Михаил Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность

Глава II. Сперанский-реформатор

Сперанский при Трощинском и Кочубее. – Приближение к Александру. – Поездка в Эрфурт. – Поручение проектировать план общей политической реформы. – Обзор плана Сперанского. – Разделение властей, вертикальное (власти законодательная, судебная и исполнительная) и горизонтальное (управление местное и государственное). – Децентрализация законодательства, суда и администрации. – Организация центральных государственных установлений. – Государственная дума. – Сенат. Министерство. – Государственный совет. – Характеристика плана. – Обзор некоторых возражений

12 марта 1801 года вступил на престол император Александр I, и через неделю, 19 марта, состоялся указ сенату: “Всемилостивейше повелеваем быть при нашем тайном советнике Трощинском, у исправления дел, на него по доверенности нашей возложенных, статскому советнику Сперанскому со званием нашего статс-секретаря”. Трощинский же, до собрания неофициального комитета, члены которого в это время были еще рассеяны по Европе и России, был первым приближенным молодого императора, через него начавшего осуществлять свои намерения. Таким образом, с первых шагов Сперанский очутился в самом центре труда по этому осуществлению, хотя покуда еще в роли простого исполнителя и редактора. Из того ряда мероприятий и указов, которыми в первые годы правления Александра ликвидировалось наследие предыдущего царствования и открывались впервые перспективы устроения будущего на иных началах, к этому времени сотрудничества Сперанского с Трощинским относятся следующие: о свободном пропуске едущих в Россию и отъезжающих из нее; отмена запрещения на вывоз за границу хлеба и вина; отмена запрещения ввозить из-за границы всякие книги и музыкальные ноты; распечатание частных типографий, запрещенных при Павле, и дозволение им печатать книги и журналы; манифест о восстановлении жалованных грамот дворянству; манифест о восстановлении городового положения и грамоты, данной городам; манифест об уничтожении тайной экспедиции и об облегчении участи преступников; освобождение священников и дьяконов от телесного наказания; указ президенту Академии наук не принимать для напечатания в ведомостях объявлений о продаже людей без земли; указ сенату о представлении ему особого доклада о правах его и обязанностях; образование комиссии составления законов и др. В это же время был образован впервые государственный совет, где Сперанский, с сохранением звания статс-секретаря, был назначен начальником экспедиции по части гражданской и духовной. “Трощинский поручал Сперанскому, независимо от его обязанностей по совету, составление всех манифестов, указов и пр., которыми так обиловало начало царствования Александра I” и некоторые из которых нами выше перечислены.

Так дела шли в течение 1801 и частью 1802 годов. 8 сентября этого последнего вышел указ об учреждении министерств, совершенно изменивший порядок высшего управления. Министром внутренних дел был назначен граф Кочубей, а докладчиком по делам комитета министров – Новосильцев. Отныне на несколько лет вся власть и сила сосредоточились в этом неофициальном кружке приближенных императора. Мы знаем уже, какими задачами задавался этот кружок и сам император во главе его. Кочубей, уже раньше знакомый со Сперанским, наметил его в свои ближайшие сотрудники. “Еще до издания манифеста Сперанский сказался больным, перестал являться к должности и, по поручению Кочубея, втайне занялся разными приготовительными работами к предстоявшему образованию его будущего министерства”, так что одновременно с манифестом об учреждении министерств того же 8 сентября состоялось повеление о назначении статс-секретаря действительного статского советника (незадолго произведенного) Сперанского производителем дел при министерстве внутренних дел. Теперь уже многое зависело от инициативы Сперанского, с которым его министр был единомышленник и которого умел высоко ценить. Сперанский, по словам его биографа, “понимал, что многое у нас нехорошо, и пытался заменить худое лучшим”. Сдерживающим элементом являлся отчасти Кочубей, “по своему характеру менее решительный, чем его наперсник, хотя вполне сочувствовавший стремлениям последнего”. “Во всяком случае, – заключает барон Корф, – министерство внутренних дел далеко опередило другие и стало на первую степень во вновь образованной машине государственной администрации”. Пять лет (1802 – 1807 годы) пробыл Кочубей в должности министра внутренних дел, и в сотрудничестве со Сперанским было совершено в это время министерством очень многое благое и немало такого, что имеет и историческое значение. В это время именно министерством внутренних дел составлены и проведены такие мероприятия, как указ о свободных хлебопашцах, положение о евреях, разрешение вольного соляного промысла, преобразование медицинского дела, одесское porto franco[4], почтовое преобразование и мн. др., менее значительное. “Все проекты новых постановлений писаны Сперанским”, – сообщает барон Корф. Он же составлял годовые отчеты императору, впервые печатавшиеся во всеобщее сведение.

Император не мог не обратить внимания на работы Сперанского, тем более что Кочубей сам выдвигал своего сотрудника и не закрывал его собою. Так, в случае нездоровья он посылал его с докладом к императору. Он же дал совет Александру еще в 1803 году поручить Сперанскому составить план общего образования судебных и правительственных мест в империи. Частое недомогание Кочубея в 1806 году открыло Сперанскому возможность быть ближе узнанным Александром, которого не удовлетворяли плоды деятельности неофициального комитета по делу о проектировании общей политической реформы. В Сперанском император нашел человека, горячо преданного тем же преобразовательным идеям, но гораздо лучше вооруженного и по широкому философскому образованию, и по большему знакомству с русскою действительностью, и наконец, по замечательным выдающимся дарованиям, творческому уму, громадному трудолюбию. Для громадного дела реформы, которую Александр в это время считал еще произведением своего правления, был нужен именно такой человек, как Сперанский. И Александр нашел его и быстро приблизил к себе. В 1806 году Сперанский вошел в личные сношения с императором, а в 1807 году, еще до отставки Кочубея, он уже был отчислен от министерства внутренних дел и как статс-секретарь остался лично при императоре для исполнения его поручений. Масса работ по законодательству и управлению прошла в это время через руки Сперанского. О них мы упомянем ниже, чтобы теперь остановить преимущественное внимание на главных задачах, возложенных в это время на него Александром и выполнение которых и составляет ту отличительную черту в жизни и деятельности Сперанского, которая сделала его имя знаменитым и историческим, а его личность подвергла стольким превратностям.

В 1808 году Сперанский сопровождал Александра в его поездке в Эрфурт на свидание с Наполеоном. Здесь однажды Александр обратился к нему с вопросом, как ему нравится за границею. Сперанский отвечал: у нас люди лучше, но здесь лучше установления. “Это и моя мысль, – заметил император, – мы еще поговорим о том, когда воротимся”. Когда они возвратились, в том же 1808 году Сперанскому дано было поручение составить план общей политической реформы. Происхождение этого поручения и самое его исполнение сам Сперанский так излагает в письме к Александру из Пермской ссылки: “В конце 1808 года, после разных частных дел, Ваше Величество начали занимать меня постоянно предметами высшего управления, теснее знакомить с образом Ваших мыслей, доставляя мне бумаги, прежде к Вам дошедшие, и нередко удостаивали проводить со мною целые вечера в чтении разных сочинений, к сему относящихся. Из всех сих упражнений, от стократных, может быть, разговоров и рассуждений Вашего Величества надлежало наконец составить одно целое. Отсюда произошел план всеобщего государственного образования. В существе своем он не содержит ничего нового; но идеалам, с 1801 года занимавшим Ваше внимание, дано в нем систематическое расположение. Весь разум сего плана состоял в том, чтобы посредством законов и установлений утвердить власть правительства на началах постоянных и тем самым сообщить действию сей власти более правильности, достоинства и истинной силы. В течение с лишком двух месяцев занимаясь почти ежедневно рассмотрением его, после многих перемен, дополнений и поправлений, Ваше Величество положили наконец приводить его в действие”.

Так был задуман и составлен этот проект положений реформы. “В виде вступления к ее разрешению, – говорит Корф, – Сперанский представил обширную записку, почти целую книгу, о свойстве и предметах законов государственных вообще, о разделениях на преходящие и коренные или неподвижные, и о применении тех и других к разным степеням власти. Потом он принялся, со свойственным ему жаром, за составление полного плана нового образования государственного управления во всех его частях, от кабинета государева до волостного правления... Работа создавалась под пером смелого редактора с изумительною быстротою. Не далее октября 1809 года весь план уже лежал на столе Александра. Октябрь и ноябрь прошли в ежедневном почти рассмотрении разных его частей, в которых государь делал свои поправки и дополнения. Наконец положено было приступить к приведению плана в действие”.

В чем же заключался этот знаменитый план “смелого” (как выражается барон Корф) реформатора? В самом начале своего Введения автор проекта обращается к истории.

О времени Петра Великого Сперанский говорит: “Во внешних формах, данных правительству при Петре I, нисколько не думали о свободе политической, но Петр, открывая дорогу наукам и торговле, тем самым открывал путь и свободе. Не имея никакого ясного намерения дать России политическое бытие, этот государь приготовил для него путь уже тем одним, что он имел инстинкт цивилизации”. Упомянув затем об известной попытке верховников при вступлении на престол Анны Иоанновны и не добром помянув время Елизаветы Петровны, этот исторический обзор переходит к Екатерине II: “Настало наконец царствование Екатерины II. Все, что сделано было в других странах для устройства сословных собраний, все, что политические писатели того времени предлагали наилучшего для содействия успеху свободы, все, что пытались сделать во Франции в течение двадцати пяти лет для предупреждения того великого переворота, настоятельность которого предвидели, – все это Екатерина употребила при устройстве комиссии об уложении. Созваны были депутаты нации, и созваны в строгих формах национального представительства; для этого собрания составлен был наказ, заключавший в себе собрание лучших политических истин того времени; ничто не было забыто, чтобы облечь это собрание всеми гарантиями свободы и всеми атрибутами достоинства, чтобы дать ему, чтобы дать России, которую оно представляло, политическое бытие. Но все это было так незрело, так преждевременно, что только величие первой мысли и блеск последовавших военных и политических подвигов могли спасти попытку от всеобщего неодобрения. С тех пор мысли Екатерины II, как это можно видеть по ее дальнейшему образу действий, совершенно изменились. Неуспех этой попытки, кажется, охладил ее и, так сказать, устрашил ее от внутренних политических реформ”. Из времен императора Павла, к которому вслед за тем обращается Сперанский, отмечается закон о престолонаследии, а также закон, “который устанавливает за правило, что крестьяне должны работать не больше трех дней в неделе. Это был первый закон, обнаруживший благоприятное расположение к крестьянам, со времени их подчинения землевладельцам”. Указав затем на указы императора Александра о праве всех сословий владеть землею, о свободных хлебопашцах, об освобождении лифляндских крестьян и об учреждении министерств с ответственностью, Сперанский из всего этого исторического обзора делает вывод, что Россия идет к свободе.

“Все жалуются, – замечает далее Сперанский в том же Введении, – на смешение, которое царствует в наших гражданских законах; но где средства улучшить их, ввести в них желаемый порядок, когда мы не имеем законов политических! К чему служат законы, определяющие права собственности каждого, когда сама эта собственность не имеет никакого прочного и определенного основания?.. Жалуются на беспорядок в финансах, но можно ли хорошо устроить финансы там, где нет публичного кредита, где не существует никакого политического учреждения, которое могло бы обеспечивать его прочность? Жалуются на медленность, с какою распространяется просвещение, промышленность; но где принцип, который мог бы оживотворить их?” По поводу распространения просвещения, записка обращается не только к политическим реформам, но и к крепостному праву: “К чему послужит рабу просвещение? К тому только, чтобы яснее обозрел он всю горесть своего положения”. “Упомянув о том, – сообщает В. И. Семевский, – что было время, когда теперешние крепостные могли иметь собственность и пользовались правом перехода с места на место, Сперанский замечает, что хотя “рабы всегда и везде существовали (в самых республиках число их равнялось почти числу граждан, а участь их там была еще горше, нежели в монархиях)”, но что “не должно, однако же, из сего заключать, чтобы рабство гражданское было необходимо. Мы видим, напротив, государства обширные и многонаселенные, в коих рабство сего рода мало-помалу уничтожилось. Нет никаких оснований предполагать, чтобы и в России не могло оно уничтожиться, если приняты будут к тому действительные меры. Но чтобы сии меры были действительны, они должны быть постепенны. Гражданская свобода имеет два главные вида: свобода личная и свобода вещественная.

Существо первой состоит в следующих двух положениях: 1) без суда никто не может быть наказан; 2) никто не обязан отправлять личную службу иначе, как по закону, а не по произволу другого”. В примечании к этому месту своего труда автор полагает: “Первое из сих положений дает крепостным людям право суда и, отъемля его от помещиков, ставит их наравне со всеми перед законом. Второе предложение отъемлет право отдавать в службу без очереди. На сих двух основаниях утверждается личная свобода”. Затем автор продолжает: “Существо свободы второго рода, то есть вещественной, основано на следующих положениях: 1) всякий может располагать своею собственностью по произволу, сообразно общему закону; без суда собственности никто лишен быть не может; 2) никто не обязан отправлять вещественной службы, ни платить податей и повинностей иначе, как по закону или по условию, а не по произволу другого”. То, что затем следует, мы находим в рукописи Сперанского в двух редакциях: первая, более решительная, зачеркнута автором и вместо нее написано совершенно другое”.

Если мы вспомним вышеприведенное место из пермского письма Сперанского и затем цитированное нами сообщение барона Корфа, то не должны ли мы видеть в этих двух редакциях следов этих “перемен, дополнений и поправлений”, сделанных Александром? В первой редакции Сперанский требует, чтобы помещики были немедленно лишены права наказывать крепостных без суда и сдавать их в рекруты без очереди, чтобы установлены были крестьянские суды и, наконец, чтобы повинности крестьян были определены особым законом. Во второй редакции учреждение сельских судов и точное определение повинностей не выражаются уже столь категорически, и вообще решение вопроса, слишком теоретическое, практически отодвигается на задний план. Достойно отметить, впрочем, что Сперанский высказывается против безземельного освобождения.

Таковы сообщаемые А. Н. Пыпиным и В. И. Семевским сведения об историко-теоретическом Введении, которое было предпослано Сперанским самому законопроекту, в сентябре 1809 года поднесенному Александру и в декабре того же года получившему одобрение последнего. Законопроект Сперанского известен в печати лишь в общих чертах и с большими пробелами, но и того, что уже известно, достаточно, чтобы судить об общем характере всего труда и чтобы признать за его автором замечательную теоретическую стройность мысли, строго выдержанной на всем протяжении плана. Нельзя не согласиться также с профессором Романовичем-Славатинским и г-ми Пыпиным и Филипповым, что план этот ставит Сперанского в число самых передовых политических мыслителей своего времени, то есть первого десятилетия XIX века.

Во главу реформы было положено строгое разделение власти на законодательную, административную и судебную и не менее строгое проведение принципа разделения властей на местные и центральные. Эти правильные, так сказать, вертикальные и горизонтальные деления всего государственного политического механизма создают замечательно отрадную и последовательную систему, начинающуюся в волостных учреждениях и кончающуюся высшими правительственными учреждениями империи. Волостное управление точно так же делится на органы законодательства, суда и администрации, как вслед за тем уездное, губернское и наконец государственное. С другой стороны, законодательная власть точно так же имеет четыре степени (волостное законодательство, уездное, губернское, государственное), как и судебная и административная. Каждая территориальная единица, совмещая в своих учреждениях все органы политической жизни, могла бы таким образом свои местные нужды, поскольку они не зависят от нужд, общих и другим территориальным единицам, удовлетворять и устраивать по своим желаниям и потребностям, не обременяя своими чисто местными делами ни центрального правительства, ни даже ближайших местных высших степеней. Эта децентрализация законодательства, суда и администрации должна была дать самой центральной власти возможность решить с должным вниманием те важнейшие государственные дела, которые сосредоточивались бы в ее органах и которые не были бы заслоняемы массой текущих мелких дел местного интереса. Эта идея децентрализации была тем замечательнее, что вовсе не стояла еще на очереди у западноевропейских политических мыслителей, которые больше занимались разработкой вопросов о центральном управлении. Это было время крайнего развития всепоглощающей бюрократической централизации во Франции, организованной первою республикою и достигшей крайнего своего выражения при первой империи. С другой стороны, и консервативная легитимная Австрия одобрила и все сильнее развивала ту же систему полицейско-бюрократической централизации, так что оба направления, демократическое и консервативное, боровшиеся в это время за господство в Европе, одинаково опирались на централизацию и одинаково развивали и усиливали бюрократическую опеку. Тем больше чести политическому творчеству нашего реформатора, что все эти западные примеры, пример самого Наполеона, не помешали ему установить более правильный взгляд на отношения центрального и местного управления.

Низшею единицею управления и самоуправления является, по плану Сперанского, волость, а затем последовательно – уезд и губерния свышеупомянутым подразделением властей в каждой из этих единиц.

Центральное государственное управление равным образом составляется из трех независимых учреждений: государственной думы (власть законодательная), сената (власть судебная) и министерства (власть административная). “В этих трех учреждениях, – говорит Сперанский, – заключаются все государственные власти или силы: законодательство вверено государственной думе; суд или судебная часть – сенату; администрация – министерству. Деятельность этих трех учреждений соединяется в Государственном Совете и через него восходит к престолу”.

Сенат – высшее судебное учреждение империи. Он разделяется на департаменты уголовные и гражданские и имеет местопребывание в Петербурге и Москве (по два департамента).(В позднейшей редакции предполагалось даже четыре местопребывания: Петербург, Москва, Киев и Казань). Число членов его определено законом. Сенаторы занимают свои должности пожизненно, то есть не сменяемы. Заседания сената публичны, его решения печатаются. Все судебные дела подлежат ревизии сената, но из сведений, сообщаемых А. Н. Пыпиным, не видно, в каком порядке подлежат они ревизии, в кассационном или апелляционном. Имея в виду, что первою общею инстанцией является в плане судебной реформы уездный суд, а второю апелляционною – суд губернский, позволительно заключить, что под “ревизией” судебных решений проект разумел производство кассационное. Следует еще отметить, что председатели судов уездного и губернского, назначаемые правительством (члены, как сказано, избираются думами), не должны были быть председателями в судебных заседаниях, но лишь “блюстителями законных форм и производства”. Не указывает ли и это на кассационное значение сенатской ревизии? Иначе куда же должен обращать свои протесты этот “блюститель законности” в судопроизводстве?.. Из этих, к сожалению, слишком кратких сведений, которыми мы располагаем о судебной реформе, все-таки видно, что самое главное из того, что было осуществлено через полвека в судебных уставах 20 ноября 1864 года, уже было в общих чертах намечено Сперанским в 1809 году: отделение мирового посреднического разбирательства (волостные судьи) от общего формального; три судебные инстанции общего судоустройства; суд присяжных для первой инстанции и частью для мирового суда; независимость суда (либо избрание, либо пожизненность); гласность и публичность, – все эти основные принципы судебной реформы 1864 года уже находим и у Сперанского. Отсутствует только состязательность процесса, но надо помнить, что мы имеем очень отрывочные сведения о плане судебного преобразования Сперанского и что сам этот план, именно во всем, что касается суда, постоянно ссылается на законы, призванные впоследствии определить подробности. Это только основные начала реформы.

Судебная иерархия дополняется верховным уголовным судом, состоящим при сенате и созываемым для суждения государственных преступлений, а также преступлений, совершенных министрами, членами государственного совета, сенаторами, генерал-губернаторами. Верховный уголовный суд составляется из членов государственного совета, государственной думы и сената.

Административная власть увенчивается министерством, как судебная – сенатом... Министерства, как упомянуто, были образованы еще в 1802 году, по плану неофициального комитета, но план этот страдал многими недостатками. К тому же, хотя, и неофициальный комитет имел в виду общую политическую реформу в том же направлении, как и Сперанский, тем не менее надлежало согласовать учреждения о министерствах со всем планом, выработанным Сперанским. По мнению последнего, эти учреждения страдали тремя недостатками, подлежавшими устранению и преобразованию: 1) Недостатком ответственности, которая “не должна состоять только в словах, но быть вместе и существенною”; 2) недостатком точности распределения дел, причем Сперанский указывает многочисленные примеры совершенного смешения ведомств и большой путаницы в делах, отсюда неизбежно происходящей; 3) недостатком учреждений, то есть самой организации: “Ни внутри министерств, ни в частях, от них зависящих, не сделано никакого правильного образования”, – пишет Сперанский. Отсюда произошло, что дела, не быв разделены на свои степени, все по-прежнему стекаются в одни руки и, естественно, производят пустое многодеяние и беспорядок. Время главного начальника беспрестанно пожирается тем, что должен бы был делать один из низших его подчиненных; занятое же множеством текущих дел внимание не может обозреть их в целости и вместо того, чтобы остановиться на главных и существенных усмотрениях, беспрестанно рассеивается в мелком надзоре исполнения. На этих основах и был выработан проект учреждения министерств. Все остальное вошло в устав о министерствах, изданный в 1810 и 1811 годах, и в общих чертах действует и доныне. Мы уже знаем, что вся иерархия власти увенчивалась, по проекту, государственным советом, через который все должно было восходить к престолу. Сама организация государственного совета, предполагавшаяся в проекте 1809 года, была осуществлена в положении об его учреждении 1810 года. “В порядке государственных установлений, – гласит это положение, – совет составляет сословие, в коем все части управления в главных их отношениях к законодательству соображаются и через него восходят к верховной Императорской Власти”. Уже это общее определение указывает на государственный совет, как на преимущественно законодательное учреждение, как бы на верхнюю палату, ревизующую при этом и деятельность министерства. Это видно из постановлений положения: “все законы, уставы и учреждения... предлагаются и рассматриваются в государственном совете и потом действием Державной Власти поступают к предназначенному им совершению”. Эти отмеченные нами выражения “все” и “потом” ясно указывают, что по первоначальному положению никакая законодательная мера не могла быть издана, не рассмотренная и не одобренная государственным советом. Император, конечно, мог и не утверждать мнений и решений совета, но самая формула их утверждений (“вняв мнению государственного совета”) показывала, что заменить эти мнения и решения иными было бы несогласно с положением. Законодательное значение, созданное таким образом для государственного совета, было очень важно, и едва ли совет мог бы некогда приобрести достаточный политический авторитет, чтобы стать на уровень этих политических задач. Как своего рода политический буфер между новыми учреждениями, еще не успевшими установить свои отношения, он мог быть полезен, но едва ли прерогативы, ему предназначавшиеся, не превосходили меру, соответственную такой задаче. Государственному совету сверх того предоставлялось: рассмотрение и одобрение общих внутренних мер (в порядке исполнительном) “в чрезвычайных случаях”; контроль за внешней политикой, “когда, по усмотрению обстоятельств, внешние меры могут подлежать общему соображению”; государственные бюджеты и отчеты всех министерств.

Члены государственного совета присутствовали бы в верховном уголовном суде. Важнейшие должности в административной и судебной иерархии, если они не были выборными, замещались бы министрами с утверждения государственного совета. Такова была по проекту, а частью и по положению 1810 года, компетенция государственного совета. Организация совета предполагалась та же самая, что осуществилась в положении 1810 года; совет был разделен на четыре департамента: 1) законов, 2) дел военных, 3) дел гражданских и духовных и 4) государственной экономии, из которых в каждом по особому председателю. В общем собрании председательство принадлежало императору или лицу по его назначению. Это назначение полагалось возобновлять ежегодно. Для производства дел совета была учреждена государственная канцелярия из статс-секретарей под главным управлением государственного секретаря, докладывающего в общем собрании, представляющего журналы совета на высочайшее усмотрение и заведывающего всей исполнительной частью.

Такой была в общих чертах политическая реформа, проектированная в 1809 году Сперанским и охватывающая собой весь государственный и общественный строй России того времени. Крепостное состояние, суд, администрация, законодательство, учреждения местные и центральные – все нашло себе место и разрешение в этой грандиозной работе, оставшейся памятником политических дарований, далеко выходящих за уровень даже высокоталантливых людей. Сперанского назвали бы гением, если бы его реформа получила осуществление и успех. Гений умеет не только проектировать, но и осуществлять или, по крайней мере, знает пути, ведущие к осуществлению. И единственно этот дефект громадной работы Сперанского, дефект ее неосуществления и неосуществимости при данных условиях и данными способами, и препятствует назвать Сперанского гением, хотя по силе умственного творчества, по быстроте и громадности работы, по ее законченности и логическому совершенству автор ее возвышается до черты гения.

Некоторые критики Сперанского упрекают его в том, что он недостаточно выдвинул крестьянскую реформу. Другие за то, будто он не сознавал, что политическая реформа, то есть перераспределение власти, осуществима лишь после того, как в национальном строе совершилось перераспределение политической силы; до того же новые формы не дадут нового содержания. Некоторые места из его второго “Введения”, которым мы до сих пор не пользовались вовсе, свидетельствуют, что упреки эти неосновательны, поскольку они указывают на несознание Сперанским этих двух истин. “Отношения, в которые поставлены оба эти класса (крестьяне и их помещики), – читаем мы у Сперанского, – окончательно уничтожают всякую энергию в русском народе. Интерес дворянства требует, чтобы крестьяне были ему совершенно подчинены; интерес крестьян состоит в том, чтобы дворяне были так же подчинены короне... Престол всегда представляется крепостным как единственный противовес имуществу их господ”. Сперанский, таким образом, вполне ясно сознавал, что крепостное состояние было несовместимо с политическою свободою, потому что интерес дворянства, нуждавшегося в сильном правительстве для подчинения крестьян, и крестьянства – видевшего в сильном правительстве единственный тормоз, обуздывающий произвол господ, – равно противоречили политической свободе. “Таким образом, – пишет дальше Сперанский, – Россия, разделенная на различные классы, истощает свои силы в борьбе, которую эти классы ведут между собою, и оставляет правительству весь объем безграничной власти. Государство, устроенное таким образом – то есть на разделении враждебных классов – если оно и будет иметь то или другое внешнее устройство, – те и другие грамоты дворянству, грамоты городам, два сената и столько же парламентов, – есть государство деспотическое, и пока оно будет состоять из тех же элементов (враждующих сословий), ему невозможно будет быть государством монархическим”.

Сознание необходимости, в интересах самой политической реформы, упразднить крепостное право, а равно и сознание необходимости, чтобы перераспределение власти соответствовало перераспределению политической силы, совершенно явствует из этого рассуждения. Таким образом, Сперанский должен быть освобожден от вышеупомянутых упреков в несознании и непонимании значения крепостного права и распределения действительной политической силы в государстве. Как теоретик, он стоял вполне на высоте выпавшей на его долю задачи. Тем интереснее и загадочнее это совпадение такой ясной и смелой теоретической мысли с таким полным крахом всего дела гениального реформатора. Историю этого краха и тех тяжких превратностей, которые выпали на долю смелого творца реформы, мы изложим на следующих страницах.