Мессалина

Глава XII ЮБИЛЕЙ КЛАВДИЯ

Клавдий не хотел никаких празднеств, но в конце концов уступил. Он и представить себе не мог, что Мессалина одна подготовит свадьбу его дочери Антонии и Помпея Магна и организует игры в честь его, Клавдия, пятидесятилетия. Сенаторы и в особенности военачальники-преторианцы высказались в пользу императрицы, вмешался и Мнестер. Император сдался.

В первый день августа 41 года в Риме царило веселье.

Торговцы расположили свои прилавки на подступах к театру Марцелла. Там можно было приобрести подушки для сидения на театральных скамьях, шляпы разных фасонов, зонты, веера. В тени портиков устроились продавцы фруктов и лепешек. Женщины жарили на маленьких печках из обожженной глины кур на вертеле и обжаривали галльские сосиски; подростки сновали по улицам, предлагая воду из бурдюков, которые носили на поясе, а кабатчики разместили под тенистыми платанами амфоры с вином и ячменным пивом. Вокруг с шумом бегали ребятишки, ища случая стянуть фрукты и сладости. Самые отчаянные взбирались на крыши домов и сгоняли оттуда птиц.

Можно было опасаться, как бы скамьи в театре Марцелла не рухнули под тринадцатью тысячами зрителей, собравшихся, чтобы увидеть и услышать своего кумира — мима Мнестера. Пронзительные звуки труб возвестили о прибытии императора. Народ стоя приветствовал Клавдия и Мессалину, державшую за руку Октавию, когда они появились в императорской ложе. Позади шли Агриппина и Юлия. Луций Домиций, сын Агриппины, проскользнул вперед императорской четы, что вызвало смех и аплодисменты множества зрителей. Римляне уже умилялись внуку Германика с его взъерошенными золотисто-каштановыми волосами и синими, всегда широко распахнутыми глазами.

Мессалина резким движением остановила ребенка, взяв его за плечи, и вернула обратно, к матери, отчего малыш разревелся, Агриппина, взяв сына на руки, мрачно взглянула в спину Мессалине. Императорская семья устроилась в ложе, и зрители расселись по местам.

— Я хочу тебя похвалить, — сказал Клавдий, наклонившись к уху Мессалины. — Ты превосходно устроила этот праздник. И тень оказалась как нельзя кстати. Народ доволен.

Он поднял голову и осмотрел парусиновый навес, натянутый над скамьями, чтобы уберечь зрителей от палящего солнца.

Когда Мнестер появился на сцене, значительная часть публики стоя рукоплесканиями встретила его. В ответ он приложил обе ладони к губам. Два мальчика-флейтиста встали позади него и, когда установилась тишина, поднесли инструменты ко рту и принялись извлекать из них переливчатые звуки. Глашатай объявил, что Мнестер исполнит сцену плача Ахилла над останками своего друга Патрокла. Мнестер принялся строить гримасы печали, двигаясь гибко, словно кошка. Он сорвал бурные аплодисменты, изобразив затем убийство женихов Пенелопы Одиссеем, вернувшимся после долгих странствий домой. В этих напряженных динамичных сценах, где гомеровский герой, казалось, в самом деле мечет стрелы в бесчинствующих женихов, заполонивших его дом, в полной мере раскрылся талант Мнестера. Он сумел одинаково блистательно сыграть роль Одиссея, мстящего своим оскорбителям, и каждого из женихов, гибнущих под его ударами.

С той поры, как Мессалина сделала Мнестера своим пособником, она испытывала к нему повышенный интерес. Однако в этот день, несмотря на подвиги, которые он совершал у нее перед глазами, она ощущала какую-то рассеянность. Она была словно убаюкана своим торжеством. Она видела, что ее любят, обожают, ею восхищаются; она была первой женщиной по своему положению — она хотела быть первой и по своей красоте и элегантности. Бирюзовая шелковая туника, переливающаяся цветами солнечного неба, оттеняла ее сияющие сине-зеленые глаза. С глубоким вырезом спереди, туника подчеркивала округлость ее груди, развившейся после рождения детей, и придавала ей чувственности. Из поднятых волос, увенчанных цветами, выбивались на лоб мелкие завитки — такие же стремились делать себе все римлянки. По случаю этого праздника она надела на руки, шею и уши свои самые дорогие украшения, среди которых преобладали золото и ее любимый камень — бирюза. Она горела еле скрываемым нетерпением, оттого что Мнестер накануне заполучил дом, который Клавдий легко согласился приобрести. Мим, таким образом продемонстрировавший свое расположение и сноровку, уверил Мессалину, что вечером следующего дня дом — меблированный, со специально подобранными слугами и комедиантами, людьми преданными и неболтливыми, — будет готов принять свою новую хозяйку. «Полностью положись на меня — и я устрою там великолепный пир в честь прибытия новой владелицы», — заявил он. Мессалина заметила ему, что в такой день ей будет затруднительно покинуть Клавдия в разгар пиршества, ею же самой подготовленного. «Напротив, — возразил Мнестер. — Когда Клавдий будет завершать вечер попойкой в компании куртизанок, ты тоже отправишься на свой лад праздновать приобретение дома и пятидесятилетие супруга. Этим самым ты покажешь, что властвуешь над ним, равно как и над всеми римлянами». Ответ понравился Мессалине, она усмотрела в нем возможность выказать свою независимость, а заодно избежать необходимости провести остаток ночи в постели с супругом.

Она повернула голову к Клавдию, чье внимание было целиком захвачено зрелищем. Хотя его общество ей мало приятно, думала она, надо возблагодарить богов за то, что они дали ей мужа, сделавшего ее императрицей и в конце концов не столь уж и обременительного. Малышка Октавия уснула на руках у Ливии, и Мессалина велела отвезти ребенка во дворец.

— Чем больше я смотрю, как играет и танцует Мнестер, тем больше я понимаю страсть и уважение к нему со стороны нашего великомудрого повелителя.

Мессалина посмотрела на человека, который по-гречески высказал это соображение в адрес Клавдия. Его представительность, благородное, хотя и слегка одутловатое лицо, элегантная туника, непринужденность, с какой он обращался к императору, сидя позади него, не позволили бы предположить, что он — раб. Однако Паллант находился в доме Клавдия уже много лет, но благодаря своей греческой культуре, высоко ценимой императором, благодаря сноровке и в особенности умению управлять имуществом своего господина, снискал полное доверие императора. Клавдий часто говорил о том, чтобы освободить его, и, если еще не сделал этого, то только потому, что не усматривал в таком шаге острой необходимости, поскольку относился к Палланту как к свободному человеку и даже порой забывал, что по закону он считался рабом. Свободу его, однако, никто не стеснял, и одевался он как свободный человек. По поводу себя он считал, что имеет превосходство над всеми римлянами, поскольку слыл потомком древних царей Аркадии. Мессалина прежде имела немного случаев побеседовать с Паллантом, занятым делами по управлению имуществом Клавдия. Когда последний стал во главе империи, авторитет Палланта возрос, так как он проявил себя разумным советчиком, сведущим не только в частных, но и в государственных делах. Мессалина подумала о том, что надо либо приблизить к себе человека, так ловко сумевшего добиться признания императора, либо подорвать его престиж, дабы устранить возможную помеху ее власти над супругом. Она выбрала первое решение, способное лишь упрочить ее собственный авторитет.

Рукоплескания и крики, которыми публика встретила последующее выступление Мнестера, отвлекли Мессалину от размышлений.

— С днем рождения, Клавдий! Долгие лета цезарю! — кричали зрители.

Клавдий встал и поднял руки, приветствуя народ. Мессалина сделала то же самое, чтобы овация пришлась и на ее долю.

Празднество должно было продолжиться в преторианском лагере. Мессалина стремилась привлечь к себе императорскую гвардию. Она всячески демонстрировала уважение к людям, от которых зависела власть императора. Возле театра стояли носилки, запряженные мулами, и лошади, на которых должен был отправиться в путь императорский кортеж. На юбилее присутствовало много зависимых царствующих особ, воспользовавшихся случаем, чтобы почтить нового императора и уверить его в своей преданности. Многие наместники провинций, начиная с Публия Петрония, также испросили позволения покинуть свои столицы, дабы приветствовать императора и укрепить свое положение.

Путь, который предстояло проделать, был тщательно изучен с тем, чтобы избежать кварталов грязных и густонаселенных. Кортеж под охраной усиленного отряда преторианцев пересек форумы и направился к Виминалу.

Римляне приложили немало усилий, чтобы понравиться своему императору. Они вымыли, а некоторые даже побелили стены своих домов, украсили балконы и окна гирляндами цветов, усыпали улицы лепестками. Охранникам приходилось оттеснять и сдерживать толпу, которая сгрудилась вдоль пути следования императорских носилок и издавала приветственные крики. Не было сомнений, что Клавдия любит народ. Несмотря на боязнь покушений, он пожелал, чтобы людям позволили высыпать на улицы, выйти на террасы домов, приветствовать его из распахнутых окон. Клавдий хотел, чтобы приглашенные правители, видя популярность их императора, сделали вывод о могуществе и стабильности империи.

Преторианцы, гордые тем, что им оказана такая честь, изрядно постарались, чтобы оборудовать амфитеатр на территории своего лагеря. Зрителям было разрешено войти туда и занять места на импровизированных деревянных скамьях.

— Благородные римляне! — провозгласил Клавдий с трибуны, которую для него соорудили. — Наверное, вам было бы удобнее сидеть в амфитеатре, строительство которого начал мой предшественник. Но оно еще не завершено. Вы должны благодарить мою супругу, Валерию Мессалину, за те игры, которые вам сегодня покажут, и наших верных преторианцев — за эти скамьи, арену и зрелище, которое сейчас будет вам представлено.

Публика зааплодировала, выкрикивая имя Мессалины. Когда все стихло, Клавдий объявил, что угощение будет предложено всем, кто пожелает.

Самые смелые из преторианцев разыграли сцены охоты на диких животных, потом фессалийские всадники продемонстрировали свою ловкость в обращении с лошадьми, на которых они исполнили множество акробатических трюков. Затем вышли гибкие сильные иберы и принялись играть с быками: они запрыгивали им на спины, дразнили их голосом или уколами копий и увертывались от их смертоносных рогов. За этими мирными упражнениями последовали гладиаторские бои. Однако по случаю пятидесятилетия императора было решено, что кровь в этот день не прольется. Побежденным была, таким образом, сохранена жизнь.

Затем Клавдий вместе со всеми гостями вернулся во дворец, где их ожидало великолепное пиршество. Время шло, и Мессалина, все чаще уносившаяся мыслями в свой новый дом на Квиринале, участвовала в трапезе со скучающим видом и рассеянно слушала разговоры. Подле нее Клавдий и его друг царь Ирод Агриппа обсуждали дела на Востоке. Речь шла о мятежных евреях, сеявших в Иудее зерна бунта. Их звали зелотами. Некоторые их группы доходили до того, что закалывали кинжалами тех евреев, которые благосклонно относились к римлянам. Другие говорили о спасителе, которого они на своем языке называли «мессией»; он должен был освободить еврейский народ от иноземного ига и сделать его владыкой мира. Многие фанатики высказывались о себе как о посланцах еврейского бога, но у Клавдия все это вызывало лишь улыбку, поскольку во всех своих начинаниях они терпели полную неудачу. Тем не менее он поручил Ироду Агриппе и Публию Петронию, коим подчинялся прокуратор Иудеи, следить за поддержанием порядка в этом удаленном уголке империи.

Мессалина под предлогом усталости от столь насыщенного дня удалилась задолго до окончания пиршества. Она сделала знак стоявшей в стороне Клеопатре, рабыне, которую она купила для Клавдия, та тотчас легла у ног императора и принялась ублажать его ласками. Мессалина, таким образом, была уверена, что молодая рабыня не покинет Клавдия ни в остаток вечера, ни ночью. Она ненадолго зашла к себе, чтобы набросить покрывало на голову и плечи, и села в носилки, поджидавшие ее у потайной двери дворца. Носильщики быстро доставили ее к порогу нового дома. Встретивший ее Мнестер показал ей сад, в глубине которого пряталась вилла — незамысловатой постройки, с коврами и занавесями теплого пурпурного цвета, с красочной росписью на стенах.

Для этого первого вечера Мнестер пригласил одного-единственного тщательно выбранного гостя — Тита, очень красивого молодого человека из рода Домициев. Хоть он и был одним из любовников Мнестера, он явно был настроен любить женщин. А Мессалина была женщиной не только прекрасной, она была императрицей! Он сопровождал Мнестера, когда тот показывал Мессалине дом, затем все отправились в триклиний, чтобы немного закусить и выпить вина с медом. Все трое возлегли на одно ложе, Мессалина между двумя мужчинами.

— Мнестер, — сказала Мессалина, отпив немного вина, — ты просто чудо и за то, что все так превосходно устроил, сполна заслужил мою благосклонность. Я намерена пригласить сюда Аппия Силана, мне этот человек безумно нравится, хоть он и мой отчим. И еще богача Плавтия Латерана.

— Этот любит только скаковых лошадей, — заметил Мнестер.

— Его научат любить женщин и хорошеньких мальчиков. Он тоже в моем вкусе, — смеясь ответила Мессалина. — Ты пригласишь молодую Поппею. Я знаю, она любительница изысканных вечеров, а именно такие мы будем устраивать тут для наших гостей. В ее лице я буду иметь соглядатая в доме ее матери и буду знать, каковы на самом деле ее отношения с Азиатиком. И еще я приглашу Юлию и Агриппину…

— Позволь мне тут выразить сомнение! — прервал ее Мнестер. — Не знаю, благоприятное ли это для тебя событие — возвращение Клавдиевых племянниц. Юлия относится к тебе хорошо, но теперь, когда она сделалась любовницей Сенеки, боюсь, как бы он не заставил ее следить за каждым твоим шагом. Что до Агриппины, то она интриганка, и у тебя есть все основания остерегаться ее.

— Я прекрасно вижу, как она всегда стремится выдвинуться вперед вместе с Клавдием, но я не боюсь ее соперничества. Клавдий слишком ослеплен любовью ко мне, чтобы мне стоило опасаться чего бы то ни было в этом смысле.

— Ты забываешь, что она была замешана в заговоре против своего брата Калигулы.

— Ну и что с того?

— Она вполне способна все начать сначала.

— Против Клавдия?

— Нет, против тебя.

Это соображение насмешило Мессалину, но Мнестер продолжал:

— Я чувствую, что она затеяла соблазнить Клавдия.

— Я же тебе сказала, что не боюсь ее.

— Напрасно. Вообрази, что ей удастся стать его любовницей.

— Но я-то его жена.

— Если ты пригласишь ее сюда, если она проведает о твоих изменах, она может восстановить против тебя Клавдия. Хуже того: она вполне способна отравить вас, тебя и сына. И тогда она сможет вынашивать самые честолюбивые планы для своего сына — ведь он внук Германика. Если Клавдий умрет, не оставив наследника, то он, этот малыш Луций, будет законным наследником трона.

От этих рассуждений Мессалина впала в задумчивость, из которой ее вывел Тит, поцеловав в затылок, меж тем как Мнестер продолжал:

— Мессалина, не стоит сейчас тревожиться. Я предостерег тебя для того, чтобы ты не совершила ошибку и не пригласила сюда ни Агриппину, ни даже Юлию. Надо пристально следить за их действиями и не терять бдительности. Мы не для того собрались здесь в этот вечер, чтобы печалиться из-за возможных несчастий, но чтобы радоваться красоте Тита и твоей, моя Мессалина.

Произнеся эти слова, он сделал знак молодым рабам-грекам — они бросили благовония в курильницы, погасили большинство светильников, оставив ложе в мягком полумраке, и бесшумно удалились. Из портика, куда выходил триклиний, стала доноситься музыка, в которой смешались звуки кифар, арф и флейт.

Мессалина ощутила прижавшееся к ней мускулистое тело Тита и его запах. Шелковая туника медленно сползла с нее, и страстная рука спустилась по ее спине на бедро. Влажный рот продолжал осыпать ее затылок поцелуями, потом стал целовать спину. Мнестер приблизил ее лицо к своему, глаза его блестели в полумраке, и рты их соединились. Тит лег ей на спину. Она поняла, что Тит хочет овладеть ею так, как он это сделал бы с мальчиком; она не стала противиться, желая познать новое удовольствие. Короткая боль от разрыва быстро сменилась прихлынувшим наслаждением, и ее бедра стали естественным образом двигаться вместе с размеренно качающимся телом Тита. С этой минуты она забыла весь мир вокруг себя, целиком отдавшись во власть наслаждений.