Место преступления - Москва

Пролог

Окно камеры, забранное решетками и закрытое козырьком, выходило на глухую стену, поэтому казалось, что утро не приходило сюда, а был бесконечный вечер.

Игорь Корнеев сидел на нарах голый по пояс. В камеру, рассчитанную на восемь человек, набили пятнадцать. Поэтому тесно было и душно.

За столом играли в домино разрисованные татуировками парни. Уголовники. Хозяева камеры.

— Рыба. — Стукнул костяшкой по столу один. — Следующие.

Он встал, подошел к соседним нарам и почтительно спросил лежащего человека:

— Играть будете?

— Буду.

С нар встал Филин. Он потянулся и подмигнул Корнееву:

— Пошли, Игорь Дмитриевич, высадим чемпионов.

— Пошли, — усмехнулся Корнеев.

Но им так и не удалось даже сесть к столу.

Лязгнул засов, распахнулась дверь.

— Корнеев, к следователю, — скомандовал надзиратель.

В камере на секунду повисла тишина.

Филин сжал плечи Игоря и сказал тихо:

— Держись.

Корнеев кивнул.

Даже мрачный тюремный коридор показался после затхлости и мрака камеры прохладным и светлым. Игорь шел, заложив руки за спину. Гремели замки, мелькали двери, кормушки, глазки.

— Стой, — скомандовал надзиратель.

Он скрылся за дверью и вышел через минуту.

— Заходи.

В следственной камере за столом сидел человек в мундире прокуратуры.

— Ваше дело прекращено за недоказанностью. Распишитесь.

— Значит, я не брал взятку? — с ненавистью спросил Корнеев.

— Нет, мы этого не доказали, пока. Из-под стражи вы освобождаетесь.

— Распишитесь. — Дежурный офицер положил перед Корнеевым ведомость. — Удостоверение ваше сдано в кадры, часы, семь шестьдесят денег, авторучка, записная книжка, бумажник, брючный ремень, справка о прекращении дела.

Корнеев расписался.

— Все.

Дежурный сочувственно посмотрел вслед человеку в серой милицейской форме с обрезанными погонами и петлицами.

Вот они: улицы, солнце, машины, люди. Свободен. Игорь посмотрел на солнце и сказал зло:

— Разберемся.

Сказать-то легко, а как сделать это?

У нас проще сесть, чем оправдаться. Почти два года его гоняли по инстанциям. Инспекция по личному составу, прокуратура, горком, ЦК. Везде внимательные чиновники говорили, что дело простое, такое простое, что и говорить не о чем. Предлагали подождать совсем немного.

И вроде все уже шло как положено, но в последнюю минуту кто-то вмешивался, все начиналось снова.

— Держись, — говорил ему Кафтанов.

Он стал генералом, но даже широкие погоны со звездами не могли помочь в этом запутанном деле. А дела-то не было.

Пришел на дежурство в отделение, только сел за стол, как появились работники особой инспекции и вынули у него из стола пачку денег. Две тысячи. И человек нашелся, который показал, что дал ему деньги эти, чтобы Корнеев не сообщал ему на работу о задержании.

А потом камера в Бутырке. Блатные. Повезло ему, что Филин был там. Иначе задавили бы или петухом сделали.

И допросы, допросы…

Наконец его дело решили положительно и направили дежурным в восемьдесят восьмое.

Но к этому времени в ГУВД все начальство сменилось, и Кафтанов перетащил его обратно в МУР. Здесь уже чиновничья машина раскрутилась в другую сторону. И получил Игорь Корнеев звание подполковника и должность старшего опера по особо важным делам.

Когда он уходил из камеры, Филин, прощаясь, сказал:

— Если опять, Игорь Дмитриевич, пойдешь в менты, помни, кто тебя спас.

Ничего тогда не ответил Корнеев. И на воле, думая об этом разговоре, чувствовал за собой должок, который платить придется. Но как?

Часть первая

До чего же долго не засыпает ночной Сочи. Есть у курортного города особый, праздничный статус. Здесь день переплетается с ночью — и переход этот незаметен и радостен.

Помощник дежурного по горотделу вышел на улицу. После духоты дежурной части воздух, наполненный запахом умирающих цветов, был дурманяще пряным.

Старшина курил, облокотясь плечом о киоск, в котором днем продавали ”Фанту” и коньяк, для своих, конечно. Он пожалел даже, что киоск закрыт, по такой погоде граммов двести коньяка не помешало бы.

Внезапно кто-то похлопал его по плечу.

Он обернулся.

Перед ним стоял высокий человек в светлом костюме и голубой рубашке.

Он начал что-то быстро говорить на непонятном языке, из этого потока слов старшина понял только слово ”милиция”.

— Милицию тебе, — усмехнулся старшина и, вспомнив английское слово, добавил: — Плиз.

Он ввел иностранца в дежурную часть.

— Глебов, вот иностранец милицию ищет, видать, обокрали.

Дежурный встал, поправил повязку, надел фуражку и приложил руку к козырьку.

Иностранец заговорил снова. Дежурный смотрел на него, стараясь понять, что же хочет сказать этот человек.

— Вас ограбили, документы украли, проститутка, что ли?

— Да нет, — внезапно раздался голос из-за барьера, где сидели задержанные, — он о другом говорит.

С лавки поднялся парень лет тридцати, в мятом дорогом костюме. Его доставили в отдел вчера вечером, забрали спящим на лавочке. Видно, перебрал где-то.

— А он кто, американец никак?

— Нет. Он из Австрии.

— Кто его обокрал?

— Да он не об этом. — Парень подошел к барьеру, заговорил по-немецки.

Иностранец радостно, как человек, обнаруживший в пустыне автомат с пепси-колой, бросился к барьеру и начал объяснять что-то богом посланному переводчику.

— Он капитан из криминальной полиции Вены…

Дежурный с интересом взглянул на иностранца:

— Коллега.

— Коллега, — кивнул тот головой и опять начал говорить.

— Его зовут Эрик Крюгер, он старший инспектор криминальной полиции. Сегодня, два часа назад, он встретил здесь человека по фамилии Жак Лебре, впрочем, у него много разных фамилий. Он наемный убийца, и его разыскивает Интерпол.

— Понятно, — сказал дежурный, — пошли.

Они поднялись на второй этаж.

Иностранец и ”переводчик” шли за ним.

У дверей с надписью ”Уголовный розыск” дежурный остановился.

— Подождите. — Он исчез за дверью.

Дежурный опер, капитан Чугунов, спал. Ночь выдалась на редкость тихая, и он похрапывал на диване, положив под голову форменную шапку и укрывшись серым плащом.

— Чугунов, — тихо сказал дежурный.

— А… что? — капитан вскочил и потянул из угла дивана кобуру с пистолетом. — Где? — спросил он звучным голосом ни минуты не спавшего человека.

— В коридоре.

— В каком?

— Да за дверью твоей.

— Что ты несешь?

— Фирмач пришел, говорит, видел здесь наемного убийцу, которого Интерпол разыскивает.

— Какой еще Интерпол, он что, перепил в валютном баре?

— Да нет. Говорит, что он в уголовном розыске в Вене служит.

— Где он?

— Да за дверью.

— По-русски говорит?

— Нет, с ним переводчик.

— Из "Интуриста”?

— Скорей из вытрезвителя. — Дежурный по горотделу устало опустился на стул. — Так что мне с ним делать, Чугунов? Гнать? А вдруг действительно убийца здесь? Потом по ”голосам” своим раззвонят и попрут нас с тобой…

— Зови их. — Чугунов надел пиджак, повязал галстук. Он был готов. — Слышь, — сказал он дежурному, — у тебя закуска есть какая-нибудь?

— Найдем. А зачем?

— Зачем, — передразнил его Чугунов, — к тебе каждую ночь сыщики венские приходят?

— Понял.

Ох и хлопотное дело иностранцев допрашивать. Слава богу, что журналист этот, Олег Панин, по пьянке попал.

Они написали два протокола, на русском и немецком, и Крюгер оба подписал.

Пока он писал, в комнату дважды заходил дежурный, вносил какие-то свертки.

Подписав протоколы, Крюгер встал, протянул руку и заговорил, улыбаясь.

— Он говорит, — сказал Панин, — что это у него первый опыт сотрудничества с русской криминальной полицией, и надеется, что он будет успешным.

— Скажи ему, что от нас так не уходят.

Чугунов открыл сейф, достал литровую бутылку.

— Водка? — Панин сглотнул слюну.

— Чача.

— Похмелиться дашь?

— А то. Переведи ему, что дринкен надо.

Но Крюгер сам понял, в чем дело, и уселся снова.

Чугунов разложил на чистых листках протокола закуску, разлил чачу в три стакана.

— Ну поехали.

Они чокнулись. Крюгер поглядел, как русские выпили по полному стакану, и, усмехнувшись, допил свой.

— Вот это по-нашему, — засмеялся Чугунов.

Крюгера отвезли в гостиницу на машине, а Чугунов приказал телетайпом отправить данные в Москву. Пусть сами разбираются, Интерпол к ним ближе.

— Зажги фонарь, — скомандовал Корнеев.

Толстый белый луч выхватил из темноты салон "мерседеса”, заискрился в разлетевшихся маленьких осколках. Пуля вошла в стекло со стороны водителя и точно поразила висок того, кто раньше носил имя Отто Мауэра и был коммерсантом из Вены, а в Москве возглавлял совместное советско-австрийское предприятие "Антик”, занимающееся реставрацией и копированием антикварных изделий.

— Ничего в него пальнули, — сказал врач, приподнимая голову убитого, — точно в висок. Пуля в голове осталась.

— Логунов, — скомандовал Корнеев, — пусть не топчутся около машины, как слоны, а гильзу ищут.

Он обошел машину, стоявшую в левом ряду у светофора почти напротив чудовищного сооружения, символизирующего русско-грузинскую дружбу.

— Расскажите, как было дело, — вновь спросил он постового милиционера.

— Я, товарищ подполковник, эту машину заметил сразу. Больно уж красивая. Гляжу, зеленый дали, она стоит, а двигатель работает. Я подошел, номера коммерческие, водитель на руле лежит, я думал, сердце или что еще… Посветил фонарем — кровь. Я по рации связался.

— Время какое?

— Двадцать два сорок семь.

Корнеев взглянул на часы, было двадцать три двадцать.

— Это твой пост, сержант?

— Зона патрулирования.

— Кто-нибудь здесь постоянно, в скверике этом, — Корнеев махнул рукой, — бывает?

— Кого вы имеете в виду?

— Пенсионеры любят посидеть на лавочках, пацаны местные, алкаши.

— Здесь часто бывают черные.

— Кто?

— Чучмеки эти, что цветами и фруктами торгуют. Они в гостинице при рынке живут, так вечерами сидят.

— Пошли.

Они перешли дорогу, и Игорь еще раз подивился, кому понадобилось портить площадь, возводя монумент, похожий на нечто срамное.

Сквер был пуст. Только на одной из лавок спал человек, от которого за несколько метров несло перегаром. Рядом на земле валялись четыре пустые бутылки от портвейна.

— Это не свидетель, — усмехнулся Корнеев. — Где, ты говоришь, гостиница?

— А вот, в одноэтажном доме напротив.

Вход в гостиницу Тишинского рынка охраняла здоровая, с центнер весом, баба.

— Ты куда? — заорала она, вперив в Корнеева круглые, как у совы, глаза.

Ох до чего же не любил Игорь Корнеев эту категорию людей. Людей, получивших неведомо откуда право не пускать, не открывать, не отвечать. Право это давало им хамскую власть. А власть — возможность обирать людей.

— Куда? — насмешливо спросил Игорь. — Тащить верблюда.

Он-то точно знал, как надо разговаривать с подобными людьми.

Баба хватанула его за полу пиджака. Жалобно затрещали швы.

И тут она увидела входящего сержанта.

— Коля! А ну устрой этого проходимца в отделение. Он меня оскорблял, толкнул, матерился.

Сержант даже оторопел от неожиданности.

— Все? — Игорь попытался выдернуть полу.

— Видишь, что творит, гад! — заорала баба.

Из коридорчика показалось несколько устрашающе небритых восточных лиц.

Игорь достал удостоверение, раскрыл.

— Уголовный розыск.

Баба икнула и наконец выпустила пиджак.

Восточные лица исчезли, словно растворились в полумраке коридора.

— Позови кого-нибудь из наших людей, — приказал Игорь сержанту.

Через несколько минут вбежал запыхавшийся оперуполномоченный Ковалев.

— Алик, проверь книгу регистрации, сверь ее с наличным составом отдыхающих здесь людей и остальное, понял?

— Так точно, — улыбнулся Алик, — сделаем.

— Пошли, — скомандовал Корнеев.

Они с сержантом вошли в грязноватый коридор, и Корнеев без стука раскрыл первую дверь.

А там гуляли.

Шесть коек, тумбочки, стол посередине, заваленный фруктами и заставленный бутылками.

Шесть усатых лиц, шесть золотых массивных перстней, шесть тяжелых желтых цепочек на шее.

И три девицы. Одна почти голая лежала на кровати, две, одетые почти так же, сидели за столом. Мужчины тоже были не во фраках, поражая подруг волосатыми ногами и разноцветными плавками.

— Тебе чего, мужик? — спросил один из хозяев, спросил миролюбиво, с улыбкой.

И Игорь в ответ немедленно настроился на добро.

— Садись с нами, гостем будешь, — ослепительно улыбнулся молодой парень с татуировкой на плече.

— Красиво отдыхаете, ребята. Только не могу я с вами никак, служба у меня. Я подполковник милиции Корнеев.

В комнате повисла трагическая тишина. Только ойкнула девица.

— Прости, начальник, — один из мужчин, видимо, главный в этой компании, начал натягивать брюки.

— Сиди, — сказал Игорь. — Кто-нибудь из вас был в сквере между десятью и половиной одиннадцатого?

— А что, зачем, что там такое? — спросил старший.

— Мужики, я из МУРа, мне надо знать, видел ли кто из вас ”мерседес”, стоящий на Большой Грузинской?

— Нет, — сказал старший, и все отрицательно замотали головами.

— Ты, начальник, в третью комнату пойди, там Тофика спроси, у него как раз свидание в десять было.

— Вот спасибо, ну гуляйте.

— Начальник, мы азербайджанцы, народ простой, так не выпускаем. Не обижай. Выпей вина, поешь фруктов.

— Выпить не могу, ребята, а персик возьму.

Жуя сочный персик, Корнеев вышел в коридор и подошел к двери с цифрой три.

На этот раз он постучал.

За дверью гортанный голос что-то спросил, видимо, по-азербайджански.

— Милиция.

Наступила тишина, потом замок щелкнул, дверь отворилась. В дверном проеме стоял здоровенный усатый человек в тренировочном костюме с надписью ”Адидас”.

— Вы Тофик?

Человек утвердительно кивнул головой.

— Я подполковник Корнеев из Московского уголовного розыска.

— Слушай, что я сделал, — Тофик взмахнул руками, — девушку позвал. Так я этой бабе на входе четвертак дал. Ты меня пойми. Ты мужчина, и я мужчина.

— Тофик, я тебя как мужчина понял. — Корнеев неуловимо властно отодвинул его от двери и вошел в комнату. Она была такой же, как первая, только кроме испуганной девицы там никого не было.

— Тофик. — Корнеев сел, закурил сигарету. — Скажи, ты барышню свою в десять ждал?

Тофик кивнул.

— В сквере?

— Да.

— Ты мужчина, значит, машины любишь. Иномарку хочешь купить?

— Где? — оживился Тофик. — Скажи где, никаких денег не пожалею.

— Да я тебе задаю чисто гипотетический вопрос…

— Какой, дорогой, вопрос?

— Считай, что это тест.

— Как так?

— Ты на иномарки смотришь?

— Смотрю и плачу, дорогой.

— А сегодня, когда девушку ждал, не обратил внимания на ”мерседес”?

— Белый?

— Да.

— Видел. Последней марки. Класс машина.

— Вспомни, дорогой, что-нибудь тебе показалось странным?

— Слушай, к нему ”ягуар” подъехал. Знаешь, такой синий или черный, колеса с никелированными спицами, спортивный. Он прямо от сквера, там, где автобусная остановка, выскочил, прижал ”мерседес” и ушел на красный. Водитель там класс.

— А куда ушел?

— Под арку дома, где ”Обувь”, свернул.

— Тофик, сейчас к тебе мой сотрудник подойдет, запишет показания.

Корнеев прошел вытянутую, как кишка, арку, в которой нещадно дуло, и вышел во двор. Неуютный, залитый асфальтом, заставленный машинами двор был типовой победой советского градостроительства.

”Жигули” эти он увидел сразу, они неестественно развернулись между выездом из арки и асфальтовой дорожкой, ведущей в переулок.

Около машины стояли двое, разглядывая смятое в гармошку переднее крыло.

— Добрый вечер. — Корнеев подошел. — Что случилось?

— Добрый вечер, — ответил ему один из стоящих у машины.

— Так что у вас произошло?

— А вы из ГАИ? — засмеялся второй.

— Нет, я из МУРа. — Корнеев достал удостоверение.

— Слушай, это моя машина, — быстро заговорил высокий худощавый человек. — Я профессор Гельман. Час назад под арку влетела иномарка, черная, по-моему ”ягуар”, колеса с серебряными спицами.

— Вы номер случайно не запомнили?

— Номер круглый, перегонный. Запомнил две буквы латинские: B и I.

— А людей?

— Нет, стекла темные были, да и потом он проскочил как бешеный.

Корнеев наклонился к разбитой машине.

На смятом крыле четко обозначился синий след.

Козлова разбудил треск вертолетного мотора. Избушка его, затерянная в тайге, стояла на самом берегу маленькой золотоносной реки.

Промышленно драгметалл здесь разрабатывать было невыгодно, поэтому добычу по договору брали на себя старательские артели.

Наиболее сильное месторождение находилось километрах в тридцати вниз по реке. Там располагались основные силы и техника. Но председатель оставил несколько старателей по притокам, маленьким речкам, в которых тоже оказались не очень богатые, но все же золотоносные места.

Козлов работал в артели третий сезон. После своей последней ходки в зону.

Для него ходка эта была действительно последней. В Иркутске, в гостинице ”Ангара”, он встретил старого друга, с которым рос в московском дворе. Тот и упросил председателя взять Борьку Козлова.

В этой избушке он теперь жил один круглый год. Артель с холодами уходила, перегнав к нему на поляну технику и оборудование. Он оставался за сторожа и выправлял себе лицензию на зимнюю охоту.

Одиночество, простая жизнь и тяжелый труд врачевали его. Снимали с души дрянь, осевшую в БУРах, СИЗО, тюрьмах, на этапах и в лагерях.

Конечно, без баб было трудно, но летом приезжали сюда туристы из Ангарска. И Нина приезжала. Добрая, прекрасная Нина, оператор с машиносчетной станции ГРЭС. У них все уже сговорено было. Осенью этой он ехал в Ангарск играть свадьбу.

Вчера он сдал золото артельщику и решил устроить себе выходной, попариться, выпить малость и поспать.

Вертолет в этих местах не был редкостью. Обычно на нем прилетали за золотом. Но садились они на базе.

Сюда машина не залетала никогда.

Козлов встал. Натянул брюки и сапоги. Одеваясь, он глядел, как за окном гнутся ветки деревьев в мощном воздушном потоке.

Наконец машина села, распахнулась дверь, и из нее вышли трое. Не местные они были, не таежные.

Здоровые молодые парни в свободных кожаных куртках, в джинсах, заправленных в сапоги.

Их походка, одежда, уверенность, с которой они двигались к его дому, заронили в душу Козлова неосознанную тревогу.

Он сдернул со стены карабин ”Барс”, проверил магазин, сунул в карман пачку патронов, положил на лавку двустволку, накрыл ее тулупом, сел за стол, спрятав под тряпку обрез. Черт его знает, кто такие. Здесь закон — тайга.

А прилетевшие уже стучали сапогами на крыльце, вот хлопнула дверь.

Они вошли в избу. Двое стали у дверей, прислонясь плечами к косяку, один сел на табуретку напротив Козлова.

— Здорово, что ли, Леший.

Человек назвал его старой блатной кличкой, значит, это были или менты, или блатные.

— Моя фамилия Козлов.

— Да ты не дергайся, мы не менты. Тебе от друзей привет.

— За ксивенку спасибо, что дальше?

— Что ты с ним разговариваешь, — зло выдавил один из стоявших у дверей, — что мы, перед каждым блатным будем кланяться?

Козлов сразу понял, кто они такие. Это была новая формация преступников, вылезшая из подполья в последние годы. Это не старые блатняки, а гангстеры — безжалостные беспредельщики.

— Где золото? — спросил старший.

— А тебе зачем? — усмехнулся Козлов.

— Потом объясню.

— Вот потом и поговорим.

— Слушай меня, Козлов, ты сейчас отдашь все, что намыл и припрятал. Потом половину будешь отдавать в казну, а половину нам.

— А если не отдам?

— Тогда мы заставим тебя отдать, — старший потянул из кармана пистолет.

Козлов понял, чем кончится этот разговор. Утюг здесь включить негде, но костер развести на улице можно запросто. Он не стал ждать, когда пистолет направят ему в грудь, и выстрелил.

Картечь отбросила старшего к стене, грохот заложил уши. Другой потянул из-под куртки десантный автомат, но второй ствол обреза вновь выплюнул картечь, и он рухнул у двери.

Третий дважды выстрелил в Козлова из пистолета, и пуля больно обожгла левую руку.

Козлов бросился на пол, рванул с лавки двустволку.

Третий выстрелил еще дважды и выскочил на поляну.

Взревел вертолетный двигатель. Человек в кожаной куртке бежал к машине, сгибаясь в струях воздуха.

Козлов схватил карабин и выбежал на крыльцо.

Из вертолета ударила длинная автоматная очередь.

Пули, как ножом, срезали кусок бревна.

Козлов упал на землю, вскинул ”Барс”. В оптику прицела прыгнул вертолет, перекрестие легло прямо на черный проем люка.

Козлов нажал на спуск, и вертолет, словно спугнутый выстрелом, начал взлетать.

А человек в кожаной куртке еще бежал к нему. Он прыгнул и уцепился за трап.

Вертолет пошел над кромками деревьев, и Козлов вскинул карабин, стараясь снять висевшего, как птицу, — в лет.

Но вертолет пошел совсем низко над кронами деревьев, висящий человек ударился о них и рухнул на землю.

— Суки!

Козлов вскинул карабин и выпустил вслед вертолету еще одну пулю.

Он никогда не бывал за границей. Да и не смог бы туда попасть в другое время, уж слишком сложные отношения у него сложились с карательными органами. А теперь, шалишь, время другое, они вышли из подполья. Вышли с деньгами, накопленными тайной цеховой деятельностью. Теперь Сергей Третьяков был вице-президентом совместного предприятия ”Антик”.

На венском вокзале Норд его ждал компаньон, доктор Вальтер Штиммель, маленький, юркий господин, одетый по последней моде.

Рядом с ним стояла красивая молодая женщина, переводчица Эдита.

— С приездом, — сказал Штиммель, — как ваш вояж, Сергей?

И Третьякову стало не по себе, он и его ребята даже представить не могли, что этот человек так хорошо владеет русским. Поэтому и говорили при нем, что хотели.

— Не удивляйтесь, — засмеялся Штиммель, — я выучил язык специально к вашему приезду.

Эдита вручила цветы, мило улыбнулась и взяла Третьякова под руку.

— Сейчас мы вас отвезем в отель, отдохнете после дороги. Потом обед и первая деловая встреча.

На площади у вокзала доктор Штиммель сел в свой ”мерседес”, а Третьяков с Эдитой поехали в отель ”Цур Штадтхалле” на Хаденгассе, 20.

Конечно, это был не тот шикарный отель, какие Сергей Третьяков видел в видеофильмах, но все же.

И номер у него был неплохой. Красивая мебель, холодильник с мини-баром, телевизор, мелочи всякие приятные в ванной комнате.

Не так он представлял себе первую встречу с Европой, совсем не так. Он думал, что это будет праздник. Сергей очень волновался, пересекая границу, и когда поезд остановился на первой станции и он увидел надписи на фронтоне здания, железнодорожников в чужой форме, ему захотелось кричать от радости.

Всю жизнь до этого дня он мучительно завидовал людям, которые в Доме кино или Доме журналиста могли небрежно бросить: ”Сгонял на три дня в Париж” или ”Надо тащиться в Англию на месяц, надоело чудовищно”.

Он часами разглядывал альбомы с видами городов, туристские карты, завистливо глядел передачи ”Клуба кинопутешественников”. Его не интересовали ни саванна, ни джунгли — только города. Любые, маленькие и большие. Но города, манящие прыгающей рекламой и блеском витрин.

Он пообедал в ресторане отеля, поднялся в номер, включил телевизор и уснул под незнакомую речь милой дамы в очках, которая вела видовую передачу.

Его разбудил звонок.

— Сергей, — голос Штиммеля был бодр и радостен, — ну как отдохнули?

— Прекрасно.

— Сколько вам нужно на сборы?

— Десять минут.

— Через пятнадцать минут жду вас внизу.

В машине Штиммель сказал:

— Мы едем на гору в Гринцинг. С этого места и началась наша Вена. Там множество ресторанчиков-халигеров, это деревенская еда, лучший стол в Вене. Туда, если успеет, подъедет наш американский компаньон.

Ресторанчик был весь оплетен зеленью, простые столы, покрытые клетчатыми скатертями. Обстановка обычная, но именно в этой обычности и скрывалось нечто весьма непростое.

Народу почти не было. Только за одним столиком сидела пожилая пара.

Немножко не так представлял себе Сергей Третьяков первое посещение кабака на Западе. Совсем не так, составив представление о здешней жизни по видеофильмам, рекламным плакатам, рассказам и книгам. Причем читал он в основном детективы.

Они только сели, как молчаливый официант уже сервировал стол.

Они пообедали, разговор вязался вокруг каких-то совершенно немыслимых пустяков, и ничего о деле.

А Сергей ждал именно этого серьезного разговора, понимая прекрасно, что не для этого его позвали в этот прекрасный город, поместили в гостинице и кормят в ресторанах.

Последнее время нечто странное начало происходить в их работе, дело шло так, словно кто-то невидимый, но сильный поворачивал ее совсем в другую сторону.

Сергей Третьяков не был ангелом, но когда государство дало ему возможность честно и много работать, получая за это хорошие деньги, он не хотел иметь никаких левых дел. Честно говоря, его удивил Штиммель, ни разу не спросивший о смерти Мауэра, и это тоже настораживало Третьякова. Они так и не дождались нового партнера.

В номере он достал из мини-бара банку пива, открыл, налил в высокий стакан, глядя, как лопается пена. Потом сделал глоток и решил завтра же уезжать. Ни с чем не сравнимая тревога охватила его.

Он включил телевизор, показывали какой-то фильм из красивой жизни, в чем суть, он ухватить не мог по причине незнания языка. И глядя на мужчин во фраках и женщин с обнаженными плечами, он думал о том, почему пришло к нему чувство дискомфорта.

Боялся он чего-то? Пожалуй, нет. Он получил ”образование” на улице, в проходных дворах знаменитой Бахрушинки, потом добавил знаний в секции бокса, в кабацких драках, в поездках по ночной Москве, во время гулянок в период застоя и парадности. О нем говорили: ”Крутой”.

Так что же беспокоит его?

Фильм уже подходил к концу, когда в дверь постучали.

Сергей открыл.

На пороге стоял Ромка Гольдин. Давнишний знакомец, тертый, битый московский парень, бросивший родной Столешников ради сытой американской жизни.

И хотя в Москве не были они так уж близки — ну в кабаках виделись да на футболе, а иногда грелись в одной сауне, — здесь они обнялись, как самые добрые друзья.

После первых приветствий уселись как следует, закурили.

— Ну как ты, Сережа? — спросил Гольдин.

— Как видишь.

— Вижу, вижу, — хохотнул Роман, — во всем дорогом и красивом. Значит, есть бабки.

— Есть немного.

— А зелень?

— С этим похуже, но есть.

Сергей с интересом разглядывал московского знакомца. Шелковый костюм, рубашка темно-синяя, невесомая совсем, мокасины целое состояние стоят, цепочки золотые на шее, браслет золотой, часы — и говорить нечего. Безвкусно, но дорого. Кричаще дорого. Видимо, нужно Гольдину показать, что богат он, очень богат.

— Значит, это ты должен был с нами обедать сегодня? — спросил Третьяков.

— Не успел я к вашему столу, так что мы отдельно поговорим.

— Давай, только что может тебя в нашем тихом бизнесе заинтересовать?

— Правильно ты сказал, тихий бизнес. Именно такой мне и нужен.

— У тебя есть предложения?

— Есть. Ваша фирма имеет право внешнеторговой деятельности?

— Конечно. Мы можем поставить тебе любое количество наших изделий…

— А они не нужны мне. Мы организуем новую фирму.

— Не понял.

— Очень просто. Ваше СП останется таким же, как и было, только я войду туда партнером.

— Значит, мы будем советско-австрийско-американским предприятием?

— А зачем тебе понт этот? Останетесь, как и были, а я через Штиммеля вложу в вас деньги.

— Много?

— А сколько хочешь.

— В какой валюте?

— А какая тебе нужна?

— Понимаешь… — Сергей встал, подошел к окну. Тихая, почти пустая улица. Машины вдоль бровки тротуара, светятся огоньки маленького бара, одинокий прохожий идет неспешно.

Покой, мир, тишина.

— Понимаешь, Роман, мне же любые деньги не нужны…

— Значит, Сергей Третьяков стал честным, — засмеялся Гольдин, — а не ты ли через дружка из горкома, помощника Гришина, доставал машины и продавал их?

— Я.

— Так что же ты из себя целку строишь?

— А я не строю, Роман. Просто мне держава впервые дала возможность честно заработать сколько я хочу.

— Видно, немного ты хочешь, Сережа, если киваешь на державу. Конченое твое дело.

— Какое уж есть.

— Ну ладно, — Гольдин встал, открыл бар, достал маленькую бутылочку шампанского. — Кстати, ты нашего шампанского не привез?

— Нет.

— А жаль, любимый напиток, никак не могу привыкнуть к ихнему, уж больно сухое.

— Так оставался бы в Москве.

— В Москве… — Гольдин открыл бутылку, налил шампанского в фужер, выпил залпом, зажмурился. — В Москве за мной уже менты ходить начали. Так-то было в родной столице. Ты в следующий раз привези нашего шампанского, конечно, если мы договоримся.

Последнюю фразу Гольдин произнес со значением, не просто так произнес.

— А о чем мы должны договориться? — Сергей уловил его интонацию.

— О главном, друг Сережа, о главном. Чем будет заниматься наша фирма…

— У нашей, — Третьяков сделал ударение на слове ’’нашей”, — есть уставная деятельность.

— Реставрация антиквариата и подделки под старину? — засмеялся Гольдин. — Да знаешь ли ты, вице-президент с советской стороны, что давно бы вы сгорели с вашей туфтовой мебелью, иконами-подделками да ковкой дерьмовой, если бы умные люди ваш бизнес не направляли.

— Ты что имеешь в виду? — внутренне холодея, спросил Третьяков.

— Ты что, действительно идиот или прикидываешься? Бабки брал, зелень брал и ничего не знаешь?

— Я не брал никакой зелени ни у кого, понял!

— Вот тебе и раз, а этот, ну коммерческий ваш…

— Лузгин?

— Именно. Он сообщал, что все в порядке, все в доле.

— Слушай, о чем ты говоришь? — Третьяков вскочил, надвинулся на Гольдина.

— Ты не дергайся, спокойнее. — Гольдин отодвинулся вместе с креслом. — Не надо резких движений. Запомни, что ты да дурачок этот австрийский были просто фраерами подставными.

— Ты имеешь в виду Мауэра?

— Его.

— Значит, он вам мешал?

— Не об этом речь. — Гольдин встал, подошел ближе к дверям. — Ты будешь заниматься настоящим делом?

— Что ты имеешь в виду?

— Уже год, как через вас идет к нам дефицитное сырье: титан, алюминий, бронза… ну и золото, конечно.

Сергей больше не стал слушать, он шагнул к Гольдину и ударил его.

Роман, зацепив по дороге стул, отлетел к дверям.

И сразу же в номер ворвались четверо крепких, спортивного вида ребят.

Одного Третьяков отправил в нокаут сразу же, второго достал по корпусу, и тот осел по стене, глотая ртом воздух.

Но вдруг словно что-то обрушилось на него, в глазах закрутились огненные колеса, последнее, что он услышал, голос Гольдина:

— Не здесь, Ефим, не здесь…

Пришел он в себя в машине и понял, что сидит на заднем сиденье у дверей, а левее его кто-то, чье лицо он не мог разглядеть.

Голова раскалывалась от боли, все тело ломило.

Третьяков посмотрел на дверь, предохранительная кнопка была поднята.

Машина начала замедлять движение на перекрестке, и тогда Сергей, собрав остатки сил, рубанул сидящего рядом с ним по горлу, всей силой надавил на ручку двери, распахнул ее и вывалился на асфальт.

Вахмистр, старший патрульной машины, увидел, как из черного ”форда” выпал человек. Вахмистр еле успел свернуть, чтобы патрульный ”мерседес” не наехал на упавшего.

”Форд” затормозил, из него выскочил человек с автоматом ”Штеер-МП 49”.

Видимо, он не привык обращаться с австрийским автоматом, и эти несколько секунд заминки дали полицейским возможность выскочить из машины и достать пистолеты.

Лежащий на асфальте человек медленно пополз в сторону. Первая автоматная очередь ушла в землю рядом с ним.

Вахмистр Шольц трижды выстрелил, и человек с автоматом рухнул.

Падая, он продолжал жать на спуск, и пули полоснули по витрине магазина.

Посыпались стекла.

Дико закричал кто-то…

”Форд” рванул на красный свет, ударил бортом синий ”вольво”, и тот закрутился, как детский волчок.

— Вызови ”скорую” и подкрепление, — скомандовал вахмистр напарнику.

Патрульная машина, взвыв сиреной, рванулась в погоню.

Капитан Эрик Крюгер прибыл на место происшествия за несколько минут до машины ”скорой помощи”.

— Вот этот убит. — Полицейский показал на труп, лежащий на проезжей части. — Второй, выбросившийся из машины, чуть задет пулей и, видимо, сильно пострадал при падении. Ранен прохожий.

— Кто это? — спросил Крюгер.

Полицейский протянул капитану советский паспорт.

— Русский?

— Да.

— Любопытно.

В машине Крюгера раздался зуммер радиотелефона. Капитан взял трубку.

— ”Форд” с мюнхенскими номерами обнаружен на углу Рюдегерштрассе и Тиллес. Преступники скрылись.

Кафтанов достал пачку "Мальборо”, протянул Корнееву.

— Кури.

— Совесть не позволяет.

— Это как же?

— А так же, каждая сигарета в рубль двадцать обходится.

— Пусть тебя совесть не мучает, племянник два блока привез из Канады.

— Вот и толкните их за пятьсот рублей.

— Интересная мысль, но ты кури спокойно.

— Разве что.

Они закурили, помолчали немного.

— Чего я тебя позвал, Корнеев. Ты за время следствия немного профессионализм утратил, так я решил помочь.

— Спасибо, конечно, это вроде как всей моей группе подарок.

— Точно.

— Вот первая, совершенно сумасшедшая версия. Телекс из Сочи. В горотдел ночью пришел человек, представился как офицер венской криминальной полиции Крюгер и рассказал, что видел в Сочи некоего Лебре, наемного убийцу, разыскиваемого Интерполом.

Дежурный опер Чугунов все проверил, ни в одной гостинице Лебре не останавливался. Крюгер предупредил, что он может быть под другой фамилией. Правда, Чугунов по рассказу Крюгера составил словесный портрет.

Местные ребята выяснили, что в гостинице он не останавливался действительно. Стюардесса одного из рейсов на Москву показала, что похожий человек действительно летел в их самолете.

Если это Лебре, то он прибыл в Москву утром в день убийства Мауэра.

Корнеев слушал не перебивая. Он еще никак не мог привыкнуть к новым понятиям, вошедшим в повседневную работу сыщика: наемный убийца из-за бугра, совместное предприятие, инофирма.

— Ты меня слушаешь, Корнеев? — спросил Кафтанов.

— Так точно, только врубиться никак не могу в это чудовищное переплетение.

— Что делать. Строим Общеевропейский дом, а в каждом доме свои порядки, это тебе не карманников в ГУМе ловить.

— Лучше уж карманников.

— Пиши рапорт, рассмотрим.

— Да я уж лучше подожду.

— Слушай дальше. Мы разослали словесный портрет на КПП. Воздух, железная дорога, вода. Пока ответа нет. А вот пистолет объявился.

— Где?

— В тайге, под Иркутском. Группа московских ”бойцов” пыталась у старателя золотишко отнять. Вот тебе протокол допроса. Изучай. Что с машиной?

— Пока глухо, но одна зацепка есть.

— Ты с оружием ходишь?

— А зачем оно мне?

— Запомни, Игорь, время благостных блатняков, уважавших ментов, кончилось. Это безвозвратно. Ушла патриархальность, и на смену ей пришли крутые, безжалостные люди. Так что помни об этом. Пошли завтра Логунова в Иркутск.

А вечер-то какой выдался. Тихий, прохладный, задумчивый какой-то вечер. Игорь вошел в лабиринт дворов и только одному ему ведомым путем, через сквозные подъезды, через узкие щели арок, через дыры в заборе вылез на пустырь, где начинался гаражный город.

Город не город, пристанционный поселок он напоминал. Где-нибудь в глубине России возникали такие поселки, обычно около узкоколейки.

И горели огоньки в этом поселке, правда, немного по позднему времени, но горели.

И прыгал свет над Женькиным гаражом, менял цвета в сумерках. Красный, синий, зеленый, белый. Поставил Звонков у себя установку для цветомузыки. Вот на этот-то свет и шел Корнеев.

Женька уже работу закончил и ждал на лавочке перед гаражом, слушая любимого Шуфутинского.

— Не пишите мне писем, дорогая графиня.

Для сурового часа письма слишком нежны, — доверительно сообщил заокеанский певец.

Увидев Игоря, Женька нажал на клавишу магнитофона:

— Какую песню испортил.

А вертушка над гаражом продолжала крутиться, и Женькино лицо становилось то зеленым, то синим, а то и красным.

— Ты давно эту штуку завел?

— Три дня.

— Диск-бар открываешь?

— Возможно. Ты чего на ночь глядя приперся?

— Дело есть, Женя. Важное дело.

— Ой, Игорь, от важных дел по сей день спать не могу.

— Женя, тебе темный ”ягуар” на жизненном пути не попадался?

— Купить хочешь?

— Не при моих деньгах!

— Бери взятки.

— Интересное предложение. Но пока ”ягуар”.

— Игорь, ты же знаешь, что я…

— Женя, здесь у вас крутятся все центровые.

— У тебя с собой водка есть?

— У меня ее даже дома нет.

— По-моему, у милиции никогда проблем не было.

— Это раньше, в счастливые патриархальные годы.

— Ладно, выручу. Есть у меня одна большая лимонной.

— Зачем?

— У нас здесь сторож сидит. Зовут Витя, кличка Кол, фамилии не знаю, так он в центре всей подпольной тусовки.

И вновь они шли по мрачным улицам гаражного города.

Рычали в темноте собаки, нашедшие приют в этом нагромождении металлических домиков, с шипением выскакивали из-под ног кошки, из какой-то дали доносился голос Высоцкого.

В сторожке горел свет.

Ох и убогое жилище было у Вити-Кола. Расхлябанный стол, четыре старые табуретки, шкаф, потерявший от времени цвет, кровать, покрытая латаным одеялом, мятая подушка без наволочки.

Хозяин спал, не сняв джинсов и модной кожаной куртки, так не вязавшихся с убогостью Витиного жилища.

— Кол, слышь, Кол, — Женька Звонков потряс его за плечо.

— А… Чего… Сука…

Кол вскочил, шаря по кровати, потом в глазах у него появилось подобие осмысленности, и он выдохнул с хрипом:

— Ты, что ли, Звонок?

— Я, я. Дело к тебе.

— Ой. — Кол обхватил голову руками и застонал. — Какое дело. Глотка у тебя нет?

Звонков молча поставил бутылку на стол.

Дрожащими руками Кол свернул пробку, стуча горлышком о край стакана, налил водку.

Корнеев отвернулся даже, уж больно противен был ему этот алкаш в джинсовых бананах и кожаной куртке с приспущенными плечами.

Потом Кол выпил, посидел еще немного и сказал нормальным голосом:

— Ты чего, Женя?

— Витя, тут дружок мой машину ищет.

— Этот, что ли? — Кол налил еще полстакана. — На, — и протянул Игорю, — пей.

Корнеев выпил водку одним глотком, затянулся сигаретой.

— Умеешь, — с уважением отметил Кол, наливая себе. — Так какую машину ты хочешь?

— Да он ничего не хочет, ему найти надо.

— Понял. Я в доле. Кто хозяин?

— А тебе зачем?

— Понял, незачем, но я в доле.

— Годится. — Игорь присел на табуретку.

— Так что за тачка?

— ”Ягуар”, номер перегонный, цвет темно-синий, на колесах серебряные спицы.

Кол помолчал, потом достал пачку "Мальборо”, закурил.

— А ты знаешь, что такими тачками крутые люди занимаются?

— А я не из фраеров.

— Ходки были?

— Только что из Бутырки.

— С кем парился?

— С Женькой-Маленьким, Филином…

— Хватит, я все понял. Я тебе скажу, бабки принесешь сюда, если что, меня не знаешь, а я тебя.

— Понял, — кивнул Корнеев.

— Это хорошо. — Кол снова налил. — Як тебе с уважением, потому что тебя Женька привел. Ты сам-то из какой бригады?

— Солнцевской.

— Уважаю, народ серьезный и справедливый. Те, кто твою машину угнал, ребята крутые.

— Она не моя.

— Вижу, ты человек справедливый. Я ничего не знаю, но слышал, что у седьмого дома, в гараже у Борьки-Мясника, они темную иномарку с серебряными спицами перекрашивают.

— Откуда ты знаешь? — равнодушно так, словно между делом спросил Игорь.

— Знаю. Ну я все сказал. Долю сюда принесешь.

Витя-Кол налил полный стакан и начал внимательно разглядывать его, словно примериваясь, потом быстро выпил и снова улегся на свое ложе.

На улице Корнеев вдохнул полной грудью вредоносный столичный воздух. Он после смрада Витиного жилища казался чистым кислородом.

— Спасибо, Женя.

— Ты что, пойдешь туда?

— Угу.

— Я тебя одного не пущу.

— Нет, Женя, я пойду один. Тебе совсем не следует соваться в эти дела. Я бы и сам туда не полез, но служба.

— Ты уж смотри, Игорь.

— Смотрю.

Дорога к седьмому дому вела напрямик через пустырь.

Ругаясь про себя, Корнеев, поминутно спотыкаясь, наконец, вышел на ровное, освещенное фонарем место.

Гараж он увидел сразу. Вернее, свет увидел, пробивающийся через полуоткрытые двери.

И тут острое чувство опасности заставило его остановиться.

Он достал сигарету, закурил, постоял минут пять, потом вынул пистолет, загнал патрон в ствол, поставил на предохранитель и сунул сзади за ремень.

Первое, что он увидел, приоткрыв дверь гаража, — наполовину ободранный под покраску темно-синий ”ягуар” с перегонным номером и серебряными спицами.

Около него горбатились двое в синих комбинезонах.

— Здорово, мужики, — сказал Игорь, — огонька не найдется?

— Ты как сюда попал? — Из темноты гаража появился третий, в традиционной одежде нынешних ’’крутых”: мокасины почти открытые, просторные брюки из плотного материала и, конечно, кожаная куртка.

— Ну? — спросил он врастяжку.

— Вы чего, ребята? — испуганно, миролюбиво сказал Игорь. — Я через пустырь этот шел, а спичек нет, вот и вышел на огонек.

— На. — Парень в куртке подошел к Корнееву, щелкнул дорогой зажигалкой.

Игорь прикурил.

— Спасибо, ребята.

— Нормально, иди.

Игорь вышел.

И тогда из темного угла выплыл четвертый, такой же, как и его приятель. Словно их штамповали где-то, делали вот таких накачанных, крупных, а потом одинаково одевали.

— Слушай, Серый, я этого малого где-то видел.

— Да здесь ты его и видел, их здесь знаешь сколько крутится, пролетариев всех стран.

— Нет, я его не здесь видел, я его морду запомнил не зря!

А Игорь торопливо шел к светящемуся коробку шестнадцатиэтажного дома. Теперь ему нужен был телефон. Срочно, очень срочно нужен.

Шум мотора он услышал почти у самого дома, на детской площадке. Ну подумаешь, едет машина, и все дела. Мало ли какие у людей заботы.

Взревел двигатель на повороте, детскую площадку заполнил беловатый свет, и на секунду Корнеев почувствовал себя зайцем, попавшим на дороге в свет автомобильных фар.

Машина пролетела и остановилась, погасли фары.

Над детской площадкой ветер безжалостно раскачивал фонарь, свет его, слабый и желтый, вырывал из мрака чудищ, которых оформитель считал конями, высвечивал деревянного кота, неуклюжего и толстого, плясал на узорчатом орнаменте теремков.

Они ждали его у этого теремка. Стояли полукругом, закрывая дорогу к дому.

— Слышь, — сказал тот, что дал прикурить, — тебе огонька больше не нужно?

— Нет, — спокойно ответил Игорь, свернул в сторону.

— Подожди, подожди, мент, — зло выдавил из себя ”близнец” и начал заходить сбоку, поигрывая стальным прутом.

— Что, голуби, по 191-й соскучились? — насмешливо спросил Корнеев.

Краем глаза он наблюдал за ”близнецом”, совсем потеряв из виду тех двоих, в комбинезонах.

Он увидел их слишком поздно, когда один из них был уже в опасной близости.

Игорь едва успел отбить руку с монтировкой и ударом ноги завалить его у деревянного коня.

Второй успел его достать кастетом. Корнеев ушел, удар задел его наискосок, больно отозвавшись в затылке.

Он на секунду перестал контролировать ситуацию, и второй удар сбил его с ног.

— Мочи его, — крикнул один из "близнецов” и выщелкнул нож. Лезвие его, отточенное и безжалостное, синевой засветилось в огне фонаря.

Его били ногами, а он отталкивался в темноту, шаря рукой за спиной.

Наконец, ухватив рубчатую рукоятку пистолета, он спустил предохранитель и выстрелил в надвигающегося на него человека с ножом.

Вскакивая на ноги, Корнеев словно сквозь пелену увидел, как падает на землю малый в кожаной куртке, как бросились бежать остальные.

И он побежал тоже, тяжело дыша, каждое движение отдавалось горячей болью, он бежал к машине, стоявшей у самого дома.

Дверца была открыта, ключа в замке зажигания не было.

Корнеев попытался открыть капот, но не смог. Он шарил в кабине, дергал за какие-то ручки, нажимал кнопки, но не мог найти нужной.

Кровь лилась по лицу, боль становилась все сильнее и невыносимее.

И тогда, выматерившись, он дважды выстрелил в замок зажигания.

Теперь он знал, что машину можно только буксировать, поэтому он вытащил все четыре золотника и, услышав шипение воздуха, вдруг понял, что не сделал главного, забыв в пылу драки и погони о человеке на площадке.

Вытерев кровь ладонью, он пошел опять на площадку, опять под свет фонаря. Под эту желтую зыбкость. На земле лежал человек, рядом сидела маленькая собачка, пятнистая, с висячими ушами.

Она тявкнула и скрылась в темноте.

Корнеев пощупал пульс. Человек был мертв.

Игорь обыскал его, но не нашел ровным счетом ничего.

— Ты чего здесь делаешь, гад? — услышал он за своей спиной.

Корнеев обернулся.

Сзади стоял крепенький старичок с колодочками на костюме и со старым значком "Отличник милиции".

— Папаша, — Игорь достал удостоверение, раскрыл, — я из МУРа.

Старичок в ответ предъявил пенсионное удостоверение МВД.

— А я-то думал, мальчишки здесь взрывы устроили, а то ты палил? Да ты, брат, весь в крови.

— Папаша, родной, позвони дежурному по городу, пусть группу высылает. Скажи, Корнеев здесь.

— Может, ”скорую”…

— Папаша, ты же мент бывший, какую ”скорую”.

— Иду.

Старик ушел. Медленно, слишком медленно двигался он к дому.

Игорь сел на детскую песочницу и почувствовал чудовищную слабость. Заболело все избитое тело. Боль тупо заливала его, иногда пульсируя короткими болезненными ударами.

Ему хотелось одного: лечь на песок, найти положение, когда затихнет боль, и уснуть.

Кто-то толкнул его в плечо, Игорь поднял голову и увидел женщину.

— Милицию вызвали, давайте я посмотрю вас.

— Вы врач?

— Нет, я тренер.

— Я не собираюсь играть в футбол.

— Очень остроумно. Давайте.

Чудовищно защипало, запахло спиртом.

— Терпите.

— А вас как зовут?

— Наташа.

— А меня Игорь. Правда, у нас чудесный повод для знакомства?

— Лучше не придумаешь.

— А вы тренируете гимнасток?

— Нет.

— Значит, фигуристов.

— Не угадали. Я теннисистка.

— Весьма аристократично.

— Молчите лучше.

Игорь замолчал, глядя, как падают на землю алые от крови тампоны.

— Ну вот, вы более-менее прилично выглядите. Теперь…

Наташа не успела договорить, из-за угла вырвался ”Газик” отделения.

Из него выпрыгивали люди, бежали к песочнице.

Где-то за домами прорезался вдруг голос сирены, спешила дежурная опергруппа.

Кафтанов приехал позже всех, когда уже закончили работать эксперты, а кинолог с собакой еще не вернулся.

— Докладывай, Игорь.

— Нечего докладывать, товарищ генерал, машину нашел, был вынужден применить оружие.

— Сколько их было?

— Четверо.

— Вооружены?

— Видел только ножик и железные прутья.

— Товарищ генерал, — подошел к Кафтанову один из оперативников, — у убитого нашли табельный ”ПМ”.

— Что же он не стрелял?

— Патронов не было.

— На этот раз тебе, Корнеев, повезло.

— Это как сказать, — устало ответил Игорь.

Подбежал Логунов.

— Собака взяла след, привела к гаражу…

— А оттуда они на машине уехали. Так?

— Так точно.

— Ну что ж, посмотрим этот гараж. Пошли, Корнеев.

Корнеев пошел в сторону гаража, а Кафтанов на секунду задержался, взял Логунова за локоть:

— А тебе там делать нечего, Боря. Твое задание иное.

Логунов молчал, ожидая, что скажет начальник.

— У тебя сейчас новая должность, вроде как адвокат.

— С единственным клиентом, товарищ генерал.

— Да, Борис, иди и помни, что есть люди в нашем управлении, в министерстве и, не скрою от тебя, на больших верхах — в Совмине и ЦК, которые только и ждут, чтобы Игорь прокололся, а значит, и все мы.

— Но ведь время-то совсем другое…

— Другое время будет тогда, когда появятся другие люди. А Громов и Кривенцов по сей день у власти. Только один теперь народный депутат, а другой в Политуправлении МВД. Так что о времени ты особо не говори.

— Понял.

— А раз понял, так действуй.

До чего же поганая работа ходить по квартирам, особенно в двадцать два тридцать.

Одна дверь. Потом следующий этаж. И снова дверь.

И вопросы одни и те же:

— Ваши окна выходят на детскую площадку. Вы ничего не видели?

И ответ стандартный:

— Нет.

— А выстрелы вы слышали?

— Да оставьте нас в покое!

Запуганы были люди. Слухами, нехваткой, демократией. Всем.

На шестом этаже в четырнадцатой квартире дверь открыл человек с лицом профессионального вояки из американских фильмов. Широченные плечи распирали зеленую майку, из кожаных шорт торчали мощные волосатые ноги.

На плече у него сидел попугай, который немедленно известил о том, что Кока хороший.

— Я из… — начал Логунов и тут увидел собаку. Она была скорее похожа на небольшого медведя. Громадная, почти белая, с черным пятном на груди.

— Не бойтесь, — сказал хозяин, — она вас не тронет без команды.

— У вас и коллектив, — усмехнулся Логунов, — вы случайно не из цирка?

— Нет, я из Академии наук. Так чем обязан?

— Я из милиции.

— По поводу стрельбы этой?

— Да.

— Заходите.

Логунов вошел в прихожую, стены которой были вместо обоев покрыты старинными географическими картами.

— Неужели настоящие? — поинтересовался Борис.

— Нет, если бы это были подлинники, я давно бы жил в особняке. Это обои.

В комнате неистовствовал телевизор, депутаты обсуждали очередную поправку к регламенту.

— Так вы слышали стрельбу?

— Более того, я наблюдал всю драку. Более того, я снял ее на видео.

— Вы спокойно снимали, когда четверо пытались убить одного?

— А вы видите в этом что-то необычное?

— Почему вы не позвонили в милицию?

— А вы уверены, что милиция приехала бы?

— Уверен.

— А я нет.

— Почему?

— А вы попробуйте сами. Вот поэтому у меня живет Джой.

Пес поднял громадную голову, внимательно посмотрел на хозяина.

— Простите. — Логунов покосился на собаку. — Вы чем занимаетесь?

— А это важно?

— Просто интересно.

— Я географ. Доктор наук. Еще есть вопросы?

— Вопросов нет, есть просьба.

— Догадываюсь. Кстати, моя фамилия Рыбин, зовут Олег Сергеевич.

— Майор Логунов Борис Николаевич.

— Вот и познакомились. Ну начнем благословясь.

Рыбин вставил в магнитофон кассету, щелкнул переключателем.

И в зыбком свете фонаря возникли пустырь и фигуры на нем. И они жили, двигались, словно танец некий ритуальный исполняли.

Картинка стала четче, и Логунов разглядел в руке одного нож, а у второго не то лом, не то прут. И словно в плохом кино, когда вместо каскадеров снимают артистов, не умеющих драться, началась схватка. Драка на экране была суматошной, словно замедленной. Но именно в этом и сквозила опасность.

— Вы мне дадите эту пленку?

Рыбин поглядел на Логунова, усмехнулся:

— А разве у меня есть выход?

— Пожалуй, нет. Наш сотрудник применил оружие, и его ждут большие неприятности.

— Значит, стрелять в бандитов нельзя?

— Выходит, что так.

— Кто же это придумал?

— Видимо, те, кто постоянно дискутирует под охраной КГБ. Давайте составим документ об изъятии кассеты.

— Берите так, — сказал Рыбин, — надеюсь, что вернете.

— Обязательно.

А гараж был пуст, правда, экспертам там нашлась работа. Отпечатки пальцев были везде: на замках, дверных ручках, банках, инструментах.

К Кафтанову подошел замначальника РУВД.

— Гараж принадлежит Борису Барулину. Кличка Боря-Мясник. Живет рядом.

— Вот и хорошо, что недалеко. — Кафтанов достал сигарету. — Вы с Корнеевым и сходите к нему.

Серый остановил машину у проходного двора напротив театра Образцова.

— Идите домой, — скомандовал он напарникам, — и без моего звонка на улицу не показываться.

— И долго нам так ждать? — спросил один в комбинезоне.

— Завтра из Москвы выкатитесь.

— Ладно.

Они вылезли из машины и скрылись в темноте двора.

Серый аккуратно отъехал, ему сегодня не нужны были неприятности с милицией.

Боря-Мясник, в миру Борис Николаевич Барулин, скромный труженик торговли, что, впрочем, и определяла кличка, жил в соседнем доме.

В подъезде участковый посмотрел на перебинтованного Корнеева и сказал сочувственно:

— Эк они вас, товарищ подполковник, вы уж вторым заходите, а то народ перепугаете.

— Жалеешь?

— Кого?

— Да народ.

— Кляуз боюсь. Каждый день пишут, что я или хамлю, или пьяный. Одним словом, разгул демократии.

— А ты не пей да говори вежливо.

— Так у меня язва от службы этой, я уже три года не пью.

Дверь в квартире Бори-Мясника была стальная, с набором сейфовых замков.

— Видать, есть кое-что в квартире, — усмехнулся Игорь.

— А у него там коммерческая комиссионка, а не дом, — вздохнул участковый.

— А ты не завидуй, знаешь, есть поговорка: ”Плохо нажитое — прахом идет”.

— Теперь она не модна, поговорка эта. Теперь другое: ”Сумел — украл”. Нынче на этих окороту нет.

— Подожди, — сказал Игорь и нажал кнопку.

Переливчато, птичьим голосом запел за дверью звонок.

Потом остановился на секунду и сыграл два такта очень знакомого вальса.

— Все не как у людей, — выругался участковый.

— Кто? — раздался за дверью женский голос.

— Это я, гражданка Барулина, участковый Тимофеев.

— Тебе чего, Сергеич, ночь на дворе.

— Да дело спешное.

— Ну стань у глазка.

Зазвенели, загрохотали запоры, и дверь тяжело распахнулась. На пороге стояла женщина лет тридцати. Типичная торгашка, таких Игорь срисовывал сразу. Безудержно наглая, презирающая всех, кто не жил за такими дверьми.

— Ну чего вам?

Корнеев плечом отодвинул ее, вошел в коридор, завешенный зеркалами и покрытый ковровой дорожкой.

— Куда лезешь! Куда на ковры. Обувь снимать надо.

— А я к вам, гражданка Барулина, не в гости пришел. Я из МУРа.

— А по мне хоть из КГБ, я тебя дальше порога не пущу.

Игорь достал удостоверение.

— Ну и что ты мне свою книжку толкаешь под нос. Там что написано — с правом хранения и ношения оружия. Вот ты его носи и храни, а ко мне в дом не лезь.

— Где муж?

— А тебе какое дело?

— Собирайся.

— Куда?

— На Петровку.

— А я там ничего не забыла.

— Там я тебе напомню. Тимофеев, зови людей, сейчас обыск делать будем.

— Не дам.

— Дашь, Барулина, все дашь, да еще в камере попаришься. Последний раз спрашиваю, где муж?

— Да в Дагомысе он со своей прошмандовкой.

— Это с кем?

— С Ленкой.

— Кто она?

— Актриса.

— Вполне пристойно. А теперь слушай меня, Барулина. Если ты соврала, лучше бросай добро и беги из города. Я тебя все равно посажу. На уши встану, весь район подниму, а посажу. Поняла?

— Поняла, — чуть не зарыдала Барулина.

— А за что, знаешь? Не за то, что у тебя серьги и кольца многокаратные. Не за квартиру твою роскошную, не за музыкальный звонок. Это все иметь можно. За то тебя посажу, что ты с мужиком своим это все украла.

— Докажи, — зло выдохнула хозяйка.

— Это тебе придется доказывать, что все это тебе бабушка оставила. Поняла? Живи пока и бойся. Жди.

Игорь вышел, саданув на прощанье железной дверью.

Серый остановил ”Жигули” у ресторана ”Савой”. Теперь туда пускали только иностранцев. Так во всяком случае было объявлено по телевизору.

А Серый прошел, и швейцары перед ним услужливо двери распахнули. И он попал в этот заграничный оазис из мрака и грязи улицы.

Он шел через роскошные холлы и гостиные, здоровался как со старыми знакомыми с портье и служащими. Жал руки друзьям, которых немало толкалось около бара и входа в ресторан.

Но не бар, не ресторан, не дивные диваны и кресла холла привлекали его. Он шел в казино. В зал, где играли в рулетку.

И туда его пустили. Без звука. Хотя стояли у дверей двое крепких ребят в темных форменных костюмах.

Знали здесь Серого и уважали.

А в заветном зале, о котором столько легенд ходит в Москве, все было как там, за бугром.

Крутилась рулетка, ошарашенные иностранцы смотрели на русских ”бизнесменов”, выигрывавших и проигрывавших тысячи долларов.

И Филин был здесь, он сидел в самом центре у стола и, прищурясь, наблюдал, как сгребал крупье лопаточкой, по-блатному ”балеткой”, разноцветные жетоны.

Сегодня Филину везло, стопка фишек рядом с ним росла.

Опять крупье подвинул ему кучку фишек.

И сразу же из-за его спины возник молодой человек, услужливо сложивший выигрыш в стопки.

Шикарный был Филин. По староблатному костюм, пошитый в Риге. Темный с искоркой, рубашка-крахмал, белоснежная, галстук шелковый, от лучшего парижского дома, и шитые на заказ лакированные туфли.

Консервативен был старый вор Черкашин. Одевался по моде пятидесятых. У богатых свои прихоти.

— Делайте ваши ставки, — по-английски крикнул крупье.

Филин только собрался поставить пирамидку фишек на красное, как увидел вошедшего Серого.

Увидел и по лицу его понял, что произошло нечто неприятное.

Он встал из-за стола, достал золотой портсигар, вынул сигарету.

Охранник услужливо поднес огонек зажигалки.

— Получи выигрыш, — сквозь зубы скомандовал Филин и пошел к дверям.

— Ну? — не поворачиваясь, спросил он у Серого.

— Влипли.

— Как?

— Мент приперся в гараж, прикурить попросил. Леша-Разлука его определил.

— Ну.

— Что ну, кончил он Лешу.

— А машина?

— Бросить пришлось.

— Вы что же, фраера или люди деловые? У Разлуки же волына была.

— Так маслят не было.

— Значит, опять за бабки разборками занимались? Ну!

Филин схватил Серого за рукав куртки.

— Я же запретил вам это.

— Так один же раз.

— Где Олег и Степан?

— На хате, ждут.

— Кто навел?

— Не знаю.

— Кто знал о гараже?

— Витька-Кол, он у Бори-Мясника и гараж покупал.

— Мясник знает?

— Нет, он в Дагомысе.

— Значит, один Кол. Где он?

— А где ему быть?

— Привези его ко мне на дачу.

— Понял.

— Меня отвезите, и пойдете вдвоем с Вовой.

А в кабинет Кафтанова пришло утро. Свежесть летняя кабинет наполнила. Свет ламп стал неестественно желт.

— Ну что мы имеем, орлы-сыщики. — Кафтанов достал из сейфа документы. — Некто убивает австрийца Отто Мауэра, президента СП ”Антик”. Что по ”Антику”?

— Вы меня в три часа из постели подняли, — ворчливо ответил начальник отдела УБХСС подполковник Смирнов.

— Ничего, Смирнов, потом отоспишься. Так что же ”Антик”?

— Что касается Мауэра, у него репутация солидного и порядочного бизнесмена. Все финансовые дела его в полном порядке. ”Соседи” сообщили, что сомнительных связей он не имел. В общем положительный капиталист.

— Значит, причина смерти загадочна? — усмехнулся Кафтанов.

— Мы проверили финансовую и производственную деятельность СП, пока у них все нормально. Правда, вицепрезидент с нашей стороны, Сергей Третьяков, сейчас в Вене.

— А разве это криминал? Кто он такой?

— Мы его знаем неплохо. Крутой парень, раньше проходил по нескольким делам. В основном по торговле автомашинами. С бывшим помощником Гришина крутили дела с ”Волгами” и иномарками через УПДК. Но сейчас к нему никаких претензий. Работает честно.

— Красный купец, — вставил реплику Корнеев.

— Что вы имеете в виду, Игорь? — Смирнов повернулся к Корнееву.

— Так называли нэпманов в двадцатые годы, — пояснил Кафтанов. — Странно, очень странно, за что же убили Мауэра. Копайте, Смирнов, не может быть, чтобы случайно все получилось. Теперь об убийстве.

Кафтанов раскрыл папку с документами.

— Давайте пофантазируем. Офицер криминальной полиции из Вены опознает в Сочи наемного убийцу, этот человек из города-курорта исчезает — и тут же убийство Мауэра. Причем профессиональное. Мощный ”ягуар” с перегонным номером, по сведениям Брестского КПП и таможни; перегнал его некто Андрей Хилковский, ныне житель Вены, а ранее весьма известный нам мошенник. Он перегнал машину и тут же покинул пределы страны. Теперь пистолет.

Кафтанов встал, открыл сейф, вынул папку и пистолет.

— Вот оружие.

Корнеев взял со стола пистолет.

— Ну что, сыщик, — прищурился Кафтанов, — что за оружие?

— Дурдом. — Игорь положил пистолет на стол. — Финляндия, Л-35, система Айми Лахти, калибр девять миллиметров, ударно-спусковой механизм со скрытым курком; боевая пружина расположена…

— Хватит. — Махнул рукой Кафтанов. — Знаешь. Так вот, пистолет этот найден на прииске под Иркутском. Некие люди, напавшие на старателя Козлова, пытались отнять у него золото и предложили регулярно отдавать долю. Прилетели они на вертолете, который был откомандирован в распоряжение лесного хозяйства и считался год как сломанным. Козлов оказался парнем крутым, уложил двоих, третий погиб при подъеме вертолета, который потом сел в излучине реки, видимо, орлы эти уплыли на лодке. Итак, провожу линию. ”Антик” — Мауэр — золото. Надо работать по этой версии. Корнеев, утром летишь в Дагомыс, искать Борю-Мясника. Логунов — в Иркутск.

Дверь в домик Вити-Кола была открыта. Серый и Вова огляделись. По утреннему времени вокруг никого не было, только где-то в гаражах надсадно лаяла собака.

Кол спал не раздеваясь, на столе стояла пустая бутылка лимонной, валялась скомканная пачка ”Мальборо”.

Серый подошел к дивану, рванул Кола, посадил.

— Ты чего?.. А… Кто?

— Ты кого, сука, послал в гараж к Мяснику?

— Ты чего… Серый…

Серый ударил его, коротко, без замаха.

Кол слетел на пол.

— Серый…

— Кому ты сказал, сука? Говори или…

— Звонков Женька привел парня солнцевского, он машину искал…

— Кто такой Звонков?

— У него гараж здесь.

— Ты, Кол, — Серый закурил, — опять в дерьме, потому что водка мозги твои отбила. Что же нам с тобой делать-то?

— Ребята, я бухой был, слышишь, Серый, бухой…

— Сейчас с нами поедешь.

Кол заплакал.

— Куда?

— Филин тебя видеть хочет.

— Серый, слушай, я тебе денег дам, наводку дам на квартиру, что хочешь сделаю…

— Ты мне денег дашь, — Серый засмеялся, — слышишь, Вова?

Тот молча кивнул. Слышу, мол.

— А зачем мне деньги, Кол? Их у нас с Вовой на три жизни набрано. Вставай, петух позорный, поехали к боссу.

Дачка у Филина была маленькой, терраса да домик в три окна, весь закрытый ползущими вверх хмелем и виноградом.

Славный был домик. Даже очень.

В таком бы жизнь доживать. Коротать тихую старость. Тем более участок больше гектара. На нем и лес, и цветник, и грядки с зеленью всякой.

От калитки к даче через кусты орешника легла дорожка, лавочка в кустах. Совсем чеховская, прямо из ”Трех сестер”.

И шли по ней трое: Серый, Кол и Вовик.

На крыльце дачи сидел Рваный. Бывший боксер, сделавший две ходки в зону. Человек глупый, свирепый и бесконечно преданный Филину.

Увидев троицу, он лениво поднялся.

— В дом не ходите, велел здесь ждать.

Он вошел на террасу с весело-разноцветными стеклами, взял со стола жбан и кружки, вынес их и поставил на крыльцо.

— Квас пейте.

Первым схватил кружку Витя-Кол. Он налил ее полную и пил этот божественный коричневатый напиток, холодный и жгучий.

Серый посмотрел, как жадно, со стоном пьет Кол, как дергается в такт его немытая шея, и зло сказал:

— Алкаш паршивый.

— Зачем же так, — раздался у них за спиной голос.

Они оглянулись словно по команде.

По дорожке шел Филин. В майке, тренировочных штанах, с полотенцем через плечо. Мокрые волосы были аккуратно зачесаны.

Он подошел к террасе, налил кружку кваса, выпил.

— До чего же хорошо искупаться поутру. Нет, ребята, не так мы живем. Все мирским заняты, суетой бессмысленной. А вы посмотрите, какое утро-то.

Рваный вынес плетеное кресло, Филин сел, закурил сигарету.

— Ну что ж. Вернемся к делам нашим скорбным. Я ведь, Витюша, не зря на речку ходил. Пусто там. Нет никого. Вот пойдем купаться сейчас, нырнешь ты — и все. Любая экспертиза покажет: купался в сильной стадии опьянения. Вот и все.

— За что? — заплакал Кол.

— А за что, ты, Витюша, знаешь. Ты ко мне претензий иметь не должен. Я тебя в убожестве твоем подобрал. Дело дал. Копейку крутую, верную, в кооператив устроил. А ты? Молчишь?

Кол молчал. Он просто не мог говорить. Его била противная дрожь.

— Молчишь? И то дело, — продолжал Филин. — Ну а теперь ответь. Почему я тебя от дела отстранил?

— За поддачу черную, — зло сказал Серый.

— Правильно. — Филин налил себе еще квасу. — Мы тебе уже верить не могли. Теперь говори, падла, кому о гараже Мясника рассказывал…

— Пьяный был… Совсем кирной… Прости, Филин. — Кол упал на колени. — Прости… Лечиться пойду…

— А я тебе, Витя, не жена. Ты мне что леченый, что порченый… Любой, только не ссученный. Говори!

— Женька Звонков мужика крутого привел. Из солнцевских. Он сказал, что откинулся только-только и в камере с тобой парился. Я тогда к нему с уважением…

— Со мной в Бутырке парился? — Филин вскочил. — Какой из себя?

— Роста среднего, лысоватый, с усиками, — сказал Серый.

— Теперь я знаю, кто был, — усмехнулся Филин, — знаю. Игорь Дмитриевич, подумать только. Игорь Дмитриевич. Значит, Кол, так решаем. Опер — моя забота. А ты сегодня этого Звонкова уберешь.

— Нет! — дико закричал Кол и бросился к калитке.

Серый и Вовик догнали его на полпути, скрутили, потащили к даче.

— Слушай мое последнее слово, Кол. — Филин встал. — Сегодня ты этого Звонкова мочишь или…

Он скрылся в доме, а Кол бился на земле, выкрикивал что-то, плакал.

— Ну и воздух у тебя, Чугунов. — Игорь Корнеев, прищурившись от солнца, глядел на раскрытое окно машины. — Век бы здесь жил, — продолжал он.

— Вот и приезжай, да послужи здесь. Ты уже один раз сидел. Здесь опять посадят.

— Тебя-то не посадили.

— Это пока. Мне сорок пять лет, а я все капитан. Понял, как у нас?

— Не понял.

— А здесь и понимать нечего. Нашего начальника тоже сажали. Он теперь в Средней Азии воюет. Ну а мне до пенсии четыре дня.

— Уходишь?

— Ухожу… И из города этого бегу. Меня пока погоны милицейские защищают, а с пенсионером они в два счета…

— Кто они?

— Игорь, или ты не знаешь, кто? Здесь же куплено все. Сейчас увидишь, кто в Дагомысе отдыхает. Одни крутые. Каждый день там что-нибудь случается, а взять кого…

Отвоевался я. Как они, жить не могу, да и не хочу, бороться сил уже нет.

Машина проскочила бедноватый рабочий поселок, из-за поворота показались белоснежные корпуса Дагомыса.

— Вот видишь, — продолжал Чугунов, — Дагомыс. Когда эти гостиницы построили, уже тысячи брали за номер. Ты сам подумай, кто там жить сможет?

— Я во всяком случае не смогу

— Правильно. Была бы моя власть, я бы эти корпуса окружил бы ночью да взял бы всех.

— По тридцать седьмому соскучился? — усмехнулся Корнеев.

Чугунов ничего не ответил, только махнул рукой.

Боря-Мясник занимал трехкомнатные апартаменты.

Но в номере его, естественно, не было. След его обнаружили в солярии. Он сидел в шезлонге, напялив на лысую голову солнцезащитный козырек с неведомым заграничным названием. Из-под ремня шортов вываливался сытый живот.

Около шезлонга стояла кастрюля со льдом, в ней охлаждалось баночное пиво.

Рядом с ним, закрыв лицо платком, расположилось длинноногое существо в еле заметном бикини.

Корнеев подождал, пока Боря дососет очередную банку пива, подвинул шезлонг и сел рядом.

— Привет, Боря.

— Привет. — Мясник прицельно бросил банку в урну.

— В баскет играл? — усмехнулся Игорь.

— А тебе чего?

Говорил он лениво, врастяжку, явно подражая крутым ребятам из видеофильмов.

— Ты кому гараж сдал?

— Иди отсюда, пока я не встал.

Фраза была рассчитана явно на бикини.

— Я тебя второй раз спрашиваю, — тихо сказал Игорь.

— Ты, гнида!

Боря-Мясник вскочил. Корнеев, чуть приподнявшись, толкнул его в грудь.

Боря рухнул в затрещавший под его тяжестью шезлонг.

— Мы из уголовного розыска, — сказал Чугунов.

— А хоть из КГБ. — Боря попытался встать, но не мог, шезлонг провалился, и ноги его оказались на уровне подбородка.

Корнеев облокотился на ручки шезлонга, наклонился к Боре.

— Слушай меня, Боря-Мясник, я сюда из Москвы не загорать приехал. Хотя здесь и хорошо очень. Море, солнце, воздух, пиво холодное, телка красивая. Что еще нужно мужчине? А?

Боря молчал, только дышал тяжело, с присвистом.

— Мы тебя сейчас заберем и окунем на семьдесят два часа в камеру, а потом в Москву, в наручниках.

— Нет на мне ничего… — выкрикнул Боря

Девица его впервые заинтересовалась происходящим, сняла платок с лица и села.

И Корнеев узнал ее. Совсем недавно фильм с ее участием показывали по телевизору.

— А что на тебе есть и чего нет, это мы разберемся. Только отпуск твой нарушим и кайф сломаем.

— Ну чего вы ко мне пристали? Я ключ от гаража Витьке-Колу отдал, ему надо было машину ремонтировать. Он пришел, попросил, я отдал, и все дела.

— Вот это разговор деловой. Пошли к тебе в номер, запишем все это.

— Зачем записывать? — голос Бори стал плаксивотонким.

— Закон требует.

А в Иркутске шел дождь. И в открытое окно влетал свежий ветер. Борису Логунову казалось, что пахнет он байкальской водой.

Они сидели втроем в кабинете начальника уголовного розыска области.

Начальник, Борис и следователь прокуратуры.

— Мы Козлова этого по подписке отпустили, — сказал следователь, — просили за него… Хотя уголовник бывший…

— Он же государственный драгметалл защищал, — сказал начальник розыска, — а потом, пределы не превысил, их вооруженных четверо с автоматическим оружием.

— Конечно, так это, — вяло проговорил следователь. На лице его была написана явная жалость, что приходится отпускать такого человека.

— Кроме Козлова, — начальник розыска встал, — есть у нас всего один свидетель, пилот вертолета Акимов. Сейчас я его вызову.

В кабинет вошел совсем молодой парень в летной форме с двумя нашивками на погонах.

— Садись, Акимов, — сказал начальник розыска, — поведай нам о делах твоих скорбных.

— Так я уже рассказывал, товарищ полковник.

— Ты не мне, ты товарищу из Москвы всю эту историю подробненько живописуй.

Акимов вздохнул, достал сигарету, чиркнул спичкой.

— Як лесоустроителям прикомандирован был. Машина в Листвянке стояла. Второго пилота пока не было, у нас в отряде народу не хватает. В тот день меня в Иркутск вызвали. Дело сделал, в ресторан ’’Селенга” заехал.

— Пьете? — спросил Логунов.

— Только пиво. Взял графин пива, поесть. Тут они ко мне и присели. Трое их было, один все смеялся, мол, коллеги мы, он тоже вертолетчик с Афгана. Зовут Саша, в Москве на Патриарших живет.

— Погодите, Акимов, — перебил его Логунов, — я читал ваши показания, скажите, вы не заметили каких-то особых примет?

Пилот задумался, потом покачал головой:

— Нет.

— Ну а дальше?

— Они меня пивом угостили. Потом я засоловел сильно. Все потекло, размылось. Очнулся в больнице.

— Они ему клофелина большую порцию влили в пиво, а потом бесчувственного сбросили в Байкал, раздев предварительно. Тебе, Акимов, повезло, что ты к браконьерам в сеть попал, — сказал следователь прокуратуры.

— Как в сеть? — удивился Логунов.

— А очень просто. В этот момент два умельца сеть тянули, ну и прихватили бедолагу. Откачали, да в больницу. — Начальник угрозыска засмеялся. — Иди, страдалец, чини свой вертолет.

Пилот встал, пошел к выходу. Внезапно у дверей он остановился, повернулся резко.

— Товарищ полковник, вспомнил, у этого Саши на левой кисти татуировка, три звездочки, как на погонах у старшего лейтенанта.

Серый остановил машину у самого въезда в гаражный город. Оглянулся назад. Витю-Кола била дрожь.

— Ну ты и дерьмо. Не бойся, человека кончить легче, чем кошку. Ту жалеешь: пушистая, добрая. А человек дрянь, грязь, сволочь. Да не трясись ты так. Вовик, засучи ему рукав.

Вовик ловко стянул с Кола куртку, начал закатывать рубашку.

— На жгут. — Серый протянул Вовику резиновый шланг.

Вовик перетянул Витькину руку.

— Дави кулак.

Кол несколько раз сжал кулак.

На руке отчетливо выступила вена.

Серый передал Вовику шприц, тот умело вогнал иглу, нажал на рычажок.

Кол блаженно зажмурился, чувствуя, как приходит сладостный покой.

Сегодня у Женьки Звонкова заказов не было. Свободный был вечер. И решил он еще лучше отладить свою цветомузыку. Звонков любил джаз. Настоящий, без подмеса. Глена Миллера любил, Бенни Гудмена, Френсиса Аля.

Вот и сейчас билась в цветовой гамме мелодия из "Серенады солнечной долины”.

Очень хотелось Звонкову найти такое соотношение цвета и музыки, чтобы в такт мелодии нежно менялась цветовая гамма.

Загремела канистра у входа.

Женька обернулся. В дверях стоял Кол.

— А, Витек, ты, видать, опять врезал.

— Врезал… Врезал… Врезал… — запел в такт музыке Кол и пошел к Женьке.

Глаза у него были пусты и бессмысленны, по лицу бродила смазанная улыбка.

Он, проходя мимо установки, повернул до отказа рычаг громкости.

Звонко и радостно запела над гаражом труба.

— Кол, — Женька пытался перекричать музыку, — Кол!

А Витя, пританцовывая, оказался у него за спиной.

Внезапно он сгибом руки обхватил его голову и полоснул ножом по горлу.

Потом, бессмысленно улыбаясь и подпевая знаменитым трубачам и саксофонистам Глена Миллера, еще несколько раз ударил и, оставив нож в теле, вышел из гаража.

Вова и Серый подхватили его, втолкнули в машину.

Ревела над гаражным городом музыка, бешено метались синие, зеленые, желтые, красные всполохи огня.

Серый остановил машину у сторожки. Они затащили Кола внутрь, уложили на топчан.

— Кайфа дай, Серый, кайфа…

— Сейчас, Витя, сейчас.

Вовик умело закатал рукав, перетянул руку жгутом.

Кол ожидал кайфа, бессмысленно улыбаясь и напевая что-то.

— Сейчас, Витя, сейчас.

Вовик достал большой шприц, полный мутноватой маслянистой жидкости, и ввел иглу в вену Кола.

Витя блаженно зажмурился, закрыл глаза и вытянулся на топчане, устраиваясь поудобнее.

— Все, Серый. — Вовик спрятал шприц в кейс. — Он поехал к своим далеким предкам.

— Сколько ему еще жить?

— Минут десять. Отравление наркотиками.

— Поехали.

Билась над гаражным городом цветомузыка. В разноцветных всполохах гаражи напоминали элементы космического ландшафта.

Гремела музыка, дергался свет, и в разных концах этого города лежали двое убитых.

— Открывайте, — сказал Игорь врачу.

— Ну как хотите, я вас предупреждал.

— Открывайте.

Врач надавил на ручку, выдвинул носилки.

Корнеев подошел, поднял покрывало.

Он смотрел всего несколько секунд, но они показались ему часами.

Врач посмотрел на него внимательно и сказал:

— Хватит. Я же предупреждал вас. Нельзя на вашей службе так расстраиваться…

— Это был мой очень близкий друг.

— Извините.

Игорь повернулся и пошел к дверям.

— Подождите! — крикнул ему в спину врач.

Но Игорь не остановился, ему хотелось как можно быстрее уйти из морга.

На улице его ждал Ковалев.

— Его убил Кол, Игорь Дмитриевич, наширялся наркотиками и убил. А потом сам умер от отравления.

— Его убил я, Ковалев, понимаешь, я.

— Вы же в Дагомысе были.

— Я его убил. — Игорь пошел сквозь чахлый больничный сквер, мимо людей в халатах чудовищного цвета, и мимо женщин с кошелками, мимо равнодушных, привыкших ко всему врачей.

Он шел по улице, не замечая людей, словно пьяный.

Резко, со свистом затормозила машина.

— Ты, сука, алкаш поганый. — Выскочил из кабины водитель. — Жить надоело, в Москва-реку прыгни, а людей под срок не подставляй!

И тут Корнеев очнулся и увидел себя на мостовой, и машину ’’Волгу” рядом увидел, и людей, с любопытством глядящих на него.

Пелена словно спала, и он вновь ощутил свою связь с городом, людьми, машинами, надвигающимся московским вечером.

— Извини, — сказал Игорь

— Погоди. — Водитель подошел ближе. — Да ты трезвый никак. Болен, что ли?

— Вроде того.

— Садись. Подвезу, а то откинешь копыта, не дай бог.

— Спасибо.

— Тебе куда? — спросил водитель, когда Корнеев уселся в салоне.

— К Новокузнецкой.

— Это как делать нечего.

На Пятницкой у булочной Игорь попросил остановиться. Достал пятерку.

— Да ты что, друг, не обижай. — Водитель хлопнул его по спине. — Слава богу, отошел ты. Горе, что ли?

— Лучшего друга убили.

— Кто?

— Пока не знаю.

— Кооператором был?

— Нет, инженер.

— Вот, суки, рвань. Ты, друг, иди домой и стакан вмажь, очень советую, полегчает.

Машина ушла, а Игорь остался на Пятницкой.

Вечерняя улица жила обычной жизнью. Шли значительные ребята из Радиокомитета, торопились женщины с руками, оттянутыми сумками, мужчины стекались к винному магазину.

Игорь подошел к громадной очереди и понял, что стоять здесь не сможет.

Мимо метро он прошел к рынку и увидел Борьку Ужова из соседней квартиры, главного районного алкаша.

— Боря! — крикнул Игорь. — Уж!

Сосед обернулся и опасливо подошел к Корнееву.

— Здорово, Игорь.

— Привет.

— Ты чего?

— Достань бутылку.

— Так цена ж.

Игорь полез в карман, вынул три десятки.

— На.

— Так много не надо, для тебя за двадцатник сделаю.

Он исчез за какими-то палатками, торгующими кооперативной дрянью, и через несколько минут появился с пакетом.

— Держи, "Сибирская”.

— Спасибо, Уж.

— Да чего там. Мы же с понятием

— А у тебя стакана случайно нет?

— Неужто на улице будешь? — с изумлением спросил Борька.

— Буду.

Уж залез в необъятный карман куртки и вытащил стакан.

— На.

Игорь сунул стакан в пакет и пошел по переулку. Он шел, еще не зная куда, не думая о том маршруте, ноги сами несли его.

Сначала переулок, потом площадка детская, проходняк узкий, как щель, дыра в заборе и пустой школьный двор. Когда-то здесь они учились вместе с Женькой. Когда-то, тысячу лет назад.

Двор был пуст. Здание школы заляпано краской, красная вывеска разбита чьей-то безжалостной рукой.

Игорь сел на ступеньки, достал стакан, поставил его рядом, свинтил пробку и налил его до краев.

Выдохнул воздух и выпил стакан в два глотка.

Тепло разливалось по телу постепенно. Оно сожгло застрявший в груди, как булыжник, ком горя, и Игорь заплакал.

Зажглись фонари, на город опустились сумерки, а он сидел и плакал, закрыв лицо руками.

Часть втораяя

Сидел на ступеньках школы Корнеев, он перестал плакать, и глаза у него были сухие и жесткие.

…А Филин только что закончил рыбачить. Он шел по лесной тропинке к даче, поодаль Вова нес затейливый спиннинг и сеточку с рыбой.

Тишина. Покой. Душевное спокойствие.

…В кооперативном кафе "Маргарита” за столом, заставленным закусками и выпивкой, гуляли Серый, две роскошные девицы и крепкий парень в кожаной куртке. Он потянулся к бутылке, и на руке стала отчетливо видна татуировка — три звездочки, как на погонах у старшего лейтенанта.

…В Софийском аэропорту Роман Гольдин брал билет до Москвы. Он сунул руку в карман брюк, достал толстую пачку долларов.

— Первый класс, — сказал он на плохом английском.

…А Козлов умывался у реки, у них там уже утро начиналось. И впереди у него был тяжелый день. Работа была впереди. Настоящая. Мужская.

…В Вене у дверей комнаты, в которой лежал Сергей Третьяков, сидел полицейский. Он внимательно поглядывал на пробегавших мимо людей в белых халатах. На редких посетителей.

Второй полицейский в штатском сидел в конце коридора, рядом со столом дежурной сестры.

Самолет авиакомпании ’’Балкан” приземлился в Шереметьевой.

Роман Гольдин, помахивая сумкой, поблагодарил стюардессу и вошел в гофрированный переход.

Пятнадцать лет он не видел пограничников в зеленых фуражках, пятнадцать лет не ступал на землю этой страны.

По переходу шел не тот Роман Гольдин, который спешно покидал родную Москву.

Сюда прилетел преуспевающий бизнесмен, одетый дорого и элегантно.

Он заполнил декларацию и получил чемодан.

Прошел таможню.

Опытным взглядом сразу определил крутежников, скупающих на корню технику и заграничные вещи. Огляделся по сторонам и увидел высокого парня в кожаной куртке, внимательно разглядывающего его.

Роман сразу же направился к нему, куртка эта была униформой московских деловых.

— Вы Гольдин? — спросил Серый.

— Да.

— Давайте ваши вещи.

Сергей Третьяков открыл глаза, мучительно, поэтапно сознание возвращалось к нему.

Сначала он видел белый потолок, потом кусок занавешенного окна.

Он попытался приподняться, но острая боль пронзила все его тело.

Над ним склонилась молодая девушка.

Она что-то говорила ему, мягко укладывала опять.

И Сергей вновь провалился в полузабытье.

Эрик Крюгер вошел в вестибюль отеля ”Цур Штадтхалле”.

По раннему времени маленький холл был пуст и безукоризненно чист.

Отель был старый, построенный в добрые довоенные времена. Новый владелец сохранил старовенский стиль: сияла бронза, темное дерево мебели и стойки портье. Все говорило о незыблемости доброго, надежного стиля.

— Господину угодно снять номер? — За стойкой поднялся щеголеватый молодой человек в форменной синей куртке с вышитыми золотом ключами на воротнике.

Он был элегантен даже в этой униформе. Элегантен и красив, как киноактер из фильмов пятидесятых годов.

Только руки портили его. Широкие, короткопалые, с крупным перстнем на правом мизинце.

Крюгер подошел, усмехнулся и достал значок.

— Вы поняли, Мейснер, зачем я пришел.

— Нет, господин комиссар, — портье говорил спокойно, без тени тревоги.

— Жаль, а я думал, мы найдем общий язык.

Крюгер зашел за стойку конторы.

— Сюда нельзя, господин комиссар.

— А ты вызови полицию, сынок. — Крюгер втолкнул портье в маленькую комнату.

— Ну? — спросил он, плотно закрывая дверь. — Что ты скажешь мне о русском из тридцать седьмого номера?

— А что я должен говорить?

Крюгер схватил Мейснера за отвороты куртки, рванул на себя.

Тонкое сукно угрожающе затрещало.

— Значит, тебе нечего сказать мне?

— Но…

— Тогда я отвезу тебя в полицайпрезидиум, там у нас разговаривают все.

Крюгер оттолкнул Мейснера, и тот с шумом грохнулся на стул.

— Сколько людей к нему приходило?

— Трое.

— Ты запомнил их?

— Только двоих.

— Этого достаточно. Опиши их мне.

Штиммель любил поесть. Причем предпочитал китайскую кухню. Раз в неделю он устраивал себе праздник и приезжал в китайский ресторан рядом с Пратером.

Он взял два блюда из утки, пельмени, четыре блюда из креветок и, конечно, китайское пиво.

Китаец-официант принес длинную бутылку с красными иероглифами, откупорил, налил в фарфоровую кружку.

Штиммель начал пить, зажмурившись от удовольствия.

Когда он открыл глаза, то с удивлением увидел, что напротив сидит крепкий мужчина.

— Приятного аппетита, господин Штиммель, — усмехнулся незнакомец…

— Спасибо, конечно…

Человек полез в карман и достал полицейский значок.

— Я очень сожалею, господин Штиммель, но вынужден прервать ваш обед. Я старший инспектор криминальной полиции Крюгер.

— Я не понимаю…

— Вы совладелец смешанной фирмы ”Антик”?

— Не совсем, не совсем. — Штиммель схватил салфетку, положил ее, потом подвинул тарелку.

— Вы не нервничайте, а отвечайте мне.

— Это допрос? Тогда я приглашу адвоката.

— Пока только беседа. Пока, — Крюгер сделал акцент на последнем слове.

— Я не совладелец, а представитель фирмы в Вене.

— Прекрасно. Господина Третьякова пригласили вы?

— Да. У нас много общих дел.

— А где он?

— Сам удивляюсь, господин Крюгер. Я уезжал в Зальцбург на три дня. Приехал и не могу дозвониться до него.

— И вас это не удивляет?

— Господин инспектор, — Штиммель засмеялся, — Сергей Третьяков — молодой человек. Он впервые вырвался из-за железного занавеса, а в нашем городе столько соблазнов.

— Логично. А вы знали убитого в Москве господина Мауэра?

— Конечно. Он был моим другом. Это потеря для нашего дела. Огромная потеря.

— А как вы думаете, кто его мог убить?

— Господин Крюгер, — Штиммель всплеснул руками, — откуда же мне знать? Вы читаете газеты?

— Иногда.

— Там много пишут о русской преступности. Москва сейчас — это Чикаго двадцатых годов.

— А вас не интересует, господин Штиммель, почему я спрашиваю о Третьякове?

— Конечно. Конечно. Неужели он попал в полицию?

— Нет. Он попал в госпиталь. На него напали. У него сотрясение мозга, сломаны ребра и огнестрельная рана.

— Не может быть! — Штиммель вскочил.

— Как видите, может. Кстати, в каком отеле вы останавливались в Зальцбурге?

Штиммель помолчал, с лица его словно стерли доброжелательное выражение. Каменным оно стало, жестким.

— Я обязан отвечать на этот вопрос?

— В ваших интересах — лучше ответить.

— Вы так печетесь о моих интересах, господин Крюгер?

— Нет, я ищу смысл происходящего. Хотите, поделюсь с вами некоторыми соображениями.

— Зачем?

— Чтобы вы поняли сложность вашего положения.

— Вы подозреваете меня?

Крюгер достал сигарету, закурил. Помолчал немного, разглядывая Штиммеля.

Нет, это был уже не тот добрый и веселый любитель китайского пива.

Перед полицейским сидел холодноглазый человек, знающий, как надо себя вести в подобной ситуации.

— Господин Штиммель, насколько известно нам, у вас уже дважды были неприятности с полицией. В Бонне в 1980 году и в Швеции в 1989-м. Там вас, кажется, приговорили к году тюрьмы за контрабанду.

— Это не имеет отношения к нашему разговору, — твердо сказал Штиммель.

Он полез в карман, достал деньги, положил их на стол.

— Если у вас есть право задержать меня, я готов. А если нет, то прощайте, господин Крюгер.

— Зачем же так. — Крюгер достал из кармана зеленый листок. — Завтра в одиннадцать я жду вас в криминальной полиции с вашим адвокатом.

— Я буду.

Штиммель поднялся и пошел к выходу.

— Господин Штиммель, — крикнул ему вслед Крюгер, — вы не спрашиваете, где ваш партнер Третьяков.

— Я думаю, моя секретарша знает, где он, — ответил, не оборачиваясь, Штиммель.

Он вышел на улицу. Постоял немного. Огляделся.

Вроде все чисто. Видимо, Крюгер действительно пришел просто поговорить.

Хвост он заметил за две улицы до конторы. За ним шел незаметно серого цвета "фольксваген”.

Чтобы проверить, Штиммель свернул в узкую улочку, потом в другую.

"Фольксваген” словно прилип к нему.

Тогда он остановил свой "ягуар” у мужского магазина, вошел туда. Выбирая галстуки, он вскользь поглядел в окно.

”Фольксваген” ждал его.

Штиммель выбрал два галстука, заплатил и спросил у управляющего:

— Простите, вы не разрешите воспользоваться вашим туалетом?

— О, конечно, — управляющий загадочно улыбнулся, словно на время став обладателем тайны клиента.

Он тихо прошептал на ухо Штиммелю:

— По коридору, в самый конец.

Штиммель вошел в туалет, запер дверь и распахнул окно.

Оно выходило в проходной двор.

С ловкостью, которой нельзя было предположить в его грузном теле, он вскочил на подоконник и мягко спрыгнул во двор.

Подворотня вывела его на соседнюю улицу. И тут ему повезло, у дома стоял ”пежо-карсервис”.

Он остановил машину на окраине Вены у кладбища. Купил цветы, вошел в ворота. Оглядевшись, положил букет на первую попавшуюся могилу и быстро зашагал по аллее.

Он шел мимо крестов, памятников, оград, часовен. Наконец, свернув на тропинку, он добрался до калитки, открыл ее и очутился на узенькой улочке.

Арка дома. Уютный дворик, и Штиммель вышел в заброшенный парк.

Здесь он позволил себе расслабиться. Присел на скамейку и закурил.

Парк был пуст. Только пели птицы, да солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотную листву дубов.

Штиммель пошел по аллее. Медленно, словно экономя силы для броска.

Вот он, крохотный, заросший тиной пруд. А на берегу бело-розовое здание пансиона "Верта”.

Штиммель вошел, звякнул звонок.

Навстречу ему поднялся крепкий мужчина в табачного цвета рубашке и джинсах.

— Привет, Шандор.

— Привет, — мужчина усмехнулся, — если ты пришел сюда, значит…

— Правильно.

— Вещи и документы в твоей комнате.

— Мне нужна венгерская виза.

— Считай, что она у тебя есть. Какой паспорт возьмешь?

— На фамилию Гербер.

Роман Гольдин и Филин ужинали. Они сидели на терраске, обвитой плющом, за круглым, уставленным закусками столом.

— Давай.

Филин налил Гольдину водки, настоянной на почках смородины.

— Смотри, почти совсем зеленая, — усмехнулся Гольдин, поднимая рюмку.

— Одно здоровье, а не напиток, — сказал Филин, но себе почему-то налил марочного портвейна ’’Черные глаза”.

— А ты почему не пьешь, раз здоровье?

— А я, — Филин медленно, со вкусом выцедил портвейн, — а я к этой гадости привык. В свое время, Рома, когда ты еще в пеленки писал, я уже был вор-законник. Знаешь, в нашем мире тоже иерархия была, как в КПСС. В общем мелочь всякая и паханы. Они вроде секретарей. Пахан во всем должен был от мелочи отличаться, так что на мельнице, иначе это катраном зовется, или просто на хазе в загул подлинно делового по манере можно было отличить. Он, может, дома водку в три горла жрал, а на людях дорогие напитки, еда дорогая, ну, конечно, одежда и часики ”Лонжин” рыжие, и баба, чтоб как на картинке.

— Так когда это было, — засмеялся Гольдин, — тогда еще ходили кожаные рубли и деревянные полтинники.

— Давно, Рома, ой как давно. Но порядок был.

— Значит, и ты, Николай Федорович, против демократии?

— Я за твердую руку. Порядок в стране, значит, и в законе порядок.

Гольдин опрокинул рюмку, одобрительно крякнул:

— Хорошо. Я к чему говорю-то, — сказал он, прожевывая кусок рыбы, — разве такие масштабы тогда были? Нет. Сейчас мы крутим миллионными делами. Кстати.

Гольдин встал, взял кейс, скромно стоящий в уголке. Рукой раздвинул посуду на столе, положил кейс, открыл крышку и повернул его к Филину.

В чемодане плотно лежали пачки долларов.

— Твоя доля. Восемьдесят тысяч, мелкими, как ты и просил.

Филин несколько минут разглядывал деньги, потом погладил их.

— Это подачки, Рома, подачки. Мне нужна настоящая сумма.

— Будет настоящее дело, будет и сумма. Пока мы работаем по мелочи. Золото, камни, которые ты переправляешь нам, реализуются медленно. Слишком медленно.

— А что же ты хочешь?

— Наркотики.

— Ого, — присвистнул Филин.

— Вы ничего не понимаете. Сейчас идет война с латиноамериканскими картелями, ввоз наркоты резко сократился. А в СССР есть все главное — сырье.

— Ты хочешь, чтоб мы его тебе отправляли?

— Чтобы стать богатым, нужно отправлять готовый продукт. Кстати, у тебя же есть люди в таможне?

— Конечно.

— Сведи меня с ними.

— Рома, ты что, фраера нашел? Я дам тебе все свои связи, а ты сунешь мне еще один кейс и выгонишь меня из дела.

Гольдин захохотал, налил рюмку водки.

— Кстати, у меня в Вене произошел конфликт с Сережкой Третьяковым.

— Что значит конфликт?

— Ну подстрелили его немножко.

— Немножко, — зло сказал Филин, — немножко беременная, как говорят наши шалашовки. Где он?

— В госпитале.

— Я знаю Третьякова, он будет молчать.

— Дай бог. Но скоро он вернется в Москву…

— Я тебя понял, мы его уберем.

— Кстати, — засмеялся Гольдин, — а что ты говорил насчет шалашовок? Угости.

— Вова! — крикнул Филин.

На пороге появился молчаливый Вова.

— Где Марина и Лена?

— Ждут.

— Зови.

Через несколько минут на террасу поднялись две прелестные молодые женщины.

— Угощайся, — Филин встал и пошел в дом.

— Нет, подполковник, — высокий крепкий человек встал из-за стола, — еще раз нет. Нет среди наших такого клиента. Конечно, я понимаю, наши ”афганцы” не мед и сахар. Кое-кто и с блатной шпаной связался. Но человека, о котором вы говорите, мы не знаем.

Корнеев сидел в Ассоциации воинов-афганцев.

Кабинет зампредседателя больше напоминал ленкомнату воинской части, по стенам были развешаны плакаты, фотографии, карты.

— Мы не любим милицию, — твердо сказал зампред.

— Я ее сам не очень люблю, — буркнул мрачно Корнеев.

— Но тем не менее мы сделаем все, чтобы помочь вам, тем более у Саши-вертолетчика татуировка больно заметна.

— Да, три офицерские звездочки на правой руке.

— Послушайте, подполковник. — Зампред сел рядом с Корнеевым на диван. — У нас в училище парень был, Алеша Комаров, так его за дела всякие выпустили младшим лейтенантом. Он тогда себе по пьянке звездочку на плече наколол.

— А ведь это мысль, Сергей Сергеевич, ей-богу, мысль. Может, наш Саша просто в училище был военном.

— Запросите. Вертолетчиков не так много школ готовит.

Кафтанов курил и, казалось, совсем не слушал Корнеева. Он листал дело, что-то выписывая в блокнот.

— Значит, так, Игорь. — Кафтанов встал, подошел к окну. — Пока ничего нет, так я понимаю.

— Это с какой стороны смотреть, — мрачно ответил Корнеев.

— А с любой. Машина ”ягуар” угнана у некой Сомовой Натальи Борисовны. Авто это она пригнала из Польши, где приобрела его за валюту.

— Наталья Борисовна Сомова, по установочным данным, пять лет занималась проституцией, а теперь стала фотомоделью.

— Ты наши данные в суд не понесешь, не то время.

Кафтанов опять сел за стол.

— Убитый мною Григорьев Олег Тимофеевич по нашей картотеке проходит как рэкетир.

— Это опять агентурные данные.

— Мы сейчас отрабатываем связи Сомовой и Григорьева.

— Что-нибудь есть?

— Пока немного. Знаем только, что Григорьев был в кунцевской группировке, потом ушел работать на солидного хозяина. Сомову несколько раз видели с ним. Думаю, что машину Наталья Борисовна приобрела…

— Думай не думай, — перебил его Кафтанов, — приобрела и все. Начинай работать с ней. Что по Саше-вертолетчику с Патриарших прудов?

— ”Афганцы” такого не знают. Я запросил горвоенкомат.

— В показаниях Козлова есть одна любопытная деталь: ”Вертолет поднялся как-то странно и пошел над деревьями, все время заваливаясь…”. Видимо, пилот был неопытный. Следовательно, запрашивай все летные училища, военные и ГВФ, отрабатывай всех исключенных москвичей.

— А если он не москвич?

— В показаниях Акимова целый абзац их разговора о Москве. Москвич он.

— Хорошо, я отработаю эту версию.

— Теперь внимательно слушай меня, Игорь. Есть СП ”Антик”. Сначала убивают австрийца Мауэра, потом покушаются на жизнь вице-президента Сергея Третьякова. Он лежит в госпитале в Вене. Теперь еще некто Лебре, наемный убийца. По всем данным, этот человек к нам въехал, а обратно не выехал. Все погранпосты дали сведения. Нет такого человека. Значит, или он выехал по другому паспорту, или он здесь.

Кафтанов поднял трубку:

— Леонид Петрович, зайди ко мне.

Через несколько минут в кабинет вошел начальник отдела Управления БХСС Смирнов.

— Ну я начну сразу, — сказал он, поздоровавшись и садясь за стол. — Мы еще раз проверили СП ”Антик” и ничего интересного не нашли. Есть мелкие нарушения, такие же, как и у всех. Но больше ничего. Вице-президент Сергей Третьяков — человек, который не позволяет нарушать никаких нормативных актов. Правда, получает большие деньги, но все законно.

— Чем же они промышляют?

— Согласно уставу, делают точную копию антикварной мебели, дворцовых убранств, ковки, решеток. Сначала поставляли небольшими партиями в стране и за рубежом, потом начали получать солидные заказы от двух европейских и одной американской кинокомпаний. Они американцам дважды для съемок фильмов о России поставляли первый раз мебель, гобелены, картины, находившиеся у семьи Романовых. Второй заказ — все то же самое, но времен Елизаветы Петровны, а сейчас у них грандиозный контракт. Некто Вольфер — продюсер — начинает подготовку фильма о декабристах. Натуральные съемки в СССР, а все павильоны в Голливуде. Заказ миллионный.

— Они отправляют свою продукцию морем?

— По-всякому. В основном контейнерами в Европу, но я связался с таможней. Никаких нарушений. Руководство СП само зовет таможенников, просит помочь.

— Любопытно. — Кафтанов закурил. — Так почему же происходят трагедии с руководством СП?

— Думаю, хорошо отлаженное дело, большие валютные барыши, вот мафия, как ее любят называть журналисты, и прибирает фирму к рукам.

— Кто там сейчас на хозяйстве? — спросил Кафтанов.

— Коммерческий директор Лузгин Сергей Семенович.

— Вот ты к нему и сходи, Игорь, с бумагами, пришедшими из Вены. Мол, так и так, были ли у Третьякова враги.

— Понял.

Химическая лаборатория Института растениеводства спряталась в зарослях Тимирязевского парка.

Роман Гольдин шел по заросшим аллеям, мимо редких, покосившихся скамеек, мимо развалин сооружения, бывшего когда-то летним павильоном.

Пусто в парке. Солнце, пробивающееся сквозь кроны деревьев, да гомонящие птицы.

Гольдин шел и думал о том, что, если вложить сюда деньги, можно было бы сделать второй Кони-Айленд.

Дорога к лаборатории угадывалась заранее. Прямо на траве валялись битые реторты, ящики от химикатов, кучи какого-то порошка.

Лаборатория маленькая, одноэтажная. Длинный кирпичный домик постройки начала века.

Покосившееся крыльцо, наполовину разбитая вывеска.

Роман рванул обитую мешковиной дверь и вошел в прохладный коридор.

Пусто, только где-то за дверью пела София Ротару.

У двери с табличкой ”Заведующий лабораторией” Роман остановился и постучал.

Ему никто не ответил, и он приоткрыл дверь.

В маленьком кабинете за столом сидел человек и сосредоточенно чинил зажигалку.

Занятие это настолько поглотило его, что он даже не обратил внимания на вошедшего.

— Дима, — позвал Роман.

Человек за столом поднял голову, потом засмеялся:

— Роман! Да как ты меня нашел?

Они обнялись.

— Ну ты даешь, — с долей зависти сказал Дима, оглядывая заграничную красоту Гольдина, — во всем дорогом.

— Жизнь такая, мистер Новиков. Бизнес требует упаковки. А ты что-то сдал.

— На двести семьдесят не разбежишься.

Гольдин оглядел его внимательно, как старшина новобранца.

Да, этот человек знал лучшие времена. Об этом говорили и заношенный блайзер, и рубашка от Диора, и много раз чиненные туфли ”Хоретс”.

— Дела идут неважно, Дима? — Роман сел у стола, смахнул детали зажигалки.

— Ты что? — ахнул Новиков.

— На. — Гольдин положил на стол коробочку. — Золотой ”Ронсон”.

Потом из внутреннего кармана пиджака он достал длинный плоский футляр.

— А это на руку надень. ”Омега”. Пора становиться солидным человеком.

Роман огляделся.

— Скромно. Ты докторскую защитил?

— Нет. — Дима достал пачку "Столичных”.

Теперь Роман открыл кейс и положил перед товарищем два блока "Данхила”.

— Круто, — засмеялся Дима.

— Так что с докторской?

— Ничего. После того, ты помнишь, меня поперли из института, чуть под следствие не угодил. Академик отмазал, не хотел, чтобы институт склоняли. Вот здесь и придуриваюсь.

— А мы тогда неплохо империалы подделали, неплохо.

— Это тебе неплохо. Ты в Америку свалил, а я здесь припухаю.

— Вот я и приехал, Дима, помочь тебе.

— Материально? — усмехнулся Новиков.

— Если хочешь, то материально. Я тебе еще кожаную куртку привез, вечером отдам. А пока на тебе аванс.

Из кейса появились четыре пачки.

— Здесь три тысячи деревянными и пятьсот гринов.

— За что аванс, Рома? — Новиков быстро рассовал деньги по карманам.

И Гольдин понял, что разговор получится, уж больно у старого друга тряслись руки, когда он хватал деньги.

— Опять туфтовые десятки лить и джорджики?

Новиков закурил ”Данхил”, блаженно закрыв глаза, сделал первую затяжку.

— Да, Дима, довел тебя совок. А ты же в членкоры метил. Надеждой института был.

— Рома, ну стал бы я доктором, потом членкором. Пахал бы да зарабатывал аж целых рублей восемьсот. Мне там надо жить.

— Правильно, Дима, я тебе контракт привез.

— Какой?

— От одной солидной фирмы, подпишешь и через год можешь ехать.

— А почему через год?

— А кому ты там нужен, нищий эмигрант?

— Так контракт…

— Его заработать нужно. Ты здесь делаешь то, что нужно нам. Налаживаешь производство. Потом я тебя вызываю в гости, и все.

— А приглашение?

— На.

Роман достал из кармана зеленый квиток.

Новиков взял его. Долго читал. Лицо его изменилось, стало мягче и спокойнее.

Он уже видел перспективу, внутренне прощаясь с этим сырым, полутемным кабинетом, замусоренным парком, с квартирой своей в проезде МХАТа, со старой, требующей ремонта квартирой.

Этот зеленый листок был пропуском в другую жизнь, о которой так долго мечтал Дима Новиков.

— Что я должен делать, Рома?

— Ты, кажется, защищался по употреблению наркотиков в фармакологии?

— Да.

— Насколько я помню, ты даже разработал новый вид наркотика.

— Было такое.

— Дима, ты сегодня же подаешь заявление об уходе и переходишь работать в малое предприятие "Фармаколог”.

— Что я должен делать?

— Этот новый наркотик.

— Но его на кухне не сваришь. Нужна лаборатория.

— Она есть. Сколько тебе надо времени, чтобы наладить полностью технологию производства?

— Дней двадцать при наличии сырья.

— Условия. — Гольдин хлопнул по столу. — Три тысячи советскими, не облагаемые налогом, и две тысячи долларов. После начала массового производства — премия сто тысяч.

— Кеш?

— Конечно.

— Когда начинать?

— Сегодня.

— Для начала производства пластикового наркотика необходимо обычное сырье для ширева.

— Сколько?

— Минимум центнер.

— Будет.

СП ”Антик” располагалось в самом центре, на улице Москвина. В бельэтаже. Дом был известный, здесь когда-то жил Есенин.

Игорь вошел в подъезд, поднялся на один марш и увидел двери, внушительностью напоминающие генерала в парадном мундире. Так блистало и сияло это сооружение.

При входе сидел милиционер. Самый обыкновенный, с сержантскими погонами и резиновой дубинкой.

Он взглянул на удостоверение Игоря и записал данные в книгу.

— По договору?

— Так точно, товарищ подполковник.

— Сколько платят?

— За дежурство раз в пять дней по полтиннику за день.

— Неплохо.

— Очень даже.

— Где Лузгин сидит?

— В конце коридора направо.

У кабинета Лузгина сидела шикарная секретарша. Она мазнула по удостоверению зелеными, ведьминскими глазами и сказала не очень дружелюбно:

— Повадились.

— Сергей Семенович у себя?

— Сейчас доложу.

Она скрылась за дверью с надписью на русском и английском, извещавшей, что именно здесь находится коммерческий директор господин С. Лузгин.

Секретарша появилась, когда уже Корнееву надоело разглядывать телефаксы, календари, замысловатую аппаратуру.

— Прошу, — она любезно улыбнулась.

Лузгин ждал его не за столом. Он сидел на кожаном диване, рядом с которым примостился столик с напитками и сигаретами.

— Прошу, Игорь Дмитриевич. — Он широким жестом показал на кресло. — Чем могу?

— Мне хотелось бы поговорить о вашем вице-президенте Третьякове. Вы, надеюсь, знаете, что с ним случилось.

— Конечно, конечно.

Лузгин налил виски.

Был он любезен, элегантен, мил.

— Прошу.

— На службе.

— Тогда кофе.

— С удовольствием.

— Так что вас интересует, Игорь Дмитриевич?

— Меня очень беспокоят печальные, я бы даже сказал, трагические обстоятельства, в которые попадают ваши руководители.

— Вы имеете в виду смерть господина Мауэра? — Лузгин плеснул себе в стакан немного виски.

— Не только, нас очень волнует покушение на жизнь Сергея Третьякова.

— Ну это вы зря. — Лузгин засмеялся. — Что касается Мауэра, действительно история темная. А с Сергеем все иначе.

— Вы располагаете фактами?

— Да нет. — Лузгин закурил. — Третьяков… Я вообще не знаю, как он попал в нашу фирму. Вы знаете, кто он?

”Сейчас поливать начнет”, — с удовольствием подумал Игорь.

Он, идя сюда, практически точно знал, как будет развиваться разговор.

— О таких, как Третьяков, мы в детстве говорили — не блатной, а голодный. Помните?

— Нет, Сергей Семенович, в разное время наше детство было-то. — Игорь удобнее устроился в кресле. — Мы пацаны-то послевоенные.

— Конечно, я чуть постарше. — Лузгин печально улыбнулся.

— Вы родились 13 мая 1933 года.

На секунду лицо Лузгина закаменело, глаза стали холодными и настороженными.

Но только на секунду.

— МУР есть МУР, как говорил незабвенный Софрон Ложкин из фильма ”Дело пестрых”. Так вот о Третьякове. Знаете, когда его назначили вице-президентом, я был, поверите, весьма изумлен. Человек без коммерческого опыта, без солидных связей, а главное, с полууголовным прошлым.

— Что вы, Сергей Семенович, подразумеваете под словом ”полууголовный”?

— Я это так понимаю. Уголовник — это тот, кто сидит, а полууголовник — это тот, кто пока не сел.

— Любопытная градация. Так поговорим о полууголовном прошлом Третьякова.

— Он принадлежит к той категории людей, которую принято называть пеной. Они везде при чем-то и ни при чем. Мелкие делишки, спекуляция, фарцовка. В общем все вместе. Ну о Третьякове я знаю, что он вместе с одним из помощников Гришина доставал ”Волги” и через УПДК иномарки по письмам для грузин, армян — в общем черных. Бизнес был крепкий, но я не об этом. А сколько скандальных историй с ним связано. То в бане подерется, то в солидной компании жену уведет…

— У кого же он жену-то уводил?

— У замминистра внешней торговли.

— Так ему и надо, замминистру, будет знать, куда с женой ходить, — засмеялся Корнеев.

— А бесконечные драки в ресторанах.

— Значит, вы считаете, — Игорь насмешливо посмотрел на Лузгина, — что Третьяков — человек в вашем деле лишний.

— Как раз нет. У него оказался огромный организаторский талант. Но характер — это судьба. Наш австрийский представитель, господин Штиммель, дал нам понять, что Третьяков ввязался в ночном клубе в драку из-за бабы.

— А с кем, он не говорил?

— Намекнул, что с людьми, которых лучше обходить стороной.

— Ну что же. — Корнеев встал. — Спасибо, вы мне прояснили кое-что. Правда, хочу заметить, австрийская полиция сообщила нам совсем другое, нежели ваш венский представитель, кстати, она разыскивает этого господина, как его фамилия?

— Штиммеля?

— Вот-вот.

— Это недоразумение, он солидный коммерсант.

— А вы его знали по работе в Разноэкспорте?

И снова у Лузгина закаменело лицо.

— Впрочем, это к делу не относится. Желаю здравствовать.

И уже у дверей Игорь повернулся и спросил:

— Кстати, таможенную чистку вашей продукции проводите вы?

Не дожидаясь ответа, Корнеев скрылся за дверью.

Когда он спустился вниз и вышел на улицу, к подъезду ”Антика” подкатил ”мерседес” последней модели, и из него вылез Мусатов.

Тот самый зампред Совмина, с которым безуспешно пытался бороться Кафтанов.

Говорили, что Мусатов ушел на пенсию.

Нет, видимо, еще крутит дела ”крестный отец” времен застоя.

Мусатов даже остановился, увидев Корнеева. Они постояли так, глядя друг на друга.

— Дурдом, — громко сказал Игорь и пошел в сторону Петровки.

Ночью вода пруда стала совсем черной, и лебеди, устало плывущие к деревянному домику, казались белоснежными.

Легкий ветерок раскачивал в воде отражения фонарей.

Гольдин сидел на крайней лавке у павильона и ждал Филина.

Он курил, поглядывая на воду, лебедей, и ждал.

Трое парней лет по семнадцати, одетые с кооперативной небрежностью, остановились у соседней лавки, огляделись, оценили обстановку.

— Сколько время? — спросил один из них.

Роман взглянул на часы.

— Без трех два.

— А закурить у тебя есть? — спросил второй.

— Есть. — Гольдин достал пачку ’Мальборо” и спрятал в карман. — Есть, но тебе не дам. Запомни, лучше воровать, чем побираться.

— Ну тогда, дядя, снимай шмотки. — Третий достал из кармана самодельный нож-лисичку.

— Прямо сейчас или подождать? — насмешливо спросил Гольдин.

— Ну… — Один из троицы надвинулся на Гольдина и упал, как подкошенный. Оставшихся двоих схватили за волосы и поволокли по аллее крепкие парни в кожаных куртках.

И тут появился Филин.

— Что у тебя, Рома?

— Ничего, не поладил с местным активом.

Один из троицы продолжал валяться на земле.

— Серый, — скомандовал Филин, — убери эту сволочь.

— Распустилась молодежь, — Гольдин зевнул, — куда только милиция смотрит.

— Ты меня за этим позвал? — поинтересовался Филин.

— На лебедей ночью нет желания посмотреть?

— Почему же, давай посмотрим.

Они подошли к павильону, спустились по ступенькам к пруду.

— Ну? — спросил Филин.

— Нужно сырье.

— Какое?

— Опиум-сырец.

— Много?

— Центнер.

— Да…

— Что, сложно?

— Не просто.

— А людей найти и оборудовать производство легко?

— Я разве, Рома, что говорю. Надо лететь в Ташкент.

— Так лети.

В Ташкенте было жарко. Казалось, что раскаленное солнцем небо опустилось прямо на мостовые.

Филин, Сергей и Леша-Летчик сидели в садике за низким столом перед белым двухэтажным особняком, рядом с бассейном, в который втекал искусно сделанный ручеек.

Хозяин, армянин Арташес Аванесов, угощал московских гостей.

На пестрой скатерти стояли кувшины шербета со льдом, блюда с фруктами и зеленью, сациви, лобио, куски осетрины.

Богатый был стол, а в глубине сада двое суетились около казана с пловом и шампурами с шашлыком.

— Хорошо у тебя, Арташес, дорогой. — Филин отхлебнул ледяного шербета.

— Нормально, живем, как все. Скромно, тихо. При нашем деле главное — спокойствие. Говори скорей, какое у тебя дело?

— Скажи, Арташес, я тебе помог?

— Век не забуду, падла буду.

— Твои люди с моей помощью наперстки в Москве держат. Без меня их бы чечены уделали нараз. И я с тебя доли не прошу. Так?

— Зачем ты это говоришь, я твой должник. Помню, знаю. Что надо, скажи только.

— Опий-сырец.

Арташес задумался.

— Много? — спросил он после небольшой паузы.

— Центнер.

— Так.

— Это что, много для тебя? — усмехнулся Филин.

— Да нет, нет. Смогу достать через месяц.

— Долго, мне он срочно нужен.

— Конечно, опий есть, но его взять нужно.

— Как взять?

— А очень просто. Он у Батыра.

— Это у какого?

— Ты не знаешь. Он новенький, из бывших фраеров. Но силу набрал, мешает мне, как может.

— Ну что же. Давай научим. Где товар?

— Есть одно место, за городом. Поселочек небольшой. Там они его в чайхане прячут.

— Зови своих бойцов, пусть с моими все осмотрят, а потом я план разработаю. Плов-то где?

Филин рассмеялся довольно. Похлопал Арташеса по спине.

— Голова, ты, Паук, ох, голова.

Странный это был поселок. Уже не Ташкент, но еще и не загородный район. И автобус сюда ходил городской. Здесь была его конечная остановка.

Над дувалами, домами из белой глины, арыками, кипарисами висела жара.

Она казалась вполне ощутимой, протяни ладонь — и вырвешь кусок.

Филин вылез из автобуса. Был он с усами, в темных очках, в затейливой каскетке с американским орлом, в рубашке с кучей наклеек, в небесно-голубых итальянских брюках.

Не узнать было Филина. Не узнать.

Он не спеша обошел чайхану. Внимательно оглядел двор. Сарай ему приглянулся — кирпичный, с узкими зарешеченными окнами-бойницами, дверь железная.

Два здоровых кобеля у сарая.

Филин подошел к фасаду. На террасе сидели несколько человек. В воздухе повис шашлычный чад.

Филин, помахивая кейсом, поднялся на террасу.

Буфетчик из-за стойки внимательно посмотрел на него.

Он сразу увидел и итальянские брюки, и невесомую рубашку, и дорогой ”Ролекс” на руке, и татуировку увидел.

Филин сел за низенький стол, неудобно устроив ноги, огляделся.

В углу двое, видимо, шоферы, ели лагман. В центре трое пожилых, степенных людей пили чай.

Филин снял кепку, начал обмахиваться ею.

Буфетчик вышел из-за стойки, подошел к нему:

— Здравствуйте, уважаемый.

— Добрый день. Жарко у вас, — улыбнулся Филин.

— Не здешний? — Буфетчик внимательно разглядывал его.

— Из Ростова.

— Хороший город. Манты, лагман, шашлык?

— Манты и шашлык. А шампанского нет холодного?

— Для хорошего гостя найдем.

— Тогда, значит, и шампанское.

Буфетчик ушел, у входа в подсобку оглянулся еще раз.

Через несколько минут он принес запотевшую бутылку и большую пиалу мантов.

— Шашлык жарят, уважаемый.

— Шампанского со мной. — Филин гостеприимно повел рукой.

— Спасибо, дорогой, в жару только чай помогает.

— Это кому как. — Филин залпом выпил фужер.

Когда он доедал шашлык, буфетчик вновь подошел к нему:

— Скажи, уважаемый, ты ”Волгу” не продаешь?

— Нет. — Филин достал деньги, не спрашивая счета, положил на стол сотню. — Не продаю, дорогой, у нас в Ростове поднимаешь руку, три машины остановятся.

— Сравнил, чужая машина и своя. — Буфетчик махнул рукой.

— Скажи, дорогой, где у тебя туалет?

— Местные домой бегут.

— До Ростова, боюсь, не добегу.

Буфетчик захохотал, хлопнул его по ладони:

— Молодец… До Ростова… — повторил он и опять засмеялся. — Пошли.

За буфетом была дверь в подсобку. Кухня, чулан, винные ящики у стены.

Опять дверь. Двор.

— Иди, уважаемый, — буфетчик показал на деревянный домик в углу.

Филин пошел к нему и увидел еще один сарай. Деревянный, убогий, из которого человек в грязном фартуке нес продукты.

Войдя в сортир, Филин еще раз внимательно оглядел двор.

Ворота крепкие. Тяжелые засовы, по гребню забора колючка.

— Зона, — усмехнулся Филин и вышел во двор.

И опять во дворе Арташеса накрыт стол. Звенит рукодельный арык, падает вода в озерцо-бассейн. На ковре у низенького стола полулежал Филин. Нет на лице усов, да и татуировка с руки смыта. Снял он дурацкую фирменную рубашку, брюки итальянские.

На нем шелковая безрукавка, тонкой песочной чесучи брюки и, конечно, лакированные белые мокасины с дырочками. Ничего покупного, все сработано на заказ, строго по размеру, последними представителями вымирающего клана закройщиков и сапожников-модельеров.

— Арташес, — Филин разбавил портвейн ледяным боржоми, — ”Волга” нужна.

— Какая, дорогой?

— Для фраеров, двухцветная, с затемненными стеклами, молдингами никелированными, с колпаками затейливыми.

— Будет.

— Номера одесские нужны.

— Будут.

— Форму торгового флота для ребят.

— Сделаем. Что еще?

— Пока ничего. Думаю, людей надо готовить к завтрашнему вечеру.

— Скажи. — Арташес налил себе шампанского. — Неужели придумал?

— Пока первый вариант.

— Когда начинаем?

— Завтра к закрытию.

В сад вошел один из людей Арташеса.

— Повар и его помощник уходят в восемь.

Веселая компания поднялась в чайхану. Серый и Саша-Летчик в летней песочной форме моряков загранплавания.

Очень хорошо смотрелись Серый и Саша в песочных с короткими рукавами рубашках с черными погонами и золотом нашивок на них.

Буфетчик уже закрывал чайхану. Он уносил в подсобку пиалы, пачки чая с витрины, посуду.

Серый подошел к нему и улыбнулся:

— Добрый вечер.

— Здравствуй, дорогой.

Буфетчик внимательно оглядел двух моряков, ”Волгу”.

— Издалека?

— Из Одессы, в отпуск. Продай, дорогой, ящик шампанского. Надо к друзьям на помолвку по-людски приехать.

— Нельзя, дорогой, нельзя. — Огорченно развел руками буфетчик. — Знаешь, торгинспектор, милиционер, каждый ко мне лезет.

— Ты пойми, друг, нам без… Никаких денег не пожалеем.

Буфетчик внимательно оглядел двух морячков. Все заметил: и серебряные браслеты на правой руке, и часы дорогие, и мокасины.

Зажиточные ребята. Да и машина у них…

— Только для тебя, дорогой, — буфетчик вздохнул. — Мне этот ящик в тысячу обходится.

Серый спокойно опустил руку в карман, вынул пачку денег.

И тут буфетчик увидел доллары.

— Сорок долларов дашь?

— Тридцать, — твердо ответил Серый и отсчитал три десятки.

— Давай. — Буфетчик взял деньги, сунул в карман рубашки. — Пошли.

— Дима, — позвал Сашу-Летчика Серый.

Они вошли в подсобку. И сразу же из дверей кухни выглянул здоровенный узбек, жующий на ходу.

Буфетчик что-то сказал ему. Тот улыбнулся и скрылся.

Буфетчик достал ключи, открыл кладовку.

— Помоги, дорогой. — Он потянулся за ящиком.

И тут Серый выпустил ему в лицо струю газа из баллончика.

Буфетчик взмахнул руками, икнул и начал медленно оседать.

Серый и Летчик подхватили его, связали руки, ноги, заклеили ему рот пластырем и положили на пол в кладовке.

Прежде чем уйти, Серый вытащил из кармана три зеленых десятки.

— Зови, — скомандовал он.

Саша открыл дверь, и в подсобку вошли четверо. Двое с автоматами, у двух других были обрезы.

— Начнем. — Серый осторожно заглянул на кухню.

Два здоровенных охранника-узбека жадно ели шашлык. Они опомниться не успели, как их окружили вооруженные люди.

Их связали, заклеили рты и тоже отволокли в кладовку.

Двери ее Серый запер сам, а ключ выбросил в окно.

Залаял, захрипел на улице кобель. И вдруг взвизгнул и затих.

Вспыхнул автоген. Голубое пламя резануло по двери.

Через несколько минут ”рафик” и две ’’Волги” неслись в сторону Ташкента.

Сергей Третьяков вышел из машины на улице Москвина. Он не стал заезжать во двор, оставил машину напротив кафе.

По утреннему времени улица была тиха и пустынна. Только с Петровки и Пушкинской доносился автомобильный скрежет.

Сергей постоял немного, глядя, как солнце обновило старые, когда-то элегантные дома. В театре Корша, ныне ”женском” МХАТе, так и не кончили ремонт, но все равно здание это красного кирпича украшало улицу.

Вот он и в Москве. В центре. Здесь каждую улицу он исходил, оттопал по ней.

Сергей усмехнулся, закурил и пошел в ”контору”.

Во дворе стоял ”мерседес” Лузгина, шофер читал ”Советскую Россию”.

Сергей вошел в подъезд, поднялся по лестнице, набрал код на двери.

Навстречу ему поднялся милиционер, поднес руку к козырьку:

— С приездом.

— Спасибо, — Сергей пожал руку постовому и прошел к своему кабинету.

Достал ключи, открыл дверь.

В кабинете было душно. Видимо, окна не открывались все эти тридцать дней.

Третьяков распахнул окно и сел за стол.

Взял папку для бумаг. Она была пуста.

Он нажал кнопку селектора:

— Вера, для меня что-нибудь есть?

Селектор молчал.

— Вы меня слышите, Вера?

— Слышу, — придушенно сказала секретарша.

— Тогда несите бумаги.

— Хорошо.

Третьяков открыл ящик стола. Он был пуст.

Тогда он подошел к сейфу, вставил ключ, распахнул металлическую дверцу.

На полке лежали три пачки денег, коробка с часами.

Стояли две бутылки французского коньяка. В общем все, что не относилось к работе.

Ни одной бумажки, ни одного чистого бланка.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Лузгин.

— С приездом, тезка.

— Привет. А где мои бумаги?

— А они тебе больше не нужны. — Лузгин сел в кресло.

— Не понял.

— Решением правления ты уволен.

— Чья это инициатива?

— Моя.

— Твоя, — усмехнулся Третьяков, — с каких пор коммерческий директор увольняет вице-президента?

— Тебя долго не было, Сергей. — Лузгин достал сигарету, прикурил, затянулся, помолчал. — Теперь президент фирмы я.

— Ну тогда понятно.

— Ты можешь зайти в бухгалтерию и получить расчет. Правда, у тебя, наверное, есть медицинский…

— Я не буду кусошничать из-за нескольких сотен, Лузгин.

— Вот и ладушки.

— Нет, не ладушки. — Сергей подошел к Лузгину, наклонился к нему. — Ты знаешь, кого я встретил в Вене?

— Твои встречи, твои трудности.

— Гольдина.

Лузгин прищурился, усмехнулся:

— Ну и что?

— А то, что он сказал, что передавал тебе для меня зелень.

— Ну и что?

— Где грины?

— А разве в Вене ты не понял, что ты не в деле?

— Меня не чешут ваши дела. Мне нужна зелень.

— Она всем нужна. — Лузгин встал.

Третьяков схватил его за рубашку, подтянул к себе, а потом ударил спиной о стену.

— Ты… — Лузгин словно подавился.

— Слушай меня, падла, я уйду. Прямо сейчас, но пять тысяч зеленых ты пришлешь мне домой. Понял?

— Пусти…

Третьяков локтем надавил ему на шею.

Лузгин захрипел.

— Помни, деньги завтра, иначе к тебе придут люди.

Он оттолкнул Лузгина, и тот с грохотом, потащив за собой стул, отлетел к дверям.

— Ты, приблатненный. — Лузгин поправил рубашку. — Меня пугать решил?

Он достал сигарету.

— Меня пугать, — повторил Лузгин, — ты думаешь, на тебя нет управы? Ошибаешься. У меня методы другие, но кровью ты похаркаешь.

Он вышел, саданув дверью.

Третьяков открыл кейс и начал складывать в него свои пожитки.

Другая теперь была машина у Бориса Павловича Громова. Не было радиотелефона, да и номера не те были. И форма на нем другая была. Хоть и генеральская, но прокуратуры.

Теперь не вытягивались в струнку гаишники на перекрестках, не передавали с поста на пост, что едет Борис Громов.

Другое время. Совсем другое.

У ресторана ”Архангельское” водитель повернул направо. Вот и дача Михаила Кирилловича Мусатова.

То же, что и раньше, только нет у ворот охраны.

Но сторож все-таки есть. Он и распахнул ворота услужливо, пропуская черную ”Волгу”.

— Михаил Кириллович нестареющий, бодрый, несмотря на все катаклизмы и передряги.

— Ну здравствуй, Боря. Здравствуй.

Михаил Кириллович обнял Громова.

— Молодец. Генерал.

— Государственный советник юстиции, — усмехнулся Громов.

— Раз погоны и лампасы есть — генерал. Пошли. Пошли.

Он вел Громова к беседке в глубине многогектарного участка.

— А я смотрю, Михаил Кириллович, — Громов хитро прищурился, — павильончик-то на берегу выстроили. А в восемьдесят втором опасались разговоров.

— Так тогда пост мой к скромности располагал. А теперь дачу эту я выкупил. Сейчас, брат, начальство наше частную собственность приветствует. Пенсионер я. Вот и строю потихоньку для внуков.

Они вошли в беседку. А там уже и стол накрыт был.

Богатый по нынешним временам. С закуской и выпивкой заграничной.

Правда, не было, как раньше, официантки.

— Садись, Боря, садись. Что пить будешь?

— Я, Михаил Кириллович, консерватор. Водочку.

Мусатов налил ему водки, себе плеснул немного джина, разбавил тоником, бросил лед.

— Уже не могу водку-то. Возраст. Ну давай.

Они чокнулись и выпили.

Мусатов бросил в рот орешек. Громов подцепил вилкой кусок лососины.

— Что ты, Боря, старика обижаешь?

— Вы о чем, Михаил Кириллович?

— А о том. Раньше я подумать не успею, а ты уже здесь. А теперь?

Строго спросил Мусатов. Резко.

— Так то раньше. В другой жизни, дорогой Михаил Кириллович.

Громов налил себе опять, осмотрел стол в поисках закуски приятной.

— А что смотреть-то. Любую бери. Что хочешь. Сплошная ”Красная книга” продуктовая.

— В другой, говоришь, — Мусатов усмехнулся, — в другой. Ты запомни, Громов. Нет у нас другой жизни, она для нас такая же, как и была.

— Ой ли, — засмеялся Громов и выпил.

— Ты, Борис, никак демократом стал?

— Господь с вами, Михаил Кириллович, — засмеялся Громов. — Я как был, так и остался верным ленинцем.

— Тогда слушай меня. Когда в восемьдесят третьем Андропов вас шерстить стал, кто тебя в Академию МВД пристроил?

— Вы.

— А кто тебе помог диссертацию слепить да защитить ее?

— Ну зачем вы это спрашиваете, Михаил Кириллович?

— А кто тебя в народный контроль перевел?

— Ну вы, вы!

— Ты голос-то попридержи. Закусывай лучше. Когда Горбачев народный контроль разогнал, кто тебя в Прокуратуру Союза определил? Молчишь. Ответить тебе нечего.

— Да и я вам за это отслужил. Помните, как я изъял документы у Кафтанова?

— Это какие же?

— А вы, Михаил Кириллович, целку из себя не стройте. Не надо. Если бы те документы в ход пошли, вы бы на этой даче не сидели.

— Небось фотокопии снял? — зло спросил Мусатов.

— Зачем же так, — криво усмехнулся Громов, — я же не урка Желтухин, который на вас давил. Да помню я все. И благодарен. И за погоны эти, и за значок.

Он ткнул пальцем во флажок с надписью "Народный депутат СССР”.

— Значит, помнишь? А про квартиру новую помнишь? А про дачу? А про то, что твой сынок на ”Тойоте” ездит, а жена на ”Москвиче” новом?

Громов зло засопел.

— А что сынок твой из Штатов не вылезает и оклад имеет тысячу, помнишь?

— Да…

— Погоди, а то, что твоя Мила экспертом в ”Антике” и платят ей валютой часть зарплаты? Это как, народный депутат?

— Михаил Кириллович, да что же это за разборка-то? Чем провинился я перед вами?

— Слушай меня. — Мусатов снова плеснул себе джину. — Дружки твои бывшие под ”Антик” копают.

— Так я уже запрос депутатский послал.

— А они на него положили, на твой запрос. Ты знаешь, что за деньги вложены в эту фирму?

— Неужели…

— Именно. Я не просто там консультант, я хранитель денег тех. Меня туда Старая площадь послала.

— Так Кафтанов…

— С ним вопрос решим. На повышение пойдет, в сторону. А Корнеев?

— С ним-то проще.

— Проще, да не очень. Вы его уже один раз в тюрьму засадили. Нет, здесь тоже нужно по-другому.

— Так что вам нужно, Михаил Кириллович?

— Мне, — Мусатов засмеялся, — мне ничего. У меня есть все. Все! Нам нужно.

— Кому это?

— А ты не понимаешь? Ишь, школьник, пионер нашелся. Ленинец. Ты думаешь, это вы, депутаты народные, здесь правите? Или демократические говоруны? Нет, Боря. Мы правим. Сначала мы шута Брежнева держали. Хлопали ему, звезды вешали, книги издавали. Потом Андропова, полупокойника, поставили, потом Черненко.

— Так сейчас Горбачев.

— А власть у твоего Горбачева есть? То-то. Нет ее и не будет. У нас власть. Ну посадили Чурбанова, а рашидовское дело прикрыли. Всех в партии восстановили. А Алиев? А Гришин? Понял, наконец? Мы по-прежнему решаем вопросы. А придет день — и съезд ваш разгоним, и президента сменим.

— Что я должен сделать?

— Какая-то сволочь застрелила вице-президента "Антика” Мауэра.

— А вы не знаете, кто?

— Вот честно говорю, не знаю, он нам очень полезным был. Безвредный совсем человек.

— Мои-то действия, как я понимаю, у Петровки это дело забрать, а потом? — Громов снова выпил.

— Вот узнаю Бориса Громова. На. — Мусатов вынул из кармана футляр.

— Что это?

— Да хотел тебе на день рождения преподнести, да ты уехал.

Громов раскрыл футляр.

Дорогая золотая "Омега” лежала на темном бархате.

— Михаил Кириллович…

— Бери, бери. Сын прислал. Да куда мне-то. Я вон еще с заводом ношу. Привык.

Громов поглядел, засмеялся:

— К таким не грех привыкнуть.

— Ты понял, Борис, что делать надо?

— Конечно.

— Ну давай разгонную.

Громов уехал, а Мусатов поднялся к себе в кабинет.

На столе стояли два телефона. Один обычный, второй с гербом Советского Союза.

Мусатов поднял трубку обычного. Набрал номер.

— Немедленно ко мне, — скомандовал он сухо и положил трубку.

Лузгин примчался на дачу через сорок минут.

Мусатов ждал его на террасе.

На этот раз он был одет в строгий официальный костюм.

— Разрешите, Михаил Кириллович?

Лузгин поднялся на террасу.

Мусатов сидел в кресле. Он даже не предложил Лузгину сесть.

— Слушай меня, Лузгин. Я знать не знаю, что у тебя там за уголовное дело. Ты понимаешь, на чьи ты деньги живешь?

Лузгин молча кивнул.

— Мы тебя сделали президентом. Но мы тебя и выгнать можем, и в остроге сгноить.

— За что?

— За дела твои мерзкие.

— Бог с вами, Михаил Кириллович. — Лузгин прижал руки к груди. — Я же весь открыт. Весь, как на ладони.

— На ладони… Смотря у кого. Ты меня, Лузгин, понял? А теперь иди.

Лузгин был уже на ступеньках, когда Мусатов крикнул:

— Просьбу мою помнишь?

Лузгин взбежал на террасу.

— Так точно, Михаил Кириллович. Нашел человека, с которым сведут вашего сына.

— Человек-то солидный?

— Крупный фирмач.

— Сначала давай о нем справки наведем. Ну езжай и помни.

От Архангельского до дачи Филина на машине полчаса. Лузгин ехал не торопясь. Он думал о разговоре с Мусатовым. Нехороший был разговор. Ох нехороший.

А они опять вместе ужинали: Филин и Рома Гольдин.

На этот раз насухую, без вина и девок.

Лузгин застал их пьющими чай. Прямо некая дачная идиллия.

Самовар на столе. Сахар колотый. Пряники. Варенье. Сушки.

— Ну вот. — Филин с хрустом раскусил сушку. — Все в сборе. Значит, давайте начнем, подельники.

Лузгин поморщился.

— А ты, Сережа, морду-то не криви. Подельники для нас сейчас самое что ни на есть верное определение.

— А чего начнем, Коля? — лениво спросил Гольдин.

— Сейчас узнаешь. Привез? — обратился к Лузгину Филин.

— Как обещал. — Он раскрыл кейс, вынул синий служебный паспорт, протянул Филину. — Выехать можете в любой день в течение четырех месяцев.

— Раз принес, значит, я свое слово сдержу. Рваный! Принеси-ка телефон.

— А у тебя здесь и телефон есть, — ахнул Гольдин, — не знал. Не знал.

— А вам, подельнички, ничего этого знать и не надо.

Филин достал из кармана старую затрепанную записную книжку, полистал, набрал номер.

— Игорь Дмитриевич?.. Привет… Узнали… Вот же, как славно… Да дело у меня к вам… Какое… Пошептаться надо… Давайте завтра… Когда… В двенадцать вас устроит? Отлично… У Театра эстрады… На трамвайчике речном проедемся, там и поговорим… Ну спасибо… Спасибо… Всех благ.

Филин положил трубку.

— С Корнеевым говорил, который тебя достает. Понял, Лузгин?

— А зачем тебе загранпаспорт, Филин? — спросил Гольдин.

— А я, Рома, хочу старость тихо дожить на Брайтон Бич, среди дружков своих.

— Так ты в Америку едешь? — Гольдин вскочил.

— Да, Рома, в Америку. И хочу бабки подбить. Я из блатных, из старых законников. Поэтому действовал исходя из старых воровских правил.

Гольдин усмехнулся, насмешливо посмотрел на Филина, хотел что-то сказать. Но тот не дал ему.

— Ты, Рома, на меня так не смотри. Это нынче масти перетасовались, но я как жил, так и живу по своим законам. Начнем помолясь. Я вас не искал. Вы меня нашли. Вам нужно было золото приисковое. Я вам его достал.

— Мы с вами за это рассчитались и деревянными, и валютой, — сказал Лузгин.

— Правильно, Сережа, правильно. Только запомни, мой дорогой бизнесмен. Нет деревянных денег. Деньги — они всегда деньги. И чем их больше, тем лучше…

— Мало тебе? — перебил его Гольдин.

— Нет. Все путем. За это вы со мной рассчитались.

— Слава богу. — Лузгин забарабанил пальцами по столу.

— Но в деле вашем осечка вышла, и Мауэр о ваших комбинациях догадываться стал. Тогда вы чистодела из Штатов позвали, Лебре. Да какой он Лебре, когда всегда был Борькой Лейбовичем с Малой Дмитровки. Но мы его встретили, все организовали и как советского туриста в Прагу отправили.

— Ты к чему говоришь все это? — Гольдин вскочил.

— Тихо, Рома, — не повышая голоса сказал Филин. — Тихо. Здесь тебе не Штаты. Здесь Москва. И хозяин здесь я.

Предупреждение и угроза послышались в голосе Филина.

— Теперь запомните, подельники, я не убивал, ничего не видел. Я на даче сидел. Так что заявлять на меня бессмысленно. А если моих людей возьмут, они скажут, на кого работали. Вы у меня вот где. — Филин сжал кулак.

На минуту на террасе повисла тишина.

— Ты пугаешь нас? — так же тихо спросил Гольдин.

— А зачем мне вас пугать? — засмеялся Филин. — Я бабки подбиваю. Теперь, что касается последнего дела. Рома, я знаю, сколько на доллары стоит центнер сырца. Так вот, времени у меня нет. Давай половину, и разошлись красиво.

— У меня здесь нет таких денег. Давай я их тебе в Америке отдам.

— Рома, друг мой, в Штатах я у тебя копейки не получу. Товар нужен? Значит, достанешь. Срок три дня.

Когда они выехали из дачного поселка, Гольдин попросил остановить машину.

— Давай покурим.

— Я же не курю, — удивился Лузгин.

— Тогда со мной за компанию воздухом подыши. Теперь ты понял? — Гольдин щелкнул зажигалкой.

Огонек на секунду вырвал из темноты его лицо.

— Ты понял, — продолжал Гольдин, — что значит с уголовниками связываться?

— Отдай ему деньги, Роман.

— Полмиллиона?

— Да.

— Да это все, что у меня есть. А потом они в Манхэттене, а я здесь.

— Я могу достать такую сумму.

— Ты сумасшедший, Сергей. Ей-богу, сумасшедший.

— Но ведь миллионное дело может сорваться.

— Да, если мы отправим товар в Штаты, то заработаем десять миллионов минимально.

— Так в чем же…

— А в том, — перебил Лузгина Гольдин, — что этот урка на нас, как хомут, теперь висеть будет.

— Так что ты предлагаешь?

— Есть мысль. Поехали в Москву, у первого телефона-автомата остановишься.

Серый приехал на Патриаршие пруды не один. Спрятался за табачный киоск Саша-Летчик.

Черт его знает, что этому Гольдину нужно. А вдвоем они спокойно отобьются. Хоть и поздновато было, а народу у прудов много.

Тепло. Пенсионеры еще не закончили своей прогулки, собачники, молодые пару скамеек облепили, ревели магнитофоны.

Жила Москва. И страшновато, и не сытно, и тревожно. Но люди шли вечерком к воде, к деревьям, как и прежде.

Гольдина Серый заметил сразу же. Роман торопливо шел по аллее.

Поздоровались. Помолчали.

— Где бы поговорить? — сказал Гольдин.

— Есть дело? — поинтересовался Серый. Он сразу заметил, что не в себе немного этот человек из-за океана.

— Если его так назвать можно. Просто хочу тебе посоветовать, как не попасть в тюрьму.

— Куда? — усмехнулся Серый.

— Недалеко отсюда, десять минут езды, в Бутырку или чуть подальше, в Лефортово.

— Шутите, Роман Борисович, — голос Серого чуть сел.

— А ты заметил, что я никогда не шучу?

Серый молча кивнул.

— Тогда пошли с этого праздника жизни. Я бы сам с тобой на лебедей полюбовался. Но время. Нет его у тебя.

— Здесь рядом кооперативное кафе "Московские зори”…

— В Козихинском? Так там не поговорить, народу много.

— На улице столики. Их после семи не обслуживают, а в кафе сейчас своя тусовка.

— Пошли.

Они прошли мимо кафе ”У Маргариты”. Там начиналась ночная тусовка. Молодые парни и девки, о профессии которых спрашивать было не надо.

Увидев Серого, все замолчали, как солдаты при виде генерала.

Замолчали и расступились почтительно. Дорогу освобождая. Это пока были рекруты рэкета, новобранцы фарцовки, ученики разбойников.

— До чего же эта перестройка Москву испохабила, — с горечью сказал Гольдин. — Ну просто сил нет.

— Не нравится? — усмехнулся Серый.

— Не нравится. Раньше как было — мухи отдельно, котлеты отдельно.

— Да нет, они в мастях разбираются.

— Я не о мастях, а о людях, которые здесь живут.

”Московские зори” уже погасили огни.

Они поднялись по ступенькам, прошли чуть направо и сели на вкопанные в землю пни.

— Ишь, вкопали, чтобы не унесли, — закрутил головой Гольдин.

— Так что, Роман Борисович? — Серый закурил.

Огонек зажигалки вырвал из темноты его прищуренные, настороженные глаза.

— Слушай меня и ответь. Ты знаешь, где товар?

— А зачем вам?

— Я же не спрашиваю, где.

— Логично. Знаю.

— Ты можешь его перепрятать сегодня ночью?

— Если нужно.

— Не то слово.

— А что такое?

— Завтра Филин нас ментам сдает.

— Нет, — Серый засмеялся, — ну слава богу, а то вы меня, Роман Борисович, напугали. Давайте я вас отвезу, а то в вашем прикиде по Москве ночной шастать опасно.

— Значит, не веришь. А ты знаешь, что через три дня он в Америку улетает, у него уже паспорт со всеми визами.

— Ну и что?

— А то, что паспорт этот он сегодня получил и выпустят его только при условии, что он нас сдаст.

— Роман Борисович, вы уж меня простите, может, в Нью-Йорке вы и авторитет, а в Москве вы вроде тех, что у кафе были. Не вам Филина судить, с ним можно только на толковище говорить. Он же самый крупный авторитет.

— Серый, я, конечно, так глубоко в московскую блатную жизнь не погружался, но тем не менее вы на меня работаете, а не я на вас.

— Это как сказать.

— А как хочешь, так и говори.

— Роман Борисович. — Серый бросил сигарету, и она, словно звездочка, упала в темноту кустов. — Зачем вы чернуху несете на Филина? Ведь он узнает, вы в Москве-реке свой покой найдете.

— Лопушок ты, Серый, хотя, видать, в законниках ходишь. Или еще звание это почетное не получил?

— А я туда и не лезу. На зоне у меня авторитет есть. Две ходки за спиной…

— Через три дня он улетает…

— Роман Борисович, он же через мою знакомую бабу билеты берет, мне проверить, раз плюнуть.

— Плюнь.

— Не понял.

— Проверь.

Серый встал, споткнулся о какую-то корягу, выматерился сквозь зубы и выскочил из темного закутка.

Гольдин пошел за ним.

Серый перебежал улицу и подошел к автомату.

Гольдин сел на каменный парапет. Кому звонит Серый? А вдруг Филину? Тогда все пропало. Нехорошо стало Роме Гольдину, он на секунду представил, как повезут его сейчас обратно на дачу и как будут с ним разбираться эти два убийцы.

Серый поговорил, повесил трубку. Постоял. И медленно пошел к Гольдину.

— Ну что? — насмешливо спросил Роман.

— Пока правда.

— Так вот, слушай меня, завтра в двенадцать подъезжай к Театру эстрады, и все увидишь сам. Только товар перепрячь.

— Хорошо. А потом что?

— Потом с человеком одним разберешься и в дело со мной пойдешь.

Машину Филина Серый увидел сразу. Она остановилась на углу Берсеневской набережной. Филин вышел и медленно зашагал к будочке касс речного трамвая. А там его ждал тот самый мент, который на детской площадке кончил Лешу-Разлуку.

— Сука, — простонал Серый, — козел порченый.

А те двое поздоровались как старые друзья и пошли к дебаркадеру.

Корнеев и Филин поднялись на прогулочный катер.

По раннему времени народу было немного, всего человек десять, а на корме совсем никого не было.

Они уселись на последнюю скамейку.

Филин раскинулся свободно, положил руки на края, глаза зажмурил.

— Денек-то какой, Игорь Дмитриевич.

— Неплохой денек.

— Давай пивка выпьем.

— А где его взять-то?

Филин подмигнул, раскрыл молнию на сумке, достал несколько банок пива.

— Богато живут нынче блатные. Немецкое?

— Да нет. Австрийское, но хорошее очень.

А мимо плыла Москва. Уставшая от летней жары, она словно отдыхала этим прохладным солнечным утром. И хотя было начало августа, но осень чувствовалась, она как спасение приходила в город, измученный щедрым летом.

— Игорь Дмитриевич, — Филин бросил банку за борт, — ты помнишь, как дружки твои ментовские тебе взятку слепили и в Бутырку кинули?

Корнеев молчал.

— Молчишь, вспоминать не хочешь. А припомнить-то надо. Они тебя специально в восьмую камеру бросили. Там же беспредельщики парились. Знаешь, зачем бросили?

Корнеев молча кивнул.

— А бросили они тебя для того, — Филин открыл еще одну банку, сделал большой глоток, — чтобы они тебя избили да петухом сделали. Знаешь, сколько разговоров бы пошло? Как же, опущенный мент.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Напомнить хочу. Когда я узнал, кого в эту камеру бросили, сказал кому надо и меня туда перевели. Помнишь, каким я тебя застал? Еще чуть-чуть, и быть бы тебе петушком.

— Зачем ты мне это говоришь? — зло повторил Корнеев.

— А чтоб ты понял, Игорь Дмитриевич…

— Что я должен понять? — Игорь с ненавистью посмотрел на Филина.

— А вот что. Таких, как ты, честных ментов, в Москве по пальцам пересчитать можно. Ты что думаешь, с пистолетиком своим ты выскочишь против законников, деловых новых, против друзей своих продавшихся, против депутатов прикормленных? Молчишь, значит, понимаешь мою правду. Сейчас наше время настало, а пройдет лет пять, мы и начальников милиции, и правительство назначать будем…

— И ты, Филин, станешь, наконец, премьер-министром.

— Смеешься. Тебе плакать нужно, а не смеяться, Игорь Дмитриевич.

— Так уж и плакать.

Игорь повернулся и посмотрел назад.

Уходил за корму Нескучный сад, в утренней тишине и зелени.

Пустой он был. Не то что раньше. Что делать, боятся нынче люди гулять в парках.

— Не понимаю я нашего разговора, не понимаю. Ты, видимо, решил меня просветить о криминогенной обстановке в Москве.

Филин засмеялся.

— Зачем же. Я тебя не учу и взятку, как видишь, не предлагаю. Тюрьму я вспомнил, чтобы ты мне тоже услугу оказал.

— Какую?

— Встреча наша с тобой, Игорь Дмитриевич, последняя видать…

— Никак помирать собрался?

— Нет. Филин, говорят, птица живучая. Устал я. Подаюсь в теплые края. Старость коротать в тишине. От всех дел отхожу.

— Так какая же просьба?

— Я тут, Игорь Дмитриевич, — Филин встал, подошел к перилам, — в одном журнале вычитал, как раньше в Англии бультерьеров выращивали. Не знаете?

— Да нет.

— Щенка подросшего натравливали на быка, а когда он челюстями своими захватывал сердешного, то собачке голову отрубали.

— Зачем? — удивился Игорь.

— Проверяли замок челюстей. Если разжимались зубы, то весь помет под нож.

— Значит, я бультерьер?

— Вроде того, Игорь Дмитриевич, вроде того.

— А кто же бык? — Игорь со злостью сдавил пустую банку из-под пива.

— Не хочу, Игорь Дмитриевич, чтобы ты голову потерял. Не хочу. Поэтому оставь ”Антик” в покое.

— Вот ты к чему, Филин, — зло выдохнул Корнеев.

— Да, дело у вас забрали. Но я тебя знаю много лет, ты, как тот бультерьер, не отступишься. Так вот, отступись, и мы в расчете.

А речной трамвай совершил свой круг и вновь подходил к Берсеневской набережной.

Филин встал.

— Пойду я, Игорь Дмитриевич. Прощай. А ты на следующей сойди. Помни просьбу мою. Такие люди, как ты, должны платить долги.

Трамвай мягко ударился о кранцы, матрос забросил на кнехт канат.

Корнеев глядел, как Филин шел по трапу. Сошел на берег.

А на трамвай садилась толпа пацанов и девочек, и растрепанная женщина никак не могла выстроить их в затылок.

Игорь смотрел вслед Филину и думал о том, что этот долг он, видимо, никогда не заплатит.

Филин солидно поднялся на набережную. Поднял руку.

Вдруг от дома № 2 сорвались со стоянки красные "Жигули”.

Они наискось пересекли проезжую часть и на всем ходу вбили Филина в гранит парапета.

Игорь бежал к выходу, расталкивая детей, слыша за спиной бранные слова.

Трамвай начал уже отходить, и он, прыгнув, преодолел полосу воды и упал на самый край причала.

А на набережной уже толпа собралась, и Игорь еле протиснулся к Филину. Вернее, к тому, что раньше было Филином.

Кафтанов отхлебнул кофе из стакана, потом встал, подошел к холодильнику, вынул из него два бублика.

— Боитесь, что протухнут? — попытался пошутить Игорь.

— Хлеб в холодильнике всегда свежим остается, — серьезно ответил Кафтанов. — Ну давай, пей кофе и дальше рассказывай.

— А что рассказывать? Убийца развернул машину, въехал во двор дома номер два, потом под арку у девятого подъезда, там завернул за угол. Бросил машину и ушел спокойно проходными дворами. Отработали жилмассив. Его видели четверо. Высокий, в черной кожаной куртке. Двое видели его в лицо. Мы сделали фоторобот. — Игорь положил на стол снимки. — Мне кажется, что это один из тех, с кем я встречался в гараже.

— Кажется или точно?

— Точно.

— Они убрали Филина, который, по твоим словам, собрался на покой. Значит, появился кто-то, чье влияние значительно больше. Что думаешь делать?

— Андрей Петрович, они придут к Третьякову, ну а Логунов установил, что владелица ”ягуара”, Сомова Наталья Борисовна, почти ежедневно посещает валютный бар ”Интуриста”. А кроме того, у нас ее адрес есть.

— Значит так, Корнеев. — Кафтанов встал. — Ты к Третьякову, а Логунов пусть эту даму сюда привезет.

— А ты крутой парень, — Гольдин внимательно, словно впервые увидел, поглядел на Серого.

Серый сидел за столом на кухне в квартире Саши-Летчика и пил кофе.

Он поставил чашку, поднял глаза на Романа.

И Гольдину нехорошо стало от этого взгляда.

— Теперь ты возьмешь все наши московские дела. — Гольдин встал, подошел к окну.

Армянский переулок был полупустым. Солнце высвечивало старые дома, и они в свете этом опять стали нарядными, словно их отремонтировали.

— Но есть еще одно дело.

— Какое?

— Третьяков.

— Я его сегодня кончу.

— Мне с тобой? — Саша-Летчик встал.

— Нет. — Гольдин положил ему руку на плечо. — Ты отвезешь товар на дачу. Завтра утром. Сегодня из дома не выходить.

— Один не управлюсь.

— В десять утра к тебе подъедет машина, в ней будут люди. Ты шеф. Поэтому и спрос с тебя. Делаем первую партию, и вы с Серым уходите в Польшу. Паспорта — моя забота. Там наши люди переправят вас в Германию, а потом ко мне в Штаты.

Хорошая квартира была у Третьякова, красивая и не маленькая. Две большие комнаты.

А главное, в самом центре. У метро ”Кировская”, в доме страхового общества ”Россия”.

По-барски жил Сергей Третьяков. Потолки с лепниной. А по коридору и прихожей на велосипеде можно ездить.

Ну и, конечно, обстановка, техника всякая.

Опера и омоновцы, жители московских коммуналок и общежитий, только завистливо крутили головами.

Квартира была блокирована по всем правилам. Сидели на улице, в садике молодые ребята и девушки пели под гитару хорошие старые песни, на чердачной площадке устроились омоновцы да в квартире три опера и два крепких паренька.

А время шло. Стемнело уже. Фильм по телевизору кончился. Тихо в квартире. Тихо и сонно.

Вдруг около полуночи зазвонил телефон.

— Да. — Третьяков поднял трубку.

— Паша? — спросил незнакомый голос.

— Нет. Вы не туда попали.

Сергей положил трубку.

И сразу же Корнеев схватил рацию.

— Седьмой, как там?

— Спокойно.

— Приготовьтесь. Пятый, приготовьтесь.

Прошло несколько минут, и запищала рация.

— Третий, я седьмой. В подъезд вошли двое.

И сразу лифт загудел.

— Начали, — скомандовал Корнеев.

Стали по обе стороны дверей омоновцы. Опера прижались к стене в коридоре.

Хлопнула дверца лифта. Шаги послышались.

И пауза наступила. Минута. Вторая… Пятая.

И наконец, звонок.

Третьяков подошел к двери.

— Кто?

— От Лузгина. Договоренное привез.

Третьяков распахнул дверь, и в квартиру ввалился здоровый парень с пистолетом в руке.

— К стенке, сука, — рявкнул он.

Один из омоновцев ударил его ногой в лицо, второй выбил пистолет, и рухнул лоб на пол.

Корнеев выскочил на лестницу.

На площадке стоял Серый с пистолетом в руке.

Кольцом отсекли его от лифта бойцы ОМОНа.

— Бросай оружие, — сказал Корнеев, — бросай.

Серый улыбнулся странно как-то и отрицательно замотал головой.

Он пятился к огромному старинному окну.

— Бросай и стой на месте. Без парашюта здесь не прыгнешь, — повторил Корнеев.

Серый прижался спиной к окну. Продолжая улыбаться, странно оглядел омоновцев в бронежилетах, автоматчиков, стоявших на лестнице.

Потом вздохнул глубоко.

Поднял руку с пистолетом к голове.

— Нет! — Корнеев прыгнул к нему.

Выстрел отбросил Серого к окну, и он, проламывая стекла, полетел вниз.

— Наталья Борисовна, — Кафтанов налил Сомовой кофе. — Мы все про вашу машину знаем, а главное, хочу вас обрадовать, она найдена и находится у нас.

— Так вы меня на Петровку порадовать пригласили, — грустно улыбнулась Сомова.

Красивой она была. В возрасте около тридцати. Одета, конечно.

— Нам нужно узнать вот что. Хилковский машину вам пригнал?

— Я за нее заплатила зеленым другом.

— Долларами, что ли?

— Да.

— Эта часть вашей жизни меня не касается. Кто у вас машину угнал?

— А ее не угоняли.

— Не понял.

— Ее отняли.

— Кто?

— Сволочь одна, Сашка Манцев, мы когда-то с ним в школе учились. Потом он в летное училище подался. Там натворил что-то. Его на пять лет посадили.

— У него есть татуировка?

— Да. Три звездочки на правой руке.

— Вы знаете, где он живет?

— Да. Армянский, шесть, квартира восемь.

— Вы так смело говорите. Не боитесь? — спросил Кафтанов.

— Устала я бояться. Сначала он с бригадой девочек у "Интуриста” грабил. Не долю, как другие, а почти все отбирал. Избивал нас страшно. Потом, когда я с этим делом завязала, сниматься стала для журналов, он опять возник. Сволочь. Насильник…

— Успокойтесь.

— Да я спокойна. Он ко мне пришел, ключи забрал и угнал машину. Сказал, пикнешь — пришью.

Саша-Летчик спустился, вышел на улицу ровно в восемь.

У подъезда уже стоял большой армейский фургон.

— Ты Летчик? — спросил парень в пятнистой военной форме.

— Ну.

— Куда ехать?

Саша обошел машину, заглянул в кузов. Там сидели еще двое.

— Поехали. — Он сел в кабину.

Через полчаса машина въехала в Козихинский переулок, свернула под арку напротив кафе "Московские зори" и остановилась у подъезда.

Саша позвонил в дверь на первом этаже.

Ему открыл заспанный лохматый парень в очках.

— Забираешь?

— Да.

Летчик вынул из кармана пачку денег, протянул хозяину.

Машину загрузили быстро.

Через час они уже были в Салтыковке. Остановили машину у дачи, обнесенной высоким забором. Охранник в пятнистой форме открыл ворота, и машина скрылась.

За столом у Кафтанова сидели оперативники и командир ОМОНа.

— Итак, мы взяли объект на выходе из квартиры, — докладывал старший группы наружного наблюдения. — Он встретился с человеком, одетым в ”афганку”, поздоровался, и они уехали на машине, военном крытом грузовике номер МАН 37–16. Машина принадлежит СП ”Антик”. В Козихинском переулке остановились у дома номер четыре, взяли груз, десять брезентовых мешков. Потом проследовали в Салтыковку. Там машина въехала на территорию дачи, ранее принадлежавшей арестованному замминистра торговли Кузину, нынче приобретенной все тем же ”Антиком”. За дачей ведется усиленное наблюдение.

— Понятно. Спасибо. — Кафтанов помолчал. — Что у тебя, Корнеев?

— Груз они брали из мастерской фотохудожника Елисеева. Он за тысячу согласился, чтобы мешки полежали у него. Что в них было, он не знал. Но специфический запах позволил экспертам определить, что прятали там опий-сырец.

— Дачу блокировать. — Кафтанов встал. — Я сам буду руководить операцией.

Дача больше на крепость походила. Ворота стальные, забор с колючей проволокой по гребню, прожекторы на всех четырех углах.

ОМОН и оперативники плотно обложили ее, никто не мог незамеченным уйти.

Ждали темноты.

— Штурмовать придется, — сказал Корнеев.

— Ничего. — Кафтанов еще раз в бинокль осмотрел дачу. — Станет темно, мы свет врубим.

Время тянулось долго и измерялось теперь количеством выкуренных сигарет.

Ближе к вечеру, когда сумерки начали спускаться на лес, приехал ”мерседес” Лузгина, а чуть попозже наемная ”вольво”.

Наконец совсем темно стало. Зажглись огни на даче, вспыхнули прожекторы.

И тогда Кафтанов скомандовал по рации:

— Свет.

Погасли прожекторы, и все погрузилось во тьму.

— Начали, — спокойно, даже слишком, сказал Кафтанов.

Бесшумно бросились к забору бойцы ОМОНа.

Секунда, и крюки ”кошек” впились в гребень забора.

Еще несколько минут, и запищала рация. Старший сообщил, что группа захвата на территории.

— Действуй, — приказал Кафтанов и, повернувшись к Корнееву, сказал: — Пошли, Игорь.

Они еще не успели дойти до ворот, как они распахнулись.

Взревели моторы машин, две ’’Волги” и два микроавтобуса ворвались на территорию.

— Мы с тобой, Корнеев, — начальник МУРа сунул рацию в карман, — к шапочному разбору успели.

Хлопнул одинокий выстрел. Потом кто-то закричал истошно.

На огромном участке кроме дома еще одно строение было, двухэтажное, фабричного типа.

Мимо молодцов в пятнистой форме, мимо машин и разгоряченных схваткой они прошли в дом.

В холле на полу лежали двое с выкрученными за спину руками, наручники намертво сковали запястья.

Стеклянная разбитая дверь. Гостиная с камином, в котором догорали дрова.

У стены с поднятыми руками стояли Гольдин, Лузгин, Новиков, Штиммель и Саша-Летчик.

Они с ужасом глядели на стволы автоматов, на омоновцев в бронежилетах, на оперативников с пистолетами.

— Ну вот и все, — сказал Кафтанов, — давай, Корнеев, ознакомь их с постановлением прокурора и начинай обыск.

До чего же долго он не был дома. И комната его в старой коммуналке показалась ему самой уютной и тихой.

Шумело за окном вечернее Замоскворечье. Знакомая зеленая земля его детства.

Игорь снял пиджак, скинул наплечные ремни с кобурой и пошел на кухню ставить чайник.

Потом он бросил в стакан две ложки растворимого кофе, достал из пакета купленные у метро чебуреки и включил телевизор.

И с синего экрана вошел в комнату Борис Павлович Громов в полном сиянии прокурорского мундира.

— …Перестаньте, — обаятельно улыбнулся он невидимому собеседнику, — у нас же все перепутано. В магазине обсчитали — мафия. Кооператив на варенку цены поднял — организованная преступность.

— Значит, вы отрицаете существование этих преступных структур? — спросила бойкая дама-корреспондент.

— Почему же, то, что сегодня случилось с нашей экономикой, породило целый ряд новых форм преступности. Уголовники сейчас пытаются втереться в новые экономические структуры. Вот вам пример. Прокуратура пресекла попытку группы темных дельцов — кстати, там был полный набор: и наши, и эмигранты, и даже иностранные подданные — использовать честную фирму ”Антик” в своих темных целях.

— Вы закрыли фирму? — ехидно спросила корреспондентка.

— Зачем же, мы защитили ее. Она работает, приносит, кстати, неплохой валютный доход.

— Так что же сегодня волнует вас как народного депутата и одного из руководителей прокуратуры?

Лицо Громова стало серьезным, даже трагическим. Он вздохнул тяжело.

Игорь от ненависти хлопнул стаканом о стол.

— Межнациональные конфликты. Это и есть основа оргпреступности.

— Так что же делать? — ахнула корреспондентка.

— Центр всегда, все семьдесят три года советской власти, помогал своим республикам. И сейчас мы отправляем в Карабах лучших оперативников МУРа. Возглавит их опытнейший генерал. Я знаю, что вы хотите сказать, — предупредил вопрос Громов. — Да, в Москве тяжелая оперативная обстановка, но нам, если хотите, интернационалы..

Игорь встал и выключил телевизор. Не мог он спокойно видеть этого человека.

Зазвонил телефон.

— Да.

— Корнеев, — голос Кафтанова был сухо злым, — ты сволочь эту по телевизору наблюдал?

— Частично.

— Ты знаешь, кто опытный генерал?

— Нет.

— Это я. А лучшие оперативники: ты, Логунов, Смирнов, Банкин, в общем десять человек. Так что готовься в дорогу.

Генерал повесил трубку.

Игорь подошел к окну. Зеленели знакомые дворы.

Мальчики с криками гоняли мяч на мостовой.

Город плавно входил в вечер.

Игорь закурил. Затянулся два раза глубоко, потом ткнул сигарету в подоконник. И сказал тихо:

— Дурдом.