Мифы мегаполиса

Игорь Пронин
ПОЛНЫЙ СТАКАН

Возможно, он был из греков. А может, турецкая кровь или балканская, но Лиза еще в прихожей решила: Матвей Васильевич из казаков. Там у них всякое бывало, попадаются и вот такие костистые лица, с орлиным, но не кавказским носом, с черными бровями вразлет, с маленькими цепкими глазами. По крайней мере Лиза так думала. Почему — не важно, она и сама не знала почему, и не хотела знать. Вообще-то ей такие мужчины не нравились, и тут не в носе дело и не в глазах, а в том, что не был Матвей Васильевич настоящим казаком — сутулился, рубашку, старую, клетчатую, сзади в тренировочные штаны плохо заправлял, волосы отпустил чуть ли не до плеч, а все горшком. В прихожей пахло закислым мусорным ведром и еще чем-то вроде сырого паркета. В такую квартиру идти-то не хотелось.

— Проходите! — чуть сиплым, низким голосом пригласил Матвей Васильевич. — Тапочки где-то там… — и почесал макушку. — Там. В тапочнице.

Лиза, перебрав несколько в блин затоптанных тапок, нашла наконец пару. Ну не босиком же тут расхаживать? Холостяцкая квартира. Там, на кухне, газовая колонка и дребезжащий холодильник, радиоточка едва слышно гундосит на стене, не вытряхнутая пепельница и наверняка большущий коробок спичек. Возможно, даже тараканы. Вообще-то Лиза не боялась тараканов, ловила когда-то в детстве руками и сажала в спичечный коробок — только не в большой, больших у них дома не было, а в маленький. Еще у Матвея Васильевича должна быть старенькая плита с заляпанными конфорками.

— Проходите на кухню! — позвал хозяин из коридора.

А Лиза знала, что на кухню. У такого Матвея Васильевича кухня для всего: и поесть, и гостей принять, и поработать. Он ждал ее за углом, опять расчесывая макушку. Борода точно такого же цвета, что и волосы на скальпе — Лизе подумалось, что это не так уж часто встречается. Всплыло кем-то придуманное название колора: чернорусый. Рта совсем не видно, как же он ест свои супы из пакетиков? Наверное, лапша повисает, а Матвей Васильевич аккуратно стряхивает ее ладошкой. Он, конечно, аккуратный. Настоящие, не комплексующие холостяки все аккуратные. Но конфорки будут заляпаны.

Матвей Васильевич вошел первым, обогнул стол и уселся на мерзко скрипнувшую кушетку. Лизе достался табурет — а она и не удивилась. Вот плита (газовая, три конфорки), вот колонка, вот радиоточка… Лиза, чуть поморщившись, утвердила голые локти на немного липкой клеенке стола и поискала глазами пепельницу. Должна быть на подоконнике — и действительно там стоит! В ней окурки, два или три. Где же коробок спичек?

— Вы Лиза, верно? — Матвей Васильевич поставил пепельницу перед собой, достал с нависающей над радиоточкой полки «Яву» и китайскую зажигалку. — Вам порекомендовала меня…

— Ольга.

— Да, Ольга… Вы курите?

— Нет.

— А хотите чаю?

— Нет!

Лиза не хотела чаю, она вообще ничего здесь не хотела. У таких мужиков чай будет или помоями холодными, третьей заварки, или, наоборот, чифирь. Но скорее — помои. Матвей Васильевич выпустил облако дыма, перебив кондовым табаком запах от мусорного ведра. Лиза опять поморщилась, но вообще-то хуже ей не стало. Из комнаты доносились детские голоса, скрип качелей — там открыта балконная дверь. Балкон крохотный, бельевые веревки натянуты на уровне Лизиного носа. Там, наверное, старые ободранные коричневые лыжи и что-то еще, накрытое целлофановой пленкой. Позапрошлогодней, непрозрачной и ломкой.

— Как поживает Ольга?

— Вроде хорошо. Мы довольно редко видимся. Так, познакомились когда-то на курсах, живем на одной ветке.

Матвею Васильевичу лет пятьдесят, хотя выглядит моложе. Лицо худое, жира почти нет, без намека на второй подбородок. На носу ни угорька. Если сбрить бороду, вообще будет неопределенного возраста. Лиза представила себе, как он умывается в ванной: старые скомканные тюбики, потеки зубной пасты на стеклянной полочке, пузырек «Тройного». Но умывается очень аккуратно, ни на что не отвлекаясь. Бритва — станок. Лежат на полочке забытые ржавые лезвия… Нет, какой же станок, если борода?

— Вы сказали, что у вас обеденный перерыв сейчас? — Матвей Васильевич вытянул из лежащей на полке стопы желтоватый лист бумаги, отыскал карандаш.

— Да. Но это не значит, что я как штык должна в половину второго появиться, могу немного задержаться… Сейчас пробки на шоссе.

Лиза сама не знала, как решилась войти в подъезд, подняться на четвертый этаж. Заросли хрущоб производили гнетущее впечатление. Тут даже бабушки у подъезда какие-то малоформатные, и всюду пахнет помойкой. А может, у него ванна тоже малоформатная, сидячая?.. Лиза представила, как Василий Матвеевич моется в сидячей ванной, поливает себя из чуть заржавленного душа. Краны немного текут.

— Елизавета… — Он написал ее имя на листе, положив его горизонтально, задумался.

Довольно корявый почерк, а в то же время читаемый. Аккуратность пополам с неряшливостью — такой вот холостяк. Лиза их знала, у нее дядя был очень похож. Только пил. Василий Матвеевич не пьет. Может быть, даже делает зарядку? На балконе, рано утром, с сосредоточенным выражением лица. Потом ставит на конфорку чайник со свистком и возвращается на балкон, выкурить первую сигарету. С таким же выражением лица. Потом завтракает, один; слушает, наверное, радио. Смахивает ладонью крошки с бороды, в тарелку. Прихлебывает чай.

— Вы не волнуйтесь, это недолго.

— Мне Оля говорила. Она сказала, что все быстро. А когда вы сможете… Ну, это сделать.

— Когда? — Матвей Васильевич поднял глаза на гостью. — Да сейчас вообще-то собирался. Вы деньги принесли?

Лиза с кассой не ладила, и эти сучки выдали почти половину суммы сотенными. Сумочка едва закрылась. Лиза всю дорогу волновалась, что распахнется в троллейбусе. На шоссе пробки, жарко… Уже скоро час дня, а если она задержится, то Наталия Игоревна опять будет свои рожи корчить. Ну и наплевать на грымзу старую.

— Принесли? — переспросил Матвей Васильевич.

— Да. — Лиза достала перетянутые резинками пачки. — А вы… Сейчас, да? Я просто… Просто у меня перерыв. Надо вернуться в банк, и так две сотрудницы в отпуске — форс-мажор, понимаете? — Она держала деньги перед собой, не решаясь ни положить их на стол, ни убрать в сумочку.

Матвей Васильевич, не улыбнувшись, протянул к ним руки. Пришлось отдать, иначе зачем доставала? Жаль, конечно. Все-таки сумма, мягко говоря, не маленькая, а человека Лиза видит первый раз в жизни. Не стоило приходить. И Ольгу не надо было слушать. Разревелась как дура, наплела ей о себе черти-что, да еще половину выдумала. А Ольга тоже хороша: направила к кудеснику. Еще и звонила два раза, торопила. Неужели это возможно?

— То есть… Я тогда лучше вечером заеду.

Василий Матвеевич считал деньги. Он снимал с пачки резинку, опускал руки с купюрами вниз, ниже уровня стола, и считал не торопясь, чуть шевеля губами. Его совершенно ничто не стесняло. Да и кого стесняться? Пришла какая-то дурочка, принесла кучу денег. С чего, спрашивается? Лиза заметила телевизор — спрятался под салфеткой. Непорядок, такой кухне телевизор не положен, там должна стоять железная хлебница.

— Все хорошо, — кивнул хозяин. — Так, я уберу деньги, а вы вот. — Он достал с полки небольшое круглое зеркало. — Посмотрите на себя, расслабьтесь. Настройтесь.

— На что настроиться? — запоздало крикнула ему в комнату Лиза.

— Просто посмотрите на себя!

Лиза отогнула подпорочку, поставила зеркальце на стол. Круглое, и лицо в нем круглое. Похоже, тянет в ширину, полнит. С левого глаза тушь просыпалась немного, Лиза подобрала ее салфеточкой — купила как раз по дороге. Губы стоило бы подкрасить, но не сейчас же? Глаза у Лизы красивого карего оттенка, а вот веки тяжеловаты. Брови когда-то в детстве она мечтала выщипать, но потом как-то не пришлось. На виске вызревает прыщик.

— Сколько вам лет?

Лиза даже вздрогнула. Матвей Васильевич протиснулся мимо, обдав запахом отфильтрованного легкими табака, и снова взялся за карандаш.

— Тридцать семь.

— Не замужем, — как-то очень довольно протянул он, делая пометку.

«Жаль, что у него карандаш не химический».

— Угадали, не замужем. Это имеет значение?

— Да и нет.

— Да и нет?

— Для вас имеет, для меня — нет. Вы, наверное, помните свои детские кошмары, Лиза?

— Почему вы так думаете? Да, помню. Колдуньи всякие… От мамы украсть хотели. — Лиза без всякого веселья фыркнула. — А что?

— Мама жива?

— Тьфу-тьфу-тьфу.

— Чем болеет?

— Сосуды, сердце. Давление… Ну, все что положено. Ревматизм еще.

Матвей Васильевич чертил какие-то неправильные линии, очень сосредоточенно чертил. Лиза поверх зеркала попробовала всмотреться, мысленно перевернуть картинку. Может, диаграммы, а может, британский флаг — это если Матвей Васильевич вовсе рисовать не умеет.

— Пауков боитесь?

— Ну да. Конечно.

— А еще кого?

— Крыс. Змей. Жуков. Тараканов. Червей. Пантер. В лифте ездить боюсь, — зачем-то добавила Лиза. — Немножечко.

— Понятно…

— Что?

Он сложил листок пополам, потом еще раз и убрал на полку.

— Что вам понятно? Кто я такая?

— Я не психолог, и даже гороскопы не составляю. Мне тоже нужно настроиться, вот и все.

— Давайте, я лучше вечером приду? — Лиза встала. — Обед кончается.

«Взять с него расписку? Неудобно. Глупо».

— При чем тут обед? Садитесь, успеете. Вы теперь всегда будете успевать: и пообедать, и поработать.

Ноги подогнулись, и Лиза снова почувствовала под собой жесткий табурет. Уплачено, извольте ехать… А если она передумала? Всю жизнь мечтала о чем-то подобном, а теперь передумала. Всю жизнь была дурой, и теперь себе не изменила.

— Скажите, а… Как это?

— Сейчас.

Он опять закурил.

Ольга сказала: «Этот человек действительно сможет изменить твою жизнь. И не надо больше курсов, не надо практической психологии. Не надо пытаться стать правильной с понедельника, просто придет мастер и завинтит тебе гайки. Все встанет на свои места».

Ольга сказала, что она в тот же день уволилась. Ну, Лизе-то увольняться ни к чему: работа, в общем, нормальная, банк крепкий. А Ольга нашла себе что-то другое. В принципе мало изменилась. Только так говорила, что… Лиза ей поверила. Лиза ведь дура, а Ольга говорила как человек, у которого в жизни теперь что-то есть. Раньше она не была такой.

— Вы на меня не смотрите, смотрите в зеркало, — приказал Матвей Васильевич. — Так… Знаете шутку про стаканы? Один наполовину пустой, другой наполовину полный?

— Знаю.

— Все зависит от точки зрения.

— Знаю.

— Каждый человек на самом деле живет в своем собственном, отдельном мире. Нет двух одинаковых людей, нет двух одинаковых миров. А этот мир, по сути — ваша точка зрения, ваше отношение.

— Я знаю, я читала, — вздохнула Лиза.

— Мало ли что вы читали? Меня слушайте. Реальность ирреальна, реальность — это лишь ваше восприятие, оно обманчиво. Мир таков, какова вы.

— Значит, я неправильная.

— Все наперекосяк?

Лиза смотрела, как расплывается в зеркале ее отражение. Терялась контрастность, резкость, смотреть становилось чуточку больно. И чуточку приятно. Пришлось моргнуть, и тогда по щеке побежал ручеек. Потом второй, по другой щеке. Да, все наперекосяк. Хотя вообще-то ничего особенного. Совсем ничего. Жива, почти здорова, почти хорошая работа, почти хватает денег. Ни одна мечта не сбылась, новых не появилось, старые стерлись. Бутерброд лежит маслом вниз, даже когда Лиза его вовсе не роняла. И не скажешь, что не везет, ведь в лотереи не играет — потому что не видно лотерей, в которых есть достойный приз. Так и живет. Год за годом, день за днем. Не замужем, и не хочется.

Зачем все это? Кому это надо?

Одна скажет: найди мужика. Вторая скажет: уйди от матери, а то так одна и останешься. Третья скажет: знаешь, я тебе завидую. Лиза понимала, что живет неправильно, что ей не нужна такая жизнь, но поделать ничего не могла. Да, эта не нужна. А другой не хочется. Их как бы и нет, других, они скучные и тоже никому не нужны. Поэтому и нельзя ничего сделать, даже научиться готовить — ведь не хочется. Даже сходить на шейпинг больше двух раз. Даже выйти в магазин и купить сока, когда вроде бы хочется… Но вроде и не хочется. Потому что — зачем? В кране есть вода.

Нет, хоть тресни, Лиза не могла объяснить, что у нее внутри. Все говорят: мы понимаем, и все ничего не понимают, не могут понять. Там, внутри, чего-то не хватало… Но как же знать, чего, если этого чего-то никогда не видела и не чувствовала? У других оно, наверное, есть с детства. Даже у таких, как Ольга. Точнее у таких, какой была Ольга.

— Вы… Вы в самом деле сможете что-то изменить?

— Я делаю это часто. Я меняю людей. Но будьте готовы, что изменится и мир вокруг вас. Если трудно говорить — кивайте. Это хорошо, что вы плачете.

— Я сейчас перестану… Знаете, я, видимо, напрасно… Понимаете, я неудачница. Ну, не совсем, а…

— Теперь немного помолчите! — Голос Матвея Васильевича стал тверже и ближе. — Мне это не интересно. Я не психоаналитик или еще что. Я никому не помогаю изменяться — я изменяю сам. За деньги. Как автослесарь чинит машину. Вы сейчас чувствуете, что у вас внутри — неполадка? Нехватка чего-то важного?

Лиза кивнула. Несколько раз, много раз кивнула Лиза. Да, сейчас, как никогда, она чувствовала «неполадку». Ничего нельзя сделать, все зря. Все попытки что-то из себя представлять, кем-то быть, даже просто собой — бесполезны. А быть хочется.

— Повторяю: ваше отношение к миру это и есть вы, это и есть мир. Изменив его, это отношение, я изменю вас, но одновременно и ваш мир — мир, в котором вы живете. Это не страшно, надо только притереться немного. Ольга, например, теперь живет в сером доме, а раньше он был белый в синюю полоску, хотя она и не думала переезжать. Ольга помнит, каким был дом прежде. И не важно, каким он прежде был на самом деле, какой он для Ольги сейчас и изменилось ли что-нибудь с вашей, скажем, точки зрения. Важно только ее отношение, а для Ольги дом стал другим. Так же и с вами: наверняка будут изменения. Но это же не страшно, верно? Даже интересно. Доверьтесь мне сейчас, не сопротивляйтесь. Я опытный мастер. Я не трону вашу душу, вашу личность. Душа — зыбкий огонек, о котором никто доподлинно ничего не знает. Я над ним не властен, и не желаю этой власти, прочее же — преходяще. Доверьте это «прочее» мне. Лиза? Кивните, если доверяете мне!

Лиза кивнула. Что угодно. Нечего терять, потому что ничего нет. Пусть кто-то придет и сделает нечто, сделает так, чтобы машина ехала, а человек жил.

— Вот, вы мне поверили, вы меня ждете, я чувствую!

Лиза не видела Матвея Васильевича, хотя слезы высохли. Она смотрела в свои глаза и удивлялась их глубине. Никогда они такими не были. А значит — были, были всегда. Только Лиза их никому не показывала, даже себе. Глубина — это боль. А болеть-то нечему! Да, жизнь наперекосяк, но ведь не объяснишь же никому, что не в мужике дело, и не в апатии, и не в лени, и не болит ничего. Дело в пустоте.

— Пустота, — сказала Лиза.

— Так. И что же это за пустота? — Матвей Васильевич говорил над самым ухом, он что-то делал там, но Лиза его не видела.

— Пустота — это когда чего-то нет. Я не знаю чего именно, но пустоты не должно быть. Может быть, смысл. Или желание. Я в одной книге прочла про…

— Вот этого не нужно! — Он нахмурился голосом. — Забудьте книги. Про себя, только про себя.

— А что — про меня?.. Другие телевизор смотрят, а мне неинтересно.

— Хотите, чтобы было интересно?

— Нет! — Лиза тыльной стороной руки смахнула сохнущие на щеке слезы. — Нет, при чем здесь телевизор? Я про пустоту. Книги читать неинтересно. В походы ходить не интересно.

— Работа?

— Что?.. При чем здесь работа? Работа — это каторга… Матвей Васильевич, что вы делаете?

Он не ответил, продолжал дышать над правым ухом. Лиза попробовала чуть повернуть голову, но не смогла. Вспомнила про зеркало и увидела, как бегают по ее голове длинные крепкие пальцы Матвея Васильевича. Что они там ищут?

— Чего ты боишься, Лиза?

— Всего.

— Нет, не так. И не в пауках дело, не в крысах. Давай, посмотри себе в глаза и скажи, чего ты боишься.

Глубоко в глазах — страшно заглядывать.

— Трещины боюсь.

«Вот брякнула! Какая еще трещина? — Слезы высохли, и Лиза видела убегающие от глаз морщинки, а еще на лбу, от привычки хмуриться, и у губ. — Может, эти трещины страшат? Возраст?»

— Не то! — сурово оборвал ее мысли Матвей Васильевич. — Думай о трещине!

— Она извилистая и живая.

— А что делает?

— Расширяется… Там пустота.

— Бездна?

— Бездна. Пустота без дна. А трещина живая, она расширяется, она хочет проглотить. Она подо мной. Я боюсь.

Пальцы мастера изменений так сильно сжали макушку, что Лиза зажмурилась. Не от боли, от какого-то другого ощущения.

— Ты боишься трещины. Ну, так больше ты не будешь ее бояться.

Еще сжатие, еще… Тепло, макушка так и горит. И правее тоже, до самого виска. Матвей Васильевич вдруг резко повернул прижатые к Лизиной голове ладони, вырывая волоски.

— Ой!

— Все!

Они воскликнули одновременно. Матвей Васильевич облегченно вздохнул и шлепнул Лизу по голове, словно захлопывая капот. Клиенту пора завести машину и послушать, как фырчит отлаженный мотор.

— Конечно, Лизонька! Готово дело. — Он вернулся на свое место, утирая пот.

Лиза видела, как он подмигнул ей, как губами вытянул из мягкой пачки торчавшую сигарету.

— Слышишь меня? Лиза!

— Слышу. И что теперь?

— А ничего. Иди по своим делам, если что — звони… Только знаешь, не посылай ко мне никого, предварительно не связавшись. Хорошо?

— Хорошо.

Она поднялась, опираясь на стол ладонями. Немного покачивало, но голова не болела. Гипноз?.. Наверняка. Нужно уходить, дура была, что явилась. Этот Матвей Васильевич, он ведь что угодно мог сделать! Рожа как у старого извращенца. А Лиза даже не сказала никому, куда отправилась. Дура. Деньги отдала… Потом, когда в себя придет, надо будет разобраться.

По коридору Лиза шла медленно, придерживаясь рукой за стену. Она боялась, что станет тошнить, что придется задержаться в квартире, но обошлось. Обула туфли, сминая задники, мстительно затолкала тапки под шкаф. Хозяин появился, довольно попыхивая сигаретой.

— Голова немного кружится? Бывает. Сейчас на воздух выйдешь, и все пройдет.

— До свидания, — сказала Лиза.

Она пошла вниз по лестнице, чувствуя на себе взгляд Матвея Васильевича. Он действительно смотрел, без интереса. «Не слишком симпатичная особа. Вон как бока трясутся на каждой ступеньке. Здоровата задница-то для тридцати семи, могла бы и следить за собой немного. Белое платье в черный горошек, с синим поясом — она в зеркало смотрится, когда вещи покупает?» — Матвей Васильевич был одинок по собственной воле, но иногда позволял себе посудачить о бабах, мысленно, сам с собой, после работы. Когда внизу хлопнула дверь подъезда, он затянулся в последний раз, швырнул окурок на верхний пролет и пошел в комнату, читать Шопенгауэра с заложенной страницы.

А Лиза, просидев несколько минут на лавочке, направилась к остановке. Перерыв скоро кончится, Наталия Игоревна будет кривить губы, но ехать-то все равно надо.

«Каторга, каторга, — подумала она. — Пять дней в неделю, не считая сдачи баланса. Бомжи веселее живут».

Лето. Как ни короток был гипнотический сон, а Лиза чувствовала себя отдохнувшей. В голове окончательно прояснилось, дышалось легко. Выйдя из рядов пятиэтажек на широкий, продуваемый ветрами и отчего-то еще не застроенный луг, она даже заулыбалась. Одуванчики и облака, трава и солнце. Если этому не радоваться, если думать только, что жарко, что платье того и гляди промокнет где-нибудь на животе, то чему же вообще радоваться?

В туфлях по тропинке идти было тяжело. Лиза пару раз оступилась и просто сняла их, взяла в руки. Мягкая земля пружинила, где-то под ней — вода. Грязная вода, тяжелая, и все же живая. Низины обладают силой… Будто напоенная частью этой силы, Лиза взбежала наверх, к троллейбусной остановке, и уже на асфальте обулась.

Троллейбус подошел почти сразу, похожий на огромного, давно томящегося в рабстве жука. Усы ему выкрутили назад, словно руки пленного, и заставили бегать, ударяя током. Из открывшихся дверей пыхнуло жаром, но не чистым, солнечным, а человечьим. Лиза вскарабкалась по ступеням, ухватилась за поручень и задумалась: «Зачем я это делаю? Я ведь не хочу никуда ехать».

— Девушка, пробейте талончик!

Лиза обернулась и едва не вскрикнула: злое, оскаленное лицо. Смутно знакомое… Не чертами, скорее выражением.

— Талончик, — повторил мужчина, перестав улыбаться. — Пробейте, пожалуйста. Вон там.

В руке оказался кусочек картона. Лиза сумела вспомнить, что с ним нужно сделать — вставить в прорезь железного прибора и нажать. Исподлобья она огляделась. Лица, лица… Чем-то опасные. Куда она едет?

— Спасибо, — буркнул ее сосед, сам ударяя по компостеру и вытаскивая талон.

При этом он привалился к Лизе, и она вдруг, не успев ничего подумать, сильно ударила его локтем под ребро. Мужчина охнул, расступилась на миг удивленная толпа, и Лиза рванулась к дверям, назад. Что-то надо было понять, причем как можно быстрее — со всех сторон на нее дышала опасность.

По счастью, двери почти сразу открылись, и она выскочила, едва не сбив с ног пожилую женщину. Знакомые дома, улица… Лиза побежала, на ходу сбросив мешающие туфли. Горячий асфальт больно бил по пяткам, прохожие оборачивались. И все же нужно было бежать: с каждым шагом морок отступал. После него оставался кошмар чужих враждебных лиц, каменных улиц, грохочущих экипажей. Через этот кошмар можно было прорваться лишь одним способом — и она бежала.

Не помня себя, совершено выдохнувшаяся Лиза подбежала к знакомому серому зданию. Она трижды падала по пути, порвав платье и разбив в кровь лицо и руки, горло горело огнем. За стеклянной дверью какой-то мужчина протянул к ней руки, но Лиза кинулась в сторону, сильно ударившись об угол. Дальше, дальше! Она скакала по лестницам вверх, уже совершенно не понимая, где находится и куда спешит. Вокруг кричали, пытались схватить.

Потом был коридор, потом комната. Старуха в углу вскочила, заговорила грозно, но Лиза не разобрала слов. За большим окном расстилались широкие, напоенные солнцем луга. Кто-то скакал далеко, на самом горизонте. Лиза видела колышущиеся алые плюмажи. Это были друзья!

— Я здесь!!! — закричала она далеким всадникам, подпрыгивая и размахивая руками. — Здесь!

Толстое стекло не пропускало звуков. Будто зачарованное, как весь этот дом! Лиза обернулась в поисках оружия, сбила плечом назойливую старуху. На столе нашлось несколько связанных железных ящиков. Схватив ближайший, Лиза, выдернув мерзкую на ощупь веревку, швырнула его в стекло. Оно отозвалось хрустом, от подоконника вверх побежала трещина.

— Да остановите же ее! — завопила Наталия Игоревна, когда в распахнутую дверь заглянули возвращавшиеся из курилки кредитчики. — Вызовите «Скорую»!

Лиза дралась, царапалась, наконец ей удалось вырваться из рук бросившихся на нее мужчин с перекошенными лицами. Она вспрыгнула на стол, пробежала по нему до подоконника и с маху, будто птица, ударилась о зачарованное стекло.

— Я здесь!!! Я здесь!!!

Стекло выдержало. Лиза сползла на подоконник и лишь провожала глазами удаляющуюся кавалькаду. Они не заметили пленницы, этот замок невидим простым глазом… Ее снова схватили, усадили и принялись что-то говорить, но Лиза не понимала, да и не хотела понимать. Морок спал, но остались его порождения. Сколько лет провела она в плену?..

Потом зазвучали особенные шаги, уверенные, беспощадные. Лиза посмотрела в сторону двери и увидела Белых Рыцарей. Ими предводительствовала женщина с холодными глазами, которая сразу же достала длинную иглу.

— Все хорошо, — сказала женщина, поднося иглу к руке Лизы. — Держите ее крепче.

Сопротивляться Белым Рыцарям было бесполезно, Лиза и не пыталась. Если это смерть — пусть. Но игла оказалась доброй: гул вокруг стих, в глазах перестало рябить. Белые Рыцари прикрикнули на обитателей зачарованного дома, приказав им отойти.

— Ты помогаешь мне? — шепнула Лиза женщине, что пришла с Рыцарями.

— Да, — подмигнула она. — Разве не видишь? Сейчас поедем в одно очень славное место.

И Лиза заметила ее красоту. Ну конечно, это… Она не могла вспомнить. Пока не могла, но теперь была уверена, что память вот-вот вернется.

— Идем к карете.

— Ты — Сестра!

Рыцари хотели набросить на Лизу новую одежду, но Сестра приказала им остановиться. Значит, Лизе не стать одной из Сестер? Значит, ее помиловали, даровали свободу. Еще есть шанс увидеть ту кавалькаду! Под охраной молчаливых, исполненных достоинства Белых Рыцарей Лиза спускалась по лестнице. Обитатели серого дома не рисковали приближаться.

— Я чуть с ума не сошла. Вбежала вся в крови, грязная, босиком… Она вас ударила, Наталия Игоревна?

— Да, я сейчас отпрашиваться пойду. Даже сердце защемило… А силища-то какая! Верно говорят, что сумасшедшие — семижильные. Монитор как запустила через половину комнаты — я думала, окно высадит! Выброситься хотела, помоги ей Господи.

— И ведь кто бы мог подумать?..

В карете Лиза хотела поговорить с Сестрой, но та приложила палец к губам. Белый Рыцарь, сидевший рядом, хохотнул, празднуя удачное похищение жертвы из-под самого носа мертвецов. Да, в сером доме жили мертвецы, теперь Лиза это поняла. Она даже вспомнила лицо того колдуна, что заточил ее: костистый, орлиный нос, пышная грива волос, сливающаяся с бородой. Он похитил ее и держал в плену много лет… Но не добился самого главного, не сделал ее рабой своего морока.

— Он так ничего и не добился от меня! — гордо похвасталась уверенная теперь в своей правоте Лиза. — Ничего!

— Чего же он хотел? — спросила Сестра, расправляя на коленях белоснежную тунику.

— Хотел… Того, что я обещала другому.

Сестра мягко улыбнулась, а Белые Рыцари и кучер громко расхохотались над неудачей колдуна. Лиза тоже засмеялась: все его козни оказались напрасны! Перед каретой расстилались луга. Каменный град исчез, рассыпался.

Дорога до дворца Сестер вышла долгой. Лизу провели, бережно поддерживая под руки, по прекрасному залу. Здесь прохаживались другие Белые Рыцари и Сестры, а также их слуги. Пол украшала чудесная мозаика, ярко горели свечи. Лиза раскланивалась с равными себе, и они отвечали. По мраморной лестнице все вновь прибывшие поднялись на второй этаж, где Сестра отперла ключом сохранявшиеся все эти годы только для Лизы покои.

— Ах!.. — не сдержала Лиза восклицания, останавливаясь на пороге.

Это не было покоями. Солнце клонилось к западу, будто скатываясь по склону далекой горы. С другой стороны уже показалась боящаяся опоздать на смену луна — целая, чистая. По левую руку виднелся лес, а справа сияло первыми розовыми отблесками заката озеро. По воде плыли прекрасные птицы…

— Ну вот, входи, — чуть подтолкнула Лизу Сестра.

— Спасибо тебе! Я никогда не забуду твоих глаз! Будь счастлива!

— Вот и ты будь счастлива! — Сестра отступила, собираясь закрыть дверь.

— Мы еще увидимся?

— Обязательно! И очень скоро.

— Но как твое имя?! — Лиза уже чувствовала под ногами влажные травы, готова была упасть в них. — Я хочу знать твое имя!

— Я скажу тебе, когда мы увидимся. Жди, не скучай.

Сестра закрыла дверь, трижды повернула ключ и пошла заводить историю болезни. После укола больная будет еще некоторое время спокойна. А Лиза все-таки упала, прокатилась по траве, руками раздирая грязное платье. Этой нечистой одежде здесь не место! Потом, немного отдохнув, Лиза пошла на закат. Она не могла пока выбрать, к кому в гости заглянуть сначала — к озеру или к лесу? Напевая мелодию, когда-то забытую, а теперь вернувшуюся, Лиза поднялась на холм, чтобы обозреть свои владения. И увидела Его.

Он приближался. Чудесная шерсть сияла белизной, единственный рог гордо уставился в зенит. Грациозно, медленно перебирая стройными ногами, сказочный зверь дошел почти до Лизы и остановился, пугливо кося изумрудным глазом.

— Ну же, — шепнула Лиза, вытягивая руку. — Это я. Я вернулась такой же, как и ушла.

Раздувая ноздри, Единорог понюхал пальцы Лизы, и сердце девушки вдруг взорвалось паникой: что, если колдун все же преуспел?! Но в следующий миг зверь склонил голову, опустился на колени. Они признал ее Чистоту, ее Власть. Облегченно вздохнув, Лиза перекинула ногу через нежную спину Единорога, и он понес ее прочь от всего прежнего, которое забылось навсегда. Трещина заросла, теперь впереди лишь долгое и счастливое ожидание настоящего Счастья, когда вдали покажется кавалькада всадников с алыми плюмажами. Один из них, скачущий впереди…