Мертвый Брюгге

Глава III

Гюг сохранил от этой встречи большую тревогу. Теперь, когда он думал о своей жене, он вспоминал незнакомку того вечера; она была для него живым, более ясным воспоминанием. Она казалась ему теперь точно еще более похожей на умершую.

Когда он в своем немом поклонении целовал реликвию хранимых волос или приходил в умиление перед каким-нибудь портретом, он сопоставлял изображение не с умершей, а с живой женщиной, напоминавшей ее. Таинственное сходство двух лиц! Это было точно сострадание судьбы, дарившей опору его памяти, помогая ему бороться с забвением, заменяя живым изображением то, которое бледнело, желтело и портилось от времени.

Гюг владел теперь более прочным и совсем новым изображением утраченной им женщины. Ему довольно было вспомнить древнюю набережную, наступающий вечер и приближавшуюся к нему навстречу женщину, с чертами его умершей жены. Ему не надо было заглядывать далеко в свое прошлое, отступать на много лет назад: ему достаточно было подумать о последнем или предпоследнем вечере. Это было совсем близко и теперь очень легко! Его взгляд снова созерцал дорогие черты: новый отпечаток слился с прежним, причем они усилили друг друга, создавая сходство, которое теперь производило впечатление почти настоящей действительности.

Гюг в следующие дни чувствовал себя захваченным этим видением. Итак, существовала женщина, очень похожая на ту, которую он потерял. Когда он видел, как она проходила, ему пришла в голову на одну минуту ужасная мысль, что та вернется, уже возвратилась, шла снова навстречу к нему, как прежде. Те же глаза, тот же цвет лица, те же волосы – все было одинаково похоже! Странный каприз Природы и Судьбы!

Ему хотелось бы снова повидать ее. Может быть, он никогда больше не увидит ее. Однако сознание, что она близко и что он может ее встретить, заставляло его чувствовать себя менее одиноким и не таким вдовцом. Разве он действительно вдовец, если его жена только отсутствует и появляется через короткие перерывы?

Ему казалось, что он снова встретит свою умершую, если пройдет та, которая походит на нее. С этой надеждой он выходил в тот же. самый час вечером, по направлению к тем местам, где он ее видел; он шел по старой набережной с почерневшими остроконечными крышами, с тюлевыми занавесками на окнах, из-за которых незанятые женщины, быстро заинтересованные его блужданием, наблюдали за ним; он удалялся по мертвым улицам, извилистым переулкам, в надежде увидеть ее, когда она неожиданно покажется на каком-нибудь перекрестке.

Так прошла неделя, полная постоянного обманутого ожидания. Он уже стал менее думать о ней, когда однажды, в понедельник, – в такой же день, как раз, как и первая встреча, – он снова увидел ее, узнал, когда она приближалась к нему своей раскачивавшейся походкой. Еще сильнее, чем в предыдущий раз, ее сходство показалось ему полным, абсолютным, прямо ужасающим…

От волнения его сердце почти перестало биться, точно он должен был умереть; кровь прилила к ушам, – словно белый тюль, свадебные вуали, процессии причастниц затуманили его глаза. Затем совсем близко показалось темное пятно проходившего мимо него силуэта.

Женщина, конечно, заметила его волнение, так как удивленно посмотрела в его сторону. Ах, этот снова возвратившийся взгляд, вышедший из состояния небытия! Он снова почувствовал на себе этот взгляд, который он не надеялся больше увидеть, считал поглощенным землею….. пристальный и нежный взгляд, обновленный, снова ласкавший его. взгляд, пришедший издалека, точно воскресший из могилы, подобно взгляду Лазаря, устремленному на Христа.

Гюг почувствовал себя бессильным, привлеченный всем своим существом, захваченный этим видением. Умершая жена была перед ним: она удалялась. Надо было следовать за ней, подойти, смотреть на нее, упиться ее снова найден ными глазами, осветить свою жизнь этими, напоминающими факел, волосами. Надо было, не рассуждая, идти за ней на край города и на край света… Он не задумался, машинально отправился за ней, на этот раз совсем близко, с возрастающим страхом потерять ее в этом древнем городе с извилистыми и кривыми улицами.

Разумеется, он ни минуты не подумал о том, что неприлично держит себя: преследует женщину. Ах! нет! он шел за своей женой, он провожал ее во время прогулки, в сумерки, и должен был проводить ее до могилы…

Гюг все шел, увлеченный, точно охваченный мечтой, или рядом с незнакомкой, шел позади ее, не замечая даже, что после пустынных набережных они достигли торговых улиц, центра города, Grand'Place, где огромная и черная башня крытого рынка боролась с надвигающеюся ночью при помощи золотого щита – своего циферблата.

Молодая женщина, стройная и быстрая в движениях, как бы желая избавиться от этого преследования, устремилась на, rue Flamande – отличающуюся древними, украшенными скульптурою, точно кормы судов, фасадами, причем ее силуэт еще яснее обрисовывался каждый раз, как она проходила перед освещенным окном магазина или находилась в широком кругу света фонаря.

Затем он увидел, как она быстро пересекла улицу, направилась в сторону театра, дверь которого была открыта, и вошла туда.

Гюг не останавливался… Его охватила неудержимая сила, точно он стал ее вечным спутником. Движения души имеют тоже свою скорость. Покоряясь раз данному толчку, он, в свою очередь, вошел в вестибюль, куда прибывала толпа. Но его видение исчезло. Нигде, ни среди стоявшей в хвосте публики, ни у контроля, ни на лестницах он не видел молодой женщины. Куда она исчезла? Через какой ход? В какую боковую дверь? Он ясно видел, что она вошла. Конечно, она шла на спектакль. Она войдет сейчас в зал. Может быть, она уже там, сидит в кресле или в красном полумраке лож. Снова найти ее! Снова увидеть ее! Ясно созерцать ее в продолжение целого вечера! Он чувствовал, что его голова кружится от этой мысли, одновременно причинявшей ему радость и горе. Но он даже не подумал противиться этому внушению. И, ничего не взвешивая, ни своего странного поведения в течение целого часа, ни безрассудства своего нового проекта, ни аномалии – присутствовать на театральном представлении, несмотря на свой глубокий и вечный траур, – он без колебания подошел к кассе, взял билет и вошел в зал.

Его взгляд быстро пробежал по всем местам, рядам кресел, бенуара, ложам, верхней галерее, мало-помалу наполнявшимся, озаренным увлекательным светом люстр. Он не нашел ее и сделался смущенным, беспокойным, грустным. какой злой случай пошутил над ним? Галлюцинация лица, то показывающегося, то скрытого! Прерывистые явления, точно проблеск луны в облаках! Он ждал, все еще искал. Запоздавшие зрители спешили занимать свои места, среди резкого шума дверей и кресел.

Только она одна не показывалась.

Он начинал сожалеть о своем необдуманном поступке. К тому же все заметили его присутствие, удивлялись, наводили на него бинокли, чего он не мог не видеть. Разумеется, он никого не посещал, не сошелся ни с одним семейством, жил одиноко. Но все знали его в лицо, по крайней мере, знали, кто он такой, и слышали об его благородном отчаянии, в этом мало населенном Брюгге, столь не занятом, что все знают друг друга, интересуются приезжими, передают новости о соседях и наводят у них справки.

Это была неожиданность, почти конец легенды, торжество злых людей, всегда улыбавшихся, когда им говорили о неутешном вдовце.

Гюг, поддаваясь тому влиянию толпы, которое она оказывает, когда охвачена одною общею мыслью, ощутил в эту минуту нечто вроде вины перед самим собою, нарушения благородной клятвы, как бы первую трещину в сосуде своего супружеского культа, через которую его печаль, доныне хорошо сохраненная, должна была истечь по каплям.

Оркестр начал тем временем играть увертюру той оперы, которую давали в этот вечер. Он прочел на программе у своего соседа название большими буквами: Роберт Дьявол, одну из этих старомодных опер, из которых почти всегда составляются провинциальные спектакли. Скрипки теперь брали первые ноты.

Гюг еще более смутился. Со времени смерти его жены он не слыхал никакой музыки. Он боялся звука инструментов. Даже шарманка на улице, с своею прерывистою и слащавою музыкою, вызывала у него слезы. Так же действовал на него орган в церквах Notre-Dame и Sainte-Walburge, по воскресеньям, казалось, покрывающий прихожан черным бархатом и катафалком звуков.

Оперная музыка теперь раздражала его мозговую оболочку; струны били по нервам. У него защемило в глазах. Что, если он заплачет? Он уже захотел уйти, как вдруг странная мысль промелькнула у него в уме: женщина, за которую он в припадке безумия, из-за ее отрадного сходства, следовал до зала, не находилась здесь, он был в этом уверен. Однако она вошла в театр почти у него на глазах. Но, если ее не было в зале, быть может, она появится на сцене?

Профанация, заранее разрывавшая ему всю душу! Сходное лицо, черты его супруги при свете рампы и покрытые гримом! Что, если эта женщина, за которой он шел и которая, разумеется, быстро исчезла в какую-нибудь боковую дверь, была актрисой, и он увидит ее жестикулирующею и поющею? Ах! ее голос? Будет ли у нее, чтобы довершить сходство, тот же голос, – тот же голос оттенка прочного металла, точно из смеси серебра с бронзою, который ему не суждено было услышать никогда, никогда?

Гюг чувствовал себя взволнованным при одной мысли, что случайность могла продолжаться до конца; и, полон тревоги, он ждал, как бы предчувствуя, что его подозрение оправдается.

Проходили акты, ничего не выясняя ему. Он не нашел ее ни среди певиц, ни среди хористок, нарумяненных и расписанных, как деревянные куклы. Не обращая внимания на весь спектакль, он решил непременно уехать после сцены монахинь, кладбищенская обстановка которой наводила его на похоронные мысли. Но вдруг, в сцене общего пробуждения, когда балерины, изображая сестер монастыря, пробудившихся от вечного сна, проходят длинною вереницею, когда Елена оживает в своей могиле и, сбрасывая саван и одежду, воскресает из мертвых, – Гюг ощутил потрясение, как человек, избавленный от мрачной думы и входящий в праздничный зал, свет которого переливается в его трепещущих глазах.

Да, это была она! Она была балериной! Но он не подумал об этом ни минуты. Ему казалось, что умершая, вставшая из каменной гробницы, это была его умершая, которая теперь улыбалась, приближалась, протягивала руки.

Теперь балерина еще более походила на нее – это могло довести его до слез – с ее глазами, еще более темными от грима, ее распущенными волосами необыкновенного золотого цвета…

Трогательное видение, мимолетное, после которого быстро упал занавес.

Гюг с возбужденной головой, взволнованный и обрадованный, возвращался по набережным каналов, точно находясь в галлюцинации под влиянием постоянного видения, раскрывавшего все еще перед ним, даже темною ночью, свою светлую рамку… Таким был и доктор Фауст, очарованный магическим зеркалом, в котором виднелся небесный образ женщины!