Месть белых воронов

Север

Глава 1

Я слышу неукротимый свист. Вокруг меня пугающая темнота, что безжалостно сжимает мои виски. Скорость набирает обороты. Где-то там, вдали, виднеется белый свет. Я пытаюсь догнать его, но как будто все время стою на месте. Все как во сне, ведь происходящее начинает походить на бесконечный бред. Все больше начинаю терять резкость зрения. Не то чтобы для меня это в новинку, но на этот раз нечеткость пикселей окружающего мира зашкаливает. Пальцы ног и рук онемели, а по всему телу пробегает настораживающая и пронизывающая каждую косточку дрожь. Яркие вспышки света бьют меня по глазам, но в результате потери фокуса они становятся лишь бликами. Паника. Ни в коем случае нельзя останавливаться, иначе я точно не успею. Сердце колотится так, будто хочет птицей вырваться наружу. Но я его не отпускаю. Мы оба пленники этой тьмы. Скоро мы выберемся отсюда, а пока только бешеный свист, мелькающие красно-белые огоньки и без конца повторяющееся в голове слово «Север».

Лишь только на секунду я позволил себе закрыть глаза, как картинка вокруг меня тут же приняла иной облик. Или это просто наконец прогрузились текстуры? Пытаюсь сфокусироваться на каком-то предмете вокруг меня, чтобы, наконец, понять, где я, но так и не узнаю окрестность. Нескончаемая тревога внутри меня дает мне ясно понять, что я не в порядке. Потихоньку начинаю вспоминать, что произошло. Нужно срочно что-то предпринимать. Свирепый ветер со всей силы стремится снести с ног мое истощенное тело, но во мне еще остались кое-какие силы, чтобы держаться. И все-таки мои глаза нашли фокус на дисплее наручных часов, и я смог разглядеть хотя бы дату и время: девятнадцатое ноября две тысячи двадцать второго года, двадцать два часа и двадцать минут. Мой внутренний перфекционист на мгновение взбушевался и захотел перелистнуть календарь на день вперед, чтобы выстроилась красивая дата. Но эти мысли улетучились так же быстро, как и перед моим лицом промелькнула одинокая крылатая тень. Это был белый ворон.

Я, по аналогии с ним, тоже редкая птица. Я – альбинос. Но, к сожалению, чтобы быть таким же свободным и улететь подальше от всего происходящего дерьма, у меня, видимо, еще не доросли крылья. Потому я и вынужден всю жизнь скитаться из дома в дом, сменяя города, чтобы просто остаться в живых и избежать зверского истребления своего рода. Да, на деле жизнь оказалась для меня непростой штуковиной. Но зато сейчас я по-настоящему осознаю ее ценность.

Север! Меня волной окатила паника. Какие часы, какие птицы…, – кажется, до меня начало доходить осознание происходящего. Я тут же рванулся с места и принялся бежать вдаль, и лишь луна сопутствовала мне. Я бежал, не отдавая себе отчета. Не понимая, где я. Не зная, чего добьюсь своим кроссом. Но все же мои ноги к чему-то меня привели. В трехстах метрах от себя я увидел небольшое поселение. Там было расположено около десяти домов, находящиеся на определенном расстоянии друг от друга. На пути к этому поселению меня встретил высокий мужчина с длинными серо-дымными волосами. Издалека он напомнил мне моего отца. Его взгляд показался мне весьма суровым, но, к моему удивлению, он оказался очень даже приветлив.

– Добро пожаловать в Мунспейс, странник.

– Что это значит? Я умер? – с ходу решил узнать я.

– Хм. Нет, но…, – начал говорить он, но я прервал его. В этот момент на горизонте появился молодой парень со странно-розовыми волосами, бурча что-то себе под нос.

– Где Тим??? Вы знаете его? – наконец я задал самый интересующий меня вопрос хоть кому-то. В это время второй парень стоял уже около нас и подслушивал наш разговор. Но мне совершенно не было до него дела.

– Кем он тебе приходится? – со спокойствием и равнодушием спросил тот, что постарше.

– Какая разница? Где он??? – его вопрос выводит меня из себя, потому что на кону стоит жизнь.

– Это важно, парень. Я не задаю лишних вопросов, поверь мне.

– Он мой брат…близнец.

– Эм… что? Тот черноголовый парень – твой брат, да еще и близнец? – усмехнулся второй незнакомец, стоявший в стороне, осматривая меня с ног до головы. Да уж, и это сказал тип с розовой шевелюрой. На самом деле я понимаю его удивление, ведь перед ним стоит парень с бледной кожей, белоснежными волосами и ресницами. Мой брат, если он действительно был здесь, выглядел иначе.

– Да, но это сейчас не важно. Вы его видели? Где он??? – не сдерживая свои эмоции произнес я.

– Да, он пришел к нам незадолго до тебя, – все еще спокойным тоном сказал старший.

– Отведите меня к нему! Срочно! Пожалуйста…

– Обязательно. Как только ты зайдешь ко мне в дом и расскажешь о себе.

– Вы сейчас серьезно? Нет… Вы не шутите? У меня мало времени! – ничего не понимая, я смотрел на них, как идиот. В это мгновение я подумал, что, если услышу еще одно слово не по теме, тут же удалюсь отсюда. Нет времени, чтобы болтать о жизни с первыми встречными. Но пока, к сожалению, я не могу выбрать других собеседников, а эти парни возможно все-таки что-то знают. Если все это не просто болтовня.

– Ты прав, парень. У тебя действительно слишком мало времени. Поэтому следуй за мной. Без лишних ушей, – оглядываясь на розоволосового парня, сказал он.

Все еще находясь в смятении, я пошагал за ним. Хотя не было абсолютно никаких гарантий, что он может хоть чем-то мне помочь. В голове по-прежнему что-то звенит.

Север…

Глава 2

Мы зашли в каменную усадьбу, около которой красовался кристально чистый пруд. Внутри все походило на архитектурный музей: статуи, скрижали с гравировкой, камин. Красиво и уютно, я бы и сам здесь жил, будь у меня хоть какой-то выбор. Но, рассматривая экспонаты, как на экскурсии в младших классах, внутри меня все еще таилась паника и злость. Все же мне не стоит вести себя грубо, иначе я так ничего и не узнаю. Наконец он заговорил:

– Садись, – указывая на деревянный стул, сказал мужчина, которого я знаю около десяти минут.

– Вы мне расскажете, все, что знаете? – спросил я, усаживаясь перед ним.

– Меня зовут Кронос. И сейчас тебе нужно спасать не брата, а себя. За него не беспокойся, он в надежном месте.

Я не понимаю. Я ни черта не понимаю из его слов.

– А что такое Мунспейс? – уже безнадежно спрашиваю я.

– Мунспейс – это планета, находящаяся между Либерти, Элизиумом и Обливионом.

Я сижу с невозмутимым лицом.

– Либерти – это мир, из которого ты пришел к нам. Элизиум, другими словами, «рай», где всегда ясный день и души проживают свои лучшие дни. Обливион, как ты уже догадался, это ад. Там всегда кромешная тьма. Твоя жизнь сейчас висит на волоске. Ты прямо сейчас находишься на грани жизни и смерти. Твое существование поставлено на таймер, и за это время у тебя есть шанс спастись.

Этих слов я боялся больше всего. Как я могу спасти брата, если сам нахожусь на грани? Я до последнего отказываюсь в это верить. Я практически бессилен.

– И что мне теперь делать??? – все же спрашиваю.

– Для начала расскажи мне историю своей жизни. С самого начала, и до сегодняшнего дня.

– То есть, сначала вы говорите, что у меня слишком мало времени, и что моя жизнь мало того, что прямо сейчас висит на волоске, так еще и поставлена на таймер, а затем просите рассказать вам ВСЮ свою жизнь? Это как вообще понимать? – у меня начинается истерический смех. Этот мужик явно не в себе.

– Успокойся, парень. Я разве не сказал тебе, кто я такой? Я – Кронос, хранитель времени. И твое время сейчас во всех смыслах подвластно мне. С того момента, как ты начнешь свою историю, я поставлю твое личное время на паузу. Обещаю.

Интересно, я похож на идиота?

– И… что мне это даст? – да, я уже почти согласился…

– Мы сможем помочь тебе. Нет. ТЫ сможешь помочь себе. Но для начала нам нужно разобраться во всем. Можешь не переживать, наш разговор конфиденциален, я расскажу фрагменты из нашего разговора только после твоего согласия.

– Поверьте, сейчас это меня волнует меньше всего.

– Верю, – с легкой улыбкой произнес Кронос.

***

– Меня зовут Анри Вайт. Я родился в Одеране – коммуна на северо-востоке Франции региона Гранд-Эст. Маленький уютный мирок с горными массивами, летающей пеленой из облаков и бесконечным пением птиц. На этот свет я родился «белокожим пришельцем, свалившимся с луны», что в переводе с языка моих одноклассников и знакомых означает «альбинос». Это заболевание буквально убило мое счастливое детство и с самого рождения испортило мою и без того никчемную жизнь. Чем я отличаюсь от других? У меня слишком белые волосы, молочно-белый кожный покров и очень светлые глаза. Казалось бы, всего-то… Но позже я выяснил, что это веский повод для ненависти со стороны окружающих. Все они готовы сожрать тебя заживо только лишь потому, что ты другой. Как я выжил в этом мире, полном несправедливости и людской злобы? У меня рядом есть человек, который переживал со мной эти ужасные моменты на протяжении всей моей жизни и более того, тоже прочувствовал эту боль на себе. Это мой брат-близнец Тим. Неотъемлемая часть меня. И пусть я не сразу осознал ценность того, что у меня есть, я рад, что все же пришел к этому. Семья – это настоящее сокровище, и ты априори являешься богатым, если у тебя она есть. Хочу ли я сказать, что моя жизнь состоит из одних только плохих моментов, и что все мое существование на этой планете – полнейшая катастрофа? Скорее нет, чем да. Во всяком случае, мы с братом даже сможем послужить примером для других людей с альбинизмом. И я думаю, наша история может кого-то вдохновить или поддержать. Я буду счастлив, если так и будет. Можете рассказать эту историю кому захотите, хоть первому встречному. Мне ни капли не стыдно ни за один случай и ни за одно слово, что я вам сейчас расскажу. Да, раз уж мое время на исходе, я бы действительно хотел, чтобы вы рассказали эту историю всем.

Двадцать второе декабря две тысячи третьего года. Мне пять лет. Из кухни доносится ароматный запах вишневого пирога, который просто обожает наш папа. Сегодня мы отмечаем его тридцать третий день рождения. Мама злится, что у нее что-то не получается с готовкой, и в самый неподходящий момент отец решается ее поддержать.

– Брось ты, Эмма, я все равно съем все до последнего кусочка. Можешь даже не сомневаться, – говорит отец, обнимая маму и пальцем вытирая муку с ее носа.

Я смотрю на них, когда они даже не подозревают об этом, и думаю о том, как люблю их. Они такие милые.

– С Днем рождения, папа, – преподнося свою новую картину из паззлов, на которой изображен катер, сказал Тим.

Папа расплывается в улыбке. Не часто приходилось видеть его в таком умилении, но в свой день рождения его строгий взгляд всегда превращался изо льда в воду. Наш отец Дориан и мать Эмма Вайт не похожи на нас с братом. Точнее, похожи, но не полностью. Некоторые черты лица и оттенки характеров имели схожесть. Но есть и то, что существенно нас отличало – цвет кожи, волос и глаз. Родители не относятся к числу альбиносов. И для нас огромной загадкой является вопрос, почему же мы родились такими. Скорее всего, где-то там, на самой верхушке нашего генеалогического древа, есть предки альбиносы из Африки. И этот ген решил стрельнуть и принять участие в процессе образования меланина именно у нас. Или же мы просто стали жертвами злого рока.

– Пап, а мы поедем на море, чтобы покататься на таком катере? – рассматривая свою подаренную картину, задумчиво спросил мой брат.

Папа чуть изменился в лице и посмотрел на маму.

– Конечно, сыночек, вы с Анри обязательно побываете на море, – ответила за отца мама.

– А когда?

– Мы с мамой не можем сказать, когда, но главное, что это случится.

– Давайте садиться за стол, мальчики, – вовремя перевела тему мама. Она всегда умела это делать лучше всех.

Я бегу в комнату за свечами, которые припрятал после нашего дня рождения с братом. Я точно помню, что в коробке осталось три неиспользованных свечи. Пока я тянулся за этой коробкой, на меня свалился лист с рисунком, который лежал сверху нее. На этом рисунке была нарисована наша семья. Да, там было так и написано: «Вайт». Каждая буква четко выведена синим карандашом. Только вот был один существенный минус у этого рисунка: на нем было изображено не четыре, а три человека. Мама, папа и ребенок. Счастливые и веселые. Будто смотрят на меня из альбомного листа и смеются надо мной. Во мне теплилась обида и грусть, потому что я понимал, что эта семейка – опус моего брата, зачем-то взявшего в руки пенал с карандашами. Обида была такой сильной, насколько только могла быть у пятилетнего мальчика. Но в мои мысли ворвался смех родителей из соседней комнаты, и он заставил меня вспомнить, что сегодня не самый подходящий день для печали. Я сложил рисунок пополам несколько раз и спрятал во внутренний карман своей кофты.

– Папа, смотри, что я для тебя нашел! – пытаясь сделать бодрый голос, крикнул я.

– Что же там у тебя?

– Свечи для твоего праздничного пирога. Только их всего три. Прости, – произнес я, уже не скрывая своей грусти.

– О, Анри, ничего страшного. Задувать тридцать три свечи было бы еще тем испытанием для меня. Давай мы просто представим, что их здесь столько. Спасибо тебе, – смеясь и обнимая меня, сказал папа. И я сразу же забыл о рисунке.

Так и прошел день рождения папы: с теплом, уютом, вишневым пирогом и подарками. Этот день отчего-то вспоминается мне все чаще в последнее время. Один светлый день из моей личной копилки радостных моментов.

Глава 3

До пяти лет я себя практически не помню. Но фотографии из семейного альбома говорят мне о том, что я был улыбчивым и счастливым ребенком. Несмотря на то, что я почти не видел белого света. Увидеть солнце, бабочку или еще что угодно, что есть в этом огромном мире, было настоящим открытием и потрясением для меня. Но я видел птиц и животных чаще по телевизору, чем в жизни. И мой любимый канал Дискавери был отличной альтернативой миру за моим окном. Я испытываю ощущение, будто это все со мной происходит снова. Сегодня я, как и в любой другой день недели, часами напролет смотрю передачи о подводном мире, лесных просторах и даже о полетах в космос. Хоть и родители настоятельно рекомендуют делать перерывы между сериями, мой мозг перед экраном будто бы отключается, а время перестает существовать. Этот мир приковывает к себе. Он как на ладони. И в какой-то момент ты уже начинаешь забывать, что ты находишься в душной комнате и чувствуешь себя охотником, аквалангистом или космонавтом. И мир уже не кажется тебе таким игрушечным и фальшивым, как раньше. Дальше все как по расписанию: в шесть часов вечера приходит отец и мы начинаем учить буквы и цифры. Затем папа задает много вопросов обо мне и о том, что я уже запомнил из предыдущих уроков. Он всегда переживает, что уделяет нам мало времени из-за работы и что мы недостаточно знаем из-за того, что сидим дома. Иногда к нам приходит Тим, и тогда мы вместе рисуем, лепим из пластилина или составляем рассказы по картинкам. Когда мы занимаемся такими вещами, Тим чувствует себя как в своей тарелке. Но основное обучение он проходит отдельно. Иногда с папой, а иногда с мамой. Мама говорит, что Тим особенный ребенок. Мне бы хотелось, чтобы родители так называли и меня, но я горжусь своим братом. Мой брат особенный. И если мы похожи как две капли воды, значит, и я такой. И сколько бы раз я не убеждался, смотря научные передачи по телевизору, что в этом мире возможно абсолютно все, я все равно удивляюсь, что мы с братом одинаковые. Как вообще так получается, что у кого-то дети разные, а у кого-то – две маленьких копии? Я еще не разобрался, хорошо это или плохо. Но оказывается, что мы близнецы, и что таких еще много на свете. И мальчиков, и девочек. Интересно было бы посмотреть на других таких близнецов хотя бы по телевизору. Но на такие программы я пока не натыкался. Я люблю своего брата, счастлив, что он у меня есть, и хотел бы играть с ним чаще. Но, к сожалению, он очень холоден ко мне и практически со мной не разговаривает.

Тяжело быть ребенком, который живет словно божья коровка, насильно загнанная в спичечный коробок. Наверное, еще тяжелее было родителям, на плечи которых упал тяжкий груз объяснить нам причину того, что мы практически не выходим из дома (мне иногда разрешали выходить во двор, а походы за калитку ближе к холму становились для меня настоящим праздником и глотком свободы). Зато семья была моим настоящим домом, во всех возможных смыслах. И ничто не могло разрушить наше маленькое, но уютное гнездышко. В детстве я много мечтал о том, чтобы поскорее улететь из него и стать свободной птицей, а сейчас отдал бы все, чтобы снова вернуться в свой дом. Чтобы все как в детстве: чай с мятой, камин, шалаш на холме, папино ворчание и мамин пирог с вишнями. В отражении зеркала на меня снова посмотрел светловолосый мальчишка. Я начинаю лучше познавать себя: я – альбинос. И мой брат тоже альбинос. Возможно, поэтому мы и особенные. Мы родились под луной, как говорят нам наши родители. Это кажется мне таким необычным, ведь мне очень нравится луна и в принципе, ночь. Потому что только ночью окна нашего дома сбрасывают шторы, и я могу насладиться тихим шуршанием листьев. Днем я, конечно, тоже пытаюсь подглядывать за окружающей средой, что транслирует мое окно в жизнь. Но делаю это крайне редко, потому что я родился под луной, а солнце, как выяснилось, мой настоящий враг. На моей коже могут появиться ожоги, если я буду долго смотреть на солнце, так уж устроена жизнь альбиноса. Я стою на табуретке, чищу зубы и рассматриваю свои волосы и серо-голубые глаза. Мне все больше становится ясно, что я отличаюсь от своих родителей. Я не такой как все, но стоит ли мне этого стыдиться? В ванную постучалась мама, перемешав мои мысли в кучу.

– Сынок, ты чего так долго?

– Мам, а быть альбиносом не стыдно? – неожиданно спросил я, сам не понимая, зачем вообще начал этот разговор.

Мама подошла ко мне ближе, слегка приобняла мои плечи и вместе со мной уставилась в зеркало.

– Что ты видишь в зеркале?

– Тебя… и себя, – добавил я.

– А я вижу прекрасного и светлого мальчика, который отличается от других только отсутствием меланина.

С непонимающим взглядом и вопросительными знаками в глазах я переглянулся с ней, но мама тут же продолжила и позвала к нам Тима.

– Посмотри на своего брата. Тебе кажется, что он какой-то «не такой»?

– Нет, – неуверенно сказал я.

– А сейчас, мальчишки, оба посмотрите на себя в зеркало, – сказала нам мама, поднимая Тима в воздух и сажая его себе на колени.

Мы, улыбаясь, переглядываемся с братом и послушно выполняем просьбу матери.

– Меланин – это такой природный пигмент, который защищает кожу от солнышка. В вашем организме его недостаточно, поэтому яркое и очень теплое солнце может случайно обжечь вас. Примерно так же, как меня обжигает плита, когда я готовлю вам блинчики. А еще вот этот самый меланин отвечает за цвет глаз, кожи и волос. Поэтому вы у меня такие белоснежные. Вот и все, что отличает вас от других. Анри, малыш, я надеюсь, ты же не стыдишься своего брата?

– Нет, мам.

– Тогда почему же тебе нужно стыдиться себя самого? Ты не «не такой, как все». Ты как брат. И это, поверь мне, звучит гордо.

Мама посмотрела на нас в отражении своей лучезарной улыбкой и нежно поцеловала нас по очереди в нос. Кажется, пора на кухню кушать самые вкусные блины с малиновым вареньем. Не зря же маму обжигала плита. За завтраком все были какие-то загадочные, как будто каждый витал в своих мыслях. Папа увлеченно читал свежую газету, попивая остывший кофе, мама задумчиво носилась по кухне за банками варенья и очередной партией блинов. Тим, как обычно, ел, уставившись в одну точку, и постукивал пальцем по столу. Я смотрел на него и вспоминал рисунок, который нашел на папин день рождения и спрятал к себе в карман. Сегодня день размышлений и анализа. Себя, своих мыслей и всего вокруг. И эти мысли накладывались на мою голову одна за одной настолько быстро, что я не успеваю за них ухватиться. Я, брат, мама, папа. Кто мы такие? Почему мы такие? Действительно ли мы любим друг друга и должны этим гордиться, или все это пустое вранье? Или просто маме очень хочется, чтобы так было на самом деле? И почему, наконец, я думаю об этом в пять лет? После завтрака мама ушла на работу, Тим отправился в комнату складывать паззлы, а я еще на какое-то время застрял на кухне. Солнце стремительно пытается просочиться в комнату через темные шторы, но его лучи лишь маленьким кончиком касаются края стола. А значит, я по-прежнему в безопасности.

– Сказать честно, все эти воспоминания из детства застревают в моем горле комом. Каждое сказанное мной слово вытягивается и отдирается прямо от сердца. В голове звучат нотки французских мотивов, проигрываемые с нашего старого потертого проигрывателя, а на душе уют и покой. Пока не догоняет сознание. Будто тяжелой каменной глыбой по моей больной голове. Проговаривая это вслух, я чувствую себя на сеансе терапии, и это действительно работает как успокоительный эффект. Важно не держать все в себе. Это я уже понял за все эти годы. Но, черт возьми, я все же надеюсь, что все это задумано не только ради моего спокойствия и вашего интереса. И как бы мне удостовериться, что время действительно остановилось? – я сам не верю, что сказал это вслух.

Но мой новый приятель Кронос, как самый настоящий психолог со стажем, попросил меня не беспокоиться и не отвлекаться от моего рассказа. Каждая деталь, которую я вспомню, может быть очень важна в дальнейшем. И что, как ни странно, но все проблемы идут с детства. Пока все еще ничего не понятно. Я кажусь сам себе сумасшедшим, но этот высокий парень с умным видом и серьезным лицом дал мне небольшую зацепку. Теперь я точно уверен, что он знает моего брата. Похоже, мне следует играть по его правилам. Это даст мне хоть малейшую надежду на спасение. Ключевые моменты. КЛЮЧЕВЫЕ моменты. Я снова погружаюсь в свое сознание, вспоминая свои мысли и ощущения. Будто бы мне снова пять, и я снова сижу на маминой кухне. Пытаясь найти те самые ключи из детства, которые помогут мне отворить двери моего загадочного будущего.

Руки моей заботливой мамы снова сделали что-то волшебное – блинчики со сгущенкой. Я и мой брат с удовольствием уплетаем один за другим, опустошая только что заполненную до верха тарелку. Капли сгущенки стекают по щекам Тима, он пытается вытереть лицо, тем самым размазывая их еще больше. Белоснежный мальчик превратился в чертенка. С коричневым носом, щеками и ртом. Мне показалось это очень забавным, и я попросту не сдерживаю свой смех.

– Мам, посмотри, наш Тим – хрюшка! – едва не подавившись блинчиком, произношу я.

– Не правда, – с ровной интонацией отвечает брат, уставившись на меня, как на предателя.

– Посмотри на себя в зеркало: ты – хрюшка!

– Не правда! Я человек!!! – после небольшой паузы хнычет Тим.

Вот так я и стал непослушным обидчиком для мамы и главным обманщиком в глазах у брата. Я столько раз пытался звать его с собой, и даже этой нелепой шуткой я всего лишь хотел привлечь его внимание очередной раз. Я хотел знать, что он нуждается во мне так же, как и я в нем. Но он всегда отталкивает меня. Как будто я чужой. Таким образом сложилось, что я стал ненавидеть Тима. Все внимание было его, хоть он этого вовсе и не желал. Я перестал и практически полностью разучился шутить. Потому что почти каждая шутка могла жестко его обидеть. Все мое детство родители пытались приучить меня к мысли, что Тим «немного другой», и к нему нужен «особенный» подход. Их проблема заключалась в том, что пока они мне не объясняли, о чем именно идет речь, я продолжал видеть только то, что хотел видеть. Я выбирал эгоистично верить в то, что мой брат меня не любит, и что родители часто забывают обо мне. Тем самым не замечая, что на самом деле они буквально на все готовы ради меня. Ради нас и нашей безопасности.

Мы братья, но сейчас это только на словах. Мы похожи как две капли воды: одинаковая внешность и одежда. Но это единственное, что нас связывает (не считая общих родителей). Мне кажется, я искренне хотел понять его, но мне не хватало его ответных шагов навстречу мне. Или же я себя просто оправдываю? Ну, и конечно, нельзя не отметить тот факт, что сейчас я вспоминаю только обрывки прошлого. Пытаясь их склеить воедино, чтобы собрать общую картинку из паззлов. Но чем дольше я думаю и хватаюсь за свои мысли, тем больше вспоминаю каких-то мелочей. Так было не всегда. Мое сознание отчетливо запоминает лишь яркие, как молния, вспышки. И, я думаю, ни для кого не секрет, что зачастую это отрицательные эмоции: боль, обида, гнев. Но если покопаться где-то там, в глубине сознания, я уверен, что найдется место, где таятся те самые, хоть и недолгие, разговоры. Смех и улыбки. Общие уроки. Телевизор. И все это было с братом. Но наше недопонимание к друг другу росло из-за резких перепадов настроения Тима, от общительного до замкнутого, и от моего непонимания происходящей ситуации. Если такое поведение равно особенный, то почему бы мне тоже не быть таким и не вести себя так же странно, как он? Может быть, тогда и родители будут относиться ко мне по-другому? Но мои попытки быть «особенным» с самого начала не увенчались успехом. Взгляд папы, уместивший в себе строгость всех учителей мира дал мне понять, что мне следует прекратить паясничать. Тогда я впервые понял, что нельзя стать особенным. Таким можно только родиться. И я завидовал своему брату, сам не зная почему, и чем это вскоре обернется для нас обоих. Несмотря на мои детские обиды, я, конечно же, люблю своих родителей. Особенно, когда мама увлеченно рассказывает веселые истории с работы, а папа скидывает с себя серьезный рассудительный взгляд. Отец на самом деле очень добрый, и я всегда это знал. Только вот его стратегия «вырастить и воспитать достойных парней» и жуткая боязнь нас разбаловать, часто делала его в наших глазах чересчур строгим. Пока мы его не раскусили и не заметили трепет в его голосе, когда в новогоднюю ночь он раскрывал свои подарки, в которых хранились наши рисунки. Или когда десятый раз за месяц ему приходилось чинить нашу игрушечную железную дорогу, а он и слова нам не сказал. Но мы продолжали делать вид, что мы верим, что наш отец строгий. И нам так не хватало его поддержки двадцать четыре на семь.

Чистый прохладный воздух коснулся кончика моего носа. Я вдохнул его полной грудью и понял: наконец наступила весна. Мне довольно редко разрешается выходить на улицу, потому что родители берегут мою кожу от ожогов. Если бы я только знал, что это не единственная причина моей пещерной жизни. Если бы я только знал. Солнце сегодня щадит меня и палит не слишком сильно, поэтому я сменяю зимнюю куртку на любимую джинсовку со значками на карманах и отправляюсь в самое дальнее путешествие, которое могу себе позволить в свои пять лет – небольшой холм прямо за углом моего дома. Там уже во всю летают бабочки, слышен крик соседских ребят и нескончаемое пение птиц. Смотрю в небо, считая облака из сахарной ваты. Кем же я стану, когда вырасту? Вдали виднеется речка, стремительно плывущая в никуда. Одеран и без того маленький город, а для меня он еще и ограничивается коротенькой тропинкой и невысоким холмом. Но все-таки как же тут хорошо! В таких условиях довольствуешься малым. Поэтому страх отца нас разбаловать был попросту напрасным.

Сидя на своем любимом камне, я разглядываю на земле майских жуков, переворачивая их палкой, и думаю: «Интересно, во что они играют?». Те мальчишки, что там, внизу. Которых я никогда не видел, но представлял за свои пять лет уже не раз. Неужели друзья, как в мультиках, существуют? Но почему они от меня так далеки? Сейчас бы в руки мяч и броситься навстречу детским приключениям, пока весенний ветер развевает мои белоснежные кудри. Туда, где живет свобода. Но мои мечты разрушились куда быстрее, чем проезжающий мимо меня автомобиль ускользнул от моего внимания. Лишь только пыль от колес черной машины, опустившаяся на землю, дает намек на то, что еще секунду назад здесь были люди. Которых я никогда не видел вживую (кроме своей семьи). Когда я захотел спуститься, чтобы почувствовать себя таким же свободным, как и они, меня позвала мама. Пора домой. Родители ругаются, когда я долго гуляю на улице. Еще и без солнцезащитных очков. И взамен предлагают играть дома с братом. Поэтому первым делом, придя домой, я получил новую порцию недовольств в свой адрес. Почему же мне нельзя гулять на улице одному? Потому что я маленький, подумаете вы… Но родители умалчивали истинную причину, скрывая правду за хрупкими плечами маленького Тима.

– У тебя же есть брат, вы должны быть с ним одним целым, а ты сбегаешь от него на улицу. Играй с ним дома, Анри, ему нужна твоя поддержка, – мама, как и наш отец, всегда говорит, что семья – это самое главное в жизни.

Но я не понимаю, как с ним можно играть, если я даже не могу найти с ним общий язык. Если мне все время хочется гулять, смотреть мультики, разговаривать, то он…другой. Он сидит в комнате, часами складывая свои любимые паззлы, не обращая ни на кого внимания. Каждый раз, когда я предлагаю ему поиграть со мной в мяч или прятки, он молча смотрит в мою сторону пару секунд, а затем снова возвращается к рассматриванию маленьких картинок, чтобы составить новый катер или машину. Что я понял в свои первые годы жизни: паззлы – это скучно. И зачем мне брат, если я не могу с ним играть?

– Анри, пусть он занимается. Ну, хочешь, давай я с тобой поиграю? – ровно через пять минут всегда приходила мама.

С мамой мы были лучшими друзьями до тех пор, пока все ее внимание с каждым днем все больше не приковалось к брату. Папа стал чаще хмурить брови и беспокоиться о каких-то бумажках и бутылочках с лекарствами. Я не понимал, что происходит. И, наверное, как и многие дети, родившиеся в семье, где помимо них есть кто-то еще, я начинал жалеть, что я не единственный ребенок. Мой детский взгляд на мир стал менять свой оттенок. И уже тогда я начал понимать, что никто никому ничего не должен.

– Тиму досталось больше. Помимо врожденного альбинизма, он с пеленок страдает синдромом Аспергера. Хоть и врачи уверяют, что в этом нет опасности для жизни, все же в детстве ему пришлось несладко, – решил пояснить я, на секунду возвратившись из своих детских воспоминаний в холодную каменную усадьбу.

Глава 4

Как я узнал уже позже, синдром Аспергера – это такое психическое расстройство. Людям с этим синдромом довольно-таки трудно выстраивать коммуникации с обществом. Теперь я начинаю более осознанно понимать, почему у моего брата всегда такая монотонная и безэмоциональная речь и откуда у него появилась повышенная страсть к паззлам. Ведь с самого раннего детства он был как бы отстранен от всего внешнего мира, был погружен в себя и зациклен на какой-то одной определенной задаче. Он вовсе не умственно отсталый, скорее наоборот, аспергерам можно даже позавидовать. А точнее их способностям и интеллекту. В общем и целом, это не так страшно, как может показаться на первый взгляд. Но чтобы аспергеры не казались вам чересчур странными и невоспитанными, вам в первую очередь нужно знать, что они аспергеры. Именно этого понимания мне и не хватало в свои пять лет. Но, честно говоря, мне трудно представить, как мама или папа должны были мне об этом рассказать. Чтобы я, будучи еще совсем ребенком, их правильно понял. Само словосочетание «синдром Аспергера» до сих пор вызывает у меня странные ассоциативные ощущения. И, конечно же, несмотря на мой опыт жизни рядом с таким человеком, я далеко не являюсь специалистом в этой области. Поэтому и не виню их.

Наступила неловкая пауза. Нужно ли мне так сильно углубляться в подобных темах или же рассказывать все на поверхности? Это существенно скоротало бы мое время. С другой стороны, оно все равно же сейчас на паузе. Если бы вы знали, как меня мучают постоянные сомнения изо дня в день. Но сейчас не об этом. Я беру себя в руки и пытаюсь рассказать все, что придет в мою голову. Все, что могло бы быть важно. Но из-за постоянных мыслей о том, что происходит сейчас в настоящем, я путаюсь и спотыкаюсь о слова. И медленно собираю истории по полочкам, чтобы хронология моих рассказов не пострадала. Я закрываю глаза и ощущаю себя ребенком, что смотрит на этот мир только через окно своей комнаты. И помимо солнечных лучей и папиного взгляда, я начал бояться машин. Каждый раз, когда я выходил на свои пятиминутные прогулки, чтобы подышать свежим воздухом и почувствовать себя свободной птицей, я думал об одном. Только бы сегодня не проезжали машины. Потому что в детстве я заметил такую примету: как только я услышу шорох колес проезжающего автомобиля, мне тут же будет велено возвращаться домой.

Все лето и осень я просидел дома и часто вспоминал свою последнюю прогулку под небом. Летом на улице было раскаленное пекло и солнце явно не щадило бы таких альбиносов, как я. А осенью мы с Тимом часто болели. Нам ничего не оставалось, как смотреть телевизор, учить французские и английские слова с папой и обсуждать погоду за окном с мамой на кухне, пока она жарит нам очередную партию вкусных блинчиков. Холодные времена наступили не только из-за прихода лютой зимы. Причиной наших скитаний стало возвращение в город семьи Монт. Об этом я узнал позже. Сейчас же мне шесть. Я держу за руку своего молчаливого брата и пустой рюкзак. У нас не было времени, чтобы собрать вещи. Родители поторапливают. Папа бурчит под нос, а мама дергает Тима за руку, чтобы мы все бежали быстрее. И вот мы бежим, пока сотни мелких и холодных снежинок щекочут нам носы, а свирепый колющий ветер буквально сносит с ног. Наконец мы добегаем до нашей машины (гараж находится чуть дальше дома, прямо за холмом). И мы с братом выдыхаем, садясь на заднее сиденье. Мы едем к тетушке Агате – старшая сестра моей мамы. Ранее мы не приезжали к ней в гости, и я узнавал о ее доброте только когда надевал теплый свитер, нежно связанный ее руками. Мама часто приносила подарки, которые передавала нам наша тетя. Показывала ее фотографии и добавляла, что тетушка не может передать подарок лично, ссылаясь на ее занятость и хлопоты с огородом. Теперь то я уже знаю наверняка, что она действительно очень добра к нам, несмотря на то, что никогда нас не навещала. И что она готовит самый вкусный в мире Рататуй и пасту с трюфелями. В этот раз к нашему приезду она тоже приготовила эти изысканные блюда. Был тихий и прекрасный семейный вечер при свечах. Душевные разговоры чередовались с перемалыванием вкусной пищи. Небо покрылось апельсиновым ярким закатом, а после расстелило покрывало из звезд.

Это был последний раз, когда я видел своих родителей.

***

Вовсе не жизнь определяет то, кем ты являешься. Ты можешь стать в этой жизни кем угодно. Да, я не могу изменить то, что я родился альбиносом, но я могу попытаться изменить отношение людей к себе. Или же просто жить в свое удовольствие, не обращая внимания на то, что говорят другие. Но я осознал это слишком поздно. Два года моей жизни после пяти лет пролетели как одно мгновение. И если ранее дни чем-то отличались между собой, были новые открытия в виде познания себя и природы, семейные праздники и первые ошибки, то эти два года были одним сплошным днем сурка. Они были такими же тихими и спокойными, как мелодия, звучащая из шкатулки тетушки Агаты. И такими же теплыми и одновременно грустными, как взгляд мамы в ту ночь, когда она обняла меня в последний раз. Но тогда я еще не знал этого. И если тогда это спокойствие и обыденная повседневность ужасно мне наскучили и были для меня настоящей тюрьмой, то сейчас я бы отдал все, чтобы получить это снова. Как там говорится? Мы начинаем ценить только тогда, когда потеряем. И эта, казалось бы, банальная цитата из интернета, самая что ни на есть подлинная истина.

Спокойствие. Закрываешь глаза и представляешь морской прибой, крик чаек и рассыпающийся песок под ногами. Бежишь вдоль берега с мокрыми ногами и чувствуешь самое прекрасное, что есть в этой жизни – свободу. Ты можешь громко-громко закричать, можешь разбрасывать брызги волн… да вообще что угодно, и никто ничего тебе не запретит. Лежишь на шезлонге, раскидывая ногами, и прикрываешь лицо и плечи полотенцем. Чтобы не получить ожоги. Раскладываешь на песке свое имя из камней и коллекционируешь ракушки в пакете, чтобы увезти их с собой и положить в шкатулку на память о прекрасном морском путешествии. И дышится легче. Так сладок вкус свободы… Как свежая медовая пахлава. Но реальность разбивает мои мечты о скалы, и камнем летит вниз, в ледяную воду. От которой ты вмиг приходишь в себя. И видишь перед собой телевизор, по которому транслируют передачу про Сидней. Визуализируешь лето и море, как только можешь. Ведь неизвестно, когда ты сможешь ощутить это на себе в реальности. И сможешь ли вообще.

Как иногда и бывает, ко мне присоединился Тим. И будто бы все как раньше: я, брат, Дискавери и четыре стены. Но не хватало самого главного. Родителей. А таинственная неизвестность и непонимание происходящего пугают больше всего. Зато теперь у нас появилась большая мечта – побывать в Сиднее. Это где-то в Австралии, там всегда жаркое лето и умеренно теплая зима. Там есть кенгуру и верблюды, и еще много живности и растений, но главное – там есть кристально чистое море, где можно увидеть свои ноги. Я узнал, что такое Порт-Джэксон – это трехрукавный залив в юго-восточной части побережья Австралии, включающий в себя протяженную Сиднейскую бухту длиной двадцать километров при ширине один —три километра и глубиной до шестидесяти метров. Так сказали по телевизору. Я сам не проверял. И вот в эти, хоть и недолгие минуты, когда мы с братом вместе закрыли глаза и наслаждались шумом волн из телевизора, кажется, я и был счастлив. Но совсем этого не понимал, и даже не заметил, как мы начали с ним сближаться. Жаль, что ненадолго. Детство – очень сложное время, гораздо сложнее чем быть взрослым. А так хотелось бы сейчас взять и протянуть ту нить, которая могла бы проложить путь от телевизора к Сиднею. К нашей с Тимом дружбе.

Несмотря на то, что больше трех месяцев мы не выходили на улицу даже подышать свежим воздухом, на жизнь в домике возле леса, конечно, грех было жаловаться. Тетушка Агата пыталась делать все, чтобы мы были счастливыми, на сколько это возможно. И росли, зная, что такое уют и забота. Об этом свидетельствуют новые теплые свитера, носки, свежевыглаженные рубашки. Свечи за вкусным ужином и теплый, брызжущий своим ярким пламенем, камин. Мы узнавали новое из ее мудрых рассказов, нам было интересно абсолютно все об этом мире и ее прежней жизни. Мы пытались ухватиться за каждое ее слово и боялись, что она вот-вот закончит. Потому что такое происходило довольно часто. Видимо, какую-то часть прошлого тетя так и не смогла отпустить, и поэтому ей так больно было об этом рассказывать. Нам хотелось узнать, какая жизнь может ожидать нас за пределами этих стен. Но мы и представить себе не могли, что на самом деле там будет. За этой стеной нас поджидал настоящий монстр, жадно наблюдая за каждым нашим действием и готовя для меня и брата ловушку в виде своих объятий.

Глава 5

В этот день тетушка Агата поняла, что мы выросли. Хотя на самом деле она давно начала это замечать, однако все равно по-прежнему отмахивалась от этих мыслей, как от назойливой мухи. Она хотела продолжать заботиться о нас и чтобы нам по-прежнему нужна была эта забота. Каждый вопрос о родителях застревал комом в горле и у нее, и у нас с братом. Но кажется, что ей оказалась не под силу эта ноша. И она больше не может делать вид, что все хорошо. Она больше не может врать, что мама с папой на заработках где-то в Австралии (однажды из нее вырвалось это, потому что на заднем фоне шла передача про Австралию. И она ухватилась за это услышанное слово, как за спасательную подушку, ведь придумывать что-то новое не было сил и времени. Тогда мы не сопоставили эти два факта, но позже я догадался). Прошло уже полтора года, как мы не видели и не слышали своих родителей. И тревожность поселилась в наших маленьких сердцах уже на долгие годы. Не было ни дня, что бы мы с грустью не посмотрели друг на друга перед сном или за ужином. Все это происходило молча, но этих безмолвных фраз было достаточно, чтобы понять, о чем говорит взгляд. А после все снова шло своим чередом: телевизор с природой и паззлы Тима, обед, рассматривание шкатулки тетушки Агаты, прогулки в окно и даже смех и улыбки. Но все эти улыбки имели привкус горечи и свой фирменный отзвук в области сердца. Там по-прежнему колет и болит. Там по-прежнему пусто.

Мы сидели на стульях, а тетушка села напротив нас на свое любимое кресло, которое мы все называем «кресло для вязания». Между нами повисла утомительная пауза в виде молчания. Как будто все прекрасно понимали, но сказать вслух не могли. Я отчетливо слышу каждый стук сердца и тиканье старых часов. Жду, когда кто-то наконец решится прервать молчание и рассматриваю шторы на окне, как ни в чем не бывало. Это сделала тетушка Агата, как я и ожидал. Или просто молча надеялся на это. Обычно после фразы «Только не переживайте» или «Вы уже взрослые и должны понять» становится в тысячу раз страшнее. И мозг отказывается понимать и слышать все последующие слова. Но мы с Тимом держимся и пытаемся сконцентрировать свое внимание на уголках губ тетушки Агаты. Только бы не спугнуть. Она сказала, что родители погибли пять дней назад. Лучше бы мы все-таки спугнули слова с ее губ. Во рту пересохло, а пол уходил из-под ног.

Все следующие вопросы пролетели мимо тетушки Агаты и ударились о вечно закрытое окно. Это все, что она смогла нам выдать на сегодня. Горькая и душераздирающая правда, которую нам просто нужно принять. Сегодня мы и правда повзрослели, хоть и до полных восьми лет оставалось еще пара месяцев. Надежда увидеть родителей хотя бы еще один раз рассыпалась на маленькие кусочки, как песок сквозь пальцы. Больше никогда папа не посмотрит на меня своим строгим взглядом если что-то не так. И также никогда не улыбнется. А он, как мы выяснили, очень даже умел улыбаться. И как же сейчас не хватает объятий мамы. Крепких, но нежнее, чем шелк. Я даже не знаю, что страшнее: узнать о смерти родителей в свои семь лет или же, наоборот, не узнать о ней совсем. Но случилось так, как случилось. С другой стороны, мы бы все равно в конечном итоге вынудили бы тетушку рассказать нам все. И она бы уже не смогла так стойко держаться при наших вечных допросах, это слишком тяжело для женщины с такой хрупкою душой и сердцем. Так что бессмысленно гадать, как было бы лучше. Все произошло так, как должно было. Кроме смерти моих родителей.

Сказать, что эта новость оказалась для нас болезненной – значит набрать в рот воды. Если это конечно можно назвать новостью, ведь мы все давно догадывались, что явно что-то не так. Поначалу мы верили в сказки о командировке, потом начали подозревать что-то неладное, но все же пытались отгонять от себя страшные пугающие мысли. Не накручивать себя и, тем более, тетушку. Мы смотрели на море через экран и до мелочей продумывали свое путешествие, в которое мы обязательно отправимся, когда вырастем. И когда, наконец, придумаем лекарство от альбинизма, чтобы спокойно нежиться на солнышке, не беспокоясь об ожогах. Мы изредка смотрели на мир в окно, тайком подглядывая за шторы с азартом внутри, как любой ребенок, когда он понимает, что делает что-то запрещенное. Мы думали о родителях и переживали, но каждый по-своему. Молча у себя в голове и совсем не подавая виду. И лишь только чрезмерное напряжение в воздухе вовсю кричало об этом.

Вначале Тим перестал приходить смотреть со мной передачи по Дискавери, потом вовсе отказывался есть со всеми на кухне и хоть как-то контактировать со мной и тетей. Наша связь оборвалась, так и не перейдя на какой-то новый уровень. Вскоре я тоже совсем отдалился и даже не пытался наладить с ним отношения. Не только ему, мне тоже было тяжело. Почему он решил, что ему хуже всех? И это молчание и вечная тишина давили на меня куда хуже четырех стен. Кто и пытался еще хоть как-то с натянутой улыбкой делать вид, что все нормально, так это тетушка. Она неизменно вставала с первыми лучами солнца, чтобы приготовить нам оладьи с малиновым вареньем. Даже если мы наотрез отказывались есть. Она ни на день не оставила уборку и хозяйство. И пусть с более озадаченным видом, но она все так же продолжала смотреть свой любимый сериал вечерами. Все как всегда, не считая черных дыр в нашей груди. Не считая того, что у нас отняли самое дорогое, и мы совсем не в силах что-то изменить. Мы общались лишь взглядами, и наши зрачки говорили громче языков. Так бывает, когда тебе и твоим близким одинаково больно.

Несмотря на нашу временную игру в молчанку, мысли в наших головах не умолкали. В ней с большей силой витали вопросы, что касается гибели родителей. Почему? За что? Как это произошло? Кто в этом замешан? Были ли они тяжело больны? Ведь мы не замечали этого раньше. Но эти вопросы так и остались жить в голове, застряв в ней еще надолго. Ведь было ясно, если они выберутся наружу, так и останутся неуслышанными. А значит, там таится что-то очень страшное и серьезное. Какая-то тайна, которую от нас так старательно прячут. От этого становилось еще хуже, и я каждую ночь не мог уснуть, постоянно размышляя и фантазируя. Мне было страшно, что это «что-то» когда-то доберется и до меня. До моего брата. Что мы тоже должны умереть. Я знал точно только одну вещь: я не хочу умирать. И в полной темноте, с закрытыми окнами, так по-особенному невыносимо об этом думать. Неизвестность пугает больше всего. Это правда. Как только в доме выключались светильники и свечи, я начинал видеть тьму. И в этой тьме всегда пряталось «оно». «Оно» поджидало меня возле кровати, пока я чистил зубы. «Оно» стояло возле двери, когда я переворачивался с одной стороны кровати на другую. «Оно» молча сидело в кресле и терпеливо ждало пока я усну. Чтобы забрать и меня. Поэтому я не спал (по крайней мере, пытался не спать). Но всегда засыпал под утро, когда уже не было сил контролировать свое тело. Когда оно становилось ватным и мысли улетучивались куда-то вдаль от этой комнаты. Той ночью «оно» снова не забрало меня. Видимо, еще не настало мое время. И в эти минуты мне было до жути интересно, что же тогда чувствовали родители? Когда смерть забрала их. Было ли им так же страшно, как мне?

Брат продолжает играть в молчанку и портить нервы мне и тете. До этих событий интонация его голоса всегда была ровной и безэмоциональной, этим он всегда напоминал мне робота. Но сейчас же мне кажется, что скоро он забудет все выученные слова и станет похож на скелет. Я тоже уже не такой болтливый, как раньше. Но с тетушкой Агатой мы перешли на какой-то новый язык – язык жестов и вздохов. Когда Тим в очередной раз отказывается есть или когда мы молча вспоминаем о маме и папе, мы переглядываемся и тяжело вздыхаем. И кажется, что весь мир понимает, о чем мы хотим сказать. Но не можем. Все слова будто вдруг закончились. И иной раз мне кажется, что их вовсе не существует. Все слова из словаря не те. Они не подходят, чтобы описать ту боль, что кроется внутри. И жизнь уже точно никогда не станет для нас прежней. И я никогда уже не буду тем ребенком, что когда-то жил в домике за холмом. Родители показали мне мир, приоткрыв шторы. Но теперь я один на один с этим миром, который оказался слишком суров для ребенка. Мне нужно двигаться дальше, познавать новое, жить. И скоро я сам приду к этой мысли, но не сейчас. Сейчас же моя детская импульсивность мешает мне прийти к этой истине. Нужно время, чтобы все стало на свои места. Чтобы я смог отпустить родителей, а не вспоминать их лица каждую минуту своей жизни. Чтобы найти силы открывать глаза и радоваться новому дню. Найти силы жить свою маленькую жизнь.

***

Я с закрытыми глазами задуваю свечи на яблочном пироге и загадываю свое единственное и заветное желание. Разгадать тайну смерти наших родителей. Напротив меня сидит Тим и задувает свечи со своей стороны. Мне кажется, он загадал то же самое. И это тот самый редкий случай за долгое время, когда мы снова сидим все вместе за одним столом на кухне. Когда тетушка не приносит отдельно еду Тиму в комнату. Когда мы позволили себе улыбнуться. Сегодня тринадцатое июня. Наш восьмой день рождения. Но, кажется, повзрослели мы уже пару месяцев назад. День прошел тихо и спокойно. Мы просто позволили себе выдохнуть и провести время вместе. Тетушка приготовила всеми любимый Рататуй и достала новую кружевную скатерть. И вроде бы все так же почти молча мы общались друг с другом, но в этот день не был таким тяжелым воздух. Родители хотели бы, чтобы мы жили. И мы живем. Наверное, только благодаря этой мысли мы все же отметили наш день рождения и даже задули свечи. И каждый из нас представил маму и папу за нашим семейным столом. Как в тот вечер, когда мы впервые оказались на пороге этого дома. Когда закатное небо было ярче красок в альбоме, звенели бокалы, а улыбки не спадали с наших лиц. Счастливый был вечер. Жаль, что не повторится.

Когда свечи были задуты и мы уже хоть немного разговорились, тетушка достала две маленькие коробочки и протянула их нам. Мы попытались открыть подарки одновременно, но в какой-то момент любопытство взяло верх, и я все же открыл раньше Тима. Изнутри на меня посмотрел красивый серебристый перстень-амулет с черным агатом. И тогда тетя сказала, что эти два одинаковых перстня будут нашим оберегом от зла. И чтобы мы никогда их не снимали. Разве что только когда будем идти купаться или же перед сном. Но перед сном я не снимал, потому что до сих пор каждую ночь я готовился ко встрече с тьмой, которая поджидала меня за шкафом и у окна. И пусть я все еще дрожал от страха неизвестности и не мог уснуть, предвидя кошмары в эту ночь я крутил свой перстень на пальце, и это хоть на какое-то мгновение меня успокаивало. Я концентрировал свое внимание на этом перстне. И таким образом быстрее засыпал. Надеясь на то, что если это «что-то» и вправду существует в моей комнате, то магический перстень меня спасет.

Перстень и правда меня спас. И я проснулся следующим утром в своей постели здоровым и, главное, живым. И хорошие новости не заставили меня ждать. Как оказалось, перстень был не единственным подарком тетушки. Следующим утром после дня рождения она подарила нам еще кое-что не менее ценное для нас. Она подарила нам свободу. И уже после завтрака мы отправились с братом гулять. На улицу. За калиткой. Столько эмоций за один день я давно не испытывал! Года, проведенные взаперти, определенно стоили этого глотка свежего воздуха. Перед прогулкой тетушка напомнила нам, что мы уже взрослые. И сказала, что хоть солнце все еще небезвредно для нашей кожи, более взрослому организму легче с ним справляться и защищать ее. В конце своей речи, в которой она огласила места, где можно гулять, а где нежелательно, и во сколько мы должны быть дома, тетя сказала еще одну важную новость: осенью мы пойдем в школу. Так что эта и еще несколько таких прогулок и были нашей репетицией перед ней. Наша с Тимом социальная адаптация. Мы учились выходить в мир и смотреть на его реакцию. Так мы познакомились с другом, который позже окажется предателем. Это было наше первое столкновение с реальностью.

Хоть солнце сегодня и щадило, тетушка Агата все равно надела на нас две красные кепки и намазала солнцезащитным кремом. Выдала черные очки и велела не потерять наши перстни. Вначале мы вышли во двор все вместе. Вдохнули воздух и послушали пение птиц. Небо было чистым, а облака – быстрыми. Мы вышли за калитку и посмотрели на дорогу вниз. Последний раз мы видели ее, когда ехали по ней на нашей машине с родителями. Той холодной зимой. И вот мы с нарисованной картой, где специальными знаками карандашом указаны все доступные для нас территории и объекты, и в полном снаряжении отправились в свое путешествие. Нам было выделено два часа. Целых сто двадцать минут! Мы вышли гулять, сами в это не веря. Поначалу мы все еще оба молчали, а потом вместе начали разбираться в карте. Выбирать наш дальнейший путь. И взгляд наш одинаково упал в одну сторону альбомного листа, в верхний правый угол. Там было пусто. С левой части была нарисована тропинка, дома и лес. Все они не внушали нам доверия, и та река справа тоже. Рядом была нарисована стрелка и крестик. Значит, туда идти запрещено. И как бы детское любопытство не пыталось биться, в этот раз мы не решились туда пойти. Мы отправились изведывать местность, где не было опознавательных символов, но и не было знака «запрещено». Мы решили стать первооткрывателями этой местности. И, едва переглянувшись, шли дальше. По дороге мы встретили пять птиц, две бабочки, одного жука-носорога. И сорок восемь снежных комов-облаков. Дорога казалась невообразимо длинной, потому что мы рассматривали каждый камень под ногами и удивлялись всему вокруг. Еще один незабываемый день из наших маленьких жизней.

Еще один веский повод, чтобы продолжать жить.

Глава 6

По маршруту прямо и направо нас ждало вот что: колодец из камня и кудрявый мальчишка, ищущий что-то в траве. Под нос он себе что-то напевал и насвистывал, пока мы случайно его не спугнули. Ну, привет, наш первый друг.

– Что ты делаешь?

– Я ищу камни, – ответил мальчик с каштановыми волосами.

– А зачем?

– Ну, это тайна. А с незнакомыми я секретами не делюсь.

– А давай мы с тобой познакомимся и покажем, где много камней, а ты нам взамен свою тайну? – предложил сделку я.

Мальчик посмотрел на нас пристальным оценивающим взглядом ровно пять секунд, затем протянул мне руку.

– Теодор. Можно просто Тео.

– Анри. С ударением на и.

Наши руки сплелись в рукопожатии. Тео посмотрел на моего брата, который все это время стоял молча.

– Это Тим. Просто Тим.

Взамен на рукопожатие и камни, которые мы нашли по дороге, мы получили легенду о волшебном колодце, который исполняет желания. Легенда гласит, что желание каждого прохожего, бросившего монетку в колодец, непременно будет исполнено.

– Подожди. А при чем здесь камни? – на этом месте я прервал его рассказ.

– Ну, денег у меня нет. Я решил, что камни тоже подойдут.

Я подумал, что спорить на первых же минутах знакомства – это не красиво. И промолчал. Я так сильно увлекся поиском камней, что не заметил, как от нас отстал Тим.

– Слушай, у вас такие белые волосы… они что, сделаны из снега? – неловким шепотом произнес Тео.

– Почти, – сказал, как отрезал я.

– А можно потрогать?

Он потрогал мои волосы, а еще сказал, что моя кожа выглядит так, будто испачкана мелом. Я промолчал. Идя по той же дороге, мы нашли еще много мелких камней, которые как раз сойдут за монетки. Тим все это время стоял в стороне от нас. Как обычно.

– Вы близнецы? – Тео взглядом указал на Тима.

– А что, похожи? – улыбнулся я, будто не знаю, что мы похожи как две капли воды.

– А почему он все время молчит?

– Он всегда такой.

В этот момент Тео развернулся и направился в сторону моего брата. Это зацепило меня. Почему те, кто не проявляют никакого интереса к общению, всегда находятся в центре внимания? Вопрос остался витать в моей голове. Я подошел к ним ближе, и мы вспомнили о нашей затее. Кидать камни в колодец через спину и загадывать желания с закрытыми глазами оказалось самым веселым занятием на планете. Даже Тим расшевелился к концу нашей прогулки. Желания неизменно оставались такими же. Мы много болтали и смеялись. Время летело быстрее птицы, и когда я посмотрел на свои наручные часы, понял, что мы неплохо так опоздали. Больше всего на свете я боялся, что это была не только наша первая, но и последняя прогулка на улице. Кудрявый мальчик и по совместительству наш единственный, а потому и лучший друг сказал нам: «Завтра на том же месте». Я кивнул. Как же мне хотелось, чтобы это завтра на том же месте обязательно случилось. Когда Тео снова заметил грустный взгляд Тима, он подмигнул ему с лучезарной улыбкой одним краешком губ. Тот улыбнулся ему в ответ. Это и было то самое первое проявление их дружбы. Вот ты и попался, Тим Вайт.

Тетушка Агата встретила нас с испуганным лицом и пролитым чаем. Настолько сильно она была одновременно зла и рада нас видеть. Даже чай выпрыгивал из кружки. Мы получили хороший втык, но без малейшего зазрения совести могу сказать, что я ни о чем не жалею. Мы рассказали тетушке о новом друге, о певчих птицах, больших плывущих облаках, жуках и даже о камнях. Но о колодце ни слова – это тайна. А тайны… это ведь что-то на сокровенном? По крайней мере, мне так казалось. Этот день был особенным даже тем, что ночью мне впервые не было страшно. Я вспоминал все до мелочей, рисовал перед глазами синее небо и пытался не забыть черты лица кудрявого и улыбчивого Тео.

***

Подготовка ко взрослой и самостоятельной жизни проходила успешно, ведь следующим днем мы все же вышли за калитку нашего дома. Но на этот раз с телефоном. Одним на двоих. Лежа на траве под шум деревьев и звук ручья, мы болтали о больших проблемах маленьких людей и мечтали. Мечтали стать всемогущими, чтобы спасать мир от зла. Мы рассказали Тео о том, что прошлая встреча – это не просто наше знакомство друг с другом. Но и наше знакомство с миром. Что восемь лет своей жизни мы были вынуждены прятаться от солнца в стенах дома. И, наконец, рассказали ему об альбинизме, хоть и тетушка просила не болтать об этом. Но Тео можно. Теодор был поражен этой историей. И в его взгляде я увидел жалость. Мне не понравилось это чувство. Чувство жалости к себе. И это он еще не знает про смерть наших родителей…

– Теперь мои проблемы кажутся мне ничтожными, – признался Тео. – Я всегда хотел сам выбирать свою жизнь. Чтобы меня не отдавали на плавание, потому что это полезно для здоровья, в то время как я мечтаю заниматься музыкой. Ну, или хотя бы футболом. Чтобы меня отпускали гулять дальше этой улицы, как остальных ребят. И, чтобы, черт возьми, меня не заставляли есть манную кашу по утрам. Ненавижу кашу.

«Да уж, действительно, мне бы его проблемы», – подумал я, но так и не сказал вслух. И раз уж мы все решили выговориться (Тима это не считается, «выговориться» и его имя – это, пожалуй, слова-антонимы), я тоже пожаловался. Мы все так же лежали на траве под деревом, прячась от солнца и слушая пение птиц. Меня жутко бесит одинаковая одежда. Почему близнецы должны ходить так, будто их клонировали? Неужели по нам и так не видно, что мы братья? Или это делается специально, чтобы каждый раз люди спрашивали: «А ты кто, Тим или Анри?». К счастью, тогда в кругу нашего общения была только тетушка Агата и Тео, а они никогда нас не путали. Но вскоре эта проблема все же настигла нас.

– Чувак, как я понимаю вас. У меня нет братьев, но родители все равно умудряются сравнивать меня с кем-то. Обязательно какому-нибудь сынку нужно выпендриться и получить оценку лучше моей. Или по своей воле начать заниматься плаваньем. К черту их.

Мы с Тимом без капли сомнений начали рвать на себе зеленые футболки и синие джинсы.

– К черту их, – я повторил фразу Тео. И мы с ним начали громко смеяться.

Это был наш первый протест этому миру. Я запомню этот день навсегда. Тео рассказал нам о жизни, что царит на улице вечных облаков и туманов, о том, что он видел за свою жизнь, с кем знаком и почему гуляет один. Оказалось, что не все друзья такие хорошие, как Теодор Фабер. И ему самому не посчастливилось найти надежного друга. И что лучше быть самому, чем с предателями. Это он так сказал. Мы с Тимом вызвались с ним дружить. Вначале я, потом, чуть робея, Тим. Я посмотрел на него взглядом папы. С чего это вдруг он решил заговорить с нами? Но не стал портить момент и решил отложить разговор на обратную дорогу домой. Тео улыбнулся и сказал, что ему нужно подумать. Назначать кого-то своим другом – ответственная миссия. И мы это понимали. Позже мы узнали, что подобное поведение – это его привычная манера общения. Он оказался слишком умным и продуманным для своих лет. И хитрым. Наконец вернувшись из своих мыслей, улыбчивый парень с кудрявыми волосами вскочил с места и протянул нам обе руки. Его взгляд был очень воодушевленным.

– Я придумал! – вырвалось из его уст.

Мы сосредоточенно уставились на него, желая услышать продолжение, что именно он придумал.

– Amitié. Liberté. Individualité (что в переводе с французского на русский – Дружба. Свобода. Индивидуальность), – отчеканил Тео все еще с важным видом и горящими глазами. И выдвинул к нам ладонь, что смотрела на землю.

– Amitié. Liberté. Individualité, – повторил я и положил свою руку сверху.

Молчание. Мы оба посмотрели на Тима. Он уставился вниз и рассматривал свои ботинки. В следующую минуту он будто услышал наш взгляд и посмотрел на нас. Мысленно я говорил ему: «Ну же, повтори» и мечтал, чтобы он снова ничего не испортил. Метанием своих глаз от него к нашим рукам, я все же донес ему нужный посыл. Тим сделал шаг навстречу и положил свою ладонь к нашим.

– Amitié. Liberté. Individualité.

И пускай он немного нарушил последовательность и проглотил некоторые буквы, мы все втроем были счастливы. За два дня знакомства у нас уже было столько общих секретов и ритуалов, что даже не верилось. Это все наяву, а не по телевизору. И эта реальность покруче всяких 3D-фильмов. Потому что она настоящая, а не выдуманная. В этот раз опоздать не получилось. О том, что пора домой, нам напомнил телефон. И почему мы его не потеряли… Шагая по дороге вниз, каждый из нас боялся нарушить тишину. Но все же я это сделал. Не знаю почему, но я ревновал Тео к Тиму. Я был счастлив, что у меня появился друг, но потом я почувствовал, что у меня его как будто бы отнимают. Тем и опасна жизнь без общества, что из-за нехватки общения, ты слишком быстро начинаешь привязываться к людям. Хотя изначально я боялся своего отсутствия умения находить общий язык с кем-то, да и вообще знакомиться. Но даже Тиму это не помешало. Не помешало отнять у меня друга.

***

– Прости за футболки, – виновато сказал я тетушке, когда у нее расширились зрачки от нашего внешнего вида.

Следующие полчаса пришлось потратить на то, чтобы доказать ей, что мы ни с кем не подрались. Хотя, наверное, проще всего было с самого начала с ней согласиться. Лучше бы мы и вправду подрались. Лето летело быстрее кометы. И вот мы, счастливые, стоим перед зеркалом, потому что тетушка Агата принесла нам новую одежду. Для школы. Вернее, я был с улыбкой, которая отражала счастье, а по брату это было незаметно. Но я знал, что он тоже счастлив. Я научился распознавать его эмоции, даже когда у него на лице совсем не было никаких эмоций. Даже когда мы почти не общались. В тот момент я забыл все свои обиды и просто смотрел на нас в зеркало. На меня смотрели два беловолосых парня в черных штанах, один в черной рубашке, другой – в белой. Наши пожелания учли, и тетушка купила нам именно то, что мы попросили, подбирая размер по нашим порванным футболкам. В подарок к одежде мы получили рюкзаки, канцелярию и ботинки. Хорошее начало такого отстойного отрезка жизни, как школа. Мы пошли в школу в восемь лет. Это уже поздно. Поэтому, чтобы попасть сразу в третий класс и не отставать от сверстников, мы целое лето занимались уроками дома. Каждый день, перед тем как пойти гулять, мы обязаны были решить задания по разным предметам. И как только тетушка проверяла всю домашку, мы получали вознаграждение – свободу. Зато у нас был хороший стимул, ведь представить свою жизнь без улицы мы уже не могли. Хоть и порой было очень трудно заставить себя сесть за тетради. И каждый раз я вспоминал наше обучение с папой, когда мы были совсем малышами и учили буквы. Сейчас же буквы учили меня и моего брата. Ему гораздо легче дается запоминание стихотворений и задачи по математике, чем мне. Я оказался совсем не усидчивым.

В большом предвкушении с нотками страха и паники мы прибыли на свою первую школьную линейку в жизни. Всегда неловко себя чувствуешь, когда находишься в компании незнакомых людей. Особенно когда все друг друга уже знают, а ты для них просто новичок. Но я был рад, что я не один. Я с братом. И где-то позади нас стояла тетушка. Она не могла пропустить это событие. Правда, через какое-то время она подошла к нам и сказала, что будет ждать нас дома и чтобы мы нигде не задерживались. Я сразу раскусил ее и понял, что она затеяла для нас сюрприз. Директор школы, на вид строгая женщина лет сорока пяти, торжественно и словно куда-то торопясь (наверное, это уже профессиональная привычка), вещала свою речь в микрофон. Сотни взглядов были прикованы к нам. Или, может быть, это мне так казалось от страха. Лучше бы мы пошли в школу, как и все, с шести лет. Новенький априори звучит как «неудачник». И, видимо, это клеймо я и притянул к себе с первых дней в школе. Жизнь среди сверстников оказалась куда сложнее прежней жизни в четырех стенах. Там ты боролся со скукой, здесь – с самим собой. Учишься на своих ошибках, чтобы стать сильнее и дать подонкам сдачи. Протаптываешь свой путь среди миллиона неверных дорог, среди грязи и пыли, ненависти и ударов в спину. И сотни вопросов «за что». Среди незнакомых лиц я все же нашел теплое и родное – ТЕО. Господи, пусть он будет моим одноклассником! Но и тут он меня не услышал. Теодор Фабер – ученик из параллели, но мы по крайней мере сможем видеться на переменах или в столовке в очереди за булкой. Я долго не мог понять, на меня так странно смотрят, потому что я новенький, или потому что я не похож на них? В какой-то момент мне захотелось просто убежать домой и закрыться в комнате, чтобы больше никогда из нее не выходить. Сложная штука эта ваша школа. А ведь мы еще даже до уроков не дошли. Я стоял и пытался сделать хотя бы немного дружелюбный вид своей натянутой улыбкой. Но глаза меня выдавали, потому что ко мне подошел учитель и спросил, все ли со мной в порядке. Конечно, я не в порядке! Я впервые в жизни вижу такое количество людей одновременно и не по телевизору. И я, кажется, забыл все буквы и слова, и поэтому просто кивнул в ответ. Тиму, в отличие от меня, совсем не удалось улыбнуться, поэтому он был такой, как и всегда. «Да, он умеет разговаривать». «Нет, мы не нуждаемся в помощи», – каждый раз приходилось отвечать мне. Никогда еще я не хотел домой сильнее, чем оставаться на улице. Школьная линейка по случаю открытия нового учебного года казалась мне целой вечностью. К счастью, уроков в этот день не было. Идя домой, я молился, чтобы завтра я чувствовал себя легче. Небольшой спойлер: легче не стало.

Глава 7

По приходу домой я уткнулся в подушку. Даже не переоделся. И только аромат праздничного пирога тетушки Агаты заставил меня выйти из этого мрачного состояния, ведь я знал, что она хочет нас поддержать. И я бы не простил себе, если бы обидел эту святую женщину. Я видел, с какой надеждой она смотрела на меня и брата, когда спрашивала, как прошел наш первый день. В этот момент мне не хотелось показывать свою слабость и огорчать ее, поэтому мне в очередной раз пришлось натянуть улыбку на лицо и соврать за нас двоих.

– Все прошло чудесно, – все, что у меня получилось выдавить из себя.

На ее лице прочиталось облегчение. Похоже, тетушка переживала в эти моменты больше нас. Уткнувшись в свою тарелку с пирогом, я поймал себя на мысли, что если бы здесь была мама, я бы точно ей признался, что мне страшно. Я люблю и уважаю тетушку Агату и безмерно благодарен ей за ее доброту, но все же мы еще не настолько близки с ней. Как же все-таки странно осознавать, что родителей больше нет. И никогда не будет рядом. В этот момент хотелось закричать, ведь я понимал, что дальше не будет легче. Я окончательно запутался и не знаю, что я хочу от этой жизни (хотя, чего вообще можно хотеть от жизни в свои восемь?). Меня душило замкнутое пространство дома, но еще больше начала пугать жизнь вне своей клетки. Там, на линейке, я будто был птенцом, внезапно выпавшим из своего гнезда. Мне все было дико. И каждый встречный человек – будто пришелец для меня. Конечно, это дело времени, и ко всему можно привыкнуть (я снова вспомнил маму, когда она устраивалась на новую работу и проходила похожий этап в жизни). Но я совершенно не представлял, сколько же понадобится этого времени для такого асоциального человека, как я. Что уже говорить про моего брата Тима. Когда я впервые встретил Тео возле колодца, мне показалось, что это совсем не страшно. И во мне горел азарт и тяга к общению. Но, как оказалось, знакомиться с бóльшим количеством людей не так уж и просто. Или же все дело в харизме и открытости Тео?

Я проснулся в холодном поту на полу, руками обвивая подушку. Страшные видения снова начали мучать меня с новой силой. Видимо, из-за стресса. Мои руки дрожали, когда я пытался найти перстень. Куда же он мог деться? Судорожно пытался нащупать свой оберег на кровати, но мои попытки не увенчались успехом. Я встал с пола, но не успел пройти и два метра, как стукнулся коленкой о тумбочку. «Черт»…, – подумал я. Созданный мною шум услышала тетушка и вошла в мою комнату с горящей свечой в руках.

– Анри, мальчик мой, что случилось? – испуг на ее лице заставил меня прийти в себя.

– Все…хорошо. Я просто искал свой перстень.

– Ты что, потерял его? – она говорила спокойно, но по ее интонации было понятно, что она огорчена.

– Я…нет. Прости.

Она прижала мою голову к своей груди и нежно погладила своей заботливой рукой. От нее все еще пахло пирогом и свежим воском. Мне хотелось, чтобы этот момент продлился как можно дольше, ведь ее объятия – настоящее исцеление для меня. Она с осторожностью отвела руки и посадила меня на кровать, укрыв одеялом. Сама же тетушка Агата взяла в руки подсвечник и наклонилась, тщательно всматриваясь в пол. Я чувствовал себя неловко, ведь ее подарок и правда много для меня значил.

– Что я вижу! – радостно воскликнула она, оборачиваясь в мою сторону.

– Мой перстень? – я подскочил с места.

– Конечно он, малыш.

– Простите, что расстроил вас. Я больше никогда его не потеряю.

– Брось… Я не расстроилась, потому что знала, что он найдет тебя. Это же твой оберег. Его задача – охранять тебя. Помни об этом. А сейчас тебе пора спать. Ты же не забыл, что завтра в школу?

Забудешь такое… Она направилась к выходу.

– Подождите…

– Что, еще что-то потерял? – с улыбкой произнесла тетушка.

– Знаете, я так скучаю…

Мне не пришлось продолжать. Она все поняла и так. Тетушка посмотрела на меня и уже с более грустной улыбкой заключила в объятия. Я знал, что эти объятия не смогут заменить мамины, но это и вправду помогало расслабиться. Она присела, чтобы наши глаза были на одном уровне.

– Я тоже по ним скучаю. Но не переживай, у них все хорошо. Они в мире, где царит спокойствие и умиротворение. Твои родители были очень хорошими людьми.

– А вы знаете…кто…их убил? – с опаской спросил я.

– Нет, малыш, я не знаю. Не думай об этом, прошу. И еще… обращайся ко мне на «ты», мы же с тобой друзья, верно?

Я молча кивнул.

– И можешь называть меня просто Агата. Мне так будет комфортнее. А сейчас и вправду уже поздно, ложись в кроватку и пусть перстень оберегает твой сон. Все будет в порядке, обещаю.

Она прижала меня к себе и отпустила. Я хотел бы продолжить разговор расспросами, но понимал, что будет лучше лечь спать. Завтра предстоит тяжелый день, да и вряд ли Агата что-то рассказала бы. Мне предстоит разгадать много загадок, но это будет долгий и тяжелый путь.

По дороге в школу мы сонно смотрели себе под ноги, прячась от ослепительного солнца. Не проронив и слова. Вчерашняя ночь и поиски пропажи дали о себе знать. Довольно непривычно на плечах тащить рюкзак, да еще и со стопкой тетрадей и книг. Так выглядят знания, которые мне предстоит непосильным трудом вбить себе в голову. Не такой уж и легкий этот гранит науки. Агата проводила нас до самого порога школы и велела в красках запомнить этот день, потому что дома она с нетерпением будет ждать новый рассказ из жизни уже состоявшихся школьников. Да уж, надеюсь, будет хоть что-нибудь хорошее, что можно было бы запомнить для вечернего пересказа. И тут, как будто прочитав мои мысли, из-за угла школы выбежал Тео. Я не сдержал улыбки.

– Это же ваш приятель? Ну, тот который… охотник за камнями, в общем.

– Да, это наш друг Тео, – неожиданно сказал Тим, и мы с ним переглянулись.

– Я рада, что у вас уже есть друзья в школе. Идите поздоровайтесь с ним, но прошу вас, не опоздайте на свой первый урок, – заботливо произнесла Агата, ласково потрепав наши волосы.

– И когда это вы успели стать друзьями? Тео – мой друг, – сказал я брату, как только мы отошли от Агаты.

– Он… поддержал меня. Тогда, в первую нашу встречу. И не один раз. Я считаю, что он мой друг, – на одной интонации сказал Тим, не поднимая на меня глаз.

Ну уж нет. Только я нашел себе друга, как мне уже приходится его с кем-то делить. Я этого так не оставлю. Меня прервал голос.

– То есть все детство вы спорили, чей он друг больше? Вы же близнецы, – задумчиво посмотрел на меня Кронос, напоминая мне, что весь мой рассказ – это просто яркие моменты из прошлого и что сейчас стоит на кону наша жизнь.

– Намекаешь на то, что у нас все должно быть общим? Слишком шаблонно.

Он явно не ожидал услышать это в свой адрес, но судя по его ухмылке, его устроил мой ответ. После неловкой паузы я продолжил.

– Не спеши, к этому я еще вернусь, но уже более подробно. Или мне не стоит вдаваться в такие мелкие подробности? Что-то я слишком увлекся.

– Нет-нет, напротив, я уточняю именно эти моменты, потому что они очень важны. Пожалуйста, продолжай.

– Но…

Кронос резким движением встал позади меня, и его тяжелая рука коснулась моего плеча.

– Продолжай, – он сказал это настолько уверенно и убедительно, что у меня не оставалось сомнений. И я продолжил.

Мы и правда часто спорили, чей Тео друг больше – мой или брата. Сейчас, спустя стольких лет, это кажется глупым. Но я понимаю, чем были вызваны эти поступки. Мы даже придумали этому явлению название – синдром одинаковой одежды. Это когда вы мало того, что похожи как две капли воды и живете вместе, так еще и стереотипное мышление общества загоняет вас в рамки, заставляя быть одинаковыми абсолютно во всем: одежда, игрушки, интересы и т.д. Будь их воля, мы должны еще одну девушку поделить между собой и жить дружной шведской семьей. Со стороны послышался смешок. Нет, ну а что? С самого детства ты не ощущаешь себя личностью – ты просто чье-то отражение. И если поначалу на тебя это никак не влияет, то в более сознательном возрасте это уже начинает на тебя давить. Именно поэтому мы с Тимом потратили довольно-таки много времени на некую вражду. Мы пытались в первую очередь доказать себе, что каждый из нас лучше по отдельности. Именно поэтому мне не нравились паззлы, а Тиму – прогулки. Поэтому же мы заказали у Агаты разного цвета рубашки в школу, я белую, а он – черную. Каждый из нас начинал искать свой собственный стиль, который отличал бы нас друг от друга. И поэтому нам так жизненно необходимо было иметь своего личного друга, не деля его с кем-то другим. Но в силу нашей жизни, как в пещере, кроме Тео у нас не было больше знакомых. Потому он и стал яблоком раздора буквально спустя пару минут после нашего разговора с Тимом. Мы прижали его к стене прямо возле крыльца школы, чтобы он незамедлительно дал ответ, с кем он хочет дружить больше. Этот вопрос моментально застал его врасплох, но он не терял своего самообладания и безукоризненной улыбки краешком губ. Проходящие мимо мальчишки уже подумали, что намечается драка, и спешили помочь Тео. Видимо, он своего рода авторитет в своем классе.

– Себастьян, Адам, идите, куда шли. Все в порядке. Мы просто болтаем. Я их знаю.

Парни с презрением посмотрели на нас, но все же отступили и прошли мимо, аккуратно оборачиваясь в нашу сторону.

– Так, что вы там… Я должен выбрать, с кем мне из вас дружить. Вы серьезно?! – Тео не сдерживал своего удивления и усмешки.

– Да. Я или он, – я головой указал вначале на себя, затем на своего брата.

– К чему этот разговор? Не буду я никого выбирать. Вы что, не с той ноги сегодня встали?

Мы посмотрели на время и, к нашему разочарованию, поняли, что если этот разговор затянется еще хотя бы на минуту, то мы опоздаем. А опаздывать на первый в жизни урок точно не входило в наши планы. К тому же, как оказалось, первый урок был у мадам Торенто – учитель математики. Видимо, ссылаясь на первый урок в году, она решила не выплескивать всю мощь своего свирепого и надменного характера. Ведь тогда мне даже искренне понравился этот урок. Особенно мне запомнился мелодичный, убаюкивающий голос с итальянскими нотками. Таков был ее акцент. И что стало для меня и вправду неожиданным открытием – мне захотелось тщательнее разобраться в математике. Хотя до этого у меня никогда не было тяги к точным наукам, и высчитывать часами уравнения дома было для меня настоящим испытанием судьбы. Под сладкое звучание арифметических заклинаний я принялся рассматривать класс. Здесь было довольно просторно, несмотря на то, что за партами я насчитал около двадцати человек. Голос мадам Торенто из плавной мелодии переходил в громкий надрывистый кашель, и поэтому пару раз я сбился со счету. Тут-то я и заметил пристальные взгляды с последней парты на первом ряду. В них я разглядел знакомые лица. Это же… Себастьян и Адам? Кажется, так. Я-то думал, что они – одноклассники Тео, раз так яро решили за него вступиться. Вдруг я уловил себя на мысли, что они и вправду хотели защищать Тео от нас. Значит, мы не так плохо выглядим со стороны. Раз уж нас в первый день принимают за злодеев. Надеюсь, они уже выяснили, что мы не враги Тео, потому что их взгляды начинают меня не на шутку пугать. Не скажу, что все остальное пугало меньше – все это было для меня впервые. Первый раз в первый класс, как говорится. Но для меня это имело гораздо больший смысл. Первый раз я находился в обществе, и это давалось куда сложнее, чем какие-то задачи по математике. Да и были мы не в первом классе, а сразу в третьем. И тяжкий груз ответственности перед тетушкой не давал нам расслабиться. Ведь даже если мы хоть на минуту опаздывали на урок, слышали недовольства в свой адрес гораздо чаще, чем кто-либо из одноклассников. Даже самые избалованные двоечники и разбойники получали меньше, чем мы.

– Анри и Тим Вайт, – немного приспуская очки, суровым и пристальным взглядом нас всегда осматривала мадам Торенто.

Тогда-то я и понял, что ее характер вовсе не такой приятный, как была ее речь во время первого урока математики.

– Если вы думаете, что к вам будет особое отношение в классе, то вы заблуждаетесь. С вашими успехами, по крайней мере, по моему предмету, я бы не советовала вам впредь опаздывать. Находясь в вашем положении, я бы ночевала у ворот школы, чтобы первой попасть в класс и получить жизненно необходимые вам знания. Но нет же, вы имеете наглость испытывать свою судьбу и мои нервы своими опозданиями. Ах, бедная мадам Вьен! – это она о нашей тетушке.

Мадам Торенто могла продолжать воспитательные лекции бесконечно, но, к счастью, ограниченное время урока не позволяло ей отчитывать нас слишком долго. Все-таки больше, чем читать нотации, она любила свой предмет. По пути домой со школы мне захотелось замедлить шаг. Все-таки из-за этой каждодневной спешки в попытках не опоздать на урок или успеть домой к ужину, мы теряем самое важное. Жизнь. Вернее, жизнь…она идет своим чередом, пока ты бежишь на математику или тащишь тяжелые знания домой… Но под грузом каких-то обязанностей и вечной суеты, она лишена свободы. Наконец, я вспомнил, как прекрасен этот мир! И как совсем недавно я не был с ним знаком лично. Я понял, почему люди так часто не ценят то, что имеют. Они слишком быстро перестают замечать мелочи, а к хорошему и действительно очень быстро привыкаешь. Одеран, хоть и маленький, но красивый город. А других городов я и не знал. И для меня он был городом-гигантом, в лапах которого я казался себе лилипутом. Удивительная природа снова потрясала меня своим разнообразием: желтые улицы, покрытые осенней листвой, куда-то вдаль плывущая река и соревнующиеся с ней облака. Мне хотелось ухватиться за каждое из них и улететь далеко-далеко… А сколько еще вещей я никогда не видел и не знал? От одной мысли у меня кружилась голова и пересыхало в горле. Я должен… я просто обязан стать путешественником, когда вырасту. Я изведаю этот мир, чего бы мне это не стоило. Из своих мечтаний в реальность меня вернул голос Тима, я уже и забыл, что он шел позади меня. Я обернулся, но брата не было видно.

– Тим?

Тишина.

– Это какая-то шутка? Все, я сдаюсь. Выходи!

Тишина.

– Это уже не смешно. Если ты сейчас же не…,– из-за кустов послышался шорох. Я решительно подошел ближе, но в глубине души сомневался, смогу ли я справиться с тем, что меня там ожидало. – Что за…

Перед собой я увидел двух взрослых людей: высокую темноволосую женщину с ярко-красными губами, стоявшего рядом немного сутулого, чуть ниже нее ростом мужчину, и моего брата Тима. Он держал в руках конфеты.

– Кто вы такие? – я настойчиво пытался скрыть свою неуверенность.

– Здравствуй, дорогой. Не бойся, мы всего лишь хотели подружиться, – сказала незнакомая женщина. От нее пахло враньем.

– Поэтому вы затащили нас в кусты? Извините, но мы спешим.

Я взял своего брата за руку и дернул его с места, лишь обернувшись, чтобы вернуть подаренные конфеты.

– Ваши родители… Они же умерли?

Эти слова заставили мое сердце биться чаще.

– Кто вы такие? Вы их знали?

– Да. Поэтому мы всего лишь хотим вам помочь.

Она протянула мне руку и улыбнулась. В моей груди затаилось сомнение. Именно в эти моменты я так себя ненавижу, что не могу точно знать, как следует поступить. Может быть, она правда знала родителей и могла бы что-то рассказать о них. Возможно, эти люди знают что-то о причине их смерти… Все эти вопросы пронеслись в моей голове за секунду и предательски заставляли меня нервничать. Было так много вариантов решений, но я лишь покрутил на удачу свой перстень и, дернув брата за руку, убежал прочь. Так быстро, что даже было ощущение, будто бы я сам не ожидал этого. После минутной отдышки я велел брату никогда ничего не брать с незнакомых рук. Он виновато смотрел на меня, слегка отводя свой взгляд. Как будто в этот момент его ругал наш папа. Тогда впервые я задумался о том, что мне следует всерьез взять на себя его роль. Ведь родителей больше нет, а мир вокруг казался таким большим и опасным, и никогда не знаешь, за каким углом он снова будет подглядывать за тобой. Стоя у порога дома, я решил, что будет лучше, если мы скроем данное происшествие от и без того беспокоящейся Агаты. Тем более, что я так до конца и не понял, кто эти люди и какой в действительности был их мотив. Что я понимал наверняка – нам следует быть осторожнее. Жизнь снаружи еще не раз бросит нам, неудачникам, вызов. Но я все же надеялся, что не так скоро. И у нас будет время немного отдохнуть. Но когда это судьба подстраивалась под чьи-то планы?

Сидя за партой, было невозможно не заметить взгляды в нашу сторону, колкие и пронзительные. Они безмолвно говорили: «Ну вот видишь, ты не такой». И почему Агата была так уверена, что они нас примут? Первые дни они просто присматривались к нам, искали, с чего зайти. Лист скомканной бумаги промчался по рядам, оставляя после себя тихие смешки. Я уже было подумал, что я просто псих и у меня паранойя, но в этот момент мелкая бумажонка коснулась и моей парты. Тим схватил ее и хотел кинуть обратно, но я остановил его. Я прочту эту записку, что бы там ни было. Пусть они видят, что мне не страшно. Хотя мне, конечно же, очень и очень страшно. Медленно, скользкими пальцами я разворачивал ее, пока не прочитал следующее: «У них красные глаза. Они что, вампиры?». И ниже нарисованная уродская карикатура, которая больше похожа не на вампира, а на нашего учителя по математике, когда кто-то из класса опаздывает на урок. Что ж, в двадцать первом веке людей удивляет то, что от воздействия солнечных лучей глаза альбиносов кажутся красными. И ведут себя как полные идиоты и настоящие дикари. Как будто это не мы всего пару дней назад впервые вышли в цивилизованный мир, а они. Или мне следует сделать скидку, что они еще дети? Вот и я не думаю. В детях прячутся монстры куда страшнее, чем на этих дурацких картинках, нарисованных моими одноклассниками. Мама всегда говорила, что мы такие, как и все. Но в школе нам вбивают в головы обратное, практически заставляя тебя самого поверить в то, что ты – полное ничтожество. И это только начальная школа! Так я, сам того не подозревая, стал вампиром, белой вороной и даже привидением. Список можно продолжить и дальше, но я предпочитаю ограничиваться этими. Эти варианты мне понравились больше всего. Что касаемо учебы… Уроки были скучные. Кроме литературы. Она меня хоть как-то смогла заинтересовать. Милая пожилая женщина рассказывала свой предмет куда интереснее молодых учителей. Мы читали рассказ о моряке, который, несмотря на злой рок своей судьбы, плыл по своему собственному течению, доказывая всем на своем пути, что он все делает правильно. Он изведывал новые земли, оставляя на каждой после себя след, помогая местным жителям. Никогда не думал, что книга может так меня вдохновить. Я и раньше мечтал путешествовать, глядя на экран телевизора, но этот рассказ… Он о настоящем человеке. О его мыслях, неудачах без преуменьшений, упорстве и личных достижениях. Он был достойным командиром своего корабля, и у себя в голове я бегло прочитал мысль, что тоже хотел бы сделать что-то такое, чтобы мной могли гордиться и запомнить, как настоящего героя.

Глава 8

К удивлению Агаты, да и к моему собственному тоже, я увлекся чтением и изучением нового. Я вдруг понял, сколько еще книг я пропустил мимо себя и сколько стран я не видел даже по экрану телевизора. Мне хотелось узнать как можно больше информации, которая в конечном итоге могла бы помочь мне осуществить мою мечту: путешествовать по миру и помогать людям. Мои любимые передачи, которые я так любил смотреть в своем родном доме когда-то, помогали мне с первым пунктом своего плана, а чтение книг – со вторым. Ведь чтобы путешествовать по миру, нужно знать все тонкости и особенности той или иной местности и быть готовым ко всему, и, соответственно, чтобы быть полезным людям, нужно получше их узнать. Чего до сих пор мне не особо удавалось. Видимо, из-за неопытности и абсолютного неумения складывать слова в предложения с незнакомыми мне людьми. В книгах же все по-другому. Там все как-то легче, что ли… И люди другие. А если и нагрянут какие-то непостижимые трудности, главный герой рано или поздно находит ключ к разгадке этой проблемы. Каким-то чудным, волшебным образом. Хотелось бы мне так же легко найти разгадку к тайне гибели моих родителей, чтобы наконец все было просто и понятно. Может быть, зря я струсил тогда, в кустах? В этот момент Кронос усмехнулся. Я решил поправить себя. Я имею в виду, струсил перед теми незнакомцами, которые, как они утверждают, знали моих родителей. Было уже слишком поздно решать, правильно или неправильно я поступил. Это покажет могущественное время. Но я дал обещание будущему себе больше никогда не бояться трудностей и смотреть всегда страху прямо в глаза.

Я вспомнил, что давненько не видел в школьных коридорах Тео, и понял, что я, по всей видимости, очень плохой друг. Так как позже выяснилось, что пару дней назад он заболел и не ходит в школу. Я слишком увлекся и попросту этого не заметил. Бедный Тео… А если к нему до сих пор никто не пришел, чтобы проведать? Хотя, если честно, мысль о том, что кто-то все-таки к нему пришел, меня тоже не очень-то и радовала. Поэтому я ничего не сказал Тиму, взял пару апельсинов с дома и отправился к нему домой. Хорошо, что я уже знал, что его дом находится чуть ниже того самого колодца, возле которого и произошла наша с ним первая встреча. Шагая мимо него, я как раз и вспоминал о ней. И до сих пор для меня было удивительным, как Тео удалось расположить нас к себе с первой же минуты нашего общения. Мы же с братом были совсем как дикари! В этот момент я мысленно сказал ему «спасибо». А когда зашел к нему домой, то не смог сказать ничего. На пороге стояла высокая кудрявая женщина, видимо, его мама. И хоть она и не была строга на вид, я потерял дар речи и застеснялся. Она заметила апельсины в прозрачном пакете и снова перевела взгляд на меня.

– Ты, наверное, одноклассник нашего малыша Теодора? – спросила она меня.

В ответ я молча кивнул. Потом мысленно поругал себя за это, ведь я не поздоровался в самом начале, а это может сказать ей о моей невоспитанности. Хотя это вовсе не так. Да и вообще, я не одноклассник его, а просто друг. Почему все снова так сложно… Живые люди, некнижные, все еще вызывают у меня опасение и заставляют впадать меня в ступор. К счастью, она улыбнулась (видимо, она нашла что-то милое в моей робости), и незамедлительно проводила меня к комнате моего друга. Тео лежал на кровати с бледным лицом (наверное, странно это слышать от альбиноса?) и отрешенным взглядом. Но заметив меня, он расплылся в своей фирменной улыбке и попросил присесть к нему на кровать. Его мама оставила нас наедине, забрав мои апельсины. Кстати, позже оказалось, что у него на них аллергия. С чего же начать…

– Тео, знаешь, я так увлекся своими мыслями, что не проведал тебя сразу. Прости, друг, я правда…

– Анри, все хорошо, правда, – он ответил все с той же лучезарной улыбкой.

– Точно?

– Да, к тому же вчера ко мне приходил твой брат.

– Что??? Тим???

Я опешил. И ведь совсем мне ничего не сказал! Впрочем, как и я ему. 1:1, ладно.

– Ну, да. Я думал, ты знал…

– А…Да, конечно, я знал, – решил сдержать свою злость и слукавить я.

– Ай, ладно, лучше расскажи, что там в школе? И, кстати, будешь чай?

– Нет, спасибо, я уже пил дома. А тебе не помешает. С лимоном.

– Да не могу я уже этот чай пить, из ушей лезет. И не с лимоном, а с малиной и медом. У меня на цитрусовые аллергия.

Сделав вид, что это не я пять минут назад принес ему апельсины, я начал рассказывать о скучных уроках и об интересных книгах. И все то, что произошло со мной в его отсутствие. Лишь о случае с незнакомцами после школы я решил умолчать. Не хотел беспокоить, пока сам ничего не разъясню. Да и к тому же, пока мы болтали, для меня не существовало никаких проблем. Не было ни одноклассников, ни странных встречных людей, ни ревности друга к брату. И мне не хотелось уходить из уютной комнаты Тео еще как минимум вечность. Но, к сожалению, время на часах возле его кровати говорило о том, что я уже опаздываю на ужин. А опоздать на пятничный Рататуй от Агаты было преступлением. Поэтому я попрощался с Тео, его прекрасной мамой и удалился в сторону дома. Признаться, видеть Тима на семейном ужине было неприятно. Хоть и в глубине души я понимал, что я тоже неправ, я ничего не мог сделать со злостью внутри. Мне было так хорошо еще полчаса назад болтать с Тео, с моим единственным и настоящим другом. Но тот факт, что еще вчера на той самой кровати и, возможно, с теми же дурацкими апельсинами сидел Тим… раздражал меня. И я ничего не мог с этим сделать. Но вкусный ужин, ласковый взгляд Агаты и ее объятия смогли немного утешить меня перед сном. Мрачные мысли и воображаемые силуэты все еще часто мучали меня, но в эту ночь я успел уснуть до их появления в моей комнате.

***

Сегодня больше, чем урок математики, я возненавидел перемены. Еще на уроке косые взгляды предвещали неладное. Когда из-за того, что мы с Тимом дольше всех писали контрольную, весь класс задержали на перемене. Лучше бы она не начиналась никогда.

– Вы, белые, совсем тупые что ли, раз так долго думаете? – подойдя в мужском туалете ко мне вплотную, спросил Себастьян.

– Просто в классе было слишком светло, и я долго не мог рассмотреть задания на доске, – зачем-то оправдался я.

– А, вижу, глаза опять краснющие. Так вы вампиры? Или наркоманы? – рассмеялся тот, переглядываясь со своим дружком.

Я молчал и пытался выйти из туалета, но широкие плечи Себастьяна не давали мне это сделать. Мне хотелось ему врезать, но я испугался. Слишком он был высок и крепок.

– Короче, не знаю, что вы там с братиком курите, что цифры на доске разглядеть не можете, но чтобы таких фокусов больше не было. Очки пропиши себе, кретин! – последнее слово он сказал с максимально брезгливым окрасом, пуская слюни изо рта, и навалился на меня еще больше.

Мне было жутко противно и обидно за себя и брата, но я понимал, что ничего не могу сделать. Я просто неудачник, и никто, кроме Тео, который сейчас лежит дома, не смог бы за нас заступиться. Для всех мы всего лишь «странные новенькие», и неизвестно, как долго еще будем ими. Следующий остаток дня был менее напряженный, но в нем так и остался привкус паршивости. На следующей неделе у одноклассников появился новый прикол. Так как они уже поняли, что мы не переносим яркий свет, они прямо на уроке направляли на нас зеркальные отражения солнца. Хоть и за последнее время солнцезащитный крем стал моим лучшим другом, я прочувствовал на себе весь ад от каждого солнечного зайчика. Вначале я старался держаться, чтобы эти придурки поняли, что не на того напали. Но с каждой секундой становилось все горячее и горячее. На перемене, когда уже не было учителя, они разошлись по полной. И тогда не отворачиваться было уже невозможно. Им было плевать, что нам больно. Ни один из них не представил себя на нашем месте, поэтому им всем было так весело. Я уткнулся лицом в парту. И заставил Тима сделать то же самое. Но от них так просто не избавиться: одноклассник, чьего имя я даже не запомнил, навалился на меня всем телом (а оно было немаленьким) и начал насильно поднимать мою голову. Я попытался дать отпор. Или мне казалось, что я пытался. Чтобы быть честным перед собой. У меня закружилась голова и начало темнеть в глазах, а кожа еще долго страдала от солнечных ожогов. Пришлось снова врать дома, что я по неосторожности забыл намазаться кремом на физру и прогулку. Если бы тогда я сразу во всем признался, Агата отправила бы нас на домашнее обучение. Это я знал наверняка. Но тогда бы я, наверное, так и не научился бы жизни. Поэтому я и молчал. Через четыре дня выздоровел Тео – это было настоящим спасением. И в прямом, и в переносном смысле. При первой же стычке в коридоре, он заступился за нас. То, что это было приятно – это факт. Внутри себя я кричал: «Да, это мой друг!». Хоть еще и совсем недавно я был готов прекратить с ним общение всего лишь из-за того, что он дружит с моим братом. Но мне стало так противно от себя, что я не могу быть таким, как он. Тео, едва выздоровев, вынужден прикрывать своей грудью меня и Тима, а я просто стою и смотрю на это. Еще пару раз он по-геройски затыкал вонючие рты сверстникам (а иногда и старшеклассникам!), а потом снова заболел. И этот ад начался снова.

– Ну, что, пришелец? Каково теперь быть без защиты, а? Получишь сейчас за все, сукин сын! – сказал Адам. А Себастьян сделал так, чтобы мы и правда «за все получили». Видимо, Адам только и умеет, что болтать своим мерзким языком гадости. До дела у него не доходит. Для этого есть друг посильнее.

Снегопад из скомканных листов бумаги, солнечные зайчики, обжигающие лицо, обзывательства, которые я воспринимал как обычное приветствие, пинки под зад – все это я молча пропускал через себя, лишь иногда пытаясь давать отпор. Так продолжалось неделями, потом я и сам не заметил, как они плавно перерастали в месяцы. Со временем у меня уже выработался ряд привычек: при рукопожатии резко наклонять голову (потому как Себастьян каждый раз сначала протягивал руку, а затем ей же давал подзатыльник со словами: «Опять повелся, болван!», надевать свитера потеплее, чтобы получать синяки было не так больно, (и чтобы не было лишних вопросов от Агаты), писать контрольные одним из самых первых (плевать на результат, главное, чтобы опять не задержали на перемену). Но однажды произошло следующее. То, что изменило меня навсегда. Я зашел на перемене в мужской туалет (который я уже ненавидел) и увидел картину: мальчики держат моего брата за свитер и голову перед раковиной. Оказалось, у него начались приступы заикания (а у него такое бывает), когда он глотает буквы и повторяет слова. Такая непривычная для всех речь адски раздражала одноклассников.

– Пусть наберет в рот воды и помалкивает. Отшельник. Слушать невозможно, как он пытается собрать слова в кучку, – сказал чертов Себастьян или Адам. Из-за своей злости, нагрянувшей на меня, я не видел лиц. Но, скорее всего, как обычно, это тявкнул Адам.

Адам Фабиан был худощавого телосложения, с черными короткострижеными волосами и узкими карими глазами, смотрящими из-подо лба. И с ужасной привычкой совать свой неидеальный нос с горбинкой туда, куда его не просят. В «авторитетах» класса его держит только наличие сильного дружка под боком. И то, держу пари, этому союзу не жить вечно. Его девиз по жизни: «Дави не делом, а словом». Потому что болтает этот парнишка своим паршивым языком что попало. За кулаки в их союзе отвечает Себастьян Нойер (к слову, по-французски его фамилия означает «грецкий орех»). Эта фамилия ему подходит как никому другому. Себастьян – широкоплечий высокий парень крепкого телосложения, обладатель русых густых волос и голубых глаз. На язык не такой острый, но он у него тоже явно без костей. Считает себя умным и авторитетным, и если со вторым еще можно согласиться, то в первое верится с трудом. Тимон и Пумба1 – так я их всегда называл (не вслух, конечно, а хотелось бы). Я бы многое отдал, чтобы эти двое были в каком-то другом классе, а еще лучше – в совершенно другой школе, (подальше от нашей). Но, как это обычно бывает, самых слабых судьба сталкивает лицом к лицу с самыми сильными. Такие, как они, всегда магнитом притягивают таких, как мы. Иначе бы мир разрушился.

В одно мгновение внутри меня родился сгусток энергии, вмещающий в себя ненависть, злость и желание отомстить. Не за себя. За брата. И эту энергию уже было невозможно остановить. Только направить. Я вспомнил случай одного вечера на кухне, когда я впервые сказал папе, что Тим странный. И что я его не люблю. Папа сказал, что это не так, и что Тиму нужна моя поддержка и помощь. Сейчас особенно отчетливо я вспомнил слова, которые произнес папа, когда мы были вдвоем: «Все ваши ссоры и недопонимания – пустяк. Когда-нибудь, когда ты повзрослеешь, ты поймешь, что семья – это главное. И я боюсь, сынок, чтобы уже не было поздно. Я прошу тебя об одном: берегите друг друга. Обещаешь?»

Обещаю, папа.

Глава 9

Кажется, в этот момент я всем своим телом, каждой косточкой почувствовал, что повзрослел. Передо мной стоял брат – все такой же, как и всегда, растерянный и беззащитный. Но такой родной – мой брат. И я никому на свете не позволю так обращаться с ним. Откуда во мне проснулись эта уверенность и сила, я не знал. Но я представил, будто тогда на меня смотрел мой отец, и я не позволил себе подвести его. Тогда. И никогда больше. Я взял всю свою волю в кулак и подошел ближе. На лице не дрогнул ни один мускул.

– Твоя сила не дает тебе права унижать слабых. Попробуй сразиться с ним умом, и ты сразу же проиграешь. Ты не стоишь и мизинца моего брата, – сказал я. Они все, видимо, настолько не ожидали услышать что-то подобное, поэтому молча слушали, уставившись на меня. А я продолжал:

– Мы – альбиносы, а не умственно отсталые, за которых вы нас все тут держите. Попробуй хоть еще раз к нему притронуться – и ты пожалеешь об этом.

Я перевел взгляд на остальных парней в туалете.

– Вы все. Вы все пожалеете.

Секундное молчание, во время которого, наверное, только глухой не услышал бы бешеное биение моего сердца. Затем Себастьян, видимо, все-таки решил, что я шучу, и подзатыльником снова направил лицо Тима в раковину. «Ну, жирная мразь», – подумал я, – «Я не посмотрю на твои габариты!» Дальше все как в тумане. Кровь наполнила пульсирующие виски, и мои движения, пробудившиеся внезапной яростью, были совершены до того, как разум вернулся в мою светлую голову. Я взялся одной рукой за голову Себастьяна и наклонил его в соседнюю раковину. Но, видимо, эта новая сила была в разы мощнее прежней, и я сам от себя не ожидал этого. И Себастьян не ожидал, поэтому, наверное, и не был напряжен, и его голова была такая легкая, почти невесомая (под соусом ярости, по крайней мере). Его лоб встретился с раковиной. Это было слышно отчетливо.

– Какого хре… – едва слышно произнес униженный он, схватившись обеими руками за лицо. На одной из них остались кровавые следы от его слегка перекосившейся брови.

И в этот момент во мне уже не было того душащего чувства страха и ожидания наказания от его руки. Но и чувства гордости тоже не было. Хотя если задуматься: припечатать к раковине самого Себастьяна Нойера на глазах у всех – это ли не сюжет из какой-то фантастики?

– Пожалуйста, не будите во мне зверя. Он у меня далеко не пушистая альпака, – добавил я и вышел в коридор, позвав за собой Тима.

В одно мгновение изменилось все. Рухнул прежний мир, и отчетливо была видна новая дорога. Внутри себя я молил об одном: не испугаться, как обычно, и не свернуть с этого пути. Я снова почувствовал это неприятное на вкус отвращение к себе. Ведь так не должно быть! Я не должен бояться быть самим собой, не должен бояться защитить свою семью. Еще вчера я ненавидел себя за то, что родился не таким, как все. Что мои глаза могут быть красными, а кожа не естественно белого цвета. Внутри я ощущал себя таким же ребенком, что и мои одноклассники, но каждая издевка и косой взгляд напоминали мне, что я не такой. Я не достоин быть ими. Меня душило чувство несправедливости и безысходное одиночество. В какой-то момент я поверил, что заслуживаю быть униженным. За то, что отличаюсь внешне. За то, что осмелился прийти учиться в обычную школу. За то, что в конце концов родился на свет. Эти подонки внушили мне это, и я проглотил каждое их слово, приняв как должное. Белые вороны никогда не смогут стать частью нормальной стаи. И за это вынуждены получать, как и за каждое неправильно произнесенное слово вслух. Агата была права. Школа учит не столько знаниям, сколько жизни. Интересно, догадывалась ли она, что «учителя» здесь преподают уроки самым жестоким образом? Одно я знал точно: так продолжаться больше не может. Если плевки в свою сторону я еще стерпел, то смотреть, как плюют в сторону брата, оказалось невозможно тяжелым испытанием для меня. Я и так повзрослел пару недель назад, но это новое осознание, подкрепленное наставлениями отца, заставило быть еще сильнее и непоколебимее. Интересно, говорил ли папа такие же слова Тиму? Эта мысль мне не понравилась, но я не стал на ней зацикливаться. Это больше не имело для меня никакого значения. Я буду заботиться о брате, потому что чувствую себя старше и сильнее. Наверное, это из-за того, что Тим менее социальный и все еще страдает синдромом Аспергера. Я посмотрел на него, стоявшего рядом брата с поникшим взглядом и мокрой челкой, с которой медленно стекала капля воды. Было стойкое ощущение, будто что-то в нем изменилось. Но я понимал: это все тот же безэмоциональный и немногословный Тим. Изменилось лишь мое отношение к нему. Впервые за восемь лет он стал мне таким по-настоящему родным.

С каждым днем было все больше новых ощущений: меня уже не беспокоило молчание брата, я просто принял это. Меня даже постепенно перестало выводить из себя то, что, как и в детстве, он каждое утро настукивает один и тот же ритм указательным пальцем по столу. Как постоянно клацает ручкой на уроках и раскладывает книги и вообще любые предметы в определенном порядке. Раньше я просто терпеть не мог ходить одной и той же дорогой в школу и обратно домой (хотя есть и другие тропинки). И меня до стиснутых зубов раздражала монотонность и заикание в его речи. Сейчас же моя злость куда-то исчезла, испарилась, выдохлась. Я сам предлагаю из раза в раз делать одно и то же, чтобы не нарушать его привычный распорядок дня. Я внимательно слушаю его, не перебивая и не обрывая его фразу словами «я понял» (потому что иногда он говорил мучительно долго, и на полу-фразе уже можно было уловить суть). Я и сам не заметил, как начал настукивать этот дурацкий ритм вместе с ним. И он даже стал нашим неким шифром. Я делал все это не для себя. Чтобы ему было комфортнее. Но иной раз мне было как-то не по себе от этого, что ли. Ведь по сути, ничего же не изменилось в нем. Значит, мои действия и слова по отношению к нему фальшивы? И опять в голове бегущей строкой проскользнула мысль: это не он стал другим, это я стал другим. Я наконец стал не просто взрослым, но и еще и умным. И принял брата таким, какой он есть. И что самое главное, мне стало абсолютно безразличен тот факт, что он дружит с Тео. Моим Тео. И что он в тайне от меня носил ему эти чертовы апельсины. Или все-таки не носил? Может быть, он, в отличие от меня, как раз-таки знал, что у него на них аллергия? Может быть, он настоящий друг, не то, что я? И тут я поймал себя на мысли, что я нагло соврал самому себе. Все-таки в глубине души это еще задевало меня. Но это и нормально, невозможно ведь вылечиться так быстро? Главное, что процесс запущен. И этому механизму уже не остановиться. Лишь одно до сих пор терзало мою душу, и я незамедлительно решил покончить с этими кричащими вопросами внутри меня. Зайдя в комнату и оставшись наедине с Тимом, я потянулся к внутреннему карману своей кофты. Потом опять засомневался. Что, если из-за того, что я сейчас услышу, я больше не смогу снова увидеть в нем того самого «родного» брата? Что, если он снова сейчас все испортит? Но я напомнил себе, что я взрослый. А взрослые не боятся и не сомневаются. По крайней мере, мне хотелось, чтобы так было на самом деле. Хоть и сам глубоко понимал, что это неправда. Я достал из кармана рисунок Тима, тот самый, что нашел однажды на папин день рождения. И молча протянул ему. Он посмотрел на меня с искренним удивлением и непроизнесенным вопросом вслух. Я прервал молчание.

– Почему ты так, Тим? – спросил я и испугался своего же голоса. Как будто из-за какого-то детского рисунка может рухнуть только что выстроенный мною новый мир.

– Почему…что? – с тем же непониманием произнес Тим. Этот вопрос начинал заставлять меня напрячься и обозлиться. Неужели он и правда не понимает?!

– Почему на этом рисунке нет МЕНЯ? – последнее слово я особенно выделил и вложил в него всю ту обиду, которая копилась во мне столько времени и, наконец, вырвалась наружу.

Он слегка нахмурил брови и взял лист бумаги в свои руки. Ткнувши пальцем в участок, где нарисован мальчик, тихо произнес:

– Это…ты. Разве не похож?

– Не дури, – отчеканил я, хотя по его виду не скажешь, что это была шутка. – То, что похож, я и сам вижу. И мы с тобой как две капли воды похожи. Но почему на рисунке три, а не четыре человека? Разве ЭТО семья Вайт? Разве здесь не хватает кого-то еще? – я сказал это очень быстро и саркастично и на последней фразе обеими руками указал на себя.

Он молчал. Я держал себя в руках, но каждой клеточкой своего тела чувствовал, что скоро могу взорваться, как Пюи-де-Дом.2 Ему действительно плевать на меня? Я стою, чуть ли не вскипаю от злости, как чайник, а ему абсолютно все равно. Даже не дрогнул.

– Этот человек на рисунке – ты. Такие же синие штаны как у тебя, зеленая футболка и белые волосы. Не хочешь – не верь, – безразличным тоном произнес Тим. Я решил, что он надо мной издевается. Нарисовал себя (нас тогда еще одевали одинаково), а говорит, что это я. Дураку же понятно, что если рисунок его, значит на нем изображен ОН, но никак не я!

Я был прав: этот разговор мог бы все разрушить. Если бы он произошел пару дней назад, это сломало бы мое спокойствие. Я не смог бы себя удержать на ровном месте. Но сейчас же я смотрел на эту ситуацию по-другому. Точнее пытался заставить себя посмотреть под другим углом. Да, мне все еще больно, в моей голове все еще витают вопросы-облака «почему?» и более крупным шрифтом «за что?». Я и правда не мог понять этого, но изменило ли это факт того, что он мой брат? Что отец сказал мне тогда на «мужском разговоре»? Я мысленно сказал себе, что я принимаю его. Со всеми странностями и трудным характером. Видимо, он просто еще не повзрослел, раз не понял, что семья – это главное. Видимо, папа все-таки ему не рассказал. Внезапно мне стало тепло от этой мысли. Все-таки есть что-то у него (маленького ребенка, которым я был) такое, что было только у него одного: эти папины слова, эти далекие отголоски воспоминаний. Ведь ребенку с синдромом одинаковой одежды просто необходимо иметь хоть что-нибудь свое. Личное. В этом громком молчании я вспомнил свое обещание папе беречь Тима и смог выдавить из себя улыбку. А потом я, наконец, расслабился. И она была уже более отчетливая и настоящая.

– Пойдем к колодцу? Как в старые добрые, – прервал тишину я. Хотя на самом деле хотел извиниться.

– Пойдем, – все также тихо сказал Тим. Хотя на самом деле, как мне кажется, никуда не хотел со мной идти.

И мы пошли. Как будто не существовало ни того разговора пару минут назад, ни того рисунка с тремя человечками и корявой подписью. Были только мы вдвоем и такая привычная тропинка, где каждый камень я уже знал наизусть. Я вспомнил то время, когда не знал этого всего, когда не видел ни тропинку, ни пожелтевших листьев: ничего. То, что я сейчас могу идти гулять под открытым небом – это ли не причина для счастья? Настроение поднялось еще больше, просто подпрыгнуло к облакам, когда возле того самого нашего колодца я увидел (еще издалека) знакомый силуэт. Хоть и зрение с рождения слабое из-за альбинизма, я уже давно привык узнавать людей по одежде, запаху или походке. Тео я узнал ни по одному из этих пунктов, его я узнал просто потому, что он Тео. Его энергия чувствуется за километры. Да и потом, кто еще мог сидеть, облокотившись о колодец холодным октябрем? На нашем месте. Только Теодор Фабер собственной персоной. Я ничего не почувствовал, когда он обнял Тима. Или мне хотелось ничего не чувствовать? Не важно, к тому моменту я уже твердо решил оставить этот детский сад там, позади. Между мной и братом больше не будет этого перетягивания одеяла и борьбы за право быть лучше. По крайней мере, с моей стороны. Я взял в руки первый попавшийся камешек и кинул его в колодец из-за спины. И мысленно вместе с ним сбросил все свои обиды, что так долго тянули меня на дно. После этой «терапии» мне и правда стало намного легче. Настолько легче, что в моменте я решил извиниться перед Тео.

– Слушай, Тео… – извиняться оказалось сложнее, чем я думал, – Помнишь, как мы тебя заставляли выбирать, с кем из нас ты будешь дружить?

– Гм. Конечно помню. Забудешь такое, – улыбнувшись своей полуулыбкой, ответил он.

– Так вот. Прости нас за это. Нет, прости меня. Это все я устроил, вот такой вот у меня дурацкий характер. Но это все в прошлом. Обещаю!

Он замолчал. За эти пару секунд я уже успел пожалеть о сказанном. И что вообще поднял эту тему. Нормально же все было. Ну почему я вообще решил, что мы друзья! Из раздумий меня вовремя вытащил голос. Это был голос Тео.

– Да ладно тебе, – он улыбнулся! – Было и было. Забыли.

Как это просто у него все. Забыли! У меня тут чуть сердце в пятки не ушло, а он со своим «забыли»… Я мучился и переживал по этому поводу, пару ночей плохо спал. Забыли! Что же я раньше не поднял эту тему!

– Правда-правда? – решил убедиться я. – Я больше не хочу, чтобы ты выбирал. Я хочу дружить втроем, как раньше!

Тео выдвинул вперед руку. Как и всегда, ладонью вниз.

– Amitié. Liberté. Individualité. Помните?

– Amitié. Liberté. Individualité, – повторил я, кладя руку сверху.

– Amitié. Liberté. Individualité, – уверенно (что не похоже на него), подытожил Тим.

Как стало на душе тепло и хорошо! И все проблемы остались где-то там, в колодце. Вместе с грудой других камней. Хотелось прокричать: «Спасибо, Тео, что ты есть»! Но потом меня осенило: почему прощение друга мне было настолько важно, в то время как я неоднократно обижал собственно брата и нисколечко за это не переживал? Ответ витал где-то в воздухе вместе с упавшими листьями. Мне мешала обида за рисунок и обида за то, что он никогда не говорил «спасибо» за все, что я для него делал. Он не показывал мне свои чувства, и взамен я тоже закрывался от него. Но теперь этой обиды больше нет. И потому по дороге домой мне так сильно нужно было поговорить с ним наедине. Без злости и перескакивания на другую тему. Нет сил больше прятаться от самой главной проблемы: что мы, родные друг другу люди, оказались такими чужими. Да, я часто понимал его на каком-то интуитивном уровне, мы же близнецы. Но очевидно же, что понимать друг друга намного проще при помощи слов. Я попробовал:

– Тим, у меня к тебе серьезный разговор. По-взрослому.

– Угу, – сказал он, по-прежнему смотря себе под ноги.

– Посмотри на меня.

Он не смотрел.

– Посмотри на меня.

Ноль эмоций. Я остановился, взял его за плечи и легонечко встряхнул.

– Ну же, посмотри на меня, Тим!

Деваться было некуда. Ему пришлось посмотреть.

– Я знаю, что между нами не все так гладко. И что я часто бываю не прав. Но мы в первую очередь братья, а потом уже только друзья. Ты гораздо ближе мне, чем Теодор. В миллион раз дороже и ближе. Ты мой брат! И я тебя люблю! Прости меня. Прости меня, Тим, за все, – мысли путались и повторялись. Но в каждом слове и каждой букве я бы честен в первую очередь перед самим собой. И все-таки каким же я был глупым! Обижался на то, что Тим – это Тим. Особенный ребенок. Мама же с детства мне говорила… Но это все в прошлом. Теперь все обязательно будет иначе. Он улыбнулся. Как же давно я не видел улыбки на его лице. Господи, как же ему идет улыбка.

– И ты меня прости.

В принципе, это все, что я хотел услышать. И все, что мне было нужно. Большего я от него не ждал, и, тем более, не требовал. Он оглянулся по сторонам, как будто за нами кто-то мог следить. И тихонечко так сказал на ухо:

– Давай отойдем? Вон туда, – он отвел голову и кивнул в сторону оливкового дерева.

Впервые я увидел этот взгляд. Тим немного суетился и подбирал слова в голове. Я его не торопил. Но было до ужаса интересно, что за тайны такие. Под деревом.

– У тетушки Агаты есть шкатулка. Помнишь? – медленно выдал он.

– Разумеется, все детство ее рассматривали. Красивая такая, с украшениями… и поет, – эта легкая, всегда успокаивающая мелодия заиграла в моей голове.

– Есть еще одна. Такая же снаружи, но побольше, – с очень серьезным видом сказал Тим. Но чарующая музыка продолжалась.

– Я нашел ее однажды, и она, к счастью, не была заперта на ключ. Внутри нее были книги, амулеты и перстни, похожие на те, что нам подарила тетушка.

Тим говорил размеренно, слегка заикаясь. Но меня это не раздражало. Напротив, в этот момент его голос хорошо сочетался с плавной музыкой из шкатулки. Это придавало его истории некую таинственность. Хоть я и не совсем понимал, к чему он клонит. Книги, да и книги. Что такого.

– В общем… эти книги они необычные… Они… о магии. Наша тетушка – маг, – после этих слов музыка в моей голове резко оборвалась.

– Наша тетушка…что?

– Занимается белой магией. Амулеты, зелья там всякие. Травы. Я не до конца еще разобрался.

– И давно ты это нашел?

– Недели две назад.

– Чего же ты сразу-то не сказал?!

– Не знаю…

Зато я знал. Просто до этого мы были еще чужими. Он не хотел и не мог мне довериться. Как же радостно было оттого, что я все-таки смог его к себе расположить. Он открылся мне как никогда прежде, но… что за магия? Правду ли он говорит? Это пока не укладывалось у меня в голове. Мне захотелось обнять брата. И я обнял. Мы договорились, что с этого момента мы с ним одна команда. И будем вместе расследовать это загадочное дело. Вот так вот и началась наша настоящая искренняя дружба с братом. Под оливковым деревом.3

Глава 10

С момента, как Тим рассказал мне о своей находке, его как подменили. Мы забежали домой, с ходу сказали, что не голодны, и мигом рванули в комнату. Хотя, признаться честно, ароматы из кухни доносились волшебные. Но интерес был вкуснее. Мы спрятались под кроватью (именно там Тим хранил свой тайник) и свесили на пол покрывало с кровати. Так надежнее. Фонарик помогал разглядеть шкатулку. Снаружи она была такой, как ее описывал брат: такая же, как и шкатулка с бижутерией тетушки, только побольше. Мы немного помедлили, прежде чем открыть ее. Момент был поистине волшебный и таинственный, как из какого-то фильма, где два кладоискателя наконец нашли сундук с сокровищами. Уилл Тернер и Джек Воробей4, ей-богу. Прислонившись ладонью к шкатулке, я понимал – это не просто игра в пиратов. Пока шкатулка закрыта, все остается на своих местах. Можно даже вообразить, что Тим все просто нафантазировал. Но открыв ее, я узнаю то, что навсегда изменит мое представление о семье. Было волнительно, но больше интересно, чем страшно. Что будет, если тетушка все узнает? И почему шкатулка не заперта на ключ, если он точно есть? Но здесь и сейчас эти вопросы были где-то там, далеко за пределами нашей комнаты. В этот вечер вообще ничего не могло быть важнее нашей сплоченности с братом: такое новое и такое необычно приятное чувство. И вот этот момент: я держу фонарик и свечу прямо на шкатулку с замиранием сердца, а Тим так медленно-медленно приоткрывает ее. Не хватало только барабанной дроби или напряженной мелодии для ожидания. Я понимал: открывается не шкатулка – открывается завеса большой тайны, покрытой мраком. Эх, была не была! Тим распахнул шкатулку. Из нее на меня посмотрела старинная книга коричневого цвета. На ней черной ручкой красивым почерком было написано: «Магия колдовства». Выглядело, как обычная фантастика или чье-то детское развлечение, но быстро перебирая пальцами по всему тайнику, становилось уже не до шуток. «Магия ритуалов», «Белая магия», «Символизм», «Черная магия», «Обереги и обряды на все случаи жизни», перстни и амулеты. И это только то, что сразу бросилось в глаза. Здесь и правда сразу не разберешься, нужно время. Очень много времени, которого у нас, к сожалению, было не так много, из-за этой дурацкой школы. И из-за постоянных настораживающих шорохов снаружи и страха, что вот-вот зайдет тетушка и что-то заподозрит. Или еще хуже, поймает нас с поличным. В первый раз мы посмотрели содержимое шкатулки быстро и суетясь. Уж слишком зашкаливал адреналин. Да и для первого раза информации было достаточно, нужно было переварить. Белая магия еще куда ни шло, но черная… Что все это значит? Мы закрыли тайник и переглянулись. Как брат-близнец, уверен, мы подумали об одном и том же. Сколько еще тайн хранит в себе эта шкатулка? Возможно, докопавшись до дна, мы сможем исполнить свою мечту: разгадать загадку тайны гибели наших родителей. Ведь с самого начала мы были уверены, что в этом явно что-то замешано. Они не могли просто так взять и покинуть этот мир. Одновременно. Может быть, причиной их смерти стала какая-нибудь магия? Если она все-таки существует? Или, быть может, эта шкатулка ничего не значит? Была подброшена кем-то на чердак или просто всего лишь чье-то старое барахло, которое пылилось уже сотни лет до нашего прихода. Хотелось тут же взять в руки эту шкатулку и побежать с расспросами к тетушке, ведь гадать можно бесконечно! Но разум меня догнал, и эта идея уже не показалась мне такой хорошей. Агата в последнее время мало чем делилась, а тут еще и раскроется, что мы лазим по чужим вещам без спроса. Вряд ли таким способом мы узнаем больше, если вообще что-то сможем узнать. Оставив шкатулку здесь, под кроватью, у нас оставался шанс докопаться до истины самим. А еще лучшим решением было спрятать шкатулку в более надежное место: например, закопать под оливковым деревом. Так мы и сделали. И сбегали туда при первой же возможности. После школы или на прогулке. У нас у обоих горели глаза, это стало нашим общим делом, большим секретом и заветной целью одновременно. Проблемы в школе уже не казались нам такими страшными и волнующими. К тому же после случая с раковиной ребята в классе не то чтобы стали меня бояться, но уважать немного все-таки стали. Словесные перепалки иногда проскальзывали, но это же Адам и Себастьян! Наверное, наступил бы конец света, если бы эти двое научились держать свой язык за зубами. Я изо всех сил старался держаться уверенно, чтобы ни произошло. Даже подходил за советом к Тео. Ну как ему удается всегда быть таким спокойным и непоколебимым? И как он заработал свой авторитет, что мальчишки к нему даже не подходят? Еще и хотели за него заступиться тогда у школьной стены, в наш первый учебный день. Но, как оказалось, нет никакого секрета, как прокачать свой характер. Или что-то вроде того.

– Да никакой я не авторитет, – спешил заверить он. – Просто один раз отдал им вещь, которую они хотели. Взамен они перестали меня трогать.

– Сделка, что ли?

– Ну, можно и так сказать. Вообще я никогда их не боялся. Мне было все равно на то, что они пытаются самоутвердиться за чей-то счет. Если им так легче живется, то пожалуйста. На их совести.

– А что за вещь, если не секрет? – уж очень любопытно стало мне.

– Да какой же это секрет. Музыкальный плеер. Какой-то крутой, навороченный. Я всегда хотел заниматься музыкой, помните, я рассказывал? На каждый новый год и день рождения я загадывал одно и то же: акустическую гитару. И каждый раз родители придумывали новую отговорку или условие. «Купим сначала новый дом, будет тебе гитара» или «Вот перестанешь получать семерки5…». Как вы уже понимаете, и в новый дом мы давно переехали, и успеваемость в школе повысил, а гитары у меня по-прежнему нет. А после того, как я крайний раз разозлился и обвинил их в нечестности, они на ближайший праздник подарили мне новенький плеер.

– Так а зачем ты его отдал? Ты же любишь музыку! – не удержался и перебил его я.

– Вот именно. Я настолько любил музыку, что хотел создавать ее, а не слушать.

– Ты сказал «любил»?..

– Да. Я не могу больше слушать музыку, потому что когда я ее слушаю – не могу, руки чешутся. Как один раз у знакомого из параллельного класса взял в руки гитару, так и не могу больше спать спокойно.

Я мысленно считал, сколько раз в минуту он сказал «не могу». И сам думал: да все ты можешь, просто не хочешь. Принципы не дают. И юношеский максимализм.

– Меня дразнит музыка, когда я ее слышу. Манит меня, зовет за собой. Понимаешь? – он смотрел на меня и пытался достучаться. Чтобы я понял его чувства. И я понимал. Или пытался понимать. – Я все время думал: «Вот у этих людей получилось. Их музыку слушают. А я просто неудачник!». И все, как рукой сняло. Отбилось желание, появилось безразличие. Родители не разделяли моей страсти, вот и решили откупиться от меня этим плеером. Мол, какая тебе разница, гитара или плеер? Музыка же, вот и не ной. А то и это отберем. А мне хотелось создавать что-то свое, творить… Сначала я еще верил, что вот как только пойду работать, то каждую зарплату буду откладывать. И как только насобираю нужную сумму, пойду в магазин и куплю новенькую, свежевыкрашенную, самую лучшую гитару! Но позже стал отчетливее понимать, что когда придет время работать, то мне уже не до музыки будет. С каждым днем все меньше и меньше азарта, а потом из-за рабочих смен и вовсе погаснет огонь в глазах. Это сейчас, по молодости чего-то хочется. А дальше все – взрослая жизнь. Некогда.

Мне стало не по себе от его слов. Потому что я понимал, что он прав. Я и сам замечал по своим родителям, как работа и взрослые заботы медленно, но верно убивали в них этот запал. И с каждым новым рабочим местом все сильнее и сильнее. Когда-то давно у них было много интересов: чтение книг, совместные прогулки (судя по фотографиям в альбомах), позже – сад и огород. Сначала стало не хватать времени на книги, потом, видимо, после нашего рождения, на прогулки. Вскоре пришлось забросить и огород. Помимо работы осталась лишь чрезмерная забота о нас. Из-за нехватки времени и того самого огня в глазах им приходилось подолгу ходить в старых изношенных вещах, растерять остатки энтузиазма и забыть о том, что когда-то грело душу. О том, что дарило вдохновение и мотивацию. Это те же прогулки, встречи с друзьями и однокурсниками, цветы без повода, совместные увлечения или, напротив, личные хобби. У мамы – это рисование, а папа в молодости любил хоккей. Сейчас уже все – «муза пропала», «время другое», да и «здоровье уже не то». Я осекся и понял, что правда сказал, пусть и не вслух, «сейчас». Но это и не удивительно, ведь я все еще не отпустил родителей. В моей голове и моем сердце они будут жить вечно.

– … Так я и понял, что плеер мне ни к чему, – голос Тео начал возвращать меня из размышлений. – А парням плеер сразу приглянулся. Еще бы, новенький, дядя из США привез. И я решил, что лучше сразу его им отдам, чтобы больше ничего меня не связывало с музыкой. А им он хоть пригодиться может. Еще и приятный бонус, что они от меня отвяжутся. Идеальная схема же, ну? – последнюю фразу он особенно выделил, пытаясь добиться от меня хоть какой-то реакции.

– Да, но… Все равно я тебя не понимаю. Так любить музыку, и отказываться от нее!

– Тьфу ты, заладил. Я для кого тут целый час рассказывал? – с нескрываемым разочарованием произнес Тео. Мне даже искренне стало его жаль.

– Знаешь, я ведь даже и не думал, что они тебя тоже когда-то трогали…, – решил перевести тему я. – И в мыслях никогда не было! Ты же не такой, как мы… Ты особенный.

– И чем это я… особенный? – он фирменно усмехнулся краешком губ.

– В тебе нет изъянов.

– Чушь.

– У тебя обычные…нет, у тебя красивые вьющиеся волосы естественного цвета. И кожа, глаза… как у всех. За что тебя обижать?

– Замолчи, – резко произнес он. Даже холодно стало. – Если ты думаешь, что кто-то заслуживает, чтобы его за что-то, тем более, за внешность, обижали, то ты дурак. Дурак, и все тут. Я ведь тогда, у колодца, в самую первую нашу встречу, даже не заметил! Точнее, заметил, но по-другому – по-доброму. Такая интересная, ни на кого не похожая внешность.

– Прямо-таки ни на кого? Посмотри вон, хотя бы на Тима, – решил пошутить я. Видимо, неудачно. Никто не рассмеялся.

– Никто этого не заслуживает, – пропустив мимо мои слова, продолжил он. – Я ведь когда это понял, и в нашем классе пытался всех защитить, и малышню всегда в коридорах разнимаю.

– И нам тогда тоже помог, – подсказал ему я, как будто бы он и сам без меня не помнит. – Спасибо тебе, – смущаясь, я улыбнулся, – Мы бы тогда без тебя ни за что не справились.

– Чего прибедняешься-то? Напомнить, кто самого Себастьяна (он поднял плечи и расставил руки в ширину, показывая его крупность) уделал? Кажется, это был далеко не я.

– Да ладно тебе! Это всего лишь случайность, мне просто повезло…

– Нет. Это не случайность. Ты можешь что угодно назвать случайностью, но это точно была не она. Это любовь к брату. Именно она сподвигла тебя на этот поступок.

Я заметил, как Тим смущенно отвел взгляд. Слепой только не понял бы, что ему приятно было это слышать. И эта немая улыбка была гораздо важнее для меня, чем слова благодарности. Хоть я и не мог признать это вслух, Тео был прав. Ради себя я никогда бы не решился на это. Но молча смотреть, как издеваются над братом, оказалось невыносимо сложно. Это и правда была любовь, а не случайность. Вспомнив тот случай и испуганное лицо брата, у меня внутри все сжалось. Меня как будто чем-то переехали. А сколько еще таких ситуацией может произойти, когда меня не окажется рядом? Даже думать об этом было больно. Поэтому, когда после школы мы побежали раскапывать свой тайник под оливковым деревом, я предложил придумать нам кодовое слово, с помощью которого мы бы могли быстро сообщать друг другу об опасности. Мы же теперь одна команда. Один за всех и все за одного. И все в этом духе. Но в нашем случае просто брат за брата. Посовещавшись и выдвинув разные версии, мы пришли к одному выводу – нашим кодовым словом будет «Север». Просто и лаконично, к тому же отсылка к каналу Дискавери из нашего детства. И кое-что еще у нас было общего с этим словом: север такой же белоснежный и холодный, как и мы.

Глава 11

Свежий осенний воздух и шелест пожелтевших листьев помогает забыть обо всем и полностью погрузиться в атмосферу мрачного туманного города. Но все равно такого родного и красивого. Для меня, восьмилетнего мальчика, считавшего себя взрослым, не существовало плохой погоды. Разве может тому, кто не видел ни солнца, ни туч, ни снега целых долгих восемь с копейками лет – целую вечность, не нравится серый туман? Белый мальчик, недавно вдохнувший жизнь, искренне не понимал, как погодные условия могут негативно сказываться на настроении. Напротив, я очень любил дождь и сумеречный воздух, исходящий от леса. У меня никогда не было любимого времени года. Как можно выбирать среди таких разных природных красок? Именно из-за бесконечной смены одного времени года другим, ни одно из них не успевает наскучить. Я каждый раз приходил в восторг, когда в наше окно на кухне, в наш дворик заглядывала зима. Сейчас же я мог ее не только видеть, но и чувствовать, ощущать на себе ее холодные снежинки, снова и снова любоваться ее такими разными удивительными узорами. Зима – поистине сказочное время года, но именно зимой, как ни странно, мне было тяжелее всего существовать. Зимой дни короче, а ночи длиннее – потому нам было запредельно трудно вставать по утрам, а днем мы не успевали заниматься своими послешкольными секретными делами. Слишком быстро становилось темно. Мою кожу не тревожило столь пекущее солнце и не было так невыносимо жарко, но страх пробирался под кожу и на меня все время смотрели глаза. Та самая тьма, что появлялась, как только выключалась лампа. Глаза смотрели с потолка, они прятались под кроватью и караулили за окном. Я это знал, я это как никогда чувствовал. Во мне опять поселился страх. И только перстень на пальце хоть чуточку мог успокаивать. Я вспоминал слова Агаты, ее добрые глаза и верил, что он и правда меня оберегает. Потом уроки стали заканчиваться, когда на улице уже была кромешная тьма и нас стала встречать Агата, прям как первые несколько дней нашей свободной жизни. Потом она заболела, и мы ходили сами. Появился шанс снова прикоснуться к нашему тайнику, но было так невыносимо страшно. А зиму я все равно любил. И с каждым годом мне все больше нравилась весна – оттепель для души. Услышав впервые пение птиц и прикоснувшись к распускающемуся бутону сакуры, я влюбился в этот мир окончательно и безвозвратно. Возобновились прогулки у колодца, тайные походы к оливковому дереву. И наконец-то можно было снять с себя пуховик. Впереди меня ждало лето: яркое палящее солнце (что для меня, как для альбиноса, конечно, минус), покрытые зеленью поля и страшная зловещая тайна. На смену лету всегда приходила осень, навечно ассоциирующаяся у меня с нашим первым походом в школу.