Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.

«Доморощенный» персек

Когда Ставропольский крайком возглавил Михаил Сергеевич, ему исполнилось 39 лет. По тем временам он был слишком молод для такого положения.

Избрание на этот пост для тех лет было явлением нерядовым и необычным. И не только из-за возраста. Горбачёв был свой, местный. На Ставрополье до него первыми секретарями работали М. Суслов, И. Бойцов, И. Лебедев, Н. Беляев, Ф. Кулаков, Л. Ефремов. Все они были присланы со стороны. То есть все были «чужаками».

На сей раз многолетняя традиция была нарушена. На благо или во вред?

Известный биограф семи советских вождей Д. Волкогонов объясняет быструю карьеру Горбачёва тем, что он был активным в исполнении партийных директив, его ценил Ефремов. Волкогонов прямо указывает: как только Ефремова вновь вызвали для работы в Москву, он, не колеблясь, рекомендовал вместо себя Горбачёва.

Это был весьма ответственный момент в карьере молодого руководителя. Дело в том, что Москва очень часто на должности первых и вторых секретарей в регионы отправляла людей из своего огромного «питомника» — аппарата ЦК. Нередки были случаи, когда просто инструктор отдела, чаще инспектор, зав. сектором или заместитель заведующего отделом направлялись в край, область на должность первого секретаря. Такова была кадровая линия Центрального Комитета.

Во-первых, на местах оказывались люди, прошедшие аппаратную, идеологическую «школу» ЦК. Эго очень ценилось. А во-вторых, само чиновничество партийного аппарата постоянно нуждалось в приливе свежей крови, притоке новых людей. Довольно часто ЦК практиковал переброску людей по «горизонтали», из одной области в другую. «Местных» выдвигали на роль «первых» лиц редко.

Но у Горбачёва были важные козыри. Прежде всего — безупречная биография, блестящая «анкета». Будучи секретарём горкома, он заочно закончил ещё и второй вуз — сельскохозяйственный институт. Благо в такой должности это было несложно: трудно представить в советской системе, чтобы у «первого лица» в краевом городе какой-нибудь доцент мог дотошно принимать экзамены или зачёты… Во всяком случае, Москва (а решать о «первом лице» в крае должно только Политбюро) видела дополнительный серьёзный козырь: два диплома о высшем образовании. Ну наконец, очень пригодились рекомендации Кулакова и Ефремова. Горбачёва «рекомендуют» (что означало согласие на открытое избрание) на пост первого секретаря Ставропольского крайкома партии. Это уже очень высокая номенклатура в партийной иерархии.

Первый секретарь — всегда «депутатская» должность. На очередных выборах (благо они были «без выбора») это лицо почти автоматически становилось депутатом Верховного Совета СССР, на очередном съезде партии часто избиралось в Центральный Комитет КПСС.

Молодой Горбачёв, фактически не работая ни одного дня по дипломной специальности, становится профессиональным партийным работником (продолжение ленинской линии «профессиональных революционеров»). Напомню, когда новый руководитель занял кабинет «первого», ему было только 39 лет! Хорошая позиция для дальнейшей карьеры!

В. Казначеев:

— Тогдашний второй секретарь крайкома партии Н.И. Жезлов так отреагировал на это событие: «ЦК КПСС всуропил нам в руководители мальчишку в коротких штанишках». Поначалу, став хозяином края, Михаил Сергеевич прислушивался к мнению других секретарей, членов бюро, но с каждым годом всё меньше интересовался, о чём они думают. Расстановкой кадров занимался единолично, на критику реагировал болезненно, даже товарищеские замечания не прощал. Сразу он не показывал своей обиды, ждал удобного случая, чтобы ударить побольнее. Главным смыслом его жизни всегда было не дело, не забота о людях, а рекламирование своего величия, обеспечение благополучия себе и своей семье. Работа его волновала только с точки зрения карьеры, комфорта, что обставлялось как необходимость для первого лица.

Впрочем, есть и другие свидетельства. Объективности ради приведём одно из противоположных мнений, высказанных уважаемым в крае человеком.

Г. Горлов:

— Много хороших качеств было у Михаила Сергеевича. Когда был он секретарём крайкома, при объезде полей как-то увидел работающий комбайн и сразу определил, что он даёт большие потери зерна и что необходимо остановить уборку. Что и сделали. Я подошёл к копне, раздвинул солому и увидел много зерна. Видно, работа в ученической производственной бригаде, которую он возглавлял в школьные годы, да опыт штурвального при уборке урожая вместе с отцом научили его безошибочно определять, качественно или нет отлажен комбайн.

Он мог комбайнёру доказать примером, что при правильном вождении машины, правильно сделанном укосе урожай можно убрать лучше.

Он мог быстро отреагировать на замечания колхозников, если плохо была налажена поставка запчастей или ремонт техники, или горючее было низкого качества. Поднимал всех на ноги, быстро решал все организационные вопросы. Так было, когда в совхозе «Дружба» получили трактор «К-700», трактор сильный, а запчастей нет. Он быстро создал ремонтную базу в Невинномысске, в Кочубеевском, где наладили регулировку и ремонт мощных «кировцев», доводили их до ума, если приходили тракторы, требующие наладки.

Горбачёв занял кабинет Л. Ефремова, отозванного на работу в Москву. Свидетельства Леонида Николаевича об обстоятельствах этой кадровой рокировки, открывшей Михаилу Сергеевичу прямой путь наверх, представляют громадную источниковедческую ценность. Самое интересное — то, что отзыв в столицу был полнейшей неожиданностью для Ефремова. Его интерпретация тех событий приходит в противоречие с утвердившейся версией о том, что якобы Леонид Николаевич тяготился прозябанием в ставропольской глуши и всё время стремился в столицу. Приводился и такой аргумент: его жена была актрисой и тосковала по московской театральной жизни. Ефремов выбивает почву из-под ног Горбачёва и его клевретов неожиданным заявлением о том, что он отказывался от предложенной ему должности в Москве на беседе у самого Брежнева, и новое назначение получил вопреки своей воле.

Л. Ефремов:

— Жизнь продолжала свой бег. Работы хватало всем, особенно в сфере сельского хозяйства. Одновременно продолжало расширяться в крае промышленное производство: машиностроение в Ставрополе, Георгиевске, Пятигорске, химическое производство в Невинномысске, нефтегазовая промышленность в Нефтекумске и т.д. Мы добились строительства ряда новых и расширения действующих предприятий, в т.ч. в Карачаево-Черкесии, в частности — Урупского медного рудника…

В общем, дел было невпроворот. И вдруг весной 1970 года я был отозван из края в Москву по указанию Л.И. Брежнева. С ним состоялась долгая беседа о моей новой работе. Вопреки моему желанию меня назначали первым заместителем председателя Государственного комитета СССР по науке и технике.

В конце концов Брежнев заявил, что о моём назначении уже принято постановление Политбюро ЦК и, следовательно, вопрос исчерпан. Он добавил: «В провинции сидеть тебе довольно. Здесь будешь на людях, а там посмотрим… Эта работа для тебя не последняя… Давай лучше подумаем, кого выдвинем первым секретарём крайкома вместо тебя?» Л.И. Брежнев подчеркнул в разговоре: «К нам приходят письма из Ставрополья, что много посылаем руководителей сверху. Какие у тебя соображения?»

Очень важный момент. Зададимся вопросом: кто писал эти письма? Колхозные механизаторы и овцеводы? Учителя? Врачи? Рабочие химических предприятий? Они были далеки от кадровых начальственных интриг. Авторами писем были люди, безусловно, близкие к ставропольской партийной верхушке. Нет сомнения, что письма были инициированы той же самой верхушкой, которая хотела прибрать власть к своим рукам.

По словам Ефремова, он ответил, что поскольку не ожидал такого поворота дела, специально на эту тему не думал и ни с кем не советовался. Но всё же позволит себе высказать некоторые личные соображения.

Сказал, что на протяжении многих лет в Ставрополь на пост первого секретаря крайкома партии, действительно, присылались товарищи, главным образом из Москвы. Так, там работали М.А. Суслов, И.П. Бойцов, в прошлом секретарь Калининского обкома партии, инспектор ЦК. Были присланы И.К. Лебедев — зампред Совмина РСФСР, Н.И. Беляев — из ЦК, Ф.Д. Кулаков — министр заготовок и хлебопекарной промышленности РСФСР. Направили в Ставрополь из ЦК КПСС и его самого. Таким образом, всё это были приезжие люди. Каждый работал по-своему. Беляев, с его больным сердцем, продержался там всего шесть месяцев. Кулаков работал около четырёх лет, а он, Ефремов, пробыл на посту первого секретаря шесть лет.

— Ставропольская партийная организация идейно и организационно крепка, — сказал Ефремов Леониду Ильичу. — Мне кажется, можно выдвигать к руководству из своей парторганизации людей, хорошо работающих и положительно зарекомендовавших себя.

Добавил, что коммунисты Ставрополья не избалованы благоприятными условиями, привыкли бороться с трудностями, преодолевать их и успешно вести за собой трудящихся.

Подумав, Брежнев сказал:

— В принципе твои соображения правильны. Но кого конкретно можно порекомендовать на пост первого секретаря, если не посылать работника из ЦК?

Ефремов ответил, что можно рассмотреть кандидатуры председателя крайисполкома Н.В. Босенко или второго секретаря крайкома партии М.С. Горбачёва.

— В Горьком на пост первого секретаря обкома выдвинули первого секретаря горкома партии, — произнёс Ефремов. — Но это в Горьком. Там полтора миллиона жителей, это крупный индустриальный и научный центр. Не сравнить со Ставрополем. Кроме того, у нас в горкоме товарищ работает совсем недавно. Так что можно рассматривать только названные мною кандидатуры.

— Как ты их характеризуешь? — спросил Брежнев.

Ефремов дал положительную оценку и Босенко, и Горбачёву. Правда, Босенко постарше, он инженер железнодорожного транспорта, работал по призыву в МТС, участник Великой Отечественной войны, имеет награды. Он был уже первым секретарём промышленного крайкома партии в Ставрополе, так что это — готовый первый секретарь. По складу характера уравновешенный, знает хозяйственную работу, в общении с людьми доступен. Человек он честный и трудолюбивый.

— Если бы вы меня не направили в 1964 году на Ставрополье, Босенко вполне мог бы возглавить краевую партийную организацию, — заключил Ефремов.

— А Горбачёв?

— Он — молодой работник. Имеет высшее юридическое образование. Учился в Московском государственном университете. Из крестьянской семьи. Заочно окончил сельскохозяйственный институт. В юношеские годы во время школьных каникул работал помощником механизатора. Прошёл школу в Ставропольском крайкоме комсомола. Активный человек. Вторым секретарём крайкома КПСС работает почти два года. Ездил с делегацией ЦК КПСС в Чехословакию. Его, по моим сведениям, выдвигал на партийную работу Ф.Д. Кулаков. Он — секретарь ЦК КПСС. Вы, Леонид Ильич, можете узнать его мнение и о Горбачёве, и о Босенко. Наверное, скажет своё слово Андропов. Юрий Владимирович родился на станции Нагутская Ставропольского края. Он хорошо знает своего земляка Горбачёва и может дать ему свою оценку.

Брежнев сказал, что этот вопрос обдумают в ЦК и скажут о своём решении.

На следующий день Леонид Ильич вызвал Ефремова к себе и сказал, что, посоветовавшись, решили рекомендовать на пост первого секретаря крайкома партии Горбачёва. Ефремов, по его словам, заметил ещё раз, что он — молодой человек, опыта у него мало, особенно в промышленности. На это Брежнев сказал:

— Что же, мы все молодыми были. Поработает Горбачёв в Ставрополе, переведём его в другой обком. Наберётся опыта.

В Ставрополь на пленум крайкома с Ефремовым поехал зав. сектором Отдела партийных органов ЦК КПСС с поручением рекомендовать Горбачёва первым секретарём.

Перед пленумом Ефремов и представитель ЦК провели беседы в отдельности с каждым членом бюро крайкома, сказали о том решении, которое принято относительно перевода Леонида Николаевича в Москву и просили высказать свою точку зрения, кого следует рекомендовать на пост первого секретаря крайкома. Большинство назвали Горбачёва. Двое членов бюро рекомендовали подумать о Босенко.

Собрался пленум крайкома. Было доложено о решении перевести Ефремова в Москву. Он видел и чувствовал, что для большинства это было неожиданным. Многие не предполагали расставаться с ним. Партийный актив высоко ценил его отношение к кадрам. Знали, что в противоположность некоторым его предшественникам, особенно И.К. Лебедеву и другим, он берёг людей, не допускал «избиения» руководителей, сочетал требовательность с заботливым отношением к партийным товарищам, с которыми вместе стремился исправить недостатки и ошибки в работе… Проводили его по-хорошему.

На вопрос, какие будут предложения об избрании нового первого секретаря крайкома КПСС, последовали положительные высказывания по кандидатуре Горбачёва, другие фамилии не назывались. Ефремов сказал, что прозвучавшее предложение соответствует точке зрения бюро крайкома и руководства ЦК КПСС. М.С. Горбачёв в апреле 1970 года был избран первым секретарём Ставропольского крайкома КПСС. Так решился этот вопрос.

Ефремов подчёркивает: у него нет никакого сомнения в том, что внезапный вызов в ЦК в апреле 1970 года, предложение о переходе на другую работу — всё это было продуманным ходом Ф.Д. Кулакова и М.А. Суслова, которые «приревновали» его к Ставрополю.

— Этот нечестный ход прожжённых политиков был поддержан и самим Брежневым, — утверждает Ефремов.

Н. Поротов:

— Л.Н. Ефремов был достаточно опытным, масштабным, знающим дело руководящим работником. Он прошёл большую школу жизни. От инженера-механика по ступенькам служебной лестницы (побывал в различных должностях, в том числе на постах председателя облисполкома и первого секретаря обкома партии в ряде регионов страны) дошёл до руководящей работы в высшем партийном органе России и до кандидата в члены Президиума ЦК КПСС. Оттуда, попав в немилость к новому генсеку ЦК КПСС Л.И. Брежневу, и был отправлен на Ставрополье.

Л.Н. Ефремов, в отличие от других первых секретарей крайкома КПСС, которых я знал, включая Ф.Д. Кулакова и М.С. Горбачёва, был исключительным интеллектуалом, интеллигентом в высшем смысле слова, к тому же порядочным и очень культурным человеком. Если Ф.Д. Кулаков был нахрапистым, жёстким администратором, самодовольным и типичным представителем административно-командной системы, то Л.Н. Ефремов, в противовес ему, был совершенно другим и казался добрым либералом. Он никогда не кричал, не унижал достоинство человека, обладал железной логикой, старался терпеливо каждого убедить. Естественно, умный человек понимал его сразу, с полуслова. М.С. Горбачёв, в частности, говорил о нём как о своём учителе. И не только он, а также многие, кто близко общался с Л.Н. Ефремовым, были такого же мнения.

В основном с этими двумя руководителями крайкома КПСС М.С. Горбачёву пришлось работать, по существу быть рядом с ними и, разумеется, набираться соответствующего опыта. Сначала в роли заведующего отделом крайкома партии, затем первого секретаря Ставропольского горкома КПСС, куда он был направлен с целью приобретения практики самостоятельной руководящей работы. М.С. Горбачёв, оставаясь членом бюро крайкома, всё время находился на виду крайкомовского руководства, его ничем не раздражал, напротив, рос в глазах, в основном Л.Н. Ефремова, к которому вскоре (в 1968 г.) ещё больше приблизился, став вторым секретарём крайкома партии.

Конечно, попасть под непосредственное руководство такого человека, каким был Л.Н. Ефремов, для М.С. Горбачёва было большой удачей.

Поскольку Л.Н. Ефремов по образованию был инженер-механик, он хорошо знал промышленность. Это в известной степени в нашем аграрном крае положительно сказалось на решении задач индустриального развития. С добычей газа получала развитие газовая промышленность. В 60-х годах Москва держалась на ставропольском голубом топливе. На основании же разведданных запасов нефти, в бурунных степях Ставрополья увеличивалась её добыча, полученные объёмы которых к тому времени составляли без малого шестую часть всей добываемой нефти в стране. На плохо обжитых степных просторах вырос город Нефтекумск. Дальнейшее развитие получила химическая промышленность и, в первую очередь, на базе Невинномысского производственного объединения «Азот», продукция которого (речь идёт о минеральных удобрениях) использовалась для сельского хозяйства почти в полной потребности всеми регионами Северного Кавказа. С учётом этого и уже действовавших теплоэлектростанций и гидроэлектростанций создавались необходимые предпосылки для более успешного решения задач, связанных с повышением эффективности на основе химизации, комплексной механизации и электрификации сельскохозяйственного производства.

М.С. Горбачёв, став вторым секретарём крайкома КПСС и попав в компанию промышленников в лице двух его опытных и технически подготовленных (инженеры-механики) секретарей — Л.Н. Ефремова и К.Н. Никитина, работавшего первым секретарём Ставропольского горкома партии, а также председателя крайисполкома Н.В. Босенко, разумеется, набирался опыта и включался в решение конкретных вопросов индустриального развития края. Уже к концу 1970 года энергетические мощности увеличились в 2,2 раза по сравнению с 1965 годом. Выработка электроэнергии возросла в 2,5 раза и составила 7,4 миллиарда киловатт-часов, а в течение последующих трёх лет с большим опережением плановых сроков были подключены к энергосистеме все колхозы, совхозы и населённые пункты.

К этому времени у Л.Н. Ефремова возраст подходил к 60-ти годам, и он, естественно, всё больше питал надежды на возвращение в Москву, где у него была семья, причём, как мы знали, талантливая. Жена — заслуженная артистка республики, работала в театре им. Моссовета, сын — композитор, музыка и песни которого звучали в кинофильмах. Ставропольчанам не хотелось, чтобы Л.Н. Ефремов уезжал из края. Тем не менее его в апреле 1970 года вернули в Москву, после шестилетнего пребывания в качестве первого секретаря крайкома партии. Теперь, обретя семью и начав работать в должности первого заместителя председателя Государственного комитета Совета Министров СССР по науке и технике, он не оставлял без внимания дальнейшие действия М.С. Горбачёва, который был избран первым секретарём крайкома КПСС, став его преемником.

Николай Тимофеевич Поротов являлся в то время кандидатом в члены крайкома КПСС и потому был участником пленума крайкома, на котором М.С. Горбачёва избрали первым секретарём. В памяти Николая Тимофеевича, человека из зала, запечатлелись некоторые существенные детали происходившего, настроения людей, общая атмосфера, не замеченные из президиума.

По позднейшим воспоминаниям Поротова, выдвижение Горбачёва на этот пост воспринималось неоднозначно.

На пленуме, внося кандидатуру на должность первого секретаря крайкома КПСС, Л.Н. Ефремов произнёс:

— Посоветовавшись внутри бюро, мы выходим с единодушным предложением, поддержанным Центральным Комитетом КПСС, избрать на пост первого секретаря Ставропольского крайкома партии товарища Горбачёва Михаила Сергеевича, в данный момент работающего вторым секретарём крайкома КПСС.

При наличии альтернативы — председателя крайисполкома Н.В. Босенко, кандидатура которого не ставилась на голосование, предпочтение было отдано М.С. Горбачёву с учётом того, что он был молод, к тому же свой, местный. Это и сыграло главенствующую роль, приятно щекоча патриотические чувства ставропольцев.

— После избрания я подошёл к нему, поздравил и пожелал добрых успехов, — рассказывал Поротов. — Он тепло поблагодарил, подчеркнув удовлетворённость моим участием в первоначальном периоде его деятельности. Одновременно негативно высказался в адрес тех, кто, хотя и поздравили его, в предшествующие годы нередко ставили палки в колеса. Впоследствии он не простил им этого. В частности, и альтернативный Н.В. Босенко под благовидным предлогом был отправлен в Москву, на работу в качестве руководителя «Россельхозтехники».

Л. Ефремов:

— Я не могу простить себе, что в 1970 году не отстоял своего предложения о выдвижении на пост первого секретаря крайкома Н.В. Босенко. Правда, такие попытки, наверное, были обречены на неудачу. Ничего не смог сделать, если бы даже захотел этого, и сам Л.И. Брежнев. Очень сильный напор в поддержку «меченого Богом» М. Горбачёва шёл со стороны Ф.Д. Кулакова, М.А. Суслова, Ю.В. Андропова. Ну, Бог им судья! Поезд ушёл, и никакие оправдания тут не помогут.

Я, как бывший первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС, находившийся на этом посту шесть лет, решительно утверждаю, что Ставропольская краевая партийная организация не может нести и не несёт ответственности за нравственное и идейно-политическое перерождение М. Горбачёва. Я твёрдо убеждён, что ключ к объяснению его падения и вырождения как личности надо искать в антипартийных действиях этого человека в московский период, когда он попал в сети буржуазной идеологии.

Р.М. Горбачева:

— В течение нескольких лет работы Михаила Сергеевича в крае практически обновился весь состав секретарей райкомов. Вместе с омоложением, обновлением кадров шло и оздоровление моральной атмосферы, утверждалась новая динамика работы, охватившая не только партию, но и другие участки жизни. Пришёл новый дух, стиль, присущий Михаилу Сергеевичу, — открытость, близость к людям, умение слушать и уважать мнение других, не подавлять работающего рядом, а вдохновлять и поддерживать его.

Как-то в шутку в семейном кругу он сказал: «Перестройка для меня началась в 70-м году на Ставрополье». Должность первого секретаря крайкома давала возможность ему делать что-то реальное для края, воплотить в жизнь немало выношенных, выстраданных ранее идей. Именно в эти годы на Ставрополье пошло интенсивное развитие новых отраслей: электроники, электроэнергетики, газовой, нефтяной, химической промышленности. Проведена была огромная работа по мелиорации края, ведь Ставрополье — зона рискованного земледелия. Почти половина территории края — засушливая степь и полупустыня. Специализация и концентрация в сельскохозяйственном производстве. Поиски новых форм организации труда и его стимулирования. Внутрихозяйственный расчёт, аккордная оплата. Именно в те годы и была заложена в крае основа поистине рекордных на Ставрополье урожаев 80-х годов. Были разработаны и в значительной мере осуществлены программы по социально-культурному строительству, по преобразованию курортов края: Ююловодска, Пятигорска, Ессентуков, Железноводска, Теберды, Домбая. В Ставрополе появились политехнический институт, институт культуры, многие средние технические училища.

Это всё так, этого не отнимешь, как и той густой аллеи, которую вырастили комсомольцы под его руководством в бытность первым секретарём Ставропольского горкома ВЛКСМ и которая до сих пор является украшением города. Но есть и другие мнения, к которым нельзя не прислушаться, потому что они исходят от людей, которые находились рядом с ним, наблюдали в течение ряда лет его «кухню» управления краем.

Как он руководил

В. Казначеев:

— Разработкой краевой программы развития народного хозяйства в общем руководил он сам. А конкретная работа всегда возлагалась на других людей. Он собирал заместителей председателя крайисполкома, заведующих отделами, которые готовили для него «болванку» доклада, и заявлял, что они слишком ничтожны, чтобы подготовить нужный текст. Затем вызывал доверенных помощников и отдавал распоряжения заново написать доклад. Те в течение недели никого не принимали, что-то меняли в стиле, цифрах, использовали дополнительные справки, переставляли абзацы… И так перед каждым пленумом, активом… Это называлось глубоким изучением проблемы.

Не только Виктор Алексеевич Казначеев, работавший при Горбачёве вторым секретарём крайкома партии, но и другие высокопоставленные краевые начальники рассказывали мне, что сам Горбачёв, как правило, решений не принимал, практических дел избегал: не дай бог, отвечать придётся. Зато обладал удивительным талантом имитировать кипучую деятельность, создавать видимость активной работы. Соберёт какое-либо совещание и на эмоциональной ноте начинает кричать: «Почему то не сделано? Это не решено?» И всегда подчёркивал, как важно заниматься делом конкретно, глубже вникать в решение вопросов, шире рассматривать… и т.д. и т.п. Однако послушаем до конца монолог Казначеева.

— Жалобы он не читал, — вспоминает Виктор Алексеевич. — Ему делали по этому поводу одну-две подборки в неделю. И уж «героям» этих жалоб Горбачёв давал такой разгон, будто лично проверял жалобы. В действительности положения на местах не знал. Никогда не доводил начатого до конца. Не помню, чтобы Горбачёв бывал на рынках или в магазинах. Пошлёт, бывало, помощника проверить, как идёт торговля. Тот перепишет ценники в одном магазине, а доложит, что побывал в пяти-шести. И на этом основании Михаил Сергеевич устраивал такой тарарам, что «небесам было жарко».

Скажет кто-нибудь, что плохи дела с продовольствием в крае, — и опять шум, крик. Все подчинённые знали такую его особенность: стоит «вбить» Горбачёву в голову первую информацию о чём-нибудь, он её подробно обсудит с Раисой Максимовной, но никогда не изменит первоначальное мнение, даже если информация была ложной. Этим пользовались карьеристы, грязные, жуликоватые типы, особенно те, кто хотел «насолить» кому-либо. Как ни старался «отмыться» оклеветанный — зря. Михаил Сергеевич ему не верил.

Как-то пришла к Горбачёву в гости педиатр Л.А. Будыка, лечившая их дочь Ирину, и рассказала о неблагополучии в детской больнице. Михаил Сергеевич прямо из дома дал поручение заведующему административным отделом подготовить справку о положении в здравоохранении на местах. Звонит по этому поводу и мне. И сразу на повышенных нотах, до визга: «Это безобразие, запустили лечение детей!» Спокойно возражаю: «Я в Ставрополе работаю три месяца, завалили этот вопрос те, кто пять-семь лет занимался здравоохранением. К тому же, детская больница краевая, значит, это забота крайисполкома». Тогда Горбачёв звонит тут же председателю крайисполкома И.Т. Таранову. Тот потом рассказывал: «Кричал на меня как резаный».

Обговорили мы с Иваном Тихоновичем финансовый вопрос и построили новую краевую детскую больницу.

А Горбачёв, дав всем взбучку, больше этим вопросом не интересовался. Михаил Сергеевич посторонним казался доброй овечкой, мягким и воспитанным, а на самом деле был волк. Тому я мог бы привести тьму примеров.

Заведующий кафедрой философии пединститута, доктор наук А.В. Авксентьев обратился к Горбачёву со своей проблемой: его мучил квартирный вопрос. «Анатолий, — говорит Михаил Сергеевич, — если мы не будем идти навстречу таким учёным, как ты, какие же мы руководители?» Тут же набрал телефон первого секретаря горкома партии В.С. Мураховского и говорит: «Надо помочь Анатолию Васильевичу с квартирой, у нас же не так много докторов наук, примите вместе с исполкомом положительное решение». Когда проситель ушёл, Михаил Сергеевич пригласил Мураховского и распорядился: «Нужно, чтобы ты (он всем тыкал) «потянул» с предоставлением жилья Авксентьеву».

Сколько затем пришлось унижаться доктору наук! Он просил, переживал, верил, ведь отцы города и края обещали! Почему Горбачёв так поступил? А ларчик просто открывался: кандидат философских наук, доцент Раиса Максимовна Горбачёва, как сотрудник, подчинялась Авксентьеву, но на деле вертела его жизнью, как хотела. А хотела, видимо, первая дама края, чтобы помучился её заведующий кафедрой. И об этом знал её супруг. Но что значила для Михаила Сергеевича судьба учёного по сравнению с желанием дорогой жены!

А вот другой пример. На торжественном ужине в честь 50-летия председателя крайисполкома И.Т. Таранова его заместитель 3.К. Карданов, желая сказать приятное юбиляру, заметил: «Вот готовый первый секретарь крайкома!» В это время Михаил Сергеевич был во Франции. По приезде домой кто-то, «одержимый холопским недугом», доложил ему, что Иван Тихонович претендует на его место. Боже! Что тут началось! Вместо работы Горбачёв приступил к расследованию, да так рьяно, что довёл Таранова до сердечного приступа.

Между прочим, приглашая гостей, приезжающих на отдых, Михаил Сергеевич никогда не платил из своего кармана. Расплачивались за него председатели колхозов. Когда же один из них, Леонид Ефимович Цинкер — председатель колхоза «1 Мая» — тяжело заболел и обратился за помощью к Горбачёву, уже первому секретарю крайкома, фигурально выражаясь, теперь уже «владельцу заводов, газет, пароходов», тот отказал ему в такой грубой форме, что больной человек горько плакал от обиды.

Зачастую честные, порядочные люди даже не догадывались, кому обязаны бедами, так как Горбачёв творил их чужими руками. Действо обставлялось вроде бы по-партийному, даже благородно. Обнимет, похлопает по плечу свою жертву и скажет: «Видишь, ситуация так сложилась…» И отправляется уволенный человек вроде бы удовлетворённый, успокоенный, но потом начинаются его муки: куда ни пойдёт, его всюду ожидает от ворот поворот.

Статьи, где отмечались негативные стороны в его деятельности, вызывали у Горбачёва гнев и возмущение. В Ставропольском крае журналисты на это никогда бы не решились, но в «Правде», «Известиях», «Советской России» ему, бывало, доставалось. Он без особого труда постепенно сумел заменить «занозистых» писак покорными. Начал приглашать их на заседания бюро крайкома. Хвалебные статьи ему теперь были обеспечены.

Н. Поротов:

— Естественно, я часто встречался с М.С. Горбачёвым, имел с ним неоднократные разговоры и не ради бахвальства скажу, что не раз высказывал критические оценки некоторых его действий. Кстати, он против моей оценки указанных недостатков не возражал, напротив, подтверждал её справедливость. Более того, он даже говорил о наличии недостатков в расширительном плане, подчёркивая, что они допускаются в деятельности крайкома партии ещё в большем объёме, но преодолеть их ему не так легко, как кажется на первый взгляд.

Передо мною раскрывалась ещё одна существенная грань личности М.С. Горбачёва. Её можно назвать актёрством, но не в профессиональном смысле, а в умении что-то изображать, исполнять роль, мгновенно настраивать себя на встречную, идущую от других людей волну. В то же время он был тщеславен и склонен к обидам. Его личности была присуща двуликость. Он говорил разным людям разные вещи.

Распорядок дня

В. Казначеев:

— Рабочий день первого человека края проходил настолько неординарно, что на деталях стоит остановиться подробнее. Будучи в комсомоле, Михаил Сергеевич поначалу проявлял инициативу, но чем выше поднимался по должности, тем меньше занимался делами. В собственном кабинете крайкома партии появлялся в половине десятого. Первым делом принимался за выполнение поручений Раисы Максимовны. Заканчивал работу тоже по её звонку, довольно рано, если задерживался — значит, жены дома не было.

Главной заботой первого секретаря крайкома было собственное здоровье, на что тратилось немало времени. Час уходил на массаж. Его делала обаятельная женщина Валя. Её красота не понравилась супруге Горбачёва, и Раиса Максимовна заменила её на другую. К полудню ему подавали чай, сок, яблоко. Полтора часа уходили на отдых и дневной сон. В пять часов дня ему готовили чай.

Когда он был вторым секретарём крайкома, то посещал крайкомовскую столовую, став первым, — обедал только дома. Готовили пищу ему специально подобранные повара. Будучи у руля страны, он в своих резиденциях, а их насчитывалось несколько, устраивал царские приёмы. Одну из вилл для него строили даже в Гудаутском районе Грузии. Мебельный гарнитур изготовили из морёного дуба. Проектная стоимость здания составляла сто с лишним миллионов, что по тем временам было колоссальной суммой. Строительство проходило под личным руководством «художественной натуры» Раисы Максимовны. Поэтому стоимость здания скоро увеличилась в три раза. И это тогда, когда буханка хлеба обходилась в 20 копеек. Для удобства проложили новую автостраду, ради которой были срыты реликтовые горы. Все расходы взяли на себя Совмин Грузии и Совмин РСФСР.

Каждые полгода Михаил Сергеевич ложился на обследование в Четвёртое управление, а больничный лист оформлял в клинике Института курортологии. Затем начинался «законный» отдых в санатории «Красные камни» или других фешенебельных здравницах. Питание, лечение, отдых, развлечения Горбачёва и его семьи — это ведь целая система! Субботу и воскресенье супруги обязательно проводили на природе, в лесу, куда иногда приглашали и меня с женой.

Однажды у нас случилось землетрясение. В тот момент он находился в Болгарии. Узнав о несчастье, немедленно позвонил мне: «Слушай, там мой дом сильно пострадал?» Его первый вопрос ошеломил меня настолько, что я едва смог совладать с собой. «Да нет, — ответил я. — Ваш дом, слава Богу, не затронуло, но вот другие пострадали здорово, кругом руины…» Но он уже заметно охладел к разговору, отвечал рассеянно, невпопад, то и дело прикрывал рукой трубку, видимо, с кем-то попутно советуясь, после чего, дав окрепшим голосом несколько бессмысленных запоздалых указаний, ободрил, чтобы не падали духом, и быстро закончил разговор. Через месяц после возвращения Горбачёва из Болгарии я узнал, что по его личному распоряжению, под предлогом разрушения строения, идёт капитальный ремонт и реконструкция горбачёвского особняка.

Подобные злоупотребления допускались не только Горбачёвым, но и его ближайшим окружением, соратниками, связанными со своим покровителем не только узами дружбы…

Лебезил перед начальниками, грубил подчинённым

Снова говорит В. Казначеев:

— На начальном этапе деятельности Михаил Сергеевич казался независимым и даже смелым в суждениях. Но очень скоро мы убедились, что его самостоятельность показная. Перед вышестоящими партийцами становился как воск, а с теми, кто не мог его поставить на место, был грубым, бесцеремонным. Особенно проявлял бестактность в отношении старших по возрасту. Когда же стал первым человеком в крае, повёл себя как полновластный князь. Ему всегда хотелось во всём быть первым. Именно у него в крае появился первый телефон-автомат, первая «Нива», новая «Волга», «Чайка».

«Это всё принадлежит мне», — в этом весь Горбачёв. Особенно старался показать себя в Красногвардейском районе, селе Привольном, где родился. Демонстрировал перед односельчанами «Волги», «Чайки», «УАЗы», которые его обслуживали.

А. Коробейников:

— Работая, что называется, «без передыха», Горбачёв и ближайших своих помощников заставлял трудиться в таком же режиме. Но «погонял» он только тех, кто вёз этот воз, с другими ему возиться было некогда.

— В крайкоме есть два мудака — Зубенко да Коробейников, из которых, если их погонять, можно что-то выдавить, — говорил Горбачёв.

Это «что-то» лежало в основе всех его докладов, речей, статей последнего периода работы на Ставрополье. То есть мы были с И.М. Зубенко не только спичрайтерами, как сегодня модно называть составителей высоких речей, а старшими писарями-универсалами Ставропольской губернии горбачёвского периода.

Своеобразное было отношение у Михаила Сергеевича к людям, из которых «можно было что-то выдавить» («дзебать» мозги, как выражался Иван Зубенко) и в то же время держать на возможно большей дистанции. Я это ощущал как-то меньше, а вот Ивану Михайловичу доставалось от шефа, наслушался он от него немало разных «народных выражений». Правда, Иван и сам за словом в карман не лез, что не способствовало его скорому продвижению в стиле «а ля Горбачёв». А ведь человек он незаурядный, большой знаток народной жизни, способный вычленить и обобщить из массы фактов и явлений самое существенное, подать это реалистично, ярким языком, коим владеет далеко не каждый талантливый журналист. Словом, из Ивана было что выжимать. Но вот воздать ему, точнее, его острому уму и доброй душе должное Горбачёв не пожелал. В Москве Михаил Сергеевич уже на своей шкуре ощутил, что такое журналистская братия (как он любил говорить), мог бы, если бы захотел, взять Зубенко редактором одной из ведущих центральных газет (в то время тот уже работал редактором «Ставропольской правды»). Уверен, газета, возглавляемая Зубенко, была бы рупором реальных реформ, опорой и поддержкой перестройки. Позднее его, каюсь, при моём слабом сопротивлении, и из «Ставрополки» «ушли».

С собой в Москву Горбачёв брал лишь тех, кто покладист, кто был по-собачьи предан ему и особенно Раисе Максимовне. В этих случаях ум в расчёт не принимался. Что касается меня, то не он взял меня в столицу, а «выпихнул» меня из Ставрополья Болдырев (конечно, не без согласия Горбачёва).

Н. Поротов:

— Став первым секретарём крайкома КПСС, М.С. Горбачёв стремился опережать время, им постоянно двигала идея ускорения. И надо сказать, что он почти всегда находил поддержку со стороны центральных органов страны. Дело в том, что Ставропольский край — наиболее благодатный в сравнении с другими регионами по климатическим и другим условиям, он располагает замечательными курортами, находящимися в уникальных городах Кавминводской группы, куда на лечение и отдых ежегодно приезжали, да и сейчас не отказываются от этого, руководящие деятели из Москвы, с которыми М.С. Горбачёв встречался на комфортабельных дачах и имел возможность в благоприятной неофициальной обстановке предварительно решать возникающие вопросы, связанные с неотложными потребностями края.

В своих выступлениях, речах на различных форумах того времени, нередко до приторного привкуса, он прославлял Генерального и других секретарей ЦК КПСС. Становилось всё больше очевидным, что М.С. Горбачёв использовал годы работы на Ставрополье ради того, чтобы добиться доступа к власти в Москве.

Наряду с тем, что он почти всегда ставил на обсуждение пленумов крайкома партии вопросы с формулировкой не только о задачах по выполнению постановлений ЦК КПСС, но и одновременно о задачах, вытекающих из указаний Генерального секретаря Л.И. Брежнева, он безудержно восхвалял его заслуги и выдающуюся роль в жизни страны. В подтверждение можно сослаться лишь на одну из многочисленных речей, с которой он выступил на совместном заседании городского комитета партии и городского Совета народных депутатов, по случаю вручения секретарём ЦК КПСС М.А. Сусловым городу Ставрополю ордена Октябрьской Революции за достижения в хозяйственном и культурном строительстве и в связи с 200-летием со дня основания. Это было 12 мая 1978 года, за несколько месяцев до перехода в Москву.

М.С. Горбачёв говорил: «…Сегодня мы одерживаем новые победы в социально-экономических преобразованиях под руководством Коммунистической партии, её Центрального Комитета и Политбюро ЦК во главе с выдающимся политическим и государственным деятелем современности, верным марксистом-ленинцем, самоотверженным и последовательным борцом за мир Генеральным секретарём ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем Леонидом Ильичом Брежневым. Мы выражаем самую сердечную признательность Центральному Комитету партии, Советскому правительству за высокую оценку вклада ставропольцев в коммунистическое строительство. Душевное отеческое поздравление Леонида Ильича Брежнева вызывает в каждом из нас горячее желание отдавать все свои силы и знания дальнейшему расцвету нашей великой Родины. Праздник нынче пришёл в каждый дом, в каждую семью. И все мы особенно рады тому, что в нём принимает участие близкий и дорогой нам человек — Михаил Андреевич Суслов, член Политбюро, секретарь ЦК КПСС, в прошлом первый секретарь Ставропольского краевого комитета партии. С именем Михаила Андреевича Суслова неразрывно связаны многие достижения ставропольцев и в годы строительства, и в период борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Мы гордимся подвигами старших поколений наших земляков и заверяем Вас, Михаил Андреевич, что боевые и трудовые традиции, которые закладывались в те трудные, героические годы, будут и впредь умножаться нынешними поколениями ставропольцев. Сердечно благодарим Вас, Михаил Андреевич, за тёплые слова о наших тружениках, за высокую оценку их боевых и мирных дел. Просим Вас передать Центральному Комитету КПСС, лично Леониду Ильичу Брежневу, что коммунисты, все трудящиеся нашего орденоносного края будут ещё настойчивее крепить свою сплочённость вокруг ленинской партии, самоотверженно бороться за осуществление планов коммунистического строительства. Об этом шёл у нас недавно принципиальный разговор на собраниях партийного актива, обсудивших задачи краевой, городской и районных партийных организаций, вытекающие из указаний Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Л.И. Брежнева в ходе поездки по районам Сибири и Дальнего Востока и его речи на XVIII съезде ВЛКСМ. Позвольте заверить ЦК КПСС, Генерального секретаря Центрального Комитета нашей партии, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева и Вас, дорогой Михаил Андреевич, в том, что ставропольцы сделают всё возможное для выполнения планов и принятых социалистических обязательств, успешного осуществления исторических решений XXV партийного съезда».

Видимо, всё это являлось как бы своеобразным щитом, позволявшим исключать М.С. Горбачёва из зоны критики на всех уровнях, снизу доверху, в том числе и в печати. В то же время порождало у него излишнюю самоуверенность в непогрешимости своих действий, хотя не всегда они были таковыми. Не всегда им поддерживались и толковые люди, имеющие свои взгляды, позицию при решении жизненно важных вопросов. Его супруга, характеризуя новый дух, стиль М.С. Горбачёва, в своей книге утверждает, что он всегда умел слушать и уважать мнение других, не подавлял работающего рядом, а потом, правда, как бы мимоходом, замечает, что делал чаще всего так, как сам считал нужным. Так оно практически и было.

Какое решение хотел провести М.С. Горбачёв, такое и принималось. Он предрешал судьбу обсуждавшихся вопросов ссылками не только на партийные документы, но и на личные указания Генерального секретаря ЦК КПСС. Складывалось впечатление, что М.С. Горбачёв был убеждён в своей исключительности, следуя правилу, что светило не нуждается в дополнительной подсветке, исходящей из других источников. Ему вполне хватает самого себя, а предназначение окружающих — отражать его всепроникающие лучи. Ему нравилось ощущение своей большой власти. Он слушал больше всего себя. В личных встречах и беседах ему обычно нелегко было что-то рассказывать. И не только в личных, например, в ходе заседаний секретариата, бюро, совещаний. Он с большим для себя трудом выслушивал других.

Сокрушаясь по поводу неприемлемых лукавых принципов в работе с кадрами, сам не был от них свободен. Даже на краевых партийных конференциях, делегатом которых мне пришлось бывать, при формировании краевого комитета КПСС он своими пространными заискивающими выступлениями в том плане, что, дескать, в краевой парторганизации по своим качествам и роли в её деятельности каждый коммунист заслуживает избрания в руководящий краевой партийный орган, всё же всячески стремился предрешить вопрос в пользу избрания нужных и особо послушных ему людей. И ему это удавалось, как мне думается, по той причине, что десятилетиями коммунисты воспитывались в духе дисциплинированности, переросшей с годами в послушание, а зачастую в апатию, так как они на собственном опыте убеждались, как мало от них зависит.

В течение нескольких лет работы М.С. Горбачёва в крае практически был обновлён без особой необходимости неоднократно весь состав секретарей райкомов партии и других ответственных работников крайкома КПСС.

Л. Ефремов:

— Многие считают, что восхождению Горбачёва на вершину власти способствовали его беспринципность, коварство, личная изворотливость, лицемерие, двоедушие и непорядочность, то есть такие черты его личности, которые он до поры до времени тщательно скрывал. Должен честно признать, что, работая на Ставрополье, я не сталкивался с открытым проявлением подобных качеств со стороны М. Горбачёва. Но вышеприведённые оценки, высказанные рядом товарищей, как показал дальнейший ход событий, были неслучайными и оказались правильными.

В первые годы после избрания первым секретарём крайкома, что мне известно из доверительной информации ряда товарищей, с которыми мне довелось трудиться на Ставрополье, М.С. Горбачёв поддерживал созданную в краевой парторганизации и в крайкоме КПСС атмосферу творчества, демократического подхода к решению стоящих задач, атмосферу взаимного доверия, повышения требовательности и ответственности за порученные участки работы.

Но с течением времени начали выкристаллизовываться оставшиеся первоначально незамеченными такие черты его натуры, как себялюбие, уверенность в собственной непогрешимости, высокомерие и чванливость, неуважительное отношение к кадрам и повышенное самомнение, хотя он должен был понимать, что за душой у него было ещё маловато знаний и опыта самостоятельной партийной работы. К секретарям и членам бюро крайкома Горбачёв начал относиться неровно, приближая к себе одних и отторгая других, пытаясь иногда без всяких причин шельмовать неугодных ему работников.

Постепенно создавалась нездоровая обстановка, когда самостоятельность мнений и действий некоторых товарищей воспринималась Горбачёвым болезненно, с подозрительностью и плохо скрываемым раздражением. Мне говорили, что даже во время приезда в командировку в Москву секретари крайкома, председатель и заместители председателя крайисполкома, некоторые члены бюро и заведующие отделами вынуждены были вести себя осторожно, осмотрительно, стараясь не заходить лишний раз к знакомым работникам ЦК КПСС и тем более к старым ставропольским друзьям и знакомым, жившим в столице, так как это, становясь известным Горбачёву, вызывало у него отрицательную реакцию и влекло за собой ненужную напряжённость и в работе, и во взаимоотношениях.

А если судить о его взаимоотношениях с кадрами, то надо отметить, что за несколько лет работы М. Горбачёва в крае неоднократно был сменён почти весь состав секретарей райкомов КПСС и председателей райисполкомов. Положительно отзываясь на первых порах о своих предшественниках на посту первого секретаря крайкома, Горбачёв в последующие годы легкомысленно, без каких-либо оснований изменил к ним своё отношение.

Мне передавали, что однажды на бюро крайкома он назвал и Кулакова, и Ефремова «читчиками» материалов, которые вроде писались для них работниками отдела пропаганды, и посетовал, что ему они не оказывают подобных услуг. В этом проявилось лицемерие М. Горбачёва, который часто восхищался деятельностью названных лиц, а в душе, оказывается, таил к ним неприязнь и, сорвавшись в порыве нахлынувших эмоций, проговорился о действительном отношении к предшественникам.

Е.3. Разумов, многолетний «кадровик» партии, первый заместитель заведующего Отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС:

— Нельзя сказать, что под его руководством дела в крае шли лучше, чем в соседних регионах. Более того, по многим показателям Ставрополье уступало им. Однако мало кого из местных работников можно было поставить в один ряд с Горбачёвым по части умения в выгодном для себя свете объяснить недостатки в сельском хозяйстве края, оправдывать объективными причинами очередные провалы планов хлебозаготовок и т.д. Михаил Сергеевич делал это так красочно, так очаровательно, что возникало желание не порицать его, а при возможности представить к награде.

Овладев навыками партийного функционера краевого масштаба, научившись красиво выступать и производить хорошее впечатление на людей, он умело использовал этот багаж для того, чтобы обратить на себя внимание тогдашних лидеров Кремля.

Приведу пример из тех времён, когда входил в силу К.У. Черненко — верный помощник и соратник Л.И. Брежнева. На Пленуме ЦК КПСС, состоявшемся после XXV съезда партии, Черненко был избран секретарём ЦК. Все мы, знавшие Константина Устиновича, считали его глубоко порядочным и добросовестным человеком, но, даже призвав на помощь фантазию, не находили в нём качеств секретаря ЦК. Сложился он как сугубо канцелярский работник, не имея ни глубоких теоретических знаний, ни экономической подготовки, ни организаторских навыков. По мнению многих товарищей, должность заведующего Общим отделом, которую он занимал, была для него потолком. Он сам был удивлён и смущён неожиданным повышением. И всё же по некоторым признакам можно было ожидать, что дряхлеющий Л.И. Брежнев будет и впредь опираться на Черненко и что дальнейшее его продвижение — лишь вопрос времени.

Горбачев решил, что в перспективе поддержка Черненко для него не будет лишней. После Пленума ЦК он поспешил из Кремля на Старую площадь, чтобы первым поздравить только что избранного секретаря ЦК КПСС, продемонстрировать свою радость по этому поводу и заверить в поддержке. Сияющий, с чувством человека, выигравшего в крупной игре, рассказывал Михаил Сергеевич о своей встрече с Черненко и взаимной симпатии, возникшей у них друг к другу. Факт, казалось бы, неброский, но именно так неброско и вроде бы бескорыстно протягивалась первая ниточка к сердцу «нужного» человека. Когда в 1978 году Горбачёва избрали секретарём ЦК КПСС, в этом большую роль сыграли его личные контакты с Черненко. Кстати сказать, симпатии к Черненко Михаил Сергеевич «обнаруживал» ровно до тех пор, пока это было выгодно. В дальнейшем, особенно в период соперничества за кресло генсека, наступило охлаждение.

В. Казначеев:

— Так как меня он знал давно, знал, что я его понимаю, то бывал порой довольно откровенным. Как-то после приезда из Москвы зашёл к нему секретарь крайкома по идеологии И.К. Лихота. Обнялись, поцеловались. Увидев моё удивление, ведь за глаза они говорили друг о друге нелестные слова, Михаил Сергеевич объяснил: «Своих врагов надо душить в собственных объятиях», переиначив известные слова: «Если ты не можешь победить врага, преврати его в друга».

Однажды Горбачёв убеждённо сказал мне: «Больше всего я не люблю подхалимов и дураков». Однако заняв кресло первого секретаря крайкома, начал осторожно, но неуклонно менять кадры. Я наивно спрашиваю: «Зачем выгоняешь хороших работников, расставляешь плохих, далёких от партийных дел, к тому же больших угодников?» Он на то отвечает: «Чем ночь темней, тем ярче звёзды». Я понял: среди дураков ему легче быть «звездой». И ради этого он уже переступил свои «убеждения». Кстати, он и прежде легко их менял.

Особенности партработы в курортном крае

Бывший первый секретарь МГК КПСС, член Политбюро ЦК Виктор Васильевич Гришин, снятый Горбачёвым в первый же год своего правления, оставшись не у дел, взялся за мемуары. Он написал несколько сот интересных страниц о своём времени, о людях высшей советской номенклатуры. Нашлось в его воспоминаниях место и для Михаила Сергеевича.

В моей книге «Была такая страна…», вышедшей в серии «Досье» издательства «OJIMA-ПРЕСС» весной 2000 года, помещены уникальные фотоснимки, на которых запечатлены сцены того, как гостеприимный хозяин Ставропольского края Михаил Горбачёв и его супруга оказывают повышенные знаки внимания прибывшему на отдых хозяину Москвы Виктору Гришину с женой. Обе супружеские пары в спортивных костюмах. Было всё — шашлыки на берегу горной реки, песни, заверения в вечной дружбе, кавказская экзотика.

В. Казначеев:

— Михаил Сергеевич сам не принимал конкретных решений, а тем более избегал практических дел, сваливая их на других. Зато никогда не упускал возможности встретиться с «сильными мира сего». В стране у нас десятки краев и областей. Когда все их руководители съезжаются на тот или иной форум в Москву, они, словно слепые, не знают, как общаться между собой, не могут выяснить взгляды друг друга — в присутствии многих душу не откроешь. Вот и попадали часто впросак.

Иное дело — быть первым в Ставропольском крае, куда из-за прекрасного климата и целебных курортов приезжают на отдых и лечение лица, правящие страной. Встречать их и сопровождать, стараться угодить, вроде бы в обязанность первого секретаря крайкома не входило, но он это использовал с большой выгодой для себя. Встречи, сопровождения, беседы тет-а-тет помогали ему изучать характер, силу и слабость каждого, заводить дружеские отношения. Обладая этими знаниями, Горбачёв, будучи в Москве, заранее намечал, как с кем из них разговаривать, как задобрить того или иного члена ЦК, правительства, Политбюро. И он не упускал, мягко говоря, возможности воспользоваться «панибратством», приобретённым таким путём, для своего продвижения наверх.

Далее Виктор Алексеевич рассказал о таком случае. Как-то прибыл на лечение в кисловодский санаторий «Красные камни» Председатель Совета Министров СССР A.Н. Косыгин. Поселился он не в отдельном здании, а в общем корпусе. Свободно гулял по городу, посещал магазины, разговаривал без начальственной напыщенности с рядовыми людьми, интересовался их нуждами. А однажды сел в машину и, никого не предупредив, без сопровождения, уехал. Куда? Зачем? Никто не знал. Начался переполох. Где только ни искали премьера, по всей Кавмингруппе, а он оказался на турбазе «Алимбек» в Карачаево-Черкесии. Выехал туда по жалобе, в которой говорилось о неустроенности быта, плохом питании.

Алексей Николаевич приехал на турбазу и сразу пошёл в столовую. Сел обедать с туристами. Здесь его и нашёл перепуганный Михаил Сергеевич. Долго разговаривали о проблемах альпинизма в Карачаево-Черкесии, материально-техническом снабжении, доставке туристов и альпинистов, канатной дороге…

Казначеев, по его словам, не всегда присутствовал при беседах Горбачёва с московскими гостями, но Михаил Сергеевич и не скрывал личных разговоров с ними, скорее гордился встречами с руководителями партии и правительства. Особенно благоговел он перед министром внутренних дел Н.А. Щелоковым, человеком, близким к генсеку Л.И. Брежневу, общался он и с секретарями ЦК КПСС B.И. Долгих, К.Ф. Катушевым, И.В. Капитоновым, А.П. Кириленко, первым секретарём ЦК Компартии Украины и членом Политбюро ЦК КПСС П.Е. Шелестом. Не забывал Ставрополье, да и Горбачёва, Ф.Д. Кулаков. Однажды Михаил Сергеевич всю ночь прогулял по территории дачи в Архызе с А.Н. Шелепиным и слушал его рассказы о жизни Кремля и его «небожителях».

На Кавказских Минеральных Водах — в Кисловодске, Ессентуках, Железноводске и Пятигорске — отдыхала не только московская элита власти. Порой сюда прибывали на отдых сразу по пять-шесть секретарей обкомов партии со всех концов страны. Горбачёв давал поручения секретарям горкомов партии принимать всех, кто числился в номенклатуре, обязательно с его участием. И на всех встречах всегда поднимал тост за Политбюро ЦК КПСС и здоровье Генерального секретаря Л.И. Брежнева. Это была не вежливость или добросердечие хозяина края по отношению к гостям. Таким образом он старался привлечь на свою сторону побольше номенклатурщиков. Кто знает, вдруг пригодятся!

Необычные отношения сложились у семьи Горбачёвых с начальником 4-го управления при Минздраве СССР Е.И. Чазовым. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна всегда ожидали его с нетерпением, потому что, по своему положению, он всегда знал всё о кремлёвских деятелях, политических интригах и расстановке сил в Политбюро ЦК, о Л.И. Брежневе. От Евгения Ивановича Горбачёвы знали, кто чем болеет, как лечится. Этот канал информации позволял супругам принять или отказаться от выводов, сделанных на основе других источников. После таких встреч Горбачёвы точно знали, на каких струнах можно играть ради достижения своих целей, кто в данный момент самый влиятельный в Кремле. При каждом приезде Чазова Михаил Сергеевич всё немедленно бросал и мчался навстречу другу. Времени на него не жалел. Каждый раз показывал новые достопримечательности, дарил сувениры. Но и личные интересы не упускал. Лекарства семье Горбачёва Чазов посылал самые лучшие.

Именно Чазов убедил Михаила Сергеевича организовать всё так, чтобы высшее руководство страны стремилось приезжать на отдых в Ставропольский край. Горбачёв сразу уловил, какое преимущество это ему сулит. Для этих целей под его нажимом строительными силами 9-го управления КГБ за короткий срок на месте пионерского лагеря в Кисловодске была возведена шикарная госдача.

А. Коробейников:

— Кавказские Минеральные Воды — это место, куда «руководящие старцы» наведывались ежегодно, а то и по два раза в год. Организация их досуга редко обходилась без личного участия Горбачёва. Подарки и сувениры гостям — привычная ставропольская норма.

Работает на Ставрополье талантливый художник П. Гречишкин. «Разоряли» его местные партийные лидеры безбожно — каждому высокопоставленному москвичу принято было дарить его картину. Иногда за них художник получал гроши.

Горбачёв без конца подчёркивает, что не любил угодников. Лукавит — ещё как любил! Конечно, внешне он мог и покривиться от грубого, открытого проявления угодничества. Ему действительно противно было посылать всё новые и новые оды Л.И. Брежневу по разным поводам. И в то же время он буквально давил нас, заставляя искать свежие слова, ещё никем не использованный эпитет для возвеличивания генсека. Это же относилось и к поздравительным открыткам почти всем членам Политбюро ЦК КПСС. Готовились они тщательно, но явно не от души, а на всякий случай: авось пригодится.

Не хочу приводить здесь приторных посланий Горбачёва на имя генсека. Да и вообще не стал бы упоминать об этом, если бы Михаил Сергеевич в своей книге «Жизнь и реформы» не писал о том, что его неприятно поражало ещё словесное угодничество Хрущёву.

Любил лесть и доносы

В. Казначеев:

— Горбачёв всегда был непревзойдённым мастером интриги. Запустив её в политику, он сталкивал руководителей крайкома, горкомов и райкомов, секретарей парткомов, хозяйственных работников. Как-то мы были в Москве и вечером прогуливались по Красной площади. Шёл разговор о разном, в том числе и о взаимоотношениях партийных работников. Вдруг он остановился и в пылу откровенности выпалил: «Интрига — великое дело в политике!» И этим пользовался постоянно. «Разделяй и властвуй» — любимый его афоризм, при помощи которого добивался он намеченного. Случалось, приезжал в Пятигорск к концу дня и отправлялся в Бекешевку к секретарю райкома, куда приглашал многих партработников, в том числе и меня. После нескольких стаканчиков водки у всех развязывались языки. Горбачёв внимательно слушал пьяные речи, стараясь понять, кто чего стоит в глазах низового партийного звена. Как говорится, «мотал на ус», чтобы при случае использовать тот или иной аргумент в свою пользу.

Только со временем я заметил в его характере две особенности. Первая — любовь к грубой лести. Наверное, большинство руководителей во все времена любили лесть, хотя и старались скрыть этот порок от людских глаз. Но Горбачёв предпочитал прямую, неприкрытую, преувеличенную лесть в свой адрес. Его привлекало не содержание хвалебных слов, а явное унижение человека, вынужденного так прямолинейно извиваться перед ним. Другая особенность— неистребимая склонность к выслушиванию доносов. Горбачёву хотелось знать об интересующем его человеке буквально всё, даже очень личное, интимное, спрятанное. Человек, во всех смыслах порядочный, активно работающий, может в один момент потерять в глазах Горбачёва свою репутацию. Стоит только кому-то из окружения Михаила Сергеевича подбросить одну-две нелестные фразы, сказанные в адрес такого человека, к тому же, если они ещё и задевали в какой-то мере самолюбие Горбачёва, то это переворачивало всё его представление о нём. Всё, что было им сделано ранее, даже лично для Горбачёва, теряло в глазах Михаила Сергеевича всякую цену и значение. Я неоднократно был свидетелем, когда Горбачёву доносили. Он сразу же снимал очки, бросал все дела, выходил из-за стола и выслушивал доносчика самым внимательным образом. Затем обязательно звонил домой Раисе Максимовне и пересказывал услышанное.

В речах же Горбачёв громил лесть, угодничество, подхалимство, мол, зачем это. А в жизни благоволил угодникам, подхалимам. Патологическая жадность, выдающаяся за рационализм, стремление быть богаче всех, одетым лучше всех, иметь шикарные дома, «самые-самые» автомашины да и многое-многое другое сопровождают его всю жизнь.

Наедине со мной он зло смаковал даже мелкие недостатки других, при этом им владела беспредельная зависть. Безмерно раздражали руководители края, которые пользовались уважением и любовью окружающих. О великолепном артистизме, наигранности, умении производить впечатление, казаться человеком энергичным, деятельным, самостоятельным и совершенно искренним хорошо знали его сослуживцы. Народ же не подозревал об этом и принимал выступления Горбачёва за чистую монету.

Русский человек задним умом крепок. Мудрая народная поговорка приходит на ум всякий раз, когда слушаешь очередные нелестные высказывания в адрес бывшего генсека, принадлежащие людям из его бывшего близкого окружения. Короля, как известно, делает свита. Приближённые видели недостатки своего патрона. Пытались ли они хоть когда-нибудь в мягкой, товарищеской форме указать ему на них — в узком кругу, в подходящей ситуации? Тем более, что развитие критики и самокритики в партийной среде прямо предусматривалось Уставом КПСС, объявлялось мощным средством борьбы против благодушия, зазнайства, высокомерия.

К сожалению, многие из тех, кто впоследствии «разоблачали» бывшего генсека, тоже приложили руку к его восхвалению, созданию вокруг личности первого секретаря крайкома обстановки вседозволенности и пустозвонства. Не был исключением и В.А. Казначеев. Эту тонкую деталь, на мой взгляд, подметил лишь один Николай Тимофеевич Поротов. Другие мои собеседники данную щепетильную тему предпочитали не затрагивать, на поставленный прямо вопрос уходили от ответа с помощью затейливой словесной эквилибристики.

Н. Поротов:

— Настоящих друзей у него не было. Приближённые, которым он благоволил, — В.С. Мураховский, И.С. Болдырев, В.А. Казначеев, А.А. Инжиевский, Б.М. Володин, А.А. Никонов, В.И. Калашников, В.С. Маркарьянц и некоторые другие, использовавшиеся им для осуществления своих замыслов прежде всего личного характера, получали соответствующие восхождения в различные должности краевых партийных и советских органов, а впоследствии других регионов и центра страны. Разумеется, в ответ на это они всячески его прославляли. Так, его выдвиженец В.А. Казначеев, будучи вторым секретарём крайкома КПСС, предоставляя слово для выступления на пленумах, активах, не только называл его должность первого секретаря крайкома КПСС, но и подчёркивал, что он является членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР.

Компромат на соратников

По словам близко знавших его людей, самым любимым делом Михаила Сергеевича было подглядывание и подслушивание. В личном сейфе руководителя его канцелярии Валерия Болдина после провала путча ГКЧП обнаружили массу компромата на высших должностных лиц государства, собранного при помощи технических средств. Генсек их не просто листал, он их внимательно читал, делал пометки.

Эта привычка шла у него со ставропольских времён.

В. Казначеев:

— Один кремлёвский долгожитель рассказывал мне, что, сдавая дела Борису Ельцину, Михаил Сергеевич любезно познакомил его с высказываниями ближайших соратников российского президента, записанными в бане. Эти записи сильно испортили отношения Бориса Николаевича с друзьями-демократами. После этого иные из них стали поддавать пар уже в другой компании.

Всё, что сделал Фёдор Давыдович Кулаков для Ставропольского края, — успешное решение вопросов развития овцеводства, мелиорации «чёрных земель», организация ипатовского метода уборки урожая и многое другое — Михаил Сергеевич приписал себе, хотя был очень далёк от практической работы. Вот почему, ещё будучи в крае, он «топил» всех, кто раскусил его. Используя в личных целях знающих и добросовестных работников, выжав из них всё, что ему было нужно, он безжалостно затем их изгонял. Одних на понижение, других просто увольнял, а тех, кого не мог выжить, «выдвигал на повышение», в Москву. В общем, делал всё, чтобы на фоне окружающих его людей казаться самым образованным, самым умным, самым незаменимым. Этот опыт расправы с теми, кто близко его знал на Ставрополье, очень пригодился ему в Москве.

С подсказки Горбачёва Юрию Владимировичу Андропову удалось лишить номенклатурного иммунитета и других подопечных уже тяжело больного Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева. Михаил Сергеевич сумел скомпрометировать первого секретаря Полтавского обкома Ф. Моргуна, первого секретаря Ростовского обкома партии И. Бондаренко, к которому Горбачёв испытывал чувство зависти из-за его приближенности к кремлёвским верхам.

Покровитель номер один

Когда в начале 60-х Горбачёва перевели на партийную работу, его взял под своё покровительство человек, которому, по единодушному мнению ставропольских функционеров, Михаил Сергеевич обязан всей своей будущей карьерой. Этим человеком был первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС Фёдор Давыдович Кулаков.

Кулакова называют выдающейся личностью. Он прибыл в край из Москвы, но не так, как Булганин, не в ссылку, скорее наоборот, Кулакова проверяли в деле. В тот же год его ввели в члены ЦК КПСС. Прекрасный организатор, знающий сельское хозяйство, животноводство, он направил партийные органы на конкретную работу по благоустройству края. Кулаков был энергичным человеком, обладавшим богатырским здоровьем, поэтому его внезапная смерть на взлёте карьеры была для всех неожиданностью.

Зарубежная пресса называла Кулакова одним из вероятных преемников Брежнева. В 1978 году он был самым молодым, после Романова, членом Политбюро. Однако он умер внезапно и при загадочных обстоятельствах — в возрасте 60 лет.

К этой теме я вернусь в следующей главе. В ней будут подробно рассмотрены все версии кончины Кулакова, известные к концу 2000 года. Столь пристальное внимание общественного мнения к данной истории объясняется тем, что она напрямую связана с выдвижением Горбачёва в Москву.

Ан. Громыко (сын А.А. Громыко, член-корреспондент РАН, был директором Института Африки АН СССР, написал интересную книгу про отца «Андрей Громыко в лабиринтах Кремля. Воспоминания и размышления сына»):

— Кулаков был высокого мнения о способностях Горбачёва как руководителя Ставропольского края. Именно Кулаков заприметил в 1962 году этого активиста, семь лет с задором работавшего в Ставрополе на комсомольской работе.

Летом 1978 года страна получила рекордный урожай зерновых. Показатели по Ставропольскому краю были хорошими. Все обстоятельства способствовали переводу бывшего помощника комбайнёра в Москву.

В. Казначеев:

— Кулаков симпатизировал Горбачёву, хотя, как казалось со стороны, чем сильнее Михаил Сергеевич пытался приблизиться к Фёдору Давыдовичу, тем строже и настороженнее становился Кулаков. Однако благорасположение высочайшего покровителя было необходимо, поэтому в ход пускались всевозможные способы. На званых вечерах, которые то и дело организовывались по случаю юбилеев, свадебных годовщин, дней рождения, бывали все. Приглашались с жёнами и детьми. Короткие застолья заканчивались быстро, после чего все расходились, разбивались на группы по интересам. Тут же решались и обсуждались многие производственные проблемы. Жёны, как правило, садились отдельно, чтобы не мешать мужьям. Этот этикет строго соблюдался всеми, кроме Раисы Максимовны: неотступно следуя за патроном мужа, она демонстративно брала его под руку, заглядывала в глаза, пыталась развлечь разговорами. Горбачёв при этом делал вид, будто ничего не происходит. Насколько подобное ухаживание было действенным, трудно сказать. Фёдор Давыдович был умным, прозорливым человеком, и хотя он заметно охладел к своему протеже, всё-таки не обделял его своим вниманием. После перевода Кулакова в Москву Горбачёв становится первым в крае.

В день 60-летия со дня рождения Ф.Д. Кулакову присвоили звание Героя Социалистического Труда, но рекомендовали отметить торжество скромно. Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной вылетели в Москву поздравить Фёдора Давыдовича, а их на дачу не допустили. Позвонили супруги заместителю Кулакова Н.П. Руденко, которого Горбачёв называл близким другом, но «добро» попасть на вечер не получили. И вернулись они домой «несолоно хлебавши». Как только Горбачёв стал генсеком, он тут же выдворил Руденко из ЦК КПСС и направил советником по сельскому хозяйству в Болгарию. Отомстил он и другим, кто вольно или невольно задевал его честолюбие.

К тому времени Кулаков окончательно разочаровался в человеческих качествах своего подшефного, которому столько лет покровительствовал. Понял истинное нутро Горбачёва, который ничем не гнушался на пути к власти или когда от этого зависела его личная выгода.

Кто-то из ставропольцев рассказал Фёдору Давыдовичу, как однажды председатель крайисполкома И.Т. Таранов заметил, что при Кулакове проблемы овцеводства были хорошо разработаны. Михаил Сергеевич зло прервал его. Похвала Кулакову умаляла роль Горбачёва. А он ведь считал, что не делает ошибок, является истиной в последней инстанции. Грубая выходка Горбачёва показала истинное отношение его к Кулакову, которого он никогда не любил за ум, знание дела.

Фёдор Давыдович общался с рабочими, бывал на фермах, на полях, наблюдал за севом, обработкой полей и уборкой урожая, чего Горбачёв терпеть не мог. Он всегда был только кабинетным руководителем. А когда Кулакова уже начали травить, Михаил Сергеевич больше не считал нужным скрывать неприязнь к своему покровителю, старался поменьше общаться с ним. Вот где в полной мере проявилась мудрость народной поговорки: «Сделаешь человеку добро — получишь зло». А сколько хорошего, доброго сделал Кулаков для Горбачёва у истоков его возвышения! Вёл его от секретаря Ставропольского горкома комсомола до второго и первого секретаря крайкома ВЛКСМ, «сделал» заведующим организационным отделом крайкома партии, первым секретарём Ставропольского горкома партии, вторым секретарём крайкома партии и, наконец, первым. Добрые отзывы Кулакова помогли ему стать членом ЦК КПСС.

Вот почему Фёдор Давыдович, желая предотвратить восхождение такого человека на государственный Олимп, предложил направить Горбачёва на дипломатическое поприще. Но шеф КГБ Ю.В. Андропов зашёл к М.А. Суслову и сказал, что его надо сохранить на партийной работе. На деле Суслов отлично понял, что Юрий Владимирович хочет сохранить Михаила Сергеевича для себя. Памятуя, какой приём оказал ему Горбачёв, сразу согласился. С тех пор Кулаков в жизни Горбачёва ушёл на второй план, а главным его покровителем стал Андропов.

Есть и другая версия причин охлаждения отношений между Горбачёвым и Кулаковым. Из неё следует, что трещина возникла по инициативе Михаила Сергеевича. Эту точку зрения изложил мне под диктофонную запись в июле 2000 года Виктор Михайлович Мироненко — тот самый комсомольский лидер края, бравший на работу в крайком выпускника МГУ Горбачёва.

В. Мироненко:

— Действительно, на первом этапе его продвигал наверх Кулаков. Но потом у Фёдора Давыдовича осложнились отношения с кремлёвской верхушкой. В зарубежной прессе с чьей-то подачи упорно начали писать о том, что Кулаков претендует на самостоятельную роль генсека. Подборки этих сообщений доставлялись Брежневу. Холодок по отношению к Кулакову усиливался. На апрель 1978 года запланировали Пленум ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства, однако председателем комиссии по подготовке Пленума назначили не его, Кулакова, являвшегося членом Политбюро и секретарём ЦК именно по этому вопросу, а Косыгина. Федора Давыдовича даже не ввели в состав комиссии.

Горбачёв об этом узнал и начал постепенно дистанцироваться от бывшего покровителя: как бы не заподозрили и его. Неспроста в ноябре 1978 года, после смерти Кулакова, на беседе у Черненко перед выдвижением на пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству Михаил Сергеевич на всякий случай подчеркнул: «Вы знаете, Константин Устинович, с Кулаковым мы в последнее время много спорили». И далее в своей книге «Жизнь и реформы» Горбачёв приводит свидетельства того, как остро он поздней осенью 1978 года спорил с Кулаковым.

Как бы ни было на самом деле — то ли Кулаков разочаровался в своём молодом протеже, то ли, наоборот, Горбачёв, узнав об охлаждении Брежнева к его покровителю, решил ограничить с ним контакты и даже запустил легенду о расхождениях во взглядах с недавним учителем, — Кулаков действительно отошёл для Михаила Сергеевича на второй план, а главной фигурой, на которую он сделал ставку, стал Андропов.

Покровитель номер два

М. Горбачёв впоследствии признавался: «Думаю, Андропов «приложил руку» к моему выдвижению, хотя мне не сделал и намёка».

С Андроповым он впервые лично познакомился будучи вторым секретарём крайкома. Августовские события 1968 года, видимо, не позволили председателю КГБ воспользоваться отпуском в обычное время, и он неожиданно приехал в Железноводск в апреле 1969-го. А поскольку Андропов деликатно отклонил визит вежливости Ефремова, последний с этой миссией послал Горбачёва.

Расположился председатель КГБ в санатории «Дубовая роща» в трёхкомнатном люксе. Горбачёв прибыл в назначенное время, но его попросили подождать. Прошло сорок минут. Наконец Андропов вышел, тепло поздоровался, извинился за задержку, ибо «был важный разговор с Москвой».

— Могу сообщить вам хорошую новость: на завершившемся пленуме ЦК КПЧ первым секретарём избран Густав Гусак.

Это, по мнению Андропова, свидетельствовало, что дело в Чехословакии идёт к стабилизации.

Потом они ещё не раз встречались. Раза два отдыхали в одно и то же время: Андропов — в особняке санатория «Красные камни», Горбачёв — в самом санатории. Вместе с семьями совершали прогулки в окрестностях Кисловодска, выезжали в горы. Иногда задерживались допоздна, сидели у костра, жарили шашлыки. Андропов, как и Горбачёв, не был склонен к шумным застольям «по-кулаковски». Прекрасная южная ночь, тишина, костёр и разговор по душам.

Офицеры охраны привозили магнитофон. Уже позднее Горбачёв узнал, что музыку Юрий Владимирович чувствовал очень тонко. Но на отдыхе слушал исключительно бардов-шестидесятников. Особо выделял Владимира Высоцкого и Юрия Визбора. Любил их песни и сам неплохо пел, как и жена его Татьяна Филипповна. Однажды предложил Горбачёву соревноваться — кто больше знает казачьих песен. Михаил Сергеевич легкомысленно согласился и потерпел полное поражение. Отец Андропова был из донских казаков, а детство Юрия Владимировича прошло среди терских.

«Были ли мы достаточно близки? — задаётся вопросом Горбачёв и сам же отвечает: — Наверное, да. Говорю это с долей сомнения, потому что позже убедился: в верхах на простые человеческие чувства смотрят совсем по-иному. Но при всей сдержанности Андропова я ощущал его доброе отношение, даже когда, сердясь, он высказывал в мой адрес замечания».

Многомудрый царедворец академик Г. Арбатов, работавший в своё время в ЦК, в отделе, которым руководил Юрий Владимирович, тоже отмечает: Андропов первым или одним из первых оценил М.С. Горбачёва. По словам Арбатова, он впервые эту фамилию услышал именно от Юрия Владимировича весной 1975 года. Разговор начался с обсуждения безрадостных итогов визита госсекретаря США С. Вэнса, потом перешёл на болезнь Брежнева. Арбатов довольно резко сказал, что нас ожидают большие неприятности, так как, судя по всему, на подходе слабые да и по политическим взглядам часто вызывающие сомнения люди.

— Андропова это разозлило, — вспоминает академик. — Может быть, потому, что в глубине души он был со мной согласен. Ты, мол, вот говоришь так, а ведь людей не знаешь, просто готов всё на свете критиковать. «Слышал ли ты, например, такую фамилию — Горбачёв?» Отвечаю: «Нет». «Ну вот видишь. А есть люди, с которыми действительно можно связать надежды на будущее». Не помню, чем тогда закончился разговор. Второй раз фамилию Горбачёва я услышал от Юрия Владимировича летом 1978 года, вскоре после смерти Ф.Д. Кулакова, секретаря ЦК, отвечавшего за сельское хозяйство. «Вот негодники, — он употребил более резкое выражение, — не хотят, чтобы Горбачёв перебрался в Москву». И объяснил, что речь идёт о переводе на пост, который занимал Кулаков.

В. Казначеев:

— Получилось так, что не сам Михаил Сергеевич, а Юрий Владимирович начал расчищать для него «трон» генсека. Поставив ещё в 1968 году на Андропова, Михаил Сергеевич делал всё, чтобы ему угодить.

Юрий Владимирович тоже из крестьян Ставрополья, только на 17 лет старше. Родился в селе Нагутском. Поступил в Рыбинский речной техникум, где стал комсоргом, затем комсомольским вожаком Рыбинской судоверфи и, наконец, первым секретарём Ярославского обкома комсомола. После финской войны его направили секретарём ЦК комсомола новой Карело-Финской республики. Первым партийным секретарём туда назначили Отто Куусинена, прошедшего пятидесятилетнюю школу Коминтерна. Знал он много. Обид не прощал, но когда Сталин присваивал себе его мысли, смирялся. Куусинен служил тому, кто был хозяином жизни.

В 1943 году Юрий Владимирович опубликовал в «Комсомольской правде» статью «Любовь к родному краю», которая метила в огород Жданова и Маленкова: мол, не ведут они идеологическую работу. Андропова сняли. Казалось, ему конец. А он вдруг объявился секретарём партийной организации Петрозаводска. Когда Сталин, следуя перманентному террору, решил избавиться от очередных приближённых и создать новую сталинскую особую гвардию, этакое «братство», которому подчинялись даже члены ЦК, в его числе оказался и Ю.В. Андропов.

Теперь, спустя десятки лет, этот человек стал возглавлять органы КГБ. Надо признать, что Андропов был достаточно умён, чтобы понять: страна требует перестройки. Всё дело было в методе, а он, как главный полицейский, признавал метод только милицейский. По-настоящему, в глобальном масштабе, он начал применять его тогда, когда стал генсеком.

Несмотря на различия в характерах да и возрасте, они потянулись друг к другу. Отпуск Горбачёвы приурочивали к отпуску Андроповых и проводили его вместе на Кавказских Минеральных Водах — в Железноводске, Кисловодске. Говорили, естественно, о многом. Юрий Владимирович, человек нелюдимый, выпивки, веселящиеся компании не любил. Но машину Горбачёва к нему пропускали без задержек. Разговаривал с ним подолгу и охотно. Андропову очень хотелось «расшатать» не очень прочный «трон» Брежнева. Однако для этого требовалось убрать с дороги многих, в том числе друга Леонида Ильича — С.Ф. Медунова, хозяина соседнего со Ставропольским Краснодарского края.

В.А. Крючков (председатель КГБ в 1988–1991 гг.; помощник Ю.В. Андропова в ЦК КПСС; руководитель его канцелярии, начальник разведки — заместитель председателя КГБ в пору, когда шефом Лубянки был Ю.В. Андропов; автор нашумевших воспоминаний «Личное дело» в двух книгах):

— В 1967 году Андропову неожиданно предложили перейти из ЦК КПСС на работу в КГБ СССР. Сам Андропов узнал об этом лишь в тот день, когда ему было сделано это предложение. Идея назначения на этот пост именно Юрия Владимировича родилась не случайно и явилась следствием тех отношений, которые сложились тогда в высшем руководстве, и в частности у Л.И. Брежнева с А.Н. Косыгиным.

К тому времени я уже два года работал помощником Андропова (как секретаря ЦК КПСС), что позволяло быть в курсе многих дел, связанных с обстановкой в высших эшелонах власти. Должен сказать, что заседания Политбюро и Секретариата ЦК КПСС проходили тогда бурно и подолгу. Речь на них часто шла не только о каких-то сугубо конкретных вопросах, но и в более широком плане о путях дальнейшего развитии советского общества.

Брежнев был сторонником постепенных перемен, предлагал проводить их без спешки, без потрясений, без революционной ломки. Косыгин же выступал за путь более радикальных реформ. Отстаивая свои идеи, он проявлял редкостное упорство, не выносил возражений, болезненно реагировал на любые замечания по существу предлагаемых им схем и решений. Экономику он вообще считал своей вотчиной и старался не подпускать к ней никого другого. Этим Косыгин настроил против себя многих членов высшего руководства.

На определённом этапе накал разногласий в Политбюро достиг апогея, и вопрос встал о выборе между двумя подходами к развитию нашего общества. Линия Брежнева взяла верх. Он стал укреплять свои позиции в руководстве, но в порядке уступки Косыгину всё же был вынужден согласиться с его предложением о перемещении Андропова с участка социалистических стран и, главное, из аппарата ЦК КПСС.

Надо сказать, что тогда пост секретаря ЦК КПСС, который до своего нового назначения занимал Андропов, являлся весьма влиятельным. Не следует думать, что в основе конфликта Косыгина с Андроповым лежали лишь политические разногласия. По наблюдениям многих товарищей, для их отношений была характерна и какая-то личная несовместимость. Не раз на это сетовал, кстати, и сам Андропов. Очередная стычка с Косыгиным действовала на него порой просто удручающе.

Родители М.С. Горбачёва: Сергей Андреевич и Мария Пантелеевна. В центре — Михаил и младший брат Александр.

Отец М.С. Горбачёва Сергей Андреевич

Миша Горбачёв с дедом Пантелеем Ефимовичем и бабушкой Василисой Лукьяновной.

Студентка философского факультета МГУ Раиса Титаренко.

Родители Р.М. Горбачёвой: отец Максим Андреевич и мать Александра Петровна Титаренко. В центре — сестра Людмила.

Первая школьная любовь Юлия Карагодина.

Студент юридического факультета МГУ Михаил Горбачёв.

С матерью и женой на лавочке у родительского дома.

Молодые супруги Михаил и Раиса Горбачёвы, её сестра Людмила. В центре — прадед сестёр. 1954 год.

Студенческая молодость. М. Горбачёв с друзьями-однокурсниками.

Делегаты XVIII съезда ВКП(б) от ВЛКСМ. В рамке и сверху — И.П. Борцов, курировавший в ЦК КПСС Ставропольскую краевую парторганизацию, в 60-е годы оформлявший документы на продвижение М.С. Горбачёва.

Первый секретарь Ставропольского горкома ВЛКСМ В.С. Мураховский (четвёртый слева во втором ряду) со старшими пионервожатыми школ города. 1955 год.

Первый секретарь Ставропольского крайкома ВЛКСМ В.М. Мироненко (слева) с первым секретарём Кавминводского горкома ВЛКСМ. 1956 год.

Н.С. Хрущёв привёз президента Югославии Иосипа Броз Тито в колхоз «Россия» Ставропольского края. На переднем сиденье — первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС И.К. Лебедев. 1956 год.

Иосип Броз Тито с супругой Йованкой и Н.С. Хрущёв в колхозе «Россия» Ставропольского края.

1957 год, Кремль. Слёт молодых целинников. В.М. Мироненко и А.И. Качанов. Крайний справа — редактор ставропольской краевой газеты «Молодой ленинец» П.А. Ларионов, жена которого рекомендовала М.С. Горбачёва в партию.

Ю.А. Гагарин с членами Бюро ЦК ВЛКСМ. Второй слева в первом ряду — первый секретарь ЦК ВЛКСМ С.П. Павлов; третий слева во втором ряду — бывший первый секретарь Ставропольского крайкома ВЛКСМ, в ту пору секретарь ЦК ВЛКСМ В.М. Мироненко; третий в третьем ряду — первый секретарь ЦК ЛКСМ Грузии Э.А. Шеварднадзе. 1961 год.

Дом отдыха ЦК ВЛКСМ в Переделкине, 1961 год. В гости к секретарям ЦК комсомола В. Логинову и В. Мироненко приехал первый космонавт Ю. Гагарин.

Встреча первых секретарей Ставропольского крайкома ВЛКСМ, посвящённая 80-летию ВЛКСМ. Сидят: В. Мироненко, С. Калашников; стоят: А. Коробейников, В. Михайленко, В. Казначеев, Н. Пальцев, А. Черногоров. М. Горбачёва не пригласили…

Первый заместитель председателя Комитета народного контроля СССР В. Чураев (слева) с сотрудниками комитета. 70-е годы. Справа крайний — бывший первый секретарь Ставропольского крайкома ВЛКСМ В. Мироненко, принимавший на работу в комсомол выпускника МГУ М. Горбачёва.

Первый секретарь Кисловодского горкома КПСС В.С. Мураховский зажигает Вечный огонь Славы. 1967 год.

В годы Великой Отечественной войны на Ставрополье формировался знаменитый кавалерийский корпус легендарного генерала Л.М. Доватора.

Ставропольские партизаны в годы Великой Отечественной войны. Во втором ряду четвёртый слева — М.А. Суслов.

Дед первого секретаря Ставропольского крайкома ВЛКСМ В.М. Мироненко, герой Гражданской войны Григорий Иванович Мироненко и член ЦК ВКП(б) Р.С. Землячка (Залкинд). Пятигорск, 1926 год.

Лидер венгерских коммунистов Я. Кадар с супругой и первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС М.С. Горбачёв у Вечного огня в Пятигорске. Вторая половина 70-х годов.

Председатель КГБ СССР Ю.В. Андропов и первый секретарь Ставропольского крайкома М.С. Горбачёв у Вечного огня в Пятигорске. Вторая половина 70-х годов.

На зимний отдых в Ставрополье приезжали многие руководители страны. На снимке: Председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин и первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС М.С. Горбачёв

Ставрополь, 11 мая 1978 года. Первый секретарь крайкома КПСС М.С. Горбачёв встречает в аэропорту секретаря ЦК КПСС М.А. Суслова.

Кремлёвский Дворец съездов. М.А. Суслов (в центре) с делегатами XXIII съезда КПСС из Ставропольского края. В первом ряду крайний справа — Ф.Д. Кулаков, в верхнем ряду крайний справа — В.А. Казначеев.

В.А. Казначеев и М.С. Горбачёв.

Бывший первый секретарь Ставропольского крайкома ВЛКСМ В.А. Казначеев с профессорско-преподавательским составом Пятигорского технологического университета. 1998 год.

В.С. Мураховский на трибуне пленума Ставропольского крайкома КПСС. 1982 год.

В кругу семьи. Крайний справа — В.С. Мураховский. 1982 год.

Первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС В.С. Мураховский (крайний справа), секретарь крайкома КПСС В.И. Калашников (крайний слева) и первый секретарь Перовского райкома КПСС И.А. Толстой на полях одного из хозяйств. 1983 год.

Первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС В.С. Мураховский на охоте в окрестностях Кисловодска. 1984 год.

Первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС В.С. Мураховский (первый слева) и первый секретарь Изобильиенского райкома КПСС В.П. Бондарев приехали в опытное хозяйство «Изобильненское». 1983 год.

В кабинете руководителя строительства Прикумского завода пластмасс. Председатель Госплана СССР Н.К. Байбаков, первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС В.С. Мураховский, председатель Ставропольского крайисполкома И.Т. Таранов. 1984 год.

Они охотно позировали перед фотокамерами.

Письма М. Горбачёва с практики, которую он проходил на родине, в Ставропольском крае.

Подмосковье. За два года до свадьбы.

И всё же спор между ними имел явную политическую подоплёку — Андропов опасался, что предлагаемые Косыгиным темпы реформирования могут привести не просто к опасным последствиям, но и к размыву нашего социально-политического строя.

Назначением Андропова на пост председателя КГБ СССР в мае 1967 года Брежнев, с одной стороны, как бы сделал уступку Косыгину, а с другой — значительно укрепил свои позиции, сделав этот важнейший участок полностью безопасным для себя. И действительно, с этого направления Брежневу до самых последних дней уже ничто не угрожало. Андропов всегда сохранял к нему полную лояльность, стремился всячески помогать.

Помимо выполнения своих прямых обязанностей председателя КГБ, он принимал активное участие в подготовке всех наиболее важных речей и докладов генсека, готовил многие предложения по вопросам внешней и внутренней политики, причём всегда делал это с полной самоотдачей. Андропов часто спорил даже с Леонидом Ильичом, отстаивал свои взгляды, но неизменно делал это с большим тактом, вёл дискуссию исключительно корректно. Если же его удавалось в чём-то переубедить, то он не просто вставал на позицию другой стороны, но и твёрдо придерживался достигнутой договорённости.

Имя Ю.В. Андропова в сознании миллионов советских людей стало синонимом борьбы с коррупцией и преступностью. Но вот неожиданное мнение.

В. Казначеев:

— Борьба Андропова с коррупцией на деле тоже была войной за первенство. В 1967 году страна узнала, что вновь назначенный шеф КГБ стал кандидатом в члены Политбюро, сохранив при этом должность секретаря ЦК КПСС. С этого начинается восхождение Юрия Владимировича на престол генсека.

Отношение Горбачева к Андропову тоже претерпело изменения — как и в случае с Кулаковым. Когда это было выгодно, Михаил Сергеевич подчёркивал свою близость к Фёдору Давыдовичу, когда над головой Кулакова начали сгущаться тучи, тут же дистанцировался от него. Так и в случае с Юрием Владимировичем. И тоже после его смерти. Об этом свидетельствует, в частности, помощник и руководитель аппарата Президента СССР Валерий Иванович Болдин. Горбачёв, став при Черненко вторым лицом в партии и зная, что новый генсек был в контрах со старым, тут же стал давать нелицеприятные оценки Андропову в расчёте, что они дойдут до ушей Константина Устиновича и тот примет его в свою команду.

В. Болдин:

— Распространяемая ранее информация о его близости с Ю.В. Андроповым больше не помогала. (Наоборот, она становилась для него опасной. — Н.3.). Да и сам Горбачёв в последнее время открещивался от Ю.В. Андропова. Его раздражала возрастающая популярность дел уже ушедшего из жизни Андропова, и он никак не мог понять причины уважительного отношения народа к Юрию Владимировичу. Однажды, не сдержавшись, Горбачёв сказал: «Да что Андропов особенного сделал для страны? Думаешь, почему бывшего председателя КГБ, пересажавшего в тюрьмы и психушки диссидентов, изгнавшего многих из страны, средства массовой информации у нас и за рубежом не сожрали с потрохами? Да он полукровок, а они своих в обиду не дают».

Этот порыв откровенности показывал, как Горбачёв переживал свой провал и завидовал Ю.В. Андропову, оставшемуся в доброй памяти народа. О нём помнили потому, что он был скромен в быту, не красовался перед камерами телевидения, а наводил порядок в стране, готовя её к постепенным, но реальным преобразованиям, улучшению жизни простых людей.

А в начале 80-х годов Горбачёв демонстрировал любовь Андропова к нему, что позже настораживало многих, не знающих, как относиться к ставленнику умершего генсека. Это отношение накладывалось на давнюю неприязнь к Горбачёву как к политику.

Ан. Громыко:

— После прихода Горбачёва к власти, как он сам, так и его ближайшее окружение, внушал, что сделано это было с прямой подачи Андропова. Настойчивость в распространении этой версии совершенно очевидна.

Казалось бы, зачем Горбачёву понадобилось брать себе в покровители Андропова? Ради чего утверждать, что в 1978 году тебе протежировал шеф КГБ при продвижении по партийной иерархической лестнице? Почему сам Горбачёв никогда не опровергал утверждение, что Андропов был его «ментором», чуть ли «крёстным отцом»? Всему этому есть объяснение.

Авторитетом Андропова как генсека, а им он стал только в ноябре 1982 года, Горбачёв стремился затушевать то, что его выдвинули и провели на пост секретаря ЦК КПСС, а затем и в Политбюро совсем другие люди. Двумя решающими фигурами, которые помогли ему в этом, были Михаил Суслов и Фёдор Кулаков. Ничего зазорного в то время в этом не было. Поддержка Горбачёва этими людьми обеспечила ему хорошую службу, помогла оставаться на плаву в то время, когда дела в сельском хозяйстве, уже после прихода Михаила Сергеевича на руководящую работу, шли неважно.

Какую роль в продвижении Горбачёва играл Андропов? Минимальную. В 70-х годах партийный аппарат органами госбезопасности уже не контролировался. Как и в отношении любого другого партийного работника среднего уровня, проверки на благонадёжность если и проводились, то носили довольно условный и весьма выборочный характер. Влияние КГБ заметно упало ещё при Хрущёве, и его руководители, а за ними аппарат КГБ областного звена перестали играть роль надсмотрщиков за партией, как это практиковалось при Сталине

Миф о том, что Горбачёв является ставленником и протеже Андропова, подпитывается тем, что шеф службы безопасности, сам родом тоже из Ставрополя, по рекомендации врачей регулярно лечил почки и печень на кисловодских минеральных водах. Лечился здесь и Косыгин, реже Брежнев.

Секретари обкомов, в том числе и Горбачёв, всегда встречали и провожали поезда, которыми в правительственных вагонах на отдых ехали члены Политбюро. Если областное начальство чувствовало расположение высокопоставленного гостя из Москвы, то оно могло навестить его на отдыхе, на государственной даче. Случалось это, однако, крайне редко. Утомлённые московской жизнью с её изматывающей работой, Брежнев, Косыгин, Андропов, да и мой отец ценили не только каждый день, но даже час своего отдыха и лечения.

Когда Андрей Громыко находился в Крыму и случалось, что туда же на отдых приезжал Леонид Брежнев, то отец обязательно ехал в Ставрополь его встречать. Туда же съезжалось областное начальство. Вот такие же «исторические встречи» были у Михаила Горбачёва, когда в его край поездом приезжал генсек Брежнев, которого встречали и другие высокие партийные и государственные чины, в том числе, конечно, и Андропов.

Сказанное не означает, однако, что Андропов в упор не замечал Горбачёва. Более того, тот ему нравился. Это был Горбачёв образца начала 80-х. Уже после смерти Андропова отец, когда новый генсек Константин Черненко поручил Горбачёву идеологический участок работы, просматривая со мной в зале кинохронику, вдруг сказал: «Анатолий, вот этот человек — Горбачёв, он уже член Политбюро и очень энергичен». В кадре кинохроники был Михаил Сергеевич. Он произносил здравицу в честь Константина Устиновича Черненко.

Самым информированным человеком о кремлёвских интригах и расстановке сил в высшем эшелоне политической власти в стране в те годы был, безусловно, Евгений Иванович Чазов. «Главный кремлёвский врач», как его называли, обладал самым полным объёмом сведений о каждом своём пациенте, включая состояние здоровья. Будучи начальником Четвёртого Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР, он был в курсе многих тайн кремлёвских «небожителей». О некоторых он, не без колебаний, решил поведать.

Е. Чазов:

— В Кунцевскую больницу, где находился Андропов, для диспансеризации был госпитализирован Горбачёв. Андропов, узнав об этом, попросил его зайти. Я предупредил Горбачёва о тяжести состояния Андропова и плохом прогнозе заболевания. Он был вторым человеком в Политбюро, который знал, что дни Генерального секретаря сочтены. Как и Устинов, Горбачёв, который в ЦК был ближе всех к Андропову, тяжело переживал сказанное.

В это время возникла новая сложная ситуация. В конце года должен был состояться неоднократно откладываемый Пленум ЦК и сессия Верховного Совета. Откладывать дальше было невозможно, так как страна должна была иметь бюджет на 1984 год. Андропов до последнего дня надеялся попасть на Пленум ЦК и на сессию Верховного Совета СССР. Он даже попросил, чтобы в новом здании ЦК, где он должен был выступать, трибуну установили не ниже стола президиума, как это предусмотрено архитекторами, а рядом со столом, чтобы ему не надо было спускаться по ступенькам.

В чём-то повторялась история с Брежневым. В своей длительной врачебной практике я заметил, что у тяжёлых, умирающих больных на какой-то стадии происходит определённый перелом в психике и они бессознательно начинают верить в благополучный исход. Так было и с Андроповым. Исчезли его мысли об инвалидности, уходе с поста лидера страны, он пытался работать, вызывал помощников, давал указания. Но болезнь не обманешь. При всём желании он не мог присутствовать на пленуме и сессии и обратился поэтому к участникам заседания с письменным посланием. О том, что он не верил в печальный конец и не думал об уходе, говорит и то, что он продолжал воплощать в жизнь свои намерения «укрепить руководство страны честными, прогрессивными, преданными делу партии» людьми. Надо было бы добавить, и «преданными Генеральному секретарю».

На декабрьском Пленуме ЦК, по представлению Андропова, в члены Политбюро были избраны Воротников и Соломенцев, кандидатом в члены Политбюро — Чебриков, секретарём ЦК — Лигачёв. Кстати, в это же время вводится в состав Президиума Верховного Совета СССР Ельцин, работавший первым секретарём Свердловского обкома КПСС.

Декабрьский Пленум ЦК 1983 года как бы подвёл черту под «временем Андропова». Никто уже не сомневался в тяжести состояния Андропова, все ждали развязки и обсуждали, кто заменит его на посту лидера партии и государства.

Л.Я. Брежнева (племянница Леонида Ильича, дочь от первого брака его родного брата Якова Ильича Брежнева; ещё в институте порвала с комсомолом, посещала церковь и любила иностранца, за что не была признана семьёй Генерального секретаря, считавшей её чужой):

— Андропов понимал, что нужны перемены, тем не менее не представлял, какие именно, с чего начинать и что делать с экономикой. Думаю, что если бы он представлял реформирование более чётко и предвидел последствия, он никогда бы не стал рекомендовать как одного из претендентов на пост Генерального секретаря Горбачёва, у которого была репутация серого, услужливого и неумного функционера, и многим в Политбюро, в частности моему дяде, была просто непонятна эта привязанность Андропова к семье Горбачёвых. Для серьёзных перемен стране нужен был очень сильный, умный, волевой человек и большой патриот. Чтобы развалить такую огромную державу, как оказалось, особых талантов не понадобилось.

Сегодня всем известно, что Горбачёв попал в Москву только благодаря шефу КГБ Андропову, которого супруги Горбачёвы всячески ублажали во время его приездов в Ставрополье. С полной ответственностью заявляю, что первое время Леонид Ильич не желал о Горбачёве слышать. Злился, ворчал, но в 1978 году поставил свою подпись под решением о назначении на место колоритного, сильного, умного, властного, хотя и не совсем порядочного Фёдора Кулакова никому не известного, ничем не выделяющегося провинциала Горбачёва. К этому времени Брежнев находился уже под колпаком у Андропова, был тяжело болен и зависим от наркотиков.

Из беседы с Игорем Юрьевичем Андроповым, сыном Ю.В. Андропова (1941 г. рождения, окончил МГИМО, работал в Институте общественных наук при ЦК КПСС, в Институте США и Канады АН СССР, в МИД СССР и РФ на различных должностях, был послом в Греции):

— Почему Юрий Владимирович не позаботился о том, чтобы ему на смену пришёл более-менее достойный по тем временам преемник? Не мог ли он ещё при жизни передать руководство страной тому же Горбачёву?

— Всё решало единое и сплочённое Политбюро. Средний возраст его членов приближался к 70 годам, и Горбачёв, которому было немногим за 50, вряд ли мог стать генсеком. Более того, мало кто знает о том, что Юрию Владимировичу приходилось довольно часто сталкиваться и конфронтировать с могучими силами в Политбюро. Не надо упрощать и представлять дело так, будто отец в той ситуации мог спокойно «тасовать карты».

— Юрий Владимирович выделял Горбачёва из всех только потому, что тот был моложе?

— Нет, не только. Отец никогда не отказывал ему в несомненных способностях. Видел в нём очень хорошее сочетание двух высших образований. Юрий Владимирович понимал, что эта фигура очень динамичная, решительная. Хотя отношение отца к Михаилу Сергеевичу не было статичным. Помнится, где-то в 1977 году Юрий Владимирович мне прямо сказал: «А ты знаешь, Игорь, из Михаила Сергеевича может вырасти крупный работник, крупный руководитель». И добавил: «Если, конечно, ничего не случится». Я спросил: «Что ты имеешь в виду?» Он ответил: «Всякое может быть…» В первую очередь Андропов не был уверен в том, что Горбачёв при принятии решений всегда видит долгосрочную политическую перспективу, в чём сам отец был очень силён. Запомнилась ещё одна реплика, услышанная как-то от отца: «Миша, к сожалению, умеет слушать меньше, чем говорить…»

— А как складывались личные взаимоотношения Горбачева и Андропова?

— Я могу назвать только двух человек, с которыми у отца были неформальные отношения, — это Устинов и Громыко. С Горбачёвым в Москве у Юрия Владимировича таких контактов не наблюдалось. Они случались раньше, когда Михаил Сергеевич работал в Ставрополе. Правда, Михаил Сергеевич вместе с Раисой Максимовной были у нас с мамой в гостях в отсутствие отца, когда он уже тяжело болел. Горбачёв просто хотел как-то поддержать мать. И сделал это очень умно, тонко и убедительно.

— Может быть, были и какие-то другие цели?

— Думаю, Михаил Сергеевич достаточно опытный политик, он понимал, что этот его поступок никакого решающего значения ни в какой игре иметь не может.

Покровитель номер три

Об этом человеке написано и сказано много. И в основном — неправды. Его называли «серым кардиналом». Он раздражал своим аскетизмом и начитанностью.

Даже Владимир Тимофеевич Медведев — генерал, начальник личной охраны Брежнева, а затем Горбачёва, называл его перестраховщиком, педантом, догматиком — и в словах, и в поступках. К тому же он был очень упрямым человеком. Его, главного идеолога, второго человека в партии в годы правления Брежнева, более всего опасалась передовая творческая интеллигенция.

В высоком же окружении характер и привычки Михаила Андреевича Суслова вызывали иронию. Чего стоили одни галоши, с которыми он не расставался, кажется, даже в ясную погоду и которые были чем-то вроде его визитной карточки, как, впрочем, и его старомодное пальто, которое он носил десятки лет. После шутливого предложения Брежнева членам Политбюро скинуться на пальто Суслову тот наконец приобрёл себе обнову.

— Выезжаем иногда на Можайское шоссе и плетёмся со скоростью 60 километров в час: впереди — скопление машин, — вспоминает В.Т. Медведев. — Леонид Ильич шутит: «Михаил, наверное, едет!» Брежнев ко всем обращался на «ты» и если не на людях, не при всех, то по именам — Юра, Костя, Николай. Суслова он мог назвать по имени лишь заочно, обращался же к нему, как и к Косыгину, только по имени и отчеству. Видимо, потому что с Сусловым, как и с Косыгиным, Генеральный чувствовал себя менее уверенно, чем с другими, и тот и другой могли ему возразить. Бывало так, все за, а Суслов — против. И когда решался, скажем, вопрос о наградах или лауреатстве и всё шло как по маслу, всегда кто-нибудь скажет: «Как ещё Михаил Андреевич посмотрит…» — «А вы объясните ему… — говорил Брежнев и через паузу добавлял: — Ну, я сам с ним поговорю».

М. Горбачёв:

Кажется, это одна из немногих положительных оценок Суслова. Хотя уважительно о нём говорили мне и В. Мироненко, и В. Болдин, и Н. Поротов. Время правдивого рассказа о нём, наверное, ещё не пришло, в ходу все те же ярлыки, которые были навешаны ему в годы горбачёвской гласности, о чём свидетельствует и нижеследующее мнение.

В. Казначеев:

— Горбачёв хорошо ориентировался в том, кто пользовался поддержкой Л.И. Брежнева. Среди них на первом месте были М.А. Суслов и А.П. Кириленко. Михаил Сергеевич постарался, чтобы на праздник, посвящённый двухсотлетию Ставрополя, которому вручили орден Октябрьской Революции, приехал М.А. Суслов с дочерью, Майей Михайловной. Событие совпало с днём её рождения. Раиса Максимовна никого к ней не допускала. И, видимо, по этой причине жён других секретарей крайкома не пригласили на званый вечер, посвящённый этой дате.

Михаил Сергеевич всегда восхищался Сусловым, называл его совестью партии. Ходили разговоры о том, что когда Суслов приезжал из-за границы, то оставшуюся валюту сдавал в партийную кассу. Может быть, так оно и было для создания определённого имиджа. Крестьянский сын Михаил закончил Институт народного хозяйства, потом Институт красной профессуры и стал исполнителем всех партийных решений. Будущий теоретик марксизма-ленинизма из всех наук выбрал одну — сталинизм. Ко времени великого террора он уже был заместителем Ежова. Готовил расстрельные списки.

Приход Берии не повредил его карьере. Через два года он становится хозяином Ставропольского края, где подрастал парнишка Миша Горбачёв. Ни у Суслова, ни у его будущего протеже боевых заслуг не было. Хотя среди мальчиков его возраста были связные разведчики. Михаил Андреевич на фронте не был, зато в тылу руководил выселением чеченцев, ингушей, карачаевцев. Советизировал Прибалтику, третью часть населения депортировал в Сибирь. В 1948 году выступил против И.Б. Тито, который решил в Югославии вопрос о самоуправлении, узаконив разнообразные формы собственности, разрешил югославам выезжать за границу. В 50-х годах Тито решил то, что потом, более чем через тридцать пять лет, безуспешно пытался осуществить Горбачёв.

Суслов был сталинистом, более трёх десятилетий вёл агитационно-пропагандистскую работу, за что и признан «серым кардиналом». Так что понятно, во имя чего старался Михаил Сергеевич показать себя единомышленником этого всемогущего человека, служившего Сталину, Хрущёву, Брежневу… В день рождения Майе Михайловне преподнесли дорогие сувениры. Перед отлётом в самолёт положили подводное ружье и модную в те годы кожаную куртку для внука Суслова. Он всё принял с благодарностью. А как же партийная совесть главного теоретика коммунизма, о которой народ был столько наслышан? Она молчала.

Знал Горбачёв, что особым вниманием Л.И. Брежнева пользуется министр гражданской авиации Б.П. Бугаев. Отдыхать в Кисловодск Борис Павлович прибыл с семьёй и знакомыми. Михаил Сергеевич старался вовсю. Самолично показал гостям памятные места, распорядился приготовить обильный ужин, сувениры. Это был единственный раз, когда Михаил Сергеевич явился без Раисы Максимовны. Охотно танцевал, говорил комплименты жене министра и другим дамам.

Но больше всего Горбачёв стремился заполучить себе тех, кто решал кадровые вопросы. И добился-таки приезда на Ставрополье заместителя заведующего орготделом ЦК КПСС Е.3. Разумова. Чтобы произвести на него хорошее впечатление, организовал семинар партийных работников, на котором постарался представить в лучшем свете работу краевой парторганизации, а главное — показать себя.

Первым на семинаре выступил Разумов. Вторым сделал доклад Михаил Сергеевич. И вышло так, как мечтал Горбачёв. По приезде в Москву Разумов рассказал о добрых делах партийной организации Ставропольского края секретарю ЦК КПСС И.В. Капитонову, членам Политбюро ЦК А.П. Кириленко, М.А. Суслову и Ф.Д. Кулакову. «Михаил набирает силу!» — резюмировал по этому поводу Фёдор Давыдович.

Л. Ефремов:

— Рассказывали мне друзья в Москве, в Государственном комитете по науке и технике, что однажды в Ставрополь приезжал М.А. Суслов для вручения городу ордена Октябрьской Революции. Ему была организована Горбачёвым пышная встреча, собирали даже оставшихся в живых участников партизанских отрядов, которыми в годы Великой Отечественной войны на Ставрополье руководил М.А. Суслов. Отыскали землянку, где он якобы скрывался со своим штабом. Говорят, что он даже прослезился, увидев некоторых своих соратников…

До сих пор я думаю, что всё это — дружба с Ю.В. Андроповым, Ф.Д. Кулаковым и особо почтительное отношение к М.А. Суслову — сыграло решающую роль в неожиданном для многих выдвижении М. Горбачёва на пост секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству (в 1978 г.) и кандидата в члены Политбюро (в 1979 г.).

На Пленуме ЦК предложения об этом выносил сам Л.И. Брежнев. Последний не знал или плохо знал М. Горбачёва. На ставропольские курорты надолго он не приезжал. И, по-видимому, его предложения исходили из оценок, которые давали М. Горбачёву его друзья — Ю.В. Андропов, Ф.Д. Кулаков, М.А. Суслов, а также А.П. Кириленко. Что касается меня, то М. Горбачёва в секретари ЦК КПСС и в Политбюро я не избирал, моим мнением по этому вопросу никто не интересовался. Для меня, как и многих других людей, абсолютно неожиданным было предложение А.А. Громыко на Пленуме ЦК об избрании на высший партийный пост — Генерального секретаря ЦК КПСС — М. Горбачёва.

Не из зависти, а исходя из трезвой оценки недостаточного опыта партийной работы М. Горбачёва только в одном крайкоме КПСС, я подумал, что избрание его генсеком таит неизбежные трудности в работе, прежде всего для него самого. Он не имел опыта самостоятельной работы на производстве, в хозяйственной сфере. Как показал ход событий, его избрание таило серьёзные опасности и для партии, и для страны.

Он не опирался на старые, опытные и закалённые кадры, выдвинув идею, что «перестройка» требует новых деятелей, обладающих способностью к «новому мышлению» и новым подходам к работе. Придумав «новое мышление», он полагал, что на его основе можно решить все внутренние и внешние проблемы страны. Но это было ошибкой.

Ан. Громыко:

— Михаил Суслов в 1972 году был вторым после Брежнева лицом в руководстве. Его аскетическая, можно сказать, «иезуитская» внешность вселяла в людей настороженность и даже страх. Все помнили, как он обошёлся с Хрущёвым, заколотив первый гвоздь в крышку политического гроба «нашего Никиты Сергеевича». Благодарный Брежнев Суслову благоволил, хотя близок с ним не был.

Суслов, отправляясь на отдых, порой наведывался в Ставрополь. И однажды, во время очередного визита, как рассказывают, местное партийное руководство, в том числе и Горбачёв, пригласили и показали ему… музей жизни и деятельности Михаила Андреевича Суслова. Старец дал слабину, растрогался и отплатил Горбачёву добром.

Я несколько раз расспрашивал отца о Горбачёве. Его ответы были лаконичны. Из них я понял, что кандидатуру Горбачёва на должность в Политбюро предложил Брежнев. По поводу этого назначения он предварительно советовался с отцом, заметив, что «товарищи эту кандидатуру поддерживают». Практика опроса членов Политбюро по правительственной связи была в то время обычной и проводилась Брежневым по наиболее важным кадровым вопросам регулярно. Можно не сомневаться, что за Горбачёва перед ним лоббировал Суслов.

Е. Чазов:

— И партия, и народ спокойно восприняли потерю второго человека в партии — Суслова. Многие совершенно справедливо считали, что с его именем связан не только догматизм, процветавший в партии, но и консерватизм, пронизывавший не только жизнь общества, но и все сферы государственной деятельности. Если бы меня спросили, кого из литературных героев он напоминает мне по складу характера, принципам и человеческим качествам, то я бы, не задумываясь, ответил: персонажа из рассказа А.П. Чехова «Человек в футляре», учителя Беликова. Сходство даже не только в том, что Суслов долгое время ходил, как и Беликов, в калошах, любил длинные пальто старых моделей, а в основном принципе, которого всегда придерживался: «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Первые встречи с Сусловым, его сухость, чёрствость, склонность к перестраховке и догматизм, которые сквозили во всех его высказываниях и делах, породили во мне трудно передаваемую словами антипатию. Она усугубилась, когда мне пришлось лечить его. В начале 70-х годов его доктор, А. Григорьев, пригласил меня и моего хорошего товарища, прекрасного врача, профессора В.Г. Попова на консультацию к Суслову. Он жаловался на то, что при ходьбе уже через 200–300 метров, особенно в холодную погоду, у него появляются боли в левой руке, иногда «где-то в горле», как он говорил. На ЭКГ были изменения, которые вместе с клинической картиной не оставляли сомнений, что в данном случае речь идёт об атеросклерозе сосудов сердца и коронарной недостаточности. Трудно сказать, в силу каких причин — то ли присущего ему скептицизма в отношении медицины, то ли из-за опасения, существовавшего в ту пору у многих руководителей, что больного и старого легче списать в пенсионеры, — но Суслов категорически отверг наш диагноз и отказался принимать лекарства. Переубедить его было невозможно. Он считал, что боли в руке у него возникают не в связи с болезнью сердца, а из-за «больных сухожилий руки». Затяжные приступы заканчивались мелкоочаговыми изменениями в сердце. Мы стали опасаться, что из-за упрямства мы его потеряем.

В эти годы я познакомился с очень интересным американским фармакологом и бизнесменом X. Бергером, фирма которого «Эгиклиз» начала производить новое средство для расширения сосудов сердца — нитронг. Препарат, который мы завезли в нашу страну, завоевал популярность и начал широко использоваться. Симпатичный, интеллигентный Бергер меньше всего производил впечатление напористого бизнесмена и по своим принципам и складу характера был ближе к нам, врачам. У нас с ним сложились дружеские отношения, и как-то, воспользовавшись ими, я попросил его изучить вопрос о возможности производства нитронга в виде мази. Сейчас на фармацевтическом рынке много таких препаратов. Тогда же это было ново. Через какой-то промежуток времени X. Бергер сообщил мне, что препарат, который мы просили, — нитронг-мазь — удалось получить. Ни Бергер, создавая мазь, ни врачи, которые её начали применять, не представляли, что моя просьба исходила из необходимости лечить Суслова. Мы решили обмануть его и, согласившись с его утверждением, что у него болит не сердце, а сухожилия и сустав руки, рекомендовать ему новую хорошую мазь, которую он должен втирать в больную руку.

Эффект превзошёл все ожидания. Боли в руке и за грудиной стали беспокоить Суслова значительно меньше. Довольный, он заявил нам: «Я же говорил, что болит не сердце, а рука. Стали применять мазь, и всё прошло». Меня так и подмывало рассказать правду о препарате упрямцу Суслову, но сдерживала необходимость ради его здоровья и будущего приспосабливаться к его характеру и принципам. А нитронг-мазь, с нашей лёгкой руки, заняла в то время определённое место в лечении больных с коронарной недостаточностью.

Суслов с новым препаратом чувствовал себя вполне удовлетворительно и умер не от болезни сердца, а из-за инсульта. Случилось это в больнице, куда он лёг на несколько дней для диспансеризации. Когда днём мы были у него, он чувствовал себя вполне удовлетворительно. Вечером у него внезапно возникло обширное кровоизлияние в мозг. Мы все, кто собрался у постели Суслова, понимали, что дни его сочтены, учитывая не только обширность поражения, но и область мозга, где произошло кровоизлияние. Так и оказалось. Через три дня Суслова не стало. Его смерть не могла не отразиться на жизни партии и страны. Суть даже не в том, что ушёл человек, олицетворявший старые, консервативные методы партийного руководства и верность партийной догме. Его уход из жизни остро поставил вопрос: кто придёт на его место, кто станет вторым человеком в партии, а значит, и в стране?

Чазов рассказывает в своей книге «Здоровье и власть», что он иногда задумывался: какой была бы ситуация, если бы был жив Суслов? Он, конечно, не претендовал бы на роль лидера партии и государства, но переход Андропова из кресла председателя КГБ в кресло Генерального секретаря был бы гораздо сложнее, а при некоторых условиях, связанных с активностью группы Черненко, и невозможен. Но судьба распорядилась таким образом, что во главе великой страны встал умный, честный и деловитый руководитель.

Непредвиденная обстановка

В. Казначеев:

— Как-то Черненко вместе с Брежневым на пути в Баку остановились в городе Минеральные Воды. Организовал эту остановку Андропов, сослужив Горбачёву добрую службу, ибо именно тогда Михаил Сергеевич познакомился с Леонидом Ильичом. Так впервые не по воле случая, а по воле Андропова сошлись на маленькой станции четыре партийных функционера, которым суждено было сменить друг друга на посту главы компартии Советского Союза. Они уже в революции не участвовали, родились позже. Их мало заботило положение народа. Они выдвинулись не за счёт своей значимости, а за счёт того, что Сталин уничтожил тех, кто революцию делал.

Итак, на смену тем, кто шёл за народ на каторгу, пришли просто люди без глубоких знаний. Что они действительно умели — это выживать. И не просто выживать, но и удачно приспособить систему под себя, добраться до самых вершин власти. Называли себя истинными ленинцами, марксистами, хотя труды этих философов и мыслителей вряд ли читали.

На обратном пути руководителей государства из Баку в Минеральных Водах также была запланирована остановка. Мне было поручено встретить их «как полагается». Было пять часов утра, из вагона вышел один Константин Устинович в спортивном костюме и так по-свойски говорит: «Не будем никого будить, пусть спят». Коробки с дарами Горбачёва погрузили в вагон, и поезд тронулся. Думаю, что Черненко много хорошего рассказал Леониду Ильичу о Горбачёве и обещал последнему поддержку в продвижении «наверх». Этого, очевидно, и ожидал теперь Михаил Сергеевич.

Г. Пряхин, соавтор диалогов с Р.М. Горбачёвой «Я надеюсь…», в 1991 году усомнился в этой встрече. «Я слишком хорошо знаю перроны минераловодского вокзала, чтобы, перебирая старые фотографии, запамятовать об этой легенде». Но вот свидетельство очевидца, обнародованное значительно позже, в середине 90-х годов.

В. Фалин (секретарь ЦК КПСС в июле 1990-го — августе 1991 г., до этого посол СССР в ФРГ, председатель правления агентства печати «Новости», заведующий Отделом ЦК КПСС):

— Путешествие на поезде в Баку и обратно оказалось, против ожидания, поучительным. По маршруту в каждом крупном центре остановка и встреча с областным (краевым) партийным и советским начальством. Моя задача — составлять о встречах краткие сообщения для прессы. Поэтому положено быть рядом с Генеральным и засекать, что говорится.

Ночью на станции Минеральные Воды уникальный момент: там сошлись вместе четыре Генеральных секретаря — Л.И. Брежнев, Ю.В. Андропов, К.У. Черненко и М.С. Горбачёв. Они отделились от свиты. О чём вели речь, не знаю, но явно не для печати. Со стороны заметно, что говорил в основном председатель КГБ и своими сообщениями не поднимал настроения Брежнева.

И, наконец, свидетельство самого М. Горбачёва:

Стелился перед Чурбановым

В. Казначеев:

— Случилось мне наблюдать невероятную подлость Михаила Сергеевича. Известно: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Вот почему Горбачёв, сам редко выпивавший, не больше трёх рюмок, беззастенчиво спаивал зятя Брежнева Ю.М. Чурбанова, которому было приятно показать, что он владеет информацией из первых рук.

Как-то в ноябре 1977 года Михаил Сергеевич позвонил мне и говорит: «Едем завтра встречать Чурбанова с Галиной». Они прилетели спецрейсом на самолёте «ТУ-143» в Минводы. Заехали в Пятигорск на обед. И хотя Михаил Сергеевич был членом ЦК, а Чурбанов только кандидатом, первый секретарь Ставропольского крайкома буквально стелился перед Юрием Михайловичем.

В Кисловодске снова накрыли стол. Чурбанов ещё подпил и в присутствии всех объявил, будто на дне его рождения Леонид Ильич сказал, что собирается написать завещание в его пользу. Так что скоро он, Юрий Михайлович, станет Генеральным секретарём ЦК КПСС. Горбачёв внимательно слушал, расспрашивал, кто присутствовал на дне рождения Чурбанова, где это происходило, и Юрий Михайлович, скорее по наивности и благодаря перепою, перечислил фамилии Огаркова, Цвигуна, Щелокова, Пастухова, Тяжельникова…

Переполненный ценными сведениями, Михаил Сергеевич немедленно вылетел в Москву и обо всём услышанном подробно доложил Ю.В. Андропову и М.А. Суслову, чем, вероятно, предупредил намечавшиеся перестановки в эшелоне власти. Болтовня Чурбанова была небеспочвенна и подстегнула всех на ожесточение подпольной войны за «трон» Брежнева, в которую включился и Горбачёв.

Встреченный мною в Минводах, Горбачёв был уже самоуверенным до наглости. Чувствовалось, что этот вояж в Москву прибавил ему веса, родил новые, далеко идущие планы. Но игру с Чурбановым Михаил Сергеевич продолжал. Целовался с ним. Вот уж поистине «поцелуй Иуды». Юрий Михайлович считал Горбачёва своим искренним другом, а оказался впоследствии с его помощью на «голгофе», которую заменила тюрьма.

Будучи в Москве, Горбачёв побывал и у Кулакова, рассказал ему о негативных разговорах, которые велись в Кисловодске, Домбае. Михаил Сергеевич старался ему угодить.

Ю. Чурбанов (тот самый: «Не имей сто баранов, а женись, как Чурбанов», зять Л.И. Брежнева, генерал-полковник, первый заместитель министра внутренних дел СССР, упрятанный при Горбачёве за решётку на восемь лет, написавший там честную книгу-исповедь «Я расскажу всё, как было…»):

— Могу засвидетельствовать, что Леонид Ильич с большой симпатией относился к Михаилу Сергеевичу Горбачёву. Он знал его как молодого, энергичного и очень умного секретаря партийной организации крупного сельскохозяйственного края. Назначение Горбачёва на должность секретаря ЦК КПСС ни у кого из членов Политбюро не вызвало никаких сомнений. Правда, Леонид Ильич, который всё-таки был очень щепетилен в этих вопросах, спрашивал у Суслова и Черненко: «А не ошибёмся ли мы?» Они настаивали. Да и сам Леонид Ильич очень неплохо отзывался о Горбачёве и говорил так: в ЦК должны быть и молодые кадры. В конце жизни эта проблема волновала его особенно.

Леониду Ильичу Горбачёв обязан стремительным продвижением в Москве. В 1979 году он стал кандидатом в члены Политбюро, а в октябре 1980 года — уже полноправным членом высшей партийной коллегии. И вот такая благодарность своему благодетелю и его семье.

Начальник личной охраны Горбачёва генерал В.Т. Медведев рассказывал: как-то они проезжали по Кутузовскому проспекту. На фасаде дома, где жил Брежнев, была приделана маленькая полочка. Каждый раз на ней лежали свежие цветы. Утром Михаил Сергеевич на работу — цветы. С работы — цветы. Он прямо в машине снял телефонную трубку и позвонил начальнику Девятого управления КГБ Плеханову:

— Ты проезжаешь мимо дома двадцать шесть? Полочку эту на фасаде видел?

Он даже не просил убрать её. Просто поинтересовался: видел?

На другой день и все остальные дни, месяцы и годы не было ни полочки, ни цветов.

Куда подевалась доска Л.И. Брежнева с дома № 26 по Кутузовскому проспекту? В 1997 году она обнаружилась в Берлине, в музее «Чекпойнт Чарли», в котором собраны экспонаты, свидетельствующие о попытках жителей Восточного Берлина переправиться в Берлин Западный. Брежневская доска открывает экспозицию музея как зловещий символ. По словам сотрудников музея, она приобретена за большие деньги. Музей организован частными лицами.

А 21 сентября 1989 года Председатель Верховного Совета СССР Михаил Горбачёв подписал указ «Об отмене Указа Президиума Верховного Совета СССР от 20 февраля 1978 года «О награждении Генерального секретаря Центрального Комитета КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Председателя Совета Обороны СССР Маршала Советского Союза Брежнева Л.И. орденом «Победа»».

Орден «Победа» был учреждён в годы Великой Отечественной войны как высшая награда для крупных военачальников. Первым её получил выдающийся полководец Г.К. Жуков, вторым — маршал А.М. Василевский. Третьим был И.В. Сталин. Всего этим орденом было награждено 17 человек, несколько из них — дважды. Ордена «Победа» удостоились пятеро иностранцев — американец Д. Эйзенхауэр, англичанин Б. Монтгомери, король Румынии Михай I, польский маршал М. Роля-Жимерский и югославский президент Иосип Броз Тито. На нумизматическом рынке этот орден оценивался в конце 90-х годов в 100 тысяч долларов, поскольку украшен бриллиантами и рубинами.

Какова судьба остальных наград Брежнева и сколько их у него было? 26 ноября 1986 года все они были перевезены с дачи Брежнева в Орденскую кладовую Президиума Верховного Совета, где сданы на хранение. Это было сделано в соответствии с пожеланием супруги Леонида Ильича — Виктории Петровны.

При описи оказалось, что, кроме пяти Золотых Звёзд, о которых знали все, имелись ещё тридцать четыре, о которых не знал никто: 21 медаль «Золотая Звезда» и 13 медалей «Серп и Молот». Как выяснилось, это были не муляжи, а дубликаты. Разница в том, что муляжи делались из сплава, а дубликаты — из чистого золота. Первые изготавливались для музейных стендов, вторые — если медаль потеряна или испорчена. В данном случае не было ни пропажи, ни порчи — всё в исправности. Дело в том, что периодически Л.И. Брежневу переставало нравиться расположение звезд на маршальском кителе, и когда он просил заказать новую колодку, то её делали… полностью новую. «Негодное» у него никто не забирал.

Официальная же опись закончилась на цифре 114. Орден «Победа», пять Золотых Звёзд Героя, 16 орденов и 18 медалей СССР, две маршальские звезды с бриллиантами — генерала армии и Маршала Советского Союза, кроме того, почётное оружие с золотым изображением Государственного герба СССР. Также были приняты 42 ордена и 29 медалей иностранных государств. Среди них три Золотые Звезды Героя НРБ, два ордена Знамени ВНР с алмазами, орден «Золотая Звезда» СРВ, «Большая звезда Дружбы народов» ГДР, три Золотые звезды Героя ЧССР, большой крест ордена «Солнце Перу» и другие.

В бытность Брежнева было принято решение награды оставлять в семьях. Горбачёв отменил это решение.

Спустя некоторое время награды Брежнева всплыли. Случилось это в 1998 году. При обыске у неоднократно судимого А. Карманова, крупного дельца подпольного антикварного рынка, была обнаружена поразившая всех уникальная коллекция, в числе которой — четыре Золотые Звезды Героя, принадлежавшие Брежневу. Они были изъяты муровцами. Как они попали к антиквару, остаётся только строить догадки. Если вспомнить, сколько шума было когда-то вокруг этих наград, то можно представить, какую ценность они представляют для коллекционеров. Кстати, на одном из аукционов, проводившихся в Москве «Литературной газетой», гражданин Карманов продал пять удостоверений на имя Леонида Ильича Брежнева по 500 долларов за штуку.

Жертвами Карманова, по сведениям из МУРа, в постсоветское время стали семьи маршалов С. Будённого, Г. Жукова, С. Тимошенко, К. Рокоссовского, генералов И. Кожедуба и П. Лучинского. Награды этих героев, скончавшихся в брежневские времена, остались, по существовавшему тогда положению, у родственников. Горбачёв изменил этот порядок. Возникает вопрос: каким образом оказались Золотые Звёзды Брежнева в руках частного коллекционера? Ведь они были изъяты государством у семьи Леонида Ильича.

Ю. Чурбанов:

— Мой арест произошёл 14 января 1987 года в кабинете начальника следственной части Прокуратуры Советского Союза Германа Петровича Каракозова.

Накануне, где-то с утра, Каракозов позвонил мне на квартиру и сказал, что завтра ждёт к себе в 12 часов дня. Утром мы ещё раз перезвонились, и, ни о чём не подозревая, я приехал в Прокуратуру. Внизу меня ждал следователь по особо важным делам Литвак. Мы поздоровались за руку, Литвак приветливо улыбнулся, он вообще производил впечатление очень обаятельного человека, и мы поднялись на второй этаж в приёмную Каракозова.

Но только я переступил порог, как мне навстречу поднялись два молодых человека с хорошей полувоенной выправкой (я так и не узнал, кто они такие) и заявили: «Вы арестованы!» Тут же, в приёмной, с меня сняли подтяжки, галстук, часы, из ботинок выдернули шнурки. Понятыми были две женщины, сотрудницы Прокуратуры, как я узнал потом от следователя Миртова, да и понятно, что сотрудницы, с улицы кого попало ведь не позовёшь, всё-таки генерал-полковника арестовывают как-никак. Хорошо, что в этот момент я был в штатском, не в военной форме, а то могли бы, пожалуй, и погоны сорвать, хотя я ещё и звания в то время не был лишён, это произошло гораздо позже.

Вот так, поддерживая штаны руками, я предстал пред светлые очи Германа Петровича Каракозова, начальника всех следователей СССР. В его кабинете уже находились Гдлян и Иванов, полковник юстиции Миртов, молодые люди, объявившие мне об аресте, и ещё один человек, я его не знал (но, может быть, он из КГБ?). Особенно меня поразил Каракозов. Это был уже не тот улыбающийся Герман Петрович Каракозов, который месяца два назад первый раз попросил меня заехать к нему в служебный кабинет. За столом сидел хмурый, довольный собой человек — довольный первой победой! Каракозов сразу показал мне ордер на арест, подписанный заместителем Генерального прокурора Сорокой, причём (надо понять состояние, в котором я находился) всё это было сделано так быстро, даже слишком, что я даже не успел разглядеть стоявшую на нём дату. Впрочем, какая разница?

Кто-то, по-моему, Гдлян, положил передо мной белый лист бумаги, дал мне свою ручку, заправленную чернилами, потому что моя, шариковая, была отобрана, и тут же, пока я не опомнился от самого факта ареста, предложил написать заявление о моей явке с повинной. Какое счастье, что я всё-таки сообразил тогда и категорически от этой «повинной» отказался. Тогда была бы верная смерть.

Чурбанова поместили в следственный изолятор КГБ в Лефортове. Начались изнуряющие допросы.

— Когда мне в Лефортове стало совсем худо, — продолжает он свой горестный рассказ, — когда по намёкам Гдляна, Иванова и полковника Миртова я понял, что меня могут расстрелять, для этого, как говорится, всё готово, когда уже не было никаких сомнений, что «кремлёвско-узбекское дело» превращено Гдляном и Ивановым в грандиозный политический спектакль, я не выдержал, и, выбрав удобный момент, обратился к начальнику изолятора с устной просьбой (такие просьбы на бумаге не фиксируются) о встрече с председателем КГБ СССР генералом армии Виктором Михайловичем Чебриковым. Я сказал начальнику: «По личному вопросу». Странно, наверное, но моя просьба была исполнена.

Меня вызвали через несколько дней, вид у сопровождающих прапорщиков был перепуганный, кажется, я и руки за спиной не держал, они за мной не следили, им было не до того. Мне посоветовали получше одеться, я эти рекомендации выполнил как мог, и вот когда я вошёл в кабинет начальника следственного изолятора, за его столом сидел Чебриков. Мы за руку поздоровались, он представил мне второго человека, который был с ним, сказал, что это его помощник по Политбюро. Была и такая должность. Началась беседа. Чебриков поинтересовался, нет ли с моей стороны жалоб на содержание или питание, их не оказалось, хотя на питание в Лефортове (да и в других изоляторах КГБ) полагалось 47 копеек в сутки — каша и супы, вот и всё питание. Больным людям, сердечникам и язвенникам, иногда дают немножко масла и отварного мяса, а всё остальное, то есть конкретно: печенье, белый хлеб, какие-то самые банальные продукты, а также сигареты и мыло можно приобретать в тюремном магазине на 10 рублей в месяц, не больше. Мне запретили получать передачи из дома. (Гдлян говорил, что какие-то партийные функционеры, особенно узбеки, хотят меня отравить.) Но Чебрикову я не жаловался. Я сразу спросил его о другом: «Виктор Михайлович, вы меня знаете, я вас знаю, скажите честно — кому и зачем понадобился весь этот спектакль? Что происходит?» Чебриков спокойно, глядя мне в глаза, ответил: «Юрий Михайлович, ваш арест обсуждался на Политбюро». И так довольно выразительно на меня посмотрел. Тут я всё понял. Это Политбюро, а не Прокуратура СССР, решало, быть мне заключённым или не быть. Если мне не изменяет память, Чебриков сказал, что среди членов Политбюро даже было голосование по этому вопросу.

Вот когда я сломался. Стало ясно, что любое сопротивление не имеет смысла, ибо мой арест — это заранее спланированная политическая акция и что судить, собственно говоря, собираются не меня. Я оказался прав. Это был суд над Леонидом Ильичом Брежневым.

Чурбанову на следствии было предъявлено обвинение в том, что он получил взяток на полтора миллиона рублей — полновесных, советских! — от 132 человек. В суде было доказано только два эпизода. Да ещё как сказать, что это было: взятки или подарки. По нынешним новорусским меркам — ничтожные, мелкие презенты. Адвокатом на судебном процессе был Андрей Макаров, получивший известность в ельцинские времена. Чурбанов был приговорён к 12 годам колонии строгого режима и отбывал наказание в Нижнем Тагиле Свердловской области. В 1993 году освобождён досрочно по ходатайству ветеранов внутренних войск.

Вспоминает главный редактор «Независимой газеты» В. Третьяков, написавший смелое предисловие к книге Ю. Чурбанова «Я расскажу всё, как было…»:

— Осенью 1988 года, когда в Москве проходил процесс над Чурбановым, на прессу оказывалось сильнейшее (едва ли не самое сильное за всё время гласности) давление, целью которого было заставить журналистов освещать процесс так, как ход его излагался официальными источниками — прежде всего агентством ТАСС. Это могут подтвердить все журналисты, пытавшиеся писать о процессе в своих изданиях. Я в то время работал в газете «Московские новости» и со своей стороны могу засвидетельствовать, что была даже попытка снять одного из заместителей главного редактора «Московских новостей» как раз за «неправильные» публикации по процессу Чурбанова. Для меня совершенно ясно, что процесс пытались использовать в определённых политических целях, что вся правда о «деле Чурбанова» ещё не сказана.

В Нижнем Тагиле, где Чурбанов отбывал наказание, он встретил сообщения о заварухах августа 1991 и октября 1993 годов, о распаде СССР. За пол года до освобождения умерли родители. Вернувшись из тюрьмы, месяц жил у сестры. С Галиной Леонидовной Брежневой мирно разошёлся. Что делать, как жить дальше?

Позвонил одному доброму человеку, который порекомендовал его фирме «Росштерн», где Чурбанов возглавил службу охраны и безопасности. Когда президент фирмы В. Штернфельд был приглашён на работу в московское правительство, на совете директоров Чурбанова единогласно избрали президентом. Фирма занимается в основном поставками стройматериалов.

Женился на прекрасной женщине, она работает в МГУ. Тёща — душевный человек. Тесть — генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, прошёл войну от Ленинграда до Берлина.

Опровергая все наветы, Юрий Михайлович сказал: следствие предъявило ему 68 эпизодов по взяткам. Он «разбил и отмёл» 66 эпизодов! И, что главное, с его доводами согласились и председатель суда, и гособвинитель.

— Что должен был делать суд в такой ситуации? — спрашивал Чурбанов. — Отправить дело на доследование. Но этого не было сделано — кремлёвский заказ висел дамокловым мечом над судьями. Поэтому я не стал искушать судьбу и в целях самосохранения признал два эпизода, по которым мне дали 12 лет. Сегодня я поступил бы иначе, но тогда другого выхода не видел и смирился с обвинением.

Беседа проходила в 1997 году.

Краснодарский конкурент

Краснодарский край кормил и лечил весь Советский Союз: 50% советского винограда, 10% зерна, 22% процента сахарной свеклы, 32% процента плодов, 11% овощей, мощная оборонная промышленность, лучшие санатории.

Ставропольский край по традиции соревновался с Краснодарским. Руководители обоих регионов ревностно присматривались к успехам друг друга. Вскоре новый хозяин Ставрополья Горбачёв понял, что ему никогда не обогнать соседа, ни по одному из показателей. Кубанью руководил Сергей Фёдорович Медунов, входивший в круг близких друзей Брежнева, что позволяло постоянно выбивать в союзных органах дополнительные ресурсы и финансовые вливания в экономику края.

Горбачёв в ту пору был далёк от Леонида Ильича, и потому явно проигрывал кубанскому сопернику, который затмевал ставропольского лидера. Как рассказывал В. Казначеев, когда отмечалось торжество на Малой земле, туда были приглашены и секретари обкомов, крайкомов. То, что Медунов всё время находился рядом с Брежневым, бесило, расстраивало Горбачёва. Рождалось желание испепелить более удачливого соперника. Михаил Сергеевич обо всём информировал председателя КГБ Андропова так, как было выгодно ему и нравилось Юрию Владимировичу. Вернувшись в Ставрополь, только и делал, что сыпал ядовитые остроты в адрес Медунова.

Но это за глаза, а в телефонных беседах этих двух секретарей, на которых второй секретарь крайкома Казначеев часто присутствовал, сквозила доброжелательность, казалось, что разговаривают лучшие друзья, соратники, желающие один другому только добра. Но, бросив трубку, Горбачёв тут же становился самим собой, начинал отпускать в адрес Медунова нелестные слова. И столько было в них злости, ненависти, что казалось: дай ему волю — стёр бы Сергея Фёдоровича в порошок. И стёр. Точнее, расправился с ним Андропов, но с помощью Михаила Сергеевича и Г.П. Разумовского — председателя Краснодарского крайисполкома. Именно они сообщили Юрию Владимировичу сведения о валютных операциях по продаже за границу чёрной икры и других незаконных действиях краснодарцев на многие миллионы долларов, коррупции в торговле и иных сферах народного хозяйства. Решение Андропова искоренить коррупцию в Краснодаре похвально и правомерно, хотя до сих пор вызывает сомнение личное участие Медунова в этом деле.

Лично сам Андропов не мог положить на стол Брежневу досье на его друга Медунова. Нужно было создать видимость чрезвычайного возмущения народа. Поэтому были организованы письма трудящихся в ЦК, КГБ, газету «Правда» о тех безобразиях, которые творились в Краснодарском крае. Главная их цель — это нейтрализация друга генсека. Началось судебное преследование. «Операция» с чёрной икрой позволила разогнать Министерство рыбной промышленности. Заместителя министра приговорили к расстрелу. Выиграл и Горбачёв: устранив соперника, получил возможность претендовать на роль секретаря ЦК КПСС. Подрыв авторитета Медунова был подкопом под Кремль, в котором правил Брежнев. С подсказки Горбачёва Юрию Владимировичу удалось лишить номенклатурного иммунитета и других подопечных уже тяжелобольного, по сути, почти недееспособного Генерального секретаря ЦК КПСС.

Будучи уже секретарём ЦК КПСС, Михаил Сергеевич обо всём докладывал в первую очередь не своим коллегам по ЦК, а доносил тогдашнему шефу КГБ Ю.В. Андропову.

Борьба за власть в Кремле резко усилилась в августе — октябре 1978 года. Устранив соперников, победил в драке Андропов. Теперь в коридоры власти могли попасть только те, кто его поддерживал. И одним из первых на виду оказался Горбачёв, при помощи которого Юрию Владимировичу удалось устранить многих конкурентов. Таких, как Михаил Сергеевич, Юрий Владимирович ценил на вес золота, как негласного свидетеля «медуновского» и других дел. Так что совершенно ясно: не добросовестная работа, а иные силы вывели Горбачёва «наверх».

Такой же точки зрения на «дело Медунова» придерживаются и многие зарубежные биографы Андропова, в частности американские исследователи (советского происхождения) В. Соловьёв и Е. Клепикова.

По их мнению, Андропов попытался проделать с Медуновым то же, что он в 1972 году сделал с другим брежневским приятелем — Василием Мжаванадзе: снять его с поста руководителя Краснодарского края, публично, с помощью прессы, предъявив ему обвинение в коррупции. Однако мишень в данном случае оказалась для Андропова менее доступной — Краснодарский край хотя и граничил с Грузией, где Андропов добился удачи, но был частью Российской республики, связь с Москвой у Медунова была сильнее плюс личная протекция Брежнева. Это и был своего рода пробный подкоп под Брежнева, но через его протеже. Операция была Андроповым продумана заранее, тщательно и методично выверена во всех деталях. Может быть, именно поэтому она прослеживается документально, если не полениться и собрать воедино разрозненные звенья.

В течение всех 70-х годов Андропов летом ездил отдыхать и подлечивать диабет и почки к себе на родину, в соседний с Краснодарским — Ставропольский край. Там, под Кисловодском, помещалась оздоровительная лечебница для партийной элиты «Красные камни». В Ставрополе Андропова встречал Горбачёв и по пути от аэродрома до курорта он жаловался своему влиятельному гостю на соседа Медунова, с которым он соревновался по всем видам показателей, экономических и культурных. Однако выдержать это соревнование было невозможно, потому что Медунов был неподотчётен никому, кроме самого Брежнева. А тот не очень склонен был предъявлять счета своим людям, полагая это нарушением кодекса дружбы. В Краснодарском крае, а особенно в расположенном в нём знаменитом курортном городе Сочи, коррупция и взяточничество в партийном и государственном аппаратах получили почти официальный статус. Чтобы купить машину, получить квартиру, добиться повышения по службе и даже достать на ночь номер в гостинице — всюду требовались взятки. Иначе ни одна система не срабатывала.

Горбачёв постепенно собрал обширное досье на Медунова, и Андропов, после очередного курса лечения в «Красных камнях», попытался пустить его в ход. Организованным потоком шли «письма трудящихся» из Краснодарского края в ЦК, в КГБ, в центральные газеты с жалобами на местное руководство. Наконец, сама «Правда» печатает несколько таких писем, однако вместо административно-партийных мер против Медунова, они предпринимаются против редактора «Правды» за то, что тот осмелился опубликовать жалобы краснодарцев.

Тогда, оставив вариант «лобовой атаки» на Медунова как нереалистичный, Андропов предпринял обходной, но тоже на уровне московской прессы манёвр. В журнале «Человек и закон» появилась критическая статья о некоторых ответственных работниках Краснодарского края (упоминался в ней и Медунов). Это была вещь неслыханная по советским иерархическим стандартам, но главный редактор журнала Семанов пошёл на неё, уверенный в поддержке Андропова. Однако поддержка Брежневым Медунова оказалась сильнее, и Семанов был немедленно снят с поста главного редактора. Правда, Андропов по мере возможности смягчил наказание — взамен Семанов получил скромную должность в редакции внеполитического журнала «Библиофил».

Медунов, однако, оставался неуязвимым под высоким покровительством, и Андропов вынужден был обратиться к запасным вариантам уже отработанной схемы «снятие Медунова». Так всплыл на поверхность событий «отважный» прокурор города Сочи, пропитанного насквозь, по мнению прокурора, взяточничеством и коррупцией.

По тайному распоряжению Андропова прокурор пытался привлечь к суду нескольких высоких партийных чиновников города, но скоро и он узнал пределы своей и своего высокого покровителя власти. Когда он обвинил председателя горисполкома в том, что тот берёт взятки по 3000 рублей за квартиру, уволили с работы не сочинского мэра, а сочинского прокурора; мало того, его исключили из партии, произвели обыск в доме, а самого поместили под домашний арест: из преследователя прокурор-правдоискатель превратился в преследуемого.

Пронаблюдав безуспешную борьбу своего ретивого сотрудника с сочинской коррупцией и с безграничной властью, которой пользовался Медунов в краснодарской вотчине, Андропов обратился к приёму, который, по мнению Брежнева и всего Политбюро, являлся безусловно запрещённым, что называется, ниже пояса, но Андропов им ещё не раз воспользовался в своей борьбе с кремлёвскими геронтократами: он дал возможность сведениям о коррупции в городе Сочи и о злоупотреблении властью во всём крае просочиться в западную прессу.

Брежнев не любил, чтобы сор выметали из избы, чтобы стирали грязное бельё на людях, да ещё при заграничных корреспондентах. А Андропов не видел принципиальной разницы между чистым и грязным бельём империи, у него не было этой мещанской старомодной щепетильности Брежнева; все средства были хороши, если вели к достижению цели. Здесь был опять пункт крайнего расхождения, потому что члены Политбюро да и всего ЦК придерживались строгой партийной морали в отношении репутации страны за границей. Андропов же, не задумываясь, её нарушал, и её приверженцы становились уязвимыми перед его кознями. Он хотел применить к Брежневу сильнодействующий приём: генсек должен был узнать о безобразиях в Краснодарском крае из западных газет.

Всё тот же неугомонный прокурор из города Сочи, ускользнув из-под домашнего ареста с помощью сотрудников Андропова, появился в Москве и через подставное лицо познакомился с одним из западных корреспондентов, которому рассказал все свои злоключения в связи с попытками привлечь к суду за взяточничество высших партийцев города. Однако и здесь у Андропова, тщательно готовившего эту встречу, сорвалось (скорее всего он, как всегда, не учёл живых нюансов и деталей правдоподобия), корреспондент решил, что вся история — утка, и ничего не опубликовал в своей газете. Тогда Андропов с редкостной энергией и методичностью мобилизовал все свои «домашние» возможности, и под давлением многолетних расследований и улик председатель Сочинского горсовета, непосредственный подчинённый Медунова, был арестован и приговорён к 13 годам за взяточничество и коррупцию — по образцу, который широко практиковался в близких с Краснодарским краем Грузии и Азербайджане.

Но Медунов и тут устоял, Брежнев был всё ещё в состоянии отстоять своего ставленника и друга. Более того, Брежнев уволил заместителя председателя правительства Российской республики Виталия Воротникова, который поддерживал Андропова в его многолетней и упорной кампании против Медунова, и отправил в «почётную ссылку» — послом на Кубу.

Общий счёт, однако, был в пользу Андропова: его ставропольский земляк и сотрудник Горбачёв был в Кремле, сочинский партийный князёк — в тюрьме, Медунов, хоть и на свободе, но с сильно подмоченной репутацией. Брежнев держался за Медунова как за последнюю соломинку. Он знал, что отступить здесь было гораздо опаснее, чем в недавнем случае с Василием Мжаванадзе, которого он отдал Андропову на съедение, а теперь об этом жалел — это была его ошибка, потому что свидетельством власти является не только способность выдвигать своих людей на ответственные и доходные посты, но также и защищать их в случае необходимости.

Здесь уже сработал инстинкт самосохранения у всех кремлёвских геронтократов — даже Суслов, ортодоксальный борец за революционную аскезу против буржуазно-мещанских излишеств, присоединился к ним. Медунов сам по себе уже никому не был нужен и не важен — ни для Брежнева, ни для Суслова, ни для Андропова, который лично против него вообще ничего не имел. Под видом борьбы с коррупцией шла борьба за власть, и очередной раунд этой борьбы носил кодовое название «Медунов». И то, что насмерть перепуганный Медунов всё-таки удержался в своём кресле, свидетельствовало о силе Брежнева. Но когда он, меньше чем через два года, не смог защитить от козней Андропова ни своего друга Кириленко, ни свояка Цвигуна, ни даже свою дочь Галину, то и Медунов пал окончательно и бесповоротно.

В июле 1982 года в «Правде» появилось краткое сообщение о том, что он «освобождён от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу» — канцелярская формула опалы партийного чиновника. Его место занял Виталий Воротников, которого Андропов срочно возвратил из Гаваны, а спустя ещё некоторое время, в награду за верность, ввёл в Политбюро и назначил Председателем Совета Министров РСФСР. В это время Андропов уже был регентом при живом Брежневе: Медунов ему был больше не нужен даже в качестве жертвы.

Октябрь 1995 года. В одной из московских газет короткое сообщение из Краснодара: там учредили почётное звание «Заслуженный работник сельского хозяйства Кубани», и постановлением главы администрации Е. Харитонова первым это звание присвоено бывшему первому секретарю Краснодарского крайкома КПСС Сергею Фёдоровичу Медунову. По случаю 80-летия Сергея Фёдоровича Медунова в Москву за подписями губернатора Кубани Е. Харитонова и председателя законодательного собрания А. Башута было направлено приветственное послание, где отмечалась его «творческая, беспокойная и созидательная работа, мужество и стойкость борца-созидателя, строителя нового». В Москву вылетела делегация края для чествования бывшего первого секретаря.

Газетная заметка выдержана в осуждающей тональности. Над журналистами всё ещё довлеет жупел «медуновщины», родившийся в годы горбачёвской гласности. Но уже тогда, в середине, и особенно во второй половине 90-х годов отношение прессы к «делу Медунова» начало меняться. Подробно об этом будет рассказано чуть позже — в одном ряду с «торговым делом» в Москве, «делом Щелокова» и другими подобными акциями.

Борьба за лидерство на Кавказе

М. Горбачёв:

В. Казначеев:

— Сумел Михаил Сергеевич скомпрометировать и первого секретаря Ростовского обкома КПСС И.А. Бондаренко, к которому у Горбачёва, можно сказать, была патологическая зависть. Однажды Бондаренко издал книгу-фотоальбом «Тихий Дон», в котором была помещена его фотография с Брежневым. Посмотрел Михаил Сергеевич этот фолиант и съехидничал, назвал Ивана Афанасьевича подхалимом, человеком, совершенно забывшим скромность, использующим своё знакомство с генсеком для укрепления своего авторитета. Это верно. Бондаренко не отличался скромностью, был нахрапист. Но ведь и сам Горбачёв везде старался подчеркнуть значимость своей личности, доказывал, что настоящий лидер — это он, чему мы все однажды и надолго поверили.

М. Горбачёв:

При Медунове, по словам Горбачёва, стали реанимироваться и особые, кубанско-местнические, настроения, с которыми Золотухин боролся довольно успешно. «Любовь к своему краю — святое чувство. Иное дело — игра на нём, культивирование мысли о том, что кубанцы — люди особого склада, имеющие не только особые заслуги, но и особые права и преимущества по сравнению с другими. И хотя честным, способным, умеющим работать кубанцам всё это не прививалось, в среде тамошних руководящих кадров вирус местничества, а у части и зазнайства находил благодатную почву».

Неожиданный вывод, не правда ли? Обвинения чуть ли не в духе тридцатых годов, после чего следовали аресты, проводились громкие политические процессы.

В.И. Воротников (человек андроповско-горбачёвского призыва, в последние годы правления Брежнева с поста первого заместителя Председателя Совета Министров РСФСР направлен послом на Кубу, после освобождения С.Ф. Медунова с должности первого секретаря Краснодарского крайкома партии переведён в Краснодар на место Медунова, впоследствии стараниями Горбачёва был главой правительства и Президиума Верховного Совета РСФСР, в 1991 году без борьбы уступил своё место Ельцину, в феврале 1971 года работал первым секретарём Воронежского обкома КПСС):

— Едва я приступил к работе в Воронеже, как одним из первых позвонил мне Горбачёв. Поздравил с избранием, поинтересовался первыми впечатлениями. Сказал, что Н.М. Мирошниченко (предшественник Воротникова на посту первого секретаря Воронежского обкома. — Н.3.) работал пассивно, сторонился соседей и т.п. Договорились держать связь, наладить деловые контакты, помогать друг другу по мере необходимости. Учитывая мою многолетнюю «привязанность» из-за язвы желудка к курортам Минвод (Ессентуки и Железноводск), условились, что в очередной мой приезд встретимся на ставропольской земле.

Так и пошли с того времени крепнуть и развиваться их отношения. На XXIV съезде КПСС их одновременно избрали членами ЦК партии.

В 1975 году Воротникова перевели на работу в Москву — первым заместителем Председателя Совета Министров РСФСР. В его функции, помимо прочих, входили вопросы финансов, материальных ресурсов, различных фондов, лимитов (зарплаты, штатов, капиталовложений и т.п.). Наплыв просьб из областей и краев РСФСР по этим проблемам был немалый. В эту пору их отношения с Горбачёвым заметно укрепились, стали более доверительными, товарищескими, почти дружескими. Он бывал у Воротникова в Совмине, они общались во время его поездок в отпуск в Железноводск.

Впоследствии Воротников признавался, что по-человечески Михаил Сергеевич ему импонировал. Виталия Ивановича, по его словам, привлекали в Горбачёве чувство товарищества, общительность, можно сказать, какая-то открытость дружбе, умение быстро установить контакт, найти тему для беседы, чувство юмора. Михаил Сергеевич эмоционально воспринимал как успехи, так и неудачи. Короче, это был энергичный, задорный, неунывающий, обаятельный человек, интересный собеседник. Привлекал и его критический настрой по отношению к нашим проблемам, недостаткам. Он возмущался тем, сколько безобразия, головотяпства в организации сельского хозяйства, трудно пробить какую-нибудь новую идею, как в трясине бюрократизма гибнут интересные, экономически выгодные начинания. Разделывал «под орех» чинуш, окопавшихся в Госплане, Госснабе, Минфине. Не скрывал недовольства тем, как пассивно высшее руководство.

Многое из того, о чём говорил Горбачёв, разделял и Воротников. Он был солидарен с ним в том, что надо вести дела по-иному, пробивать рутину и косность.

— Горбачёв был больше, чем я, вхож к высшему руководству — Кулакову, Суслову, Брежневу, — вспоминает Воротников, — и часто полунамёками подчёркивал свою информированность. Если делился какими-либо наблюдениями сугубо деликатного свойства, то даже критика в его устах оставалась лояльной. Во всяком случае, высказывался так, что это его ни к чему не обязывало: просто констатация, понимай, как хочешь. При желании его мысль можно было трактовать по-разному, повернуть в любую сторону — и он бы не возражал. Но в любой момент он мог сделать «ход назад».

Горбачёв ревностно следил за успехами соседей. Он постоянно требовал аналитических материалов о показателях Ставрополья на фоне других северокавказских регионов. По свидетельству авторов этих записок, сводки Горбачёву готовили главным образом о делах края и ближайших соседей — Кубани, Ростова. Северная Осетия, Чечено-Ингушетия, Дагестан, Кабардино-Балкария его не интересовали — мелочь. Но он чрезвычайно возбуждался от зависти, когда видел в газетах публикации об успехах равных по значимости краев и областей. По этому поводу часто слышались окрики. Доставалось тем заведующим отделами, по ведомству которых дела шли не очень удачно, чаще всего по его же вине. Вдруг об этом станет известно «наверху»! Он ведь там числился в коренниках, а на деле всю тяжесть сваливал на подчинённых — пристяжных. Сам же бежал налегке и пожинал славу.

Ставропольский теоретик

Горбачёв ещё в Ставрополье усвоил: надо показаться своим, тогда и выпадет дорога в Москву. Все его выступления в местной и центральной печати сверялись и выверялись по передовым «Правды». В одной из рецензий на том его избранных статей и речей написано: «Ещё в Ставрополье М.С. Горбачёв зарекомендовал себя как теоретик, разработчик новых путей развития». «В какую лупу это углядели?» — спрашивают хорошо знавшие его люди.

По их отзывам, записанным мною на Ставрополье, Горбачёву на аудиторию, перед которой он намеревался выступать, было наплевать. Он ориентировался на ЦК: как-то его выступление расценят в Москве? Составлялось оно по нехитрому шаблону: сначала — славословие в адрес ЦК, дорогого Леонида Ильича, затем цитаты из Брежнева и комментарии к ним с использованием местного материала.

Мне рассказывали его ставропольские «речевики»: они ездили в Академию общественных наук при ЦК КПСС, брали горы всяческих докладов и выступлений, перелицовывали, компоновали — крайком «стоял на ушах», пока готовилось выступление Михаила Сергеевича — справки, цифры повпечатлительнее. Шлифовкой занимались особо доверенные — А.А. Коробейников и П.П. Орехов. Страх перед ЦК был столь велик, что доклады и выступления порой переписывались и после произнесения, то есть занимались прямой подтасовкой.

Коробейников и Орехов были в фаворе. Горбачёв говаривал:

— Мне бы четвёрку таких — и никакой аппарат не нужен.

Они помогали ему в главном — расти во мнении ЦК. Этой фразой Горбачёв нечаянно выдал себя с головой. Аппарат крайкома был ему действительно не нужен, потому что требовал руководства, контроля — повседневной черновой работы, а Горбачёв, не уставали повторять мои ставропольские собеседники, работать-то как раз и не любил, ему на нервы действовали люди инициативные, предприимчивые, требующие от него конкретных решений, деятельности. Вот если бы ему не досаждали, если бы дела делались сами по себе, а он только подписывал победные рапорты.

Он никому ни в чём не верил, требовал, чтобы с ним согласовывали каждый шаг. А мелочная опека и инициативная работа не стыкуются.

Что любил Горбачёв, так это реорганизацию. Несколько раз он перетряхнул структуру крайкома партии. Был отдел промышленно-транспортный — дробят на два самостоятельных, потом выделили отдел химии, отдел торговли, отдел лёгкой промышленности. Необходимости в этом не было, но он привык обозначать кипучую деятельность, вот и ехал в Москву к И.В. Капитонову, заведующему отделом ЦК, пробивал. Да и как не пробить, если Капитонов знал: Горбачёв пользуется поддержкой и Кулакова, и Андропова, и Суслова. Дробились отделы, дело лучше не шло, зато катилась молва как о реформаторе, а ему больше ничего и не надо было: продолжалась работа на публику.

Надробил отделов, взялся и за райкомы — горкомы: то их объединит, то разъединит. Всё это было видимостью кипучей деятельности, лишь бы быть всё время на виду, вроде бы активно работать. Быть на виду — это главный тезис.

— Не будешь на виду — о тебе забудут, — говорил Михаил Сергеевич в редкие минуты откровенности.

М.С. Горбачёв:

О практике подготовки докладов — квинтэссенции партийной мысли местного уровня мне рассказывали следующее. Подходит очередной пленум крайкома партии, сидят вдвоём над текстом с секретарём по идеологии А.А. Коробейниковым.

— Михаил Сергеевич, — говорит идеолог, — остаётся три дня до пленума. Надо же с членами бюро обсудить доклад.

— Дай им какой-нибудь из первых вариантов, всё равно никакого толка от них не будет. Ты же знаешь, что из секретарей крайкома партии никто в докладе ничего толкового, кроме первого слова «Товарищи!», написать не способен, — отвечал он.

Секретари крайкома партии были разные, и в основном люди с большим житейским опытом, но, конечно, без особых дарований в «письменном слоге». Они давно плюнули на «бумажные игры» с Михаилом Сергеевичем, и каждый из них честно делал порученное ему дело. Потому и сельское хозяйство Ставрополья было на хорошем уровне, что не только Горбачёв, но и соответствующие секретари крайкома партии болели душой за дело; строительство велось широко, интенсивно, тоже во многом благодаря секретарю крайкома по строительству; развивалась и совсем новая для края промышленность, опять-таки при активном влиянии и поддержке «курирующего» секретаря крайкома КПСС; межнациональные отношения в крае и в Карачаево-Черкесии были стабильными и предсказуемыми — благодаря мудрости первых лиц автономной области.

Горбачёв уже тогда начал «парить в небесах», а коллеги из бюро крайкома партии делали своё дело честно, как могли. Горбачёвский стиль руководства чётко просматривался и в Москве.

Ю. Королёв (более 40 лет проработал в аппарате Президиума Верховного Совета СССР, при Горбачёве — депутате, председателе различных комиссий, Президиума, Председателе Верховного Совета — работал до зимы 1989 года, почти двадцать лет. Отсюда и определённость информации и впечатлений):

— Появился он впервые в союзном парламенте в июне 1970 года. Представлял Ставропольский край, был рядовым депутатом, партийным функционером, каких в Верховном Совете почти треть состава, хотя уже через год пошёл вверх — стал членом Центрального Комитета: как же, полагалось по должности — Ставрополь! Выступал редко, проявлял активность больше по партийной линии и заметен в парламенте стал только через четыре года, когда избрали его руководителем в общем-то второстепенной Комиссии по делам молодёжи Совета Союза — было ему тогда 43 года, числился в молодых. В комиссию входили три десятка депутатов, особенного шума она не производила, влияния не имела, важных законов не подготовила.

Его высказывания по делам парламентским в то время были весьма наивными и довольно провинциальными. Да, в общем, так и должно было быть: «Молодёжь, её идеалы должны определять будущее (чуть ли не «барометр революции»). У нас в Ставрополье…» И далее шёл увлекательный рассказ о местных подвигах молодых под мудрым руководством старших.

Правда, ничего практического Михаил Сергеевич тогда предлагать не решался — не по чину.

Именно в этот период, не ранее, увидели мы воочию и узнали будущего президента, поскольку заседания комиссий, созыв, связь, обеспечение материалами готовил аппарат Президиума. Конкретно занимался этим Отдел по работе комиссий и тот отдел, которым я руководил, — мы давали информацию в печать.

Впечатление новый глава комиссии произвел на нас, скрывать нечего, самое благоприятное: человек контактный и демократичный, старающийся всё понять. Да ещё друживший в студенческие годы с нашим начальником Секретариата Лукьяновым. Помню их первую встречу в новой ипостаси: объятия и поздравления, немного воспоминаний о годах учёбы. Это было прямо на сессии в фойе зала. И всё же в этот период контакты аппарата с Горбачёвым были короткими, эпизодическими — жил и работал он на Ставрополье.

Дальше его парламентская карьера шла нарастающими темпами, догоняя партийную. В апреле 1979 года, уже будучи секретарём ЦК, он избирается председателем Комиссии законодательных предположений. Не в пример молодёжной, эта комиссия имела значительный политический вес. Как правило, все законопроекты, где бы они ни готовились, приходили на экспертизу и заключение в комиссии законодательные, немало проектов разрабатывалось и непосредственно в них. Бесспорно, дипломированный юрист Горбачёв в этот период прошёл хорошую правовую школу и в немалой степени, хотя и без должной эффективности, воздействовал на законотворчество.

Был в Горбачёве и вначале сильно способствовал его популярности этакий «крестьянский», провинциальный дух, нередко выдаваемый за исконно русский. «Я из России, из ставропольских крестьян, на юг переселившихся века назад. И жизнь свою трудовую начал в поле, на колхозном комбайне. Знаю, что такое МТС и трудодень, всего повидал», — так он иногда открывался, то ли гордясь своим происхождением, то ли оправдываясь за свои провинциальные огрехи.

Г. Шахназаров (помощник Генерального секретаря, затем помощник Президента СССР М.С. Горбачёва, член-корреспондент Академии наук СССР, футуролог, сотрудник «Горбачев-фонда» с 1992 г.):

— Никаких подвигов за спиной у Горбачёва не было. Буквально ничем не выделялся он среди своих коллег — ни выдающимися достижениями в бытность секретарём Ставропольского крайкома, ни успехами на первоначально порученном ему участке руководства сельским хозяйством, ни тем более чем-нибудь заметным в области идеологии и международных отношений, унаследованной от Черненко на полтора года.

А. Коробейников:

— У Горбачёва два высших образования — юридическое и сельскохозяйственное, но у меня сложилось впечатление, что по-настоящему он не имел ни одного. Что ни говори, а специальность вольно или невольно выдаёт человека. Но, близко соприкасаясь с ним по работе, я никогда не почувствовал, что имею дело с юристом. Аграрник в Михаиле Сергеевиче проявлялся больше. Правда, и сельхозинститут он закончил заочно, скорее из-за диплома, который был необходим ему для продвижения по служебной лестнице в аграрном крае. Университетский диплом не сделал Горбачёва юристом, а диплом экономиста сельского хозяйства, как я мог убедиться, мало что прибавил к знаниям, полученным им в «сельскохозяйственной академии жизни». Словом, его крестьянские корни стали «вещью для себя», а юридические знания так и остались «вещью в себе».

Горбачёв рассказывал, что он чуть ли не с седьмого класса стремился к философским обобщениям прочитанного. Однако особой склонности к философии, политологии и социологии как к наукам я у него даже в зрелые годы (когда он был уже первым секретарём крайкома партии) не замечал. Он всегда был прагматиком и недоверчиво, а то и с неприязнью относился к «научным заходам», которые мы, «спичрайтеры», пытались вносить в его речи и доклады.

Не могу согласиться с теми, кто утверждает, будто Горбачёв глубоко изучил ленинское теоретическое наследие. Как большинство студентов, несмотря даже на успехи в учёбе, он знал классиков марксизма лишь по цитатам, а обратился к ленинским работам только на последнем этапе работы на Ставрополье, а затем в Москве.

Идеологию он презирал и никогда не понимал её истинной роли. Отсутствие фундаментальных знаний не позволило Горбачёву дойти до понимания теоретических и практических ошибок в процессе строительства социализма.

Как-то я завёл с Михаилом Сергеевичем разговор о его работе над диссертацией и получении учёной степени. Он отвечал мне, показывая на значок депутата Верховного Совета СССР:

— А что, этого мало? Да ещё — член ЦК.

У него было своё понятие о ценностях, главной среди которых оставалась власть.

Когда под влиянием времени, а скорее моды многие работники крайкома стали заочно учиться в аспирантуре, «порядок» был наведён быстро. «Или учёба, или работа», — заявил Горбачёв. Только позже, в Москве, он начал понимать значение учёных для работы в партии, хотя и в ЦК многие знакомые мне сотрудники жаловались: приходится трудиться над диссертацией, книгой в «подполье».

«Теория теорией, а практика, живая политика всегда имеет решающее слово», — любил повторять Горбачёв. И в этом выражалась его внутренняя неприязнь к научно обоснованным подходам. А как же иначе, ведь его стихия — общее руководство. В последние годы властвования эта страсть к «общему» руководству превратилась у него в повседневное разглагольствование о мировых процессах и глобальных явлениях, в скорбь о судьбах всего человечества и всего лишь поверхностное скольжение по проблемам своего народа, своей страны.

Известно, что Горбачёву, по наследству от К.У. Черненко, на какое-то время достался идеологический участок работы в Политбюро. Однако, по свидетельству знающих людей, Михаил Сергеевич так и не понял истинной её роли, значения духовного фактора, великого просветительского дела как основы возрождения нации, а пользовался всем этим как украшательством в зависимости от аудитории и обстоятельств.

Внешне всё выглядело пристойно: встречи с писателями, журналистами, походы в театры и на выставки. Но, как представлялось его помощникам, всё это скорее использовалось для создания «имиджа», о котором так пеклась Раиса Максимовна, чем отвечало интересам дела или самого Михаила Сергеевича. Нет ни одного партийного документа времён его правления в КПСС, где бы глубоко и профессионально было проанализировано состояние советской культуры и народного просвещения. Уважительное отношение к академику Д. Лихачеву и писателю Л. Леонову напоминало показуху.

Сам Михаил Сергеевич полагает, что первый значительный «эффект Горбачёва» проявился на Всесоюзной научно-практической конференции 1984 года, где он выступал с докладом по идеологическим вопросам. В докладе этом действительно было, по крайней мере внешне, немало интересного и необычного. Выступление Горбачёва произвело впечатление. Он и прежде внушал подчинённым мысль о первостепенном значении идеологии, недаром на протяжении своей партийной карьеры во всех бедах, как правило, винил прежде всего агитпроп. А исправить агитпроп мог только идеологический «мессия». «Летом 1985 года, — пишет Горбачёв, — сменили заведующего отделом пропаганды. Но вся огромная идеологическая машина партии… работала в привычном для себя режиме. Менять ситуацию можно было только пробивая одно за другим «окна» в системе тотальной секретности, и делать это способен был только генсек».

Горбачёв не раз возмущался М.В. Зимяниным, который, по его же выражению, был способен лишь проклинать мировой империализм. Однако держал какое-то время его возле себя. Если секретарь ЦК по идеологии был ограниченным человеком, если сам генсек использовал идеологию только для того, чтобы от случая к случаю прибегать к пропагандистским подпоркам, чего же было ждать от этой сферы деятельности КПСС?

Как Горбачёв ценил идеологию на деле, видно по отношению к подбору кадров. Ему жаль было отдавать на должности соответствующих секретарей райкомов, горкомов партии толковых мужиков. На эти посты было принято выдвигать женщин. Видимо, Михаил Сергеевич усвоил привычку доверять им только идеологический участок партийной работы. В Горбачёве странным образом сочеталось обожествление супруги с неверием в возможности других женщин. «Каюсь, — пишет он, — не было женщин в руководстве и при Горбачёве».

Лишь в средней школе был простор для женских кадров. Но если говорить об учителях применительно к партийной работе, то и здесь была своя ограничительная планка: самое большее, по мнению Горбачёва, на что мог претендовать учитель, — должность секретаря по идеологии. Поэтому среди первых секретарей горкомов и райкомов партии на Ставрополье ни одного бывшего учителя так и не появилось. Сказывалось и его пренебрежение к гуманитариям вообще. Хоть и считал себя Михаил Сергеевич в душе философом, редко позволял себе думать о человеческом, личностном начале любого дела, его всепоглощающей заботой, как и у многих партийных руководителей, был план — хозяйственный план любой ценой…

О роли «человеческого фактора» Горбачёв вспомнил намного позже, уже в Москве. А до этого тот же его спичрайтер ставропольского периода А. Коробейников никак не мог доказать, к примеру, что молоко не только, как говорится, у коровы на языке, но и в душе доярки. Собственно, при нём так и не удалось всерьёз заняться укреплением социально-бытовой сферы животноводства. Ситуация изменилась только с приходом В.С. Мураховского. Строительство городков при фермах и кошарах со всем набором жизненно необходимой инфраструктуры позволило на той же кормовой базе, существенно стимулировав труд доярок и чабанов, повысить эффективность отрасли. Это был нормальный человеческий подход к делу, давший в сочетании с социальным и идеологический результат. Горбачёв же настойчиво требовал «заземлить» или, как говорили его спичрайтеры, «занавозить» идеологическую практику. В этом смысле хлеб, мясо, молоко, яйца, шерсть, другая продукция становились самодовлеющей ценностью, определявшей всю суть идейно-политической работы и авторитет партийных организаций.

На последнем, XXVIII съезде КПСС Горбачёв показал, что он так и не научился мыслить идеологически системно. В докладе он говорил: «Идеология социализма — это не учебники… Она будет формироваться вместе с самим социализмом… Идеология социализма будет формироваться в процессе включения страны в общий прогресс цивилизации». Из этого вряд ли можно понять, какую же идеологию исповедовало последнее руководство КПСС. Идеологию, опирающуюся на тезис «куда кривая вывезет»? Монополия КПСС рухнула во многом потому, что Горбачёв вкупе с другими «реформаторами» лишил её какой-либо идеологической опоры. Убрав старую, ничего не предложил взамен. Он был убеждён в том, что изрекаемые генсеком истины могли заменить серьёзную теоретическую работу в партии.

В. Печенев (член завидовской группы спичрайтеров Л.И. Брежнева, готовивших проект Отчётного доклада ЦК КПСС XXVI съезду КПСС):

— Читателя, конечно, интересует, а как прореагировал на проект доклада наш главный герой — М.С. Горбачёв… Да почти что никак. Вёл он себя тогда очень скромно. Просматривая как-то и с опаской подчищая свой архив (дабы ничего лишнего не попало в лапы чересчур любопытных наших органов), я нашёл бумажку с пометкой: «Горбачёв. Просит вписать в доклад фразу о необходимости и дальше улучшать социально-бытовые условия жизни села и сказать, что не всё у нас благополучно с отношением к социалистической собственности. Учтено по совокупности с другими замечаниями».

Рассказывая о работе над новой редакцией Программы КПСС в черненковские времена, В. Печенев вспоминает дискуссию вокруг тезиса о развитом социализме.

— Я предложил вместо принятой формулы о «совершенствовании развитого социализма» другую, уже апробированную в ряде выступлений Генерального секретаря ЦК КПСС — «совершенствование построенного у нас социализма» (ведь, как ни называй наше общество, а какой-то «социализм», конечно, был построен!), с сохранением идеи о том, что мы находимся лишь в начале большого поворота к практическому решению этих задач. Однако после непродолжительного, хотя и внимательного обсуждения эта идея Михаилом Сергеевичем была отклонена. Задумчиво, а может, загадочно поглядывая на меня, будущий инициатор перестройки сказал примерно следующее (я рассказал в тот же день об этом своим коллегам): «Выбросить «развитой социализм»… Сначала выбросили «коммунизм», а теперь, скажут нам, за социализм взялись… Нет, — твёрже проговорил он, — нас не поймут. — И ещё твёрже, возможно сам себя убеждая, добавил: — Ну и потом, ведь в целом (он развёл в этом месте руками) у нас же построен развитой социализм!»

Для опровержения этого тезиса, по едкому замечанию Печенева, достаточно было тогда, выйдя из любого подъезда известного здания на Старой площади, пройтись по близлежащим магазинам или тем более по окраинам Москвы. А ещё лучше — побродить без «почётного эскорта» по магазинам в провинции.

— Вспоминая об этом важном для меня эпизоде, — рассказывает Вадим Алексеевич, — я часто думал: считал ли он так на самом деле? Тогда я пришёл к выводу, что так он считал, поскольку интеллектуальный и политический уровень мышления, который Горбачёв демонстрировал нам «вслух», вполне укладывался в рамки этого утверждения. Сейчас же понимаю, что мы говорили на разных языках: суть дела его не интересовала, он просто взвешивал, даст ли что-то предлагаемая точка зрения для укрепления его личных политических позиций или нет.

Новая редакция Программы КПСС была утверждена XXVII, уже горбачёвским, съездом в 1986 году. Из неё «вдруг», буквально в последний момент, исчезла фраза о «совершенствовании развитого социализма». Очевидно, под влиянием А. Яковлева, делает предположение В. Печенев.

Писал ли он сам

М. Горбачёв:

«В конце марта 1966 года, как раз накануне открытия XXIII съезда, я оказался по своим делам в Москве. Ефремов попросил задержаться и помочь ему в работе лад текстом выступления. Нервничал он ужасно, и я, видя его переживания, даже какую-то затравленность, хотел его как-то поддержать. Все дни, пока шёл съезд, мне пришлось сидеть в его номере в гостинице «Пекин» и работать над возможным выступлением, внося в него коррективы с учётом дискуссии на съезде. Каждый перерыв Леонид Николаевич звонил в гостиницу, делал очередные замечания, уточнял какие-то неуловимые для меня оттенки и акценты. Но чуда не произошло, слово Ефремову так и не предоставили».

А. Коробейников:

— Кто бы и как бы ни критиковал Горбачёва за его недостаточную научную «оснащённость», всё-таки у него была тяга к самостоятельности творчества. Меня спрашивают: писал ли Горбачёв сам? Просматривая свои записи прошлых лет, я натолкнулся на целый ряд «диктовок» Михаила Сергеевича по тому или иному поводу. Причём я научился записывать его мысли с не меньшей, чем у стенографисток, скоростью.

По некоторым таким «диктовкам» подготовленному человеку, хорошо знающему стиль Горбачёва, нетрудно написать статью.

Иногда тот или иной материал готовился по-другому. Получаем, например, просьбу дать статью для журнала «Коммунист». «Михаил Сергеевич, — говорю, — наметьте хотя бы план статьи». — «Ишь чего захотел, если бы он у меня был, сам думай».

Через какое-то время я приносил ему не только план, но и «болванку» статьи. Прочитав, резюмировал: «Всё не то». И начинал, прохаживаясь по кабинету, диктовать свои соображения. Это был не план, а скорее подходы к теме. И хотя базировались они во многом и на том, что предлагалось мною, но это уже были как бы его соображения. Переделав материал в его «ключе», снова давал ему читать. Он сначала нехотя, потом всё более увлекаясь, начинал работать над текстом. И доверив мне стилистическую редакцию, подписывал статью.

У меня, как и у Болдина, сложилось впечатление, что Горбачёву можно подсунуть любую, самую революционную идею. Он поначалу, конечно, отринет её или, в лучшем случае, промолчит. Вы уже забудете об этом думать и однажды вдруг обнаружите свою идею в его речах или статьях. И никакого, в его понимании, греха в этом не было. Болдин пишет: «Умение присваивать чужие идеи развито у Горбачёва до вершин совершенства. Но это никого не обижало, так как все отлично понимали, что у людей его уровня так, наверное, и должно быть».

Меня тоже это не обижало, но по другим причинам: я вполне был удовлетворён (даже гордился), что нашёл такой «ретранслятор». Я искренне радовался, когда «девчата» из моего «идеологического гарема» (секретари ГК, РК КПСС по идеологии были сплошь женщины) использовали мои идеи в своих выступлениях. Значит, думалось, в них что-то есть, а как эти мысли дойдут до широкого круга людей, кто их озвучит, не так уж важно.

Конечно, мне с Зубенко на Ставрополье и Болдину с Шахназаровым в Москве надо взять на себя немалую долю ответственности за то, что изрекал Горбачёв.

В. Печенев:

— Маленький, но весьма характерный штрих: М. Горбачёв обращал внимание на такие, казалось бы, мелочи, как злоупотребление в нашем тексте… дефисами. Так, в своих письменных даже замечаниях, направленных нам, он отмечал в конце июля 1984 года: «И ещё одно пожелание общего порядка. Этот раздел так же, как и введение, страдает злоупотреблениями такого порядка подачи материала, когда делается это путём формирования тезисов через дефис. Такой подход к изложению материала придаёт нашему документу не программный характер, а скорее делает его похожим на Основные направления развития народного хозяйства. Поэтому надо дать новую редакцию с учётом высказанного замечания».

В. Казначеев:

— Подготовка статей и книг, равно как и выступлений, осуществлялась людьми из аппарата главы края. Он формировал группу, высказывал свои пожелания и подключался к работе уже на завершающем этапе, когда статья либо брошюра уже была готова и требовалась лишь небольшая правка текста. Все без исключения партийные работники отдавали причитающийся гонорар тем, кто в действительности вложил наибольший вклад в работу, все, кроме Горбачёва. Этот опыт был впоследствии перенесён и на книги, издававшиеся им за рубежом в качестве главы советского государства. Полученные от тиража деньги, а это сотни и сотни тысяч долларов, присваивались Горбачёвым, и лишь для создания ореола благодетеля совершенно незначительные суммы переводились на больницы и детские сады.

По сути, это были «официальные взятки» главе государства, проплаченные в форме гонорара другими государствами. До Горбачёва в СССР подобных прецедентов не было. Трудно себе представить действующего американского президента, который продаёт право на издание своей книги за рубеж прежде, чем она выйдет на родине. Последовал бы немедленный импичмент, и, пожалуй, этим политическим деятелем всенепременно занялись бы органы федеральной безопасности. У нас же всё происходило по-другому. Михаил Сергеевич пришёл во власть не один, взяв с собой целую когорту «единомышленников», которые тут же с великой радостью повязали себя со своим вождём самыми надёжными узами: финансовыми. Всё горбачёвское окружение совершало длительные заграничные вояжи, охотно получая многотысячные суммы за лекции, статьи и прочее.

Отличался ли он неординарностью

А. Коробейников:

— Михаил Сергеевич вспоминает, что в студенческие годы его отличало критическое отношение к происходящему, которое почему-то вдруг притупилось в годы его комсомольской и партийной карьеры на Ставрополье. Да, иногда среди своих он недовольно «бурчал», но редко набирался смелости, чтобы высказаться в широкой аудитории. В первой части книги «Жизнь и реформы» несколько раз приводится мысль, что чуть ли не все его революционные начинания ещё в крайкоме комсомола вызывали тревогу или даже сопротивление в райкомах партии и крайкоме КПСС — настолько они были неординарными. Чистой воды выдумка. Одержимый идеей «восползания наверх», он всегда был очень осторожен и «партийнопослушен».

Михаил Сергеевич любит повторять, что всегда говорит честно и прямо. Но это «почти всегда» — честность только с его точки зрения, а прямота его — весьма избирательна. После каждого Пленума ЦК КПСС надо было готовить доклад на пленум крайкома партии. В ходе работы над ним я как-то в упор задал Горбачёву вопрос:

— Почему вы, Михаил Сергеевич, не выступите на Пленуме ЦК так, как на самом деле считаете необходимым?

— Ну и где я буду после такого выступления? — парировал он.

— Там, где положено быть честному коммунисту, — с народом, — продолжал я. Но Горбачёв как-то сразу «закрывал» тему.

Или другой пример того же порядка. Когда маразм Брежнева стал очевиден даже детям, я «завёл» Горбачёва, что пора уже называть веши своими именами. Но он по-прежнему держался сверхосмотрительно.

— Перестань тянуть меня в болото левачества, — как-то посоветовал он.

— Кто не был левым в восемнадцать лет, тот не имел сердца, а кто остался им после сорока, тот не имеет ума, — пытался возразить я.

— Вот видишь, а сколько тебе?

— Тридцать девять.

— Значит, пора браться за ум…

Все разговоры о независимом характере секретаря крайкома партии Горбачёва — не более чем миф. Вернее, характер у него был, но проявлялся только в отношении подчинённых. Что же касается начальства, то, как говорится, против молодца он сам был овца.

Конечно, все мы, как правило, без исключения были тогда людьми весьма робкого десятка. И всё же встречались у нас в Ставрополье такие, кто был или немножко смелее, или чуть глупее своих коллег — секретарей крайкома партии, которые на такие вот разговоры с Михаилом Сергеевичем не отваживались.

Пусть и наивно, но я верил: сделай он, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, такой мужественный шаг, эхо отозвалось бы по всей стране. Ведь трусость каждого из нас вредила в том масштабе, каким определялась зона деятельности самого носителя этого порока. Трудно припомнить хоть одного крупного партийного деятеля застойного периода, который бы назвал вещи своими именами. А ведь этого так ждали, в этом так нуждалось наше больное общество. И Горбачёв шагал в ногу с этой трусливой колонной.

Коробейников рассказал занятную историю о первой забастовке рабочих на одном из ставропольских заводов. По тем временам забастовка была вызывающей дерзостью и кошмарным ЧП для краевой парторганизации. На бюро крайкома партии Горбачёв и выслушивать не желал аргументов бастующих, требуя немедленно прекратить акцию и наказать зачинщиков по всей строгости.

В. Печенев (о работе над новой редакцией Программы КПСС. М. Горбачёв — второй секретарь ЦК, курировал рабочую группу):

— В отличие от негласно взятой нами линии на некоторую (некоторую, подчёркиваю) деидеологизацию Программы (чтобы поменьше было надоевшей политической трескотни) М. Горбачёв, очевидно, заметив это, стал нас систематически поправлять.

Выразилось это, во-первых, в бесконечных поучениях о необходимости (я цитирую) «обогащения всех разделов новой редакции Программы КПСС ленинскими положениями и мыслями, не ограничиваясь лишь ссылками на В.И. Ленина или обрывками ленинских цитат. Хочу сказать прямо, — добавлял он, — чтобы не было недомолвок, я это высказываю не для того, чтобы «подыграть» Ленину. В этом, вы понимаете, никакой нужды нет. Речь идёт о существе дела: именно сейчас, на этом этапе развития нашего общества, наиболее полно раскрываются главные идеи В.И. Ленина, относящиеся к социализму и коммунизму…» И так далее и тому подобное.

Михаил Сергеевич упорно писал нам через три месяца, вернувшись из отпуска и изучив в конце октября (и в целом высоко одобрив «теоретический и идейно-политический» уровень нашего текста): «О К. Марксе и Ф. Энгельсе говорится всего в одной фразе…» А ведь «в действительности они открыли важнейшие законы общества»! И далее: «В условиях, когда на ленинизм ведутся нападки, есть стремление изобразить его как чисто русское явление, нельзя ограничиваться теми характеристиками, которые записаны в тексте. Важно показать вклад В.И. Ленина в теорию марксизма, в теорию научного коммунизма, имеющий, безусловно, международное значение». И далее он добавлял, я думаю, вполне искренне: «Поистине историческим, теоретическим подвигом Ленина были: теория империализма, теория социалистической революции, теория построения социализма». И особенно подчёркивал, используя одну из любимых цитат Ю.В. Андропова (ставшую ключевой в его сочинённом нами докладе многолетней давности), что, «возможно, следовало бы развернуть ленинскую мысль о том, что социализм живой, творческий «не создаётся по указке сверху», а представляет живое творчество масс. Эту ведущую ленинскую мысль важно в полном объёме применить и развивать к совершенствованию развитого социализма» (слово «развитого» было вписано им в машинописный текст его диктовки знаменитым коричневым карандашом! — несмотря на создаваемую явную стилистическую корявость).

Наверное, это слово, вписанное коричневым карандашом, и есть собственное творчество М.С. Горбачёва. Всё остальное — не его, оно создано помощниками. Заявляю это как человек, шесть лет проведший на Старой площади. Проекты всевозможных отзывов на партийные документы делали именно помощники. А шефы лишь подписывали.

Впрочем, возможно, что Михаил Сергеевич искренне разделял положения тезисов, подготовленных его помощниками. Прозрел по отношению к Ленину он только к шестидесяти годам.

М. Горбачёв:

«Образных выражений от него наслышались…»

A. Коробейников:

— Давно подмечено: когда вожди, лишённые внутренней культуры, чувствуют, что авторитет их имени становится своего рода движущей силой популярности, они перестают работать над собой. Тогда наступает «пробуксовка» мысли, всё чаще в ход идут такие «аргументы», как грубость и даже нецензурщина. Кое-кого из партийных руководителей Горбачёв осуждает за то, что они позволяли себе материться. Не знаю, матерился ли Михаил Сергеевич при иных обстоятельствах, но в кругу своих коллег он делал это довольно часто и, прямо скажем, искусно. Поскольку аргументы найти труднее, чем «живое народное слово», то образных выражений от него наслышались…

B. Печенев:

— Вернёмся к той памятной ночи, в которую три группы, созданные поздним воскресным вечером 10 марта 1985 года, писали к утреннему заседанию Политбюро три материала, подлежащих утверждению: некролог; обращение к партии и народу; а главное — доклад нового генсека на Пленуме ЦК КПСС, который по каким-то причинам решено было созвать в небывало рекордные сроки — в 17.00 11 марта. Доклад писали, если не ошибаюсь, четыре человека: А. Лукьянов (он подарил, кстати, мне текст этого доклада через несколько дней с автографом), В. Медведев, В. Загладин и А. Александров-Агентов.

Все мы уже знали, кто будет выступать с этим докладом: М. Горбачёв. Кстати, когда мы с А. Вольским получали своё задание от М. Горбачёва («Напишите о нём, — сказал Михаил Сергеевич подходящим к случаю торжественно-печальным тоном, — ёмко и достойно». И, подумав, добавил: «Как он того и заслуживает»), Аркадий Иванович, заглядывая в печальные глаза Горбачёва, доверительно спросил его: «Михаил Сергеевич, а доклад на Пленуме вы будете делать?» — «Аркадий, не вые…я! — к моему удивлению, «дипломатично» ответил Горбачёв (до этого мне не приходилось слышать от него крепких выражений). — Делай своё дело». И мы с Вольским удалились.

Виталий Коротич (главный редактор журнала «Огонёк» в горбачёвский период, в 1991 году уехал в США):

— Вспоминаю об очень важном своём контакте с Горбачёвым, настолько всё в нём было характерно. В феврале 1988 года мы с Евгением Евтушенко поехали выступить в Ленинград. Вечер проходил в огромном дворце «Юбилейный» — несколько тысяч слушателей, много друзей-писателей за кулисами. Короче говоря, зал был «наш» и зал этот очень чутко реагировал на всё сказанное.

Рано утром на следующий день я возвратился поездом «Красная стрела» в Москву. Заехал домой, переоделся и в десять утра был уже в «Огоньке». А в одиннадцать позвонил Горбачёв: «Ты что делаешь?..» Он был со всеми на «ты», а с ним полагалось общаться на «вы».

На мою растерянную реплику, что, мол, я сижу в кабинете и ожидаю его, Михаила Сергеевича, указаний, последовал не принимающий шутейного тона рык, повелевающий немедленно прибыть в первый подъезд Старой площади, на шестой, к нему! Я тут же отправился на свидание.

До сих пор самое неожиданное для меня в той встрече — густой мат, которым встретил меня тогдашний вождь советских трудящихся. Я кое-что смыслю в крутых словах, но это было изысканно, мат звучал на уровне лучших образцов; до сих пор угадываю, под каким же забором Михаила Сергеевича этому обучили. В паузах громовой речи, с упоминанием моей мамы и других ближайших родственников, Горбачёв указывал на толстую стопку бумаги, лежавшую перед ним, и орал: «Вот всё, что ты нёс прошлым вечером в Ленинграде! Вот как ты оскорблял достойных людей! Я что, сам не знаю, с кем мне работать? Кто лидер перестройки, я или ты?!» — «Вы, — категорически уверил я Горбачёва. — Конечно же, вы и никто другой!» «То-то», — сказал генсек, внезапно успокаиваясь, и дал мне бутерброд с колбасой.

М. Горбачёв (интервью «Московскому комсомольцу», 1997 г.):

— Я могу, как южанин, и разгорячиться, и даже выругаться могу. Я ведь выходец из крестьянской семьи.

Его первая перестройка

Н. Поротов:

— М.С. Горбачёву присуще было следование двойным стандартам, компромиссам в своих интересах, что позволяло ему постоянно держаться на стремнине бурной и полной опасностей политической жизни. Тем не менее его, получившего, по существу, неограниченную власть в крае, всё же не могли не волновать дававшие о себе знать проблемы, особенно в сельскохозяйственном секторе, который нередко пробуксовывал. Он, конечно, вынужден был постоянно в разговорах, выступлениях на всех уровнях в крае твердить о необходимости прогресса в сельском хозяйстве. Достаточно прочитать протоколы заседаний бюро, пленумов крайкома КПСС, и станет ясно, что такие вопросы на них ставились и обсуждались, принимались по ним постановления. Но М.С. Горбачёв дальше этого не шёл.

Предпринимаемые им попытки, пользуясь старыми приёмами, исправить дело, следовали одна за другой в форме кампаний. Но положение по существу мало менялось, хотя при этом и достигались определённые положительные результаты. Такими кампаниями были ускоренное развитие мелиорации в крае, перевод овцеводства на промышленную основу, внедрение ипатовского метода крупногрупповой уборки урожая, реанимация МТС в виде так называемых МХП (межхозяйственных предприятий по комплексной механизации сельского хозяйства), внедрение системы сухого земледелия, а проще — паров, и другие. На этот счёт предусматривались значительные капитальные затраты.

За девятую пятилетку (1971–1975 гг.) в народное хозяйство края было вложено более 5,3 млрд рублей, или на 300 млн. рублей больше, чем за первые семь пятилеток, некогда аграрный край увеличил объём промышленной продукции на 43%. За это же время в сельском хозяйстве освоено 2,3 млрд рублей капитальных вложений (в 1,8 раза больше, чем за предшествующую пятилетку). В частности, была сооружена вторая очередь Большого Ставропольского канала, за счёт этого дополнительно орошено 106 тысяч гектаров и обводнено 400 тысяч гектаров земель. Среднегодовое производство валовой сельскохозяйственной продукции возросло на 11,7%.

Воспоминания об организации указанных кампаний дают хорошую возможность посмотреть на роль М.С. Горбачёва в этом и оценить их с точки зрения полезности для народа.

Взять хотя бы вопрос об ускорении развития мелиорации в целях интенсификации сельского хозяйства в крае. По инициативе М.С. Горбачёва по этому вопросу принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР. На эти цели выделялось 525 млн. рублей капиталовложений. По завершению строительства обводнительно-оросительной системы площадь орошаемых земель увеличилась почти в три раза, а обводнительных — в два раза. Была проведена большая работа и получены заметные результаты, но вследствие допущенной непродуманности в проработке ряда специальных вопросов, касающихся технологии строительства магистральных каналов, а также использования воды, произошло засоление и запустение значительной части земель, для некоторых регионов возникли экологические беды, для ликвидации которых требуются немалые дополнительные затраты.

Ставропольский край издавна славится тонкорунным овцеводством, отрасль эта в народном хозяйстве не только края, но и страны значительная, на долю края приходилось более 15% всех заготовок шерсти в РСФСР, и, естественно, она нуждалась в осуществлении мер по дальнейшему её развитию, в частности, переводу на промышленную основу с внедрением новой технологии содержания овцематок на комплексно-механизированных фермах колхозов и совхозов. Крайкомом партии было доложено ЦК КПСС, что найден верный путь интенсификации овцеводства. Доказывалось, что новая технология позволяет наилучшим образом использовать землю благодаря культурным пастбищам, регламентирует рабочий день изгоев-чабанов, преобразовывает их быт и тем самым облегчает решение острой кадровой проблемы. Инициативу М.С. Горбачёва о выходе с опытом индустриализации, которого, по существу, ещё не было, поддержал Ф.Д. Кулаков, так как она исходила от его преемника на Ставрополье. Думается, мотивом для выхода на всесоюзную арену у М.С. Горбачёва было стремление, кроме удовлетворения своего тщеславия, под так называемый ценный опыт получить определённые немалые средства.

И вот в 1970 году в крае под эгидой ЦК КПСС был проведён выездной пленум Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. Ленина по новой технологии производства продуктов овцеводства. С докладом выступал М.С. Горбачёв, который впервые произнёс слово «перестройка» применительно к овцеводству.

Для интенсификации этой отрасли и в целях улучшения породного состава поголовья овец, повышения их продуктивности государство выделило колхозам, совхозам и межхозяйственным предприятиям 470 млн. рублей капиталовложений; им также дали дополнительную технику (тракторы, автомашины) и материалы для возведения овцекомплексов, а также жилых домов и объектов культурно-бытового назначения. Конечно, это в какой-то степени положительно повлияло на интенсификацию отрасли. Уже к 1974 году поголовье тонкорунных овец в крае достигло 6,3 млн. голов, концентрация овец на 100 гектаров сельскохозяйственных угодий составляла 95 голов, производилось в среднем по 4,8 кг мериносной тонкорунной шерсти с овцы.

Всё же должной поддержки и широкого применения этот опыт в хозяйствах края не получал, так как затраты далеко не улучшали содержание овцематок и не оправдывались конечными результатами. Бюро крайкома вынуждено было в 1973 году принять специальное постановление по этому вопросу, ибо за прошедшие три года ввели в эксплуатацию только 27 комплексно-механизированных овцеводческих ферм на 117 тысяч овцематок. И несмотря на то, что новая технология с учётом всех её элементов не была до конца отработана, к тому же даже на функционирующей более пяти лет экспериментальной овцеводческой ферме совхоза «Темнолесский» Всесоюзного научно-исследовательского института овцеводства и козоводства, находящегося в Ставрополе, себестоимость продукции была значительно выше, а продуктивность овец ниже, чем на фермах с другой технологией, всё же строительство таких комплексов продолжалось, к 1977 году их уже насчитывалось 43, причём с огромными затратами — один комплекс обходился в 3 млн. рублей.

Величественные железобетонные сооружения, причём очень холодные, не только не были рентабельными, но и далёкими от условий для нормального содержания овцематок, так как ни один такой комплекс, принятый государственной комиссией, не мог работать по новой технологии. На одних не было внутрикошарного оборудования, на других не действовали водопроводные сети, цеха по приготовлению кормов. Они не имели нужных культурных пастбищ, не была упорядочена оплата труда. В конечном счёте перевод овцеводства на промышленную основу закончился отлучением животных от естественных природных условий, заключением их в железобетонные «саркофаги» и массовым падежом, хотя М.С. Горбачёв это дело и именовал «капитальной перестройкой в овцеводстве». Несмотря на произведённые огромные затраты материальных, денежных и людских ресурсов, эта технология осталась в сознании ставропольчан в качестве незавершённого дорого обошедшегося краю «памятника» её инициаторам во главе с М.С. Горбачёвым.

Стройка века местного значения

А. Коробейников:

— Михаилу Сергеевичу было, наверное, важнее блеснуть яркой идеей, пребывая в фокусе внимания. Так было, к примеру, со строительством канала Волга — Чаграй (на территории Ставропольского края его часть называли «Большим Ставропольским каналом» — БСК).

Каждый второй год на Ставрополье — засушливый, и необходимость орошения бесспорна. 7 января 1971 года ЦК КПСС, Совет Министров СССР по инициативе Горбачёва приняли постановление об ускорении строительства БСК и оросительно-обводнительных систем в Ставропольском крае. На эти цели были отпущены огромные средства. Но как они использовались? Чтобы развернувшиеся работы выглядели более масштабно, сначала сам Горбачёв, а затем и его последователи (под его же давлением) гнали и гнали километры канала на восток края, между тем как строительство и обустройство обводнительно-оросительной сети явно отставали. Таким путём колоссальные деньги зарывались в землю, вернее, в русло канала без особой отдачи.

Хроническая болезнь — поскорее отрапортовать об успехах — оборачивалась тем, что введённые в эксплуатацию орошаемые участки постепенно выходили из зоны повышенного внимания и заболачивались, почвы подвергались засолению. Какая польза от такого орошения? Даже неспециалисту было ясно: гораздо разумнее тратить средства на высокое качество оросительной сети, чем на километры канала.

Думаете, Горбачёв об этом не знал или не понимал что к чему? И знал, и понимал. Не раз сам подчёркивал: надо восставать не против мелиорации вообще, а против диких методов её осуществления. Но правильная позиция не была реализована. И кто, как не первый секретарь крайкома, мог решительно повернуть ситуацию к лучшему, но он палец о палец не ударил.

Только прозвучавшее во весь голос общественное мнение сумело остудить горячие головы и остановило эту «стройку века». Так же, как, кстати, сорвало крупнейшую авантюру с поворотом северных рек на юг.

Ипатовский метод, или «Михаил хреново придумал»

Н. Поротов:

— Об ипатовском методе уборки урожая в своё время было известно далеко за пределами края. Вереницей ехали за этим опытом, который по инициативе М.С. Горбачёва был одобрен ЦК КПСС, многочисленные группы различных руководящих работников по существу из всех республик, на что тратились огромные государственные деньги. Справедливости ради следует отметить, что применение новой технологии, выражавшейся в объединении техники в уборочно-транспортные комплексы и организации уборки поточным методом, давали определённый эффект.

Однако замечу, что всё было подчинено обеспечению жизненности этой инициативы — в район дополнительно направлялись техника, другие необходимые материальные ресурсы. В течение всей уборки там находились руководители краевых сельскохозяйственных органов. Короче, слагаемых оказалось немало, чтобы за четыре дня скосить на свал зерновые, а за девять дней обмолотить их на площади 139 тысяч гектаров и обеспечить своевременное проведение сопутствующих работ. В 1977 году было продано государству 209 тысяч тонн зерна, что значительно больше плана. Звания Героя Социалистического Труда за это был удостоен первый секретарь Ипатовского райкома партии В.В. Калягин.

Но вот прошло немного времени, страсти вокруг этого опыта стали утихать, дальнейшего широкого распространения и применения по ряду причин он не получил, поскольку здесь до конца оставались нерешёнными опять-таки многие вопросы. Не были упорядочены организация труда и его оплата, в том числе натуральная, техническое обслуживание, не решены вопросы подготовки руководителей комплексов, механизаторских кадров, не отработана система заинтересованности и недопущения обезлички земли. В результате произошло отторжение крестьян от земли, от продуктов своего труда. Всё это отрицательно сказывалось на уровне использования сельскохозяйственной техники.

Мне по занимаемой должности секретаря крайсовпрофа пришлось по итогам краевого социалистического соревнования за эффективное использование сельскохозяйственной техники (было такое соревнование) в указанный год анализировать показатели по каждому району. Оказалось, что в хозяйствах Георгиевского района они были намного лучше, чем в Ипатовском. С учётом этого были подготовлены предложения о присуждении первого места с соответствующими поощрениями Георгиевскому району. Но в краевом комитете партии, и не без согласия М.С. Горбачёва, отвергли эти предложения со ссылкой на то, что без оценки ипатовцев нас не поймут в ЦК КПСС. В итоге первое место было присуждено Ипатовскому району, хотя по показателям он этого не заслужил. Короче, как нужно было, так и делалось.

Жизнь поставила в повестку дня улучшение дел в аграрном секторе на основе повышения уровня организации сельскохозяйственной техники в колхозах и совхозах.

Разумеется, для этого требовалось проведение многоплановой работы с учётом многих слагаемых. Было же решено перейти на новую организацию технического обслуживания колхозов и совхозов по опыту Молдавской республики, который изучался родственником М.С. Горбачёва — первым секретарём Красногвардейского райкома партии И.В. Рудченко. По его предложению, внесённому в крайком КПСС в 1977 году на имя М.С. Горбачёва и получившему поддержку, в этом районе, а затем в других начали создаваться межхозяйственные производственные объединения по механизации и электрификации сельскохозяйственного производства (МХП). В эти объединения, вопреки возражениям многих здравомыслящих опытных руководителей экономически крепких хозяйств, стали передавать из колхозов и совхозов всю технику с машинными дворами, заправочные пункты. Одновременно хозяйства наделяли их денежными оборотными средствами, а также передавали инженеров, механизаторов и других специалистов. Шёл процесс слепого переноса молдавского опыта на ставропольские крупные многоотраслевые хозяйства, работавшие совершенно в других условиях.

В то время в колхозах и совхозах, как отмечалось в докладе М.С. Горбачёва на пленуме крайкома КПСС в мае 1975 года, было 346 ремонтных мастерских, 911 пунктов для проведения технического обслуживания. Колхозы и совхозы обеспечивали техническое обслуживание до 90 процентов комбайнов, половину тракторов «К-700» и «Т-150». И только не осведомлённому и далёкому от реальной жизни человеку, на мой взгляд, не представлялась сущность такой затеи, предусматривающей ломку сложившегося механизма организации работы в сельскохозяйственном производстве. Не взвешенная, без оценки полезности, эта затея усиленно популяризировалась в крае как необходимая мера для обеспечения высокопроизводительного использования техники.

В результате колхозы и совхозы оказались беспомощными, стали выступать в роли бесправных просителей техники у вновь созданных монстров-объединений. Многие работы, связанные с механизацией, очисткой от навоза животноводческих ферм, строительством и поддержанием в проезжем состоянии внутрихозяйственных дорог, хозяйства выполнять своевременно не могли. В то же время в созданных с большим трудом МХП шло увеличение управленческого аппарата, появлялись дублирующие службы, всё больше чувствовались обезличка земли, удорожание производимой продукции. За первый год функционирования созданных межхозяйственных объединений затраты на содержание их административно-управленческого персонала и появившиеся дополнительные накладные расходы, повлиявшие на удорожание сельскохозяйственной продукции в колхозах и совхозах, составили свыше 70 млн. рублей. В дальнейшем эти межхозяйственные объединения, не получив признания в колхозах и совхозах, потихоньку свернули свою деятельность. В народе аббревиатуру МХП расшифровывали с иронией: «Михаил хреново придумал».

Хотя, безусловно, были и относительно удачные начинания. Это касается системы сухого земледелия, проще говоря, возврата к парам, хотя название кампании было дано громкое. Короче, вернулись на деле к проверенному веками в условиях засушливой и полузасушливой зоны края опыту дедов — и победили. Эффект даёт только то, что взято из жизни, органично вписывается в практику поколений, исключает насилие над природой и людьми. А насаждение чужого, инородного лишь расстраивает и без того разлаженную машину.

Девятилетние итоги

Р.М. Горбачёва:

— Шли годы. Менялась жизнь, менялись люди. Менялись и мы. Что-то реализовывали, делали, достигали. Но и проблемы тоже оставались. В последние годы жизни на Ставрополье всё чаще слышала от Михаила Сергеевича не только о трудностях с социальным развитием сёл и городов края, материально-техническим обеспечением, о неэквивалентности обмена сельскохозяйственной и промышленной продукции, о несовершенстве системы оплаты труда, но и о необходимости глубоких перемен в стране, структурах управления, тормозящих развитие целых регионов и отдельных отраслей. О трудностях снабжения населения края продовольственными и промышленными товарами. Понимаете, край, производящий знаменитую ставропольскую пшеницу, мясо, молоко, сдающий тысячи тонн шерсти, постоянно испытывал недостаток в основных продуктах питания и других товарах.

Такие вот результаты девятилетнего руководства краем её супруга. Девять лет — это немало. Почти две пятилетки. На предшественников уже не спишешь.

А. Коробейников:

— Михаил Сергеевич понимал, что на каждой ступени власти надо делать что-то заметное. И начинал «ворошить» какую-либо идею, затевал какое-то броское дело. Неважно даже, как и чем оно завершится, — а вдруг даст новые политические дивиденды. Конечно, в другом обществе, построенном на сугубо прагматической основе, такая шумная псевдодеятельность вряд ли возможна вообще.

Прогремел ипатовский метод — и лопнул: «петушился» над созданием межхозяйственных предприятий — МХП и бросил; настроил сотни животноводческих комплексов и забыл о них. Вместо того чтобы дать хозяину-собственнику возможность производить продукцию, способную выдержать любую конкуренцию, Горбачёв вводит административное око — государственную приёмку. И так практически во всём…

Чего здесь больше — серьёзного дела, профессионального невежества, либеральной наивности, тоталитарного нажима? Увы, таким был Михаил Сергеевич. Он истово верил в чудодейственную силу партийных решений, не подозревая, что не они двигали поступками миллионов людей — просто люди добросовестно делали своё дело. А вот партийные руководители мерили эти достижения своими пленумами, съездами, конференциями.

А. Коробейников:

— Бег по кругу он воспринимал как восхождение по спирали. Понимал ли это я раньше, когда активно участвовал в организации всяческих мероприятий? Понимал, но не до конца. Какое удовлетворение испытывал я лично от удачного выступления Михаила Сергеевича, в подготовке которого участвовал, искренне считая это и своим успехом! Но только совсем уж тщеславный глупец мог мерить каждый прожитый день тем, сколько раз раздавались аплодисменты в докладах Горбачёва. В жизни-то аплодировать было почти нечему, и это всё чаще и глубже порождало сомнение, а тем ли делом ты занимаешься?

Л. Ефремов:

— С годами М. Горбачёву всё больше стало свойственно стремление красоваться, демонстрировать свою незаурядность, играть на публику, изображать из себя новатора, ломающего «стереотипы». Каких только преобразований и «новаций», как отмечали товарищи, не предпринимал М. Горбачёв в крае за семь лет своего пребывания на посту первого секретаря крайкома партии. Больше всего это касалось сельского хозяйства. Перестроечный зуд начал проявляться у М. Горбачёва ещё на Ставрополье. И надо сказать, что, по оценке ряда ставропольских товарищей, его навязчивое стремление к «перестройке» в итоге нередко приносило вред делу. Непродуманно в крае начали разукрупнять, дробить мощные многоотраслевые, высокодоходные колхозы. Говорят, по подсказке Д.С. Полянского и Г.И. Воронова. Но ведь надо было иметь и свою голову на плечах. После разукрупнения хозяйства дела резко ухудшились. Пришлось создавать различные межколхозные объединения.

Специализация производства, под предлогом которой происходило разукрупнение коллективных хозяйств, рухнула и принесла много бед сельскому хозяйству.

Руководителей хозяйств обязали передать колхозные и совхозные оборотные средства новым объединениям. В них направляли из колхозов и совхозов инженеров и техников, трактористов, комбайнёров, водителей автомашин и другой персонал. Всё это делалось под знаком улучшения организации технического обслуживания колхозов и совхозов.

Надо сказать, что недальновидность в этом деле проявили руководители союзной и республиканской «Сельхозтехники», которые под видом эксперимента потворствовали такой бездумной «перестройке» инженерно-технической службы колхозов и совхозов. Это объяснялось и тем, что Ф.Д. Кулаков и другие работники ЦК КПСС разных уровней слепо соглашались с действиями М. Горбачёва. Не поправили его.

Видя, как непродуманно, с административным нажимом насаждаются М. Горбачёвым в колхозах и совхозах различные его идеи, некоторые товарищи пытались протестовать против таких действий. Мне известен один эпизод, связанный с именем замечательного человека, хорошо знавшего сельское хозяйство, — Н.И. Жезлова. Он не мог мириться с нарушением демократических принципов ведения сельскохозяйственного производства, которое допускал М. Горбачёв.

В одной из бесед, когда М. Горбачёв в очередной раз поставил вопрос, что нам делать с сельским хозяйством, как его перестроить, Н.И. Жезлов резко ответил: «Да ничего не надо делать без толку, ради показухи. Главное, не мешать работать колхозам и их руководителям, а помогать».

— И бросьте вы, — сказал он, обращаясь к М. Горбачёву, — всякие эксперименты предлагать и делать!

Всё это было сказано в крепких выражениях, на которые был способен Н.И. Жезлов и которому мания «перестройки» в крае прямо не давала житья и мешала ему самому разумно и уверенно решать задачи развития сельского хозяйства. Знаю, что такой всплеск эмоций не был оставлен М. Горбачёвым без внимания. Вскоре Н.И. Жезлов с поста второго секретаря крайкома КПСС был отправлен на пенсию, а затем и ушёл из жизни, оставив о себе у земляков самые добрые воспоминания.

Должен сказать, что, затевая те или другие преобразования в крае, М. Горбачёв ни разу не посоветовался в Госкомитете СССР по науке и технике о целесообразности и эффективности различных мероприятий. Правда, он сблизился с директором зонального научно-исследовательского института сельского хозяйства А.А. Никоновым. Один раз в Ставрополе провели заседание отделения ВАСХНИЛ, на котором с основным (!) докладом по овцеводству выступил сам М. Горбачёв. Зачем так? Ведь в крае были весьма квалифицированные специалисты и учёные.

Горбачёв стремился показать свою исключительную одарённость и способность к новаторству. Вполне понятно, я не вмешивался в дела края, так как после выборов в Верховный Совет, куда меня не избрали, я потерял повседневную связь и имел лишь частные общения с отдельными искренними и порядочными товарищами, иногда приезжавшими в Москву.

Разумеется, многие расценивали всевозможные почины М. Горбачёва как поиск новых путей к лучшему. Но, к сожалению, ставропольцы не раскусили внутренней сущности М. Горбачёва, стремившегося сделать быструю карьеру, показать центру свои как бы недюжинные способности к творчеству и ради этого предпринимавшего необдуманные, припудренные лишь громкими словами шаги, которые импонировали руководящим деятелям партии — членам Политбюро, секретарям ЦК КПСС. Однако среди видных учёных АН СССР и ГКНТ СССР относительно такого рода инициативы ставропольского руководителя складывалось определённое мнение о легковесности проводимых в крае мероприятий, прежде всего по сельскому хозяйству. Недаром учёные называли Ставрополье краем неоконченных начинаний, ибо ничего до конца не доводилось. А самого Горбачёва, при всём его высокомерии, ставропольцы до сих пор называют просто карьеристом и двурушником.

Таковы мои некоторые мысли о работе М.С. Горбачёва на посту первого секретаря Ставропольского крайкома КПСС. Безусловно, я не претендую при этом на развёрнутый и всесторонний анализ его деятельности в те годы. Это относилось к компетенции отделов ЦК, являлось прерогативой Секретариата и Политбюро ЦК КПСС.

Н. Поротов:

— В нашем крае с учётом благоприятных климатических условий, сложившихся традиций, неоценимой полезности янтарных гроздьев винограда, его соков и вина для людей развитие виноградарства всегда находило поддержку и заинтересованность, что отражалось в своё время и в позиции М.С. Горбачёва перед правительством РСФСР специальной Запиской 3 марта 1975 года.

Высказав озабоченность снижением за последние годы темпов развития виноградарства и виноделия в крае, когда за период с 1960 по 1975 год площади виноградников сократились с 27 до 16,6 тысячи гектара и за последние пять лет (1970–1974 гг.) государственный план закупок винограда был выполнен только один раз — в 1973 году, М.С. Горбачёв обосновал необходимость принятия мер по развитию виноградарства на Ставрополье — в течение 1976–1980 годов и на перспективу до 1990 года. Предусматривалось создание двенадцати новых специализированных совхозов, что позволяло увеличить общую площадь виноградных насаждений в крае в ближайшие пять лет на 4–5 тысяч гектаров и довести к 1980 году до 22 тысяч, к 1985 году — до 27 тысяч и к 1990 году — до 30 тысяч гектаров с обеспечением объёма производства винограда в 1980 году в пределах 103 тысяч тонн, в том числе по объединению «Ставропольвино» — 64 тысячи тонн. Хорошая программа и главное — в интересах народа.

Однако в период перестройки, которую объявил М.С. Горбачёв, будучи руководителем ЦК КПСС, вопреки воле специалистов и трудовых коллективов виноградарских хозяйств, в крае, как и во всей стране, началась кампания под лозунгом борьбы с пьянством и алкоголизмом по сознательному варварскому уничтожению плодоносящих виноградников. Были ретивые лидеры в этом плане и на Ставрополье. В борьбе за доказательство своего головотяпства, иначе это не назовёшь, только в хозяйствах «Ставропольвино» было уничтожено почти три тысячи гектаров виноградников — пятая часть всей их площади. Из-за этого потери составили более десяти тысяч тонн янтарных гроздьев в год. Среднегодовая выработка виноматериалов и розлив вина сократились соответственно на 30 и 40%. А если оценивать все потери в денежном выражении, то, исходя из подсчётов специалистов; они составили за пять лет (1986–1990 гг.) более 150 млн. рублей.

Получилось, что в результате таких, явно опрометчивых, противоречащих интересам народа действий, мы стали свидетелями рекордного опережения «планеты всей» по протяжённости вино-водочных очередей и вырубленной лозы. Пожалуй, за истекшую перестроечную пятилетку это было единственное правительственное постановление, которое выполнено от «а» до «я». Причём за два года. Общие потери к концу 1989 года по всей стране, о чём писалось в ряде центральных газет, от этой акции составили 150 млрд рублей. Сколько же на эти деньги можно было построить жилья, школ, детсадов, клубов. Кажется, нагляднее урока об ударе по экономике не придумать и во сне.

Наряду с уничтожением уникальных сортов винограда бросали «постыдную» работу специалисты с мировым именем. Возникает вопрос: кому нужен был этот форменный вандализм? Здесь наглядно прослеживаются непоследовательность, легковесный подход и быстрый отказ, к великому сожалению, М.С. Горбачёва от своих же идей и практических действий, которые он стремился осуществить в бытность первым секретарём Ставропольского крайкома партии. В данном случае наиболее заметно отразилась присущая ему двойственность, противоречивость. Во имя чего, почему и под воздействием каких сил это было сделано, мне трудно сказать. Ответ на этот вопрос принадлежит, естественно, только лично ему.

М. Ненашев:

— Сам Горбачёв довольно высоко оценивает свою деятельность в роли партийного секретаря Ставропольского края. В одном из интервью «Независимой газете» он повторяет уже не первый раз: «Мне кажется, я со своими коллегами сделал много интересного в условиях того времени, открыл дорогу многим людям». Не могу не заметить, ставропольцы, земляки Горбачёва, из тех, с кем мне довелось беседовать, оценивают деятельность своего первого секретаря довольно скупо, даже скептически. Мне кажется, это не случайно, ибо все те черты личности и качества руководителя, которые оказались свойственны Горбачёву затем как лидеру партии и государства, сформировались и проявились в полной мере уже в Ставрополе, ибо почти девятилетний период пребывания в роли первого партийного секретаря создавал для этого все необходимые условия. В решении многих личных вопросов и судеб людей власти у первого секретаря обкома, крайкома (свидетельствую об этом со знанием дела) было не меньше, чем у главы партии. И, к слову сказать, Раиса Максимовна в том образе и с теми манерами, с которыми она затем предстала перед всей страной, сформировалась тоже в благодатном Ставрополье, и её влияние на Михаила Сергеевича не московского происхождения.

Д. Волкогонов (историк и философ, генерал-полковник; занимал крупные должности в армейских политорганах, был заместителем начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского флота, начальником Института военной истории; разочаровался в коммунистической идеологии, перешёл на службу к Б.Н. Ельцину):

— Горбачёв действительно ничего крупного, масштабного до избрания генсеком в своей жизни не сделал. Более того, став «первым» лицом в Ставропольском крае, кроме как своей должностью, ничем и не запомнился. Мне довелось быть гостем и делегатом нескольких съездов КПСС, но я не помню ни одного выступления Горбачёва на них, в памяти не осталось, были ли заметные крупные газетные публикации краевого секретаря, какие-то инициативы, которыми пытались обычно как-то выделиться многие местные «вожди» (Федирко, Медунов, Бондаренко, Ларионов, другие). Горбачёв в Ставрополье был просто незаметен и для страны, и для партии. Незаметен!

В Ставрополе было всё своё, в том числе и коррупция

Единого мнения на этот счёт нет. Анатолий Коробейников, например, категорически возражает против утверждений о том, что Горбачёв чуть ли не сызмальства был «хапугой». На Ставрополье, говорит он, даже будучи первым секретарём крайкома партии, Михаил Сергеевич жил намного скромнее, чем некоторые члены бюро. Михаила Сергеевича знали как честного человека. Он не был заражен коррупцией, накопительством, и уже одно это давало ему моральное право и силы для наведения порядка в партийном доме.

Иной точки зрения придерживается В. Казначеев:

— Экономист, профессор Татьяна Корягина, объясняя происхождение разветвлённых мафиозных структур в нашем государстве, сделала заявление, что зародились они в Ставрополье, в тот период, когда полновластным хозяином там был Горбачёв. Так известный экономист, исследователь теневой экономики, по сути, бросила обвинение главе государства в коррупции, связях с северокавказской мафией (не здесь ли кроется разгадка столь затянувшейся войны в Чечне и неуловимости боевиков): «Коррумпированность верхних слоёв власти, во-первых, делает их уязвимыми для прямого политического шантажа, а во-вторых, люди, которые знают, что у них рыльце в пушку, стремятся обеспечить свою безопасность и назначают на все ключевые позиции в государстве своих людей».

Против Корягиной было возбуждено уголовное дело по факту оскорбления чести и достоинства Президента СССР. Но через полгода дело закрыли, следствие не нашло в словах Татьяны Ивановны элемента клеветы.

«Ставропольское дело»

В. Болдин:

— Следственная бригада Прокуратуры СССР, возглавляемая «вошедшими в историю» Гдляном и Ивановым, имела неосторожность тронуть ставропольское прошлое генсека. Вот тогда-то и разразилась буря. Негодование Михаила Сергеевича было столь велико, что он тотчас поручил КГБ заняться этим делом и выяснить, кто заинтересован покопаться в прошлом, откуда исходят команды и не является ли это политическим заговором против архитектора перестройки. А началось всё с копии письма Н. Лобженидзе, работавшего, кажется, управляющим Кисловодским трестом ресторанов и столовых и осужденного за какие-то реальные или мнимые злоупотребления.

К этому письму прилагались и комментарии юриста, как выяснилось, проживавшего в подмосковном городе Химки. Около полугода назад, когда Горбачёву ещё мало что говорила деятельность Гдляна и Иванова, я докладывал о письме Н. Лобженидзе, полагая, что связанное со Ставропольем должно быть известно генсеку, тем более что автор утверждал о личном знакомстве с ним. Но генсек не проявил никакого интереса к письму и даже, как он сказал, не помнит, кто это такой. Тем не менее письмо я направил Генеральному прокурору СССР с просьбой внимательно разобраться с приведёнными фактами и принять меры. И вот теперь я вторично доложил о письме с комментариями, смысл которых сводился к тому, что против Горбачёва уже когда-то собирали компромат и занимаются этим вновь. Сообщение настолько взбесило генсека, что он тут же при мне позвонил В.А. Крючкову и поручил досконально разобраться в интригах против него.

— Докопайся, Володя, до сути. Очень тебя прошу, — говорил генсек председателю КГБ. — Каким-то сволочам надо вымазать меня в грязи.

Генсек поручил и мне переговорить с бывшим Генеральным прокурором СССР А.М. Рекунковым и узнать, кто давал команды заниматься Ставропольем. Я созвонился с Александром Михайловичем, который в ту пору был уже на пенсии, и договорился о встрече. Но как только Рекунков появился у меня, раздался звонок М.С. Горбачёва с просьбой зайти к нему.

А.М. Рекункова генсек знал давно, и это, видимо, давало ему право сразу «взять быка за рога». Начал он допрос напористо. Кто поручал прокуратуре копаться в ставропольском прошлом Горбачёва? Кто направлял следователей? Не исходило ли это от К.У. Черненко или кого-то ещё из московского руководства? Рекунков утверждал, что он никого туда специально не направлял и команд ни от кого не получал. Не знает он и о попытках Гдляна и Иванова реанимировать старое дело. Генсек энергично и заинтересованно, даже с пристрастием, допрашивал экс-Генерального прокурора СССР, но в своём дознании, по-моему, далеко не продвинулся. Во время беседы был возбужден, негодование проскальзывало в каждом его слове.

А.М. Рекунков, обескураженный напористостью и резкостью в постановке вопросов, отвечал, как мне казалось, не очень уверенно, а может быть, знал несколько больше, чем говорил. Во всяком случае, признательных показаний юристу Горбачёву он не дал, и результаты допроса не удовлетворили генсека. Он ещё долго с разных сторон подступался к интересующему его делу. Но желаемых ответов не получил. Рекунков утверждал, что всегда уважал Горбачёва и ничего не делал, чтобы копаться в его прошлом.

Когда Александр Михайлович ушёл, М.С. Горбачёв посмотрел ему вслед и сказал, что не слишком верит экс-прокурору.

— Здесь не обошлось без участия тех, кому уж очень хотелось помешать моему избранию генсеком. Да и сегодня кому-то выгодно ворошить старое. Надо разобраться во всём. Я давал тебе письмо моего старого знакомого, заместителя министра внутренних дел, который прямо утверждает, что была команда покопаться. Санкционировало её высокое руководство. Я доберусь до истины, Крючкову уже даны поручения. Попробуй с Владимиром Александровичем поговорить с этим заместителем министра внутренних дел. Он, правда, болеет и, мне сказали, находится в больнице.

Визит к заместителю министра внутренних дел дал немного. Он был тяжело болен, с трудом говорил, и, как намекали врачи, дни его были сочтены. Единственно, что он сказал определённо, так это то, что команда о проверке деятельности ставропольского руководства шла от очень высоких лиц из ЦК. И задание имела союзная прокуратура.

Мы с Владимиром Александровичем попросили замминистра позвонить нам, если он вспомнит ещё что-то. Действительно, через неделю он позвонил, но сказал о том, что министр внутренних дел В. Бакатин подготовил приказ о его увольнении, и он просит передать Горбачёву, что не по-людски выгонять человека, находящегося в больнице.

— Скажи Бакатину, этому… (дальше шли не слишком почтительные выражения), что я раньше выгоню его. Человек одной ногой в могиле стоит, а этот новоиспечённый… (дальше опять следовали столь же лестные слова) готов на трупах танцевать.

Встретиться больше с заместителем министра внутренних дел уже не пришлось, потому что он был очень плох, а недели через три умер, унеся с собой тайны, которые интересовали Горбачёва.

Кому было выгодно спустя много лет вернуться к старому делу, генсек догадывался, а может быть, и знал достоверно. Он не сомневался, что этим заняты политические оппоненты и они могут долго дёргать за этот крючок в его биографии, распускать различные слухи, в основе которых, видимо, что-то было. Иначе вся эта нервозность Горбачёва, мобилизация сил непонятны. Во всяком случае, с тех пор Гдлян и Иванов попали под пристальный контроль, а это просветлило и некоторые стороны так называемого «узбекского дела», ту кухню, в которой оно было поспешно сляпано.

Горбачёв любил сражаться в преференс. Говорят, этим он занимался и у Марата Грамова в Москве на Малой Филевской, когда его разыскивали люди Черненко.

В. Печенев:

— Возможно, с этим пристрастием молодого Горбачёва как-то связаны распространяемые одно время в западной печати, а также в устной форме и у нас (мне, бывая на юге, приходилось «по секрету» узнавать о них), слухи о якобы сомнительных связях ответработников Ставрополья в 70-е годы с местной и грузинской мафией. На этой почве, говорят, у Горбачёва произошёл конфликт с Шеварднадзе в тот период, когда последний вёл в Грузии борьбу с коррупцией. Возможно, это же имеет в виду Лигачев, когда упоминает в своей книге, что в 80-е годы МВД искало «компромат» на Горбачёва в связи с его работой на Ставрополье.

Коснулся этой неприятной для него темы и Михаил Сергеевич в своих мемуарах «Жизнь и реформы». Но — глухо, вполголоса, как-то уж очень вяло, что вовсе не в его стиле.

М. Горбачёв:

Из дневника В.И. Воротникова:

В 2000 году, к годовщине смерти Раисы Максимовны, вышла книга «Раиса», посвящённая её памяти. В книге помещён дневник супруги генсека-президента «Заточение в Форосе». Читаем запись от 18 августа 1991 г.: «…На что пойдут предатели? Стал опасен Михаил Сергеевич им сегодня или всегда был опасен? В последние годы несколько человек сообщили о фабриковавшихся в 1983–84 годах в следственных органах документах с целью обвинить Михаила Сергеевича во взятках. В приёмную ЦК КПСС были переданы документы, из которых видно, что следователи требовали от подследственных давать ложные показания. Делалось это, несомненно, по приказу людей «самого высокого ранга в стране»».

Почему, опасаясь, что ГКЧП арестует Михаила Сергеевича, его супруга вспомнила именно об этом эпизоде?

Приглашали ли его в Москву

Н.К. Байбаков (председатель Госплана СССР в 1965–1985 Гг., запись 1995 г.):

— Звонит однажды Горбачёв — а он тогда руководил Ставропольским крайкомом партии: «Николай Константинович, можно к вам на приём?». «А что такое?» — спрашиваю. «Есть, — говорит, — интересная идея, как увеличить в стране настриг шерсти». Я его принял. Он стал рассказывать, что решил создать у себя фермерские хозяйства по выращиванию овец с настригом на одну голову шести килограммов шерсти, тогда как у нас в среднем по стране около 100 млн. овец давали в год только по 2,5–2,7 килограмма. Я распорядился выделить Горбачёву деньги, оборудование. А потом говорю: «Пойдёшь ко мне заместителем по селу?» Он вскочил как ужаленный: «Что вы, Николай Константинович, разве я смогу справиться с такой работой?». А через два года его назначают секретарём ЦК по сельскому хозяйству…

— Ну и как, Михаил Сергеевич увеличил настриг шерсти?

— Думаю, не успел. Он нас, старую гвардию, вскоре начал стричь, как тех овец. Сначала меня попёр из Госплана, а потом и из ЦК. Какие же мы дураки были, что подписали письмо Горбачёву, составленное им же самим, с просьбой вывести нас из состава Центрального Комитета партии! Нас же было 110 голов, треть ЦК. Это же сила! Остались бы, и партию сохранили бы, и Советский Союз. Ну и Горбач! Вот наколол, так наколол! А говорил, настриг шерсти его очень волнует…

М. Горбачёв:

Интересно, какие это были планы. За девять лет пребывания в должности первого секретаря Ставропольского крайкома М.С. Горбачёв лишь один раз выступал на Пленуме ЦК, да и то по второстепенному — сельскохозяйственному вопросу, да и то после первого секретаря Амурского обкома! Случилось это в апреле 1978 года — на девятом году его секретарствования в Ставрополье. И один раз на сессии Верховного Совета СССР. В то же время многие его коллеги выступали многократно.

Самолюбование небывалое. «На все предложения подобного рода я реагировал негативно», — замечает Михаил Сергеевич в своих воспоминаниях. Даже в беседе с К.У. Черненко накануне пленума, где предполагалось избрать Горбачёва секретарём ЦК по сельскому хозяйству, ставропольский нарцисс высказал сомнение: «Достаточно ли продумано решение о моём избрании?».

Михаил Сергеевич действительно не знал страны. Иначе разве мог бы написать такое: «На этот счёт был безошибочный барометр — зарубежные поездки. Мне не раз звонили из отделов ЦК, спрашивая, не смогу ли я поехать в составе или во главе делегации в ту или иную страну. Бывало, я даю согласие, но в последний момент кто-то отводит мою кандидатуру». Отводили потому, что Горбачёв жил в курортном крае. В зарубежные поездки включали секретарей сибирских, уральских обкомов — пусть хоть на солнышке погреются. Но Михаил Сергеевич о других не думал — только о себе.

О своих предшественниках

О большинстве из них Михаил Сергеевич не сказал ни одного доброго слова. Даже о тех, кто его двигал вверх.

О И.П. Бойцове:

(Руководил Ставропольской краевой партийной организацией с 1946-го по 1956 г.)

— С 1946 года десять лет проработал у нас первым секретарём Иван Павлович Бойцов — один из руководителей партизанского движения в Калининской области. Это был человек, оставивший после себя в крае самые противоречивые суждения. Он был довольно сухим, жёстким, влиянием и авторитетом обладал огромным. Но авторитет этот в значительной мере держался на страхе, который был характерен для сталинских времён. После XX съезда положение Бойцова пошатнулось. Со стороны ЦК его упрекали в том, что он вяло разворачивает новые дела. Все те, кто ещё вчера трепетал перед ним, предъявили свой счёт. И его перевели в Москву, на работу в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС.

О И.К. Лебедеве:

(До назначения первым секретарём Ставропольского крайкома КПСС он был вторым секретарём ЦК Компартии Латвии, первым секретарём Омского и Пензенского обкомов партии. Последний пост перед приходом в Ставрополь — первый заместитель Председателя Совета Министров РСФСР.)

— Лебедев был человеком совершенно необузданной энергии, мог заставить работать любого. Мне кажется, в момент страды он и мёртвого поднял бы и заставил убирать хлеб или заготавливать сено. Но спроси его: зачем, ради чего? — и Иван Кононович затруднился бы ответить.

Беда в том, что, будучи заимствованным, да ещё при общей низкой культуре, стиль «лидера» приобретал часто вульгарные формы. Непосредственность и народность выливались порой в откровенное хамство, не говоря уже о сквернословии и пьянстве. Видимо, желание походить на Хрущёва где-то в глубине души сидело и у Лебедева, но результат чаще всего получался карикатурный. Он мотался по краю, сталкиваясь с непорядками, устраивал разносы, матерился.

О Н.И. Беляеве:

— В январе 1960 года Лебедева сменил Н.И. Беляев — до этого член Президиума ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Казахстана. Пришёл он к нам после драматических событий в Темиртау, где в ответ на недовольство и волнения рабочих против них были направлены войска, введены танки. Беляев прибыл как бы в «ссылку». Производил он впечатление человека совершенно потерянного, выбитого из колеи, и всего лишь через полгода покинул Ставрополь, первым секретарём крайкома КПСС стал Фёдор Давыдович Кулаков.

О Ф.Д. Кулакове:

— У Кулакова отношение к секретарям райкомов строилось на основе двух критериев — способности «сделать план» и личной преданности. Всё остальное ему представлялось несущественным. Ну а совместные выпивки упрощали взаимоотношения до такой степени, что некоторые из секретарей, как говорится, потихоньку сели Фёдору Давыдовичу на голову. Многие из них чувствовали себя в районе чуть ли не удельными князьками.

О Л.Н. Ефремове:

— Многие рассказывали: стоило зайти к Ефремову в кабинет с каким-либо деловым вопросом, как он тотчас же брал со стола аккуратно расставленные томики Хрущёва с многочисленными закладками, обильными подчёркиваниями и начинал цитировать. Заканчивал беседу так: «Вот что сказал по этому вопросу товарищ Хрущёв. Из этого вы и исходите».

От своего предшественника (Ф.Д. Кулакова! — Н.3.) Ефремов отличался широтой политического кругозора, эрудицией, общей образованностью и культурой. Личностью он был, несомненно, крупной и в то же время — рафинированный продукт системы, яркий представитель аппаратной школы КПСС.

В наших отношениях с Ефремовым как бы появилась трещина, стали возникать недоразумения по различным, иногда никчемным поводам. В частности, причиной недоразумений стали мои контакты — по телефону — с Кулаковым. К подобным контактам Леонид Николаевич относился очень ревниво. Он по-прежнему надеялся на возвращение в Москву, зондировал почву и опасался утечки любой информации, которая могла бы помешать его планам. На этой слабости, подозрительности и играли те шептуны и подхалимы, которые после моего ухода из крайкома стали группироваться вокруг Ефремова.