Метро 2039. Приключения сумасшедшего

Мы как по команде глянули на копошащегося в грязи президента, пытающегося выползти на сухое. Получалось у него с трудом, ноги разъезжались на склизких берегах лужицы, пальцам не за что зацепиться. Санчес пыхтел по-стариковски, стонал, но смотреть в нашу сторону опасался. Меня так и подмывало подать ему руку, помочь выбраться, но какое-то внутреннее коварство словно пришпилило к земле мои сапоги.

— Жаль его, — я едва не поперхнулся собственными словами. Боже, что я несу. Это он виноват. Развалины, смерть, запустение. Из-за него погибла Клара, из-за него.

Рухнул в тартар мой коттедж, приказал долго жить.

Я невольно повернулся к Семёну, стоящему у облупленной стены Белого дома.

Хотя нет. Коттедж — это русские. Это их «Крот» проделал дырку в земле, куда и ухнул мой подвал. Рука в перчатке потянулась к голове, намереваясь почесать затылок. Да и чёрт с ним. Подвальчик мне всё равно не нравился. В дождь безбожно лилось, так что порой приходилось убирать пожитки с пола. Рухнул, туда ему и дорога.

Пальцы в резине безрезультатно поскребли облачённую в противогаз голову, потёрли стёкла, смахивая осевшую пыль.

— Переведите, док! — Семён отделился от шаткой стены Белого дома, навис над барахтающимся в противной жиже, Санчесом.

— Ну, что боров?

Я как можно точнее передал настрой русского громилы, ляпнув от себя ещё пару колкостей. Семён довольно удачно подметил насчёт борова. Толстяк перепачкался с головы до ног, и я бы не колеблясь, поставил всё что имел, если от него не прёт соответственно. Благо противогазы у нас не какая-то дрянь вроде старья кларенного папы, вонь не пропустит. Будь у нас с женой такие, не представилась бы моя ненаглядная.

Санчес сел в грязи на широкую задницу, вынул из сметанообразной булькающей массы перемазанные руки. Действительно боров. С пальцев капают жирные коричневые капли, лениво шлёпаются на покатые берега. Таким своего президента не видел ни кто. Жаль. Вот она истинная сущность этого человека, причём не только внешняя. Хотя, что тут удивительного. Чтобы пролезть на самый верх, нужны определённые таланты, склонности чтоб их. Как правило, политики прекрасные лицедеи. Умение лгать не краснея, говорить, что от тебя ждут избиратели, при этом чихать на обещания. Ты поставлен не для того чтобы размениваться на пустяки. Деньги — мерило нашей насквозь фальшивой цивилизации. Кто платит, тот и заказывает музыку.

Перепачканная физиономия мексиканца повернулась в нашу сторону, лупая выпученными глазками. Теперь он мало чем отличался от тех ужасных созданий, которых я имел несчастье лицезреть во время нашей вылазки с Джеком. Короткий ёжик волос превратился в какое-то подобие заскорузлого нароста, благодаря скупым лучам полуденного солнца, с трудом пробивающимся сквозь ползущие свинцовые тучи. Шнобель, если и похож на картошку, то прошлогоднюю: кончик в буграх подсыхающей глины, крылья носа благодаря налипшей массе плавно переходят в грязные щёки. Только рот с идеально ровными имплантатам светится белым пятном на болотном фоне разжиревшего тела. Рот и ещё зенки. Хитрые бегающие глазки, сверлящие меня и Сеню презрительным взором.

— Легко надсмехаться, когда у тебя оружие.

Санчес покосился на короткий автомат русского, стирая со лба налипшую глину. Я сухо перевёл Семёну общий смысл, сам живо представляя эпическую схватку российского богатыря и американской амёбы. Смех, да и только. На кого-кого, а на толстяка я бы вряд ли поставил. Есть оружие, нет, какая разница. Семён одним щелбаном уложит нашего законно-избранного в грязную лужу. Хотелось бы на это глянуть.

Глаза русского за стёклами защитной маски сузились, должно быть, он улыбнулся.

Я и сам бы покатился со смеху, если б не это проклятое место. Мне до войны здесь не нравилось, а теперь тем паче. За перекрученными стволами деревьев и в пустых глазницах окон соседних полуразвалившихся строений мелькают странные тени, слышится жуткий гортанный вой. Не хотел бы я столкнуться с теми, кто его издаёт.

Мне опять припомнился бинокль Джека, здания приближенные цейсовскими линзами. Мать честная. Создания, раздирающие на куски своего раненого товарища, подобно волкам омерзительно воют, утоляя голод. Перепачканные кровью лица, хотя людьми их уже не назвать. Звери, нет хуже. Твари о двух ногах, начисто позабывшие о человечности. Развитая мускулатура, какие-то обрывки одежды. Нет, это уже не люди, нелюди, только и достойные получить пулю из короткого автомата Семёна.

— Сзади, док!

Не теряя времени я метнулся в сторону, за миг до того как рядом промелькнула оскаленная злобная морда. Человек. Верней то, что им было когда-то. Безумные впалые глаза, начисто лишенные разума, костлявые руки, на пальцах, я готов поклясться, вместо ногтей звериные когти. Откуда он взялся? Впрочем, какая разница. Мир захлебнулся шквалом выстрелов, крутанулся, небо почему-то оказалось снизу. Первые мгновения я силился понять, что же случилось, совершенно не понимая, почему не видит правый глаз. Боли нет, хотя голова ноет, будто с похмелья. Наверно треснулся обо что-то, вот и звенит в ушах. Меня схватили сильные руки, поставили на колени.

— Док, док!

Кто-то въехал ладонью по щеке, голова метнулась, больно хрустнуло в шее.

— Док, вашу мать!

В правый глаз брызнул свет, по стеклу заелозил грязный палец в перчатке.

— Не время раскисать, док!

— Не время! — будто в трансе пробубнили губы.

— Встать! — по-армейски жёстко рявкнул Семён. — Смирно!

Я поднялся. В глазах рябит, звуки — заунывная песня. Чувство такое, словно пропустили через мясорубку: ноги не слушаются, голову клонит к земле.

— Уходим.

Меня вновь как следует тряхнуло, сапоги, чавкая, увязли в грязи. Свободной рукой Семён буквально выдернул мою никчёмную персону из раскисшей почвы, поволок мимо полуразвалившейся стены Белого дома к разбитому оконному проёму.

— Сейчас насядут, почувствовали, сволочи!

Слова товарища почти до меня не доходили, только мысль под черепной коробкой пульсировала ясным понятным родничком. Спастись. Послать всё и ходу. Взгляд невольно скользнул по округе, на мгновение задержался на мёртвом теле убитого мутанта. Неужели все такие. Помню, в стародавние времена в столице жило немало моих коллег по университету: Дебора, Скотт Дайлс, Абрахам Желнович.

Воображение послушно набросало ужасную картину страданий бывших преподавателей чудом уцелевших в атомном кошмаре. Крошку-Дебору растерзанную толпой обезумевших горожан, здоровяка Скотта, вечно ворчащего Жилновича рыскающего по развалинам учебного заведения в старой помятой капе на голове. Упокойтесь с миром.

Сильные ручищи Семёна подсадили меня в оконный проём, впихнули внутрь. Пара комнат, небольшой коридор, в конце будет лестница. Ещё немного и массивная бронированная дверь в подвале под развалинами президентской резиденции отсечёт нас наконец от мира монстров и радиации. Я на миг задержался около развороченной стены, глянул напоследок на то, что осталось от лужайки перед Белым домом. Ужас, по-другому не скажешь. Такого запустения не смогли создать даже лучшие голливудские асы спецэффектов.

Вздыбленная земля, торчащие обломки подземных коммуникаций, гротескные деревья. А главное лужи — рваные озерца, булькающие серой глинистой жижей.

Я помог забраться на коричневый уступ Семёну, пялясь через заляпанное грязью плечо товарища на поистине эпическую картину. Жив падлец, кто бы мог подумать, а я признаться списал его со счетов. По раскисшей хлюпающей жиже неслось нечто. Нет, конечно, я узнал Санчеса по необъятной фигуре и басовитому голосу, но грязь покрывавшая тело делала похожим его на огромную бесформенную амёбу, бегущую и орущую.

— Глянь!

Противогаз Семёна повернулся в сторону пустоши. — Нет, не успеет.

Только теперь я заметил, как из полуразвалившихся далёких строений лезут десятки оборванных созданий. Грязные, злые, не имеющие с человеком ни чего общего. Одичавшие клерки, домработницы, полицейские. Исчадия радиоактивного ада. С каждой секундой их становилось больше и больше. Казалось, весь город кишит ими. Они возникали словно неоткуда, выбираясь из тёмных подвалов домов, куч полусгнившего тряпья, останков сгоревших автомобилей.

Мы смотрели на это небывалое действо, как завороженные, не шелохнувшись.

Даже Семён и тот поражён уведенным. Сотни диких, обожженных, покрытых кровоточащими язвами. Некоторые совсем не имели одежды, других одетыми назвать можно было с большой натяжкой.

— Надо идти! — тронул я руку товарища. Русский казалось, очнулся от наваждения, проговорил на удивление спокойно, наблюдая за наседавшей толпой.

— Подождите, док.

Я опешил. Ждать сейчас можно только смерти. Ещё чуть-чуть и десятки когтистых лап разорвут нас на куски, с радостью утолят голод. С радостью. Я засомневался, что у этих подобий людей остались хоть какие-то эмоции. Поесть, спариться, поспать — вот круг интересов.

Санчес тем временем кое-как доковылял по грязи до нашего выступа, подпрыгнул, схватился за кирпичный край руками.

— Пощадите! Вы же люди!

Круглые стёкла Сенькиного противогаза повернулись к барахтающемуся на стене президенту.

— Вспомнил, самое время!

Метрах в пятидесяти от нашего пристанища, из покорёженного взрывам минивэна, выбралась троица местных оборванцев. Чёрные или грязные — не понять, скорее и то и другое. Негры, как я их окрестил, некоторое время отрешённо топтались около останков автомобиля когда-то принадлежащему одному из крупных новостных каналов. Цветастый логотип на одной из дверей не выгорел полностью, маячил зелёным пятном на блеклом покрывале окружающей серости.

Непередаваемо. Рослый африканец повернулся в нашу сторону, припечатал меня к стене тяжёлым гипнотическим взглядом. Умри, умри, умри. Приятная истома заструилась вниз по конечностям, голова поплыла. Я не видел ни чего: не орущего Санчеса, ни Семёна, ни толпы одичавших горожан бредущих к нашему зданию.

Только глаза негра — бездонные пропасти души, где утонуть пару пустяков, спастись нет шансов. Убей.

Мозг парализовало. Я словно лишился всего, что позволяло считать себя человеком. Вспомнилась Клара, но жена почему-то показалась такой нелепостью, что стало страшно. Зато обнажились низменные инстинкты, дремлющие в темнице цивилизованности. Захотелось хватить кирпичом русского, размозжить голову, потом заняться мексиканцем. Голод. Такой голод я не чувствовал ни когда.

Животный голод отощавшего волка, не брезгающего даже падалью.

— Док?

Сенькин возглас сдёрнул вуаль зачарованности. Всё сгинуло, вернулись сила и здравомыслие. В тот момент мне почему-то захотелось залезть под душ, смыть с себя ту грязь, в которой меня изваляли. Унизили, опустили до уровня животного, надругавшись над всем, во что я верил и любил.

— Не стоит смотреть ему в глаза.

Семён буквально силой повернул мою голову прочь от наседавшей толпы. Как такое возможно? Ещё чуть-чуть и я бы наломал дров, двинул товарища кирпичом.

Кулаки сжались, резина перчаток заскрипела. Единственное что успокаивает: хватить по затылку русского вряд ли бы удалось. Мне досталось бы, а Сеня…

Семён казалось, понял, что произошло. Его автомат спокойно без суеты хищно глянул в сторону приближающихся монстров, неожиданно заплясал в руке, сея впереди семена смерти.

— Получите!

Шквал свинца саданул самого щуплого из троицы, продырявил череп, разворотил грудную клетку. «Бедолагу» отбросило, пули застучали по крыше минивэна.

— От души!

Семён отпустил спусковой крючок, прицелился тщательней, нажал снова. Мерная дробь выстрелов прокатилась по округе, срезав второго товарища чёрного телепата. Я смотрел на всё это действо, поражаясь невероятной выносливости местных. Даже получив пулю в живот грязный «корреспондент» не рухнул на землю, корчась в агонии. Ранение, казалось, наоборот придало ему сил. Зажав рану, он упрямо двинулся в нашу сторону, пока Сенькина пуля не остановила его бесстрашное сердце.

— Помогите, — раздалось у ног.

Я, признаться, совсем позабыл о Санчесе. Президент оставил свои бесплодные попытки забраться к нам на уступ, с ужасом взирал на медленно приближающихся избирателей. Помогать ему мы не собирались: Сеня не для того полз под землёй пол мира, чтобы спасать толстую потную задницу старого интригана, а я ещё помнил о Кларе.

— Ради всего святого, — не унимался толстяк.

— Ради всего святого, я могу сделать только это.

Автомат повис на плече русского, из кобуры вынырнул пистолет.

— Прощевай!

Я так и не понял к кому он обратился, всё дальнейшее произошло в мгновение ока.

Сеня, мексиканец, чёртов телепат потерявший друзей уже с куском трубы несётся к нашему окну. Кошмар, ставший явью. Грязное оборванное воинство во главе с чёрным «генералом» медленно обступало северную сторону Белого дома, охватывая нас непроницаемой живой стеной. Сотни опустившихся, превратившихся в животных представителей гордого племени Хомо Сапиенс, доведённых проклятым инстинктом выживания до низших пределов человеческого бытия.

Чёрные, белые, азиаты и ещё чёрт знает кто. Палки, трубы, камни, покорёженные детали машин — всё, чем можно размозжить череп. У одного тощего качающегося от ветра доходяги даже имелся автомат, правда, держал он его за ствол, очевидно рассчитывая использовать вместо дубины.

— Удачи!

Пистолет вывалился из резиновой перчатки Семёна, кувыркаясь, полетел в грязь.

Санчес круглыми от ужаса глазами наблюдал его безумное падение, кинулся подбирать смертоносный кусок металла.

— Удачи! — словно робот повторил я.

В следующее мгновение меня схватили Сенькины крепкие руки, развороченный оконный проём метнулся в сторону вместе с ужасами постъядерного Вашингтона.

Сгинули: безумные «дикари», телепаты, булькающие лужи. Пропали вместе с серостью развалин, растворились, будто ночной кошмар после тяжёлого пробуждения. Я думал, сейчас проснусь, прогоню этот страшный сон, выйду, наконец, на лужайку перед своим домом, улыбнусь восходящему солнцу. Глупец.

Проклятая действительность. Удар по черепу о выступ стены, безумный бег за Семёном по развороченным помещениям президентской администрации.

— Не отставайте, док!

Слова друга окончательно вернули меня на грешную землю. Жаль. Жаль, нельзя повернуть время вспять. Кусок арматуры чиркнул вскользь сапог, ногу стиснуло болью. Плевать. Пустяки. Впереди мелькает спина русского богатыря, где-то далеко позади отчаянно поёт пистолет. Один, два, три.

Чтоб окончательно не свихнуться, зачем-то считаю выстрелы. Сеня дал, все-таки мексиканцу шанс, дал, хотя мог просто прикончить. Я б наверно так и поступил, отомстил бы за Клару, Джека, за свою поломанную судьбу.

— Четыре, пять, шесть.

Сколько, интересно ему осталось? Немного, пару минут…

Уверенно, словно на тренировке, Сеня проскочил под перегородившим коридор лестничным пролётом, протиснулся в полуметровую дыру в подвальное помещение.

— Не думал, что меня будет прикрывать президент!

Сдавленная противогазом фраза товарища сменилась удалым смехом.

— Вот оно истинное служение народу.

Я тоже улыбнулся. При всей трагичности, всё так, как сказал Сенька. Власть предержащие всегда загребают жар чужими руками, прячутся за спины как последние трусы, в то время как тысячи возведших их на вершину отправляются в мир иной. Неожиданно, как по мановению волшебной палочки, представился бледный от страха Санчес, палящий пистолет в его трясущихся руках. Огромная толпа «недовольных» избирателей, с десяток трупов около ног разжиревшего главы Америки.

— Семь, восемь, девять.

Я кое-как пролез сквозь дырку в подвал, не спеша потащился за русским вниз по ступеням. Удачи, господин президент. Выстрелы едва слышались, отбивая последние секунды жизни нашего, с товарищем, заслона. Жаль, что вот так, хотя…

— Девятнадцать!

На несколько ступенек пониже меня Сеня замер. Маленький карманный фонарик вспорол сгустившуюся тьму, выписывая на облупленных стенах замысловатые зигзаги.

— Остался один.

Один. Я понял его с полслова. Один патрон в патроннике пистолета — страшный Рубикон, за которым притаилась смерть. Санчес обречён, осталось выбрать: или растерзают хищники в человеческом обличии, или…

Грянул выстрел. Семен, молча, кивнул, нарисовав лучом на голубой облезлой краске огромный двухметровый крест.

— Идёмте, профессор, окончена наша миссия.

— Интересная история, Виктор, занимательная. Признаться такого я раньше не слышал!

Седой собеседник устало поднялся, закрыл толстый потёртый блокнот.

— М, да!

Маленький, похожий на зажигалку диктофон, сухонький старикашка небрежно сунул в боковой карман потрёпанного пиджака, туда же спрятал синий огрызок карандаша.

— Я, свяжусь с вами, Виктор, — он мгновение помедлил на пороге моей скромной обители, порылся свободной рукой в висевшей на плече котомке.

— Жизненно! Такое читатели любят. Прекрасный материал для нового романа.

Старикан вынул из вороха вещей пожелтевшую обтрёпанную книгу, разгладил морщинистой ладонью загнувшуюся обложку.

— Хочу вам подарить, — он помялся, — хочу подарить свою книгу.

Старичок почему-то покраснел, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Моя первая, уж необезсутте, последний роман раскупили, а эта почти раритет.

Довоенное издание.

Я глянул на ворох бумаги в его руке, представляя, сколько народу её прочло.

Наверно, Дмитрий неплохой автор, коль живёт на Павелецкой. Богатая станция.

Бывал там однажды: частота, порядок, пальмы в кадках, даже фонтанчик есть.

Одним словом — прибежище толстосумов и пройдох. На богатея Дмитрий не тянет, одет словно бомж, а пройдоха.… Хотя всё возможно.

Я поднялся со старого кресла, взял у него книжицу.

— Прочту на досуге.

На досуге. Для досуга у меня на полке Толстой, Тургенев, Чехов на худой конец.

Взгляд царапнул белёные стены крохотной комнатёнки, на миг задержался на полочке для книг. Дикинс, томик Шекспира, Пушкин. Я вообще-то не любитель беллетристики, хотя среди трёх десятков книжек найдётся и Жюль Верн.

Сухонький старикашка кивнул, хлопнул ладонью по котомке.

— Ну, мне пора.

Я тоже кивнул. Признаться, он мне уже порядком надоел. Ходит, выспрашивает.

Хочет наверно разжиться на моей истории. Металлическая дверь хлопнула, визитёр исчез в переходе. И, слава богу. Всю комнату провонял табаком. Я взял массивную пепельницу — осколок хрустального плафона с соседней станции, вывалил содержимое в мусорку.

Как давно это было, будто вчера. Сенька, я, Мишка и Саша. Где они теперь?

Минуло два года, как мы расстались, и ничего. Ходили слухи, что они всё же добрались до выродков из Лонг Бич, надрали задницу по полной. Но видимо отвернулась от парней фортуна, кинула в последний момент.

Я потёр щетинистый подбородок, поглядывая на часы над кроватью. Шестнадцать сорок, через час занятие. Лучше не опаздывать. Почитаю, сегодня детишкам шекспировского «Короля Лир», а завтра займёмся Пушкиным.

Томик английского классика перекочевал с полки в боковой карман ветровки, взгляд упал на сочинение местного романиста. Дмит… …уховский. Кто же так читал неаккуратно? Полустёртые буквы обложки едва угадываются под рисунком подростка с Калашниковым — «Метро 2033».

Представляю, что он здесь накропал. Сплошное насилие, чернуха, долбаный экшен. Я повертел пухлый набор страниц, швырнул, не глядя в мусорку. Главное, чтоб про меня не настрочил какую-нибудь муть. Знаю я их, писатели — журналюги — охотники за грошовыми сенсациями. Напишут, напридумывают, наврут с три короба, лишь бы купили. Публика глупа. Ей бы хлеба и зрелищ, а на остальное чихать. Главное чтоб не выставил идиотом.

Я взялся за ручку, потянул дверь. А, в сущности, какая разница. Через месяц меня уже здесь не будет. К чёрту: Москву, Метрополитен имени вождя мирового пролетариата, местные дрязги и пересуды. Впереди Сибирь, чистый байкальский берег и девственная природа. Последний нетронутый уголок на нашей радиоактивной планете.