на деле она встречала на каждом шагу учёные «баррикады» то в лице Археологического института, то Археологического общества и даже собственного детища - новоявленной комиссии «Старая Москва». Родилась мысль - создать новое, собственное, учёное общество, специально устремлённое на изучение катакомб Москвы и Кремля. По этому делу я вошёл в контакт с работником Губернского правления В. Г. Способиным. Общество создалось как бы само по себе, удивительно легко и гладко, как говорится - без сучка и задоринки. Названо оно было нами Московским обществом по исследованию памятников древности (между нами было условлено - древностей «подземных»). Не питая вкуса к административным позициям, я уступил соратнику представительство. Для изучения собственно катакомбной Москвы (читай, библиотеки Грозного) при названном Обществе была создана специальная спелеологическая Комиссия по исследованию подземных сооружений, под моим председательством. Я был положительно изумлён тем широким вниманием, какое было проявлено к новорождённому учёному детищу тогдашней широкой общественностью. Газеты всякого рода наперебой печатали о нём сведения, часто перевирая или гиперболизируя.

Привожу иллюстрацию. Первой - через три дня после учредительного собрания Общества - откликнулась газета «Россия» от 14.II.1912 г., № 1917: «В Москве организовалось новое Общество по исследованию древностей, ставящее своей целью изучение подземной Москвы. В первую очередь Обществом будут продолжены уже начатые раскопки в Кремле, на Девичьем поле [487], а затем начнётся исследование Китай-города. По имеющимся у учредителей Общества сведениям, сохранились подземные ходы в Богословском переулке [488], на Большой Дмитровке [489] и под домом князей Юсуповых [490] - у Красных ворот. Последние ходы вряд ли будут доступны для исследования ввиду отрицательного отношения домовладельцев к раскопкам. Средства на организацию раскопок поступают в большом количестве».

Со всеми положениями отзыва ещё можно кое-как согласиться, но с последним никак, ибо без всяких средств Общество вступало в жизнь, охваченное лишь горячим желанием работать собственными руками и головой, и никаких средств на организацию раскопок ниоткуда не поступало даже в малом количестве, если не считать начальницы гимназии, где я преподавал пожертвовавшей сто рублей на приобретение спелеологического бура.

«В Москве,- писало «Русское знамя» от 26.II.1912 г., № 46,- организовалось Общество по исследованию памятников древности, основанное бывшими и настоящими слушателями Московского археологического института (на деле я был единственным «бывшим слушателем», а «настоящим» - только В. Г. Способин.- Примечание автора.). Задачей Общества является исследование памятников старины, а также подземных сооружений, для чего образована особая комиссия, Исследование этих сооружений давно является необходимым для выяснения некоторых вопросов нашей старины, в частности, такого кардинального вопроса, как вопрос о месте хранения библиотеки Грозного».

«11-го февраля (1912 г.),- писала в заключение газета,- были произведены выборы правления, в состав которого вошли: председателем В. Г. Способин, товарищем его И. Я. Стеллецкий, секретарём священник П. Д. Синьковский, казначеем А. А. Голубов, членами правления Н. А. Александров и С. И. Смирнов».

«СПБ ведомости» дословно привели сообщение от 26.II.1912 в № 46 «Русского знамени», подвергнув усекновению лишь выборы правления.

«Правительственный вестник» от 24.II.1912 г., № 44, перепечатал лишь заметку «Русских ведомостей» от 24.II.1912 г, № 43:

«Комиссия по исследованию подземных сооружений при Московском обществе по исследованию памятников древности разрабатывает план так называемой подземной Москвы. Древние подземные ходы в Москве образуют целую сеть, мало ещё исследованную. Пока обнаружены подземные ходы между Новодевичьим монастырём и мануфактурной фабрикой Альберта Гюбнера [491], под Донским монастырём, Голицынской больницей [492] и Нескучным садом. Хорошо исследован подземный ход под Боровицкой башней, в которой найдены две ниши, открывающие тоннели к центру Кремля и под Ильинку.

Подземные ходы имеют также башни Тайницкая, Арсенальная и Сухарева. Обнаружены ещё другие подземные ходы, по-видимому, стоящие отдельно от общей сети»,

Наконец, комплексная сводная заметка «Нового времени» от 25.II.1912 г., № 12911:

«В Москве организовалось Московское общество по исследованию памятников древности, основанное бывшими и настоящими слушателями Московского археологического института. Задачей общества является исследование памятников старины, а также подземных сооружений, для чего образована особая комиссия.

Исследование этих сооружений является необходимым для выяснения некоторых вопросов нашей старины и, в частности, такого кардинального вопроса, как вопрос о месте хранения библиотеки Иоанна Грозного». [...]

Смятение конкурента

Приведённые отклики столичных (петербургских) газет, особенно «Нового времени», несомненно, произвели впечатление в сферах. Этим объясняется интерес к кремлёвской проблеме в последующие годы как со стороны некоторых царских министров, так и Военно-исторического общества, а также та сравнительная лёгкость, с какою было получено разрешение Кремлёвского дворцового управления на исследование не только башен, но и, на этот раз, их подземелий. Сомнений нет: повремени немец с Первой мировой войной ещё годик-два, и культурный мир уже тогда имел бы к своим услугам бесценное кремлёвское книжное сокровище!

Необычайный, широкий и высокий рост интереса к этому последнему, развернувшийся в результате тогдашней бурной «кампании» по отысканию библиотеки Грозного, явно испугал многих и прежде всего основного конкурента - Н. С. Щербатова, фактического производителя раскопок в Кремле в 1894 г. [...] Семейно было решено, что надо действовать решительно: отстоять во что бы то ни стало щербатовский приоритет, а для этого послать в Петербург с докладом о раскопках 1894 г. надёжное лицо. Таким лицом был признан князь М. Щербатов. Последний спешно выехал в Петербург и обратился с предложением доклада на указанную тему в президиум Русского Военно-исторического общества.

В результате - «25 февраля 1912 г.,- писал «Русский инвалид» от 01.III.1912 г., № 43,- состоялось очередное заседание Разряда военной археологии и археографии. По оглашении и утверждении протокола предыдущего заседания, князь М. Щербатов ознакомил собрание с результатами исследований тайных ходов Московского Кремля, предпринятых князем Н. Щербатовым в 1894 г.

Московский Кремль, постройка которого приписывается Аристотелю Фиораванти, Ивану и Петру Фрязиным, представляет из себя выдающийся памятник военного зодчества конца ХV в. и тем не менее остаётся до нашего времени почти не изученным. Это указание касается особенно подземной части Кремля, представляющей громадный интерес не только по выяснению плана подземных ходов, помещений и их назначения, но и решения вопроса, кажущегося легендарным,- о месте нахождения библиотеки Иоанна Грозного. Исследование князя Щербатова показывает чрезвычайную сложность подземных сооружений Кремля, большую трудность не только точного исследования, но и простого проникания в них.

Большинство ходов оказываются замурованными, некоторые перерезаны фундаментами более поздних построек (Арсенал), а некоторые помещения имеют нарушенные своды. Интересное сообщение своё, иллюстрированное диапозитивами, князь Щербатов закончил пожеланием, чтобы работы 1894 г. были продолжены Русским Военно-историческим обществом».

О том, что в результате доклада М. Щербатова в недрах названного Общества производился обмен мнений и даже имели место дискуссии по поводу библиотеки Грозного, можно судить по тому, что вскоре после указанного доклада членом Общества, полковником Печениным мне было предложено сделать доклад о библиотеке Грозного в том же Разряде военной археологии и археографии при Военно-историческом обществе. Предложение мною было охотно принято: я ездил в тогдашний Петербург и сделал в Разряде доклад о современном состоянии вопроса о поисках библиотеки и степени обоснованности надежд на скорое её отыскание.

«Прорабы... не хотят»

Прошло полгода с момента путешествия М. Щербатова в Петербург с «оборонной» целью. Следствием этого было то, что Москву пуще стала волновать проблема библиотеки Грозного. Когда в Кремле в августе 1913 г. начались земляные работы вокруг Успенского собора в связи с его реставрацией, московская общественность с нетерпением ждала от газет известий об открытии новых подземных ходов. «Русское слово», бывшее всегда весьма чутким на запросы масс, поспешило и тут пойти навстречу пожеланиям москвичей. Москву волновали слухи, будто у стен Успенского собора открыт подземный ход, который ведёт к библиотеке Грозного. «Русское слово» писало по этому поводу от 28.08.1913 г., № 198:

«Чем служил этот ход, или, вернее, сводчатая галерея,- определить в данный момент невозможно. Однако знатоки Кремля, судя по незначительной высоте хода - всего в половину человеческого роста,- и присутствию на дне его окаменевшего ила [493], склонны думать, что он служил каналом для наполнения бывшего теремного живорыбьего садка «тишайшего» царя Алексея Михайловича.

Другие высказывают догадку, что ход ведёт к библиотеке Ивана Грозного, скрытой, по преданию, в недрах твердынь Кремля. Кстати, предание о библиотеке Грозного давно волнует археологический мир Москвы. Лет 15-20 тому назад князь Н. С. Щербатов, теперешний директор московского Исторического музея, в поисках библиотеки предпринял ряд раскопок. При этом было обнаружено множество подземных ходов, но ни один из них не привёл к сокровищнице Грозного, спрятанной подозрительным царём в неведомом тайнике...

Почему-то все находки исследуются крайне поверхностно. Главной целью производителей работ является реставрация Большого Успенского собора. И дальше идти они, по-видимому, не хотят».

Сетования «Русского слова» вполне законны и понятны. Земляные работы вокруг названного собора «прорабы» вели строго законспирированно, на пушечный выстрел не подпуская археологов и тем более спелеологов. Это мне живо напомнило «архитекторское запрещение» времён Конона Осипова, но здесь оно было ещё менее обоснованно. Слухи об упомянутом подземном ходе были крайне волнующи, они не давали спать; ясно представлялась неотложная необходимость спелеологического его обследования до конца. Что дало бы это обследование, мы не можем догадываться, но что оно дало бы нечто неожиданное и, возможно, научно ценное,- это несомненно. Но, увы, «прорабы» действительно этого не хотели.

Среда архитекторов-прорабов в то время представляла из себя строго замкнутую касту, куда не допускался ни один археолог, а тем более, повторяю, спелеолог. Прав С. Р. [494] из «Русского слова»: «...на совести тогдашних прорабов крайне загадочный кремлёвский подземный ход, безвозвратно погибший для науки по странному капризу самих же учёных»...

«За исключением...»

Выступления (моё и М. Щербатова) о библиотеке Грозного в Русском Военно-историческом обществе в Петербурге не могло, конечно, не привлечь внимания к этому делу со стороны Московского его отделения, действительным членом которого я состоял. Вполне натурально было обратиться в это последнее с ходатайством об исхлопотании права на раскопки в Кремле в поисках библиотеки Грозного.

Московское отделение с готовностью пошло на это. Оно обратилось (за № 837) в дворцовое управление о разрешении для меня осмотра кремлёвских стен с их подземельями. Ответ последовал 13 декабря 1912 г. (за № 6015): «Заведующий придворной частью в Москве князь Оболенский разрешил действительному члену Общества И. Я. Стеллецкому произвести с научной целью осмотр кремлёвских стен и башен, за исключением подземелий Кремля».

Ответ - убийственный, равносильный полному отказу, ибо что такое стены и башни Кремля в отношении к подземной библиотеке без таинственных под ними подземелий, связанных тесно с подземным Кремлём вообще? Оставалось искать иных путей в последний, так как ответ дворцового управления обесценивал и бывшие доступными для меня «архивные» башни Кремля.

Выход, казалось, был найден: Арсенал и его подвалы! Там как раз производились работы по приспособлению части Арсенала под музей 1812 г. Осмотрев подвалы, я выбрал один, выстучал его дно; в одном пункте отчётливо послышался гул пустоты. Вооружившись лопатой, я стал копать (для отвода глаз в часы, когда в подвале находились рабочие). На глубине около метра показался тонкий слой щебня с извёсткой, а под ним - типичный кирпичный свод, издававший от удара глубокий звук пустой бочки. Был большой соблазн пуститься в авантюру: тайно пробить свод и исследовать подземный Кремль. Однако мысль о дворцовом veto [495] «за исключением...» вернула к благоразумию... Странно, что впоследствии, когда подвалы Арсенала были в полном моём распоряжении - копай, где хочешь, я не мог найти этой драгоценной точки. Но придёт время, она будет найдена, при условии, если это потребуется.

К царю с челобитной

Наступил 1913 г., юбилейный год трёхсотлетия династии Романовых. Было опубликовано о разрешении подавать на высочайшее имя прошения о личных нуждах подданных. Мне пришло в голову использовать исторический момент и просить о разрешении того, в чём отказало дворцовое управление. С нетерпением ждал ответа. Долго пришлось его ждать. Наконец, ответ пришёл, ошеломив меня своей... неожиданностью,- из Археологической комиссии! Почему? Размышляя над вопросом, приходишь к выводу, что о прошении было доложено царю, но подсказано при этом, что поскольку вопрос научный - передать проект в Археологическую комиссию, на предмет соответствующих действий. Нечто на манер того, что наблюдаем в этой области в наши дни: «Включить в это дело Академию наук СССР!»

ИАК [496], рассмотрев дело, пожелала наперёд знать то, что могли дать, может быть, только длительные изыскания и раскопки. Словом, Археологическая комиссия, за подписью товарища председателя академика В. В. Латышева, просила «представить сколько-нибудь точные предположения о месте, где могла сохраняться названная библиотека». Датирован этот исторический документ 2 июня 1913 г., № 890. Вот полный его текст: «Вследствие поданного Вами прошения на высочайшее имя, препровождённого Канцелярией его императорского величества по принятию прошений в Императорскую Археологическую комиссию на зависящее распоряжение, Комиссия имеет честь уведомить Вас, милостивый государь, что проекту разыскания библиотеки царя Иоанна Грозного на средства Государственного казначейства не может быть дано дальнейшего движения впредь до представления Вами сколько-нибудь точных предположений о месте, где могла сохраняться названная библиотека».

Восемь месяцев думал я над тем, отвечать ИАКу или нет. Решил отвечать фельетоном в газету. 1 марта 1914 г. в «Утре России» появилась моя обширная статья «Царь Иван Грозный. К поискам его библиотеки в кремлёвских подземельях». В статье давался «более или менее» точный ответ о местонахождении библиотеки: «...между соборами Успенским, Благовещенским и Архангельским, ближе к двум последним». Таким образом, известно «более или менее» точно местонахождение библиотеки, известны и разнообразные пути, к ней ведущие. Остановка лишь за творческой инициативой поисков, что, надо надеяться, не заставит себя ждать, ибо не пристало ХХ веку - веку расцвета археологической науки и культа родной старины - тянуться в хвосте века ХVIII».

Итак, надежда, хоть и еле теплившаяся, что царь Николай II пожелает во славу 300-летия своей фамилии извлечь знаменитое сокровище из недр Кремля и тем прославить своё царствование, угасла не расцветши. […]

Вход открыт

Тем временем в Московском архиве Министерства юстиции втихомолку шла большая работа по розыску архивных документов о библиотеке Грозного. И небезуспешно: был найден ряд новых документов. Копии с них (у меня, к сожалению, не сохранились) были направлены в Петербург, на имя интересовавшегося этим делом тогдашнего министра юстиции; красноречивое доказательство, что идея неотложного отыскания библиотеки Грозного начинала проникать и даже становиться эффективной в кругах царского правительства. Названный архив это обстоятельство дальновидно учитывал и сделал дальнейшую попытку перейти от архивного документа к археологической лопате, так сказать от Маттеи к Тремеру. Роль последнего он прочил мне. Для этого он вошёл с мотивированным заявлением от 10 июня 1914 г. № 354 в Дворцовое управление, прося «разрешить делопроизводителю архива учёному археологу И. Я. Стеллецкому произвести нынешним летом археологический осмотр подземелий в башнях Арсенальной и Тайницкой с целью проверки и пополнения содержащихся в документах архива сведений». В сущности архив юстиции просил о том же, о чём за два года перед этим просило Московское отделение Русского Военно-исторического общества: об осмотре башен Арсенальной и Тайницкой с подземельями. В обоих случаях осмотр был разрешён, но в первом случае - без подземелий, в последнем - с подземельями: огромная эволюция за два года! Чем это объяснить? Думается, только ростом популярности в сферах идеи извлечения из недр Кремля «заколдованного клада» России. Не потому ли положительный ответ Дворцового управления на запрос архива юстиции последовал на этот раз всего десять дней спустя. [...]

«Заведующий придворной частью в Москве и начальник Дворцового управления,- значилось в документе,- разрешил учёному археологу И. Я. Стеллецкому произвести нынешним летом археологический осмотр подземелий в башнях Арсенальной и Тайницкой с целью проверки и пополнения содержащихся в документах архива о них сведений».

По правде, достижение выпало колоссальное: из этих ключевых позиций подземного Кремля я имел в сущности в своём распоряжении ходы и выходы во все его концы, а, стало быть, и к вожделенной библиотеке Грозного!

Найден «список»

Архив юстиции меж тем продолжал самоотверженно углублять и расширять сложное дело отыскания следов библиотеки Ивана Грозного. Деятельно шла и архивная подготовка к ХIV Археологическому съезду в Пскове. Лето 1913 г. я провёл в спелеологической командировке от Московского Археологического общества в Прибалтике. Одновременно я имел секретное поручение от своего архива во что бы то ни стало отыскать в Прибалтике Веттермановский список библиотеки Грозного! Задание было блестяще выполнено: однажды, сто лет тому назад найденный список был найден вторично. Это была одна из величайших удач в архивных поисках библиотеки! Скопировав наполовину с трудом разбираемый на немецком языке документ, я взглянул на подпись; первая буква была как будто «W». Веттерман?! Первое мгновение я был ошеломлён. Радостно воскликнув в душе «Эврика!», я поспешно свернул вязку с тем, чтобы вскоре же, ещё до Археологического съезда, приехать вновь и сфотографировать драгоценную находку. О сенсационном открытии этом знали только двое: первооткрыватель да профессор Д. В. Цветаев [497], директор Московского архива юстиции.

Впереди предстоял отчёт на одном из заседаний Московского Археологического общества о моих спелеологических достижениях в Прибалтике. На отчётном заседании Общества мы выступали с профессором Д. В. Цветаевым, но как бы по молчаливому уговору, о знаменитой находке - ни слова! [...]

Катастрофа

Я торжествовал: глубочайшее внутреннее убеждение говорило мне, что заветный «сейф» человечества с редчайшим книжным сокровищем будет вскрыт! Притом вскоре же после съезда... А оставшийся до съезда отрезок времени целиком ушёл на подготовку к съезду. И вдруг, накануне назначенного уже дня отъезда в Псков, разразилась катастрофа - грянула Первая мировая война, развязанная кровожадным немецким империализмом. Пришлось горько пожалеть об упущенном драгоценном времени, когда многое можно было успеть на путях к тайне... Единственным утешением служила мысль, всеобщая притом, что война продлится недолго, Увы, тридцать лет минуло, раньше чем я добрался до заветной «последней черты» перед библиотекой Грозного!..

Два года тщетно прождал я в Москве окончания войны. Когда же, казалось, запахло концом, я очутился в 1916 г. добровольцем на Кавказском фронте, с тайным умыслом проделать прифронтовую спелеологическую экспедицию. Шёл на всё. В случае неудачи - хоть в окопы, только на фронт: ведь окопы - даровые раскопки, способные многое открыть наблюдательному глазу археолога-спелеолога...

Судьба, однако, обернулась лицом. Наместник Кавказа великий князь Н. Н. Романов [498] к моменту моего приезда издал строжайший приказ о регистрации и исследовании памятников древности на фронте! Управление завоёванными областями Турции оказалось в затруднении ввиду отсутствия специалистов. Тут я, с проектом прифронтовой археологической экспедиции, подвернулся весьма кстати. Были отпущены средства, снаряжение, даны полномочия. Я исходил с экспедицией вдоль и поперёк самый глухой в Турецкой Армении округ, куда не ступала ещё нога археолога, и прошёл по фронту от Эрзерума до Трапезунда. Удавшаяся экспедиция эта дала очень много...

Однако мысль об оставленной неразгаданной загадке в Москве не давала покоя. Вихрь мировых событий задержал на годы. Дошли грустные вести: мои библиотека и архив вывезены неизвестно куда. Ни А. В. Луначарский в 1919 г., ни Главнаука в 1924 г. и 1925 г. не смогли их найти. Не найдены они до сих пор. А в архиве описание «списка» библиотеки... Так двойная катастрофа - в порядке мировом и личном - поставила меня в трудное положение подозреваемого иными скептиками чуть не в шантаже и мистификации.

Другой десяток лет из указанных двадцати принадлежит Москве новой, советской, куда я вернулся, наконец, накануне рокового 1924 г., унёсшего великого Ленина. Впечатление от новой Москвы получилось смутное: старая Москва таяла на глазах, превращаясь с каждым днём в Москву «уходящую»; контуры же новой не всегда были отчётливо ясны. Чувствовал себя без корней, на зыбкой почве, в затруднении - c кого и с чего начать, чтобы оживить, продолжить «старую погудку на новый лад». Одно было ясно: начинать надлежало с азов, с какой-то археологической институции. Первая же такая инстанция дала то, про что можно сказать…

Спелеологический «блин»

По пословице - «первый блин - комом» «блин» не удивил меня, так как в новой Москве старый лозунг - «Библиотека Грозного» - звучал каким-то скрипучим анахронизмом. Испечь этот «блин» суждено было тогдашней заведующей Отделом по делам музеев [499].

На мою докладную записку она только руками развела, как во время оно царь Алексей Михайлович на послание Паисия Лигарида. Не соблазнило её и то, что я выражал полную готовность «предоставить как подробные данные по истории библиотеки и вековых её поисков, так и план и смету расходов при дальнейшем ведении поисковых работ».

Ни к чему не привели и обращения по тому же делу - оба в 1923 г. - в Постпредство УССР при Правительстве СССР. В апреле 1924 г. я зачислился сотрудником Исторического музея, признаться, не без задней мысли - подвигнуть последний на, казалось бы, близкое ему по духу и идее великое культурное дело.

Я вошёл с официальным предложением образовать специальную комиссию и добиться для неё разрешения на спелеологические изыскания в кремлёвских башнях: Арсенальной и Тайницкой, ставя своей прямой задачей отыскание библиотеки Грозного.

Проект был встречен ледяным холодом и недоумённым молчанием. Тут я впервые ясно осознал, что с археологами мне в этом деле не по пути! Но не было никаких путей и в «сферы»...

Сила печати

Тогда я решил обратиться к всемогущему, далеко и верно бьющему печатному слову: проще говоря, я направил стопы свои в редакцию «Известий». Тут я действительно нашёл внимание и понимание. 21 марта 1924 г. - историческая дата, переломная фаза в истории поисков библиотеки Грозного в советские дни: в этот день в «Известиях» появилось - всколыхнувшее не только Москву! - историческое интервью под лаконичным заголовком «Библиотека Грозного». Взметнулся вихрь. Москва, казалось, вдруг вспомнила о давно забытом: в ней с удвоенной силой вспыхнул интерес к тайне, так её волновавшей когда-то, к затерянной кремлёвской книжной сокровищнице!

«Шумиха»

Москва жадно насторожилась, ожидая дальнейших информаций. «Известия» пошли ей навстречу: три недели спустя появился фельетон «Загадка Кремля. К спору о библиотеке Грозного». Но, говорят, «аппетит приходит с едой». Москва хотела ещё! И через шесть недель в «Известиях» же появился обширный фельетон - «Подземный Кремник». Откликнулась и «Вечерняя Москва», в двух номерах, 81 и 82, от 7 и 8 апреля, пересказом Корнелия Зелинского (Корзелин) «Кремль под землёй». Вторила и «Рабочая газета», разразившаяся статьёй от 03.03.1924 г. «Подземная Москва» и даже взявшая на себя шефство.

Москва, казалось, бредила Грозным и его таинственным кремлёвским кладом. Тогда-то спохватились археологи из Исторического музея, вдруг увидев себя в хвосте событий. Как бы стараясь наверстать упущенное, названный музей под флагом «Старой Москвы» организовал в своих стенах, собрав учёных Москвы 10.06.1924 г. и Ленинграда 09.07.1924 г., два бурных диспута о библиотеке Грозного, отродясь не видавшей подобной учёной трёпки.

На лекции автора о библиотеке Ивана Грозного в Историческом музее 10 июня 1924 г. собрание учёных Москвы - «столпов истории и археологии» - высказало своё мнение о том, что такое библиотека Грозного и стоит ли вообще её искать?

Отзывы высказывались положительные и отрицательные; были воздержавшиеся.

Положительные Академик А. И. Соболевский

Существование библиотеки Грозного - исторический факт. Уже при великом князе Василии Ивановиче о ней велась переписка между гуманистами. Есть указания, что южно-русскими учёными предпринимались специальные паломничества в Москву за теми или иными книгами «книгохранительницы» Грозного. Так, в конце ХVI в. такое путешествие в Москву совершил из Киева иеродиакон Иоаким, а из Молдавии, после кончины Грозного, такое путешествие предпринял диакон Исаия, с целью отыскать в библиотеке Грозного «Житие Феодосия Печерского» [500], которое было вынесено из «большого погреба». Здесь имеем прямое указание на существование «погребов» - большого и малого. Моё мнение, что эти погреба можно и должно отыскать. Это не погреба в собственном, ходячем смысле слова, а подземные, недоступные для огня и сырости каменные палаты, в которых хранятся царский архив и библиотека Грозного.

Дабы извлечь из недр эти бесценные сокровища и использовать их для науки, копать, безусловно, нужно.

К. Трутовский

(Упомянул о провале в Кремле)... желательно было бы знать его размеры. Вообще же, провалы не имеют большого значения.

Что касается поляков, то ими ничего не было расхищено в подземном Кремле: Андропов за этим присматривал. Бур, хотя, может быть, и желателен, но, в сущности, на что он? Относительно условий сохранности книг даны указания у Максима Грека. Книги или рукописи в сундуках или ковчегах дошли до нас, надо полагать, в полной сохранности.

Библиотека Грозного, по известиям, помещается в каменных палатах под землёй. В ХVI столетии вообще было мало каменных построек, поэтому и копать придётся на ограниченном пространстве. Что касается провалов, то покойный Д. Н. Анучин [501] не интересовался ими, считая их ямами для извёстки. Одну такую яму он наблюдал в течение 30 лет, и яма не дала осадки, значит, по нему, яма была для извёстки. Мне думается, если библиотеку вообще искать, то - около соборов. Анучин полагал, что библиотеки не найдут, но попутно находки будут ценные.

И. М. Тарабрин [502]

Если библиотеку будут искать, то одновременно будут сделаны и другие ценные находки. Достаточно вспомнить случай в 40-х годах, когда были случайно найдены документы ХIV в., исследованные академиком Бередниковым.

Нужно или не нужно копать, это вопрос, который также будет стоять и завтра и послезавтра. Так уж лучше копать сегодня.

Э. С. Батенин-Батый [503]

При поисках библиотеки Грозного надо различать в работе две стороны - полевую и кабинетную: что добыто первой, должно быть освещено второй.

Вокруг проблемы поисков библиотеки много шумихи; это - оболочка, которую надо снять... Много возникло шума вокруг тайника на Б. Дмитровке. Мальчик, родившийся в 1907 г., в 1917 г. видел ход [504], о котором донёс только в 1923 г. Тут много сомнительного. Прокопали, ища тайник, на шесть метров, а надо копать на 12.

А. В. Щусев

В вопросе о библиотеке Грозного надо установить, из чего сложены подземные палаты - книгохранилище Грозного. По всем данным, из мячковского камня. Это слабый мелкозернистый известняк. Кладка в подвалах в старину была смешанная: из камня и кирпича, аналогично тому, как строили в Египте. Отсюда налицо - сухость подвалов, хотя специальных предохранителей от сырости не существовало.

Забелин

…также упоминает о сухости подвалов. Искать библиотеку следует под Благовещенским собором, где он смыкается с прежним зданием приказов. Надо всё обшарить. Если что и сохранилось, то лишь там, где строения. Вообще, копать стоит. Пример: Десятинная церковь в Киеве, где сохранился слой грязи великокняжеского периода. Раскопки, безусловно, следует произвести, но для этого нужны силы и средства. Надо, чтобы результаты работ не пропали даром для науки, иначе сомнительно выбрасывать средства.

Необходимы квалифицированные рабочие. Сомнительно, чтобы следовало начинать сложные раскопки. Необходимо произвести обследование подземной Москвы, а также подземелий военных сооружений Кремля. На последние шёл не только известняк, но также и песчаник, который притащили на фортификацию.

Если дело поисков будет произведено с комиссией, то инициативу Игнатия Яковлевича можно только приветствовать. Опасений ущерба для гражданских сооружений нет никаких. Несомненно, величайший клад хранится в кремлёвских подземных ходах. А потому исследовать подземный Кремль, безусловно, следует.

Д. П. Сухов [505]

Обсуждается вопрос: нужно ли копать? Скажу прямо - сколько бы ни стоило - нужно! Задание взято правильное. Необходимо собрать исчерпывающие сведения о подземном Кремле. Существует целый ряд изданий.

Н. Д. Виноградов [506]

Мы живём в ХХ в., веке расцвета техники. Никто не упомянул о том, что раньше всё бросалось из-за отсутствия технических средств. Например, на Дмитровке: начато хорошо, но брошено слишком рано. Следует буром пройтись по Кремлю, бур ответит на все вопросы. Приступить немедленно к исследованиям не только можно, но и должно.

Собственно о библиотеке Грозного сказать ничего не могу. Подходы Клоссиуса, Забелина и других - будто библиотека Грозного сгорела в пожаре 1571 и 1612 гг. - считаю неправильными. Ведь собственно Кремль в 1571 г. и не горел вовсе, а лишь его окрестности. В летописи упоминаются постройки на случай пожара только подземные. В Саратовской губернии, например, всё под землёй на случай пожара.

Обследование подземного Кремля необходимо; палаты находятся ориентировочно на глубине 6 метров. Слой глины не пропускал воды. Камень для подземных палат употреблялся не только мячковский, но и песчаник (Мавзолей Ленина).

Отрицательные М. К. Любавский

Я буду говорить как историк... Подвальные помещения находились под Благовещенским собором, где хранилась и «казна». Подвал при Иване III продолжен по направлению к Москве-реке и получился «Приказ Большой Казны». В XVIII в. здесь была площадь. Поиски библиотеки Грозного - довольно-таки бесплодная работа: известно, где палаты находились. Зачем было Грозному прятать библиотеку? Нет основания всё вверх дном поднимать...

И. Н. Бороздин

Рыть или не рыть - вот в чём вопрос! Трудно ответить на него. Надо быть практиком и подходить к делу с осторожностью, а это не представляется возможным. Конечно, соображения А. И. Соболевского интересны, но... присоединяюсь к мнению Матвея Кузьмича (Любавского. - Примечание автора.). Решительно протестую против рытья в 12 метров глубиной. […]

В сообщении докладчика отмечу ряд промахов. Мы с ним уже не раз скрещивали оружие. Например, по поводу его увлекательного доклада в Московском археологическом обществе о кладоискательстве, о волшебной палочке, своего рода «разрыв-траве» [507].

При анализе библиотеки Грозного возникает ряд вопросов: почему Грозный убил хранителей своей библиотеки? Олеография в изображении Грозного, комплименты ему, трафарет, скупо. Вообще, подход не солидный: «доисторическая» пещера в кладовых [508]!.. Могут дискредитировать сделанные ошибки. Детективный роман. Давно уже ищут, а ничего не находят. Вот куда идут народные денежки... Чтобы всем собором рыть Москву, надо знать, как копать. Вообще, в культурном смысле считаю вредным.

Н. И. Соболев [509]

При изучении палат необходимы планы, планы палат около полукруглой анфилады имеются [510]. А. И. Соболевский указывает на провалы. Провалы говорят, что подземные помещения существуют. Но копать - преждевременно, денег нет.

И. В. Рыльский

Считаю несвоевременным поднимать почву Кремля. Нет средств. Возможно разрушение памятников. Где, собственно, надо искать библиотеку Грозного, докладчик не сказал. Почему? Её скорее надо искать вне Кремля, а не в Кремле...

Покрышкин [511]

…собственно, описал всё. В сущности, не знаем, откуда начать и куда идти. Боюсь, что отразится на подземных сооружениях. Необходимо ждать, а пока охранять то, что есть.

В. И. Немоловский

Огромное влияние на книги имеет сырость. Все книги в храме Василия Блаженного сопрели. Считаю невозможным найти книги в целости.

И. К. Линдеман

«Доколе ты будешь злоупотреблять нашим терпением»,- воскликнул Цицерон... В открытие библиотеки мало верю: не вижу научных к тому оснований. Фельетон «Кремник» - пыль в глаза. Кремль так назван, по Вельтману, позже. Голословно, указаний нет. А есть ли зарегистрированные камеры? Говорит, сам исследовал сундуки [512]? Сундуки исследовал и Пётр [513]… Докладчик когда-то делал сообщения, а мы ничего не получали от него уже лет 20. Клоссиус и Дабелов, на которых он ссылается, не учёные...

(?)

Колодец в башне (Арсенальной.- Примечание автора.) - уж не люк ли, из которого потом ходы ведут? Павел Алеппский [514] в ХVII в. отмечает поднятие воды в башне, так как водные течи испортились, а что там на самом деле, мы не знаем. Подходы к делу не научные.

М. И. Александровский [515]

Благовещенский собор строил Фиораванти. Термин «кремник» появляется с 1333 г., раньше итальянцев... Сокровища обычно помещаются наверху, почему же библиотека Грозного в подземелье?.. Она целиком попала в патриаршую библиотеку: всё это жёвано-пережёвано Белокуровым. Cамый доклад лучше фельетонов докладчика. Мой вывод - искать библиотеку Грозного незачем!

М. И. Щелкунов [516]

(Подытоживая прения). Я вынес разочарование от наших прений. Одни - рыть надо, другие - рыть не надо... Линдеман оставил без ответа вопрос, так интересующий собрание.

Докладчик - энтузиаст, так обольём же его холодной водой! Между тем вопрос этот крайне важный. Он сводится к тому, что подземный Париж обследован, а «Старую Москву» подземная Москва не интересует. Между тем под Москвой мы найдём больше, чем в любом кургане.

Фельетоны докладчика в «Известиях» написаны в духе американских фельетонов. Говорят, «пренебрёг точностью». В действительности этого нет. Роль Игнатия Яковлевича - тяжёлая, неблагодарная. До 17-го года дело с подземной библиотекой тянулось вяло, до 1924 г. было не до этого. Теперь надо вести с коллективом: неправильно - одному.

Вопрос о подземной библиотеке Ивана Грозного представляет жгучий интерес, и мы благодарны Игнатию Яковлевичу за инициативу в этом деле. А дело может иметь крупные последствия. Дайте возможность быть уверенным, что комиссия дело поддержит. Лёгкие исследования, возможно, много дадут. Необходимо только взяться за лопаты учёными руками.

Воздержавшиеся Н. П. Чулков [517] М. Н. Сперанский [518] П. Н. Миллер [519]

Комиссия не отмахнулась. Она только осторожно подошла. О «холодной воде» здесь нет речи, но неосторожно со всеми известными сведениями обращаться легкомысленно.

Резюме

Топографических исследовании в подземном Кремле никогда ещё произведено не было, но произвести их совершенно необходимо, притом при первой же малейшей к тому возможности. Должна быть образована комиссия, а инициативу должен взять на себя отдел по делам музеев.

Дебаты о библиотеке Грозного московских и ленинградских учёных в аудитории Исторического музея 9 июля 1924 г. Академик Н. П. Лихачёв

Уже более 30 лет, как я принимаю самое оживлённое участие в дискуссиях по вопросу о библиотеке Грозного.

Не согласен, что прения должны вестись только о библиотеке Грозного: ведь в Кремле могут быть и тайники и клады (оставляю вопрос о неолите, о котором говорил докладчик).

Приветствую желание исследовать Кремль - холм, который был бором. В его наслоениях имеются клады. Характерна находка в 1840 г. небольшого горшочка с бумажными и пергаментными документами (1382 г.- Примечание автора.). Бумага выдержала лучше, чем пергамент; чернила выцвели, хранится в архиве Мининдел.

Почва Кремля заслуживает всяческого обследования. 30 лет назад я был увлечён вопросом о библиотеке Грозного. Белокуров является левым отрицателем библиотеки, а я не был крайним левым.

Вопрос должен быть разделён на две части: а) что такое библиотека и б) могла ли она сохраниться и можно ль её найти в подвалах?

Из доклада выяснился чрезвычайно важный факт, это вопрос о Соllectanea Pernaviensia. Хотя между Дабеловым и анонимом целая пропасть, но нельзя отрицать сплеча: Белокуров погрешил, отрицая всё.

Референтом допущены расширения точного смысла того, что говорят историки. Сведения о Софии Палеолог имеются точные: всё разработано Пирлингом. Это - бедная невеста с приданым от папы. Эпоха наибольшего искания греческих рукописей - эпоха её отъезда: каждая рукопись была на счету и библиотека не могла уйти из Рима незамеченной, поскольку была в силе частная собственность. При дворе были греки, которые значение библиотеки могли оценить. Важно определить иконы, прибывшие вместе с Софией Палеолог. Определение собраний её рукописей - вопрос безнадёжный, судя по тому, что видел Максим Грек.

Максим Грек имел у себя книгу «о ереси жидовствующих», из «книгохранительницы царской». От него же исходило требование прислать книгу Григория Богослова [520] с толкованиями.

Непреложный закон - греческие рукописи у московских царей были, но отрицаю, что Перновский список составлен точно.

Кто такой Паисий Лигарид? Едва ли не папский агент, личность тёмная, но учёная. Рукопись «Беседы патриарха Фотия» доселе была известна в одном списке. [...] Рукопись связана с именем Лигарида. Спрашивается, где рукопись написана? Эрнштадт обратился с этим запросом к Лигариду. Лигарид ответил, что «написана она в Москве». В Италии не употребляли бумаги французской; Афон, Греция Турция пользовались бумагой особой, немецкой.

Бумажный знак [521] - головка шута - был общепринят в московских приказах, значит, Лигарид писал своё послание в Москве, где и подал своё прошение.

Это - плюсы, говорящие в пользу библиотеки.

Ниенштедт Веттермана знал лично, и когда он записал рассказ последнего - неизвестно. Об этом существуют различные вариации.

В отношении подвалов, виденных Веттерманом, может идти речь о двух подвалах. Вся обстановка, при которой Веттерман обозревал подвалы с их содержимым, не подлежит никакому сомнению: всё здесь историческая правда и достоверность.

Бакмейстер, разобравши свидетельства хроники Ниенштедта, считает нх недостоверным сказанием; это предшественник Белокурова.

Другое, более важное свидетельство, дабеловское; но он не удосужился списать начало, а дал только список книг, которые он видел. Достаточно сказать, что Дабелов - это специалист-филолог, который перечисляет desiderata [522] Европы: что в Европе утрачено, здесь оказывается! Дальше идёт перечисление таких рукописей, которые дали право Клоссиусу говорить о золотых переплётах. Но в таких были только выносные Евангелия. Это было откровением для науки. Здесь мы имеем литературные памятники классического мира, которые совершенно уничтожены первоначальным христианством. А потому содержание списка сомнительно. Почему список не был списан вторично? Если бы это был подлинник, мы бы могли доказать его достоверность.

По Дабелову, бумага пожелтела, чернила скверные [523]. Нельзя допустить, что писалось тайком? Тогда бумага и чернила были превосходны. Мой вывод: если я сам лично проанализирую документ, я признаю его ХVI в., иначе это недостойная подделка.

Факт совершенно необъяснимый, что библиотека веками оставалась сокрытой. На этот счёт имелись разные ходячие сказания.

Кремль и его подземные ходы, повторяю, заслуживают самых подробных исследований. Кстати, дьяк Макарьев не говорил, что в ящиках были книги. Но что-нибудь всё же будет там найдено, что поразит удивлением...

Можно приветствовать в деле раскопок эгиду Исторического музея. Необходим в этом деле самый строгий учёный подход, и все средства, какими располагает наука: ковыряться перочинными ножами - заведомо вредное дело.

В своё время подняли поход против Н. И. Веселовского [524], самого счастливого раскопщика. Но даже Веселовского недостаточно для правильных раскопок. Не может служить оправданием тезис: «вследствие недостаточного состояния археологической науки». Значит, надо работать, не дожидаясь спецов. Не буду корить предшествующее поколение археологов... Величественные раскопки в Месопотамии - ведь всё это любительские хищнические раскопки.

Самый замысел - исследовать Московский Кремль - глубоко приветствую, при условии руководства со стороны музея; всякое любительство - отвергаю.

И. К. Линдеман

Я вторично выступаю против Игнатия Яковлевича - беру быка за рога. Хроника Ниенштедта. Что это? Не потрудился вникнуть в причину этого документа - не посмотрел в 3-ю главу Белокурова о Форстене [525], Бакмейстре, Клоссиусе - ни слова не сказал. [...] Ниенштедт писал свою хронику со слов Веттермана тридцать лет спустя, тем не менее Лихачёв признаёт её несомненной!

Со слов Арндта - книги были «вынесены»... Карамзин пишет: велел «разобрать», а Снегирёв «разобрал и составил каталог», Каким образом еврейские книги могли прийти из Рима?.. В списке Дабелова нет указания на имя Веттермана.

Ю. В. Готье [526]

В лице докладчика мы имеем единственного человека, убеждённого глубоко в том, что библиотека Грозного именно в Кремле. Это не был строго научный доклад: нет критики и скептицизма; это была горячая агитационная речь, проповедь!

Обрисовались путь докладчика и свободное обращение с историческими фактами. Например, стоило или не стоило Грозному прятать библиотеку? Докладчик не обратил внимания на библиотеку Московской духовной академии. Вопрос о существовании библиотеки Грозного как был тёмен до Игнатия Яковлевича, таким и остался и после него.

Докладчик затронул цель более важную - исследование кремлёвских подземелий. Безмерно приветствую начинание, которое мы имеем в лице докладчика Игнатия Яковлевича. Найдут ли что-нибудь, я лично сомневаюсь, но Н. П. (Лихачёв.- Примечание автора.) верит, что можно найти нечто весьма важное. Вместе с тем будет исследована топография подземного Кремля. Если раскопки будут осуществлены, то разрешатся научно весьма важные задачи. Если работы произойдут под эгидой Исторического музея, то я всецело присоединяюсь; если к тому же найдутся и средства, то дело получится большое.

Н. Н. Соболев

От слова отказался.

П. Н. Миллер

Уже раньше высказывавшиеся взгляды Игнатия Яковлевича я поддерживаю. Решено научно подойти к делу раньше самой работы, а потом уже работать. По существу сегодняшнего доклада Игнатия Яковлевича - самого существования библиотеки Грозного не отрицает никто. Но замурованной библиотеки в недрах Кремля, считаю, не содержится.

П. Д. Барановский [527]

Не научный подход: характер веры носят не только доклад, но и статьи докладчика. Статьи не выдерживают критики, неприличны по своему содержанию. Что же касается библиотеки, такой библиотеки не могло сохраниться, она обратилась в прах, без вентиляции и прочего,- книги погибли [528].

На диспутах страсти кипели. В раскалённой атмосфере - борьба чуть ли не врукопашную! Её отголосок в «Известиях» от 19.06.1924, № 137.

«10-го июня 1924 г.,- начиналась заметка «Кастовая наука»,- в Историческом музее тов. И. Я. Стеллецкий сделал доклад о «Подземной Москве». Тов. М. Турбина отмечает специфический характер выступления оппонентов тов. Стеллецкого. Знаменательно то,- пишет тов. Турбина,- что помимо скептического и часто злоиронического отношения к мерам, предлагаемым тов. Стеллецким для отыскания библиотеки Грозного, и обвинений его в неправильном толковании некоторых исторических фактов, было возмущение той «шумихой», которую вызвал докладчик своими фельетонами о подземной Москве. По мнению тов. Турбиной, т. Стеллецкому принадлежит большая заслуга в том смысле, что он именно на страницах газеты, а не в каком-нибудь историческом журнале или специальных, доступных лишь немногим археологических статьях, осветил этот интересный вопрос. Но члены учёного ареопага, археологи из общества «Старая Москва», очевидно, смотрят на это дело иначе и обрушились на тов. Стеллецкого именно за профанирование науки, монополистами которой они, вероятно, себя считают».

«Городской голова»

Разуверившись в возможности склонить на свою сторону какое-либо учреждение (как это удалось в своё время с архивом юстиции), а также убедившись, что из прессы ничего, кроме шума («шумихи»), выйти не может, я остановился на мысли обращаться непосредственно к разным влиятельным и ответственным лицам в отдельности. Таких обращений за первые десять лет в советской Москве насчитывается целый ряд: по ним, как по ступенькам невидимой лестницы, обращался я всё выше, стучась в те или иные двери и твёрдо памятуя древний лозунг: «Толцыти и отверзется».

Первая такая «дверь», куда я постучался 29.12.1924 г., был председатель Моссовета - «наш почтенный городской голова», по характеристике М. Н. Покровского, направившего меня к нему.

«Как инициатор поисков культурного клада в ХХ столетии,- между прочим значилось в обращении,- я чувствую себя обязанным вести дело дальше. Очередным шагом,- по правильной коллективной мысли советских учёных, является проведение предварительных изысканий в этом направлении. Первым объектом последних должны стать две башни: Арсенальная и Тайницкая.

Обследование их ныне было бы лишь прямым продолжением прерванного ураганом исторических событий чисто научного предприятия конца ХIХ в. Советское правительство, высказывавшееся неоднократно за разоблачение всякого рода исторических тайн и мистификаций, пребыло бы лишь верным самому себе, вскрыв, наконец, и эту вековую зудящую загадку учёными советскими руками».

Неожиданная опора

Новый 1925 г. открылся 9 января моей публичной лекцией о библиотеке Грозного в Большой аудитории Политехнического музея, вступительное слово к которой сказал академик А. И. Соболевский. Пространный отчёт об этой лекции был помещён в «Известиях» от 13.01.1925 г., № 10, под заглавием «Тайны подземной Москвы». «Открытие этого ценного книгохранилища,- говорит газета в заключение,- имело бы огромную важность для научного мира не только России, но и заграницы».

НАРКОМПРОС

Четыре недели спустя я предпринял новую попытку «обращения», на этот раз к наркому просвещения СССР, от 12.02.1925 г.

«В качестве очередной задачи нашей современности в области науки на передний план выдвигается жизнью во весь рост вопрос об исторической библиотеке Ивана Грозного, сокрытой в подземных хранилищах Кремля.

Вопрос этот в науке не нов, но до сих пор он не привлекал к себе такого пристального внимания учёного мира, какого он по справедливости заслуживал.

Вторая половина XIX в. была эпохой шумных дискуссий и поисков следов названного таинственного книгохранилища, однако исключительно кабинетно-архивных. В результате оказался научно установлен факт, что библиотека Грозного не только конкретно существовала, но и даже сохраняется в полной неприкосновенности в подземельях Кремля.

Возражения на двукратных диспутах не касались вопроса о существовании библиотеки, которое не оспаривалось. Сейчас вопрос шёл о том, как её найти. Было признано, что без прямой заинтересованности в деле Советского правительства ничего сделать нельзя.

Ввиду изложенного, я, в качестве инициатора вопроса, позволяю себе обратиться к Вам, как наркому просвещения, как передовому учёному представителю Советской власти, с предложением - взять на себя роль посредника и побудить Совнарком к активному вмешательству в это дело.

Ходячие возражения против проекта лишены внутренней силы. Говорят; «Обнаружение подземных тайников повлечёт необходимость их охраны».

Известно, что царское правительство упорно отклоняло городской проект метрополитена под Красной площадью, ссылаясь на небезопасность при проезде высочайших особ. Между тем существуют и даже известны в печати тоннели и подземные ходы XV-XIX вв. Вдобавок, тоннельный узел неизбежного для Москвы метрополитена не только предрешён, но и приступлено уже к практическому осуществлению этого грандиозного проекта. При этом неизбежны гибель и уничтожение многих ценнейших памятников старины в виде древних подземных ходов и сопутствующих им.

Практика Парижа и Берлина в аналогичном случае наглядно показала, что прежде сооружения собственно метрополитена необходимо проведение узких подземных галерей, расширяемых затем в обширные тоннели. Вот почему практическое использование в Москве этих древних ходов дало бы в результате крупную экономию в средствах. Полученные сбережения с успехом можно бы бросить на генеральный розыск давно интригующего Европу русского сокровища - библиотеки Грозного. Историко-археологические данные намечают приблизительное местонахождение последней, что в значительной мере избавляет от необходимости топтания на месте и игры в жмурки.

Отсутствие у правительства средств. Ссылкой на это, между прочим, прикрылся отдел по делам музеев в ответ на мой аналогичный проект.

Лично я стою всецело на платформе, выраженной в резолюции коллектива московских учёных на диспуте 9 июля 1924 г.; «Раскопок без предварительных исследований не производить; предварительные же исследования начать немедленно».

Настоящим прошу Вас исхлопотать мне лично или комиссии учёных доступ в необходимые, строго определённые пункты подземного Кремля и прежде всего в башни Тайницкую и Наугольную Арсенальную. При этом - как утверждал, так и повторяю - на предварительные исследования подземной топографии Кремля никаких специальных ассигнований я не требую. По завершении разведочных работ наркому просвещения будут представлены отчёт, план и точно выработанная смета.

Судя по современным откликам о библиотеке Грозного западноевропейской прессы, можно, не обинуясь, предприятие по розыску последней считать делом европейского международного значения. Европа не без зависти взирает на Москву, с надеждой - весь культурный мир!

Хочу быть уверенным, что с наркомом просвещения Вашего типа историческое предприятие - на верном пути; тайна веков в наши дни нашим поколением должна быть и будет, наконец, раскрыта»,

Нарком, явно, крепко помнил о сделанном предложении, так как и несколько лет спустя, в личной беседе, напомнил: «Ваша любимая идея...»

СНК СССР

Почти весь 1925 г., от февраля до ноября, я тщетно прождал ответа от НКП. Под конец увидел себя вправе поставить на нём крест и обратиться к Председателю СНК СССР с докладной запиской от 14.11.1925 г.

«Библиотека Грозного,- писал я в ней,- есть историческая загадка, близкая к разгадке. Современная наука не отрицает её существования, считая сохранившейся вплоть до наших дней. Весь вопрос в том, как её найти и вскрыть. Если бы Советскому правительству показалось стоящим отыскать это мировое сокровище и угодно бы было поручить это сделать мне, то (мой многолетний спелеологической опыт в том порукой) я бы её разыскал. Пока я жив, я бы всего себя хотел отдать этому делу - свой опыт, свою любовь к идее, которую я бы не хотел унести с собой в могилу бесплодно, не претворённой в жизнь».

Ответа, увы, также не последовало. И я замолчал надолго, на целых четыре года...

ЦИК СССР

Только 22 августа 1929 г. я вновь поднял упущенную было нить - систему хождений «по ступенькам вверх», долбя, как дятел, в наглухо запертую подземную кремлёвскую дверь. На очереди стал ЦИК СССР, которому направлено было обращение в виде докладной записки «Об исторической неотложности поисков библиотеки Грозного».

«Противники идеи исторического существования библиотеки Грозного до наших дней успели - в обоснование своей фальшивой концепции - составить в своё время и опубликовать две резко отрицательные книги (А. Белокуров и Н. П. Лихачёв), а защитники её не удосужились на большее, как только на несколько газетных и журнальных статей. Между тем, на деле имеется гораздо больше научных данных в пользу её существования до наших дней, нежели наоборот. Особенно характерно и показательно то, что среди методов отыскания кремлёвского сокровища до сих пор никогда, ни разу не был применён метод спелеологический, впервые пущенный в ход мною».

Попутно я вносил, в интересах дела, предложение «поручить мне написать и представить как раз недостающую делу книгу, излагающую историю поисков библиотеки и базирующуюся строго на документальных данных».

Ни такого поручения, ни хотя бы ответа на предложение я не удостоился. Однако, учитывая, что если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе, я собственными возможностями составил 15 лет спустя трёхтомник о библиотеке Грозного, при этом представляемый.

Советской

Такой голос имеет большое показательное значение, так как наглядно свидетельствует о глубоком интересе к кремлёвской тайне, существующем в толщах народных, в широчайших кругах как Советского Союза, так и зарубежных.

Можно прямо сказать, что тайна библиотеки Грозного стала народным достоянием, более того - проблемой международной.

Первые советские читательские запросы восходят ко времени свыше двадцати лет тому назад...

Вот под рукой один из наиболее ранних, от 16.02.1926 г., из «кровопийственного града» Грозного, бывшей Александровой Слободы, где мною производились в царское время изыскания на тему филиала библиотеки Грозного царя. Писал столяр Корнилов: «Глубокоуважаемый профессор! Я желаю лично переговорить с Вами об интересующем Вас вопросе относительно библиотеки Грозного. Я лично прочитал заметку в газете «Правда», где говорится, что вы очень заинтересованы в этом деле и стараетесь найти столь ценную находку. Я, со своей стороны, могу дополнить к тем сведениям, которые Вы уже имеете, кое-что более определённое, но для этого мне необходимо видеть Вас лично».

В царскую эпоху, как упомянуто, я одно время вплотную занимался розыском следов филиала библиотеки Грозного в его «кровопийственном граде», ныне г. Александрове. Частично достижения подытожены в статье «Забытый уголок Ивана Грозного» с рисунками, напечатанной в журнале «Исторический вестник» (1916 г.). По-видимому, столяр Корнилов в своё время ознакомился с этой статьёй, а десять лет спустя заметка в «Правде» удостоверила его, что, дескать, «жив курилка», дай напишу! Встреча не состоялась, а жаль: он мог сообщить или о его личных наблюдениях, или поведать о забытых преданиях, какие ещё ходят в народе по части «забытого уголка».

В конце 20-х и в начале 30-х гг. ХХ в. состоялся ряд (в количестве семи) моих публичных лекций в Большой аудитории Политехнического музея - «Аудитории для всех» - на темы подземной Москвы и библиотеки Грозного, Аудитория, по составу, главным образом, молодёжная, обычно бывала переполненной. […] Факт показательный, говорящий сам за себя: подземная Москва москвичей волнует! Слышанное в аудитории проникало в широкие массы, откуда другой раз попадало в печать в искажённом виде, с примесью авторских фантазий и невежества, а иногда возвращалось к лектору в виде запросов «по поводу». [...]

Иногда, за неведением моего адреса, запросы поступали в журналы, которые по своему характеру не могли дать грамотного ответа, Иногда в печати появлялись нелепые безграмотные нападки на библиотеку Грозного и подземную Москву, вследствие чего последние приходилось защищать то в виде статей, то в виде «открытых писем» в редакции,

Нельзя не подчеркнуть также, что другой раз в печати появлялись весьма толковые отзывы о библиотеке Грозного, как, например, Е. Соколова.

С другой стороны, в новейших книгах, в которых можно было ожидать найти дельный отзыв о библиотеке Грозного, как таковой, не находим даже намёка на самое её существование, как, например, в книге С. Ф. Платонова «Иван Грозный». [...]

Волшебный прибор

Наиболее пикантное предложение поступило в августе 1929 г. из Кёльна, от немецкого инженера Макса Фридерсдорфа, который писал от 27.07.1929 г. следующее:

«Глубокоуважаемый профессор Стеллецкий! Прилагаемая при этом вырезка газетной статьи «Подземный Кремль» [...] даёт мне повод довести до Вашего сведения, что я при помощи моих разведывательных приборов буду в состоянии точно определить местонахождение тех или иных предметов в подземном Кремле, а также глубину их залегания.

Для удостоверения своей личности присовокупляю:

1. Четыре удостоверения о производстве мною подземных поисков предметов при помощи моих шифровальных аппаратов, а также о том, что предметы действительно были найдены на предуказанной мною глубине.

2. Две страницы таблиц о результатах разведок с применением моего прибора.

3. Удостоверения об удачных разведках подземных вод.

Дабы доказать Вашему высокоблагородию, что я действительно предлагаю свои услуги не ради какой-либо ожидаемой выгоды, я представляю себя и свой прибор единственно из интереса к делу, причём прилагаю ряд положительных отзывов о производимых мною работах при помощи моей системы биологического самоочищения сточных вод. На этом я имею достаточный заработок и являюсь обеспеченным человеком, почему в спекулятивных предприятиях отнюдь не нуждаюсь. Поэтому и выговариваю для поездки в Москву в свою пользу только суточные и подъёмные, да содержание в Москве ориентировочно дней на десять.

Я бы не стал предлагать свои услуги, не будь я твёрдо уверен в том, что моя работа будет иметь безусловно положительный результат, Должен заметить, однако, что я далёк от того, чтобы работать при помощи волшебной палочки [529].

В случае, если бы согласились на моё предложение, нетрудно будет высчитать, какой расход потребует моя работа. Необходимо, однако, чтобы правительство СССР снабдило меня достаточными полномочиями, дабы я мог без всяких затруднений со стороны учреждений совершить свою поездку в Москву.

Теперь нам следует прийти к соглашению относительно денежного расчёта между нами.

Пока свидетельствую Вам своё почтение, инженер Макс Фридерсдорф Старший. Фирма: Научная опытная станция сточных вод. Оергиш Глаубах, близ Кёльна - 27 июля 1929 г.».

Вырезка из газеты «Фоссие Цейтунг» от 20 июля 1929 г., приложенная М. Фридерсдорфом к своему посланию, носит заголовок, как отмечено, «Подземный Кремль» («Город под Кремлём») и подписана инициалами «М. Л.». Здесь она приводится в переводе на русский язык:

«В недрах царской крепости (в Кремле) зарыты огромные сокровища, которые столетиями ждут раскопок. Такова, между прочим, библиотека Грозного.

Уже много столетий держится поверье, что под Кремлём сокрыт подземный город. Сокровища в виде золота и серебра со времён Новгорода, не поддающиеся оценке, библиотека Грозного, ценные картины и исторические реликвии, жемчуг и драгоценные камни в громадном количестве будто бы зарыты в подземных сокровищницах Кремля.

Эти сокровища, находящиеся там, по преданиям, с начала ХVI в., до сих пор пребывают недоступными. Только Петру I удалось запустить свою руку в этот тайный сейф.

Русские историки относятся к этому весьма скептически. В течение столетий производились многочисленные попытки проникнуть в подземные ходы под Кремлём, чтобы напасть на след этих сокровищ.

Русский археолог, профессор Игнатий Стеллецкий занят в настоящее время по поручению Советского правительства подробным изучением Кремля. Работы уже начаты.

Когда несколько лет тому назад строили Мавзолей Ленина у Сенатской башни, напали на подземный ход, который находится в связи с этими казнами. [...] Не подлежит сомнению, что входы к тайным камерам защищались остроумными сооружениями, как это было обычно в эпоху Ренессанса в Италии. Стоит вспомнить о механических игрушках Леонардо да Винчи. [...]

Профессор Стеллецкий заявляет, что он не ищет ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, а заинтересован единственно только бесценной библиотекой Грозного. «Если бы удалось открыть эти книги,- так говорит Стеллецкий, - то это превзошло бы знаменитую находку Тутанхамона [530]».

Варягов не требуется...

Соблазнительное само по себе предложение немецкого инженера относительно «волшебного прибора» Москву, однако, не устраивало.

В интересах советской науки и культуры я обратился к тогдашнему редактору «Известий» (М. А. Савельеву) с просьбой «способствовать положительному решению кремлёвской проблемы возможным содействием к опубликованию исчерпывающей о ней книги. Неотложная потребность в таковой как для широкой советской общественности, так и для заграницы совершенно очевидна».

В своём обращении к редактору я старался оттенить ту мысль, что варягов нам не надо, что ни к чему нам иноземные «волшебные приборы», в этом нашем, так сказать, интимном, чисто семейном деле; что мы можем собственными мозгами и руками открыть то, к чему протягивают свои цепкие руки немцы, соблазняя «десятью днями». Пусть нам потребуется на это не 10 дней, а 10 месяцев - результат один: заколдованная библиотека будет найдена! Что для этого нужно? Дело закончить! Вести его метростроевскими темпами и - что самое главное - довести его до подлинного конца.

«Обращаюсь к Вам,- говорилось в заключение письма,- как редактору хорошо известной в Европе, уважаемой и влиятельной советской газеты». Скрытой целью такого подхода было заинтересовать - через посредство редакции названной газеты - и привлечь к этому делу Максима Горького, как это уже имело место перед тем в отношении подмосковных пещерных городов на реке Пахре.

Миновало ещё четыре долгих года… Наконец, я решил постучать в самую труднодоступную дверь, взобравшись по ступенькам на самый верх - в ЦК ВКП (б).

«По долгу совести советского учёного и гражданина довожу, в лице Вашем, до сведения Советского правительства о нижеследующем. Советская наука, в частности - история материальной культуры, не отстающая в общем от действующих темпов социалистического строительства, не является, однако, свободной от всяких «белых пятен», каковыми надо признать, между прочим, вопросы:

1. О библиотеке Ивана Грозного;

2. Об исторических кладах;

3. О газоубежищах и

4. О «плохо лежащих» полезных ископаемых.

Библиотека Грозного

Возникла она в Москве в ХV веке из греческих рукописей и книг царской и патриаршей библиотеки, которые, дабы не достались они туркам, были спешно вывезены в 1453 году Фомой Палеологом из Царьграда вместе с семьёй в Рим. Но в Риме книжные сокровища сторожила новая беда, едва ли не большая... исподволь подбиравшийся к ней Ватикан! Тогда Фома решился на героический шаг: выдать дочь за полумифического князя в далёком Московском Залесье, а с нею вместе отправить туда и библиотеку «на хранение», до поры до времени. Сопровождать и устроить книгохранилище на месте, в Москве был приставлен брат Софии, невесты князя, Андрей, вскоре затем вернувшийся в Рим.

Не успела византийский принцесса сориентироваться и приобвыкнуть к полудикой Москве, как деревянный Кремль в который уже раз сгорел, не миновав и княжеских хором и едва не уничтожив завещанного отцом сокровища.

Перепуганная пожаром Кремля, София спешно выписала из Венеции знакомого ей по Риму Аристотеля Фиораванти, слава которого гремела тогда на всю Европу и Турцию как первого гидротехника и подземника, как «мага и волшебника». По мотивам личной обиды на соотечественников Аристотель явился в Москву «на 10 рублев» жалованья в месяц и первым делом соорудил глубокий двухъярусный тайник под Кремлём для заветной Софьиной библиотеки.

Вторым его делом было сооружение (окончен в 1479 г.) Успенского собора с подземным ходом из него в Замоскворечье через Тайницкую башню. Софья ревниво стерегла свой греческий клад, а Ивану III, не понимавшему ни аза по-гречески, было мало дела до непонятных книг. О подземной библиотеке забыли, пока сын и преемник Ивана III Василий, обходя потайные родительские углы, не наткнулся случайно на замурованный каземат. Вскрыв его, зрители ахнули при виде множества рукописей и книг... Для описи и перевода новонайденных книг был выписан с Афона учёный монах Максим Грек. [...] После заточения Максима Грека о ней снова забыли. Но тайну библиотеки выдал юному Грозному в 1533 году в бывшей Троицкой лавре тот же Максим Грек, незадолго до своей смерти.

Честолюбивый юноша ухватился за открытие, тут же набредя на мысль создать из него себе в веках «памятник нерукотворный». Отовсюду он стал собирать, стягивать со всех концов Европы, не щадя средств и влияния, и прятать в подземных тайниках Кремля книжные раритеты, которые с тех пор хранит Прозерпина [531] и, хныча, бесплодно ищет Европа. Открыть эту, подлинно, Грозного, библиотеку - значит создать в культурной истории человечества второй Ренессанс и притом стране Советов - немеркнущую славу в веках. [...]

Советская и мировая общественность наших дней вправе знать подлинную историческую правду по такому кардинальному вопросу европейской культуры, как исчезнувшее бесследно в тайниках Московского Кремля собрание раритетов письменности.

В Вас я усматриваю человека, способного глубоко судить и видеть далеко вперёд и вглубь, подобно Грозному. Опасаясь обратиться со своим предложением в Главнауку или ОГИЗ, где зажим неизбежен, позволяю себе обратиться непосредственно к Вам без опаски - издать мой многолетний на эту злободневную тему труд (около 10-12 печатных листов) под названием «Подземная Москва и библиотека Грозного».

Сама клокочущая жизнь советская с её московским ударным метро требует внести, наконец, «светлый луч в тёмное царство» московского подземного мира от времени каменного века до ХIХ столетия включительно, установив точные научные положения в хаосе обывательских суждений по этому тёмному вопросу.

Решению последнего может много посодействовать строящееся московское метро, где я работаю по наблюдению и изучению открываемых подземных памятников древности: метро имеет вскрыть на своём пути именно те узловые центры, которые связаны подземными артериями с заколдованным книгохранилищем - тайником болонского мага и волшебника» [532]. [...]

И что же? Это энное по счёту обращение, впервые за десять лет «хождения по мукам», откликнулось гулким эхом, породившим в конечном счёте дело, достижения которого способны лечь крупным вкладом в историю не только Москвы, а с нею вместе и всего Союза Советов, и всего прогрессивного человечества, Трудный подъём «по ступенькам вверх», таким образом, оправдал себя; неумолимый Сезам распахнул двери, путь к книжному собранию-недотроге отныне открыт, о чём подробно в третьем томе.