Михаил Задорнов

Обманули!

Такси не останавливались. Я так замерз, что готов был оплатить двойной счетчик, лишь бы меня скорее отвезли домой, в тепло. И вдруг… Словно из-под земли вынырнуло свободное такси и остановилось возле меня. Я кинулся к нему, но предложить двойной счетчик не успел, потому что из машины вышел водитель, открыл мне дверцу и сказал:

— Садитесь, пожалуйста! Замерзли, наверное?

— Что вы сказали? — не понял я и даже слегка отпрянул.

— Садитесь, говорю, скорее, — он мягко улыбнулся, — а я печку включу. Если вам этого будет мало, дам плед — ноги закутаете.

Я посмотрел на машину. Огонек, шашечки… Вроде такси.

— Но ведь мне в Чертаново! — неуверенно сказал я.

— В Чертаново так в Чертаново! — еще мягче улыбнулся водитель. — Куда пассажирам, туда и нам. Будьте любезны!

Насторожившись, я влез в машину.

— Если не возражаете, я провезу вас кратчайшей! — предложил водитель.

— Не надо кратчайшей. — Я решил быть начеку. — Поехали обычной.

— Не волнуйтесь, отдыхайте, — застенчиво засмеялся шеф, — все сделаем как надо.

По ногам сладко потянуло горячим. А по транзистору, что был подвешен к зеркальцу, заиграли Шопена. Но хорошее настроение не приходило.

«Зачем он заманил меня к себе в машину и теперь везет незнакомой дорогой? — Что есть силы я прижал портфель с сосисками к груди. — Надо было садиться на заднее. Там безопаснее. У меня все-таки жена. Дети-близнецы… Старший уже в школу пошел!»

Первым нарушил молчание шеф.

— Вам какой вальс Шопена больше нравится? — спросил он.

— Чего? — переспросил я, но тут же, чтобы он не заметил моего смущения, спохватился: — Мне… Все! А вам?

— А мне «До диез минор», — сказал шеф.

«Что же ему от меня надо? — лихорадочно начал я перебирать в уме всевозможные варианты. — Набивается на хорошие чаевые? Но почему так нагло?»

Шеф рассказывал мне о жизни Шопена на Балеарских островах. Иногда, увлекаясь собственным красноречием, он переходил на английский, но потом спохватывался и снова возвращался на литературный русский.

«Откуда он все это знает? — подумал я. — Разве у таксиста есть время про это читать? Нет! А у кого есть? И где? Неужели?! — Страшная догадка мелькнула в голове. — В тюрьме!!! Вот где времени много! Значит — беглый! Поэтому и ведет себя так, чтобы не заподозрили. А сам, наверно, настоящего водителя оглушил, спрятал… теперь деньги гребет. За границу удрать хочет. Говорят, такие случаи бывают. Точно! Потому и английский выучил. Лет десять, значит, сидел. Ай-ай-ай! Во влип! Так и быть, рубль сверху дам. Лишь бы не убивал!»

— Приехали! — радостно известил вдруг шеф.

Я посмотрел в окно, потом на счетчик. Действительно, мы стояли у моего парадного, а на счетчике было на сорок копеек меньше привычного.

«Рецидивист! Убийца! Халтурщик!» — подумал я и осторожно протянул шефу трешник, мечтая как можно скорее выбраться из машины. Однако дверца… не открывалась! А на улице, как назло, мы были одни…

— А она и не откроется, — ласково сказал шеф, — пока…

— У меня больше нет! Одни сосиски! — закричал я и приготовился к обороне портфелем.

— …пока не возьмете сдачу! — перебил меня шеф и протянул рубль с мелочью. Потом встал, обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и сказал: — Будьте любезны! Вот вы и дома. Желаю вам сначала приятного аппетита, потом — спокойной ночи, затем — счастливых сновидений. Ну и, конечно, доброго утра! А если я что не так сделал, то извините великодушно. Если сможете!

В растерянности я застыл на тротуаре. Я понимал, что меня обманули. Но в чем — не понимал.

Из оцепенения меня вывел какой-то запоздалый прохожий, который подбежал к моему таксисту и бойко спросил:

— Шеф, до Медведок дотрясешь?

— Будьте любезны! Садитесь, пожалуйста! — сказал шеф, вышел и открыл перед ним дверцу.

Человек смутился, стушевался, кинул беспомощный взгляд в мою сторону, но все-таки влез в машину. Она тронулась, а я подумал: «Еще один попался!» И мне стало легче.

«Лапа»

С начала все шло хорошо. На первом курсе я учился так плохо, что в деканате решили пойти на хитрость и сделали меня старостой.

— Может, хоть это заставит его почувствовать ответственность за свою учебу! — сказал начальник курса.

— Похоже, что у него где-то есть «лапа»! — решили однокурсники.

Слухи дошли до деканата.

— Тем более мы поступили правильно! — утвердилась в своем мнении администрация.

Но она ошиблась. С моим назначением старостой я стал учиться еще хуже, а вся наша группа стала учиться еще хуже меня. Тогда меня сняли с поста старосты, а чтобы не обидеть «лапу», выбрали профоргом. При всем моем таланте заваливать любое дело работу профорга я завалить не мог, потому что нельзя завалить то, чего нет…

Мое философское безделье в течение трех лет на этом посту очень понравилось председателю профбюро нашего факультета. Как я узнал позже, он тогда обо мне сказал: «Хоть и дурак, а без инициативы!» И я стал его заместителем.

Но он ошибся. Очень скоро все поняли, что заместителем я быть не могу, так как не умею ничего делать. Зато могу быть самим председателем. Снова выплыл слушок о «лапе», которую уже начинали уважать. Так что председателем я проработал недолго. Через полгода декан сказал: «Я видеть его больше не могу на нашем факультете!» Но, как человек неглупый, понял, что у него только два способа избавиться от меня: подать самому в отставку или перекинуть меня куда-нибудь с повышением. Боясь первого, он так настойчиво требовал второго, что все призадумались: «А «лапа»-то, видать, у него здоровая и волосатая!»

Чтобы пустить под гору работу всего месткома, пришлось пойти на крайние меры и сменить репутацию дурака без инициативы на репутацию дурака с инициативой.

«Страшный человек!» — сказал ректор и лично взялся избавить от меня институт. Он пробил мне место в горкоме профсоюзов. Теперь мне стали приписывать уже самые видные в стране знакомства. Поэтому, когда я на новом месте быстренько наломал дров, мне тут же дали отдел в ВЦСПС. Теперь у меня свой кабинет, две секретарши, три телефона: местный, городской и прямой.

А «лапу» все называют уже вполне конкретно и только шепотом. Честно говоря, я думал, что на этом моя карьера закончилась, потому что наступило время такого застоя, что заваливать было уже нечего. Но, слава богу, объявили пятилетку ускоренного качества, и мне было поручено стать проводником ее идей в жизнь. Так что скоро, чувствую, снова пойду на повышение.

В ногу со временем

За завтраком он съел шесть калорий по новой диете из журнала «Здоровье». Сначала пожевал две редиски по калории за каждую, потом отгрыз от сухаря четыре калории, седьмую оставил на ужин. Согласно рекомендациям журнала «Здоровье». Запил все это столовой ложкой пустого чая строго без сахара и без заварки. После чего почувствовал необыкновенную легкость в теле, тяжесть на душе и сосание под ложечкой.

— Ну, может, хоть яичницу можно, а? — с надеждой спросила она. — Я б мигом… А потом бы к Лене поехали, позагорали, покупались…

— Нет, — строго ответил он. — Я не имею права так безрассудно проводить воскресенье. Воскресенье — единственный день, когда можно по-настоящему заняться аутогенной тренировкой и успокоиться после трудовой недели.

Когда она уходила, он лежал на диване с широко закрытыми глазами и по методу гималайских йогов следил за путем вымышленной букашки, которую усилием воли заставлял ползти от большого пальца правой ноги к подбородку.

— Я ухожу, — сказала она, — не забудь сходить в магазин, а то останемся без еды на вечер… Слышишь?

Он не ответил, потому что в это время букашка доползла до живота и он внушением пытался подавить начинающуюся щекотку. Щекотка не проходила, а даже, наоборот, усиливалась, как будто уже не одна, а несколько букашек ползали по груди.

— Ты хоть мух-то сгони! — сказала она на прощанье. Но он не слышал, потому что ему было не до нее.

Когда вечером после купания в озере и прогулки по лесу она вернулась домой, он все еще тренировался: сидел в кресле в позе кучера с глазами таксиста, с которого требуют сдачу.

— Как есть хочется! — сказала она, проходя на кухню. — Ничего вкусненького не купил?

— У меня не было ни секунды времени! — нервно отозвался он из позы кучера, недовольный тем, что у него никак не отнимаются ноги. — И вообще, не мешай. Дай сосредоточиться!

— Бог с тобой! — перебила она его, накрывая на стол. — Мне Леночка на всякий случай пирогов завернула с котлетами…

— Слабый ты человек! — не на шутку рассердился он, проглатывая слюну. — Мало того, что ты меня все время нервируешь, так еще и ешь на ночь. Учти, с такой никудышной силой воли тебя нельзя будет взять с собой в будущее!

— Поешь, дурачок! — ласково перебила она его, отправляя в рот чудовищный бутерброд в сто сорок калорий.

Она заснула сразу, как легла. Он же долго ворочался, считал до тысячи (согласно последним рекомендациям японского журнала для тех, кто не спит), мысленно чертил на стене концентрические окружности, запускал букашек, прижимался голодным животом к холодной стенке… Наконец, измучившись и обессилев, под утро скорее забылся, нежели заснул. Но тут ему привиделась букашка с глазами гипнотизера. Она наползала на него с Гималайских гор, быстро увеличиваясь в размерах и ласково называя по-японски «калорийным».

— Ольга! На помощь! — закричал он и очнулся в холодном поту.

— Тебе чего? — спросила она, тоже просыпаясь от его крика.

— Ты здесь?

— Здесь, милый, здесь… — Она ласково погладила его по голове. — Спи, голубок!

Засыпая, он думал о том, что с завтрашнего дня надо будет во что бы то ни стало усилить занятия эзотерикой. А то нервы что-то совсем расшатались…

Загадка голубой планеты

Брок смотрел в иллюминатор на приближающуюся планету:

— Вот она — загадка Вселенной!

Пять автоматов-планетоходов посылались уже на эту планету, где, по всем расчетам, должна была существовать цивилизация. «Разгадать!» — таково было решение Высочайшего совета, такова была и мечта Брока.

Стукаясь о выступы гулкой головой, к иллюминатору подплыл Роберт. Железный человек стального характера — последняя новинка техники. С ним Брок не боялся опасностей. Роберт был почти неуязвим. В его схеме было только одно слабое звено — уши. При соединении их могло произойти короткое замыкание, и тогда он мог превратиться просто в груду сверхтяжелого металла. Но этого Брок не боялся, так как расстояние между его ушами при сборке он тщательно выверял сам.

— Ну что, будем садиться? — вопросительно телепнул Броку Роберт.

— Да, глуши замедлители! — приказательно оттелеп-нулся от него Брок, на всякий случай надевая шапку-невидимку. — Садиться будем в районе гибели предшественников.

…Монтесума, Каланча, Сивый и Фантик делали вид, что играют в прятки.

— Неужели больше не прилетят? — первой нарушила молчание Милка Каланча.

— Инвариант замороженного времени врать не может! — сказал Гоша Фантик, малолетний вундеркинд, и поправил очки, сваливавшиеся с похудевшей от волнения головы.

— Кончай моросить, а то получишь по кумполу! — угрюмо отрезал Сивый, ревнуя Фантика к Каланче.

— Молчать! — приказала Милка.

И все сразу замолкли, боясь гнева рослой второгодницы.

Монтесума уныло сидел за кустом, сжимая в руках грабли. Сегодня ему должно было попасть от родителей, потому что сегодня — первый вторник месяца — в их семье был день профилактической порки младшего сына.

— Четыре, три, два, один… — отсчитал Фантик, и все вздернули головы. На голубом небе красовалась желтая точка!

— Ты гений! — сказала Милка и по-товарищески дала Гоше подзатыльник.

За такие мгновения Фантик был готов на все. Пред-вкушая победу над пятым «А» по сбору металлолома, дети разбежались по кустам.

В последний раз сверкнув в вышине чубкинского неба огнями своих замедлителей, межпланетный корабль одиноко булькнул в одной из многочисленных луж околицы, обдав лепешками грязи сидевших за кустами детей.

«А ведь где-то есть другой мир! — подумала Милка. — О котором мы ничего не знаем…»

От корабля потянуло уже знакомым детям горючим.

— Все на тридцать третьем летают, — заметил Сивый, на нюх не переваривающий спиртного. — Как от отчима воняет…

«Эх, слетать бы туда! — подумала Милка. — Да мать теперь одну оставлять нельзя».

Люк корабля приоткрылся, и из него высунулся серебряный язычок трапа. Ребята ахнули разом. Отряхиваясь от невесомости, на лужайку увесисто сошел огромный робот.

— Вот это да! Шагающего прислали! — восхитился Сивый. — Небось тонны три будет! И не унесем-то…

— Раз шагающий, значит, до весов сам дойдет! — догадалась Милка.

— Сплав УКК ШПД-84, — радостно провозгласил Фантик. — Два электровоза, три тачки, пять дверных ручек и очень много нашлепок на джинсы.

— Ура! — подхватили пионеры. — Мы перевыполним план на три года вперед! И пятому «А» никогда уже не обогнать нас!

Один Монтесума молчал. Ему было все равно. Он думал, как бы навсегда исключить из календаря первый вторник каждого месяца.

С криками «Дядя! Дядя! Какой ты хорошенький! Откуда ты такой прилетел?» дети наперегонки бросились к роботу.

— Милые вы мои! — Завидовавший людям робот всегда жалел, что у него не может быть детей. Он разом подхватил всех на руки вместе с Монтесумой и его граблями. — Ну, рассказывайте!

— А что рассказывать? — угрюмо ответил Сивый. — Ругали нас вчера на дружине…

Но его перебил Фантик:

— А правда, дядя робот, что если ваши уши соединить, то коротает?

— Верно, — добро засмеялся Роберт. — Есть у меня такое… А ты откуда знаешь?

— А он у нас гений! — ответила за смутившегося Гошку Милка, и ей вдруг стало невыносимо жалко этого доброго дядю. Именно о таком отце мечтала она всю жизнь. Ведь и не пьет, наверное, и специальность хорошая. Да только мамке не до него сейчас…

— Дядя, а на вашей планете любовь есть?

— Есть, но тебе об этом знать рано, — серьезно сказал вдруг пришелец.

«С теми, первыми, было легче», — подумал Сивый. Они не ходили, не брали на руки, не разговаривали… Их в поле волоком тащить приходилось. Взгрустнулось и Фантику…

Первой, как всегда, взяла себя в руки Милка. Она представила себе, как через месяц в областной стенгазете появится их фотография. Пятикратные чемпионы Чубкинской области по сбору утиля! Путевки в «Артек» и Гран-при — кукла с расчесывающимися волосами, которую мамка никак не может ей купить.

— Дядя, покатай нас! — сказала Милка, напоследок прижавшись раскрасневшейся щекой к холодному нержавеющему уху пришельца.

— С удовольствием, милые вы мои! — С каждым словом металлический акцент робота пропадал. — А далеко ли?

— Недалече. — Сивый тяжело вздохнул. — До лавки, где «Утиль» написано.

«План есть план! — подумала Милка и впервые поняла, что обстоятельства сильнее ее. На спине у робота она заметила дощечку с обратным адресом. — Это деревянненькое, это не нужно. Оторвем после».

Незаметно для всех Монтесума граблями царапал на спине у пришельца: «5-й «Б»…

Брок плюхнулся в кресло, включил ускорители и тогда только снял шапку-невидимку. За эти полчаса он постарел на пятьсот лет. Перед его глазами все еще стояла лавка утильсырья на окраине зеленой деревушки, падающий на допотопные весы его друг Роберт да обуглившиеся грабли мрачного ребенка планеты. Брок и представить не мог, что во Вселенной может существовать такая враждебная по отношению к другим мирам цивилизация. Больше он сюда не вернется никогда!

Планета быстро уплывала из-под ног. Брок включил телеэкран и на прощанье поймал одну из программ телевидения ненавистной ему планеты. «Вероятность того, что во Вселенной существуют другие цивилизации, равна единице, — сказал человек с серебряными, как обшивка корабля, волосами, — потому что Вселенная бесконечна! Мы, ученые Земли, прикладываем максимум усилий, чтобы найти их и установить с ними контакт. Не удастся нам — удастся нашим детям! Мы верим в это!..»

Брок выключил экран. Он понял, что загадку голубой планеты ему не разгадать никогда.

Первый тамбур

Бывают в жизни моменты, когда хочется, чтобы время остановилось. У меня такое чувство появляется каждое утро за несколько минут до того, как прозвенит будильник.

Сначала я ставлю чайник и только потом иду мыться. Машинально, почти на ощупь, подхожу к плите, зажигаю ее, одной рукой переставляю чайник с подоконника на зажженную горелку, другой в это время выбрасываю спичку. Все это я делаю с закрытыми глазами, но спичка летит точно в ведро, потому что повторяю я это каждое утро в течение нескольких лет. Первое время попадал не всегда, поэтому иногда приходилось подметать. Шли годы — броски становились точнее.

Принимаю душ и ем я тоже с закрытыми глазами. Доедая, начинаю одеваться. Заканчивая одеваться, выбегаю на улицу, где и просыпаюсь.

Весна!

Утреннее солнце расплющилось о множество окон новеньких домов нашего микрорайона. Кажется, что оно посылает на землю не лучи тепла и света, а лучи хорошего настроения. Люди весело прыгают через первые ручьи, бегущие поперек тротуаров, заслоняются сумками и портфелями от проезжающих мимо автомашин. На дверях почти всех домов повесили объявления, что скоро дадут горячую воду, которую на неделю отключили в начале зимы.

Весна!

Как всегда, как каждый день, я еле-еле успеваю добежать до первого тамбура первого вагона своей электрички. С разбегу впрыгиваю в него. В первый тамбур первого вагона можно впрыгнуть только с разбегу. В нем давка особенная, потому что на конечной остановке он ближе всего к метро. Выигрыш времени даже по сравнению со вторым тамбуром при входе в подземный переход почти две минуты! Утром по дороге на работу всем хочется выиграть две минуты. А особенно мне. Мне опаздывать на работу никак нельзя. На проходной время прибытия отмечает автомат! Это не человек. С ним не договоришься. Его не разжалобишь.

После окончания института первое время я ездил на электричке, которая уходит с моей станции за восемь минут до этой. Но потом за год, благодаря точным расчетам времени на все переходы в метро, перебежки по эскалаторам, я уменьшил время в пути на восемь минут, стал ездить на следующей электричке и вставать на целых восемь минут позже! Поэтому теперь для меня каждое утро главное — успеть добежать до первого тамбура.

Когда двери электрички за мной закрываются, я, как всегда, как каждое утро, здороваюсь со всеми пассажирами первого тамбура. Не здороваться нехорошо. Мы все здесь уже давно знаем друг друга. Редко пробивается к нам новичок. Мы стараемся никого не пускать в наш тамбур, кричим: «Куда вы лезете? Тут и так много народу!» Словом, представляем собой настоящий спаянный, дружный коллектив, в котором всех объединяет общая выгода — сэкономленные почти две минуты. Пробиваются к нам, как и в любой другой сложившийся коллектив, только самые напористые. Только сильнейшие из сильнейших получают прописку в нашем тамбуре. Вскоре и они начинают здороваться при входе. А мы начинаем их уважать за напористость и умение добиваться своего в жизни.

Вообще-то я уверен, что между всеми, кто ездит в первом тамбуре, есть много общего, несмотря на то что у всех разные профессии. Например, девушка, которая всегда стоит передо мной и всегда читает книжку, положив ее на спину стоящего перед ней высокого мужчины. Мужчина всегда стоит твердо, держится рукой за потолок и похож на преданный пюпитр. На первый взгляд в этой девушке нет ничего общего со всеми, кто ездит в первом тамбуре. Ее лицо всегда замкнуто. И сосредоточено на том, что она читает. Она никогда ни с кем не разговаривает. Я никогда не видел, чтобы она улыбалась. Из электрички она всегда выходит, словно из мерседеса. О ней я знаю только то, что летом ей идут и распущенные волосы, и забранные в пучок, зимой — и маленькая вязаная шапочка, и пушистая лисья. Вообще я заметил, что ей к лицу черный цвет, белый, зеленый, красный, коричневый, желтый и синий. Также песочный. Не говоря уж о розовом, голубом и бирюзовом. Наверное, это признак красоты, когда идет все. Но тут я не могу быть объективным. Эта девушка уже давно нравится мне. А тот, кто нравится, всегда кажется красивым. С тех пор как она появилась в нашем тамбуре, я стал с гораздо большим удовольствием ездить на работу. Шутка ли? Уже скоро два года, как я с удовольствием езжу на работу.

Каждый раз, когда я впрыгиваю в тамбур, мне кажется, что именно сегодня произойдет что-нибудь необычное, неповседневное, и мы познакомимся с этой незнакомой мне девушкой. Познакомимся ненатянуто, само собой… Например, она уронит книжку, я подберу и… Но в первом тамбуре уронить книжку невозможно. Поэтому вот уже два года, как ничего не происходит. Она по-прежнему читает, «пюпитр» преданно стоит, двое курят в разбитое окошко, пятеро, не боясь упасть, спят стоя, остальные обсуждают вчерашний матч. Ничто так не сближает людей по дороге на работу, как вчерашний матч. Но девушка вряд ли увлекается футболом. Поэтому мне каждый день приходится тупо представлять себе, что могло бы произойти, если б она уронила книжку. А в метро, когда ей налево, а мне направо, — фантазировать, как здорово было бы поехать совсем в другую сторону! Но воспоминания о безжалостном автомате на проходной никогда не дают вволю развернуться фантазии. Поэтому я просто, когда читаю какую-нибудь книгу, представляю ее героиней этой книги, а себя, конечно, героем. Хотя на героя я похож только в собственном воображении и когда не смотрю на себя в зеркало.

И все-таки, несмотря на то что эта девушка кажется случайным человеком в нашем тамбуре, я твердо уверен, что между нами гораздо больше общего, чем просто боязнь опоздать на работу и сэкономить две минуты. Например, у нас сходятся литературные вкусы. Это я знаю точно. Книжки, которые она всегда читает по утрам, мне тоже нравятся, и я их тоже всегда с интересом читаю через ее плечо. Единственное, меня огорчает, — что она, по-видимому, читает еще и на обратном пути. В результате уходит так далеко, что на следующее утро я не все понимаю.

На этот раз я огорчаюсь особенно. Вчера мы подъехали к Москве на самом интригующем месте в романе. На таких местах обычно режиссеры обрывают серии своих многосерийных телевизионных эпопей. Я, как никогда, увлекся вчера ее романом. И — на тебе! За день она ушла на девяносто страниц вперед! Неужели она читает еще и на работе? У меня было ощущение, что я пропустил самую интересную серию.

— Извините, но я не понял: судьи признали его виновным или нет? — спрашиваю я неожиданно для самого себя.

Девушка поворачивается и с удивлением смотрит на меня.

Это первое выражение на ее лице за два года.

— Вы что, тоже читаете этот роман?

— А как же… Каждое утро, вместе с вами.

Она смотрит на меня хоть и снизу, но свысока, словно я к ней пристал. Потом, насколько позволяет давка первого тамбура, пожимает плечами и говорит:

— Странно… Что-то я вас здесь раньше никогда не замечала.

И она, и я, и вообще все в тамбуре знают, что это неправда. В спаянном коллективе все должны знать друг друга хотя бы в лицо.

— Ну хорошо, если не хотите отвечать, признал его суд виновным или нет, давайте ездить с вами после работы тоже вместе! — Я никогда не ожидал от себя такой смелости и тем более находчивости. Да и никто в нашем тамбуре не ожидал.

— Зачем? — так же надменно спрашивает она.

— Чтобы и на обратном пути тоже вместе читать этот роман.

— К завтрашнему дню я уже закончу этот роман.

— Тем лучше, начнем новый.

Болельщики и те перестали говорить о футболе и, не подавая виду, с удовольствием прислушиваются к нашему разговору. По-моему, даже проснулись несколько спящих.

Мне все время кажется, что девушке хочется улыбнуться, настолько нелеп и глуп наш разговор. Но ей нельзя выходить из образа. Тем более в нашем тамбуре, куда она попала якобы случайно. Поэтому она продолжает разговаривать со мной свысока, надменно и коротко. Наш разговор напоминает игру в настольный теннис.

— У меня нет привычки встречаться с незнакомыми мне людьми, — сильно бьет она справа в левый, неудобный для меня угол.

Но я успеваю среагировать. У меня всегда была хорошая реакция.

— А мы познакомимся. Юра.

Мяч для нее тоже неудобный, низко летит над сеткой. Ей приходится подумать, прежде чем взять его. И тут… она находит совершенно неожиданное для меня решение:

— Судьи признали его виновным!

Этот мяч я пропускаю. У меня еще недостаточно опыта, чтобы взять его. Я ведь начинающий игрок в настольный теннис. Один-ноль в ее пользу. Но моя подача!

— Скажите, а вы когда-нибудь улыбаетесь?

Уже проснулись и остальные спящие. Настоящий матч со своими болельщиками. Еще в детстве, играя в прятки, я знал, что я азартный. Но что до такой степени, даже не предполагал. Пока мы идем по подземному переходу в метро, счет все время меняется то в ее, то в мою пользу. В метро ей, как всегда, налево. А мне, как всегда, направо. Но мне жаль прерывать встречу. Тем более что счет пошел на «больше-меньше». И я поворачиваю налево.

— Вам же совсем в другую сторону! — говорит она, спохватывается и краснеет. Мой самый сильный удар она все-таки не взяла! Теперь даже она понимает, что я понимаю, что она не в первый раз видит меня. Первый сет ею явно проигран. Однако я благородно не заостряю на этом внимание и предлагаю передышку:

— Просто я подумал, что вы будете читать и в метро тоже. А мне интересно: суд и ее тоже признает виновной?

Она послушно открывает книжку, и мы читаем с ней дружно, как будто делаем это вместе каждое утро. Правда, я ничего не понимаю из того, что читаю. На каждой странице мне мерещится автомат на проходной. Тем не менее каждый раз, когда мы заканчиваем читать страницу, она спрашивает меня:

— Вы прочитали?

Я отвечаю:

— Да, давно. Очень интересно!

Она переворачивает страницу, и я, тупо глядя на новую страницу, продолжаю думать об автомате.

Когда мы выходим из метро, она начинает второй сет:

— А вы на работу не опоздаете?

— Я нигде не работаю.

— Только пристаете к незнакомым девушкам?

— Да, это единственная профессия, которой я владею в совершенстве.

— Я вижу. Вы, наверно, учились этому? Интересно, у вас среднее образование или высшее?

— Высшее. Сейчас собираюсь в аспирантуру.

— Понятно. Стажируетесь. По утрам…

К ее работе мы подошли ровно во столько, во сколько автомат на проходной пробил первый в моей жизни прогул.

Она работала в скромном строительном управлении. Все оказалось прозаичнее, чем я предполагал. Правда, я не предполагал ничего конкретного. Но ее замкнутое лицо, гордая походка… И вдруг — маленький дощатый домик, со всех сторон сдавленный большущими домами. Он напоминал школьника, случайно попавшего в первый тамбур. При этом вызывал одновременно чувство жалости и загадочности, потому что в него сразу входило столько женщин, что непонятно было, где они все в нем размещаются. Или у него был подземный ход.

— До свидания. Спасибо, что проводили. Я всегда завидовала тунеядцам.

— И все-таки, как вас зовут?

— Зачем?

— Чтобы завтра в нашем тамбуре мне обращаться к вам интеллигентно по имени. А не: «Эй, вы!»

— Завтра я поменяю этот тамбур, несмотря на то что потеряю при этом несколько минут…

Впервые я вижу, как она улыбается. Это обнадеживает.

— Тогда я буду ждать вас здесь после работы.

В какой-то глупой книжке я читал, что незнакомую девушку легче напугать тем, что будешь ждать ее возле работы.

— Ой нет! Только не здесь. Обещайте мне, что не будете, если я скажу, как меня зовут?

Оказывается, не такая уж глупая книжка.

— Обещаю.

— Лена.

— А меня Юра.

— Очень приятно. Это я уже слышала. Вы начинаете повторяться.

Второй сет был начисто мною проигран. Лена нырнула в поток женщин, текущий в строительное управление, а я снова подумал, что пришла весна! Не астрономическая, а реальная, земная. Какие-то люди с жуткими проклятиями в адрес прохожих скидывали последний снег с крыши пятиэтажного дома. Утреннее солнце уже пригревало настолько, что можно было сидеть на скамейке в сквере. Делать мне было нечего. Поэтому я присел и стал думать: что мне делать? Зачем я сюда приехал? И вообще, где я сейчас нахожусь? Все ли у меня в порядке с умом? Не сдвинулся ли я ни с того ни с сего? Не пойти ли мне сразу к врачу, раз уж день все равно потерян? Иногда я подставлял лицо солнцу, и тогда все мысли приятно пропадали. Даже о палаче-автомате.

Трудно сказать, сколько времени я так просидел, порой поглядывая на дверь строительного управления. Мне казалось, что она вот-вот откроется и из нее выйдет Лена.

Вдруг дверь открылась, и из нее вышла Лена. Ее спортивная сумка потяжелела, как будто в ней была уже не одна книжка, а собрание сочинений.

— Теперь я верю, что вы нигде не работаете, — сказала она, увидев меня сидящим на скамейке и подставляющим лицо солнцу.

— Никуда не берут.

— Тем лучше. Тогда вы сможете меня проводить. Заодно и поможете донести сумку.

— А вы куда?

— В командировку. Заезжала на работу, чтобы забрать кое-какую документацию. Не ожидала, что ее будет так много.

— Вы хотите, чтобы я вас проводил в командировку?

— Нет, что вы! Только на вокзал. Я уезжаю на один день в город, который вы наверняка не знаете. Шесть часов на поезде от Москвы. Мы там строительство ведем…

Я взял у нее сумку, поймал такси. Когда мы сели в него, Лена благодарно предложила помочь мне устроиться на работу. Возобновлять матч нам уже не хотелось, поэтому всю дорогу до вокзала просто с удовольствием говорили о тунеядцах, аферистах, повесах и распущенных нравах современной молодежи…

— Счастливого пути! До встречи в электричке! — крикнул я Лене вдогонку и вскочил на подножку следующего вагона.

— Вы что, опоздавший? — строго спросил старичок-проводник.

За определенную мзду он согласился не поднимать шума. Сначала не соглашался, но потом, узнав, что в соседнем вагоне едет моя невеста, что завтра у нас свадьба и что я должен сделать ей неожиданный сюрприз, согласился:

— Ну, раз такое дело… — развел он руками и… принял мзду!

В купе Лена сидела одна. Вообще поезд был такой грязный и изо всех окон так дуло, что создавалось впечатление, будто никто не хочет в нем ехать.

— Ваши билеты? — Я открыл дверь и вошел в купе.

— Это вы?! — Она выронила книжку. — Я начинаю вас бояться.

— Не надо меня бояться. Просто я вдруг подумал, что вы книжку наверняка с собой в командировку возьмете. А мне интересно: судьи ее сьша тоже признают виновным?

— Удивительный вы все-таки человек. — К сожалению, в ее голосе было больше досады, чем восхищения. — Вас же высадят на первой станции без билета да еще оштрафуют или в милицию отведут, узнают, что нигде не работаете… Мне неудобно за вас будет. Вы обо мне хоть подумали?

— Ваши билеты? — В купе вошел старичок-проводник. — A-а, это вы, молодой человек, — узнал он меня. — Девушка с вами?

— Нет, она с билетом.

— Ну ничего, ничего, не буду вам мешать. — Он понимающе подмигнул мне.

— И все же, кто вы? — ошарашенно спросила Лена, когда он вышел.

— Трудно сказать, — ответил я, не зная, что сказать.

Мы продолжили прерванную беседу о тунеядцах, аферистах, браконьерах, повесах и распущенных нравах современной молодежи. На одной из станций я решил переменить тему разговора, вышел на перрон и принес Лене маленький букет первых подснежников.

— Нет, все-таки я устрою вас на работу! — не зная, чем меня отблагодарить, в порыве вдохновения сказала Лена, и мы вернулись к начатой ранее теме, словно были приговорены к ней навечно.

В маленький провинциальный городишко мы приехали поздно вечером. Лена получила номер по брони в гостинице на третьем этаже, а я его вообще не получил. Но я не волновался. Еще в поезде я догадался, что мы едем в город, где живут мои дядя с тетей, но Лене ничего не сказал. Еще в одной глупой книжке я читал, что в мужчине все должно быть загадочным, если он хочет понравиться женщине.

— Как же вы? — Впервые в голосе у Лены появилась забота обо мне.

— Я нигде не пропаду. У нас, тунеядцев, всюду свои люди!

Лена немного подумала, потом сказала:

— Позвоните мне, когда все уладится, а то я буду волноваться.

— Кого это черт принес в такую пору? — ворчала за дверью заспанная тетя Нюра. — Юрка! Ты ли это? А ну, заходи скорее, холоду напустишь. Уж не случилось ли чего-нибудь?

— Нет, тетя, все в порядке. Я в командировку.

— Предупредил бы хоть. Встретили бы. Поди, забыл, как до нас добираться-то?

— Я бы предупредил, если бы знал, куда я еду… То есть, понимаете, — спохватился я, — меня случайно послали, в последний момент, словом, не успел.

— Понимаю, все понимаю. — Она захлопотала у стола.

— А ну-ка, сынку. Экий ты стал! — Из соседней комнаты вышел дядя Коля.

Я позвонил Лене.

— Ну, как вы устроились?

— У родственников.

— У чьих родственников?

— Как «у чьих»? У своих, конечно.

— И вы думаете, я вам поверю? Едете неизвестно куда, неизвестно с кем, а останавливаетесь у родственников?

Мы договорились о завтрашней встрече.

— Спокойной ночи. И помните: я не верю ни одному вашему слову!

За столом с тетей и дядей пили наливку, чай, смотрели семейные фотографии, вспоминали былые времена и каким я был маленьким.

В провинцию тепло приходит позже, чем в столицу, но и здесь весна уже растопила снег на мостовых. Лепешки слякоти летели из-под колес автомашин и шлепались прямо на заборы. Зато здесь не было толкучки, метро, приезжих, а был свежий, словно вкусный сок, воздух, который хотелось вдыхать в себя как можно глубже. На реке мальчишки прыгали с одной льдины на другую. А в Москве в это время безжалостный автомат пробил мне второй в моей жизни прогул.

Когда еще учился в школе, на лето всегда приезжал сюда. Тогда это была деревня. У меня здесь была знакомая девочка, первая любовь, которая теперь в памяти перешла в раздел «увлечения молодости». За десять дней до конца четверти начинал собираться в деревню. Не терпелось. «Наконец-то, — думал, — каникулы. Целых три месяца! Конца отдыху не видно». С тех пор прошло десять лет. И теперь это не деревня, а город.

Когда мы встретились, я пригласил Лену к себе в гости, как и обещал своим.

— К вымышленным родственникам? — спросила она.

— А вы что, боитесь?

— Я имею на это право. — Лена пожала плечами, но пошла.

Тетя очень обрадовалась.

— Зовите меня просто тетя Нюра, — сказала она Лене, конечно, принимая ее за мою невесту.

— Удивительный вы все-таки человек, — сказала Лена в третий раз за два дня, увидев, что у меня действительно есть родственники в незнакомом городе.

— Вы тоже в командировку? — спросила тетя Нюра. — Или просто так, за компанию?

— Я? Да-да!..

— Пойдемте в комнату, — успел я не дать спросить Лене: «А кто еще?»

— И тоже по этим всяким космическим делам? — продолжала интересоваться тетя Нюра.

Я попытался ей незаметно подмигнуть. Все это заметили, кроме тети.

— Нет, я строитель. А вы, значит, по космическим делам? — спросила она у меня.

— А вы не знали?! — удивилась тетя Нюра. — Ну, он вообще бука; в детстве, знаете ли, был такой же: стеснительный и молчаливый. Бывало, слова за весь день не дождешься.

— Вы про кого, про Юру говорите? — уточнила Лена спокойным тоном, чтобы не вызвать лишних подозрений.

— А про кого же еще? Он у нас в семье один такой. Бука! Слова не вытянешь. Так все и звали его — «сухарь». Одного только — очков на носу не хватало.

Никакие подмигивания уже не могли спасти меня. Накрывая на стол, тетя Нюра даже не смотрела в мою сторону.

— Я еще тогда говорила, — продолжала она, — что из него толк будет. Накаркала. Ишь ты! Что рожи корчишь-то? Ладно, ладно, молчу. — Она вышла на кухню.

«Кто больше представляет интерес для женщин, — думал я тогда, — мужчина с загадочным прошлым, большим будущим или разгаданным настоящим?»

— Так, значит, вы не безработный? Стеснительный и молчаливый? — не без иронии спросила Лена.

Я промолчал.

Если верить еще одной не менее глупой книжке, то, к сожалению, всем приличным молодым женщинам и девушкам нравятся мужчины с загадочным прошлым. А в мужчин с большим будущим влюбляются только женщины с сомнительным прошлым.

— Вы действительно скоро защищаетесь?

— Да. — Я попытался смутиться.

— И по какой специальности, если не секрет?

— Секрет.

Меня выручил дядя Коля — тем, что пришел с работы.

За столом пили наливку, чай, смотрели семейные фотографии, вспоминали былые времена и каким я был маленьким.

В гостиницу мы пошли дальней дорогой. Мимо реки. Река была черной. Только осколки льдин сверкали в лунном свете. Казалось, что к вечеру снова наступила зима. От реки дышало холодом. Зато снег лепился чертовски здорово! Раньше в кинофильмах я терпеть не мог сцен, в которых молодые люди гоняются друг за другом по берегу реки или, еще хуже, по березовой роще. А уж когда влюбленные начинали на экране играть в снежки, я просто всегда выходил из зала. Разве мог я когда-нибудь предположить, что сам буду этим заниматься? И что все это мне будет нравиться.

Впрочем, скорее всего, мне это нравилось потому, что от Лениной замкнутости и надменности не осталось ничего, кроме гордой походки, которая на скользкой дороге ее то и дело подводила. Она постоянно шлепалась. Шлепалась так смешно, как могут шлепаться только очень серьезные клоуны.

А потом мимо нас проехала телега. Я договорился с ее хозяином, и он согласился нас довезти до гостиницы без всякой мзды. Разгоряченные, мы сидели на телеге, болтали ногами и разговаривали о звездах, пришельцах, бесконечности, экстрасенсах и охране окружающей среды…

На ступеньках гостиницы остановились, и я показал на луну:

— Смотрите, завтра ветреный день будет!

— Откуда вы знаете?

— Видите, вокруг луны матовое пятно?

Она подняла голову, а я поцеловал ее в щеку.

— И вправду, странная луна, — сказала Лена. — А теперь пора по домам. Завтра к поезду рано вставать.

Как в самом низкопробном кинофильме, я бежал по дороге, лепил снежки и запускал ими в фонарные столбы. Если б это было в кино, на этом месте я бы точно вышел из зала.

Дядя с тетей пришли проводить нас. Автомат с улыбкой пробил третий в моей жизни прогул. Весеннее небо нахмурилось и перестало посылать на землю лучи хорошего настроения.

В первом тамбуре наверняка уже обеспокоены нашим отсутствием.

— Приезжайте еще, — сказала тетя, — будем рады.

Дядя Коля помахал нам, словно мы уезжали в свадебное путешествие.

Поезд оказался значительно лучше прежнего. Из окон почти не дуло. Наверно, поэтому он был туго набит пассажирами. В купе с нами ехала пожилая пара. Ехали издалека. Потому очень обрадовались новым собеседникам. Разговор завязывался сразу и обо всем. Говорили о погоде, летающих тарелках, бермудском треугольнике, пирамидах, евровидении и ценах на чешское пиво.

Когда все проблемы были решены, перед самой Москвой мы вышли с Леной передохнуть из купе в коридор. Чем ближе поезд подходил к Москве, тем более замкнутым становилось ее лицо. Москва обязывала.

— Ну вот и все! — сказала она, когда поезд пересек границу Москвы. — Смешная получилась командировка.

— Особенно для меня, — согласился я.

— Да, для вас особенно. Товарищ тунеядец… по космическим делам. Интересно, что вы скажете на работе?

— Скажу честно: очень интересный роман оказался!

Удивительно, из окон поезда никогда нельзя представить себе лицо города, в который въезжаешь. И в самых красивых городах поезд пробирается к вокзалу какими-то огородами, свалками, складами, о которых не имеешь понятия, даже если живешь в этом городе.

— Знаете, скоро мы уже приедем. — Лена вдруг повернулась ко мне и сказала мягко и серьезно, положив руку мне на плечо: — Мне хочется вам сказать, Юра, что тогда в нашем, как вы говорите, первом тамбуре, вы сначала очень раздражали меня своей самоуверенностью. Потом, в метро, начали забавлять. В поезде я к вам уже привыкла. А сейчас мне жаль, что моя командировка кончилась.

— И мне жаль, — честно сказал я. — Тем более после ваших слов.

Я признался ей, что уже два года, читая книжки, представляю ее героиней, а себя — героем.

Она даже улыбнулась от этого признания. Наверно, представила меня Печориным или Онегиным, последним из Могикан. Хотя ни на одну из этих ролей я не гожусь. Разве что на роль Акакия Акакиевича.

А потом была Москва. Шумная, деловая, с цветами, встречающими… Мы, словно два аквалангиста, надышавшиеся кислородом и налюбовавшиеся красотами тихого подводного мира, вынырнули на городском пляже.

— А теперь ничему не удивляйтесь, — сказала Лена, выходя из вагона.

И я послушно не удивился, когда на перроне ее встретил молодой человек, похожий на Печорина.

— Знакомься, Володя: это Юрий Николаевич, наш… прораб! — неожиданно представила она меня.

Чтобы ее не выдать, я даже распрямил спину, думая, что так больше похож на прораба.

— А где же… — Она оглянулась. — А где же девчонки?

— Они сказали, что их кто-то будет встречать. Может быть, на такси пошли… — Я многозначительно пожал плечами.

— Опять убежали! — с досадой сказала Лена. — Не хотят они с тобой знакомиться, Володя.

— Ну, тогда пошли? — Он взял у Лены ее сумку без документации.

— Юрий Николаевич, — тон у Лены был деловой, — значит, мы с вами обо всем договорились.

— Да, конечно. Завтра утром вы мне принесете набросок отчета. Ну и, может быть, через недельку-другую придется еще раз съездить в командировку. Посмотрим, какие будут результаты.

— До свидания.

Мы с Володей пожали друг другу руки.

— Очень рад был с вами познакомиться, — соврал я.

— И я очень рад, — сказал Володя, но я ему не поверил.

Он хоть и свысока смотрел на меня, потому что был выше на голову, но ревниво. Все же прораб!

— Да, и не забудьте, Елена Анатольевна, — мне хотелось чем-то задеть ее за то, что она представила меня прорабом, — посоветуйтесь с Володей. Может быть, все-таки согласитесь перейти в другой отдел — сто шестьдесят как минимум!

Лена удивленно и испуганно посмотрела на меня, как режиссер на актера, который на премьере перепутал текст.

Они пошли по направлению к метро.

У входа в метро мне показалось, что Лена оглянулась, но толпа тут же скрыла ее от меня.

…Свой дом я вижу еще из окна электрички. Неизменно темное окошко моей комнаты. «О! А моя уже вернулась», — говорит сосед, с которым мы часто возвращаемся вместе, и указывает на светящееся окно по соседству с моим темным. Я очень завидую ему в этот момент. Мне тоже хочется кому-нибудь сказать: «А моя поехала в детский сад. Сегодня ее очередь забирать оболтуса. Все-та-ки это ужасно, когда детский сад так далеко от дома…»

И снова утро! Как всегда, я еле-еле успеваю добежать до первого тамбура первого вагона электрички. С разбегу впрыгиваю в него и, как всегда, как каждый день, оказываюсь рядом с красивой девушкой, которая давно уже нравится мне. Видимо, она, так же как и я, впрочем, как и все вокруг, боится опоздать на работу и поэтому ездит в первом тамбуре первого вагона. Самый жесткий график времени у тех, кто ездит в первом тамбуре первого вагона. Поэтому я уверен, что между мной и этой девушкой обязательно должно быть много общего.

Но меня еще в детстве все звали сухарем, букой. У меня до сих пор не хватает смелости заговорить с Леной. Хотя она, скорее всего, и не Лена. Поэтому самое большее, что я себе позволяю, — это представлять «Лену» героиней романов, которые я читаю. И иногда фантазировать: «А что будет, если я вдруг наберусь смелости и?..»

Но смелости я никогда не наберусь. Да и времени у меня совсем нет, как у человека, который хочет многого достичь в жизни. Да! У меня совсем нет времени! На носу — защита, на проходной — автомат, дома — будильник… Мне очень хочется как можно скорее защититься. Мне кажется, что, когда я защищусь, у меня все сразу изменится. Я не буду таким букой, сухарем… У меня появятся уверенность в себе и время. Я буду читать, ходить в театры, буду смотреть на светящееся окно своей квартиры.

Как и все в первом тамбуре, я живу надеждой на лучшие времена.

А пока нельзя! Пока: автомат — будильник — первый тамбур. Равнобедренный треугольник. Замкнутый, как лицо девушки, которая уже давно мне нравится и которая к тому времени, как я защищусь и приобрету уверенность в себе, перестанет ездить в первом тамбуре. От этой мысли мною овладевает тревожная безысходность, подобная безысходности ребенка, который впервые задумывается о бесконечности времени и Вселенной.

И я не выдерживаю… Я не знаю, что со мной сегодня, но я не выдерживаю… Наверное, весна!

— Простите, но я не понял: суд все-таки признал его виновным или нет?

Девушка оборачивается и с удивлением смотрит на меня:

— Вы что, тоже читаете этот роман?

— А как же… Каждое утро…

Настоящая подруга

Воскресное утро. Поджав под себя ноги, я сижу в кресле и читаю книжку, от которой меня то и дело отрывают телефонные звонки.

— Старуха, привет!

Это Ольга. В школе мы сидели с ней за одной партой и считали себя незаменимыми подругами: я ей записки от мальчишек передавала, она у меня контрольные списывала. С тех пор прошло много лет, а мы все так же незаменимы друг для друга!

— Как дела? — спрашивает Ольга.

Во-первых, у меня по-прежнему нет никаких дел, которые могли бы ее заинтересовать; во-вторых, она это прекрасно знает; в-третьих, я знаю, что она знает; в-четвертых, она знает, что я знаю, что она знает. Поэтому спрашивает она меня не для того, чтобы я отвечала, а чтобы переспросила:

— Ничего, а как твои?

— Уй, чего расскажу…

Ольга с пятого класса рассказывает мне о том, как кто-то сделал ей предложение. Сначала это были одноклассники, потом пошли студенты, затем два почти профессора, а теперь — итальянец!

С Ольгой легко разговаривать. На ее вопросы не надо отвечать. Достаточно просто удивляться.

— Ну, ты даешь! — изо всех сил удивляюсь я.

— Здорово, правда?! — радуется Ольга. — Ладно, буду держать тебя в курсе… Чао, бамбино!

Она вешает трубку, а я возвращаюсь к книжке.

Но не успеваю прочесть даже один абзац.

— Алло, Люси?

Это моя подруга по институту, томная Валерия. Она всегда говорит проникновенно томно растягивая слова, и от этого представляется всем, кто ее не знает, и в первую очередь своим родителям, ласковой тихоней — подарком будущему супругу.

— Люси, милая, если тебе позвонят мои «пэрэнтс», скажи им, что я только что от тебя ушла, и, пожалуйста, перезвони на «флят» Сержу. Нет, не тому, что с бородой, а тому, что с видешником… Кстати, если бы ты хотела, я бы тебя тоже взяла какой-нибудь фильм посмотреть. Но тебе всегда некогда. Целую, Люси! Ты настоящая подруга!

Все родители спокойны, когда их дочери со мной. Я скромная, начитанная, в очках… Значит, если их дочь пошла с Люсей, уже ни один мужчина к ним ни за что не подойдет. Нет, эти звонки вымотают мне всю душу!

— Алло, Люсь? Ты? Когда ты наконец починишь телефон у себя на даче? Тебя совсем не слышно!

С кафедры. Совместительница. Наша Маша. Самая красивая среди совместительниц. Она так кричит, что я держу трубку в полуметре от уха.

Машина мама гордится своим дворянским происхождением. Считает, что ведет род от одного известного в свое время декабриста. Правда, сама она вышла замуж за простого учителя математики, чем, как ей кажется, слегка подпортила не только родословную, но и бюджет. Теперь не хочет, чтобы Маша повторила ее ошибку. Поэтому Машу с детства готовили к достойному браку, как спортсмена к рекорду: обучали вязать, играть на рояле и говорить по-французски. Но, несмотря на это, два года назад Машу угораздило влюбиться в человека без будущего и без родословной, правда, с необыкновенной профессией — башневеда. Никому не известный, не очень красивый, зато — единственный! Единственный в стране, кто с такой страстью повсюду ищет и изучает башни. Поэтому, когда Маша кричит в трубку про мою дачу, это значит, что, во-первых, у нее в соседней комнате мама, которая должна слышать наш разговор, а во-вторых, они с Костей опять куда-то собрались искать башни.

— Как ты себя чувствуешь, Люсенька? Что? Хуже? Тридцать восемь и восемь?! Опять воспаление легких?! Тяжелое? И ты одна? Лежишь? На даче? А продукты откуда?

— От верблюда! — отвечаю я ей, так как ей совершенно все равно, что я отвечаю.

— Да что ты говоришь?! — возмущается она так, что слышно наверняка уже не только в другой комнате, но и у соседей. — Значит, ты еще и голодная! Сейчас же к тебе выезжаю! И не упорствуй. Продуктов накуплю уйму. На такое дело даже родители денег дадут. Вот и мама пришла, головой кивает… Это ничего, что далеко, я у тебя останусь!

Если бы у нас присваивалось звание заслуженного больного, родители Маши, безусловно, присудили бы его мне. Ведь за два года ее дружбы с башневедом я уже двенадцать раз болела воспалением легких: пять раз у себя на даче, четыре — в Крыму… и три — на Карпатах.

Далее следует мой разговор с Машиной мамой, в течение которого она, бедная, тоже кричит, как и Маша, а я, отвечая, зажимаю рукой микрофон трубки. Уже сорванным голосом я благодарю Машину маму за сочувствие и обещаю во что бы то ни стало «хотя бы на полчасика сегодня же отправить Машечку в лесочек подышать. А на ночь прикрыть форточку в ее комнате». После такого трудного и напряженного разговора я с удовольствием возвращаюсь к индейской притче, в которой рассказывается о том, как самая уродливая девушка одного племени, попадая в плен к другому племени, становится там самой красивой. А где мне взять такое племя?

«Может быть, отключить телефон и спокойно дочитать книжку?» — думаю я и снова снимаю трубку.

— Люсяшка! Это я — Володька!

Он мог бы и не представляться, потому что все равно никто из ребят мне больше не звонит. Его родители дружат с моими и считают, что лучшей жены, чем я, ему не найти. Я всегда волнуюсь, когда разговариваю с ним. И даже вождя индейского племени только что представляла в его образе. Но этого, слава богу, никто не знает. Мы с ним просто хорошие друзья.

— Люсяшка, позвони моим, а? Скажи, что у тебя сегодня день рождения. Как? Уже был? Семь раз в этом году? А именины? Всего два? Все равно много. Ну неужели никакого праздника сегодня нет? Что? Первое мая по старому стилю?! Отлично! Пойми, позарез в одно местечко выбраться надо. На свадьбу? На чью? На твою?! Нет. Мои тогда на себя руки наложат! Да и неправдоподобно… То есть я хотел сказать… неожиданно! Лучше уж Первое мая по старому стилю — вроде как новая традиция, да? Ну спасибо, Люсяша! Должник на всю жизнь. Все, что хочешь, для тебя за это сделаю. Хочешь, приеду и… полы натру, окна вымою, бутылки сдам! Эх, любила бы ты меня, я бы точно на тебе женился! Но ты же выше этого. Завидую! Молодец! Пока…

После Вовкиного звонка мне уже не хочется возвращаться к книжке. Я просто сижу и долго смотрю на себя в зеркало напротив. Вот уж кто действительно похож на индейского вождя, так это я.

«Полы натру…» — усмехаюсь я, а рука сама тянется к телефону, чтобы отключить его. Но в последний момент я отдергиваю ее. Все-таки воскресенье. Может, еще кто-нибудь позвонит…

Крохотные звезды

Из отпуска Алена вернулась к себе на кафедру загорелая и загадочная.

— Ой, девочки, мне так повезло! — гордо сказала она с чувством восстановленного за отпуск женского достоинства. — У нас была гениальная компания! Сплошные знаменитости!

Да, не зря она так долго готовилась к этому отпуску: худела, шила платья, доставала солнечные очки и купальники, в которых не стыдно показаться на престижном пляже.

«Назовусь актрисой!» — мечталось ей на примерках дома перед зеркалом и на горном перевале, ведущем к прибрежной турбазе «Мечтатель», куда профком выдал путевку за самодеятельность. Внизу, в объятиях мысов, как в лапах темно-коричневого краба, пригрелся на синем солнце залив, а среди прибрежной зелени и карабкающихся на горы краснокрыших мазанок искрилось здание турбазы. Стекло и алюминий — мечта Черньппевского!

Номер Алене дали двухместный, с лоджией и видом на горизонт. Когда она вошла, первое, что увидела, — мольберт. Стоял он посредине комнаты, в которой пахло масляными красками. К мольберту была прикреплена начатая картина — картонка с неровной линией горизонта, что виднелась за лоджией. Рядом в раздумье и балахоне из мешковины сидела худая девушка. Когда она повернулась, раздвинув руками длинные прямые волосы, точно занавеси поутру, у Алены отлегло. Не так уж красива. Во всяком случае, не лучше ее самой.

— Марта, — сказала девушка. — Художница. Располагайся.

К вечеру они выяснили, что говорят примерно на одном языке. Конечно, интереснее отдыхать на «тачке», но родители «зажимаются», а ехать с кем-то? Нет, обе они не ханжи, но зачем связывать себя? И так-то за зиму устаешь от этих постоянных ухаживаний. Обеим, оказывается, многие предлагали, но обе отказались. Надоело все это. Захотелось наконец-то одиночества, солнца и воды…

— Юрий Лимонов! — Невысокий человек с маленькими, как запятые, глазами и большой окладистой бородой, скрывающей возраст, а также неудачную нижнюю часть лица, встав из-за стойки бара, поцеловал Алене руку.

Да, Марта уже рассказывала ей про него. На вид неказист, но писатель. Фамилию слышать не могла, потому что он еще ничего не написал… то есть не напечатал. Работал на время. Сейчас не поймут. Народ в массе своей не созрел. Но среди понимающих и идущих впереди времени ценился необыкновенно и считался одним из самых-самых!

Лимонов сам угадал в Алене актрису. В нем, безусловно, было что-то симпатичное!

Весть о том, что на турбазу приехала будущая знаменитость, снявшаяся уже в шести фильмах, из которых четыре прикрыли, а два вот-вот должны выйти на экраны (если, конечно, не прикроют), живо облетела отдыхающих. Долгожданный отпуск начался! Нет, она не боялась разоблачения. Всех известных режиссеров Алена знала по имени-отчеству, кто на ком женат, сколько раз… Словом, в искусстве разбиралась, понимала его и любила.

— Мой бабушка бил русской актрисой! — сказал с навязчивым прибалтийским акцентом сын канадского миллиардера, знакомясь с Аленой. — Каждый дворец в вашей стране кажется мне родительский дом.

Через два дня, проснувшись, Алена поняла, что влюблена.

Вот бы подруги лопнули от зависти, если б узнали — в кого. Да-а, было в Тиме что-то такое, чего не было в мужчинах отечественных. Особенно далеко до него было, конечно же, Петру, бросившему ее зимой.

— Все эти актрисы замуж за иностранцев метят, — говорили на пляже одни.

— Мода, — соглашались другие.

Ах, какое все-таки счастье, когда о тебе говорят! Какое счастье весь день валяться на пляже и видеть, как проходящие мимо тебя мужчины втягивают в себя животы… Какое счастье — отпуск! Музыка неслась от их богемы-элиты из-под полотенца, которым укрыли приемник, топча волны и прыгая по ним в сторону заграницы.

Оказывается, у Тима был свой вычислительный центр. Самый центральный во всей Канаде! И еще бензоколонка где-то на Ванкувере. Но это уже так — мелочи.

Подолгу в первые дни знакомства стояли они вечерами на парапете набережной, как настоящие влюбленные. Благо родители теперь вмешивались в ее личную жизнь только письмами: ешь фрукты, не верь мужчинам, купайся, но не перекупывайся… В эти вечера усыпанная множеством звезд темнота казалась Алене ее загадочным будущим. Вот одна, крохотная, оторвалась от него, чиркнула по небосводу, но не зажглась, а тут же погасла…

В такие минуты она рассказывала Тиму о тех ролях, которые «уже сыграла», и о тех, которые хотела бы еще сыграть: Джульетту, Маргариту булгаковскую, Бесприданницу… Петр бы даже слушать ее не стал. Ах, как далеко ему было до Тима!

Вместе ходили на весь день в соседние бухты с призрачными названиями: «Бухта радости», «Залив счастья». И действительно, в эти дни Алена чувствовала себя и радостной, и счастливой. Катались на лодках, а на ночь нередко уходили в горы, где в лунном свете Тим напоминал Алене картину Тышлера. Шутка ли?! Лицо его красиво вытягивалось, и даже нос уже не казался такой картошкой, как днем.

Однажды Алена рассказала о своем открытии Марте. Оказалось, что и той Юрочка в лунном свете напоминает картину. Только Шагала. А ведь шедевры волновали обеих еще в Москве. Бесспорно, отпуск удался как никогда!

Но ничто не вечно: ни любовь, ни жизнь, ни даже отпуск с присоединенными за работу в дружине отгулами.

Первым уезжал Тим. Алена очень просила его задержаться. Но он не мог. Потому что без него, по его словам, в Канаде все могло пошатнуться. А с бензоколонкой просто могла произойти беда. И допускать этого он не имел никакого права.

— Жизнь — это тоже отпуск! Только с того света! — утешал Алену Лимонов.

Никогда еще ни от кого она не слышала столько гениального, сколько за этот месяц от него, бегущего впереди времени.

Даже море, обычно зеленое, в день отъезда Тима посерело и сморщилось, словно постарело. Ветер лихо промчался по нему и проскочил в комнату, взвив к потолку белую занавеску.

— Зайчик ты мой! — сказала Алена, глядя в медные глаза Тима и отражаясь в них, словно в старинном, давно не чищенном бабушкином самоваре. — Рыбонька! Неужели никогда больше не увидимся?!

— Наши с тобой жизни, как две непараллельные прямые, — преодолевая рыдания и акцент, выдавил на прощание из себя Тим. Он никогда не говорил так много по-русски сразу. — Они всего один раз пересеклись и больше никогда не встретятся!

Алена чувствовала себя такой несчастной, что была счастлива. Тем более что Лимонов обещал написать об их безысходном романе роман. Он, опережающий время, даже пробежался чуток за поездом, увозящим в плацкартном вагоне через Литву прямо в Канаду миллиардера-канадца.

— Тимоха! В этом году буду в Вильнюсе — обязательно позвоню, еще кутнем! — крикнул он вдогонку, но Алена этого не слышала и не хотела слышать.

Вечером проводили писателя.

В эту последнюю ночь на турбазе в их с Мартой номере печально пахло собранными вещами, морским воздухом и прощальным рислингом. Запах масляных красок за эти дни выветрился окончательно, а горизонту на картонке по-прежнему не хватало моря, неба и гор…

«Вот и все! — Долго не могла заснуть Алена. — И снова кафедра с ее серыми сплетнями, обязательной общественной работой и ежедневными вставаниями по будильнику. Да, но ведь и снова шитье нарядов, снова подготовка к отпуску, авитаминоз от перехудания, а потом снова отпуск и… снова крохотные, отпадающие от темного будущего звезды…»

— Один канадец, очень богатый, даже сделал мне предложение! — рассказывала Алена обступившим ее подругам про отпуск, увидев, что в комнату заглянул Петр. — Все хотел увезти. Вычислительным центром заведовать предлагал… И еще бензоколонкой.

— Ну а ты?

Дверь за Петром противно захлопнулась.

— А что я? — Алена пожала плечами. — Не ехать же из-за бензоколонки…