Миф о рождении героя

ПУТЬ ГЕРОЯ

В апреле 1905 года один молодой житель Вены обратился к своему интернисту, Альфреду Адлеру, с просьбой дать ему перечитать книгу доктора Фрейда о толковании снов. Через несколько месяцев настойчивый читатель был представлен автору, а к концу года передал на суд Фрейда три свои рукописи. Одна из них, посвященная психоанализу искусства, составила основу вышедшей через два года книги Художник, во второй, впоследствии так и не изданной (Сущность иудаизма), говорилось о специфическом для евреев акценте на первобытной сексуальности, в третьей же, очень короткой, была сделана смелая попытка реинтерпретации одного из снов самого Фрейда, приведенного в Толковании сновидений, — якобы свидетельствующего о желании быть превзойденным своими сыновьями. Начинающий аналитик усомнился в полной искренности отца, и подобная смелость не могла не заинтересовать основателя психоанализа, выразившего желание познакомиться с этим пытливым юношей поближе.

Так в окружении Фрейда появился сначала его убежденный последователь, а впоследствии — “ревизионист-отступник", известный истории науки как Отто Ранк (настоящее имя — Отто Розенфельд). Будущий психоаналитик родился 22 апреля 1884 года в чрезвычайно бедной еврейской семье; в юности условий для регулярных занятий наукой практически не имел: сначала учился в ремесленном училище, затем работал в мастерской, читать и писать приходилось по ночам. Покровительство со стороны заметившего его талант Фрейда было как нельзя кстати, и именно по настоянию последнего Ранк со временем все же поступил в Венский университет и к 1912 году получил степень доктора философии.

На годы учебы в университете приходится начало активной литературной деятельности Ранка. Не будучи, в отличие от Фрейда и большинства его единомышленников, профессиональным врачом, он одним из первых решился заняться приложением психоаналитического метода к исследованию разнообразных культурных феноменов, таких как мифы и легенды, искусство и религия, литература и поэзия. К этому периоду относится публикуемая в данном сборнике работа Миф о рождении героя (1909), а также капитальный труд Мотив инцеста в литературе и легендах (1912), в которых он попытался показать, что эдипов комплекс является универсальным принципом для объяснения древних мифов, а также литературных и поэтических произведений позднейших эпох. Обе книги — пример огромной историко-культурной эрудиции молодого автора, поражавшей всех, кто его знал. Фрейд выделял Ранка за его огромные способности и считал, что среди многих прочих психоаналитиков первой волны (таких, например, как Штекель, Федерн, Тауск и др.) лишь “малыш Ранк” (выражение Фрейда) имел научное будущее (об этом он специально сообщал в письмах к Ференци (12 марта 1911 г.) и Абрахаму (14 марта 1911 г.).

В 1912 году Ранк стал секретарем Венского психоаналитического общества и оставался на этом посту вплоть до своего разрыва с Фрейдом в 1924-м. Это был период энергичной работы, основной целью которой было всемерное расширение сферы влияния психоанализа. Ранк трудился над изданием журнала Имаго, был редактором Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse, а в 1919-м основал специальное издательство для публикации работ по психоанализу и руководил им в течение последующих пяти лет. Особая страница в научной биографии Отто Ранка — работа в созданном по инициативе Фрейда так называемом “тайном комитете” — неофициальном руководящем органе мирового психоаналитического движения. Помимо Ранка в него входили: Шандор Ференци, Эрнст Джонс, Карл Абрахам, Макс Эйтингтон, а также Ханс Захс, благодаря признаниям которого о существовании комитета стало известно широкой публике (он рассказал об этом в вышедшей в США в 1944 году книге Freud, Master and Friend). Согласно замыслу

Фрейда, эта группа, среди прочего, должна была взять на себя функцию защиты психоаналитического учения от грядущих искажений. “Все мы приняли этот план с энтузиазмом, — вспоминает Ханс Захс. — Он придавал практическому, здравому руководству оттенок школьного тайного общества — достаточный для того, чтобы придать ему привлекательность, не делая при этом смехотворным" (Hanns Sachs: Freud, Master and Friend, Cambridge: Harvard University Press, 1944). Комитет начал действовать с середины 1912 гбда, а уже в конце 1913-го вышел совместный труд Ранка и Захса Значение психоанализа в науках о духе, основной задачей которого было дать отпор “ревизионистским” идеям Юнга, содержащимся в его книге Метаморфозы и символы либидо. Выполнение этой миссии было возложено на Ранка и Захса не случайно: во-первых, оба они, не будучи профессиональными врачами и не имея вплоть до конца войны собственной аналитической практики, являлись в ту пору основными экспертами по культурологическим приложениям психоанализа, а во-вторых, несмотря на сильное различие характеров, были очень большими друзьями и всегда работали в полной гармонии.

Хотя обе книги (Значение психоанализа и Метаморфозы и символы) посвящены рассмотрению сходных проблем, в Значении психоанализа Юнг цитируется лишь изредка и очень сухо. Монография Ранка и Захса была первым продуктом “комитета” и во-многом предопределила его тактику в будущем: любую новую идею кого бы то ни было из отступников должен был встретить шквал контрпубликаций. Однако, если присмотреться внимательнее, на самом деле в Значении психоанализа можно обнаружить обсуждение таких типично юнговских тем, как, например, различие между реальностью и фантазией, важность или неважность фантазии и имагинативного мышления, мотив героя и его двойника (близнеца) и ряд других.

Кроме того, в книге Ранка и Захса есть еще один очень принципиальный момент, сближающий ее авторов с Юнгом: здесь нет того буквального сексуального аллегоризма, который был характерен для Фрейда. Вместо однозначной аллегории появляется более гибкий инструмент Смысловыражения — символ, диапазон которого простирается от прозрачной двусмысленности (например, в остроте) до полной неясности в сновидении и неврозе. “Между этими крайними отношениями сознания к символу, — читаем в Значении психоанализа, — заключен ряд, так сказать, полноценных символизаций, каковы — религия, миф и искусство; с одной стороны, они дают возможность разумного изображения и понимания, с другой — не лишены и глубокого бессознательного смысла”. С позиций ортодоксального фрейдизма такая расстановка акцентов (вплоть до полной неясности в сновидении и неврозе) более чем неожиданна. Неожиданно и признание о том, что в случае мифа также не следует расчитывать на мгновенную дешифровку с помощью универсального ключа-алгоритма — фрейдовского эдипова комплекса. “Мы признаем, — пишут авторы, — что нескрываемая наивность греческой сказки об Эдипе, допускающая непосредственное применение к нему нашего метода, представляет собой исключительный случай” Разумеется, масштабы этой “деаллегоризации” не стоит преувеличивать, ибо признав существование символизма, Ранк и Захс, в отличие от Юнга, не признали его подлинной ценности. Создание символов рассматривается ими как событие, имеющее регрессивное значение, как понижение мышления до образной ступени, возникающее вследствие невозможности сознательной адаптации к реальным событиям (см.: Значение психоанализа).

Точно так же оставаясь в фарватере фрейдовской системы, Ранк и Захс не посягают на безусловно ведущее место сексуальной символики: именно сквозь призму инстинкта сохранения и продолжения рода человечество, по их мнению, взирает на весь мир. Сильная сторона этого подхода очевидна — таким образом преодолевается господствовавший в науке XIX столетия натуралистический подход в культурологии, связывавший рождение мифологических и религиозных идей с первыми попытками объяснения природных явлений. Можно с уверенностью сказать, что отказ от бесполезного манипулирования природными стихиями при интерпретации феноменов культуры и обращение в поисках их сути к глубинам человеческой души — одно из значительнейших достижений психоанализа в области наук о духе. С тем, что материал из внешнего мира заимствуется человеческой фантазией лишь ради аналогии с собственным внутренним миром, были согласны все представители психологии бессознательного (включая и Юнга). Опасность же таилась в достаточно упрощенном (как правило, узко-сексуальном) понимании Фрейдом и его единомышленниками (в данном случае — Ранком и Захсом) процессов, протекающих в этом внутреннем мире.

Од^им из принципиальнейших разногласий между фрейдизмом и юнгианством, как известно, является понимание природы инцеста. В Метаморфозах и символах либидо Юнга содержится знаменитая асексуальная интерпретация инцестуального мотива в мифе о герое. Юнг утверждал, что мотив кровосмешения был изобретен мифологической фантазией для обоснования идеи возрождения. По его мнению логика мифомышления была такова: для того, чтобы вторично родиться, необходимо вновь очутиться в материнской утробе; достичь же последнего легче всего посредством оплодотворения своей собственной матери, результатом которого будет божественное самопорожде-ние. Подобно Солнцу, герой, например, Осирис, рождается из утробы матери (море, земля) и вновь погружается в нее (инцест с Изидой — сесторой, являющейся субститутом матери), но лишь с тем, чтобы следующим утром торжественно взойти на небосвод для новой жизни в облике своего сына (Гора). Этот мифический механизм достижения бессмертия эффективно работает во многих рассматриваемых Юнгом мифах о рождении, смерти и возрождении героя.

Естественно, интерпретация судьбы мифологического героя у автора Мифа о рождении героя носит иной характер. Его интересует в первую очередь подтверждение фрейдовской концепции о “семейных романах" детей-нев-ротиков. Согласно Фрейду, имеющийся у последних конфликт с отцом проистекает не из сесксуального соперничества за мать, а вследствие утаивания отцом механизма рождения. Соответственно, в Мифе о рождении героя утверждается, что эротическое отношение к матери, преобладающее в других группах мифов, в мифе о рождении отодвинуто на задний план, в то время как сопротивление отцу акцентировано. Иллюстративного материала у Ранка предостаточно: Моисей, Авраам, Ион, Эдип, Парис, Персей, Кир, Ромул, Геракл, Иисус, Зороастр, Зигфрид. Все это мифологические персонажи, биографии которых полностью или частично совпадают, согласно Ранку, с неким “типическим сказанием” о рождении героя.

Тщательно произведенный Ранком анализ всех этих легенд демонстирирует предельные возможности психоаналитики мифа, базирующейся на фактах индивидуального бессознательного и не принимающей во внимание такую реальность, как коллективная душа. Нет ничего неожиданного в том, что рассмотренный под таким углом зрения миф о рождении героя оказался в высшей степени изощренным средством разрешения познавательных или эротических желаний отдельного человека. Вместе с тем, для недифференцированного мышления подлинных создателей мифов такие спецификации душевной деятельности, как, например, сугубо личностное познавательное или эротическое отношение к собственным родителям, были немыслимы.

Следующий шаг в становлении психоаналитической теории мифа смог сделать лишь Юнг, понявший, во-первых, что в качестве субъекта мифа следует рассматривать не индивида, так сильно напоминающего нашего современника, но архаический коллектив, а во-вторых, что вместо препарирования содержания мифа в угоду собственной системе, нужно дать возможность мифу сказать о себе самому, точнее, дослушать его до конца. Тогда окажется, что героический миф — это миф вовсе не только о рождении героя, но также и о его смерти и возрождении. Оказывается, что если взять миф целиком, то вовсе нет необходимости вместе с Ранком и Фрейдом прибегать к излюбленному ими приему толкования, называющемуся “превращением в противоположность" Так, например, часто упоминаемое в мифах выбрасывание в воду вряд ли стоит вместе с Ранком интерпретировать как иносказательное (т.е. превращенное в противоположность) изображение рождения героя; напротив — это вполне буквальное сообщение о его смерти. Другое дело, что смерть эта носит особый характер, ибо герой умирает, чтобы затем из вод (море, река и т.п.) материнской утробы (короб, бочонок, сундук, корзина, ковчег и т.д.) родиться вновь, но уже для вечной жизни, то есть стать бессмертным подобно солнцу. В центре интересов архаического человека находились не такие чисто индивидуалистические мотивы, как томление по собственной матери или жажда познания механизмов рождения, а освященное древнейшими мистериями коллективное предчувствие грядущего возрождения.

Да, д/ш раннего психоанализа (первой декады XX столетия) основной проблематикой которого была инфантильная сексуальность, проблема конца жизни не представляла особого интереса, и куда более важным и определяющим для психологии индивида считался такой факт, как рождение. Нет ничего удивительного в том, что Отто Ранк, который и впоследствии развивал воззрение, отводящее рождению исключительную роль в судьбе человека, из всего обширного корпуса преданий о героях анализировал именно те, которые повествовали об их рождении. Однако и он в появившейся в 1911 году брошюре под названием Сага о Лоэнгрине обращает особое внимание на мифологический мотив колодца, в котором умершие претерпевают обратное превращение в детей и в этом качестве вновь рождаются; тем самым, он еще больше сблизился с Юнгом.

Время еще покажет, что пропасть между Ранком и Юнгом по многим другим позициям была также не столь велика, как того хотелось бы Фрейду. Но начиналось все с небольших, трудно уловимых, отличий от фрейдовского канона, и в глазах всего психоаналитического сообщества Ранк выглядел как один из основных адептов “чистого" психоанализа, являясь фактически официальным оппонентом Юнга и других цюрихцев. Так, например, на психоаналитическом конгрессе в Мюнхене он был инициатором бурных дебатов с Альфонсом Мэдером (формально считавшимся главой цюрихской школы) по поводу принципов интерпретации снов. Однако, по сути говоря, это был спор о двух типах психоанализа, о двух различных подходах к пониманию его сущности — ретроспективном (археологическом) и перспективном (телеологическом). Либо сны репрезентируют лишь не исполнившиеся в прошлом желания, либо же они манифестируют этические и перспективные тенденции — либо психоанализ, либо аналитическая психология.

Соединение в данном сборнике Мифа о рождении героя и Значения психоанализа в науках о духе обоснованно именно в контексте этой контроверзы. Происходившая в предвоенные годы острейшая полемика между уже в достаточной степени сформировавшимся психоанализом Фрейда и только еще нарождавшейся аналитической психологией Юнга — одно из замечательнейших явлений в истории глубинной психологии. На фоне общеметодологических разногласий особенно выделялось различие в понимании таких духовных явлений, как миф и религия, литература и искусство. С точкой зрения Юнга отечественный читатель знаком уже достаточно хорошо, а вот позиция Фрейда по этому кругу вопросов известна хуже, по той причине, что в ту пору он предпочитал, чтобы по поводу психоанализа культуры высказывались его ближайшие соратники, и прежде всего Отто Ранк, работы которого по этой теме и представлены в данном томе.

Более того, даже имея по этому поводу определенное мнение, Фрейд не спешил его обнародовать. Существует версия, что Ранк не является единоличным автором Мифа о рождении героя. В качестве органической составляющей сюда входит статья пожелавшего в данном случае сохранить инкогнито Фрейда Семейный роман невротика. Свою причастность к работе над Мифом о рождении героя Фрейд, тем не менее, косвенно выразил. На одном из традиционных заседаний Венского психоаналитического общества (25 ноября 1908 г.), посвященном обсуждению готовящегося к изданию сочинения Ранка, Фрейд с достаточно неожиданным для всех присутствующих пылом принялся его защищать. Вот фрагмент из стенограммы его выступления: “Эти мифы являются комбинацией двух противоположных мотивов, оба из которых подчинены главной теме — защите индивида посредством героя. Два мотива это: (1) благодарность и нежные чувства по отношению к родителям, и (2) восстание против отца. Здесь, однако, конфликт с отцом берет свое начало не в сексуальном соперничестве за мать, а в отцовском утаивании сексуальных процессов, связанных с рождением” (Minutes of the Vienna Psychoanalytic Society, N.Y., 1962-75, vol.2, p.72). Обильный мифологический материал, собранный Ранком, по мнению Фрейда, как нельзя лучше подтверждал его излюбленную идею относительно изобретаемых детьми теорий, объясняющих механизм рождения. (Нежелание Фрейда обнародовать свое участие в данном проекте связано, вероятнее всего, с его в целом настороженным отношением к мифологическим изысканиям как таковым)*

В целом на предвоенные годы приходится расцвет творческого сотрудничества Фрейда и Ранка. Так в 1914 году Ранк по просьбе Фрейда написал специальный раздел о снах в мифологии и литературе для четвертого, переработанного издания Толкования сновидений. Кроме того Ранк долгое время фактически выполнял обязанности личного секретаря Фрейда. Однако начавшаяся война внесла существенные коррективы в их отношения. В январе 1916 года Ранк был переведен в Краков для издания тамошней центральной аналитической газеты и на протяжении всех оставшихся военных лет бывал в Вене лишь изредка. Лишившись такого дисциплинированного и работоспособного помощника, Фрейд, как он сам признавался, испытывал огромные затруднения, поскольку очень сильно зависел от помощи со стороны Ранка в делах редакционных и издательских. Однако эти годы в Кракове имели тяжелые последствия и для самого Ранка. По словам Эрнста Джонса, в его характере произошли значительные изменения, он перенес два очень сильных приступа депрессии, оказавшиеся предвестием его будущей тяжелой болезни. Джонс пишет: “...фактически это были две разные личности — до и после войны. Я никогда не видел, чтобы кто-то менялся так сильно. Вероятно, его происхождение из более низкой социальной страты объясняет, в сколь тягостной атмосфере он пребывал все эти годы” (E.Jones: Life and Work of Sigmund

Подробно природа этого беспокойства рассматривается в моей книге Мифологическая революция в психоанализе (Киев, Наукова думка, 1996).

Freud, N.Y., vol.2). Другой причиной расстройства мог быть дефицит контактов с Фрейдом, который в каком-то смысле, видимо, выступал для Ранка личным психоаналитиком.

Но помимо этого, изоляция подспудно готовила и серьезные изменения в научных воззрениях Ранка. Судя по всему, именно в военные годы у него начали вызревать идеи, которым суждено было отвлечь его от выполнения программы, начертанной вождем психоанализа. После окончания войны Фрейд сформулировал в качестве одной из приоритетных задач некогда созданного “тайного комитета” руководство все более расширяющимся психоаналитическим движением. Особо его интересовало развитие психоанализа за океаном. Фрейд и сам понимал, что ввиду своеобразного пути развития экспериментальной психологии в Америке о полном контроле из Европы здесь говорить уже не приходится, однако к этому добавилось и совершенно неожиданное затруднение, виновником которого оказался один из самых преданных его учеников и единомышленников — тот самый “малыш” Ранк. В отличие от своего учителя, которым в начале 20-х годов овладел глубокий пессимизм относительно перспектив аналитической терапии, Ранк решился на поиск новых техник. Прибыв в США, он обнародовал свое намерение направить психоанализ по пути, который не согласовывался с политикой комитета. Вместо того, чтобы заняться пропагандой идей Фрейда, Ранк предложил Нью-йоркскому психоаналитическому обществу, испытывавшему в ту пору глубокий организационный и теоретический кризис, свою независимую программу психоаналитических исследований.

Во-первых, Ранк привез в США развивавшуюся им совместно с Ференци идею о более активной роли аналитика в процессе лечения. (Сформулирована в брошюре Ferenczi S., Rank О.: Entrwicklungsziele der Psychoanalyse, Leipzig, Wien, Zurich — Internationale Psychoanalytische Verlag, 1924). Так же как и Ференци, Ранк чувствовал, что лечение вместо того, чтобы строиться на живом эмоциональном переживании, стало излишне интеллектуализированным, что слишком много внимания уделяется прошлому, и в холодной атмосфере ретроспективного анализа пациент оказывается не в состоянии выразить свои чувства. Отсюда следовали два взаимосвязанные нововведения. Если прежде целью анализа было разоблачение инфантильной амнезии, то новый подход базировался на положении, гласящем: “прошлое важно лишь постольку, поскольку оно переживается как витальная составляющая настоящего”. Отсюда — утверждение значительно большей роли аналитика (являющегося не отстраненным наблюдателем, а непосредственным соучастником этого актуального состояния пациента), личные особенности которого являются важнейшим аспектом анализа.

Дальнейшее развитие ранковских взглядов связано с его гипотезой о глобальном значении так называемой “травмы рождения” Публикация в 1924 году сенсационной работы Das Trauma der Geburt und seine Bedeutung für die Psychoanalyse повлекла за собой официальный разрыв с Фрейдом и Венским психоаналитическим обществом, принявшим решение исключить Ранка из своих рядов. В этой книге доказывалось, что переход из материнской утробы во внешний мир вызывает у младенца сильную тревогу, которая сохраняется в бессознательной памяти и является причиной невротических симптомов у взрослых. Интересно отметить, что и сам Фрейд, еще до Ранка, предположил, что опыт рождения связан с испугом, создающим впоследствии паттерн тревоги, имеющий у взрослого человека тенденцию возвращаться в ситуациях опасности. Однако Фрейд имел в виду лишь случаи особо трудных родов, тогда как Ранк придал этому явлению универсальный статус. По его мнению, именно травма рождения является запускающим механизмом всего последующего психологического развития личности. Травма рождения представляет собой первичный резервуар тревоги, из которого она впоследствии проступает порциями: все остальные невротические симптомы — лишь производные от нее эпифеномены. Даже столь рьяно защищавшийся им некогда эдипов комплекс оказался вторичным по отношению к ней: Эдипов миф для автора Травмы рождения — лишь попытка возвратиться в утробу, а его трагический финал — следствие глубочайшего шока, вызванного травмой отделения от матери. Точно так же страх кастрации представляется теперь символическим выражением травматического отделения от материнской груди. В ходе анализа Ранк старался отныне подвести своих пациентов к анамнезу травмы рождения и затем шел через их жизненный опыт к текущим проблемам, пытаясь устранить первичную тревогу.

На основании теории травмы рождения Ранк построил особый тип терапии. Он заявил, что раз в этой травме коренятся все неврозы, их можно легко унифицировать и благодаря этому сократить анализ. Ранк считал, что в анализе с самого начала должен быть установлен временной лимит, еще и потому, что знание пациента о близком конце лечения, должно вызывать у последнего чувство ответственности, более настойчиво подталкивать его к сотрудничеству и тем самым ускорять терапевтический прогресс. В Нью-Йорке, где эта идея была представлена впервые, Ранк не получил особой поддержки, а вот среди представителей Школы социальной работы в Филадельфии она вызвала ощутимый резонанс. Идея лимитированной терапии впоследствии активно использовалась тамошними социальными работниками в различных социальных агентствах, а в ряде филадельфийских психиатрических клиник она нашла дальнейшее развитие в “терапии ограниченных целей”

Исходя из концепции травмы рождения, основной целью терапевтического лечения является устранение у пациента тревоги отделенности (первоначально — отделенное™ от матери). Эту идею Ранк всесторонне развивал в 30-е годы, не побоявшись порвать при этом еще с одним догматом фрейдовской школы — биологической ориентацией. На смену биологии пришла социальная психология, на смену психоанализу — терапия воли, основные положения которой Ранк сформулировал в специальном труде Will Therapy and Truth and Reality. Боязнь отделения порождает у большинства людей склонность оставаться зависимыми, нежелание взять на себя бремя лидерства. Отсюда вытекает новая задача для терапевта — научить пациента управлять своей волей, научить его осознавать свою самостоятельность не как грех, а как великое благо. Эта мысль Ранка созвучна с основными принципами терапии Юнга и абсолютно противоположна фрейдовской — с ее преувеличенным пиететом перед авторитетом аналитика и вытекающим отсюда подавлением воли пациента. Все выходит так, словно помимо своего желания бывшие ученики Фрейда обречены были разыграть в лицах начертанный им сценарий первобытной драмы: вслед за свержением безраздельной власти отца (Фрейда) сыновья (Ранк и Юнг) заключают договор, согласно которому основной инструмент могущества, некогда безраздельно принадлежавший властелину орды — его воля, требующая слепого послушания и безропотного подчинения, отныне становится общей. Возвращая пациенту незаконно отнятую у него волю, Юнг, а вслед за ним и Ранк, как бы ритуально воспроизводили изначальный акт свержения своего учителя,! в прошлом пытавшегося узурпировать их собственную волю.

Однако воля отнюдь не статична, она развивается, ее самоопределение требует усилий и времени. Первоначально она развивается как негативная сила, направленная против внешнего и внутреннего принуждения, носителями коих являются соответственно родители и сексуальность. На следующем этапе своего становления воля индивида имеет тенденцию идентифицироваться с волей группы и, таким образом, оказывается в тисках нового принуждения. И лишь преодолев в себе зависимость от групповых стандартов и взяв на себя всю полноту ответственности за собственное волеизъявление, человек достигает уровня позитивной воли. Исходя из этих принципов, Ранк строит собственную шкалу психологических типов: люди подразделяются на нормальных, невротичных и творческих. Нормальным он называет того, кто отказался от своей воли и принял волю группы; невротиком —того, кто, с одной стороны, не может принять волю группы, а с другой — недостаточно свободен для того, чтобы сформулировать собственную волю; последнее способна совершить лишь творческая личность — художник. Ему нет нужды следовать воле авторитетов, ибо он сам установил для себя закон, и поэтому его энергия и его идеалы гармонизированы. “У этого типа формируется не компромисс или простое суммирование, а вновь воссозданное целое, сильная личность со своей автономной волей, которая выражает высший уровень интеграции духа”*

Одна из его поздних работ — Искусство и художник (1932) — является апологией творческого самораскрытия личности и, в каком-то смысле, логическим завершением его собственного творческого пути, начавшегося, как мы помним, с рукописи с похожим названием, поданной на суд одному из суровейших критиков художественной спонтанности. Между этими двумя книгами очень непростой путь: от послушного ученика, видящего в искусстве сублимацию репрессированных инстинктов, до бунтаря, провозглашающего творчество единственной подлинной стихией свободы. Пожалуй, это и есть путь, достойный героя.

Отто Ранк умер 31 октября 1939 года в Нью-Йорке. Несмотря на то, что его попытка построить целостную психологическую теорию на основании гипотезы о травме рождения последующими поколениями ученых была признана недостаточно обоснованной, его вклад в мировую науку огромен. В ее сокровищницу навсегда войдут его труды по мифологии, литературе и искусству, а его настойчивые призывы ко всем людям не идти на конформу, а развивать свои творческие, созидательные потенции можно поставить в один ряд с лучшими образцами гуманистической философии.

Вадим Менжулин, кандидат философских наук

Otto Rank Will Therapy and Truth and Reality, New York, 1947 p.265.

Отто Ранк, Ханс Захс